Уже на следующий день одна из газет обратила внимание на то, что тысячи корреспондентов, аккредитованных на конференции, называют её «Кубком мира» — из-за круглой формы, которую имеет площадь святого Петра. Наиболее наблюдательные сообразили, что это объясняется бессилием репортёров, которым требовалось рассказывать о происходящем, а рассказывать-то было нечего. Меры безопасности, принятые на конференции, оказались поразительно строгими. Участники, приезжающие в Ватикан и уезжающие оттуда, пользовались военными самолётами и базами ВВС. Репортёров и фотографов с длиннофокусными объективами старались не подпускать к месту действия, да и вообще передвижения участников конференции осуществлялись главным образом в тёмное время суток. Швейцарские гвардейцы, несмотря на мундиры эпохи Возрождения, не позволяли проскочить мимо себя даже мыши, и назло репортёрам, когда произошло нечто значительное — министр обороны Швейцарии воспользовался отдалённым входом, — никто его не заметил.

Опрос общественного мнения во многих странах показал, что почти все надеются на успех конференции. Мир, уставший от противостояния, в приливе эйфории и чувства облегчения от недавних изменений в отношениях между Востоком и Западом, поверил каким-то образом, что успех вполне возможен. Комментаторы предостерегали от излишнего оптимизма, указывали на то, что в новейшей истории не было более сложной проблемы, однако люди во всём мире молились на сотне языков в миллионах церквей за успешное завершение последнего и наиболее опасного конфликта на планете. К чести телекомпаний, они сообщили миру и об этом.

Профессиональные дипломаты, а среди них были и закоренелые циники, которые не бывали в церкви с детских лет, почувствовали на себе такую тяжесть ответственности, какой не испытывали никогда прежде. Отрывочные сообщения, поступающие от хранителей музеев и служащих Ватикана, говорили об одиноких полуночных прогулках по нефу собора святого Петра, разговорах на балконах ясными звёздными ночами, продолжительных беседах некоторых участников конференции со Святым отцом. И ни о чём больше. Высокооплачиваемые телекомментаторы смущённо поглядывали друг на друга. Сотрудники печатных изданий тщетно старались раздобыть хоть какую-нибудь хорошую идею, чтобы использовать её в своих статьях. Впервые после марафонских переговоров Картера в Кэмп-Дэвиде столь важная конференция проходила при столь скудном освещении.

И мир ждал, затаив дыхание.

На голове старика была красная, отороченная белым феска. Мало кто сохранял свою характерную одежду, но этот старик жил в соответствии с древними обычаями предков. Жизнь была нелёгким испытанием для друзов, и единственное утешение он нашёл в религии, которую исповедовал в течение своих шестидесяти шести лет.

Друзы являются членами религиозной секты на Ближнем Востоке. Их вера соединяет некоторые аспекты ислама, христианства и иудаизма. Секта друзов была основана в одиннадцатом веке Аль-Хакимом би-Амрилахи, египетским калифом, считавшим себя живым воплощением Бога. Друзы живут в основном в Ливане, Сирии и Израиле, занимая шаткое положение в обществе всех трех государств. В отличие от израильских мусульман им разрешают служить в вооружённых силах еврейского государства — обстоятельство, которое не укрепляет доверия к сирийским друзам в правительстве их страны. И хотя некоторые друзы сумели занять командные должности в сирийской армии, они хорошо помнят, что один друзский офицер в звании полковника был расстрелян после войны 1973 года за то, что его полк вынужденно отступил со стратегически важного перекрёстка. Несмотря на то что с чисто военной точки зрения он проявил себя бесстрашным и умелым командиром и ему даже удалось сохранить порядок в уцелевшей части своего полка, потеря перекрёстка стоила сирийской армии двух танковых бригад, и в результате полковника расстреляли… за то, что ему не повезло, и, возможно, потому, что он оказался друзом.

Старый фермер не знал всех подробностей этого случая, но и того, что было ему известно, оказалось достаточно. Тогда сирийские мусульмане убили друза, и его смерть была не последней. Поэтому старик не доверял никому ни из сирийской армии, ни из правительства Сирии. Это не значило, однако, что он испытывал тёплые чувства к Израилю. В 1975 году дальнобойное израильское орудие 175-миллиметрового калибра обстреляло район, где он жил, в поисках сирийского склада боеприпасов и осколком случайного снаряда была смертельно ранена его жена, с которой он прожил тридцать лет. В результате к его многочисленным страданиям прибавилось одиночество. То, что являлось для Израиля исторической неизбежностью, для этого простого фермера стало непосредственным и смертельно опасным фактом жизни. Судьба решила, что ему предстоит жить между двумя армиями, причём каждая из них рассматривала его существование как раздражающее её неудобство. Старик был человеком, который ничего не ждал от жизни. У него был небольшой участок земли, где он вёл хозяйство, несколько овец и коз, примитивный дом, построенный из камней, убранных им со своего поля, где их валялось в избытке. Он хотел одного — чтобы ему позволили жить. Когда-то он считал, что запрашивает у судьбы совсем немного, однако шестьдесят шесть бурных лет доказали, что он глубоко ошибается. Старик всю жизнь молил своего Бога о милосердии, о справедливости, о простых радостях — он знал, что никогда не сумеет выбраться из нищеты, — которые сделали бы его существование и существование его жены хоть чуть-чуть более сносным. Но и этого не произошло. Из пятерых детей, которых родила ему жена, совершеннолетия достиг лишь один, и тот был призван в сирийскую армию перед войной 1973 года. Его сыну повезло куда больше, чем всей их семье: когда снаряд, выпущенный из израильского танка, попал в его БТР-60, силой взрыва юношу выбросило из люка, и он выжил, потеряв только один глаз и руку. Выздоровев, он женился, у него появились дети, у его отца — внуки, а сам он вёл умеренно обеспеченную жизнь торговца и ростовщика. Это был не такой уж крупный подарок судьбы, но по сравнению со всем остальным, а также с жизнью его отца такое существование было благом.

Старик-фермер выращивал овощи и пас своё маленькое стадо на усеянном скалами поле неподалёку от сирийско-ливанской границы. Он не трудился с настойчивостью и упорством, не добивался чего-то, и назвать его жизнь даже борьбой за существование было бы преувеличением. Жизнь для него превратилась в привычку, которую он был не в силах нарушить, в бесконечную череду дней, приносивших все большую усталость. Каждой весной его овцы ягнились, и старик тихо молился, чтобы ему не дожить до дня, когда придётся забивать их, и одновременно испытывал возмущение при мысли о том, что эти кроткие и глупые животные могут пережить его.

Наступил ещё один рассвет. У старика не было будильника, да он и не нуждался в нём. Светлело небо, и колокольчики его овец и коз начинали звенеть. Он открыл глаза и снова почувствовал, как болит все его тело. Старый крестьянин вытянулся на постели, затем медленно встал. В течение нескольких минут он умывался, соскребал седую щетину с лица, ел чёрствый хлеб, запивая его крепким сладким кофе, и начал, наконец, трудовой день. Он старался ухаживать за своим огородом с утра, пока дневная жара ещё не стала невыносимой. У него был довольно большой огород, он продавал овощи на ближайшем рынке, а деньги расходовал на покупку товаров, которые считал «роскошью». Но даже и такой труд становился для старика непосильным. От работы в огороде болели руки и ноги, поражённые артритом, а попытки не пустить овец и коз в огород, чтобы животные не съели и не потоптали нежные ростки, были ещё одним проклятием в его жизни. Но овец и коз старик тоже продавал на рынке — без вырученных за них денег он давно бы голодал. Говоря по правде, старый крестьянин работал усердно, питался не так уж и плохо и, не будь он таким одиноким, мог бы питаться куда лучше. Однако одинокая жизнь превратила его в скрягу. Даже инвентарь у него был старым. Он взял мотыгу и поспешил в поле, пока солнце ещё не поднялось высоко над горизонтом, чтобы выполоть сорняки, каждое утро снова появляющиеся среди овощей. Если бы только удалось обучить козу, думал он, повторяя мечты своего отца и деда. Козу, которая ела бы сорняки, не трогая овощи, — да, это было бы прекрасно. Но коза ничуть не умнее комка земли — разве только хочет набезобразничать и причинить хозяину неприятности. Как всегда, старик начинал работать в одном и том же углу огорода. Три часа он непрерывно поднимал и опускал мотыгу, выпалывая сорняки вдоль одного ряда растений и переходя затем на другой. Он трудился с неустанной энергией, равномерно взмахивая мотыгой, словно опровергая свой возраст и усталость.

КЛИНК!

На что он наткнулся? Крестьянин встал и вытер пот со лба. Закончив только половину утренней работы, он уже устал и предвкушал отдых, который проведёт, ухаживая за овцами… Нет, это не камень. Он разгрёб мотыгой землю и… а, вот оно что.

Многие удивляются тому, что на пахоте постоянно появляются камни. Фермеры во всём мире шутят по этому поводу с того самого момента, как начали возделывать землю. Каменные изгороди вдоль дорог Новой Англии подтверждают существование этого на первый взгляд таинственного явления. Причиной всему является вода, которая просачивается в почву после дождей. Зимой пропитанная влагой почва замерзает, становится твёрдой и расширяется. В результате расширения она выталкивает находящиеся в ней предметы наверх, потому что на этом пути они встречают меньшее сопротивление. Таким образом камни появляются на поверхности, и происходит странный процесс — камни растут на полях. Это в особенности свойственно Голанскому району Сирии, потому что почва здесь подвергалась влиянию недавних вулканических явлений, а зимы тут холодные и морозные — на удивление многим.

Но это был не камень.

Он разгрёб землю мотыгой и увидел, что перед ним металлический предмет песочно-коричневого цвета. Ну конечно, тот день. Тот самый день, когда его сын…

Что же ему делать с этой проклятой штукой, подумал крестьянин. Разумеется, это бомба. Он не был настолько глуп, чтобы не понимать этого. А вот как она попала сюда, это, конечно, загадка. Старик никогда не видел, чтобы самолёты — сирийские ли или израильские — сбрасывали бомбы поблизости от его фермы. Но какое это имело значение? Главным было то, что бомба существует и отрицать этого нельзя. Для крестьянина коричневый предмет мог вполне сойти за валун, слишком тяжёлый, чтобы он мог вытащить его и отнести на край поля, и такой большой, что пересекал два ряда моркови. Он не боялся бомбы. Она не взорвалась в момент падения, а значит, была неисправна. Настоящие бомбы падают с самолётов и разрываются в момент удара о землю. А эта всего лишь вырыла небольшую воронку, и старик засыпал её на следующий день, даже не подозревая о ранении сына.

Почему бы ей не остаться под землёй, на глубине двух метров, как это было в момент падения, подумал старый крестьянин. Но в его жизни всё шло наперекосяк. Не правда ли? Если что-то могло причинить ему неприятность, так оно и происходило. Крестьянин не мог понять, почему Бог относится к нему с такой жестокостью. Разве он не молился каждый день, разве не соблюдал суровые традиции друзов? Ведь он никогда не стремился к чему-то. Тогда за чьи грехи приходится ему расплачиваться?

Ничего не поделаешь. Бессмысленно задавать подобные вопросы, когда ты уже стар. Сейчас ему нужно было просто трудиться. Старик взмахнул мотыгой и продолжил прополку, встав на край бомбы для удобства, а затем стал двигаться дальше вдоль ряда. Через день-два приедет его сын, чтобы отец повидал своих внуков, поиграл с ними — единственная оставшаяся у старика радость в жизни. Он посоветуется с сыном. Его сын служил в армии и разбирается в подобных вещах.

Эта неделя была из тех, которые ненавидят государственные служащие. Нечто важное происходило в другой временной зоне. Разница во времени составляла шесть часов, и Джеку казалось очень странным, что он чувствует себя таким усталым, хотя никуда и не улетал из Вашингтона.

— Ну, как там у них дела? — спросил Кларк с водительского сиденья.

— Лучше не придумаешь, — ответил Джек, просматривая документы. — Саудовцы и израильтяне сумели договориться вчера по некоторым вопросам. И те и другие хотели внести в текст изменения, а потом оказалось, что эти изменения идентичны. — Джек рассмеялся. Наверняка это произошло случайно — в противном случае обе стороны изменили бы свои позиции.

— Представляю, какое было замешательство! — Кларку пришла в голову та же мысль, и он захохотал. Было ещё темно, и единственное, что говорило в пользу того, как хорошо рано вставать, так это пустынные дороги. — Тебе действительно понравились саудовцы?

— Сам-то ты бывал там?

— Ты имеешь в виду помимо войны? Много раз, Джек. Из Саудовской Аравии мы засылали агентов в Иран в семьдесят девятом и восьмидесятом годах. Так что я провёл там много времени, даже научился языку.

— И тебе понравилось там? — спросил Джек.

— Очень. Подружился с одним парнем, майором в их армии — разведчиком вроде меня. У него не хватало опыта полевых операций, но теоретически он здорово подготовлен. Умный мужик, понимал, что ему нужно многому научиться, и прислушивался, когда я с ним разговаривал. Два раза приглашал меня к себе домой. У него было двое сыновей — забавные мальчуганы. Один сейчас летает на истребителях. Странно, как они обращаются со своими женщинами, правда? Сэнди бы там не понравилось. — Кларк замолчал, выехал на левую полосу и обогнал грузовик. — С профессиональной точки зрения из кожи вон лезли, чтобы сотрудничать потеснее. Короче говоря, то, что я видел, мне понравилось. Непохожи на нас — ну и что? В мире живут не одни американцы.

— А израильтяне? — спросил Джек, запирая портфель с секретными документами.

— Приходилось работать и с ними, один или два раза — нет, больше, главным образом в Ливане. Сотрудники их спецслужб — настоящие профессионалы, правда, очень высокомерные. Но у тех, с кем мне приходилось встречаться, есть для этого все основания. Своеобразное мышление, как в осаждённой крепости, — или мы их, или они нас. Впрочем, это легко объяснимо. — Кларк повернулся к Райану. — В этом-то вся загвоздка, верно?

— Что ты имеешь в виду?

— Отучить их от этого будет непросто.

— Ты прав. Мне хотелось бы, чтобы они взглянули на сегодняшний мир и увидели перемены, происшедшие в нём, — проворчал Райан.

— Ты должен понять их, док. Они — все до единого — мыслят, как солдаты на передовой. Чего же хотеть от них? Да вся их страна — что-то вроде зоны, открытой для свободной охоты. Потому-то они и рассуждают, как мы на фронте во Вьетнаме. Существует лишь два типа людей — наши и все остальные. — Джон Кларк покачал головой. — Простое мышление, направленное на выживание. Израильтяне мыслят таким образом потому, что не могут мыслить по-другому. Нацисты уничтожили миллионы евреев, и мы ничего не сделали, чтобы помешать этому, — может быть, из-за того, что в то время обстановка была такой. С другой стороны, не думаю, чтобы мы встретились с большими трудностями, если бы действительно захотели покончить с Гитлером. Короче говоря, я согласен, что им не следует смотреть только под ноги — однако нужно помнить, что мы требуем от израильтян очень многого.

— Может быть, тебя следовало взять с собой, когда я беседовал с Ави, — заметил Джек, зевая.

— Генерал Бен-Иаков? Говорят, он упрямый и серьёзный мужик. Подчинённые уважают его — это свидетельствует о многом. Жаль, меня не было с тобой, босс, но две недели, проведённые за рыбалкой, поставили меня на ноги.

Даже солдатам на передовой дают отдохнуть, подумал Райан.

— Согласен, мистер Кларк.

— Знаешь, док, сегодня после обеда мне придётся съездить в Квантико и подтвердить свою квалификацию по стрельбе из пистолета. Не обижайся, но и тебе не мешало бы расслабиться. Хочешь, поедем вместе? У меня для тебя приготовлена отличная «беретта».

Джек задумался. Предложение было заманчивым. Даже очень заманчивым. Но у него столько работы…

— Извини, Джон, нет времени.

— Слушаюсь, сэр. Вы перестали следить за собой, пьёте слишком много и выглядите как дерьмо, доктор Райан. Это моя точка зрения.

Примерно то же самое сказала мне вчера Кэти, подумал Райан, но Кларк не подозревает, как все плохо. Джек смотрел в окно на проносящиеся мимо огни в домах. Там просыпались государственные служащие.

— Ты прав, Джон. Мне действительно нужно заняться этим, просто сегодня нет времени.

— Может, завтра? Пробежимся во время обеденного перерыва?

— У меня обед с начальниками управлений, — уклончиво ответил Райан.

Кларк замолчал и сосредоточил внимание на управлении машиной. Боже мой, когда этот сукин сын поймёт, что с ним происходит? Ведь он такой умный человек — и позволяет себе сгореть на работе.

Президент проснулся и увидел у себя на груди копну растрёпанных светлых волос и тонкую женскую руку. Несомненно, такая картина в момент пробуждения более чем приятна. Почему я заставил себя ждать так долго, подумал он. Она ясно давала понять, что ничего не имеет против, на протяжении нескольких лет по крайней мере. Ей за сорок, но она стройна и красива, устроит любого мужчину, а президент был мужчиной с мужскими потребностями. Его жена Мариан боролась с болезнью много лет, упорно не сдавалась тяжёлому склерозу, который в конце концов отнял её жизнь, но прежде жестоко расправился с весёлой, очаровательной, умной и жизнерадостной личностью, светом его жизни, вспомнил Фаулер. Его характер был создан главным образом её усилиями, и он тоже умирал вместе с Мариан тяжёлой, мучительной смертью. Он знал, что это результат воздействия защитного механизма. Столько мучительных бесконечных месяцев. От него требовалась сила, он должен был обеспечить жену стоическим резервом энергии, без которого она умерла бы намного раньше. Однако в результате Боб Фаулер превратился в автомат, утратил человеческие эмоции. Нормальный человек не обладает бесконечным запасом сил, индивидуальности и мужества, и по мере того как из Мариан вытекала жизнь, сам он тоже терял что-то — какие-то чувства, свойственные нормальному человеку. И возможно, не только чувства, признался себе Фаулер.

Удивительным было то, что в результате он превратился в настоящего политического деятеля. На протяжении своих лучших лет на посту губернатора и во время президентской кампании Фаулер предстал перед избирателями как спокойный, бесстрастный, уравновешенный человек. Именно такие качества и хотели видеть американцы у своего президента — к изумлению учёных мужей, предсказателей или всякого рода других комментаторов, которые считали, что знают все, но так и не захотели убедиться в этом сами. Немалую помощь оказало и то, что его предшественник вёл себя во время избирательной кампании до удивления глупо, однако Фаулер считал, что он одержал бы победу в любом случае.

В результате, войдя в Белый дом почти два года назад, он стал первым президентом — после, кажется, Кливленда? — без жены. И не только без жены, но и без обаяния индивидуальности. Авторы газетных передовиц дали ему прозвище — президент-технократ. То, что он был юристом, для средств массовой информации не имело, по-видимому, никакого значения. Как только им удалось найти для него простое прозвище, с которым соглашались все, они превратили его в правду независимо от того, соответствовало оно действительности или нет. Ледяной человек.

Если бы только Мариан была жива и видела это. Уж она-то знает, что он не сделан изо льда. Все ещё оставались люди, помнящие, каким когда-то был Боб Фаулер — страстным адвокатом в суде, защитником гражданских прав, бичом организованной преступности. Человеком, который очистил город Кливленд. Правда, ненадолго, поскольку все подобные победы, как и в политике, преходящи. Он помнил рождение каждого из своих детей, гордость отцовства, любовь жены к нему и к двум детям, тихие ужины в освещённых свечами ресторанах. Он вспомнил, как встретил Мариан на футбольном матче между школьными командами и ей понравился матч не меньше, чем ему. Тридцать лет семейной жизни, начавшейся, когда они оба ещё учились в колледже, и три последних года, превратившихся в непрерывный кошмар, — болезнь, впервые проявившаяся у Мариан, когда ей ещё не было и сорока, через десять лет приняла трагическое течение и закончилась наконец смертью, которая так долго не наступала, но пришла слишком быстро. К этому времени он так измучился, что был не в силах даже пролить слезы. А потом — годы одиночества.

Теперь, возможно, одиночеству пришёл конец.

Слава Богу, что у нас есть Секретная служба, подумал Фаулер. В губернаторском особняке в Колумбусе эта новость быстро стала бы всеобщим достоянием. Но не здесь, не в Белом доме. У входа в его спальню стояли два вооружённых агента, а в зале — армейский офицер с кожаным портфелем, который именовали мячом — название, не слишком нравившееся президенту, однако есть вещи, которые не в силах изменить даже он. Как бы то ни было, его помощник по национальной безопасности могла спать с ним в одной постели и сотрудники Белого дома будут хранить эту тайну. Это, по мнению Фаулера, было поразительным.

Он посмотрел на любовницу. Элизабет была, без сомнения, красива. Её кожа выглядела бледной, потому что работа не позволяла ей проводить достаточно времени под солнцем, но он предпочитал женщин с бледной нежной кожей. Одеяло и простыни сползли в ноги после страстных объятий предыдущим вечером, и её спина оказалась открытой его взгляду; кожа была такой гладкой и мягкой. Фаулер чувствовал её сонное дыхание на своей груди и тяжесть левой руки, обнимавшей его. Он провёл ладонью по её спине, услышал в ответ «хм-м-м» и почувствовал, как она крепче прижалась к нему.

Раздался осторожный стук в дверь. Президент накрыл себя и Элизабет одеялом и кашлянул. Через пять секунд дверь отворилась и в спальню вошёл сотрудник Секретной службы с подносом, на котором стояли кофейник, чашки и лежало несколько распечаток документов. Он поставил поднос на столик и удалился. Фаулер знал, что он не мог целиком положиться в таком деле на обычных служащих Белого дома, но Секретная служба представляла собой американский вариант преторианской гвардии. Агент, который принёс поднос с утренним кофе, никак не выдал своих чувств и всего лишь поздоровался со своим боссом, как называли его все агенты Секретной службы. Их преданность президенту была почти рабской. Хотя агенты Секретной службы вербовались из образованных мужчин и женщин, как правило, они просто смотрели на вещи, и Фаулер понимал, что в мире всегда есть место для подобных людей. Часто те, кто обладает высокой квалификацией и профессиональной подготовкой, должны выполнять приказы и решения своих начальников. Агенты Секретной службы, никогда не расстающиеся со своими револьверами, давали клятву охранять президента, даже если для этого понадобится прикрывать его своим телом, — этот манёвр назывался на их слэнге «схватить пулю», — и Фаулера изумляло, что такие умные люди могут заставить себя выполнить что-то настолько самоотверженно глупое. Но он не протестовал — это делалось ради его благополучия. То же самое можно сказать и об их благоразумии и надёжности. Иногда шутили, что такой обслуживающий персонал трудно найти. Это соответствовало истине: чтобы получить подобных слуг, необходимо стать президентом.

Фаулер протянул руку и налил себе чашку кофе. Делать это одной рукой было неловко, но он справился. По утрам он пил чёрный кофе. Сделав первый глоток, президент нажал на кнопку дистанционного управления и включил телевизор, настроенный на канал Си-эн-эн. Как всегда, главной новостью — там уже перевалило за два часа дня — был Рим.

— М-м-м… — Элизабет повернула голову, и её волосы упали ему на грудь. Она всегда просыпалась медленнее его. Фаулер провёл пальцем по её спине, и Элизабет прижалась к нему в последний раз перед тем, как открыть глаза. И сразу в панике подняла голову.

— Боб!

— Да?

— Кто-то заходил сюда! — Она показала на поднос с чашками. Ей было ясно, что Фаулер не выходил из спальни за кофе.

— Налить тебе кофе?

— Но, Боб…

— Послушай, Элизабет, агенты, стоящие у двери, знают, что ты со мной. Разве мы скрываем что-то ужасное? Да и от кого скрываем?

Черт побери, здесь, наверно, полно микрофонов. — Никогда раньше он не говорил этого. Он не был уверен, установлены микрофоны в его спальне или нет, и не хотел задавать вопросов. Но этого следовало ожидать. Профессиональная мания преследования Секретной службы не позволяла агентам доверять Элизабет или кому-нибудь другому — кроме президента. Поэтому, попытайся она убить его, телохранители хотели знать об этом, чтобы распахнуть дверь и ворваться в спальню с револьверами наготове — ворваться и спасти «Ястреба» от его любовницы. Скорее всего микрофоны всё-таки были установлены. Может быть, и видеокамеры? Нет, камер, наверно, не было, но подслушивающие устройства скрывались где-то наверняка. Фаулеру эта мысль показалась даже несколько возбуждающей, хотя авторы передовиц никогда в это не поверили бы. Только не Ледяной человек.

— Боже мой! — Такая мысль не приходила Лиз Эллиот в голову. Она приподнялась, и её обнажённая грудь колыхнулась перед его глазами. Однако Фаулер не был сторонником утренних развлечений. Утро предназначалось для работы.

— Я ведь президент, Элизабет, — напомнил Фаулер, когда она разжала свои объятия. Тут и ей пришла в голову мысль о скрытых видеокамерах, и она поспешно накинула одеяло. Фаулер улыбнулся, подумав, насколько все это глупо. — Налить тебе кофе? — повторил он.

Элизабет Эллиот едва не хихикнула. Она лежит в кровати президента совершенно голая, а у двери спальни стоят вооружённые охранники. А Боб к тому же впустил кого-то в комнату! Это просто невероятно. Интересно, накрыл ли он её одеялом? Ей захотелось спросить об этом, но затем она удержалась от вопроса, опасаясь, что он продемонстрирует своё несколько искажённое чувство юмора, которое бывает наиболее забавным, когда Фаулер добавляет к нему немного жестокости. И всё-таки… Разве у неё когда-нибудь был такой хороший любовник, как он? Первый раз — столько лет назад, но тогда он был таким терпеливым, таким… почтительным. С ним было так легко иметь дело. Эллиот улыбнулась про себя. Его можно было заставить поступать именно так, как ей хотелось, когда хотелось, и он повиновался с такой готовностью, потому что ему нравилось доставлять наслаждение женщине. Интересно, почему? — подумала Элизабет. Может быть, он хочет, чтобы его вспоминали. В конце концов он — профессиональный политик, а все они мечтают, чтобы в учебниках истории о них осталось хоть несколько строк. Ну что ж, он добился своего, так или иначе. Каждый президент оставляет след в истории, помнят даже Гранта и Хардинга, а сейчас происходит такое… Но даже в отношениях с женщинами ему хотелось, чтобы его помнили, и потому он поступал так, как требовала она, — если только у женщины хватало ума попросить.

— Сделай погромче, — сказала Лиз. И с удовольствием заметила, что Фаулер тотчас исполнил её просьбу. Ему так хочется угодить ей, даже в этом. Тогда почему он впустил в спальню какого-то лакея с кофе? Так трудно понять этого человека. Он уже читал телефаксы, полученные из Рима.

— Знаешь, милая, похоже, что всё пройдёт успешно. Ты уже приготовилась к отъезду, Элизабет?

— Почему ты так уверен?

— Саудовцы и израильтяне сумели договориться вчера вечером по одному важному вопросу… так считает Брент. Боже, это просто удивительно! Он провёл отдельные совещания с обеими сторонами, и обе предложили одинаковые поправки… тогда Брент принял меры, чтобы они не узнали об этом, — просто ходил из одной комнаты в другую и передавал, что поправка, возможно, окажется приемлемой… затем совершил ещё один тур и сообщил, что обе стороны согласились! Ха-ха! — Фаулер шлёпнул ладонью по странице. — Брент действительно умеет работать. А этот Райан умён! Меня он тоже раздражает своим самомнением, но его идея…

— Перестань, Боб! В этой идее ничего нового. Райан просто повторил мысли, которые многие высказывали на протяжении ряда лет. То, что сказал Райан, оказалось новым для Арни, но ведь ты знаешь, что интересы Арни ограничиваются оградой Белого дома. Хвалить Райана за это — все равно что утверждать, будто он сумел организовать для тебя красивый закат.

— Пожалуй, — согласился президент. Вообще-то он считал, что в концепции заместителя директора ЦРУ было нечто большее, но ему не хотелось спорить с Элизабет. — И всё-таки он неплохо поработал в Саудовской Аравии, помнишь?

— Если бы он научился молчать, то был бы куда полезнее. Хорошо, он неплохо провёл переговоры с саудовцами. Но это вряд ли станет великой страницей в американской внешней политике, правда? Вести переговоры — его работа. Брент и Деннис — вот кто по-настоящему отличились, совсем не Райан.

— Пожалуй, ты права. Именно они сумели дать правильное направление конференции… Брент пишет, что понадобятся ещё три дня, может быть, четыре. — Президент передал Элизабет пачку документов. Ему нужно было вставать и готовиться к рабочему дню, но перед этим он провёл рукой по выпуклости под простыней, чтобы показать…

— Перестань! — игриво хихикнула Лиз. Он послушно убрал руку. Чтобы смягчить удар, она наклонилась для поцелуя и получила ответный в полном объёме, не исключая дурного запаха изо рта.

— Какого черта? — спросил водитель грузовика на пункте погрузки. Четыре огромных трейлера стояли один за другим в стороне от штабелей леса, готового к отправке в Японию. — Когда я приезжал сюда в прошлый раз, они уже стояли здесь.

— Готовятся к отправке в Японию, — ответил диспетчер, просматривая погрузочную ведомость шофёра.

— Тогда почему их не отправляют?

— Это — необычный груз. Японцы заплатили за то, чтобы бревна полежали вот так, оплатили трейлеры и всё остальное. Ходят слухи, что бревна будут служить балками для церкви или храма — или чего-то вроде этого. Да ты присмотрись — они обвязаны цепями. Не только цепями — и шёлковой верёвкой, но именно цепи крепят их вместе. Мне говорили, это что-то вроде традиции храма. Погрузить их на корабль в таком виде будет нелегко.