Пролог

Сломанная стрела

«Подобно волку на овечье стадо». Описывая наступление сирийских войск на Голанские высоты, находящиеся в руках израильской армии, которое произошло в 14.00 по местному времени в субботу в октября 1973 года, большинство комментаторов неизменно вспоминают эту знаменитую строку лорда Байрона. Вряд ли приходится сомневаться в том, что именно это имели в виду сирийские офицеры — причём буквально, — когда окончательно разрабатывали оперативные планы, согласно которым на израильские позиции устремилось больше танков и артиллерийских установок, чем могли когда-то мечтать хвалёные генералы Гитлера, командовавшие танковыми войсками.

Оказалось, однако, что «овцы», на которых натолкнулась сирийская армия в этот ужасный октябрьский день, больше походили на наделённых рогами баранов, возбуждённых августовским гоном, чем на покорных животных, упомянутых в пасторальных строках. Сирийские войска в численном отношении превосходили две израильские бригады раз в девять, но это были отборные части армии Израиля. Седьмая бригада удерживала северную часть Голанских высот и почти не отступила со своих позиций, искусно выбранных, одновременно жёстких и гибких. Отдельные укреплённые точки упрямо сопротивлялись, заставляя прорвавшиеся сирийские войска устремиться в ущелья, где их, рассекая, уничтожали подвижные группы израильских танков, что находились в засаде за Пурпурной линией. К тому времени, когда на фронт начали прибывать подкрепления, — на второй день боевых действий — бригада продолжала, хотя и с огромным трудом, удерживать оборонительные позиции. К вечеру четвёртого дня сирийская танковая армия, которая вела наступление на позиции седьмой бригады, перестала существовать, и танки её дымились перед ними.

Бригаде «Барак» («Молниеносная»), удерживавшей южные высоты, повезло меньше. Здесь местность была не столь благоприятной для обороны, да и сирийское командование действовало более умело. Уже через несколько часов бригада оказалась рассечённой на части, и, хотя эти части, оторванные друг от друга, проявили себя подобно гнёздам разъярённых змей, передовые отряды сирийских войск мигом устремились в образовавшиеся бреши к своей стратегической цели — Тивериадскому озеру. Дальнейшие события, которые развивались в течение последующих тридцати шести часов, оказались самым суровым испытанием для израильской армии с 1948 года.

Подкрепления, начавшие прибывать на второй день, сразу вступали в бой — закрывали бреши, перерезали дороги, даже останавливали отступление частей, которые, не выдержав отчаянного напряжения, впервые в истории Израиля обратились в бегство под напором наступающих арабов. И только на третий день израильтянам удалось сформировать мощный танковый кулак, который сначала окружил, а затем ликвидировал три глубоких прорыва сирийских войск. Тут же, без малейшей остановки, началось наступление. Яростная контратака отбросила сирийцев к столице их государства, и они оставили поле боя, усеянное обгоревшими танками и трупами своих солдат. К вечеру этого дня солдаты обеих израильских бригад услышали по радио послание своего Верховного командования: ВЫ СПАСЛИ НАРОД ИЗРАИЛЯ.

Так оно и было. Тем не менее за пределами Израиля — если не считать военные училища — эта эпическая битва как-то исчезла из людской памяти. В отличие от шестидневной войны 1967 года, когда стремительные операции на Синайском полуострове приковали к себе внимание, вызвав восхищение всего мира (переправа через Суэцкий канал, битва за «китайскую» ферму, окружение Третьей египетской армии), и это несмотря на возможность страшных последствий битвы за Голанские высоты, которая велась намного ближе к родной территории израильтян. И всё-таки ветераны этих двух бригад помнят, как они стояли насмерть, а их офицеры пользуются заслуженной славой среди профессиональных военных, которые понимают, что умение воевать и храбрость, необходимые для победы в таком сражении, ставят битву за Голанские высоты в один ряд с Фермопилами, Бастонью и Глостер-Хилл.

Тем не менее в каждой войне случаются превратности судьбы, и октябрьская война 1973 года не была исключением. Как часто бывает в случаях героической обороны, самопожертвование двух бригад израильской армии оказалось в значительной мере излишним. Израильтяне не правильно истолковали разведданные, которыми располагали; приняв меры, основанные на полученной информации, всего на двенадцать часов раньше, они смогли бы осуществить заранее разработанные планы и перебросить в район Голанских высот необходимые подкрепления ещё до начала наступления. Поступи израильтяне таким образом, героической обороны не потребовалось бы, равно как не было бы и таких людских потерь — понадобились недели, прежде чем подлинные их цифры стали известны гордому, но тяжело раненному народу. Если бы по получении разведданных меры были приняты сразу, сирийцев уничтожили бы ещё до Пурпурной линии, несмотря на огромное количество их танков и артиллерии — а подобная война не приносит славы. Этот провал в деятельности разведки так и не получил должного объяснения. Неужели легендарный Моссад не сумел — до такой степени — разобраться в замыслах арабов? Или политическое руководство Израиля игнорировало переданные ему предупреждения? На этих вопросах тут же сосредоточилось внимание мировой прессы, особенно в связи с тем, что в ходе наступления египетские войска форсировали Суэцкий канал, прорвав хвалёную линию Бар-Лева.

Такой же серьёзной, но менее заметной оказалась существенная ошибка, допущенная несколько лет назад обычно всеведущим и наделённым даром предвидения Генеральным штабом израильской армии. Несмотря на свою огромную огневую мощь, израильские войска не были в достаточной мере оснащены ствольной артиллерией — особенно по стандартам, принятым советскими военными специалистами. Вместо массированных подвижных групп полевой артиллерии израильская армия полагалась в основном на миномёты небольшой дальности действия и на истребители-бомбардировщики. В результате израильские артиллеристы, занявшие оборонительные позиции на Голанских высотах, количественно уступали сирийским в отношении двенадцать к одному и не могли противостоять сокрушительному огню на подавление, а потому не сумели обеспечить соответствующую поддержку своим войскам, находящимся под напором сирийских танков.

Как часто случается с большинством серьёзных ошибок, последняя имела вполне разумные основания. Один и тот же истребитель-бомбардировщик, который только что нанёс удар в районе Голанских высот, всего через час мог уже сеять смерть и разрушения у Суэцкого канала. ВВС Израиля были первыми военно-воздушными силами в мире, которые приняли во внимание «период оборачиваемости», Наземные команды обслуживания самолётов отличались превосходной подготовкой, неустанно тренировались и в результате действовали подобно механикам, обслуживающим гоночные автомобили во время соревнований. Их мастерство и быстрота действий фактически удваивали ударную мощь каждого самолёта, превращая израильские ВВС в могучую силу, гибкую и одновременно обладающую изумительной эффективностью. До начала войны казалось, что каждый «Фантом» или «Скайхок» способен заменить дюжину полевых орудий.

Израильские военные специалисты не приняли во внимание то обстоятельство, что арабов вооружал Советский Союз и вместе с поставками вооружения СССР внушил им свои тактические военные доктрины. Готовясь к борьбе с воздушной мощью НАТО, которую советские специалисты всегда считали превосходящей по силе, они разработали систему противовоздушной обороны, основанную на ракетах «земля — воздух», которая ничем не уступала западным образцам. Советские военные специалисты рассматривали предстоящую войну между Израилем и арабскими странами как великолепную возможность испытать в деле как своё новейшее тактическое оружие, так и оборонительную доктрину. Они решили не упустить эту возможность. На вооружение арабских стран поступили такие противовоздушные ракеты, о каких не могли мечтать ни страны Варшавского договора, ни Северный Вьетнам. Это была цельная система взаимосвязанных ракетных батарей и радиолокационных установок, развёрнутая не только по фронту, но и в глубину, поддерживаемая подвижными зенитными ракетными установками, сопровождающими танковые колонны. Таким образом создавался «зонтик», под прикрытием которого наземные войска развивали наступление, не опасаясь ответного удара с воздуха. Эта система ПВО обслуживалась личным составом, который получил тщательную подготовку в большинстве своём в Советском Союзе, осваивая методы и приёмы, используемые американскими ВВС во Вьетнаме; советские и арабские специалисты справедливо полагали, что израильские военно-воздушные силы будут во многом пользоваться американским опытом. Как стало известно позже, лишь эти солдаты и офицеры — из всех арабских войск — сумели выполнить поставленную перед ними задачу: в течение двух суток им удалось успешно бороться с самолётами Израиля. Если бы и наземные войска последовали их примеру, исход войны оказался бы иным.

Здесь, собственно, и начинается история происшедших далее событий. Положение на Голанских высотах было сразу признано крайне серьёзным. На основании скудной и запутанной информации, поступающей из штабов двух бригад, потрясённых неожиданным и мощным ударом, Генеральный штаб пришёл к выводу, что тактический контроль над ситуацией утрачен. Казалось, наступил тот самый кошмарный день, которого все боялись, — их застали врасплох, северные кибуцы под угрозой разрушения, старики, женщины и дети вот-вот погибнут под напором сирийских танков, катящихся по склонам Голанских высот. Первоначальная реакция офицеров Генерального штаба была едва ли не панической.

Однако опытные штабные специалисты всегда принимают меры, рассчитанные на возможность паники. Для страны, враги которой давно и решительно поклялись физически уничтожить её, не существовало мер защиты, которые считались бы чрезмерными. Ещё в 1968 году Израиль, подобно США и НАТО, пришёл к выводу, что в крайнем случае придётся прибегнуть к ядерному оружию. В 03.55 по местному времени 7 октября, всего через четырнадцать часов после начала боевых действий, приказ готовиться к «Операции Джошуа» был передан по телексу на базу ВВС недалеко от города Беершеба.

В то время у Израиля не было большого количества атомных бомб, и его правительство до сих пор отрицает, что располагает ядерным оружием. Однако, если бы и возникла такая потребность, нужды во множестве атомных бомб не было. На базе ВВС в Беершебе, в одном из бесчисленных подземных бункеров, где хранились боеприпасы, лежало двенадцать самых обычных предметов, внешне ничем не отличающихся от других бомб или сбрасываемых баков для горючего, которые подвешивают к истребителям-бомбардировщикам. Ничем, кроме серебристо-красных полосатых знаков по сторонам. У них не было стабилизаторов, да и вообще на обтекаемой поверхности из блестящего коричневого алюминия виднелись только едва заметные швы и несколько скоб для крепления под фюзеляжем самолёта. Это совсем не случайно. Неопытный или невнимательный человек вполне мог принять, их за топливные баки или канистры напалма — а подобные предметы не заслуживают особого внимания. Однако каждый из них представлял собой атомную бомбу с плутониевым зарядом мощностью в 60 килотонн — вполне достаточной, чтобы уничтожить центр крупного города или тысячи солдат на поле боя или — после того как к ним будет прикреплена дополнительная оболочка из кобальта, хранящаяся отдельно, но в непосредственной близости — заразить на многие годы огромную площадь смертоносной радиацией.

Этим утром на базе в Беершебе царила лихорадочная активность. Резервисты все ещё продолжали прибывать со всех уголков крошечной страны после отпусков, посвящённых религиозным обрядам или свиданиям с семьями. Те, что несли боевое дежурство, слишком устали для сложной работы, которой являлось снаряжение истребителей-бомбардировщиков боеприпасами и другим смертоносным грузом. Даже резервисты не успели как следует выспаться. Группа технических специалистов, которым по соображениям безопасности ничего не было известно о том, с какими бомбами они имеют дело, занималась креплением атомных бомб под фюзеляжами эскадрильи истребителей-бомбардировщиков «Скайхок А-4»; за их действиями следили два офицера, в обязанности которых входило непрерывное наблюдение за ядерным оружием. Бомбы подкатывали под центральную часть фюзеляжа каждого из четырех самолётов, поднимали лебёдкой и крепили за скобы. Те из наземных специалистов, кто ещё не устал до полного изнеможения, могли заметить, что к бомбам не прикреплены хвостовые стабилизаторы и детонаторы. Если они и обратили на это внимание, то, без сомнения, пришли к выводу, что офицер, ответственный за эту часть операции, просто немного запаздывает — как запаздывало все в это холодное и мрачное утро. В носовой части каждой из бомб находилось электронное снаряжение. Само взрывное устройство и капсула с плутонием — известные под названием «физический контейнер» — были, разумеется, размещены внутри бомб. Израильские атомные бомбы в отличие от американских не были предназначены для использования в мирное время на самолётах, постоянно находящихся в воздухе при боевом дежурстве, поэтому у них не было сложных предохранительных устройств, которые устанавливают на американских ядерных бомбах техники комбината «Пентакс» недалеко от Амарилло в Техасе, где их собирают и готовят к использованию. Детонаторы израильских атомных бомб представляли собой два металлических цилиндра, один из которых крепился в носовой части, а другой входил в конструкцию хвостовых стабилизаторов. Хранились они отдельно. В общем эти бомбы, с точки зрения американских или советских военных специалистов, были весьма простыми и далёкими от совершенства — подобно тому, как прост и несовершенен по сравнению с пулемётом пистолет. Однако вблизи пистолет не менее смертоносен, чем пулемёт.

После установки носового детонатора и хвостовых стабилизаторов со вторым детонатором оставалось только закрепить специальную панель в кабине каждого истребителя-бомбардировщика и присоединить электрический провод с разъёмом, ведущий из кабины к бомбе. Начиная с этого момента бомба передавалась в распоряжение молодого смелого лётчика, задачей которого было сбросить её при исполнении манёвра, носящего название «петля идиота»: при этом бомба падала по баллистической кривой, которая давала возможность — отнюдь не гарантированную — лётчику и его самолёту спастись после её взрыва.

В зависимости от обстоятельств по получении санкции офицеров-наблюдателей начальник склада боеприпасов в Беершебе получил право «вооружить» бомбы, установив на них детонаторы. К счастью, этот офицер оказался разумным человеком — его отнюдь не привлекала мысль о том, что у него на взлётной полосе будут стоять четыре истребителя-бомбардировщика с атомными бомбами, готовыми к сбрасыванию, в то время как из-за горизонта в любую минуту может появиться самолёт удачливого арабского лётчика. Кроме того, он был глубоко верующим — и опасность, угрожавшая его стране этим зловещим утром, не пошатнула основ его веры, а потому, когда трезвые головы в Тель-Авиве одержали верх и оттуда поступила соответствующая команда, он с облегчением вздохнул и отменил «Операцию Джошуа». Опытные лётчики, которым предстояло нанести атомный удар, вернулись в комнаты отдыха эскадрильи и постарались забыть о едва не выполненном задании. Начальник склада боеприпасов тут же приказал снять бомбы и отвезти в бункер.

Едва специальная группа, только что подвесившая атомные бомбы, о назначении которых представления не имела, к фюзеляжам «Скайхоков», — смертельно, невероятно усталая — принялась снимать их, чтобы отвезти обратно в подземный бункер, прибыли другие группы наземного обслуживания. Им поручили снарядить эти же самолёты ракетными снарядами «Зуни». Боевой приказ лётчикам гласил: уничтожить танковые колонны сирийской армии, двигающиеся в секторе бригады «Барак» на Пурпурной линии от Кафр-Шамс. Две группы техников начали поспешно работать — одни снимали бомбы, не подозревая о том, что имеют дело с атомными зарядами ужасной силы, другие подвешивали на специальные крепления под крыльями противотанковые ракеты.

Разумеется, в это время на аэродроме в Беершебе было не четыре истребителя-бомбардировщика, а гораздо больше. Уже возвращались самолёты после утреннего налёта на Суэцкий канал — вернее, возвращались те, которым удалось уцелеть. Разведывательный самолёт РФ-4С «Фантом» был сбит, а сопровождавший его истребитель Ф-4Е «Фантом» зашёл на посадку с топливом, бьющим струёй из пробитого бака в крыле, и на одном двигателе — второй вывели из строя. Лётчик уже передал по радио тревожное сообщение: их встретил огонь каких-то новых зенитных ракет, может быть, СА-6. Радиолокационные станции, наводящие на цель эти ракеты, не были зарегистрированы системой оповещения истребителя. Таким образом, разведывательный самолёт не успел заметить летящие к нему ракеты, а истребитель сопровождения чудом увернулся от четырех зенитных ракет. Ещё до того, как повреждённый самолёт коснулся посадочной полосы, это предупреждение было передано в штаб ВВС. Израненный истребитель направили в тот сектор авиабазы, где стояли истребители-бомбардировщики «Скайхок». Пилот «Фантома» следовал за джипом, указывающим ему путь, к пожарным машинам, приготовившимся тушить горящее крыло. Но едва самолёт остановился, лопнула шина на левом колесе шасси. Повреждённая стойка тоже подогнулась, и весь истребитель весом в 45 тысяч фунтов рухнул на асфальт, подобно посуде со стола, у которого подломились ножки. Авиационное топливо, бившее из крыла, вспыхнуло, и самолёт охватило небольшое, но смертельно опасное пламя. В следующее мгновение начали рваться боеприпасы одной из 20-миллиметровых пушек. Послышался крик второго пилота, кабину которого лизали языки пламени. Пожарные под прикрытием водной завесы бросились на помощь, но ближе всех к горящему самолёту оказались два офицера-наблюдателя. Они попытались спасти первого пилота и попали под смертельный град осколков от рвущихся боеприпасов. Тем временем один из пожарных спокойно поднялся ко второму пилоту и вынес его из пламени, обгоревшего, но живого. Остальные пожарники подобрали залитые кровью тела первого пилота и двух офицеров и погрузили их в машину «скорой помощи».

Истребитель, пылающий рядом, отвлёк внимание техников, работавших со «Скайхоками». Бомба, подвешенная под фюзеляжем одного из них, — истребителя-бомбардировщика № 3 — из-за неловкого движения техника упала на асфальт и раздробила ноги другому, стоявшему у пульта подъёмника. В результате неразбериха ещё усилилась, и техники обеих групп вообще потеряли представление о том, чем занимались. Пострадавшего с переломами ног срочно отправили в госпиталь, а три снятых из-под фюзеляжей атомных бомбы доставили в бункер. Каким-то образом в суматохе, царившей на базе ВВС в первый день войны, никто не заметил, что одна из четырех тележек осталась пустой. Несколько мгновений спустя к самолётам подошли механики и занялись предполётной проверкой двигателей и механизмов, причём даже эта процедура была сокращена до минимума. От комнаты отдыха приехал джип, из которого выскочили четверо лётчиков, каждый со шлемом в одной руке и полётной картой в другой — они спешили нанести удар по врагу.

— Что это? — бросил восемнадцатилетний лейтенант Мордекай Цадин. Друзья звали его Мотти — у него ещё не исчезла юношеская неуклюжесть, свойственная такому возрасту.

— Похоже на топливный бак, — ответил механик — опытный специалист пятидесяти лет. Он был резервистом и в мирное время ремонтировал автомобили в своём гараже в Хайфе.

— Черт побери! — рявкнул пилот, весь дрожа от нетерпения. — Мне не нужен запасной бак, чтобы долететь до Голанских высот и вернуться обратно.

— Если хочешь, я сниму его, но для этого потребуется несколько минут, — предложил пожилой механик.

Мотти оглянулся по сторонам. Он был сабра, родился в Израиле, жил в северном кибуце и стал лётчиком всего пять месяцев назад. Остальные пилоты уже сидели в кокпитах своих самолётов и затягивали пристяжные ремни. Сирийские танковые колонны рвались к дому его родителей, и внезапно юного лейтенанта охватил страх — его оставят на аэродроме и улетят без него, лишив возможности совершить первый боевой вылет.

— Ладно, снимешь после вылета. — Цадин взлетел по лестнице. За ним последовал механик, пристегнул ремни и проверил показания приборов.

— Все в порядке, Мотти! Только поосторожней.

— Приготовь чай к моему возвращению. — Юноша ухмыльнулся с ребяческой свирепостью. Механик хлопнул его по плечу.

— Ты уж только верни мне мой самолёт, парень. Ну, мазельтов, желаю счастья.

Он спрыгнул на асфальт и убрал лестницу. Затем быстро осмотрел самолёт, чтобы ещё раз убедиться, что ничего не упустил. Мотти проворачивал двигатель, перевёл дроссель в нейтральное положение, проверил указатели топлива и температуры. Всё было в порядке. Он посмотрел на командира эскадрильи и поднял руку в знак готовности, опустил фонарь кабины, наконец взглянул на своего механика и махнул рукой на прощание.

По стандартам израильских ВВС в свои восемнадцать лет Цадин не был таким уж молодым пилотом. Ещё четыре года назад его выбрали кандидатом за быстроту реакции и агрессивность, но ему пришлось бороться, чтобы стать лётчиком в лучших военно-воздушных силах мира. Мотти любил летать, мечтал стать пилотом с того самого момента, когда ещё ребёнком впервые увидел тренировочный самолёт БФ-109, который по иронии судьбы стал первым в ВВС Израиля. И ему нравился «Скайхок». Это был самолёт для настоящего лётчика, не то что электронное чудовище вроде «Фантома». А-4 походил на хищную птицу и повиновался малейшему движению его пальцев. И вот теперь Мотти предстоит первый боевой вылет. Он не испытывал ни малейшего страха. Ему и в голову не приходило опасаться за свою жизнь — подобно всем юношам, Мотти был уверен в своём бессмертии, а боевых пилотов выбирают по тому, что у них отсутствуют человеческие слабости.

И всё-таки он запомнил этот день. Ещё никогда ему не приходилось встречать такой прекрасный рассвет. Мотти испытывал какой-то сверхъестественный подъем, с небывалой остротой ощущал все вокруг: удивительный аромат кофе; свежесть утреннего воздуха в Беершебе; запах кожи и машинного масла в кокпите; атмосферные помехи в наушниках; ладони на ручках управления. Никогда ему ещё не приходилось испытывать столько ощущений в один день, и Мотти Цадину не приходило в голову, что судьба не даст ему снова увидеть рассвет.

Четыре истребителя-бомбардировщика в чётком строю вырулили в конец взлётной полосы «ноль один». Казалось, это хороший знак, что они взлетают на север, в сторону вражеских войск всего в пятнадцати минутах полёта. По команде командира эскадрильи — ему был всего двадцать один год — все четыре пилота включили двигатели на полную мощность, освободили тормоза и поднялись в прохладный, спокойный утренний воздух. Через несколько секунд самолёты уже достигли высоты пять тысяч футов, и пилоты внимательно следили за курсом, чтобы не мешать гражданским самолётам, заходящим на посадку и взлетающим в международном аэропорту Бен-Гуриона, который в безумной жизни Ближнего Востока функционировал как ни в чём не бывало.

В наушниках послышались короткие команды: лететь рядом друг с другом, проверить показания приборов, двигатель, боеприпасы, электропитание — все, как во время тренировочных полётов. Следить за возможным появлением МИГов и своих самолётов. Не сводить глаз с прибора «свой — чужой» — он должен быть всегда зелёным. Пятнадцать минут полёта от Беершебы до Голанских высот промелькнули в секунду. Мотти смотрел, напрягая зрение, пытаясь разглядеть вулканический утёс, защищая который всего шесть лет назад погиб его старший брат. Он поклялся, что не даст сирийцам захватить эту скалу.

— Внимание: поворачиваем на курс «ноль сорок три». Цель — танковые колонны в четырех километрах от линии. Следите за ракетами «земля — воздух» и зенитным огнём.

— Внимание, говорит четвёртый, — хладнокровно произнёс Цадин. — Вижу танки «на тринадцать». Похожи на наших «Центурионов».

— У тебя острый глаз, четвёртый, — послышался ответ капитана. — Это наши.

— Внимание, вижу запуск зенитных ракет! — послышался чей-то взволнованный возглас.

Глаза лётчиков обежали горизонт в поисках угрозы.

— Черт! Ракеты «на двенадцать» у земли, поднимаются к нам!

— Вижу. Эскадрилья, разворот налево и направо — начали! — послышалась команда капитана.

Четыре «Скайхока» мгновенно разошлись по своим курсам. Примерно дюжина зенитных ракет СА-2 поднималась к ним в нескольких километрах со скоростью в три Маха. Ракеты также заметили их манёвр и разделились налево и направо, но сделали это не лучшим образом: две, столкнувшись в полёте, взорвались. Мотти завалил самолёт на правый борт, потянул руль на себя, пикируя к земле. Черт бы побрал эти ракеты под крыльями — его «Скайхок» отчасти утратил манёвренность. Отлично, теперь зенитные ракеты не попадут в него. Он выровнял самолёт всего в ста футах от земли, продолжая лететь в сторону сирийцев со скоростью в четыреста узлов. Рёв его двигателя пробуждал смелость в сердцах солдат осаждённой бригады «Барак».

Мотти уже понял, что нанести сконцентрированный удар им не удастся, но это для него не имело значения. Он уничтожит сирийские танки — ещё не знает какие, но и это неважно, — лишь бы они были сирийскими. В это мгновение Мотти увидел ещё один А-4 и пристроился к нему в тот самый момент, когда тот устремился в атаку. Он посмотрел вперёд и, заметив куполообразные очертания башен сирийских Т-62, даже не глядя, толкнул рычажки приведения противотанковых ракет в боевую готовность. Перед ним появился отражённый прицел.

— Ага, ещё зенитные ракеты, на малой высоте, — послышался в наушниках по-прежнему спокойный голос капитана.

У Мотти дрогнуло сердце: множество ракет, небольших — может, это и есть СА-6, о которых его предупреждали? — мчались к нему над скалами. Он взглянул на экран — нет, аппаратура не сумела обнаружить эти мчащиеся навстречу ракеты. Электроника подвела его — лишь глаза обнаружили противника. Инстинктивно Мотти рванулся вверх, стараясь набрать высоту, необходимую для манёвра. Четыре ракеты последовали за ним. До них пока три километра. Он резко завалил самолёт на правый борт, затем нырнул вниз и повернул налево. Ему удалось обмануть три из четырех, но последняя следовала за ним неотступно. Мгновение спустя она взорвалась всего в тридцати метрах от его самолёта.

Мотти показалось, будто «Скайхок» отбросило метров на десять в сторону. Он вцепился в штурвал самолёта и сумел выровнять его над самой землёй. Посмотрел по сторонам и похолодел от ужаса. Вся плоскость левого крыла была изрешечена осколками. Сигналы тревоги звучали в наушниках, приборы показывали, что конец близок: гидравлика на нуле, радиосвязь не работает, генератор тоже вышел из строя. Но Мотти все ещё мог управлять самолётом вручную, а запуск ракет осуществлялся от запасного аккумулятора. И в это мгновение прямо по курсу в четырех километрах он увидел своих мучителей — весь комплекс СА-6 из четырех пусковых установок, диск радиолокатора на крыше фургона и тяжёлый грузовик, полный ракет для перезарядки. Острые глаза пилота разглядели даже, что сирийцы пытаются подготовить батарею к очередному залпу и укладывают ракеты на направляющие пусковых установок.

В это мгновение на земле увидели его самолёт, и началась дуэль, полная драматизма, несмотря на свою краткость.

Мотти осторожно отпустил штурвал самолёта, содрогающегося от полученных повреждений, и поместил батарею в центр прицела. Под крыльями его истребителя-бомбардировщика висело сорок восемь ракет «Зуни», запускаемых залпами по четыре ракеты. Когда до батареи оставалось два километра, он нажал на кнопку пуска. Каким-то чудом сирийские ракетчики сумели запустить в него ещё одну ракету. Гибель казалась неминуемой, однако зенитные ракеты СА-6 снабжены взрывателями, срабатывающими рядом с целью, и пролетающие мимо «Зуни» взорвали её. Взрыв произошёл в полукилометре от самолёта и не причинил ему никакого вреда. Мотти свирепо улыбнулся под маской шлема. Четвёрка за четвёркой ракеты срывались из-под крыльев его «Скайхока» и мчались к цели. И тут же Мотти открыл огонь из своих двадцатимиллиметровых пушек, поливая батарею снарядами, которые рвались среди людей и машин.

Третий залп попал точно в цель, затем ещё три ракетных залпа. Мотти нажал на педаль, изменив направление полёта, чтобы ракеты накрыли всю батарею. Противовоздушный комплекс превратился в ад рвущихся боеголовок, снарядов, топлива и запасных ракет. Прямо по курсу поднялся от земли гигантский огненный шар, и Мотти пролетел сквозь него с диким воплем радости — враг уничтожен, он отомстил за гибель товарищей.

Момент триумфа оказался коротким. Воздушный поток, мчащийся навстречу со скоростью четыреста узлов, срывал листы алюминия с левого крыла самолёта. «Скайхок» начал терять управление, и, когда Мотти повернул домой, крыло развалилось окончательно. Самолёт буквально распался в воздухе. Ещё через несколько секунд юноша-пилот разбился о базальтовые скалы Голанских высот — не первый и не последний. Из четырех истребителей-бомбардировщиков ни один не вернулся на базу.

От зенитной батареи САМ-6 не осталось почти ничего. Все шесть грузовиков с установленными на них пусковыми рельсами, радаром и запасом ракет были уничтожены. Из девяноста человек обслуживающего персонала удалось обнаружить только обезглавленное тело командира батареи. Оба — сирийский офицер и юный израильский лётчик — отдали жизни за свои страны, но, как случается слишком часто, эта жертва, которая в другое время и в другом месте удостоилась бы героических стихов Вергилия или Теннисона, осталась незамеченной. Три дня спустя мать Цадина получила телеграмму, из которой узнала, что весь Израиль скорбит вместе с ней, — слабое утешение для женщины, потерявшей двух сыновей.

У этой забытой истории, однако, осталось примечание. Атомная бомба, висевшая под фюзеляжем самолёта, совершенно безвредная из-за отсутствия детонаторов, сорвалась с разваливающегося в воздухе истребителя-бомбардировщика и продолжила свой полёт на восток. Она упала далеко от того места, куда рухнули горящие остатки самолёта, в пятидесяти метрах от дома фермера-друза. Только через трое суток израильтяне обнаружили, что исчезла одна из атомных бомб, и лишь после окончания октябрьской войны им удалось восстановить подробности её исчезновения.

И вот теперь перед израильтянами встала проблема, которую невозможно было разрешить даже тем из них, кто обладал богатым воображением. Бомба находилась где-то на сирийской территории — но где точно? Какой из четырех самолётов нёс её? Где он разбился? Израильтяне не могли обратиться к сирийцам с просьбой о поисках. А что сказать американцам, у которых они с немалой ловкостью сумели приобрести «специальный ядерный материал», причём обе стороны этот факт категорически отрицали?

Таким образом, атомная бомба лежала, погрузившись на два метра в грунт рядом с домом фермера, который, не подозревая о её существовании, продолжал возделывать своё поле, тут и там усеянное камнями.

Глава 1

Самое длинное путешествие…

Арнолд ван Дамм распростёрся в своём вращающемся кресле с элегантностью тряпичной куклы, небрежно брошенной в угол. Джек никогда не видел, чтобы на нём был пиджак, — разве что в присутствии президента, и то не всегда. Чтобы заставить Арни надеть смокинг на официальный приём, подумал Джек, понадобится присутствие агента Секретной службы с пистолетом в руке. Вот и сейчас воротник рубашки расстегнут и галстук болтается где-то внизу. Интересно, а вообще когда-нибудь его галстук бывает затянут и на месте? Рукава рубашки в синюю полоску, которую Арни купил в магазине Л. Л. Бима, были закатаны, а локти почернели от грязи, потому что он читал документы, опершись ими о свой письменный стол, заваленный множеством бумаг. Зато с посетителями он беседовал в другом положении. Если предстоял важный разговор, Арни откидывался на спинку кресла, а ноги клал на выдвинутый ящик стола. Ван Дамму едва исполнилось пятьдесят, но у него были редеющие седые волосы, а морщинистое лицо напоминало старую карту. Зато светло-голубые глаза были живыми и проницательными, и Арнолд ван Дамм никогда не упускал ничего, что происходило в поле их зрения — или за его пределами. Это качество было необходимым для руководителя аппарата Белого дома.

Он налил диетическую кока-колу в огромную кофейную кружку, на одном боку которой красовалась эмблема Белого дома, а на другом было выгравировано «Арни», затем посмотрел на заместителя директора Центрального разведывательного управления осторожным и одновременно дружеским взглядом.

— Не мучает жажда?

— С удовольствием выпил бы настоящей «колы» — если у тебя есть под рукой, — с усмешкой ответил Джек.

Левая рука ван Дамма исчезла из виду, а красная алюминиевая банка полетела по баллистической траектории, которая завершилась бы на коленях Джека, если бы он не поймал банку в воздухе. Сорвать кольцо при таких обстоятельствах было непросто, но Джек намеренно направил банку в сторону ван Дамма. Нравится он людям или нет, подумал Джек, но Арни знает, как себя вести. Положение, которое он занимает, не влияло на отношение к людям — если только это не вызывалось необходимостью. В данном случае такой нужды не было. Арнолд ван Дамм казался неприступным только для посторонних. В присутствии друзей притворяться не было смысла.

— Босс проявляет интерес к тому, что там у них происходит, — начал Арни.

— И я тоже. — В кабинет вошёл Чарлз Олден, советник президента по национальной безопасности. — Извини, Арни, я опоздал.

— Не только вы, джентльмены, — ответил Джек Райан. — Нас это интересует ничуть не меньше. И за последние пару лет интерес не уменьшился. Хотите познакомиться с источником самой надёжной информации, которую мы получаем оттуда?

— Конечно, — заметил Олден.

— В следующий раз, когда прилетите в Москву, разыщите большого белого кролика в жилете и с карманными часами. Если он пригласит вас в свою нору, не отказывайтесь и потом сообщите мне, что увидите там, — объяснил Райан с притворной серьёзностью. — Послушайте, я не принадлежу к числу тех крайне правых идиотов, которые мечтают о возвращении холодной войны, но в то время мы по крайней мере знали, чего ждать от русских. Сейчас эти шельмецы начинают вести себя вроде нас. Никто не возьмётся предсказать, какой фокус они выкинут завтра. Самое смешное состоит в том, что теперь я начинаю понимать, сколько неприятностей мы причиняли КГБ. Политическая обстановка там меняется каждый день. В настоящее время Нармонов является самым искусным политическим деятелем в мире, но всякий раз, когда он берётся за дело, начинается очередной кризис.

— Что он собой представляет, Джек? — спросил ван Дамм. — Ты встречался с ним.

Действительно, Олден был знаком с Нармоновым, а ван Дамм — нет, поэтому Джеку был понятен его интерес.

— Встречался, но всего лишь однажды, — предупредил Райан. Олден опустился в кресло и устроился поудобнее.

— Мы хорошо знакомы с твоим досье, Джек. И босс тоже. Черт побери, мне почти удалось убедить его проявить к тебе уважение. Две звезды за заслуги в разведке, эта подводная лодка, наконец, Бог мой, как ты провернул дело с Герасимовым! Я слышал, что в тихом омуте черти водятся, дружище, но мне и в голову не приходило, что это за черти. Немудрёно, что Эл Трент считает тебя таким умным.

Вообще-то у Джека Райана было три звезды за заслуги в разведке — такая звезда является высшей наградой разведчику за оперативную деятельность, — но третья звезда и удостоверение, где указывалось, за что была выдана столь высокая награда, были заперты в секретном сейфе, и даже новый президент не знал и никогда не узнает о ней.

— Так что докажи нам это. Рассказывай, — закончил Олден.

— Дело в том, что Нармонов — редкий экземпляр политического деятеля. Лучше всего он проявляет себя во время кризиса. Мне приходилось встречать подобных врачей. Их очень мало — это врачи, которые оказывают помощь при авариях, катастрофах, трудятся в операционных, когда их коллеги «спекаются» и становятся бесполезными. Есть люди, которые прямо-таки расцветают в атмосфере напряжения и стресса, Арни. Он один из них. Не думаю, что это очень ему нравится, но Нармонов отлично справляется с трудностями в такой обстановке. Должно быть, у него поразительно крепкий организм — как у лошади…

— Свойство большинства политических деятелей, — заметил ван Дамм.

— Счастливцы. Но главный вопрос состоит всё-таки в том, знает ли Нармонов, что нужно делать? Мне кажется, что ответ будет одновременно положительным и отрицательным. Думаю, он видит конечную цель, имеет — если уж быть точным — некоторое представление о том, какой должна стать его страна, но ему неизвестно, как добиться этого и что делать дальше, после достижения поставленной цели. Короче говоря, он смелый и целеустремлённый человек.

— Значит, он нравится тебе. — Это был не вопрос, а констатация факта.

— Нармонов мог прикончить меня с такой же лёгкостью, с какой я открываю банку «колы», но не сделал этого. Пожалуй, — улыбнулся Райан, — это одна из причин, по которой он привлекает меня. Нужно быть дураком, чтобы не восхищаться им. Даже если бы мы были врагами, он внушал бы уважение.

— Ты считаешь, что мы не враги? — спросил Олден с кривой улыбкой.

— А как же иначе? — Райан изобразил притворное удивление. — Президент заявил, что вражда между нашими странами осталась в прошлом.

Руководитель аппарата Белого дома фыркнул.

— Политики рады поговорить — им только дай волю. Им за это и платят. Сумеет Нармонов достичь своей цели?

Райан посмотрел в окно. Его охватило отвращение — главным образом потому, что он не в состоянии был ответить на этот вопрос.

— Давайте посмотрим на это следующим образом: Андрей Ильич — самый гибкий и ловкий политический деятель за всю их историю. Но ему приходится балансировать, всё время балансировать на туго натянутом канате, причём без страховки. Он, вне всякого сомнения, в совершенстве владеет этим искусством. Но помните, каким мастером был Карл Валленда? Его карьера закончилась, когда он превратился в кровавое пятно на тротуаре, потому что допустил ошибку в профессии, где нельзя допускать ни единой ошибки. Так вот, Андрей Ильич тоже балансирует на высоко натянутом канате. Удастся ли ему пройти весь путь без единой ошибки? Таким вопросом задаются все уже восемь лет! Мы считаем… я считаю, что это ему удастся. Но… ведь, черт побери, ещё никогда никто не пробовал совершить что-либо подобное! Такой вопрос поставлен перед нами впервые, Арни. Даже в метеорологических прогнозах основываются на какой-то определённой информации. Лучшие специалисты по истории России — это Джейк Кантровиц в Принстоне и Дерек Эндрюз в Беркли, и сейчас их позиции диаметрально противоположны. Всего две недели назад мы беседовали с ними в Лэнгли. Лично я склонен больше верить Джейку, но наш старший специалист по России, отличный аналитик, считает, что прав Эндрюз. Так что платишь деньги и делаешь ставку. Это все, на что мы способны. А если тебе нравится непогрешимость, читай газеты.

Ван Дамм хмыкнул:

— Где произойдёт очередной кризис?

— Хуже всего обстоит с национальным вопросом, — ответил Джек. — Ты и сам это знаешь — я мог бы не говорить об этом. Как произойдёт распад Советского Союза — какие республики выйдут из его состава, — будет этот распад мирным или произойдёт насильственным путём? Нармонов занимается этим вопросом ежедневно, но и события в этой сфере возникают каждый день.

— Именно об этом я твердил почти год. Когда события приобретут наибольшую остроту? — поинтересовался Олден.

— Кто знает? Я — тот самый человек, который предсказывал, что Восточной Германии потребуется не меньше года на воссоединение; мой прогноз был самым оптимистическим — и оказалось, что я ошибся на одиннадцать месяцев! Так что все конкретные даты — как мои, так и любого другого — не более чем догадки, взятые с потолка.

— Ещё горячие точки? — спросил ван Дамм.

— Нельзя забывать о Ближнем Востоке… — Райан заметил, как загорелись любопытством глаза Арни.

— Нам хотелось бы предпринять кое-какие шаги в этом направлении.

— Желаю удачи. Ближним Востоком мы занимались с полуфиналов 1973 года, когда Никсон и Киссинджер проявили к нему интерес. С тех пор там стало поспокойнее, но главные проблемы не были решены, и рано или поздно все разгорится заново. Правда, и здесь есть положительные сдвиги — Нармонов не станет ввязываться в этот конфликт. Может быть, он захочет поддержать старых друзей, да и продажа им оружия приносит немалую выгоду; но, если произойдёт взрыв, он не будет нажимать, как раньше. Ирак является хорошим примером. Нармонов, возможно, продолжит снабжать их оружием — я сомневаюсь в этом, хотя и не могу исключить такой вероятности, — но в случае нападения арабов на Израиль этим и ограничится. Никаких перемещений военных кораблей или приведения войск в боевую готовность. Я даже не уверен в его поддержке, если арабы просто захотят побряцать оружием. Андрей Ильич не устаёт повторять, что оружие, которое Советский Союз поставляет арабским странам, предназначено только для обороны, и мне кажется, что он убеждён в этом, несмотря на все предупреждения из Израиля.

— Это надёжная информация? — спросил Олден. — Госдеп утверждает обратное.

— Госдеп ошибается, — уверенно ответил Райан.

— Но и твой босс придерживается такой же точки зрения, — напомнил ван Дамм.

— В таком случае, сэр, при всём моем уважении я вынужден не согласиться с мнением директора ЦРУ.

— Вот теперь мне понятно, почему ты нравишься Тренту, — кивнул Олден. — Ты рассуждаешь не так, как полагается чиновнику. Не понимаю, как тебе удалось удержаться на своём посту так долго, если ты всегда говоришь то, что думаешь?

— Может быть, я представляю собой знамение будущего. — Райан засмеялся и снова посерьёзнел. — А вы сами подумайте. Ему столько приходится заниматься этническими проблемами, что попытки играть активную роль влекут за собой не только выгоду, но и немалую опасность. Нет, он просто продаёт оружие за твёрдую валюту, да и то лишь в том случае, если все чисто на горизонте. Для него это только бизнес, не больше.

— Значит, если бы нам удалось отыскать способ разрядить ситуацию… — задумчиво произнёс Олден.

— Думаю, он даже пойдёт нам навстречу. В крайнем случае Нармонов останется в стороне и будет ворчать, недовольный тем, что его не пригласили принять участие. Но как мы сможем разрядить ситуацию?

— Нажать на Израиль? — предложил ван Дамм.

— Это глупо — по двум причинам. Бессмысленно давить на Израиль до тех пор, пока не будут решены вопросы его безопасности, а эти вопросы нельзя решить без урегулирования ряда проблем.

— И что это за проблемы?

— Именно благодаря им и возник ближневосточный конфликт. — И которые не замечает никто, подумал Райан.

— В своей основе это религиозные проблемы, но эти кретины верят в одно и то же! — проворчал ван Дамм. — Чёрт возьми, месяц назад я прочитал Коран и убедился, что там говорится то же самое, чему учат в воскресной школе!

— Это верно, — согласился Райан, — ну и что? Католики и протестанты верят, что Иисус Христос — сын Божий, но это не помешало событиям в Северной Ирландии. Безопаснее всего быть евреем. Христиане с таким увлечением убивают друг друга, что у них не остаётся времени на антисемитизм. Видишь ли, Арни, какими бы крохотными ни были различия между религиями с нашей точки зрения, им они кажутся настолько большими, что из-за этих различий стоит убивать друг друга. А ничего иного и не требуется, приятель.

— Пожалуй, ты прав, — неохотно согласился руководитель аппарата Белого дома. Он задумался. — Значит, дело в Иерусалиме?

— Ты угодил в самую точку. — Райан допил кока-колу, смял в кулаке банку и бросил её в мусорную корзину ван Дамма — точное попадание, два очка. — Иерусалим — священный город для трех религий — можно назвать их тремя племенами, — но принадлежит лишь одной, которая воюет с другой — одной из двух оставшихся. Изменчивая обстановка в этом регионе говорит о том, что было бы неплохо ввести туда вооружённые войска, но чьи? Не забудь, не так давно обезумевшие сторонники ислама устроили побоище даже в Мекке! Итак, если разместить в Иерусалиме арабские войска, создастся угроза безопасности Израиля. А при теперешней ситуации, когда там израильская армия, арабы считают себя оскорблёнными. Да, и не забудь про ООН! Это не понравится Израилю, потому что евреям не удалось там чего-либо добиться. Арабам же не нравится ООН потому, что там слишком много христиан. Нам же не понравится это потому, что в ООН нас не слишком любят. Единственная международная организация, обладающая каким-то влиянием, не пользуется доверием со стороны всех. Тупик.

— Президенту очень хочется предпринять что-то в этом направлении, — заметил руководитель аппарата Белого дома.

Нам нужно предпринять что-то, чтобы создалось впечатление, что мы не бездействуем, пронеслось у него в голове.

— Ну что ж, когда президент в следующий раз встретится с папой римским, пусть попросит о вмешательстве свыше. — Непочтительная усмешка сразу исчезла с лица Райана.

Ван Дамму показалось, будто Джек решил, что не стоит плохо отзываться о президенте, который не нравится ему. Но он ошибался. Лицо Райана мгновенно утратило всякое выражение. Ван Дамм был недостаточно хорошо знаком с ним и потому не распознал взгляда полной концентрации.

— Одну минуту…

Ван Дамм усмехнулся. А ведь неплохая мысль встретиться с папой. Это всегда привлекает внимание общественности. Затем президент побывает на торжественном ужине в организации «Бнай Брит» и продемонстрирует этим, что одинаково хорошо относится ко всем религиям. По правде говоря, ван Дамму было отлично известно, что теперь, когда дети стали взрослыми, президент ходит в церковь лишь для соблюдения приличий. Это являлось одним из забавных моментов жизни. Советский Союз возвращался к религии, пытаясь восстановить общественные ценности, тогда как политически левые американцы отвернулись от неё давно и не собирались снова обращаться к религии, опасаясь обнаружить в ней именно те ценности, которые искали русские. Ван Дамм начал свою карьеру верующим левого толка, но двадцать пять лет практического опыта общения с правительством перевоспитали его. В настоящее время он не доверял идеологам обоих направлений одинаково страстно. Он относился к тем, кто искал решение проблем лишь там, где оно имеет шанс на осуществление. Ван Дамм очнулся, заметив, что размышления о политике увели его от обсуждения текущего вопроса.

— О чём задумался, Джек? — спросил Олден.

— Знаешь, мне пришло в голову, что все мы верим в одну книгу, правда? — произнёс Райан, чувствуя, как у него в сознании формируется идея, постепенно выползающая из тумана.

— Ну и что?

— А Ватикан является настоящей страной, обладает дипломатическим статусом, но не имеет вооружённых сил… Они — швейцарцы, граждане нейтральной страны, ведь Швейцария даже не член Организации Объединённых Наций. Арабы пользуются швейцарскими банками и развлекаются там… Вот я и подумал, вдруг он согласится?.. — На лице Райана снова появилось отсутствующее выражение, и ван Дамм увидел, что где-то в глубине глаз разведчика словно зажглась электрическая лампочка. Всегда любопытно наблюдать за тем, как рождается идея; впрочем, не в том случае, когда не знаешь, в чём она заключается.

— Согласится? Кто согласится, на что? — в голосе руководителя аппарата Белого дома звучало раздражение. Олден, который знал Райана лучше, просто ждал.

Райан объяснил, что за мысль пришла ему в голову.

— Главное в том, что, по моему мнению, все эти неприятности в значительной степени возникли из-за обладания Святыми местами, верно? Я мог бы поговорить кое с кем у нас в Лэнгли. Ведь мы…

Арнолд ван Дамм откинулся на спинку кресла.

— У тебя надёжные контакты? Ты собираешься встретиться с папским нунцием?

Райан отрицательно покачал головой.

— Нунций, кардинал Джианкатти, — хороший старик, но он здесь всего лишь номинальный представитель Ватикана. Ты и сам хорошо знаешь это, Арни, — пробыл в Вашингтоне достаточно долго. Когда хочешь посоветоваться с человеком, действительно обладающим влиянием, обращайся к отцу Райли в Джорджтаунском университете. Он был моим наставником, когда я защищал докторскую диссертацию. Мы — добрые знакомые. У отца Райли прямая связь с генералом.

— С кем?

— С генералом «Общества Иисуса»[1]. Это испанец по имени Франсиско Алкальде. Вместе с отцом Тимом он преподавал в римском университете святого Роберта Беллармине. Оба — историки, а отец Тим — его неофициальный представитель в Вашингтоне. Ты не встречался с отцом Тимом?

— Нет. Он в самом деле заслуживает внимания?

— Несомненно. Один из лучших профессоров, с которым мне доводилось встречаться. Отличные связи здесь, в Вашингтоне, и в центре. — Райан усмехнулся, но ван Дамм не понял шутки.

— Ты берёшься организовать обед с ним где-нибудь в тихом месте? — спросил Олден. — Не здесь, где-нибудь ещё.

— Лучше всего — в клубе «Космос» в Джорджтауне. Отец Тим — один из его членов. Университетский клуб ближе, но…

— Отлично. Он умеет хранить секреты?

— Ещё спрашиваешь, умеет ли иезуит хранить секреты? — Райан рассмеялся. — Ты, видно, не католик?

— Как скоро сможешь устроить встречу?

— Завтра или послезавтра — это достаточно скоро?

— Насколько он благонадёжен? — неожиданно спросил ван Дамм.

— Отец Тим — гражданин США, и на него можно положиться. Но в то же самое время он священник и дал обет повиновения тому, кого, вполне естественно, считает властью, стоящей выше конституции. Ему можно доверить что угодно, и он исполнит свой долг, только не надо забывать, в чём этот долг заключается, — предостерёг Райан. — Да и приказам он не станет подчиняться.

— Хорошо, договорились насчёт обеда. Похоже, мне нужно встретиться с ним в любом случае. Скажи, что я хочу познакомиться с ним, — сказал Олден. — И не откладывай. Я буду свободен для обеда завтра и послезавтра.

— Будет исполнено, сэр. — Райан встал.

Вашингтонский клуб «Космос» расположен на углу авеню Массачусетс и Флорида. Райан подумал, что бывшая городская резиденция Самнера Уэллса выглядит как-то одиноко без четырехсот акров ухоженных владений, конюшни чистокровных лошадей и, быть может, постоянно проживающей где-то рядом лисы, за которой хозяин охотится, но не слишком рьяно. У этой усадьбы никогда не было подобных владений, и Райан не понимал, почему её бывшему хозяину пришло в голову строить дом в таком месте и в таком стиле — причём он был человеком, глубоко понимавшим природу и сущность американской столицы, а также скрытые процессы, происходящие здесь. Созданный в качестве клуба для интеллигенции — членство основывалось на положении в обществе, а не на размерах состояния, — «Космос» славился в Вашингтоне как место встречи эрудированных и высокообразованных людей, равно как отличался исключительно плохой кухней, что уже само по себе было немалым достижением для города, полного посредственных ресторанов. Райан провёл Олдена в небольшой кабинет на втором этаже.

Отец Тимоти Райли, представитель «Общества Иисуса», ждал их за столом, сжимая в зубах вересковую трубку. Перед ним лежала раскрытая «Вашингтон пост». Рядом стоял стакан с недопитым шерри. Отец Тим был одет в мятую рубашку и куртку, которую тоже не мешало бы выгладить, а не в сутану священника, сберегаемую им для официальных церемоний и сшитую у одного из лучших портных на Висконсин-авеню. Однако белый накрахмаленный воротничок виднелся из-под куртки, и внезапно Джек понял, что он, несмотря на многие годы обучения в католической школе, так и не знает, из чего делают воротнички у священников. Из хлопковой ткани? Или целлулоида, как это было принято во времена его деда? Как бы то ни было, очевидная жёсткость воротничка служила напоминанием о месте его владельца как в этом мире, так и в мире ином.

— Привет, Джек!

— Здравствуйте, святой отец. Познакомьтесь — Чарлз Олден, отец Тим Райли. — Обмен рукопожатиями, и пришедшие сели за стол. Появился официант, принял заказ и вышел, притворив дверь.

— Как новая работа, Джек? — спросил Райли.

— Многое стало более ясным, — признался Райан. Продолжать не имело смысла — священник и сам знал о проблемах, с которыми столкнулся Джек в Лэнгли.

— У нас возникла мысль о том, как изменить положение на Ближнем Востоке, и Джек сказал, что было бы неплохо обсудить все это с вами, — произнёс Олден, сразу принимаясь за дело.

В этот момент открылась дверь и вошёл официант, который принёс коктейли и меню. Олден замолчал и вернулся к теме разговора через несколько минут.

— Интересная мысль, — заметил Райли, когда Олден изложил суть идеи.

— Как вы оцениваете все это? — спросил советник по национальной безопасности.

— Любопытно… — Священник замолчал.

— Вы считаете, что папа… — Джек остановил Олдена, сделав предостерегающий жест. Он знал, что, когда Райли размышляет, его нельзя торопить. В конце концов, Райли был историком, а эта профессия не терпит спешки, свойственной другим — например, врачам.

— Да, мысль ясная и простая, — заметил Райли через тридцать секунд. — Немалые трудности, правда, будут с греками.

— С греками? — удивился Райан. — Почему?

— В настоящее время наибольшие разногласия существуют с греко-ортодоксальной — или православной — церковью. Мы то и дело спорим с ними из-за самых тривиальных административных вопросов. Можешь себе представить, сейчас раввины и имамы поддерживают между собой более сердечные отношения, чем христианские священники. Это и есть одна из странных особенностей верующих — трудно предсказать, как они будут реагировать на что-то. Как бы то ни было, разногласия между католическим и православным христианством касаются в основном административных вопросов — под чьей опекой будет находиться та или иная святыня и тому подобное. Год назад в Вифлееме произошёл целый скандал из-за того, кто будет проводить полуночную мессу в церкви Рождества Христова. Неприятно, правда?

— Вы утверждаете, что замысел неосуществим из-за того, что христианские церкви не могут…

— Я сказал, что могут возникнуть разногласия, доктор Олден. И совсем не утверждал, что замысел неосуществим. — Райли снова замолчал. — Вам придётся урегулировать отношения всей тройки… Однако, принимая во внимание саму природу замысла, мне кажется, что все стороны согласятся сотрудничать между собой. Привлечь православную церковь придётся в любом случае. У них отличные отношения с мусульманами.

— Неужели? — удивился Олден.

— Давным-давно, когда язычники, ещё до наступления мусульманской веры, выгнали Мухаммеда из Мекки, его приютили монахи в монастыре святой Катерины в Синае — это православный храм. Они помогли ему в час нужды. Мухаммед был благородным человеком, и этот монастырь все это время находился под покровительством мусульман. Прошло более тысячи лет, и никто не нарушал спокойствия монастыря, несмотря на все ужасы, происходившие в регионе. Видите ли, у ислама можно многому поучиться. Мы, на Западе, часто не обращаем на это внимания из-за безумцев, называющих себя мусульманами — словно среди христиан не бывает таких же. Там широко распространены благородные традиции, а их учёность и образование вызывают уважение. Правда, у нас мало кто знает об этом, — заключил Райли.

— И больше никаких серьёзных препятствий? — спросил Джек. Отец Тим рассмеялся.

— А Венский конгресс! Неужели ты забыл о нём, Джек?

— Что такое? — раздражённо выпалил Олден.

— Тысяча восемьсот пятнадцатый год. Все знают о нём! После окончательного урегулирования, которое последовало после завершения наполеоновских войн, швейцарцы были вынуждены пообещать, что прекратят экспорт наёмников. Я уверен, однако, что мы сумеем дипломатично обойти это препятствие. Ах да, извините меня, доктор Олден. Дело в том, что охрана папы римского состоит из швейцарских наёмников. В своё время и охрана французского короля была из швейцарцев — они все погибли, защищая короля Луи и королеву Антуанетту. То же самое едва не случилось однажды с охраной папы, но им удалось сдержать противника до того момента, пока небольшая группа швейцарских гвардейцев не вывезла святого отца в безопасное место — если не ошибаюсь, в замок Гандольфо. Швейцарские наёмники были в своё время основным товаром, который поставляла Швейцария, и они внушали страх повсюду. Гвардейцы Ватикана служат сейчас, конечно, главным образом приманкой для туристов, но в своё время нужда в них была вполне реальной. Как бы то ни было, швейцарские наёмники пользовались известностью и завоевали репутацию настолько свирепых, что специальная статья в документах Венского конгресса — того самого, что решил массу европейских проблем после войн Наполеона, — потребовала от швейцарцев торжественной гарантии, что отныне гражданам их страны запрещено воевать повсюду — кроме защиты своей родины и Ватикана. Но я уже сказал, что эта проблема не столь уж важная. Швейцарцы будут счастливы, если их пригласят принять участие в решении такой задачи. Это только поднимет их престиж в регионе, где так много денег.

— Конечно, — согласился Джек. — Особенно если мы снарядим их должным образом. Танки М-1, боевые машины Брэдли, сотовые сети связи…

— Брось, Джек, — упрекнул его Райли.

— Нет, отец, сама природа такой миссии потребует современного тяжёлого вооружения — хотя бы для психологического воздействия. Нужно сразу показать, насколько серьёзны наши намерения. После того как все убедятся в этом, остальные войска могут носить костюмы гвардейцев времён Микеланджело, вооружаться алебардами и улыбаться в объективы туристам — и всё-таки понадобится держать под рукой «Смит-Вессон», чтобы побить четыре туза, особенно там.

Райли согласно кивнул.

— Мне нравится простота и элегантность этой идеи, джентльмены. Она пробуждает благородство. Все принимающие участие утверждают, что верят в Бога, хотя и называют Его разными именами — а мы взываем к ним от Его имени… Ведь именно в этом вся суть, не так ли? Город Бога. Когда вам нужен ответ?

— В общем-то здесь нет особой срочности, — ответив Олден. Райли понял, что он хочет сказать этим. Белый дом заинтересован в решении проблемы, но излишняя спешка может только повредить. С другой стороны, не следует и медлить. Короче говоря, нужен запрос по тайным каналам, неотложный и не привлекающий лишнего внимания.

— Ну что ж, все равно нужно обратиться наверх. Надеюсь, вы знаете, что Ватикан представляет собой самую древнюю бюрократию в мире — из числа непрерывно функционирующих.

— Именно поэтому мы просим вашей помощи, — подчеркнул Джек. — Генерал обладает достаточной властью, чтобы преодолеть все это дерьмо.

— Разве можно так говорить о князьях церкви, Джек! — Райли с трудом удержался от смеха.

— Я — католик, отец Тим, так что разбираюсь в этом лучше многих.

— Хорошо, я напишу ему пару строк, — пообещал Райли. Сегодня, добавил его взгляд.

— Без свидетелей, — напомнил Олден.

— Без свидетелей, — согласился Райли.

Десять минут спустя отец Тимоти Райли сидел в автомобиле, возвращаясь к себе в кабинет в Джорджтаунском университете, который находился совсем рядом. Его мозг уже лихорадочно трудился. Райан был прав относительно связей отца Тима и их важности. Райли составлял письмо на классическом греческом — языке философов, на котором никогда не говорили больше пятидесяти тысяч человек, но именно на нём отец Тим учил творения Платона и Аристотеля в Вудстокской семинарии в Мэриленде столько лет назад.

Войдя в кабинет, он попросил секретаря не соединять его по телефону ни с кем, запер дверь и сел за свой персональный компьютер. Сначала он вставил дискету, позволяющую пользоваться греческим алфавитом. Райли плохо печатал — когда в твоём распоряжении секретарь и компьютер, этот навык быстро исчезает, — и ему понадобился целый час, чтобы сочинить документ, удовлетворивший его. Он представлял собой письмо на девяти страницах, напечатанное через два интервала. Затем Райли выдвинул ящик стола и набрал несколько цифр на замке маленького, но надёжного кабинетного сейфа, который был спрятан в шкафчике, на первый взгляд кажущемся картотекой. Здесь, как уже давно подозревал Райан, находилась шифровальная книга, тщательно написанная от руки молодым священником из ближайших сотрудников генерала «Общества Иисуса». Взглянув на шифровальную книгу, Райли не удержался от улыбки. Подобные вещи имеют так мало общего со священным саном. В 1944 году, когда адмирал Честер Нимитц высказал предположение кардиналу Спеллману, занимавшему должность верховного католического викария в вооружённых силах США, что было бы неплохо, чтобы на Марианских островах появился новый епископ, кардинал извлёк свою шифровальную книгу и назначил нового епископа по радиоканалам связи американского Военно-морского флота. Подобно любой другой организации, католической церкви временами приходилось прибегать к надёжному каналу связи, и шифровальная служба Ватикана функционировала столетиями. В данном случае ключом на сегодняшний день служил длинный отрывок из трактата Аристотеля «Бытие», из которого было удалено семь слов, а четыре искажены до неузнаваемости. Остальное было делом коммерческой шифровальной программы. Теперь Райли пришлось заново перепечатать письмо, которое он отложил в сторону. Наконец он выключил компьютер, полностью уничтожив все следы работы. Полученный текст Райли послал по факсу в Ватикан и уничтожил все предыдущие копии. На это ему потребовалось три нелёгких часа, и после того, как Райли сообщил секретарю, что готов снова приступить к повседневной работе, стало ясно, что придётся трудиться допоздна. В отличие от обычных бизнесменов Райли не пользовался ругательствами.

— Это мне совсем не нравится, — произнёс Лири, глядя в бинокль.

— Мне тоже, — согласился Паулсон. Поле зрения в его телескопическом прицеле десятикратного увеличения было уже, но намного более чётким.

Действительно, в создавшейся ситуации было мало приятного. ФБР преследовало его уже больше десяти лет. Причастный к убийству двух специальных агентов бюро и федерального чиновника, Джон Расселл (известный также как Мэтт Мёрфи, Ричард Бёртон и «Рыжий медведь») исчез в гостеприимных объятиях организации, именуемой «Союз воинов племён сиу». Джон Расселл мало напоминал воина. Родившись в Миннесоте, вдали от резервации индейцев сиу, он был мелким преступником до тех пор, пока не получил серьёзный срок. Только в тюрьме он начал отождествлять себя с индейской нацией и создал собственный искажённый образ коренного американца — по мнению Паулсона, в этом образе было куда больше от Михаила Бакунина, чем от Кочизе или Тухухулзота. Присоединившись к ещё одной группе, созданной в тюрьме, — Американскому индейскому движению — Расселл принял участие в полудюжине актов насилия, которые закончились гибелью трех федеральных агентов, и затем исчез. Рано или поздно, однако, преступники неизбежно допускают ошибку, и сегодня наступила очередь Джона Расселла. «Союз воинов» пошёл на рискованный шаг: чтобы раздобыть деньги, взялся переправить наркотики в Канаду; и эти планы стали известны в ФБР, куда обратился подслушавший их осведомитель.

Всё это происходило в призрачных развалинах бывшего фермерского городка в шести милях от канадской границы. Спецгруппа ФБР по спасению заложников — как обычно, здесь не было никаких заложников, которых надлежало спасать, — исполняла роль отборного подразделения по борьбе с терроризмом. Десять человек, входящие в состав группы, подчинялись своему руководителю Деннису Блэку, но общее руководство осуществлялось специальным старшим агентом ФБР, начальником местного отделения. Из-за этой путаницы пришёл конец высокому профессионализму сотрудников бюро. Специальный агент Федерального бюро расследований, на территории которого действовала спецгруппа, разработал слишком сложный план засады. В результате операция началась неудачно и едва не закончилась катастрофой — три агента ФБР попали в госпиталь из-за автомобильной аварии и ещё двое были эвакуированы с тяжёлыми огнестрельными ранениями. Среди членов преследуемой банды тоже оказались потери — один убитый и второй, возможно, раненый, но точных сведений не было. Остальные преступники — трое или четверо, и это было неизвестно — укрылись в бывшем мотеле. А вот что было известно наверняка — в мотеле оказался исправный телефон или, что более вероятно, у преступников был с собой аппарат сотовой связи; как бы то ни было, они вышли на средства массовой информации. И вот теперь возникла такая феноменальная неразбериха, которой мог бы гордиться и сам Финеас Т. Барнум, великий мастер цирка. Руководитель местного отделения ФБР, пытаясь спасти остатки своей профессиональной репутации, решил прибегнуть к помощи средств массовой информации. Ему и в голову не пришло, что командовать группами телевизионных репортёров из таких далёких городов, как Денвер и Чикаго, совсем не так легко, как местными репортёрами, недавними выпускниками школ журналистики. Профессионалы не любят, чтобы им давали приказы.

— Билл Шоу потребует себе завтра на ленч яйца этого парня, — негромко заметил Лири.

— А нам чем это поможет? — фыркнул Паулсон. — К тому же какие яйца? Думаешь, они у него есть?

— Ну, что видно? — донёсся голос Блэка, говорящего по защищённому радиоканалу.

— Движение, но не можем никого опознать, — ответил Лири. — Слишком темно. Эти ребята, может быть, и глупы, но не сумасшедшие.

— Они потребовали телевизионного репортёра и оператора с камерой. Специальный агент согласился.

— Деннис, а ты сказал… — Паулсон оторвался от объектива.

— Да, сказал, — ответил Блэк. — Он заявил, что сам руководит операцией. — Посредник из ФБР, врач-психиатр, накопивший немало опыта в делах подобного рода, прибудет лишь через два часа, и специальному агенту, начальнику местного отделения, хотелось попасть в вечерние новости. Блэк был готов задушить его, но это, разумеется, было невозможно.

— Жаль, что нельзя арестовать человека за глупость, — заметил Лири, закрыв ладонью микрофон. Итак, у этих мерзавцев пока нет лишь заложников, подумал он. Почему бы не предоставить им такую возможность? Посреднику будет о чём вести переговоры.

— Есть что для меня, Деннис? — спросил Паулсон.

— Инструкция о ведении огня вступает в силу — я принимаю на себя ответственность, — послышался ответ руководителя спецгруппы. — Репортёр — женщина, двадцать восемь лет, блондинка, голубые глаза, рост примерно пять футов шесть дюймов. Оператор — чернокожий, очень тёмное лицо, рост шесть футов три дюйма. Я объяснил ему, где идти. Он не дурак и последовал нашему совету.

— Понятно.

— Ты уже сколько времени у винтовки? — спросил Блэк. В соответствии с инструкцией снайпер не может оставаться в полной готовности более тридцати минут, после этого наблюдатель и снайпер меняются местами. Деннис Блэк пришёл к выводу, что кому-то нужно соблюдать правила.

— Минут пятнадцать, Деннис. У меня все в порядке… да, вижу репортёра и оператора.

Лири и Паулсон лежали совсем недалеко от дома, всего в ста пятнадцати ярдах от двери. Освещение было плохим. Через полтора часа солнце зайдёт. День оказался ветреным. Через прерию, с юго-запада, проносились горячие порывы. Пыль ела глаза. Ещё хуже было с ветром — он дул со скоростью сорока узлов и поперёк линии огня. При таких условиях можно промахнуться на целых четыре дюйма.

— Группа захвата наготове, — сообщил Блэк. — Нам только что передали, что мы имеем право на самостоятельные действия.

— По крайней мере он не полный идиот, — отозвался Лири. Он так разозлился, что ему было наплевать, слышит его по радио местный агент или нет. Скорее всего слышит и не решается ответить.

На снайпере и наблюдателе были охотничьи комбинезоны. Им понадобилось два часа, чтобы занять эту позицию, зато сейчас они были практически невидимы — их пятнистый камуфляж сливался с низкими ветвистыми деревьями и высокой травой. Лири следил за приближением репортёров. Девушка, наверно, красивая, подумал он, хотя её макияж сильно пострадает от резкого сухого ветра. Оператор с видеокамерой походил на футболиста из команды «Викингов», мощный и высокий, достаточно быстрый, чтобы защитить сенсацию года, нового полузащитника Тони Уиллса. Лири спохватился и потряс головой.

— На операторе — пуленепробиваемый жилет. Девушка отказалась. — Ну и глупая же ты, сука, подумал Лири. Уверен, Деннис предупредил вас, с какими мерзавцами имеете дело.

— Деннис сказал, что оператор — парень не дурак. — Паулсон приник к прицелу и повернул его. — Движение в дверях!

— Только бы никто не выкинул какого-нибудь фокуса, — пробормотал Лири.

— Объект номер один в поле зрения, — произнёс Паулсон. — Расселл выходит из дома. Снайпер держит его на мушке.

— Видим, — послышалось эхо трех голосов одновременно. Джон Расселл был огромным мужчиной. Ростом шесть футов пять дюймов и весом не меньше двухсот пятидесяти фунтов. Когда-то его гигантское тело играло могучими мышцами, но теперь оно одрябло и разжирело. На нём были джинсы, однако торс — голый, головная повязка охватывала чёрные длинные волосы. На груди татуировка, отчасти исполненная профессиональными мастерами, но главным образом кустарная, сделанная в тюрьме. Расселл выглядел мужчиной, которого полицейские предпочитают встречать, держа в руке револьвер. Он двигался с ленивым высокомерием человека, готового нарушить правила в любую минуту.

— Объект номер один держит большой темно-синий револьвер, — произнёс в микрофон Лири, оповещая всю группу. — Похоже, это крупнокалиберный «Смит»… Деннис, его поведение кажется мне странным…

— Чем? — послышался мгновенный ответ Блэка.

— Да, Майк прав, — заметил Паулсон, глядя на лицо Расселла в поле зрения прицела. Ему показалось, что глаза у того какие-то дикие. — Деннис, он принял большую дозу наркотиков! Немедленно отзови репортёров! — Но было уже поздно.

Паулсон держал голову Расселла в фокусе прицела. Теперь Расселл не был для него больше человеком. Он стал объектом, целью. Спецгруппа получила право на самостоятельные действия. По крайней мере руководитель местного отделения ФБР в этом отношении поступил правильно. Это значило, что, если события начнут развиваться в опасном направлении, спецгруппа могла предпринять такие действия, какие сочтёт необходимыми старший агент. Более того, в соответствии с инструкцией о ведении огня права Паулсона как снайпера были определены совершенно чётко. Если объект, по мнению снайпера, угрожает жизни другого агента или любого гражданского лица, его указательный палец нажмёт с силой в четыре фунта три унции на спусковой крючок прецизионной винтовки, в телескопический прицел которой он сейчас смотрел.

— Только бы все вели себя спокойно, ради Христа, — прошептал снайпер. Его телескопический прицел системы «Юнертл» имел в поле зрения крест нитей и знаки для измерения расстояния до цели. Паулсон автоматически проверил расстояние и попытался ввести поправку на порывы ветра. Перекрестие прицела остановилось на голове Расселла, чуть вправо от уха — отличная убойная точка.

В происходящем у двери было что-то комичное и одновременно ужасное. Девушка-репортёр улыбалась, поднося микрофон то к Расселлу, то к себе. Высокий оператор направлял на них видеокамеру, освещая мощным лучом лампы, работающей от батареи, что была закреплена у него на пояснице. Расселл говорил что-то гневно и убедительно, но ни Лири, ни Паулсон из-за воя ветра не слышали ни единого слова. Выражение его лица было злобным и ничуть не смягчилось в процессе разговора. Вот левая рука сжалась в кулак и пальцы правой, держащей револьвер, ещё крепче стиснули рукоятку. Порывы ветра прижимали тонкую шёлковую блузку к груди девушки, и было видно, что на ней нет бюстгальтера. Лири вспомнил, что Расселл, по слухам, любил женщин, предпочитая брать их силой. Но сейчас на его лице господствовала какая-то отрешённость. Выражения на нём менялись от равнодушия до страсти, что было результатом химически вызванной неустойчивости, усугублённой безысходностью — он не мог не понимать, что находится в ловушке ФБР и из неё нет выхода. Внезапно он успокоился, но это спокойствие было ненормальным.

Ну и кретин, снова подумал Лири про местного агента. Нужно всего лишь отойти от дома и ждать, когда они сдадутся. Положение стабилизировалось. Теперь они никуда не денутся. Можно вести переговоры по телефону и просто ждать…

— Тревога!

Левой рукой, свободной от револьвера, Расселл схватил девушку за плечо. Она попыталась вырваться, но её сила была всего только маленькой частью силы индейца. Тут вмешался оператор. Он снял одну руку с видеокамеры. Оператор был сильным мужчиной и сумел бы, возможно, помочь девушке, но это движение вывело Расселла из себя. Его рука, сжимающая револьвер, шевельнулась.

— Цель, цель, цель! — произнёс Паулсон в микрофон. Остановись, идиот, подумал он, ОСТАНОВИСЬ СЕЙЧАС ЖЕ! Он не мог допустить, чтобы рука с револьвером поднялась достаточно высоко. Паулсон лихорадочно оценивал ситуацию. Большой «Смит-Вессон», судя по всему, сорок четвёртого калибра. Выпущенные из него пули оставляют огромные кровавые раны. Возможно, объект всего лишь хотел подчеркнуть свои слова движением руки с револьвером, но Паулсон не знал — да и ему было все равно, — что это были за слова. Может быть, Расселл требовал от чернокожего оператора, чтобы тот не вмешивался; револьвер всё ещё был направлен, казалось, в его сторону, а не в сторону девушки, но он продолжал подниматься и…

Резкий щелчок винтовочного выстрела остановил время подобно мгновенной фотографии. Палец Паулсона нажал на спусковой крючок, словно по своей воле, но это было профессиональной реакцией снайпера. Винтовка ударила в плечо силой отдачи, и его рука уже поднялась к затвору, выбросила использованную гильзу и загнала новый патрон. В самый момент выстрела налетел порыв ветра, и пуля чуть сместилась вправо. Вместо того чтобы пробить середину головы Расселла, она ударила заметно впереди уха и, коснувшись лицевой кости, раскололась. В результате крошечного взрыва лицо объекта оторвалось от черепа. Нос, глаза и лоб исчезли в красном тумане. Нетронутым остался только рот, открывшийся в крике. Умирающий, но ещё не мёртвый, Расселл инстинктивно дёрнул за спусковой крючок револьвера, направленного в сторону оператора, и упал на девушку-репортёра. Затем и оператор рухнул на землю, и осталась стоять лишь девушка, которая даже не успела отреагировать на кровь и человеческие ткани, хлынувшие ей на лицо и блузку. Рука Расселла поднялась к тому, что ещё несколько секунд назад было его лицом, и он затих. Из наушников Паулсона доносился крик: «ВПЕРЁД, ВПЕРЁД, ВПЕРЁД!», но он не замечал его. Ствол со вторым патроном в патроннике снайпер направил на окно здания. Там показалось лицо. Паулсон узнал его по фотографиям. Это был второй объект, опасный преступник. И тут Паулсон увидел его оружие — по-видимому, старый «винчестер» с откидным затвором. Ствол «винчестера» начал высовываться из окна. Второй выстрел Паулсона оказался лучше первого — точно в лоб объекта номер два по имени Уильям Эймз.

Застывшее было время двинулось снова. Сотрудники группы захвата, одетые в чёрные комбинезоны «Номекс», защищённые нательной броней, бросились вперёд. Двое оттащили в сторону репортёра. Ещё двое поступили так же с оператором, который всё ещё прижимал к груди видеокамеру «Сони». Ещё один агент бросил в разбитое окно гранату, назначением которой было оглушить и ослепить находящихся внутри, а Деннис Блэк и трое остальных ворвались в дом через дверь. Выстрелов больше не было. Через пятнадцать секунд из наушников донеслось:

— Внимание, говорит старший. Обыск помещения закончен. Двое убитых. Объект номер два — Уильям Эймз. Объект номер три — Эрнест Тори, похоже, он умер раньше от двух ран в груди. Оружие собрано. Все в безопасности. Повторяю, в безопасности.

— Боже мой! — За десять лет службы в Федеральном бюро расследований это был первый случай для Лири, когда использовалось оружие.

Паулсон встал на колени, смахнул грязь с винтовки, убрал сошку, на которую опирался её ствол, поднялся и пошёл к зданию. Местный агент опередил его и встал рядом с трупом Расселла, сжимая в руке пистолет. Ему повезло, что лицо трупа было повёрнуто в сторону — вся кровь, что содержалась в теле Расселла, вытекла уже на потрескавшийся бетон тротуара.

— Отличная работа! — воскликнул он, обращаясь ко всем окружающим. Это была его последняя ошибка на протяжении дня, полного ими.

— Ах ты, безмозглый кретин! — Паулсон схватил его за рубашку и грохнул о стену здания. — Они погибли из-за твоей глупости! — Лири быстро протиснулся между ними и оттолкнул Паулсона от изумлённого руководителя местного отделения. Из дома вышел Деннис Блэк. Лицо его было непроницаемым.

— Наведите порядок, — сказал он, уводя своих людей, пока не случилось что-нибудь ещё. — Как дела у репортёра?

Оператор лежал на спине, прижимая к глазу объектив камеры. Девушка-репортёр стояла на коленях, сотрясаясь от приступов рвоты. Один из агентов уже вытер ей лицо, но дорогая шёлковая блузка превратилась в кровавый ужас, который будет преследовать девушку в ночных кошмарах не одну неделю.

— А ты как? — спросил Деннис. — Да выключи этот чёртов свет!

Он взял камеру, положил её на землю и выключил яркую лампу. Оператор сел, покачал головой и потрогал больное место чуть ниже рёбер.

— Спасибо за совет, приятель. Пошлю благодарственное письмо фирме, изготовившей этот жилет. Я действительно… — Он замолчал. Наконец оператор понял, что произошло, и впал в шок.

— Господи Боже ты мой, милосердный Господи!

Паулсон подошёл к фургону «шевроле» и уложил винтовку в жёсткий чехол. Лири и ещё один агент всё время оставались рядом с ним, повторяя, что он поступил совершенно правильно. Они не отойдут от него до тех пор, пока Паулсон не преодолеет стресс. Снайпер застрелил уже не одного преступника, но всё-таки, несмотря на то, что это были разные люди, убитые при различных обстоятельствах, убийство оставалось и о нём приходилось сожалеть. Вслед за настоящей перестрелкой не следует реклама.

Девушка-репортёр переживала обычную истерию, следующую за тяжёлой моральной травмой. Она сорвала блузку, забыв, что под ней обнажённая грудь. Один из агентов набросил ей на плечи одеяло и попытался успокоить. Начали прибывать новые группы телевизионщиков, причём большинство направлялись прямо к зданию. Деннис Блэк собрал свою группу, приказал агентам убрать оружие и оказать помощь гражданским лицам. Через несколько минут девушка-репортёр уже пришла в себя. Она спросила, действительно ли была необходимость убивать преступников, затем узнала, что оператор получил пулю в живот и уцелел лишь благодаря жилету «второй шанс» — а ведь бюро рекомендовало надеть такие жилеты им обоим и она отказалась. У неё сразу наступила фаза бурной радости, эйфории, вызванная тем, что она осталась в живых и продолжает дышать. Скоро состояние шока опять вернётся, но девушка показала, что она — отличная журналистка, несмотря на молодость и недостаток опыта, и уже узнала нечто важное. В следующий раз она будет прислушиваться к советам, и ночные кошмары только подчеркнут значение приобретённого урока. Не прошло и тридцати минут, как она стояла без посторонней помощи, одетая в запасную блузку, и, глядя в камеру, рассказывала о происшедшем более или менее спокойным, хотя и чуть напряжённым голосом. Однако наибольшее впечатление на руководителей компании Си-би-эс, штаб-квартира которой находилась в Блэк-Рок, произведёт видеозапись. Оператор получит благодарственное письмо от руководителя службы новостей, и есть за что — на плёнке запечатлено все: драматические события, смерть, бесстрашная (и привлекательная) девушка-репортёр. Этот сюжет станет главным событием вечерних новостей — в особенности, когда сам день не богат другими событиями, — а затем повторится во всех утренних передачах компании. И всякий раз комментатор будет предупреждать телезрителей о том, что последующие кадры могут оказать нежелательное воздействие на излишне чувствительных и нервных, исподволь оповещая всех, что далее последует нечто особенно интересное и впечатляющее. Поскольку плёнка будет прокручена несколько раз, многие зрители получат возможность записать кадры на своих видеомагнитофонах. Одним из таких зрителей оказался глава «Союза воинов». Его звали Марвин Расселл.

Началось все достаточно невинно. Утром, когда он просыпался, болел желудок. Работа, которую приходилось выполнять, стала более утомительной. Да и чувствовал он себя не в своей тарелке. Тебе уже за тридцать, повторял он. Ты больше не юноша. К тому же он всегда был энергичным и бодрым. Может быть, это всего лишь простуда, вирусное заболевание, некипячёная вода, расстроенный желудок. Надо потерпеть, и все уладится. Он увеличил вес тренировочного рюкзака, носил винтовку с заряженным магазином. Скорее всего просто леность, последствия которой легко исправить. Уж в решительности ему не откажешь.

На протяжении месяца принятые им меры оказали благоприятное воздействие. Правда, к вечеру он чувствовал себя усталым, но это можно было объяснить лишними пятью килограммами, которые прибавились к нагрузке. Он был рад этой усталости, потому что она подтверждала его достоинства как бойца; перешёл на простую пищу, заставил себя дольше спать. Результаты не замедлили сказаться. Мышцы болели ничуть не больше, чем до того момента, когда он заставил себя вести более напряжённый образ жизни, и он отлично спал. То, что было трудно раньше, стало ещё труднее, потому что он заставлял работать своё непослушное тело. Неужели ему не справится с каким-то микробом? Разве он не одерживал гораздо более значительные и важные победы? Такая мысль была даже не вызовом, а скорее поводом для улыбки. Как у большинства решительных и целеустремлённых людей, вся его жизнь заключалась в соревновании между телом и умом — ум приказывал, тело сопротивлялось.

Однако плохое самочувствие не исчезло полностью. Хотя тело стало худощавым и мускулистым, боль и тошнота продолжали мучить его. Это вызывало раздражение, которое проявлялось сначала в шутках. Когда старшие коллеги обратили внимание на его плохое самочувствие, он назвал это утренней болезнью, что вызвало взрыв хохота, хриплого и грубого. Ещё месяц он терпел, и затем ему стало ясно, что придётся уменьшить вес амуниции, чтобы не отставать от товарищей. В первый раз за всю жизнь в его сознании появились смутные сомнения — подобно клочковатым облакам на ясном небе, неуверенность в себе. Шутки прекратились.

И ещё месяц он заставлял себя выносить страдания, не ослабляя режима напряжённой подготовки — если не считать часа дополнительного сна. Несмотря на это, его самочувствие ухудшалось — не то чтобы ухудшалось, просто ничуть не становилось лучше. Наконец, он вынужден был признать, что виной всему годы. В конце концов, он был всего лишь человеком, хотя и стремящимся к физическому совершенству. В этом нет ничего позорного, несмотря на все усилия не допустить ухудшения самочувствия.

Наконец, он начал ворчать, не в силах сдержаться. Товарищи понимали его и не упрекали. Каждый из них был моложе, чем он, многие служили под его руководством пять лет или дольше. Они чтили его за стойкость и выносливость, и если в этих качествах появились крошечные трещины, разве это могло иметь какое-то значение? Подобные слабости, не влияющие на имидж командира, просто говорили о том, что и он человек, а настойчивость, с которой он преодолевал их, вызывала в них восхищение. Кое-кто из товарищей советовал принимать домашние лекарства, однако один близкий друг заявил, что глупо не обратиться за помощью к одному из местных врачей — мужу его сестры, он был превосходным доктором, выпускником английского медицинского колледжа.

Врач действительно оказался превосходным. Сидя за столом в белоснежном накрахмаленном халате, он расспросил его о состоянии здоровья в прошлом, включая ранние недуги, затем провёл предварительный осмотр. И не обнаружил ничего. Врач говорил о стрессе — хотя в лекциях на эту тему пациент ничуть не нуждался, — потом напомнил, что напряжение и стрессовые нагрузки накапливаются в течение многих лет и со временем начинают сказываться на здоровье людей, подверженных им. Он упомянул о необходимости хорошего питания, упражнений и о важности отдыха. Врач пришёл к выводу, что плохое самочувствие является результатом множества причин, каждая из которых не имеет большого значения. Он не исключил вероятность незначительного, но неприятного заболевания кишечника и прописал лекарство. В заключение врач указал на то, что те пациенты, которые проявляют напрасную гордость и не следуют советам, поступают глупо. Пациент одобрительно кивал, во всём соглашаясь с врачом, завоевавшим всеобщее уважение. Ему самому приходилось произносить подобные речи, обращаясь к подчинённым, и всё же он принял решение во всём поступать так, как советовал доктор.

В течение недели лекарство оказывало благотворное воздействие. Боли в желудке почти исчезли. Ему стало заметно лучше, но он отметил с растущим раздражением, что прежнее великолепное самочувствие так и не восстановилось. Или он ошибался? В конце концов, признался он самому себе, трудно помнить такие тривиальные вещи, как самочувствие сразу после пробуждения. Его сознание, ум и воля были устремлены на решение великих задач, достижение поставленных целей, так что тело само должно заботиться о себе и не мешать мозгу. Нечего беспокоить ум и отрывать его от работы. Мозг распоряжается, а тело должно повиноваться, вот и все. Ведь цель его жизни стала ясной и определённой раз и навсегда много лет назад.

Но ему всё-таки пришлось снова обратиться к врачу. Тот провёл более тщательное обследование. Он позволил доктору ощупывать своё тело, не возражал, когда врач взял кровь для анализа с помощью тонкой иглы вместо более жестоких инструментов, против использования которых он не стал бы возражать. Не исключено, сказал врач, что заболевание вызвано чем-то более, серьёзным, скажем постоянным инфицированием. Существуют лекарства, излечивающие от таких инфекций. Например, у малярии, когда-то широко распространённой в этой местности, схожие симптомы, хотя и выраженные более резко. Есть немало болезней, серьёзных и трудноизлечимых в прошлом, но сейчас легко поддающихся воздействию современной медицины. Он проведёт анализы, обнаружит причину заболевания и вылечит своего пациента. Врач знал о цели его жизни и разделял его стремления, хотя и с большого и безопасного расстояния.

Через два дня он вернулся к врачу и сразу понял, что произошло нечто крайне серьёзное. На лице доктора было такое же выражение, какое он часто видел на лице своего начальника разведки. Что-то неожиданное, нарушающее все планы. Врач начал объяснять, тщательно выбирая слова, стараясь найти такие выражения, чтобы не расстроить пациента. Тот, однако, потребовал прямого и ясного ответа. Он выбрал опасную дорогу в жизни и всегда добивался, чтобы к нему поступала чёткая и надёжная информация. Врач с уважением кивнул и ответил коротко, ясно и недвусмысленно. Пациент воспринял новость бесстрастно. Он привык к тому, что жизнь полна разочарований, знал, чем она заканчивается для каждого живущего на земле, и много раз сам содействовал её скорейшему завершению. И вот теперь смерть стояла у него на пути. Её нужно избежать, насколько это возможно, но конец придёт — рано или поздно. Он спросил, что надо предпринять, и ответ доктора оказался более оптимистичным, чем он ожидал. Врач не попытался оскорбить его словами утешения; вместо этого он прочёл мысли пациента и выложил перед ним одни факты. Следует предпринять определённые шаги. Они могут оказаться успешными, а могут и не дать результатов. Лишь время покажет. Важным фактором в его пользу является природная сила и выносливость, а также железная воля. Кроме того, напомнил врач, необходимо настроиться соответствующим образом. Пациент едва не улыбнулся, но сдержался. Лучше продемонстрировать бесстрашие стоика, чем оптимизм дурака. Да и что такое смерть? Разве он не подчинил всю свою жизнь достижению справедливости? Воле Бога? Разве он не принёс свою жизнь в жертву великой и благородной цели?

Но именно тут и таилась загвоздка. Он не привык к неудачам. Он подчинил жизнь достижению этой цели и много лет назад принял решение, что его ничто не сможет остановить — ни опасность, угрожающая ему самому, ни смерть других, если это понадобится. На алтарь этой цели он положил все: своё будущее; мечты и устремления своих теперь уже мёртвых родителей; образование, о котором они мечтали, надеясь, что он использует его на благо людей; семью, женщину, от которой у него могли быть сыновья, — все это он отверг ради труда и опасностей, ради абсолютной решимости достичь одной-единственной манящей цели.

Так что же теперь? Неужели все это пошло прахом? Неужели вся его жизнь не принесёт результатов, не имела никакого значения? Разве может Бог оказаться настолько жестоким? Все эти мысли проносились в уме, тогда как лицо оставалось бесстрастным и равнодушным, а глаза смотрели насторожённо. Нет, он не допустит этого. Бог не покинет его. Он, увидит великий сверкающий день — или по крайней мере будет свидетелем его приближения. Его жизнь не окажется потраченной понапрасну. Она и раньше имела смысл и будет иметь смысл в будущем. В этом он был убеждён.

Исмаил Куати исполнит все предписания врача для того, чтобы продлить свою жизнь, чтобы попытаться одержать верх над гнездящимся внутри его организма врагом, коварным и подлым, как и те враги, что окружали его снаружи. Он удвоит усилия, до предела использует внутренние силы и выносливость, обратится к Богу за советом, будет ждать знака высочайшей воли. Он будет сопротивляться этому новому врагу с таким же ожесточением, бесстрашием и решительностью, с каким боролся против других врагов. Никогда в жизни он не просил милосердия — не попросит его и сейчас. Если у него на пути смерть, то гибель остальных людей значит ещё меньше. Однако он не станет наносить слепые удары, поддавшись отчаянию. Он будет продолжать исполнять предначертание, ожидая, когда наступит тот счастливый миг, который, как учила его вера, обязательно придёт ещё до его смерти. Его решительность всегда подчинялась интеллекту. Именно поэтому действия Куати приносили свои плоды.

Глава 2

Лабиринты

Письмо из Джорджтауна прибыло в римскую канцелярию всего через несколько минут после отправления. Здесь, как и в любой другой бюрократической организации, ночной служащий (в разведывательных органах его называли бы дежурным офицером) просто положил его на стол соответствующего сотрудника и вернулся к своим занятиям, которые заключались в подготовке к экзамену по метафизическим трактатам Фомы Аквинского. На следующее утро ровно в семь молодой священник-иезуит Герман Шернер, личный секретарь Франсиско Алкальде, отца-генерала «Общества Иисуса», принялся разбирать почту, прибывшую за ночь. Факс из Америки оказался третьим сверху и сразу привлёк внимание молодого священника. Шифрованные документы не были чем-то новым в его работе, но всё-таки и не являлись каждодневным событием. Код, предшествующий посланию, указывал на имя его автора и срочность. Отец Шернер поспешно просмотрел остальную корреспонденцию и взялся за расшифровку.

Процедура являлась зеркальным отражением того, чем занимался отец Райли в Вашингтоне, только всё было наоборот. Вдобавок Шернер отлично печатал. С помощью оптического сканера он перенёс текст на персональный компьютер и включил программу дешифровки. Отклонения от текста, намеренно введённые для того, чтобы затруднить расшифровку, вызвали некоторые затруднения, но отец Шернер легко справился с ними, и расшифрованный экземпляр письма — все ещё на классическом греческом языке, разумеется, — выскользнул из принтера. На все потребовалось только двадцать минут, тогда как Райли потратил три нелёгких часа. Молодой священник сварил кофе для себя и своего патрона и, держа в руке вторую чашку, прочитал письмо. Как это поразительно, подумал Шернер.

Его преподобие Франсиско Алкальде был пожилым, но на удивление энергичным мужчиной. В свои шестьдесят шесть лет он неплохо играл в теннис и, по слухам, катался на лыжах с его святейшеством папой римским. Высокий и худой, ростом в шесть футов четыре дюйма, с густой гривой седых волос, ниспадающих на глубоко посаженные проницательные глаза, Алкальде был человеком изумительной образованности и интеллекта. Он блестяще владел одиннадцатью языками и, не стань священником, занял бы место лучшего специалиста по средневековой истории в Европе. Однако Франсиско являлся прежде всего священником, верховным главой иезуитов, и административные обязанности постоянно сталкивались с его стремлением преподавать и служить пастором в какой-нибудь отдалённой церквушке. Пройдёт несколько лет, он оставит пост главы самого большого и мощного ордена римской католической церкви и опять вернётся к любимому занятию — чтению лекций в университете, просвещению юных умов и будет покидать университетский кампус лишь затем, чтобы отслужить мессу в небольшом рабочем приходе, занимаясь там обычными человеческими заботами прихожан. Это, думал он, станет величайшим благословением в его жизни, переполненной разными событиями. Отец Алкальде не был идеальным человеком, и нередко ему приходилось выдерживать борьбу с собственной гордыней, всё время сопутствующей его высочайшему интеллекту, стараясь — не всегда успешно — соблюдать смирение, так необходимое для выбранного им занятия. Что поделаешь, вздохнул он, совершенство — это цель, которой никогда не достигаешь, и тут же улыбнулся юмору ситуации.

— Гутен морген, Герман! — произнёс Алкальде, входя в дверь.

— Бонжиорно, — ответил немецкий священник и тут же перешёл на греческий:

— Сегодня утром есть кое-что интересное.

Кустистые брови Алкальде поползли вверх, когда он взглянул на послание и жестом пригласил секретаря войти в кабинет. Шернер, взяв кофейник, последовал за ним.

— Теннисный корт в нашем распоряжении с четырех, — сказал он, наливая кофе в чашку.

— Чтобы вы получили ещё одну возможность унизить меня? — Поговаривали, что Шернеру неплохо стать теннисистом-профессионалом и передавать заработанные деньги «Обществу Иисуса», члены которого при вступлении в орден давали клятву бедности. — Ну ладно, от кого получено это послание?

— От Тимоти Райли из Вашингтона. — Шернер передал расшифрованный текст Алкальде.

Генерал ордена иезуитов надел очки и принялся за чтение. Так и не прикоснувшись к стоящей перед ним чашке, он прочитал письмо и начал читать его во второй раз. Учёность являлась его второй натурой, и Алкальде редко говорил о чем-нибудь, не обдумав предмет разговора.

— Поразительно. Я где-то уже слышал об этом Райане… Он не из разведки?

— Заместитель директора Центрального разведывательного управления США. Получил образование в наших учебных заведениях — Бостонский колледж и университет в Джорджтауне. Вообще-то он чиновник, но принимал участие в полевых операциях. Подробности неизвестны, но все операции закончились успешно. У нас собрано на него небольшое досье. Отец Райли самого высокого мнения о нём.

— Это очевидно. — Алкальде задумался. Дружеские отношения между ним и Райли поддерживались вот уже тридцать лет. — Он считает, что это предложение осуществимо. А каково ваше мнение, Герман?

— Потенциально — это прямо-таки дар Божий. — В словах Шернера не было и следа иронии.

— Действительно. Но оно потребует срочных и решительных мер. Какова позиция американского президента?

— Думаю, ему ещё не сообщили об этом, но вот-вот сообщат. Возможно, вас интересуют особенности его характера? — Шернер пожал плечами. — Он мог бы иметь и побольше положительных качеств.

— У каждого из нас есть недостатки. — Алкальде не отрываясь смотрел на стену.

— Да, святой отец.

— Что намечено у меня на сегодня?

Шернер тут же зачитал расписание дня Алкальде.

— Хорошо… свяжитесь с кардиналом Д'Антонио и передайте, что у меня есть нечто крайне важное. Постарайтесь как-нибудь урегулировать назначенные встречи. Это послание требует неотложных шагов. Позвоните Тимоти, поблагодарите от моего имени и скажите, что я взялся за дело.

В половине шестого Райан с трудом вынырнул из глубины сна. Утреннее солнце освещало оранжево-розовым сиянием ряды деревьев в десяти милях от дома, на восточном берегу Мэриленда. Его первым бессознательным желанием было плотно задёрнуть шторы. Кэти не едет сегодня в Больницу Хопкинса, вспомнил он, хотя на это потребовалось время, достаточное, чтобы пройти половину расстояния до ванной. Его следующим сознательным действием стало то, что, протянув руку, он достал две таблетки тиленола, который снимал головную боль, и проглотил их. Вчера он слишком много выпил, напомнил себе Райан, и так уже третий день подряд. Но разве у него был выбор? Засыпать становилось все труднее, несмотря на то что работать приходилось больше, и усталость…

— Проклятье, — пробормотал Райан, посмотрев в зеркало. Выглядел он действительно ужасно. Он повернулся и пошёл босиком в кухню. Жизнь всегда становилась лучше после выпитой чашки кофе. При виде винных бутылок, все ещё стоящих на столе, его желудок сжался в тугой болезненный шар. Полторы бутылки, снова напомнил он себе. Полторы, а не две. Он не мог выпить две полные бутылки. Одна была уже откупорена. В общем не так уж плохо. Райан включил автомат, готовящий кофе, и пошёл в гараж. Там он сел в машину и поехал к воротам за утренней газетой. Ещё недавно он пошёл бы пешком, но, черт побери, для этого нужно одеться, попытался он убедить себя. Да, конечно, причина именно в этом. Радиоприёмник в автомобиле был установлен на частоту станции, передающей одни новости, и Райан узнал, что произошло за ночь в мире. Результаты матчей по футболу и бейсболу. «Ориолес» проиграл снова. Вот ведь как плохо — а он обещал взять маленького Джека на стадион. Дал твёрдое обещание — после того как опоздал на игры Малой лиги. И теперь когда, спросил себя Райан, ты собираешься выполнить обещание? В следующем апреле? Проклятье.

Впрочем, сезон только начался. Даже занятия в школах не кончились. Он выполнит обещание, это точно. Райан бросил утренний выпуск «Вашингтон пост» на сиденье и поехал обратно к дому. Кофе был готов — первая хорошая новость наступившего дня. Райан налил чашку и решил обойтись без завтрака. Снова не завтракаешь утром, напомнила ему частица мозга. Это плохо. Желудок и без того в неважном состоянии, да и две чашки крепкого кофе не улучшат положение. Он уткнулся в газету, чтобы заставить замолчать этот внутренний голос.

Мало кто знает, какое значение разведывательные службы придают средствам массовой информации. Отчасти потому, что и те и другие занимаются поисками информации, и разведывательным службам не удалось завоевать монополию на умных сотрудников. Ещё важнее то, подумал Райан, что газеты не платят за полученную информацию — их конфиденциальные источники передают сведения из чувства сознательности или негодования. Это, как правило, самая надёжная информация — любой сотрудник разведки подтвердит. Да, именно гнев или принципиальность заставляет людей передавать особенно интересные сведения, это уж точно. И наконец, несмотря на то что в средствах массовой информации полным-полно лентяев, там немало умных и находчивых репортёров, привлечённых огромными заработками, занимаются сбором информации. Райан уже давно понял, какие разделы следует читать особенно внимательно, — в первую очередь это зависело от имени автора. Кроме того, он обращал внимание и на выходные данные.

Занимая пост заместителя директора ЦРУ, Райан знал, кто из руководителей службы новостей был сильнее и кто — слабее. Например, «Вашингтон пост» неизменно давала более надёжную и интересную информацию по германским странам, чем его собственный отдел. Итак, на Ближнем Востоке все ещё тихо. Ситуация с Ираком постепенно нормализуется. Наконец-то дела там урегулированы. Вот если бы удалось добиться чего-то с Израилем… Как было бы здорово, подумал он, восстановить спокойствие во всём регионе! И Райан считал, что такое возможно. Конфронтация между Востоком и Западом, появившаяся на свет ещё до его рождения, отошла теперь в прошлое, стала предметом для историков, а кто мог поверить в это совсем недавно? Райан налил себе ещё чашку кофе — похмелье давало ему на это право. И как быстро все произошло, всего за несколько лет — уже после его прихода в ЦРУ. Действительно, кто мог рассчитывать на такое?

А теперь происшедшее кажется настолько удивительным, что книги будут об этом писать на протяжении целого поколения, подумал Райан, никак не меньше. На следующей неделе в Лэнгли приезжает представитель КГБ, чтобы посоветоваться относительно промашки, допущенной во время парламентских дебатов. Райан рекомендовал не пускать его в Лэнгли — тем более, что поездка будет осуществляться в обстановке абсолютной секретности, — потому что на ЦРУ все ещё работают русские, которые придут в ужас при известии о том, что КГБ и ЦРУ установили официальные контакты (что не менее справедливо и в отношении американцев, по-прежнему работающих на КГБ… чего нельзя исключить, по-видимому). И приезжает не кто иной, как старый приятель Сергей Головко. Приятель, фыркнул Райан, открывая газету на спортивной странице. Недостаток утренних газет в том, что они никогда не сообщают результатов игр, проходивших накануне…

Возвращение в ванную было уже легче. Теперь Джек проснулся окончательно, хотя желудок продолжал протестовать против всего мира. Две таблетки лекарства, снижающего кислотность, как-то решили эту проблему, да и тиленол уже начал действовать. Райан решил, что укрепит это воздействие ещё двумя таблетками, уже на работе. К шести пятнадцати он принял душ, побрился и оделся, поцеловал все ещё спящую жену, услышав в качестве благодарности еле слышное «х-м-м», и успел открыть дверь именно в тот момент, когда к воротам подкатил автомобиль. Райана продолжало беспокоить, что его шофёру приходилось вставать ещё раньше, чтобы успеть заехать за ним. И ещё больше его беспокоило то, кто сидел за рулём его лимузина.

— Доброе утро, док, — поздоровался Джон Кларк и улыбнулся. Райан открыл дверцу и сел рядом. Здесь было более просторно, можно вытянуть ноги, и он полагал, что оскорбит водителя, если сядет на заднее сиденье.

— Привет, Джон, — ответил Райан.

Что, опять вчера как следует поддал, док, а? — подумал Кларк. — Ну и дурак же ты! Для такого умного мужика ты ведёшь себя поистине глупо. И, конечно, прекратил утренние пробежки? — Взгляд Кларка скользнул по животу Райана, туго обтянутому брючным ремнём. Ничего не поделаешь, узнаешь на своём опыте — как это узнал сам Кларк, — что работа до позднего вечера и слишком много спиртного годятся только для глупой молодёжи. Джон Кларк превратился в идеал здоровой добродетели ещё до того, как достиг возраста Райана. И это спасло ему жизнь, по крайней мере один раз.

— Ничего особенного за ночь, — произнёс вслух Кларк, выезжая из ворот.

— Отлично. — Райан взял портфель с секретными документами и набрал шифр. Подождал, пока не вспыхнула зелёная лампочка, и открыл замок. Кларк оказался прав — ничего срочного в портфеле не было. К тому моменту, когда они проехали половину расстояния до Вашингтона, Райан успел прочитать все материалы и сделать несколько пометок.

— Собираетесь навестить сегодня Кэрол с детишками? — спросил Кларк, когда автомобиль проезжал по мэрилендскому шоссе №3.

— Да, это ведь сегодня?

— Сегодня.

Райан регулярно навещал Кэрол Циммер, уроженку Лаоса, вдову сержанта ВВС Бака Циммера, потому что, когда тот умирал, дал ему обещание заботиться о его семье. Мало кто знал об этом — ещё меньше имели представление об операции, во время которой погиб Бак. Райан исполнял своё обещание не только регулярно, но и получал от этого огромное удовлетворение. Теперь семье Циммер — точнее, Кэрол — принадлежал магазин «7-11», расположенный между Вашингтоном и Аннаполисом. Получаемый от него доход вместе с пенсией погибшего сержанта вполне обеспечивал семью, а созданный Райаном фонд гарантировал, что каждый из восьми детей получит высшее образование, когда вырастет, — подобно старшему сыну, уже закончившему колледж. На завершение всего процесса потребуется немало времени, потому что самый младший ещё не вылез из пелёнок.

— Эти хулиганы больше не возвращались? — спросил Джек. Кларк только посмотрел на него и ухмыльнулся. На протяжении первых месяцев, когда Кэрол купила магазин, несколько местных хулиганов слонялись вокруг него, отпугивая посетителей. Им не нравилось, что женщина лаосского происхождения с детьми от смешанного брака проживает в этом полугородском районе и управляет магазином. Кэрол долго терпела и сказала наконец Кларку. Джон встретился с парнями и предостерёг их. Хулиганы, однако, оказались слишком глупы и не приняли предостережения всерьёз. Скорее всего они приняли Кларка за полицейского, сменившегося с дежурства. Тогда Джон вместе со своим другом — испанского происхождения — взялся за них как следует. После того как главарь банды вышел наконец из больницы, ни, один из них не осмелился приблизиться к магазину. Местные полицейские отнеслись к расправе с пониманием, и оборот торговли в магазине немедленно возрос на двадцать процентов. Интересно, подумал Кларк, насколько зажило колено у главаря и будет ли он ходить? Возможно, после полученного урока он выберет другой путь — путь порядочного человека…

— Как ребятишки, Джон?

— Вы знаете, непросто, оказывается, привыкнуть к тому, что один из твоих сыновей учится в колледже, док. Да и Сэнди… послушайте, док…

— Да, Джон?

— Извините, что я вмешиваюсь не в свои дела, но вы плохо выглядите. Лучше бы вести более спокойный образ жизни.

— Кэти говорит то же самое. — Джек подумал, а не стоит ли сказать Кларку, чтобы он не совал нос куда не следует? Нет, такое не говорят человеку вроде Кларка, к тому же близкому другу. Не говоря уже о том, что он прав.

— Врачи обычно дают хорошие советы, — напомнил Джон.

— Знаю. Дело в том, однако, что сейчас у нас большая нагрузка на работе. Кое-что происходит, и вообще…

— Упражнения куда лучше снимают напряжение, чем спиртное. Вы, док, один из самых умных людей, которых мне приходилось встречать. Так поступайте по-умному. Конец совета. — Кларк пожал плечами и устремил взгляд на шоссе, по которому мчались автомобили тех, кто хотел пораньше попасть на работу.

— Знаешь, Джон, если бы ты стал доктором вместо разведчика, твои советы были бы исключительно эффективными, — засмеялся Райан.

— Почему это?

— Судя по тому, как ты поступил с главарём хулиганов, мало кто из пациентов осмелился бы не последовать твоему совету.

— Я — самый мягкий и добрый человек из всех, что мне попадались, — запротестовал Кларк.

— Совершенно верно, Джон, никому не удалось дотерпеть до того момента, когда ты по-настоящему приходишь в ярость. Они умирают задолго до того, стоит тебе лишь стать слегка недовольным.

Именно поэтому Кларк и стал шофёром Райана. Джек добился его перевода из управления секретных операций на должность агента по безопасности и охране. Кабот, заняв пост заместителя директора ЦРУ по разведке, сократил общее количество полевых агентов на двадцать процентов, причём первыми были уволены те, кто имел боевой опыт. Компетентность Джона Кларка была такова, что Райану не хотелось терять столь ценного агента. Он нарушил два правила ЦРУ и не обратил внимания на третье, чтобы достичь своей цели. В этом ему помогла Нэнси Каммингс, а также знакомый в управлении кадров. К тому же Джек чувствовал себя в безопасности под охраной Кларка, который успешно готовил молодых агентов в отделе безопасности и охраны, не говоря уже о том, что Кларк оказался превосходным водителем, и, как всегда, автомобиль спустился в подземный гараж вовремя.

Служебный «бьюик» замер на месте, отведённом Райану, и он вышел из автомобиля. Сунул руку в карман и достал оттуда связку ключей. Выбрал ключ к двери лифта для руководителей управления и через две минуты оказался на седьмом этаже, шагая по коридору в направлении своего кабинета. По традиции кабинет заместителя директора ЦРУ по разведке примыкает к нескольким узким и длинным комнатам, где размещается директор. Кабинет заместителя директора — узкий и поразительно скромный для человека номер два в главной разведывательной организации страны — выходит окнами на стоянку автомобилей, отведённую для посетителей Лэнгли. А за стоянкой виднеется сосновый бор, отделяющий ЦРУ от шоссе Джордж Вашингтон-паркуэй и долины реки Потомак. Райан оставил Нэнси Каммингс в качестве своего секретаря, поскольку высоко ценил её деловые способности ещё с того времени, когда исполнял обязанности заместителя директора ЦРУ. Кларк расположился в её комнате, просматривая донесения, связанные с его обязанностями, и готовился к утреннему совещанию отдела — сегодня им предстояло выяснить, какая группа террористов сейчас наиболее опасна. На протяжении многих лет существования ЦРУ ни один из его руководителей не подвергался нападению, но прошлое мало заботило отдел безопасности и охраны. А вот будущее представляло немалый интерес, и даже ЦРУ не всегда было в состоянии правильно предсказать его курс.

Райан вошёл в кабинет и увидел, что на письменном столе разложены материалы настолько секретные, что их нельзя было доверить даже портфелю с донесениями, который забирал с собой Кларк, выезжая за ним домой. Он опустился в кресло и начал готовиться к утреннему совещанию руководителей управлений, которое он вёл вместе с директором ЦРУ. В углу кабинета стояла автоматическая машина, готовившая крепкий кофе, а рядом — чистая, но никогда не бывающая в употреблении чашка, принадлежавшая человеку, который вовлёк его в деятельность ЦРУ, вице-адмиралу Джеймсу Гриру. Об этом неустанно заботилась Нэнси, и Райан никогда не начинал рабочий день, не вспомнив своего покойного босса. Итак, Джек потёр руки, провёл ладонями по лицу и принялся за работу. Что нового и интересного приготовил для него мир на сегодня?

Лесоруб, подобно большинству представителей его профессии, был высоким и сильным. Ростом шесть футов четыре дюйма и весом двести двадцать фунтов, раньше он играл в команде штата защитником, но потом вместо того, чтобы поступить в колледж, стал морским пехотинцем. Разумеется, он мог бы поступить в колледж, пронеслась мысль, получить спортивную стипендию в Оклахоме или Питтсбурге, но это не привлекало его. Он знал, что никогда не сможет навсегда покинуть Орегон, а после окончания колледжа ему пришлось бы сделать такой шаг. Возможно, стал бы профессиональным футболистом или превратился в чиновника, надел бы костюм. Хотелось ему этого? Нет. С самого детства он привык жить среди природы, на свежем воздухе. Сейчас он хорошо зарабатывал, жил со своей семьёй в маленьком городке среди друзей, работал в трудных условиях, к которым привык, и имел заслуженную репутацию лучшего лесоруба в компании. Ему всегда поручали наиболее ответственную работу.

Он с силой дёрнул шнурок на большой, рассчитанной на двоих бензопиле. По его молчаливой команде помощник поднял с земли свой конец пилы одновременно с лесорубом. На стволе дерева уже была сделана зарубка топором. Они работали медленно и тщательно. Лесоруб следил за пилой, а его помощник наблюдал за деревом. Это было подлинное искусство, и он гордился тем, что валит деревья точно, не расходуя понапрасну ни дюйма ствола. Не то что парни на лесопилке. Правда, ему сказали, что эта «крошка» на лесопилку не пойдёт. Сделав глубокий надпил, они вынули пилу и принялись за второй, даже не переводя дыхания. На этот раз им потребовалось четыре минуты. Теперь лесоруб напряг все своё внимание. Он почувствовал дуновение ветра и поднял голову, чтобы убедиться в том, что ветер дует именно в том направлении, как ему хотелось. Дерево, каким большим бы ни было, всего лишь игрушка для ветра — особенно когда пропил достиг середины.

Вершина дерева покачнулась… пора. Он осторожно извлёк пилу из ствола и махнул помощнику. Следи за моими глазами, за моими руками! Парень кивнул. Ещё фут — и дело сделано. Они завершили работу очень медленно, хотя нагрузка на пилу ввиду этого была огромной. Ничего не поделаешь, сейчас наступает самое опасное. Наблюдатели следили за ветром и… вот сейчас!

Лесоруб достал пилу из ствола и опустил её на землю. Помощник понял его и попятился ярдов на десять, следуя примеру своего шефа. Оба не сводили глаз с основания дерева. Если оно дрогнет, это сразу предупредит их об опасности.

Но основание даже не шелохнулось. Как всегда, падение дерева начиналось медленно, как при замедленной съёмке (именно это любили снимать энтузиасты «Клуба Сьерры», и лесорубу было понятно почему), так медленно, так мучительно медленно, словно дерево понимало, что умирает, и боролось со смертью, и теряло надежду, и скрип дерева походил на стон отчаяния. Действительно, подумал он, похоже на это — но перед ним всего лишь дерево! Надпил расширялся, и ствол начал клониться в сторону. Верхушка дерева двигалась сейчас очень быстро, но опасность заключалась в основании, и лесоруб напряжённо следил за ним. Когда ствол прошёл наклон в сорок пять градусов, дерево полностью отделилось от пня. В это мгновение ствол рванулся в сторону, соскользнул с пня фута на четыре — это походило на предсмертные судороги человека. И послышался шум. Нарастающий свист гигантской кроны, рассекающей воздух. Интересно, мелькнула мысль у лесоруба, с какой скоростью движется верхушка дерева? Может быть, со скоростью звука? Нет, вряд ли, не так быстро… и тут ТРР-А-А-Х! — дерево рухнуло на землю и подпрыгнуло, но только чуть-чуть, после того как коснулось сырого грунта. И замерло. Теперь оно превратилось в бревно. Это всегда было печально — такое прекрасное, такое величественное дерево!

К удивлению лесоруба, к лежащему дереву подошёл японский чиновник. Он коснулся ствола и пробормотал что-то, похожее на молитву. Это изумило лесоруба. Казалось, такое мог бы сделать только индеец. Как интересно, подумал он. Он не знал, что синтоизм — анимистическая религия, во многом сходная с религиозными обычаями первобытных американцев. Разговаривает с душой дерева? Гм-м. После этого японец подошёл к лесорубу.

— Вы обладаете подлинным мастерством, — произнёс маленький японец, вежливо поклонившись.

— Благодарю вас, сэр. — Лесоруб кивнул. Это был первый японец, с которым ему довелось встретиться. По-видимому, неплохой парень. И обращение с молитвой к дереву… Это признак благородства, пришло в голову лесорубу.

— Как жаль, что приходится убивать нечто столь величественное.

— Да, вы правы. Это верно, что его поместят в церковь, или как?

— Совершенно верно. У нас больше нет таких деревьев, и нам понадобилось четыре огромных балки — каждая по двадцать метров. Надеюсь, что из этого дерева получатся все четыре. — Японец взглянул на лежащего великана. — Традиция храма гласит, что все балки должны быть изготовлены из одного дерева.

— Думаю, получатся, — кивнул лесоруб. — Сколько лет храму?

— Тысяча двести. Старые балки были повреждены два года назад во время землетрясения и нуждаются в срочной замене. Если ничего не случится, эти балки простоят не меньше. Это — великолепное дерево.

Под наблюдением японского чиновника гигантский ствол распилили на части, которые с трудом, но всё же поддавались транспортировке. Понадобилось немало специального оборудования, чтобы вывезти из леса подобное чудовище, компания «Джорджия-Пасифик» потребовала за эту работу огромные деньги. С этим никаких проблем не возникло. Японцы, выбравшие дерево, платили не моргнув глазом. Их представитель даже извинился за то, что не позволяет лесопилке «Джорджия-Пасифик» обработать дерево. Он объяснил, медленно и отчётливо, что это связано с религиозными обычаями и не должно оскорбить американских рабочих. Один из руководителей компании, присутствовавших при этом, кивнул. Для компании это уже не имело значения. Дерево принадлежало японцам. Они хотят, чтобы его двадцатиметровые отрезки подсохли и потом на борту американского корабля-лесовоза были переправлены через Тихий океан. Там, в Японии, бревна подвергнутся окончательной обработке руками искусных мастеров в соответствии с религиозными традициями — представитель «Джорджия-Пасифик» только изумлённо мигнул, узнав, что вся работа будет проводиться вручную. Ни один из присутствующих не подозревал, что бревна так и не достигнут берегов Японии.

Термин «уполномоченный по улаживанию конфликтов» звучит весьма двусмысленно для сотрудника агентства по охране правопорядка, подумал Мюррей. Конечно, откинувшись на спинку своего кожаного кресла, он чувствовал тяжесть автоматического пистолета «Смит-Вессон» десятимиллиметрового калибра, пристёгнутого к поясу. Его следовало бы оставить в ящике стола, но Мюррею нравилось ощущение того, что пистолет всегда при нём. На протяжении почти всей карьеры он пользовался револьверами, но теперь ему сразу пришлась по душе компактная мощь «Смита». И Билл понимал его. Впервые за многие годы директором Федерального бюро расследований стал полицейский, который начал свою карьеру с самого низа, борясь с преступниками. Более того, Мюррей и Шоу в молодости работали в одном подразделении. Билл Шоу проявил несколько более значительные административные способности, но никто не рискнул бы принять его за канцелярскую крысу, просиживающую штаны за столом. Впервые Шоу обратил на себя внимание руководства, когда ему удалось убедить сдаться двух вооружённых бандитов, ограбивших банк. Разумеется, ему никогда не приходилось применять оружие — вообще-то к оружию прибегало ничтожное количество агентов ФБР, — но он сумел убедить двух гангстеров, что без труда уложит обоих, если возникнет такая необходимость. Под бархатной внешностью интеллигента скрывался стальной характер и незаурядный ум. Именно поэтому Дэн Мюррей, помощник заместителя директора ФБР, с радостью работал в качестве личного представителя Билла Шоу в тех случаях, когда требовалось уладить какое-то опасное или особенно щекотливое дело.

— Как же нам поступить с этим парнем? — спросил Шоу, не скрывая отвращения.

Мюррей только что закончил докладывать о «Союзе воинов». Он отпил кофе и пожал плечами.

— Ты ведь знаешь, Билл, что он — настоящий гений, когда речь заходит о расследовании коррупции. Просто он ничуть не разбирается в настоящих полевых операциях (как в этом случае). К счастью, ничего страшного не произошло.

И тут Мюррей был совершенно прав. Средства массовой информации были настолько благодарны ФБР за спасение репортёра, что отнеслись к случившемуся с поразительной лояльностью. Но что оказалось поистине изумительным, так это то, что ни одному журналисту не пришло в голову, что телевизионщикам вообще не следовало находиться рядом с бандитами. В результате они расхваливали, местного специального агента за то, что он позволил двум репортёрам взять интервью у опасного преступника, а группу по борьбе с терроризмом — за спасение этих же репортёров в критической ситуации. Не в первый раз бюро удалось с триумфом выйти из почти катастрофического положения, да ещё получить такие хвалебные отзывы в газетах и на телевидении. ФБР в большей степени, чем другие правительственные организации, ревностно относилось к своей репутации в глазах общественности, и трудность, с которой столкнулся Шоу, заключалась лишь в том, что увольнение специального агента Уолта Хоскинса может отрицательно повлиять на эту репутацию.

— Пойми, Билл, он многому научился, — настаивал Мюррей. — В конце концов, Уолт не такой уж дурак.

— Действительно, ему ловко удалось прихватить губернатора в прошлом году, — поморщился Шоу. Говоря по правде, Хоскинс проявил себя с лучшей стороны при расследовании дел, связанных с политической коррупцией. Благодаря его усилиям губернатор одного из штатов думал сейчас о смысле жизни в камере федеральной тюрьмы. Именно поэтому Хоскинса и выдвинули на должность специального агента — руководителя местного отделения. — У тебя есть конкретное предложение, Дэн? — спросил Шоу.

— Есть. Заместитель руководителя отделения в Денвере, — с лукавой улыбкой произнёс Мюррей. — Это решит все проблемы. Хоскинс переходит из маленького отделения в крупное, играющее большую роль. В результате повышения он покидает командную структуру и снова начинает заниматься тем, в чём лучше всего разбирается; а если слухи, доходящие к нам о событиях в Денвере, соответствуют действительности хотя бы отчасти, у него там будет работы по уши. Предварительные данные, поступившие к нам относительно взяток, связанных с плотиной, указывают на огромный масштаб коррупции, Билл, — из рук в руки переходит двадцать миллионов долларов.

Шоу присвистнул.

— И все это за помощь одного сенатора и одного конгрессмена?

— Скорее всего это минимальная сумма. Последние сведения, которые мы получили, говорят, что подкуплены и те, кто кричал о вреде, причиняемом окружающей среде и природе, — как в правительственном агентстве, так и за его пределами. Кому другому мы сможем поручить распутать такое крупное дело? Уолт обладает нюхом на подобные штуки. Правда, он не может выхватить револьвер, не прострелив себе ногу, но у него нос настоящей ищейки! — Мюррей закрыл папку. — Как бы то ни было, ты поручил мне разобраться и сделать предложение. Вот я и говорю — пошли Уолта в Денвер или отправь на пенсию. Майк Делэни хочет вернуться — его сын поступает осенью в университет, и Майку хотелось бы стать преподавателем в академии. У тебя появляется вакансия. Все аккуратно, комар носа не подточит, но это зависит от вашего решения, мистер директор.

— Спасибо, мистер Мюррей, — серьёзно кивнул директор ФБР Билл Шоу и тут же широко улыбнулся. — Помнишь, как нашей единственной заботой было ловить бандитов? Я просто ненавижу эти административные проблемы!

— Может быть, нам не следовало ловить их так успешно, — согласился Дэн. — Мы все ещё бродили бы по набережным Филадельфии, а вечерами пили бы пиво с полицейскими. И почему только люди так стремятся достичь вершины своей профессии? В итоге страдает твоя же жизнь.

— Ты рассуждаешь, как старый козёл.

— А мы и есть два старых козла, — напомнил Мюррей. — По крайней мере в моих поездках меня не сопровождает охрана.

— Сукин ты сын, Дэн! — воскликнул Шоу, отхлебнул из чашки и пролил кофе на галстук. — Боже мой, Дэн, посмотри, что ты наделал!

— Это плохой знак, когда у мужчины льётся изо рта, директор, — серьёзно заметил Мюррей.

— Вон! Убирайся, пока я не разжаловал тебя в рядового полицейского.

— Только не это, мистер директор, только не это! — Мюррей перестал смеяться и стал почти серьёзным. — Слушай, чем сейчас занимается Кенни?

— Получил назначение на подводную лодку «Мэн». У Бонни в декабре будет ребёнок. Вот что, Дэн.

— Слушаю, Билл.

— Это ты здорово придумал насчёт Хоскинса. Мне нужно было выпутаться из этой ситуации как можно лучше. Спасибо.

— Не стоит благодарности, Билл. Уолт будет счастлив. Хотелось бы мне, чтобы все наши проблемы решались так же легко.

— Ты будешь следить за этим «Союзом воинов»?

— Я поручил это Фредди Уордеру. Думаю, через несколько месяцев все они будут в тюрьме.

Оба знали, что тогда будет ликвидирован ещё один опасный очаг. Доморощенных террористических групп почти не осталось, и сократить их число на одну — крупный успех для этого года.

В пустынной прерии Дакоты забрезжил рассвет. Марвин Расселл, стоя на коленях на шкуре бизона, смотрел в сторону восходящего солнца. На нём были джинсы, и это составляло весь его наряд — он был голым до пояса и босым. Марвин был невысоким мужчиной — всего пять футов восемь дюймов, но мощи его тела позавидовали бы многие. Во время своего первого — и единственного — пребывания в тюрьме за вооружённое ограбление он познал пользу занятий атлетизмом. Началось это просто как попытка направить куда-то избыток энергии, переросло в убеждение, что в тюрьме лишь физическая сила может защитить человека, и стало, наконец, качеством, неразрывно связанным с воином народа сиу. Марвин весил, несмотря на средний рост, больше двухсот фунтов, и это были одни мышцы и сухожилия, ни унции жира. Его бицепсы походили на бёдра иных мужчин. У него была талия балерины и плечи атлета, играющего на месте защитника в одной из команд Национальной футбольной лиги. Правда, у Марвина не всё было в порядке с головой, но он не подозревал этого.

Жизнь жестоко обошлась как с ним, так и с его братом. Их отец был алкоголиком и работал лишь для того, чтобы получить немного денег, которые тут же переправлял в ближайшую лавку, где продавали спиртное. Горькими были воспоминания Марвина о детстве: стыд за постоянно пьяного отца и ещё больший стыд за то, чем занималась мать, пока отец спал в соседней комнате. После возвращения семьи из Миннесоты в резервацию они питались на деньги, которыми правительство снабжало индейцев. Учителя, преподававшие в школе, давно отчаялись чему-нибудь научить детей. Жили они с братом в разных домах, построенных правительством, но они были одинаково голыми и негостеприимными. Ни один из братьев Расселл никогда не знал, что такое перчатка для бейсбола. Ни один из них не представлял себе, что такое Рождество — разве что неделя или две, когда не нужно было ходить в школу. Оба выросли в пустоте пренебрежения и с ранних лет научились сами заботиться о себе.

Сначала это было неплохо, потому что самостоятельность для индейцев сиу представляла собой образ жизни, однако всем детям нужно воспитание, а родители не могли воспитывать их. Мальчики научились метко стрелять и охотиться ещё до того, как овладели букварём. Нередко обедом служило то, в чём были раны от пуль двадцать второго калибра. Почти всегда они сами готовили пищу. Марвин и его брат не были единственными индейскими детьми, жившими в нищете и забвении, но они, вне всякого сомнения, оказались на самом дне своего поселения, и, хотя кое-кто из детей сумел вырваться из резервации и найти иную дорогу в жизни, для братьев Расселл прыжок от нищеты к нормальной жизни был непреодолим. С того самого момента, когда они научились управлять автомобилем, — что произошло задолго до достижения возраста, разрешающего это, — братья садились в ржавый и ветхий пикап отца и отправлялись холодными ясными ночами за сто и более миль на поиски тех вещей, которыми не в состоянии были обеспечить их родители. Удивительным оказалось то, что их поймали при первой же попытке — это сделал другой индеец сиу с ружьём в руках. После жестокой порки, которую они выдержали как настоящие мужчины, и суровых наставлений они вернулись домой. Это оказалось для обоих превосходным уроком — начиная с этого момента они грабили только белых.

Прошло время, и их поймали снова, прямо на месте преступления, внутри сельского магазина. Братьям очень не повезло — в соответствии с законом любое преступление, совершенное на территории, принадлежащей федеральным властям, рассматривается как федеральное преступление. Однако им не повезло ещё больше по другой причине — новый окружной судья оказался человеком, у которого сострадание перевешивало чувство проницательности. Получи братья суровый урок в этот момент, не исключено, что они избрали бы иной путь в жизни; вместо этого они отделались строгим предупреждением и их заставили присутствовать на лекциях о воспитании и правильном поведении. Весьма серьёзная молодая женщина, только что получившая диплом Университета Висконсин, на протяжении месяцев убедительно объясняла, что им никогда не завоевать репутацию уважающих себя юношей, если они будут красть вещи, принадлежащие другим. Молодые люди, говорила она, обретут чувство собственного достоинства и гордость, если только займутся чем-нибудь стоящим. Выслушав цикл подобных лекций, они никак не могли понять, почему воины народа сиу допустили, чтобы над ними одержали верх эти белые идиоты. Отныне братья решили планировать ограбления более тщательно.

Оказалось, всё-таки недостаточно тщательно, потому что женщина, читавшая им лекции, не могла дать братьям такие же знания, которые они получили бы в тюрьме. Год спустя их снова арестовали, на этот раз за пределами резервации, и приговорили к полутора годам тюрьмы, потому что они пытались ограбить оружейный магазин.

Время, проведённое в тюрьме, было самым страшным в их жизни. Юноши, привыкшие к просторам и звёздному небу над головой, провели год в клетке, которая не годилась бы для барсука в зоопарке, причём в обществе людей, настолько свирепых и жестоких, что их раздутое представление о своей собственной жестокости и свирепости мгновенно лопнуло. В первую же ночь крики убедили их, что изнасилование не является преступлением, жертвами которого становятся одни женщины. В поисках защиты они тут же попали в объятия заключённых-индейцев, членов движения американских индейских народов.

Раньше братья Расселл не задумывались о своём происхождении. Подсознательно они чувствовали, наверно, что их соотечественники не обладают качествами, свойственными индейцам на экране телевизора, если телевизор был исправен. Возможно, братья испытывали стыд — каким бы смутным он ни был — оттого, что они всегда отличались от них. Они научились презрительно насмехаться над вестернами, в которых «индейские» актёры были главным образом мексиканцами или белыми и произносили фразы, написанные голливудскими сценаристами, представление которых о Диком Западе ничем не отличалось от их представления об Антарктике. Несмотря на это, даже из фильмов братья вынесли отрицательный образ тех, кем они были и из чьих корней родилась их жизнь. Движение американских индейцев изменило все это коренным образом. Во всём виноваты белые. Отстаивая идеи, представляющие собой мешанину модной антропологии, возникшей на восточном побережье, мыслей Жан-Жака Руссо, кое-чего почерпнутого из вестернов Джона Форда (что, в конце концов, представляет собой американское культурное наследие?) и не правильно понятой истории, братья Расселл пришли к выводу, что их предки отличались благородством, были идеальными воинами-охотниками, которые жили в гармонии с окружающей природой и своими богами. То обстоятельство, что коренные американцы вели такой же мирный образ жизни, как и европейцы (слово «сиу» на индейском диалекте означает «змея» и племя Расселлов получило такое наименование отнюдь не в знак любви и расположения), и начали скитаться по Великим равнинам лишь в последнее десятилетие восемнадцатого века, было каким-то образом упущено вместе с жесточайшими войнами между племенами. Жизнь в то время была намного лучше. Индейцы жили на своей земле как её хозяева, охотились на буйволов, их образ жизни под чистым, усеянным звёздами небом был здоровым и спокойным, а время от времени они сталкивались друг с другом в коротких героических войнах — нечто вроде рыцарских турниров. Даже пытки захваченных пленников объяснялись тем, что воины получали возможность продемонстрировать свой стоицизм и бесстрашие под взглядами восхищённых — пусть даже садистски настроенных — мучителей.

Каждый человек стремится к благородству духа, и не вина Марвина Расселла в том, что первая такая возможность была получена им от заключённых в тюрьму преступников. Он и его брат узнали о богах земли и неба, вера в которых жестоко подавлялась ложной религией белых. Они познакомились с братством широко раскинувшихся равнин, с тем, как белые дикари украли у индейцев то, что принадлежало им по праву, истребили буйволов, снабжавших их пищей, разделяли, подавляли, убивали и наконец заключили в резервации индейские племена, не оставив им ничего, кроме пьянства и отчаяния. Как это обычно случается со всякой успешной ложью, и в этой было немало правды.

Марвин Расселл приветствовал оранжевые лучи солнца, распевая что-то, что могло быть подлинным гимном небесному светилу, а могло и не быть — никто не знал теперь этого и он меньше всех. Однако пребывание в тюрьме не было полностью бесполезным делом. Он прибыл туда с уровнем образования ученика третьего класса, а вышел, уже овладев программой средней школы. Марвин Расселл не был тупицей, и не его вина, что он оказался преданным, стал жертвой школьной системы, которая отвела ему место неудачника ещё до рождения. Он регулярно читал книги, особенно те, где говорилось об истории его народа. Строго говоря, не все книги. Его выбор отличался большой избирательностью. Всякий неблагоприятный отзыв о своём народе Марвин относил на счёт предубеждения белых. Племена сиу не знали пьянства до их прихода, не жили в грязных деревушках и уж, конечно, не обращались плохо со своими детьми. Все это — выдумки белых.

Но как изменить существующее положение? — спросил Марвин у солнца. Сверкающий газовый шар был сегодня краснее обычного из-за пыли, которую поднимал ветер этим жарким сухим летом, и напомнил ему лицо брата, когда на экране застывали отдельные кадры, переданные службой новостей. Местная станция проделала с плёнкой то, что не делала телевизионная компания. Каждый отдельный кадр трагедии замирал на телеэкране. Вот пуля ударяет в лицо Джона, далее два кадра, показывающие, как лицо его брата отделяется от головы. Затем ужасные последствия попадания пули. Выстрел из револьвера в руке Джона — черт бы побрал этого ниггера с его пуленепробиваемым жилетом! — и вверх взлетают руки, подобно чему-то из фильма Роджера Кормана. Марвин наблюдал за этим пять раз, и каждая, самая крошечная, подробность каждого кадра так прочно запечатлелась в его памяти, что теперь он никогда не забудет её.

Ещё один мёртвый индеец. «Да, я видел хороших индейцев, — сказал однажды генерал Уильям Текумсе (настоящее имя коренного американца!) Шерман. — Они были мёртвыми». Джон Расселл был мёртв, убит, подобно многим индейцам, даже не получив возможности защищаться в честной схватке, как животное, которым считали белые коренного американца. Только более зверски, чем остальные. Марвин не сомневался в том, что выстрел был заранее рассчитан. Работает видеокамера. Эта сука-репортёр в модной одежде. Ей захотелось узнать, как всё обстоит на самом деле, и эти убийцы из ФБР решили помочь. Вроде кавалерии старых времён у Санди-Крик, Вундед-Кни, сотен других безымянных, забытых сражений.

И вот теперь Марвин Расселл смотрел на восходящее солнце, одного из богов его народа, и искал ответ. Здесь нет ответа, сказало ему солнце. На товарищей ты не можешь положиться. Джон умер, узнав об этом в последнюю минуту. Пытались раздобыть деньги с помощью наркотиков! И сами стали их жертвой. Как будто виски, которым белые уничтожили его народ, было недостаточно. А другие «воины» — люди из окружения, созданного белыми. Они даже не подозревали, что это окружение уже уничтожило их. Называли себя воинами сиу, хотя на самом деле были пьяницами, мелкими преступниками, не сумевшими добиться успеха даже в таком несложном деле. В редкой вспышке честности — разве можно обманывать перед лицом одного из своих богов? — Марвин признал, что они были хуже его. И брат Джон был хуже. Глупо вместе с ними стремиться к деньгам, связанным с наркотиками. Глупо и бессмысленно. Чего они сумели добиться? Убили агента ФБР и федерального чиновника, но это было в прошлом. А с тех пор? С тех пор они только говорили о том, когда наступит момент их славы, их звёздный час. Но что это был за час? Чего они добились? Ничего. Резервация осталась на месте. Виски — тоже. И безнадёжность. Разве кто-нибудь заметил их существование и дело их рук? Нет. Они добились одного — навлекли на себя гнев сил, продолжающих подавлять его народ. Теперь за «Союзом воинов» началась охота даже на территории резервации. Теперь они перестали быть воинами и превратились в животных, по следам которых мчались охотники. Но ведь именно сиу должны быть охотниками, напомнило ему солнце, охотниками, а не добычей.

Эта мысль взволновала Марвина. Он должен стать охотником. Белые должны бояться его. Когда-то все обстояло именно так, но теперь всё изменилось. Он должен быть волком в овечьем стаде, но белые овцы стали такими сильными, что даже не подозревали о существовании волка. К тому же они прятались за спинами свирепых псов, которые не только охраняли стада, но и охотились за волками, причём настолько успешно, что именно волки, а не овцы, превратились в испуганных, загнанных, нервных существ, пленников своей резервации.

Вот почему он должен уехать отсюда.

Он должен разыскать братьев-волков, тех, для кого охота все ещё оставалась успешной.

Глава 3

Единственная работа

Наступил день. Его день. Карьера капитана Бенджамина Цадина в национальной полиции Израиля была стремительной. Он стал самым молодым капитаном, единственный уцелевший из трех сыновей, сам отец двоих — Давида и Мордекая. И до самого недавнего времени находился на пороге самоубийства. Смерть любимой матери и тут же, в течение одной недели, исчезновение его прелестной, но неверной жены. Это произошло всего два месяца назад. Несмотря на то что он добился всего, к чему стремился, перед капитаном Цадином открылась перспектива пустой и бесцельной жизни. Его звание и большое жалованье, уважение подчинённых, незаурядный ум и хладнокровие в моменты напряжённости и кризиса, военные заслуги, проявленные при нелёгкой и опасной службе на границе, — всё это было ничем по сравнению с пустым домом, где в каждом уголке таилось воспоминание. Несмотря на то что Израиль часто рассматривают как «еврейское государство», за этим скрывается тот упрямый факт, что всего лишь небольшая часть населения страны проявляет религиозную активность. Бенни Цадин, несмотря на уговоры матери, был равнодушен к религии. Скорее он наслаждался свободной жизнью современного гедониста и после своего бар-митцва не переступал порога синагоги. Он говорил и читал на иврите, потому что это был в необходимо — иврит — государственный язык Израиля, — однако традиции прошлого казались ему забавным анахронизмом, проявлением отсталости в жизни страны, которая во всём остальном была одной из самых передовых. Его жена только подчёркивала это. Он часто шутил, что религиозный энтузиазм в Израиле сравним с размерами купальных костюмов на его бесчисленных пляжах. Родившаяся в Норвегии, его жена Элин Цадин, высокая худая блондинка, походила на еврейку ничуть не больше, чем Ева Браун, — они часто так шутили между собой — и все ещё любила хвастать своей фигурой, появляясь в самом крошечном бикини, а нередко и вообще только в его нижней половине. Их семейная жизнь была страстной и пылкой. Разумеется, он знал, что она любила посматривать по сторонам, да и сам не упускал возможности поразвлечься, но когда Элин внезапно бросила его и ушла к другому, он был потрясён. Больше того, обстоятельства случившегося поразили его настолько, что Бенни оказался не в силах плакать или умолять. Элин просто ушла и оставила его одного в пустом доме, наедине с несколькими заряженными пистолетами и автоматами, каждый из которых мог мгновенно избавить его от страданий. Только мысль о сыновьях остановила Бенни. Он не мог предать их, как предали его, не мог переступить чувство мужской гордости. Однако боль — нестерпимая, страшная — осталась.

Израиль слишком маленькая страна, чтобы в ней можно было хранить тайну. Тут же стало известно, что Элин ушла к другому мужчине, и эта новость быстро достигла полицейского участка капитана. Подчинённые увидели по осунувшемуся лицу и ввалившимся глазам командира, что он страдает. Некоторые из них задумались о том, когда в нём победит сила духа и Цадин станет прежним капитаном, но прошла неделя, и всем стало ясно, что нужно думать о другом — сможет ли он вообще перенести такой удар. Начиная с этого момента за дело взялся один из сержантов. Однажды вечером четверга он постучался в дверь дома, в котором жил капитан, и тот увидел, что вместе с сержантом пришёл раввин Израэль Кон. В этот вечер Бенджамин Цадин снова обрёл Бога. И не только это, подумал он, глядя на Цепную улицу старого Иерусалима, он снова познал, что значит быть евреем. То, что случилось с ним, — это Божья кара, не больше и не меньше. Наказание за то, что он не обратил внимания на слова матери, за нарушение супружеской верности, за разгульные вечеринки, которые он проводил вместе с женой и друзьями, за двадцать лет грязных мыслей и плохих поступков, которые он вершил, притворяясь образцовым офицером и командиром солдат и полицейских. Но сегодня он изменит все это. Сегодня он нарушит человеческий закон и искупит свои грехи перед Словом Божьим.

Было раннее утро дня, обещавшего стать обжигающе жарким, и сухой восточный ветер дул из аравийских пустынь. За капитаном выстроилось сорок полицейских, вооружённых автоматами, гранатами со слезоточивым газом и ружьями, что стреляли «резиновыми пулями», а если быть более точным — снарядами из эластичного пластика, которые легко сбивали с ног взрослого мужчину и при очень точном попадании могли остановить биение сердца в результате закрытой травмы. Полицейские были нужны капитану Цадину, чтобы допустить нарушение закона — начальники капитана отнюдь не это имели в виду, посылая сюда подразделение полицейских — и остановить вмешательство посторонних, готовых нарушить высший закон и не дать ему выполнить порученную задачу. В конце концов, раввин Кон воспользовался именно этим аргументом. Чей это закон? Это было метафизической проблемой, чем-то слишком сложным для простого полицейского офицера. Гораздо проще было другое, как объяснил ему раввин: место, где находился храм Соломона, представляло собой святыню, духовное прибежище иудаизма и евреев. Место на Храмовой горе было выбрано Богом, и если люди оспаривали этот факт, их возражения не имели значения. Наступило время для евреев вернуть себе то, что было дано им Господом. Сегодня группа из десяти консервативных раввинов-хасидов обозначит вехами участок, на котором будет сооружён новый храм в точном соответствии со Священным писанием. Капитану Цадину был отдан приказ помешать этому, не пропускать их через Цепные ворота, но он принял решение не повиноваться приказу. Полицейские выполнят его команды, защитят раввинов от арабов, которые могут явиться сюда с теми же намерениями, что и в отданном ему приказе.

Его удивило, что арабы прибыли сюда так рано. Животные, твари, которые убили Давида и Мотти. Его родители рассказывали своим сыновьям, что значило быть евреями в Палестине в тридцатые годы: нападки, ужас, зависть, открытая ненависть. Рассказывали о том, как англичане отказались защищать тех, кто сражался вместе с ними в Северной Африке, от тех, кто встал на сторону нацистов. Евреям нельзя было полагаться ни на кого, кроме самих себя и Бога, а чтобы сохранить веру в своего Бога, требовалось восстановить Его храм на скале, где Авраам заключил соглашение между своим народом и его Спасителем. Правительство либо не понимало этого, либо позволило вовлечь себя в политические игры, затрагивающие судьбу единственной страны в мире, где евреи чувствовали себя в полной безопасности. Его долг как еврея был выше этого, хотя он оставался в неведении ещё совсем недавно.

Раввин Кон прибыл в назначенное время. Вместе с ним пришёл раввин Элеазар Голдмарк, переживший Освенцим, с клеймом лагеря на руке — там он познал важность веры перед лицом самой смерти. В руках у них были колья для разметки и геодезическая рулетка. Они сделают разметку, и начиная с этого момента площадка будет охраняться посменно до тех пор, пока правительство не согласится очистить её от мусульманской нечисти. Взрыв народного энтузиазма по всей стране и поток денег из Европы и Америки позволят завершить строительство через пять лет — и после этого уже никто не осмелится говорить о том, чтобы отнять эту землю у тех, кому завещана самим Богом.

— Черт побери, — пробормотал кто-то позади, но суровый взгляд заставил замолчать того, кто осмелился богохульствовать в этот судьбоносный момент.

Бенни кивнул двум раввинам, которые двинулись вперёд. Полицейские последовали за своим капитаном в пятидесяти метрах за ними. Цадин молился о безопасности Кона и Голдмарка, хотя и знал, что они полностью примирились с угрожающей им опасностью, подобно тому, как Авраам примирился со смертью своего сына как условием Закона Божьего.

Однако вера, которая привела Цадина сюда, ослепила его и помешала принять тот очевидный факт, что Израиль действительно слишком маленькая страна для хранения секретов и что такие же, как он, евреи, его соотечественники, которые считали Кона и Голдмарка просто разновидностью иранских аятолл-фундаменталистов, знали о происходящем, и потому слухи распространились очень широко. На площади, у подножия Стены плача, толпились телевизионные репортёры и операторы. Кое-кто из них были в касках строительных рабочих, ожидая града камней, который, по их мнению, был неизбежен. Может быть, все это к лучшему, подумал капитан Цадин, следуя за раввинами к вершине Храмовой горы. Мир должен знать о том, что происходит. Бессознательно он ускорил шаг, чтобы приблизиться к Кону и Голдмарку. Несмотря на то что они готовы принять мученическую смерть, он должен охранять их. Правая рука скользнула к кобуре, и капитан проверил, не слишком ли туго она застёгнута. Не исключено, что ему может понадобиться пистолет — и скоро.

Арабы заняли гору. С разочарованием Цадин увидел, как их много — как блох, как крыс, занявших место, отведённое вовсе не им. Неважно, лишь бы не мешали. Разумеется, они не сдадутся так просто, и Цадин знал это. Они пошли наперекор воле Господа.

Что-то захрипело в портативном приёмопередатчике капитана, но он не отреагировал. Не иначе начальник желает узнать, почему он не выполнил его распоряжение, и приказывает сейчас же отступить. Нет, только не сегодня. Кон и Голдмарк бесстрашно шли к арабам, стоящим у них на пути. При виде такой смелости и веры у Цадина на глазах едва не выступили слезы. Пусть же Господь будет милосерден к ним, не даст им погибнуть. Позади капитана, не отставая, следовали около половины его полицейских — и не мудрено, ведь он сам перетасовал смены, собрав в эту тех, на кого мог положиться. Не оглядываясь назад, он знал, что они не прикрывались прозрачными щитами из лексана; слышались только щелчки снимаемых предохранителей. Как трудно ждать, как трудно предвосхитить, откуда обрушится первый град камней — вот-вот или в любой другой момент.

Господи Боже мой, пусть они живут, сохрани их и защити. Сжалься над ними, как ты сжалился над Исааком, молил Цадин.

Теперь он был всего метрах в пятидесяти от двух бесстрашных раввинов: одного, что родился в Польше, сумел выжить в ужасных концлагерях, где погибли его жена и ребёнок, где он сумел каким-то образом укрепить дух и понять важность веры; и второго, что родился в Америке, приехал в Израиль, воевал, защищая эту страну, и только после этого вернулся к Богу, подобно тому, как это совсем недавно сделал сам Бенни.

Раввины были в десяти метрах от мрачных грязных арабов, когда все произошло. Только арабы видели, как безмятежны их лица, с какой радостью они встретили это утро, и только арабы видели шок и удивление на лице поляка и потрясение и боль на лице американца, когда раввины поняли, что им уготовила судьба.

По команде первый ряд арабов — одни юноши, долгое время стремившиеся к конфронтации, — сели на землю. Сто молодых мужчин позади последовали их примеру. Затем первый ряд принялся хлопать в ладоши. И петь. Бенни не сразу разобрал слова, хотя он знал арабский язык не хуже любого палестинца:

Мы все преодолеем,

Мы все преодолеем,

Мы все преодолеем — когда-нибудь.

Телевизионщики стояли сразу за полицейскими. Несколько репортёров изумлённо рассмеялись, ощутив жестокую иронию происходящего. Одним из них был корреспондент компании Си-эн-эн Пит Фрэнке, который выразил общее мнение возгласом: «Вот сукины дети!». В это мгновение Фрэнке понял, что мир снова изменился. Он присутствовал в Москве на первом демократическом заседании Верховного Совета, в Манагуа — тем вечером, когда сандинисты проиграли выборы, в успехе которых не сомневались, и в Пекине наблюдал гибель богини Свободы. И вот теперь это? — подумал он. — Арабы наконец-то поумнели. Боже мой!

— Надеюсь, Мики, ты ведёшь съёмку?

— Они действительно поют то, что мне кажется?

— Чертовски похоже. Давай подойдём поближе.

Руководителем арабов был двадцатилетний студент-социолог по имени Хашими Мусса. Его рука была навсегда повреждена израильской дубинкой, а половина зубов выбита резиновой пулей стрелка, который был особенно зол в тот день. Его храбрость была вне сомнений, он сумел убедительно доказать это. Десяток раз он смотрел в лицо смерти, пока наконец не утвердилось его положение вожака, но теперь он заставил людей прислушиваться к его словам, и ему удалось осуществить мысль, которую он вынашивал на протяжении пяти бесконечных лет терпения. Понадобилось три дня, чтобы уговорить их, затем ему невероятно, сказочно повезло: один из еврейских друзей, испытывающий отвращение к тирадам религиозных консерваторов собственной страны, слишком громко упомянул о планах на этот день. Возможно, это судьба, подумал Хашими, или воля Аллаха, а может, просто везение. Как бы то ни было, наступил момент, ради которого он жил пять лет, после того как пятнадцатилетним юнцом узнал о Ганди и Кинге, о том, как они победили, проявив простую пассивную смелость. Нелегко было уговорить товарищей, ведь это значило подавить их почти генетическую склонность к войне, но он одержал верх. И теперь его идея должна выдержать испытание.

Бенни Цадин увидел только одно — путь перекрыт. Раввин Кон сказал что-то раввину Голдмарку, но ни один из них не оглянулся в сторону полицейских — ведь повернуться назад означало признать поражение. Он никогда не узнает, были они потрясены видом сидящих арабов или испытали гнев. Капитан Цадин повернулся к своим полицейским.

— Газ! — скомандовал он.

Эта часть операции была спланирована заранее. Четверо, что сжимали в руках гранатомёты со слезоточивым газом, были глубоко религиозными. Они опустили ружья и дали залп прямо в толпу. Гранаты со слезоточивым газом опасны, и было поразительно, что никто не пострадал. Через несколько секунд среди сидящих арабов появились облака серого дыма. Тут же, по команде, они надели защитные маски. В результате пение прекратилось, но хлопки и решимость остались прежними. Капитан Цадин пришёл в ярость, когда восточный ветер подул в сторону его людей, унося облако газа от арабов. Затем руки в толстых перчатках схватили горячие гранаты и швырнули их обратно. Уже через минуту арабы сняли защитные маски, и теперь в их пении слышался смех.

Цадин отдал приказ стрелять резиновыми пулями. Шестеро полицейских с таким оружием на расстоянии пятидесяти метров могли обратить в бегство кого угодно. Первый залп оказался точным — пули поразили шестерых арабов, сидевших в первом ряду, причём двое из них вскрикнули от боли, а один упал. Однако никто не встал со своего места — за исключением тех, кто оттащил раненых в тыл. Следующий залп был нацелен не в грудь, а в голову, и Цадин с удовлетворением заметил, что одно из лиц взорвалось красным облачком.

Руководитель арабов — Цадин знал его по предыдущим столкновениям — встал и что-то скомандовал. Израильский капитан не расслышал слов, но смысл их ему тут же стал ясен. Пение усилилось. Последовал ещё один залп. Кое-кто из полицейских был уже разъярён, догадался капитан, и одна из тяжёлых пуль ударила точно в лоб того араба, который только что получил попадание в лицо. Его тело обмякло, словно в нём не было костей, и он свалился замертво. Это должно было предупредить Бенни, что ситуация вышла из-под его контроля, но он не обратил на это внимания. Более того, он стал терять контроль над самим собой.

Хашими не видел гибели своего товарища. Напряжение в этот момент достигло предела. На лицах обоих раввинов отразилось оцепенение. Он не мог видеть лиц полицейских, скрытых масками, но их действия ясно показывали, что они испытывают сейчас. И в этот миг, подобный удару молнии, он понял, что одерживает победу, и крикнул своим друзьям, чтобы они удвоили усилия. Перед лицом огня и смерти они выполнили его приказ.

Капитан Бенджамин Цадин сорвал с головы шлем и решительно пошёл к арабам, миновав по пути раввинов, которые замерли в нерешительности. Неужели Божья воля не сумеет преодолеть беспорядочное пение каких-то грязных дикарей?

— Ну-ну, — пробормотал Пит Фрэнке, из глаз которого текли слезы от накрывшего репортёра облака газа.

— Я снимаю, — не ожидая команды, ответил оператор и направил объектив видеокамеры на израильского офицера, приближающегося к арабам. — Сейчас что-то произойдёт, Пит. Это парень вне себя от ярости!

Божей мой, подумал Фрэнке. Он сам был евреем, испытывал странное чувство единения с этой голой, но любимой землёй; сейчас он снова понял, что перед его глазами вершится история, и начал уже сочинять те две или три минуты комментариев, которые будут наложены на плёнку, снятую оператором для последующих поколений. Неужели, подумал он, ему ещё раз дадут желанную премию «Эмми» за великолепное исполнение своих трудных и опасных обязанностей?

Всё происходило стремительно, чересчур стремительно — капитан направился прямо к Хашими. Теперь руководивший арабами вожак уже знал, что один из его друзей мёртв — его череп размозжило прямым попаданием резиновой пули, которая в принципе не должна убивать. Он молился про себя за душу своего товарища и надеялся, что Аллах оценит мужество, которое потребовалось для того, чтобы принять такую смерть. Оценит, обязательно оценит. Хашими не сомневался в этом. Ему было знакомо лицо израильского офицера. Цадин, его имя Цадин. Хашими уже не раз встречался с ним: ещё один израильтянин, прячущийся за маской и лексановым щитом, с пистолетом в руке, не способный увидеть в арабах людей, человеческих существ. От мусульманина такие израильтяне ждут только брошенных камней или бутылок с зажигательной жидкостью. Но сегодня он встретится с чем-то иным, подумал Хашими. Сегодня Цадин встретит людей, полных мужества и решимости.

Бенни Цадин видел перед собой животное, нечто вроде упрямого мула, нечто вроде — чего? Он не был уверен, кто стоял перед ним, но это был не человек, не израильтянин. Арабы просто изменили тактику, вот и все, и эта тактика была трусливой, как у женщин. Неужели они думают, что могут встать на пути его прозрения? Подобно тому, как жена сказала ему, что уходит к другому мужчине, предпочитает спать с тем, кто лучше его, что он может оставить себе детей, что его угрозы избить её всего лишь пустые слова, что он не способен и на это, не с его силами исполнять обязанности главы семьи. В его воображении возникло прелестное пустое лицо жены, и он не мог понять, почему не проучил её, — вот она, стоит прямо перед ним, всего в метре, смотрит на него и улыбается, смеётся над его неспособностью проявить мужество и видит, как пассивная слабость одерживает верх над силой.

Нет, такое больше не повторится.

— Прочь с дороги! — скомандовал по-арабски Цадин.

— Нет.

— Я убью тебя!

— И все равно не пройдёшь.

— Бенни! — крикнул один из полицейских, лучше других оценивший ситуацию. Но было уже поздно. Для Бенджамина Цадина смерть двух его братьев, погибших от руки арабов, то, как от него ушла жена, и, наконец, эта толпа, не пропускающая его, — все это переполнило чашу. Одним движением он выхватил из кобуры пистолет и выстрелил Хашими в лоб. Юноша упал вперёд, к его ногам, и пение внезапно прекратилось. Один из арабов попытался встать, но двое других, сидящих рядом, схватили его. Остальные начали молиться за убитых товарищей. Цадин направил дуло пистолета на одного из них, и хотя его палец нажал на спусковой крючок, что-то не дало ему — всего на какой-то грамм давления — произвести выстрел. Это были взгляды сидящих арабов, их мужество и что-то ещё — не вызов, нет… может быть, решимость… и жалость, потому что на лице Цадина отражалось страдание, выходящее далеко за пределы человеческой боли. Ужас за только что совершенное им проник в его сознание. Он нарушил свою веру, убил хладнокровно и намеренно, лишил жизни того, кто не угрожал ничьей жизни. Он — убийца. Цадин повернулся к раввинам, ища чего-то — и не зная чего. Когда Цадин отвернулся, пение возобновилось. Сержант Моше Левин подошёл к нему и взял пистолет из руки капитана.

— Пошли, Бенни, уйдём отсюда.

— Что я наделал!

— Поздно. Пошли со мной.

Левин повёл прочь своего командира, но затем всё-таки обернулся и взглянул на происшедшее, на то, что они натворили этим утром.

Тело Хашими лежало там, где он упал, и кровь текла между булыжниками мостовой. Сержант понимал, что должен сказать что-то. Всё должно было обернуться по-другому. Он приоткрыл рот и молча покачал головой. И в этот момент последователи Хашими поняли, что одержали победу.

Телефон Райана зазвонил в 2.03 местного времени. Он успел схватить трубку ещё до второго звонка.

— Слушаю.

— Говорит Сондерс из оперативного центра. Включите телевизор. Через четыре минуты Си-эн-эн покажет что-то потрясающее.

— Что именно? — Рука Райана пыталась найти пульт дистанционного управления; наконец, он включил телевизор в спальне.

— Вы не поверите, сэр. Мы сняли передачу со спутника Си-эн-эн, Атланта сейчас посылает её в сеть. Не знаю, как израильские цензоры пропустили такое. В любом случае…

— Хорошо, сейчас начинается. — Райан успел вовремя протереть глаза. Он заглушил звук, чтобы не разбудить жену. Впрочем, комментарии не требовались.

— Господи Боже мой…

— Так точно, сэр, этим сказано все, — согласился старший дежурный.

— Немедленно вышлите за мной машину. Свяжитесь с директором — пусть немедленно прибудет в Лэнгли. Позвоните дежурному офицеру в отделе связи Белого дома. Он сообщит кому надо. Нам понадобятся все заместители директора, руководители отделов Израиля, Иордании — чёрт возьми, вызывайте всех, кто связан с Ближним Востоком. Позаботьтесь, чтобы Госдеп не остался в неведении…

— У них есть свои…

— Знаю. Все равно, сообщите им. Никогда не полагайтесь на кого-то в таком деле, ясно?

— Так точно, сэр. Что ещё?

— Ещё? Пришлите мне четыре часа сна. — Райан положил трубку.

— Джек… это было… — Кэти приподнялась в постели. Она успела увидеть повторение эпизода.

— Совершенно верно, милая.

— Что это значит?

— Это значит, что арабы нашли способ уничтожить Израиль.

Если только мы не придём к нему на помощь, промелькнуло в голове Райана.

Девяносто минут спустя Райан включил свою автоматическую кофеварку «Уэст Бенд», стоящую позади его стола, прежде чем взяться за бумаги, оставленные ночным персоналом. Сегодня ему понадобится немало кофе. Райан побрился в машине по дороге в Лэнгли, однако взгляд в зеркало убедил его, что качество бритья оставляет желать лучшего. Джек подождал, пока наполнится чашка, взял её и направился в кабинет директора ЦРУ. У Кабота там сидел Чарлз Олден, советник президента по национальной безопасности.

— Доброе утро, — поздоровался доктор Олден.

— Доброе, — ответил заместитель директора хриплым голосом. — Только что в нём доброго? Президенту уже сообщили?

— Нет. Я не хочу беспокоить его, пока нам не будет известно что-то определённое. Поговорю с ним, когда он проснётся — сразу после шести. Маркус, что ты думаешь сейчас о своих израильских друзьях?

— Что нам известно, Джек? — повернулся директор ЦРУ к своему заместителю.

— Стрелявший — капитан полиции, судя по нашивкам на мундире. Имя пока неизвестно, а следовательно, и его прошлое. Израильтяне заперли его где-то и молчат. На основании плёнки можно заявить, что двое точно убиты и несколько человек, наверно, ранены. Наш представитель в Израиле не знает подробностей, кроме того, что произошло, а это видели и мы на плёнке. По-видимому, никому не известно, где телевизионная группа, которая вела съёмку. В момент случившегося на Храмовой горе у нас не было агентов, поэтому все наши заключения основаны только на средствах массовой информации. — Как всегда, хотелось добавить Райану, но он сдержался. Утро и без того выдалось тяжёлое. — Храмовая гора оцеплена подразделениями израильской армии, никого не впускают и не выпускают. То же самое относится и к Стене плача. Это, по-видимому, произошло впервые. Наше посольство не делает никаких заявлений, ждут инструкций из Вашингтона. Другие посольства тоже. Из Европы пока не последовало никакой официальной реакции, но в течение часа, я полагаю, это изменится. Там начался рабочий день, и они получили ту же плёнку по каналу своей «Службы новостей с неба».

— Сейчас почти четыре, — заметил Олден, устало взглянув на часы. — Пройдёт ещё три часа, и у людей, садящихся за завтрак, испортится настроение: с самого утра такое страшное зрелище. Джентльмены, мне кажется, что это вызовет взрыв негодования. Райан, вы собрали нас. Я помню, что вы говорили в прошлом месяце.

— Рано или поздно арабы должны были поумнеть и выбрать правильную тактику, — сказал Джек. Олден кивнул. С его стороны это очень любезно, отметил Райан, он упомянул то же самое в одной из своих книг несколько лет назад.

— Мне кажется, Израиль выдержит и этот шторм, как всегда…

Тут Райан прервал своего директора:

— Вы ошибаетесь, босс, — сказал он, понимая, что кто-то должен указать директору ЦРУ на суровые факты. — К данному случаю применимы слова Наполеона о физическом и моральном. Израиль во всём полагается на свою моральную правоту. Их характерной чертой является то, что они — единственная демократическая страна в регионе, носители справедливости. Эта концепция умерла три часа назад. Теперь они походят на Булла — кем бы он ни был — в Сельме, штат Алабама, только он прибегнул к пожарным шлангам. Узнав о случившемся, все защитники гражданских прав придут в ярость. — Джек помолчал, отпил кофе из чашки. — Всё дело в элементарной справедливости. Когда арабы бросали камни и бутылки с зажигательной жидкостью, полиция могла говорить, что она прибегает к силе в ответ на силу. Но только не в данном случае. Оба убитых сидели и никому не угрожали.

— Но ведь случившееся — это поступок психически ненормального человека! — сердито воскликнул Кабот.

— Вы ошибаетесь, сэр. Выстрел из пистолета можно объяснить как поступок безумца, однако первая жертва была результатом попадания двух этих резиновых пуль из однозарядного ружья с расстояния в двадцать ярдов — двух прицельных выстрелов. Это — хладнокровное убийство, и его нельзя объяснить случайностью.

— Вы уверены в том, что он действительно мёртв? — спросил Олден.

— Моя жена — врач, и она пришла к такому заключению. Его тело дёрнулось и сразу ослабло, что указывает, вероятно, на смерть от тяжёлой черепной травмы. Израильтяне не смогут утверждать, что он споткнулся и упал на край тротуара. Это меняет все самым коренным образом. Если палестинцы не дураки, они увеличат ставки. Будут и дальше придерживаться такой тактики и ждать, пока не отзовётся мировое общественное мнение. И если они поступят именно так, их выигрыш неизбежен, — закончил Джек.

— Я согласен с Райаном, — кивнул Олден. — Сегодня ещё до обеда в ООН будет принята резолюция, осуждающая действия Израиля. Нам придётся поддержать её, и это покажет арабам, что ненасильственные действия являются лучшим оружием, чем камни. Какой тогда будет реакция Израиля?

Олден знал ответ и задал этот вопрос лишь для того, чтобы просветить директора ЦРУ. Райан взялся сформулировать ответ за своего директора.

— Сначала они прибегнут к обструкции. Сейчас они, наверно, ругают себя за то, что не сумели перехватить плёнку, но это — запоздалая реакция. Происшедшее было почти наверняка незапланированным инцидентом, то есть, я хочу сказать, что правительство Израиля удивлено всем этим не меньше нас, иначе они сразу захватили бы телевизионщиков. В настоящее время этого полицейского капитана проверяют на предмет психической ненормальности. К обеду уже заявят, что он сумасшедший — черт побери, так наверно и есть — и что это был отдельный случайный поступок. Насколько успешной будет такая попытка оправдаться, трудно сказать, но…

— У них ничего не получится, — прервал его Олден. — Президенту придётся выступить с заявлением не позже девяти утра. Мы не можем назвать происшедшее «трагическим случаем». Это — хладнокровное убийство невооружённого демонстранта официальным представителем государства.

— Послушай, Чарли, но это действительно трагическая случайность, — повторил Кабот.

— Может быть, но мы предсказывали такое в течение пяти лет. — Советник по национальной безопасности встал и подошёл к окну. — Маркус, единственное, что сохраняло Израиль на протяжении последних тридцати лет, — это глупость арабов. Они или отказывались признать, что законность государства Израиль полностью основана на моральных принципах, или им было просто наплевать на это. Теперь Израиль оказался в безвыходном положении — с точки зрения этики. Если он — подлинно демократическое государство, уважающее права своих граждан, ему придётся гарантировать арабам более широкие права. Но тогда будет нанесён серьёзнейший ущерб его политической целостности, которая основывается на том, чтобы успокаивать собственных религиозных фундаменталистов — а тем в высшей степени наплевать на права арабов, правда? Но если израильтяне уступят религиозным фанатикам и прибегнут к обструкции, попытаются загладить случившееся, тогда Израиль не является демократическим государством и не может рассчитывать на политическую поддержку со стороны Америки, без которой ему грозит экономическая катастрофа или военное поражение. К нам применима та же дилемма. Наша поддержка Израиля основывается на его политической законности как действующей либеральной демократии, но эта законность больше не существует. Страна, чья полиция убивает безоружных людей, не обладает законностью, Маркус. Мы больше не сможем поддерживать Израиль, где происходят подобные трагедии, равно как не поддерживали таких диктаторов, как Сомоса в Никарагуа или Маркое на Филиппинах, или других самозваных правителей…

— Черт побери, Чарли! Израиль — не…

— Я знаю, Маркус. Израиль не относится к их числу. Никак не относится. Однако доказать это они могут лишь одним способом — измениться, осуществить то, что они всё время провозглашали. Если они попытаются игнорировать общественное мнение, Израиль обречён. Они захотят опереться на своё политическое лобби и увидят, что оно больше не существует. Если дело зайдёт настолько далеко, они поставят наше правительство перед ещё более значительными трудностями, чем сейчас, и тогда придётся подумать о том, чтобы открыто лишить их всяческой поддержки. Мы не можем пойти на это. Нужно найти другую альтернативу. — Олден отвернулся от окна. — Райан, ваша идея выдвигается теперь на первое место. Я беру на себя президента и Госдеп. Есть только один способ вытащить Израиль из кучи неприятностей — разработать план мирного урегулирования, который будет реально осуществимым. Свяжитесь со своим другом в Джорджтауне и передайте ему, что это перестало быть исследованием и стало проектом. Назовём его — проект «Паломничество». К завтрашнему утру мне понадобится план того, что нам нужно и как мы собираемся осуществить это.

— Придётся работать очень быстро, сэр, — заметил Райан, — Тогда не буду вас задерживать, Джек. Если мы не предпримем самых срочных мер, один Бог знает, что может произойти. Вы знакомы со Скоттом Адлером из Госдепа?

— Встречались несколько раз.

— Он — правая рука Брента Талбота. Думаю, вам нужно встретиться с ним — после того как договоритесь со своими друзьями. Он прикроет ваш тыл с фланга Государственного департамента. Мы не можем ждать и надеяться, что их бюрократия будет двигаться достаточно быстро. Лучше упакуйте-ка чемодан, дружище, он вам понадобится. Мне нужны факты, позиции заинтересованных сторон и надёжная — самая надёжная — оценка всего этого, причём срочно. Наконец, эта операция должна быть чернее угольной шахты. — Последнее замечание относилось к директору ЦРУ. — Если мы хотим добиться успеха, ничто не должно просочиться.

— Будет исполнено, сэр, — ответил Райан. Кабот просто кивнул.

Джеку ещё ни разу не приходилось бывать в столовой для преподавательского состава Джорджтаунского университета. Это показалось ему странным, однако он отбросил эту мысль и принялся за завтрак. Их столик был у окна, выходящего на автомобильную стоянку.

— Ты был прав, Джек, — заметил Райли. — Моё пробуждение оказалось не слишком приятным.

— Получили ответ из Рима?

— Им нравится такая идея, — ответил профессор Джорджтаунского университета.

— Насколько нравится? — спросил Райан.

— Ты так серьёзно относишься к ней?

— Два часа назад Олден сказал мне, что теперь она выдвинулась на первое место.

Райли выслушал это сообщение и кивнул.

— Хотите спасти Израиль, Джек?

Райан не знал, содержится ли юмор в этом вопросе, да и его физическое состояние не располагало к веселью.

— Святой отец, я просто выполняю поручение — знаете, что-то вроде приказа?

— Мне знаком этот термин. Ты удивительно хорошо рассчитал время для осуществления такого намерения.

— Возможно, однако вопрос о заслугах и Нобелевской премии оставим на другой раз, ладно?

— Ешь свой завтрак. Мы ещё успеем застать всех на своих рабочих местах, а вот выглядишь ты ужасно.

— Я и чувствую себя ужасно, — признался Райан.

— После сорока нужно кончать пить, — заметил Райли. — Достигнув этого возраста, становится трудно справляться с последствиями.

— Но вы-то не кончили, — напомнил Джек.

— Верно, но я — священник. Мне приходится пить. Итак, что тебе требуется?

— Если мы получим предварительное согласие всех главных сторон, можно будет приступить к серьёзным переговорам, но эту часть уравнения понадобится решить как можно тише, не привлекая внимания. Президенту нужна быстрая оценка ситуации и способов её решения. Этим я и занимаюсь.

— Согласится ли Израиль?

— Если не согласится, будет сидеть в говне — один. Извините меня, но именно так обстоят дела.

— Ты прав, разумеется, однако смогут ли они понять создавшееся положение?

— Святой отец, моя задача состоит в сборе и оценке информации. Все спрашивают меня, что ждёт нас в будущем, но я не знаю этого. Мне известно лишь одно — то, что мы увидели по телевидению, может разжечь самый крупный огненный шторм после Хиросимы, и мы готовы приложить все усилия, чтобы не допустить пожара в целом регионе.

— Ешь. Мне нужно подумать, а самые лучшие мысли приходят мне в голову, когда я что-то жую.

Спустя несколько минут Райан понял, насколько хорошим был этот совет. Пища впитала кислоту в его желудке, образовавшуюся от нескольких чашек кофе, а энергия, полученная от этой пищи, даст ему силы на весь день. Не прошло и часа, как он снова сидел в автомобиле — на этот раз его путь лежал в Государственный департамент. К обеду он приехал домой и даже ухитрился немного поспать. Дома он собрал чемодан и вернулся в Белый дом, где принял участие в совещании, затянувшемся до поздней ночи. Олден действительно серьёзно отнёсся к решению проблемы, и обмен мнениями в его кабинете охватил массу вопросов. Ещё до рассвета Джек выехал на базу ВВС Эндрюз и сумел позвонить жене из зала ожидания для особо важных пассажиров. Он надеялся взять сына на бейсбольный матч в течение уик-энда, но теперь для него уик-энда не будет. Наконец прибыл последний курьер из ЦРУ, Госдепа и Белого дома, который доставил две сотни страниц документов, и Джеку предстояло прочитать их во время перелёта через Атлантику.

Глава 4

Земля обетованная

База американских ВВС в Рамштейне, на территории Германии, расположилась в окружённой лесом долине, что показалось Райану необычньм. Его представление о настоящем аэродроме рисовало картину ровного поля, протянувшегося до самого горизонта. Он знал, что это не имеет особого значения, но такая картина составляла для него одну из привычных прелестей воздушного перелёта. На этой базе расположилось целое авиакрыло истребителей-бомбардировщиков F-16, и каждый из них находился в своём собственном ангаре-бомбоубежище, в свою очередь окружённом деревьями. Немцы вообще испытывают глубокую любовь ко всему живому в природе, что производит впечатление на всякого американского эколога. Здесь на удивление удачно совпали устремления любителей зелёных насаждений и военная необходимость. Заметить ангары с воздуха было практически невозможно, а те из них, что были построены французами, скрывали деревья, растущие прямо на их крышах, что было замечательно как с военной, так и с эстетической точки зрения. На базе находилось также несколько больших правительственных самолётов, в том числе приспособленный для высших чинов «Боинг-707» с надписью «Соединённые Штаты Америки» на борту, который тут называли «Мисс Свинка». Им пользовался для полётов по Европе командующий ВВС в этой части мира. Райан не мог удержаться от улыбки. Здесь стояло более семидесяти боевых самолётов, нацеленных на советские дивизии, которые теперь отводились с территории Германии. Эти истребители-бомбардировщики расположились на идеальной в экологическом отношении базе, и тут же было место стоянки «Мисс Свинки». Воистину безумный мир.

С другой стороны, когда летаешь самолётами ВВС, тебе гарантирован по-настоящему отличный приют. В данном случае Райана ожидал номер-люкс в отеле с весьма привлекательным названием «Кэннон»[2]. Полковник, командир базы, встретил Райана у трапа самолёта «Гольфстрим» и тут же доставил в роскошный номер, где портативный бар содержал отличный набор спиртного, что помогло Джону преодолеть последствия стремительного перелёта и смены часовых поясов: девятичасовой сон его был особенно крепок благодаря вниманию, которое он уделил содержимому бутылок. К тому же Райан ничего не потерял — местный телевизор работал всего на одном канале. Он проснулся в шесть утра по местному времени, обнаружив, что его внутренние часы почти совпадают с часами Рамштейна. Правда, тело ломило, он испытывал голод, зато почти уцелел после очередной схватки с продолжительным перелётом. По крайней мере так ему казалось.

Этим утром Джек не был расположен к пробежке — так он сказал самому себе. Да и, откровенно говоря, вряд ли он сумел бы пробежать полмили даже под дулом пистолета. Вместо этого Райан решил совершить энергичную прогулку. Скоро его стали то и дело обгонять местные любители утреннего бега. Большинство из них были пилотами — уж очень молодо и подтянуто они выглядели. Среди деревьев по сторонам дороги все ещё висели обрывки утреннего тумана. Здесь было намного прохладнее, чем дома, и тихий воздух то и дело разрывал рёв реактивных двигателей — «звук свободы», отчётливо слышный символ военной мощи, которая более сорока лет гарантировала мир Европе. Теперь, разумеется, этот звук вызывал в Германии недовольство. Отношения меняются столь же быстро, как и времена. Американская военная мощь выполнила свою задачу и превратилась в нечто, относящееся к прошлому — по крайней мере для немцев. Границы, рассекавшей Германию, больше не существовало. Вместе с ней исчезли сторожевые башни и колючая проволока, минные поля и заграждения. Вспаханная полоса земли, в течение жизни двух поколений остававшаяся нетронутой, — чтобы видны были отпечатки ног тех, кто пытался найти убежище на Западе, — засажена травой и цветами. Восточные районы, которые ещё недавно беспрестанно фотографировали спутники, передавая снятое на землю для дешифровки и изучения, куда разведслужбы засылали своих агентов, тратя немалые деньги и рискуя человеческими жизнями, находились теперь во власти туристов с камерами. Приезжающие вместе с ними специалисты-разведчики были скорее потрясены, чем озадачены стремительными переменами, нахлынувшими подобно весеннему разливу. «Я знал, что был прав относительно данного расположения», — думали одни. «Боже, какую ошибку мы совершили, изучая этот район», — изумлялись другие.

Райан покачал головой. Ситуация была более чем поразительной. Вопрос двух Германий лежал в основе конфликта между Востоком и Западом ещё до его рождения. Казалось, этот конфликт вечен и навсегда останется предметом докладов, разведывательных оценок и статей в прессе, объём бумаг на эту тему будет непрерывно расти, пока не заполнит весь Пентагон. И вот всем усилиям, всякому изучению микроскопических деталей, всем мелким разногласиям — всему пришёл конец. Пройдёт ещё немного времени — и все это канет в Лету. Даже учёные-историки не смогут изучить все данные, считавшиеся когда-то такими важными, необходимыми, критическими, решающими, ради которых рисковали жизнью, а теперь превратившиеся в гигантское примечание к результатам второй мировой войны. База в Рамштейне стала частью прошлого. Она была предназначена для размещения самолётов, которые должны были очистить небо от русских истребителей-бомбардировщиков и нанести удар по наступающим дивизиям. Теперь эта база превратилась в дорогой анахронизм, и скоро в квартирах её офицеров будут жить немецкие семьи. Интересно, как поступят с бетонными ангарами — вроде этого? Превратят в винные погреба? Здесь готовят прекрасные вина.

— Стоять! — Райан мгновенно остановился и взглянул в сторону, откуда донёсся окрик часового. Это оказалась женщина — сотрудник службы безопасности ВВС. Скорее девушка, хотя её автомат М-16 смотрел на него весьма серьёзно, без всякой скидки на пол и возраст.

— Я что-то натворил?

— Удостоверение, пожалуйста. — Девушка была весьма привлекательной и действовала вполне профессионально. Кроме того, её прикрывал другой часовой, стоявший за деревьями.

Райан передал ей своё удостоверение сотрудника ЦРУ.

— Первый раз вижу такое удостоверение, сэр.

— Я прибыл вчера вечером на самолёте VC-20 «Гольфстрим». Остановился в отеле, комната 109. Позвоните полковнику Паркеру.

— У нас объявлена тревога, сэр, — девушка взяла в руку радио.

— Исполняйте свои обязанности, мисс, извините, сержант Уилсон. Мой самолёт отправляется только в десять. — Джек опёрся плечом о ствол дерева и потянулся. Утро было слишком прекрасным, чтобы беспокоиться о чём-то — даже если тебя держат на мушке двое вооружённых часовых, не подозревающих, кто ты такой.

— Слушаюсь. — Сержант Бекки Уилсон выключила радио. — Вас разыскивает полковник, сэр.

— Где мне повернуть на обратном пути, у «Кингбургера»?

— Совершенно верно, сэр. — Она вернула ему удостоверение и улыбнулась.

— Спасибо, сержант. Сожалею, что побеспокоил вас.

— Хотите, вас отвезут к полковнику, сэр? Вы очень ему нужны.

— Лучше уж прогуляюсь. А полковник подождёт, он явился на службу слишком рано.

Райан повернулся и пошёл обратно, оставив позади недоумевающую девушку-сержанта, которая пыталась понять, насколько важен этот человек, если заставляет самого командира базы сидеть у входа в отель «Кэннон». Райану понадобилось несколько минут, чтобы вернуться к отелю; ощущение пространства все ещё не оставило его, несмотря на незнакомое окружение и смену шести часовых поясов.

— Доброе утро, полковник! — Райан перепрыгнул через ограду, отделяющую площадку для стоянки автомобилей.

— Я тут организовал маленький завтрак с сотрудниками аппарата командующего ВВС в Европе. Нам хотелось бы узнать вашу точку зрения на происходящие здесь события.

Джек рассмеялся.

— Просто великолепно! А мне хочется выслушать вашу точку зрения по тому же вопросу. — Он направился к своему номеру, чтобы переодеться. Почему они считают, что я знаю больше их? — подумал Райан. К моменту вылета самолёта он действительно узнал четыре вещи, о которых не подозревал раньше: советские войска, покидавшие территорию того, что раньше было Восточной Германией, были крайне недовольны тем, что им приходилось передислоцироваться в районы, совсем для них неподготовленные и где их никто не ждал. Далее, части бывшей армии ГДР были ещё более недовольны своим вынужденным увольнением, чем думали в Вашингтоне; возможно, у них оказались сочувствующие среди бывших сотрудников распущенной ныне службы безопасности — Штази. Наконец, хотя ровно дюжина членов «Фракции Красной армии» была арестована в Восточной Германии, по крайней мере столько же узнали о предстоящих арестах и исчезли до того, как за ними прибыла германская федеральная полиция. Райану сообщили, что именно этим и объясняется тревога на базе ВВС в Рамштейне.

Правительственный VC-20 «Гольфстрим» взлетел с аэродрома сразу после десяти утра и направился на юг. Бедные террористы, подумал Райан, посвятившие свою жизнь, силы и разум чему-то, что исчезало быстрее, чем германская территория позади. Они похожи на детей, у которых умерла мать. Никаких друзей. Они скрывались в Чехословакии и ГДР, не подозревая о приближающемся распаде обоих коммунистических государств. Где теперь искать им убежище? В России? Там их не примут. В Польше? А это уже совсем смешно. Мир изменился у них под ногами — и скоро изменится ещё раз, задумчиво сказал себе Райан. Их оставшиеся друзья тоже станут свидетелями меняющегося мира. Может быть, станут, поправил он себя. Может быть…

— Привет, Сергей Николаевич, — произнёс Райан, когда гость неделю назад вошёл в его кабинет.

— Здравствуй, Иван Эмметович, — ответил русский, протягивая руку. Райан вспомнил, что последний раз они стояли так близко друг к другу на бетоне Шереметьевского аэродрома в Москве. Тогда у Головко в руке был пистолет. Для каждого из них это был не лучший день, но, как часто бывает, забавно вспоминать, чем все обернулось. Головко, который почти — хотя и неудачно — сумел предотвратить величайшее в советской истории бегство, занимал теперь пост первого заместителя председателя КГБ. Добейся он успеха, вряд ли ему удалось бы подняться столь высоко, но за то, что он так проявил себя — хотя его усилия кончились неудачей, — его заметил президент страны, и карьера стремительно двинулась вверх.

Личный телохранитель Головко расположился в кабинете Нэнси вместе с Джоном Кларком, а самого Головко Райан проводил к себе в кабинет.

— Ничего особенного. — Русский разочарованно обвёл глазами голые стены. Только посреди одной Райан повесил довольно приличную картину, взятую в федеральном хранилище, и над вешалкой был прикреплён, разумеется, совсем не обязательный для государственного учреждения фотопортрет президента Фаулера.

— Зато у меня прекрасный вид из окна — не то что у тебя. Скажи, статуя Железного Феликса все ещё стоит посреди площади?

— Пока стоит. — Головко улыбнулся. — Насколько я понял, твой директор куда-то срочно уехал?

— Да, президент решил, что ему нужно безотлагательно с ним посоветоваться.

— По какому вопросу? — На лице Головко появилась лукавая улыбка.

— Представления не имею, — пожал плечами Райан и тоже улыбнулся. По многим вопросам, подумал он.

— Мы оба оказались в нелёгком положении, правда?

Новый председатель КГБ тоже не был профессиональным разведчиком — по сути дела это не было чем-то необычным. Очень часто на посту председателя этой организации, пользующейся такой мрачной славой, появлялся партийный функционер, однако партия тоже уходила в прошлое, и Нармонов выбрал для этой должности учёного, специалиста по информатике. Предполагалось, что он вдохнёт новую жизнь в главное шпионское агентство страны, сделает его более эффективным. Райан знал, что сейчас на столе Головко в его московском кабинете стоит персональный компьютер фирмы «Ай-би-эм».

— Сергей, я всегда говорил, что, если в мире восторжествует здравый смысл, у меня не станет работы. Посмотри, что происходит вокруг нас. Хочешь кофе?

— С удовольствием, Джек.

Через несколько минут гость удовлетворённо заметил, что кофе весьма хорош.

— Нэнси готовит его каждое утро. Итак, чем могу тебе помочь?

— Мне часто приходится слышать такой вопрос, но впервые в подобном заведении. — Из груди русского вырвался гулкий смешок. — Боже мой, Джек, тебе не кажется, что нынче происходит нечто похожее на наркотический сон?

— Нет, не кажется. Недавно я порезался во время бритья и не проснулся.

Головко пробормотал что-то по-русски, но Райан не разобрал слов. Впрочем, это не имело значения — переводчики доложат ему, когда примутся за обработку звукозаписи.

— Мне поручено отчитываться перед нашим парламентом о деятельности комитета. Твой директор благожелательно отнёсся к нашей просьбе о совете.

— Что ты, Сергей Николаевич, никаких проблем, — не мог удержаться Райан. — Я готов знакомиться со всей информацией КГБ и буду счастлив дать совет относительно того, что докладывать парламенту и от чего воздержаться.

— Спасибо, Джек, но председатель может не понять нас.

Покончив с шутками, они перешли к делу.

— Мы рассчитываем на принцип «услуга за услугу», — заметил Райан. Переговоры начались.

— И какая услуга вам требуется?

— Информация о террористах, которых вы раньше поддерживали.

— Мы не можем пойти на это, — покачал головой русский.

— Но почему?

— Ни одна разведывательная организация не может предать доверившихся ей людей и функционировать дальше.

— Вот как? Тогда скажи это Кастро во время очередной встречи, — заметил Райан.

— Ты набираешься опыта, Джек.

— Спасибо, Сергей. Моё правительство весьма благодарно вашему президенту за его недавнее заявление относительно терроризма. Черт побери, мне нравится Нармонов как человек, и ты знаешь это. Сейчас мы изменяем мир, дружище, перестраиваем его. Давай избавимся ещё от нескольких неприятных проблем. Ты ведь сам был против того, чтобы твоё государство поддерживало террористов.

— Почему ты сделал такой вывод? — спросил первый заместитель председателя КГБ.

— Сергей, ты — профессиональный разведчик. Трудно представить, чтобы ты одобрял действия неуправляемых преступников. Я, разумеется, придерживаюсь такой же точки зрения, хотя в моём случае большое значение имеет личное отношение к ним.

Райан откинулся на спинку кресла, и его лицо приняло холодное выражение. Он никогда не забудет Шина Миллера и других членов Армии освобождения Ольстера, которые совершили две серьёзные попытки убить Джека Райана и его семью. Всего три недели назад, после нескольких лет юридических манёвров, трех обращений в Верховный суд, после демонстраций и требований, чтобы губернатор Мэриленда и президент Соединённых Штатов помиловали преступников, Миллер и его сообщники один за другим вошли в газовую камеру в Балтиморе и через полчаса были вынесены оттуда — мёртвыми. И пусть Бог сжалится над их душами, подумал Райан. Если у Него отсутствует отвращение к убийцам. Теперь одна глава в его жизни закрылась навсегда.

— А этот недавний инцидент?..

— С индейцами? Только подтверждает мою точку зрения. Эти «революционеры» торговали наркотиками ради денег. Эти люди, которых вы финансировали, обратятся против вас самих. Пройдёт несколько лет, и у вас будет с ними куда больше неприятностей, чем когда-то у нас. — Это было совершенно точно, и оба понимали справедливость слов Райана. Комбинация терроризма с торговлей наркотиками вызывала все большую озабоченность русских. Свободное предпринимательство быстро развивалось в преступном мире России, что беспокоило как Райана, так и Головко.

— Итак, каким будет твой ответ? Головко задумался.

— Я поговорю с председателем. Он согласится.

— Помнишь, что я сказал в Москве два года назад? Зачем для ведения переговоров дипломаты, когда есть настоящие люди, способные сами решить все проблемы?

— Я ожидал цитату из Киплинга или что-то не менее поэтичное, — сухо заметил русский. — Так каковы же ваши отношения с конгрессом?

— Если говорить коротко — рассказывай правду, — усмехнулся Райан.

— Неужели мне понадобилось пролететь одиннадцать тысяч километров, чтобы услышать подобное объяснение?

— Выбери в своём парламенте нескольких человек, которым ты доверяешь, которые не разгласят полученную от тебя информацию и которым сам парламент доверяет и считает совершенно честными (вот это будет действительно трудно), и посвящай их во все, что, по твоему мнению, им следует знать. Тебе придётся установить правила поля…

— Правила поля?

— Это — бейсбольный термин, Сергей. Он означает, что к каждому игровому полю применяется специфический набор правил.

Глаза Головко сверкнули.

— Понимаю. Это — полезное выражение.

— Далее — каждый из них должен признать незыблемость правил и никогда не нарушать их. — Райан замолчал. Он заметил, что говорит назидательным тоном, а это было несправедливо по отношению к коллеге по профессии.

Головко нахмурился. Именно это будет самым трудным — никогда, ни при каких условиях не нарушать правила. Деятельность разведчика редко бывает чёткой и определённой, а конспирация была одной из составляющих русской души.

— У нас все прошло успешно, — добавил Райан. Действительно ли успешно? — подумал он. Сергей знает, правда это или нет… пожалуй, ему известно кое-что, недоступное для меня. Он мог бы сказать мне, есть ли у нас утечка закрытой информации в конгрессе после разоблачения Петера Гендерсона… Однако он знает и то, что мы сумели проникнуть во многие операции КГБ, несмотря на маниакальную страсть русских к абсолютной секретности. Да и они сами открыто признали это — утечка сотрудников КГБ на Запад подорвала десятки тщательно задуманных и великолепно подготовленных операций против Америки и других демократических государств. В России, как и в США, секретность была необходима не только для достижения успеха, но и для того, чтобы скрыть неудачу.

— В конце концов, главное — доверие, — добавил Райан после короткого молчания. — Члены вашего парламента — патриоты. Если им не нравится родина, почему они согласились мириться со всеми недостатками общественной жизни? У нас то же самое.

— Жажда власти, — тут же отозвался Головко.

— Нет, не у тех, с кем ты установишь хорошие отношения, не у самых умных. Разумеется, найдётся несколько идиотов. В нашем конгрессе есть такие. Дуракам не угрожает опасность исчезновения как вида, их не надо заносить в «Красную книгу». Но всегда есть немало таких, кто понимает, что власть, которую приносит с собой правительственная служба, — всего лишь иллюзия. А вот долг перед нацией — всегда более весом. Нет, Сергей, в основном ты будешь иметь дело с такими же умными и честными людьми, как ты сам.

Головко кивнул в знак того, что понимает мнение коллеги-профессионала. Как он заметил несколько минут назад, Райан действительно приобрёл опыт. Головко задумался над тем, что они с Райаном больше не противники. Соперники — пожалуй, но не противники. Теперь между ними установились отношения более прочные, чем чисто профессиональные.

Райан доброжелательно посмотрел на своего гостя, внутренне улыбнувшись тому, что сумел удивить его; В голове у него промелькнула мысль: вот было бы хорошо, если бы Головко выбрал для этих целей из числа парламентариев Олега Кирилловича Кадышева, проходящего в картотеке ЦРУ под кодовым именем «Спинакер». Кадышев, известный средствам массовой информации как один из самых блестящих ораторов и членов парламента — этой ещё окончательно не оформившейся законодательной организации, пытающейся утвердиться и построить новое государство, — с общепризнанной репутацией умного, честного и порядочного человека, был на самом деле одним из лучших агентов ЦРУ, завербованным несколько лет назад Мэри Пэт Фоули. Игра продолжается, подумал Райан. Правила изменились. Мир тоже изменился. Но игра продолжается и, наверно, будет продолжаться всегда. При этой мысли Райан со смутным сожалением понял, что это правда. Но, черт побери, Америка всегда шпионила за Израилем — это называлось «следить за происходящим» и никогда — «проводить операцию». Бдительные конгрессмены на Капитолийском холме тут же позаботились бы о том, чтобы такая новость просочилась в прессу. Да, Сергей, тебе придётся познакомиться с массой новых вещей!

Наступило время ленча. Райан прошёл со своим гостем в столовую для руководящего состава ЦРУ, и Головко пришёл к выводу, что там кормят лучше, чем в КГБ, чему Райан с трудом поверил. Русский также узнал, что с ним хотят встретиться высшие руководители ЦРУ. Начальники отделов и их заместители выстроились в ряд, пожимали Головко руку и фотографировались с ним. Наконец, прежде чем Головко спустился к своему автомобилю в специальном лифте, была сделана групповая фотография. А затем специалисты из научно-технического отдела вместе с сотрудниками отдела безопасности обшарили каждый дюйм каждого коридора и каждой комнаты, в которых побывали Головко и его телохранитель. Ничего не обнаружив, они проделали всю работу заново. И ещё раз. И ещё, пока не пришли к заключению, что Головко не воспользовался возможностью выкинуть какой-нибудь фокус. Один из сотрудников научно-технического отдела с горечью заметил, что жить в этом мире становится все скучнее.

Вспомнив это замечание, Райан улыбнулся. События развивались с поразительной быстротой. Он устроился в кресле и застегнул ремень безопасности. Его VC-20 приближался к Альпам, и воздух там мог оказаться неспокойным.

— Желаете газету, сэр? — послышался голос, на этот раз женский. Стюардесса оказалась прелестной, к тому же замужней и беременной. Райан почувствовал неловкость от того, что его обслуживает беременный сержант ВВС.

— Что у вас?

— «Интернэшнл геральд трибьюн».

— Давайте! — Райан взял газету — и открыл рот от удивления. Фотография оказалась на первой странице. Какой-то кретин переправил её в газету. Вот они все — Головко, Райан, директора научно-технического, оперативного, разведывательного отделов, отдела кадров и архива — увлечённо обедают. Ни один из американцев не скрывался от репортёров, и их лица были известны, но всё-таки…

— Не слишком удачная фотография, сэр, — улыбнулась женщина-сержант. Райан тоже засмеялся.

— Когда ждёте пополнения, сержант?

— Ещё пять месяцев, сэр.

— Ну что ж, надеюсь, ваш ребёнок будет жить в гораздо лучшем мире, чем тот, в котором оказались мы с вами. А сейчас присядьте и отдохните. Я ещё не достиг такой степени эмансипации, чтобы за мной ухаживала беременная женщина.

Газета «Интернэшнл геральд трибьюн» представляет собой совместное детище «Нью-Йорк таймc» и «Вашингтон пост». Это единственная газета в Европе, позволяющая путешествующим американцам следить за матчами любимых команд и самыми интересными комиксами, что позволило ей увеличить тираж и проникнуть в те страны, которые раньше входили в Восточный блок. Теперь в бывшие коммунистические страны хлынул поток американских бизнесменов и туристов, а вслед за ними попала и газета, удовлетворяющая их интересы. Местные жители тоже покупают её — как средство улучшить своё знание английского языка, а также как источник информации о событиях, которые происходят в Америке, что представляет собой предмет острого любопытства для тех, кто хочет брать пример со страны, с детства являвшейся для них объектом ненависти. К тому же отличный источник информации — лучший из всех, что были раньше доступны в этих странах. Газету начали покупать так активно, что американская дирекция приняла меры, направленные на расширение круга читателей.

Одним из таких читателей был Гюнтер Бок. Он жил в Софии, столице Болгарии, после того как несколько месяцев назад в изрядной спешке покинул Германию — её восточную часть, получив предупреждение от бывшего приятеля из Штази. Дело в том, что Бок вместе со своей женой Петрой был руководителем подразделения банды Баадер-Майнхоф, а после разгрома этой группировки западногерманской полицией перешёл во «Фракцию Красной армии». Два ареста, произведённых федеральной полицией, спугнули его, и Бок вместе со своей семьёй успел скрыться в Чехословакии, а потом переехал в ГДР, где и жил спокойно жизнью полупенсионера. У него были новые документы на другое имя, хорошая работа — он никогда там не показывался, но его служебные бумаги находились в полном порядке — in Ordnung. Он считал себя в безопасности. Ни он, ни Петра не сумели предугадать начала народного восстания, которое свергло правительство Германской Демократической Республики, но решили, что переживут эти перемены под прикрытием анонимности. Они не сумели предугадать также и штурма штаб-квартиры секретной службы госбезопасности ГДР — Штази, во время которого были уничтожены буквально миллионы документов. Однако очень много документов осталось. Среди тех, кто штурмовал Штази, было немало агентов Бундеснахрихтендинст — Западногерманского разведывательного управления, — которые находились в первых рядах и точно знали, какие комнаты им нужно громить. Прошло несколько дней, и люди из «Фракции Красной армии» начали таинственно исчезать. Сначала этим исчезновениям не придавали значения. Телефонная сеть в ГДР была настолько ветхой, что позвонить друг другу всегда казалось непросто, и по очевидным причинам бывшие сотрудники ФКА старались не жить рядом. Но когда ещё одна семейная пара не явилась на заранее назначенный обед, Гюнтер и Петра заподозрили неладное. Было, однако, слишком поздно. Пока муж поспешно готовился к тому, чтобы увезти семью за границу, пятеро вооружённых до зубов коммандос выбили тонкую дверь квартиры Баков в Восточном Берлине. В квартире они обнаружили Петру, ухаживающую за одной из своих дочерей-близняшек, однако не проявили чувства сострадания при виде такой трогательной сцены. Всякое доброе чувство исчезало при воспоминании о том, что Петра убила трех западногерманских граждан, причём с исключительной жестокостью. Сейчас Петра находилась в тюрьме строгого режима, отбывая пожизненное заключение в стране, где этот термин означал, что преступник может покинуть тюрьму только в гробу — или не покинуть совсем. Двойняшек удочерила семья капитана полиции в Мюнхене.

Как странно, думал Гюнтер, что это причиняет ему такую боль. В конце концов, он — революционер, участвовал в заговорах и убивал ради достижения блистающей вдали цели. Просто абсурдно испытывать такую ярость из-за попавшей в тюрьму жены… и утраты своих детей. Но у девочек были глаза и нос Петры, и они улыбались, завидев его. Гюнтер знал, что их не будут учить ненависти к нему. Девочкам даже не скажут, кем были он и Петра. Он посвятил свою жизнь делу, намного более значительному и величественному, чем простое телесное существование. Он и его коллеги приняли сознательное и обоснованное решение построить новый, более справедливый мир для простого народа и всё-таки… всё-таки они с Петрой решили, тоже сознательно и обдуманно, принести в этот мир детей, которые узнают о том, на какие жертвы шли их родители, станут новым поколением Боков, пожнут плоды героических усилий своих родителей. И вот теперь Гюнтера охватила ярость из-за, того, что этому не суждено сбыться.

Но ещё хуже было его замешательство. Он не мог примириться с происшедшим. Всё это было Unmoglich, Unglaublich[3]. Народ, простой народ ГДР восстал подобно самим революционерам, отбросил в сторону своё почти совершенное социалистическое государство и решил вместо этого смешаться с эксплуататорским чудовищем, созданным империалистическими государствами. Их соблазнили автомобили «мерседес» и электронные аппараты «Блаупункт» и… и что ещё? Гюнтер Бок совершенно искренне не мог понять этого. Несмотря на природный интеллект, он не в силах был связать происшедшие события таким образом, чтобы они образовали какую-то чёткую систему. Чтобы народ его страны, испытав на себе «научный социализм», решил, что эта общественная система нежизнеспособна и никогда не будет таковой, — подобный прыжок воображения был для Гюнтера невозможным. Он посвятил марксизму слишком значительную часть своей жизни, чтобы прийти к его отрицанию. В конце концов, если забыть о марксизме, кто он такой? Всего лишь преступник, обыкновенный убийца. Один лишь героический революционный облик выделял его деятельность из ряда уголовных деяний, ставил Гюнтера Бока выше бандитов. Однако теперь его революционные подвиги оказались небрежно отброшенными в сторону теми, кому он их посвятил. Понять такое было выше его сил. Unmoglich.

Что-то несправедливое заключалось в том, что сразу происходило столько невозможных событий. Когда Гюнтер раскрыл газету, купленную им в семи кварталах от квартиры двадцать минут назад, его внимание привлекла фотография на первой странице — именно к этому и стремился редактор.

ЦРУ ПРИНИМАЕТ ПОЧЁТНОГО ГОСТЯ ИЗ КГБ — гласила надпись под фотографией.

— Was ist das denn fur Quatsch?[4] — недоуменно пробормотал Гюнтер. «Произошло ещё одно невероятное событие за невероятно короткое время. Центральное разведывательное управление принимало у себя первого заместителя председателя КГБ для обмена мнениями по „вопросам, интересующим обе стороны“, — так начиналась статья. „Две самые крупные разведывательные империи в мире приняли решение, как сообщили нам из хорошо информированных источников, обмениваться данными по ряду вопросов, включая международный терроризм и торговлю наркотиками. ЦРУ и КГБ установят более тесные отношения…“

Бок отложил газету и посмотрел в окно. Он знал, что такое быть предметом охоты. Это чувство знакомо всем революционерам. Он сам выбрал такой путь, выбрал вместе с Петрой и всеми своими друзьями. Перед ними виднелась ясная цель. Они противопоставят свою ловкость и мастерство ловкости и мастерству врагов. Силы света против сил мрака и реакции. Разумеется, силам света приходится убегать и скрываться, но это было второстепенной проблемой. Рано или поздно положение изменится — когда простые люди увидят свет истины и встанут на сторону революционеров. Правда, возникла маленькая проблема. Простые люди сделали иной выбор и решили присоединиться к врагам революции. А международное сообщество террористов столкнулось с трудноразрешимой проблемой — стало резко сокращаться количество тёмных мест, где могли укрыться силы света.

Гюнтер Бок выбрал Болгарию по двум причинам. Из всех стран бывшего Восточного блока эта страна была самой отсталой и потому сумела осуществить переход от коммунистического правления наиболее упорядоченным способом. Более того, во главе Болгарии по-прежнему стояли коммунисты, хотя и прикрывшись другими названиями, и страна все ещё оставалась безопасной — или по крайней мере нейтральной. Болгарский разведывательный аппарат, из которого когда-то черпали наёмных убийц руководители КГБ, пришедшие к выводу, что не стоит пачкать собственные руки, продолжал находиться под управлением прежних друзей. Друзей… подумал Гюнтер. Однако болгары по-прежнему находились в рабской зависимости от русских повелителей — теперь уже скорее коллег, — и если КГБ действительно решил сотрудничать с ЦРУ… Количество надёжных убежищ сократилось ещё на порядок.

Гюнтеру Боку следовало испугаться при известии о возросшей для него опасности. Однако вместо этого лицо его покраснело от ярости и сердце учащённо забилось. Будучи революционером, он часто хвалился, что весь мир обращён против него, но всякий раз, говоря это, внутренне был убеждён, что на самом деле положение иное. И вот его похвальба стала действительностью. Правда, ему всё ещё были известны места, где его примут и укроют. Но сколько таких мест? Когда его преданные друзья и товарищи по борьбе почувствуют перемены в мире и изменят свою позицию? Советский Союз предал мировой социализм, и следом за ним — немцы, поляки, чехи, венгры, румыны. Кто станет следующим?

Неужели они не понимают, что это ловушка? Да-да, настоящая ловушка, хитроумный заговор контрреволюционных сил. Ложь. Народы этих стран отказываются от того, что могло стать — должно было стать — идеальным общественным порядком, свободой от нищеты, строем упорядоченной эффективности, справедливости и равенства.

Неужели всё это было ложью? Неужели это могло быть ужасной ошибкой? Значит, он и Петра убивали этих трусливых эксплуататоров напрасно?

Но ведь это не имеет значения, не так ли? Не для Гюнтера Бока и не в настоящий момент. Скоро по его следам снова кинутся ищейки. Ещё одно безопасное место вот-вот превратится в охотничий заповедник. Если болгары все ещё делятся секретами с русскими, если у русских есть несколько надёжных агентов с правом доступа к соответствующим документам, не исключено, что его адрес и новое имя уже посланы в Вашингтон, откуда информация сразу поступит в штаб-квартиру БНД. Тогда через неделю он окажется в камере рядом с Петрой.

Петра, с её каштановыми волосами и смеющимися голубыми глазами. Женщина, смелость которой не уступает смелости любого мужчины. Такая холодная к врагам и такая поразительно мягкая со своими друзьями. Какой прекрасной матерью стала она для Эрики и Урсулы, как образцово выполняла все порученные ей задания. Преданная бывшими друзьями, посаженная в клетку подобно дикому зверю. Мать, у которой украли детей. Его любимая Петра, товарищ, возлюбленная, жена, она верила в торжество их общего дела. И вот теперь его гонят ещё дальше от неё. Неужели он не придумает способа изменить положение?

Сначала, однако, нужно скрыться. Бок отложил газету и навёл порядок на кухне, затем уложил чемодан и вышел из квартиры. Лифт опять не работал. Он спустился с четвёртого этажа по лестнице, вышел на улицу и сел в трамвай. Ещё через полтора часа Гюнтер оказался в аэропорту. У него был дипломатический паспорт. В общем-то в чемодане, изготовленном в России, под матерчатой обивкой тщательно спрятано шесть паспортов. Будучи аккуратным человеком, Гюнтер Бок не оставлял ничего на волю случая, так что три паспорта имели номера подлинных паспортов других болгарских дипломатов: это обстоятельство было неизвестно Министерству иностранных дел, в архивах которого хранились соответствующие материалы. Это обеспечивало ему свободный доступ к самому важному союзнику международных террористов — воздушному транспорту. Ещё до обеда его самолёт развернулся на бетонной дорожке аэропорта и взлетел, направляясь на юг.

Самолёт Райана приземлился на военном аэродроме недалеко от Рима перед самым полуднем по местному времени. По случайному совпадению он коснулся посадочной дорожки сразу вслед за другим VC-20B 89-го транспортного авиакрыла ВВС США, который всего несколько минут назад прибыл из Москвы. На поле аэродрома стоял чёрный лимузин, ожидающий оба самолёта.

Когда Райан спустился по трапу, его приветствовал заместитель Государственного секретаря Скотт Адлер. На лице дипломата играла лукавая улыбка.

— Ну? — спросил Райан, стараясь перекричать шум аэропорта.

— Они согласны.

— Черт побери, — сказал Райан, пожимая руку Адлеру. — Сколько ещё чудес можно ожидать в этом году?

— Сколько тебе надо? — усмехнулся Адлер. Он был профессиональным дипломатом и прошёл все ступени русского отдела Государственного департамента. Он свободно говорил по-русски, отлично разбирался в политике — как прошлой, так и настоящей, а главное — понимал советских лучше всех в правительственных кругах, в том числе и русских.

— Знаешь, что было для меня самым трудным?

— Привыкать к тому, что теперь вместо «нет» слышишь «да»?

— Вот именно. Понимаешь, пропадает всякий интерес. Вообще дипломатия становится скучной, когда обе стороны проявляют здравый смысл.

— Ну что ж, то, что нам предстоит, точно окажется новым — и для тебя и для меня, — заметил Джек. Он обернулся и посмотрел на «свой» самолёт, который готовили к срочному вылету. До конца поездки они с Адлером будут путешествовать вместе.

Чёрный лимузин тронулся с места и устремился к центру Рима. Как всегда, их сопровождала многочисленная охрана. «Красные бригады», почти уничтоженные несколько лет назад, снова взялись за дело; но даже если бы ситуация была спокойной, охрана была бы не менее серьёзной — итальянцы оберегали важных гостей с особым тщанием. Рядом с шофёром на переднем сиденье сидел охранник с автоматом «Беретта» наготове. Впереди чёрного лимузина ехали два автомобиля с вооружённой охраной и ещё два — позади. Расчищали дорогу, ехали по бокам и замыкали стремительно летящий вперёд кортеж столько мотоциклов, что их хватило бы для организации мотогонок. Машины мчались по древним улицам Рима с такой скоростью, что Джек пришёл к выводу — полёты в самолёте куда безопаснее. У него создалось впечатление, будто каждый итальянец, едва сев за руль автомобиля, считал себя участником гонок на первенство мира среди профессионалов. С чувством ностальгии он подумал, насколько безопаснее ездить в ничем не выделяющемся автомобиле с Кларком за рулём, причём всякий раз по другому маршруту. Правда, в его настоящем положении меры безопасности были одновременно церемониальными. Разумеется, было ещё одно соображение…

— Если они хотят, чтобы с нами ничего не случилось, было бы куда лучше провезти нас тихо и незаметно, — пробормотал Райан.

— Успокойся, Джек. Всякий раз, когда я приезжаю сюда, повторяется одно и то же. Ты здесь впервые?

— Да. Первый раз в Риме. Жаль, что никогда раньше мне не удавалось побывать здесь — а ведь всегда хотелось. Понимаешь… история и тому подобное.

— Действительно, этого здесь сколько угодно, — согласился Адлер. — Думаешь, мы сумеем кое-что добавить?

Райан повернулся и взглянул на спутника. Ему не приходило в голову, что приближается новая эпоха в истории мира — причём поворот может оказаться опасным.

— У меня другая работа, Скотт.

— Ты знаешь, что случится, если мы добьёмся успеха.

— Откровенно говоря, я не задумывался над этим.

— Напрасно. Хорошие поступки не остаются безнаказанными.

— Ты имеешь в виду госсекретаря Талбота?..

— Нет, что ты. Мой босс здесь ни при чём.

Райан посмотрел вперёд и увидел, как грузовик поспешно свернул на обочину. Полицейский, ехавший на мотоцикле на самом краю кортежа, не свернул в сторону даже на миллиметр.

— Я занимаюсь этим не ради награды. Просто мне пришла в голову хорошая мысль, вот и все. А сейчас всего лишь веду подготовительную работу.

Адлер недоуменно покачал головой, но промолчал. Боже мой, подумал он, как же ты сумел удержаться на службе в правительстве так долго?

Полосатые мундиры швейцарских гвардейцев были изготовлены по эскизам Микеланджело. Подобно красным мундирам британской гвардии, они представляли собой анахронизм давно ушедших времён, когда солдат одевали в яркую форму, чтобы их было легче отличать от противника. А сейчас полосатые мундиры швейцарских гвардейцев, подобно красным у их британских коллег, больше рассчитаны на привлечение туристов, чем для каких-либо практических целей. Как сами гвардейцы, так и их вооружение выглядят столь эксцентрично. Стражники Ватикана держат в руках алебарды — пугающие на вид топоры с длинными ручками, первоначально предназначенные для того, чтобы сражаться с конными рыцарями, закованными в латы. Нередко цель — сбросить рыцаря с коня — достигалась тем, что ужасные раны получали не рыцари, а кони; животным трудно обороняться от вооружённых воинов, а война — дело сугубо практическое. Рыцарь в тяжёлых латах, оказавшийся на земле, уже не мог сопротивляться, и его умерщвляли с такой же лёгкостью, как чистят омаров, — ничуть не испытывая чувства сожаления. Многие почему-то считают средневековое оружие романтическим, придумал Райан, но в его предназначении ничего романтического не было. Современная винтовка пробивает дыры в телах своих жертв, тогда как средневековые мечи и алебарды рассекали их на части. И те и другие — орудия убийства, правда, убитых винтовочными пулями легче хоронить.

Швейцарские гвардейцы, впрочем, имели на вооружении и автоматы, изготовленные фирмой «СИГ». Далеко не все охранники Ватикана носят мундиры эпохи Возрождения, а после покушения на папу Иоанна Павла II многие из гвардейцев получили дополнительную подготовку по применению самого современного оружия, причём незаметно и не привлекая внимания, потому что владение оружием не соответствует тому образу Ватикана, который стремятся создать у своей паствы сами священники. Интересно, подумал Райан, какова позиция Ватикана относительно применения смертоносного оружия и доволен ли начальник охраны теми правилами, что требуют от него высшие сановники католической церкви, не понимающие серьёзность опасности и необходимость решительных действий. И всё-таки охрана делает все, что от неё зависит в пределах навязанных ограничений, ворча между собой и выражая свою точку зрения в удобное время, как все, кто отвечает за безопасность других.

Их встретил епископ, ирландец по имени Шеймус О'Тул, его рыжие волосы дико не соответствовали цвету рясы. Райан вышел из лимузина первым и потому сразу столкнулся с проблемой — следует ли ему целовать перстень на руке О'Тула или нет? Он вспомнил, что не встречал настоящего епископа со дня своей конфирмации — а это случилось много лет назад, когда он учился в шестом классе балтиморской школы. Епископ, однако, сразу решил проблему, стиснув руку Райана своей медвежьей лапой.

— Подумать только, мир полон ирландцев! — широко улыбнулся он.

— Кому-то нужно поддерживать в нём порядок, святой отец.

— Ну конечно, конечно! — Затем О'Тул пожал руку Адлера. Скотт был евреем и не собирался целовать чьи-либо перстни.

— Прошу следовать за мной, джентльмены.

Епископ О'Тул провёл их внутрь здания, история которого легко заполнила бы три тома научных исследований плюс иллюстрированный путеводитель, посвящённый искусству и архитектуре. Джек все же заметил два металлодетектора, через которые они прошли на третьем этаже. Детекторы были столь искусно замаскированы внутри дверных коробок, что сделали бы честь Леонардо да Винчи. Ничуть не хуже, чем в Белом доме, решил Райан. Действительно, заметил он, далеко не все швейцарские гвардейцы носят полосатые мундиры — несколько мужчин, прогуливающихся по залам и одетых в штатское, были слишком молодыми и подтянутыми для священников, но общее впечатление было чем-то средним между старинным музеем и монастырём. Служащие — священники и монахи — носили сутаны, а монахини, которых было тоже немало, были одеты в строгое монашеское платье, а не в полугражданскую одежду, как их сестры в Америке. Райана и Адлера попросили подождать в приёмной — Джек решил, что это сделали для того, чтобы предоставить им ещё одну возможность полюбоваться окружением, а не ради протокола. На противоположной стене висела мадонна кисти Тициана. Райан с восхищением смотрел на неё, пока епископ О'Тул пошёл сообщить о прибытии высокопоставленных гостей.

— Интересно, — пробормотал Райан, — неужели ему никогда не приходило в голову написать картину поменьше?

Адлер улыбнулся.

— Зато он умел схватывать выражение лица и ощущение мгновения, правда? Ну, ты готов?

— Да, — кивнул Райан. Он чувствовал, как его охватывала странная уверенность.

— Джентльмены! — О'Тул распахнул двери. — Прошу вас. — Они прошли через ещё одну приёмную. В ней были два стола для секретарей — оба пустовали — и впереди двустворчатые двери высотой, как показалось Райану, футов в четырнадцать.

Кабинет кардинала Джиованни Д'Антонио можно было бы использовать в Америке для балов или государственных приёмов. Потолок его был украшен фресками, стены обиты голубым шёлком, а древний паркет из драгоценных пород дерева устилали ковры, каждый из которых был достаточен для средней гостиной. Мебель, изготовленная по крайней мере пару столетий назад, была, по-видимому, самым поздним приобретением: парчовая ткань туго обтягивала подушки диванов и кресел на резных позолоченных ножках. По серебряному кофейному сервизу на столике они поняли, куда им следует сесть.

Кардинал встал и направился к посетителям, улыбаясь, словно король несколько веков назад при встрече с любимым министром. Д'Антонио был мужчиной невысокого роста и, судя по тому, что весил фунтов на сорок больше, чем следовало, обожал вкусно поесть. В кабинете пахло табаком, и Райан понял, что кардинал курит. Ему следовало бы давно расстаться с этой привычкой, потому что возраст кардинала стремительно приближался к семидесяти. Старое морщинистое лицо смотрело на Райана с достоинством, свойственным простым людям. У Д'Антонио, сына сицилийского рыбака, были лукавые карие глаза, говорящие о прямоте и искренности, от которых он не сумел полностью избавиться за пятьдесят лет служения церкви. Райан ознакомился с биографией кардинала и легко представлял себе, как тот вытаскивает сети рядом с отцом много лет назад. Вдобавок простота являлась полезным прикрытием для дипломата, которым и был старик — несмотря на высокий сан кардинала. Подобно многим представителям Ватикана, Д'Антонио блестяще владел несколькими языками и на протяжении тридцати лет успешно выполнял свои обязанности. Невозможность прибегать к вооружённой силе для перестройки мира стала всего лишь дополнительным импульсом к совершенствованию хитрости и поистине невероятной изворотливости. На жаргоне разведчика Д'Антонио был агентом высшего класса, чувствующим себя как дома в самой разной обстановке, всегда готовым выслушать собеседника или дать полезный совет. Стоит ли говорить, что сначала он повернулся к Адлеру.

— Так приятно опять встретиться с вами, Скотт.

— Обоюдное чувство, ваше преосвященство. — Адлер пожал протянутую руку и улыбнулся вежливой, улыбкой дипломата.

— А вы, должно быть, доктор Райан. Мы так много слышали о вас.

— Спасибо за доброе слово, ваше преосвященство.

— Садитесь, будьте так любезны. — Кардинал сделал знак в сторону кушетки такой изысканной красоты, что Райан опустился на неё с душевным трепетом. — Кофе?

— С удовольствием, ваше преосвященство, — ответил Адлер за себя и за Райана. Епископ О'Тул налил кофе, затем сел и приготовил блокнот. — Мы очень благодарны за то, что вам удалось так быстро найти время для беседы.

— Глупости. — Не без изумления Райан увидел, что кардинал сунул руку под сутану и достал портсигар. Крошечная гильотинка, на вид серебряная, но сделанная, по-видимому, из нержавеющей стали, отсекла кончик сигары, и Д'Антонио поднёс к ней пламя золотой зажигалки. Он даже не извинился за то, что земные наслаждения не чужды высшим сановникам Ватикана. Не исключено, кардинал сделал вид, что отбрасывает свой высокий сан, дабы гости чувствовали себя свободно в этом роскошном кабинете. Впрочем, подумал Райан, Д'Антонио, наверно, просто лучше думал с сигарой в руке — как и Бисмарк.

— Вы знакомы с основными пунктами нашего предложения? — начал Адлер.

— Si. Должен заметить, что мне оно кажется очень интересным. Разумеется, вы знаете, что святой отец высказывал нечто подобное несколько лет назад.

Райан с удивлением посмотрел на кардинала. Он не знал этого.

— Когда я впервые услышал об этой идее, то составил доклад, в котором подчеркнул её достоинства, — заметил Адлер. — Слабой стороной является неспособность обеспечить безопасность, однако теперь, после войны в Персидском заливе и поражения Ирака, у нас появилась такая возможность. Кроме того, вы понимаете, разумеется, что наше предложение не совсем…

— Мы согласны с вашим предложением, — прервал его Д'Антонио, по-королевски махнув рукой с дымящейся сигарой. — Неужели возможна иная позиция?

— Именно это, ваше преосвященство, мы и хотели услышать. — Адлер взял со стола чашку кофе. — У вас нет никаких замечаний?

— Вы увидите, какую гибкость мы готовы проявить, пока между активными участниками процесса сохраняется добрая воля. Если все стороны находятся в равном положении, мы согласны с этим предложением полностью и безоговорочно. — Старые выцветшие глаза сверкнули. — Но вы уверены, что можете гарантировать равенство для всех сторон?

— Мы уверены в этом, — серьёзно ответил Адлер.

— И мне так кажется — в противном случае все мы всего лишь шарлатаны. Как отнесётся к этому Советский Союз?

— Они не станут вмешиваться. Более того, мы рассчитываем на их поддержку. Впрочем, с теми трудностями, которые они испытывают…

— Да, вы правы. Они только выиграют от стабилизации обстановки в регионе, от расширения рынков и укрепления доброй воли в мире.

Поразительно, думал Райан. Просто невероятно, как обыденно восприняли люди изменения в мире. Словно их ожидали. Но это не так. Они были внезапными для всех. Если бы кто-то предсказал нечто похожее десять лет назад, его сочли бы ненормальным.

— Совершенно верно. — Заместитель государственного секретаря поставил чашку на стол. — Теперь, что касается сообщения… Ещё один широкий взмах сигарой.

— Разумеется, вы хотите, чтобы выступил святой отец.

— Вы читаете мои мысли, — заметил Адлер.

— Просто я ещё не выжил из ума, — ответил кардинал. — Как вы относитесь к тому, чтобы что-то просочилось в прессе?

— Нам бы не хотелось этого.

— Для нас это просто, но у вас? Кто посвящён в эти события?

— Очень немногие, — впервые открыл рот Райан. — И пока все идёт хорошо.

— Но на следующем этапе? — Д'Антонио не был посвящён в то, каким будет следующий этап, хотя это было очевидно.

— Могут возникнуть затруднения, — осторожно заметил Райан. — Посмотрим, как будут развиваться события.

— Мы со святым отцом будем молиться за успех этого предприятия.

— Может быть, на этот раз ваши молитвы возымеют действие, — сказал Адлер.

Ещё через пятьдесят минут VC-20B взлетел с аэродрома и начал набирать высоту, затем повернул на юго-восток, пересекая Италию на пути к очередному месту назначения.

— Бог мой, как стремительно развиваются события, — заметил Райан, когда погас сигнал, предупреждающий о необходимости застегнуть ремни и воздержаться от курения. Свой ремень он, разумеется, не расстёгивал. Адлер закурил сигарету и выдохнул дым в сторону иллюминатора.

— Джек, в делах такого рода нужно или делать все как можно быстрее — или дело срывается. — Он повернулся к Райану, и на его лице появилась улыбка. — Такое случается редко, но всё-таки случается.

Стюард — на этот раз мужчина — подошёл к ним и вручил распечатку документов, только что принятых телефаксом самолёта.

— Что это? — недовольно заметил Райан. — Что такое?

Не все жители Вашингтона имеют время читать газеты — по крайней мере не все газеты. Для сотрудников правительственных агентств, которым нужно следить за тем, что пишет пресса, готовится краткое изложение наиболее интересных статей в виде бюллетеня, рассчитанного на внутреннее потребление и называющегося «Ранняя птичка». Утренние выпуски всех основных американских газет доставляются в Вашингтон первыми же рейсами авиакомпаний, и ещё до рассвета их просматривают и извлекают ту информацию, которая имеет отношение к правительству. Такие материалы вырезают, снимают ксерокопии и рассылают в тысячи организаций, где сотрудники повторяют этот процесс и выбирают те статьи, что представляют особый интерес для их руководителей. Подобный процесс особенно сложен в Белом доме, сотрудники которого по роду своей работы интересуются всем.

Доктор Элизабет Эллиот занимала должность специального помощника президента по национальной безопасности. Её непосредственным начальником был доктор Чарлз Олден, чья должность именовалась точно так же, но без приставки «специальный». Элизабет, или Лиз, которую называли также Э.Э., была одета в модное полотняное платье. Современная мода требовала, чтобы одежда женщин, занимающихся своей карьерой, была скорее женственной, чем мужеподобной. Объяснялось это тем, что, поскольку даже самые тупые мужчины были способны отличить себя от женщин, не требовалось скрывать правду. А правда заключалась в том, что доктор Эллиот была привлекательной женщиной и любила одеваться так, чтобы подчеркнуть это ещё больше. Высокая — пять футов и восемь дюймов — со стройной фигурой, сохранившейся в результате длительного рабочего дня и скудной пищи, она воспринимала как оскорбление должность, при которой ей приходилось подчиняться доктору Олдену. К тому же Чарли Олден был выпускником Йельского университета. Элизабет же до самого последнего времени занимала пост профессора политических наук в Беннингтоне, и сознание того, что Йельский университет считался более престижным, вызывало у неё негодование.

В настоящее время работа в Белом доме была легче, чем у их предшественников всего несколько лет назад — по крайней мере в сфере национальной безопасности. Президент Фаулер не требовал, чтобы с самого утра его информировали по этим вопросам. Ситуация в мире стала намного спокойнее, чем раньше, и президенту основное внимание приходилось уделять внутриполитическим вопросам. Информацию по положению в стране можно было получить из утренних телевизионных новостей — Фаулер так и делал, наблюдая одновременно за экранами двух и более телевизоров. Это некогда приводило в ярость его жену и ставило в тупик помощников. В результате доктор Олден приезжал в Белый дом только часов в восемь или даже чуть позже, получал необходимую информацию и после этого, в половине десятого, докладывал президенту. Фаулер не любил выслушивать информацию от сотрудников ЦРУ. Таким образом, Элизабет была вынуждена приезжать в Белый дом сразу после шести утра, знакомиться с депешами, читать поступившую информацию, выслушивать дежурных офицеров ЦРУ (ей они тоже не нравились), а также их коллег из Госдепа и Министерства обороны. Ей также приходилось просматривать «Раннюю птичку» и помечать наиболее интересные места для босса, почтенного доктора Чарлза Олдена.

Подумать только, возмущалась она, приходится выполнять обязанности самой рядовой секретарши с куриными мозгами!

По её мнению, Олден был человеком, полным противоречий. Либерал, преследующий жёсткую линию, бабник, отстаивающий права женщин, добрый и отзывчивый мужчина, получающий, по-видимому, удовольствие от того, что может распоряжаться ею. Элизабет не принимала во внимание его достоинств: Олден был, вне всякого сомнения, проницательным наблюдателем, обладающим поразительным даром предвидения, автором двенадцати книг, каждая из которых являлась содержательной и заглядывала далеко вперёд. Все это не имело значения. Он занимал должность, предназначенную для неё. Ещё в то время, когда Фаулер был всего лишь кандидатом без особых шансов на успех в президентской гонке, ей обещали пост помощника по национальной безопасности. Компромисс, в результате которого Олден оказался в своём кабинете в Западном крыле Белого дома, а она — в подвале, был всего лишь одним из многих политических манёвров, которыми пользуются политики, чтобы нарушить данное ими слово и затем наспех извиниться. Вице-президент поставил условием назначение своего сторонника на пост помощника по национальной безопасности — и добился своего. В результате один из его людей оказался в кабинете на главном этаже, а Лиз посадили в эту самую престижную из темниц. В качестве благодарности вице-президент стал одним из видных членов команды Фаулера и приложил массу усилий во время предвыборной компании, что, по мнению многих, и склонило чашу весов в пользу президента. Вице-президент сумел убедить Калифорнию голосовать за Фаулера, а без Калифорнии Дж. Роберт Фаулер все ещё занимал бы пост губернатора Огайо. И теперь Элизабет сидела в крошечном кабинете размером двенадцать на пятнадцать футов в подвале Белого дома, исполняя обязанности то ли секретаря, то ли помощника этого проклятого йельца, который раз в месяц выступал по телевидению и водил дружбу с главами государств, тогда как она была чем-то вроде его фрейлины.

Настроение у доктора Элизабет Эллиот этим утром было обычным, то есть отвратительным, и любой из сотрудников Белого дома с готовностью подтвердил бы это. Она встала и направилась в кафетерий Белого дома за очередной чашкой кофе. От крепкого кофе её настроение делалось только хуже — она почувствовала это и заставила себя улыбнуться. Такой улыбки никогда не видели охранники, которые проверяли у неё пропуск каждое утро при входе в западные ворота. Ну и что? В конце концов это всего лишь полицейские, а полицейские не вызывали у неё никакой симпатии. В кафетерии сотрудников аппарата Белого дома обслуживали стюарды из Военно-морского флота, единственным достоинством которых было то, что большинство из них принадлежали к национальным меньшинствам, главным образом филиппинцам. Элизабет считала это позорным пережитком того периода, когда Америка была колониальной державой и эксплуатировала другие страны. Секретарши и другой обслуживающий персонал работали в Белом доме, как правило, в течение длительного времени и к политике не имели никакого отношения. Влиянием в Белом доме пользовались те, кто занимался политикой, поэтому все то очарование, которое удавалось мобилизовать Элизабет, она сохраняла для них. Агенты секретной службы наблюдали за её передвижениями с таким же — если не меньшим — интересом, какое уделили бы собаке президента. Впрочем, собаки у президента не было. Как агенты, так и обслуживающий персонал, обеспечивающий бесперебойное функционирование Белого дома, равнодушно следили за тем, как приезжают сюда люди, имеющие о себе такое высокое мнение. Они смотрели на Элизабет Эллиот как на очередную выскочку, вознесённую к вершине власти волной политических амбиций, понимая, что рано или поздно все эти временщики уедут, а они, профессионалы, знающие и любящие своё дело, останутся и будут исполнять обязанности в соответствии с принятыми обязательствами. Кастовая система Белого дома существовала уже очень долго, и каждая прослойка смотрела на другую свысока.

Элизабет вернулась к своему столу, поставила чашку и потянулась. Вращающееся кресло было удобным — вообще здесь уделялось немалое внимание комфорту и удобству персонала, намного большее, чем в Беннингтоне, — однако бесконечные недели, когда приходилось рано вставать и работать допоздна, сказывались на её самочувствии, отнюдь не улучшая характер. Элизабет не раз давала себе слово, что займётся физическими упражнениями, как это делала раньше. По крайней мере будет совершать прогулки. Многие сотрудники пользовались частью обеденного перерыва, чтобы прогуляться по улице. Более энергичные совершали пробежки. Некоторые девушки из обслуживающего персонала, особенно молодые и одинокие, делали пробежки вместе с военными, работавшими в Белом доме. По-видимому, их привлекали короткая стрижка и упрощённое мышление, свойственные профессии военных. Но у Элизабет Эллиот для этого не оставалось времени, поэтому она ограничивалась тем, что потягивалась всем телом и лишь затем опускалась в кресло, бормоча ругательства себе под нос. Декан одного из факультетов самого престижного американского колледжа для женщин — и вот ей приходится исполнять обязанности секретарши какого-то проклятого йельца! Однако ворчание не слишком помогает, и она вернулась к работе.

Элизабет просмотрела уже половину бюллетеня и открыла новую страницу, держа наготове жёлтый фломастер, которым помечала особо интересные места. Статьи в «Ранней птичке» были расположены неровно, что вызывало раздражение у специального помощника, привыкшей к аккуратности и патологически не выносившей беспорядка. Страница начиналась с маленькой заметки из «Хартфордского вестника». Заголовок гласил: «ИСК О ПРИЗНАНИИ ОТЦОВСТВА ОЛДЕНА». Чашка кофе, которую Элизабет взяла со стола, замерла, так и не коснувшись её губ. Что?

«На этой неделе мисс Марша Блюм обратилась в суд Нью-Хейвена с исковым заявлением, в котором утверждает, что отцом её недавно родившейся дочери является профессор Чарлз В. Олден, бывший декан факультета политологии Йельского университета, занимающий в настоящее время должность советника президента Фаулера по национальной безопасности. Утверждая, что на протяжении двух лет она сожительствовала с доктором Олденом, мисс Блюм, готовящаяся к защите докторской диссертации по истории России, добивается от Олдена уплаты алиментов…»

— Похотливый старый козёл, — пробормотала Элизабет. Сомневаться в этом не приходилось. Эта мысль пронеслась у неё в голове, подобно ослепительной вспышке молнии. Конечно, Олден не сможет оспаривать этого. Любовные похождения Олдена уже были предметом насмешливых заметок в «Вашингтон пост». Чарли не пропускал ни одной юбки — или брюк — и вообще любой одежды, внутри которой находилась женщина.

Марша Блюм… Еврейка? Похоже. Этот идиот трахал одну из своих аспиранток. Устроил ей ребёнка. Интересно, почему она не сделала аборт? Готова побиться об заклад, что эта Блюм быстро ему надоела, он бросил её, а та настолько разозлилась…

Боже мой, но ведь сегодня Олден вылетает в Саудовскую Аравию…

Нельзя этого допустить…

Вот кретин. Даже не предупредил о возможном скандале, не сказал ни единого слова. Да, конечно, в противном случае мне стало бы известно. Подобные тайны остаются секретами до тех пор, пока их не упоминают в сортире. А что если ему самому не было известно об этом? Может быть, эта Блюм разозлилась на него до такой степени, что?.. На лице Элизабет появилась ядовитая усмешка. Вполне могла.

Эллиот подняла трубку телефона… и задумалась. Звонить президенту в спальню — нарушение всяких правил. Особенно если из случившегося ты получаешь прямую выгоду.

С другой стороны…

Что скажет вице-президент? В конце концов, Олден — его креатура. Но вице-президент в высшей степени нетерпим в вопросах морали. Разве он не предупреждал Олдена, чтобы тот не увлекался охотой за юбками? Точно, предупреждал, три месяца назад. Итак, Чарли совершил худший политический грех — его поймали за руку. Впрочем, даже не за руку, а за другую часть тела. Элизабет хихикнула. Трахать одну из аспиранток! Ну и дурак! А теперь он советует президенту, как лучше руководить государством. Элизабет с трудом удержалась от хохота.

Насколько велик политический ущерб для администрации Фаулера?

Феминистки прямо-таки озвереют. Они не обратят никакого внимания на глупость этой самой Блюм, не пожелавшей избавиться от нежеланного — нежеланного ли? — ребёнка. В конце концов, стоит ли говорить об этом? Она сделала выбор — и точка. Для сторонниц феминистского движения всё было до смешного просто: какой-то кобель воспользовался слабостью одной из сестёр, а сейчас занимает одну из высших должностей в администрации президента, который на словах поддерживает женщин.

Сторонники запрещения абортов тоже выразят негодование… и, может быть, ещё яростнее. Совсем недавно им удалось добиться кое-чего разумного — по мнению Элизабет, их успех был поистине удивительным. Двое весьма консервативных сенаторов предложили законопроект, который принудит «незаконных отцов» оплачивать воспитание своих детей. Этим неандертальцам наконец-то пришло в голову, что после запрещения абортов кому-то придётся взять на себя расходы по содержанию незаконнорождённых детей. Более того, эта компания увлеклась морализмом и крыла администрацию Фаулера за массу других промахов. Для этих чокнутых консерваторов Олден окажется ещё одним безответственным развратником, белым — что ещё лучше — и входящим в правительство, которое они ненавидели.

Элизабет обдумывала различные аспекты проблемы ещё несколько минут, стараясь быть беспристрастной, пытаясь встать на место Олдена. Как он поступит? Будет отрицать, что это его ребёнок? Генетическое тестирование сразу опровергнет его отрицания, да и вряд ли Олден решится на такое. Если он признает ребёнка своим… совершенно очевидно, что он не сможет жениться на девушке (в статье указывался её возраст — всего двадцать четыре года). Уплата алиментов будет означать признание отцовства, а это грубейшее нарушение академических традиций, отношений между профессором и аспиранткой. Действительно, не принято, чтобы профессор спал со своей ученицей. То, что это случалось сплошь и рядом, не имело отношения к делу. В университетских кругах действовало то же правило, что и среди политиков, — главное, чтобы тебя не поймали. То, над чем можно было посмеяться, рассказывая анекдоты в преподавательской среде, становилось позором в глазах широкой общественности.

Итак, Чарли уходит, и момент для этого…

Элизабет решительно набрала номер телефона в спальне президента.

— Прошу к телефону президента. Это доктор Эллиот. Наступила тишина — агент Секретной службы спрашивает у президента, возьмёт ли он трубку. Боже мой, внезапно подумала Элизабет, только бы я не застала его в сортире! Но сейчас было уже поздно беспокоиться об этом.

Рука убрана с микрофона трубки, и Элизабет услышала жужжание электрической бритвы президента, потом его хриплый голос:

— Что случилось, Элизабет?

— Господин президент, у нас тут небольшая проблема и мне кажется, что вам следует ознакомиться с ней немедленно.

— Прямо сейчас?

— Да, сэр. Она может оказаться потенциально опасной для администрации. Надо вызвать и Арни.

— Это не связано с предложением, которое…

— Нет господин президент. Нечто совершенно иное. Мне не до шуток. Эта проблема может перерасти в нечто крайне серьёзное.

— Ну хорошо, поднимайтесь ко мне через пять минут. Надеюсь, я успею почистить зубы. — Образец президентского юмора.

— Через пять минут, сэр.

Послышались гудки. Элизабет медленно положила трубку. Через пять минут. Она рассчитывала на более продолжительное время. Элизабет достала из стола косметичку и поспешила в ближайший туалет. Быстрый взгляд в зеркало… нет, сначала нужно избавиться от последствий утреннего кофе. Лёгкая боль в желудке подсказала ей, что неплохо проглотить таблетку, снижающую кислотность. Приняв необходимые меры, Элизабет взглянула на лицо и волосы. Сойдёт, решила она. Надо только подновить макияж на щеках…

Элизабет Эллиот, доктор философских наук, вернулась, с трудом переставляя негнущиеся ноги, в свой кабинет. Ей потребовалось ещё тридцать секунд, чтобы восстановить самообладание. Затем она взяла со стола «Раннюю птичку» и направилась к лифту. Кабина была уже наготове, и двери открыты. Внутри стоял агент Секретной службы, приветливо улыбающийся этой высокомерной суке только потому, что он был неисправимо вежлив, даже по отношению к таким людям, как Э.Э.

— Куда?

На лице Элизабет появилась очаровательная улыбка.

— На президентский этаж, — сказала она удивлённому агенту.

Глава 5

Перемены и охранники

Райан расположился в апартаментах посольства США, отведённых для особо важных гостей, ожидая, когда передвинутся стрелки часов. Он заменил доктора Олдена, который должен был нанести визит в Эр-Рияд, но, поскольку предстояла встреча с принцем, а принцы не любят менять время своих аудиенций, Райану пришлось сидеть и ждать, глядя на часы, того момента, когда самолёт с Олденом на борту мог бы приземлиться в аэропорту. Через три часа Райан устал от телевизора, транслирующего программы со спутника, и решил прогуляться в сопровождении телохранителя, который старался казаться незаметным. В любом другом случае Райан воспользовался бы услугами телохранителя в качестве гида, но только не сегодня. Сейчас ему хотелось не думать ни о чём серьёзном. Это был его первый визит в Израиль, и Райан предпочёл остаться наедине со своими собственными впечатлениями, думая о том, что увидел на экране телевизора.

На улицах Тель-Авива было жарко — но ещё жарче, разумеется, будет там, куда он скоро отправится. По улицам спешили толпы — люди делали покупки или занимались бизнесом. Здесь и там виднелись полицейские. Их было много, хотя и не больше, чем в других странах. Удивляло появление гражданских лиц с автоматами «Узи» — это возвращались с очередного занятия резервисты израильской армии. Подобное зрелище потрясло бы американцев, выступающих против оружия в руках лиц, не принадлежащих к армии или полиции (или, наоборот, согрело бы сердца тех, кто поддерживал право владения оружием). Райан решил, что появление на улицах вооружённых граждан резко сокращает уровень преступности в стране. Он знал, что количество обычных преступлений в Израиле крайне невелико. Однако число взрывов бомб, подложенных террористами, и Других малоприятных акций не сокращалось. Более того, положение неуклонно ухудшалось. Впрочем, в этом не было ничего нового.

Святая земля, подумал он, священная для христиан, мусульман и евреев. История сурово обошлась с ней — издавна она находилась на перекрёстке дорог между Европой и Африкой, с одной стороны (Римская, Греческая и Египетская империи), и Азией — с другой (вавилоняне, ассирийцы и персы); а одним из непреложных фактов военной истории является то, что перекрёстки дорог постоянно оспариваются одной из враждующих сторон. Возникновение христианства и семь веков спустя рождение ислама не оказали значительного влияния на ход событий, хотя и несколько перераспределили силы, а также придали большее религиозное значение перекрёсткам, переходившим из рук в руки на протяжении уже трех тысячелетий. И войны стали от этого только ожесточённее.

Сейчас просто думать об этом с циничной усмешкой. Первый крестовый поход, который начался в 1096 году, — впрочем, Райан не был полностью уверен в дате — был вызван главным образом излишком людей. Рыцари и аристократы отличались страстностью, и в результате у них рождалось больше потомков, чем могли прокормить замки, имения и соборы. Сын аристократа не мог, разумеется, заниматься землепашеством подобно рядовому крестьянину, и тем из них, кто уцелел от болезней детства, приходилось искать занятие. Так что, когда папа Урбан II призвал христиан освободить гроб Господень от власти неверных, для них появилась возможность начать агрессивную войну для завоевания земель, важных для их религии, и одновременно заполучить и владения крестьян, а также занять важные торговые пути на Восток, облагая пошлиной купцов. Какая из целей выдвигалась на первое место, зависело от каждого конкретного случая, но все они имели немалое значение. Интересно, подумал Джек, сколько разных ног прошло по булыжникам этих улиц и каким образом они примирили свои личные, коммерческие и политические устремления с мнимо религиозной целью. Несомненно, то же самое относилось и к мусульманам, поскольку в течение трехсот лет, прошедших после смерти Мухаммеда, ряды правоверных, несомненно, пополнились массой корыстных лиц подобно тому, как случилось у христиан. Между двумя враждующими сторонами оказались евреи — те из них, кто не был изгнан римлянами, или те, кто успел вернуться обратно. Можно предположить, что в начале второго тысячелетия христиане относились к евреям более жестоко; это менялось с тех пор, и не раз.

Как кость, бессмертная кость, из-за которой дерутся бесконечные стаи голодных собак.

Однако причиной, из-за которой кость оставалась на месте и привлекала к себе собак — столетие за столетием, была история, которую олицетворяла эта земля. Здесь родились и жили десятки исторических лиц, включая Сына Божьего, в которого верила католическая душа Райана. Далеко превосходя значение географического положения этой земли, важность узкого моста между континентами и культурами, существовали мысли, идеалы и надежды, жившие в сознании людей, каким-то образом воплотившись в песках и камнях этого поразительно непривлекательного клочка земли, который любить-то могли только скорпионы. По мнению Джека, в мире существовало пять великих религий и всего лишь три из них вышли за пределы места своего рождения. Эти три религии возникли на расстоянии нескольких миль от города, по улице которого он сейчас шёл.

Таким образом, именно здесь, конечно, велись войны.

Подобное богохульство потрясало. Тут родилось единобожие, не правда ли? Начиная с евреев, оно было развито христианами и затем мусульманами, но возникла-то вера в единого Бога здесь и ни в каком другом месте. Евреи — название «израильтяне» казалось ему слишком странным — защищали свою веру на протяжении тысячелетий с упрямой свирепостью, продолжая существовать, несмотря на все нападки анимистов и язычников, и выдержав затем самое суровое испытание от рук тех, религии которых развились на представлениях, созданных ими. Такое казалось несправедливым — что говорить, оно и было несправедливым, — однако религиозные войны были самыми варварскими. Если люди вставали на защиту самого Бога, они могли поступать, как считали нужным. Ведь их противники в таких войнах выступали против Бога, а это было ужасно и отвратительно. Оспаривать власть самой высшей Власти — ну что ж, в этом случае каждый солдат считал себя карающим мечом Господа. Ничто не сдерживало воинов. Кары, направленные против врагов-грешников, были заранее и полностью оправданы. Насилие, убийство, грабёж — все самые гнусные человеческие преступления становились чем-то более значительным, чем просто справедливым, превращались в обязанность, святое Дело, вершителям которого отпускались все грехи. Им не то что платили за совершаемые ими ужасные поступки, не то чтобы они грешили из любви к греху — нет, им внушали, что им простится буквально все, ибо Господь на их стороне. Даже в могилу их сопровождало искупление. В Англии рыцари, принимавшие участие в крестовых походах, находили покой под плитами с изображением воина, у которого были скрещены ноги — знак священного крестоносца, — чтобы во все века было известно, что они защищали гроб Господень, орошая свой меч кровью детей, убивая всех, кто попадался им на глаза, насилуя и грабя, похищая все то, что не было надёжно закреплено в земле. И это относилось ко всем. Евреи были в основном жертвами, но и они не упускали случая взмахнуть мечом, потому что все люди похожи друг на друга в своих достоинствах и пороках.

Уж не иначе мерзавцы получали огромное удовольствие от всего этого, мрачно подумал Джек, следя за тем, как полицейский разбирается с транспортным происшествием на оживлённом перекрёстке. Но ведь и тогда жили по-настоящему добрые, честные люди. Как поступали они? О чём думали? Интересно, что думал о происходящем сам Бог?

Но Райан не был священником, раввином или имамом. Он был заместителем директора ЦРУ и находился здесь, исполняя долг перед своей страной, собирая и передавая полученную информацию. Райан огляделся по сторонам и выкинул из головы историю.

Люди вокруг были одеты легко, чтобы противостоять томительной жаре, и толкотня на улицах напоминала ему Манхэттен. У многих на плече висели портативные радиоприёмники. Райан прошёл мимо ресторана со столиками, стоящими прямо на тротуаре, и увидел не менее десятка человек, слушавших новости, которые передавались каждый час. Джек улыбнулся. Они так похожи на него! Когда он ехал в машине, радиоприёмник был постоянно настроен на волну станции, непрерывно передающей новости. Глаза прохожих всё время двигались, осматривая происходящее вокруг. Ощущение насторожённости было таким, что Райану понадобилось несколько секунд, чтобы понять его. Подобно глазам его телохранителя — всё время смотрят по сторонам в поисках опасности. Ну что ж, у них есть оправдание. Трагедия на Храмовой горе вызвала вспышку насилия, но такой вспышки ждали: Райана ничуть не удивило, что те, на кого он смотрел, не сумели осознать, что более серьёзная угроза таится в отсутствии насилия. Израиль страдал близорукостью, которую было нетрудно понять. Его жители, окружённые странами, стремящимися стереть Израиль с лица земли, возвели паранойю до уровня искусства, а национальная безопасность превратилась в навязчивую идею. Спустя тысячу девятьсот лет после Масады и изгнания евреев из родной страны они вернулись обратно, на священные для них земли, спасаясь от порабощения и геноцида, и в результате… навлекли на себя то же самое. Разница заключалась лишь в одном — теперь меч был в их руках и, они знали, как пользоваться им. Однако и это вело в тупик. Войны должны заканчиваться миром, но их войны не заканчивались совсем. Они прекращались, прерывались — и не более. Мир для Израиля оставался всего лишь передышкой, необходимой для того, чтобы похоронить павших и подготовить новое поколение бойцов. Евреи сумели избежать почти полного уничтожения от рук христиан, положившись на свою способность одержать верх над мусульманскими народами, которые тут же выразили готовность закончить то, что начал Гитлер. И Бог думал, наверно, о том же, как и во времена крестовых походов. К сожалению, пересекать море посуху и останавливать движение солнца на небе возможно лишь в Ветхом завете. Теперь люди сами должны были решать свои проблемы. Однако далеко не всегда они занимались тем, чем надлежало. Когда Томас Мор написал свою «Утопию», где нарисовал государство, граждане которого вели высоконравственный образ жизни, он дал книге и государству одно и то же название. «Утопия» переводится как «место, которого нет». Джек покачал головой и повернул за угол ещё на одну улицу, вдоль которой выстроились оштукатуренные, выкрашенные в белое здания.

— Здравствуйте, доктор Райан.

Стоящий перед ним мужчина был пожилым — за пятьдесят — ниже Джека и коренастее. С бородой, аккуратно подстриженной, но припорошенной сединой, он скорее походил на кого-то из военачальников ассирийской армии Тиглатпаласара, чем на еврея. Меч или булава выглядели бы вполне уместно у него в руке. Если бы не улыбка на его лице, Райану захотелось бы иметь рядом с собой Джона Кларка.

— Привет, Ави. Ну и встреча!

Генерал Авраам Бен-Иаков занимал должность заместителя директора Моссада — израильского управления внешней разведки и был, таким образом, коллегой Райана. До 1968 года он служил в армии, где занимался специальными операциями в десантных войсках. Затем его способности оказались слишком заметными даже для войск специального назначения, и Рафи Эйтан добился перевода Ави в Моссад. Их дороги — Иакова и Райана — не однажды пересекались за последние годы, но всякий раз в Вашингтоне. Райан уважал Бен-Иакова как превосходного разведчика. Он не знал, что думает о нём его израильский коллега. Генерал Бен-Иаков умело скрывал свои чувства и мысли.

— Что нового в Вашингтоне, Джек?

— Все, что мне известно, я видел по каналу Си-эн-эн в посольстве. Пока ничего официального, и даже если бы я и знал что-нибудь, ты знаком с правилами лучше меня. Нельзя ли где-нибудь перекусить, Ави?

Райан не сомневался, что встреча была заранее подготовлена. Через две минуты, пройдя сто ярдов, они расположились в задней комнате семейного ресторанчика, где их надёжно прикрывали телохранители. Бен-Иаков попросил принести две бутылки «Хайнекена».

— Tуда, куда ты направляешься, пива не купишь.

— Дешёвый фокус, Ави, очень дешёвый, — упрекнул его Райан, отпив из бутылки.

— Насколько мне известно, ты летишь вместо Олдена в Эр-Рияд.

— Каким образом человек вроде меня сможет где-нибудь заменить доктора Олдена?

— Ты начнёшь там переговоры в то же самое время, как и Адлер с нами. Нас очень интересует, о чём пойдёт речь.

— В этом случае остаётся всего лишь немного подождать.

— Даже никакого намёка — от одного профессионала другому?

— Особенно это касается профессионалов, Ави. — Джек снова поднёс бутылку к губам и жадно глотнул холодного пива. Он уже обратил внимание на то, что меню ресторана было на иврите. — Придётся заказывать тебе, Ави… — Подумать только, какой идиот! Меня дурачили и раньше, но ещё никогда до такой степени, подумал Райан.

— Олден. — Это не было вопросом. — Мы с ним одного возраста. Уж ему-то следует знать, что опытные женщины не только более надёжны, но и не нуждаются в обучении. — Терминология Ави звучала профессионально даже при обсуждении интимных вопросов.

— Он мог бы уделить больше внимания своей жене.

Бен-Иаков ухмыльнулся.

— Я вечно забываю, что ты — католик.

— Дело не в этом, Ави. Какому сумасшедшему требуется больше одной женщины в жизни? — спросил Райан с каменным лицом.

— Ему конец. Такова оценка нашего посольства.

Но что это значит? — подумал израильтянин.

— Возможно. Однако никто не спрашивал моего мнения. А я испытываю глубокое уважение к нему. Он даёт президенту хорошие советы. Прислушивается к нашей точке зрения и в тех случаях, когда не согласен с Управлением, обычно ссылается на разумную причину. Шесть месяцев назад он указал мне на мой собственный промах. У него блестящий ум. Но ему не следовало развлекаться таким образом… Однако мы все не без недостатков. И всё-таки потерять работу из-за того, что не сумел сохранить штаны застёгнутыми…

Причём все это в такой момент, подумал Райан в приступе негодования.

— Таких людей нельзя держать на правительственной службе, Джек. Они слишком лёгкая добыча для шантажистов.

— Русские перестали заниматься медовыми ловушками… а ведь девушка оказалась еврейкой, Ави, не так ли? Уж не твоих ли рук дело?

— Доктор Райан! Неужели вы считаете меня способным на подобное? — Умей медведь смеяться, его смех весьма походил бы на похохатывание Ави Бен-Иакова.

— Ты прав, Ави. Это не твоя операция — ведь Олдена не пытались шантажировать. — Райан произнёс эту фразу особенно чётко. Глаза генерала сузились.

— Мы не имели никакого отношения к делу Олдена. Ты считаешь нас сумасшедшими? Теперь его место займёт доктор Эллиот!

Райан впервые подумал об этом. Проклятье…

— Да-да, доктор Эллиот — твой друг и наш тоже, — подчеркнул Ави.

— Скажи, Ави, за последние двадцать лет тебе часто приходилось не соглашаться с мнением своих министров?

— Ни разу, разумеется.

Райан фыркнул и осушил бутылку.

— Ты тут что-то говорил по поводу отношений между профессионалами?

— Мы делаем одно дело. Иногда нам везёт и к нашему мнению прислушиваются.

— И нередко в этих случаях ошибаемся мы…

Генерал Бен-Иаков не сводил пристального взгляда с Райана. Да, он приобретает опыт и становится все более зрелым. Ави действительно испытывал глубокое уважение к Райану — и как к человеку, и как к профессионалу, однако личные симпатии почти не играют роли в профессии разведчика. Происходило нечто крайне важное. Скотт Адлер побывал в Москве. Оба — Адлер и Райан — нанесли визит кардиналу Д'Антонио в Ватикане. Первоначально планировалось, что Райан останется с Адлером в Тель-Авиве и поможет ему во время переговоров с израильским Министерством иностранных дел, но поразительный промах Олдена изменил все.

Ави Бен-Иаков был блестяще информированным человеком даже для офицера разведки. На вопрос, является ли Израиль самым надёжным союзником Соединённых Штатов на Ближнем Востоке, Райан дал двусмысленный ответ. Такое можно ожидать от историка, решил Ави. Какой бы ни была позиция Райана, большинство американцев считали Израиль своим верным другом, и в результате израильтяне получали больше информации о том, что происходит внутри американского правительства, чем любая другая страна, — даже больше англичан, связанных с американскими разведывательными службами официальным соглашением.

Эти источники сообщили офицерам разведки Бен-Иакова, что причиной происходящего является Райан. В это было трудно поверить. Джек был очень умён и почти не уступал, например, Олдену, но Райан сам чётко определил свою роль — он слуга, а не хозяин, занимается осуществлением политики, а не её формированием. Вдобавок американский президент не испытывал к Райану особо тёплых чувств и даже не скрывал этого от своих ближайших помощников. Ходили слухи, будто Элизабет Эллиот ненавидит его. Причиной было что-то, происшедшее во время выборов: резкое слово или воображаемая обида. Ну что ж, высшие чины правительства отличались повышенной чувствительностью, это известно. Не то что мы с Райаном, подумал генерал Бен-Иаков. Как он, так и Райан не раз смотрели смерти в глаза, и это, возможно, связывало их. Им не нужно было придерживаться одинаковой точки зрения по всем вопросам. Они уважали друг друга.

Москва, Рим, Тель-Авив, Эр-Рияд. Что это может значить?

Скотт Адлер был верным помощником государственного секретаря Талбота, искусным профессиональным дипломатом. Но Талбот исключительно умён. Может быть, президент Фаулер сам по себе и не отличался особенным блеском, но он подобрал великолепных министров и советников. За исключением Эллиот, напомнил себе Ави. Талбот использовал своего заместителя Адлера для самой важной подготовительной работы, и когда сам Талбот вступал в переговоры, Адлер всегда находился рядом.

Разумеется, самым поразительным было то, что ни один из осведомителей Моссада не мог сообщить о происходящем ничего конкретного. «Что-то важное на Ближнем Востоке. Что — неизвестно… Я слышал, что Джек Райан из ЦРУ как-то с этим связан…» Вот и все.

Такое могло вывести из себя, но Ави привык к этому. Разведка являлась игрой, в которой тебе никогда не открывают все карты. Его брат был детским врачом и сталкивался с аналогичными проблемами. Больной ребёнок редко говорит о том, что с ним. Конечно, брат может задавать вопросы, делать анализы, прощупывать…

— Джек, мне нужно что-то сказать своим начальникам, — произнёс генерал Бен-Иаков умоляюще.

— Брось, Ави. — Райан повернулся и сделал знак, чтобы ему принесли ещё бутылку пива. — Лучше расскажи, что там у вас случилось на Храмовой горе?

— Капитан был — как и сейчас — психически ненормальным. В госпитале пришлось постоянно следить за тем, чтобы он не покончил с собой. Незадолго до этого от него ушла жена, он попал под влияние религиозного фанатика и… — Бен-Иаков пожал плечами. — Смотреть на случившееся было ужасно.

— Ты совершенно прав, Ави. Надеюсь, ты понимаешь, в какой политической ситуации вы оказались?

— Джек, мы решали подобные проблемы на протяжении…

— Я так и думал. Ты — опытный разведчик, Ави, но сейчас ты не понимаешь, что происходит. Совсем не понимаешь.

— Тогда просвети меня.

— Я не это имел в виду, и ты знаешь, что я хотел сказать. Происшедшее на Храмовой горе навсегда изменило положение, генерал.

— Изменило в каком смысле?.

— С этим тебе придётся подождать. Я тоже подчиняюсь приказам.

— Твоя страна угрожает нам?

— Угрожает? Этого никогда не случится, Ави. Разве такое возможно? — Райан подумал, что ему нужно быть сдержаннее. Передо мной умный человек, напомнил он себе.

— Вы не имеете права диктовать нам, какую политику выбирать.

Джек с трудом удержался от резкого ответа.

— Ты хочешь выпытать что-то у меня, Ави, но тебе всё-таки придётся подождать. Мне очень жаль, что твои люди в Вашингтоне не сумели ничего выведать, но я просто не имею права.

Бен-Иаков изменил тактику.

— Видишь, Джек, я плачу за твой ленч, а ведь моя страна куда беднее твоей.

Джек рассмеялся, выслушав упрёк, произнесённый так жалобно.

— Да и пиво здесь отличное. К тому же, как ты сам сказал, там, куда я направляюсь, пива не купишь. Если я действительно направляюсь туда, куда ты думаешь…

— Пилот твоего самолёта представил маршрут полёта, как полагается по закону. Я проверил.

— Вот и говори после этого о секретах. — Джек взял из рук официанта новую бутылку «Хайнекена» и улыбнулся ему. — Ави, прошу тебя, потерпи. Неужели ты думаешь, что мы хотим ослабить безопасность твоей страны?

Да! — подумал генерал, но произнести этого вслух он, разумеется, не мог. Он просто промолчал. Но подобный манёвр не обманул Райана, и теперь он изменил ход разговора.

— Я слышал, что ты стал дедушкой.

— Да. Дочь добавила мне седины в бороду. Теперь у неё своя дочь. Её зовут Ли.

— Даю тебе слово, Ави: Ли вырастет в стране, которой ничто не угрожает.

— И кто позаботится об этом? — спросил Бен-Иаков.

— Те же, кто занимались этим и раньше. — Райан поздравил себя за удачно выбранный ответ. Генералу была отчаянно нужна хоть какая-то информация, и Райан сожалел, что это проявилось так очевидно. Ничего не поделаешь, даже лучшие из нас оказываются иногда загнанными в угол, подумал он.

Бен-Иаков напомнил себе, что досье на Райана нуждается в обновлении. К следующей встрече он будет осведомлён о нём куда лучше. Генерал не относился к числу людей, которые любили проигрывать.

Доктор Чарлз Олден сидел у себя в кабинете и смотрел по сторонам. Конечно, время покинуть Белый дом ещё не наступило. Его отставка нанесёт ущерб администрации Фаулера. Само прошение об отставке, уже подписанное, было датировано концом месяца. Но все это лишь для соблюдения приличий. Начиная с сегодняшнего дня от него не требовалось исполнять обязанности. Разумеется, он будет участвовать в совещаниях, читать документы, составлять записки, однако информировать президента придётся Элизабет Эллиот. Президент был вежлив, но, как всегда, холоден. «Мне очень жаль терять тебя, Чарли, очень жаль, особенно сейчас, но я не вижу иного выхода…» Несмотря на переполнявшую его ярость, Олден сумел сдержаться во время разговора в Овальном кабинете. Лишь один Арни ван Дамм проявил достаточно человеческих чувств, чтобы заметить: «Черт побери, Чарли!» Несмотря на испытываемое им недовольство из-за того, что политическая репутация его босса несколько пострадает вследствие случившегося, ван Дамм по крайней мере продемонстрировал сочувствие и какую-то мужскую солидарность. Но не Боб Фаулер, защитник бедных и беспомощных.

Но ещё хуже проявила себя Лиз, эта высокомерная молчаливая сука с таким красноречивым взглядом. Теперь все его заслуги, все успехи, которых ему удалось добиться, будут отнесены на её счёт. Она знала это и уже купалась в лучах славы.

Объявление о его отставке будет сделано завтра утром. Информацию об этом уже передали прессе. Только кем? Эллиот, пожелавшей продемонстрировать своё удовлетворение? Арни ван Даммом, старающимся уменьшить ущерб, понесённый администрацией? Одним из дюжины других?

Переход от власти к забвению происходит в Вашингтоне быстро. Смущённое выражение на лице секретарши. Натянутые улыбки остальных чиновников в Западном крыле Белого дома. Однако забвение наступает только после вспышки гласности, когда объявляют о событии, — подобно ослепительному свету взорвавшейся звезды, закату видного представителя администрации предшествует шум фанфар. Этим занимаются средства массовой информации. Телефонная трубка была снята с аппарата и лежала на столе. Утром, когда он вышел из дома, его ждали два десятка репортёров с камерами и включёнными прожекторами, зная заранее, каким будет ответ ещё до первого вопроса.

А эта глупая стерва! С её коровьими глазами, коровьим выменем и широкими коровьими бёдрами. Но и он хорош — сделать такую глупость! Профессор Чарлз Олден сидел в своём дорогом кресле и смотрел на свой дорогой стол. Его голова разрывалась от боли, которую он отнёс за счёт стресса и ярости. В этом он был прав. Но Олден не заметил, что давление крови у него почти вдвое превысило нормальное. Он также упустил из виду, что в течение последней недели не принимал лекарство, прописанное ему для лечения гипертонии. Подобно типичному профессору, он постоянно забывал о повседневных вещах, и в то же время его блестящий ум справлялся с самыми трудными проблемами.

Вот почему это застало его врасплох. Нестерпимая боль возникла в затылке, в кольце Уиллиса, представляющем собой кольцевой сосуд, снабжающий мозг кровью. Этот сосуд был предназначен природой переносить кровь ко всем участкам головного мозга, являясь запасным на случай закупорки тех сосудов, которые с годами переставали функционировать. Таким образом он нёс огромное количество крови. Двадцать лет повышенного артериального давления, в течение которых Олден принимал прописанное ему лекарство лишь тогда, когда вспоминал о предстоящем медицинском осмотре у своего врача, усугублённые стрессом от гибели карьеры, причём позорной гибели, привели к разрыву кровеносного сосуда в правой стороне головы. То, что раньше было головной болью, превратилось в саму смерть. Олден широко открыл глаза и обхватил руками голову, словно пытаясь удержать её от распада. Но было уже поздно. Разрыв расширялся, и сосуды теряли все больше крови. Это одновременно лишало важные участки головного мозга кислорода, необходимого для его нормального функционирования, и повышало внутричерепное давление до такой степени, что другие клетки мозга, сжатые до предела, отмирали.

Уже парализованный, Олден не терял сознания в течение длительного времени, и его блестящий ум регистрировал происходящее с поразительной чёткостью. Он утратил способность двигаться и знал, что смерть совсем рядом. Я был так близок к цели, думал он, пока умирающий мозг напрягал все силы, чтобы обогнать смерть. Тридцать пять лет — чтобы оказаться здесь. Все эти книги, семинары, молодые талантливые студенты. Лекции, дискуссии, кампании. Сколько усилий — и вот я здесь. Казалось, стоит протянуть руку, и я достигну чего-то значительного, ради чего стоило жить. Боже милосердный! Умереть сейчас, на пороге будущего! Но он понимал, что умирает, что с этим надо смириться. Он надеялся, что его простят. Всё-таки он был не таким уж плохим человеком, верно? Он так старался сделать мир лучше, так отчаянно старался, и вот, когда осталось совсем немного… до чего-то такого важного… Для всех было бы лучше, если бы такое случилось с ним, когда он влезал на эту глупую корову… и ещё лучше, подумал он в последний момент просветления, если бы его преподавательский талант, его интеллект были единственным…

О смерти Олдена узнали так поздно из-за его увольнения и позорной отставки. При обычных условиях секретарша звонила бы ему каждые несколько минут — а сейчас на это ушёл почти час. Она отвечала на все адресованные ему звонки и не подзывала его к телефону. Впрочем, это все равно не имело бы значения, хотя секретарша будет чувствовать себя виноватой на протяжении нескольких недель. Наконец, уже собираясь уходить домой, она решила, что должна предупредить об этом своего бывшего босса. Нажала на кнопку внутренней связи и… не получила ответа. Нахмурившись, она подождала и вызвала Олдена снова. Молчание. Она встала, подошла к двери и постучала. Внутри царила тишина. Тогда секретарша открыла дверь и закричала так громко, что её услышали агенты Секретной службы, дежурившие у дверей Овального кабинета на другом конце здания. Первой прибежала Элен Д'Агустино, одна из личных телохранителей президента, которая прогуливалась по коридору, чтобы размяться — она засиделась.

— Черт побери! — воскликнула она и «Смит-Вессон» мгновенно оказался у неё в руке. Никогда в жизни Элен не приходилось видеть столько крови — она вытекала из правого уха Олдена и накапливалась лужей на поверхности стола. Элен тут же объявила тревогу по своему портативному радиопередатчику. По-видимому, решила она, пуля попала в голову. Её острый взгляд обежал кабинет, следуя за дулом револьвера. Окна целы. Она бросилась вперёд. Да, комната пуста. Что же случилось?

Тут же её левая рука протянулась к сонной артерии, чтобы проверить у Олдена наличие пульса. Разумеется, пульса не было, но в соответствии с правилами она была обязана убедиться в этом. За пределами кабинета все выходы из Белого дома были закрыты, агенты стояли с револьверами наготове, посетители замерли там, где их застала тревога. Группа агентов обшаривала все здание — от чердака до подвала.

— Боже мой! — заметил Пит Коннор, войдя в кабинет Олдена.

— Осмотр закончен, — послышалось в наушниках. — Здание в порядке, ничего не обнаружено. Ястреб в безопасности. — «Ястреб» было кодовым наименованием президента для агентов Секретной службы. В нём проявлялся свойственный им едкий юмор, игра слов как на фамилии президента (Фаулер — птицелов), так и на ироническом несоответствии с проводимой президентом политикой.

— «Скорая» прибудет через две минуты! — сообщение из центра связи. Была вызвана именно «скорая помощь», потому что это быстрее, чем вызов вертолёта.

— Успокойся, Дага, — посоветовал Коннор. — Думаю, у него кровоизлияние в мозг.

— С дороги, быстро с дороги! — Это появился военный врач. Агенты Секретной службы обучены приёмам первой помощи, но в Белом доме всегда есть группа медицинского персонала, и врач сумел прибыть на место происшествия первым, опередив остальных. В руке у него был чемоданчик, который обычно носят врачи, но на этот раз он даже не раскрыл его. На столе было слишком много крови, и на поверхности она начала уже свёртываться. Врач принял решение не прикасаться к телу — не исключено, что Олден пал жертвой преступления, и агенты Секретной службы объяснили ему, как поступать в таких случаях, — кровь вытекла главным образом из правого уха, хотя и из левого показалось несколько капель. Посмертная бледность уже покрыла те части лица, которые были видны. Диагноз был очевиден.

— Он мёртв, умер, по-видимому, примерно час назад. Кровоизлияние в мозг. Удар. Он страдал гипертонией?

— По-моему, да, — ответила агент Д'Агустино после короткого раздумья.

— Понадобится вскрытие, чтобы убедиться в причине смерти, но умер он именно от этого.

Тут же в кабинет Олдена вошёл другой врач, капитан ВМС. Он подтвердил диагноз коллеги.

— Говорит Коннор, передайте «скорой», чтобы не слишком торопились. «Паломник» мёртв, и смерть наступила скорее всего от естественных причин. Повторяю, «Паломник» мёртв, — произнёс старший агент в радиопередатчик.

Посмертное вскрытие установит, конечно, много обстоятельств. Вероятность отравления. Возможное заражение пищи или воды. Однако все это в Белом доме подвергалось непрерывному контролю. Д'Агустино и Коннор обменялись взглядами. Да, Олден страдал от повышенного кровяного давления, и день выдался для него дьявольски тяжёлый. Может быть, самый тяжёлый в жизни.

— Ну, как дела? — Головы присутствующих повернулись в сторону двери. Вошёл «Ястреб», сам президент, окружённый тесным кольцом телохранителей. И доктор Эллиот вслед за ним. Д'Агустино подумала, что теперь им придётся изобрести для неё новое кодовое наименование — может быть, «Гарпия» будет подходящим. Элен не любила стерву. Никто из группы личных телохранителей президента не испытывал к ней тёплых чувств. Но им платили не за то, чтобы они любили её, и если уж говорить откровенно, и не за то, чтобы любили президента.

— Он мёртв, господин президент, — объяснил врач. — Похоже, кровоизлияние в мозг.

Президент выслушал доктора без видимой реакции. Агенты Секретной службы напомнили себе, что он был рядом с женой в течение многих лет, когда она боролась с тяжёлой формой склероза и наконец умерла, пока он всё ещё занимал пост губернатора Огайо. Это, должно быть, притупило в нём человеческие чувства, думали они, надеясь, что дело обстоит именно так. Он научился скрывать эмоции. И действительно, президент покачал головой, по его лицу пробежала гримаса боли. Все. Он отвернулся.

На его месте появилась Лиз Эллиот, посмотревшая через плечо одного из агентов. Элен Д'Агустино внимательно следила за её лицом.

Дага знала, что Эллиот любила макияж, и заметила, как побледнела новый помощник президента по национальной безопасности, несмотря на румяна. Д'Агустино понимала, что картина была действительно ужасной — словно на стол вылили ведро красной краски.

— Боже мой! — прошептала доктор Эллиот.

— С дороги, дайте пройти! — послышался чей-то голос. Это был агент Секретной службы с носилками. Ему пришлось оттолкнуть в сторону Лиз Эллиот. Дага заметила, что доктор Эллиот все ещё не пришла в себя от потрясения; её глаза тупо смотрели перед собой, и лицо оставалось смертельно бледным, поэтому она никак не отреагировала на грубый толчок. Может быть, она считает себя сильной личностью, подумала специальный агент Д'Агустино, однако на самом деле она совсем не такая сильная. При этой мысли Элен почувствовала удовлетворение.

Дрожат колени, верно, Лиз? Элен Д'Агустино, всего месяц назад закончившая академию Секретной службы, вела скрытое наблюдение, когда объект — фальшивомонетчик — заметил её и по какой-то непонятной причине выхватил большой автоматический пистолет. Ему даже удалось выпустить в неё одну пулю. Этим, однако, все и закончилось. Элен заслужила прозвище «Дага» — кинжал — тем, что выстрелила в него из своего «Смит-Вессона» и всадила все три пули вплотную одна к другой на расстоянии тридцати семи футов, подобно тому как привыкла выбивать десятки в картонной мишени на стрельбище. После этого её не преследовали никакие кошмары. Ей даже ничего не снилось. Вот почему Дага была одним из членов команды пистолетчиков Секретной службы, когда они одержали верх над элитой армии, стрелками-коммандос группы «Дельта». Дага обладала железными нервами, а вот Лиз Эллиот не могла с ней сравниться, какой бы высокомерной ни казалась. Смелости не хватает, дамочка? Специальному агенту Элен Д'Агустино в этот момент даже не пришло в голову, что Лиз Эллиот отныне занимает должность главного советника Ястреба по национальной безопасности.

Их встреча была спокойной, первая встреча такого рода на памяти Гюнтера Бока. Никакой неистовой риторики, которую так любят солдаты революции. Его старый товарищ по оружию, Исмаил Куати, обычно пламенный оратор, произносящий речи на пяти языках, сегодня выглядел необычно тихим, заметил Бок. Исчезла его свирепая улыбка. Размашистые жесты, которыми он сопровождал разговор, стали более сдержанными, и Бок подумал, что Куати чувствует себя, по-видимому, не слишком хорошо.

— Я был опечален, когда услышал о том, что случилось с твоей женой, — сказал Куати, заговорив о личных проблемах.

— Спасибо, мой друг. — Бок решил не выдавать своих чувств. — По сравнению с тем, что пришлось вынести твоему народу, это не так уж важно. Когда ведёшь борьбу, неудачи неизбежны.

Но в данном случае неудач было больше, чем обычно, и оба знали это. Их лучшим оружием всегда была надёжная разведывательная информация. Но источники Бока больше не приносили плодов. На протяжении многих лет «Фракция Красной армии» получала разведывательные данные отовсюду — от своих сторонников внутри правительства ФРГ, из спецслужб Восточной Германии, от всех организаций Восточного блока, находящихся на службе у своего общего повелителя — КГБ. Несомненно, значительная часть этой информации поступала из Москвы через каналы меньших государств — этого требовали политические соображения, и Бок никогда не интересовался ими. В конце концов, мировой социализм сам по себе является борьбой, требующей множества тактических манёвров. Являлся, поправил он себя.

Теперь все это исчезло, вся помощь, на которую он мог рассчитывать. Разведывательные службы стран Восточного блока набросились на своих революционных товарищей подобно стае злых псов. Чехи и венгры в самом буквальном смысле слова продавали информацию о них Западу! Восточная Германия отдала все во имя общегерманского сотрудничества и братства. Восточная Германия — Германская Демократическая Республика — перестала существовать. Теперь она превратилась всего лишь в придаток капиталистической Германии. Что касается русских… Та помощь; которую они получали от Советского Союза, поступавшая по разным каналам, никогда не прямо, кончилась, и, может быть, навсегда. После краха социализма в Европе все их источники в различных правительственных агентствах арестованы, перевербованы и стали двойниками или просто перестали поставлять информацию, потеряв веру в социалистическое будущее. В мгновение ока лучшее и самое эффективное оружие революционных бойцов Европы оказалось выбитым у них из рук.

К счастью, здесь ситуация оставалась иной — иной для Куати. Израильтяне были не только жестокими, но и глупыми. Бок и Куати понимали, что единственное в мире, что остаётся неизменным, — это неспособность евреев пойти на политические уступки. Они были таким же грозным противником на поле боя, как и безнадёжно беспомощным в мирное время. К этому нужно прибавить их способность диктовать такую политику своим собственным повелителям, словно мир им совершенно ни к чему. Бок не так уж хорошо разбирался в истории мира, но ему казалось, что никогда раньше не было прецедента подобному поведению. Продолжающееся восстание арабов, проживающих в Израиле, и палестинцев, порабощённых на оккупированных территориях, подобно кровоточащей язве разъедало душу Израиля. Израильская полиция и внутренние органы безопасности, способные когда-то без труда проникать в организации арабов, борющихся за освобождение, теперь сталкивались с растущими трудностями. Причина заключалась в том, что широкая поддержка восстания все более укреплялась в душах их противников. По крайней мере Куати продолжал руководить операциями. Какой бы ни была тактическая ситуация. Бок завидовал ему. Эффективность противника была ещё одним преимуществом Куати, нарушающим все правила. Уже на протяжении жизни двух поколений разведка Израиля вела необъявленную войну против арабских борцов за свободу. В течение этого времени слабые и глупые погибли от пуль агентов Моссада. Те, кто уцелел, подобно Куати, были наиболее приспособленными, сильными, умными, преданными бойцами, что в точности соответствовало закону естественного отбора, открытому Дарвином.

— Что вы делаете с доносчиками? — спросил Бок.

— Как раз на прошлой неделе обнаружили одного. — На лице Куати появилась жестокая улыбка. — Перед смертью он сообщил нам имя офицера, с которым поддерживал связь. Теперь мы следим за офицером.

Бок кивнул. Раньше они просто убили бы израильского офицера, но теперь Куати многому научился. Установив за ним слежку — очень тщательную и периодически прерывающуюся, — они смогут, наверно, опознать и других осведомителей.

— А русские?

Реакция на этот вопрос была резкой.

— Свиньи! Они отказались оказывать нам помощь. Мы остались одни. Впрочем, нам и раньше никто не помогал. — На лице Куати отразились редкие для сегодняшнего вечера эмоции, которые тут же исчезли, и чувства араба снова скрыла маска усталости и равнодушия.

— Мне кажется, ты устал, мой друг.

— Это был длинный день. И для тебя тоже.

Бок позволил себе зевнуть и потянуться.

— До завтра?

Куати кивнул, встал и проводил гостя в его комнату. Перед тем как расстаться на ночь. Бок пожал ему руку. Они знали друг друга почти двадцать лет. Куати вернулся в гостиную, затем вышел наружу. Часовые были на месте и не смыкали глаз. Он поговорил с каждым из них, как всегда, потому что преданность основывалась на внимании к нуждам людей. После этого отправился спать. Перед отходом ко сну нашёл время для вечерней молитвы. Его немного беспокоило то, что друг и соратник Гюнтер принадлежал к числу неверных. Несмотря на то что Бок был смелым, умным и преданным делу революции, он не был верующим, и Куати не понимал, как можно вести борьбу без этого.

Вести борьбу? А ведёт ли он борьбу на самом деле, подумал Куати, ложась спать. Усталые руки и ноги смогли, наконец, отдохнуть, и хотя боль в них не уменьшилась, по крайней мере она изменилась. Боку пришёл конец, не так ли? Было бы куда лучше для него, если бы Петра погибла от рук германских коммандос. Они, должно быть, хотели убить её, но, судя по слухам, ворвавшись в квартиру увидели, что она кормит грудью своих детей. Мужчина не может убить женщину в таком положении. Куати, несмотря на его ненависть к израильтянам, не смог бы сделать этого. Это было бы оскорблением самого Бога. Петра, подумал он и улыбнулся в темноте. Однажды он взял её, когда Гюнтер был далеко. Петра чувствовала себя одинокой, а сам он был полон ликования после успешной операции в Ливане — они убили израильского советника, скрывавшегося в рядах христианской милиции, — так что в течение двух жарких часов они делили революционную страсть.

Знает ли об этом Гюнтер? Рассказала ему Петра или промолчала?

Может быть, и рассказала. Это не имело значения. Бок был другим человеком, не таким, как араб, для которого подобное стало бы кровной обидой. Европейцы вообще удивительно равнодушно относятся к подобному. Это изумляло Куати, но в мире было много странных вещей. Бок — настоящий друг. В этом он не сомневался. В душе Гюнтера горело такое же чистое и жаркое пламя, как и у самого Куати. Жаль, что события в Европе сделали жизнь его друга такой невыносимой. Его женщина в тюрьме. Дети украдены и переданы другой семье. При одной мысли об этом кровь леденела у него в жилах. Они поступили глупо, что решили иметь детей. Сам Куати не был женат и редко бывал в компании женщин. В Ливане десять лет назад — столько европейских девушек, некоторые совсем молоденькие. Он вспоминал их с грустной улыбкой. Такие страстные, стремились продемонстрировать свою преданность общему делу, вели себя так, как не решится ни одна арабская девушка. Он знал, что они наслаждались его телом точно так же, как он получал удовольствие от них. Но тогда Куати был моложе и в нём пылал страстный огонь молодости.

Эти чувства остались в прошлом. Интересно, вернутся ли они когда-нибудь? Хотелось бы. Но больше всего он надеялся на то, что хоть немного оправится и у него хватит сил для последнего дела.

Врач сказал, что лечение проходит успешно, что Куати переносит его намного лучше остальных. Если он всегда испытывает усталость, если время от времени его застигают приступы тяжёлой рвоты — он всё равно не должен отчаиваться. Это нормально — нет, даже нормальное положение вещей не бывает таким хорошим. Во время каждого визита доктор заверял его, что есть надежда на полное выздоровление. Это не просто слова, которые говорит каждый врач, чтобы ободрить своего пациента, сказал ему доктор на прошлой неделе. У него действительно дела идут неплохо и есть отличные шансы. Куати был уверен — самое важное знать, ради чего живёшь. У него есть цель. Именно это, подумал он, придаёт мне сил.

— Как у вас дела?

— Продолжайте действовать, — ответил доктор Кабот по закрытой спутниковой линии. — У Чарли произошло кровоизлияние в мозг. — Наступила пауза. — Может быть, это лучшее, что могло случиться с беднягой.

— Лиз Эллиот заняла его должность?

— Да.

Райан крепко сжал губы, словно только что принял особенно горькое лекарство. Он взглянул на часы. Кабот встал сегодня особенно рано, чтобы связаться с ним и передать инструкции. Нельзя сказать, что он был в особенно приятельских отношениях со своим боссом, но важность предстоящей миссии заставляла его забыть об этом. Может быть, то же самое будет и с Э. Э., подумал Райан.

— Ну что ж, босс, я вылетаю через девяносто минут, и мы начнём переговоры одновременно в соответствии с планом.

— Счастливо, Джек.

— Спасибо, директор. — Райан нажал кнопку выключения линии на специальном телефонном аппарате, вышел из центра связи и вернулся к себе в комнату. Чемодан был уже приготовлен. Оставалось одно — повязать галстук. Плащ Райан перекинул через плечо. Надевать его он не стал — слишком жарко, а там, куда он летит, ещё жарче. Там ему придётся ходить в костюме. От него этого ожидали — одно из странных правил поведения при официальных переговорах: максимальная степень неудобства для достижения соответствующего уровня хорошего тона. Райан взял чемодан и вышел из комнаты.

— Сравним время на наших часах? — Адлер ждал его в коридоре с улыбкой на губах.

— Боюсь, Скотт, в этом нет необходимости.

— И всё-таки в этом есть смысл… какой-то.

— Пожалуй. Ну, мне пора. Нужно успеть на самолёт.

— Без тебя он не улетит, — напомнил Адлер.

— Одно из преимуществ правительственной службы, верно? — Райан посмотрел в обе стороны коридора. Он был пуст, хотя Джека не оставляла мысль, что израильтяне установили здесь подслушивающие устройства. Но если и так, то музыка, льющаяся из динамиков, заглушит их жучки.

— Как ты думаешь?

— Равные шансы.

— Ты действительно такой оптимист?

— Да, — улыбнулся Адлер. — Это именно то, что требовалось.

Тебе пришла в голову отличная мысль, Джек.

— Не только мне. Да никто и не поставит это мне в заслугу. Даже не узнают.

— Но мы-то знаем. Ну, за работу.

— Сообщи мне о результатах. Счастливо, Скотт.

— Думаю, что «мазельтов» подходит больше. — Адлер пожал руку Райану. — Мягкой посадки.

Посольский лимузин доставил Райана прямо к трапу самолёта, двигатели которого уже работали. Им немедленно дали разрешение на взлёт, и самолёт оторвался от дорожки менее чем через пять минут после того, как Райан расположился в его салоне. VC-20 устремился на юг, вдоль вытянувшегося Израиля, похожего очертаниями на кинжал, затем через залив Акаба и в воздушное пространство Саудовской Аравии.

Как всегда, Райан смотрел в иллюминатор. Он ещё раз подумал о том, что ему предстояло выполнить, но всё это было отработано неоднократно в течение прошлой недели, и потому его мозг не спеша пробегал по основным пунктам переговоров, пока Райан глядел на проносящийся далеко внизу пейзаж. Воздух был чист, небо безоблачно, и самолёт летел над голой пустыней из песка и камней. Если приземистые кусты и придавали ей какой-то цвет, они были слишком малы, чтобы различать их по отдельности, и в целом создавалось впечатление небритого лица. Джек знал, что большая часть Израиля выглядит именно так, не исключая Синая, где происходили все ожесточённые танковые сражения, и не мог понять, почему люди умирают, защищая такую землю. Но люди сражались за неё на протяжении почти всего периода своего существования на планете. Первые настоящие войны велись здесь — и не прекращались. По крайней мере пока.

Эр-Рияд, столица Саудовской Аравии, находится почти в самом центре страны, которая по размеру равняется территории Соединённых Штатов к востоку от Миссисипи. Правительственный самолёт быстро снизился прямо к посадочной дорожке, поскольку воздушное движение здесь не было особенно оживлённым. Погода была отличной, поэтому пилот плавно зашёл на посадку в международном аэропорте Эр-Рияда. Ещё через несколько минут самолёт подкатил к грузовому вокзалу, и стюард распахнул передний люк.

После двухчасового пребывания в прохладном кондиционированном воздухе самолёта Джеку показалось, что на него пахнуло жаром раскалённой печи. Температура в тени превышала 45 градусов — но тени не было. Солнечные лучи отражались от бетонной поверхности аэродрома, как от зеркала, причём с такой силой, что жгли лицо. Райана встречали советник-посланник посольства США и группа телохранителей. Через несколько секунд он сидел внутри очередного посольского лимузина.

— Как долетели? — спросил заместитель посла.

— Неплохо. Все подготовлено?

— Да, сэр.

Приятно, когда тебя называют «сэр», подумал Джек.

— Ну что ж, за работу.

— Я получил указание проводить вас до самой двери.

— Совершенно верно.

— Вам, наверно, будет интересно, что никто из прессы к нам не обращался. Вашингтон сохраняет происходящее в полной тайне.

— Часов через пять все изменится.

Эр-Рияд выглядел чистым городом, хотя и резко отличался от западных столиц. Контраст с израильскими городами был поразителен. Почти все здесь казалось новым. Всего в двух часах, но зато самолётом. Этот город никогда не был перекрёстком цивилизаций, как Палестина. Древние торговые пути далеко обходили Аравию с её свирепой жарой. Несмотря на то что прибрежное рыболовство и торговые города процветали на протяжении тысячелетий, кочевые народы внутри полуострова вели полуголодное существование, вместе их удерживала только вера в ислам, которая в свою очередь основывалась на святых городах Мекке и Медине. Две вещи изменили все это. Англичане во время первой мировой войны использовали этот регион, чтобы отвлечь силы Оттоманской империи от тех районов, где она могла бы принести гораздо больше пользы своим союзникам — Германии и Австро-Венгрии. И затем, в тридцатые годы, здесь открыли нефть, причём в таком огромном количестве, что нефтяные месторождения Техаса сразу отступили на второй план. После этого сначала изменился арабский мир, а вслед за ним произошли перемены во всём остальном мире.

С самого начала отношения между народами Саудовской Аравии и Западом были весьма деликатными. Саудовцы все ещё представляли собой удивительную смесь примитивного и современного. Некоторые племена полуострова всего на одно поколение ушли от кочевой жизни, мало чем отличающейся от жизни в бронзовый век. В то же время существовали замечательные традиции Корана, последователи которого вели суровый, но одновременно поразительно справедливый образ жизни, которые удивительно походили на талмудические традиции иудаизма. Эти племена за короткое время привыкли к богатству, настолько колоссальному, что оно потеряло смысл. «Утончённый» Запад смотрел на них, как на комических прожигателей жизни, тогда как на самом деле они представляли собой всего лишь новых претендентов на место в длинном ряду стремительно разбогатевших наций, среди которых были и Соединённые Штаты. Райан, сам разбогатевший совсем недавно, поглядывал на некоторые здания с сочувствием. Люди со «старыми» деньгами — которые они унаследовали от своих бесцеремонных предков, чьи грубые манеры постарались как можно быстрее забыть, — всегда чувствовали себя неловко в компании тех, кто не получил в наследство, а заработал сам своё состояние. Так обстояло с отдельными лицами, и точно так же относились к нациям. Саудовцы и их арабские братья все ещё учились искусству быть единой нацией, не говоря уже о том, как освоить качества богатого и влиятельного народа, однако этот процесс был интересным и увлекательным как для них самих, так и для их друзей. Часть преподанных им уроков была простой и лёгкой, зато другая часть оказалась тяжёлой и жестокой, особенно за последнее время — от их северных соседей. Но арабы усваивали эти уроки в основном успешно, и теперь Райан надеялся, что следующий шаг окажется не слишком трудно осуществимым. Нация становится великой, помогая другим народам достигнуть мира, а не демонстрируя свою военную или экономическую мощь. Чтобы понять это, Америке потребовалось пройти путь от Джорджа Вашингтона до Теодора Рузвельта, чья Нобелевская премия украшает комнату в Белом доме, названную его именем. На это ушло почти сто двадцать лет, подумал Райан, когда автомобиль повернул и замедлил ход. Тедди получил Нобелевскую премию за посредничество в урегулировании крохотного пограничного конфликта, а сейчас мы обращаемся с предложением помочь нам ликвидировать самый опасный очаг напряжённости в цивилизованном мире после всего лишь пятидесяти лет действующей государственности. По какому праву позволяем мы себе смотреть свысока на этих людей? Церемония прибытия лиц, уполномоченных своими правительствами, следует правилам таким же деликатным и одновременно нерушимым, как хореография балета. Автомобиль — раньше экипаж — прибывает и останавливается. Должностное лицо — раньше им был ливрейный слуга — открывает дверь. Официальный представитель ждёт, полный достоинства, пока гость не выйдет из автомобиля. Гость — если он вежлив, а Райан был вежлив — благодарит кивком слугу. Другое должностное лицо, уже более высокого ранга, сначала приветствует гостя, затем подводит его к официальному представителю. По обеим сторонам дорожки выстроены солдаты — в данном случае это были вооружённые, одетые в военную форму гвардейцы. По очевидным причинам фотографы отсутствовали. Такие церемонии всегда удобнее проводить при температуре ниже сорока градусов, но под навесом была по крайней мере тень. Райана подвели к официальному представителю, ожидавшему его.

— Добро пожаловать в нашу страну, доктор Райан. — Принц Али бин Шейк протянул ему крепкую руку.

— Спасибо, ваше высочество.

— Пройдём внутрь?

— С радостью, сэр. — Скорее, пока я не растаял, подумал Райан. Али провёл Райана и заместителя посла внутрь дворца, и здесь дипломат оставил их наедине. Это был действительно дворец — в Эр-Рияде много дворцов, потому что здесь столько принцев королевской крови, — однако Райан подумал, что этот будет правильнее назвать «рабочим» дворцом. По своим размерам он был меньше английских, в которых довелось побывать Райану, и к своему удивлению он заметил, что этот дворец чище. Возможно, это объяснялось более чистым и сухим воздухом региона по сравнению с влажной, с примесью копоти атмосферой Лондона. Кроме того, в нём действовали кондиционеры. Температура внутри помещения вряд ли превышала тридцать градусов, что показалось Райану вполне сносным. Принц был в ниспадающих одеждах, платок на голове удерживала пара колец (или как они там называются, Райан не знал). Слишком поздно он подумал о том, что следовало всем этим поинтересоваться. Правда, сюда должен был прилететь Олден. Чарли знаком с этой частью мира намного лучше его — но Чарли Олден умер, и Джеку пришлось взять это поручение на себя.

В Государственном департаменте и ЦРУ Али бин Шейк считался принцем без портфеля. Он был выше ростом, моложе и худощавее Райана. Судя по имеющимся сведениям, он исполнял обязанности советника короля Саудовской Аравии по вопросам, связанным с иностранными делами и деятельностью спецслужб. По-видимому, саудовская разведка — подготовленная и обученная англичанами — докладывала ему о собранной информации, но и это было неопределённо — ещё одно наследие англичан, относящихся к тайнам куда более серьёзно, чем американцы. Несмотря на то что досье на принца Али было весьма толстым, оно состояло главным образом из общих сведений. Принц получил образование в Кембридже, стал армейским офицером и продолжал изучать военное дело в Ливенуорте и центре подготовки в Карлайле, в Соединённых Штатах. В Карлайле принц был самым молодым офицером в своём классе — получил звание полковника в двадцать семь лет, судя по всему, положение принца королевской крови содействовало успешной карьере — и закончил обучение третьим из группы офицеров, в которой первая десятка получила назначение на должности командиров дивизий или равные им. Армейский генерал, рассказывавший Райану об Али, отзывался о своём однокашнике как о молодом человеке с высоким интеллектом и удивительными способностями командира. Али сыграл исключительную роль, когда во время войны с Ираком потребовалось уговорить короля принять американскую военную помощь. Его считали серьёзным государственным деятелем, всегда готовым быстро принять решение, но в то же время способным ещё быстрее выразить своё неудовольствие — несмотря на изысканные манеры, — стоило только ему прийти к выводу, что его время тратится напрасно.

Райан сразу увидел вход в кабинет принца — у дверей стояли два офицера. Третий распахнул их, низко поклонившись, когда принц в сопровождении Райана вошёл в кабинет.

— Я много слышал о вас, — словно мимоходом бросил Али.

— Надеюсь, ничего плохого, — ответил Райан, стараясь чувствовать себя непринуждённо.

Али повернулся и посмотрел на него с лукавой улыбкой.

— У нас немало общих друзей в Англии, сэр Джон. Вы по-прежнему хорошо стреляете из пистолета?

— К сожалению, не всегда хватает времени на тренировки, сэр.

Али жестом пригласил Райана сесть.

— Есть вещи, для которых нужно всегда находить время.

Они опустились в кресла и приступили к серьёзному разговору. Вошёл слуга с серебряным подносом, налил кофе и исчез.

— Я искренне сожалею о случившемся с доктором Олденом. Такой умный человек — и так глупо кончил… Пусть же Бог смилуется над его душой. В то же самое время мне давно хотелось встретиться с вами, доктор Райан.

Джек отпил кофе из чашки. Кофе был густым, горьким и невероятно крепким.

— Спасибо, ваше высочество. Хочу также поблагодарить вас за то, что вы согласились принять меня вместо человека, занимавшего намного более значительный пост в нашем правительстве.

— Наиболее успешные переговоры в дипломатической сфере часто начинаются неофициально. Итак, чем могу служить? — Али улыбнулся и откинулся на спинку кресла. Пальцы его левой руки поглаживали бородку. Глаза были тёмными и жёсткими, и, хотя они смотрели на гостя приветливо, атмосфера в кабинете сразу стала деловой.

Он действительно не любит терять время, подумал Райан.

— Моя страна хотела бы выяснить возможность… то есть представить общие контуры плана, направленного на уменьшение напряжённости в этом регионе.

— С Израилем, разумеется. Насколько я понимаю, в данный момент Адлер ведёт аналогичные переговоры с израильтянами?

— Совершенно верно, ваше высочество.

— Да, это решительный шаг, — заметил принц с интересом и улыбнулся. — Продолжайте, прошу вас.

— Само собой разумеется, нашим основным мотивом в этом плане является сохранение безопасности государства Израиль, — начал Джек. — Ещё до того, как мы с вами родились, Америка и другие страны не предприняли почти никаких мер, чтобы не допустить уничтожения шести миллионов евреев. Моя страна испытывает глубокое чувство вины за этот позорный поступок.

Прежде чем ответить, Али серьёзно кивнул головой.

— Мне так и не удалось понять это. Может быть, вы могли бы действовать более успешно, но стратегические решения, принятые Рузвельтом и Черчиллем, были сделаны добросовестно и с лучшими намерениями. А вот случай, когда корабль, полный евреев, отказались принять в портах накануне начала войны, относится к совершенно иной категории. Мне кажется поразительным, что ваша страна отказалась предоставить политическое убежище этим изгнанникам. Строго говоря, однако, никто не предполагал, что может произойти в ближайшем будущем — ни евреи, ни христиане, — а когда все это стало ясным, Гитлер захватил практически всю Европу, и вы уже не могли непосредственно вмешаться в развивающиеся события. К этому времени ваши руководители пришли к выводу, что лучше и проще всего положить конец бойне — это выиграть войну как можно быстрее. Такое решение представляется логичным. Разумеется, они могли придать политическую окраску операции по «окончательному решению» еврейской проблемы — насколько я помню, именно так называлось происходящее в Германии, но они решили, что с практической точки зрения такой шаг будет малоэффективен. Глядя в прошлое, можно признать, что это оказалось, возможно, не правильным шагом, однако принятое решение не имело целью злой умысел. — Али задумался, давая возможность Райану глубже понять исторический урок. — Как бы то ни было, мы понимаем и условно принимаем причины, заставившие вашу страну стремиться к сохранению государства Израиль. Наше одобрение — как вы сами отлично понимаете это — зависит от вашего признания прав других народов. Эта часть мира не населена одними евреями и дикарями.

— Вот на этом и основывается наше предложение, сэр, — ответил Райан. — Если мы сумеем выработать формулу, при которой признаются все права этих народов, согласитесь ли вы принять план, при котором Америка станет гарантом безопасности Израиля? — Джеку не пришлось, затаив дыхание, ждать ответа на свой вопрос.

— Разумеется. Разве мы не заявляли об этом ясно и недвусмысленно? Какая другая страна, кроме Америки, может гарантировать мир? Если вам понадобится разместить в Израиле войска, чтобы его жители чувствовали себя в безопасности, если вы считаете необходимым заключить договор, чтобы официально закрепить эту гарантию, мы готовы принять это, но что будет с правами арабов?

— Как, по вашему мнению, следует отнестись к этим правам? — спросил Джек.

Принц Али был потрясён таким вопросом. Разве в задачу Райана не входило представить американский план? Он едва не впал в ярость, но сдержался. Али был слишком умён для таких скоропалительных выводов. Он понял, что это отнюдь не ловушка, а коренной поворот в американской политике.

— Доктор Райан, вы умышленно задали этот вопрос, и всё-таки он является риторическим. По моему мнению, ответ на него должны дать вы сами.

На изложение Райану потребовалось три минуты.

Али печально покачал головой.

— Мы, доктор Райан, возможно, и будем готовы принять это предложение, но израильтяне никогда не согласятся с ним, даже если мы одобрим его, или, точнее, они отклонят его именно по той причине, что мы согласимся. Им следовало бы принять его, но они не сделают этого.

— Но является ли наше предложение приемлемым для вашего правительства, сэр?

— Мне, разумеется, придётся ознакомить с ним остальных министров, но я считаю, что наш ответ будет положительным.

— У вас нет никаких возражений?

Принц поднёс ко рту чашку и выпил кофе, затем направил свой взгляд на стену, над головой Райана.

— Мы могли бы предложить несколько иных формулировок, но ни одна из них не меняет сути вашего плана. Мне представляется, что переговоры по этим маловажным вопросам завершатся легко и быстро, поскольку не затрагивают проблем, касающихся других заинтересованных сторон.

— Кто, по вашему мнению, может стать представителем мусульманской стороны?

Али наклонился вперёд.

— Мне легко ответить на ваш вопрос. Тут ни у кого не может быть сомнений. Имам мечети Аль-Акса Ахмед бин Юсуф является выдающимся учёным и лингвистом. С ним советуются по вопросам теологии учёные исламского мира. Сунниты, шииты — все прислушиваются к его мнению по этим проблемам. К тому же он родился в Палестине.

— Неужели это так просто? — Райан на мгновение закрыл глаза и с облегчением вздохнул. Значит, он оказался прав. Юсуфа нельзя назвать человеком умеренных политических взглядов, и он призывал к уходу Израиля с Западного берега. Но он одновременно осуждал терроризм с теологических позиций. Юсуф не был идеальным кандидатом, но если он устраивал мусульман, то вполне годился в качестве их представителя.

— Меня удивляет ваша уверенность, доктор Райан, — покачал головой Али. — Я бы даже сказал — излишняя уверенность. Я готов признать, что ваш план является более справедливым, чем рассчитывали я или моё правительство, но ему не суждено осуществиться. — Али замолчал и посмотрел прямо в глаза Райану. — Теперь мне придётся спросить себя, являлось ли это вообще серьёзным предложением или просто чем-то рассчитанным на видимость беспристрастия.

— Ваше высочество, президент Фаулер выступает перед Генеральной Ассамблеей Организации Объединённых Наций в следующий четверг. Там он представит именно этот план, без всяких изменений, чётко и ясно. Моё правительство уполномочило меня пригласить ваше правительство принять участие в официальных переговорах в Ватикане.

Принц был настолько изумлён, что прибегнул к чисто американскому выражению.

— Вы действительно считаете, что удастся осуществить такую штуку?

— Ваше высочество, мы готовы сделать как возможное, так и невозможное, чтобы попытаться.

Али встал и подошёл к своему письменному столу. Там он снял телефонную трубку, нажал кнопку и быстро заговорил на языке, совершенно непонятном Райану. Джека охватило внезапное ощущение нереальности происходящего. На арабском языке, как и на иврите, пишут справа налево вместо того, чтобы писать слева направо, и Райан не мог понять, как справляется с этим мозг.

Черт побери, подумал он, это действительно может осуществиться!

Али положил трубку и повернулся к гостю.

— Думаю, настало время встретиться с его королевским величеством.

— Так быстро?

— Одним из преимуществ нашей формы правления является то, что, если один министр хочет встретить другого, ему требуется всего лишь позвонить дяде или двоюродному брату. У нас правительство одной семьи. Надеюсь, ваш президент привык держать своё слово.

— Речь для ООН уже написана. Я сам видел её. Он надеется обезоружить этим выступлением израильское лобби. Президент готов сделать такой шаг.

— Мне пришлось быть свидетелем их силы, доктор Райан. Даже когда мы сражались бок о бок с американскими солдатами, защищая свою страну, они отказывались предоставить нам снаряжение, необходимое для обеспечения нашей безопасности. Вы полагаете, что теперь это изменится?

— Советский коммунизм умер. Варшавский договор утратил силу. Исчезло столько вещей, что влияли на судьбу мира, в котором я вырос, исчезло навсегда. Настало время избавиться от остатков напряжённости на земном шаре. Вы спрашиваете: сумеем ли мы добиться своего? А почему нет? Единственным постоянным фактором в человеческом существовании является движение вперёд, сэр. — Джек подумал, что он берет на себя невероятно много, будучи настолько уверенным в своей правоте. Интересно, как справляется со своей задачей Скотт Адлер в Иерусалиме? Адлер не привык бить кулаком по столу, но умел настаивать на своём. Такого не происходило с израильтянами в течение столь продолжительного времени, что Джек не знал, когда это делали — или пытались сделать — в прошлом. Но президент твёрдо встал на этот путь. Если израильтяне попытаются остановить процесс урегулирования, они могут неожиданно убедиться в своём одиночестве.

— Вы забыли упомянуть Бога, доктор Райан.

— Нет, ваше высочество, — улыбнулся Джек. — В этом всё дело, правда?

Принцу Али тоже захотелось улыбнуться, но он сдержался. Время для этого ещё не настало. Он сделал жест в сторону двери.

— Автомобиль ждёт нас.

В Пенсильвании, на нью-камберлендском армейском складе, где хранились знамёна и флаги всех американских воинских подразделений, начиная с времён Революции, бригадный генерал и профессиональный хранитель положили на стол пыльное полковое знамя, принадлежавшее когда-то Десятому кавалерийскому полку армии США. Вполне возможно, подумал генерал, что частицы пыли на знамени сохранились с последнего похода полковника Джона Грирсона против апачей. Это знамя снова вернётся в полк. Им будут пользоваться очень редко — может быть, раз в год. Но по его образцу будет изготовлено новое знамя. Странным казалось то, что подобное происходило именно сейчас — в годы сокращения воинских частей формировалось новое подразделение. Генерал не возражал против этого. Десятый кавалерийский полк прошёл славный боевой путь, однако Голливуд не уделил ему внимания, которого он заслуживал. Так, был снят всего один фильм о Чёрных полках. Десятый кавалерийский полк был одним из четырех полков — это были Девятая и Десятая кавалерийские и Двадцать четвёртая и Двадцать пятая пехотные части, — которые сыграли видную роль в завоевании Запада. А полковое знамя восходит к 1866 году. В центре знамени изображён буйвол, потому что индейцы, воевавшие против Десятого кавалерийского полка, считали, что их волосы походят на грубую шерсть американского бизона. Чернокожие солдаты принимали участие в победе над Джеронимо и спасли молодого Тедди Рузвельта во время атаки на холм Сан-Хуан. Это было известно генералу. Пришло время должным образом оценить их заслуги, и, если президент руководствовался политическими соображениями, отдавая такой приказ, какое это имеет значение? Невзирая на политику, у Десятого кавалерийского полка славное прошлое.

— Мне понадобится неделя, — сказал хранитель склада. — Я лично займусь этим. Боже мой, что подумал бы Грирсон, если бы узнал о техническом снаряжении и вооружении своих «буйволов»!

— Действительно, это впечатляет, — согласился генерал. Несколько лет назад он командовал Одиннадцатым механизированным кавалерийским полком. Этот полк все ещё находился в Германии, хотя, по мнению генерала, скоро его перебросят домой. Однако историк был прав. Со 129 танками, 228 бронетранспортёрами, 24 самоходными орудиями, 83 вертолётами и личным составом в пять тысяч солдат и офицеров современный механизированный кавалерийский полк представлял собой скорее усиленную бригаду, способную быстро передвигаться и наносить мощные удары.

— Где будет их база?

— Формироваться полк будет в Форт-Стьюарте. Что произойдёт потом, не знаю. Может быть, послужит пополнением Восемнадцатого воздушно-десантного корпуса.

— Значит, окрасим их в коричневый цвет?

— Наверно. В конце концов, полк воевал в пустыне, правда? — Генерал пощупал знамя. Да, конечно, все ещё чувствовались песчинки в ткани — из Техаса, Нью-Мексико и Аризоны. Он подумал: а могли ли солдаты, следовавшие за этим знаменем, предположить, что их полк возродится заново? Может быть.

Глава 6

Манёвры

Церемония передачи командования в военно-морском флоте, которая мало изменилась со времени Джона Пола Джонса, завершилась точно по расписанию в 11.24. Её провели на две недели раньше, чем предполагалось, чтобы дать возможность капитану, оставляющему командование, быстрее приступить к исполнению своих обязанностей в Пентагоне, от которых он с удовольствием бы отказался. Капитан первого ранга Джим Росселли провёл подводную лодку «Мэн» через восемнадцать заключительных месяцев её строительства на верфях «Электрик боутс дивижн» фирмы «Дженерал дайнемикс» в Гротоне, штат Коннектикут: спуск на воду, период окончательного снаряжения, испытания, проводимые самой фирмой, затем ходовые испытания, ввод в строй, первое пробное плавание, окончательное пробное плавание, день испытательных запусков ракет рядом с Порт-Канаверал; прошёл на ней через Панамский канал и доставил подводную лодку на базу ракетоносцев в Бангоре, штат Вашингтон. После этого ему оставалось выполнить последнее задание — лодка должна была провести своё первое оборонительное патрулирование в Аляскинском заливе; конечно, «Мэн» был огромным подводным кораблём, но на языке моряков всё-таки оставался «лодкой». Теперь патруль закончился, и сейчас, через четыре дня после возвращения в порт, Росселли порывал свои связи с подводной лодкой, передав командование сменщику — капитану первого ранга Гарри Риксу. Разумеется, на самом деле всё было несколько сложнее. Ракетные подлодки, начиная с самой первой атомной подводной лодки «Джордж Вашингтон», — уже давно превратившейся в бритвенные лезвия и другие не менее полезные потребительские товары — имели две полные команды, называемые «синей» и «золотой». Смысл этого заключался в том, чтобы ракетные подлодки проводили больше времени в море. И хотя содержание двух команд оказалось дорогим, эффективность подлодок сразу возросла. Теперь ракетные подводные лодки класса «Огайо» в среднем больше двух третей времени находились в море, осуществляя патрулирование, продолжающееся семьдесят дней с перерывами в двадцать пять дней для снаряжения и переоснащения. Поэтому Росселли на самом деле передал Риксу половину командования гигантской подлодкой и полное командование «золотым» экипажем, который сейчас уходил с корабля, освобождая его для «синего» экипажа — именно этот экипаж и будет вести следующий патруль.

После окончания церемонии Росселли последний раз удалился в свою каюту. Он был «опорным» командиром подлодки, и ему принадлежали некоторые особые сувениры нового корабля. Среди них отрезок палубной тиковой доски с просверлёнными отверстиями для игры в крибидж — владение этой доской являлось частью традиции. То, что командир после одной неудачной попытки больше никогда в жизни не играл в крибидж, не имело значения. Эти традиции не были такими же старыми, как капитан Джон Пол Джонс, но оставались твёрдыми и нерушимыми, как и полагается традициям. Его бейсбольная фуражка с яркой надписью золотыми буквами «Опорный командир» составит часть постоянной коллекции Росселли, равно как и мемориальная доска с именем подлодки, фотография с подписями всей команды и различные подарки от верфи «Электрик боутс».

— Боже мой, как мне хотелось бы получить один из них! — заметил Рикс.

— Действительно, они очень привлекательны, капитан, — ответил Росселли с печальной улыбкой. Да, жизнь была так несправедлива. Разумеется, лишь самым лучшим офицерам поручали такие задания, которые выполнял он. Росселли командовал атакующей подлодкой «Гонолулу» и на протяжении двух с половиной лет поддерживал её репутацию стремительного и удачливого судна. Затем ему передали «золотой» экипаж подлодки «Текумсе», и там он снова проявил себя с лучшей стороны. Третье и наиболее необычное командование по необходимости оказалось коротким. Его задачей было наблюдать за окончанием строительства корабля в Гротоне, затем подготовить подлодку для её первого настоящего командира и экипажа. Сколько времени он командовал подлодкой на плаву? Сто дней? Что-то около того. Он едва успел как следует познакомиться с красавицей.

— Ты сам затрудняешь себе расставание, Росси, — напомнил командир группы подлодок капитан первого ранга (ставший уже кандидатом в контр-адмиралы) Барт Манкузо.

Росселли попытался отшутиться:

— Эй, Барт, между нами, макаронниками, говоря, пожалей меня.

— Знаю, пайзан. Расставаться всегда нелегко. Росселли повернулся к Риксу.

— У меня ещё никогда не было такого экипажа. Первый помощник станет отличным командиром — когда придёт его время. Корабль в идеальном состоянии. Все системы в полном порядке. Можно не заниматься переоснащённом — напрасная трата времени. Единственное, что вызывает нарекания, это электропроводка в буфетной кают-компании. Какой-то электрик ещё на верфи перепутал кабели, и на рубильниках стоят не правильные наименования. В соответствии с правилами придётся переделать проводку, вместо того чтобы переставить наименования на рубильниках. Вот и все. Ничего больше.

— Двигатель?

— В отличном состоянии, как сама машина, так и обслуживающий персонал. Ты видел результаты проверки предохранительных систем реактора, правда?

— Да, — кивнул Рикс. Подлодка закончила испытания предохранительных систем реактора с почти идеальными результатами, а это было святая святых атомного сообщества.

— Сонар?

— Мы получили лучшее на флоте оборудование — ещё до того, как оно начало поступать на остальные корабли. Нам помог один из твоих старых сослуживцев, Барт, доктор Рон Джонс. Сейчас он работает в «Соносистемз» и даже провёл неделю в плавании. Лучевой анализатор функционирует как в сказке. Нужно бы пригладить кое-что в торпедном отсеке, но совсем немного. Думаю, они сумеют сократить время ещё на тридцать секунд. Там молодой командир. Между прочим, в торпедном отсеке все ребята молодые. Ещё не успели сработаться, хотя и так они ненамного хуже, чем парни на «Текумсе». Будь у меня чуть больше времени, я привёл бы их в полный порядок.

— Ничего страшного, — удовлетворённо заметил Рикс. — Черт побери, Джим, мне ведь тоже нужно заниматься чем-то. Сколько контактов тебе удалось установить во время патрулирования?

— С одной подлодкой класса «Акула» — «Адмирал Лунин». Три раза засекал его, ни разу не ближе шестидесяти тысяч ярдов. Вряд ли ему удалось услышать нас. «Адмирал Лунин» так и не повернулся в нашу сторону. Однажды мы сохраняли контакт в течение шестнадцати часов. Там была удивительно спокойная вода, ну и, — Росселли улыбнулся, — я решил следить за ним подольше, с большого расстояния, разумеется.

— Сразу видно командира атакующей подлодки, — усмехнулся Рикс. Сам он всю жизнь плавал на ракетоносцах, и поведение Росселли ему не нравилось. Ну и что? Сейчас не время для критики.

— Действительно, ты собрал немало данных о нём, — вмешался Манкузо, чтобы показать, что он не возражает против действий Росселли. — Хорошая лодка, а?

— «Акула»? Очень хорошая. И всё-таки недостаточно хорошая, — ответил Росселли. — Однако меня ничто не будет беспокоить до тех пор, пока мы не научимся следить за этими красавицами. — Он ткнул большим пальцем в сторону палубы «Мэна». — Однажды на «Гонолулу» я попытался угнаться за Ричи Сейцем на «Алабаме», и он ускользнул от меня. Это была моя единственная неудача. Думаю, что Господь Бог сможет найти «Огайо» в океане, но для этого и ему понадобится немало везения.

Росселли совсем не шутил. Атомные ракетные подлодки класса «Огайо» не просто не издавали лишнего шума во время подводного плавания. Уровень шума, излучаемого ими, был даже ниже фоновых звуков океана — что-то вроде шёпота во время концерта рок-музыки. Чтобы заметить их, нужно было подплыть к ним почти вплотную, однако на этот случай у подлодок класса «Огайо» были лучшие в мире сонарные системы. Для своих ракетоносцев Военно-морской флот США сделал всё возможное. В контракте с фирмой, взявшей на себя строительство подлодок этого класса, оговаривалась предельная скорость не ниже 26 — 27 узлов. Уже первый ракетоносец достиг скорости 28,5 узлов, а «Мэн» во время ходовых испытаний развил 29,1 благодаря новой и удивительно обтекаемой суперполимерной краске. Его винт с семью лопастями позволял развивать скорость почти в 20 узлов без малейшего намёка на шумную кавитацию, а реактор почти во всех режимах работал на естественной конвекционной циркуляции, что исключало нужду в потенциально шумных насосах. В этом классе подводных лодок маниакальное стремление военно-морского флота свести шум до минимума достигло своей вершины. Даже лопасти миксера в камбузе были покрыты винилом, чтобы не допустить касания металла о металл. Ракетоносцы класса «Огайо» были такими же аристократами среди подводных лодок, как автомобили «роллс-ройс» среди машин. Росселли повернулся к Риксу.

— Ну что ж, Гарри, теперь она твоя.

— Ты не смог бы передать её мне в лучшем состоянии, Джим. Пошли, клуб «О» все ещё открыт. Я угощу тебя пивом.

— Идём, — ответил бывший командир внезапно охрипшим голосом.

Они вышли из каюты и направились к трапу. Члены экипажа выстроились вдоль коридора, чтобы последний раз пожать руку Росселли. К тому моменту, когда он подошёл к трапу, у него на глазах выступили слезы, при спуске на пирс слезы скатывались по щекам. Манкузо понимал чувства Росселли. На его месте он испытывал бы то же самое. Хороший командир всегда питает к своему кораблю и экипажу подлинную любовь, а для Росселли положение было особым. Он командовал несколькими подводными лодками — больше чем сам Манкузо, — и потому оставлять последнюю оказалось особенно трудно. Теперь для Росселли оставалась только штабная работа. Отныне он будет командовать всего лишь письменным столом и больше никогда не станет командиром военного корабля, не займёт пост, равный для морского офицера разве что престолу. Разумеется, он будет плавать на кораблях, давать оценку действиям их командиров, проверять идеи и тактическое мышление — но с этого момента он превратится только в гостя, которого терпят по необходимости и никогда не считают желанным. Наиболее неприятным станет то, что отныне ему придётся избегать посещения корабля, которым командовал, чтобы экипажу не пришло в голову сравнивать его стиль со стилем нового командира, подрывая таким образом авторитет капитана. Подобная ситуация, подумал Манкузо, походила, наверно, на прощание эмигрантов с родиной — как это было с его предками, последний раз оглядывающимися на берега Италии, зная, что больше никогда не вернутся сюда и что жизнь их изменилась бесповоротно.

Все три офицера разместились в служебном автомобиле Манкузо, чтобы ехать на приём в офицерский клуб. Росселли положил на пол свои сувениры, достал носовой платок и вытер слезы. Как это несправедливо! Оставить мостик такого корабля, чтобы превратиться в какого-то телефониста в штабе морских операций. Должность в объединённом комитете начальников штабов! Черт бы побрал эту должность! Росселли высморкался и задумался над береговой службой, где пройдёт остаток его карьеры морского офицера.

Манкузо отвернулся, уважая чувства соратника.

Рикс недоумевающе покачал головой. Стоит ли проявлять такие эмоции. Он уже думал о том, что сделать в первую очередь. Значит, торпедный отсек ещё не сумел добиться быстроты, положенной по нормативам? Ничего, он примет меры! А первый помощник — мастер своего дела. Гм… Какой командир не любит похвалить своего помощника? Если этот Росселли считает, что помощник уже готов занять пост капитана, это значит, что сам помощник чувствует свою силу и не станет с готовностью выполнять приказы. Риксу уже приходилось встречаться с такими. Им нужно напомнить, кто хозяин на корабле. Рикс знает, как сделать это. Но были и хорошие новости, самые лучшие — атомный реактор в полном порядке. Рикс был воспитан в традициях военно-морских сил, одержимых заботой об атомном реакторе. Командир группы ракетоносцев Манкузо слишком равнодушно относится к этому вопросу, подумал Рикс. Так же, как, наверно, и Росселли. Допустим, предохранительные системы реактора выдержали испытание — ну и что? На его корабле БЧ-5 должна быть готова к таким испытаниям каждый день! Одной из проблем подлодок класса «Огайо» является то, что системы работают слишком хорошо и надёжно, поэтому команда воспринимает это как нечто само собой разумеющееся. И особенно после успешных испытаний предохранительных систем реактора. Самодовольство — предвестник катастрофы. А эти парни, командовавшие атакующими подлодками, и их глупый склад ума! Преследовать подлодку класса «Акула»! Даже на расстоянии шестидесяти тысяч ярдов — только безумец пойдёт на подобный риск. Понимает ли он, что делает?

Сам Рикс придерживался лозунга сообщества командиров ракетоносцев: мы прячемся с гордостью (менее вежливая интерпретация этого же лозунга звучала так: морские цыплята). Но чего стыдиться? Если тебя не могут найти, никто не причинит тебе вреда. Ракетоносцы не должны искать неприятностей. Задача этих судов заключалась в том, чтобы избегать их. Если уж на то пошло, атомные ракетоносцы не предназначены для ведения боевых действий против других кораблей. Рикса поразило, что Манкузо не выразил своего неудовольствия тем, что Росселли рисковал своим кораблём.

Всё-таки это придётся принять во внимание. Манкузо не сделал выговора Росселли, даже похвалил.

Манкузо командовал группой ракетоносцев, одним из которых был «Мэн». Он был награждён двумя медалями за безупречную службу. Разумеется, несправедливо, что прирождённому командиру ракетоносца приходится подчиняться кретину, привыкшему командовать атакующими подлодками, но что поделаешь? Манкузо, судя по всему, нравились агрессивные капитаны — а ведь именно он будет составлять доклад о профессиональном соответствии командира его должности. В этом и заключалось зерно истины, правда? Рикс был честолюбив. Ему хотелось занять пост командира группы ракетоносцев, затем провести некоторое время в Пентагоне, получить далее звезду контр-адмирала, назначение командующим соединения подлодок — было бы неплохо переехать в Пирл-Харбор, потому что ему нравились Гавайские острова, — затем ещё некоторое время в Пентагоне… Рикс был человеком, который наметил свою карьеру ещё до того, как стал лейтенантом. И пока он в точности следовал Морскому уставу, точнее любого другого офицера, и не свернёт с избранного им пути.

Вот только он не предполагал, что получит в начальники бывшего командира атакующих подлодок. Придётся перестроиться. Ну что ж, он и на это способен. Если русская «Акула» попадётся ему во время очередного патрулирования, он поступит точно так, как поступил Росселли, — только, разумеется, более эффективно. У него не будет другого выхода. Манкузо ожидает от него именно такого поведения, и Рикс понимал, что он соревнуется с командирами тринадцати других ракетоносцев. Чтобы стать командиром группы подлодок, ему нужно оказаться лучшим из четырнадцати. А чтобы оказаться лучшим, придётся проделать то, что произведёт впечатление на командира группы. Итак, решено — чтобы его карьера и дальше развивалась столь же успешно, как и предыдущие двадцать лет, он должен предпринять некоторые шаги, новые и странные для него. Риксу не хотелось бы делать этого, но ведь нужно заботиться о своей карьере, правда? Он знал — наступит время и когда-нибудь в углу его кабинета в Пентагоне будет висеть адмиральский флаг. Таково его предназначение, и ради него Рикс готов перестроиться. Вместе с адмиральским флагом он получит штаб, лимузин с шофёром, личное место для стоянки автомобиля на акрах асфальтовых площадок вокруг Пентагона и дальнейшее стремительное продвижение наверх, в результате которого, если ему повезёт, он окажется в кабинете Управления морскими операциями — или, ещё лучше, на посту директора Морских реакторов, который, хотя формально и уступает посту директора Управления, но автоматически влечёт за собой восемь лет исполнения обязанностей. Рикс знал, что он более пригоден именно для такой должности. Директор Морских реакторов устанавливает стратегию развития всего ядерного сообщества ВМС. Именно им подписываются правила. Подобно тому как Библия открывает путь спасения для евреев и христиан, устав и правила эксплуатации морских реакторов прокладывают дорогу к адмиральским погонам. Рикс всегда следовал уставу и правилам. Он был блестящим инженером.

Дж. Роберт Фаулер показал, что человеческие качества не чужды и ему, подумал Райан. Совещание проводилось на жилом этаже Белого дома, потому что система кондиционирования воздуха в Западном крыле ремонтировалась, и обжигающие лучи солнца, врываясь сквозь окна Овального кабинета, делали пребывание в нём невозможным. Вместо этого они разместились в верхней гостиной, той самой, где во время проведения «неофициальных» ужинов для пятидесяти — или что-то в этом роде — гостей, которые любил президент, выстраивалась очередь к буфету за закусками. Старинные кресла стояли вокруг большого обеденного стола в комнате, стены которой были расписаны фресками, изображающими исторические сцены. Более того, совещание проводилось в неофициальной атмосфере. Фаулер так и не смог привыкнуть к требованиям, которые предъявляла к нему должность президента. Когда-то он был федеральным прокурором, затем адвокатом, защищавшим преступников в суде, наконец, с головой погрузился в политику. Таким образом, вся его жизнь протекала в рабочей обстановке, где предпочитали носить развязанные галстуки и закатывали до локтя рукава рубашек. Райану казалось очень странным, что, несмотря на всё это, президент был холоден и строг в своих отношениях с подчинёнными. И уж совсем странным было то, что он вошёл в комнату, держа в руках спортивный раздел газеты «Балтимор сан», который президент предпочитал спортивным разделам всех столичных газет. Президент Фаулер был отчаянным футбольным болельщиком. Первые товарищеские игры Национальной футбольной лиги стали уже достоянием истории, и теперь он рассчитывал шансы команд в наступающем сезоне. Заместитель директора ЦРУ пожал плечами и решил остаться в пиджаке. Джек знал, что у президента сложный и противоречивый характер, а поступки таких людей обычно непредсказуемы.

Ради этого совещания президент заранее предпринял шаги, чтобы изменить намеченный распорядок дня. Он сел во главе стола прямо под вентиляционным отверстием, откуда вырывался поток прохладного воздуха, и даже улыбнулся присутствующим, которые размещались вокруг стола. Слева от Фаулера сидел Дж. Деннис Банкер, министр обороны. Перед тем как занять этот пост, он был исполнительным директором фирмы «Аэроспейс инкорпорейтед», а ещё раньше — лётчиком-истребителем и совершил сотню боевых вылетов в начале вьетнамской войны. Затем Банкер ушёл с военной службы и основал компанию, которую превратил в гигантский концерн с многомиллионным оборотом, охвативший южную часть Калифорнии. Когда Фаулер пригласил его занять пост министра обороны, Банкер отказался от всех коммерческих дел и сохранил под своим контролем только одно предприятие — футбольную команду «Нападающие из Сан-Диего». Во время его утверждения Конгрессом было немало шуток по этому поводу — ходили слухи, что президент назначил Банкера на пост министра обороны именно из-за его любви к американскому футболу. Банкер составлял исключение в администрации Фаулера — по своим политическим взглядам являлся «ястребом», знающим специалистом в вопросах обороны, так что к его мнению прислушивались профессиональные военные. Хотя Банкер оставил ВВС в звании капитана, он имел три креста за проявленную храбрость — неоднократно пробивался на своём F-105 к центру Ханоя. Деннис Банкер повидал жизнь. С капитанами он мог беседовать по тактическим вопросам, а с генералами — обсуждать стратегию. Его уважали как военные, так и политические деятели, а такое было редкостью.

Рядом с Банкером сидел Брент Талбот, государственный секретарь. Бывший профессор политологии в Северо-западном университете, Талбот в течение ряда лет был другом и союзником президента. Ему было семьдесят лет и со своими роскошными седыми волосами, окаймляющими его бледное умное лицо, Талбот выглядел не столько учёным, сколько старомодным джентльменом — правда, у него имелось поразительно развитое чувство, когда следует нанести решающий удар. Много лет Талбота приглашали участвовать в президентском совете по иностранным делам, а также в бесчисленном множестве других комиссий. Наконец он занял пост, где мог сам формировать политику в отношениях с иностранными государствами. Талбот не проявлял особой симпатии к политическим деятелям и вот теперь, после стольких лет, ему удалось сделать ставку на Фаулера — и выиграть. Нужно отдать ему справедливость — Талбот обладал даром предвидения. Изменения в отношениях между Востоком и Западом показали государственному секретарю, что представилась историческая возможность изменить лицо мира, и он захотел, чтобы его имя было связано с этими переменами.

Справа от президента занял место Арнолд ван Дамм, руководитель его аппарата. В конце концов, это было совещание, посвящённое политическим проблемам, и совет по этим вопросам был исключительно важен. Рядом с ван Даммом сидела Элизабет Эллиот, новый помощник президента по национальной безопасности. Райан заметил, что сегодня она выглядела подчёркнуто строго и была одета в дорогое платье с тонким дымчатым шарфом, повязанным на красивой стройной шее. Справа от неё разместился Маркус Кабот, директор ЦРУ, начальник Райана.

Менее важные участники совещания занимали, разумеется, места в стороне от сильных мира сего. Райан и Адлер сидели у дальнего конца стола, подальше от президента. Кроме того, отсюда им было хорошо видно главных участников совещания, что являлось немаловажным, когда они начнут излагать свою точку зрения.

— Думаешь, настало твоё время, Деннис? — обратился президент к своему министру обороны.

— Ничуть в этом не сомневаюсь, — кивнул Банкер. — Мне пришлось долго ждать, однако с двумя новыми линейными мы точно пробьёмся в Денвер в этом году.

— И там встретитесь с «Викингами», — заметил Талбот. — Скажи, Деннис, у тебя было право выбора. Почему ты не воспользовался этим и не пригласил Тони Уиллса?

— У меня уже есть три хороших полузащитника. Теперь мне были нужны линейные, а этот парень из Алабамы — просто чудо.

— Ты пожалеешь об этом, — покачал головой государственный секретарь. Тони Уиллс был студентом Северо-западного университета, членом студенческой футбольной команды звёзд, стипендиатом Родса, обладателем премии Хайсмана. Именно он почти в одиночку восстановил славу футбольной команды своего университета. К тому же Уиллс был любимцем Талбота. По общему мнению, он являлся исключительно одарённым молодым человеком, и уже начались разговоры о его политической карьере. Райану это казалось преждевременным, даже в быстро меняющейся политической атмосфере Америки. — Он ещё покажет тебе — уже в третьей игре футбольного сезона. И затем при розыгрыше суперкубка, если твоя команда сумеет добраться до финала, в чём я сомневаюсь, Деннис.

— Посмотрим, — фыркнул Банкер.

Президент, раскладывающий перед собой бумаги, засмеялся. Лиз Эллиот — Райан заметил с расстояния в двадцать футов — безуспешно пыталась скрыть неодобрение. Она уже аккуратно разложила перед собой бумаги, приготовила ручку, чтобы делать заметки в случае необходимости, и с нетерпением ждала, когда закончится этот бесцельный, пригодный для мужской раздевалки, но уж никак не для Белого дома разговор. Ну что ж, она добилась своего — получила пост, к которому стремилась, если даже для этого и потребовалась смерть человека, занимавшего его раньше. Райан теперь знал все подробности происшедшего.

— Откроем наше совещание, пожалуй, — произнёс президент Фаулер. Наступила тишина. — Мистер Адлер, расскажите нам, что происходило во время вашей поездки?

— Спасибо, господин президент. По моему мнению, почти все проблемы решены. Ватикан полностью согласен с нашим предложением и готов принять у себя участников переговоров в любое время.

— Какова была реакция Израиля? — спросила Лиз Эллиот, чтобы продемонстрировать своё знание предмета.

— Можно было ждать лучшего, — бесстрастно заметил Адлер. — Они примут участие в переговорах, но я ожидаю серьёзное сопротивление с их стороны.

— Насколько серьёзное?

— Они примут все меры, чтобы уклониться от твёрдого согласия. По их мнению, в нашем предложении есть что-то подозрительное.

— Этого следовало ожидать, господин президент, — заметил Талбот.

— А как восприняли это саудовцы? — Фаулер глянул на Райана.

— По моему мнению, сэр, они примут его. Принц Али проявил настоящий оптимизм. Мы провели целый час у короля, и его реакция была осторожной, но в целом позитивной. Больше всего их беспокоит позиция Израиля. По их мнению, израильтяне не согласятся с этим предложением, какое бы давление на них ни оказывали. В этом случае Саудовская Аравия может оказаться в двусмысленном положении. Но если не принимать этого во внимание, саудовцы проявили готовность согласиться с проектом предложения и принять участие в его осуществлении. Они предложили кое-какие изменения — я указал это в своём отчёте. Как вы сами могли убедиться, господин президент, ни одно из них не вызывает опасений. Более того, две поправки будут способствовать улучшению плана.

— Русские?

— Ими занимался Скотт, — ответил госсекретарь Талбот. — Они полностью согласны, однако тоже считают, что Израиль может возражать. Позавчера президент Нармонов прислал нам телеграмму. В ней говорится, что это предложение соответствует политическому курсу его государства. Они готовы подтвердить свою готовность ограничить продажу вооружений в этом регионе исключительно нуждами обороны.

— Неужели? — воскликнул Райан.

— Видишь, одно из твоих предсказаний уже не сбылось, правда? — усмехнулся директор ЦРУ.

— О чём вы там говорите? — спросил президент.

— Дело в том, господин президент, что продажа оружия в этом регионе — настоящая дойная корова для Советов. Сокращение поставок оружия означает для них потерянные миллиарды в твёрдой валюте — а сейчас они нуждаются в ней, как никогда раньше.

— Я действительно не ожидал этого. — Райан откинулся на спинку кресла.

— Кроме того, они хотят, чтобы в переговорах принимали участие и их представители. Мне это видится приемлемым. Ограничение продажи оружия — если мы сумеем продвинуться до этого пункта договора — явится дополнительной статьёй, касающейся только Америки и Советов.

Лиз Эллиот улыбнулась Райану. Она предсказала вероятность подобного шага Советов.

— В качестве компенсации русские хотят помощи в виде поставок сельскохозяйственных товаров и торговых кредитов, — продолжал Талбот. — Должен сказать, это кажется мне очень выгодным. Помощь русских в осуществлении нашего плана исключительно важна. С другой стороны, имеет для них немалое значение. Таким образом, выигрывают обе стороны. К тому же у нас избыток пшеницы, она только занимает место в хранилищах.

— Значит, единственный камень преткновения — позиция Израиля? — Президент Фаулер обвёл глазами сидящих за столом. Все участники совещания согласно закивали. — Насколько она непреодолима?

— Джек, — повернулся Кабот к своему заместителю, — как реагировал на это Авраам Бен-Иаков?

— Накануне моего вылета в Саудовскую Аравию мы с ним обедали. Он выглядел весьма расстроенным. Мне неизвестна его позиция. Я был не настолько откровенен, чтобы он мог предупредить своё правительство и…

— Что значит «не настолько», Райан? — резко прервала его Эллиот.

— Это значит, что я ничего ему не сказал, — ответил Райан. — Посоветовал подождать дальнейшего развития событий. Разведывательным службам такое не очень нравится. Думаю, он чувствовал, что что-то происходит, но так и не узнал ничего определённого.

— Когда я рассказал им о нашем предложении, они выглядели крайне удивлёнными, — поддержал Адлер Райана. — Они явно чего-то ждали, но не того, что я им преподнёс.

Госсекретарь подался вперёд.

— Господин президент, на протяжении двух поколений Израиль жил с мыслью, что только он и никто больше несёт ответственность за собственную национальную безопасность. Это превратилось у израильтян почти в манию — они верили в это, хотя ежегодно мы поставляли им огромное количество вооружений и обеспечивали деньгами. Так что официальная политика израильского правительства опирается на такое представление, как на реальность. Их неотступно преследует страх — боязнь, что, доверив свою безопасность доброй воле иных стран, они станут уязвимыми и не смогут защитить себя в нужный момент.

— Слушать все это уже надоело, — холодно заметила Лиз Эллиот.

Не надоело бы, если бы шесть миллионов твоих соплеменников превратились в дым крематориев, подумал Райан. Господи, неужели нас уже не трогает память об истреблении, которому подвергли евреев?

— Полагаю, мы все единодушны в том, что двусторонний договор между Соединёнными Штатами и Израилем получит единодушное одобрение Сената, — произнёс Арни ван Дамм, впервые взяв слово.

— Насколько быстро мы сумеем развернуть необходимые воинские формирования на территории Израиля? — поинтересовался президент.

— С того момента, как вы нажмёте кнопку, сэр, для этого потребуется примерно пять недель, — ответил министр обороны. — Уже сейчас формируется Десятый механизированный кавалерийский полк. В общем-то это часть, обладающая мощью тяжёлой бригады. Она способна разбить — точнее уничтожить — любую бронетанковую дивизию арабов. Кроме того, мы добавим — для вида — подразделение морской пехоты, а после того, как договоримся о базировании наших кораблей в Хайфе, у нас в восточной части Средиземного моря почти неотлучно будет находиться авианосная группа. А вместе с авиакрылом истребителей-бомбардировщиков F-16, базирующимся на Сипилии, — это мощная сила. К тому же и военным такое не может не понравиться. Они смогут готовить войска на большой территории. Мы станем пользоваться нашей базой в пустыне Негев точно так же, как и Национальным центром подготовки в Форт-Ирвине. Нет лучшего способа поддерживать на высоком уровне боевую подготовку, чем постоянная и непрерывная тренировка. Разумеется, на это потребуются немалые ассигнования, но…

— Но мы готовы пойти на это, — перебил его спокойным голосом Фаулер. — Решение ближневосточной проблемы стоит любых денег, и у нас не возникнет трудностей с выделением средств при рассмотрении этого вопроса в конгрессе, не правда ли, Арни?

— Всякий конгрессмен, который попытается возражать, навсегда поставит точку на своей карьере, — уверенно ответил начальник аппарата президента.

— Значит, всё дело в том, чтобы преодолеть сопротивление израильтян? — спросил Фаулер.

— Совершенно верно, господин президент, — ответил Талбот за всех присутствующих.

— Итак, как лучше всего убедить их? — Вопрос президента был чисто риторическим. Ответ был очевиден. Правительство Израиля, находящееся сейчас у власти, подобно предыдущим правительствам на протяжении последних десяти лет, представляло собой неустойчивую коалицию нескольких политических групп с различными интересами. Стоило Вашингтону подтолкнуть его — и оно рухнет. — Какова позиция остального мира?

— Страны НАТО не станут возражать. — Раньше, чем Талбот успел открыть рот, ответила Эллиот. — Остальные страны — члены ООН согласятся с нами, исламский мир последует их примеру. Если Израиль станет сопротивляться, он окажется в полной изоляции.

— Мне бы не хотелось оказывать на Израиль слишком сильное давление, — заметил Райан.

— Это не входит в вашу компетенцию, доктор Райан, — ответила Эллиот сладким голосом. Несколько лиц повернулись в его сторону, глаза кое-кого недовольно сузились — никто не поддержал Райана.

Наступила неловкая тишина.

— Вы совершенно правы, доктор Эллиот, — произнёс наконец Райан. — Однако не менее справедливо и то, что слишком явное давление окажет воздействие, противоположное тому, на которое рассчитывает президент. Кроме того, существуют ещё и моральные соображения.

— О моральной стороне дела, доктор Райан, мы позаботимся, — сказал президент. — Здесь все просто: в этом регионе было достаточно войн, и пришло время положить им конец. Наш план рассчитан именно на это.

«Наш план», отметил про себя Райан. Глаза ван Дамма дрогнули, но он промолчал. Джек понял, что в этой комнате он в одиночестве — таком же, на которое президент собирался обречь Израиль. Наклонив голову, он посмотрел в свои записи. Подумаешь, «моральная сторона дела», пронеслась у него гневная мысль. Просто желание оставить отпечатки своих ног в песках времени, стремление создать политический капитал, представив себя Великим Миротворцем. Но сейчас не время быть циником, и хотя план больше не принадлежал Райану, он утешался тем, что его осуществление принесёт немалую пользу миру.

— Допустим, нам придётся оказать на них давление, — произнёс президент Фаулер тихим голосом. — Как? Ничего жёсткого, просто послать им чёткий и ясный сигнал.

— На следующей неделе мы собирались направить Израилю крупную партию запасных частей для военно-воздушных сил. Они заменят радиолокационные системы на всех истребителях-бомбардировщиках F-15, — заметил министр обороны Байкер. — Есть и другие поставки, но радиолокационные системы представляют для них наибольший интерес. Мы сами устанавливаем эти совершенно новые приборы. То же самое относится и к системам запуска ракетных снарядов на самолётах F-16. В вопросах обороны страны израильтяне больше всего полагаются на военно-воздушные силы. И если мы — по техническим причинам — задержим названные поставки, они сразу поймут, что от них требуется.

— И это можно осуществить без лишнего шума? — спросила Эллиот.

— Мы дадим им понять, что скандал не поможет, — произнёс ван Дамм. — Если речь президента на заседании Ассамблеи ООН будет хорошо принята — а этого следует ожидать, — у нас появится возможность обезоружить израильское лобби в нашем конгрессе.

— Может быть, есть смысл смягчить обстановку и предложить им более крупные поставки оружия вместо того, чтобы выводить из строя системы, уже находящиеся у них на вооружении. — Это была последняя попытка Райана.

Эллиот тут же оборвала его:

— Мы не можем позволить себе подобное.

— Вряд ли удастся выделить дополнительные ассигнования на оборону из нашего бюджета, даже ради помощи Израилю, — согласился с нею ван Дамм. — У нас просто нет денег.

— Мне бы хотелось предупредить их заранее — если мы действительно собираемся давить на них, — заметил государственный секретарь.

— Нет. Если нужно, чтобы они поняли, следует сделать это решительно и без колебаний, — качнула головой Лиз Эллиот. — Им нравится сила. Они поймут.

— Отлично. — Президент сделал последнюю пометку у себя в блокноте. — Итак, храним полное молчание до речи на будущей неделе. Я внесу в неё изменения и приглашу израильтян принять участие в официальных переговорах через две недели в Риме. Мы дадим им понять, что либо они соглашаются с планом, либо последствия окажутся тяжёлыми для них. И подчеркнём, что на этот раз это не блеф. Дабы они поняли, что от них требуется, сделаем так, как рекомендует министр обороны Банкер, и неожиданно. Есть ещё замечания?

— Если что-то просочится?.. — тихо спросил ван Дамм.

— Как обстоят дела в Израиле? — Эллиот посмотрела на Скотта Адлера.

— Я сказал им, что проблема в высшей степени щекотливая, но…

— Брент, свяжись по телефону с их министром иностранных дел и предупреди его, что, если они поднимут шум до моего обращения к делегатам ООН, их ждут серьёзные неприятности.

— Хорошо, господин президент.

— Что касается лиц, принимавших участие в этом совещании, отсюда никакой информации просочиться не должно. — Замечание президента было явно адресовано тем, кто сидел у дальнего конца стола. — Совещание закончено.

Райан собрал бумаги и вышел в коридор. За ним тут же последовал Маркус Кабот.

— Когда ты научишься не открывать рот, Джек?

— Послушайте, директор, если мы надавим на них слишком сильно…

— То добьёмся своего.

— По-моему, это — неверный и глупый шаг. Да, мы добьёмся своего. Пусть на это уйдёт несколько лишних месяцев, но они все равно согласятся. Бессмысленно угрожать им.

— Президент хочет, чтобы всё было сделано в соответствии с его пожеланиями. — Кабот повернулся и пошёл прочь.

— Хорошо, сэр, — ответил Джек ему в спину.

Дискуссия была закончена.

В коридор вышли остальные. Талбот кивнул Райану и подмигнул. Никто больше даже не посмотрел в его сторону. Потом Адлер о чём-то пошептался со своим боссом и подошёл к Райану.

— Удачная попытка, Джек. Несколько минут назад тебя едва не вышвырнули с твоего поста.

Эти слова изумили Райана. Неужели в его обязанности не входит говорить то, что он думает?

— Послушай, Скотт, если мне нельзя выражать свою…

— Да, нельзя. Нельзя возражать президенту — по крайней мере этому. Твоё положение в правительстве недостаточно высоко, чтобы убедить его в том, что он ошибается. Брент хотел было сказать именно это, но ты опередил его — и проиграл. Более того, заставив президента занять непримиримую позицию, ты не оставил Талботу возможностей маневрировать. Так что в следующий раз лучше помолчи.

— Спасибо за поддержку. — В голосе Райана прозвучала обида.

— Да пойми же, Джек, ты сам все испортил. Ты высказал правильные соображения, но выбрал ошибочную форму. Пусть это будет тебе уроком. — Адлер помолчал. — Между прочим, босс высоко оценил твою деятельность в Эр-Рияде. Если научишься молчать, когда требуется, сказал он, цены тебе не будет.

— Ну что же, и на том спасибо. — Адлер был совершенно прав, и Райан понимал это.

— Ты сейчас куда?

— Домой. Сегодня мне нечего делать в Управлении.

— Тогда поехали с нами. Брент хочет поговорить с тобой. Пообедаем у меня в кабинете. — Адлер повёл Райана к лифту.

— Ну, а ваше мнение? — спросил президент, все ещё сидя за столом.

— Мне кажется, что все развивается как нельзя лучше, — ответил ван Дамм. — Особенно если удастся осуществить это перед выборами в конгресс.

— Да, завоевать ещё несколько мест было бы недурно, — согласился Фаулер. Первые два года его администрации прошли тяжко. Проблемы с бюджетом, усугублённые экономическими трудностями, которые никак не могли выровняться, усложнили осуществление его программ. В результате его стиль управления страной сопровождался в основном не восклицательными, а вопросительными знаками. Предстоящие выборы в конгресс, намеченные на ноябрь, станут первым пробным камнем и продемонстрируют, насколько новый президент популярен — или непопулярен — в стране. Первые результаты опроса населения оказались крайне неопределёнными. Традиционно партия президента обычно теряла несколько мест в конгрессе, но Фаулер не мог себе этого позволить. — Жаль, конечно, что придётся оказать давление на израильтян, но…

— С политической точки зрения это окажется выгодным… если удастся заключить договор.

— Удастся, — откликнулась Эллиот. — Надо только не опоздать, и тогда к шестнадцатому октября договор будет утверждён сенатом.

— Ты очень честолюбива, Лиз, — заметил Арнолд. — Ну ладно, мне пора за работу. Если позволите, господин президент…

— До завтра, Арни.

Фаулер подошёл к окнам, выходящим на Пенсильвания-авеню. Обжигающие волны августовского зноя колыхали воздух над тротуарами и мостовыми. На противоположной стороне улицы, в сквере Лафайета, виднелись два лозунга сторонников антиядерного движения. Фаулер недовольно фыркнул. Неужели эти глупые хиппи не понимают, что атомные бомбы ушли в историю? Он повернулся к своему помощнику по национальной безопасности.

— Пообедаешь со мной, Элизабет?

— С удовольствием, Боб, — улыбнулась доктор Эллиот своему боссу.

От увлечения брата наркотиками осталась только одна полезная вещь — деньги. Он оставил после своей смерти почти сто тысяч долларов — в старом потрёпанном чемодане. Марвин Расселл взял деньги и переехал в Миннеаполис, где купил хорошую одежду, пару приличных чемоданов и билет. Среди многих полезных навыков, которые он приобрёл в тюрьме, было то, как должным образом изменить не только имя, но и весь свой образ. Сейчас у него было три варианта, включая паспорта, о которых не было известно полиции. Кроме того, в тюрьме его научили, как стать незаметным. Купленные им костюмы были приличными, но не бросались в глаза. Он приобрёл билет на рейс, который, по его расчётам, будет полупустым, и сэкономил таким образом пару сотен долларов. Оставленные братом деньги — 91 тысяча 545 долларов — нужно было растянуть на длительное время, а он знал, что жизнь там, куда он направляется, дорогая. В то же время жизнь там и очень дешёвая, хотя и не в финансовом выражении. Однако давным-давно Марвин понял, что воин должен быть готовым и к этому.

Во Франкфурте он сделал пересадку и полетел на юг. Будучи умным и дальновидным человеком, Марвин однажды, года четыре назад, принял участие в чём-то вроде международной конференции. Ради этого он принёс в жертву один из своих паспортов и созданный соответственно ему образ. На этой конференции Марвину удалось установить несколько полезных контактов, но самое главное — он узнал, как в случае необходимости связаться с нужными ему людьми. Международное сообщество террористов отличается крайней осторожностью и недоверием. И понятно почему — ведь против них сконцентрировали свои силы все организации правопорядка. Он так и не узнал, насколько ему повезло: из троих, с кем он сумел установить контакт, за одним давно следили, а ещё двоих — членов «Красных бригад» — незаметно арестовали вскоре после конференции. Однако Расселл воспользовался одной из явок, ещё продолжавших функционировать. Этот контактер направил его в Афины на встречу за ужином, где его подвергли проверке и допустили к дальнейшему прохождению по тайным каналам. Расселл поспешно вернулся в свой отель — местная пища ему не нравилась — и сел, терпеливо ожидая звонка. Сказать, что он нервничал — значит не сказать ничего. Несмотря на всю свою природную осторожность, Марвин знал, насколько он уязвим. У него не было даже карманного ножа, чтобы защитить себя — путешествовать с оружием было слишком опасно, — и любой полицейский, опознавший его, мог без труда пристрелить Марвина. Что, если канал, по которому его направили, находится под наблюдением полиции? Если это так, то его арестуют прямо в отеле — или заманят в хитро поставленную ловушку, из которой ему вряд ли удастся спастись живым. Европейские полицейские далеко не так строго соблюдают конституционные права, как их американские коллеги, — но эта мысль исчезла едва возникнув. Разве агенты ФБР проявили милосердие к его брату?

Проклятье! Ещё один воин племени сиу погиб, пристреленный как собака. Ему не дали даже спеть предсмертную песнь. Но они заплатят за это. Однако лишь в том случае, подумал Марвин Расселл, если он останется в живых.

Он сидел у окна в тёмной комнате — свет Марвин выключил — и следил за транспортом на улице в ожидании, когда зазвонит телефон, и настороже на случай появления полицейского автомобиля. Как заставить их заплатить за смерть брата и другие несчастья, причинённые его племени? — думал он. Расселл не знал этого да и не особенно беспокоился. Лишь бы ему поручили что-нибудь важное. Деньги он уложил в пояс. Но тут Марвина подвела его атлетическая фигура — толстый пояс с деньгами трудно спрятать на тонкой мускулистой пояснице. Однако Расселл понимал, что он не может позволить себе расстаться с деньгами — что тогда станет он делать? Следить за тратой денег было непросто. Марки в Германии, драхмы здесь… К счастью, билеты на самолёт он покупал за доллары. Именно по этой причине Расселл старался летать на американских авиалиниях и совсем не потому, что ему нравился звёздно-полосатый флаг на хвостовом стабилизаторе авиалайнеров. Зазвонил телефон. Расселл поднял трубку.

— Слушаю.

— Завтра, в половине десятого, возле отеля, с чемоданом, готовый к полёту. Понятно?

— В половине десятого, ясно. — На противоположном конце линии трубку положили раньше, чем он успел произнести что-то.

— Хорошо, — пробормотал Расселл. Он встал и подошёл к кровати. Дверь была заперта на два оборота, предохранительная цепочка на месте, а ручку двери Расселл подпёр стулом. Он сел и задумался. Если это ловушка, его захватят прямо перед отелем — или увезут в машине и арестуют потом, чтобы не привлекать внимания прохожих. Но уж, конечно, не захотят договариваться о встрече и потом врываться в отель и ломать дверь. Наверно, не захотят. Трудно сказать, как мыслят полицейские, правда? Поэтому он лёг спать не раздеваясь, в джинсах и поясе с деньгами вокруг талии. В конце концов, ему надо опасаться и воров…

Здесь солнце встало так же рано, как и дома. Как только первые оранжевые лучи заглянули в окна, Расселл проснулся. Приехав в отель, он попросил, чтобы его разместили в номере с окнами на восток. Он помолился солнцу и приготовился к отъезду. Завтрак Расселл заказал заранее, и его доставили в номер — это стоит несколько лишних драхм, но какое это имеет значение? Он уложил те немногочисленные вещи, которые достал из чемодана, и к девяти уже был готов и очень нервничал. Если с ним что-нибудь случится, то это произойдёт в ближайшие тридцать минут. Не исключено, он умрёт ещё до обеда, — в чужой стране, далеко от духов своего племени. Вернут ли его тело для погребения в Дакоту? Вряд ли. Он просто исчезнет с лица Земли. Действия, которые он приписывал полицейским, ничем не отличались от тех, которые предпринял бы он сам, но разумная тактика воина соответствовала тактике его противника, правда? Расселл расхаживал по комнате, глядя из окна на автомобили и уличных торговцев. Любой из них, продающий безделушки или кока-колу туристам, может запросто оказаться полицейским. И не один, скорее десяток. Полицейские не любят честные схватки, верно? Они стреляют из засады и нападают, лишь когда их намного больше.

9.15. Цифры на электронных часах выскакивали то быстро, то медленно, в зависимости от того, как часто Расселл оборачивался, чтобы посмотреть на них. Пора. Он взял чемоданы и не оглядываясь вышел из комнаты. До лифта было всего несколько шагов, и кабина прибыла так быстро, что тревога Расселла только усилилась. Через минуту он был в вестибюле. Отклонил помощь посыльного и сам донёс чемоданы до стойки портье. Оставалось только расплатиться за завтрак, и он отдал положенные драхмы. До половины десятого было ещё несколько минут, и он подошёл к газетному киоску. Что происходит в мире? Марвин ощущал странное чувство любопытства, странное потому, что он жил в крохотном мире, состоящем из опасностей, ответных действий и манёвров. Что такое мир? — спрашивал он себя. Миром для него было то, что он видел в данную минуту, сфера пространства, ограниченная его чувствами. Дома Расселл видел далёкий горизонт и огромный купол неба над ним. А вот здесь действительность была ограничена стенами и простиралась всего на сотню футов от одного горизонта до другого. Внезапно его охватило острое чувство беспокойства. Он знал, что такое быть объектом охоты, и попытался справиться с этим чувством. Посмотрел на часы — 9.28.

Расселл подошёл к стоянке такси, не зная, что делать дальше. Он остановился, поставил чемоданы на тротуар и с деланной небрежностью оглянулся по сторонам. Это потребовало от него немалых усилий — он знал, что в это мгновение на него могут быть направлены дула автоматов. Неужели он погибнет подобно Джону? Пуля пробьёт ему голову, неожиданно, без всякого предупреждения, и он рухнет на асфальт и умрёт, как животное, без всякого достоинства, присущего человеку. От такой мысли ему стало дурно. Расселл сжал свои могучие руки в тугие кулаки, чтобы они не дрожали. К нему приближался автомобиль, и водитель смотрел на него. Наконец-то! Расселл поднял чемоданы и пошёл к машине.

— Мистер Дрейк? — Это было имя, под которым сейчас путешествовал Расселл. Водитель был не тот мужчина, которого он встретил за ужином. Ему стало ясно, что он имеет дело с профессионалами, каждый из которых выполняет своё поручение. Это был хороший знак.

— Да, это я, — ответил Расселл с улыбкой, похожей на гримасу.

Шофёр вышел из машины и открыл багажник. Расселл уложил туда чемоданы, затем, подойдя к дверце, сел на сиденье рядом с водителем. В случае западни он успеет задушить его и таким образом чего-то достигнет.

В пятидесяти метрах позади в старом «опеле», раскрашенном под такси, сидел сержант полиции Спиридон Папаниколау. С роскошными чёрными усами, жуя ватрушку, он меньше всего походил на полицейского. В «бардачке» машины лежал небольшой автоматический пистолет, но Папаниколау, подобно большинству европейских полицейских, не был хорошим стрелком. Его настоящим оружием была камера «Никон», спрятанная под сиденьем. Сейчас он выполнял задание Министерства общественного порядка и вёл наблюдение. У него была фотографическая память на лица — камера применялась для удобства тех, кто не отличался талантом, которым Папаниколау по праву гордился. Исполняемая им работа требовала бесконечного терпения, но у него терпения было в избытке. Всякий раз, когда полицейскому начальству становилось известно о возможном нападении террористов в районе Афин, Папаниколау отправлялся на охоту в окрестности отелей, аэропортов и причалов. Он был не единственным полицейским, выполняющим подобные задания, но зато справлялся с ними лучше других. Папаниколау обладал настоящим нюхом на террористов, подобно тому как его отец обладал нюхом на места, где лучше всего ловится рыба. Кроме того, он ненавидел террористов. Он ненавидел всех преступников во всём их разнообразии, но террористов — особенно, и Папаниколау выходил из себя, когда правительство то и дело меняло своё отношение к этим мерзавцам, то позволяя им оставаться в Греции, то выгоняя прочь. Папаниколау считал, что этим убийцам не место в его древней и благородной стране. Сейчас правительство опять изменило политику и потребовало изгнать их из Греции. Неделю назад поступило сообщение о том, что кого-то из Народного фронта освобождения Палестины вроде бы видели неподалёку от Парфенона. Четыре агента из группы Папаниколау находились в аэропорту. Ещё несколько проверяли причалы, а вот сам он любил следить за отелями. Ведь останавливаться где-то надо. Они никогда не выбирали лучших, чтобы не выделяться. И не жили в плохих — мерзавцы любили определённую степень комфорта. Средненькие, удобные семейные пансионаты в переулках, среди множества путешественников студенческого возраста, чей непрерывный поток — то входили, то уходили — затруднял обнаружение какого-то определённого лица. Но у Папаниколау были глаза отца. Он мог опознать человека на расстоянии семидесяти метров, посмотрев на него всего полсекунды.

А у водителя «фиата» было знакомое лицо. Папаниколау не мог припомнить имя этого человека, но знал, что уже где-то видел его. Может быть, в досье на «неизвестных», на одной из сотен фотографий, постоянно присылаемых из Интерпола и из военной контрразведки, сотрудники которой жаждали крови террористов, в то время как правительство то и дело срывало их планы. Это была страна Леонидаса и Ксенофана, Одиссея и Ахилла. Греция — Эллада для сержанта — родина древних героев, страна, где родились свобода и демократия, — совсем не место, где иностранные подонки могут безнаказанно убивать…

А вот кто с ним? — подумал Папаниколау. Одет по-американски… Правда, странные черты лица. Быстрым движением он поднял камеру, до предела увеличил изображение и сделал три снимка, затем снова спрятал камеру под сиденье. «Фиат» тронулся с места… Ну что же, посмотрим, куда они направляются. Сержант включил на своём такси сигнал «занято» и выехал с места стоянки.

Расселл поудобнее устроился на сиденье. Он решил не пристёгиваться. Если понадобится выскочить из машины, ремень будет только лишним препятствием. Водитель знал своё дело, умело вёл машину в оживлённом транспортном потоке. И молчал. Это устраивало Расселла. Он наклонил голову и посмотрел вперёд, пытаясь увидеть ловушку. Затем американец окинул взглядом салон автомобиля. Оружия не видно, никаких следов микрофонов или радиооборудования. Разумеется, это ещё ничего не значило, но он решил всё-таки посмотреть. В конце концов Расселл притворился, что хочет отдохнуть, и повернулся так, чтобы смотреть вперёд, через ветровое стекло, и назад — в зеркало на правом борту машины. Сегодня его охотничий инстинкт был напряжён до предела. Опасность угрожала отовсюду.

Водитель «фиата», казалось, вёл машину без определённой цели. Разумеется, Расселлу было трудно утверждать это с уверенностью. Улицы Афин строились ещё до появления колесниц, и более поздние уступки колёсному транспорту не сумели превратить Афины в Лос-Анджелес. Несмотря на то что автомобили на улицах были крохотными, движение транспорта превратилось в одну, едва двигающуюся огромную пробку. Расселлу хотелось поинтересоваться, куда они едут, но он знал, что спрашивать не имеет смысла. Он не сумеет отличить правдивый ответ от обмана, и, даже если получит правдивый ответ, скорее всего ничего не поймёт. Плохо это или хорошо, но ему придётся подчиниться выбранному для него курсу. Расселл не чувствовал себя от этого спокойнее, однако отрицать правду значило лгать себе, и он не мог пойти на это. Единственное, что ему оставалось, — это сохранять бдительность. Расселл так и поступил.

Они едут в аэропорт, подумал Папаниколау. Вот это действительно удача. Вдобавок к полицейским из его группы там находятся по крайней мере двадцать полицейских других служб, вооружённых пистолетами и автоматами. Так что всё будет просто. Несколько полицейских, одетых в штатское, подойдут к ним вплотную, а когда двое вооружённых полицейских в форме пройдут мимо и привлекут внимание сидящих в «фиате», можно будет взять их — ему нравился этот американский эвфемизм — спокойно и не поднимая шума. Отведём их в боковую комнату аэропорта, чтобы убедиться, что они собой представляют, а если сержант ошибся, что ж, расхлёбывать кашу — обязанность капитана. Извините, заявит капитан, но ваша внешность похожа на описание, полученное нами от… — ему придётся придумать, на кого удобнее возложить вину, может быть на французов или итальянцев. Сами понимаете, как важно следить за безопасностью международных воздушных рейсов. Затем билеты этих двоих — если их заподозрили напрасно — будут обменены на первых класс. Почти всегда все обходилось без скандала.

А вот если лицо принадлежало тому, кого подозревал Папаниколау, это будет для сержанта третий террорист, задержанный в этом году. Может быть, даже четвёртый. Только потому, что его спутник одет как американец, совсем не значит, что он на самом деле приехал из США. Четверо за восемь месяцев — нет, даже за семь, поправил себя Папаниколау. Не так уж плохо для несколько эксцентричного полицейского, предпочитающего работать в одиночку. Папаниколау решил немного приблизиться к «фиату». Ему не хотелось потерять такую «ценную» рыбку в городском транспорте.

Расселл насчитал множество такси. Они перевозят в основном туристов или тех, кому не хочется управлять машиной в такой каше… Как странно! Он не сразу понял почему. Ну конечно! В этом такси не горит знак на крыше, а внутри сидит один водитель. У незанятых машин знак включён, а если такси везёт пассажиров, то знак выключается. По-видимому, включённый знак — примета свободного такси, решил он. Но у этой машины — единственной среди многих — свет не горел. Водитель «фиата» ехал не торопясь и свернул направо на улицу, что вела, казалось, к настоящему шоссе. Большинство такси не сделало этого поворота, а вот машина с выключенным знаком на крыше последовала за ними. Расселл не знал, едут ли они сейчас в сторону музеев или торговых центров.

— Нас ведут, — спокойно заметил он. — Может быть, кто-то из твоих друзей прикрывает нас сзади?

— Нет. — Водитель мгновенно взглянул в зеркало заднего обзора. — Какой из них, по-твоему?

— Это не «по-моему», приятель. Я знаю точно. Такси в пятидесяти ярдах от нас, грязно-белого цвета, с выключенным знаком на крыше. Тип машины мне не известен. Тебе следовало быть повнимательнее. — Неужели это и есть ловушка? — подумал Расселл. Убить водителя не составит труда. Невысокий парень с тонкой худой шеей — свернуть её ему будет не сложнее, чем курёнку.

— Спасибо. В самом деле, я промахнулся, — ответил водитель, тоже заметив сопровождающее их такси. Кто это может быть? Посмотрим.

Он сделал неожиданный поворот. Такси последовало за ними.

— Ты прав, дружище, — задумчиво произнёс водитель. — Как тебе удалось заметить его?

— Я привык замечать все, что происходит вокруг меня.

— Понятно… это меняет наши планы.

В голове водителя проносились разные варианты. В отличие от Расселла он знал, что никакая ловушка им не угрожает. Хотя он не сумел проверить, что на самом деле представляет собой его пассажир, ему было ясно, что никакой полицейский или агент спецслужб не предупредил бы о хвосте. Скорее всего не предупредил бы, поправился он. Однако есть способ убедиться в этом с полной уверенностью. Водитель тоже был разгневан на греков. Один из его товарищей исчез с улицы Пирея в апреле и появился в Англии через несколько дней. Сейчас он находится в тюрьме Паркхерст на острове Уайт. Было время, когда они действовали в Греции относительно безнаказанно, пользуясь этой страной как надёжным перевалочным пунктом. Водитель понимал, что не следовало осуществлять здесь настоящие террористические операции — надёжное убежище и место, откуда совершались вылазки в другие страны, было слишком ценным, чтобы его не оберегать как зеницу ока, — но это не уменьшало гнева против греческой полиции.

— Не исключено, что нам понадобится принять кое-какие меры.

— У меня нет оружия.

— Я вооружён. Но мне не хотелось бы прибегать к оружию. Ты сильный?

Вместо ответа Расселл левой рукой сжал колено водителя.

— Достаточно. Ты убедил меня, — бесстрастно произнёс водитель. — Если ты повредишь мне колено, я не смогу вести машину. Тебе уже приходилось убивать?

— Да, — ответил Расселл. Он ещё никогда не убивал человека, но ему приходилось убивать множество других живых существ. — Это будет нетрудно.

Водитель кивнул и увеличил скорость, направляясь к окраине города. Ему нужно найти…

Папаниколау нахмурился. Они больше не ехали в сторону аэропорта. Хорошо, что он не остановился и не предупредил о прибытии. Ничего страшного. Сбавив скорость, он скрылся за другими автомобилями. Яркая окраска выделяла «фиат» среди машин, и, когда движение ещё поредеет, он будет следить за ним издалека. Может, они едут к убежищу террористов. Тогда нужно быть предельно осторожным. Зато и полученная информация окажется весьма ценной. Узнать адрес места, где скрываются террористы, — лучше и не придумаешь. Затем сюда прибудет группа захвата или служба контрразведки установит слежку за домом, чтобы опознать все больше и больше подозреваемых, а потом захватит сразу трех или даже больше мерзавцев. Вот когда он получит награду и продвинется по службе. Ему снова пришло в голову, что следовало бы сообщить по радио о том, что он занят, — но что именно сообщить? Папаниколау понимал, что в азарте преследования пока он может передать лишь одно — он увидел знакомое лицо. Но как вспомнить имя? А вдруг глаза обманули его? Вдруг это лицо кого-то совсем другого, скажем, обычного преступника?

Спиридон Папаниколау ворчал про себя, проклиная судьбу и своё невезение, но его опытные глаза неустанно следили за «фиатом». Они въехали в старую часть Афин, пронизанную узкими улочками. Это не был престижный район для богатых, здесь проживали рабочие. Узкие извилистые улицы сейчас были почти пустыми. Тот, кто работал, находился сейчас на службе. Домашние хозяйки разошлись по магазинам. Дети играли в парке. К тому же в это время года много отпускников уезжают отдыхать на острова, так что улицы были пустыми более обычного. Внезапно «фиат», затормозив, свернул вправо в один из бесчисленных переулков.

— Ты готов?

— Да.

Автомобиль на мгновение остановился. Расселл уже снял пиджак, думая, а не ловушка ли это, наконец. Впрочем, теперь это уже не имело значения. Что будет — то будет. Он сжимал и разжимал могучие ладони, направляясь по улице назад.

Сержант увеличил скорость, чтобы побыстрее достичь поворота. Если они скроются в лабиринте этих переулков, ему придётся быть совсем рядом, чтобы следить за ними. Ничего не поделаешь — может быть, его заметили. Тогда он вызовет помощь по радио. В конце концов, работа полицейского соткана из случайностей. Как только сержант приблизился к перекрёстку, он увидел в переулке мужчину. Тот стоял и читал газету. Это не один из тех, за кем следил Папаниколау, — без пиджака, правда, лицо повёрнуто в сторону и поза напоминает какого-то киноактёра. При этой мысли сержант даже улыбнулся — но улыбка тут же исчезла. Он заметил, что «фиат» остановился всего в двадцати метрах и задним ходом двигается к нему. Сержант нажал на тормоза и начал было поворачивать голову, глядя назад, чтобы развернуть машину, как к его лицу протянулась рука. Он инстинктивно поднял руки, пытаясь защищаться, но опоздал. Одна мощная ладонь схватила его за подбородок, другая опустилась на затылок. Руки нападавшего резко повернули его голову — и сержант увидел американца. Но увидел его лишь на миг — шейные позвонки громко хрустнули, и этот звук дал понять полицейскому, что он мёртв, словно в него попала пуля. В последнее мгновение он узнал лицо — у мужчины были действительно странные черты, как у артиста, как у артиста, как у…

Расселл отскочил в сторону и махнул рукой. «Фиат» рванул вперёд, затем резко подал назад и врезался в такси. Голова таксиста безвольно качнулась на сломанной шее. Он уже мёртв, подумал Расселл. Надо убедиться. Наклонившись к таксисту, он попытался нащупать пульс. Шейные — да и спинные — позвонки сломаны. Расселл подбежал к «фиату». Опускаясь на сиденье, он улыбнулся про себя. Как просто…

— Он мёртв. Поехали отсюда!

— Ты уверен?

— Я сломал ему шею, как спичку. Не сомневайся. Совсем несложно, хлипкий мужичонка.

— Хочешь сказать, вроде меня? — Водитель повернулся к Расселлу и усмехнулся. Ему, разумеется, придётся бросить машину, однако эйфория спасения и убийства противника была сейчас его главным чувством. К тому же он нашёл товарища — надёжного и достойного.

— Как тебя зовут?

— Марвин.

— А меня — Ибрагим.

Речь президента была триумфальной. Он знает, как обращаться к слушателям, подумал Райан, когда в зале заседаний Генеральной Ассамблеи раздались аплодисменты. На лице президента появилась благодарная, хотя не без холодка улыбка, когда он поклонился собравшимся делегатам из ста шестидесяти — или более того — стран. Телевизионные камеры показали крупным планом израильскую делегацию, чьи аплодисменты оказались не столь восторженными, как у делегатов арабских государств: судя по всему, израильтян не успели подробно информировать о происходящем. Советская делегация превзошла себя и присоединилась к тем, кто аплодировал стоя. Райан нажал на кнопку дистанционного управления и выключил телевизор ещё до того, как комментатор службы новостей Эй-би-си начал излагать содержание выступления президента. Черновик речи лежал у Райана на столе, и он делал пометки у себя в блокноте. Несколько минут назад по телексу передали приглашения Ватикана всем заинтересованным министерствам иностранных дел. Они пришлют своих представителей в Рим через десять дней. Проект договора был подготовлен. Стремительные шаги, предпринятые втайне от всех горсткой послов и их патронов-чиновников, информировали остальные правительства, чего следует ожидать, и результатом стало всеобщее одобрение. Израильтяне знали об этом. Было разрешено просочиться кое-каким сведениям — в желательных, разумеется, направлениях. А если они всё-таки будут сопротивляться — ну что же, Банкер приостановил отправку крупной партии запчастей для израильских ВВС, и израильтяне были настолько потрясены этим, что ещё не успели прореагировать. Если уж быть более точным, их предупредили, чтобы они никак не реагировали, если хотят получить новые радиолокационные системы. Израильское лобби в конгрессе уже начало действовать — у него были свои источники на разных уровнях американского правительства, — и конгрессмены, занимающие наиболее ответственные посты, получили осторожные запросы. Однако Фаулер двумя днями раньше собрал лидеров конгресса и сообщил им о своих планах. В результате предварительные намётки гласили, что План Фаулера будет принят весьма благожелательно. Председатель Комитета по иностранным делам сената и его ведущие члены обещали, что проекты обоих договоров будут одобрены в течение недели. Это действительно может произойти, подумал Райан, и на Ближнем Востоке может наконец наступить мир. Во всяком случае шаги, предпринятые Соединёнными Штатами, не нанесут никакого ущерба. Подтверждением тому — вся репутация Америки, которую она заслужила во время столь рискованной войны в Персидском заливе. Арабы рассматривают американские намерения как коренное изменение в политике США — это действительно было резким поворотом, в результате которого американцы решили приструнить израильтян. Израиль придёт к аналогичной точке зрения, но для них это не соответствовало действительности. Мир на Ближнем Востоке будет гарантирован единственным возможным способом — военной и политической мощью Америки. Конец конфронтации между Востоком и Западом сделал это возможным, и Америка вместе с остальными крупными государствами решила продиктовать условия справедливого мира. Не совсем так, поправил себя Райан, мы собираемся продиктовать то, что нам кажется условиями справедливого мира. Боже мой, надеюсь, это осуществится.

Для этого достаточно поздно, конечно. В конце концов, План Фаулера был его, Райана, идеей. Нужно было разорвать заколдованный круг, найти выход из ловушки. Америка оказалась единственной страной, которой верили и те и другие, чего удалось добиться пролитой кровью американцев, с одной стороны, и огромными денежными субсидиями — с другой. Америка вынуждена гарантировать мир, и этот мир должен основываться на чём-то, похожем на справедливость для всех заинтересованных сторон. Уравнение было одновременно простым и сложным. Его принципы можно выразить в одном коротком параграфе, а вот методы осуществления займут целую книгу. Финансовые затраты — законы, делающие их возможными, — легко пройдут через конгресс, несмотря на солидные размеры ассигнований. Саудовская Аравия принимает на себя четверть необходимых затрат — этого удалось добиться четыре дня назад государственному секретарю Талботу. В обмен на это саудовцы смогут купить ещё одну партию самого современного оружия, чем займётся Деннис Банкер. Талбот и Банкер исполнили свои роли поистине блестяще, подумал Райан. Несмотря на все недостатки президента, два наиболее важных члена его администрации — два близких друга — представляли собой лучшую команду в правительстве, которую приходилось видеть Райану.

На прошлой неделе они принесли немалую пользу своей стране и её президенту.

— Да, похоже, что это осуществляется, — тихо произнёс Райан в одиночестве своего кабинета. — Может быть, может быть, может быть… — Он посмотрел на часы. Примерно через три часа у него уже будет информация по этому вопросу.

Куати нахмурившись смотрел на экран своего телевизора. Неужели такое возможно? История отрицала это, однако…

Однако саудовцы прекратили снабжать их деньгами, соблазнившись помощью, оказанной Америкой в их войне против Ирака. К тому же его организация сделала ставку на проигравшую лошадь. Они уже испытывали недостаток денег, хотя заранее сделали капиталовложения из тех средств, которые получили на протяжении жизни предыдущего поколения. Их швейцарские и другие европейские банкиры обеспечивали непрерывное поступление денег, и недостаток средств был скорее психологическим, чем действительным, но для арабского мышления психологическое является действительным — точно так же, как для любого знающего политика.

Ключом всей проблемы — Куати понимал это — было то, решатся ли американцы оказать подлинное давление на сионистов. До сих пор они никогда не шли на такой шаг. Они позволили израильтянам совершить нападение на американский военный корабль и убить американских моряков — и простили их ещё до того, как скончалась последняя жертва нападения. Военные в Америке вынуждены бороться за каждый доллар в своём собственном конгрессе, а в то же время эта безвольная организация политических проституток спешит удовлетворить любую просьбу Израиля и обеими руками сует евреям оружие. Никогда раньше Америка не решалась давить на Израиль. В этом и заключалась разгадка того, почему он существует до сих пор, не так ли? Пока на Ближнем Востоке нет мира, у него есть цель — уничтожение еврейского государства. Без этого…

Однако проблемы Ближнего Востока возникли до его рождения. Они могут исчезнуть, но только тогда…

А сейчас для него наступил момент истины, подумал Куати, осторожно вытягивая ноги и руки, которые причиняли ему все больше боли. Какие перспективы уничтожения Израиля все ещё оставались у него? Уничтожить еврейское государство с помощью внешней силы невозможно. Пока Америка поддерживает евреев, а арабские государства не могут объединиться…

А что русские? Проклятые русские, которые встали, как голодные собаки, после окончания речи Фаулера.

Их план осуществим. Эта мысль была для Куати ничуть не менее страшной, чем первый диагноз его заболевания раком. Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Что если американцы всё-таки окажут давление на Израиль? Если русские поддержат этот абсурдный план? Если израильтяне отступят под оказанным на них давлением? А палестинцы согласятся на уступки со стороны Израиля? Тогда американский план может осуществиться. Сионистское государство будет существовать и дальше. Палестинцам понравится жизнь в новой стране. Возникнут условия мирного сосуществования.

Это значит, что он бесцельно прожил свою жизнь. Что все, ради чего он напрягал силы, все жертвы, которые он принёс, не испытанные им радости жизни — все это пропало даром. Его бойцы за свободу в течение жизни целого поколения боролись и умирали ради дела, которому теперь не суждено стать реальностью.

Его предали соотечественники-арабы, чьи деньги и политическая поддержка имели такое значение для борцов за освобождение.

Предали русские, которые вдохновляли его и снабжали оружием с момента зарождения движения.

Предали американцы — да-да, американцы, потому что лишили его противника, против которого он боролся.

Предал Израиль — заключив что-то похожее на справедливый мир. Этот мир не был, конечно, справедливым. Пока на арабской земле жив хотя бы один сионист, справедливости не будет.

Неужели его предали и палестинцы? Вдруг они примут это? Откуда взять тогда преданных борцов за свободу?

Значит, его предали все?

Нет, Бог не допустит этого. Бог милосерден и освещает путь преданным вере.

Нет, такого не может произойти. Это невозможно. Слишком много проблем нужно решить, чтобы этот адский план стал реальностью. Разве было мало попыток установить мир в этом регионе? И чем они кончились? Даже переговоры между Картером, Садатом и Бегином в Америке, когда американцы с помощью угроз заставили своих мнимых союзников пойти на серьёзные уступки, рухнули после того, как Израиль наотрез отказался рассмотреть проблему справедливого урегулирования прав палестинцев. Нет, теперь Куати не сомневался в своей правоте. Может быть, ему не следовало полагаться на русских и даже на саудовцев. И уж он никак не мог полагаться на американцев. Но на Израиль Куати мог положиться всегда. Евреи слишком упрямы, слишком высокомерны, слишком близоруки для того, чтобы понять, что их единственная надежда на прочную безопасность заключается только в справедливом мире. Ирония происшедшего стала настолько очевидной для Куати, что он не удержался от улыбки. Это, по-видимому, воля Бога — его движение будут защищать его злейшие враги. Всегда можно положиться на еврейское высокомерие и упрямство. Оно не позволит Израилю принять план американцев. И если это необходимо для того, чтобы война продолжалась, то ирония такого факта может означать только одно — дело, ради которого борются и умирают люди Куати, действительно является святым.

— Нет, никогда я не соглашусь на такой позор! — воскликнул министр обороны. Зрелище было впечатляющим даже для него. Министр ударил по столу кулаком с такой силой, что опрокинул стакан с водой, и образовавшаяся лужа начала стекать ему на колени. Он сделал вид, что не замечает этого, его разъярённые голубые глаза обежали комнату заседаний совета министров.

— Ну, а если Фаулер действительно выполнит свою угрозу?

— Мы погубим его карьеру! — ответил министр обороны. — Это в наших силах. Нам не впервой наставлять американских политических деятелей на путь истинный.

— А вот дома нам это удаётся далеко не всегда, — заметил министр иностранных дел, громким шёпотом обращаясь к своему соседу.

— Что?

— Я сказал, что в данном случае, Рафи, это может оказаться невозможным. — Давид Ашкенази поднёс ко рту стакан с водой и сделал несколько глотков. — Наш посол в Вашингтоне передаёт, что, по их сведениям, План Фаулера находит широкую поддержку в конгрессе. В прошлый уик-энд посол Саудовской Аравии в Вашингтоне устроил роскошный приём для руководства конгресса. По нашим сведениям, приём прошёл весьма успешно. Верно, Ави?

— Совершенно верно, господин министр, — отозвался генерал Бен-Иаков. Его начальника сейчас не было в Израиле, и он говорил от имени Моссада. — Саудовская Аравия и остальные «умеренные» арабские государства готовы покончить с объявленным ими состоянием войны ещё до полного признания нашего государства, через некоторое — неопределённое — время установить с нами дипломатические отношения, а также покрыть часть расходов по содержанию американских войск и самолётов — плюс, хочу добавить, полностью оплатить расходы по содержанию здесь сил поддержания мира и — подчёркиваю — финансировать реконструкцию экономики наших палестинских друзей.

— Как можно отклонить подобное предложение? — сухо осведомился министр иностранных дел. — Вас удивляет одобрение американского конгресса?

— Это обман! — возразил министр обороны.

— Если это обман, то исключительно ловкий, — заметил Бен-Иаков.

— Ты веришь этой брехне, Ави? Ты? — Бен-Иаков столько лет назад командовал у Рафи Манделя лучшим батальоном на Синайском полуострове.

— Не знаю, Рафи. — Заместитель директора Моссада никогда раньше так остро не осознавал, что говорить от имени босса совсем непросто.

— Как вы оцениваете обстановку? — спросил премьер-министр спокойным голосом. По-видимому, он решил, что кому-то следует вести себя спокойно.

— Американцы совершенно искренни, — ответил Ави. — Их готовность предоставить гарантии — заключить договор о взаимопомощи на случай нападения и разместить войска — доказывает это. Сугубо с военной точки зрения…

— За оборону Израиля отвечаю я! — рявкнул Мандель. Бен-Иаков обернулся и смерил взглядом своего бывшего командира.

— Рафи, ты всегда был рангом выше меня, но и мне довелось убивать врагов, и ты хорошо это знаешь. — Ави помолчал, ожидая, пока остальные члены кабинета оценят его слова. Когда он снова заговорил, его голос был спокойным, размеренным и бесстрастным — Ави хотел, чтобы его рассудок одержал верх над эмоциями, которые ничуть не уступали чувствам Манделя:

— Американские военные подразделения представляют серьёзную силу. Они увеличат ударную мощь наших ВВС примерно на двадцать пять процентов, а их механизированный полк превосходит по силе нашу лучшую бригаду. Более того, я не вижу, как смогут американцы отказаться от выполнения своих обязательств. Чтобы случилось такое… — наши друзья в Америке никогда не допустят этого.

— Нас бросали в беде и раньше, — напомнил Мандель ледяным тоном. — В обороне страны мы должны полагаться только на себя.

— Рафи, друг мой, — произнёс министр иностранных дел, — и что это нам дало? Мы с тобой сражались рядом, причём не только в этой комнате. Неужели нашей борьбе не будет конца?

— Лучше уж никакого договора, чем плохой договор!

— Полностью согласен, — кивнул премьер-министр. — Но насколько плох этот договор?

— Мы все читали его проект. Я хотел бы предложить некоторые изменения в его тексте, но мне кажется, что пришло время стремиться к миру, — ответил министр иностранных дел. — Поэтому я советую принять План Фаулера с определёнными условиями. — И он перечислил эти условия.

— Ты считаешь, Ави, что американцы согласятся с этим?

— Они будут жаловаться на увеличение расходов, однако наши друзья в конгрессе поддержат нас — понравится это президенту или нет. Они признают наши исторические уступки и разделят желание Израиля чувствовать себя в безопасности внутри своих границ.

— Тогда я ухожу в отставку! — выкрикнул Мандель.

— Нет, Рафи, я не допущу этого. — Премьер-министр уже устал от этого спектакля. — Если ты подашь в отставку, порвёшь все связи. Когда-нибудь ты можешь снова пожелать занять этот пост, но ты никогда его не получишь, если сейчас выйдешь из состава кабинета.

Мандель покраснел.

Премьер-министр окинул взглядом присутствовавших.

— Итак, какова точка зрения правительства?

Прошло сорок минут, пока на столе Райана зазвонил телефон. Он поднял трубку, заметив, что это была прямая линия, непосредственно соединявшая его с абонентом.

— Райан. — Около минуты он молча слушал, делая заметки. — Ясно. Спасибо.

Затем заместитель директора ЦРУ по разведке встал, прошёл через приёмную, где сидела Нэнси Каммингс, и свернул налево в более просторный кабинет Маркуса Кабота. Директор отдыхал на диване в дальнем углу. Подобно своему предшественнику судье Артуру Муру, Кабот любил иногда выкурить сигару. Ботинки его стояли рядом, а он уткнулся в папку с полосатой лентой по краям. Ещё один секрет в здании, полном секретов. Папка опустилась, и появилось лицо директора с дымящейся сигарой, похожее на круглый розовый вулкан.

— Что случилось, Джек?

— Мне только что позвонил наш друг из Израиля. Они примут участие в римской встрече, правительство решило согласиться с условиями договора, внеся некоторые изменения.

— Что за изменения?

Райан передал лист бумаги с пометками. Кабот прочитал.

— Вы с Талботом оказались правы.

— Если бы только я дал ему возможность самому высказать эту точку зрения.

— Неплохо, ты предсказал все поправки, кроме одной.

Кабот встал, сунул ноги в ботинки, подошёл к столу и поднял телефонную трубку.

— Скажите президенту, что я хочу встретиться с ним в Белом доме после его возвращения из Нью-Йорка. Нужно пригласить Талбота и Банкера. Передайте президенту, что план принят. — Он положил трубку и посмотрел на Райана, стараясь улыбнуться с сигарой в зубах подобно Джорджу Паттону. Впрочем, насколько Джек помнил, Паттон совсем не курил. — Ну как?

— Сколько времени понадобится для окончательного заключения договора?

— Принимая во внимание предварительную работу, которую проделали вы с Адлером, и завершающую стадию, осуществлённую Талботом и Банкером?.. Гм. Думаю, пару недель. Так быстро, как это получилось с Картером в Кэмп-Дэвиде, на этот раз не выйдет — слишком много профессиональных дипломатов принимают участие. Однако через четырнадцать дней президент сможет отправиться на своём Боинге-747 в Рим для подписания документов.

— Мне ехать с вами в Белый дом?

— Не надо, сам справлюсь.

— Хорошо. — Этого следовало ожидать. Райан вышел из кабинета через ту же самую дверь.

Глава 7

Город Бога

Камеры были установлены. Транспортные самолёты ВВС «С-5В Гэлакси» погрузили самые современные телевизионные трейлеры на военно-воздушной базе Эндрюз и доставили их в аэропорт Леонардо да Винчи. Готовились не столько к съёмкам церемонии подписания — если удастся достичь этого этапа, беспокоились комментаторы, — сколько к тому, чтобы, как выражались остряки, передавать шоу, предшествующее этой церемонии. Полностью дискретное оборудование с высочайшей разрешающей способностью, которое только что начало выпускаться электронными компаниями, должно было, по мнению продюсеров, отлично передать зрителям красоты шедевров живописи, украшающих стены Ватикана, подобно тому как деревья наполняют национальные парки. Местные плотники и специалисты, прилетевшие из Атланты и Нью-Йорка, работали круглые сутки, сооружая специальные помещения, из которых поведут передачи лучшие комментаторы. Все три телевизионные компании передавали утренние программы новостей из Ватикана. Кроме того, сюда прибыли Си-эн-эн, Эн-эйч-кей, Би-би-си и почти все остальные телекомпании мира, которые боролись между собой за место на гигантской площади, что простёрлась перед собором, строительство которого, начатое в 1503 году архитектором Браманте, продолжили Рафаэль, Микеланджело и Бернини. Непродолжительный, но яростный дождь залил водой из соседнего фонтана временное помещение, откуда вёл свои репортажи комментатор «Немецкой волны», в результате произошло короткое замыкание, и аппаратура стоимостью в сто тысяч марок вышла из строя. В конце концов представители Ватикана начали протестовать, заявив, что на площади не останется места для желающих присутствовать при историческом событии — за успех которого они молились, — но менять что-либо было уже слишком поздно. Кто-то вспомнил, что в древнем Риме здесь находился огромный цирк — Circus Maximus, и все сошлись во мнении, что сейчас они присутствуют при самом грандиозном цирковом представлении последних лет. Правда, в римском цирке проводились главным образом гонки колесниц.

Телевизионщики прекрасно чувствовали себя в Риме. Группы, обслуживающие передачи «Сегодня» и «Доброе утро, Америка», могли на этот раз вставать до неприличия поздно, тогда как обычно просыпались раньше разносчиков газет, — они начинали здесь свои передачи после ленча (!!!) и заканчивали их, когда оставалось ещё достаточно времени для посещения магазинов, после чего отправлялись ужинать в какой-нибудь из многочисленных тут прекрасных ресторанов. Исследовательские группы каждой телекомпании копались в справочниках, разыскивая сведения об исторических местах вечного города, таких, например, как Колизей (один книжный червь докопался, что его правильнее было бы называть амфитеатром Флавия), где римляне восхищённо аплодировали зрелищам, заменявшим им американский футбол: ожесточённая схватка, борьба насмерть, человек против человека, человек против зверя, зверь против христианина и прочие комбинации. Однако внимание всех телевизионных компаний сфокусировалось на Форуме. В своё время тут и Цицерон, и Сципион встречались, прогуливались и беседовали со своими сторонниками и противниками, и сюда столетиями стекались посетители. Рим, вечный город, мать гигантской империи, снова обрёл важную роль на мировой арене. И в центре его — Ватикан, всего горстка акров, но тем не менее суверенное государство. «Сколько дивизий у папы римского?» — процитировал один телевизионный комментатор высказывание Сталина и затем принялся говорить о том, что христианская церковь с её ценностями пережила марксизм-ленинизм и оказалась настолько прочной, что Советский Союз решил установить дипломатические отношения со Святейшим престолом и советская служба вечерних новостей «Время» располагается всего в пятидесяти ярдах от помещения, откуда комментатор ведёт сейчас передачу.

Особого внимания удостоились ещё две религии, представители которых принимали участие в переговорах. Во время церемонии прибытия папа римский вспомнил событие, имевшее место вскоре после возникновения ислама. Католические епископы прибыли в Аравию, чтобы выяснить, кто такой Мухаммед и что он затевает. После первой же тёплой встречи старший из епископов спросил, где он и его спутники могли бы, отслужить мессу. Мухаммед тут же предложил им воспользоваться мечетью, в которой они находились. «В конце концов, — заметил пророк, — разве это не Божий дом?» Святой отец оказал такую же любезность израильтянам. В обоих случаях более консервативные священники испытывали определённую неловкость, однако Святой отец рассеял все сомнения в речи, произнесённой — весьма характерно для него — на трех языках:

— Во имя Бога, которого мы знаем под разными именами, но который един для всех, мы предлагаем гостеприимство нашего города всем людям доброй воли. У всех нас много общих религиозных традиций. Все мы верим в Бога, милосердного и справедливого. Мы верим в духовную природу человека. Мы верим в высочайшую ценность духовного начала и в проявление этого начала в милосердии и братстве. Мы шлем самые лучшие пожелания нашим братьям из дальних стран и молимся за то, чтобы их вера нашла путь к справедливости и миру, к которым все наши вероисповедания устремляют нас.

— Н-да, — заметил один телекомментатор, выключив микрофон, — мне начинает казаться, что этот цирк — дело серьёзное.

Этим, разумеется, телевизионное освещение происходящих событий не кончилось. В интересах справедливости, равновесия, полемики, надлежащего понимания возможных последствий и продажи рекламного времени телекомпании включили в свои передачи выступление руководителя еврейской военизированной организации, который во всеуслышание напомнил о высылке евреев из Иберии Фердинандом и Изабеллой, о чёрных сотнях российского императора и, естественно, об уничтожении миллионов евреев Гитлером. На последнем он остановился особо в связи с объединением Германии и в заключение сказал, что евреи не такие идиоты, чтобы довериться кому бы то ни было, кроме оружия в собственных сильных руках. Аятолла Дарейи, религиозный глава Ирана и заклятый враг всего американского, проклял из Кума всех неверных, обрекая каждого из них в отдельности и всех вместе на вечное пребывание в аду, лично им созданном для этой цели. Однако перевод этого пламенного выступления затруднил его понимание для американцев, так что недвусмысленные проклятья аятоллы пропали даром. Самозваный «христианин, вдохновлённый Богом», с юга Америки получил львиную долю эфирного времени. Сначала он проклял римскую католическую церковь как олицетворение Антихриста, а затем повторил своё знаменитое утверждение, что Бог не может даже услышать молитвы евреев, не говоря уже о неверных мусульманах, которых он обозвал магометанами в качестве дополнительного, хотя и излишнего, оскорбления.

Однако почему-то на всех этих демагогов не обратили внимания — вернее, не обратили внимания на высказанные ими точки зрения. Телевизионные компании затопило тысячами звонков от рассерженных зрителей, требовавших, чтобы эти фанатики впредь не появлялись на экранах. Такая реакция массовой аудитории привела в восторг руководителей телекомпаний. Это означало, что зрители снова включат тот же канал в надежде увидеть там очередное оскорбление общественной морали. Ханжа с американского Юга тут же заметил, что количество пожертвований сократилось. Бнай Брит поспешило осудить высказывания излишне откровенного раввина, а глава Лиги исламских наций, сам видный священнослужитель, объявил фанатичного имама еретиком, сославшись на слова пророка, которого он и процитировал. Чтобы уравновесить все эти высказывания, телекомпании обеспечили соответствующий комментарий, продемонстрировав таким образом своё стремление к беспристрастности, успокоив одних зрителей и приведя в ярость других.

Уже на следующий день одна из газет обратила внимание на то, что тысячи корреспондентов, аккредитованных на конференции, называют её «Кубком мира» — из-за круглой формы, которую имеет площадь святого Петра. Наиболее наблюдательные сообразили, что это объясняется бессилием репортёров, которым требовалось рассказывать о происходящем, а рассказывать-то было нечего. Меры безопасности, принятые на конференции, оказались поразительно строгими. Участники, приезжающие в Ватикан и уезжающие оттуда, пользовались военными самолётами и базами ВВС. Репортёров и фотографов с длиннофокусными объективами старались не подпускать к месту действия, да и вообще передвижения участников конференции осуществлялись главным образом в тёмное время суток. Швейцарские гвардейцы, несмотря на мундиры эпохи Возрождения, не позволяли проскочить мимо себя даже мыши, и назло репортёрам, когда произошло нечто значительное — министр обороны Швейцарии воспользовался отдалённым входом, — никто его не заметил.

Опрос общественного мнения во многих странах показал, что почти все надеются на успех конференции. Мир, уставший от противостояния, в приливе эйфории и чувства облегчения от недавних изменений в отношениях между Востоком и Западом, поверил каким-то образом, что успех вполне возможен. Комментаторы предостерегали от излишнего оптимизма, указывали на то, что в новейшей истории не было более сложной проблемы, однако люди во всём мире молились на сотне языков в миллионах церквей за успешное завершение последнего и наиболее опасного конфликта на планете. К чести телекомпаний, они сообщили миру и об этом.

Профессиональные дипломаты, а среди них были и закоренелые циники, которые не бывали в церкви с детских лет, почувствовали на себе такую тяжесть ответственности, какой не испытывали никогда прежде. Отрывочные сообщения, поступающие от хранителей музеев и служащих Ватикана, говорили об одиноких полуночных прогулках по нефу собора святого Петра, разговорах на балконах ясными звёздными ночами, продолжительных беседах некоторых участников конференции со Святым отцом. И ни о чём больше. Высокооплачиваемые телекомментаторы смущённо поглядывали друг на друга. Сотрудники печатных изданий тщетно старались раздобыть хоть какую-нибудь хорошую идею, чтобы использовать её в своих статьях. Впервые после марафонских переговоров Картера в Кэмп-Дэвиде столь важная конференция проходила при столь скудном освещении.

И мир ждал, затаив дыхание.

На голове старика была красная, отороченная белым феска. Мало кто сохранял свою характерную одежду, но этот старик жил в соответствии с древними обычаями предков. Жизнь была нелёгким испытанием для друзов, и единственное утешение он нашёл в религии, которую исповедовал в течение своих шестидесяти шести лет.

Друзы являются членами религиозной секты на Ближнем Востоке. Их вера соединяет некоторые аспекты ислама, христианства и иудаизма. Секта друзов была основана в одиннадцатом веке Аль-Хакимом би-Амрилахи, египетским калифом, считавшим себя живым воплощением Бога. Друзы живут в основном в Ливане, Сирии и Израиле, занимая шаткое положение в обществе всех трех государств. В отличие от израильских мусульман им разрешают служить в вооружённых силах еврейского государства — обстоятельство, которое не укрепляет доверия к сирийским друзам в правительстве их страны. И хотя некоторые друзы сумели занять командные должности в сирийской армии, они хорошо помнят, что один друзский офицер в звании полковника был расстрелян после войны 1973 года за то, что его полк вынужденно отступил со стратегически важного перекрёстка. Несмотря на то что с чисто военной точки зрения он проявил себя бесстрашным и умелым командиром и ему даже удалось сохранить порядок в уцелевшей части своего полка, потеря перекрёстка стоила сирийской армии двух танковых бригад, и в результате полковника расстреляли… за то, что ему не повезло, и, возможно, потому, что он оказался друзом.

Старый фермер не знал всех подробностей этого случая, но и того, что было ему известно, оказалось достаточно. Тогда сирийские мусульмане убили друза, и его смерть была не последней. Поэтому старик не доверял никому ни из сирийской армии, ни из правительства Сирии. Это не значило, однако, что он испытывал тёплые чувства к Израилю. В 1975 году дальнобойное израильское орудие 175-миллиметрового калибра обстреляло район, где он жил, в поисках сирийского склада боеприпасов и осколком случайного снаряда была смертельно ранена его жена, с которой он прожил тридцать лет. В результате к его многочисленным страданиям прибавилось одиночество. То, что являлось для Израиля исторической неизбежностью, для этого простого фермера стало непосредственным и смертельно опасным фактом жизни. Судьба решила, что ему предстоит жить между двумя армиями, причём каждая из них рассматривала его существование как раздражающее её неудобство. Старик был человеком, который ничего не ждал от жизни. У него был небольшой участок земли, где он вёл хозяйство, несколько овец и коз, примитивный дом, построенный из камней, убранных им со своего поля, где их валялось в избытке. Он хотел одного — чтобы ему позволили жить. Когда-то он считал, что запрашивает у судьбы совсем немного, однако шестьдесят шесть бурных лет доказали, что он глубоко ошибается. Старик всю жизнь молил своего Бога о милосердии, о справедливости, о простых радостях — он знал, что никогда не сумеет выбраться из нищеты, — которые сделали бы его существование и существование его жены хоть чуть-чуть более сносным. Но и этого не произошло. Из пятерых детей, которых родила ему жена, совершеннолетия достиг лишь один, и тот был призван в сирийскую армию перед войной 1973 года. Его сыну повезло куда больше, чем всей их семье: когда снаряд, выпущенный из израильского танка, попал в его БТР-60, силой взрыва юношу выбросило из люка, и он выжил, потеряв только один глаз и руку. Выздоровев, он женился, у него появились дети, у его отца — внуки, а сам он вёл умеренно обеспеченную жизнь торговца и ростовщика. Это был не такой уж крупный подарок судьбы, но по сравнению со всем остальным, а также с жизнью его отца такое существование было благом.

Старик-фермер выращивал овощи и пас своё маленькое стадо на усеянном скалами поле неподалёку от сирийско-ливанской границы. Он не трудился с настойчивостью и упорством, не добивался чего-то, и назвать его жизнь даже борьбой за существование было бы преувеличением. Жизнь для него превратилась в привычку, которую он был не в силах нарушить, в бесконечную череду дней, приносивших все большую усталость. Каждой весной его овцы ягнились, и старик тихо молился, чтобы ему не дожить до дня, когда придётся забивать их, и одновременно испытывал возмущение при мысли о том, что эти кроткие и глупые животные могут пережить его.

Наступил ещё один рассвет. У старика не было будильника, да он и не нуждался в нём. Светлело небо, и колокольчики его овец и коз начинали звенеть. Он открыл глаза и снова почувствовал, как болит все его тело. Старый крестьянин вытянулся на постели, затем медленно встал. В течение нескольких минут он умывался, соскребал седую щетину с лица, ел чёрствый хлеб, запивая его крепким сладким кофе, и начал, наконец, трудовой день. Он старался ухаживать за своим огородом с утра, пока дневная жара ещё не стала невыносимой. У него был довольно большой огород, он продавал овощи на ближайшем рынке, а деньги расходовал на покупку товаров, которые считал «роскошью». Но даже и такой труд становился для старика непосильным. От работы в огороде болели руки и ноги, поражённые артритом, а попытки не пустить овец и коз в огород, чтобы животные не съели и не потоптали нежные ростки, были ещё одним проклятием в его жизни. Но овец и коз старик тоже продавал на рынке — без вырученных за них денег он давно бы голодал. Говоря по правде, старый крестьянин работал усердно, питался не так уж и плохо и, не будь он таким одиноким, мог бы питаться куда лучше. Однако одинокая жизнь превратила его в скрягу. Даже инвентарь у него был старым. Он взял мотыгу и поспешил в поле, пока солнце ещё не поднялось высоко над горизонтом, чтобы выполоть сорняки, каждое утро снова появляющиеся среди овощей. Если бы только удалось обучить козу, думал он, повторяя мечты своего отца и деда. Козу, которая ела бы сорняки, не трогая овощи, — да, это было бы прекрасно. Но коза ничуть не умнее комка земли — разве только хочет набезобразничать и причинить хозяину неприятности. Как всегда, старик начинал работать в одном и том же углу огорода. Три часа он непрерывно поднимал и опускал мотыгу, выпалывая сорняки вдоль одного ряда растений и переходя затем на другой. Он трудился с неустанной энергией, равномерно взмахивая мотыгой, словно опровергая свой возраст и усталость.

КЛИНК!

На что он наткнулся? Крестьянин встал и вытер пот со лба. Закончив только половину утренней работы, он уже устал и предвкушал отдых, который проведёт, ухаживая за овцами… Нет, это не камень. Он разгрёб мотыгой землю и… а, вот оно что.

Многие удивляются тому, что на пахоте постоянно появляются камни. Фермеры во всём мире шутят по этому поводу с того самого момента, как начали возделывать землю. Каменные изгороди вдоль дорог Новой Англии подтверждают существование этого на первый взгляд таинственного явления. Причиной всему является вода, которая просачивается в почву после дождей. Зимой пропитанная влагой почва замерзает, становится твёрдой и расширяется. В результате расширения она выталкивает находящиеся в ней предметы наверх, потому что на этом пути они встречают меньшее сопротивление. Таким образом камни появляются на поверхности, и происходит странный процесс — камни растут на полях. Это в особенности свойственно Голанскому району Сирии, потому что почва здесь подвергалась влиянию недавних вулканических явлений, а зимы тут холодные и морозные — на удивление многим.

Но это был не камень.

Он разгрёб землю мотыгой и увидел, что перед ним металлический предмет песочно-коричневого цвета. Ну конечно, тот день. Тот самый день, когда его сын…

Что же ему делать с этой проклятой штукой, подумал крестьянин. Разумеется, это бомба. Он не был настолько глуп, чтобы не понимать этого. А вот как она попала сюда, это, конечно, загадка. Старик никогда не видел, чтобы самолёты — сирийские ли или израильские — сбрасывали бомбы поблизости от его фермы. Но какое это имело значение? Главным было то, что бомба существует и отрицать этого нельзя. Для крестьянина коричневый предмет мог вполне сойти за валун, слишком тяжёлый, чтобы он мог вытащить его и отнести на край поля, и такой большой, что пересекал два ряда моркови. Он не боялся бомбы. Она не взорвалась в момент падения, а значит, была неисправна. Настоящие бомбы падают с самолётов и разрываются в момент удара о землю. А эта всего лишь вырыла небольшую воронку, и старик засыпал её на следующий день, даже не подозревая о ранении сына.

Почему бы ей не остаться под землёй, на глубине двух метров, как это было в момент падения, подумал старый крестьянин. Но в его жизни всё шло наперекосяк. Не правда ли? Если что-то могло причинить ему неприятность, так оно и происходило. Крестьянин не мог понять, почему Бог относится к нему с такой жестокостью. Разве он не молился каждый день, разве не соблюдал суровые традиции друзов? Ведь он никогда не стремился к чему-то. Тогда за чьи грехи приходится ему расплачиваться?

Ничего не поделаешь. Бессмысленно задавать подобные вопросы, когда ты уже стар. Сейчас ему нужно было просто трудиться. Старик взмахнул мотыгой и продолжил прополку, встав на край бомбы для удобства, а затем стал двигаться дальше вдоль ряда. Через день-два приедет его сын, чтобы отец повидал своих внуков, поиграл с ними — единственная оставшаяся у старика радость в жизни. Он посоветуется с сыном. Его сын служил в армии и разбирается в подобных вещах.

Эта неделя была из тех, которые ненавидят государственные служащие. Нечто важное происходило в другой временной зоне. Разница во времени составляла шесть часов, и Джеку казалось очень странным, что он чувствует себя таким усталым, хотя никуда и не улетал из Вашингтона.

— Ну, как там у них дела? — спросил Кларк с водительского сиденья.

— Лучше не придумаешь, — ответил Джек, просматривая документы. — Саудовцы и израильтяне сумели договориться вчера по некоторым вопросам. И те и другие хотели внести в текст изменения, а потом оказалось, что эти изменения идентичны. — Джек рассмеялся. Наверняка это произошло случайно — в противном случае обе стороны изменили бы свои позиции.

— Представляю, какое было замешательство! — Кларку пришла в голову та же мысль, и он захохотал. Было ещё темно, и единственное, что говорило в пользу того, как хорошо рано вставать, так это пустынные дороги. — Тебе действительно понравились саудовцы?

— Сам-то ты бывал там?

— Ты имеешь в виду помимо войны? Много раз, Джек. Из Саудовской Аравии мы засылали агентов в Иран в семьдесят девятом и восьмидесятом годах. Так что я провёл там много времени, даже научился языку.

— И тебе понравилось там? — спросил Джек.

— Очень. Подружился с одним парнем, майором в их армии — разведчиком вроде меня. У него не хватало опыта полевых операций, но теоретически он здорово подготовлен. Умный мужик, понимал, что ему нужно многому научиться, и прислушивался, когда я с ним разговаривал. Два раза приглашал меня к себе домой. У него было двое сыновей — забавные мальчуганы. Один сейчас летает на истребителях. Странно, как они обращаются со своими женщинами, правда? Сэнди бы там не понравилось. — Кларк замолчал, выехал на левую полосу и обогнал грузовик. — С профессиональной точки зрения из кожи вон лезли, чтобы сотрудничать потеснее. Короче говоря, то, что я видел, мне понравилось. Непохожи на нас — ну и что? В мире живут не одни американцы.

— А израильтяне? — спросил Джек, запирая портфель с секретными документами.

— Приходилось работать и с ними, один или два раза — нет, больше, главным образом в Ливане. Сотрудники их спецслужб — настоящие профессионалы, правда, очень высокомерные. Но у тех, с кем мне приходилось встречаться, есть для этого все основания. Своеобразное мышление, как в осаждённой крепости, — или мы их, или они нас. Впрочем, это легко объяснимо. — Кларк повернулся к Райану. — В этом-то вся загвоздка, верно?

— Что ты имеешь в виду?

— Отучить их от этого будет непросто.

— Ты прав. Мне хотелось бы, чтобы они взглянули на сегодняшний мир и увидели перемены, происшедшие в нём, — проворчал Райан.

— Ты должен понять их, док. Они — все до единого — мыслят, как солдаты на передовой. Чего же хотеть от них? Да вся их страна — что-то вроде зоны, открытой для свободной охоты. Потому-то они и рассуждают, как мы на фронте во Вьетнаме. Существует лишь два типа людей — наши и все остальные. — Джон Кларк покачал головой. — Простое мышление, направленное на выживание. Израильтяне мыслят таким образом потому, что не могут мыслить по-другому. Нацисты уничтожили миллионы евреев, и мы ничего не сделали, чтобы помешать этому, — может быть, из-за того, что в то время обстановка была такой. С другой стороны, не думаю, чтобы мы встретились с большими трудностями, если бы действительно захотели покончить с Гитлером. Короче говоря, я согласен, что им не следует смотреть только под ноги — однако нужно помнить, что мы требуем от израильтян очень многого.

— Может быть, тебя следовало взять с собой, когда я беседовал с Ави, — заметил Джек, зевая.

— Генерал Бен-Иаков? Говорят, он упрямый и серьёзный мужик. Подчинённые уважают его — это свидетельствует о многом. Жаль, меня не было с тобой, босс, но две недели, проведённые за рыбалкой, поставили меня на ноги.

Даже солдатам на передовой дают отдохнуть, подумал Райан.

— Согласен, мистер Кларк.

— Знаешь, док, сегодня после обеда мне придётся съездить в Квантико и подтвердить свою квалификацию по стрельбе из пистолета. Не обижайся, но и тебе не мешало бы расслабиться. Хочешь, поедем вместе? У меня для тебя приготовлена отличная «беретта».

Джек задумался. Предложение было заманчивым. Даже очень заманчивым. Но у него столько работы…

— Извини, Джон, нет времени.

— Слушаюсь, сэр. Вы перестали следить за собой, пьёте слишком много и выглядите как дерьмо, доктор Райан. Это моя точка зрения.

Примерно то же самое сказала мне вчера Кэти, подумал Райан, но Кларк не подозревает, как все плохо. Джек смотрел в окно на проносящиеся мимо огни в домах. Там просыпались государственные служащие.

— Ты прав, Джон. Мне действительно нужно заняться этим, просто сегодня нет времени.

— Может, завтра? Пробежимся во время обеденного перерыва?

— У меня обед с начальниками управлений, — уклончиво ответил Райан.

Кларк замолчал и сосредоточил внимание на управлении машиной. Боже мой, когда этот сукин сын поймёт, что с ним происходит? Ведь он такой умный человек — и позволяет себе сгореть на работе.

Президент проснулся и увидел у себя на груди копну растрёпанных светлых волос и тонкую женскую руку. Несомненно, такая картина в момент пробуждения более чем приятна. Почему я заставил себя ждать так долго, подумал он. Она ясно давала понять, что ничего не имеет против, на протяжении нескольких лет по крайней мере. Ей за сорок, но она стройна и красива, устроит любого мужчину, а президент был мужчиной с мужскими потребностями. Его жена Мариан боролась с болезнью много лет, упорно не сдавалась тяжёлому склерозу, который в конце концов отнял её жизнь, но прежде жестоко расправился с весёлой, очаровательной, умной и жизнерадостной личностью, светом его жизни, вспомнил Фаулер. Его характер был создан главным образом её усилиями, и он тоже умирал вместе с Мариан тяжёлой, мучительной смертью. Он знал, что это результат воздействия защитного механизма. Столько мучительных бесконечных месяцев. От него требовалась сила, он должен был обеспечить жену стоическим резервом энергии, без которого она умерла бы намного раньше. Однако в результате Боб Фаулер превратился в автомат, утратил человеческие эмоции. Нормальный человек не обладает бесконечным запасом сил, индивидуальности и мужества, и по мере того как из Мариан вытекала жизнь, сам он тоже терял что-то — какие-то чувства, свойственные нормальному человеку. И возможно, не только чувства, признался себе Фаулер.

Удивительным было то, что в результате он превратился в настоящего политического деятеля. На протяжении своих лучших лет на посту губернатора и во время президентской кампании Фаулер предстал перед избирателями как спокойный, бесстрастный, уравновешенный человек. Именно такие качества и хотели видеть американцы у своего президента — к изумлению учёных мужей, предсказателей или всякого рода других комментаторов, которые считали, что знают все, но так и не захотели убедиться в этом сами. Немалую помощь оказало и то, что его предшественник вёл себя во время избирательной кампании до удивления глупо, однако Фаулер считал, что он одержал бы победу в любом случае.

В результате, войдя в Белый дом почти два года назад, он стал первым президентом — после, кажется, Кливленда? — без жены. И не только без жены, но и без обаяния индивидуальности. Авторы газетных передовиц дали ему прозвище — президент-технократ. То, что он был юристом, для средств массовой информации не имело, по-видимому, никакого значения. Как только им удалось найти для него простое прозвище, с которым соглашались все, они превратили его в правду независимо от того, соответствовало оно действительности или нет. Ледяной человек.

Если бы только Мариан была жива и видела это. Уж она-то знает, что он не сделан изо льда. Все ещё оставались люди, помнящие, каким когда-то был Боб Фаулер — страстным адвокатом в суде, защитником гражданских прав, бичом организованной преступности. Человеком, который очистил город Кливленд. Правда, ненадолго, поскольку все подобные победы, как и в политике, преходящи. Он помнил рождение каждого из своих детей, гордость отцовства, любовь жены к нему и к двум детям, тихие ужины в освещённых свечами ресторанах. Он вспомнил, как встретил Мариан на футбольном матче между школьными командами и ей понравился матч не меньше, чем ему. Тридцать лет семейной жизни, начавшейся, когда они оба ещё учились в колледже, и три последних года, превратившихся в непрерывный кошмар, — болезнь, впервые проявившаяся у Мариан, когда ей ещё не было и сорока, через десять лет приняла трагическое течение и закончилась наконец смертью, которая так долго не наступала, но пришла слишком быстро. К этому времени он так измучился, что был не в силах даже пролить слезы. А потом — годы одиночества.

Теперь, возможно, одиночеству пришёл конец.

Слава Богу, что у нас есть Секретная служба, подумал Фаулер. В губернаторском особняке в Колумбусе эта новость быстро стала бы всеобщим достоянием. Но не здесь, не в Белом доме. У входа в его спальню стояли два вооружённых агента, а в зале — армейский офицер с кожаным портфелем, который именовали мячом — название, не слишком нравившееся президенту, однако есть вещи, которые не в силах изменить даже он. Как бы то ни было, его помощник по национальной безопасности могла спать с ним в одной постели и сотрудники Белого дома будут хранить эту тайну. Это, по мнению Фаулера, было поразительным.

Он посмотрел на любовницу. Элизабет была, без сомнения, красива. Её кожа выглядела бледной, потому что работа не позволяла ей проводить достаточно времени под солнцем, но он предпочитал женщин с бледной нежной кожей. Одеяло и простыни сползли в ноги после страстных объятий предыдущим вечером, и её спина оказалась открытой его взгляду; кожа была такой гладкой и мягкой. Фаулер чувствовал её сонное дыхание на своей груди и тяжесть левой руки, обнимавшей его. Он провёл ладонью по её спине, услышал в ответ «хм-м-м» и почувствовал, как она крепче прижалась к нему.

Раздался осторожный стук в дверь. Президент накрыл себя и Элизабет одеялом и кашлянул. Через пять секунд дверь отворилась и в спальню вошёл сотрудник Секретной службы с подносом, на котором стояли кофейник, чашки и лежало несколько распечаток документов. Он поставил поднос на столик и удалился. Фаулер знал, что он не мог целиком положиться в таком деле на обычных служащих Белого дома, но Секретная служба представляла собой американский вариант преторианской гвардии. Агент, который принёс поднос с утренним кофе, никак не выдал своих чувств и всего лишь поздоровался со своим боссом, как называли его все агенты Секретной службы. Их преданность президенту была почти рабской. Хотя агенты Секретной службы вербовались из образованных мужчин и женщин, как правило, они просто смотрели на вещи, и Фаулер понимал, что в мире всегда есть место для подобных людей. Часто те, кто обладает высокой квалификацией и профессиональной подготовкой, должны выполнять приказы и решения своих начальников. Агенты Секретной службы, никогда не расстающиеся со своими револьверами, давали клятву охранять президента, даже если для этого понадобится прикрывать его своим телом, — этот манёвр назывался на их слэнге «схватить пулю», — и Фаулера изумляло, что такие умные люди могут заставить себя выполнить что-то настолько самоотверженно глупое. Но он не протестовал — это делалось ради его благополучия. То же самое можно сказать и об их благоразумии и надёжности. Иногда шутили, что такой обслуживающий персонал трудно найти. Это соответствовало истине: чтобы получить подобных слуг, необходимо стать президентом.

Фаулер протянул руку и налил себе чашку кофе. Делать это одной рукой было неловко, но он справился. По утрам он пил чёрный кофе. Сделав первый глоток, президент нажал на кнопку дистанционного управления и включил телевизор, настроенный на канал Си-эн-эн. Как всегда, главной новостью — там уже перевалило за два часа дня — был Рим.

— М-м-м… — Элизабет повернула голову, и её волосы упали ему на грудь. Она всегда просыпалась медленнее его. Фаулер провёл пальцем по её спине, и Элизабет прижалась к нему в последний раз перед тем, как открыть глаза. И сразу в панике подняла голову.

— Боб!

— Да?

— Кто-то заходил сюда! — Она показала на поднос с чашками. Ей было ясно, что Фаулер не выходил из спальни за кофе.

— Налить тебе кофе?

— Но, Боб…

— Послушай, Элизабет, агенты, стоящие у двери, знают, что ты со мной. Разве мы скрываем что-то ужасное? Да и от кого скрываем?

Черт побери, здесь, наверно, полно микрофонов. — Никогда раньше он не говорил этого. Он не был уверен, установлены микрофоны в его спальне или нет, и не хотел задавать вопросов. Но этого следовало ожидать. Профессиональная мания преследования Секретной службы не позволяла агентам доверять Элизабет или кому-нибудь другому — кроме президента. Поэтому, попытайся она убить его, телохранители хотели знать об этом, чтобы распахнуть дверь и ворваться в спальню с револьверами наготове — ворваться и спасти «Ястреба» от его любовницы. Скорее всего микрофоны всё-таки были установлены. Может быть, и видеокамеры? Нет, камер, наверно, не было, но подслушивающие устройства скрывались где-то наверняка. Фаулеру эта мысль показалась даже несколько возбуждающей, хотя авторы передовиц никогда в это не поверили бы. Только не Ледяной человек.

— Боже мой! — Такая мысль не приходила Лиз Эллиот в голову. Она приподнялась, и её обнажённая грудь колыхнулась перед его глазами. Однако Фаулер не был сторонником утренних развлечений. Утро предназначалось для работы.

— Я ведь президент, Элизабет, — напомнил Фаулер, когда она разжала свои объятия. Тут и ей пришла в голову мысль о скрытых видеокамерах, и она поспешно накинула одеяло. Фаулер улыбнулся, подумав, насколько все это глупо. — Налить тебе кофе? — повторил он.

Элизабет Эллиот едва не хихикнула. Она лежит в кровати президента совершенно голая, а у двери спальни стоят вооружённые охранники. А Боб к тому же впустил кого-то в комнату! Это просто невероятно. Интересно, накрыл ли он её одеялом? Ей захотелось спросить об этом, но затем она удержалась от вопроса, опасаясь, что он продемонстрирует своё несколько искажённое чувство юмора, которое бывает наиболее забавным, когда Фаулер добавляет к нему немного жестокости. И всё-таки… Разве у неё когда-нибудь был такой хороший любовник, как он? Первый раз — столько лет назад, но тогда он был таким терпеливым, таким… почтительным. С ним было так легко иметь дело. Эллиот улыбнулась про себя. Его можно было заставить поступать именно так, как ей хотелось, когда хотелось, и он повиновался с такой готовностью, потому что ему нравилось доставлять наслаждение женщине. Интересно, почему? — подумала Элизабет. Может быть, он хочет, чтобы его вспоминали. В конце концов он — профессиональный политик, а все они мечтают, чтобы в учебниках истории о них осталось хоть несколько строк. Ну что ж, он добился своего, так или иначе. Каждый президент оставляет след в истории, помнят даже Гранта и Хардинга, а сейчас происходит такое… Но даже в отношениях с женщинами ему хотелось, чтобы его помнили, и потому он поступал так, как требовала она, — если только у женщины хватало ума попросить.

— Сделай погромче, — сказала Лиз. И с удовольствием заметила, что Фаулер тотчас исполнил её просьбу. Ему так хочется угодить ей, даже в этом. Тогда почему он впустил в спальню какого-то лакея с кофе? Так трудно понять этого человека. Он уже читал телефаксы, полученные из Рима.

— Знаешь, милая, похоже, что всё пройдёт успешно. Ты уже приготовилась к отъезду, Элизабет?

— Почему ты так уверен?

— Саудовцы и израильтяне сумели договориться вчера вечером по одному важному вопросу… так считает Брент. Боже, это просто удивительно! Он провёл отдельные совещания с обеими сторонами, и обе предложили одинаковые поправки… тогда Брент принял меры, чтобы они не узнали об этом, — просто ходил из одной комнаты в другую и передавал, что поправка, возможно, окажется приемлемой… затем совершил ещё один тур и сообщил, что обе стороны согласились! Ха-ха! — Фаулер шлёпнул ладонью по странице. — Брент действительно умеет работать. А этот Райан умён! Меня он тоже раздражает своим самомнением, но его идея…

— Перестань, Боб! В этой идее ничего нового. Райан просто повторил мысли, которые многие высказывали на протяжении ряда лет. То, что сказал Райан, оказалось новым для Арни, но ведь ты знаешь, что интересы Арни ограничиваются оградой Белого дома. Хвалить Райана за это — все равно что утверждать, будто он сумел организовать для тебя красивый закат.

— Пожалуй, — согласился президент. Вообще-то он считал, что в концепции заместителя директора ЦРУ было нечто большее, но ему не хотелось спорить с Элизабет. — И всё-таки он неплохо поработал в Саудовской Аравии, помнишь?

— Если бы он научился молчать, то был бы куда полезнее. Хорошо, он неплохо провёл переговоры с саудовцами. Но это вряд ли станет великой страницей в американской внешней политике, правда? Вести переговоры — его работа. Брент и Деннис — вот кто по-настоящему отличились, совсем не Райан.

— Пожалуй, ты права. Именно они сумели дать правильное направление конференции… Брент пишет, что понадобятся ещё три дня, может быть, четыре. — Президент передал Элизабет пачку документов. Ему нужно было вставать и готовиться к рабочему дню, но перед этим он провёл рукой по выпуклости под простыней, чтобы показать…

— Перестань! — игриво хихикнула Лиз. Он послушно убрал руку. Чтобы смягчить удар, она наклонилась для поцелуя и получила ответный в полном объёме, не исключая дурного запаха изо рта.

— Какого черта? — спросил водитель грузовика на пункте погрузки. Четыре огромных трейлера стояли один за другим в стороне от штабелей леса, готового к отправке в Японию. — Когда я приезжал сюда в прошлый раз, они уже стояли здесь.

— Готовятся к отправке в Японию, — ответил диспетчер, просматривая погрузочную ведомость шофёра.

— Тогда почему их не отправляют?

— Это — необычный груз. Японцы заплатили за то, чтобы бревна полежали вот так, оплатили трейлеры и всё остальное. Ходят слухи, что бревна будут служить балками для церкви или храма — или чего-то вроде этого. Да ты присмотрись — они обвязаны цепями. Не только цепями — и шёлковой верёвкой, но именно цепи крепят их вместе. Мне говорили, это что-то вроде традиции храма. Погрузить их на корабль в таком виде будет нелегко.

— Платить за арендованные трейлеры только для того, чтобы бревна лежали в одном специальном месте? Да ещё так крепить их цепями. Боже мой! У них больше денег, чем мозгов, верно?

— Тебе-то какое дело? — ответил диспетчер, которому надоели одни и те же вопросы всякий раз, когда в его кабинет заходил какой-нибудь водитель.

А бревна лежали на трейлерах. По-видимому, думал диспетчер, их хотели немного подсушить. Но если собирались поступить именно так, то до конца не сумели все продумать. Лето оказалось самым влажным — причём в районе, отличающемся осадками. Поэтому бревна, пропитанные влагой ещё тогда, когда было повалено само дерево, просто впитывали ещё больше воды от дождя, всё время лившего на лесосклад. Кроме того, влага проникала внутрь брёвен через обнажённые капилляры обрезанных на лесосеке веток. Сейчас бревна стали, наверно, ещё тяжелее, чем в тот момент, когда повалили дерево. Может быть, их следовало накрыть брезентом, подумал диспетчер. Но тогда влага так никогда и не испарится. К тому же было сказано, чтобы бревна просто лежали на трейлерах. Вот и сейчас шёл дождь. Двор лесного склада превращался в настоящее болото, а колеса грузовиков и автопогрузчиков только разбивали его поверхность. Впрочем, может быть, у японцев были свои планы, как высушить и обработать бревна. В соответствии с их распоряжениями по-настоящему выдержать бревна здесь было нельзя. В конце концов, это их деньги, подумал диспетчер. Даже когда бревна будут грузить на лесовоз «Джордж Макриди», они окажутся на палубе — ведь их будут грузить в последнюю очередь. А уж на палубе они станут ещё более влажными, в этом можно не сомневаться. Тогда с ними нужно будет обращаться особенно осторожно, решил диспетчер. Если бревна окажутся в реке, они вряд ли смогут плавать на поверхности.

Крестьянин знал, что его внуки тяготились нищетой и отсталостью своего деда. Они сопротивлялись, когда он обнимал их и целовал, да и, наверно, не хотели ехать сюда. Впрочем, он не обижался на них. Сегодня у детей не было такого уважения к старшим, как у его поколения. Может быть, такова цена более широких возможностей, открывающихся перед ними. Нарушался непрерывный цикл веков. Жизнь крестьянина мало отличалась от жизни десяти поколений его предков, а вот его сын жил уже лучше, несмотря на увечья, и его дети будут жить ещё лучше. Мальчики гордились своим отцом. Стоило их одноклассникам начать насмехаться над верой друзов, как они заявляли, что их отец воевал с ненавистными сионистами, был ранен и даже убил нескольких израильтян. Сирийское правительство всё-таки не оставалось совсем равнодушным к раненым ветеранам. Сын крестьянина занимался своим скромным бизнесом, и правительственные чиновники не докучали ему — а ведь обычно мелкие бизнесмены немало страдали от бюрократов. Женился он довольно поздно, что для этого региона было необычным. Его жена была достаточно привлекательной женщиной и оказывала уважение свёкру — что, возможно, объяснялось её благодарностью за то, что старик никогда не проявлял желания переселиться к сыну. Крестьянин очень гордился своими внуками — крепкими, здоровыми и упрямыми мальчиками, какими им и следовало быть в таком возрасте. Его сын тоже гордился детьми и преуспевал в своём деле. Вместе с отцом он вышел на поле после обеда. Сын посмотрел на огород, который когда-то полол, и почувствовал угрызения совести при мысли о том, что его старый отец все ещё работает здесь каждый день. Но разве он не предлагал ему переселиться в город и жить вместе с семьёй? Ведь он ему и деньги хотел дать, но отец отказался. Может быть, у него мало нажитого, но упрямой гордости хватает.

— В этом году огород выглядит очень неплохо.

— Да, прошли дожди, — согласился отец. — Появилось много ягнят. Это был хороший год. А как дела у тебя?

— Лучше не бывает. Мне бы не хотелось, чтобы ты так много работал, отец.

— А! — Старый крестьянин махнул рукой. — Другой жизни я не знаю. Здесь мои корни.

Какое мужество, с восхищением подумал сын. Мужество и настойчивость. Несмотря ни на что, старик безропотно переносит все. Он не смог обеспечить сына, зато передал свою стойкость и мужество. Когда юноша пришёл в себя, он лежал, израненный и оглушённый, на Голанских высотах, в двадцати метрах от дымящихся обломков бронетранспортёра. Он мог бы просто закрыть глаза и умереть, с выбитым глазом и окровавленным обрубком левой руки, который врачи потом удалили. Конечно, он мог сдаться и умереть, но юноша знал, что его отец поступил бы по-другому. Поэтому он встал и прошёл шесть километров до пункта «скорой помощи» батальона, принёс с собой винтовку и согласился на операцию лишь после того, как доложил о случившемся. Его наградили за проявленное мужество, а командир батальона оказал ему помощь и облегчил жизнь — дал немного денег, чтобы солдат мог открыть маленькую лавку, и позаботился о том, чтобы местные власти относились к ветерану с уважением. Да, полковник дал ему деньги, а вот мужество он унаследовал от своего отца. Жаль, что старик отказывается от всякой помощи.

— Сын, мне нужен твой совет.

Это было что-то новое.

— Конечно, отец.

— Пошли, я покажу тебе что-то. — Старый крестьянин вывел сына в огород, туда, где росла морковь. Затем он ногой очистил землю с…

— Стой! — испуганно выкрикнул сын, взял отца за руку и оттащил назад. — Боже мой, сколько времени лежит она в огороде?

— С того самого дня, когда ранили тебя, — ответил старик. Рука сына непроизвольно поднялась к пустой глазнице, которую закрывала чёрная повязка, и на мгновение, полное ужаса, перед ним пронеслись события того страшного дня. Ослепительная вспышка, взрывная волна, выбросившая его из бронетранспортёра, дикие крики товарищей, гибнущих в пылающей машине. Это — дело рук израильтян. Они убили его мать, а теперь сделали это!

Но что упало в огород отца? Он приказал старику оставаться на месте, а сам вернулся, чтобы взглянуть повнимательнее. Он шёл с крайней осторожностью, словно пересекал минное поле. В армии он служил в сапёрной части, и хотя его подразделение придали пехоте, их задачей было заложить мины. Бомба, лежащая перед ним, была огромной; похоже, весом в тысячу килограммов. Несомненно, израильская — он узнал по цвету. Он повернулся и посмотрел на отца.

— Значит, она лежит здесь с того времени?

— Да. Она тогда ушла глубоко под землю, и я засыпал воронку. Должно быть, поднялась на поверхность из-за морозов. Ты думаешь, она опасная? Она ведь неисправная?

— Отец, такие бомбы никогда не выходят из строя полностью. Она очень опасна. И так велика, что в случае взрыва уничтожит дом и тебя вместе с ним!

Старый крестьянин презрительно махнул рукой.

— Если она хотела взорваться, то взорвалась бы сразу, как упала.

— Это не правда! Ты должен послушаться меня. Не подходи к этой ужасной бомбе!

— Как же тогда обрабатывать огород? — Логика крестьянина была проста.

— Я приму меры, чтобы её убрали. Тогда ты сможешь спокойно заниматься огородом. — Сын задумался. Действительно, с удалением бомбы возникает немало проблем. В сирийской армии не было квалифицированных сапёров, способных разряжать невзорвавшиеся бомбы. Сирийцы просто взрывали их на месте падения. Такой метод был исключительно прост и надёжен, но его отец не переживёт уничтожения своего дома. Предположим, старик выдержит и этот удар. Тогда придётся забрать его к себе, а жена будет очень недовольна этим. Построить же новый дом будет невозможно — как он сумеет помочь отцу, работая всего лишь одной рукой? Значит, бомбу надо убрать — но кто возьмётся за эту работу?

— Обещай мне, что не будешь входить в огород! — сурово потребовал сын.

— Разумеется, я сделаю все, как ты скажешь, — ответил отец, хотя вовсе не намерен был исполнять приказы сына. — Когда её заберут?

— Не знаю. Мне понадобится несколько дней.

Старый крестьянин кивнул. Может быть, он всё-таки последует советам сына — по крайней мере не будет приближаться к невзорвавшейся бомбе. Она, конечно, мёртвая, что бы там ни говорил его сын. Старик хорошо разбирался в судьбе. Если бы бомба хотела убить его, это бы уже свершилось. Какое ещё несчастье обошло его стороной?

На следующий день репортёры смогли, наконец, взяться за работу. Появился объект, представляющий интерес для аудитории. На автомобиле средь бела дня прибыл Димитриос Ставракос, патриарх Константинопольский, — он наотрез отказался лететь на вертолёте.

— Монахиня с бородой? — произнёс оператор в микрофон, включив максимальное увеличение. Швейцарские гвардейцы вскинули алебарды в знак приветствия, и епископ О'Тул проводил почётного гостя внутрь. Ворота захлопнулись.

— Грек, — тут же заметил комментатор. — Представитель греческой православной церкви, епископ, наверно. Интересно, что ему здесь надо?

— А что нам известно о Греческой православной церкви? — спросил продюсер.

— Они не подчиняются папе римскому. Их священники могут иметь жён. Один раз израильтяне бросили православного священника в тюрьму, по-моему, за то, что он снабжал арабов оружием, — услышали все в своих наушниках чьи-то размышления.

— Выходит, греческие православные священники уживаются с арабами, но независимы от папы римского? Какие у них отношения с израильтянами?

— Не знаю, — признался продюсер. — Было бы неплохо познакомиться с этим поближе.

— Таким образом, сейчас в эти переговоры вовлечены четыре религиозные группы.

— Я думаю вот о чём. Принимает ли Ватикан в этом активное участие или просто предложил воспользоваться своей территорией в качестве нейтральной? — спросил комментатор. Подобно большинству известных комментаторов, он чувствовал себя как рыба в воде, лишь когда на электронном экране, невидимом для зрителей, появлялся текст, который он читал.

— А раньше такое случалось? Если кому-то требуется нейтральная территория, для этого пользуются Женевой, — заметил оператор. Женева ему нравилась.

— Что тут произошло? — В будку вошла одна из сотрудниц исследовательской группы. Продюсер рассказал ей.

— Нельзя ли прокрутить ленту ещё раз? — попросила сотрудница.

Техники повторили церемонию прибытия автомобиля, записанную на видеомагнитофон.

— Димитриос Ставракос. Он патриарх Константинополя, то есть Стамбула, Рик. Глава всех православных церквей, что-то вроде папы римского для католиков. Греческая, русская и болгарская православные церкви имеют своих глав, но все подчиняются патриарху. Что-то в этом роде.

— Их священнослужителям разрешают жениться — это правда?

— Насколько я помню, священникам это разрешается… но начиная с епископа или выше, приходится соблюдать безбрачие…

— Жаль, — заметил Рик.

— Именно Ставракос возглавлял битву с католиками относительно церкви Рождества Христова в прошлом году — и, по-моему, одержал верх. Это привело нескольких католических епископов в ярость. Но почему он здесь?

— Вот мы и ждём от тебя ответа на этот вопрос, Энджи! — воскликнул комментатор.

— Поспокойнее, Рик, ведь у тебя повышенное давление. — Энджи Мирилес устала от пререканий с телезвездами, у которых разреженное пространство вместо мозгов. Она помолчала, отхлебнула кофе из чашки, задумалась и торжественно заявила:

— Думаю, мне всё ясно.

— Тогда, может быть, поделишься с нами?

— Добро пожаловать! — Кардинал Д'Антонио поцеловал Ставракоса в обе щеки. Жёсткая борода делала такую церемонию не очень приятной, но что поделаешь… Затем кардинал отвёл патриарха в зал заседаний. Вокруг стола сидели шестнадцать человек, одно кресло пустовало. Ставракос занял его.

— Мы признательны вам, что вы согласились присоединиться к нам, — обратился к нему госсекретарь Талбот.

— Разве можно отказаться от подобного приглашения? — ответил патриарх.

— Вы ознакомились с основными материалами? — Пакет с документами был доставлен патриарху курьером.

— Это — далеко идущая идея, — осторожно произнёс Ставракос.

— Согласны ли вы с ролью, которая вам отводится договором? События развиваются чересчур быстро, подумал патриарх. Но…

— Да, — просто ответил он. — Мне требуется полная власть над всеми христианскими святынями. Если нет возражений против этого, я готов присоединиться к соглашению.

Д'Антонио удалось сохранить бесстрастную маску на лице. Он заставил себя несколько раз глубоко вздохнуть и поспешно вознёс молитву, прося о божественном вмешательстве, но потом так и не сумел понять, последовало оно или нет.

— Уже слишком поздно рассматривать такое радикальное требование. — Головы участников повернулись в сторону говорящего. Это был Дмитрий Попов, первый заместитель министра иностранных дел Советского Союза. — Кроме того, будет опрометчивым стремиться к односторонней выгоде после того, как все присутствующие здесь пошли на столь значительные уступки. Неужели вы захотите помешать достижению всеобщего согласия лишь на основе собственных стремлений?

Ставракос не привык выслушивать такие прямые упрёки.

— Вопрос о христианских святынях не является основным в нашем соглашении, ваше святейшество, — заметил госсекретарь Талбот, обращаясь к патриарху. — Нас не может не разочаровать, однако, что вы оговариваете своё участие какими-то предварительными условиями.

— Может быть, я не совсем разобрался в присланном мне материале, — ответил Ставракос, отступая перед натиском. — Не могли бы вы разъяснить, каков будет мой статус?

— Ни в коем случае, — фыркнул комментатор.

— Почему? — ответила Анджела Мирилес. — Разве может быть иное объяснение?

— Это уж слишком.

— Действительно, кажется невероятным, — согласилась Мирилес, — но иного объяснения у нас нет.

— Поверю только в том случае, если увижу своими глазами.

— Может быть, и не увидишь. Ставракос не испытывает особенно тёплых чувств к римской католической церкви. Их ссора в прошлое Рождество была весьма неприятной.

— Тогда почему мы не сообщили о ней?

— Да потому, что были слишком заняты разговорами о снижении спроса на рождественской распродаже, — бросила Мирилес и подумала про себя: Боже, какой идиот!

— Значит, будет создана отдельная комиссия? — Это совсем не нравилось Ставракосу.

— Митрополит хочет направить своего представителя, — заметил Попов. Дмитрий Попов все ещё верил в Маркса больше, чем в Бога, однако русская православная церковь была русской и участие русского представителя в соглашении должно быть реальным, хотя и будет касаться маловажных вопросов. — Должен признаться, что ситуация представляется мне странной. Неужели мы задержим принятие соглашения из-за споров, какая христианская религия является более влиятельной? Мы приехали сюда, чтобы разрядить напряжённость, которая может привести к войне между евреями и мусульманами. А на пути решения этой потенциально опасной проблемы стоят христиане? — Попов говорил, глядя в потолок. Слишком уж театрально, подумал Д'Антонио.

— Этот вопрос, не имеющий прямого отношения к делу, лучше всего оставить на рассмотрение специального комитета христианского духовенства, — позволил себе наконец высказать свою точку зрения кардинал Д'Антонио. — Перед лицом Бога даю вам слово, что разногласия между нашими исповеданиями закончатся раз и навсегда!

Уже слышали это и не раз, напомнил себе Ставракос, — но всё-таки… Всё-таки почему он позволил себе быть таким мелочным? Он также напомнил себе о том, чему учит священное писание и что он верит каждому его слову. Я ставлю себя в дурацкое положение — перед католиками и русскими! Он вспомнил вдобавок, что турки едва терпят его присутствие в Стамбуле — Константинополе! — а принятие соглашения предоставит ему возможность завоевать колоссальный престиж для всех православных церквей и укрепит его положение как патриарха.

— Прошу извинить меня. Прошлые инциденты, достойные сожаления, оказали слишком большое влияние на моё здравомыслие. Да, я поддерживаю это соглашение и верю, что мои братья сдержат своё слово.

Брент Талбот откинулся на спинку кресла и мысленно вознёс свою благодарственную молитву. Вообще-то молитвы не входили в ежедневный обиход государственного секретаря, но здесь, в этом окружении, разве можно поступить иначе?

— В таком случае мы достигли согласия по всем вопросам. — Талбот обвёл взглядом сидящих за столом и увидел, что одна за другой их головы склоняются в утвердительном кивке — одни с энтузиазмом, другие в знак того, что вынуждены согласиться. Но все до единого высказали своё одобрение. Итак, согласие достигнуто.

— Мистер Адлер, когда документы будут готовы для парафирования? — спросил Д'Антонио.

— Через два часа, ваше преосвященство.

— Ваше высочество, — произнёс Талбот вставая, — ваши преосвященства, господа министры, мы успешно завершили нашу работу.

Как ни странно, присутствующие не сразу поняли, чего они добились. Переговоры продолжались довольно долго, и, как это всегда бывает с подобными переговорами, процесс их проведения превратился в действительность, а цель стала чем-то отдельным. Теперь они внезапно оказались там, куда стремились, и это чудо стало для них чем-то нереальным. Действительно, результаты, которых им удалось достигнуть, превзошли ожидания даже этих людей, исключительно опытных в деле разработки и достижения внешнеполитических целей. Участники встали вслед за Талботом, и это движение, чувство облегчения от выпрямленных ног изменили их способность к восприятию окружающего мира. Один за другим они начали понимать, чего добились. Что ещё более важно, начали понимать, что действительно решили эту сложнейшую задачу. Произошло невозможное.

Давид Ашкенази обошёл вокруг стола и приблизился к принцу Али, который представлял свою страну на этих переговорах. Подойдя к нему, он протянул руку. Рукопожатия оказалось недостаточно.

Принц обнял министра.

— Бог свидетель, отныне между нами мир, Давид.

— После всех этих лет, — произнёс бывший израильский танкист. Ещё лейтенантом Ашкенази принимал участие в боях за Суэц в 1956 году, уже капитаном дрался в 1967-м, и его резервный батальон пришёл на помощь бригадам, оборонявшимся на Голанских высотах в 1973-м. Оба были удивлены разразившимися аплодисментами. Израильтянин неожиданно разрыдался, что его невероятно смутило.

— Не надо стыдиться слез, Давид. Твоё личное мужество всем нам хорошо известно, — постарался успокоить его Али. — Кто, как не солдат, должен участвовать в заключении мира?

— Столько погибших. Такие молодые люди — юноши с обеих сторон, Али. Такие юные…

— Но теперь этому пришёл конец.

— Дмитрий, твоя помощь была исключительно полезна, — обратился Талбот к своему русскому коллеге, стоявшему у другого конца стола.

— Поразительно, каких результатов можно достигнуть, когда мы готовы пойти навстречу друг другу, не так ли?

Талбот выразил ту же мысль, что пришла в голову Ашкенази:

— Мы потеряли целых два поколения, Дмитрий. Сколько времени потрачено напрасно.

— Да, но потерянное время уже не вернуть, — покачал головой Попов. — Хорошо, что нам хватило ума не терять больше. — На лице русского появилась лукавая улыбка. — В такой момент на столе должна быть водка.

Талбот кивнул в сторону принца Али.

— Не все здесь переносят спиртное.

— Господи, как они живут без водки? — улыбнулся Попов.

— Одна из тайн жизни, Дмитрий. А теперь нам обоим нужно послать телеграммы.

— Совершенно верно, дружище.

К ярости всех корреспондентов, собравшихся в Риме, первой напечатала сенсационное сообщение корреспондентка газеты «Вашингтон пост» в столице Америки. Этого следовало ожидать. У неё оказался свой источник информации: сержант ВВС, которая занималась электронными приборами на VC-25A, новом президентском самолёте «Боинг-747». Сержант получила полный инструктаж от журналистки. Все знали, что президент собирается лететь в Рим, — лишь дата вылета оставалась неизвестной. Как только сержанту сообщили, что она должна приготовиться к вылету, женщина позвонила якобы домой, чтобы проверить, доставили ли её парадную форму из химчистки. Нет ничего преступного в том, что она ошиблась и набрала не тот номер. Получилось так, что на автоответчике журналистки появилась эта странная запись относительно парадной формы. Такой ответ журналистка должна была дать в случае расследования, но на этот раз все обошлось, и она надеялась, что так будет и дальше.

Час спустя, во время самого обычного утреннего брифинга, проводимого пресс-секретарём президента для журналистов, аккредитованных в Белом доме, репортёр «Вашингтон пост» заявила, что, по «непроверенным данным», Фаулер вылетает в Рим — значит ли это, что переговоры зашли в тупик или что они закончились успешно? Пресс-секретаря этот вопрос застал врасплох. Всего десять минут назад ему сообщили, что он летит в Рим, и, как всегда, заставили поклясться в сохранении полной тайны. Такое требование было столь же неожиданным, как солнечный свет в день, когда небо затянуто облаками. Он заколебался, услышав неожиданный вопрос, чем удивил человека, которому было поручено организовать «утечку» информации о вылете президента — но лишь после обеда, во время вечерней пресс-конференции. Заявление пресс-секретаря: «У меня нет информации» — прозвучало недостаточно убедительно, и корреспонденты при Белом доме почувствовали неладное. У них были на руках экземпляры расписания встреч и совещаний президента, а следовательно, там значились имена, у которых можно навести справки.

Выяснилось, что сотрудники аппарата Белого дома уже принялись обзванивать тех, кто значился в этом списке, чтобы отменить назначенные ранее приёмы и заседания. Даже президент не может позволить себе поставить в трудное положение важных лиц, не предупредив их заранее. Разумеется, сами эти лица умели хранить секреты, а вот их помощники и секретари далеко не все обладали той же способностью. Короче говоря, это был классический пример того, откуда получает сведения свободная пресса. Люди, которым доверяют информацию, не в состоянии хранить её — особенно если это секретная информация. Уже через час были получены сведения из четырех самых разных источников: президент Фаулер отменил встречи и совещания на ближайшие несколько дней. Значит, он куда-то отправляется и уж точно не в Пеорию. Для телевизионных компаний этого было достаточно, чтобы выпустить поспешно написанные бюллетени, сразу за которыми вместо игр для зрителей последовала реклама. В результате миллионы людей так и не поняли, что значит та или иная фраза в бюллетенях, зато узнали, как лучше всего удалить пятна с одежды.

В Риме приближался вечер жаркого, влажного летнего дня, когда в штаб-квартиру телевизионных компаний сообщили, что три — только три — видеокамеры с операторами, но без корреспондентов будут допущены внутрь здания, фасад которого был давным-давно изучен и заснят после многих недель пребывания в вечном городе. В «зелёных комнатах» трейлеров телевизионные комментаторы опустились в кресла, с нетерпением ожидая, когда гримёры закончат свою работу, и затем поспешно бросились в будки, надели наушники и принялись ждать команды от своих директоров.

Изображение появилось одновременно на экранах мониторов и миллионов телевизоров во всех странах мира. Это был конференц-зал с большим столом, вокруг которого все кресла были заняты. Во главе стола сидел папа римский, и перед ним лежала папка большого формата в переплёте из телячьей кожи — телевизионщики так никогда и не узнают, какая паника охватила на мгновение сотрудников Ватикана, когда кто-то понял, что им неизвестно, из какой кожи она сделана. Пришлось спешно проверить у фирмы, изготовившей её; к счастью, ни у кого не возникло сомнений, что кожа была телячьей.

Участники конференции договорились, что здесь никакого заявления не будет. Предварительные заявления будут сделаны в столице каждого государства, чьи представители работали на конференции, а по-настоящему цветистые речи принялись готовить для церемонии подписания соглашения. Представитель Ватикана раздал письменный релиз всем корреспондентам телевизионных компаний. В нём говорилось, что проект договора, касающегося окончательного урегулирования ближневосточной проблемы, подвергся обсуждению с участием всех заинтересованных сторон и сейчас произойдёт парафирование проекта договора участниками конференции. Окончательные документы будут подписаны главами государств и министрами иностранных дел через несколько дней. Текст договора телевизионщикам не сообщили, равно как и содержание основных его статей. Это отнюдь не привело в восторг корреспондентов — главным образом потому, что они поняли, что подробности будут оглашены министерствами иностранных дел в столицах стран — участниц переговоров и получат их другие корреспонденты;

Красную папку передавали от одного участника к другому. Порядок парафирования соглашения пришлось решить жеребьёвкой, и в результате оказалось, что сначала папка попала к министру иностранных дел Израиля, затем перешла в руки советского представителя, потом швейцарского, американского, саудовского и, наконец, последним стал кардинал Д'Антонио. Каждый из них пользовался автоматической ручкой, и священник, переносивший папку от одного участника к другому, тут же прикладывал пресс-папье к росчерку подписавшего. Церемония была непродолжительной и быстро завершилась. После этого участники обменялись рукопожатиями, за которыми последовали аплодисменты. Вот и все.

— Господи, — произнёс Джек, который следил, как папка переходит от одного представителя к другому. Он посмотрел на телефакс согласованного текста и убедился, что он не очень отличался от первоначального. В него внесли изменения саудовцы, израильтяне, советские дипломаты, швейцарцы и, конечно, государственный департамент, однако первоначальная идея принадлежала ему, Райану, — если не принимать во внимание то обстоятельство, что он сам позаимствовал положения договора из множества уже высказанных идей. В тексте было немного по-настоящему оригинальных мыслей. Заслуга Райана заключалась в том, что он объединил их в одно целое и выбрал исторически правильный момент, чтобы высказать свои соображения. Ничего больше. И тем не менее это было мгновение в его жизни, которым он гордился больше всего. Жаль, что никто не смог его поздравить.

В Белом доме лучшая составительница речей президента Фаулера уже работала над первым черновиком его выступления. Американскому президенту предоставят почётное право выступить первым, потому что, в конце концов, это была его идея: они собрались в Риме после его выступления на Генеральной Ассамблее ООН. Затем к миру обратится папа римский — черт побери, да все они захотят что-нибудь сказать, подумала сотрудница, а это только осложняло её проблему, потому что каждая речь должна быть оригинальной и не повторять другие. Она поняла, что ей придётся, склонившись над своим портативным компьютером, работать над речью президента уже во время перелёта через Атлантику на борту президентского Боинга-747. Но ведь именно за это ей и платили — к тому же на борту ВВС-1 находился лазерный принтер.

У себя в Овальном кабинете президент знакомился со своим поспешно пересмотренным расписанием. Комитет молодых скаутов будет, конечно, разочарован, равно как и новая королева красоты из штата Висконсин. Впрочем, та же судьба постигнет множество представителей делового мира, чья важность и влиятельность в своих компаниях мгновенно исчезала, стоило им только войти через боковую дверь в святая святых Белого дома. Его секретарь, который занимался расписанием встреч и приёмов, президента, уже сообщил об этом. Некоторые, с кем президенту действительно было важно встретиться, будут приняты им в оставшиеся тридцать шесть часов, для чего он воспользуется каждой свободной минутой. Это сделает из ближайших полутора суток настоящий ад, но и в этом часть его работы.

— Ну? — Фаулер поднял голову и увидел Элизабет Эллиот, которая улыбнулась ему через открытую дверь приёмной.

Ведь ты стремился именно к этому, правда? Твоё пребывание на посту президента навсегда запомнят из-за того, что в это время были решены проблемы Ближнего Востока. Если — призналась себе Лиз в редкий для неё момент объективности — это сбудется, что вовсе не гарантировано в подобных ситуациях.

— Мы оказали услугу всему миру, Элизабет.

Говоря «мы», он, естественно, подразумевал «я», подумала Эллиот, но у неё не было возражений. Именно Боб Фаулер вынес изнурительную предвыборную кампанию, исполняя одновременно обязанности губернатора в Колумбусе, — бесконечные выступления, рукопожатия, ситуации, когда приходилось целовать младенцев и лизать задницы, не терять самообладания при встречах с журналистами, чьи лица менялись куда чаще, чем жёсткие, непрерывно повторяющиеся вопросы. Требовалась колоссальная выносливость, чтобы оказаться в этом небольшом кабинете, где концентрировалась вся исполнительная власть. Те мужчины — к сожалению, одни лишь мужчины, подумала Лиз, — которые выдерживали эту гонку, попадали сюда. Однако наградой за все усилия, за напряжённую работу было то, что хозяин Овального кабинета мог приписывать себе все заслуги. В соответствии с простыми историческими традициями люди считали, что именно президент управляет положением и принимает решения. По этой причине на него сыпались похвалы и укоры. Он отвечал за все, что проходило успешно или кончалось неудачей. Главным образом это касалось вопросов внутренней политики — уровня безработицы, процентных ставок, инфляции (как оптовой, так и розничной) и самого главного — основных экономических индексов. Однако иногда — очень редко — происходило что-то по-настоящему важное, меняющее судьбы мира, подумала Эллиот; история запомнит Рейгана как человека, случайно оказавшегося на посту президента в тот момент, когда русские решили покончить с марксизмом, но все заслуги выпали на долю Буша. Никсон был человеком, установившим отношения с Китаем, а Картер — президентом, которому едва не удалось осуществить то, что войдёт в историю под именем Фаулера. Американские избиратели могут голосовать за своих политических лидеров на основе экономических соображений, однако история исходит из гораздо более важных причин. Для того, чтобы чьё-либо имя завоевало несколько параграфов в учебниках истории и томах научных монографий, необходимо внести коренные изменения в судьбы политического мира. Именно это имело значение. Историки помнили тех, кто менял очертания политических событий, — помнили Бисмарка, а не Эдисона — рассматривали технические перемены в обществе, словно они происходили под влиянием политических факторов, а не наоборот, что, по мнению Элизабет, было столь же вероятным. Однако у историографии существовали свои правила и условия, мало связанные с действительностью, поскольку действительность была понятием, слишком сложным для оценки — даже для учёных, изучающих события много лет спустя. Политические деятели функционировали в рамках этих правил, и это их устраивало, потому что в этом случае они могли быть уверенными в том, что, случись что-то важное, историки их не забудут.

— Оказали услугу миру? — отозвалась Эллиот после продолжительного молчания. — Услуга миру… Мне нравится, как звучит эта фраза. Вильсона назвали человеком, удержавшим нас от войны. Тебя запомнят как президента, положившего конец войне.

Как Фаулер, так и Эллиот помнили, что всего через несколько месяцев после того, как Вильсона снова избрали президентом на основе этой платформы, он вверг Америку в её первую по-настоящему крупную войну, ту, которая должна была покончить с войнами раз и навсегда, как утверждали некоторые оптимисты, за много лет до Холокоста и ядерных кошмаров. Однако на сей раз, промелькнула мысль у обоих, это было чем-то более значительным, чем просто оптимизм, и мечты Вильсона о том, каким следует быть миру, оказались наконец в пределах досягаемости политиков, способных перекраивать мир по своему желанию.

Мужчина был друзом, неверным, но, несмотря на всё это, его уважали. На его теле были шрамы, полученные в боях с сионистами. Он воевал и был награждён за храбрость. Бесчеловечное оружие израильтян лишило его матери. Наконец, всякий раз, когда к нему обращались за помощью, он поддерживал движение. Куати был человеком, никогда не терявшим связи с простым народом. Ещё мальчишкой он прочёл «Маленькую красную книгу» председателя Мао. Этот Мао был, вне всякого сомнения, неверным худшего сорта — он даже отказывался признать мысль о существовании Бога и преследовал верующих, — но это не имело значения. Революционер, учил Мао, словно рыба плавает в крестьянском море, а потому поддерживать хорошие отношения с крестьянами — или, как в данном случае, с торговцем — было необходимо для достижения успеха. Этот друз жертвовал деньги, если мог позволить себе такое, а один раз укрыл у себя дома раненого борца за свободу. Такие услуги не забывают. Куати поднялся из-за стола и приветствовал мужчину дружеским рукопожатием и небрежным поцелуем.

— Добро пожаловать, друг мой.

— Спасибо, что вы согласились принять меня, командир. — Торговец нервничал, и Куати подумал, что друз пришёл к нему с просьбой.

— Садитесь, пожалуйста. Абдулла, — позвал он, — принеси кофе нашему гостю.

— Вы очень любезны, командир.

— Глупости. Вы — наш товарищ. Сколько уже лет нашей прочной дружбе?

Торговец пожал плечами, однако внутренне улыбнулся — теперь он получит сполна за оказанные им услуги. Он боялся Куати и его бойцов — именно поэтому никогда не переходил им дорогу. Кроме того, он сообщал сирийским властям о всех оказанных им услугах, потому что боялся и их. Чтобы выжить в этой части мира, нужно было возвести борьбу за существование в ранг искусства, и даже в этом случае жизнь оставалась азартной игрой.

— Я пришёл к вам за советом, — сказал он, отпив глоток кофе.

— Буду только рад. — Куати наклонился вперёд. — Для меня это большая честь. Итак, в чём заключается проблема?

— Она касается моего отца.

— Сколько ему сейчас лет? — спросил Куати. Крестьянин тоже время от времени жертвовал кое-что его людям — чаще всего это был ягнёнок. Всего лишь крестьянин — и неверный к тому же, — но у него с Куати был общий враг.

— Шестьдесят шесть. Вы знаете, где находится его огород?

— Да, я был там однажды, несколько лет назад, вскоре после того, как сионисты убили вашу мать, — напомнил Куати.

— У него в огороде — израильская бомба.

— Бомба? Вы хотите сказать — снаряд.

— Нет, командир, бомба. Она зарылась в землю, но по той части, что видна, её диаметр не меньше полуметра.

— Понятно, и если об этом узнают сирийцы…

— Да. Как вам известно, они взрывают такие штуки прямо на месте. При этом дом моего отца будет уничтожен. — Гость вытянул обрубок левой руки. — Я не могу оказать помощь отцу в строительстве нового дома, а сам он слишком стар для такой работы. Я пришёл к вам с просьбой забрать эту проклятую бомбу.

— Вы пришли именно туда, куда следовало. Сколько времени она пролежала в земле?

— Отец говорит, что она лежит там с того самого дня, когда со мной случилось вот это. — Торговец снова поднял обрубок руки.

— Значит, в тот день на вашу семью снизошло благословение Аллаха.

Так уж и благословение, подумал торговец и кивнул.

— Вы всегда были нашим преданным другом. Конечно, мы придём к вам на помощь. У меня есть специалист, отлично разбирающийся в деле обезвреживания и изъятия израильских бомб, — затем он вынимает их содержимое и готовит бомбы, которыми пользуемся мы сами. — Куати предостерегающе поднял палец. — Но вы никогда не должны говорить об этом.

Гость выпрямился в своём кресле.

— Что касается меня, командир, я буду счастлив, если вы убьёте как можно больше. А если вам для этого понадобится бомба, которую эти свиньи сбросили в огород отца, я буду молиться за ваш успех.

— Извините меня, мой друг. Я не хотел оскорбить вас. Но вы понимаете, я был обязан предостеречь вас о необходимости хранить все в тайне. — Торговец понял, что имел в виду Куати.

— Я никогда не предам вас, — решительно заявил он.

— Мне это известно. — Настало время поддержать свою популярность в крестьянском мире. — Завтра я пошлю своего человека к дому вашего отца. Иншалла, — добавил он, желая сказать «такова воля Бога».

— Я — ваш вечный должник, командир. — Пошлёт, подумал торговец, ещё до Нового года.

Глава 8

Открывается ящик Пандоры

Переоборудованный «Боинг-747» взлетел с аэродрома военно-воздушной базы Эндрюз перед самым закатом. У президента Фаулера было полтора трудных дня — непрерывные инструктивные совещания и встречи, которые он не мог отменить. Но предстояло двое суток ещё более трудных — даже президенты вынуждены подчиняться свойствам простой человеческой природы, а в данном случае восьмичасовой перелёт до Рима совпадал с шестичасовой разницей во времени. Перелёт из пояса в пояс, время между которыми отличается на шесть часов, исключительно труден. Фаулер был опытным путешественником и знал это. Желая смягчить воздействие смены поясов, он уже вчера и затем сегодня изменил время своего сна, дабы в течение полёта оказаться настолько усталым, чтобы эти восемь часов проспать. Президентский самолёт был снабжён всеми устройствами, какие только могли придумать компания «Боинг» и Военно-воздушные силы США. В этом тихом и плавно летящем самолёте президент размещался в самом носу. Его кровать — в действительности её заменял раскладной диван — была достаточно большой, а матрас выбрали по личному вкусу президента. Самолёт был велик, что позволило оборудовать отдельные помещения для прессы и сотрудников аппарата президента. Если уж быть совсем точным, их отделяло почти двести футов. Журналисты находились в хвостовом отсеке, и пока пресс-секретарь Белого дома занимался ими, в президентскую спальню незаметно пробралась советник по национальной безопасности. Пит Коннор и Элен Д'Агустино обменялись при этом взглядом, который постороннему человеку показался бы бесстрастным, но в тесном сообществе Секретной службы был предельно красноречив. Сотрудник службы безопасности ВВС, приставленный охранять дверь, ведущую в президентскую спальню, уставился на переборку, стараясь удержать улыбку.

— Итак, Ибрагим, что ты думаешь о нашем госте? — спросил Куати.

— Он силён физически, бесстрашен и удивительно хитёр, но я не знаю, где мы сможем использовать его, — ответил Ибрагим Госн. Он рассказал, что произошло с ними в Афинах.

— Сломал шею греческому полицейскому? — По крайней мере американец не был подставным лицом — если полицейский действительно умер и все это не оказалось хитроумной уловкой американцев, греков, израильтян или один Бог знает кого.

— Да, как спичку.

— Его связи в Америке?

— Крайне немногочисленны. Американская полиция охотится за ним. По его словам, группа, в которой он состоял, убила трех полицейских, а его брат недавно попал в засаду и погиб от их пуль.

— Да, он умеет выбирать врагов. Образование?

— Формально — никакого, но он умён.

— Что умеет делать?

— Почти ничего — из того, что могло бы нам пригодиться.

— Зато он — американец, — напомнил ему Куати. — Сколько таких у нас в отряде?

Госн кивнул.

— Ты прав, командир.

— Какова вероятность того, что он подослан к нам?

— По моему мнению, очень невелика, но следует проявить осторожность.

— Хорошо. А теперь вот что тебе нужно сделать. — Куати объяснил Ибрагиму ситуацию с израильской бомбой.

— Ещё одна? — Он был экспертом в таком деле, но нельзя сказать, чтобы поручение слишком уж ему понравилось. — Я знаю этого крестьянина — старый дурак. Знаю-знаю — его сын воевал против израильтян и тебе самому почему-то нравится этот калека.

— Этот калека спас жизнь нашего товарища. Фази истёк бы кровью, если бы торговец не укрыл его в своей лавке. Никто не принуждал его. Это произошло в то время, когда у нас с сирийцами были натянутые отношения.

— Ладно. Все равно мне нечего делать до самого вечера. Понадобится грузовик и несколько человек.

— Наш новый друг, судя по твоим словам, силён физически. Возьми его с собой.

— Слушаюсь, командир.

— И не рискуй понапрасну.

— Иншалла. — Госн сумел почти закончить Американский университет в Бейруте — почти, потому что одного из его преподавателей похитили, а два других воспользовались этим как предлогом, чтобы покинуть Ливан. В результате Госн не сдал последние экзамены и не получил диплом инженера. Правда, он был ему и не нужен. Во время учёбы Госн был лучшим учеником в своём классе и узнал из учебников так много, что лекции преподавателей мало ему помогали. Массу времени он проводил в лабораториях, которые делал сам. В движении за освобождение Госн никогда не был активным бойцом и не участвовал в боевых действиях. Он умел пользоваться стрелковым оружием, однако его искусство в обращении с взрывчатыми веществами и электронными приборами было слишком ценным, чтобы рисковать им. Кроме того, Госн выглядел молодо, был привлекателен, кожа его казалась очень светлой, поэтому он много ездил, в том числе и за границу. Обычно его задачей было провести разведку, изучить место будущих операций, составить карту, в чём ему помогали инженерный опыт и отличная память, он принимал решения относительно необходимого снаряжения и обеспечивал техническую поддержку бойцов, которые относились к нему с глубоким уважением — гораздо большим, чем это могло показаться со стороны. Никто не сомневался в его храбрости. Госн доказал это не один раз, обезвреживая невзорвавшиеся снаряды и бомбы, оставленные израильтянами в Ливане, и затем используя полученную из них взрывчатку для изготовления своих собственных бомб. Ибрагим Госн был классным специалистом, и его с радостью приняли бы в любую из дюжины профессиональных террористических организаций в разных странах мира. Он вышел из семьи палестинцев, покинувшей Израиль с появлением еврейского государства в уверенности, что вернётся назад, как только арабские армии того времени быстро и легко расправятся с захватчиками. Однако счастливое возвращение постоянно откладывалось, и воспоминания его детства были связаны с переполненными, грязными лагерями для беженцев, где ненависть к Израилю была не менее прочной, чем вера в ислам. По-другому и быть не могло. Израильтяне не обращали на палестинцев внимания потому, что те добровольно покинули свою страну, а другие арабские нации делали вид, что не замечают их, хотя вполне могли бы облегчить жизнь беженцев. Госн и ему подобные превратились в пешки в огромной игре, участники которой никак не могли договориться друг с другом относительно правил. Ненависть к Израилю и всем, кто поддерживает его, была для беженцев таким же естественным актом жизни, как дыхание, а их целью стало изыскать средства покончить с сионистами и их союзниками. Госну и в голову не приходило задуматься о причинах.

Он взял ключи к грузовику «ГАЗ-66», выпущенному в Чехословакии. Эта машина была менее надёжна, чем «мерседес», зато достать её удалось намного легче: несколько лет назад отряд Куати получил грузовик от сирийцев. В кузове была установлена А-образная опора, которую они соорудили сами. Госн сел вместе с американцем в кабину, а ещё двое забрались в кузов. Водитель включил двигатель, и грузовик выехал из лагеря.

Марвин Расселл осматривал окружающую местность с интересом охотника, попавшего в новый район. Было жарко, но в общем-то не хуже, чем в бедлендах особенно засушливым летом. Растительность — или скорее её отсутствие — напоминала ему резервации, где он жил в юности. То, что казалось унылым и мрачным для других, для американца, выросшего в подобной местности, было просто очередной пыльной пустыней. Правда, здесь не возникали такие ужасные грозы и всесокрушающие торнадо, как на американских равнинах. Да и горы были выше, чем плавные холмы дома. Расселлу ещё никогда не доводилось бывать в горах. Здесь он увидел их впервые: высокие, сухие и настолько раскалённые, что при подъёме на них трудно дышать. Не всем, тут же подумал Марвин Расселл. Он сумеет забраться на вершину, потому что сильнее и выносливее этих арабов.

С другой стороны, арабы, по-видимому, полагались главным образом на оружие. Тут было столько оружия — сначала он увидел лишь русские АК-47, но вскоре заметил тяжёлую зенитную артиллерию, батареи ракет «земля-воздух», танки и самоходные артиллерийские установки, принадлежащие сирийской армии. Госн заметил его интерес и начал объяснять.

— Все это для того, чтобы отразить нападение израильтян, — сказал он, основывая объяснения на том, во что верил сам. — Твоя страна вооружает израильтян, а русские вооружают нас. — Госн решил не говорить о том, сколь ненадёжной стала эта помощь.

— На вас нападали, Ибрагим?

— Не раз, Марвин. Они посылают сюда свои бомбардировщики, диверсионные группы. Погибли тысячи моих соотечественников. Понимаешь, нас выгнали с нашей родины. Мы вынуждены жить в лагерях и…

— Понятно, приятель. Там, откуда я приехал, их называют резервациями. — Этого Госн не знал. — Белые вторглись на наши земли, земли наших предков, истребили буйволов, затем послали армию и уничтожили нас. Нападали главным образом на лагеря, где оставались одни женщины и дети. Мы пытались сопротивляться. Даже уничтожили целый полк под командованием генерала Кастора в окрестностях Литл-Биг-Хорн — это название реки, — тогда нами командовал вождь Безумная Лошадь. Но они продолжали теснить нас. Их было слишком много, слишком велик перевес в воинах, оружии. Они отобрали нашу землю, забрали у нас все и оставили ни с чем. Заставили нас жить подобно нищим. Нет, не нищим — подобно животным, словно мы даже не люди, потому что выглядим по-другому, по-другому говорим и у нас другая религия. Все произошло потому, что мы жили на земле, которая была им нужна, и они выбросили нас, словно вымели мусор.

— Я не знал этого, — произнёс Госн, потрясённый тем, что палестинцы оказались не единственным народом, с которым американцы и их израильские вассалы так обошлись. — Когда это произошло?

— Сто лет назад, году в 1865-м. Мы сражались, приятель, делали все, что могли, но это было безнадёжно. Понимаешь, у нас не было союзников. А у вас есть. Никто не поставлял нам пушки и танки. Поэтому они убили самых храбрых воинов, заманивали в ловушки и убивали — так погибли вожди Безумная Лошадь и Сидящий Бык. Затем нас окружили и голодом принудили к повиновению. Оставили нам пыльные, никуда не годные местности и заставили там жить. Посылали пищу — столько, чтобы не дать нам умереть с голоду, но и чтобы не окрепнуть. Когда некоторые из нас пытаются сопротивляться, пытаются стать мужчинами — я ведь тебе уже говорил, что они сделали с моим братом. Застрелили его из засады, будто дикого зверя. И даже засняли все это для телевидения, чтобы продемонстрировать, как поступают с индейцем, который становится независимым.

Да, этот человек действительно наш товарищ, понял Госн. Не подосланный агент, нет, и то, что он рассказал, ничем не отличается от судьбы любого палестинца. Поразительно.

— Зачем ты приехал к нам, Марвин?

— Мне нужно было скрыться, чтобы меня не арестовали, приятель. Понимаю, тут нечем гордиться, но что оставалось — ждать, пока меня тоже заманят в ловушку? — Расселл пожал плечами. — Вот я и решил, что поеду куда-нибудь, найду людей вроде себя, может быть, научусь чему-нибудь, узнаю, как вернуться обратно, помогу своему народу сражаться за свободу. — Он покачал головой. — Черт побери, это скорее всего безнадёжно, но я не собираюсь сдаваться — ты понимаешь меня?

— Да, друг, понимаю. То же самое происходило и с моим народом — ещё до моего рождения. Но тебе нужно понять — это не безнадёжно. Пока ты стоишь на ногах и борешься, надежда жива. Именно поэтому они охотятся за тобой — тебя боятся!

— Надеюсь, ты прав, приятель. — Расселл смотрел в открытое окно, и пыль резала ему глаза в семи тысячах миль от дома. — А куда мы сейчас едем?

— Когда вы воевали с американцами, где брали оружие ваши воины?

— Главным образом подбирали брошенное ими.

— Вот и мы поступаем так же, Марвин.

Фаулер проснулся, когда самолёт был на середине Атлантики. Ну что ж, подумал он, всегда что-то происходит впервые. Он ещё никогда не занимался этим в самолёте. Интересно, а кто-нибудь из американских президентов проделывал такое по пути в Рим для встречи с папой римским, и к тому же со своим советником по национальной безопасности? Он посмотрел в иллюминатор. Самолёт летел недалеко от Гренландии, в высоких северных широтах, и за окном было светло. На мгновение он задумался — что сейчас, утро или все ещё ночь? На борту самолёта такой вопрос был почти метафизическим, конечно, здесь время изменялось куда быстрее, чем на часах.

Да и миссия его тоже была метафизической. Её запомнят. Фаулер разбирался в истории. Событие было уникальным. Никогда раньше не происходило ничего подобного. Может быть, это было началом процесса или его концом, но его задача была простой и ясной. Он положит конец войнам. Имя Дж. Роберта Фаулера будет навсегда связано с этим договором. Все началось по инициативе его администрации. Его речь в ООН собрала нации мира в Ватикане. Подчинённые президента вели переговоры. Его имя будет стоять первым на документах. Его вооружённые силы станут гарантом мира. Он действительно завоевал место в истории. Это и есть бессмертие, то, к чему стремятся все, но добиваются единицы. Что удивительного, если он взволнован? — спросил он себя в бесстрастной задумчивости.

Теперь исчез страх, преследовавший президента. С самого начала он задавал себе этот вопрос — первая промелькнувшая в голове мысль ещё в то время, когда он был прокурором и преследовал главу кливлендской семьи синдиката «Коза Ностра»: если ты станешь президентом, вдруг понадобится нажать на кнопку? Сможет ли он сделать это? Сумеет ли решить, что безопасность его страны требует гибели тысяч — миллионов — других людей? Наверно, нет, подумал он. Для принятия такого решения он был слишком хорошим человеком. Его обязанности заключались в том, чтобы защищать людей, показывать им дорогу, вести по благотворному пути. Люди не всегда понимают, что его видение будущего единственно верное и логичное. Фаулер знал, что он холоден и бесстрастен при рассмотрении подобных вопросов, зато всегда принимает верное решение. В этом он был уверен. Ему нужно быть уверенным в себе, равно как и в причинах своих поступков. Если он когда-нибудь ошибётся, он знал, что его убеждённость окажется простым высокомерием, и подобное обвинение вставало перед ним часто. Единственное, в чём он не был уверен, это в своей способности столкнуться с ядерной войной.

Однако такой вопрос снят с повестки дня, не правда ли? Хотя он никогда не признается в этом во всеуслышание, ликвидировали эту проблему Рейган и Буш, потому что это они заставили Советы заняться своими собственными проблемами и противоречиями и в результате изменить поведение. И всё это произошло в мирное время, потому что люди всё-таки логичнее животных. Разумеется, конфликты ещё будут возникать, но пока он правильно выполняет свои обязанности, они не выйдут из-под контроля. А то путешествие, в которое он отправился, покончит с наиболее опасным конфликтом, ещё существующим в мире, с той проблемой, которую не сумела решить ни одна предыдущая администрация. То, чего не смогли добиться Никсон и Киссинджер, что не подчинилось отчаянным усилиям Картера, нерешительным попыткам Рейгана или Буша и его собственному предшественнику, действовавшим из лучших побуждений, — короче говоря, в чём все потерпели неудачу, теперь удалось Бобу Фаулеру. Сердце всякого теплеет при мысли о таком успехе. Он не только навсегда войдёт в учебники истории, но и оставшиеся годы его пребывания на посту президента пройдут намного спокойнее. Это сделает бесспорным избрание на второй срок, гарантирует поддержку сорока пяти штатов, поддержку конгресса, а также осуществление широких социальных программ. Вместе с такими историческими достижениями завоёвываются колоссальный международный престиж и безграничное влияние внутри страны. Это самая лучшая, самая надёжная власть, достигнутая самым благородным способом, власть, которую можно использовать в самых лучших целях. Одним росчерком пера — в действительности несколькими перьями, ибо таков теперь обычай, — Фаулер станет великим, превратится в гиганта среди людей доброй воли и в человека доброй воли среди сильных мира сего. И никто не сумеет отобрать у него этот миг славы.

Самолёт летел на высоте сорока трех тысяч футов со скоростью 633 узла. Спальня президента была размещена так, что он мог смотреть вперёд, как и подобает президенту, а также вниз — на тот мир, проблемы которого он решает так успешно. Полет проходил тихо и плавно, и Боб Фаулер приближался к цели, которая внесёт его имя в анналы истории. Он посмотрел на Элизабет. Она лежала на спине, правая рука под головой. Одеяло и простыни сползли до поясницы, обнажив её прелестную грудь. Большинство пассажиров самолёта не находили покоя в своих креслах, пытаясь уснуть, а он любовался женской грудью. Фаулеру больше не хотелось спать. Ещё никогда он не чувствовал себя таким мужчиной — великим мужчиной, разумеется, но в этот момент он чувствовал себя просто мужчиной. Его рука опустилась на её грудь. Глаза Элизабет открылись, и она улыбнулась, словно прочитав в сновидениях его мысли.

Совсем как дома, подумал Расселл. Только хижина была не из камней, а из блоков и крыша плоская, а не остроконечная, однако пыль точно такая же и унылый маленький огород ничем не отличался. И старик вполне мог быть из племени сиу, с усталостью во взгляде, сутулой спиной, изуродованными работой пальцами человека, побеждённого другими.

— Это, должно быть, и есть то место, — сказал он, когда грузовик остановился.

— Сын старика воевал с израильтянами и получил тяжёлые раны. Они оба наши друзья.

— Друзьям нужно помогать, — согласился Марвин. Ему пришлось выпрыгнуть из кабины, чтобы Госн смог спуститься на землю.

— Пошли, я познакомлю тебя со стариком.

К изумлению американца, все проходило очень официально. Он, разумеется, не понимал ни единого слова, но этого и не требовалось. Он с удовлетворением заметил, с каким уважением разговаривал его друг Госн со старым крестьянином. После нескольких фраз старик посмотрел на Расселла и поклонился, чем изрядно смутил его. Марвин пожал протянутую руку, как это принято у американцев, и пробормотал слова приветствия. Госн перевёл, затем старый крестьянин проводил их в огород.

— Черт побери, — заметил Расселл при виде бомбы.

— Американская, марки 84, вес две тысячи фунтов, по-видимому, — сказал Госн и тут же понял, что ошибся: нос бомбы был каким-то другим… разумеется, он смялся при падении… но как-то странно… Он поблагодарил старика и знаком попросил его отойти к грузовику. — Сначала нужно откопать её. Но осторожно, очень осторожно.

— Позволь мне, — попросил Расселл. Он сходил к грузовику и выбрал складную сапёрную лопатку.

— У нас есть люди…

Американец оборвал Госна:

— Разреши, прошу тебя. Я буду осторожен.

— Не прикасайся к бомбе. Обкопай вокруг, а землю, прилегающую к ней, удали руками. Марвин, предупреждаю тебя, это очень опасно.

— Тогда отойди к грузовику. — Расселл посмотрел на него и усмехнулся. Ему нужно было показать Госну, что он не боится. Убить полицейского оказалось легко и не потребовало усилий. Здесь всё было по-другому.

— Значит, мне уйти, оставив товарища в опасности? — риторически спросил Госн. Он понимал, что было бы разумно поступить именно так, и обязательно отошёл бы в укрытие, если бы откапывали бомбу его люди, да и его, Госна, умелые руки были слишком ценными, чтобы подвергнуть их глупому риску, но в присутствии американца ему не хотелось показаться трусом. К тому же, стоя рядом, он мог следить за его действиями и убедиться, действительно ли американец был таким бесстрашным, как казался.

Госн не был разочарован. Расселл разделся до пояса, опустился на колени и начал копать грунт вокруг бомбы. Он даже постарался нанести огороду как можно меньший ущерб, о чём люди Госна никогда не подумали бы. Понадобился час, чтобы прокопать неглубокую траншею вокруг бомбы; по сторонам появились четыре аккуратные кучки земли. И Госн уже понимал, что в бомбе есть что-то странное. Это явно не модель 84. Она была примерно того же размера, но вот форма была совсем иной, да и кожух выглядел… как-то необычно. У модели 84 оболочка изготавливалась из литой стали, поэтому при взрыве заряда внутри она превращалась в миллион острых, как бритва, осколков, способных рвать людей на части. Но эта бомба была не такой. В двух местах кожух проломился, и его толщина была явно меньше, чем нужно для бомб такого типа. Так что это такое?

Расселл подкопался вплотную к бомбе и теперь удалял грунт с её корпуса. Он действовал умело и осторожно. Американец изрядно вспотел. Выпуклые мускулы играли у него на руках, и Госн смотрел на него с восхищением. Ему не приходилось встречать такого сильного человека. Даже израильские десантники проигрывали по сравнению с ним. Он уже перебросил две или три тонны грунта, но по-прежнему в нём не было видно признаков усталости, и он продолжал работать методично, словно машина.

— Остановись на минуту, — произнёс Госн. — Мне нужно принести инструменты.

— Хорошо. — Расселл сел на землю и принялся рассматривать бомбу.

Госн вернулся с рюкзаком и фляжкой, которую передал Расселлу.

— Спасибо, дружище. Здесь действительно немного жарко. — Он выпил пол-литра воды. — Что теперь?

Госн достал из рюкзака кисть и начал обметать остатки земли с поверхности бомбы.

— Тебе лучше уйти, — предупредил он Расселла.

— Не беспокойся, Ибрагим. Если ты не против, я хочу остаться.

— Сейчас начинается самое опасное.

— Но ведь ты не ушёл, — напомнил ему Расселл.

— Как хочешь. Я ищу взрыватель.

— Разве он не в носовой части бомбы?

— Там его нет. Обычно в носу находится один взрыватель — но здесь что-то не так. Вместо него заглушка. Второй устанавливается в середине и третий — в хвостовой части.

— А почему у неё нет стабилизатора? — поинтересовался Расселл. — Разве у бомб нет стабилизаторов — как оперения у стрелы?

— Его, наверно, срезало при падении. Мы часто находим бомбы именно в таком виде, потому что стабилизатор отваливается и остаётся на поверхности.

— Хочешь, я очищу хвостовую часть?

— Только осторожно, Марвин. Очень, очень осторожно.

— Ладно, приятель. — Расселл обошёл своего друга и продолжил извлекать грунт из ямы у хвоста бомбы. Он уже заметил, что Госн на удивление хладнокровен. Сам Марвин никогда раньше не испытывал такого страха, как сейчас, рядом с полутонной взрывчатки, но он готов был скорее умереть, чем показаться испуганным в компании Госна. Ибрагим выглядел пареньком с тонкой, как спичка, шеей, но чтобы вот так работать с бомбой, нужно иметь бесстрашное сердце. Он видел, как Госн сметает землю лёгкими, нежными движениями, словно касается груди девушки, и старался действовать так же. Через десять минут хвостовая часть бомбы обнажилась.

— Ибрагим?

— Что, Марвин? — Госн даже не повернул головы.

— Здесь ничего нет. Одна дыра.

Госн поднял кисть и повернулся к Расселлу. Действительно, странно. Но оставалось ещё много работы.

— Спасибо. Больше ничего не надо. Я всё ещё не нашёл взрыватель.

Расселл отошёл, сел на кучу грунта и допил остальную воду из фляжки. Затем он встал и направился к грузовику. Шофёр и два бойца стояли вместе с крестьянином. Старик не сводил глаз с бомбы, зато остальные оказались более осторожными — они наблюдали, стоя за каменной стеной дома. Расселл бросил одному из них пустую фляжку и получил обратно полную. Поднял вверх большой палец, показывая, что все идёт хорошо, и вернулся к бомбе.

— Оторвись на минутку и выпей воды, — сказал Марвин.

— Отличная мысль, — отозвался Госн и положил кисть рядом с бомбой.

— Нашёл что-нибудь?

— Штыковой контакт и ничего больше. — И это необычно, подумал Госн, откручивая пробку. На бомбе не было маркировки, всего лишь серебристо-красный знак в носовой части. Вообще-то принято маркировать бомбы цветными кодами, но ему никогда раньше не встречалось такое. Так что же это за штука? Канистра с зажигательной смесью? Скорее всего нечто настолько старое и снятое с вооружения, что больше не встречается. В конце концов, эта штука лежит здесь с 1973 года. Может быть, уже давно вышла из употребления. Тогда дело обстоит очень плохо. Если это устройство, никогда прежде не попадавшееся, на нём может быть взрыватель неизвестной системы. Наставление, что учило обращению с подобными вещами, было составлено русскими, хотя и напечатано на арабском языке. Госн давным-давно запомнил его наизусть, но там не было описания подобного устройства. И это пугало. Госн сделал несколько глотков из фляги и вылил холодную воду на лицо.

— Не волнуйся так, приятель, — заметил Расселл, видя напряжение на лице Госна.

— Такая работа никогда не бывает простой, и всегда приходится испытывать страх.

— Но ты выглядишь таким спокойным, Ибрагим. — Это не было ложью. Сметая кистью землю с бомбы, Госн походил на врача, делающего нечто очень трудное, подумал Расселл, но всё-таки выполняющего свой долг. У этого сукина сына, такого маленького, поразительное самообладание, подумал Марвин.

Госн повернулся к нему. На его лице появилась усмешка.

— Просто притворяюсь. На самом деле мне очень страшно. Знаешь, я ненавижу такую работу.

— И всё-таки ты делаешь её. Значит, умеешь держать себя в руках.

— Спасибо. А теперь пора браться за неё снова — пока я не испугался окончательно. Всё-таки тебе лучше уйти.

— Хотел я её… — Расселл плюнул на землю.

— Это будет непросто, — усмехнулся Госн. — И если ты сумеешь возбудить её, реакция может оказаться тебе не по вкусу.

— Наверно, когда такие штуки приходят в экстаз, дрожит земля.

Госн, видно, был знаком с американскими идиомами достаточно хорошо, потому что откинулся назад и громко расхохотался.

— Прошу тебя, Марвин, не шути так, когда я работаю! — А ведь мне нравится этот парень, подумал он, действительно нравится. Мы утратили чувство юмора, и это плохо. Ему пришлось подождать несколько минут, чтобы успокоиться и возобновить работу.

Прошёл ещё час осторожной очистки бомбы кистью, и Госн не обнаружил ничего. На корпусе были сварные швы, даже какой-то люк… Он никогда не встречал такого раньше. Но — никакого взрывателя или гнезда для его установки. Значит, он внизу, с той стороны, на которой покоилась бомба. Расселл снова взялся за откапывание и выбросил немало грунта, дав возможность Госну продолжить поиски. Однако всё было напрасным. Он решил заглянуть под бомбу.

— У меня в рюкзаке фонарик…

— Вот он, бери. — Расселл передал фонарик Госну. Тот улёгся на землю и попытался заглянуть в откопанную Расселлом пустоту. Там было темно, конечно, и он включил фонарик… Электрические провода и что-то ещё, какая-то сетка… решётка, точнее. По его расчётам он осмотрел восемьдесят сантиметров нижней поверхности… И если это настоящая бомба, поверхность её не должна быть такой гладкой. Ясно. Госн бросил фонарик американцу.

— Мы напрасно потратили пять часов, — заметил он.

— Почему?

— Не знаю, что это за штука, но точно не бомба. — Госн сел, затрясся от нервного перенапряжения, но быстро овладел собой.

— Тогда что?

— Думаю, какое-то электронное следящее устройство или, может быть, система предупреждения. Возможно, подвесная съёмочная камера — с объективом в нижней части. Но все это не имеет значения. Самое главное, что это не бомба.

— Что теперь?

— Заберём её с собой. Эта штука, должно быть, ценная. Может быть, продадим русским или сирийцам.

— Значит, старик беспокоился понапрасну?

— Точно. — Они встали и пошли к грузовику. — Можете не беспокоиться, все в порядке, — сказал Госн крестьянину. Успокоить его стоит, но зачем забивать ему голову ненужными подробностями? Старик с благодарностью поцеловал грязные руки Госна и затем руки американца, что особенно смутило того.

Шофёр развернул грузовик и подвёл его задним ходом к воронке, стараясь причинить как можно меньше вреда растениям. Расселл следил за тем, как двое бойцов наполнили песком полдюжины мешков и кинули их в кузов. Затем обвязали бомбу тросом и начали вращать ручную лебёдку. Бомба — или то, что она напоминала, — оказалась тяжелее, чем они ожидали, и Расселл взялся за ручку лебёдки, ещё раз продемонстрировав огромную физическую силу, — он вращал лебёдку один. Арабы наклонили А-образную опору вперёд, затем уложили бомбу между мешками с песком. Наконец её закрепили на месте верёвками, и работа была закончена.

Крестьянин, однако, не захотел отпускать их сразу. Он принёс чай и хлеб, настаивая, что должен покормить бойцов перед отъездом, и Госн согласился, проявив при этом уместную благодарность. Перед тем как грузовик выехал с огорода, четыре ягнёнка прибавились к его грузу.

— Ты поступил правильно, дружище, — заметил Расселл, когда дом старого друза остался позади.

— Может быть, — устало ответил Госн. Нервное напряжение утомляло его намного больше, чем сама работа, хотя американец, судя по всему, легко справился и с тем и с другим. Два часа спустя они вернулись в долину Бекаа. Бомбу — Госн не знал, как называть её по-другому, — небрежно сбросили перед мастерской, и все пятеро отправились отведать ягнятинки. К удивлению Госна, американец никогда не пробовал этого деликатеса, и он с радостью приобщил своего друга к новому для него арабскому блюду.

— У меня есть кое-что интересное, Билл, — заявил Мюррей, войдя в кабинет директора ФБР.

— Что именно, Дэнни? — Шоу поднял голову от письменного стола.

— В Афинах убили полицейского, и греки считают, что это — дело рук американца. — Мюррей проинформировал Шоу о подробностях.

— Сломал ему шею голыми руками? — спросил Билл.

— Да. Полицейский был небольшого роста, худым, — ответил Мюррей, — и всё-таки…

— Господи… Ну хорошо, давай посмотрим. — Мюррей передал ему фотографию. — Ты считаешь, что нам знаком этот парень? Снимок далеко не лучшего качества.

— По мнению Эла Дентона, это может быть Марвин Расселл. Сейчас Дентон пропускает оригинал слайда через компьютер. Отпечатки пальцев или другие улики отсутствуют. Автомобиль взят в аренду третьим лицом, которое исчезло, а скорее всего никогда не существовало. Водитель неизвестен. Как бы то ни было, описание соответствует нашим сведениям о Расселле — невысокого роста, широкоплечий, очень сильный, цвет кожи и черты лица напоминают индейца. Одежда точно американская. Чемодан тоже.

— Выходит, по твоему мнению, он скрылся из страны после того, как застрелили его брата… ловко, — заметил Шоу. — Он умён и хитёр, правда?

— По крайней мере у него хватило сообразительности вступить в контакт с арабом.

— Ты так считаешь? — Шоу внимательно всмотрелся в другое лицо на фотографии. — Но почему араб? Может быть, это грек или представитель другого народа, живущего на берегах Средиземного моря. Для араба у него слишком светлая кожа, но лицо самое обыкновенное и, по твоим словам, он не проходил у нас. Интуиция, Дэн?

— Да. — Мюррей кивнул. — Я проверил досье. Конфиденциальный источник сообщил нам несколько лет назад, что Марвин тогда ездил в Европу и установил контакт с Народным фронтом освобождения Палестины. Афины — удобное место для того, чтобы восстановить связь. Нейтральная страна.

— И в то же самое время это удобное место для заключения сделки о поставке наркотиков, — предположил Шоу. — У нас есть последняя информация о братце Марвине?

— Очень мало. Наш лучший осведомитель снова попал в тюрьму — затеял драку с парой полицейских в своей резервации и проиграл.

Шоу недовольно покачал головой. Самым сложным в работе с конфиденциальными осведомителями было то, что большинство из них являются, конечно, преступниками, оказываются замешанными в незаконные действия и потому часто попадают в тюрьму. Это поддерживает их незапятнанное реноме среди друзей-преступников, но одновременно делает их бесполезными в качестве источников информации. Ничего не поделаешь, таковы правила игры.

— Хорошо, — произнёс директор ФБР. — Ты хочешь предпринять что-то. Что именно?

— Нужно слегка надавить на прокурора, чтобы тот освободил нашего осведомителя на основании примерного поведения в тюрьме. Тогда мы сможем вернуть его в «Союз воинов». Если поездка Марвина связана с установлением контактов с террористическими целями, нужно немедленно, не теряя времени, начинать расследование. То же самое касается наркотиков. Из Интерпола уже сообщили, что у них нет никакой информации относительно водителя. Ни по какой картотеке, ни террористов, ни поставщиков наркотиков, он не проходит. У греков нет вообще никаких сведений. Попытки проследить, как был взят в аренду автомобиль, зашли в тупик. У них остался мёртвый сержант и фотография двух безымянных мужчин. То, что они послали нам снимок, было шагом отчаяния. По их мнению, это американец…

— Отель? — спросил директор, в котором пробудился инстинкт сыщика.

— Действительно, им удалось обнаружить, что он останавливался в одном из двух отелей, находящихся поблизости. В тот день из них выехало десять человек с американскими паспортами, однако оба отеля маленькие, постояльцы непрерывно меняются и опознать его не удалось. Служащие отелей — забывчивый народ, особенно в таких местах. Кто сможет доказать, что наш друг когда-либо останавливался там? Греки обратились с просьбой проверить имена постояльцев, взятые из журнала регистрации, — закончил Мюррей. Билл Шоу вернул ему фотографию.

— Это несложно. Проверь.

— Уже делается.

— Предположим, мы установим, что эти двое имели отношение к убийству. Пока нужно основываться только на догадках. Ну хорошо: передай федеральному прокурору, что наш осведомитель заплатил свой долг обществу. Пора покончить с этими «воинами» раз и навсегда. — Шоу выдвинулся за свои заслуги в борьбе с террористами и по-прежнему ненавидел этих преступников.

— Понятно. В качестве объяснения я использую необходимость борьбы с наркотиками. Думаю, через пару недель мы добьёмся его освобождения.

— Да, этого достаточно, Дэн.

— Когда президент вылетает в Рим? — спросил Мюррей.

— Очень скоро. Крупный успех, правда?

— Это уж точно, дружище. Кенни скоро придётся искать себе новую работу. Вот-вот разразится мир.

— Кто мог бы подумать такое? — усмехнулся Шоу. — Ничего, мы всегда можем вручить ему револьвер и удостоверение нашего сотрудника — пусть зарабатывает себе на жизнь честным трудом.

Безопасность президента обеспечивали четыре истребителя «Томкэт» из ВМС, летящие на расстоянии пяти миль позади «ВВС-1», а самолёт, ведущий радиолокационное наблюдение, следил за тем, чтобы никто не приближался к президентскому лайнеру. Обычные пассажирские рейсы были переведены на другие маршруты, а окрестности военного аэродрома, куда должен был приземлиться самолёт президента, не просто прочесали, а пропустили через сито. На посадочной площадке президента уже ждали его бронированный лимузин, доставленный сюда несколькими часами раньше грузовым самолётом военно-воздушных сил С 141-В, и достаточно итальянских солдат и полицейских, чтобы отбить нападение полка террористов. Президент Фаулер вышел из своего личного туалета гладко выбритый, с румяным лицом, искусно завязанным галстуком и такой ослепительной улыбкой, которой не доводилось видеть ни Питу, ни Даге. Да и почему президенту не выглядеть таким отдохнувшим? — подумал Коннор. У старшего агента не было такого предубеждения относительно моральных аспектов поведения президента, как у Д'Агустино. Президент был мужчиной, и, подобно большинству президентов, очень одиноким — вдвойне одиноким из-за смерти жены. Эллиот, может быть, и впрямь высокомерная стерва, но она, несомненно, привлекательна, и если президенту нужна её компания, чтобы снять напряжение от ответственности его работы, что ж, это его дело. Если он не сумеет время от времени давать себе отдых, то быстро сгорит, как уже сгорали многие, а это будет плохо для всей страны. Пока «Ястреб» не пошёл на нарушение основных законов, Коннор и Д'Агустино обязаны охранять его личную жизнь наравне с неприкосновенностью. Пит понимал желания президента, тогда как Дага просто хотела, чтобы у него оказался более изысканный вкус.

Э. Э. ушла из спальни президента несколько раньше и успела переодеться в нечто особенно элегантное. Она опустилась за столик президента перед самым приземлением, чтобы выпить кофе с пирожками. Действительно, нельзя отрицать, что она привлекательна, особенно этим утром. Может быть, подумала специальный агент Элен Д'Агустино, Лиз — страстная женщина и хороша в постели. По крайней мере она и президент были самыми отдохнувшими пассажирами на борту самолёта «ВВС-1». Засранцы из прессы — Секретная служба не выносила репортёров — ёрзали и вертелись в своих креслах всю ночь и выглядели помятыми, несмотря на улыбающиеся лица. Самой измученной казалась сотрудница аппарата Белого дома, проработавшая ночь без перерыва — за исключением нескольких минут на кофе и посещение туалета, — она вручила наконец текст президентского выступления Арни ван Дамму всего за двадцать минут до посадки. Фаулер прочитал текст во время завтрака и остался доволен.

— Кэлли, это просто великолепно! — Президент одарил своей улыбкой усталую сотрудницу, которая умела писать с литературной элегантностью поэта. Затем он поразил всех присутствующих — обнял молодую женщину, не успевшую ещё достичь и тридцати лет, с таким чувством благодарности, что у Кэлли Вестон выступили слезы на глазах. — Теперь отдохните и наслаждайтесь красотами Рима.

— Я была так рада, господин президент, что вы поручили это именно мне.

Самолёт замер на отведённом ему месте. Тут же к нему подъехал трап. Мгновенно развернули красную ковровую дорожку, которая вела к более длинному и широкому ковру, примыкавшему к специально построенному возвышению. Президент Италии и премьер-министр заняли свои места вместе с послом США и сопровождающими лицами, включая измученных сотрудников протокольного отдела, которым пришлось готовить церемонию приёма буквально на лету. Сержант ВВС открыл дверцу самолёта. Сотрудники Секретной службы выглянули наружу, подозрительно посмотрели по сторонам в поисках опасности и встретили взгляды других агентов, которые прибыли в Рим заранее. Когда президент вышел из самолёта, оркестр итальянских ВВС сыграл приветственный марш, отличный от традиционного американского туша с барабанным боем.

Президент начал в одиночку спускаться по трапу, шагая из действительности в бессмертие, подумал он про себя. Репортёры заметили, какими энергичными были его шаги, спокойным и уверенным его лицо, и не могли не позавидовать президентскому помещению на борту самолёта, где он мог спать в королевском одиночестве. Сон является единственным надёжным лекарством при смене часовых поясов, и было ясно, что президент отлично провёл ночь. Костюм от «Братьев Брук» успели выгладить — на борту «ВВС-1» было для этого всё необходимое, ботинки его сверкали, да и сам он выглядел великолепно. Фаулер подошёл к послу США и его жене, а посол подвёл его к президенту Италии. Оркестр заиграл «Звёздное знамя». Дальше последовали традиционный обход почётного караула и короткая речь, всего лишь показавшая, каким красноречивым будет его выступление на церемонии подписания. На всё это потребовалось двадцать минут. Затем Фаулер сел в свой лимузин вместе с послом, доктором Эллиот и личными телохранителями.

— Впервые это мне понравилось, — так оценил президент церемонию. Все согласились, что итальянцы провели встречу со свойственной им элегантностью.

— Элизабет, прошу вас быть рядом. Нужно обсудить некоторые аспекты соглашения. Мне понадобится и Брент. Как у него дела?

— Очень устал, но доволен собой, — сообщил посол Коутс. — Последнее заседание длилось больше двадцати часов.

— Что пишет местная пресса? — спросила доктор Эллиот.

— Газеты полны эйфории. Это действительно великий день для всего мира, — ответил посол. К тому же, напомнил себе Джед Коутс, это происходит в моей стране и я буду свидетелем исторических событий, что случается не так часто.

— Ну что ж, это очень приятно.

Национальный центр военного командования — НЦВК — расположен на кольце "Д" Пентагона рядом со входом, обращённым к Потомаку. Он является одним из немногих правительственных центров такого рода, которые действительно похожи на то, как их изображают в Голливуде. Это параллелепипед — размерами с баскетбольную площадку и высотой в два этажа. По сути НЦВК представляет собой центральный телефонный коммутатор для всех родов войск США, хотя и не единственный (ближайший запасной центр находится в Форт-Ричи, спрятанном в холмах Мэриленда), поскольку его легко уничтожить, зато он расположен наиболее удобно. Обычно сюда привозят почётных гостей, желающих посмотреть наиболее интимные места Пентагона, что крайне раздражает обслуживающий персонал, для которого это всего лишь место работы.

К НЦВК примыкает помещение поменьше. Там расположено несколько персональных компьютеров фирмы Ай-би-эм — старой системы с гибкими дисковыми накопителями 5,25 дюйма. Это и есть «горячая линия» — прямая линия связи между президентами США и СССР. Ответвление в НЦВК, хотя и является главным, представляет собой всего лишь одно из нескольких. Это обстоятельство малоизвестно в Америке, однако об этом намеренно сообщили русским. Прямая связь между двумя странами потребуется даже в случае продолжающейся атомной войны. Если Советы будут считать, что единственный канал связи проходит здесь (как полагали некоторые «эксперты» три десятилетия назад), они постараются сохранить его и тем самым выведут район из-под ядерного удара.

Это, подумал капитан первого ранга Джеймс Росселли, было ещё одним примером теоретически разработанной чепухи, которую никто не ставил под сомнение, но которая издавала зловоние в Вашингтоне, и особенно в Пентагоне. Для Росселли столица США — город Вашингтон, округ Колумбия, — представляла собой участок в 300 квадратных миль, окружённый действительностью. Интересно, применимы ли законы физики к этому району, расположенному между шоссе 495 и кольцевой дорогой вокруг столицы? — подумал он. Что касается законов логики, то он давно уже понял, что здесь их не существует.

Объединённая служба, подумал про себя Росселли и фыркнул. Ещё одно усилие конгресса перестроить военную машину — любопытно, что сделать то же самое со своей организацией им не удалось, — предписывало, что старшие офицеры, стремящиеся к адмиральскому званию. — а кто к тому не стремился? — должны проводить часть служебного времени в тесном общении с офицерами того же ранга из других родов войск. Росселли так никто и не объяснил, каким образом общение с полковником полевой артиллерии может улучшить его профессиональные навыки командира подводной лодки, но, по-видимому, это никого не интересовало. Было просто принято на веру, что перекрёстное опыление полезно, поэтому лучших и самых способных офицеров отрывали от исполнения прямых обязанностей и назначали на должности, о которых они не имели ни малейшего представления. Разумеется, эти офицеры так никогда и не овладеют своими новыми обязанностями, но всё-таки могут научиться чему-то, что представит немалую опасность, и к тому же потеряют навыки своей профессии. Так виделась конгрессу военная реформа.

— Принести кофе, капитан? — спросил его армейский капрал.

— Да, но без кофеина, — ответил Росселли. Если моё настроение будет и дальше ухудшаться, я начну кидаться на людей, подумал он.

Работа в Пентагоне содействовала продвижению по служебной лестнице. Росселли знал это, как и то, что отчасти его назначение сюда произошло по его же вине. Профессией его были подводные лодки, но на протяжении всей карьеры он занимался и разведкой. Он уже провёл некоторое время в штаб-квартире морской разведки в Сьютлэнде, штат Мэриленд, недалеко от военно-воздушной базы Эндрюз. По крайней мере сюда, в Пентагон, было легче добираться — его разместили на военно-воздушной базе в Боллинге, и поездка на службу в Пентагон по шоссе 295/395 занимала немного времени. Здесь Росселли ставил свою машину на отведённое ему место — ещё одна привилегия для старших офицеров, проходящих службу в НЦВК, за которую стоило бороться.

Когда-то служба здесь проходила относительно интересно. Он вспомнил время, когда русские сбили корейский Боинг-747, и другие случаи, а во время войны с Ираком здесь царил, наверно, волнующий хаос — старший дежурный офицер чувствовал себя в центре событий, если, разумеется, не приходилось отвечать на бесчисленные телефонные звонки с вопросом «что происходит?» каждому, кому удавалось раздобыть номер прямого телефона. А сейчас?

Сейчас — это Росселли видел на экране телевизора, стоящего у него на письменном столе, — президент собирался обезвредить самую большую в мире дипломатическую бомбу, и скоро обязанности дежурного офицера будут заключаться в приёме сигналов о столкновении судов в море, разбившихся самолётах или несчастных случаях с неуклюжим солдатом, по которому проехался танк. Подобные события были тоже немаловажными, но не представляли собой особого профессионального интереса. Итак, вот он, сидит за столом. Работа с бумагами закончена. В этом Джим Росселли неплохо разбирался — научился перекладывать бумаги в военно-морском флоте, а здесь у него были отлично подготовленные помощники, — так что остаток дня придётся сидеть в надежде, что что-нибудь произойдёт. Проблема заключалась в том, что Росселли любил действовать и ненавидел ожидание, да и кому хочется, чтобы произошла какая-нибудь катастрофа?

— День сегодня будет спокойным. — Это подошёл старший помощник Росселли, подполковник Ричард Барнс, — у себя в ВВС он летал на истребителях-бомбардировщиках F-15.

— Думаю, ты прав, Рокки. — Именно это мне и хотелось услышать! — подумал Росселли и посмотрел на часы. Их дежурство длилось двенадцать часов, так что оставалось ещё пять. — Черт побери, мир становится по-настоящему спокойным.

— Точно. — Барнс наклонился к экрану дисплея. Зато мне удалось сбить пару МИГов над Персидским заливом, вспомнил он. По крайней мере уж там-то мы время не теряли.

Росселли встал и решил пройтись по центру. Дежурные офицеры, заметив это, пришли к выводу, что их начальник хочет убедиться в том, как они выполняют свои обязанности. Один гражданский, сидящий за столом, подчёркнуто не обратил на него внимания и продолжал заниматься кроссвордом в «Вашингтон пост». У него был сейчас обеденный перерыв, и он предпочёл перекусить у себя за столом, вместо того чтобы идти в пустой кафетерий. Здесь он мог смотреть телевизор. Росселли свернул налево, в помещение «горячей линии», и там ему неожиданно повезло. Прозвенел звонок, извещающий о начале передачи. Сам поступающий текст представлял собой случайную мешанину слов и букв, но дешифровальный аппарат тут же перестроил их в чёткую вереницу русских слов, и лейтенант морской пехоты начал переводить:

Вы знаете ли, что такое страх?

Вам кажется, что знаете,

Едва ли.

Когда сидишь под бомбами в подвале,

А здания пылают на кострах -

Не спорю: это страшно. Это жутко.

Чудовищно! Но все это не то!

Отбой — и ты выходишь из закутка,

Вздохнул — и напряжение снято.

А страх — это вот тут под грудью камень.

Понятно? Камень. Только и всего.

— Илья Сельвинский, — пояснил лейтенант.

— Что?

— Это знаменитые стихи русского поэта Ильи Сельвинского, он написал их во время второй мировой войны. Я помню это стихотворение, оно называется «Страх». Мне очень нравится. — Молодой офицер усмехнулся. — Мой коллега — очень образованный парень. Так что… — Пальцы лейтенанта побежали по клавишам. «ТЕКСТ ПОЛУЧЕН. ОСТАЛЬНОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ ЕЩЁ ЛУЧШЕ. АЛЕКСЕЙ. ПРИГОТОВЬСЯ ПРИНЯТЬ ОТВЕТ».

— Что вы посылаете ему? — спросил Росселли.

— Сегодня… пожалуй, что-нибудь, написанное Эмилией Диккинсон. Мрачная стерва, всё время писала о смерти и тому подобном. Нет, сделаем ещё лучше — Эдгара Аллана По. Там его очень любят. Гм, что же выбрать? — Лейтенант выдвинул ящик стола и достал книгу.

— Разве вы не предупреждаете друг друга заранее? — спросил Росселли.

Лейтенант усмехнулся в ответ на вопрос старшего дежурного офицера.

— Нет, сэр, это будет нечестно. Раньше мы так и поступали, но два года назад, когда отношения улучшились, решили изменить обмен текстами. Теперь это превратилось в игру. Он выбирает стихотворение, и я должен ему ответить соответствующим стихотворением американского поэта. Помогает провести время. Кроме того, улучшает способности переводчика — это ведь отличное упражнение, переводить стихи очень сложно. — Советская сторона вела свои передачи на русском языке, американцы — на английском, поэтому требовалось присутствие квалифицированных переводчиков на обоих концах «горячей линии».

— Много настоящей работы?

— Капитан, мне ни разу не приходилось передавать — или принимать — ничего, кроме проверочных текстов. Ах да, когда к ним летит госсекретарь, мы иногда запрашиваем погоду. Даже болтаем о хоккее, это когда их сборная команда в августе играла здесь с командами НХЛ, но обычно все проходит очень скучно, поэтому мы и обмениваемся отрывками из стихотворений. Если бы не это, можно сойти с ума. Жаль, что нельзя разговаривать, как это принято у радиолюбителей, но правила есть правила.

— Пожалуй, это верно. О переговорах в Риме ничего не было?

— Ни единого слова. Мы не занимаемся этим, капитан.

— Понятно. — Росселли увидел, что лейтенант выбрал отрывок из «Эннабел Ли». Это удивило его. Он ожидал, что лейтенант возьмёт что-нибудь из «Ворона». Больше ничего…

День прибытия был посвящён отдыху и мероприятиям, предусмотренным дипломатическим этикетом; одновременно это был день, окутанный тайной. Условия договора ещё не были оглашены, и агентства новостей, зная, что происходит что-то «историческое», из кожи вон лезли, чтобы узнать что-нибудь достоверное. Их усилия были напрасными. Главы государств, приехавшие из Саудовской Аравии, Израиля, Швейцарии, Советского Союза и Соединённых Штатов Америки, а также принимающей их страны — Италии расположились вокруг массивного стола, изготовленного в пятнадцатом веке. Их отделяли друг от друга главы внешнеполитических ведомств этих стран, а также представители Ватикана и православной церкви. В знак уважения к обычаям саудовцев в бокалах, которые поднимали при торжественных тостах, была вода или апельсиновый сок — единственное, что вносило нотку диссонанса. Андрей Ильич Нармонов был особенно экспансивен. Участие его страны в договоре было событием первостепенной важности, а включение православной церкви в комиссию по христианским святыням весьма благоприятно отзовётся в Москве на политическом влиянии русского президента. Ужин продолжался три часа, и гости разъехались после него под объективами камер с противоположной стороны улицы. Журналистов снова поразили дружеские отношения между Фаулером и Нармоновым. Они отправились в одном автомобиле в отель американского президента и уже во второй раз воспользовались возможностью обсудить вопросы, представляющие интерес для обеих сторон.

— Вы отстаёте в разоружении своих ракетных войск, — заметил Фаулер, после того как закончились предусмотренные протоколом любезности. Он смягчил резкость своего замечания, протянув Нармонову бокал вина.

— Спасибо, господин президент. Мы уже сообщили вашим людям на прошлой неделе, что наши возможности уничтожения ядерного оружия оказались недостаточными. Мы просто не в состоянии демонтировать эти проклятые ракеты с должной быстротой, а защитники природы в парламенте возражают против предложенного нами способа уничтожения ракетного топлива.

Фаулер улыбнулся и сочувственно кивнул.

— Мне знакома эта проблема, господин президент. — Он знал, что движение по охране окружающей среды начало стремительно развиваться в Советском Союзе прошлой весной и парламент принял ряд законов, основанных на американском законодательстве, но гораздо более строгих. Поразительным было то, что правительство СССР послушно исполняло эти законы, но об этом Фаулер не мог говорить. Экологическая катастрофа, в которую ввергли страну семьдесят лет марксистского правления, потребует не менее поколения строжайшего соблюдения законов для того, чтобы как-то навести порядок. — Окажет ли это влияние на выполнение договорных обязательств?

— Даю тебе слово, Роберт, — торжественно произнёс Нармонов, — ракеты будут уничтожены к первому марта — даже если мне придётся взрывать их собственными руками.

— Этого мне достаточно, Андрей.

Договор о сокращении вооружений, заключённый ещё предыдущей администрацией, предусматривал ликвидацию половины межконтинентальных баллистических ракет к следующей весне. Предполагалось уничтожить все американские «Минитмены-11», и Соединённые Штаты чётко выполняли свои обязательства. Как это делалось в соответствии с договором о ракетах средней дальности, все баллистические ракеты, подлежащие ликвидации, демонтировались и разбирались на основные части, которые затем либо дробили, либо уничтожали другим способом в присутствии свидетелей. Средства массовой информации освещали уничтожение первых ракет, потом новизна исчезла и об этом перестали говорить. Стартовые установки тоже выводили из строя — под наблюдением экспертов снималось электронное оборудование, а те из них, что были укрыты в грунте, американская сторона пускала в продажу — четыре таких шахты действительно закупили фермеры, чтобы превратить в силосные башни. Японский концерн, у которого были крупные капиталовложения в Северной Дакоте, приобрёл командный бункер для использования в качестве винного погреба при охотничьем домике, где каждую осень отдыхали руководители компании.

Американские эксперты, работающие в России, сообщили, что русские стараются изо всех сил, однако завод, специально построенный для демонтажа их ракет, был плохо спроектирован, отчего русские отставали от намеченных сроков на тридцать процентов. У ворот завода на трейлерах стояло больше сотни ракет, а их стартовые установки уже уничтожили подрывными зарядами. И хотя в каждом случае приборы системы наведения извлекались из ракеты и сжигались в присутствии американских экспертов, у разведывательных служб все ещё оставались сомнения — некоторые специалисты считали, что все это обман и ракеты можно устанавливать в вертикальное положение и запускать с подвижных трейлеров. Среди специалистов-разведчиков подозрительность по отношению к русским укоренилась настолько, что от неё было трудно избавиться. Разумеется, русские специалисты также не совсем доверяли американцам, подумал Фаулер.

— Этот договор представляет собой крупный шаг вперёд, Роберт. — Нармонов пригубил бокал. Теперь, когда они были наедине, подумал русский президент с лукавой улыбкой, можно отбросить условности и расслабиться, как подобает джентльменам. — Тебя и твою команду следует поздравить.

— Твоя помощь, Андрей, имела неоценимое значение, — любезно ответил Фаулер. Это было не правдой, и оба понимали, что слова американского президента лишь дань вежливости. Однако на самом деле это было правдой, хотя ни тот ни другой не знали этого.

— Ликвидирован ещё один очаг напряжённости. Какими мы были слепцами!

— Ты прав, друг мой, но это уже в прошлом. Как у твоих людей дела с Германией?

— Военные недовольны, сам понимаешь…

— И мои тоже, — мягко прервал его Фаулер. — Они походят на собак — приносят пользу, без сомнения, но им следует напоминать, кто их хозяин. Подобно собакам, военные склонны забывать об этом.

Нармонов кивнул, выслушав перевод слов президента. Поразительно, подумал он, насколько высокомерен этот Фаулер! И какими точными оказались оценки спецслужб! Он настолько высокомерен, что и ко мне относится свысока. Ничего не поделаешь, американский президент может себе это позволить — он опирается на прочную политическую основу. Отсюда полная уверенность, тогда как ему, Нармонову, приходится каждый день бороться против прежней системы. Подумать только, Фаулер осмеливается смотреть на военных, как на собак, которых время от времени нужно призывать к порядку! Разве он не понимает, мрачно подумал советский президент, что у собак есть острые зубы? Какие странные эти американцы. В течение всех лет коммунистического правления в России они беспокоились по поводу политической мощи Красной Армии, хотя на самом деле этой мощи уже не существовало после того, как Сталин уничтожил Тухачевского. Однако теперь они игнорировали все слухи подобного рода, тогда как ослабление железной хватки марксизма-ленинизма позволило военным мыслить самостоятельно, за что ещё несколько лет назад можно было поплатиться жизнью. Но стоит ли сейчас лишать американского президента его иллюзий?

— Скажи мне, Роберт, как возникла идея заключения такого договора? — спросил Нармонов. Он был знаком с подлинной ситуацией и хотел проверить, насколько умело может лгать американец.

— Как часто случается с подобными идеями, она носилась в воздухе, — небрежно ответил Фаулер. — Движущей силой был бедняга Чарлз Олден. Когда в Израиле произошло это ужасное событие, он тут же приступил к осуществлению разработанного плана и, как видишь, всё закончилось успешно.

Нармонов кивнул, отметив про себя, что Фаулер — искусный лжец. Он ловко обошёл суть вопроса и дал правдивый, но уклончивый ответ. Хрущёв был совершенно прав. Политические деятели во всём мире мало отличаются друг от друга. Нужно запомнить это качество Фаулера. Ему не хочется делить заслуги с другими, и он может солгать при разговоре с равным себе, даже по такому незначительному вопросу. Нармонов чувствовал какое-то смутное разочарование. Ничего другого он и не ожидал, но Фаулер мог по крайней мере продемонстрировать благородство и гуманность. В конце концов, он ничего от этого не терял. А вместе с тем показал, что американский президент так же мелочен, как любой местный аппаратчик. «Скажи мне, Роберт, — мысленно спросил Нармонов с бесстрастным лицом, которое могло бы очень пригодиться за карточным столом в Лас-Вегасе, — что ты за человек?»

— Уже поздно, мой друг, — заметил он вслух. — Итак, завтра после обеда?

Фаулер встал.

— Да, встретимся после обеда, Андрей.

Боб Фаулер проводил русского президента до выхода и затем вернулся в свои апартаменты. Там он достал из кармана написанный от руки перечень вопросов, чтобы убедиться, что ничего не упустил.

— Ну как?

— Вопрос с уничтожением ракет он объяснил точно так, как и считают наши инспекторы. Это должно удовлетворить ребят из разведуправления министерства обороны. — На лице его мелькнула недовольная гримаса — он знал, что подобного объяснения там будет недостаточно. — Думаю, он беспокоится о позиции своих военных.

Доктор Эллиот опустилась в кресло.

— Что ещё?

Президент налил ей бокал вина и сел рядом со своим советником по национальной безопасности.

— Обычный обмен любезностями. Он — очень загнанный человек, всё время беспокоится. Но мы знаем это, правда?

Элизабет подняла бокал и взболтнула вино, затем понюхала. Ей не нравились итальянские вина, но это было хорошим.

— Меня не оставляет мысль, Роберт…

— О чём, Элизабет?

— Этот несчастный случай с Чарли… было бы неплохо предпринять что-то. Несправедливо, чтобы он исчез с политической арены просто так. Ведь именно он подготовил этот договор, верно?

— Да, пожалуй, — согласился Фаулер, поднося ко рту заново наполненный бокал. — Ты права, Элизабет. Он вложил в этот договор немало сил.

— Мне кажется, следует сделать так, чтобы об этом узнали — без лишнего шума, разумеется. По меньшей мере…

— Да, нужно, чтобы в истории сохранилась о нём память не только как о профессоре, от которого забеременела студентка. Это благородно с твоей стороны, Элизабет. — Фаулер коснулся её бокала своим. — Поговори с прессой. Ты намерена предать гласности подробности договора завтра перед обедом?

— Часов в девять.

— Тогда после брифинга отведи в сторону нескольких журналистов и расскажи им о том, как возникла мысль о заключении подобного договора. Может быть, Чарли будет спокойнее после этого.

— Хорошо, господин президент, — кивнула Элизабет. Значит, не так трудно изгнать этого дьявола, верно? В чём ещё нужно убедить президента?

— Важный день завтра.

— Самый важный, Боб, самый важный. — Она откинулась на спинку кресла и развязала шарф. — Мне такое даже не снилось.

— А вот я надеялся на нечто подобное, — заметил Фаулер с огоньком в глазах. И тут же на мгновение почувствовал угрызения совести. Ведь он рассчитывал встретить этот день с кем-то другим. Но это судьба. Да, судьба. В каком странном мире мы живём! Однако события, происходящие в нём, нам не подвластны, верно? И судьба пожелала, чтобы он оказался в этот момент здесь с Элизабет. Ведь он сам ничего не предпринимал, значит, решил Фаулер, в этом нет его вины. Да и разве можно обвинять его в чём-то? Он превратил мир в нечто более безопасное, надёжное и спокойное. Может ли быть связан такой исторический шаг с чувством вины?

Элизабет закрыла глаза — рука президента ласкала её шею. В самых безудержных мечтах она не рассчитывала на такое.

Не только весь этаж отеля был отведён для президента и сопровождающих его лиц, но освобождены были и два этажа ниже. Итальянские и американские охранники стояли у каждого входа и размещались в зданиях вдоль улицы. Но коридор у входа в комнаты президента охраняли только агенты Секретной службы. Прежде чем отправиться спать, Коннор и Д'Агустино совершили личный обход, проверяя посты. На виду находились десять агентов и ещё десять скрывались за различными дверями. У трех сотрудников Секретной службы, занимающих открытые посты, к груди — наискось — были прикреплены чёрные ранцы, где скрывались израильские автоматы «Узи». Официально эти ранцы назывались ОМР — «оружие мгновенной реакции». Агенты, вооружённые ими, были готовы открыть огонь через полторы секунды после сигнала тревоги. Любой непрошеный гость, сумевший проникнуть в этот коридор, мог рассчитывать на жаркий приём.

— Значит, Ястреб и Гарпия обсуждают государственные проблемы, — тихо заметила Дага.

— Постыдись, Элен! Не ожидал, что ты такая ханжа, — упрекнул её с лукавой улыбкой Коннор.

— Я знаю, это не моё дело, однако в старину у входа должны были стоять евнухи или кто-то вроде.

— Вот поговори ещё, и Санта-Клаус бросит тебе в чулок раскалённую головешку.

— Обойдусь — меня устроит новый автоматический пистолет, который приняли на вооружение в ФБР, — усмехнулась Дага. — Они походят на ребятишек. Это просто неприлично.

— Послушай, Дага…

— Да знаю — он наш босс, взрослый человек и нам следует отвернуться, чтобы не видеть происходящего. Успокойся, Пит. Неужели ты считаешь, что я проболтаюсь репортёрам? — Она открыла дверь, ведущую на пожарную лестницу — там стояли три агента Секретной службы, и два из них держали наготове автоматы.

— А я только собирался пригласить тебя пропустить стаканчик на ночь, — произнёс Коннор с каменным выражением лица. Это была шутка. Ни он, ни Дага не брали в рот спиртного во время работы — а на работе они находились почти всегда. Нельзя сказать, чтобы Коннор не думал временами о том, как бы завалить Дагу к себе в постель. Он был разведён, и Дага тоже, но это не привело бы ни к чему хорошему. Она тоже понимала это и потому ухмыльнулась.

— Я бы не отказалась — они в этой стране пьют вино, которое мы в детстве считали соком. Ну что у нас за паршивая работа! — Она взглянула вдоль коридора. — Все на местах, Пит. Думаю, можно отправляться спать.

— Тебе действительно понравился этот десятимиллиметровый пистолет?

— Пристреливала один на прошлой неделе в Гринбелте. Первая же обойма легла кучно. Лучшего трудно ожидать, милый.

Коннор остановился, посмотрел на неё и рассмеялся:

— Боже мой, Дага!

— Считаешь, кто-нибудь может нас заметить? — Д'Агустино посмотрела на него невинным взглядом. — Теперь ты понимаешь, что я имею в виду?

— Господи, да разве итальянцы бывают святошами?

Элен ткнула старшего агента локтем под ребра и пошла к лифту. Коннор прав. Она превращается в какую-то ханжу, а это ей совсем не свойственно. Она была страстной по натуре, но её единственная попытка создать семью закончилась неудачей, потому что рамки семьи были слишком узки для двух самостоятельных властных людей, и к тому же итальянцев. Она понимала, что позволяет предрассудкам влиять на её суждения. Это плохо, даже если касается вопроса одновременно тривиального и не связанного с её работой. Ястреб имеет полное право заниматься чем угодно в свободное время, но у него был такой взгляд… Неужели он влюбился в эту стерву? Интересно, допускали подобное другие президенты? Наверно, признала она. Они были всего лишь мужчинами, а все мужчины иногда думают не головой, а тем, что у них ниже пояса. Дагу оскорбляло лишь то, что президент превратился в слугу такой ограниченной особы. Но подобная точка зрения, тут же поняла она, была странной и непоследовательной. В конце концов, она принадлежит к числу свободно мыслящих женщин. Почему она допустила, чтобы это беспокоило её? Слишком длинный день, решила Дага. Ей нужно отдохнуть, а через пять или шесть часов снова надо вставать на дежурство. Черт бы побрал эти поездки за океан…

— Тогда что это? — спросил Куати сразу после восхода. Весь предыдущий день он отсутствовал — проводилось совещание с другими руководителями партизанских отрядов, а потом Куати ездил к своему врачу. Госн знал об этом, хотя и не мог спросить о результатах.

— Не знаю точно, — ответил техник. — Думаю, устройство для создания радиолокационных помех или что-то в этом роде.

— Очень интересно, — сразу послышался ответ командира. Несмотря на разрядку в отношениях между Востоком и Западом — или как это называют политики, — дело оставалось делом. У русских всё ещё была армия, которая нуждается в оружии. Меры, принимаемые против этого оружия, всегда представляли ценность. Особенный интерес русские проявляли к израильскому снаряжению, поскольку американцы пользовались израильскими разработками. Даже устаревшее снаряжение показывало, в каком направлении работают их инженеры, и помогало разгадать действие современных систем.

— Да, мы сможем продать его нашим русским друзьям.

— Как проявил себя американец? — спросил Куати.

— Просто великолепно. Он мне нравится, Исмаил. Теперь я понимаю его лучше. — И техник объяснил почему. Куати кивнул.

— Как нам поступить с ним?

Госн пожал плечами.

— Пусть пройдёт курс, научится владеть оружием. Посмотрим, как он притрётся к нашим бойцам.

— Хорошо. Я пошлю его туда утром, чтобы посмотреть, что он может. Сколько тебе нужно времени, чтобы разобраться в этой штуке?

— Я собирался поработать сегодня.

— Тогда не буду тебе мешать.

— Как чувствуешь себя, командир?

Куати нахмурился. Самочувствие его было ужасным, но он пытался убедить себя, что отчасти это объяснялось заключением какого-то договора с израильтянами. Неужели это происходит на самом деле? Разве такое возможно? История утверждает обратное, но вокруг так много перемен… Какое-то соглашение между сионистами и саудовцами… Чего ещё можно ожидать после войны с Ираком? Американцы сыграли свою роль в этой войне и теперь предъявляют к оплате какой-то счёт. Это разочаровывает, но такого следовало ожидать, и любые шаги американцев отвлекут внимание от недавних зверств израильских оккупантов. Эти люди, хотя и называют себя арабами, оказались бабами и безо всякого сопротивления подчинились огню и смерти… Куати покачал головой. Это не метод ведения войны. Значит, американцы предпринимают что-то, чтобы ослабить воздействие политического взрыва, вызванного бойней на Храмовой горе, а саудовцы лижут им пятки, словно болонки. Никакие договоры, никакие соглашения не смогут оказать влияние на борьбу палестинцев за свободу. Да и я скоро почувствую себя лучше, подумал Куати.

— Это неважно. Сообщи мне, когда узнаешь что-то определённое.

Госн понял, что разговор окончен, и вышел. Здоровье командира беспокоило его. Куати серьёзно болен — это он узнал у своего зятя. — но насколько тяжела его болезнь? Как бы то ни было, пора приниматься за работу.

Мастерская выглядела полуразвалившимся сараем с деревянными стенками и крышей из рифлёного железа. Если бы она походила на что-то более солидное, пилот какого-нибудь израильского истребителя-бомбардировщика F-16 уже давно уничтожил бы её.

Бомба — Госн все ещё думал о ней как о бомбе — лежала на глиняном полу. А-образная опора — подобно тем, что используются для погрузки тяжёлых предметов, — была установлена вчера в соответствии с его указаниями, чтобы он мог передвигать бомбу в случае необходимости. Госн включил свет — он любил работать в ярко освещённом помещении — и посмотрел на… бомбу.

Но почему я называю этот предмет бомбой? — спросил он себя. Госн покачал головой. Начинать нужно с люка, это ясно. Работа предстояла трудная. При ударе о землю наружная оболочка бомбы деформировалась и петли люков внутри её были, несомненно, повреждены… Но у него достаточно времени.

Госн выбрал в ящике с инструментами отвёртку и принялся за работу.

Президент Фаулер проснулся поздно. Усталость от полёта ещё не прошла, и… он едва не засмеялся, глядя на себя в зеркало. Боже мой, три раза — меньше чем за двадцать четыре часа… верно? Он попытался сделать мысленные расчёты, но понял, что такое усилие ему по плечу лишь после утреннего кофе. Как бы то ни было, три раза с относительно небольшими перерывами. Такое не удавалось ему вот уже сколько времени! Зато он сумел отдохнуть. Его тело после душа казалось лёгким и полным сил, а бритва, снимающая крем с его лица, открывала мужчину с молодыми, тонкими чертами, соответствовавшими огню в его глазах. Ещё через три минуты он выбрал полосатый галстук, гармонирующий с белой рубашкой и серым костюмом. Сегодня он должен быть одет серьёзно, но не мрачно. Пусть духовные лица ослепляют телевизионные камеры блеском своего красного шелка. Его речь произведёт ещё большее впечатление, если её произнесёт хорошо, со вкусом одетый бизнесмен-политик — таким был его политический образ, несмотря на то что он никогда в жизни не руководил частным бизнесом. Он серьёзный человек, этот Боб Фаулер, — вышел из народа, конечно; но всё-таки серьёзный человек, на которого можно положиться, который всегда поступит правильно.

Сегодня я уж непременно продемонстрирую это, заметил про себя президент Соединённых Штатов, заглядывая в ещё одно зеркало, чтобы проверить, как повязан галстук. Послышался стук в дверь, и он повернул голову.

— Заходите.

— Доброе утро, господин президент, — произнёс специальный агент Коннор.

— Привет, Пит. Как жизнь? — Фаулер снова повернулся к зеркалу. Узел выглядел не так, как ему хотелось, и он принялся завязывать галстук снова.

— Отлично, сэр. Спасибо. Сегодня на улице такая прекрасная погода.

— Жаль, что тебе и твоим сотрудникам приходится столько трудиться. Мало спите и никогда не видите красоты мест, куда мы приезжаем. Тут и моя вина, правда? — Вот так, решил Фаулер, теперь все хорошо.

— Ничего страшного, господин президент. Мы все добровольцы. Что заказать на завтрак, сэр?

— Доброе утро, господин президент! — Из-за спины Коннора показалась доктор Эллиот. — Вот и пришёл этот день!

Боб Фаулер посмотрел на неё с улыбкой.

— Верно, пришёл. Позавтракаешь со мной, Элизабет?

— С удовольствием. У меня есть кое-какие материалы — займёт немного времени на этот раз.

— Пит, завтрак на двоих… и пусть кладут побольше. Я голоден.

— Мне только кофе, — произнесла Элизабет, обращаясь к агенту. Коннор обратил внимание на её тон, но только согласно кивнул и вышел. — Боб, ты выглядишь просто великолепно.

— Ты тоже, Элизабет. — Это было сущей правдой. Она надела свой самый дорогой костюм, женственный и в то же время достаточно серьёзный.

Доктор Эллиот опустилась в кресло и открыла папку.

— По мнению ЦРУ, японцы что-то задумали, — сказала она после обычного утреннего брифинга.

— Что именно?

— По словам Райана, до них донёсся только отзвук, какой-то слух о чём-то в следующем раунде переговоров о торговле. Цитируют слова премьер-министра, который произнёс резкие слова в наш адрес.

— А если точнее?

— «Нас лишили заслуженно принадлежащего нам места в мире в последний раз, и я расквитаюсь с ними за это», — процитировала доктор Эллиот. — Райан считает, что это очень важно.

— Как считаешь ты?

— Думаю, у Райана опять приступ мании преследования. Его лишили возможности принять участие в заключительном этапе работы над договором, вот он и решил продемонстрировать свою важность. Маркус согласен с такой оценкой, но всё-таки послал это сообщение, чтобы проявить беспристрастность, — закончила Элизабет подчёркнуто ироничным тоном.

— Кабот не оправдал наших надежд, верно? — Фаулер бегло просмотрел документы.

— Он не сумел показать своим подчинённым, кто босс в его ведомстве. Бюрократы запутали его в своих сетях, особенно Райан.

— Неужели он так не нравится тебе? — спросил президент.

— Он слишком высокомерен. Он…

— Элизабет, Райан имеет крупные заслуги. Он тоже не нравится мне как человек, но как разведчик он провёл много операций и блестяще справился с ними.

— Райан — это атавизм, Боб. Джеймс Бонд — по крайней мере так он считает. Хорошо, — согласилась Эллиот, — у него немало заслуг, но ведь все они в прошлом. Сейчас нам нужны люди с более широким взглядом на положение в мире.

— Конгресс не согласится с таким мнением, — заметил президент, и в это время в комнату вкатили столик с завтраком. Пищу заранее проверили и убедились, что в ней отсутствуют радиоактивные вещества, подслушивающие устройства и яды. Кроме того, специально подготовленные собаки установили, что в ней нет и взрывчатых веществ, — что, подумал президент, было очень непросто для собак, которые, наверно, тоже любили сосиски.

— Можете идти, мы обслужим себя сами. — Президент отпустил стюарда, прежде чем продолжить. — Он нравится им, Элизабет. Конгресс в восторге от Райана, в полном восторге. — Фаулер мог не добавлять, что Райан как заместитель директора Центрального разведывательного управления, хотя и был назначен на эту должность президентом, прошёл утверждение в сенате США. — Таких людей трудно уволить. Для этого нужны веские основания.

— Мне это совершенно непонятно. Особенно позиция Трента. Почему именно он так защищает Райана?

— А ты бы спросила его, — предложил Фаулер, окуная оладьи в масло.

— Я так и сделала. Он танцевал вокруг моего вопроса, так и не ответив по существу, подобно прима-балерине.

Президент расхохотался.

— Боже мой, женщина, что если кто-нибудь услышит тебя!

— Роберт, мы оба одобряем сексуальные вкусы почтенного мистера Трента, но он чопорный сукин сын, и мы это тоже знаем.

— Это правда, — вынужден был согласиться Фаулер. — Но что ты хочешь этим сказать, Элизабет?

— Пора Каботу поставить Райана на место.

— Насколько повлияла на твоё мнение роль Райана в идее договора?

Глаза Эллиот сверкнули от ярости, но президент смотрел в тарелку. Она глубоко вздохнула, прежде чем продолжить разговор, и попыталась понять, намеренно ли хочет президент завести её или нет. Нет, наверно, однако эмоции такого рода не влияли на Фаулера.

— Боб, мы уже говорили об этом. Райан всего лишь объединил в одно целое несколько идей, уже выдвинутых другими. В конце концов, он офицер разведки. Их обязанность докладывать о том, что делают другие.

— Райан делал значительно больше. — Фаулер видел, что происходит с Элизабет, но подкалывать её было так забавно.

— Отлично, он убивал людей! Это делает его каким-то особенным? Проклятый Джеймс Бонд! Ты даже допустил казнь тех, кто…

— Элизабет, эти террористы убили семерых агентов Секретной службы. Её сотрудники охраняют меня, и от них зависит моя жизнь. С моей стороны было бы актом чёрной неблагодарности и полным идиотизмом помиловать людей, убивших их сослуживцев. — На лице президента едва не появилось выражение беспокойства… «Это и есть твоя принципиальность, Боб?» — спросил его внутренний голос, но ему удалось сдержаться.

— А теперь тебе придётся вообще воздержаться от помилования любых преступников — ведь тебя могут обвинить в том, что однажды ты отказал в помиловании из своекорыстных соображений. Ты допустил, чтобы тебя загнали в тупик и перехитрили, — напомнила она. Значит, он действительно хотел завести меня, решила Элизабет и ответила ему тем же. Однако Фаулер не поддался на такую ловушку.

— Элизабет, я, может быть, единственный прокурор в Америке, который не верит в эффективность смертной казни, но мы живём в демократическом государстве, и народ считает её необходимой. — Он поднял голову от тарелки. — Это были террористы. Не могу сказать, что я был счастлив, когда их казнили, но если кто-нибудь заслуживал такого наказания, то это именно они. В то время я не мог занять иную позицию в этом вопросе. Может быть, во время второго срока. Нужно подождать, когда случай будет подходящим. Политика — это искусство возможного. Это значит, что осуществлять свои цели нужно постепенно, Элизабет. Ты ведь знаешь это не хуже меня.

— Если ты не примешь меры, то когда-нибудь утром проснёшься и увидишь, что во главе ЦРУ стоит Райан. Не отрицаю, у него есть способности, но он принадлежит к прошлому. Для того времени, в котором мы живём, Райан уже не годится.

Боже мой, да ведь ты завистливая женщина, подумал Фаулер. Впрочем, у всех нас есть слабости. Пожалуй, хватит играть с ней. Не дай Бог обидеть её слишком серьёзно.

— Что ты предлагаешь?

— Нам нужно незаметно вытеснить его.

— Я подумаю над твоим предложением. Знаешь, Элизабет, давай не будем портить такой день спорами подобного рода, ладно? Как ты собираешься сообщить об условиях договора?

Элизабет откинулась назад и сделала несколько глотков из чашки. Она упрекнула себя за то, что излишне увлеклась и начала требовать уступок от президента слишком рано. Она испытывала острую неприязнь к Райану, но Боб прав, разумеется. Для разговора нужно другое место и другое время. Элизабет знала, что у неё достаточно времени для достижения своих целей и добиваться их следует с немалым искусством.

— Просто покажу им экземпляр договора.

— Думаешь, они смогут так быстро прочитать его? — Фаулер рассмеялся. В средствах массовой информации было полно недоучек.

— Ты бы видел, что говорят о договоре. Передовая статья «Нью-Йорк тайме» передана по телефаксу сегодня утром. Им отчаянно нужна информация. Ради неё пресса готова на все. К тому же я подготовила пояснительные заметки.

— Поступай так, как считаешь нужным, — сказал президент, доедая сосиски. Он взглянул на часы. Сейчас расчёт времени имел огромное значение. Разница во времени между Римом и Вашингтоном была шесть часов. Это означало, что подписание договора должно начаться не раньше двух часов дня, чтобы церемония попала в утренние передачи новостей. Однако американский народ предстоит подготовить, следовательно, телевизионщикам нужно представить подробности договора к трём часам восточного поясного времени — иначе они не сумеют полностью освоить материал. Элизабет сообщит подробности договора в девять — через двадцать минут, подумал Фаулер.

— И ты скажешь о роли, которую сыграл Чарли?

— Обязательно. Будет справедливо, если мы подчеркнём его заслуги.

Вот и конец роли Райана в процессе урегулирования отношений на Ближнем Востоке, подумал Боб Фаулер, но промолчал. К тому же Чарли и правда дал толчок этому делу. Фаулера охватило смутное чувство жалости к Райану. Президент тоже считал, что заместитель директора ЦРУ относится к ушедшим временам, но ему было известно все, что совершил Райан в прошлом, и это произвело на него глубокое впечатление. Да и Арни ван Дамм высоко ценил Райана, а Арни разбирался в людях лучше всех в администрации Фаулера. Однако Элизабет занимала пост советника по национальной безопасности, и президент не мог допустить столкновения между нею и заместителем директора ЦРУ. Нет, не мог. Так что всё было очень просто.

— Ослепи их, Элизабет.

— Для этого не понадобится особых усилий. — Она улыбнулась ему и вышла.

Работа оказалась намного труднее, чем он ожидал. Госн подумал, а не позвать ли кого-нибудь на помощь, потом отказался от этой мысли. Часть его славы в организации основывалась на том, что он всегда работал, один и обращался за помощью лишь в тех случаях, когда требовались крепкие спины.

Бомба — или устройство, или подвесной контейнер — оказалась значительно более прочной конструкцией, чем предполагалось. Направив на неё мощные лампы, Госн не спеша очистил и вымыл её водой. И тут же обнаружил много загадочных деталей. Например, отверстия, заглушённые болтами. Он удалил один из болтов и увидел, что под ним скрывается ещё одно электрическое соединение. Особенно удивительным, однако, оказалось то, что корпус бомбы толще обычного. Госну приходилось разбирать подвесное устройство, создающее электронные помехи, которое было изготовлено в Израиле, и он убедился, что, хотя корпус изготовлен из алюминия, а нескольких местах были части из фибергласа или пластика, прозрачные для электронного излучения.

Госн начал работу с люка в корпусе бомбы, скоро понял, что открыть его почти невозможно, и попытался найти другие способы проникнуть внутрь. Однако их не оказалось, и Госн вернулся к люку, недовольный тем, что напрасно потратил несколько часов.

Он сел, выпрямил усталую спину и закурил. Так что же ты собой представляешь? — спросил он, мысленно обращаясь к загадочному предмету.

Теперь ему стало ясно, что этот предмет очень походит на бомбу — да, на бомбу. Тяжёлый корпус — почему он не, понял с самого начала, что у системы электронного глушения не может быть такого массивного корпуса… Но разве это может быть бомбой? Никаких взрывателей или детонаторов, внутри Госн увидел только электрические провода и разъёмы. Нет, это всё-таки что-то, связанное с электроникой. Он погасил сигарету о землю и подошёл к верстаку.

В распоряжении Госна было множество инструментов, среди них циркульная пила по металлу, работающая на бензиновом моторе. Вообще-то ею полагалось работать вдвоём, однако Госн решил, что справится и один, если возьмётся за люк, который тоньше, чем корпус. Он установил глубину разреза в девять миллиметров и включил мотор, с трудом подтащив пилу к люку. Визг пилы был ужасен, особенно после того, как алмазное лезвие начало врезаться в сталь, но вес оказался достаточно велик, чтобы удержать пилу на месте, не допустить её соскальзывания в сторону. Госн медленно водил пилой по краю люка. Для первого разреза ему потребовалось двадцать минут. Он выключил пилу, положил её рядом, затем проверил разрез тонкой проволокой.

Наконец! — сказал он себе. Ему удалось проникнуть внутрь корпуса. Сам корпус был гораздо толще — сантиметра четыре, однако люк оказался в четыре раза тоньше. Госн был так доволен успехом, что ему и в голову не пришло задуматься над тем, почему для корпуса устройства электронных помех потребовалась такая толщина закалённой стали. Перед тем как продолжить работу, он надел противошумовые наушники. В ушах у него звенело от визга пилы, и ему не хотелось, чтобы головная боль ещё больше затруднила и без того тяжёлую работу.

Почти одновременно на экранах телевизоров всех компаний появилась надпись: «Специальное сообщение». Комментаторы, которым пришлось встать рано — по стандартам их пребывания в Риме, — чтобы присутствовать на брифинге доктора Эллиот, устремились к своим будкам, задыхаясь от спешки, и передали составленные ими заметки продюсерам и консультантам.

— Я знала! — воскликнула Анджела Мирилес. — Рик, я ведь говорила тебе!

— Энджи, признаю поражение и готов угостить тебя обедом, ужином и даже завтраком в любом ресторане на твой выбор.

— Ладно, ладно, я обязательно воспользуюсь твоим приглашением, — усмехнулась старший консультант. Сукин сын получает столько денег, что может позволить себе такую роскошь.

— Как будем передавать? — спросил продюсер.

— Немедленно. Мне нужно две минуты на подготовку, и начинаем передачу.

— Черт побери, — пробормотала Энджи. Рик не любил поспешных передач. Одновременно ему нравилось опережать газетных репортёров при обнародовании сенсаций, а в данном случае это было очень вероятно. Вот тебе, «Нью-Йорк таймс»! Комментатор едва высидел несколько минут, необходимых для гримировки, и бросился к камерам. Эксперт телевизионной компании — боже мой, ну и эксперт! — подумала Мирилес — сел в будке рядом с комментатором.

— Пять! — произнёс, помощник продюсера. — Четыре, три, два, один! — Он резко опустил руку, глядя на комментатора.

— Свершилось! — объявил комментатор. — Через четыре часа президент Соединённых Штатов Америки вместе с президентом Советского Союза, королём Саудовской Аравии, премьер-министрами Израиля и Швейцарии, а также главами двух основных религиозных групп подпишут договор, который может стать началом полного урегулирования проблем Ближнего Востока. Вот подробности договора, и они поразительны. — В течение трех минут, не переводя дыхания, он продолжал быстро говорить, словно соревнуясь с комментаторами других телевизионных компаний.

— На памяти поколений не случалось ничего подобного, и вот ещё одно чудо — нет, ещё одна веха на пути к всеобщему миру. Как твоё мнение, Дик? — Комментатор повернулся к сидящему рядом эксперту по Ближнему Востоку, бывшему послу США в Израиле.

— Я вчитываюсь в детали договора вот уже полчаса, Рик, и все ещё не верю глазам. Может быть, это и есть чудо. Для него мы действительно выбрали подходящее место. Уступки, на которые пошло правительство Израиля, невероятны, но не менее удивительны гарантии Америки, направленные на поддержание мира в регионе. Ещё больше поражает полная тайна, в которой велись переговоры. Если бы подробности стали известны даже два дня назад, все это рухнуло бы, Рик, прямо на наших глазах. Но сейчас, когда события вошли в завершающую стадию, я верю в успех. Да, Рик, свершилось. Ты выбрал совершенно правильное слово. Свершилось. Через несколько часов мы будем свидетелями того, как мир претерпит ещё одну радикальную перемену.

— Это никогда бы не осуществилось, если бы не беспрецедентная помощь со стороны Советского Союза. Несомненно, нам следует благодарить за это русского президента Андрея Нармонова, который подвергается такой резкой критике у себя дома.

— Твоё отношение к уступкам, на которые пошли все религиозные группы?

— Эти уступки поразительны, Рик, просто поразительны. Ведь в этом регионе мира религиозные войны полыхали на протяжении всей истории человечества. Будет справедливо упомянуть, что архитектором договора был покойный доктор Чарлз Олден. Один из представителей администрации отдал должное огромному вкладу, который внёс человек, умерший всего несколько недель назад, причём накануне смерти он оказался замешанным в грандиозный скандал. И вот жестокая ирония судьбы: человек, который пришёл к выводу, что источником напряжённости в регионе являются искусственно насаждаемые раздоры между религиозными группами, возникшими именно в этом штормовом регионе, не смог дожить до момента, когда его видение превратилось в реальность. Оказывается, Олден и был той движущей силой, что подталкивала договор к его осуществлению. Остаётся только надеяться, что история запомнит это, несмотря на печальные обстоятельства его смерти, запомнит доктора Чарлза Олдена из Йельского университета, благодаря которому свершилось это чудо. — Бывший посол США в Израиле тоже учился в Йельском университете и даже на одном курсе с Чарлзом Олденом.

— Какова роль остальных? — спросил комментатор.

— Рик, когда происходит событие такого масштаба — а это случается крайне редко, — свой вклад вносят многие, причём вклад каждого тоже важен. Немало усилий в заключение Ватиканского договора вложил госсекретарь Брент Талбот, которому так умело помогал его заместитель и ближайший помощник Скотт Адлер, блеснувший профессиональным искусством дипломата. В то же время не следует забывать о роли президента Фаулера, который поддержал эту инициативу и, когда требовалось, оказывал необходимый нажим. Именно президент Фаулер взял на себя осуществление того, что увидел Чарлз Олден. Ни одному президенту не приходилось проявлять подобное политическое мужество и поразительную дальновидность, ставить на карту свою политическую репутацию для достижения столь трудноосуществимой цели. В случае неудачи невозможно было бы вообразить размеры политического урона для президента, но Фаулер добился своего. Это великий день для американской дипломатии, великий день для взаимопонимания между Востоком и Западом и, возможно, величайший момент для всеобщего мира во всей человеческой истории.

— Я не сумел бы сказать это лучше тебя. Дик. Каково твоё мнение относительно позиции Сената, который должен одобрить Ватиканский договор, и что ты думаешь об американо-израильском двустороннем соглашении?

Эксперт усмехнулся и покачал головой, сделав вид, что удивлён такой постановкой вопроса.

— Ватиканский договор пройдёт через сенат так быстро, что президент рискует размазать ещё не высохшие чернила на его тексте. Единственное, что может замедлить принятие договора, это риторика в комитете и на заседании Совета.

— Однако расходы по содержанию американских войск…

— Рик, целью нашей армии является сохранение мира. У них такая работа, и, чтобы сохранить мир в регионе Ближнего Востока, Америка готова заплатить столько, сколько потребуется. Для американского налогоплательщика расходы по содержанию войск в Израиле станут не жертвой, а делом чести. Нам выпало поставить печать американской военной мощи на гарантии мира для всей планеты. Это и есть историческая миссия Америки, Рик. Конечно, мы пойдём на это.

— Настала пора закончить нашу передачу, — произнёс Рик, поворачиваясь лицом к первой камере. — Мы снова выйдем в эфир через два с половиной часа для прямой трансляции церемонии подписания Ватиканского договора. А пока вы будете смотреть передачи из Нью-Йорка. Перед вами выступал Рик Казинс, который вёл передачу из Ватикана.

— Сукин сын! — выругался Райан. На этот раз, когда он включил телевизор, его жена проснулась и теперь вместе с ним смотрела передачу.

— Джек, ты ведь тоже этим занимался… — Кэти встала и пошла готовить утренний кофе. — Я хочу сказать, ты бывал там и…

— Милая, я был связан с подготовкой договора. Это все, что я могу сказать. — Джек понимал, что ему следовало рассердиться на то, что идея урегулирования на Ближнем Востоке оказалась приписанной Олдену, но Чарли был хорошим парнем, хотя и продемонстрировал немало человеческих слабостей, и действительно принимал меры к практическому осуществлению переговоров, когда это от него требовалось. К тому же, напомнил себе Райан, история постепенно узнает правду, как это обычно и происходит. Настоящим участникам известно, как все обстояло на самом деле. Он, Джек Райан, тоже знает. Райан привык оставаться в тени, осуществлять дела, о которых не знают и не могут знать остальные. Он повернулся к жене и улыбнулся.

И Кэти тоже знала. Она слышала, как он размышлял вслух несколько месяцев назад. Джек даже не замечал, что довольно громко бормочет, когда бреется, и не подозревал, что будит жену всякий раз, когда просыпается утром. Но Кэти ещё ни разу не упустила случая проводить его на работу, хотя и не открывала глаза. Джек был её мужем, и его достоинства не являлись тайной для жены.

Это несправедливо, сказала себе второй доктор в семье. Мир на Ближнем Востоке был идеей Джека, по крайней мере отчасти. Сколько всего другого она не знает о муже? Это был вопрос, который Кэролайн Мюллер — Райан, доктор медицины, член Американского общества хирургов-офтальмологов, редко задавала себе. Но она знала, что кошмары, преследующие Джека по ночам, были вполне реальными. Он плохо спал, много пил и даже во сне снова и снова переживал события, о которых она никогда не станет расспрашивать его.

Иногда это её пугало. Что сделал её муж? Какую вину носит в сердце?

Вина? — спросила себя Кэти. Почему это она задала себе этот вопрос?

Через три часа Госн сумел открыть люк. Ему пришлось заменить диск пилы, однако задержка была вызвана главным образом тем, что следовало обратиться за помощью, но он счёл это ниже своего достоинства. Как бы то ни было, теперь все в порядке. Госн ломом завершил операцию, затем взял электрический фонарик и заглянул внутрь. И столкнулся с новой загадкой.

Внутри корпуса техник увидел металлическую решётку — уж не из титана ли? — подумал он, — которая удерживала на месте какой-то цилиндр… закреплённый толстыми болтами. Госн пошарил лучом внутри корпуса и увидел множество проводов, ведущих к цилиндру. Рядом он заметил край электронного устройства, довольно большого… Не иначе радиолокационный трансивер, решил Госн. Понятно! Значит, это какой-то… но тогда почему?.. Внезапно он понял, что упускает что-то… очень значительное. Но что именно? Надписи на цилиндре были на иврите, Госн плохо знал этот семитский язык, а потому не понял их важность. Теперь он заметил, что решётчатый каркас, удерживающий цилиндр, отчасти предназначен для поглощения ударов и толчков и что он блестяще выполнил свою задачу. Решётчатая основа была вся искорёжена, но цилиндр казался невредимым. Или повреждён, но не расколот… Итак, внутренняя начинка цилиндра должна быть защищена от толчков. Значит, там чувствительные приборы — наверно, какая-то электронная система. Таким образом Госн снова вернулся к мысли, что перед ним устройство глушения радиолокаторов. Он слишком сконцентрировал своё внимание на этом, чтобы понять, что отвергает все остальные возможности, и его ум, ум опытного инженера, настолько занят насущными задачами, что не в состоянии подумать об этой проблеме более широко. Что бы ни было перед ним, решил Госн, сначала нужно извлечь содержимое. Он выбрал гаечный ключ нужного размера и взялся за болты, удерживающие цилиндр на его месте.

Сидя в кресле шестнадцатого века, Фаулер наблюдал, как чиновники протокольной службы носятся по залу подобно фазанам, которые никак не могут принять решение: лететь им или бежать по земле? Принято считать, что подобные церемонии проводятся гладко с помощью профессиональных дипломатов, заранее обдумавших все предстоящие шаги. Однако Фаулер знал, что это не так. Действительно, все идёт гладко, когда есть время для подготовки — несколько месяцев, — что позволяет рассчитать каждую минуту. Но в данном случае на подготовку были отведены не месяцы, а всего несколько дней, и дюжина чиновников, слетевшихся к тему же из разных стран, даже не могли понять, кто из них старший. Удивительным было то, что русские и швейцарские дипломаты оказались самыми спокойными, на глазах президента США они отошли в сторону, поговорили о чём-то, быстро разработали план действий и представили этот план своим коллегам. После этого принялись за осуществление плана. Похоже на хорошую футбольную команду, улыбнулся про себя президент. Представитель Ватикана был слишком стар для такой работы. Ему — епископу, подумал Фаулер, или архиепископу — уже за шестьдесят, и нервное беспокойство когда-нибудь приведёт его к инфаркту. В конце концов русский дипломат отвёл его на минуту-другую в сторону, они обменялись кивками и рукопожатием, и с этого момента всё пошло как по маслу. Фаулер решил, что следует узнать имя этого русского. Он выглядит настоящим профессионалом. Однако наблюдать за происходящим было куда интереснее, и развёртывающееся зрелище позволяло президенту отдохнуть и расслабиться в тот момент, когда он особенно в этом нуждался.

Наконец — с опозданием всего на пять минут, что уже само по себе было чудом, заметил Фаулер, подавив улыбку, — главы государств поднялись со своих кресел, повинуясь знаку церемониймейстера подобно гостям на свадьбе, которыми руководит нервничающая тёща, и выстроились в очередь. Снова рукопожатия и обмен шутками, не всегда достигавшими цели из-за отсутствия переводчиков. Король Саудовской Аравии недовольно морщился. Ну что ж, у него есть на то все основания, подумал Фаулер. Не иначе на уме у саудовца совсем другое. В его адрес уже начали поступать угрозы покарать смертью. Однако на лице короля не было страха, заметил Боб Фаулер. Он, возможно, и лишён чувства юмора, но его отличали гордая выправка и мужество — и благородство, должен был признать президент, идущее рука об руку со званием короля. Именно он первым дал согласие на переговоры после двухчасовой беседы с Райаном. А ведь нехорошо получилось. Райан был вынужден заменить Чарли Олдена, советника по национальной безопасности, и он сумел так хорошо выполнить это поручение, словно готовился к нему. Президент нахмурился. Он позволил себе забыть, как поспешно осуществлялись те первоначальные манёвры. Скотт Адлер отправился в Москву, Рим и Иерусалим, а Райан — в Рим и Эр-Рияд. Оба блестяще справились с поручениями, и ни одного из них не похвалят за это. Таковы законы истории, пришёл к выводу президент Фаулер. Если бы им хотелось, чтобы их имена остались в её анналах, следовало попробовать стать президентом.

Два швейцарских гвардейца открыли огромные бронзовые двери, за которыми обнаружилась толстенькая фигура кардинала Джиованни Д'Антонио. Яркие, словно солнце, лучи телевизионных юпитеров окружили его искусственным ореолом, и президент Соединённых Штатов Америки с трудом удержался от смеха. Процессия двинулась в зал.

Тот, кто конструировал и создавал эту штуку, подумал Госн, неплохо разбирался в том, как противостоять грубой силе. Странно, промелькнуло у него в голове. Израильское оборудование всегда отличалось утончённостью — нет, это не то слово. Израильтяне были умными, одарёнными и элегантными инженерами. Они создавали вещи именно с таким запасом прочности, какой требовался, — не больше и не меньше. Даже в том оборудовании, которое они изготовляли по временным образцам, было заметно предвидение и искусная работа. Но перед ним… перед ним лежал образец, запас прочности которого был возведён в многократную степень. Он был поспешно спроектирован и собран. Более того, конструкция выглядела почти грубой, недостаточно продуманной. За это Госн был благодарен. Будет легче разбирать. Никому не пришло в голову вложить сюда заряд самоуничтожения, которой пришлось бы, обнаружив, обезвредить первым делом, — сионисты научились устраивать такие дьявольски хитрые штучки! Одна такая подсистема едва не взорвала Госна всего пять месяцев назад, но здесь не было ничего подобного. Болты, удерживающие цилиндр, заело, но они остались прямыми, значит, придётся всего лишь выбрать ключ с достаточно длинным рычагом. Он побрызгал машинным маслом на каждый болт, подождал и, пятнадцать минут и две сигареты спустя, захватил первый из них гаечным ключом. Сначала болт поворачивался с трудом, но затем дело пошло легче, и скоро Госн вынул его. Осталось ещё пять.

Предстоял долгий вечер. Сначала начались речи. Первым выступил папа римский как сторона, принимающая у себя гостей, и его речь была удивительно сдержанной, без риторики. Он цитировал отрывки из Священного писания, снова и снова обращая внимание присутствующих на сходство между тремя религиями, представители которых находились в зале. У каждого из присутствующих были наушники, и участники церемонии прислушивались к синхронному переводу. Правда, слушать перевод было излишним, так как перед ними лежали тексты выступлений. Сидящие вокруг стола старались не зевать, потому что речи — это всего лишь речи, а политическим деятелям трудно выслушивать других, даже если это главы других государств. Фаулеру было труднее всех. Ему предстояло выступать последним. Он незаметно взглянул на часы, сохраняя на лице маску внимания, и задумался о предстоящих девяноста минутах.

Потребовалось ещё сорок минут, и наконец все болты были сняты. Большие, тяжёлые болты, не подверженные коррозии. Да, эту штуку создавали, подумал Госн, исходя из соображений прочности. Это, однако, было ему только на руку. Теперь нужно извлечь цилиндр. Он ещё раз осмотрел все внутри, стараясь обнаружить предохранительные устройства — осторожность в такой работе являлась единственной защитой, — и провёл рукой по внутренней поверхности корпуса. К цилиндру был подсоединён только радиолокационный трансивер; остальные три разъёма пустовали. Госн настолько устал, что даже не заметил — все три находились со стороны люка и были легкодоступны. Решётчатый каркас смялся, и цилиндр застрял, но все болты были удалены, и теперь понадобится всего лишь грубая сила, чтобы вытащить его.

Андрей Ильич Нармонов произнёс короткую речь. Его обращение, подумал Фаулер, было простым и полным достоинства; оно продемонстрировало удивительную скромность, на которую комментаторы непременно обратят внимание.

Госн установил на А-образной опоре дополнительный полиспаст. К счастью, на цилиндре оказалась проушина, облегчающая обращение с тяжёлыми предметами; это означало, что израильтяне тоже не любили напрасно тратить силы. Меньше чем через минуту Госн поднял цилиндр на такую высоту, что теперь его удерживало внутри оболочки только трение смятого решётчатого каркаса. Это не могло продолжаться долго. Госн снова побрызгал маслом на внутреннюю часть корпуса и принялся ждать, когда сила тяжести одержит верх… но уже через две минуты его терпение истощилось. Он нашёл достаточно большую щель, чтобы засунуть туда лом, и миллиметр за миллиметром принялся отделять цилиндр от корпуса. Прошло немного времени, раздался скрежет протестующего металла, и корпус упал на землю. Оставалось только потянуть за цепь и вытащить цилиндр.

Цилиндр был окрашен в зелёный цвет и имел на боку собственный люк, что не удивило Госна. Он выбрал подходящий гаечный ключ и снова принялся за работу. Четыре болта, удерживающие крышку люка, оказались зажатыми очень сильно и они поддались усилиям Госна. Теперь он работал быстрее, и его охватило волнение, которое всегда нарастало по мере завершения работы, хотя здравый смысл говорил ему, что спешить исследует.

Наконец пришла очередь Фаулера.

Президент Соединённых Штатов Америки подошёл к трибуне с коричневой кожаной папкой в руках. Воротник его рубашки, накрахмаленный и жёсткий, как фанера, врезался в шею, но Фаулер не обращал на это внимания. Наступил момент, к которому он готовился всю жизнь. Фаулер посмотрел прямо в камеру: выражение лица серьёзное, но не озабоченное, гордое, но не высокомерное, отражающее его приподнятое, но ещё не радостное настроение. Он поклонился собравшимся.

— Святой отец, ваше величество, господа главы государств и правительств, — начал Фаулер, — все жители нашего неспокойного, но надеющегося на лучшую жизнь мира. Мы собрались в этом древнем городе, который знал войну и мир на протяжении своей более чем трехтысячелетней истории, городе, давшем миру одну из величайших цивилизаций и являющемся сейчас центром одной из великих религий. Все мы приехали сюда издалека, из пустынь и с гор, с широких европейских равнин, из другого города у большой реки, но в отличие от многих иностранцев, навещавших этот древний город, мы прибыли с миссией мира. Нами руководит одна цель — положить конец войнам и страданиям, принести благословение мира в ещё один неспокойный регион планеты, появляющийся сейчас из тьмы веков, залитый кровью, но освещённый идеалами, которые отделили нас от животных как Божьих созданий по его образу и подобию.

Фаулер взглянул вниз лишь затем, чтобы перевернуть страницу. Он умел произносить речи. За последние тридцать лет у него накопился огромный опыт, и сейчас он разговаривал с аудиторией с такой же уверенностью, с какой привык обращаться к сотням судов присяжных, выбирая слова и их звучание, добавляя к ним эмоциональный накал, который так контрастировал с его образом «ледяного» человека. Фаулер пользовался своим голосом, как музыкальным инструментом, подчиняющимся велению его воли.

— Этот город, это государство Ватикан, — продолжал он, — посвящено служению Богу и человеку, и сегодня оно исполняет свою священную обязанность лучше, чем когда-либо раньше. Ибо сегодня, мои дорогие сограждане мира, да, сегодня нам удалось осуществить ещё одну мечту, к которой стремятся все мужчины и женщины, где бы они ни жили. С помощью молитв, руководствуясь видением, полученным нами много веков назад, мы поняли, что мир лучше войны, что это цель, заслуживающая более напряжённых усилий, требующая намного большего мужества, чем пролитие человеческой крови. Наша сила — в отказе от войны, в мире.

Я считаю огромной честью для себя и для всех нас, что сегодня мы можем сообщить миру о заключении договора, кладущего конец разногласиям, осквернявшим регион, святой для всех присутствующих здесь. Теперь там воцарится мир, основанный на справедливости, вере и слове того, кого мы все знаем под разными именами, но кто знает каждого из нас.

Этот договор признает право всех мужчин и женщин региона на безопасность, свободу вероисповедания и слова, достоинство и права, закреплённые сознанием того, что все мы дети Божий, что каждый из нас отличается от всех остальных, но все до единого равны перед Ним…

Наконец ему удалось открыть этот последний люк. Госн смежил веки от усталости и произнёс благодарственную молитву. Он работал в мастерской многие часы, пропустив обед. Госн положил крышку люка рядом и высыпал болты на её вогнутую сторону, чтобы не потерялись. Прирождённый инженер, он был аккуратен во всём. Внутри цилиндра Госн с восхищением обнаружил пластмассовый изолирующий слой. Назначением его было защитить содержимое от влаги и других посторонних воздействий. Не иначе внутри находится сложное электронное устройство. Госн осторожно прикоснулся к плёнке. Давление внутри было нормальным. Он взял небольшой нож, надрезал плёнку и откинул лоскут в сторону. Госн впервые смог заглянуть внутрь цилиндра и почувствовал, как ледяные пальцы страха внезапно сжали его сердце. Перед ним был помятый шар жёлто-серой массы… похожей на грязное тесто.

Всё-таки это была бомба.

По крайней мере система самоуничтожения. Очень мощная, пятьдесят килограммов взрывчатки…

Госн осторожно отошёл от бомбы; нестерпимая боль пронизала нижнюю часть живота — ему захотелось помочиться. Он достал сигареты и с третьей попытки сумел закурить. Как он мог упустить… Что? Что он упустил? Ничего. Он работал осторожно, как всегда. Израильтяне ещё не убили его. Их инженеры были умными и изощрёнными, но и он не уступал им.

Терпение, напомнил себе Госн. Он начал осматривать внутреннюю полость цилиндра заново. Там шёл провод, все ещё присоединённый к радиолокационному прибору, и ещё три разъёма — все три пустые.

Итак, что мне известно об этой штуке?

Радиолокационный трансивер, тяжёлый корпус, люк… сфера взрывчатого вещества, соединённая проводами…

Госн наклонился вперёд, чтобы посмотреть повнимательнее. На равных расстояниях, симметрично в сфере торчали детонаторы… провода от них вели…

Нет, этого не может быть!

Госн один за другим удалил детонаторы, отсоединяя от каждого провод и укладывая его на разостланное одеяло, медленно и осторожно, поскольку детонаторы были самым ненадёжным из всего, что изготовлял человек. С другой стороны, взрывчатое вещество было настолько безопасным, что можно отщипнуть кусок и поджечь его, чтобы вскипятить воду. Он прибегнул к ножу — иначе было трудно извлечь неожиданно твёрдые блоки.

— В греческой мифологии существует легенда о Пандоре, прекрасной женщине, которой вручили ящик, предупредив, что его нельзя открывать. Однако она неосторожно открыла ящик и дала бедствиям — вражде, смерти и войнам — распространиться среди людей. Пандора предалась отчаянию, пока не обнаружила, наконец, на самом дне ящика надежду. Все мы были свидетелями вражды и войн, но настало время прибегнуть к надежде. Мы прошли долгий путь, полный крови и отчаяния, но этот путь всегда вёл наверх, потому что надежда — это общее представление человечества о том, что ждёт его в будущем, и надежда привела нас сюда.

Хотя эта древняя легенда и возникла среди язычников, её истина очевидна сегодня, потому что сегодня мы откладываем вражду, войны и напрасную смерть обратно в ящик. Туда же мы прячем разногласия, оставляя себе надежду, последний и самый ценный дар Пандоры человечеству. Сегодня мы являемся свидетелями осуществления мечты всех людей. Сегодня мы принимаем из рук Бога бесценный дар мира. Спасибо.

Президент тепло улыбнулся в камеру и направился к своему креслу, сопровождаемый бурными — отнюдь не только из вежливости — аплодисментами присутствующих. Настал великий момент — выступив последним, Фаулер первым поставит свою подпись под документом. Он поднёс перо к бумаге, и имя Дж. Роберта Фаулера вошло в историю.

Теперь он решил не медлить. Быстро извлёк блоки, понимая, что поступает неосторожно и расточительно, но он знал — думал, что знает, — что находится перед ним.

Наконец-то, вот он, металлический шар, сверкающая сфера, плакированная никелем, ничуть не пострадавшая от многих лет, проведённых в огороде старого друза, защищённая от постороннего воздействия усилиями израильских инженеров. Небольшая — не больше детского мяча. Госн знал, как поступить дальше. Он просунул руки в массу раздвинутых блоков взрывчатого вещества, протянул пальцы к сверкающей никелированной поверхности.

Кончики пальцев коснулись металлического шара. Он был тёплым.

— Аллах акбар!

Глава 9

Решимость

— Это интересно.

— Действительно, уникальная возможность, — согласился Райан.

— Насколько он надёжен? Мы можем ему верить? — спросил Кабот.

Райан улыбнулся своему боссу.

— На этот вопрос невозможно ответить, сэр. Вы не должны забывать правила игры. Ни в чём нельзя быть уверенным — я хочу сказать, что, для того чтобы приобрести полную уверенность, требуются годы. В этой игре немного правил и никому не известен её счёт. Как бы то ни было, в данном случае это нечто большее, чем попытка найти политическое убежище. — Его звали Олег Юрьевич Лялин — этого Кабот ещё не знал, — и он был нелегальным сотрудником КГБ, «нелегалом», действующим без прикрытия дипломатической неприкосновенности под крышей представителя советского промышленного концерна. У Лялина — кодовая кличка Чертополох — была сеть агентов в Японии. — Этот парень настоящий разведчик, сэр. Его сеть куда лучше, чем у резидента КГБ в Токио, а его лучший источник находится прямо в японском кабинете министров.

— Ну и что?

— Он предлагает нам воспользоваться его сетью.

— Это действительно так серьёзно, как я начинаю думать? — спросил директор ЦРУ своего заместителя.

— Видите ли, босс, такой шанс выпадает на нашу долю крайне редко. Мы не проводим операции в Японии. У нас недостаточно специалистов, владеющих японским, — даже в самом управлении, чтобы переводить их документы, — да и наши приоритеты всегда находились не там. Таким образом, лишь для создания инфраструктуры, необходимой для ведения операций в Японии, потребуются годы. С другой стороны, русские работали в Японии ещё до своей большевистской революции. Это вызвано историческими причинами: русские и японцы воевали друг с другом в течение длительного времени, и Россия всегда рассматривала Японию как своего стратегического соперника. Вот поэтому-то они относились с исключительным вниманием к операциям против Японии ещё задолго до того, как её технология приобрела для них такую важность. Он предлагает нам то же самое, что поступает к русским, причём по дешёвке: списки, счета, имена — все. Я не знаю, что ещё можно пожелать.

— Но ведь он запрашивает…

— Вас беспокоят деньги? Ну и что? Это не составляет и тысячной процента от той выгоды, которую получит наша страна, — напомнил Джек.

— Да, но миллион долларов в месяц! — запротестовал Кабот. И едва не прибавил — не облагаемых налогами. Райан едва удержался от смеха.

— Это просто значит, что сукин сын жаден, вот и все. А сколько составляет дефицит нашего торгового баланса с Японией? — Джек вопросительно поднял брови. — Он предлагает нам все, что мы хотим, и в течение того времени, которое нам нужно. От нас требуется одно: забрать его вместе с семьёй и доставить в безопасное место, когда он сочтёт это необходимым. Он не хочет уходить на пенсию в Москве. Ему сейчас сорок пять, и в таком возрасте разведчиков начинают беспокоить мысли о будущем. Через десять лет его отзовут домой — и что тогда? Он жил в Японии почти непрерывно на протяжении тринадцати лет. Ему нравится хорошая жизнь — автомобили, видео, никакой нужды стоять в очереди за картошкой. Мы нравимся ему. Единственно, кого он не любит, — это японцы — он ненавидит их. По его мнению, он даже не предаёт свою страну, потому что не будет сообщать нам ничего такого, что уже не поступило бы к русским, а часть нашей договорённости состоит в том, что он не проводит никаких операций против матушки-России. Это меня устраивает. — Райан усмехнулся. — Это капитализм. Он всего лишь основывает элитарное агентство новостей, и его информация очень нам пригодится.

— Он требует за это достаточно много.

— Поверьте, сэр, это — выгодная сделка. Полученные нами сведения сэкономят миллиарды долларов на торговых переговорах и, следовательно, миллиарды в федеральных налогах. Директор, мне пришлось заниматься инвестициями, именно там я нажил состояние. Возможность подобных капиталовложений возникает раз в десять лет. Оперативное управление настаивает на принятии его условий, и я согласен с ними. Чтобы отказать ему, нужно быть безумцем. Вы уже успели проглядеть информацию, присланную им в качестве вступительного взноса?

Предварительная информация, переправленная русским разведчиком, представляла собой стенограмму последнего заседания японского кабинета министров: каждое слово, шёпот и даже кашель. Это было исключительно ценно для психологического анализа, даже если не принимать во внимание содержащиеся в ней сведения. Сам метод обсуждения во время заседаний кабинета поведает американским специалистам-аналитикам много нового о том, как думают и принимают решения члены японского правительства. Эти данные часто подразумевали, но ещё никогда не могли подтвердить.

— Да, очень интересно, особенно то, что они говорят о президенте. Эту часть пакета я не послал. Нет смысла раздражать его в такое время. Ну хорошо, Джек, — я согласен на проведение этой операции. Как мы осуществляем подобные вещи?

— Кодовое имя для русского агента — Мушаши. Между прочим, это имя знаменитого японского самурая-дуэлянта. Собственно операцию мы назовём «Ниитака». Вам понятно, почему все имена японские: в случае компромата или утечки информации с нашей стороны нам нужно, чтобы источник был признан японским, а не русским. — Джек решил объяснить все детали, потому что Кабот при всём своём уме плохо разбирался в разведке. — Так вот, эти два имени не выйдут за стены этого здания. Если нам понадобится ознакомить с операцией кого-то со стороны, будет сообщаться иное, кодовое имя, выбранное компьютером и меняющееся ежемесячно.

— А как зовут агента в действительности?

— Директор, вам предстоит сделать выбор. Вы вправе знать подлинное имя агента. Пока я намеренно не сообщил его вам, потому : что мне хотелось обрисовать всю картину. С исторической точки зрения выбор равен: одна половина директоров хочет знать имя агента, другая половина отказывается. Основным принципом разведывательных операций является простое соображение: чем меньше людей знакомятся с информацией, тем меньше вероятность её утечки. Адмирал Грир любил повторять: «первейшее правило разведывательных операций заключается в том, что вероятность провала прямо пропорциональна квадрату числа людей, посвящённых в детали». Теперь решайте, сэр.

Кабот задумчиво кивнул и решил повременить.

— Чувствуется, вам нравился Грир?

— Он заменил мне отца, сэр. После гибели отца в авиакатастрофе адмирал как бы усыновил меня. — Скорее я усыновил его, подумал Райан. — Что касается Мушаши, сэр, вы, наверно, захотите подумать.

— Предположим, о подробностях операции спросит Белый дом?

— Директор, что бы ни думал о ней Мушаши, с точки зрения его хозяев, действия русского агента составляют государственную измену, которая у них карается смертной казнью. Нармонов — хороший мужик, и все такое, однако в Советском Союзе, как нам стало известно, за шпионаж расстреляны сорок человек. Среди них Топ Хэт, Поденшик и некто Толкачев — все были нашими агентами, причём весьма продуктивными. Во всех трех случаях мы пытались обменять их, но опоздали — их прикончили раньше, чем начались переговоры. По-видимому, процесс рассмотрения апелляций в России завершается очень быстро, — объяснил Райан. — Однако, если разоблачат этого агента, его скорее всего просто застрелят — жизнь штука суровая. Именно поэтому мы относимся с особой серьёзностью к опознанию наших агентов. В случае ошибки с нашей стороны люди гибнут, невзирая на «гласность». Большинство президентов осознают это. И вот что ещё.

— Да?

— Он настаивает на том, чтобы все его сообщения передавались только из рук в руки, не по кабелю или радио. Если мы не согласимся, дело отменяется. Ну хорошо, с технической точки зрения нет никаких проблем. Мы делали такое и раньше с агентами его калибра. Природа его информации такова, что срочность передачи не обязательна. Существуют ежедневные челночные авиарейсы в Японию, осуществляемые компаниями «Юнайтед», «Норт-Уэст» и даже «Олл ниппон эруэйз» прямо из международного аэропорта Даллеса.

— Но это значит… — На лице Кабота появилось недоуменное выражение.

— Совершенно верно, — кивнул Джек. — Он не доверяет безопасности нашей связи. Это пугает меня.

— Неужели вы считаете…

— Не знаю. За последние несколько лет мы с большим трудом разгадывали советские шифры. Национальное агентство безопасности полагает, что и у русских такие же трудности с нашими кодами. Но подобные предположения опасны. К нам и раньше поступали сведения о том, что наши сообщения расшифровываются, однако в данном случае сигнал поступил от человека, занимающего весьма ответственный пост в русской разведке. По моему мнению, к нему следует прислушаться очень серьёзно.

— Насколько пугающей может оказаться ситуация?

— Ужасной, — спокойно бросил Райан. — Как вы сами понимаете, директор, по совершенно очевидным причинам у нас существуют многочисленные системы связи. Прямо под нами, в этом здании, находится система «Меркурий», через неё поступают все наши сведения. Остальные правительственные организации пользуются главным образом системами шифрования, полученными из НАБ. Уолкер и Пелтон подорвали доверие к их системам много лет назад. Теперь генерал Олсон из Форт-Мид утверждает, что они навели порядок, однако из финансовых соображений там все ещё не перешли полностью на одноразовые системы «Тэпданс», которыми занимаются. Мы можем снова предупредить НАБ — думаю, как и раньше, они не обратят на наше предупреждение никакого внимания, но мы обязаны сделать это. А что касается нас, нужно переходить к делу. Для начала, сэр, следует подумать о пересмотре системы «Меркурий». — Это была собственная связь ЦРУ, расположенная несколькими этажами ниже кабинета директора и пользующаяся своими собственными системами кодирования.

— Дорого обойдётся, — покачал головой Кабот. — С нашими бюджетными проблемами…

— И всё-таки гораздо дешевле, чем систематическое компрометирование потока поступающих к нам сведений. Видите ли, директор, нет ничего более важного, чем надёжный канал связи. Без него всё остальное теряет смысл. А сейчас нам удалось разработать свою собственную систему одноразовой шифровки. Нам требуется только ваше разрешение на использование средств — и мы принимаемся за работу.

— Расскажите мне об этом поподробнее. Я ничего не знаю про эту систему.

— В общем это наш вариант системы «Тэпданс». Представляет собой одноразовый блокнот с матрицами, накопленными в лазерном диске. Матрицы создаются на основе атмосферных радиопомех и затем вторично кодируются шумом во второй половине дня — атмосферный шум крайне беспорядочен, так что, если использовать два комплекта записанного шума, а также созданный компьютером случайный алгоритм для комбинирования этих комплектов, мы создаём нечто исключительно беспорядочное — по мнению математиков, нет ничего иного, где бы отсутствие системы было выражено настолько очевидно. Матрицы создаются компьютером и вводятся на лазерные диски в реальном времени. Для каждого дня года мы применяем разные диски. Каждый диск является единственным в своём роде, их существует всего два экземпляра — один на станции, другой в «Меркурии». Запасных нет. Устройство для чтения с лазерного диска выглядит самым обыкновенным, однако лазер в нём обладает особой, повышенной мощностью и по мере чтения кодовых матриц с диска он сжигает их прямо с пластика. После использования всего диска — или по окончании дня, а день закончится раньше, потому что мы имеем дело с миллиардами букв на каждом диске, — он уничтожается путём нагрева в микроволновой печи. На это уходит две минуты. Такая система предельно надёжна. В неё можно проникнуть только в трех случаях: когда изготавливаются диски; из дисков, хранящихся здесь; из дисков, хранящихся на станции. Утечка только на одной станции не компрометирует никого больше. Изготовить диски, полностью защищённые от противника, невозможно — мы пробовали и обнаружили, что это обходится слишком дорого и к тому же диски становятся крайне уязвимыми при случайных повреждениях. Отрицательной стороной системы является то, что нам понадобится взять на работу и проверить примерно двадцать новых специалистов по связи. Эта система относительно сложна в использовании, отсюда и увеличение числа специалистов. Именно в этом и главная причина возрастания расходов. Оперативники, с которыми мы беседовали, отдают предпочтение новой системе, потому что она проще, надёжнее и удобнее для использования.

— Сколько понадобится для её введения?

— Пятьдесят миллионов долларов. Придётся увеличить объём «Меркурия» и создать производственную базу. Помещение у нас есть, однако оборудование стоит дорого. С момента открытия финансирования до ввода в эксплуатацию пройдёт, наверно, не больше трех месяцев.

— Понимаю. Возможно, она стоит этого, но деньги…

— С вашего разрешения, сэр, я мог бы поговорить с мистером Трентом.

— Гм… — Кабот уставился на поверхность стола. — Хорошо, только прощупайте его очень деликатно. Я подниму этот вопрос в разговоре с президентом после его возвращения. Что касается Мушаши, я полагаюсь на вас. Кому ещё известно его подлинное имя?

— Начальнику оперативного управления, руководителю станции в Токио и нашему сотруднику, который поддерживает с ним контакт.

Начальником оперативного управления был Гарри Рен, и хотя он не являлся человеком Кабота в полном смысле слова, именно его Кабот выбрал для этой работы. Сейчас Рен летел в Европу. Год назад Джек считал, что выбор сделан ошибочно, однако Рен хорошо справлялся с обязанностями. Кроме того, он подобрал себе великолепного заместителя, точнее, пару заместителей: знаменитые Эд и Мэри Пэт Фоули, одного из них — Джек так и не мог решить кого именно — он назначил бы на должность начальника оперативного управления, если бы мог. Эд был прекрасным организатором, а Мэри Пэт занималась оперативной работой в этой лучшей из команд, состоящей из мужа и жены, которая когда-либо имелась у ЦРУ. Назначение Мэри-Пэт на руководящую должность стало бы первым такого рода назначением в мире и привлекло бы, пожалуй, ещё несколько голосов в конгрессе. Она готовилась сейчас к рождению своего третьего ребёнка, однако это обстоятельство вряд ли повлияет на активность этой сверхженщины. В управлении был свой детский сад с кодированными замками на дверях, вооружённой до зубов охраной и игрушками, лучшими из тех, которые когда-либо попадались Райану.

— Пожалуй, неплохо, Джек. Я сожалею, что поспешил с передачей документов президенту. Лучше было бы повременить.

— Это не имеет значения, сэр. Информация подверглась самой тщательной обработке.

— Сообщите мне, что думает Трент по поводу финансирования.

— Будет исполнено, сэр. — Джек вышел из кабинета директора ЦРУ. Общение с ним ему удавалось все лучше и лучше, поздравил себя Райан. С Каботом, оказывается, нетрудно иметь дело.

Госн не торопился, он решил тщательно все обдумать. Теперь нельзя волноваться и спешить. Он сел в углу мастерской и несколько часов непрерывно курил, не отрывая взгляда от сверкающего металлического шара на земляном полу. Насколько он радиоактивен? — не покидала его мысль, но беспокоиться об этом сейчас поздно. Если из этой тяжёлой сферы исходило жёсткое гамма-излучение, он уже мёртв, ответила ему другая часть мозга. Сейчас время для раздумий и оценок. Госну потребовалось до предела напрячь свою волю, чтобы сидеть и не двигаться, но он заставил тело подчиниться.

Впервые за многие годы Госна охватил стыд за своё образование. Он владел глубокими знаниями в области электротехники и механики, однако никогда не побеспокоился раскрыть книгу по ядерной физике. Разве это может мне пригодиться когда-нибудь? — спрашивал он себя в те редкие моменты, когда задумывался над этим. А потому он углублял и расширял свои познания в тех областях, которые представляли для него непосредственный интерес: механические и электрические взрыватели, системы электронного подавления, физические характеристики взрывчатых веществ, возможности систем, предназначенных для распознавания взрывчатых веществ. В последнем он стал настоящим экспертом. Госн читал все что мог относительно приборов, применяемых для обнаружения взрывчатки.

Первое, напомнил себе Госн, закуривая пятьдесят четвёртую сигарету за день, необходимо собрать все книги по ядерным материалам, их физическим и химическим свойствам; по технологии изготовления атомных бомб, физике ядерного оружия; по радиологическим излучениям… Израильтяне не могут не знать об исчезновении атомной бомбы… с 1973 года! — изумлённо вспомнил он. Тогда почему?.. Ну конечно! Голанские высоты составлены из пород вулканического происхождения. Подлегающие скальные породы и почва, в которой эти бедные фермеры пытаются выращивать свои овощи, в основном образованы из базальта, а базальт даёт относительно высокое фоновое излучение… бомба углубилась в скалистую почву на два или три метра, и даже если из неё исходило излучение, оно поглощалось фоновым…

Значит, я в безопасности! — внезапно понял Госн.

Разумеется! Если бы бомба была настолько «горячей», её защита оказалась бы куда более эффективной! Хвала Аллаху!

Но сумею ли я… сумею ли? Неужели в этом весь вопрос?

Почему нет?

— Почему нет? — произнёс Госн вслух. — Действительно, почему? В моём распоряжении все необходимые части, повреждённые, но…

Он погасил сигарету о землю, рядом с бесчисленными окурками, и встал. Его тело разрывалось от кашля — он знал, что сигареты убивают его… они более опасны, чем… но зато помогают думать.

Инженер поднял металлическую сферу. Что с ней делать? Пока он положил её в угол и накрыл ящиком. Затем, выйдя из мастерской, направился к своему «джипу». Через пятнадцать минут Госн подъехал к штабу.

— Я должен поговорить с командиром, — сказал он начальнику охраны.

— Он только что отправился спать, — ответил тот. Ближайшие соратники охраняли покой командира.

— Меня он примет. — Госн прошёл мимо охраны внутрь здания. Куати размещался на втором этаже. Госн поднялся по лестнице, миновал ещё одного охранника и распахнул дверь спальни. Из туалета было слышно, как кто-то содрогается в приступе рвоты.

— Какого черта? — послышался сердитый голос. — Я ведь предупредил, чтобы меня не беспокоили!

— Это я — Госн. Мне нужно поговорить с тобой.

— Может быть, не сейчас? — В освещённом дверном проёме появилась фигура Куати. Его лицо было мертвенно-бледным. Слова прозвучали как просьба, а не как приказ, и поэтому Ибрагим понял из них намного больше о состоянии своего командира.

— Мне нужно что-то показать тебе, дружище. И показать сегодня. — Госн старался говорить спокойным, даже бесстрастным голосом.

— Неужели это так важно? — почти простонал Куати.

— Да.

— Тогда рассказывай.

Госн покачал головой и одновременно указал пальцем на ухо.

— У этой израильской бомбы детонаторы нового типа. Я едва не погиб. Следует предупредить об этом наших товарищей.

— Бомба? Я думал… — Куати замолчал. На мгновение выражение боли исчезло с его лица, и он вопросительно поднял брови. — Значит, сегодня?

— Я сам отвезу тебя.

— Хорошо. Сейчас оденусь. — Сила воли Куати победила слабость.

Госн спустился вниз.

— Мы с командиром должны ненадолго уехать.

— Мухаммед! — крикнул начальник охраны, но Госн прервал его.

— Я отвезу командира. В моей мастерской ему не нужна охрана.

— Но…

— Ты беспокоишься, как старая баба! Будь израильтяне такими умными, и тебя и командира уже давно бы не было! — В темноте Госн не видел выражения лица охранника, но почувствовал ярость опытного бойца.

— Посмотрим, что скажет сам командир!

— Что случилось? — В дверях появился Куати, запихивающий за пояс полы рубашки.

— Я отвезу тебя, командир. Для этого нам не понадобится охрана.

— Согласен, Ибрагим. — Куати сел в «джип». Госн отъехал под взглядами изумлённых охранников.

— Так что у тебя приключилось?

— Это оказалась всё-таки бомба, а никакое не устройство подавления помех, — ответил инженер.

— Ну и что? Мы находим десятки этих проклятых бомб! Что в ней особенного?

— Будет намного проще, если ты увидишь сам. — Госн ехал быстро, не сводя глаз с дороги. — И если ты решишь, что я напрасно потратил твоё время, можешь убить меня.

При этих словах Куати резко повернул голову и уставился на Госна. Такая мысль уже пришла в голову командиру, но он был слишком опытен, чтобы произнести её вслух. Может быть, Госн и не был настоящим бойцом, но в своей области оставался непревзойдённым. Польза, которую приносил он отряду, была не меньше, чем от любого бойца. Командир до остановки у мастерской не проронил ни слова. Ему хотелось, чтобы принимаемые лекарства позволяли ему есть, — нет, удержать в организме принятую пищу.

Пятнадцать минут спустя Госн остановил «джип» неподалёку от мастерской и провёл командира обходным путём. Куати чувствовал себя сбитым с толку и с трудом сдерживал гнев.

— Ну в чём дело?

— Подойди сюда. — Госн наклонился и поднял ящик. — Смотри!

— Что это? — На земле лежало что-то похожее на небольшое ядро, какой-то металлический шар.

Госн едва скрывал удовольствие: Куати рассержен, но это скоро пройдёт.

— Плутоний.

Голова командира повернулась с такой быстротой, словно отпустили пружину.

— Что? Что ты сказал?

Госн успокаивающе поднял руку, затем тихо, но уверенно объяснил:

— Командир, это — разрывной заряд атомной бомбы. Израильской атомной бомбы.

— Не может быть! — прошептал Куати.

— Прикоснись ладонью — предложил Госн. Командир наклонился и дотронулся до шара.

— Он тёплый. Но почему?

— Из-за распада альфа-частиц. Это излучение, не приносящее вреда, — по крайней мере здесь. Повторяю, это плутоний, заряд атомной бомбы. Ничем другим эта сфера не может быть.

— Ты уверен?

— Абсолютно уверен. — Госн подошёл к корпусу бомбы. — Смотри… — Он поднял крошечные электронные детали. — Походят на стеклянных пауков, правда? Они называются криотронами и осуществляют свои функции с абсолютной точностью, которая требуется только для одной цели. А это взрывные блоки — видишь, некоторые ещё целы, имеют форму шестиугольника, а вот — пятиугольники. Такая форма необходима для образования идеальной взрывной сферы. Направленные заряды как у ракетной гранаты, только здесь фокус взрыва находится внутри. Эти взрывные блоки рассчитаны на то, чтобы сжать плутониевую сферу до размера ореха.

— Но шар-то металлический! Его невозможно сжать!

— Командир, я не специалист в этих вопросах, но всё-таки кое-что понимаю. При одновременном взрыве всех блоков эта металлическая сфера будет сжата, словно сделанная из каучука. Такое вполне возможно — ты ведь видел, что делает заряд направленного действия с броней танка? А здесь достаточно взрывчатки на сотню ракетных гранат! Сила взрыва сокрушит шар. После такого резкого сжатия атомы плутония сблизятся и начнётся цепная реакция. Вспомни, командир: бомба упала в огород старика в первый же день Октябрьской войны. Израильтян напугала мощь сирийских атак, и они были потрясены результативностью русских ракет.. Самолёт, который нёс атомную бомбу, сбили, а бомба пропала. Как всё это произошло на самом деле, не имеет значения. Важно то, Исмаил, что у нас в руках оказались компоненты атомной бомбы. — Госн достал ещё одну сигарету и закурил.

— А ты сможешь…

— Попытаюсь, — ответил инженер. С лица Куати внезапно исчезла маска боли, не оставлявшей его больше месяца.

— Аллах милостив!

— Поистине милостив. Командир, следует все обдумать. Обдумать очень тщательно. Что касается безопасности…

Куати кивнул.

— Да, конечно. Ты поступил правильно, доставив сюда меня одного. В этом деле никому нельзя доверять… никому. Что потребуется тебе?

— Первое, что мне нужно, — это информация, командир. И книги. Знаешь, куда мне нужно отправиться за ними?

— В Россию?

Госн покачал головой.

— Нет, командир. В Израиль. Куда ещё?

Конгрессмен Элан Трент ждал Райана в комнате, где проводились закрытые слушания комитетов. Её ежедневно проверяли на отсутствие подслушивающих устройств.

— Как жизнь, Джек? — спросил конгрессмен.

— Жаловаться не приходится, Эл. У президента сегодня был удачный день.

— Это верно — и не только у президента. У всего мира. Страна очень благодарна тебе, Джек.

На лице Райана появилась ироничная улыбка.

— Осторожнее, Эл. Нас могут услышать. Трент пожал плечами.

— Ничего не поделаешь, Джек, таковы правила игры. Следовало бы уже привыкнуть. Ну к делу. Чем вызвана такая срочная встреча?

— Мы взялись за проведение новой операции. Она называется «Ниитака». — Заместитель директора ЦРУ за несколько минут объяснил конгрессмену подробности операции. Наступит время, и Райану придётся представить документы, однако сейчас следовало всего лишь сообщить о целях операции и некоторых деталях.

— Миллион долларов в месяц. Больше ему ничего не нужно? — засмеялся Трент.

— Директор пришёл в ужас, — сообщил Джек.

— Мне всегда нравился Маркус, однако его скупость поразительна. У нас в наблюдательном комитете не любят японцев двое, Джек. Когда они познакомятся с материалами, их будет трудно удержать от поспешных шагов.

— Включая тебя, Эл, их трое.

Трент посмотрел на Райана притворно-обиженно.

— Это я-то не люблю японцев? Всего лишь потому, что в моём избирательном округе раньше были два завода по производству телевизоров и крупный производитель автомобильных деталей только что сократил производство и уволил половину рабочих? Дай-ка мне прочитать стенограмму заседания, — потребовал конгрессмен.

Райан открыл кейс.

— Учти, Эл, эта информация только для твоего сведения. Её нельзя цитировать или снимать копии. Это рассчитано на длительный срок, мы надеемся, что операция…

— Я ведь не только что приехал в город с отдалённой фермы, Джек, правда? У тебя пропало чувство юмора.

— Слишком много работаю, — объяснил Райан и передал материалы. Эл Трент владел искусством быстрого чтения и перелистывал страницы с неприличной скоростью. На его лице появилось бесстрастное выражение, и он опять превратился в холодного расчётливого политика. По своим взглядам Трент склонялся скорее влево, но в отличие от большинства левых идеология у него не вклинивалась в работу. Кроме того, свои эмоции Трент сберегал для трибуны конгресса и постели дома, оставаясь во всех остальных ситуациях ледяным аналитиком.

— Фаулер взорвётся, когда прочитает это. Ну до чего высокомерный народ эти японцы! Тебе приходилось бывать на заседаниях кабинета министров. Слышал когда-нибудь такое? — спросил Трент.

— Только при рассмотрении политических вопросов. Меня тоже удивил тон обсуждения, но это, может быть, связано со специфической культурой, не забудь.

Конгрессмен на мгновение поднял голову.

— Верно. Под внешним покровом хорошего воспитания они могут оказаться дикими и безумными людьми вроде англичан, однако это просто зверинец… Боже мой, Джек, да это неминуемо приведёт к взрыву. Кто завербовал его?

— Обычный брачный танец, Эл. Он присутствовал на разных приёмах, начальник нашей станции в Токио почуял возможную добычу, выяснил ситуацию и вступил в контакт. Русский передал пакет с материалами и сообщил о своих требованиях.

— Кстати, почему операцию назвали «Ниитака»? Я уже где-то слышал это, или я ошибаюсь?

— Это я выбрал кодовое название. Когда японская эскадра направлялась к Пирл-Харбору, сигналом начала атаки были слова: «Поднимитесь на гору Ниитака». И запомни, ты единственный, кто слышал это слово. Для всех за пределами ЦРУ кодовое название операции будет иным, меняющимся каждый месяц. Мы придаём большое значение этой операции и примем все меры по её защите.

— Правильно, — согласился Трент. — А если он — провокатор?

— Мы думали об этом. Такое возможно, но маловероятно. Подобный шаг со стороны КГБ нарушает все правила, верно?

— Одну минуту! — Трент ещё раз перечитал последнюю страницу. — Что это он пишет относительно канала связи?

— Меня он тоже изрядно напугал. — Райан объяснил, что намеревается предпринять.

— Пятьдесят миллионов? Ты уверен?

— Столько потребуется лишь для того, чтобы пустить в ход машину. Нужно оплатить новых сотрудников и стоимость оборудования. Годовые затраты составят около пятнадцати миллионов.

— Ну что же, весьма умеренно. — Трент задумался. — Агентство по национальной безопасности требует намного больших ассигнований для перехода на новую систему.

— У них и инфраструктура гораздо больше. Цифра, которую я назвал, соответствует действительности. Наш «Меркурий» очень невелик.

— И когда тебе нужны ассигнования? — Трент не сомневался, что Райан привёл реальные цифры. Деловой опыт, приобретённый Джеком до прихода на пост заместителя директора ЦРУ, был очень редок в среде правительственных чиновников.

— Неплохо было бы на следующей неделе. Трент кивнул.

— Постараюсь. Выделенные средства должны, разумеется, пройти через «чёрный» фонд?

— Чернее некуда. Как в туманную полночь, — ответил Райан.

— Черт побери! — выругался Трент. — Ведь я говорил Олсону об этом. Его технические специалисты напускают на себя таинственным вид, и он всякий раз соглашается с их доводами. А что, если…

— Совершенно точно. Что, если все наши каналы связи перестали быть надёжными… — Джек не поставил в конце фразы знака вопроса. — Остаётся только хвалить их гласность, не правда ли?

— Маркус понимает все значение этого?

— Сегодня утром я говорил с ним. Да, ему всё понятно. Знаешь, Эл, у Кабота, может быть, и нет такого опыта, как нам с тобой хотелось бы, но он хороший ученик и овладевает делом очень быстро. У меня бывали начальники куда хуже.

— Иногда ты проявляешь излишнюю лояльность. Должно быть, это осталось после службы в морской пехоте, — заметил Трент. — Из тебя вышел бы неплохой директор ЦРУ.

— Ничего не получится.

— Верно. Теперь, когда Лиз Эллиот стала советником по национальной безопасности, тебе понадобятся обе руки, чтобы прикрыть зад, — ожидай пинка в любое мгновение. Сам-то донимаешь это?

— Да.

— И чего вы с ней не поделили? В этом, разумеется, нет ничего особенно сложного — поссориться с Лиз пара пустяков.

— Сразу после съезда я приехал в Чикаго, чтобы проинформировать Фаулера, — объяснил Райан. — После нескольких трудных поездок я очень устал, и она выбрала неудачный момент для разговора на повышенных тонах. Я ответил ей тем же.

— Постарайся быть вежливым с ней, — посоветовал Трент.

— Адмирал Грир советовал мне то же самое.

Трент вернул Райану документы.

— Но это на самом деле трудно, правда?

— Ещё как.

— А ты попробуй. Лучшей рекомендации не придумаешь. — «Наверно, это напрасная трата времени», — подумал Трент.

— Постараюсь.

— Между прочим, ты выбрал очень удачный момент для запроса дополнительных ассигнований. Новая операция чертовски понравится остальным членам комитета. Те двое, что не любят японцев, тут же сообщат в комитет по финансам, что ЦРУ ведёт полезную работу. Если ничего не случится, вы получите деньги через пару недель. Да и что это за деньги — пятьдесят миллионов, мелочь. Спасибо, что приехал.

Райан запер свой кейс и встал.

— Мне это всегда приятно.

Трент пожал ему руку.

— Ты хороший парень, Джек. Как жаль, что ты так честен.

Райан засмеялся.

— У всех есть недостатки, Эл.

Райан вернулся в Лэнгли, убрал материалы по операции «Ниитака» в надёжный сейф и этим закончил свой рабочий день. Вместе с Кларком он спустился в гараж и выехал на час раньше обычного. Такое случалось с ними каждые две недели. Через сорок минут их машина остановилась на стоянке рядом с магазином «7-11» между Вашингтоном и Аннаполисом.

— Здравствуйте, доктор Райан! — послышался из-за кассового аппарата голос Кэрол Циммер. Тут же её заменил один из сыновей, и она провела Джека в комнату за прилавком. Джон Кларк внимательно осмотрел помещение магазина. Безопасность Райана не вызывала у него опасений, но оставались сомнения относительно местных хулиганов, которым не нравился магазин Циммер. Вместе с Чавезом он расправился с предводителем одной банды, причём прямо в присутствии трех его приспешников, один из которых попытался было вмешаться. Чавез пожалел парня, и тому не понадобилось проводить время в местной больнице. Это, заключил Кларк, указывало на растушую зрелость Динга.

— Как идут дела? — спросил Джек в задней комнате.

— По сравнению с тем же периодом прошлого года оборот увеличился на двадцать шесть процентов.

Кэрол Циммер родилась в Лаосе меньше сорока лет назад. Вертолёт войск специального назначения спас её из крепости на вершине холма, когда северо-вьетнамские войска окружили последние аванпосты американских сил в северном Лаосе. Тогда ей было шестнадцать — единственная из уцелевших детей вождя местного племени, который служил американским интересам — и своим собственным, так что сотрудничал с полной готовностью, — преданно и верно до самой смерти. Она вышла замуж за сержанта военно-воздушных сил Бака Циммера, погибшего в ещё одном вертолёте после ещё одного предательства. И тут на помощь пришёл Райан. Несмотря на годы правительственной службы, он не утратил способностей бизнесмена. Место для магазина, которое он выбрал, оказалось очень удачным, и по велению судьбы им даже не понадобился фонд, основанный Райаном для оплаты обучения детей Кэрол. Первый из них — Лоуренс Элвин Циммер-младший, о нём Райан замолвил слово отцу Тиму Райли — уже закончил колледж и получил стипендию в Джорджтаунском университете. Декан его факультета уже включил юношу в список наиболее способных студентов для дальнейшего обучения медицине. Кэрол, подобно многим выходцам из Азии, испытывала глубокое уважение к образованию. Это чувство она привила и своим детям. Кроме того, она управляла магазином с механической чёткостью прусского сержанта, командующего пехотным отделением. Прилавок был настолько чистым, что доктор Кэти Райан могла бы оперировать на нём своих пациентов. Джек улыбнулся при мысли об этом. Может быть, Лоуренс Элвин Циммер-младший так и сделает.

Райан просмотрел бухгалтерские книги. Его диплом бухгалтера утратил силу — у Джека не было времени сдавать экзамены, — однако он всё ещё без труда разбирался в балансовом отчёте.

— Пообедаете с нами?

— Извини, Кэрол, никак не могу. Сыну предстоит игра в Малой лиге сегодня вечером. У тебя все в порядке? Никаких проблем — как с этими хулиганами?

— Они не возвращались. Мистер Кларк задал им взбучку.

— Если появятся, сейчас же сообщи мне, — серьёзно заметил Райан.

— Хорошо, хорошо. Я теперь знаю, — пообещала Кэрол.

— Отлично. Ну всего наилучшего, — Райан встал.

— Доктор Райан?

— Да?

— Мне сказали в военно-воздушных силах, что Бак погиб в результате несчастного случая. Я никогда не расспрашивала, и вот теперь обращаюсь к вам — это действительно несчастный случай?

— Кэрол, Бак погиб, выполняя свой долг, защищая других. Я был рядом с ним. Мистер Кларк тоже.

— Те, кто убил Бака…

— О них можешь не беспокоиться, — бесстрастным голосом сообщил Райан. — Совсем. — Джек заметил, что она поняла его. Хотя у Кэрол не было особых лингвистических способностей, она сразу уловила смысл ответа.

— Спасибо, доктор Райан. Я больше никогда не спрошу, но мне хотелось знать.

— Ты поступила правильно. — Удивительно, что она не задала этот вопрос раньше.

Динамик, укреплённый на переборке, ожил.

— Мостик, докладывает акустик с гидролокационного поста. Шум на пеленге ноль сорок семь, определяю контакт как Сьерра-5. Дополнительной информацией не располагаю. Буду сообщать о дальнейшем.

— Хорошо, принято. — Капитан Рикс повернулся к прокладочному столику. — Группа слежения, принимайтесь за работу. — Капитан обвёл взглядом комнату. Приборы показывали скорость в семь узлов, глубину четыреста футов и курс триста три градуса. Контакт находился по правому борту, близко к траверзу.

Младший лейтенант, командир группы слежения, немедленно взглянул на мини-компьютер «Хьюлетт-Паккард», расположенный в правом заднем углу центра нападения.

— О'кей, — объявил он, — у меня появился след… неуверенный… ведутся расчёты. — Для этого машине потребовалось всего две секунды. — Так… получены пределы расстояния… зона сходимости, дистанция от тридцати пяти до сорока пяти тысяч ярдов в ЗС-1 и от пятидесяти пяти до шестидесяти одной тысячи, если он в ЗС-2.

— Кажется слишком просто, — заметил первый помощник своему командиру.

— Правильно, помощник. Выведите из строя компьютер, — распорядился Рикс.

Капитан-лейтенант Уолли Клаггетт, помощник капитана в «золотой» команде подлодки «Мэн», подошёл к компьютеру и выключил его.

— Повреждён компьютер «Хьюлетт-Паккард»… похоже, понадобится несколько часов на ремонт, — объявил он. — Очень жаль.

— Большое спасибо, — прошептал младший лейтенант Кен Шоу обращаясь к старшине, сидящему рядом с ним у столика с картами — Не обращайте внимания, мистер Шоу, — шёпотом ответил старшина. — Положитесь на нас. Да и нужды в компьютере больше нет.

— Соблюдать тишину в центре! — заметил капитан Рикс. Курс подлодки вёл её на северо-запад. Акустики передавали информацию в центр по мере её передвижения. Десять минут спустя группа слежения приняла решение.

— Капитан, — доложил младший лейтенант Шоу, — по моим оценкам, Сьерра-5 находится в первой ЗС, расстояние около тридцати девяти тысяч ярдов, курс в каждом квадранте, скорость от восьми до десяти узлов.

— Нужна более точная информация! — резко произнёс командир.

— Мостик, докладывает акустик с гидролокационного поста. Контакт Сьерра-5 походит на советскую быстроходную атакующую подлодку класса «Акула», предварительно опознана как «Акула-6», «Адмирал Лунин». Внимание, — наступила короткая пауза, — возможно изменение курса Сьерры-5, по-видимому, совершает поворот. Мостик, зарегистрирован поворот, точно, поворот. Сейчас Сьерра-5 находится на траверзе, цель определённо на траверзе.

— Капитан, — заметил помощник, — это увеличивает эффективность его буксируемой антенны.

— Правильно. Акустик, говорит мостик. Сообщите уровень нашего шума.

— Акустик команду понял. Сейчас, сэр. — Прошло ещё несколько секунд. — Мостик, от нас исходит какой-то шум… непонятно… что-то вроде грохота, по-видимому в кормовых балластных цистернах. Раньше такого не было, сэр. Да, это определённо в корме… металлический шум.

— Мостик вызывает центр управления, у нас происходит что-то странное в кормовых цистернах. Слышу грохот с кормы.

— Капитан, — произнёс Шоу. — Сьерра-5 завершила поворот. Курс цели примерно сто тридцать градусов, на юго-восток.

— Может быть, он слышит нас, — проворчал Рикс. — Я поднимаюсь через термоклин. Глубина сто футов.

— Глубина сто футов, — немедленно повторил офицер, сидящий за пультом управления рулями глубины. — Рулевой отсек, триммеры вверх пять градусов.

— Триммеры вверх пять градусов, сэр. Триммеры подняты вверх пять градусов, сэр.

— Мостик, говорит центр управления. Грохот исчез, прекратился, как только мы чуть наклонились кверху, начали подниматься. Помощник буркнул капитану:

— Что все это значит, черт побери?

— По-видимому, какой-то рабочий с верфи забыл свои инструменты в балластной цистерне, кретин. Такое случилось однажды у моего приятеля. — Рикс был вне себя от ярости, но если таким случайностям суждено произойти, им нужно происходить здесь. — Как только поднимемся над термоклином, я хочу взять курс на север и уйти.

— Я бы подождал, сэр. Нам известно, где расположена зона сходимости. Пусть он выскользнет из неё, потом мы сможем постепенно уйти, оставаясь вне пределов его слышимости. Пусть думает, что знает наши координаты, перед тем как останется в дураках. Он считает, наверно, что нам не удалось его засечь. Но если мы сразу уйдём, то разоблачим себя.

Рикс задумался.

— Нет, нам удалось устранить шум с кормы, мы, наверно, уже исчезли из его слышимости. Как только выйдем за пределы слоя температурного скачка, потеряемся в шуме водной поверхности и ускользнём. Его акустические приборы не такие хорошие. Он даже не подозревает, что мы собой представляем, просто вынюхивает. Так что поступим по-моему — сумеем уйти подальше.

— Слушаюсь, сэр, — бесстрастно согласился помощник. «Мэн» выровнялся на глубине ста футов, уже над термоклином — границей между относительно тёплой водой у поверхности океана и холодной водой глубин. Термоклин радикально менял акустические условия и, по мнению Рикса, должен полностью скрыть их от «Акулы».

— Мостик, докладывает акустик. Контакт со Сьеррой-5 утерян.

— Отлично. Принял командование, — объявил Рикс.

— Капитан принял командование, — произнёс вахтенный офицер.

— Налево руль десять градусов, переходи на курс триста пятьдесят.

— Налево руль десять градусов, переходим на курс триста пятьдесят. Руль положен налево десять градусов, сэр.

— Отлично. Машинное отделение, говорит мостик, обороты на скорость десять узлов.

— Докладывает машинное отделение, обороты на скорость десять узлов. Увеличиваю постепенно.

Подлодка «Мэн» приняла курс на север и увеличила скорость. Потребовалось несколько минут, чтобы буксируемая антенна вытянулась позади и снова начала функционировать нормально. На протяжении этого времени американская подводная лодка оказалась без акустического наблюдения.

— Мостик, говорит центр управления. Снова слышу грохот! — донеслось из динамика.

— Сбавить скорость до пяти — машина вперёд одну треть мощности!

— Машина вперёд одну треть мощности. Из машинного отделения передают — машина вперёд одну треть, сэр.

— Хорошо. Центр управления, говорит мостик, как там относительно шума?

— Все ещё слышен, сэр.

— Подождём ещё минуту, — решил Рикс. — Акустик, говорит мостик, что там от Сьерры-5?

— Ничего, сэр, никакого контакта.

Рикс пил кофе и в течение трех минут следил за часами на переборке.

— Центр управления, говорит мостик, как шум?

— Без изменений, сэр. Все ещё слышен.

— Черт побери! Помощник, сбавить скорость на узел! — Клаггетт выполнил приказ. Он понимал, что шкипер теряет контроль над ситуацией. Плохо. Прошло ещё десять минут. Надоедливый шум чуть уменьшился, но не исчез.

— Мостик, докладывает акустик! Неожиданно появился контакт на пеленге пятнадцать градусов. Это Сьерра-5, сэр. Несомненно, класс «Акула», «Адмирал Лунин». Идёт на сближение. Очевидно, только что вышел из слоя температурного скачка.

— Он засёк нас? — спросил Рикс.

— По-видимому, засёк, сэр, — доложил акустик.

— Стоп! — послышался чей-то голос. В помещение вошёл коммодор Манкузо. — Упражнение закончено. Прошу офицеров пройти со мной.

Зажёгся свет, и все дружно вздохнули. Помещение представляло собой комнату в большом квадратном здании, ничуть не похожем на подводную лодку, хотя различные комнаты в нём точно повторяли основные центры атомного ракетоносца класса «Огайо». Манкузо прошёл вместе с офицерами центра атаки в зал заседаний и закрыл дверь.

— Вы избрали плохой тактический ход, капитан. — Барт Манкузо не отличался дипломатичностью. — Помощник, что вы посоветовали своему командиру? — Клаггетт повторил свой совет слово в слово. — Капитан, почему вы отвергли совет помощника?

— Сэр, я пришёл к выводу, что наше преимущество в акустике окажется достаточным, чтобы позволить мне удалиться от цели на максимальное расстояние.

— Уолли? — Манкузо повернулся к шкиперу «красной» команды капитану третьего ранга Уолли Чамберсу, который уже получил назначение на должность командира подлодки «Ки Уэст». Вместе с Манкузо он служил на «Далласе», и у него были задатки отличного шкипера атакующей подводной лодки. Он только что сумел доказать это.

— Видите, капитан, ваше поведение было легкопредсказуемым. Более того, продолжая движение по тому же курсу, только изменив глубину, вы создали источник шума для моей буксируемой антенны. Вдобавок при изменении глубины вы продемонстрировали — на короткое, но достаточное время — звуками от потрескивания корпуса, что являетесь, вне всякого сомнения, подводной лодкой. Вам следовало сделать поворот, сохраняя ту же глубину, и замедлить скорость. У меня было всего лишь смутное представление о вас. Стоило вам сбавить ход, и я никогда не опознал бы вас. Поскольку скорость осталась прежней, я заметил, что вы пробили термоклин и поднялись выше его. Поэтому я решил быстро прокрасться под температурным слоем сразу после ухода с ЗС. Я не знал, что вы у меня в руках, капитан, до тех пор пока вы сами не открыли мне этого, однако вы расшифровали себя и позволили мне подойти вплотную. Я продул кормовые цистерны и подвсплыл кормой над слоем, оставаясь корпусом ниже его. Оказалось, что под поверхностью океана хорошая звуковая проводимость, и я заметил вас на расстоянии девяти тысяч ярдов. Я слышал вас, но вы не могли слышать меня. Так что мне оставалось всего лишь продолжить рывок до тех пор, пока я не оказался достаточно близко для опознания с большой степенью вероятности. Так мне и удалось накрыть вас. Целью этого упражнения было продемонстрировать, что происходит после потери акустического превосходства. — Манкузо помолчал, давая присутствующим возможность понять смысл его слов. — Ну хорошо, могут сказать, что игра не была справедливой. Что из этого? Разве в действительности все происходит так справедливо?

— «Акула» — хорошая подлодка, но насколько хорош её гидролокатор?

— Мы исходим из того, что не хуже, чем у наших лодок класса 688.

Вот уж никак нет, подумал Рикс про себя.

— Какие ещё сюрпризы могут быть у русских?

— Хороший вопрос. Ответ на него таков: нам это неизвестно. А если неизвестно, то исходим из того, что они ни в чём нам не уступают.

Не надо преувеличивать, подумал Рикс. А может быть, даже лучше, не прибавил Манкузо.

— Хорошо, — произнёс коммодор, обращаясь к офицерам. — Обсудите свои данные, и проведём заключительный разбор через тридцать минут.

Рикс смотрел, как Манкузо вышел из зала, над чем-то посмеиваясь с Чамберсом. Манкузо — умный и смелый подводник, но он был и остаётся командиром быстроходной атакующей подлодки и не должен занимать пост командира соединения атомных ракетоносцев хотя бы потому, что мыслит не так, как нужно. Вызвал себе на помощь товарища с Атлантического флота, ещё одного командира атакующей подлодки — да, именно так все и произошло, но черт побери, Рикс был уверен, что поступил правильно.

Испытание не было реалистичным. Рикс не сомневался в этом. Разве Росселли не сказал им обоим, что «Мэн» беззвучен, как дыра в воде? Проклятье! Это был его первый шанс продемонстрировать коммодору, на что способен он, Рикс, и ему помешали произвести благоприятное впечатление с помощью искусственного и несправедливого испытания. К тому же его подчинённые тоже допускали ошибки — да, офицеры подводной лодки, которыми так гордился Росселли.

— Мистер Шоу, покажите расчёты слежения и манёвров.

— Вот, сэр. — Младший лейтенант Шоу, выпускник школы подводного плавания в Гротоне, которую закончил меньше двух месяцев назад, стоял в углу, стискивая руками карту и свои записи. Рикс выхватил материалы из его рук и разложил перед собой на рабочем столике.

— Небрежная работа. Вы могли бы провести все это по крайней мере на минуту быстрее.

— Так точно, сэр, — ответил Шоу. Он не представлял себе, каким образом можно осуществить расчёты на минуту быстрее, но таково было мнение командира, а командир всегда прав.

— Это могло бы изменить ситуацию, — продолжил Рикс более спокойным, но все ещё неприязненным тоном.

— Виноват, сэр. — Это было первой настоящей ошибкой младшего лейтенанта Шоу. Рикс выпрямился в полный рост, но ему всё-таки пришлось смотреть в глаза Шоу снизу вверх. Это ничуть не улучшило его настроение.

— Мистер, я не желаю впредь слышать этого слова — «виноват». «Виноват» ставит корабль в опасное положение и мешает выполнить задание. Из-за таких вот «виноват» гибнут люди. Так пытаются оправдаться плохие офицеры — «виноват». Надеюсь, вы понимаете меня, мистер Шоу?

— Так точно, сэр.

— Хорошо. — Это слово прозвучало в устах Рикса как ругательство. — Чтобы это не повторялось.

Остаток получаса офицеры провели обсуждая результаты учения. Затем они вышли из зала и направились в другой, побольше, где ещё раз переживут учение, узнав, что делала и видела «красная» команда. Капитан-лейтенант Клаггетт остановил командира.

— Шкипер, вы слишком суровы с Шоу.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил Рикс удивлённо и раздражённо.

— Он не допустил никаких ошибок. Даже я не смог бы провести манёвры слежения быстрее, ну, может быть, сумел бы сэкономить тридцать секунд, не больше. Я посадил рядом с ним старшину, который занимался расчётами слежения и манёвров в течение пяти лет. Старшина преподавал в школе подводного плавания. Я не сводил с них глаз. Они справились с заданием.

— Другими словами, вся вина падает на меня? — голос Рикса звучал обманчиво мягко.

— Да, сэр, — ответил помощник. Ответил честно, как его всегда учили отвечать.

— Вот как? — Рикс вышел в коридор, не произнося больше ни единого слова.

Заявить, что Петра Хасслер-Бок была несчастна, значило бы намеренно преуменьшить состояние её духа, причём преуменьшить в поистине эпических размерах. В её возрасте, который приближался к сорока годам, она скрывалась от полиции в течение более пятнадцати лет. Петра успешно ускользала от западногерманской полиции до тех пор, пока ситуация не обострилась до такой степени, что продолжать игру в кошки-мышки стало слишком опасно. Тогда она перебралась в Восточную зону — то, что раньше называлось «Восточной зоной» — улыбнулся про себя следователь криминальной полиции. Удивительно, но ей понравилось там. Каждая фотография в толстом уголовном деле изображала привлекательную, улыбающуюся, полную жизни женщину с по-девичьи гладким лицом, окаймлённым прелестными каштановыми прядями. То же самое лицо холодно следило за смертью трех человек, причём смерть одного наступила после нескольких дней пыток, напомнил себе следователь. Это убийство составляло часть важного политического заявления — оно было совершено во время голосования, позволить ли американцам разместить в Германии свои ракеты «Першинг-2» и крылатые ракеты. Фракция Красной армии надеялась с помощью террора убедить немецкий народ выступить против ракет. Это, разумеется, не увенчалось успехом, хотя превратило смерть жертвы во что-то вроде готического романа ужасов.

— Скажи мне, Петра, ты получала наслаждение, когда убивала Вильгельма Манштейна? — спросил следователь.

— Он был свиньёй, — последовал вызывающий ответ. — Жирной, потной, развратной свиньёй.

Да, они сумели захватить его именно благодаря этому, подумал следователь. Похищение организовала Петра — сначала она привлекла его внимание, затем вступила с ним в непродолжительную, но пылкую связь. Разумеется, Манштейн не был самым привлекательным представителем мужской части Германии, но и то, как видела Петра освобождение женщин, заметно отличалось от норм, принятых в западных странах, будучи куда грубее. Самыми жестокими членами банды Баадер-Майнхоф и Фракции Красной армии были женщины. Возможно, это было реакцией на отношение германских мужчин к равноправию женщин — они считали, что удел женщин — это Kinder-Kuche-Kirche, кухня, церковь и дети, — как утверждали некоторые психологи, но женщина, сидящая перед ним, была образцом самого холодного, пугающе расчётливого убийцы. Первые части тела, посланные по почте семье Манштейна, были именно теми, что вызвали у неё наибольшее отвращение. В заявлении патологоанатома говорилось, что после этого Манштейн прожил ещё десять дней, обеспечивая шумное кровавое развлечение для этой все ещё молодой дамы.

— Ну что ж, ты как следует выполнила свою задачу, правда? Думаю, твоя страсть расстроила Гюнтера, верно? В конце концов до похищения ты провела с Манштейном — сколько? пять ночей? Ты получила наслаждение и от этих ночей, mein Schatz[5]? — Следователь увидел, что оскорбление попало в цель. Петра была когда-то привлекательна, но это осталось в прошлом. Её кожа стала жёлтой и безжизненной, под глазами виднелись синие круги, она похудела не меньше чем на восемь килограммов. На её лице появилось вызывающее выражение, которое сейчас исчезло. — Думаю, получила, сдаваясь под его ласками, позволяя ему добиться своего. Твоё наслаждение было достаточно очевидным, потому что он приходил к тебе снова и снова. Ты ведь не просто заманивала его? Невозможно настолько естественно притворяться. Герр Манштейн был проницательным бабником. У него накопилось столько опыта, что он навещал только самых искусных проституток. Скажи мне, Петра, где ты приобрела такой опыт, такое мастерство? Оттачивала его с Гюнтером — или с другими? Все это, разумеется, во имя революционной справедливости или революционного Kameradschaft, nicht wahr[6]? Ты грязная потаскуха, Петра. Даже у проституток есть жалость — но не у тебя.

А что касается твоего драгоценного дела революции, — презрительно усмехнулся следователь, — Doch[7] ты не почувствовала, что весь немецкий Volk[8] отвернулся от вас? — Услышав его слова, женщина шевельнулась в кресле, но не смогла заставить себя на большее… — В чём дело, Петра? Неужели кончились все героические слова? Вы всегда твердили о своём видении свободы и демократии, правда? И теперь ты разочарована, что у нас существует настоящая демократия — и народ ненавидит и презирает таких, как ты! Скажи мне, какие чувства ты испытываешь, зная, что люди отвергают тебя? Полностью отвергают. И ты знаешь, что это правда, Петра, — добавил следователь. — Совсем не шутка, а горькая правда. Ведь вы с Гюнтером следили за людьми на улице из окон своей квартиры, верно? Одна такая демонстрация проходила рядом с вашим домом. О чём ты думала, глядя на неё? Что вы с Гюнтером говорили друг другу? Наверно, утверждали, что это — выходка контрреволюционеров? — Следователь покачал головой и наклонился вперёд, стараясь заглянуть в её пустые, безжизненные глаза, наслаждаясь своей работой ничуть не меньше, чем она наслаждалась своей.

— Как ты объяснишь результаты голосования, Петра? Это были свободные выборы. Ты это знаешь, разумеется. Все, ради чего ты жила, работала и убивала, — все это оказалось напрасно! Жизнь пропала даром! Впрочем, не совсем. По крайней мере ты получила удовольствие от Вильгельма Манштейна. — Следователь откинулся на спинку кресла и закурил тонкую сигару, затянулся, выпустил дым к потолку. — А теперь, Петра? Надеюсь, тебе понравилось это маленькое свидание, mein Schatz. Ты не выйдешь живой из тюрьмы, Петра. Никогда. Никто не пожалеет тебя — даже когда ты будешь сидеть в каталке, парализованная. Никто. Вспомнив твои зверские преступления, все будут уверены, что ты должна провести жизнь в этой тюрьме вместе с остальными животными. Тебе не на что надеяться. Ты умрёшь в этом здании, Петра.

При этих словах Петра Хасслер-Бок подняла голову. Её глаза расширились, словно она захотела что-то ответить, но заставила себя промолчать.

Следователь продолжал говорить, словно беседуя:

— Между прочим, Гюнтеру удалось пока ускользнуть от нас. Мы едва не схватили его в Болгарии — опоздали на тридцать часов. Видишь ли, русские передали нам все документы на тебя и твоих друзей. Мы прочитали все про те месяцы, что вы провели в лагерях подготовки. Как бы то ни было, Гюнтер пока ещё на свободе. По нашему мнению, он в Ливане, прячется с вашими друзьями по крысиной стае. Скоро мы возьмёмся за них, — сообщил следователь. — Американцы, русские, израильтяне — все сотрудничают с нами, слышала? Это — часть договора. Ну разве не великолепно? Думаю, там мы и накроем Гюнтера… если повезёт, он попытается защищаться или выкинет ещё что-нибудь глупое, мы привезём показать тебе фотографию его тела… Ах да, я чуть не забыл показать тебе кино! Вот здесь у меня приготовлено для тебя кое-что, — объявил следователь. Он вставил видеокассету в плейер и включил телевизор. Прошло несколько секунд, и на экране появилось изображение, явно снятое ручной камерой любителем. Это были две девочки, одетые в одинаковые розовые платья с широкими юбочками. Они сидели рядышком на самом обычном ковре в типичной немецкой квартире — всё было in Ordnung[9], даже аккуратная стопка журналов на столике. Затем началось действие.

— Эрика, Урсула, идите сюда! — позвал женский голос, и две крошечные девочки встали, опираясь о кофейный столик, и неуверенной походкой пошли навстречу женщине. Камера запечатлела их ковыляющие шаги до тех пор, пока они не попали в объятия женщины.

— Mutti, Mutti![10] — лепетали они. Следователь выключил телевизор.

— Они уже ходят и разговаривают. Ist das nicht wunderbar?[11] Новая мама так их любит, Петра. Мне пришло в голову, что тебе будет интересно посмотреть на них. Ну на сегодня хватит. — Следователь нажал спрятанную под столом кнопку, в комнату вошёл охранник и отвёл закованную пленницу в камеру.

Одиночка выглядела голой — каморка из кирпича, окрашенного белым. В ней не было окна, а дверь представляла собой стальную пластину с глазком для наблюдения и люком, чтобы просовывать поднос с едой. Петра не знала о телевизионной камере, которая выглядела на первый взгляд обычным кирпичом, а на самом деле была узкой пластмассовой панелью, прозрачной для обычного света и инфракрасных лучей. Петра Хасслер-Бок держала себя в руках по пути к камере до тех пор, пока стальная дверь не захлопнулась за её спиной.

И тут самообладание оставило её.

Ввалившиеся глаза Петры уставились в пол — тоже выкрашенный белым, — в них был невыразимый ужас, и слезы не приходили. Она задумалась о кошмаре, в который превратилась её жизнь. Неужели все это правда? Нет, такого не может быть! — твердила какая-то часть её сознания с уверенностью, граничащей с безумием. Все, во что она верила, ради чего работала, — пропало! Гюнтер, дочери-близнецы, революция, даже её жизнь — все пропало.

Следователи из Bundeskriminalamt[12] допрашивали теперь её, лишь чтобы позабавиться. В этом она отдавала себе отчёт. Они даже не пытались получить от неё какую-нибудь информацию, и причина этого была очевидна. Петра не могла сообщить им ничего ценного. Они показывали ей копии досье, полученных из архивов Штази — восточногерманского комитета безопасности. Почти все, имевшееся у её бывших социалистических братьев, что касалось её деятельности и жизни, — намного больше, чем она ожидала, — оказалось в руках западногерманской полиции и органов безопасности. Имена, адреса, номера телефонов, другая информация более чем за двадцать лет, подробности, о которых она сама давно забыла, сведения о Гюнтере, даже ей неизвестные, — все у криминальной полиции ФРГ.

Всё кончено. Конец. Жизнь потеряла смысл.

Петра почувствовала, что её тошнит. Полились слезы. Даже Эрика и Урсула, её близнецы, частица её собственного тела, физическое доказательство веры в будущее, её любви к Гюнтеру — теперь делают свои первые шаги в чьей-то чужой квартире, называют мамой чужую женщину, жену капитана полиции — следователи сообщили ей об этом. Петра плакала с полчаса молча, не издавая ни единого звука — в этой камере, проклятом белом ящике, отнявшем у неё сон, неминуемо скрывался микрофон.

Все пропало.

Жить — здесь? Первый и единственный раз, когда её вывели на прогулку, охранникам понадобилось применить силу, чтобы вырвать её из рук двух заключённых, которые набросились на неё. Она всё ещё помнила их крики, их проклятья, когда охранники вели её в госпиталь для оказания помощи, — шлюха, убийца, зверь… Жить запертой в этой клетке — сорок лет, даже больше — одной, совсем одной, под угрозой сумасшествия, ожидая, когда тело ослабеет и начнётся распад. Для неё приговор к пожизненному тюремному заключению означал именно это — жизнь в тюрьме, до самой смерти. В этом Петра не сомневалась. Она не может рассчитывать на снисхождение. Следователь объяснил это ясно и доходчиво. Никакого снисхождения. Никаких друзей. Потерянная и забытая всеми… за исключением тех, кто ненавидит.

Петра приняла решение спокойно и расчётливо. Как это умеют делать заключённые во всём мире, ей удалось спрятать кусочек острого металла. Это был обломок бритвенного лезвия из станка, который ей давали для бритья ног раз в месяц. Она достала его из укромного места, затем сняла простыню — тоже белую — с матраса. Матрас как матрас, толщиной сантиметров десять, покрытый грубой полосатой тканью. Края матраса окаймлял продёрнутый в ткань шнур. Осколком лезвия Петра стала отделять этот шнур от матраса. Ей потребовалось три часа и немало крови — осколок был крохотным и постоянно резал пальцы. Наконец у неё в руках оказалось больше двух метров «верёвки». На одном её конце Петра завязала скользящую петлю, а другой закрепила у основания лампочки над дверью. Чтобы дотянуться до лампочки, ей потребовался стул, но становиться на стул нужно было в любом случае. Лишь с третьей попытки удалось закрепить узел. Петра не хотела, чтобы верёвка болталась слишком свободно.

Закончив с верёвкой, она продолжила работу методично и не спеша. Петра Хасслер-Бок сняла платье и бюстгальтер. Затем встала коленями на стул, спиной к двери, выбрав получше позицию, надела на шею петлю и туго затянула. Потом крепко привязала ноги к бёдрам бюстгальтером. Ей не хотелось проявить нерешительность. Она надеялась, что мужество и преданность революционному долгу не покинут её. Не останавливаясь, чтобы помолиться или посетовать на жизнь, Петра руками оттолкнула стул. Её тело опустилось сантиметров на пять, затем верёвка натянулась. И тут тело взбунтовалось. Жажда жизни оказалась сильнее воли. Согнутые в коленях ноги, притянутые сзади к бёдрам, попытались освободиться, однако судорожные движения всего лишь оттолкнули её от двери, и петля стала душить невыносимо.

Боль оказалась неожиданно сильной для Петры. Прежде чем соскользнуть к уху, петля сломала ей гортань. Глаза широко открылись, глядя на белые кирпичи дальней стены. Её охватила паника. У всякой идеологии есть предел… Ей не хочется умирать, не хочется умирать, не хочется…

Пальцы вскинулись к горлу. Это было роковой ошибкой. Она попыталась просунуть их под верёвку, но верёвка оказалась настолько тонкой, так углубилась в мягкие ткани шеи, что ничего не вышло. И всё-таки она не сдавалась, зная, что в её распоряжении остались считанные секунды, прежде чем петля остановит поступление крови в мозг… Все начало удаляться, подёрнулось туманом, зрение ослабело. Петра уже не видела ровных линий между кирпичами, уложенными с немецкой аккуратностью на дальней стене. Но руки продолжали бороться, разрывая кровеносные сосуды на шее. Петля стала от крови лишь более скользкой, затянулась ещё туже, нарушила циркуляцию в сонной артерии. Рот Петры открылся, она пыталась закричать — нет, ей не хочется умирать, ей нужна помощь. Неужели никто не слышит её? Никто не придёт? Слишком поздно, осталось две секунды, может быть, только одна, ещё меньше, подсказало ей угасающее сознание. Вот если ей удастся ослабить узлы на бюстгальтере, она сможет встать и…

Следователь наблюдал на экране телевизора, как её пальцы неуверенно принялись искать узел, затем опустились, вздрогнули, затихли. Ей это почти удалось, подумал он. Почти удалось спасти себя. Какая жалость! Она была прелестной женщиной, но сама выбрала путь смерти и пыток, сама решила умереть, и если в конце концов передумала — но все они передумывают перед смертью, не хотят умирать, правда? Ну, может быть, не все — это было всего лишь доказательством того, что самые жестокие оказываются трусами, nicht wahr[13]?

— Телевизор вышел из строя, — сказал он, обращаясь к начальнику охраны. — Закажите новый, чтобы не сводить глаз с заключённой Хасслер-Бок.

— На это потребуется не меньше часа, — ответил охранник.

— За час ничего не случится. — Следователь извлёк кассету из того же видеомагнитофона, которым воспользовался для демонстрации трогательной семейной сцены. Вместе с первой кассетой в его кейс легла вторая. Заперев кейс, следователь встал. На его лице не было улыбки, всего лишь удовлетворение от хорошо исполненного долга. Разве он виноват в том, что бундестаг и бундесрат не могут принять простой и эффективный закон о смертной казни? Причиной того являются, разумеется, нацисты, воспоминание о проклятых варварах. Но даже такие варвары, как нацисты, не были полными идиотами. В конце концов после войны никому не пришло в голову сносить автобаны лишь потому, что их построили в то время, правда? Нет, конечно. А вот только из-за того, что нацисты убивали людей, — но ведь среди жертв были обыкновенные преступники, убийцы, которых приговорило бы к смерти любое правительство того времени. Уж если кто-то заслуживал смертной казни, так это Петра Хасслер-Бок. Смерти после пыток, через повешение. Такая смерть была бы, по мнению следователя, только справедливой. Он занимался расследованием похищения Вильгельма Манштейна с самого начала. Он открыл посылку с половыми органами похищенного мужчины, когда она прибыла по почте. Он следил за действиями патологоанатомов при вскрытии трупа и присутствовал на похоронах. И он навсегда запомнил бессонные ночи, когда ему никак не удавалось выбросить из головы ужасное зрелище. Может быть, теперь он будет спать спокойнее. Справедливость не торопилась, но, наконец, она восторжествовала. Оставалось надеяться, что две прелестные девчушки вырастут обычными гражданами и никто не спросит, кем была их родная мать.

Следователь вышел из тюрьмы и направился к своему автомобилю. Ему не хотелось оказаться где-то поблизости, когда обнаружат мёртвое тело. Расследование закончено.

— Привет, дружище.

— Здравствуй, Марвин. Я слышал, ты здорово стреляешь, — сказал Госн своему другу.

— Ничего особенного, приятель. Я вырос с винтовкой в руках. Там, откуда я приехал, с её помощью добывают себе пищу.

— Но ты стреляешь более метко, чем наш лучший инструктор, — заметил инженер.

— Ваши цели на стрельбище куда больше зайца и неподвижны к тому же. А мне приходилось стрелять в бегущих зайцев из своей малокалиберки. Когда нужно добывать пищу стрельбой, учишься быстро. Как дела с бомбой? — спросил Марвин Расселл.

— Пришлось потрудиться — и все напрасно, — ответил Госн.

— Может, тебе удастся из всех электронных приборов собрать хотя бы радиоприёмник, — предположил американец.

— Да, попытаюсь собрать что-нибудь полезное.

Глава 10

Последнее сопротивление

Лететь на запад всегда проще, чем на восток. Человеческий организм легче приспосабливается к продолжительному дню, чем к более короткому, а сочетание хорошей пищи и доброго вина ещё более облегчает это. На борту президентского самолёта «ВВС-1» было довольно большое помещение для конференций, которое использовалось по самому разному назначению. В данном случае там шёл ужин с высшими чиновниками администрации Фаулера и избранными представителями средств массовой информации. Как всегда, пища была великолепной. Самолёт «ВВС-1» является, вероятно, единственным самолётом в мире, на котором подают не только заранее приготовленную пищу. Стюарды президентского «ВВС-1» ежедневно закупают свежие продукты, из которых готовят пищу на борту самолёта, мчащегося со скоростью шестьсот узлов на высоте восьми миль. Известно, что не один повар, оставив службу в военно-воздушных силах, стал шеф-поваром в престижном клубе или роскошном ресторане. Служба на кухне президентского самолёта является отличной рекомендацией.

К столу подавали вино, прихваченное в Нью-Йорке, восхитительный розовый шабли, нравящийся президенту, — если только он не пил пиво. В кладовой «ВВС-1» хранилось три ящика такого вина. Два сержанта в белых куртках стюардов постоянно наполняли бокалы сидящих за столом. Подавали одно блюдо за другим. Обстановка была дружеской, разговор вёлся лишь для сведения гостей, и ни одно слово не появится в печати. Гости знали это — равно как и то, что нарушивший это правило никогда больше не получит приглашения.

— Как вы считаете, господин президент, — спросил журналист из «Нью-Йорк таймс», — сколько времени понадобится для осуществления всего этого?

— Приготовления ведутся уже сейчас, пока мы разговариваем. Представители швейцарской армии находятся в Иерусалиме, изучают обстановку. Министр обороны Банкер встречается с израильским правительством и ведёт переговоры об ускорении прибытия американских войск в регион. По нашему мнению, результаты будут заметны до истечения двух недель.

— А что вы думаете о семьях, которым придётся оставить свои дома? — задал вопрос репортёр из «Чикаго трибюн».

— Им действительно придётся перенести немало хлопот, однако с нашей помощью новые дома будут выстроены очень быстро. Израильтяне запросили у нас и получили кредиты на закупку сборных домов в Америке. Кроме того, они строят — за наш счёт — свой собственный завод. Будут переселены десятки тысяч людей. Иногда этот процесс будет болезненным, но мы принимаем все меры для его облегчения.

— В то же самое время, — вмешалась Лиз Эллиот, — не забудьте, что качество жизни — это не только крыша над головой. У мира есть цена, но помимо этого мир приносит свои плоды. Впервые в жизни эти люди почувствуют настоящую безопасность.

— Извините меня, господин президент. — Репортёр из «Трибюн» поднял бокал. — Мой вопрос не следует рассматривать как критику. Думаю, мы все придерживаемся мнения, что этот договор представляет собой дар небес. — Присутствующие кивнули в знак согласия. — Тем не менее способ осуществления его условий весьма важен, и наши читатели проявляют к этому явно повышенный интерес.

— Самым сложным этапом договора станет переселение, — спокойно ответил Фаулер. — Мы приветствуем решение израильского правительства, согласившегося на это, и приложим все силы, чтобы сделать процесс переселения семей как можно менее болезненным.

— Какие американские подразделения будут посланы для защиты Израиля? — спросил какой-то репортёр.

— Вы задали хороший вопрос, — сказал Фаулер. Действительно, вопрос был интересным. Предыдущие журналисты упустили из виду самое значительное потенциальное препятствие на пути осуществления договора — согласится ли израильский кнессет ратифицировать его? — Вы, по-видимому, уже слышали, что мы создаём новую воинскую часть, вернее воссоздаём, — это Десятый кавалерийский полк армии США. Он формируется в Форт-Стюарте, штат Джорджия, и по моему указанию корабли флота национального резерва мобилизуются для того, чтобы перебросить полк в Израиль как можно быстрее. Десятый кавалерийский полк — знаменитая воинская часть, покрывшая себя неувядаемой славой. Это был один из «чёрных» полков, которому практически не было уделено внимания в вестернах, посвящённых завоеванию Запада. Нам очень повезло, — на самом деле ничего случайного или хотя бы элемента везения в этом не было, — что первым его командиром будет заслуженный офицер афро-американского происхождения, выпускник Уэст-Пойнта полковник Марион Диггс. Этот полк составит ядро сухопутных войск. Воздушным компонентом станет полное авиакрыло истребителей-бомбардировщиков F-16, а также подразделение самолётов раннего оповещения АВАКС и обычный обслуживающий персонал. Наконец израильтяне дали нам разрешение пользоваться портом Хайфа, и у нас почти всегда в восточной части Средиземного моря будет находиться авианосная группа кораблей с подразделением экспедиционного корпуса морских пехотинцев на борту для оказания помощи в случае необходимости. Мысль о воссоздании Десятого кавалерийского полка пришла в голову Деннису Банкеру — откровенно говоря, мне бы хотелось, чтобы такая счастливая мысль пришла в голову мне. Что касается остального — ну что ж, попытаемся как-то финансировать это из ассигнований, выделенных на оборону.

— Вы действительно считаете это необходимым, господин президент? Я хочу сказать, ведётся много споров о бюджете страны, особенно в вопросах оборонных ассигнований, и разве так уж важно…

— Разумеется, важно. — Советник по национальной безопасности резко поставила на место репортёра, который осмелился вмешаться в сферы, непонятные для его крохотного умишка. По выражению лица Эллиот было видно, что она думает о репортёре. — У Израиля серьёзные и вполне реальные опасения за свою безопасность. Наше обязательство гарантировать безопасность Израиля является sine qua non[14] этого соглашения.

— Боже мой, Марти, — прошептал ещё один репортёр.

— Мы компенсируем эти дополнительные расходы в других сферах, — заметил президент. — Я знаю, что возвращаюсь к очередному кругу идеологических споров о том, как мы платим за правительство, однако мне кажется, что здесь мы наглядно продемонстрировали, насколько оправданными являются правительственные расходы. Даже если придётся чуть повысить налоги ради сохранения всеобщего мира, американский народ поймёт нас и поддержит, — сухо закончил Фаулер.

Все репортёры взяли слова президента на заметку. Значит, он собирается ещё увеличить налоги. Уже были дивиденды за мир — дивиденд-I и дивиденд-II. Это будет первый налог для мира, подумала одна журналистка с лукавой улыбкой. Такое предложение президента конгресс легко примет вместе с остальными законодательными актами. Но улыбка на лице журналистки имела и другую причину. Она заметила выражение глаз президента, когда он смотрел на своего советника по национальной безопасности. Ей уже приходили в голову такие мысли. Она дважды пыталась позвонить домой Лиз Эллиот по её прямому телефону, который не значился в телефонном справочнике, однако всякий раз натыкалась на автоответчик. Может быть, ей стоило проявить большую настойчивость — организовать слежку за домом Эллиот на Калорама-Роуд и выяснить, насколько часто Эллиот ночует дома и когда отсутствует по ночам. Но ведь это не было её делом, правда? Не было. Президент — одинокий мужчина, вдовец, и его личная жизнь не должна служить предметом внимания общественности, пока он благоразумно избегает выносить её из своего дома и пока она не мешает ему исполнять свои служебные обязанности. Журналистка пришла к выводу, что это заметила лишь она одна. Ну и что, подумала она, если президент и его советник по национальной безопасности так близки, это, может, и к лучшему. Посмотрите, как удачно завершилось подписание Ватиканского договора…

Бригадный генерал Авраам Бен-Иаков читал текст договора в уединении своего кабинета. Он не принадлежал к числу тех, кому трудно формулировать собственные мысли. Он знал, что это прекрасное достоинство в некотором роде стало результатом его паранойи. Всю свою взрослую жизнь — а она началась у него с шестнадцати лет, когда он впервые взял в руки оружие для защиты своей страны, — Ави воспринимал мир поразительно просто: в нём существовали израильтяне, а потом — все остальные. Большинство из остальных являлись врагами или потенциальными врагами. Очень редко среди этих остальных попадались коллеги или даже друзья, хотя дружба для Израиля была в основном односторонней. Ави провёл пять операций в Америке — против американцев. Слово «против» имело, разумеется, относительный смысл. Он никогда не собирался причинять вред Америке, просто ему хотелось узнать кое-что, известное американскому правительству, или получить что-то, имеющееся у американского правительства, в чём нуждался Израиль. Полученная информация никогда не будет использована во вред Америке, конечно, так же, как и военное снаряжение не будет применено против неё. Однако американцы, что вполне понятно, не любили, когда у них отбирали их секреты. Это ничуть не беспокоило генерала Бен-Иакова. Целью его жизни была защита государства Израиль, а не хорошие манеры. Американцы это понимали. Время от времени они делились информацией с Моссадом. Это делалось обычно по неофициальным каналам. А в отдельных случаях Моссад снабжал информацией американцев. Всё происходило цивилизованным образом — больше того, существующие отношения походили на контакты между двумя соперничающими фирмами, делившими между собой как соперников, так и рынки сбыта, — иногда даже сотрудничали, но никогда до конца не доверяли друг другу.

Теперь этим отношениям предстоит измениться. Придётся измениться. Теперь Америка посылала свои собственные войска для защиты Израиля. Это делало Америку отчасти ответственной за безопасность Израиля — но одновременно возлагало на Израиль ответственность за безопасность американцев (почему-то этого ещё не осознали американские средства массовой информации). А это входило в сферу деятельности Моссада. Отныне придётся делиться разведывательной информацией в гораздо большем объёме. Ави это не нравилось. Несмотря на эйфорию момента, Америка не была страной, которой хотелось бы доверять секреты, особенно те, на получение которых пришлось потратить силы, а иногда и кровь его офицеров. Скоро американцы пришлют сюда видного представителя своих спецслужб для отработки деталей сотрудничества в сфере разведки. Они пошлют, разумеется, Райана. Ави принялся делать пометки. Ему нужно было получить побольше сведений о Райане для того, чтобы заключённая сделка была как можно более благоприятной для Израиля.

Райан… неужели это правда, что именно он дал толчок всему процессу? Это было важным вопросом, подумал Бен-Иаков. Американское правительство отрицает такое, но ведь Райан не пользуется любовью ни президента Фаулера, ни этой суки Элизабет Эллиот, его советника по национальной безопасности. Информация, которой располагал о ней генерал Бен-Иаков, была совершенно однозначной. Являясь профессором политологии в Беннингтоне, Эллиот приглашала представителей ООП читать лекции о положении на Ближнем Востоке — ради, по её словам, справедливого и сбалансированного освещения событий! Разумеется, могло быть и хуже. Эллиот не была Ванессой Редгрейв, танцевавшей с автоматом АК-47 над головой, напомнил себе Ави, однако её объективность простиралась настолько далеко, что она была готова вежливо выслушивать представителей организации, напавшей на израильских детей в Маалоте, перебившей, израильских атлетов в Мюнхене. Подобно большинству членов американского правительства, она утратила представление о принципах. Но Райан не относился к числу таких людей…

Итак, договор был делом его рук. Источники генерала Бен-Иакова оказались правы. Фаулер и Эллиот не смогли бы придумать что-то подобное. Им никогда не пришло бы в голову использовать религию в качестве ключа для решения проблемы.

Договор. Он наклонился над столом, делая заметки. Как только правительство Израиля допустило, чтобы его убедили принять это предложение?

Мы преодолеем…

Как просто, правда? Панические телефонные звонки, телеграммы от американских друзей Израиля, они начали покидать корабль, словно…

Но разве могло произойти что-то другое? — спросил себя Ави. Как бы то ни было, Ватиканский договор подписан и с ним всё ясно. Наверно, ясно, поправил он себя. Уже начались волнения среди израильского населения, и следующие несколько дней будут очень напряжёнными. И причины этого были очевидны.

Израиль начал эвакуировать поселенцев с Западного берега реки Иордан. Воинские подразделения там останутся, точно так же, как американские части все ещё находятся в Германии и Японии, но Западный берег превратится в палестинское государство, демилитаризованное государство с границами, гарантированными ООН, — эта гарантия, подумал Бен-Иаков, не иначе представляет собой роскошный лист пергамента в рамке. Подлинная гарантия будет предоставлена Америкой и Израилем. Саудовская Аравия и государства, расположенные вдоль Персидского залива, принимают на себя расходы по экономическому восстановлению Палестины. Будет также гарантирован свободный доступ в Иерусалим — именно там будут размещены основные силы Израиля, в больших и надёжных базовых лагерях с правом патрулирования по собственному желанию. Сам Иерусалим станет суверенным владением Ватикана. Выбранный мэр города — интересно, сохранит ли этот пост израильтянин, сейчас его занимающий… Почему бы и нет? — задал себе вопрос Ави, ведь он совершенно беспристрастный человек, будет руководить гражданской администрацией, а вот международные и духовные проблемы окажутся в руках трех клерикалов, действующих под властью Ватикана. Безопасность в Иерусалиме обеспечивается моторизованным швейцарским полком. Ави мог бы фыркнуть при этих словах, однако Израиль создал свою армию по образцу швейцарской, и швейцарцы будут работать вместе с полком американской армии. По слухам, Десятый кавалерийский полк является отборной воинской частью. На бумаге всё выглядело отлично.

На бумаге все обычно выглядит превосходно.

На улицах Израиля, однако, уже начались неистовые демонстрации. Предстояло переселить тысячи граждан Израиля, Уже пострадали — от рук израильтян — двое полицейских и один солдат. Арабы старались не показываться на глаза. Специальная комиссия, организованная саудовцами, попытается установить, какой арабской семье принадлежал тот или иной участок земли — эту ситуацию Израиль запутал до предела, захватив землю, которая могла принадлежать арабам, а могла и не принадлежать; кроме того… впрочем, это не затрагивало сферу интересов Ави, благодарение Богу. Он всё же Авраам, а не Соломон.

Так выйдет ли что-нибудь из этого? — подумал он.

Нет, из этого ничего не выйдет, попытался убедить себя Куати. Известие о подписании договора вызвало у него тяжёлый десятичасовой приступ рвоты, а теперь, когда он прочитал текст договора, ему казалось, что он на пороге смерти.

Значит, мир? При продолжающемся существовании Израиля? Что же тогда стало результатом его жертв, его усилий, жизней сотен, тысяч борцов за свободу, погибших от пушек и бомб израильтян? За что они отдали свои жизни? Ради чего принёс в жертву свою жизнь сам Куати? Теперь ничего не остаётся, как умереть, подумал он. Ведь отказывал же себе во всём. Мог бы жить жизнью обычного человека, с женой и сыновьями, хорошей работой, мог бы стать врачом, или инженером, или банкиром. Он знал, что обладает незаурядным умом и мог бы добиться успеха в любой сфере человеческой деятельности, которую выбрал бы, сочтя её достойной приложения своих сил, — но нет, он выбрал для себя самый трудный путь. Целью его жизни стало создать новую нацию, найти дом для своего народа, возвратить ему человеческое достоинство, которого он заслуживал. Ему хотелось вести свой народ и одержать победу над захватчиками.

Чтобы его помнили.

Целью жизни для него стало именно это. Видеть несправедливость может каждый, но исправить положение способен лишь тот, кто войдёт в историю, изменит её течение, может быть, не в качестве главного героя, а просто человека, освободившего маленькую нацию…

Нет, это не правда, признался Куати. Для достижения такой задачи нужно бросить вызов великим державам, американцам и европейцам, которые навязали свои предрассудки его древней родине, а сделавшие такое не останутся в памяти как маленькие людишки. Если бы ему удалось добиться своей цели, его запомнили бы как равного среди великих людей, поскольку великие свершения принадлежат великим людям, а великие люди навсегда входят в историю. Но чьи свершения запомнит теперь история? Кто что отвоевал — или кого победил?

Нет, это невозможно, повторял себе командир. И всё-таки его желудок утверждал обратное, когда он читал текст договора с его сухим официальным языком. Неужели палестинский народ, его благородный храбрый народ, поддастся на эту приманку, соблазнится этой подлой ложью?

Куати встал и пошёл в туалет. Его снова тошнило. Это, мелькнула мысль, когда он склонился над унитазом, и есть ответ на вопрос. Через некоторое время Куати выпил стакан воды, чтобы смыть отвратительное ощущение рвоты во рту, но оставалось другое ощущение, которое смыть было невозможно.

На другой стороне улицы, в другом доме, принадлежавшем организации, Понтёр Бок слушал передачу станции «Немецкая волна». Несмотря на свои политические взгляды, где бы он ни находился, Бок всегда думал о себе как о немце. Да, конечно, немецкий социалист-революционер, но всё-таки немец. Радио сообщило, что у него дома — в его настоящем доме — было тепло, ясное безоблачное небо, прекрасный день, когда так приятно прогуливаться вдоль Рейна, держа Петру за руку и…

Слова, донёсшиеся из радиоприёмника, ледяными пальцами сжали его сердце.

«Убийца Петра Хасслер-Бок, приговорённая к пожизненному заключению, была обнаружена сегодня у себя в камере повешенной. Судя по всему, это явное самоубийство. Жена скрывшегося террориста Гюнтера Бока, Петра Хасслер-Бок, была осуждена к пожизненному заключению за зверское убийство Вильгельма Манштейна. Ей было тридцать восемь лет.

Возрождение футбольного клуба Дрездена поразило многих болельщиков. Во главе со звездой немецкого футбола Вилли Шеером…»

В темноте комнаты глаза Гюнтера расширились. Не в силах даже смотреть на освещённый индикатор радиоприёмника, он повернул голову к открытому окну и устремил взгляд к вечерним звёздам.

Петра мертва?

Он знал, что это правда, и не пытался убедить себя в обратном. Это было вполне возможно… более того, неизбежно. Явное самоубийство! Ну конечно, именно так совершили самоубийство все члены группы Баадер-Майнхоф, особенно один, который застрелился… тремя выстрелами в голову. В то время среди западногерманских полицейских ходила шутка о том, как самоубийца сжал пистолет смертельной хваткой.

Бок знал, что его жену убили. Его жена, его прелестная Петра мертва. Его лучший друг, самый верный товарищ, его возлюбленная. Мертва. Гюнтер понимал, что это сообщение не должно было так потрясти его. Разве можно было ожидать иного? Им пришлось убить её. Она была связующим звеном с прошлым и потенциально опасным связующим звеном с социалистическим будущим Германии.

Убив Петру, они только упрочили политическую стабильность новой Германии, четвёртого рейха.

— Петра, — прошептал он. Она была больше чем политическим деятелем, больше чем революционером. Он помнил каждый контур её лица, каждый изгиб её юного тела. Он помнил, как ждал рождения детей и какой улыбкой приветствовала его Петра после того, как родила Эрику и Урсулу. Они тоже исчезли, пропали из его жизни, словно тоже умерли.

В такой момент нельзя оставаться одному. Бок оделся и пересёк комнату. Он обрадовался, увидев, что Куати все ещё не спит, хотя выглядел он ужасно.

— Что случилось, мой друг? — спросил командир.

— Петра мертва.

На измученном лице Куати отразилась искренняя боль.

— Как это произошло?

— В сообщении говорится, что её обнаружили повешенной в камере. — С запоздалым ужасом Бок понял, что его Петру обнаружили с петлёй на тонкой хрупкой шее. Картина была слишком ужасной. Ему приходилось видеть подобную смерть. Он с Петрой привёл в исполнение приговор одному классовому врагу и видел, что его лицо сначала побледнело, затем побагровело и… Образ был невыносим. Бок не мог позволить себе видеть Петру такой.

Куати печально склонил голову.

— Да будет милостив Аллах к нашему любимому товарищу.

Усилием воли Бок подавил раздражение. Ни он, ни сама Петра никогда не верили в Бога, но Куати своей молитвой хотел для неё лучшего. Хотя для Бока это было не более чем сотрясением воздуха, слова Куати являлись выражением сострадания и доброжелательности — и дружбы. А сейчас Бок нуждался в этом больше всего.

— Сегодня плохой день для нашего дела, Исмаил.

— Хуже, чем ты думаешь, этот проклятый договор…

— Я знаю, — сказал Бок. — Да, я знаю.

— Как твоё мнение? — Куати всегда мог положиться на честность и объективность Гюнтера, который относился ко всему с беспристрастием.

Немец взял сигарету и прикурил от настольной зажигалки. Он не сел, а принялся расхаживать по комнате. Ему нужно было двигаться, чтобы убедить себя, что он ещё жив. Одновременно он заставил свой ум рассмотреть проблему с полной объективностью.

— Следует подходить к этому всего лишь как к части более крупного плана. Когда русские предали мировой социализм, они дали этим толчок ряду событий, направленных на укрепление власти капиталистических классов над основной частью мира. Мне сначала казалось, что Советы всего лишь задумали этот манёвр в качестве хитроумного стратегического хода, надеясь получить экономическую помощь со стороны Запада, — следует иметь в виду, Исмаил, что русские — отсталый народ. У них даже коммунизм не действовал. Разумеется, коммунизм изобрёл немец, — прибавил Бок не без иронии (он дипломатично умолчал, что Маркс был евреем), подумал и стал дальше излагать свою точку зрения бесстрастным голосом аналитика. Он был благодарен за возможность забыть о своих переживаниях и говорить подобно революционеру прошлого. — Но я ошибался. Это не было тактикой. Их шаг оказался предательством, полным и безоговорочным. Прогрессивные элементы внутри Советского Союза были обмануты ещё больше, чем в ГДР. Сближение русских с Америкой оказалось подлинным. Они меняли идеологическую чистоту, верность идеалам на временное процветание, это правда, но отнюдь не собирались возвращаться на путь социалистического развития.

Америка со своей стороны запросила с них немалую плату за оказанную помощь. Она заставила Советы отказать Ираку в поддержке, сократить помощь, оказываемую вам и вашим арабским братьям и, наконец, принять американский план — раз и навсегда обеспечить безопасность Израиля. Совершенно очевидно, что израильское лобби в Америке готовилось к этому манёвру заблаговременно. Согласие русских усложняет ситуацию. Теперь против нас выступает не только Америка. Нам угрожает заговор глобального масштаба. У нас больше нет друзей, Исмаил. Мы должны полагаться только на себя.

— Выходит, ты считаешь, что мы потерпели поражение?

— Нет! — Глаза Бока сверкнули. — Сейчас мы не должны останавливаться — они и так находятся в выгодном положении, мой друг. Если им удастся добиться большего преимущества, они воспользуются современной обстановкой в мире и выловят всех нас. Наши отношения с русскими очень плохие, но станут ещё хуже. В будущем русские начнут сотрудничать с американцами и сионистами.

— Кто мог бы подумать, что американцы и русские…

— Никто. Никто, за исключением тех, кто осуществил этот план, правящие круги Америки и продажные собаки — Нармонов и его лакеи. Они оказались исключительно хитрыми, мой друг. Нам следовало предугадать надвигающиеся события, но мы не сумели. Ты не заметил этого здесь. Я не заметил опасности в Европе. Мы несём ответственность за недостаток бдительности.

Куати пытался убедить себя, что ему нужно услышать только правду, однако его желудок утверждал что-то совершенно другое.

— Как, по-твоему, можно изменить положение? — спросил командир.

— Перед нами союз двух невероятных друзей и их сообщников. Необходимо его разрушить. История показывает, что после распада союза бывшие союзники становятся врагами и испытывают такую подозрительность друг к другу, которая намного превосходит их обоюдное недоверие до заключения союза. Как этого добиться? — Бок пожал плечами. — Не знаю. Понадобится время… Возможности все ещё существуют. Должны существовать, — поправился он. — Потенциал для разногласий очень велик. Многие по-прежнему думают вроде нас с тобой как в мире, так и в Германии.

— Но ты считаешь, что раздоры должны начаться между Америкой и Россией? — спросил Куати, как всегда захваченный рассуждениями своего друга.

— Там они должны завершиться. Было бы неплохо начать их там, разумеется, но это маловероятно.

— Может быть, это не так маловероятно, как ты считаешь, Гюнтер, — пробормотал про себя Куати, даже не заметив, что произнёс эти слова вслух.

— Я не расслышал.

— Так, пустяки. Обсудим это попозже. Я устал, мой друг.

— Извини, что побеспокоил тебя, Исмаил.

— Мы отомстим за Петру, мой друг. Они заплатят за свои преступления! — пообещал ему Куати.

— Спасибо.

Бок вышел на улицу. Ещё через две минуты он поднялся к себе в комнату. Радио все ещё оставалось включённым. Передавали народную музыку. К нему вернулась память о происшедшем. Бок, однако, не смог заставить себя плакать. Вместо слез его охватила ярость. Смерть Петры была ужасной личной трагедией, но он чувствовал, что предан весь его мир, все его идеалы. Смерть жены являлась ещё одним симптомом более глубокого и опасного заболевания. Если он сумеет, то отомстит за убийство Петры всему миру. Во имя революционной справедливости, разумеется.

Куати не мог уснуть. Его удивило, что он испытывает чувство вины. В голове роились воспоминания о Петре Хасслер и её таком гибком, податливом теле — в то время она ещё не была женой Гюнтера, — и он пытался представить её мёртвой, в петле… Как она погибла? По сообщению радио, покончила с собой. Куати верил этому. Они все такие хрупкие, эти европейцы. Умные, но хрупкие. Им подвластна страсть борьбы, но они не умеют терпеть. Их главным преимуществом является широта кругозора, основанная на более космополитическом окружении и высокой образованности. Тогда как Куати и его люди склонны обращать чрезмерное внимание на свои ближайшие цели, их европейские коллеги в состоянии видеть далеко идущие задачи. Момент неожиданной проницательности застал Куати врасплох. Он и его соратники всегда рассматривали европейцев как товарищей, но не как равных, считая их дилетантами в деле революции. Это оказалось ошибкой. Европейцам приходилось решать более трудные задачи в революционной борьбе, потому что им недоставало моря людского недовольства, из которого Куати и его товарищи черпали своих рекрутов. То, что им не всегда удавалось достигать поставленных целей, объяснялось объективными обстоятельствами, а не низким интеллектом или недостаточной преданностью делу революции.

Бок может стать блестящим руководителем операции, потому что отчётливо видит цели и препятствия, мешающие их достижению.

Так что же теперь? — спросил себя Куати. Это был вопрос, однако, чтобы дать ответ на него, потребуется время для обдумывания. На такой вопрос нельзя отвечать поспешно. Он подождёт несколько дней… пожалуй, с неделю, пообещал себе командир, пытаясь уснуть.

— ..для меня огромная честь предоставить слово президенту Соединённых Штатов Америки.

Собравшиеся конгрессмены встали в едином порыве со своих неудобных стульев в зале заседаний. В первом ряду сидели члены кабинета, начальники штабов родов войск и члены Верховного суда, которые тоже встали. В ложах присутствовали гости, включая послов Саудовской Аравии и Израиля, причём послы сидели рядом — впервые за всю историю. Телевизионные камеры передавали панораму огромного зала, который на своём веку был свидетелем как славной истории, так и бесславия. Аплодисменты продолжались до тех пор, пока руки присутствующих не покраснели.

Президент Фаулер положил на трибуну свои заметки и повернулся, чтобы обменяться рукопожатиями со спикером конгресса, президентом pro tempore[15] Сената и своим вице-президентом Роджером Дарлингом. В охватившей зал эйфории никто не обратил внимания на то, что последним оказался Дарлинг. Затем президент обернулся, на его лице появилась улыбка и он помахал рукой, приветствуя переполненный зал. Шум усилился. Пошли в ход все жесты из репертуара Фаулера: взмахи одной рукой, двумя, руки протянуты вперёд и, наконец, стиснуты над головой. Реакция зала была поистине единодушной, независимо от партийной принадлежности конгрессменов и сенаторов. Удивительно, отметил про себя Фаулер, его наиболее заклятые и громкоголосые противники в конгрессе и Сенате усердно выражали своё одобрение, и президент понимал, что их одобрение искренне. Ко всеобщему изумлению, в конгрессе все ещё сохранился настоящий патриотизм. Наконец он взмахнул рукой, требуя тишины, и аплодисменты медленно стихли.

— Мои сограждане-американцы, я прибыл в это высокое собрание, чтобы доложить вам о недавних событиях, имевших место в Европе и на Ближнем Востоке, а также представить в Сенат Соединённых Штатов два документа с текстом договоров, которые, я надеюсь, будут одобрены вами без промедления и с энтузиазмом. — Новый взрыв аплодисментов. — Подписав эти договоры, Соединённые Штаты Америки в тесном содружестве со многими другими нациями — одни из них наши верные и старые друзья, другие — новые союзники, дружбой с которыми мы гордимся, — помогли установить мир в регионе, который стал источником мира на Земле, однако сам редко знал мир и нуждался в нём.

Заглянув в историю человечества, можно проследить эволюцию человеческого духа. Весь прогресс человечества, все сверкающие путеводные огни, освещавшие наш путь от варварства к цивилизации, усилия всех великих мужчин и женщин, которые молились, мечтали, надеялись и делали всё возможное для достижения этого исторического момента, завершились кульминацией, грандиозным успехом, когда мы перевернули последнюю страницу в истории конфликтов между народами. Мы сумели достичь не исходного, а заключительного момента. Мы… — громкие аплодисменты прервали речь президента. Фаулера охватило лёгкое раздражение — он не рассчитывал, что его прервут на этом месте. Фаулер широко улыбнулся и жестом призвал зал к молчанию.

— Нам удалось достичь заключительного момента. Я счастлив сообщить вам, что Америка проложила путь к миру и справедливости. — Новые аплодисменты. — Да, Америка проложила этот славный путь, и это вполне заслуженно…

— Пожалуй, он немного перебарщивает? — спросила Кэти Райан.

— Немного. — Усмехнувшись, Джек привстал с кресла и протянул руку за вином. — Именно так и должен поступать президент, крошка. Тут существуют определённые правила — как в опере. Приходится им следовать. Вдобавок это действительно крупный — черт побери, колоссальный — успех. У нас на глазах наступает мир.

— Ты когда уезжаешь? — спросила Кэти.

— Скоро, — ответил Джек.

— Разумеется, за это нужно платить, однако история требует ответственности от тех, кто её куёт, — продолжала говорить фигурка Фаулера на экране их телевизора. — Наш долг — гарантировать мир. Мы должны послать американцев и американок для зашиты государства Израиль. Мы поклялись защищать эту маленькую мужественную страну от всех врагов.

— Что это за враги? — спросила Кэти.

— Сирия пока не слишком удовлетворена условиями договора, да и Иран тоже. Что касается Ливана — вообще-то в полном смысле слова Ливана не существует. Есть всего лишь место на карте, где гибнут люди. К тому же ещё Ливия со всеми своими террористическими группировками. Так что есть ещё враги, о которых следует беспокоиться. — Райан осушил бокал и пошёл в кухню, чтобы снова наполнить его. Просто позор так расходовать хорошее вино, упрекнул он себя, так хлестать можно любое пойло…

— Придётся пойти на финансовые жертвы, — услышал Райан голос Фаулера, когда вернулся в гостиную.

— Снова растут налоги, — недовольно заметила Кэти.

— А ты чего хочешь? Пятьдесят миллионов — это моя вина. Миллиардом больше, миллиардом меньше…

— А это действительно что-нибудь изменит? — спросила она.

— Должно изменить. По крайней мере всем станет ясно, верят религиозные лидеры в собственные заявления или они всего лишь пустозвоны. Мы сделали так, милая, что заманили их в их же собственную ловушку… Им придётся сделать переоценку своих принципов, крошка, — произнёс Джек после недолгого раздумья. — Они будут вынуждены действовать в соответствии со своими убеждениями, иначе разоблачат себя как шарлатаны.

— Ты думаешь…

— Я не считаю их шарлатанами. Мне кажется, они верят в то, о чём всегда говорят. У них нет другого выхода.

— Значит, у тебя скоро не останется работы?

Джек услышал в голосе жены нотку надежды.

— Этого я не знаю.

После речи президента начались прения. Против Фаулера выступил раввин Соломон Мендель, престарелый житель Нью-Йорка, один из самых страстных — некоторые утверждали, даже яростных — защитников Израиля. Как ни странно, он ни разу там не был. Джек не знал почему и напомнил себе, что это нужно выяснить. Мендель стоял во главе небольшого, но весьма действенного израильского лобби в Америке. Лишь он единственный, или почти единственный, выразил одобрение — если не одобрение, то понимание — расстрела на Храмовой горе. На голове раввина была ермолка, а борода ниспадала на изрядно помятый костюм.

— Это — предательство государства Израиль, — произнёс он в ответ на первый вопрос. К удивлению Джека, Мендель говорил спокойно и убедительно. — Вынудив Израиль покинуть свои законные владения, Соединённые Штаты отняли у еврейского народа его историческое право на землю предков и поставили под угрозу безопасность страны. Граждан Израиля будут выгонять из своих домов силой оружия — точно так же, как это было пятьдесят лет назад, — зловеще закончил он.

— Одну минуту! — взволнованно воскликнул другой участник дебатов.

— Господи, с какой страстью они выступают, — заметил Джек.

— Моя семья погибла во время Холокоста, — сказал Мендель тем же спокойным голосом. — Весь смысл существования государства заключается в том, чтобы обеспечить евреев кровом над головой и безопасностью.

— Но президент посылает американские войска…

— Мы посылали американские войска во Вьетнам, — напомнил раввин Мендель. — И тоже давали обещания и заключали договор. Израиль будет чувствовать себя в безопасности лишь в пределах границ, которые можно защищать, под прикрытием своих собственных войск. Америка силой принудила Израиль принять условия этого договора. Фаулер прекратил поставки военного снаряжения, необходимого для обороны Израиля, чтобы «дать понять» израильтянам, что от них требуется. Таким образом Израилю «дали понять» и там поняли: или принимайте наши условия, или поставки прекратятся совсем. Вот что произошло на самом деле. Я могу доказать это и готов выступить перед сенатским комитетом по иностранным делам с доказательствами.

— Так-так, — пробормотал Джек.

— Скотт Адлер, заместитель государственного секретаря, лично передал это требование президента, а Джон Райан, заместитель директора ЦРУ, отправился в Саудовскую Аравию. Райан обещал королю, что Америка усмирит Израиль. Ну это Райан, но как мог Адлер, еврей, поступить так… — Мендель недоумевающе покачал головой.

— У этого Менделя отличные источники информации.

— Это на самом деле так? — спросила Кэти.

— Не совсем, но то, чем мы занимались, должно было остаться в тайне. Никто не должен был знать, что я уезжал из страны.

— Я знала, что тебя не было в Америке.

— Но не подозревала, куда я отправился. Впрочем, это не имеет значения. Он пошумит-пошумит, тем дело и кончится.

Демонстрации начались на другой день. Это было их козырем, их последней ставкой. Руководителями являлись два русских еврея, которым лишь недавно разрешили выехать из страны, не испытывавшей к ним особо тёплых чувств. После прибытия на свою настоящую родину они поселились на Западном берегу, в той части Палестины, которую отняли у Иордании силой оружия в результате Шестидневной войны 1967 года. Их многоквартирный сборный дом с комнатами, крошечными по американским стандартам, но невероятно роскошными по русским, стоял на одном из сотен скалистых склонов, усеявших регион. Обстановка была для них незнакомой и новой, но здесь их дом, а за дом борются, его защищают. Сын Анатолия — теперь он звал себя Натаном — стал офицером в израильской армии. Ту же стезю выбрала и дочь Давида. Ещё недавно приезд в Израиль казался им настоящим спасением — и вот они снова должны покидать свои дома? Их жизни были полны потрясений, и это новое потрясение переполнило чашу.

Весь многоквартирный дом был населён выходцами из России, и для Анаголия и Давиды не составило труда создать хорошо организованный коллектив. Они призвали на помощь ортодоксального раввина — его пришлось пригласить со стороны, потому что в их доме не было представителя культа, — чтобы обеспечить духовное руководство, и начали марш к кнессету. Впереди несли флаги и священную тору. Даже в такой маленькой стране на это потребовалось время, но подобный марш неминуемо привлёк внимание средств массовой информации. К тому моменту, когда потные и усталые демонстранты прибыли к своей цели, весь мир узнал об их походе и его причинах.

Израильский кнессет не является самым степенным и уравновешенным из всех парламентов мира. В его состав входят мужчины и женщины самых разных политических ориентации — от ультраправых до крайне левых, причём для умеренных депутатов места почти не остаётся. Там часто говорят на повышенных тонах, стучат и размахивают кулаками. Всё это происходит под черно-белой фотографией Теодора Герцля, австрийца, который в середине девятнадцатого века увидел идеал сионизма в создании надёжного прибежища, родного дома для его оскорблённых и униженных соотечественников. Страсти парламентских дебатов заходили временами так далеко, что многие наблюдатели удивлялись, как в стране, где почти все являются армейскими резервистами и, следовательно, хранят автоматическое оружие в собственных шкафах, никто из депутатов кнессета ещё не прошит оглушительной очередью прямо в своём кресле. Интересно, что подумал бы сам Теодор Герцль при виде такого ожесточения? Проклятием Израиля являлась не излишняя оживлённость дебатов, а то, что правительство без конца раскалывалось на враждующие стороны по самым разным вопросам, как политическим, так и религиозным. Почти каждая религиозная группировка имела свой участок территории, а следовательно, своё представительство в парламенте. Даже французский конвент по сравнению с кнессетом выглядел бы вполне умеренным и организованным, в результате на протяжении целого поколения у Израиля не было прочного правительства с последовательной государственной политикой.

Демонстранты, к которым присоединилось много сторонников, прибыли на площадь за час до начала дебатов по ратификации договоров. Уже представлялось вероятным — более чем вероятным, — что правительство падёт, собравшиеся послали своих представителей к тем депутатам кнессета, кого им удалось найти. Депутаты, принявшие точку зрения демонстрантов, выходили из здания кнессета и в зажигательных речах отвергали договоры.

— Это мне не нравится. — Лиз Эллиот в своём кабинете наблюдала за экраном телевизора. Политический шторм, который разразился в Израиле, оказался намного мощнее, чем она ожидала, и Эллиот вызвала к себе Райана для оценки создавшейся ситуации.

— Что делать, — согласился заместитель директора ЦРУ, — такие эмоции нам не подвластны. Не так ли?

— Весьма полезный совет, Райан! — На столе советника по национальной безопасности лежали материалы опроса общественного мнения. Наиболее уважаемая израильская фирма, занимающаяся такими опросами, узнала мнение пяти тысяч человек и пришла к выводу, что 38 процентов всех опрошенных поддерживают договор, 41 процент выступает против него и 21 колеблется. Эти цифры более или менее отражали расклад сил в кнессете, где правое крыло по числу депутатов несколько превосходило левое, а умеренный центр постоянно раскалывался на небольшие группы, каждая из которых ожидала более выгодного предложения от той или другой стороны, чтобы присоединиться к ней и таким образом повысить свой политический вес.

— Скотт Адлер объяснил ситуацию несколько недель назад. Приступая к переговорам о заключении договора, мы знали, что израильское правительство неустойчиво. Бог мой, а когда за последние двадцать лет оно было устойчивым?

— Но если премьер-министр не сумеет убедить…

— Тогда придётся приступить к осуществлению плана «Б». Ты хотела оказать давление на их правительство, правда? Такая возможность ещё представится. — И всё-таки подобное положение никто не рассматривал серьёзно, подумал Райан. Однако суть проблемы заключалась в том, что даже самое подробное изучение этого вопроса ничем бы не помогло. Израильское правительство было образцом анархии на протяжении последних двадцати лет. При заключении договора исходили из предположения, что, когда договор станет свершившимся фактом, кнессет будет вынужден ратифицировать его. При этом не поинтересовались мнением Райана, хотя он и был в общем согласен с такой оценкой.

— Политический советник посольства утверждает, что баланс власти может оказаться в руках маленькой партии, находящейся под влиянием нашего «друга» Менделя, — заметила Эллиот, пытаясь казаться спокойной.

— Вполне возможно, — согласился Райан.

— Но это абсурд! — взвизгнула Эллиот. — Этот старый пердун даже не бывал там…

— Это у него религиозный бзик. Я проверил. Он отказывается ехать в Израиль до прихода Мессии.

— Господи! — Советник по национальной безопасности была потрясена.

— Совершенно точно. Ты права. — Райан засмеялся и был удостоен разъярённого взгляда. — Послушай, Лиз, у него есть право на собственные религиозные убеждения. Нам может казаться, что он слегка чокнутый, но конституция требует, чтобы мы проявляли к таким, как он, терпимость и уважение. Именно так мы живём в этой стране, ясно?

Эллиот, словно угрожая, махнула рукой в сторону телевизора.

— Но этот безумный раввин мешает нам! Неужели нельзя сделать что-нибудь?

— Что, например? — спросил Джек спокойно. Он заметил, что в её поведении появилось что-то кроме паники.

— Не знаю — что-нибудь… — Эллиот не договорила, предоставив гостю делать свои выводы.

Райан подался вперёд и подождал, пока её внимание сосредоточится на нём.

— Вы ищете исторический прецедент, доктор Эллиот, который сводится к одному: «Неужели никто не избавит меня от этого священнослужителя, с которым столько хлопот?». Но если вы намерены сказать мне что-то, давайте будем говорить прямо и откровенно. Согласны? Значит, вы предлагаете вмешаться в деятельность парламента дружественной демократической страны? Или настаиваете, чтобы мы совершили что-то незаконное на территории Соединённых Штатов Америки? — Он замолчал, и её глаза сузились. — Я не допущу ни первого, ни второго, доктор Эллиот. Предоставим им самим возможность решать. Если вам всего лишь пришла в голову мысль — просто мысль — оказать воздействие на ход демократических процессов в Израиле и я буду уверен в этом, президент получит моё заявление об отставке так скоро, как только я успею его привезти. А по поводу высказанного вами пожелания как-то повредить этому старому раввину из Нью-Йорка, хочу напомнить, что подобное пожелание подпадает под два, не меньше, законодательных акта о заговоре. Мой долг как рядового гражданина Соединённых Штатов — уж не говоря о правительственном чиновнике — состоит в том, чтобы немедленно сообщить о своих подозрениях соответствующим административным органам.

Лицо Эллиот исказилось от ярости.

— Черт побери! Я не говорила ничего подобного…

— Вы попали в самую опасную ловушку, куда легко попасться, состоя на правительственной службе, мадам. Вам начало казаться, что ваше стремление улучшить мир является более важным, чем те принципы, на которых основывается деятельность нашего правительства. Я не в силах помешать вам лелеять подобные мысли, но могу вас заверить, что моя организация, пока я состою в ней, не будет принимать в их осуществлении никакого участия. — Райан понимал, что его слова сродни лекции, но он был убеждён, что Эллиот нуждалась в ней.

— Я никогда такого не говорила!

Чепуха, подумал Райан.

— Хорошо, вы не говорили и не думали ничего подобного. Я ошибся, Прошу прощения. Дадим израильтянам самим решить, ратифицировать этот договор или нет. У них демократическое правительство. Они имеют право сами решать свою судьбу. У нас тоже есть право подтолкнуть их в правильном направлении, напомнить, что уровень нашей помощи зависит от их согласия ратифицировать соглашение, однако мы не имеем права непосредственно вмешиваться в процесс управления их страной. Существуют границы, которые нельзя пересекать, даже если вы являетесь членом правительства США.

Советник по национальной безопасности заставила себя улыбнуться.

— Я с интересом выслушала вашу точку зрения на то, как правильно проводить государственную политику, доктор Райан. Вы свободны.

— Благодарю вас, доктор Эллиот. Между прочим, если хотите знать моё мнение, нужно дать событиям идти своим чередом. Договор будет ратифицирован, несмотря на то что вы видите на экране.

— Почему? — Эллиот взяла себя в руки, и её голос был почти спокойным, хотя внутри все бурлило.

— Объективно говоря, эти соглашения полезны для Израиля. Население поймёт это, как только успеет переварить информацию, и сообщит об этом своим представителям. Израиль всё-таки остаётся демократической страной, а демократы, как правило, находят разумный выход. Об этом свидетельствует история. Демократический строй приобрёл такую популярность в мире, потому что он действенен. Если мы ударимся в панику и предпримем поспешные шаги, ситуация только усложнится. Но стоит дать демократическому процессу свободу, и произойдёт, по-видимому, разумное разрешение проблемы.

— По-видимому?

— В жизни нет гарантий, существуют одни вероятности, — объяснил Райан. Ну почему никто не понимает этого? — подумал он. — Но наше вмешательство приведёт к неудаче с большей вероятностью, чем бездействие. Зачастую лучше всего воздержаться от действий. Это именно такой случай. Ещё раз повторяю: на мой взгляд, нужно дать возможность их системе проявить себя.

— Благодарю за оценку ситуации, — она отвернулась.

— Как всегда, я делаю это с удовольствием.

Эллиот подождала, пока не захлопнулась дверь, и только потом села.

— Я прикончу тебя, заносчивый мерзавец! — пообещала она.

Райан сел в свой автомобиль у западного въезда в Белый дом. На этот раз ты зашёл слишком далеко, приятель, сказал он себе.

Нет, ты поступил правильно. Она начала думать, что ей все дозволено, и нужно было вовремя остановить её, пусть даже резко.

Для члена правительства такие мысли были исключительно опасными. Райан уже не раз встречался с подобным. В Вашингтоне, округ Колумбия, с людьми происходят ужасные перемены. Они приезжают сюда полные идеалов, и эти высокие мысли растворяются в сырой и туманной атмосфере города. Некоторые обвиняют в этом систему власти. По мнению Райана, это было одним из проявлений загрязнения окружающей среды. Сама атмосфера Baшингтона разъедает душу.

Что же делает тебя невосприимчивым, Джек?

Райан задумался, не замечая вопросительного взгляда Кларка зеркале заднего обзора. Автомобиль мчался в сторону Потомака. До сих пор он оказывался невосприимчивым, потому что никогда не уступал, ни единого раза. Неужели не уступал? Ведь были вещи, которые он мог бы сделать по-другому. А были такие, что в действительности не работали так, как ему хотелось.

Нет, ты ничем не отличаешься от других. Просто думаешь, что ты другой.

Но пока я смотрю в лицо такому вопросу и ответам на него, я в безопасности.

Точно.

— Итак?

— Я могу сделать многое, — ответил Госн. — Но не в одиночку. Мне нужна помощь.

— И безопасность?

— Это — важный вопрос. Мне нужно серьёзно оценить все возможности. Пока мне известны только мои потребности. Я знаю, что мне всё-таки кое в чём понадобится помощь.

— В чём именно? — спросил командир.

— С взрывчатым веществом.

— Но ведь ты сам эксперт в этой области, — возразил Куати.

— Для осуществления этой задачи, командир, потребуется особая точность, какой раньше не требовалось. Здесь нельзя использовать обычную пластиковую взрывчатку, в частности именно потому, что она пластиковая — меняет форму. Разрывные блоки, используемые в бомбе, должны быть твёрдыми, как камень, их формы нужно рассчитать до тысячной доли миллиметра, а сами очертания рассчитываются математически. Я могу овладеть теорией, но на это уйдут месяцы. Мне хотелось бы лучше потратить время на переработку ядерного заряда… и…

— Да?

— Мне кажется, я могу улучшить бомбу, командир.

— Улучшить? Каким образом?

— Если мои первоначальные расчёты верны, этот тип атомной бомбы можно превратить из взрывного устройства в спусковой механизм.

— Спусковой механизм чего? — спросил Куати..

— Термоядерной бомбы, Исмаил, или, как её ещё называют, водородной. В ней используется реакция синтеза. Мощность заряда увеличится в десять раз, может быть даже в сто. Мы сумеем уничтожить Израиль — по крайней мере большую его часть.

Командир помолчал несколько секунд, обдумывая полученную информацию. Затем он заговорил тихо, почти шёпотом:

— Итак, тебе нужна помощь. Где лучше всего найти её?

— У Гюнтера должны остаться в Германии ценные контакты. Если ему можно доверять, — добавил Госн.

— Я думал об этом. На Гюнтера можно положиться. — Куати объяснил почему.

— Ты уверен, что это правда? — спросил Госн. — Как и ты, я не верю в случайные совпадения, командир.

— Я видел фотографию в немецкой газете. Она показалась мне подлинной. — Германская бульварная газета сумела достать выразительную черно-белую фотографию, на которой были видны последствия смерти от повешения во всём своём кошмарном «великолепии». Главным доводом в пользу публикации оказалось то, что Петра на фотографии обнажена выше пояса. Нельзя отказать германским мужчинам в столь пикантном зрелище, как смерть убийцы и террористки, особенно если принять во внимание, что одного из них эта женщина кастрировала.

— Наша проблема в том, что нужно свести до минимума количество людей, посвящённых в, эту тайну, иначе — извини меня, Исмаил.

— Однако нам понадобится помощь. Да, я понимаю это. — Куати улыбнулся. — Ты совершенно прав. Надо обсудить эти планы с нашим другом. Ты намерен взорвать бомбу в Израиле?

— А где ещё? Не мне заниматься такими планами, но мне кажется…

— Я пока не думал об этом. Будем действовать постепенно и не спеша, Ибрагим. Когда ты едешь в Израиль?

— На следующей неделе.

— Подождём результатов обсуждения договора. — Куати задумался. — Хорошо, принимайся за работу. С этим нельзя торопиться. Сначала ты должен определить свои потребности. Потом мы постараемся удовлетворить их в самом безопасном месте, которое я сумею отыскать.

Казалось, на это потребуется целая вечность, однако вечность в политике может быть периодом от пяти минут до пяти лет. В данном случае не прошло и трех дней, как развернулись важные события. На площадь перед кнессетом пришло ещё пятьдесят тысяч демонстрантов. С ветеранами израильских войн во главе они поддерживали ратификацию договоров. Раздавались выкрики, демонстранты размахивали кулаками, однако стычек на этот раз не произошло — полиция сумела разделить взволнованные стороны. Кончилось тем, что они старались перекричать друг друга.

Кабинет министров снова собрался на закрытое заседание, игнорируя шум за окнами и в то же время прислушиваясь к нему. Во время обсуждения на удивление тихо вёл себя министр обороны. В ответ на запрос он признал, что дополнительные поставки вооружения будут как нельзя кстати: ещё сорок восемь истребителей-бомбардировщиков F-16, боевые машины пехоты М-2/3 «Брэдли», противотанковые ракетные снаряды «Хеллфайр», а также доступ к принципиально новым танковым орудиям, разработанным американскими инженерами, которые совершают революцию в артиллерийской технологии. Американцы берут на себя основную часть расходов по строительству новой высокотехнологической базы в пустыне Негев, похожей на их собственный национальный тренировочный центр в Форт-Ирвине, Калифорния, где подразделения Десятого кавалерийского полка ведут непрерывную подготовку в качестве силы, противостоящей израильским частям. Министр обороны знал, какое воздействие оказывает на американскую армию этот НТЦ, — сейчас армия США находилась на пике боевой подготовки и армейского профессионализма после окончания второй мировой войны. По его мнению, после переоснащения новым вооружением и создания тренировочного центра мощь оборонительных сил Израиля вырастет на пятьдесят процентов. К этому он прибавил авиакрыло американских F-16 и механизированный полк. Обе части, как это было оговорено в секретном протоколе к Ватиканскому договору, переходили под израильское командование в случае чрезвычайной ситуации — причём эту ситуацию определял сам Израиль. Как указал министр иностранных дел, подобное не имело прецедента в американской истории.

— Итак, в результате заключения договоров национальная безопасность Израиля укрепится или ослабнет? — спросил премьер-министр.

— До некоторой степени укрепится, — был вынужден признать министр обороны.

— И ты готов заявить об этом?

Министр обороны задумался, его глаза встретились с глазами мужчины, что сидел во главе стола. «А ты поддержишь меня, когда я захочу стать премьер-министром?» — говорил его взгляд.

Премьер-министр кивнул.

— Я обращусь к демонстрантам. Эти договоры не повредят нам.

Его речь не успокоила всех, однако после её окончания треть демонстрантов, выступавших против договоров, ушла с площади. Умеренные депутаты кнессета, чья поддержка была критически важной при голосовании, посоветовались со своей совестью и приняли решение. Соглашения получили одобрение и были ратифицированы большинством в несколько голосов. Ещё до того, как Сенат Соединённых Штатов успел пропустить договоры через комитеты по делам вооружённых сил и иностранных дел, началось их осуществление.

Глава 11

Робосолдаты

От них не требовалось походить на людей. Все швейцарские гвардейцы были ростом за 185 сантиметров и весили больше восьмидесяти пяти килограммов, что в американских единицах измерения равнялось соответственно шести футам одному дюйму и ста девяноста фунтам. Их физическая подготовка была исключительной. В лагере гвардейцев, расположенном за пределами города в зданиях, ещё две, недели назад принадлежавших израильским поселенцам, находился превосходно оборудованный гимнастический зал, и швейцарские гвардейцы проводили в нём немало времени, тренируясь с тяжестями и на самых совершенных силовых аппаратах, так что походили теперь на могучих атлетов. На обнажённых до локтя руках под уже загоревшей кожей, покрытой выцветшими на солнце светлыми волосами, играли мускулы. У большинства были голубые глаза, прикрытые от яркого света тёмными очками у офицеров и дымчатыми лексановыми козырьками у солдат.

Гвардейцы надевали для дежурства масккомбинезоны, рисунок на которых представлял собой странную комбинацию чёрно-белых пятен на разнооттеночном сером фоне, что делало гвардейцев незаметными среди камней и белой штукатурки иерусалимских зданий, особенно ночью. Их сапоги были такого же цвета, как и комбинезоны, резко отличаясь от начищенных до блеска сапог солдат, готовящихся к параду. Изготовленные из кевлара шлемы покрывала ткань с аналогичным рисунком. Поверх комбинезонов надевались бронежилеты американского образца, которые увеличивали и без того пугающие размеры гвардейцев, а уже на бронежилетах были ремни для снаряжения и боезапаса. Каждый солдат имел на вооружении четыре осколочные и две дымовые гранаты, сумки с патронами, пакет для оказания первой помощи и литровую флягу с водой. Общий вес снаряжения составлял двенадцать килограммов.

Они патрулировали по городу группами в пять человек — четыре солдата и сержант. У каждого был автомат «СИГ» швейцарского производства, причём двое из пяти были оснащены гранатомётами, закреплёнными под стволом. Сержант был вооружён также и пистолетом, а двое солдат несли приёмопередатчики. Каждый из дюжины таких патрулей поддерживал друг с другом связь по радио, и регулярно проводились учения по совместным действиям.

Таким образом, в Иерусалиме постоянно несли патрульную службу двенадцать групп по пять вооружённых гвардейцев в каждой. Половина из этих групп несла службу пешим строем, а половина передвигалась, медленно и угрожающе, на американских боевых автомобилях. Эти автомобили представляли собой всего лишь большие «джипы», оснащённые крупнокалиберным пулемётом на вращающейся станине или шестиствольными автоматами. Снаружи «джипы» были снабжены броней из кевлара, защищающей гвардейцев от случайных пуль. Услышав хриплый рёв гудка, ставшего знакомым местному населению, все спешили уступить дорогу.

На командном пункте стояло несколько бронетранспортёров, изготовленных в Англии, настолько больших, что они с трудом разворачивались на улицах древнего города. Там же постоянно нёс дежурство взвод быстрого реагирования под командой капитана. Его солдаты имели на вооружении тяжёлое оружие вроде шведских безоткатных орудий «Карл-Густав М-2», снаряды которых пробивали дыры в любых зданиях. Взвод быстрого реагирования в свою очередь мог вызвать на помощь группы сапёров, в распоряжении которых имелось большое количество взрывчатых веществ. Эти подрывники проводили на виду у всех тренировки, взрывая здания, покинутые израильтянами. Фактически весь полк использовал такие здания для учений, причём никому не возбранялось наблюдать за ними с безопасного расстояния в несколько сотен метров. Более того, эти учения быстро превращались в зрелище, любимое туристами. Арабские торговцы уже продавали майки с надписями вроде «РОБОСОЛДАТЫ!» всем, кому они нравились. Коммерческая жилка предпринимателей приносила немалые доходы.

Швейцарские гвардейцы никогда не улыбались, не отвечали на попытки завязать разговор — впрочем, это качество было у них врождённым. Журналисты могли побеседовать с командиром полка, полковником Жаком Швиндлером. Иногда им разрешали встретиться и с рядовыми солдатами — в казарме или во время учений, но никогда не допускались разговоры с патрулями. Разумеется, невозможно было запретить все контакты гвардейцев с местным населением. Солдаты овладели начатками арабского языка; им, однако, было достаточно английского для разговоров с остальными. Временами им приходилось накладывать штрафы за нарушение правил движения, хотя это входило в обязанности местной полиции, которая формировалась с помощью израильтян, постепенно уступающих своё место. Ещё реже гвардейцы усмиряли уличных драчунов или других нарушителей общественного порядка. Обычно появления пяти вооружённых солдат было достаточно, чтобы воцарилась тишина, полная уважения и покорности. Задачей швейцарских гвардейцев являлось устрашение, и понадобилось всего несколько дней для достижения этой цели — жители поняли, насколько решительно солдаты выполняли свои обязанности. В то же время эффективность гвардейцев зависела больше всего не от физического воздействия.

На правом плече у каждого из них виднелась нашивка, исполненная в виде щита. В центре щита — белый крест на красном фоне — герб Швейцарии, родины солдат. Кроме того, на нашивках можно было встретить звезду и полумесяц ислама, шестиконечную звезду Давида — символ Израиля, а также христианский крест. Существовало три варианта нашивки и на каждом было уделено место соответствующей религиозной эмблеме, так что все три религии имели равную возможность оказаться на плече солдата. Все знали, что нашивки раздавали гвардейцам совершенно произвольно, и символика означала, что швейцарский флаг охранял в равной мере все религии.

Гвардейцы всегда подчинялись религиозным авторитетам. Полковник Швиндлер ежедневно встречался с тремя духовными деятелями, стоящими во главе города. Считалось, что лишь они определяли политику в Иерусалиме, однако Швиндлер был умным и проницательным человеком, так что его предложения с самого начала принимались во внимание имамом, раввином и патриархом. Кроме того, Швиндлер посетил все столицы на Ближнем Востоке. Швейцарское правительство сделало удачный выбор — он по праву считался лучшим полковником их армии. Скрупулёзно честный и справедливый человек, Швиндлер приобрёл завидную репутацию. На стене в его кабинете уже висел золотой меч, подарок от короля Саудовской Аравии. Не менее драгоценный жеребец разместился в импровизированной конюшне в лагере полка — Швиндлер не умел ездить верхом.

Именно тройка религиозных деятелей управляла городом. Они оказались ещё более умелыми, чем на это могли надеяться. Избранные на эту должность за свою набожность и эрудицию, они сразу произвели друг на друга благоприятное впечатление. Была достигнута договорённость, что каждую неделю будет проводиться богослужение, посвящённое поочерёдно каждой религии, и на нём будут присутствовать остальные двое — не принимая участия, а лишь присутствуя и демонстрируя тем самым своё уважение, лежащее в основе их сотрудничества. Эту идею первым выдвинул имам, и она неожиданно оказалась самым действенным средством урегулировать разногласия и одновременно дать хороший пример жителям их города. Нельзя сказать, что разногласий совсем не было. Однако всякий раз они возникали между двумя религиозными деятелями, и тогда третий выступал в роли посредника. В общих интересах было достичь мирного и справедливого урегулирования. «Господь Бог» — эту фразу каждый из них мог использовать без всякого предубеждения — требовал доброй воли, и после решения нескольких болезненных проблем в первые же дни здравый смысл победил. Однажды, сидя за утренним кофе, когда тройке удалось разрешить спор относительно распределения времени доступа к одной из святынь, греческий патриарх с улыбкой заметил, что это было первое из чудес, свидетелем которого он стал. «Нет, — ответил раввин, — нет ничего чудесного в том, что служители Бога нашли в себе силы следовать религиозным принципам, лежащим в основе их религии». «Всем сразу? — усмехнулся имам. — Может быть, это не принадлежит к разряду чудес, однако для осуществления этого действительно потребовалось больше тысячелетия». «Давайте не будем начинать новые дебаты, — заметил греческий патриарх, не удержавшись от громкого хохота, — сразу после того, как нам удалось урегулировать предыдущие, лучше помогите мне заняться моими единоверцами-христианами»!

На улице, на виду у всех, когда священнослужители одной веры встречали духовных наставников другой, они неизменно обменивались приветствиями, чтобы поставить это в пример населению. Швейцарские гвардейцы тоже приветствовали каждого из них. При встрече со старейшими и наиболее уважаемыми религиозными деятелями они снимали очки или шлемы в знак глубокого почтения. Это был единственный признак человечности, который им разрешалось проявлять. Ходили слухи, что швейцарские гвардейцы даже не потели.

— У них действительно пугающий вид, — заметил Райан, стоя на углу улицы в одной рубашке без пиджака. Американские туристы без устали фотографировали. Евреи все ещё выглядели обиженными. Арабы улыбались. Христиане, вынужденные покинуть город из-за возросшего насилия, начали возвращаться. Когда пять огромных гвардейцев, увешанных оружием, шли по улице, им поспешно освобождали путь. Солдаты двигались не спеша, то и дело посматривая по сторонам.

— А ведь они действительно походят на роботов.

— Знаешь, Джек, — сказал Ави, — после первой недели никто не осмеливался нападать на них. Никто, ни единого раза.

— Да и я не решился бы связываться с ними, — тихо произнёс Кларк.

На первой неделе произошло событие, словно ниспосланное провидением, — арабский юноша убил ножом пожилую израильтянку. Это было отнюдь не политическим преступлением, а всего лишь попыткой ограбления. Араб допустил роковую ошибку — он убил старуху на глазах у патруля. Солдат тут же догнал его и обезвредил одним ударом каратэ — словно на учениях или в кино. Задержанному арабу тройка религиозных деятелей предоставила выбор: подвергнуться израильскому суду или понести наказание в соответствии с традициями ислама. Юноша совершил ещё одну роковую, на этот раз последнюю, ошибку — он потребовал, чтобы его судили по мусульманским обычаям, рассчитывая на снисхождение. После недельного пребывания в израильской больнице — это было необходимо для лечения от полученной травмы — араба доставили на суд, проведённый по традициям Корана и под председательством имама Ахмеда бин Юсуфа. На следующий день его доставили самолётом в столицу Саудовской Аравии Эр-Рияд, вывели на базарную площадь, позволили юноше раскаяться в своих прегрешениях, и тут же палач обезглавил его мечом. Райан не знал, как произнести фразу «жестокое, но справедливое наказание» на иврите, по-гречески и по-арабски. Израильтян потрясла суровая и мгновенная кара, однако мусульмане только пожимали плечами: у Корана строгие законы по отношению к преступникам, и на протяжении веков они продемонстрировали свою действенность.

— Твои соотечественники все ещё недовольны условиями соглашений?

Ави нахмурился. Джек поставил его перед выбором — выразить личную точку зрения или сказать правду.

— Между нами, Райан… они чувствовали бы себя в большей безопасности под защитой наших десантников. — Как всегда, правда одержала у Ави верх. — Но они привыкнут. Потребуется ещё несколько недель, и они обязательно привыкнут. Арабам нравятся швейцарские гвардейцы, а ключ к спокойствию на улицах — в настроении у наших арабских друзей. А ты ответишь на мой вопрос? — При этих словах голова Кларка чуть повернулась.

— Возможно. — Райан смотрел на улицу.

— Ты имел отношение к заключению этих соглашений?

— Нет, — ответил Райан бесстрастным голосом, ничем не отличающимся от поведения солдат патруля. — Это ведь было озарение Чарлза Олдена, верно? А я стал всего лишь рассыльным.

— Именно это и утверждает Элизабет Эллиот. — Ави больше ничего не требовалось.

— Ты не задал бы этот вопрос, не зная ответа на него, Ави. Тогда зачем спрашивать?

— Весьма искусно. — Генерал Бен-Иаков сел за стол и знаком подозвал официанта. Прежде чем снова заговорить с Райаном, он заказал две бутылки пива. Кларк и второй телохранитель ничего не пили. — Ваш президент оказал на нас огромное давление — пригрозил приостановить поставки оружия…

— Согласен, Ави, он мог бы сделать это более деликатно, но не я формирую политику. Твои соотечественники навлекли это на себя убийством безоружных демонстрантов. В результате перед нами открылась страница нашей истории, которую хочется забыть. Этот безумный поступок обезоружил израильское лобби в конгрессе — многие из них находились по другую сторону нашего движения за гражданские права — не забывай этого, Ави. Вы вынудили нас предпринять определённые шаги. К тому же… — Райан внезапно замолчал.

— Да?

— Понимаешь, Ави, все может обернуться к лучшему. Ты только оглянись по сторонам! — В этот момент принесли заказанное ими пиво. Джеку так хотелось пить, что трети бутылки тут же не стало.

— Действительно, нельзя исключить такую вероятность, — согласился Бен-Иаков.

— Разведывательная информация, которую вы получаете из Сирии, лучше нашей, — напомнил Райан. — Мне стало известно, что там начинают относиться к урегулированию серьёзно — не поднимая излишнего шума, разумеется. Ну, прав я или нет?

— Если это на самом деле правда, — проворчал Ави.

— А ты не задумывался над тем, что самое трудное в мирной разведывательной информации?

Бен-Иаков задумавшись уставился на дальнюю стену.

— Верить в то, что мир в пределах досягаемости?

Джек кивнул.

— В этом у нас преимущество перед вами, дружище. Мы уже прошли через подобные испытания.

— Это верно, но русские никогда не говорили — не утверждали — на протяжении двух поколений, что намереваются стереть вас с лица земли. Передай уважаемому президенту Фаулеру, что такие угрозы быстро не забываются.

Джек вздохнул.

— Я уже говорил об этом. Поверь, Ави, я тебе не враг.

— Но и не союзник.

— Теперь — союзник, генерал. Договоры вступили в силу. Моя задача заключается в том, чтобы представить нашему правительству информацию и оценку создавшегося положения. Формируют политику другие лица, занимающие более ответственное положение, которые намного умнее меня, — прибавил Райан с бесстрастной иронией.

— Вот как? И кто же эти люди? — Генерал Бен-Иаков посмотрел на американца, не скрывая улыбки. Его голос стал тише. — Сколько времени ты занимаешься разведкой, Джек? Меньше десяти лет. А за плечами у тебя дело с подводной лодкой, операция в Москве, роль, которую ты сыграл во время президентских выборов…

Джек попытался сдержаться, но потерпел неудачу.

— Бог мой, Ави! — Но как он узнал обо всём?

— Не поминай имя Господа всуе, доктор Райан, — упрекнул его заместитель директора Моссада. — Мы находимся в городе Бога. Эти швейцарские парни могут услышать и открыть огонь. Передай прелестной мисс Эллиот: если она всё-таки захочет оказать слишком большое давление, у нас есть друзья в средствах массовой информации, а также история… — Ави улыбнулся.

— Ави, если твои сотрудники заговорят об этом с Элизабет, она просто не поймёт, о чём идёт речь.

— Чепуха! — фыркнул генерал Бен-Иаков.

— Могу поручиться за это.

Теперь удивился бригадный генерал:

— Этому трудно поверить.

Джек допил пиво.

— Ави, я сказал тебе все, что мог. Тебе никогда не приходило в голову, что ты получаешь сведения из недостаточно надёжного источника? Тогда я вот что тебе скажу: у меня нет точной информации о том, на что ты намекал. Если и был достигнут какой-то компромисс, меня не посвятили в подробности. Ну хорошо, у меня есть основания считать, что такое могло произойти, и я даже могу постараться угадать, о чём идёт речь. Но если меня посадят перед судьёй и начнут задавать вопросы, все, что я смогу ответить, будет: мне ничего не известно. Так что, мой друг, нельзя шантажировать человека, угрожая обнародовать сведения, о которых он ничего не знает. Тебе придётся немало потрудиться, чтобы убедить их в том, что вообще что-то произошло.

— Боже мой, Мур и Риттер действовали по-настоящему элегантно, правда?

Райан поставил на стол пустой стакан.

— Генерал, такого не бывает в действительности. Это происходит только в кино. Послушай, Ави, поступившая к тебе информация скорее всего недостаточно проверена. Сенсационные сведения часто грешат этим. Жизнь никогда не сумеет сравняться с искусством. — Райан проявил способности незаурядного актёра, он даже усмехнулся для пущей убедительности.

— Доктор Райан, в 1972 году фракция «Чёрный сентябрь», отколовшаяся от Фронта освобождения Палестины, наняла террористов из японской организации Красной армии и поручила им расстрелять посетителей аэропорта Бен-Гуриона. Террористы выполнили задание, убив много пассажиров, главным образом американских протестантов из Пуэрто-Рико. Единственный террорист, которого удалось захватить живым — остальные погибли под пулями наших сил безопасности, — рассказал на допросе, что его мёртвые товарищи и их жертвы превратятся в небесное созвездие. Я слышал, что в тюрьме он принял иудаизм и даже сделал себе обрезание — зубами, что красноречиво говорит о его незаурядной гибкости, — сухо закончил генерал Авраам Бен-Иаков. — Так что не пытайся убедить меня, будто в мире существуют настолько безумные вещи, что они не могут оказаться правдой. Я занимаюсь разведкой более двадцати лет и за это время убедился, что многое мне неизвестно.

— Ави, даже я не такой параноик.

— Ты не переживал Холокоста, Джек.

— Неужели? Выходит, Кромвель и Картофельный голод не в счёт? Бросьте, генерал. Мы размещаем здесь свои войска. Если что-то случится, в Негеве или на Голанских высотах прольётся американская кровь.

— Что если…

— Ави, ты спрашиваешь меня «что если». Если это «что если» когда-нибудь произойдёт, я сам прилечу сюда. В прошлом я был морским пехотинцем. Ты знаешь, сколько раз в меня стреляли. Второго Холокоста не будет — по крайней мере пока я жив. Мои соотечественники не допустят этого. Подчёркиваю, Ави, не моё правительство, а мои соотечественники. Мы никогда не позволим, чтобы такое произошло ещё раз. Если американцам суждено умереть, защищая вашу страну, они умрут.

— Вы уже говорили нечто подобное во Вьетнаме. — Бен-Иаков заметил, как сверкнули при этих словах глаза Кларка.

— Извините меня, генерал, я не высокий правительственный чиновник, всего лишь маленький человек, лезущий не в своё дело. Но я провёл на фронте больше времени, чем любой военнослужащий у вас в стране. Надеюсь, вы не обидитесь на мою откровенность. Так вот, сэр, меня по-настоящему приводит в ужас то, что вы у себя постоянно ухитряетесь ступить ногами в дерьмо — вроде как мы у себя дома; правда, мы научились на своём горьком опыте, а вот вы — нет. И я согласен с доктором Райаном. Он действительно приедет сюда, чтобы защищать вас. И я приеду с ним вместе, если дело зайдёт так далеко. Мне пришлось убить немало врагов, — произнёс Кларк тихим спокойным голосом.

— Ещё один морской пехотинец? — попытался свести разговор к шутке Ави, хотя делать этого не следовало.

— Более или менее, — ответил Кларк. — Как у нас принято говорить, поддерживаю боевую форму, — добавил он с улыбкой.

— А ваш коллега? — спросил Ави, кивнув в сторону Чавеза, который стоял на углу, осматривая улицу.

— Ничем мне не уступает. Равно как и парни в Десятом кавалерийском полку. Но эти разговоры о войне — полная чепуха. Вы оба понимаете это. Если вам нужна безопасность, сэр, прежде всего нужно решить свои домашние проблемы. Мир наступит сразу после этого, как радуга после бури.

— Учиться на вашем опыте…

— У нас было расстояние в четыре тысячи миль, куда можно отступить. Здесь Средиземное море совсем рядом. Так что вам лучше учиться на наших ошибках, чем на своих собственных. Хорошо уже то, что вы более готовы к настоящему миру, чем были готовы мы.

— Но нам его навязали…

— Если ситуация улучшится, сэр, вы будете только благодарны. Если ничего не выйдет, вам понадобится плечо друга, когда начнутся неприятности. — Кларк обратил внимание, что Динг с небрежным видом покинул свой пост на другой стороне улицы, двигаясь с кажущейся неторопливостью туриста.

— Вы имеете в виду себя?

— Это уж точно, генерал, — ответил Кларк. Он был настороже, окидывая взглядом прохожих. Кого заметил Чавез? Что упустил он, Кларк?

Кто они? — подумал Госн. И в следующее мгновение вспомнил. Бригадный генерал Авраам Бен-Иаков, заместитель директора Моссада, ответил его ум, порывшись в бесчисленном множестве фотографий, которые носил в памяти Госн. Разговаривает с американцем. Кто этот американец?.. Голова Госна повернулась медленно, будто нехотя. У американца несколько телохранителей… тот, что рядом с ним, даже не скрывает этого. Очень серьёзный мужик… пожилой… далеко за сорок. В глаза бросался его жёсткий взгляд… нет, скорее насторожённый. Можно держать под контролем выражение лица, но не глаз… Ага, он снова надел очки. Значит, где-то есть ещё телохранители плюс охранники из израильской службы безопасности. Госн понимал, что задержал свой взгляд чуть дольше, чем следовало, но…

— Извините. — С ним столкнулся мужчина, чуть меньше его ростом и более щуплый. Смуглое лицо, походит на араба, но говорит по-английски. Отстранился от Госна ещё до того, как тот понял, что его быстро и профессионально обыскали. — Виноват. — Мужчина пошёл дальше. Госн не знал, было ли это столкновение случайным или его только что проверил сотрудник израильской, американской или какой-нибудь иной службы безопасности. Ну и пусть, он не был вооружён, даже без карманного ножа, только сумка, полная книг.

Кларк заметил, как Динг показал жестом, что все в порядке — самое обычное движение, словно согнал муху с шеи. Тогда почему объект проявил очевидный интерес к человеку, которого он охраняет, — всякий, проявляющий интерес, становится объектом? Почему объект остановился и окинул Райана взглядом? Кларк посмотрел по сторонам. Через стол от них сидела прелестная девушка. Похожа на европейку, говорит на одном из германских языков, по-видимому голландском. Красивая девушка, такие девушки привлекают внимание. Может быть, он и двое разведчиков оказались между девушкой и восхищённым мужчиной? Может быть. Для офицера, отвечающего за чью-то безопасность, невозможно провести границу между бдительностью и манией преследования, даже когда он понимает тактическую обстановку, а Кларк в данном случае не питал никаких иллюзий по этому поводу. С другой стороны, они выбрали первое подвернувшееся кафе на случайно найденной улице, и то, что Райан оказался здесь, а потом он и Бен-Иаков решили лично убедиться, как развиваются события в городе… Нет, ни у кого не может быть такого чувствительного разведывательного аппарата или такого количества агентов, чтобы охватить весь город, — возможно, за исключением русских — и чтобы угроза стала реальной. Но почему в глазах этого мужчины мелькнуло выражение, словно он узнал кого-то?

Ладно. Кларк запомнил его лицо, и «фотография» незнакомца встала на отведённое ей место в картотеке памяти вместе с сотнями других.

Госн продолжал своё собственное патрулирование. Он уже купил все нужные книги и теперь следил за швейцарскими гвардейцами, за тем, как они передвигаются, оценивал уровень их готовности. Ави Бен-Иаков, думал он. Упущенная возможность. Подобные цели не каждый день встречаются на улице. Он продолжал идти по неровному булыжнику, делая вид, что смотрит в пустоту. Госн свернул в следующий переулок направо, ускорил шаг и попытался опередить вооружённый патруль перед тем, как гвардейцы подойдут к перекрёстку. Он одновременно восхищался ими и сожалел, что увидел солдат.

— Хорошая работа, — заметил Бен-Иаков, обращаясь к Кларку. — Ваш помощник отлично подготовлен.

— Не без способностей. — На глазах Кларка Динг Чавез быстро вернулся на свой пост. — Вы не опознали его?

— Нет. У моих людей есть, возможно, его фотография. Разумеется, мы проверим, но мне кажется, это был самый обычный молодой человек, заинтересовавшийся красивой девушкой. — Бен-Иаков кивнул в сторону голландки — если девушка действительно была родом из Нидерландов.

Кларка удивило, что израильские охранники не проявили интереса. В полной сумке могло оказаться что угодно, а формулировка «что угодно» в данных обстоятельствах обычно имеет отрицательную окраску. Боже, как он ненавидит эту работу! Заботиться о собственной безопасности — другое дело, для этого Кларк пользовался элементом неожиданности, подвижностью, выбранными наугад дорогами и улицами, сменой быстрого и медленного темпа, постоянно настороже, готовый к засадам или выбору путей отхода. Но Райан, хотя и владеет аналогичными инстинктами — с тактической точки зрения заместитель директора ЦРУ, Кларк знал это, умел двигаться очень быстро, — слишком уж полагался на своих телохранителей.

— Продолжай, Ави, — произнёс Райан.

— Значит так. Первые подразделения вашего кавалерийского полка размещаются в отведённых им казармах. Нашим танкистам нравится полковник Диггс. Признаться, мне кажется странной их полковая эмблема — ведь бизон, в конце концов, — не более чем дикая корова. — Ави засмеялся.

— И всё же я не советовал бы стоять на пути бизона, равно как и на пути танка, Ави. — Интересно, что произойдёт в результате первых совместных манёвров Десятого полка с израильскими частями, подумал Райан. В американской армии считали, что репутация израильских войск сильно преувеличена, а за Диггсом шла слава командира, всегда говорящего правду и не стесняющегося подгонять подчинённых пинками, если они того заслуживали. — Похоже, мне нужно будет доложить президенту, что ситуация выглядит многообещающе.

— Без трудностей не обойтись.

— Разумеется. Понимаешь, Ави, новое тысячелетие наступит только через несколько лет, — заметил Райан. — Но ты ожидал, что события станут развиваться так гладко?

— Нет, — признался Бен-Иаков. Он сунул руку за деньгами, чтобы расплатиться по счёту, и оба встали. Кларк выбрал момент и подошёл к Чавезу.

— Ну?

— Всего лишь один этот парень. Тяжёлая сумка, но в ней были, кажется, одни книги — между прочим, учебники. В одной даже ещё торчал чек из магазина. Ты не поверишь — книги по ядерной физике! По крайней мере я заметил одно название. Большие, толстые и тяжёлые книги. Наверно, он аспирант или что-то вроде этого — послушай, какая прелестная девушка!

— Занимайтесь-ка лучше работой, мистер Чавез.

— Она не в моём вкусе, мистер Кларк.

— Что ты думаешь о швейцарских гвардейцах?

— Выглядят впечатляюще. Я не стал бы связываться с такими, если мне не позволят выбрать место и подходящий момент. — Он замолчал. — Тебе не показалось, что парень, которого я обыскал, слишком внимательно их разглядывал?

— Нет.

— Точно. Он смотрел на них, словно оценивал… — Доминго Чавез снова замолчал. — Наверно, здесь привыкли к самым разным солдатам. Как бы то ни было, он смотрел на них профессиональным взглядом. Именно на это я и обратил внимание, а не на то, как он взглянул на тебя и доктора. У этого парня по-настоящему проницательный взгляд, честное слово!

— Что ещё?

— Умеет двигаться, в хорошей форме. Правда, руки выглядят мягкими, не такими жёсткими, как солдатские. Для студента слишком стар, но сойдёт за аспиранта. — Чавез замолчал в очередной раз. — Боже, да мы на всех смотрим с подозрением, словно параноики. У него не было оружия, да и ладони говорят, что он не занимается каратэ или дзю-до. Он просто прошёл по улице, уставился на солдат, окинул взглядом доктора и его спутника и двинулся дальше — вот и все. — Иногда Чавезу хотелось вернуться в армию. Там он получил бы уже диплом, стал офицером — вместо этого учится по вечерам в университете Джорджа Мейсона и является телохранителем Райана. Впрочем, доктор — хороший мужик, да и работать с Кларком было… интересно. Хотя жизнь в разведывательной службе какая-то странная.

— Пошли, — заметил Кларк.

— Понятно. — Динг проверил рукой кобуру с автоматическим пистолетом под свободно падающими полами рубашки. Израильские охранники уже двигались по улице.

Госну удалось настичь их, как он и планировал. В этом ему помогли сами гвардейцы. Старый мусульманский мулла остановил сержанта, чтобы о чём-то спросить. Возникли трудности с переводом. Имам не говорил по-английски, тогда как арабский у швейцарца был ещё очень слабым. Такую возможность нельзя было упускать.

— Извините меня, — обратился Госн к имаму. — Разрешите, я помогу вам объясниться. — Он выслушал быстро произнесённые на родном языке фразы и повернулся к сержанту.

— Имам приехал из Саудовской Аравии. Он покинул Иерусалим ещё ребёнком и просит объяснить, как найти городское управление, где заседает «тройка».

Услышав о высоком звании муллы, сержант снял шлем и склонил голову в знак уважения.

— Прошу передать почтенному имаму, что мы с радостью проводим его.

— А, вот вы где! — раздался чей-то голос, принадлежащий, явно израильтянину. Он свободно говорил по-арабски, хотя и с акцентом. — Здравствуйте, сержант, — добавил он по-английски.

— Добрый день, раввин Равенштейн. Вы знакомы с нашим гостем? — спросил гвардеец.

— Да, конечно. Это имам Мухаммед Аль-Файсал, видный теолог и историк из Медины.

— Значит, это действительно правда? — повернулся к Равенштейну Аль-Файсал.

— Конечно, но в действительности документ представляет ещё больший интерес, — ответил раввин.

— Извините меня, — напомнил о своём существовании Госн.

— А вы кто такой? — спросил Равенштейн.

— Студент. Я помог имаму объясниться с сержантом.

— Понятно, — кивнул раввин. — Очень любезно с вашей стороны. Мухаммед приехал сюда, чтобы посмотреть на манускрипт, найденный во время раскопок. Это учёное мусульманское толкование очень старой торы. Поразительная находка, десятый век! Сержант, я провожу уважаемого имама. Благодарю и вас, молодой человек.

— Вам не потребуется сопровождение, сэр? — спросил сержант. — Мы идём в ту же сторону.

— Нет, спасибо, мы слишком стары и не угонимся за вами.

— Хорошо. — Сержант отсалютовал. — До свидания.

Патруль направился дальше. Несколько прохожих, остановившись, смотрели на стариков и улыбались.

— Автором рукописи является сам Аль-Калда, и там есть ссылки на труды Нухема из Акры, — продолжал Равенштейн. — Сохранность манускрипта поразительна!

— Мне хочется скорее взглянуть на него. — Учёные поспешно, насколько позволяли им старые ноги, направились по улице, не обращая внимания на происходящее вокруг.

Лицо Госна не отражало его внутренних чувств. Для швейцарских гвардейцев, удалившихся на половину квартала в сопровождении толпы ребятишек, его лицо выражало удивление и восторг. Внутренняя дисциплина позволила ему не спеша свернуть в боковую улицу, сделать поворот и наконец скрыться в тихом переулке. Лишь после этого он позволил чувствам овладеть собой: увиденное потрясло его и привело в уныние.

Мухаммед Аль-Файсал был, несмотря на свой скромный внешний вид, одним из пяти знаменитых исламских учёных, видным историком и дальним родственником правящей в Саудовской Аравии королевской семьи. Если бы не возраст — почти восемьдесят лет, — он мог бы стать одним из трех религиозных деятелей, управляющих Иерусалимом. Правда, дело было не только в возрасте: по политическим соображениям на этом посту должен был находиться уроженец Палестины. Мухаммед Аль-Файсал не был другом Израиля и оставался одним из самых консервативных духовных лидеров Саудовской Аравии — тогда почему он с готовностью принял договор?

Что ещё хуже, швейцарские гвардейцы отнеслись к нему с нескрываемым уважением. Но что было уж совсем плохо, так же отнёсся к нему и израильский раввин. Прохожие на улице, большей частью палестинцы, наблюдали за происходящим с интересом и… чем ещё? Терпимостью? Одобрением, словно это было самым естественным в мире! Израильтяне с давних пор твердили, что уважают права своих арабских соседей, но это утверждение было писано на песке, так что говорить о нём всерьёз не приходилось.

Равенштейн был, конечно, не таким. Книжный червь, живущий в своём маленьком мире мёртвых вещей и мыслей, он часто выступал в поддержку умеренности в отношениях с арабами, вёл раскопки, привлекая мусульман для консультаций… и теперь…

И вот теперь он превратился в психологический мост между еврейским миром и арабским. Такие люди, как Равенштейн, будут продолжать трудиться точно так же, как они делали это всю жизнь, но теперь их поведение уже не было отклонением от нормы, верно?

Мир. Значит, это возможно. Осуществимо. Это не было ещё одной безумной идеей, навязанной жителям региона кем-то издалека. И как быстро привыкало к нему местное население! Израильтяне покидали свои дома. Швейцарцы уже заняли одно поселение и уничтожили опустевшие дома в нескольких других. Создана комиссия из саудовцев, которая восстанавливает земельные участки и передаёт их бывшим законным владельцам. Готовится строительство огромного арабского университета на окраине Иерусалима, финансируемое Саудовской Аравией. Как стремительно развиваются события! Израильтяне сопротивляются осуществлению соглашений, но не так отчаянно, как ожидал Госн. Он слышал от двух десятков людей, что в течение недели город заполнят потоки туристов — комнаты в отелях бронировали с небывалой быстротой, пользуясь для этого спутниковой связью. Уже запланировано строительство двух гигантских отелей, способных принять огромное количество туристов. От одного лишь туризма палестинцы получат колоссальный доход. Они уже объявили о том, что одержали полную политическую победу над Израилем, и потому решили проявить великодушие в своём триумфе — вдобавок это выгодно с коммерческой точки зрения, а палестинцы были самыми ловкими коммерсантами в арабском мире.

И всё-таки Израиль уцелеет.

Госн сел за столик в уличном кафе, поставил тяжёлую сумку на тротуар и заказал стакан фруктового сока. Ожидая, пока ею принесут, он смотрел на узкую улицу. Повсюду были евреи и мусульмане. Скоро сюда хлынут орды туристов — первая волна уже прибывает в местные аэропорты. Среди них окажутся, конечно, мусульмане, приезжающие помолиться в Куполе скалы, американцы со своими деньгами, даже японцы, пожелавшие взглянуть на страну, что ещё древнее их родины. Палестина превратится в процветающий край.

Процветание — служанка мира и палач недовольства.

Ибрагим Госн не хотел, чтобы его соотечественники или его страна процветали. Может быть, в далёком будущем, но только после того, как будут выполнены необходимые предварительные условия. Он расплатился за сок американскими деньгами и двинулся дальше. Скоро ему удалось остановить такси. Госн въехал в Израиль из Египта. Он покинет Иерусалим и отправится в Иорданию, откуда переедет в Ливан. Ему предстояло много работы, и он надеялся, что в купленных им книгах содержатся необходимые сведения.

Бен Гудли был докторантом в школе правительственных структур Гарвардского университета. Школа была создана относительно недавно и названа именем Кеннеди. Бен, умный и с приятной внешностью учёный, обладал неиссякаемым честолюбием, которого хватило бы на всю семью, имя которой носила школа. В своей докторской диссертации он рассматривал процессы, закончившиеся безумием вьетнамской войны. Бен уделял особое внимание разведывательной информации, и собранные им материалы оказались настолько противоречивыми, что профессор — его научный руководитель — решил обратиться за помощью к Элизабет Эллиот. Советник по национальной безопасности согласилась встретиться с молодым учёным. Тема диссертации не слишком волновала её. Единственное, что не нравилось ей в Гудли, — это то, что он был мужчиной. Но тут ничего не поделаешь…

— Конкретно, какие научные исследования вы намерены провести? — спросила она.

— Доктор, мне хотелось бы изучить природу решений, принятых на основе разведывательной информации и связанных с недавними переменами в Европе и на Ближнем Востоке. Трудность заключается в получении доступа к документам по этой тематике.

— Какова окончательная цель ваших исследований? Меня интересует, что вы собираетесь делать в будущем — преподавать, писать научные книги или посвятить себя государственной службе?

— Государственной службе, конечно. Исторические обстоятельства требуют, по моему мнению, чтобы соответствующие люди принимали верные решения. Из моей диссертации вытекает, что разведывательные службы, начиная с 1960-х годов, почти беспрерывно снабжали нас недостаточно надёжной информацией. Часто необходимая информация поступала с опозданием или не поступала совсем. У них вся профессиональная деятельность страдает от не правильной направленности. По крайней мере, — он откинулся на спинку кресла, пытаясь быть непринуждённым, — со стороны часто создаётся именно такое впечатление.

— По вашему мнению, в чём причины такого положения?

— Одним из недостатков является набор кадров. То, как ЦРУ, например, вербует сотрудников, отражается на получении информации и её анализе. Они занимаются тем, что в гигантских масштабах подтверждают свои собственные предсказания. А где их объективность, их способность предвидеть тенденции развития? Разве они смогли предсказать события 1989 года? Нет, разумеется. Что они упускают из виду сейчас? Возможно, массу вещей. Было бы неплохо, — заметил Гудли, — взять под контроль проблемы прежде, чем они перестанут быть просто важными и перерастут в кризисы.

— Согласна с вами. — Элизабет обратила внимание на то, что молодой учёный облегчённо вздохнул. Она решила ещё немного поиграть с ним, чтобы он понял, для кого будет работать. — Так что же делать с вами?.. — Эллиот устремила взгляд на дальнюю стену — у Маркуса Кабота есть вакансия сотрудника исследовательского отдела. Вам понадобится допуск к секретным работам и придётся подписать очень строгий документ, где вы отказываетесь от разглашения всех материалов. Вам будут запрещены публикации без предварительного согласования.

— Но это заранее связывает мне руки, — заметил Гудли. — А как же конституционные права?

— Для того чтобы нормально функционировать, правительство должно хранить тайны. Вы можете получить доступ к поразительным документам. Так вот, вашей целью является публикация книг или вы преследуете цели, о которых говорили? Служба обществу требует жертв.

— Ну что ж…

— В ближайшие несколько лет в ЦРУ откроются вакансии ответственных должностей, — пообещала Эллиот.

— Понятно, — кивнул Гудли с полной честностью. — Я никогда не собирался публиковать секретные документы.

— Разумеется, — согласилась Эллиот. — Полагаю, что сумею все это оформить через моё управление. Ваши данные произвели на меня большое впечатление. Мне хочется, чтобы человек с такими способностями работал для правительства — если вы согласитесь на определённые ограничения.

— В таком случае я согласен, на них.

— Вот и хорошо, — улыбнулась Эллиот. — Теперь вы стипендиат Белого дома. Мой секретарь проводит вас в отдел безопасности. Придётся заполнить множество бланков.

— У меня уже есть допуск к секретным документам.

— Вам понадобится нечто более значительное, чем простой допуск. Понадобится особый допуск, разрешающий ознакомиться со специальными программами и материалами государственной важности. Обычно на оформление такого допуска требуется несколько месяцев…

— Месяцев? — переспросил Гудли.

— Я сказала — «обычно». Постараемся ускорить прохождение документов. Советую подыскать себе квартиру. Стипендии вам достаточно?

— Вполне.

— Превосходно. Я позвоню Маркусу в Лэнгли. Вам нужно встретиться с ним. — Лицо Гудли просияло. — Мне очень приятно, что вы будете работать с нами.

Новый стипендиат Белого дома понял намёк и встал.

— Постараюсь не разочаровать вас.

Эллиот следила за удаляющейся фигурой молодого учёного. Как просто соблазнять людей. Секс был важным орудием для достижения цели, но жажда власти и честолюбие — намного важнее. Она уже сумела продемонстрировать это. Эллиот улыбнулась.

— Атомная бомба? — спросил Бок.

— По-видимому, — ответил Куати.

— Кто ещё знает про это?

— Её обнаружил Госн. Больше никто.

— Ею можно воспользоваться? — спросил немец. «Почему он сказал мне об этом?» — эта мысль не покидала его.

— При ударе она серьёзно пострадала и нуждается в восстановлении. В настоящее время Ибрагим собирает информацию, чтобы оценить, что потребуется для этого. На его взгляд, это возможно.

— А тут нет какой-нибудь хитрости? Что, если её задумали израильтяне или американцы? Что-нибудь изощрённое?

— Если это хитрость, то поразительно ловкая, — ответил Куати и объяснил обстоятельства находки.

— Тысяча девятьсот семьдесят третий… Да, похоже на правду. Припоминаю, что сирийцы тогда едва не разгромили израильтян… — Бок задумался и покачал головой. — Но как применить её…

— В этом и состоит вопрос, Гюнтер.

— Ставить такой вопрос слишком рано. Сначала нужно определить, можно ли исправить бомбу. Далее понадобится рассчитать её взрывную мощь — нет, ещё до этого следует определить её вес, размеры и возможность транспортировки. Это — самое важное соображение. После этого нужно рассчитать её тротиловый эквивалент — мне кажется, что… — Он замолчал. — Я плохо разбираюсь в таком оружии. Оно не может быть слишком тяжёлым. Атомные снаряды выстреливают из артиллерийских орудий калибром меньше двухсот миллиметров. Это я знаю точно.

— Эта бомба гораздо больше, мой друг.

— Тебе не следовало рассказывать мне об этом, Исмаил. В таких вопросах сохранение тайны — исключительно важно. Подобные сведения нельзя доверять никому. Могут проговориться или похвастаться. Далее, в твоей организации могут оказаться вражеские агенты.

— Это было необходимо. Госн нуждается в помощи. У тебя сохранились контакты в ГДР?

— Что за контакты тебе нужны?

Куати объяснил.

— У меня есть несколько знакомых инженеров. Они работали в атомной программе ГДР… теперь она мертва.

— Что ты хочешь сказать?

— Хонеккер собирался построить несколько реакторов русского типа. После объединения Германии их «зелёные» посмотрели на характеристики этих реакторов и… — ну, ты понимаешь, что было дальше. У русских реакторов далеко не самая лучшая репутация. — Бок хмыкнул. — Я ведь же говорил тебе, русские — отсталый народ. Их реакторы были спроектированы главным образом для выработки расщепляемого урана или плутония, чтобы использовать полученные материалы в военных целях, — это объяснил мне один специалист…

— Значит…

— Это значит, что в ГДР велась, по-видимому, работа по созданию ядерного оружия. Интересно, правда? Жаль, что мне никогда не приходило в голову заняться этим вопросом, — тихо, словно про себя, заметил Бок. — Так что от меня требуется?

— Я хотел бы, чтобы ты поехал в Германию и нашёл там кого-нибудь — по вполне очевидным причинам нам хочется, чтобы это был только один человек, для оказания помощи.

Вернуться в Германию? — спросил себя Бок.

— Для этого мне понадобится…

Куати бросил ему на колени конверт.

— Веками Бейрут был перекрёстком торговых путей. Там готовят документы, которые лучше подлинных.

— Тебе нужно немедленно переехать в другое место, — сказал Бок. — Ты должен исходить из того, что если меня арестуют, то узнают все, что мне известно. Они сломали Петру, так что в состоянии сломать меня или кого угодно.

— Я буду молиться о твоей безопасности. В конверте есть номер телефона. Когда ты вернёшься, нас здесь больше не будет.

— Когда мне выезжать?

— Завтра.

Глава 12

Жестянщики

— Увеличиваю ставку ещё на десять центов, — сказал Райан, заглянув в карты.

— Блефуете, доктор, — ответил Чавез, глотнув пива.

— Я никогда не блефую, — бросил Джек.

— Я — пас. — Кларк положил карты на стол.

— Так все говорят, — заметил сержант ВВС. — Принимаю девять и ставлю двадцать пять.

— Открываем, — потребовал Чавез.

— Три валета.

— Куда мне с восьмёрками, — проворчал сержант.

— Но не одной масти, док. — Динг осушил стакан с пивом. — Итак, я выигрываю пять баков.

— Никогда не считай выигрыш, пока он ещё на столе, сынок, — посоветовал ему Кларк.

— Эта песня мне не нравится, — ухмыльнулся Чавез. — А вот игра по душе.

— Я считал, что пехота — никудышные картёжники, — недовольно буркнул сержант. Он проигрывал уже три доллара, хотя и был отличным игроком в покер. Во время продолжительных перелётов сержант практиковался с политическими деятелями — если им требовался хороший партнёр.

— Первое, что узнаешь в ЦРУ, — как метить карты, — объяснил Кларк, отправляясь за выпивкой.

— Мне всегда казалось, что нужно пройти обучение на Ферме, — заметил Райан. Он оставался при своих, но всякий раз, когда у него подбирались хорошие карты, у Чавеза оказывались ещё лучше. — В следующий раз вместо меня будет играть жена — тогда вы все пожалеете.

— Она действительно здорово играет? — поинтересовался Чавез.

— По профессии она хирург и сдаёт так ловко, что может обмануть профессионального игрока. А карты ей нужны для поддержания ловкости рук, — объяснил Райан усмехнувшись. — Я никогда не позволяю ей сдавать.

— Миссис Райан не способна на такое, — заметил Кларк, опускаясь на свой стул.

— Твоя очередь, — сказал Динг.

Кларк принялся тасовать карты, проделывая эту операцию с незаурядным мастерством.

— Как ваше мнение, док?

— О Иерусалиме? Лучше, чем я ожидал. Согласен?

— Когда я был там в последний раз — году в восемьдесят четвёртом, по-моему, — Боже, мне показалось, что я снова в Олонгапо на Филиппинах. Запах напряжённости, беспорядков. Вроде ничего не видно, но может разразиться в каждый момент. Всё время чувствуешь, что за тобой наблюдают. А сейчас стало спокойнее, намного спокойнее. Сыграем в пятикарточный покер? — предложил Кларк.

— Ставки по выбору сдающего, — оживился сержант. Кларк раздал всем по карте «рубашкой» кверху, затем по второй, открывая их. — Девятка пик — военно-воздушным силам. Пятёрка бубен — нашему испанцу. Дама треф — доктору. А что сдающему? Сдающий получает туза. Итак, туз ставит двадцать пять центов.

— Ну так что, Джон? — спросил Райан после того, как все сделали ставки.

— Вижу, ты действительно полагаешься на мою наблюдательность, Джек. Через пару месяцев будем знать точно, хотя мне кажется, что все идёт нормально. — Он раздал ещё по карте. — Флеш-рояль представителя военно-воздушных сил. Извольте назвать ставку, сэр.

— Ещё двадцать пять центов. — Сержант чувствовал, как везение вернулось к нему. — Израильская служба безопасности тоже подобрела.

— Вот как?

— Видите ли, доктор Райан, израильтяне строго заботятся о безопасности. Всякий раз, когда мы прилетаем туда, они тут же воздвигают забор вокруг самолёта, понимаете? На этот раз забор был не таким высоким. Я поговорил с парой охранников, и они признались, что чувствуют себя лучше, будто опасность уменьшилась — неофициально, между нами, так сказать. Раньше они даже не разговаривали. Похоже, многое изменилось.

Райан улыбнулся и решил воздержаться от ставок. Его восьмёрка, дама и двойка и так никуда не денутся. Подобный ход никогда не подводит. Всегда получаешь от сержантов более надёжную информацию, чем от генералов.

— Итак, перед нами, — Госн открыл книгу на нужной ему странице, — израильский вариант американской атомной бомбы М-12. Она сконструирована с увеличенной мощностью взрыва.

— Что это значит? — спросил Куати.

— Это значит, что в момент начала взрыва в ядро впрыскивается тритий. В результате создаётся больше нейтронов, что резко увеличивает эффективность реакции распада. Поэтому для бомбы требуется относительно небольшое количество расщепляемых материалов…

— Но? — Куати почувствовал, что сейчас последует «но». Госн откинулся назад, не сводя глаз с ядра бомбы.

— Но механизм для впрыскивания трития уничтожен при падении. Криотронные переключатели для одновременного взрыва блоков повреждены, и на них нельзя положиться. Их придётся заменить. У нас достаточно взрывчатых блоков, чтобы рассчитать их первоначальную конфигурацию, однако изготовить новые будет очень трудно. К сожалению, нельзя полагаться на то, что я восстановлю бомбу исходя из уцелевших деталей. Придётся сначала сделать теоретические расчёты, определить, что может быть сделано и что нет, и затем воссоздать процессы изготовления. Ты не задумывался над тем, какова была первоначальная стоимость создания атомной бомбы?

— Нет, — признался Куати, полагая, что сейчас ему сообщат об этом.

— Это обошлось дороже, чем высадка людей на Луне. В работе принимали участие самые блестящие умы в человеческой истории: Эйнштейн, Ферми, Бор, Оппенгеймер, Теллер, фон Ньюманн, Альварец, Лоуренс — сотни других! Гиганты современной физики. Гении.

— Ты хочешь сказать, что не сможешь выполнить работу?

Госн улыбнулся.

— Нет, командир, я говорю, что смогу. Если для первоначальной работы требовались гении, то, чтобы повторить её, годятся и жестянщики. Тогда потребовались гениальные умы, потому что исследования велись впервые, а также потому, что в то время технология была крайне примитивной. Все расчёты приходилось вести вручную, на ручных вычислительных машинах. Но уже расчёты первой водородной бомбы проводились на первых примитивных компьютерах — насколько я помню, один из них назывался «Эниак». Но сегодня? — Госн рассмеялся. Ситуация была действительно абсурдной. — Аппарат электронных игр обладает большей вычислительной мощностью, чем «Эниак». Я могу за несколько секунд повторить на персональном компьютере все расчёты, на которые Эйнштейн потратил месяцы. Но самое главное заключается в том, что они не были полностью уверены в осуществимости своих замыслов. А эти замыслы были осуществимы, и мне это известно! Далее, они вели записи о порядке работы. Наконец, у меня имеется шаблон, рабочий эталон, и, хотя я не могу воспользоваться им для обратного построения механизма бомбы, он ложится в основу её теоретической модели. Знаешь, через два или три года я смогу сделать все в одиночку, своими руками.

— Ты считаешь, что у нас есть эти два или три года? — Поднял голову Куати.

Госн покачал головой. Он уже доложил командиру, что видел в Иерусалиме.

— Нет, будет слишком поздно.

Куати объяснил, какое поручение он дал немецкому другу.

— Хорошо. Куда мы переезжаем?

Берлин снова стал столицей Германии. Бок тоже стремился к этому, разумеется, но только не в такой Германии. Он прилетел сюда через Сирию, Грецию и Италию и всюду без всяких затруднений проходил паспортный контроль. В Берлине он просто взял напрокат машину и поехал на север от столицы по шоссе Е-74 к Грейфсвальду.

Гюнтер остановился на «мерседес-бенце». Он попытался обосновать свой выбор тем, что находится в Германии под прикрытием документов бизнесмена, да и выбрал он не самый большой автомобиль. Скоро он понял, что вполне мог бы взять в аренду и велосипед. Это шоссе не ремонтировалось при властях ГДР и теперь федеральное правительство старалось восполнить пробел. Шоссе — по крайней мере одна его сторона — представляло собой протянувшееся на много километров поле деятельности ремонтных бригад. Стоит ли говорить, что другая половина была уже отремонтирована и по ней мчались сотни мощных стремительных «мерседесов» и БМВ, — направляющихся на юг, к Берлину. Капиталисты с Запада торопились экономически завоевать то, что рухнуло в результате политической измены.

Бок свернул с шоссе, не доезжая Грейфсвальда, и поехал на восток в сторону Кемнитца. Усилия ремонтных бригад ещё не достигли второстепенных автодорог. Миновав десяток выбоин, Гюнтер остановился и посмотрел на карту. Проехал три километра, сделал несколько поворотов и оказался в ранее престижном районе, где стояли дома прежней элиты. Во дворе у подъезда одного из домов он заметил «трабант». Трава была, разумеется, все ещё аккуратно подстрижена, дом содержался в порядке, вплоть до занавесок на окнах — в конце концов, это всё-таки Германия, — но ощущался дух начинающегося упадка и ветхости. Бок оставил машину в квартале от нужного ему дома и обходным путём подошёл к нему.

— Мне хотелось бы увидеть доктора Фромма, — сказал он женщине — по-видимому, фрау Фромм, — открывшей дверь.

— Кто его спрашивает? — холодно спросила хозяйка. Ей было далеко за сорок, кожа лица туго обтягивала худые щеки, множество морщин разбегалось от тусклых синих глаз и бесцветных узких губ. Она смотрела на пришельца с интересом и даже с надеждой. Ещё не зная, почему она смотрит на него с надеждой, Бок решил тем не менее воспользоваться этим.

— Старый друг. — Бок улыбнулся, чтобы подчеркнуть образ давнего знакомого. — Мне хочется удивить его.

Женщина на мгновение заколебалась, затем на лице появилась улыбка и к ней вернулись хорошие манеры.

— Заходите, прошу вас.

Бок ждал в гостиной. Он сразу понял, что первое впечатление было верным — но причина поразила его. Обстановка дома напоминала его собственную квартиру в Берлине — та же сделанная по заказу мебель, что выглядела так хорошо по сравнению с мебелью, доступной рядовым гражданам ГДР, теперь не произвела на него впечатления. Может быть, виной тому сравнение с «мерседесом», на котором он приехал? — подумал Бок, слыша приближающиеся шаги. Но нет, такое впечатление создавала пыль. Фрау Фромм не следила за чистотой в доме, как подобает хорошей немецкой домохозяйке. Верный признак, что в семье не все в порядке.

— Вы хотели встретиться со мной? — произнёс доктор Фромм, и в это же мгновение узнал гостя. — Как я рад видеть тебя!

— Я не был уверен, что ты узнаешь старого друга, — ответил с улыбкой Бок и протянул руку. — Сколько времени прошло, Манфред!

— Действительно, сколько времени пролетело! Пойдём в кабинет. — Мужчины вышли из гостиной под пристальным взглядом фрау Фромм. Доктор Фромм плотно закрыл дверь и лишь потом повернулся к Боку.

— Прости мою жену. То, что произошло, ужасно.

— Это уже прошлое. Ну, как у тебя дела?

— Разве не слышал? «Зелёные» не оставляют нас в покое. Придётся закрыть станцию.

Доктор Манфред Фромм был, правда только на бумаге, заместителем директора атомной станции Любмин-Норд. Её построили двадцать лет назад по проекту советских инженеров и оборудовали реакторами ВВЕР-230. Несмотря на примитивную конструкцию, эти реакторы при квалифицированных немецких инженерах и операторах работали вполне удовлетворительно. В отличие от Чернобыля на этой станции реакторы находились под защитным куполом. Станция была не особенно надёжной — как и не слишком опасной, — но исправно работала: два реактора давали 816 мегаватт электроэнергии плюс немалое количество расщепляемого материала, пригодного для военных целей.

— «Зелёные», — тихо повторил Бок. — Опять они. — Партия «зелёных» являла собой естественное продолжение германского духа, который, с одной стороны, преклонялся перед всем живым в мире, пытаясь всеми силами умертвить это живое — с другой. Партия «зелёных», созданная из крайних — или наиболее последовательных — элементов движения за охрану окружающей среды, выступала против многого, в равной степени неприятного и для Коммунистического блока. Однако «зелёные», потерпевшие неудачу в борьбе против развёртывания тактических ракет с ядерными боеголовками — и после того как их успешное развёртывание завершилось договором об уничтожении ракет средней дальности, — теперь подняли адский шум в той части Германии, которая раньше называлась ГДР. Кошмарные масштабы заражения окружающей среды на востоке страны превратились для «зелёных» в навязчивую идею, и первой в списке для расправы была атомная промышленность, которую они называли отвратительной и предельно ненадёжной. Бок напомнил себе, что «зелёные» никогда не находились под серьёзным политическим контролем. Их партия не станет влиятельной силой на политической арене страны, и теперь ею пользовалось то же самое правительство, которое относительно недавно было так ею недовольно. Если раньше «зелёные» вопили об отравлении Рейна и заражении Рура заводами Круппа, а также ужасались при размещении ядерных ракет НАТО, то теперь они отправились в крестовый поход на восток с куда большей страстью, чем Барбаросса во главе армии крестоносцев на Святую землю. Их непрерывное брюзжание по поводу беспорядков на востоке Германии гарантировало, что социализм не скоро вернётся сюда. Активность «зелёных» вынудила Бока и Фромма серьёзно задуматься, а не была ли деятельность экологов ловким тактическим ходом капиталистов с самого начала.

Бок и Фромм впервые познакомились пять лет назад. Фракция Красной армии разработала план саботажа западногерманского реактора, и ей потребовался совет специалиста, как осуществить это с наибольшей эффективностью. Хотя попытка не стала достоянием общественности, предотвратить нападение на атомный реактор удалось лишь в последнюю минуту. Ликование по поводу успеха западногерманской службы безопасности поставило бы атомную промышленность ФРГ на грань краха.

— Осталось меньше года до полного закрытия станции. Я хожу на работу всего три дня в неделю. Меня заменил «технический эксперт» с Запада, хотя он, разумеется, позволяет мне «давать советы», — сообщил Фромм.

— Тебе этого недостаточно, Манфред, — заметил Бок. Доктор Фромм в недавнем прошлом был главным инженером военного проекта, который вынашивал Эрих Хонеккер. Несмотря на то что русские и немцы были союзниками в рамках мировой социалистической системы, они так и не стали настоящими друзьями. На протяжении доброй тысячи лет обе нации относились друг к другу с подозрительностью. Германская Демократическая Республика по крайней мере попыталась построить социализм, тогда как русские потерпели полную неудачу. В результате вооружённые силы Восточной Германии так и не смогли сравниться по своей мощи с армией на Западе. До последнего момента русские опасались немцев, даже тех, что были на их стороне, и вдруг, совершенно неожиданно, допустили объединение Германии в единое государство. Но задолго до этого непонятного шага русских Эрих Хонеккер пришёл к выводу, что подобная подозрительность может оказать влияние на стратегический баланс, и решил сохранить в ГДР часть плутония, получаемого в Грейфсвальде и на других реакторах. Манфред Фромм обладал ничуть не меньшими знаниями, необходимыми для создания атомной бомбы, чем любой русский или американский учёный, хотя ему и не довелось воспользоваться этими знаниями на практике. В течение десяти лет восточные немцы тайно накапливали плутоний до тех пор, пока в последнем приступе марксистской преданности его не передали русским товарищам, чтобы не допустить захвата плутония Западом. Этот заключительный акт стал поводом для яростных взаимных упрёков, причём настолько несдержанных, что не все материалы, связанные с подготовкой атомного оружия, были переданы русским. Теперь все контакты между русскими атомщиками и коллегами Фромма были прерваны.

— Мне сделали отличное предложение. — Фромм поднял со своего письменного стола конверт из плотной бумаги. — Приглашают на работу в Аргентину. Мои коллеги с Запада, да и многие прежние друзья уже там, переехали несколько лет назад.

— Хорошие условия?

Манфред фыркнул.

— Миллион немецких марок в год до завершения проекта. Никаких налогов, деньги перечисляются в швейцарские банки, и все остальные прелести, — произнёс он бесстрастным голосом.

Оба понимали, что принять такое предложение Фромм не мог. Для него работать на фашистов было так же невозможно, как дышать водой. Его дед, один из основателей спартаковского движения, погиб в нацистском концлагере вскоре после прихода Гитлера к власти. Отец работал в коммунистическом подполье, участвовал в знаменитой шпионской группе «Красный оркестр», сумел каким-то образом пережить войну, несмотря на беспрерывные преследования со стороны гестапо и «Зихерхайтсдинст», и оставался уважаемым членом партии до самой смерти. Фромм учился марксизму-ленинизму с того момента, как стал ходить, а ликвидация его профессии не заставила полюбить новую политическую систему, которую его всегда учили презирать. Его увольняют с работы, он не сумел осуществить свои честолюбивые мечты, а теперь какой-то недоучка — инженер из Гёттингена — обращается с ним, как с мальчишкой. Но хуже всего было то, что жена настаивала, чтобы он согласился на предложение переехать в Аргентину, и превратила семейную жизнь в ад из-за его отказа. Наконец он решил, что может задать вопрос.

— А ты как оказался здесь, Гюнтер? Вся страна охотится за тобой. Несмотря на то что ты ловко изменил внешность, тебе угрожает опасность.

Бок улыбнулся, довольный.

— Правда, удивительно, как меняют твой вид новая причёска и очки?

— Ты не ответил на вопрос.

— Мои друзья нуждаются в твоей квалифицированной помощи.

— И кто же эти друзья? — В голосе Фромма прозвучало сомнение.

— Они политически приемлемы для нас с тобой. Я не забыл Петру, — ответил Бок.

— Помнишь, как хорошо мы тогда подготовились? Так что же случилось?

— Среди нас оказалась предательница. Из-за неё на станции изменили систему охраны, когда до начала операции оставалось всего три дня.

— Одна из «зелёных»?

Гюнтер позволил себе горькую улыбку.

— Да. Узнав о возможном числе пострадавших среди гражданского населения и ущербе для окружающей среды, она заколебалась. Нам ничего не оставалось, как превратить её в часть окружающей среды. — Гюнтер вспомнил, что стреляла Петра. Нет ничего хуже осведомителя, и было только справедливо, что именно Петра исполнила приговор.

— Часть окружающей среды, говоришь? Весьма поэтично. — Это была первая попытка Фромма пошутить, и она оказалась такой же безуспешной, как и обычно. Манфред Фромм был начисто лишён чувства юмора.

— Я не могу предложить тебе деньги. Кроме того, не могу ничего прибавить к тому, что уже сказал. ТЫ должен принять решение на основе услышанного. — У Бока не было сейчас пистолета, только нож. Он подумал, понимает ли Манфред выбор, перед которым оказался? Вряд ли. Несмотря на свою идеологическую чистоту, Фромм оставался технократом и его взгляд на события в мире был недостаточно широким.

— Когда нужно ехать?

— За тобой следят?

— Нет. Для обсуждения делового предложения аргентинцев мне приходится ехать в Швейцарию. Подобные вещи нельзя обсуждать в Германии, даже теперь, когда она объединилась и все счастливы, — объяснил он. — Я сам купил билет, получил паспорт, визы и тому подобное. Нет, не думаю, что за мной следят.

— Тогда выезжаем немедленно. Вещи можно не собирать.

— Что сказать жене? — спросил Фромм и тут же понял, что задал вопрос напрасно. Его семейную жизнь нельзя было назвать счастливой.

— Выбери какую-нибудь отговорку.

— Позволь мне всё-таки собрать вещи. Так будет проще. Сколько времени потребуется…

— Я не знаю.

Через полчаса всё было готово. Жене Фромм объяснил, что уезжает на несколько дней для дальнейших консультаций по поводу работы. Она поцеловала мужа в щеку, глядя на него с надеждой. Так приятно жить в Аргентине, но ещё приятнее хорошо жить где угодно. Может быть, этот старый друг сумел убедить его. В конце концов, он ведь приехал на «мерседесе». Возможно, он знал, что их ждёт в будущем.

Три часа спустя Бок и Фромм поднялись на борт самолёта, вылетающего в Рим. Там они пересели на другой самолёт, прибыли в Турцию и затем проследовали в Дамаск. В Сирии они разместились в отеле, чтобы отдохнуть.

Марвин Расселл выглядит ещё внушительнее, чем раньше, подумал Госн. Если у него и был небольшой лишний вес, он исчез вместе с потом после ежедневных учений. Постоянные тренировки с бойцами движения развили его и без того мощную мускулатуру, а под жаркими лучами солнца Марвин так загорел, что его можно было принять за араба. Единственной диссонирующей чертой оставалась его религия. Товарищи докладывали, что Марвин настоящий язычник, неверный, поклоняется — представьте себе! — Солнцу. Это тревожило мусульман, но они старались, не подавая виду, исподволь показать ему подлинную ценность ислама. Передавали, что Марвин прислушивался к их проповедям с интересом. Кроме того, стало известно, что он метко стреляет из любого оружия и с любого расстояния, непобедим в рукопашной схватке и едва не сделал инвалидом их инструктора. Наконец, его искусству в поле позавидует даже лиса. По общему мнению, Марвин оказался хитрым, находчивым бойцом. Если не принимать во внимание его религиозные отклонения, все любили и уважали Марвина.

— Марвин, если ты станешь ещё сильнее, к тебе будет страшно подойти! — засмеялся Госн при виде своего американского друга.

— Ибрагим, это была самая лучшая мысль из всего, что приходило мне в голову, — приехать сюда. Я даже не думал, что в мире существуют другие народы, которых преследуют вроде моего, — но вы защищаетесь и очень успешно. Вы — настоящие мужчины. — Госн не верил ушам: и это говорит человек, что сломал шею полицейскому, будто спичку. — Я хочу помочь вам, всеми силами.

— Среди нас всегда есть место для настоящего бойца. — Если Марвин овладеет арабским, из него выйдет превосходный инструктор, подумал Госн. — Ладно, мне пора отправляться.

— Куда?

— У нас есть лагерь к востоку отсюда. — База находилась на севере. — Там мне нужно выполнить специальное поручение.

— Эта штука, что мы откопали? — небрежно спросил Расселл. Даже слишком небрежно, но ведь такое невозможно, правда? Бдительность — это одно, но мания преследования — совсем иное.

— Нет, кое-что другое. Извини, дружище, но нужно соблюдать крайнюю осторожность.

Марвин кивнул.

— Ты прав, приятель. Из-за этого погиб мой брат — забыл о бдительности. Увидимся, когда вернёшься.

Госн сел в автомобиль и выехал из лагеря. В течение часа он ехал по шоссе, ведущему к Дамаску. Иностранцы обычно не обращают внимания на то, что Ближний Восток так мал — по крайней мере его наиболее важные места. Например, по хорошему шоссе можно доехать от Иерусалима до Дамаска за пару часов, несмотря на то что это два совершенно противоположных мира с политической точки зрения — были противоположными мирами, напомнил себе Госн. За последнее время из Дамаска доносились зловещие слухи. Неужели даже сирийское правительство устало от борьбы? Так просто заявить, что это невозможно, однако такие слова утратили своё первоначальное значение.

В пяти километрах за пределами Дамаска он увидел стоящий в условленном месте автомобиль. Госн проехал мимо, осматриваясь вокруг в поисках слежки. Через две тысячи метров он убедился, что все в порядке, развернулся и спустя минуту остановился рядом с автомобилем. Оба пассажира вышли из машины, как было условлено, и их водитель, член организации, сразу уехал.

— Доброе утро, Понтёр.

— Привет, Ибрагим. Это мой друг Манфред. — Они сели в машину, и Госн тут же тронулся с места.

Инженер посмотрел в зеркало на незнакомца. Старше Бока, худой, с глубоко посаженными глазами. Плохо одет для местного климата и весь потный, как свинья. Ибрагим передал назад пластмассовую бутылку с водой. Незнакомец достал носовой платок и вытер горлышко, прежде чем поднести бутылку к губам. Значит, арабы для тебя недостаточно чистые? — подумал Госн. Ну да ладно, это, в конце концов, не его забота.

Потребовалось ещё два часа, чтобы добраться до нового лагеря. Госн намеренно выбрал кружной путь, хотя это не запутает опытного человека — он определит направление по солнцу. Инженер не знал, насколько подготовлен этот Манфред, и хотя было разумно исходить из того, что он владеет определёнными навыками, не менее разумно использовать все средства, чтобы нейтрализовать их. К тому моменту, когда они прибыли к месту назначения, только опытный и отлично подготовленный разведчик смог бы запомнить дорогу.

Куати выбрал отличное место для базы. Всего несколько месяцев назад здесь располагался командный пункт группировки «Хезболла». Он был врыт в крутой склон холма, и крыша из рифлёного железа была покрыта землёй, на которой росли хилые кусты. Только опытный наблюдатель, точно знающий, что он ищет, мог обнаружить базу — а это было очень маловероятно. «Хезболла» особенно успешно боролась с осведомителями в своей среде, настолько успешно, что их не осталось. Грунтовая дорога шла мимо и кончалась у заброшенной фермы, чьи поля были настолько истощены, что здесь нельзя было выращивать даже опийный мак или индийскую коноплю — основную культуру этого района. Внутри помещение было весьма просторно. На бетонированной площадке размером около ста квадратных метров можно было даже разместить несколько автомашин. Единственным недостатком этого укрытия было то, что во время землетрясений — частых в этих местах — оно превратится в западню, из которой будет непросто выбираться. Госн поставил машину между двумя столбами и, выйдя из неё, опустил за собой маскировочную сетку. Да, Куати выбрал отличное место.

Как всегда при обеспечении безопасности, самым трудным оказалось выбрать между двумя крайностями. С одной стороны, чем меньше людей знают о назначении базы, тем лучше. Однако с другой — необходимо иметь охранников, чтобы обеспечить её безопасность. Куати взял с собой личную охрану — десять бойцов, в преданности и мужестве которых он не сомневался. Охранники знали Госна и Бока в лицо, и начальник охраны подошёл к Манфреду.

— Это — наш новый друг, — представил Госн Манфреда. Охранник внимательно посмотрел ему в лицо и отошёл.

— Was gibts hier?[16] — нервно спросил Фромм по-немецки.

— Здесь у нас, — ответил по-английски Госн, — нечто весьма интересное.

Это было для Манфреда уроком.

— Kommen sie mit, bitte[17].

Госн подвёл их к стене. Тут у двери стоял часовой с винтовкой, что было куда надёжнее дверного замка. Госн кивнул часовому, тот наклонил голову в ответ. Инженер открыл дверь, пропустил спутников в комнату и потянул за шнурок. Загорелись лампы дневного света. В середине комнаты стоял большой металлический верстак, накрытый брезентом. Не говоря ни слова, Госн поднял брезент. Ему уже надоело играть в театр. Пришло время браться за работу.

— Gott im Himmel[18]!

— Я тоже вижу это впервые, — признался Бок. — Значит, вот как она выглядит.

Фромм надел очки и склонился над устройством. Прошла минута, прежде чем он поднял голову.

— Американская конструкция, но собрана не в Америке. — Он указал пальцем. — Иная схема. Примитивная система, тридцатилетней давности — нет, даже старше по методике, но не по изготовлению. Посмотрите на эти контуры… Шестидесятые годы, может быть, начало семидесятых. Советское производство? Не исключено, из складов в Азербайджане?

Госн молча покачал головой.

— Неужели израильская? Ist das moglich?[19] — Ответом на этот вопрос стал кивок.

— Не просто возможно, мой друг. Она перед нами.

— Значит, так. Авиационная бомба. Впрыскивание трития в ядро для увеличения взрывной силы — от пятидесяти до семидесяти килотонн, по-видимому. Взрыватели радиолокационный и ударный. Её действительно сбросили, но взрыва не произошло.

— Почему?

— Похоже, на ней не было взрывателей. Все, что нам удалось обнаружить, — перед вами, — ответил Госн. Манфред успел произвести на него глубокое впечатление.

Фромм провёл рукой внутри бомбового корпуса, ища разъёмы.

— Да, вы правы. Очень интересно. — Наступило молчание. — Знаете, её, по-видимому, можно отремонтировать… и даже…

— Даже что? — спросил Госн, уже зная ответ.

— Бомбу этого образца можно превратить в спусковой механизм.

— Спусковой механизм? — озадаченно произнёс Бок. — Но для чего?

— Для водородной бомбы, — ответил Госн. — Я надеялся на это.

— Она будет очень тяжёлой, далёкой от совершенства современной конструкции. Как принято говорить, примитивная, но эффективная. — Фромм посмотрел на инженера. — Вы хотите, чтобы я помог отремонтировать её?

— Вы согласны?

— Десять лет… нет, больше, лет двадцать я изучал и думал… Как вы предполагаете использовать её?

— Это вас беспокоит?

— Она не будет использована в Германии?

— Нет, разумеется, — ответил Госн не без раздражения. Чего ради? — подумал он. — Ведь у их организации нет разногласий с немцами?

Тем не менее что-то заставило Бока обратить внимание на последние фразы, словно реле замкнулось у него в сознании. Он закрыл глаза, чтобы запечатлеть эту мысль в своей памяти.

— Да, я готов оказать содействие.

— Вам хорошо заплатят, — пообещал Госн и тут же понял, что допустил ошибку. Впрочем, разве это имеет значение?

— Я не собираюсь оказывать помощь за деньги! Неужели я похож на корыстного наёмника? — возмущённо ответил Фромм.

— Прошу прощения. Я не хотел обидеть вас. Квалифицированный специалист получает вознаграждение за свой труд. В конце концов, мы не нищие.

Я тоже, чуть не вырвалось у Фромма, но здравый смысл победил. Это ведь не аргентинцы, правда? Не фашисты, не капиталисты, это товарищи по революции, которые тоже попали в тяжёлую политическую ситуацию… хотя он был уверен, что их финансовое положение в высшей степени благополучно. Советы никогда не дарили вооружение арабам. Его всегда продавали за свободно конвертируемую валюту, даже при Брежневе и Андропове, и если на это соглашались русские, когда они ещё придерживались правильного курса… то…

— Я всего лишь объяснил своё отношение и тоже не хотел оскорблять вас. Да, я знаю, что вы не нищие. Вы — солдаты революции, борцы за свободу, и для меня большая честь помогать вам в борьбе. — Он махнул рукой. — Меня устроит любая плата, которую вы сочтёте справедливой… — Если только это будет, разумеется, не какой-то жалкий миллион марок! — подумал он. — ..Важно, чтобы вы поняли, что я не продаю себя за деньги.

— Так приятно встретить честного человека, — согласился Госн с довольной улыбкой.

Бок подумал, что они оба хватили через край во взаимных похвалах, но промолчал. Он начал понимать, как расплатятся с Фроммом.

— Итак, — произнёс Госн, — когда мы примемся за работу?

— Сначала мне понадобятся бумага и карандаш.

— Кто вы такой, позвольте спросить? — поинтересовался Райан.

— Бен Гудли, сэр.

— Из Бостона? — Акцент был очень характерным.

— Да, сэр. Школа имени Кеннеди. После защиты диссертации продолжаю там учиться, а теперь стал стипендиатом Белого дома.

— Нэнси? — Райан повернулся к секретарше.

— Директор внёс его в ваш календарь, доктор Райан.

— Хорошо, доктор Гудли, — улыбнулся Райан. — Заходите. — Кларк окинул взглядом молодого учёного и снова сел.

— Хотите кофе?

— Только без кофеина.

— Хотите работать здесь, юноша, привыкайте к настоящему продукту. Ну, садитесь. Значит, отказываетесь?

— Да, сэр.

— Ну хорошо. — Райан налил свою обычную кружку и опустился в кресло за письменным столом. — Что привело вас в этот дворец загадок?

— Если вкратце, сэр, то поиски работы. Темой моей диссертации были разведывательные операции, их история и перспективы. Мне нужно узнать кое-что для того, чтобы закончить исследование, начатое в школе Кеннеди. Затем хочу узнать, не смогу ли действительно работать здесь.

Джек кивнул. Да, обычное дело.

— Допуск?

— Разрешающий ознакомление со специальными программами и материалами государственной важности. Его я получил недавно. У меня уже был допуск к секретным документам, потому что во время работы в школе Кеннеди пришлось знакомиться с материалами нескольких президентских архивов, главным образом в округе Колумбия, однако некоторые документы в Бостоне все ещё засекречены. Я входил в состав группы, которая изучала массу данных по, кубинскому ракетному кризису.

— Это работа доктора Николаев Бледсоу?

— Да.

— Признаюсь, я не согласен со всеми выводами Ника, но проведённые исследования произвели на меня глубокое впечатление. — Джек поднял кружку, салютуя поиску учёных.

Гудли написал почти половину этой монографии, включая выводы.

— С чем конкретно вы не согласны — если мне будет позволено задать такой вопрос?

— Действия Хрущёва не основывались на здравом смысле. Мне кажется — и материалы подтверждают мою точку зрения, — что при размещении ракет на Кубе он не следовал заранее обдуманному плану, а скорее действовал импульсивно.

— Не могу согласиться. Монография указывает на то, что Советы были обеспокоены в первую очередь нашими ракетами средней дальности в Европе, и особенно в Турции. Представляется разумным предположить, что это был тактический ход, направленный на достижение стабильной ситуации в отношении оперативных сил.

— Ваши исследования не основывались на всех существующих материалах, — заметил Джек.

— Каких, например? — Гудли попытался скрыть раздражение.

— Разведданных, которые мы получали от Пеньковского и других агентов. Эти документы по-прежнему закрыты и останутся в секретном архиве ещё двадцать лет.

— Вам не кажется, что пятьдесят лет — это слишком долго?

— Разумеется, — согласился Райан. — Но на то существуют веские причины. Некоторые сведения, содержащиеся в них, остаются… ну, если не все ещё злободневными, то по крайней мере способными открыть некоторые подробности, которые нам хочется сохранить в тайне.

— Мне представляется, что это немного отдаёт паранойей, — заметил Гудли бесстрастным, как ему казалось, голосом.

— Давайте предположим, к примеру, что в то время в России работал наш агент «Банан». Допустим, сейчас он умер — скажем, от старости, — но вот агент «Груша», завербованный им, продолжает свою деятельность. Таким образом, если Советам удастся выяснить, кем был агент «Банан», они могут получить ключ к разгадке личности агента «Груша». Кроме того, нам следует оберегать некоторые методы передачи сведений. В бейсбол играют уже сто пятьдесят лет, но замена остаётся заменой. В своё время я рассуждал точно так же, как и вы, Бен. Скоро вы узнаете, что большинство шагов, предпринимаемых в Лэнгли, продиктованы разумными причинами.

Попал в ловушку системы, подумал Гудли.

— Между прочим, вы обратили внимание на то, что в своих последних магнитофонных лентах Хрущёв красноречиво доказал, что Ник Бледсоу не правильно истолковал некоторые его шаги — это тоже важно.

— Да?

— Предположим, что весной 1961 года у Джона Кеннеди оказались неопровержимые сведения, свидетельствующие о том, что Хрущёв намеревался перестроить советскую систему. В 1958 году Хрущёв резко ослабил армию и попытался приступить к реформе партии. Предположим далее, что информация по этому вопросу — надёжная, достоверная информация — была в распоряжении Кеннеди и маленькая птичка прошептала ему на ухо, что, если он даст некоторую свободу русским, возможно, у нас произошло бы уменьшение напряжённости в отношениях между государствами ещё в шестидесятых годах. Скажем, гласность наступила бы на тридцать лет раньше. И ещё предположим, что президент отказался от такой мысли, пришёл к выводу, что по политическим причинам невыгодно давать больше свободы Никите… Это означает, что в шестидесятые годы была допущена величайшая ошибка. За этим последовал Вьетнам и все остальные колоссальные неприятности.

— Я не могу в это поверить. Мы просмотрели архивы. Наши исследования показывают, что здесь нет никакой логики…

— Логика у политического деятеля? — прервал его Райан. — Вот это действительно революционная концепция!

— Если вы действительно утверждаете, что так было на самом деле…

— Это гипотетическое предположение, — заявил Джек, поднимая брови. Боже мой, да ведь эти сведения на виду и доступны всем, кто захочет свести их в единое целое. То обстоятельство, что это никому до сих пор не пришло в голову, является признаком намного более широкой и тревожной проблемы. Однако его больше всего беспокоила та часть вопроса, которая была в этом самом здании. Историю он был готов оставить историкам… до тех пор, пока сам не пополнит их ряды. И когда это произойдёт, Джек?

— В это никто не поверит.

— Большинство людей считают, что Линдон Джонсон проиграл первичные выборы в Нью-Гемпшире Юджину Маккарти из-за наступления Тэт во Вьетнаме. Так что добро пожаловать в мир разведки, доктор Гудли. Знаете, что самое трудное в распознавании правды?

— Что?

— Понять, что правда подошла и вцепилась вам в зад. Все не так просто, как вам кажется.

— А распад Варшавского договора?

— Наглядное подтверждение, — согласился Райан. — Мы получали массу сведений, факты были у нас перед носом — и мы не поверили. Ну, если говорить честно, то дело обстояло по-другому. Немало молодых сотрудников в РУ — разведывательном управлении, — добавил он, как показалось Гудли, с излишней снисходительностью, — указывали на это, но руководители управления пренебрегли их мнением.

— А вы сами, сэр?

— Если директор согласится, вам разрешат посмотреть кое-какие документы по этому вопросу. Даже почти все. Большинство наших агентов и полевых сотрудников тоже были застигнуты врасплох. Всем нам следовало проявить большую проницательность, и меня это касается в неменьшей степени. Если уж говорить о моей слабости, она состоит в слишком узком видении проблемы.

— Деревья вместо леса?

— Вот именно, — признался Райан. — Это — опасная ловушка, и даже понимание своих недостатков не всегда помогает.

— Видимо, поэтому меня и послали сюда, — заметил Гудли.

Райан усмехнулся.

— Черт побери, ваше появление мало чем отличается от того, как начал здесь свою деятельность я сам. Добро пожаловать на борт. С чего вы хотели бы начать, доктор Гудли?

Бен, разумеется, уже отчётливо представлял это. И если Райан ничего не подозревает, разве это моя вина? — подумал он.

— А где вы собираетесь раздобыть компьютеры? — спросил Бок. Фромм уже сидел с бумагой и карандашами.

— Начнём с Израиля, может быть, в Иордании или Турции, — ответил Госн.

— Это недёшево обойдётся, — предостерёг его Фромм.

— Я уже узнал стоимость станков с компьютерным управлением. Действительно, они дорогие.

Ну, не чрезмерно дорогие, подумал Госн. Ему пришло в голову, что доступные ему суммы в твёрдой валюте могут потрясти этого неверного.

— Посмотрим, каковы ваши потребности. Впрочем, что бы ни было нужно, мы достанем.

Глава 13

Процесс

Зачем только я согласился на эту должность? Роджер Дарлинг был гордым мужчиной. Ему удалось неожиданно победить в борьбе за место в Сенате, которое все пророчили другому кандидату, затем стать самым молодым губернатором в истории Калифорнии. Он знал, что гордость — это недостаток, уязвимое место, но также отдавал себе отчёт и в том, что у него есть все основания гордиться собой.

Можно было обождать несколько лет, может быть, одержать новую победу на выборах в Сенат и пробиться в Белый дом, вместо того чтобы идти на такой компромисс и обеспечить успех Фаулеру… в обмен на это…

«Это» было самолётом «ВВС-2» — радиосигнал для любого лайнера, на борту которого находится вице-президент США. Очевидный контраст с «ВВС-1» был предметом ещё одной шутки, связанной с должностью, являющейся якобы второй по политической важности в стране. Эта шутка, правда, не была столь грубой и в то же время точной, как замечание Джона Нэнса Гарнера, который так определил пост вице-президента: «кувшин с тёплыми соплями». Само место вице-президента представляло собой одну из немногих ошибок, совершенных основателями Соединённых Штатов, решил Дарлинг. Когда-то было ещё хуже. Первоначально пост вице-президента предназначался для кандидата в президенты, проигравшего выборы, который, являясь подлинным патриотом, занимает эту должность в чужом правительстве и председательствует в Сенате, забыв о мелких политических разногласиях, чтобы служить на благо страны. Почему Джеймс Мэдисон допустил такую глупость, так и не было исследовано учёными, однако его ошибка была быстро исправлена в 1803 году Двенадцатой поправкой к Конституции США. Даже в то время, когда джентльмены, готовящиеся к дуэли, обращались друг к другу «сэр», мнение отцов американской Конституции требовало чрезмерного бескорыстия. Таким образом закон подвергся изменению, и теперь вице-президент стал союзником, а не побеждённым соперником. То обстоятельство, что так много вице-президентов поднялись на высшую ступень, является скорее случайностью, чем обдуманным намерением. А уж то, что многие из них блестяще справились с обязанностями президента — Эндрю Джексон, Теодор Рузвельт, Гарри Трумэн, — это вообще чудо.

В любом случае для него такая вероятность равна нулю. Боб Фаулер физически здоров, и его политическая платформа совершенно незыблема — лучше, чем у любого президента, начиная с… Эйзенхауэра? Пожалуй. Может быть, даже начиная с ФДР — Франклина Делано Рузвельта. Важная, почти равная президентской, роль вице-президента, которую утвердил Картер для Уолтера Мондейла — на что большинство почти не обратило внимания, хотя подобный шаг оказался весьма конструктивным, — канула в прошлое. Фаулер больше не нуждался в Дарлинге — президент ясно дал это понять.

И вот Дарлинг был отодвинут на вспомогательную — даже не на второстепенную — роль. Фаулер летает на переоборудованном Боинге-747, своём персональном самолёте. Роджер Дарлинг пользуется любым свободным самолётом — в данном случае одним из нескольких VC-20 «Гольфстрим», на которых летают все, у кого есть на то соответствующее право. К числу этих счастливцев относятся сенаторы и конгрессмены, входящие в состав основных комитетов, а также те, кого президент считает нужным выделить из числа остальных.

Не будь таким мелочным, упрекнул себя Дарлинг. Становясь мелочным, ты оказываешь поддержку всему дерьму, которое тебя окружает.

Я допустил ничуть не меньшую ошибку, чем Мэдисон, подумал вице-президент, когда его самолёт покатился к взлётной полосе. Думая, что политический деятель предпочтёт интересы страны своему честолюбию, Мэдисон всего лишь проявил излишний оптимизм. Дарлинг же не принял во внимание очевидную политическую реальность, состоящую в том, что действительная разница между президентом и вице-президентом в значимости занимаемых ими постов намного больше, чем между Фаулером и председателем десятка разных комитетов Сената или конгресса. Чтобы провести законодательную работу, президенту приходится иметь дело с конгрессом. Иметь дело со своим вице-президентом ему не нужно.

Как же это он допустил, чтобы его заманили в такую ловушку? Дарлинг только удивлённо покачал головой, хотя задавал себе этот вопрос тысячи раз. Патриотизм, разумеется, был одной из причин или по крайней мере её политическим двойником. Он привлёк на сторону Фаулера Калифорнию, а без Калифорнии они оба оставались бы губернаторами. Единственная крупная уступка, которой он добился, — назначение Чарли Олдена на пост советника по национальной безопасности, — не привела ни к чему, однако он, Дарлинг, являлся решающим фактором в том, что президентство перешло от одной партии к другой. В награду на его долю выпали все самые неприятные обязанности в исполнительной власти — произносить речи, которые редко привлекали внимание прессы, хотя выступления министров оказывались в центре интереса, речи, направленные на то, чтобы обеспечить преданность тех членов партии, которые и без того были преданными, речи, в которых испытывались новые идеи — главным образом неудачные и, как правило, не Дарлинга. Кроме того, на его долю выпало терпеливо ждать, когда с неба ударит молния и поразит его вместо президента. Сегодня он вылетал, чтобы обратиться к общественности с выступлениями о необходимости повысить налоги — за мир на Ближнем Востоке надо платить. Какая чудесная политическая возможность! — подумал Дарлинг. Он выступит перед конвенцией директоров закупочных фирм в Сент-Луисе и объяснит, почему : необходимы более высокие налоги. Аплодисменты будут оглушительными!

Однако он принял на себя обязанности вице-президента, дал клятву исполнять свой долг, и если он не выполнит эти обязанности, как сможет взглянуть другим в глаза?

Самолёт прокатился по неровной рулежной дорожке мимо ангаров и различных самолётов, включая застывший на площадке Боинг-747 — «Летающий командный пункт для чрезвычайных ситуаций», или «Летком», или чаще — ЛКП, с лёгкой руки средств массовой информации получивший название «Самолёт Судного дня». Где бы ни был президент, этот самолёт находился в пределах двух часов лётного времени от него (что было совсем непросто, когда президент находился с визитом в России или Китае), поскольку для главы администрации самолёт был единственным безопасным местом в случае ядерной войны. Впрочем, сейчас это уже утратило своё значение, верно? Дарлинг заметил, что люди входили в самолёт и выходили из него. Ассигнования не были ещё урезаны — тем более что этот Боинг принадлежал к числу президентских самолётов и был по-прежнему готов к немедленному вылету. Интересно, подумал Дарлинг, когда все это изменится? Перемены шли полным ходом.

— Мы готовы к взлёту. Пристегнулись, сэр? — обратился к нему сержант, сопровождающий самолёт.

— Да, конечно. Пора отправляться. — Вице-президент улыбнулся. На президентском «ВВС-1» пассажиры часто демонстрировали свою уверенность в самолёте и экипаже, не пристёгиваясь при взлёте. Ещё одно доказательство, что его самолёт не принадлежал к самым лучшим, но Дарлинг ведь не мог огрызнуться на предупреждение сержанта — тот всего лишь выполнял свой долг и для него Роджер Дарлинг, вице-президент Соединённых Штатов, был важным пассажиром. Он подумал о том, что этот сержант занимал более ответственное место в Военно-воздушных силах, чем большинство политических деятелей в сфере управления государством, но это ведь не было сюрпризом, верно?

— Слушаюсь, сэр.

— Как, снова? — спросил Райан.

— Да, сэр, — произнёс голос в телефонной трубке.

— Хорошо, через пару минут.

— Да, сэр.

Райан допил кофе и направился к кабинету директора ЦРУ. К его удивлению, там он увидел Гудли. Молодой человек держался подальше от облака сигарного дыма, окутавшего Кабота, и Джеку даже показалось, что Маркус переборщил с имитацией генерала Паттона или кого он там пытался изобразить.

— В чём дело, Джек?

— «Камелот», — ответил Джек, не скрывая раздражения. — Эти засранцы из Белого дома снова отказались принимать участие. Теперь требуется моё присутствие вместо них.

— Ты разве чем-нибудь занят?

— Сэр, мы говорили об этом четыре месяца назад. Для сотрудников Белого дома важно…

— Президент и его помощники заняты важными делами, — устало объяснил директор ЦРУ.

— Сэр, к этому готовятся за несколько недель, и все участники оповещаются заранее. Уже четвёртый раз подряд…

— Я знаю, Джек.

Райан не хотел отступать.

— Директор, кто-то должен объяснить им, насколько это важно.

— Я уже пытался, черт побери! — огрызнулся Кабот. Джек знал, что директор действительно сделал все что мог.

— Вы не пробовали действовать через госсекретаря Талбота или Денниса Банкера? — спросил Джек. По крайней мере к их мнению президент все ещё прислушивается, едва не прибавил Джек.

Впрочем, Кабот понял, что имел в виду Райан.

— Слушай, Джек, мы не можем отдавать приказы президенту. Наше дело давать советы, на которые он не всегда обращает внимание. А ты отлично справляешься с игрой. Деннису нравится играть с тобой.

— Понимаю, сэр, но это не моя работа — неужели они никогда не знакомятся с результатами?

— Чарли Олден знакомился. Думаю, их не пропускает и Лиз Эллиот.

— Да уж, — заметил Райан ледяным тоном, не обращая внимания на присутствие Гудли. — Они ведут себя безответственно, сэр.

— Это слишком уж сильно сказано, Джек.

— Зато слишком верно, директор. — Райан старался сохранить самообладание.

— Можно спросить — что такое «Камелот»? — поинтересовался Бен Гудли.

— Игра, — ответил Кабот. — Обычно — управление страной в критической ситуации.

— А, вроде «Саги» и «Глобал»?

— Вроде, — бросил Райан. — Президент никогда не принимает в ней участия. Причина состоит в том, что мы не можем рисковать — действия президента в каждой конкретной ситуации должны остаться в тайне. Да, я согласен, это кажется слишком изощрённым, но так было всегда. Вместо президента участие принимает советник по национальной безопасности или другой ответственный сотрудник администрации, а потом президент выслушивает отчёт о результатах игры. Вот только президент Фаулер считает, что его не нужно беспокоить такими мелочами, а теперь и его сотрудники начинают вести себя так же глупо. — Джек был раздражён, а потому употребил слова «президент Фаулер» и «глупо» в одном предложении.

— Вы считаете, это действительно необходимо? — спросил Гудли. — По моему мнению, это кажется анахронизмом.

— У вас застрахована машина, Бен? — внезапно спросил Райан.

— Да, конечно.

— Случалось попадать в аварию?

— Не по моей вине, — ответил Гудли.

— Тогда стоит ли беспокоиться о страховке? — И тут же Джек ответил на свой вопрос:

— Потому что это страховка, верно? Вы не думаете, что она вам понадобится, но потому, что она может понадобиться, вы тратите деньги — или в моём случае время, — чтобы было на что положиться.

Стипендиат Белого дома небрежно махнул рукой, словно отметая сравнение.

— Бросьте, это совсем иное дело.

— Совершенно точно. В автомобиле вы рискуете только своей жизнью. — Райан замолчал, прекратив проповедь. — Хорошо, директор, меня не будет до конца дня.

— Я обратил внимание на твои возражения и рекомендации, Джек. Постараюсь при первой же возможности сообщить о них президенту — да, хорошо, что ты не ушёл, я хотел спросить относительно «Ниитаки».

Райан замер и повернулся к Каботу.

— Сэр, мистер Гудли не имеет допуска к этому слову, уже не говоря о другой информации.

— Мы не собираемся обсуждать суть дела. Когда сотрудники на нижних этажах, — Райан с облегчением заметил, что директор ЦРУ не произнёс «Меркурий», — будут готовы к… э… новому методу работы? Мне нужно улучшить метод передачи сведений.

— Через шесть недель. До этого будем пользоваться другими методами, о которых мы говорили.

Директор Центрального разведывательного управления кивнул.

— Хорошо. Белый дом проявляет к этому живой интерес. Всем пойдёт на пользу.

— Приятно слышать, сэр. До завтра. — Джек вышел из кабинета.

— Что это значит, «Ниитака»? — спросил Гудли, когда за спиной Райана закрылась дверь.

— Извините, Гудли. Советую вам как можно быстрее забыть это слово. — Кабот упомянул кодовое название операции лишь для того, чтобы поставить Райана на место, и теперь ещё оставшаяся у него честность восставала против сделанного им шага.

— Да, сэр. Можно задать вопрос, не относящийся к делу?

— Конечно.

— Правда ли, что Райан оправдывает свою репутацию?

Кабот ткнул огрызок своей сигары в пепельницу и погасил её к облегчению собеседника.

— У него немало заслуг.

— Вот как. Я слышал об этом. Понимаете, именно поэтому меня и прислали сюда — изучить личности, которые не похожи на других и выделяются из общей массы. То есть в первую очередь меня интересует, как происходит развитие и выдвижение сотрудников ЦРУ. Райан, например, стремительно поднялся по служебной лестнице. Вот я и хочу узнать, как это ему удалось.

— Он оказывался прав намного чаще, чем ошибался, попадал в рискованные ситуации и успешно выбирался из них, а также осуществлял полевые операции, которые даже мне кажутся невероятными, — произнёс Кабот после минутного раздумья. — А вы, мистер Гудли, не имеете права ни при каких — подчёркиваю, ни при каких — обстоятельствах разглашать это.

— Понимаю, сэр. Можно ознакомиться с его личным досье?

Брови у директора ЦРУ поползли на лоб.

— Все, что вы видите или слышите здесь, является секретным. В случае если захотите что-нибудь написать…

— Извините меня, сэр, но я знаю. Все, что я напишу, проходит через цензуру на предмет безопасности. Я дал подписку. Мне очень важно узнать, как сотрудник находит себя в вашей работе, и Райан представляется идеальным случаем для изучения этого процесса. Именно поэтому Белый дом и направил меня сюда, — напомнил Гудли. — Мне поручено докладывать о ходе работы.

Кабот на мгновение замолчал.

— Ну что ж, тогда можно.

Автомобиль Райана остановился у входа в огромное здание Пентагона, который выходил к Потомаку. Его встретил бригадный генерал ВВС и провёл внутрь, обойдя детектор металлических предметов. Две минуты спустя он оказался в одном из подземных помещений, расположенных под этим самым безобразным из правительственных зданий.

— Привет, Джек, — окликнул его Деннис Банкер из дальнего конца комнаты.

— Здравствуйте, мистер Банкер, — отозвался Райан, опускаясь в кресло, предназначенное для советника по национальной безопасности. Игра сразу началась. — Что сейчас происходит?

— Если не считать того обстоятельства, что Лиз Эллиот решила не удостаивать нас своим присутствием? — усмехнулся министр обороны и тут же снова стал серьёзным. — Совершено нападение на один из наших крейсеров в восточной части Средиземного моря. Информация пока неполная, однако известно, что корабль получил серьёзные повреждения и его, возможно, не удастся удержать на плаву. Судя по всему, немало пострадавших.

— Что ещё нам известно? — спросил Джек, включаясь в игру. Он пристегнул окрашенный в особый цвет значок с именем, означающий исполняемую им роль. С потолка над его креслом свисала карточка, говорящая то же самое.

— Не слишком много. — Банкер взглянул на вошедшего в комнату лейтенанта ВМС.

— Сэр, крейсер «Кидд» докладывает, что «Вэлли Фордж» взорвался и затонул пять минут назад в результате полученных ранее повреждений. Спаслось не более двадцати человек. Ведутся спасательные работы.

— Какова причина катастрофы? — спросил Райан.

— Неизвестно, сэр. Во время происшествия «Кидд» находился в тридцати милях от «Вэлли Фордж». Его вертолёт послан к месту гибели крейсера. Командующий Шестым флотом привёл все корабли в состояние боевой готовности. Авианосец «Теодор Рузвельт» направляет самолёты для прочёсывания района.

— Я знаком с командиром воздушной группы на «Рузвельте», — заметил Райан, не обращаясь ни к кому. Впрочем, это было неважно. На самом деле «Теодор Рузвельт» находился в Норфолке и Робби готовился к предстоящему плаванию. Имена, используемые во время военной игры, носили общий характер, и личное знакомство с исполнителями не имело значения, потому что они не должны были иметь отношение к реальным лицам. Но если бы события оказались действительными, то Робби командовал бы самолётами на борту авианосца «Теодор Рузвельт» и его истребитель первым взлетел бы с корабельной катапульты. Было важно помнить, что хотя сейчас шла игра, цель её являлась исключительно серьёзной.

— Какова подоплёка ситуации? — спросил Джек. Он не помнил все детали сценария, по которому развёртывались действия.

— По сообщениям Центрального разведывательного управления в Казахстане произошёл мятеж частей Советской Армии. Кроме того, наблюдаются волнения на двух военно-морских базах, — сообщил ведущий, капитан третьего ранга.

— Советские корабли в районе гибели «Вэлли Фордж»? — задал вопрос Банкер.

— Возможно, подводная лодка, — ответил морской офицер.

— Срочное сообщение, — послышался голос из динамика, укреплённого на стене. — Крейсер «Кидд» передаёт, что уничтожил направленный на него ракетный снаряд системой ближней защиты. Пострадавших нет, корабль получил небольшие повреждения.

Джек встал и подошёл к автоматической кофеварке, чтобы налить чашку кофе. На его лице была улыбка. Откровенно говоря, эти игры представляли немалый интерес. Ему нравилось здесь. Игры так походили на действительность. Его неожиданно усадили в душную комнату, освободив от обычной работы, предоставили противоречивую и запутанную информацию, и в результате он не имел ни малейшего представления о том, что происходит. Но это и есть действительность. Она точно напоминает старую шутку: почему люди, занимающиеся кризисными ситуациями, напоминают грибы? Ответ: их держат в темноте и снабжают дерьмом.

— Сэр, поступило сообщение по «горячей линии»…

Ну хорошо, подумал Райан, сегодня это всего лишь увлекательная игра. Сценарий, должно быть, разработан в Пентагоне. А теперь посмотрим, удастся ли всё-таки взорвать весь мир…

Больше бетона? — спросил Куати.

Гораздо больше, — ответил Фромм. — Каждый из станков весит несколько тонн, и они должны покоиться на совершенно неподвижном основании. Помещение тоже должно быть абсолютно устойчивым и герметически изолированным. Оно должно быть чистым, как операционная в больнице, — впрочем нет, гораздо чище любой больницы, где вам приходилось бывать. — Фромм посмотрел в свой список. Но не чище чем немецкая больница, разумеется, подумал он. — Дальше — электроснабжение. Нам потребуются три больших запасных генератора и по крайней мере два ИНЭСа…

— Чего? — спросил Куати.

— Источника непрерывного энергоснабжения, — пояснил Госн.

— Значит, один из запасных генераторов будет всегда в работе?

— Совершенно точно, — кивнул Фромм. — Поскольку эта операция весьма примитивна, мы постараемся пользоваться только одной машиной. Самой серьёзной проблемой является надёжная цепь электрического питания. Поэтому ток будет пропускаться через ИНЭС, чтобы исключить скачки напряжения. Компьютерная система фрезерных станков в высшей степени чувствительна. Переходим дальше. Нужны операторы самой высокой квалификации.

— Вот с этим будут большие трудности, — заметил Госн. Немец улыбнулся, удивив присутствующих.

— Как раз наоборот. Найти квалифицированных операторов проще, чем вы думаете.

— Каким образом? — спросил Куати.

Добрые новости от этого неверного? — недоверчиво подумал он.

— Нам понадобятся, по-видимому, пять специалистов очень высокой квалификации, однако я уверен, что в этом регионе найти их будет просто.

— Где? Здесь нет машиностроительного завода, который…

— Есть, разумеется. Ваши соотечественники носят очки, правда?

— Но…

— Ну конечно! — воскликнул Госн, изумлённо закатив глаза.

— Видите ли, степень точности, — обратился Фромм к Куати, — не отличается от той, которая необходима при обработке линз. Устройство станков очень схожее, наши просто больше размерами. Задача заключается в том, чтобы всего лишь выточить точные, заранее рассчитанные кривые в жёстком материале. Ядерные бомбы производятся с высочайшей точностью, в соответствии со строгими спецификациями. Такие же требования предъявляются к очкам. Наш объект всего лишь больше, однако принцип тот же самый, и при наличии соответствующего оборудования вопрос только в масштабе, а не в характере работы. Итак: вы сумеете отыскать квалифицированных оптиков, обладающих опытом обработки линз?

— Не вижу, почему нет, — ответил Куати, скрывая раздражение.

— Учтите, это должны быть мастера высокой квалификации, — повторил Фромм подобно школьному учителю. — Выбирайте самых лучших специалистов, с продолжительным опытом работы, по возможности тех, кто обучался в Англии или Германии.

— Возникнет проблема безопасности, — тихо заметил Госн.

— Вот как? Это почему? — спросил Фромм с притворным недоумением, что показалось обоим арабам верхом высокомерия.

— Да, конечно. Вы правы, — согласился Куати.

— Далее, нам нужны прочные столы для размещения оборудования.

Закончена половина боевого дежурства, подумал капитан-лейтенант Уолтер Клаггетт. Ещё сорок пять дней, и подводная лодка «Мэн» всплывёт в районе пролива Хуан-де-Фука, примет трос с буксира и последует за ним в Бангор. Там ошвартуется у причала и начнётся процесс передачи «синей» команде, которая отправится в следующее патрулирование, имеющее целью сдерживание возможного противника. Поскорее бы, подумал Клаггетт.

Уолтер Клаггетт — друзья звали его Голландцем, это прозвище появилось ещё в Военно-морской академии, и он уже не помнил причину его возникновения — был чернокожим тридцати шести лет. Перед отплытием на боевое дежурство ему дали понять, что он является кандидатом на досрочное присвоение звания капитана третьего ранга и может стать командиром атакующей подлодки. Клаггетт был очень доволен таким известием. Две попытки обзавестись семьёй окончились для него неудачей, что не было такой уж редкостью среди подводников — к счастью, в обоих случаях детей не было, — и его домом стал Военно-морской флот. Клаггетт с радостью проводил большую часть жизни в море, отдаваясь развлечениям в период не столь и коротких перерывов между дежурствами, проводимым на берегу. Однако смыслом жизни для Уолтера Клаггетта было плавать в море, скользить сквозь чёрные глубины на борту величественного военного корабля. Общество хороших друзей, уважение, которое он заслужил, исполняя исключительно трудные обязанности, приобретённая им способность всякий раз находить правильный выход из любого положения, шутливые беседы в кают-компании, ответственность за судьбу людей — да, Клаггетт наслаждался всеми сторонами своей карьеры.

Лишь его командир был источником постоянного раздражения.

Каким образом, черт побери, сумел Гарри Рикс подняться так высоко? — недоумевал Клаггетт вот уже в двадцатый раз за эту неделю. Рикс — блестящий специалист. Ему ничего не стоит спроектировать реактор подводной лодки на обратной стороне конверта или даже просто в уме во время редкого сна наяву. Он знал такие вещи о конструкции подводных лодок, о которых даже не мечтали кораблестроители на верфях компании «Электрик Боутс». Рикс мог обсуждать преимущества и недостатки устройства перископа с главным инженером-оптиком Военно-морского флота и знал о методах космической навигации больше, чем НАСА или кто там ещё, кто занимался этой программой. И уж, несомненно, куда лучше разбирался в системе наведения их ракетных снарядов «Трайдент-II D-5», запускаемых из подводного положения, чем кто-либо, за исключением разве специалистов ракетного отдела фирмы «Локхид». Две недели назад, во время ужина, он прочитал страницу из инструкции по техническому обслуживанию — прочитал наизусть и не ошибся ни в одном слове! Рикс владел техникой, как, по-видимому, ни один офицер американского флота.

Гарри Рикс был образцовым офицером атомного флота. Без всяких видимых усилий, почти инстинктивно он овладел техническими особенностями своей работы. Клаггетт тоже неплохо разбирался в технических аспектах, связанных с исполнением его обязанностей, но он знал, что никогда не сумеет сравниться с Риксом.

При всём при том Гарри Рикс слабо разбирается в специальности подводника и в управлении ракетоносцем, мрачно подумал Клаггетт. Может показаться невероятным, хотя это и соответствовало действительности, что Рикс не обладал искусством управления подводной лодкой и не умел обращаться с матросами.

— Сэр, — произнёс Клаггетт, — это превосходный старшина. Он ещё молод, но отлично знает свои обязанности.

— Он не умеет разговаривать с подчинёнными.

— Капитан, я не понимаю, что вы имеете в виду.

— Его методы обучения не предусмотрены действующими уставами и наставлениями.

— Это верно, у него несколько необычные приёмы, но в результате ему удалось сократить время, требуемое на перезарядку торпедных аппаратов, на целых шесть секунд. Да и сами торпеды в отличном состоянии, даже та, что во время учебных стрельб выскочила на берег. Торпедный отсек в образцовом состоянии. Что ещё можно с него спрашивать?

— Я не спрашиваю. Я командую. Отдаю приказы. Требую, чтобы их выполняли так, как я считаю нужным, то есть в соответствии с морским порядком. И я добьюсь, что всё будет именно так, как мне хочется, — произнёс Рикс зловеще тихим голосом.

Возражать шкиперу по таким вопросам было бессмысленно, особенно когда он формулировал их таким образом, однако обязанности Клаггетта как помощника капитана заключались в том, что ему приходилось стоять между ним и командой, особенно в тех случаях, когда шкипер ошибался.

— При всём моем уважении, сэр, я вынужден не согласиться с вами. Мне кажется, что наша задача — стремиться к достижению наиболее оптимальных результатов, а в данном случае результаты почти идеальны. Хорошим старшиной является тот, кто использует все возможности своих подчинённых, а этот старшина добился успеха, даже не заставляя матросов работать до изнеможения. Если вы осадите его, это может оказать дурное влияние на него и всю боевую часть.

— Помощник, от своих офицеров, и в первую очередь от вас, мне нужна поддержка.

Клаггетт выпрямился в кресле, словно его ударили по лицу. Он заговорил, стараясь держать себя в руках, и голос его звучал спокойно.

— Капитан, вы всегда можете положиться на мою поддержку и преданность. Я не могу быть роботом, выполняя свои обязанности. В их число входят поиски альтернативных решений. По крайней мере, — добавил он, — так учили меня в академии. — Клаггетт тут же пожалел о последней фразе, но она была уже произнесена. Каюта командира подлодки была небольшой, но сразу после слов помощника сделалась ещё меньше.

Как это глупо, капитан-лейтенант Уолтер Клаггетт, что вы решили ответить таким образом, подумал Рикс, глядя на своего помощника непроницаемым взглядом.

— Далее, нужно провести учение по обеспечению безопасности реактора, — произнёс Рикс.

— Ещё одно? Так скоро? — Боже мой, но ведь последнее учение дало идеальные результаты. Почти идеальные, поправил себя Клаггетт. Ребята могли бы сэкономить десять или пятнадцать секунд — правда, помощник не представлял, откуда возьмутся эти сэкономленные секунды.

— Сноровка требует ежедневных учений, помощник.

— Вы совершенно правы, сэр, но уровень их подготовки очень высок. Хочу напомнить, учение по ОБР, проведённое перед самым уходом капитана Росселли, отстало по времени исполнения всего на несколько секунд от рекорда соединения, а при последнем учении мы улучшили и это время!

— Независимо от того, насколько хороши результаты учений, всегда старайтесь их улучшить, помощник. Вот тогда можно быть уверенным, что не случится ничего непредвиденного. Во время очередного учения по ОБР мне нужен рекорд соединения.

Ему нужен рекорд соединения, рекорд флота, мировой рекорд, может быть, даже сертификат от Господа Бога. Более того, этот рекорд должен быть упомянут в его характеристике.

Загудел телефон на переборке. Рикс снял трубку.

— Капитан слушает… да, сейчас приду. — Он положил трубку. — Пост гидролокации сообщил об акустическом контакте.

Через секунду Клаггетт выскочил в коридор, капитан последовал за ним.

— Характер контакта, — потребовал Клаггетт, остановившись за спиной акустика. Являясь помощником капитана, он был ответственным за манёвры сближения при тактических схватках.

— Понадобилось несколько минут, чтобы опознать его, — доложил старший акустик. — Контакт очень неустойчивый. Мне кажется, что это подлодка класса 688, курс сто девяносто пять градусов. Контакт прямо на нас, сэр.

— Проиграйте запись ещё раз, — приказал Рикс. Акустик перешёл на другой экран — его собственный был весь в пометках, сделанных жировым карандашом, и он не хотел их стирать и перемотал запись назад на несколько минут.

— Видите, капитан? Неустойчивый… а вот начал оформляться. В этот момент я вызвал вас.

Рикс ткнул пальцем в экран.

— Вы должны были сообщить мне вот в этот момент, старшина. Напрасно потеряно две минуты. В следующий раз будьте повнимательнее.

— Слушаюсь, сэр. — Что ещё мог сказать шкиперу акустик второго класса, которому только что исполнилось двадцать три года?

Рикс вышел из гидролокационной рубки. Клаггетт последовал за ним, одобрительно похлопав акустика по плечу.

— Курс двести семьдесят, скорость пять узлов, глубина пятьсот. Находимся под термоклином, — отрапортовал вахтенный офицер. — Сохраняем контакт со Сьеррой-II на пеленге сто девяносто пять, по левому борту близко к траверзу. Группа слежения и атаки наготове. Заряжены торпедные аппараты номер один, три и четыре. Второй аппарат пуст. Наружные люки закрыты, трубы сухие.

— Дайте мне сведения относительно Сьерры-II.

— Установлен прямой контакт. Цель под слоем температурного скачка, расстояние до цели неизвестно.

— Внешние условия?

— Полный штиль на поверхности, умеренно спокойный слой на сотне футов. Сейчас мы в хорошей изотермической воде. Акустические условия превосходны.

— Первая информация о Сьерре-II. Расстояние примерно десять тысяч ярдов, — послышался голос младшего лейтенанта Шоу из группы слежения.

— Мостик, говорит акустик. Мы опознали Сьерру-II. Это класс 688, американская атакующая подлодка. Оцениваю её скорость в четырнадцать-пятнадцать узлов, сэр.

— Подумать только! — заметил Клаггетт, поворачиваясь к Риксу. — Мы сумели установить контакт с «Лос-Анджелесом» на расстоянии больше десяти тысяч! Кому-то это очень не понравится…

— Акустик, говорит капитан. Мне нужны данные, а не догадки, — прервал его Рикс.

— Капитан, распознать шум подводной лодки на таком фоне — большая удача, — тихо произнёс Клаггетт. В Аляскинском заливе летом полно рыбачьих траулеров и китов, и те и другие издают массу шумов и запутывают акустические дисплеи. — У нас отличный акустик на гидролокационном посту.

— Он получает за это жалованье, помощник. За исполнение своих обязанностей не награждают медалями. Позаботьтесь о том, чтобы у меня была запись, позволяющая установить, не было ли раньше контакта, который он упустил.

На магнитной ленте с записью всегда можно обнаружить что угодно, в зависимости от желания, подумал Клаггетт.

— Мостик, докладывает акустик. Мне удалось прослушать еле слышные обороты винта… По числу оборотов предполагаю скорость в четырнадцать узлов плюс или минус один, сэр.

— Отлично. Вот это уже лучше, акустик.

— Капитан… дистанция может быть несколько меньше чем десять тысяч ярдов… ненамного. Контакт становится более отчётливым… оцениваем расстояние в девять тысяч пятьсот ярдов, курс цели приблизительно триста пять градусов, — доложил Шоу, ожидая, что сейчас ему на голову рухнет небо.

— Значит, расстояние не «больше десяти тысяч ярдов», как вы доложили раньше?

— Нет, сэр, похоже на девять тысяч пятьсот.

— Сообщите, когда снова передумаете, — ответил Рикс. — Снизить скорость до четырех узлов.

— Снизить скорость до четырех узлов, — повторил команду вахтенный офицер.

— Хотите пропустить его вперёд? — спросил Клаггетт.

— Да, — кивнул капитан.

— Закончены расчёты торпедной атаки, — доложили из торпедного отделения. Помощник взглянул на часы. Норма для расчётов легко превзойдена.

— Приятно слышать, — отозвался Рикс.

— Скорость четыре узла, сэр.

— Все, он у нас в руках. Сьерра-II на пеленге двести один, расстояние девять тысяч сто ярдов, курс триста градусов, скорость пятнадцать узлов.

— С ним кончено, — произнёс Клаггетт. Разумеется, подумал он, цель облегчила нам задачу, двигаясь с такой скоростью.

— Это верно. В бортовом журнале такой манёвр будет выглядеть очень неплохо — в графе отчёта о патрулировании.

— Мне это не нравится, — заметил Райан. — Дальнейшее развитие событий может повлечь за собой непредсказуемые последствия.

— Мне тоже, — согласился Банкер. — Разрешаю приготовить боеприпасы на авианосной группе «Теодор Рузвельт».

— Согласен и сообщу об этом президенту. — Райан снял трубку и связался с президентом. В соответствии с условиями сегодняшней игры президент находился на борту самолёта «ВВС-1» над Тихим океаном, возвращаясь из какой-то страны тихоокеанского региона. Роль президента в принятии решений исполнял комитет в Пентагоне. Джек передал свою рекомендацию и ждал теперь ответа.

— Только для самообороны, Деннис.

— Ерунда, — спокойно произнёс Банкер. — Он прислушивается к моим советам.

Райан ухмыльнулся.

— Согласен, но не в данном случае. Никаких наступательных действий, разрешено всего лишь применить оружие для защиты кораблей эскадры.

Министр обороны повернулся к офицеру связи:

— Передайте на «Теодор Рузвельт», что я требую установить боевое патрулирование с воздуха. Информировать меня о появлении всех целей в радиусе свыше двухсот миль. В случае сближения на более близкое расстояние командиру эскадры действовать по своему усмотрению. Для подводных лодок зона прикрытия пятьдесят миль. При её нарушении — атаковать и топить.

— Разумно, — согласился Джек.

— У нас потопили «Вэлли Фордж». — Самым разумным объяснением в этот момент была неожиданная атака советской подводной лодки ракетами класса «корабль — корабль». Представлялось, что часть кораблей русского флота действует по своей собственной инициативе или по крайней мере исполняя приказы, поступающие не из Москвы. Затем положение ухудшилось.

— Поступила информация по «горячей линии». Только что произведено нападение на полк стратегических сил сдерживания… на базу межконтинентальных ракет SS-18 в Средней Азии.

— Поднять все стратегические бомбардировщики, готовые к вылету! Джек, сообщите президенту, что я отдал такой приказ.

— Связь вышла из строя, — послышалось из динамика. — Радиоконтакт с «ВВС-1» прерван.

— Какая ещё информация у нас имеется? — спросил Джек.

— Это все, что нам известно, сэр.

— Где сейчас вице-президент?

— На борту «Летком-2», в шестистах милях к югу от Бермудских островов. «Летком-1» следует в четырехстах милях впереди «ВВС-1», готовится совершить посадку на Аляске, где президент сменит самолёты.

— Аляска… недалеко от России… возможен перехват. Маловероятно, если только это не миссия камикадзе, без необходимости возвращения, — рассуждал вслух Банкер. — Впрочем, они могли заранее направить туда советский корабль, вооружённый ракетами класса «земля — воздух»… Итак, обязанности Верховного главнокомандующего временно исполняет вице-президент.

— Я считаю, сэр…

— Пока я руковожу действиями, Джек. Президент либо в опасности, либо с ним отсутствует связь. Министр обороны отдал приказ: во главе страны находится вице-президент до тех пор, пока не восстановлена связь, надёжность которой проверена голосом и условным кодом. Вооружённые силы переводятся в состояние боевой готовности номер один моей властью.

Вот чего уж никак не отнимешь у Денниса Банкера, подумал Райан, он всегда остаётся лётчиком-истребителем. Мгновенно принимает решения и затем следит за их исполнением. К тому же обычно бывает прав, как и в этом случае.

Досье на Райана было увесистым, почти в пять дюймов толщиной. Гудли разместился за ним в своей крохотной комнатёнке на седьмом этаже. Полдюйма занимала информация о биографии Райана и многочисленные допуски. Сведения о научной деятельности достаточно впечатляющие, особенно докторская диссертация по истории, которую он защищал в Джорджтаунском университете. Джорджтаун, подумал Гудли, это, конечно, не Гарвард, но всё-таки весьма уважаемый университет. Первая работа, подготовленная Райаном для ЦРУ, составляла часть программы «Молодые выпускники», инициатором которой был адмирал Джеймс Грир. Она называлась «Агенты и агентства» и рассматривала вопросы терроризма. Поразительное совпадение, решил Гудли, имея в виду то, что случилось позже.

Материалы, повествующие о событиях в Лондоне, занимали тридцать страниц, напечатанных через два интервала, — главным образом отчёты полиции, а также несколько фотографий, вырезанных из газет. Гудли принялся делать выписки. «Ковбой», написал он прежде всего. Подумать только, вмешивается в такие события. Молодой учёный покачал головой. Двадцать минут спустя он прочитал краткое содержание второго доклада, подготовленного Райаном по заданию Центрального разведывательного управления, в котором тот уверенно заявлял, что террористы никогда не осмелятся действовать на территории Соединённых Штатов, и представленного за несколько дней до нападения на его семью.

Ну что, ошиблись, мистер Райан? — усмехнулся про себя Гудли. Все говорят о вас, что вы такой умный, а вот допускаете промахи подобно всем остальным…

Да и во время пребывания в Англии допустил несколько ошибок. Не сумел предвидеть, что Андропова сменит Черненко, хотя и предсказывал, что к власти стремится Нармонов, — предупреждал раньше всех остальных, за исключением Кантровича из Принстона, который первым сумел разглядеть в Андрее Ильиче качества высшего руководителя. Гудли вспомнил, что тогда он сам был ещё студентом и спал с Деборой Фрост из Уэллесли… интересно, где она сейчас?

— Сукин сын, — прошептал Бен несколько минут спустя. — Ну и сукин сын! — повторил он восхищённо.

«Красный Октябрь», советский атомный ракетоносец с баллистическими ракетами на борту… нашёл убежище в Соединённых Штатах. Райан был одним из первых, кто заподозрил это… Райан, в то время аналитик в Лондонском отделении ЦРУ… провёл операцию в море! Застрелил русского матроса. Опять ведёт себя подобно ковбою. Не сумел просто арестовать парня, решил застрелить его, словно в кино.

Но черт побери! Русская подлодка с баллистическими ракетами на борту нашла убежище в Америке… Они сумели сохранить это в тайне от всех… Да, вот. Подлодку затем утопили на большой глубине.

Снова вернулся в Лондон… Через несколько месяцев приезжает в Лэнгли, становится специальным помощником Грира и очевидным наследником должности адмирала. Ведёт интересную работу для представителей США по контролю над вооружениями…

Боже мой, но это какая-то ошибка! Председатель КГБ погиб в авиационной катастрофе, это всем известно…

Теперь Гудли писал, не отрываясь от блокнота. Может ли знать об этом Лиз Эллиот?

Ты не должен искать в этом досье положительные отзывы о деятельности Райана, снова напомнил себе стипендиат Белого дома. Правда, Эллиот не произнесла этого вслух, но явно дала понять… настолько явно, что ему стало ясно… или так ему показалось, поправил себя Гудли. Внезапно он осознал, в какую опасную игру втянут.

Райан убивает людей. Застрелил по крайней мере троих. Из разговора с ним трудно распознать в нём убийцу. Жизнь — это не вестерн. В реальной жизни никто не носит с собой револьверы с зарубками на рукоятках. Гудли не испытывал смертельного страха, однако напомнил себе, что с Райаном следует обращаться осторожно. Бену ещё не приходилось встречаться с людьми, которые убивали других. Разумеется, он не был таким идиотом, чтобы считать их героями или суперменами, но это нужно иметь в виду, верно?

После смерти Джеймса Грира досье Райана не было достаточно подробным, здесь и там попадались пропуски… Не в это ли время происходило что-то в Колумбии? Гудли сделал ещё несколько пометок. В то время Райан исполнял обязанности заместителя директора ЦРУ, но вскоре президентом стал Фаулер, судья Артур Мур и Роберт Риттер ушли в отставку, освободив свои посты для представителей новой администрации, а вот Райан с одобрения Сената стал заместителем директора Центрального разведывательного управления. Вот и все данные о его деятельности. Гудли закрыл папку, связанную с работой Райана в ЦРУ, и придвинул к себе досье, касающееся личной жизни Райана и состояния его финансов…

— Неудачное решение, — заметил Джек. Опоздание на двадцать минут.

— Пожалуй, ты прав.

— Уже слишком поздно. Так где мы ошиблись?

— Не знаю точно, — ответил Банкер. — Может быть, отдать приказ авианосной группе «Теодор Рузвельт» оторваться от противника и уходить?

Райан внимательно посмотрел на карту, прикреплённую к дальней стене.

— Пожалуй… но мы загнали Андрея Ильича в угол… теперь надо дать ему возможность выйти оттуда.

— Но как? Как сделать это, не поставив себя в глупое положение?

— Мне кажется, что в этом сценарии что-то не так… но что?

— Давайте-ка прижжём ему зад, — размышлял вслух Рикс.

— Каким образом, капитан? — спросил Клаггетт.

— В каком положении торпедный аппарат номер два?

— Он пуст, готовится для профилактического обслуживания, — доложил начальник торпедной части.

— В порядке?

— Так точно, сэр, осмотр произведён за час до того, как был установлен контакт.

— Превосходно, — ухмыльнулся Рикс. — Выстрелим водой из второго аппарата. Проснётся, когда услышит звук торпедного залпа!

Черт бы его побрал! — подумал Клаггетт. Это почти то, что могли бы предпринять Манкузо или Росселли. Почти…

— Сэр, мы привлечём к себе внимание этим шумом. Не лучше ли напугать его вызовом по системе «Танго» на частоте «Гертруды»?

— Торпедный офицер, готовы расчёты по цели Сьерра-II? — Значит, Манкузо нужны агрессивные шкиперы — вот я и покажу ему, кто из его подчинённых командиров самый агрессивный..

— Так точно, сэр! — последовал немедленный ответ.

— Приступить к залпу. Произвести выстрел водным столбом из торпедного аппарата номер два.

— Сэр, подтверждаю, что аппарат номер два пуст. Торпеды находятся в трубах один, три и четыре. — Офицер связался с торпедным отсеком. Там подтвердили, что электронные дисплеи показывают ситуацию, соответствующую действительности. В торпедном отсеке старшина заглянул в крошечное отверстие, закрытое толстым стеклом, и убедился, что в трубе номер два ничего нет.

— Торпедный аппарат номер два пуст — произведена визуальная проверка. Сжатый воздух на линии, — передал старшина по внутренней связи. — К залпу готовы.

— Открыть наружный люк.

— Есть открыть наружный люк. Наружный люк открыт.

— Торпедный офицер?

— Данные введены.

— Залп!

На борту подводной лодки «Омаха», в шести тысячах ярдов, акустик вот уже несколько минут пытался определить, что же это на экране среди фонового шума. Внезапно он увидел движущуюся точку.

— Мостик, докладывает акустик. Быстродвижущийся предмет на пеленге ноль восемьдесят восемь, прямо за кормой!

— Что за черт? — недоуменно произнёс вахтенный офицер. По своей должности он был штурманом и всего третью неделю плавал на «Омахе». — Что там у нас за кормой?

— В нас произведён залп — быстродвижущийся предмет на пеленге ноль восемьдесят восемь! Повторяю, в нас произведён залп со стороны кормы!

— Полный вперёд, манёвр уклонения! — громче, чем следовало, скомандовал внезапно побледневший лейтенант. — Боевая тревога! — Он поднял трубку телефона, соединяющего мостик с каютой капитана, но уже гремели колокола громкого боя и шкипер вбежал на мостик босиком, в расстёгнутом мундире.

— Какого черта! Что здесь происходит?

— Сэр, произведён торпедный залп у нас за кормой. Акустик, говорит мостик, что там у вас?

— Ничего, сэр, ничего после запуска торпеды. Был отчётливо слышен звук залпа, выброс воздуха высокого давления, однако… звук был каким-то странным. У меня на экране ничего.

— Право на борт! — скомандовал вахтенный офицер, не обращая внимания на присутствие капитана. Лейтенант по-прежнему исполнял свои обязанности, и никто не освобождал его с поста вахтенного офицера. К тому же управлять подлодкой должен был именно он как штурман. — Глубина сто футов. Запустить отвлекающее устройство!

— Право на борт, исполняю. Сэр, руль положен право на борт, команда о курсе не получена. Скорость двадцать узлов и продолжает увеличиваться, — доложил рулевой.

— Хорошо. Курс ноль-десять.

— Переходим на новый курс — ноль-десять!

— Кто может находиться поблизости от нас? — спросил капитан спокойным голосом, хотя спокойным он себя не чувствовал.

— Где-то в нашем районе должен быть «Мэн», — ответил штурман.

— Гарри Рикс. — Капитану хотелось добавить «вот кретин!», но он сдержался. Такое заявление плохо повлияло бы на дисциплину. — Акустик, говорит капитан! Что у вас?

— Мостик, говорит акустик. В воде ничего нет. Если бы это была торпеда, я уже обнаружил бы её, сэр.

— Штурман, сбавить скорость до одной трети.

— Слушаюсь! Вперёд, одна треть оборотов.

— Думаю, мы напугали его до полусмерти, — заметил Рикс, глядя на дисплей акустика. Через несколько секунд после торпедного залпа подлодка 688, видная на экране, увеличила скорость до предела, а теперь был слышен булькающий звук отвлекающего устройства.

— Цель только что сбавила скорость, — обороты винта замедляются, сэр.

— Конечно, он понял, что за кормой у него ничего нет. Свяжемся с ним по «Гертруде».

— Ну и идиот! Неужели он не знает, что вблизи может оказаться советская подводная лодка? — проворчал капитан «Омахи».

— Мы не обнаружили её, сэр. Пока на экране только рыболовные траулеры.

— Ладно. Отбой боевой тревоги. Пусть командир «Мэна» немного порадуется — если это доставит ему удовольствие. — На лице капитана появилась грустная улыбка. — Это я виноват. Нужно было идти помедленнее — узлов десять вместо пятнадцати. Сбавьте скорость до десяти.

— Слушаюсь, сэр. Какой курс?

— Ракетоносец, уж наверно, обнюхал все, что находится к северу. Поверните на юго-восток.

— Есть.

— У вас отличная реакция, штурман. Думаю, мы увернулись бы от торпеды. Какой урок извлекли?

— Вы сами сказали об этом, сэр. Мы двигались слишком быстро.

— Учитесь на ошибках своего командира, мистер Оберн?

— Как всегда, сэр.

Шкипер одобрительно хлопнул молодого офицера по плечу и вышел из рубки.

В тридцати шести тысячах ярдов подводная лодка «Адмирал Лунин» плыла тихо, как призрак, на скорости в три узла над самым термоклином. Она тащила за собой буксируемые акустические датчики, и из-за очень малой скорости они несколько опускались вниз.

— Ну? — спросил командир.

— Мы только что услышали взрыв шума на пеленге сто тридцать, — офицер-акустик показал на экран дисплея, — затем все стихло. Через пятнадцать секунд — новый взрыв шума… вот здесь, впереди первого. Судя по характеристике, это американская подлодка класса «Лос-Анджелес» внезапно резко увеличила скорость, реактор работал на полной мощности, затем скорость упала, и она исчезла с наших экранов.

— Это учения, Евгений… первый шум был американским подводным ракетоносцем класса «Огайо». Как по-твоему? — спросил капитан первого ранга Валентин Борисович Дубинин.

— Ещё никому не удавалось обнаружить подводную лодку этого класса в районе с большой глубиной…

— Все когда-нибудь случается в первый раз.

— И как мы поступим теперь?

— Замрём на месте и будем ждать. Подлодки «Огайо» движутся тише спящего кита, но мы по крайней мере знаем, что одна из них находится в этих водах. Мы не собираемся преследовать её. Со стороны американцев было очень глупо обнаружить себя таким образом. Не помню, чтобы такое когда-нибудь случалось.

— Правила игры изменились, капитан, — заметил акустик. Действительно, правила игры претерпели коренные изменения. Во всяком случае от него больше не требовалось каждый раз добавлять «товарищ» к званию командира.

— Совершенно верно, Евгений. Теперь мы занимаемся настоящей игрой, а не охотой друг за другом. В результате никто не пострадает и мы сможем испытать наше мастерство в соревновании с американцами, как на Олимпийских играх.

— Критические замечания?

— Я бы продолжил сближение перед тем, как сделать торпедный выстрел, сэр, — произнёс торпедист. — Он мог запросто уклониться от нашей торпеды.

— Согласен, но ведь мы всего лишь старались напугать его, — заметил Рикс, удовлетворённо улыбаясь.

Значит, именно это было целью учения? — подумал Клаггетт. И ещё — чтобы продемонстрировать свою агрессивность.

— Полагаю, мы добились этой цели, — поддержал помощник своего капитана. Присутствующие в рубке дружно заулыбались. Ракетоносцы и атакующие подлодки часто занимались подобными играми, обычно подготовленными заранее. Как всегда, «Огайо» снова одержал верх. Им было известно, разумеется, что где-то поблизости находится «Омаха» и что она занимается поисками русской подлодки класса «Акула», следы которой потерял несколько дней назад патрульный самолёт Р-3 у Алеутских островов. Однако никаких следов русской «Акулы» обнаружить не удалось.

— Вахтенный офицер, проложите курс на юг. Выпустив торпеду, мы обнаружили наше присутствие. Теперь укроемся в том районе, где раньше находилась «Омаха».

— Слушаюсь, сэр.

— Хорошо сработано, парни. — Рикс направился к себе в каюту.

— Какой проложить курс?

— На юг, — ответил Дубинин. — Он попытается скрыться, переместившись в район, уже прочесанный «Лос-Анджелесом». Мы сохраним положение над слоем температурного скачка, опустим буксируемые датчики под термоклин и постараемся обнаружить его. — Капитан понимал, что это маловероятно, но фортуна всегда благоволит к смелым. Или что-то в этом роде. Через неделю подлодке нужно было возвращаться в порт, и Дубинин слышал, что новая акустическая система, которую должны установить при очередном текущем ремонте, будет намного лучше теперешней. Он находился к югу от Аляски уже три недели. Подводная лодка, которую ему удалось обнаружить, — «Мэн» или «Невада», если верить разведывательным данным, — скоро закончит патрулирование, вернётся в порт, доукомплектуется, проведёт следующее патрулирование, снова вернётся в порт и выйдет в очередное плавание в феврале, что совпадёт по срокам с его выходом в море после ремонта. Так что в следующий раз, когда он вернётся в Аляскинский залив, Дубинин встретится с тем же капитаном, который допустил такую ошибку. После переоборудования «Адмирал Лунин» станет намного тише, получит новую гидролокационную систему и тогда… Интересно, подумал Дубинин, чем тогда закончится его игра с американцами? Было бы приятно одержать верх. Сколько времени понадобилось ему, чтобы оказаться здесь, — прекрасные годы, проведённые под руководством Мариуса Александровича Рамиуса в Северном море, где он учился у этого блестящего подводника. Какая жалость, что такой талантливый офицер погиб в результате несчастного случая. Но морская служба всегда была и останется опасной. Рамиусу удалось спасти свою команду, прежде чем затопить подлодку… Дубинин с сожалением покачал головой. Сегодня он мог бы получить помощь от американцев. Мог бы? Да, обязательно получил бы, так же, как американский корабль получил бы помощь от русского судна. Перемены в его стране и в мире изменили взгляды Дубинина на происходящее. Теперь он относился к своей службе более спокойно. Она всегда требовала высочайшего мастерства, но её смертоносная суть изменилась. Да, конечно, американские ракетоносцы все ещё нацеливали свои ракеты на его страну, так же, как русские подлодки — на Америку, но, возможно, и это скоро изменится. А до того момента, когда наступит радикальная перемена в стратегии обеих стран, он, капитан первого ранга Дубинин, будет продолжать патрулирование, выполняя свой долг. Но разве нет иронии судьбы в том, что именно сейчас, когда советский Военно-морской флот начинал достигать уровня американского, мог уже соперничать с ним — подлодки класса «Акула» по уровню технического обеспечения равнялись более ранним подлодкам класса «Лос-Анджелес», — необходимость в этом стала исчезать. Превращается во что-то вроде дружеской игры в карты, подумал Дубинин. А ведь неплохое сравнение…

— Скорость, капитан?

Дубинин задумался.

Предположим, расстояние в двадцать морских миль и скорость цели — пять узлов. Пожалуй, выберем нашу скорость в семь узлов. В этом случае будем двигаться очень тихо и, может быть, сумеем настичь его… каждые два часа будем поворачивать, чтобы полностью использовать возможности нашего гидролокатора… Да, так и поступим. В следующий раз, Евгений, вместе с тобой будут работать два новых офицера-акустика, напомнил себе Дубинин. Сокращение советского подводного флота привело к появлению множества молодых офицеров, которые сейчас проходили обучение новым специальностям. Так что количество офицеров на подводной лодке удвоится и это — не в меньшей степени, чем новое оборудование, — повлияет на возможности охотиться за американскими подлодками.

— Мы проиграли, — сказал Банкер. — Я проиграл. Я дал президенту плохой совет.

— Не вы один, — признал Райан, поднимая руки над головой и потягиваясь. — Но был ли этот сценарий реальным — то есть соответствовал ли он ситуации сегодняшнего дня?

Оказалось, что по замыслу это был манёвр советского руководителя, находящегося под мощным давлением со всех сторон, нацеленный на то, чтобы подчинить себе военных. Исходным пунктом было намерение сделать вид, что осуществляется попытка государственного переворота.

— Маловероятно, но возможно.

— Возможно все, — заметил Джек. — В чём, по вашему мнению, смысл их военных игр?

— Да уж ничего хорошего они о нас там не говорят, можно не сомневаться, — засмеялся Банкер.

Кончилось тем, что Соединённым Штатам пришлось примириться с потерей крейсера «Вэлли Фордж» в обмен на подводную лодку класса «Чарли», которую сумел потопить вертолёт с крейсера «Кидд». Такой размен не считался равноценным — подобно обмену ладьи за коня в шахматах. Советские войска в Восточной Германии были приведены в боевую готовность, и более слабые силы НАТО не были уверены, что сумеют оказать достойное сопротивление. В результате Советам удалось добиться уступок в графике вывода своих войск из Германии. Райану показалось, что сценарий военной игры излишне запутан, однако в любом случае смысл учений заключался в том, чтобы найти выход из самого непредвиденного положения. В данном случае они действовали плохо, предпринимали излишне энергичные действия в маловажных ситуациях и действовали слишком медленно в тех, которые были критически важными, хотя в тот момент они этого ещё не знали.

Как всегда, урок был следующим: нельзя допускать ошибок. Разумеется, это было известно даже первокласснику, и ошибки допускают все, однако разница между первоклассником и государственным деятелем состоит в том, что ошибки последнего влекут за собой несравнимо более серьёзные последствия. Это обстоятельство представляло собой совершенно иной урок, которым редко удаётся овладеть в совершенстве.

Глава 14

Откровение

— Итак, что вы узнали?

— Он в высшей степени интересный человек, — ответил Гудли. — Райан добился такого в ЦРУ, что в это трудно поверить.

— Мне известно о его роли в деле с подводной лодкой и о помощи главе КГБ в получении политического убежища. Что ещё? — спросила Лиз Эллиот.

— Его очень уважают в международном сообществе разведчиков. Например, сэр Бэзил Чарлстон в Англии души в нём не чает — правда, нетрудно понять почему, но у него огромный авторитет и в странах НАТО, особенно во Франции. Райан откопал что-то позволившее французской контрразведке арестовать группу террористов из «Аксьон директ», — объяснил Гудли. Ему не слишком нравилась эта роль осведомителя, назначенного сверху.

Советник по национальной безопасности не любила ждать, но торопить молодого учёного не имело смысла. На её лице появилась лукавая улыбка.

— Значит, вы тоже начали им восхищаться?

— Райан — отличный работник, но и он допустил немало ошибок. Его оценка падения режима в Восточной Германии и процесса объединения оказалась неверной в свете дальнейших событий. — Гудли не захотел сознаться, что оценки всех специалистов по германскому вопросу не сумели правильно определить стремительность, с которой развёртывались события. А вот он сам оказался почти абсолютно прав при обсуждении этой проблемы в школе Кеннеди, и статья на эту тему, опубликованная им в каком-то малоизвестном журнале, привлекла к нему внимание Белого дома. Молодой учёный снова замолчал.

— Ну и?.. — подтолкнула его Эллиот.

— В его личной жизни есть сомнительные моменты.

Наконец-то!

— Что именно?

— До прихода на работу в ЦРУ деятельностью Райана на фондовой бирже занималась Комиссия по ценным бумагам и биржевым операциям. Оказывается, небольшая фирма по программному обеспечению компьютеров должна была получить крупный контракт от Военно-морского флота. Райан прослышал об этом раньше всех и отхватил огромный куш. Комиссия по ценным бумагам и биржевым операциям узнала об этом — она расследовала степень участия в этом сотрудников самой фирмы — и занялась выяснением роли Райана. Ему удалось избежать наказания в результате юридической формальности.

— Объясните, будьте любезны.

— Для того чтобы защитить самих себя, представители фирмы организовали публикацию крохотной заметки в журнале, занимающемся вопросами оборонной промышленности. В статье не было даже и двух колонок, однако её оказалось достаточно, чтобы показать, что сведения, на основании которых они и Райан загребли такие деньги, были доступны широкой общественности. В итоге сделку признали законной. Но ещё интереснее то, как после поднявшегося шума поступил с полученными деньгами Райан. Он снял их со своего маклерского счета — сам счёт передан сейчас по доверенности в распоряжение четырех разных брокеров. — Гудли опять сделал паузу. — Как вы думаете, насколько велико состояние Райана?

— Не имею представления.

— Свыше пятнадцати миллионов долларов. Из всех сотрудников ЦРУ он самый богатый, причём с ним никто даже сравниться не может. Впрочем, по моему мнению, его активы оценены слишком низко. Можно предположить, что его состояние ближе к двадцати миллионам, но он пользуется одним и тем же методом бухгалтерских расчётов с того времени, когда ещё не был сотрудником ЦРУ. Да и кто может винить его за это? Трудно определить размеры «чистого» состояния, и эта цифра к тому же представляет собой нечто метафизическое, правда? Разные бухгалтеры ведут расчёты по-разному, и у них получаются неодинаковые результаты. Как бы то ни было, эти неожиданно свалившиеся на него деньги он положил на отдельный счёт, а совсем недавно перевёл их в попечительский фонд.

— Для того чтобы дать образование своим детям?

— Нет, — ответил Гудли. — Лица, получающие доход… впрочем, сначала немного истории. Он использовал часть этих денег для строительства магазина товаров повседневного спроса — «7-Одиннадцать» — для вдовы и её детей. Остальная сумма обращена в облигации казначейства и акции, гарантированные правительством. Цель этого фонда — дать образование её детям.

— Кто она?

— Зовут её Кэрол Циммер. Родилась в Лаосе, вдова сержанта ВВС, погибшего во время учений. Райан взял на себя заботу о его семье. Он даже однажды уехал из Лэнгли, чтобы присутствовать при рождении её последнего ребёнка — девочки, между прочим. Райан регулярно навещает семью, — закончил Гудли.

— Понятно. — Лиз Эллиот ничего не было понятно, но так принято говорить. — Есть какая-нибудь связь между ней и Райаном по профессиональной линии?

— Ничего определённого. Как я уже сказал, миссис Циммер родилась в Лаосе. Её отец был одним из местных племенных вождей, которых ЦРУ поддерживало в их борьбе против Северного Вьетнама. Все его племя погибло. Я не сумел выяснить, как ей удалось спастись. Она вышла замуж за сержанта американских ВВС и переехала в Америку. Сержант погиб в результате несчастного случая, совсем недавно. В досье Райана не содержится ничего, что указывало бы на его предыдущие контакты с этой семьёй. Возможна связь в Лаосе — через ЦРУ, — но в то время Райан ещё не был на государственной службе, учился в колледже. Так что никакой связи мне установить не удалось. Просто в один прекрасный день, за несколько месяцев до последних президентских выборов, он основал фонд и начиная с этого дня регулярно, раз в неделю навещает семью. Да, ещё одна интересная деталь.

— Какая же?

— Я воспользовался для этого перекрёстной ссылкой. С этим магазином «7-Одиннадцать» были неприятности: какие-то местные хулиганы приставали к хозяйке, не давали ей работать спокойно. Старшим телохранителем Райана является сотрудник ЦРУ, некто Кларк. Раньше он занимался полевыми операциями, теперь в службе охраны. Мне не удалось раздобыть его досье, — объяснил Гудли. — Как бы то ни было, этот Кларк имел стычку с двумя парнями из местной банды. Один оказался в больнице. Я отыскал вырезку из газеты. Там было опубликовано короткое сообщение — выражалось беспокойство граждан. Кларк и ещё один сотрудник ЦРУ — в газете указывалось, что это государственные служащие, никакого упоминания о ЦРУ — подверглись нападению четырех уличных хулиганов. Этот самый Кларк, по-видимому, мужик что надо. Главарь банды попал в больницу, как я уже говорил, со сломанным коленом. Ещё один из банды потерял сознание от сильного удара, а двое остальных просто стояли и мочились в штаны. Местная полиция отнеслась к этому происшествию, как к уличному хулиганству, — ну, обычная проблема с молодыми бандитами. Обвинений не было предъявлено.

— Что ещё вы знаете о Кларке?

— Я видел его несколько раз. Высокий, широкие плечи, далеко за сорок, спокойный — даже кажется застенчивым. Но его движения — вы знаете, как он двигается? Когда-то я занимался каратэ. Нашим инструктором был бывший офицер подразделения «зелёных беретов», ветеран войны во Вьетнаме. Так вот, он двигался подобно атлету: гибко, экономя силы, но главное у него — в глазах. Они постоянно смотрят по сторонам, никогда не останавливаются на чём-то. Достаточно одного взгляда, и он понимает, представляете вы угрозу или нет. — Гудли сделал паузу. И в это мгновение он понял, кто такой этот Кларк. Каков бы ни был Бен Гудли, назвать его дураком было нельзя. — Кларк — опасен.

— Что вы имеете в виду? — Лиз Эллиот не поняла, о чём говорит Гудли.

— Извините меня. Я узнал это от своего учителя каратэ в Кембридже. Дело в том, что по-настоящему опасные люди не выглядят опасными. Вы можете оказаться в одной комнате с ними и не обратить на них внимания. Моего учителя каратэ пытались ограбить на станции метро прямо в Гарварде. Он мигом уложил трех парней, залитых кровью, на асфальт. Оказалось, они приняли его за швейцара или дворника — он чернокожий, лет пятидесяти. Действительно, походит на швейцара, особенно по манере одеваться, и ничуть не кажется опасным. Вот и Кларк такой, походит на моего старого сэнсея… Это очень интересно, — продолжал Гудли. — В конце концов, он служит в охране, а офицеры охраны знают своё дело. Короче говоря, мне кажется, что эти хулиганы приставали к семье Циммеров. Райан узнал об этом, и его телохранители навели порядок. Полиция графства Арундель была этому только рада.

— Выводы?

— Райан сумел добиться значительных успехов, однако допустил и ряд крупных ошибок. Если говорить о нём в общих чертах, то он принадлежит к прошлому. Райан все ещё считает, что холодная война продолжается. Он недоволен действиями администрации президента Фаулера — например, когда несколько дней назад вы не приняли участия в военной игре «Камелот». По его мнению, некоторые правительственные чиновники недостаточно серьёзно относятся к выполнению своих обязанностей; он считает, что безответственно игнорировать участие в этих играх.

— Он так и сказал?

— Я цитирую его почти дословно. Когда он пришёл и начал ругаться, я был в кабинете у Кабота. Эллиот покачала головой.

— Вот какие они, рыцари холодной войны. Если мы с президентом будем выполнять свои обязанности должным образом, в мире не будет кризисов, а потому незачем их решать. В этом всё дело, не правда ли?

— До сих пор вы отлично справлялись со своей работой, — заметил Гудли.

Советник по национальной безопасности не обратила внимания на его слова, глядя в сделанные ею заметки.

Стены были возведены, их тщательно изолировали листами пластика. Система кондиционирования уже действовала, устраняя из помещения влагу и частицы пыли. Фромм занимался столами, предназначенными для размещения станков. Впрочем, слово «стол» ни о чём не говорило. Это были конструкции, способные выдержать нагрузку в несколько тонн. На каждой ножке размещались винтовые домкраты. Сейчас немецкий инженер выравнивал столы с помощью спиртовых уровней, встроенных в станины.

— Идеально, — заметил он после трех часов работы. Каждый из столов покоился на массивном железобетонном основании толщиной в метр. После того как поверхность стала строго горизонтальной, ножки закрепили болтами, так что каждая из них составила единое целое с грунтом.

— Неужели станки должны быть такими устойчивыми? — спросил Госн.

— Совсем наоборот, — покачал головой Фромм. — Элемент жёсткости здесь отсутствует. Станки плавают на воздушных подушках.

— Но вы сказали, что каждый из них весит больше тонны? — выразил сомнение Куати.

— Использовать такую систему очень просто — вы же видели фотографии судов на воздушных подушках, а они весят по сотне тонн и больше. Станки должны быть установлены на воздушных подушках, чтобы избавиться от земной вибрации.

— Каковы пределы допусков, к которым вы стремитесь? — спросил Госн.

— Примерно такие же, как и для астрономического телескопа.

— Но первые атомные бомбы…

Фромм перебил Госна:

— Американские атомные бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки, были изготовлены настолько примитивно, что их создателям должно быть сейчас стыдно. Эти бомбы растратили понапрасну почти всю взрывную силу — в особенности это относится к бомбе, уничтожившей Хиросиму. Сейчас никто не станет конструировать такое примитивное оружие — ведь вы не подумаете о том, чтобы готовить взрывное устройство с взрывателем из горящей пороховой трубки, правда? Как бы то ни было, мы не можем использовать грубую конструкцию первых бомб, — продолжал Фромм. — Сразу после применения двух первых атомных бомб американские инженеры столкнулись с проблемой недостатка расщепляемых материалов. Эти несколько килограммов плутония, что имеются в нашем распоряжении, представляют собой самый дорогой материал в мире. Для получения расщепляемых материалов требуется завод стоимостью в миллиарды долларов. Затем следуют добавочные расходы на разделение изотопов — новый завод и ещё миллиарды долларов. Одна Америка могла позволить себе затратить такие средства на осуществление первоначального проекта. Все учёные мира знали о ядерном распаде — это не было секретом, да и какие секреты могут быть в физике? — но только у Америки оказалось достаточно денег и ресурсов, чтобы предпринять такую попытку. А люди, — добавил Фромм, — какие у них были люди! Таким образом, первые бомбы — между прочим, их было три — были предназначены для использования всего расщепляемого материала, который имелся в распоряжении американцев, а поскольку главным критерием их оценки в то время считалась надёжность, то эти бомбы были примитивными, но надёжными и эффективными. А для доставки их к цели потребовались самые большие самолёты в мире.

Далее, после победы во второй мировой войне конструирование и изготовление атомных бомб превратилось из проекта военного времени, осуществляемого в отчаянной спешке, в подлинно научную работу. Реактор в Ханфорде производил всего несколько десятых килограмма плутония в год, и американцам пришлось использовать расщепляемый материал с гораздо большей эффективностью. Бомба типа М-12 стала одной из первых атомных бомб усовершенствованной конструкции, а израильтяне ещё улучшили её. Эта бомба обладала взрывной мощью, в пять раз превышающей тротиловый эквивалент той, что уничтожила Хиросиму, причём её критическая масса была в пять раз меньше — улучшение по эффективности в двадцать пять раз! А мы сумеем ещё более усовершенствовать её — почти в десять раз, на целый порядок.

А вот группа настоящих экспертов, имеющих в своём распоряжении самое современное оборудование, сумела бы ещё больше увеличить её взрывную мощь — скажем, раза в четыре. Современные боеголовки — самое элегантное, самое пленительное…

— Две мегатонны? — недоверчиво спросил Госн. Неужели такое возможно? — подумал он.

— Осуществить это здесь нам не удастся. — В голосе Фромма звучала грусть. — У нас недостаточно надёжной информации. Физическая теория ясна и очевидна, но возникают технические проблемы и нет опубликованных материалов, которые помогли бы нам в их решении. Не забывайте, что даже сейчас проводятся испытания боеголовок, целью которых является сделать бомбы меньше и одновременно мощнее. В этой сфере, как и в любой другой, нужны эксперименты, а мы не можем экспериментировать. Кроме того, у нас нет ни времени, ни средств для подготовки квалифицированных техников, которые осуществили бы на практике разработанный проект. Я мог бы создать теоретический проект бомбы мощностью свыше мегатонны, однако, говоря по правде, у неё была бы всего пятидесятипроцентная вероятность успеха. Возможно, даже несколько выше, но приниматься за осуществление такой работы без необходимой программы экспериментов не имеет смысла.

— Что вы можете осуществить при имеющихся в вашем распоряжении возможностях? — спросил Куати.

— Я могу превратить эту бомбу в ядерное оружие с номинальной мощностью от четырехсот до пятисот килотонн. Её объём будет примерно один кубический метр, а вес составит около пятисот килограммов. — Фромм сделал паузу, стараясь понять выражение лиц арабов. — Её устройство не будет элегантным, да и размеры, а также вес излишне велики. В то же самое время это взрывное устройство будет очень мощным. — Разумеется, её конструкция окажется намного более совершенной, чем удалось достичь американским или русским инженерам за первые пятнадцать лет ядерного века, подумал Фромм, так что это совсем неплохо.

— Сдерживание силой взрыва? — спросил Госн.

— Да, — кивнул Фромм. А ведь этот молодой араб очень умён, промелькнула у него мысль. — Для первых атомных бомб применялись массивные стальные оболочки. В нашей бомбе мы используем взрывчатые вещества — это увеличит её размеры, но сделает вес намного меньше, причём эффективность не пострадает. В момент взрыва в массу будет осуществлено впрыскивание трития. Как и в первоначальной израильской конструкции, это приведёт к возникновению большого количества нейтронов, что усилит протекающую реакцию; эта реакция в свою очередь введёт дополнительные нейтроны в новый запас трития. Результатом этого станет термоядерная реакция. Расчёты показывали, что количество выделившейся энергии составит пятьдесят килотонн от первичного взрыва и четыреста — от вторичного.

— Сколько понадобится трития? — Хотя получить тритий в небольших количествах не составляет особого труда — он применяется при изготовлении часов и прицелов к огнестрельному оружию, правда, в микроскопических количествах, — Госну было известно, что достать больше десяти миллиграммов трития практически невозможно. В этом он сам недавно убедился. Именно тритий — тритий, а не плутоний, несмотря на заявление Фромма, — является самым дорогим материалом на планете, производимым в коммерческих объёмах. Можно достать плутоний, но не тритий.

— У меня есть пятьдесят граммов, — самодовольно заявил Фромм. — Это намного больше, чем нам понадобится.

— Пятьдесят граммов! — воскликнул Госн изумлённо. — Пятьдесят?

— В нашем реакторном комплексе производили специальные ядерные материалы для изготовления атомного оружия. Когда социалистическое правительство рухнуло, было принято решение передать полученный плутоний Советскому Союзу — верность делу социализма во всём мире. Понимаете? Однако Советы не оценили нашу щедрость. Они подняли такой шум… — Фромм затих и потом продолжил:

— Называли нас… впрочем, как они называли нас, вы можете представить себе сами. Их реакция была настолько резкой и неожиданной, что я решил не посвящать русских в то, что мы занимались производством трития. Как вам известно, тритий очень дорого стоит на коммерческом рынке — вот я и сохранил его, что-то вроде страховки на чёрный день.

— Где?

— В подвале моего дома. Я спрятал тритий в водородно-никелевых батареях.

Куати это совсем не понравилось. Арабский предводитель был тяжело болен — немец сразу обратил на это внимание — и не мог скрыть свои чувства.

— Мне всё равно придётся вернуться в Германию за станками, — произнёс Фромм.

— У вас есть станки?

— В пяти километрах от моего дома находится астрофизический институт имени Карла Маркса. Там мы должны были производить астрономические телескопы — как обычные, так и работающие в рентгеновском спектре. Увы, мы так и не успели приняться за работу. Подумать только, напрасно потрачена такая великолепная «крыша», а? В мастерской, прямо в ещё не распакованных ящиках, находится шесть прецизионных пятиосевых станков — самых лучших, — заметил Фромм с волчьей улыбкой. — Производство американской компании «Цинциннати милакрон». Именно такие станки применяются на американских заводах по производству атомных бомб в Ок-Ридже, Рокки-Флэтс и Пантекс.

— Может быть, у вас есть и операторы для этих станков? — спросил Госн.

— Мы готовили двадцать техников, шестнадцать мужчин и четырех женщин, все они выпускники университета… Нет, это слишком рискованно. К тому же не вызывается необходимостью. Станки настолько совершенны, что на них легко работать. Мы сами могли бы справиться, но на это уйдёт слишком много времени. Любой квалифицированный оптик, умеющий обрабатывать линзы для очков, — даже опытный оружейный мастер, в конце концов, — может работать на этих станках. То, что пятьдесят лет назад было уделом лауреатов Нобелевской премии, теперь по плечу любому квалифицированному станочнику, — объяснил Фромм. — Такова природа технического прогресса, правда?

— Может быть, но я сомневаюсь, — сказал Евгений. Он находился на вахте уже двадцать часов и всего лишь непродолжительный сон будет отделять эту смену от другой, ещё более длинной.

Потребовалось все искусство капитана первого ранга Дубинина, чтобы обнаружить её, — если им это действительно удалось. Он пришёл к выводу, что американский подводный ракетоносец направится к югу и что его скорость составит пять узлов. Дальше пришлось принимать во внимание соображения, связанные с состоянием окружающей среды. Следовало не отставать слишком далеко и не допускать, чтобы «Адмирал Лунин» оказался в зоне акустической сходимости. Зоны сходимости, ЗС, представляли собой кольцеобразные, в виде бублика, районы вокруг подлодки. Звук, направляющийся вниз от точки, расположенной в зоне сходимости — конвергенции, — преломляется в зависимости от давления и температуры воды, двигается вверх и вниз по отношению к поверхности по спирали через нерегулярные интервалы, которые в свою очередь тоже зависят от окружающей среды. Стараясь не попадать в эти районы — относительно того, где, по его мнению, находилась цель, — он мог уклониться от обнаружения. Для этого ему было нужно находиться в пределах расстояния прямой линии к цели в том районе, где звук распространяется от своего источника просто радиально. Чтобы решить эту задачу, Дубинину следовало занять позицию над слоем температурного скачка — по его мнению, американская подлодка будет находиться под термоклином — и опустить свои буксируемые пассивные датчики вниз. В результате звуки, издаваемые его двигателем, будут скорее всего отражаться от слоя и американская подлодка их не услышит.

Дубинин сознавал слабые стороны своей тактики. Американская субмарина издавала меньше шума, и у неё было более качественное гидролокационное оборудование, а также отличные акустики. Старший лейтенант Евгений Николаевич Рыков был очень многообещающим молодым офицером, но он являлся единственным специалистом-акустиком, который мог соперничать с американскими операторами, и уже не покидал гидролокационную рубку почти сутки. Единственное преимущество Дубинина заключалось в нём самом. Он был превосходным командиром, отлично разбирался в тактике и знал это. А вот капитан американской подлодки во многом уступал ему и не знал этого. У Дубинина была ещё одна трудность. Оставаясь над термоклином, его подводная лодка могла быть легко обнаружена противолодочным патрульным самолётом, но Дубинин был готов на этот риск. Перед ним в пределах досягаемости была награда, причём такая, какой не удавалось достичь ни одному командиру русской подлодки.

Капитан первого ранга и старший лейтенант смотрели не отрываясь на «водопадный» дисплей, наблюдая не движущееся изображение стробоскопа, а искажённую, едва заметную вертикальную линию, не такую яркую, как следовало ожидать. Американский ракетоносец класса «Огайо» двигался с меньшим шумом, чем фоновые звуки океана, и сейчас два русских подводника думали о том, что окружающая среда каким-то образом демонстрировала акустическую тень этого самого совершенного ракетоносца. Вполне вероятно, однако, мелькнула мысль у Дубинина, что из-за крайней усталости перед ними появлялись галлюцинации.

— Нам нужен какой-то звук, — произнёс Рыков, протягивая руку за стаканом чая. — Чтобы кто-нибудь уронил гаечный ключ, хлопнул люком… допустил ошибку…

Я мог бы послать в его сторону активный сигнал гидролокатора… нырнуть под слой термоклина и бросить в него звуковой сигнал, получить отражённый и, таким образом, все выяснить… Нет! Дубинин отвернулся в сторону и едва не выругался в минуту слабости. Терпение, Валентин! Они терпеливы, а тебе нужно быть ещё терпеливее.

— Евгений Николаевич, ты выглядишь усталым.

— Отдохну в Петропавловске, капитан. Буду спать целую неделю, встречусь с женой — нет, пожалуй, всю неделю спать не буду. — На лице лейтенанта появилась измученная улыбка, освещённая жёлтым отблеском экрана. — Но мне не хочется отказываться от такой редкой возможности!

— Нельзя рассчитывать на случайные звуки.

— Знаю, капитан. Эти проклятые американские экипажи… Я знаю, что он — «Огайо»! Кто ещё может оказаться здесь?

— Воображение, Евгений, стремление принимать желаемое за действительное.

Лейтенант Рыков отвернулся.

— Не верю, что мой капитан сомневается в этом.

— Думаю, что мой лейтенант прав. — Вот это игра, подумал Дубинин. Подлодка против подлодки, ум одного командира против ума другого. Трехмерные шахматы, в которые играют в постоянно меняющемся физическом окружении. И американцы — мастера этой игры. Дубинин понимал это. Ещё бы — у них превосходное оборудование, отличные экипажи, блестящая подготовка. Разумеется, американцам это тоже известно, и два поколения превосходства повлекли за собой скорее высокомерие, чем стремление к постоянному совершенствованию… может быть, не у всех, но у некоторых это точно. Хороший командир подводного ракетоносца поступил бы по-другому… Если бы у меня была такая подлодка, подумал Дубинин, никто в мире не сумел бы меня найти!

— Ещё двенадцать часов, затем прерываем контакт и идём на базу.

— Жаль, — произнёс Рыков, хотя его точка зрения была иной. Шести недель в море для него было достаточно.

— Глубина шестьдесят футов, шесть-ноль, — скомандовал вахтенный офицер.

— Есть глубина шестьдесят футов, шесть-ноль, — повторил офицер контроля глубины. — Рули глубины вверх десять градусов.

Только что начались учения по запуску ракетных снарядов. Они проводились регулярно, чаще других, и задачей было не только проверить боевую выучку команды, но и напомнить всем об их главном назначении в случае войны — запуске двадцати четырех баллистических ракет «Трайдент-II D-5», каждая из которых несла десять многоцелевых боеголовок независимого наведения Марк-5. В свою очередь каждая из десяти боеголовок имела тротиловый эквивалент в 400 килотонн. В общей сложности на борту подводного ракетоносца находилось двести сорок ядерных боеголовок общей мощностью 96 мегатонн. Однако на деле все обстояло намного сложнее, поскольку полет ядерных ракет основывался на взаимосвязанной логике нескольких законов физики. Небольшие по своей взрывной мощи боеголовки были более эффективны, чем крупные. Но самым важным было то, что боеголовки независимого наведения Марк-5 обладали достоверной точностью попадания в цель ±50 метров вероятной круговой ошибки, что на языке, доступном для нормальных людей, означает следующее: пролетев больше четырех тысяч морских миль после запуска, половина боеголовок отклонится от цели не больше чем на 164,041 фута, а почти все остальные лягут в радиусе, не превышающем 300 футов. Величина «промаха» была намного меньше кратера, образующегося при разрыве ядерной боеголовки, и в результате баллистические ракеты D-5 были первыми ракетами, запускаемыми с моря и обладающими способностью подавления ракет противника. Они были предназначены для нанесения первого упреждающего удара. Принимая в расчёт обычную систему двух боеголовок на одну цель, ракетоносец «Мэн» мог ликвидировать 120 советских ракет и/или бункеров управления, то есть примерно 10% от общего количества межконтинентальных баллистических ракет в СССР, которые тоже имели своим назначением нанесение упреждающего удара.

В центре управления запуском ракет, ЦУР, расположенном ближе к корме от огромного ракетного отсека, главстаршина включил контрольную панель. Все 24 «птицы» были проверены и готовы к запуску. Бортовая навигационная система снабжала данными систему наведения каждой ракеты. Через несколько минут в неё будут введены поправки по информации, полученной от орбитальных навигационных спутников. Чтобы попасть точно в цель, ракете необходимо знать не только точные координаты цели, но и координаты места своего запуска. НАВСТАР — глобальная орбитальная система определения координат — могла определить их с точностью меньше пяти метров. Главный старшина следил за тем, как менялись огоньки на панели, по мере того как компьютеры запрашивали свои ракеты, сообщавшие им о готовности.

Внутри подводной лодки давление на корпус уменьшалось на 2,2 тонны на квадратный фут при подъёме на каждые 100 футов. Корпус «Мэна» при уменьшающемся давлении воды чуть раздался, и послышался резкий щелчок — сталь корпуса словно облегчённо вздохнула.

Это походило на стон, едва слышный даже по акустической системе, и удивительно напоминало голос кита. Рыков был настолько утомлён, что, случись это несколькими минутами позже, он упустил бы этот звук, но, хотя офицер-акустик уже плохо соображал, его сознание ещё не полностью утратило остроту, и он обратил на него внимание.

— Капитан, слышу щелчок от расширения корпуса подлодки… вот здесь! — Он ткнул пальцем в точку на экране, находящуюся прямо у основания тени, которую они с командиром рассматривали. — Он всплывает!

Дубинин вбежал в рубку.

— Приготовиться изменить глубину. — Он надел головной телефон, соединяющий его с акустиком.

— Евгений Николаевич, это нужно сделать хорошо и быстро. Я опущусь ниже слоя температурного скачка, как только американец всплывёт над ним.

— Нет, капитан, лучше обождать. Его буксируемые датчики на короткое время останутся под термоклином!

— Черт побери! — Дубинин едва не рассмеялся. — Извини меня, лейтенант. Ты совершенно прав. За мной бутылка «Старки».

— Мы с женой выпьем за ваше здоровье… Я вычислил угловое расстояние… По моим расчётам цель ниже на пять градусов от наших буксируемых датчиков… Капитан, если мне удастся сохранить с ним контакт, в тот момент, когда мы потеряем его и он исчезнет в термоклине…

— Отлично, быстро определите расстояние! — Оценка будет приблизительной, но по крайней мере я получу представление, подумал Дубинин. Он дал несколько распоряжений руководителю группы слежения.

— Два градуса… потрескивание корпуса исчезло… его очень трудно держать, но сейчас он мелькает на фоновом шуме… Исчез! Всплыл через термоклин!

— Один, два, три… — считал Дубинин секунды. Американец проводит, должно быть, ракетные учения или всплывает для установления связи, в любом случае он окажется на глубине в двадцать метров, а его буксируемые пассивные датчики… пятьсот метров длиной… скорость пять узлов и… Все!

— Рулевой, опустить носовые рули глубины на пять градусов. Мы уходим под слой температурного скачка. Старпом, рассчитайте температуру за бортом. Медленно, рулевой, медленно…

«Адмирал Лунин» опустил нос и плавно соскользнул под колыхающуюся волнообразную границу, разделяющую относительно тёплую воду у поверхности океана и холодную воду глубин.

— Расстояние? — спросил Дубинин у офицера группы слежения.

— Оцениваем его от пяти до девяти тысяч метров, капитан. Это все, чего мне удалось добиться.

— Молодец, Коля! Великолепно!

— Опустились ниже термоклина, температура за бортом пять градусов, — доложил старпом.

— Носовые рули глубины на нуль. Выровнять корабль.

— Рули глубины на нуле, капитан… корабль выровнен.

Если бы потолок в рубке не был таким низким, Дубинин подпрыгнул бы от радости. Ещё бы — ему удалось добиться того, чего не добивался ни один командир советской подводной лодки и, если разведывательные данные соответствуют действительности, в чём преуспели всего несколько американских подводников. Он установил контакт и выследил американский подводный ракетоносец класса «Огайо». Во время войны он смог бы произвести активную гидролокацию противника для определения точной дистанции и осуществить торпедную атаку. Он сумел выследить самую неуловимую добычу в мире и подобраться настолько близко, что мог потопить её. Он весь дрожал от волнения. Ничто в мире не сравнится с чувством победы. Ничто.

— Руль направо, — произнёс он. — Новый курс триста градусов. Медленно увеличить скорость до десяти узлов.

— Но, капитан… — начал старпом.

— Мы разрываем контакт. Он продолжит учения ещё минут тридцать. Очень маловероятно, что нам удастся уклониться от него после того, как учения закончатся. Лучше уйти сейчас. Он не должен знать, чего мы добились. Нам ещё придётся встретиться с ним. В любом случае мы решили свою задачу — сумели обнаружить его и приблизиться на дистанцию торпедного залпа. В Петропавловске, парни, мы все выпьем как следует — за счёт вашего капитана! А теперь тихо и незаметно уйдём из этого района, чтобы он не заподозрил наше присутствие здесь.

Капитану Роберту Джефферсону Джексону хотелось снова быть молодым, хотелось, чтобы его волосы ещё оставались совершенно чёрными, хотелось снова стать юным лейтенантом, только что выпустившимся из Пенсаколы и готовым совершить первый полёт на одном из грозных истребителей, которые сидели, подобно гигантским хищным птицам, на взлётной полосе военно-морского аэродрома в Оушеане. То, что все двадцать четыре самолёта F-14 «Томкэт», стоящие рядом, подчинялись только ему, не было таким волнующим чувством, как ощущение, что могучий истребитель принадлежал ему и только ему. Зато теперь, являясь командиром воздушной группы, он «владел» двумя эскадрильями самолётов «Томкэт», ещё двумя F/А-18 «Хорнетс», одной эскадрильей штурмовиков А-6Е «Интрудер», ещё одной противолодочных охотников «S-3» и, наконец, менее чарующими воздушными танкерами для дозаправки самолётов в полёте, «Праулерами», создающими электронные помехи и ведущими электронную войну в воздухе, а также спасательными вертолётами и вертолётами противолодочного назначения. Итого, он распоряжался семьюдесятью восьмью «птичками», общая стоимость которых составляла… сколько? Миллиард долларов? Гораздо больше, если принять во внимание затраты на их замену. Далее, под его командованием находились три тысячи офицеров, старшин и рядовых, которые пилотировали и обслуживали эти самолёты и вертолёты, ценность которых было невозможно определить. И он, он один нёс ответственность за все это. Зато насколько приятнее было сидеть в кокпите своего нового истребителя, оставив все административные хлопоты начальству. Робби и был теперь этим начальством, человеком, о котором говорили у себя в каютах все его парни. Им не нравилось, когда их приглашали к нему в кабинет, потому что это выглядело вроде вызова к директору школы. Кроме того, они не любили летать вместе с ним, потому что а) он был слишком стар, чтобы оставаться хорошим лётчиком (по крайней мере им так казалось), и б) неизменно обращал их внимание на допущенные ошибки (лётчики-истребители редко соглашаются признавать свои промахи, разве что в беседах между собой).

Какая ирония судьбы! До назначения на должность командира воздушной группы он служил в Пентагоне, передвигая бумаги по своему письменному столу. Он молился и мечтал, чтобы его освободили от этой работы, в которой наиболее волнующим моментом было найти утром свободное место для парковки автомобиля. И вот его назначили командиром авиакрыла — и теперь ему приходилось заниматься административной работой намного больше, чем раньше. Правда, теперь он мог летать два раза в неделю — если ничто не мешало этому. Сегодня был именно такой день. Когда он шёл к выходу, его личный помощник, главный старшина, широко улыбнулся.

— Охраняйте мой кабинет, чиф.

— Не беспокойтесь, шкипер. Когда вы вернётесь, он всё ещё будет на месте.

Джексон внезапно остановился.

— Смотрите, чтобы не украли все наши бумаги.

— Приложу все усилия, сэр.

Служебный автомобиль доставил его к застывшим на старте самолётам. Джексон уже оделся в свой лётный комбинезон фирмы «Номекс», старый и отчаянно пахнувший, полинявший от бесчисленных стирок, протёршийся на локтях от сидения после многих лет. Ему давно следовало получить новый, однако лётчики — люди весьма суеверные, а Робби и его комбинезон побывали во многих переделках.

— Привет, шкипер! — окликнул один из командиров эскадрилий.

Капитан третьего ранга Бад Санчес был ниже Джексона. Его смуглая кожа и усы а-ля Бисмарк резко контрастировали с яркими глазами и ослепительной улыбкой, словно сошедшей с рекламы зубной пасты. Санчес, командир первой эскадрильи, будет сегодня вести авиакрыло Джексона. Они летали вместе ещё в те времена, когда Джексон командовал эскадрильей на авианосце «Джон Ф. Кеннеди».

— Ваш самолёт проверен, заправлен и готов к полёту. Готовы дать им под зад?

— Кто будет нашим противником сегодня?

— Мудозвоны с Черри-Пойнт на восемнадцатых «Дельтах». Наш «Хаммер» уже летает в сотне миль отсюда. Цель учений — заградительный боевой воздушный патруль против низколетящих самолётов противника. — А если проще, подумал Робби, не допустить атакующие вражеские самолёты за пределы определённой границы. — Приготовьтесь к серьёзному противодействию лётчиков из корпуса морской пехоты, шкипер. У нас только что состоялись переговоры по радио, и я пришёл к выводу, что они слишком самоуверенны.

— Ещё не родился лётчик морской пехоты, с которым я не справился бы, — заметил Робби, снимая с полки свой шлем. На нём красовалась надпись, соответствующая его кодовому радиосигналу, — «Спейд».

— Эй, радиолокаторщики, — позвал Санчес, — перестаньте обниматься и отправляйтесь в кабины!

— Идём, Бад. — Майкл Александер, или Лобо. — отошёл от своего шкафчика. За ним следовал Генри Уолтере — Шреддер, офицер радиолокационного перехвата из экипажа Джексона. Оба были лейтенантами моложе тридцати. В раздевалке, при подготовке к полётам, лётчики обращались друг к другу не по именам, а по радиокодам, не обращая внимания на воинское звание. Робби нравилась товарищеская обстановка в эскадрилье, также как и родная страна, которую он любил.

На взлётной полосе старшины — механики самолётов, отвечавшие за техническое обслуживание боевых машин, — проводили офицеров к их истребителям и помогли взобраться в кокпиты (в опасном районе лётных полос авианосца лётчиков буквально вели за руку, опасаясь, что они могут заблудиться или как-нибудь навредить себе). На носу истребителя Джексона красовались два нуля, а под кокпитом виднелась надпись «Кап. пер. ранга Р. Дж. Джексон — Спейд», чтобы всем было ясно — перед ними личная «птичка» командира воздушной группы. Чуть ниже надписи был нарисован флаг, представляющий собой истребитель МИГ-29, который по ошибке иракский лётчик не так давно подвёл слишком близко к истребителю Джексона. Джексон не очень гордился сбитым самолётом — иракский пилот забыл проверить, все ли у него в порядке сзади, и расплатился за промах. Однако сбитый самолёт есть сбитый самолёт, ведь именно это является целью всех лётчиков-истребителей.

Спустя пять минут все четыре офицера сидели в кабинах, пристёгнутые ремнями, и двигатели истребителей ревели, готовые к взлёту.

— Ну как у тебя настроение сегодня, Шреддер? — спросил Джексон по переговорному устройству.

— Готов прикончить пару летунов из морской пехоты, шкипер. У меня все в порядке. А эта штука, в которой мы сидим, собирается взлетать?

— Пожалуй, пора узнать. — Джексон включил радио. — Бад, это Спейд. Готов к взлёту.

— Ясно, Спейд. Ты взлетаешь первым. — Лётчики оглянулись по сторонам, получили сигнал готовности от своих механиков я снова оглянулись.

— Спейд взлетает первым. — Джексон убрал тормоза. — Поехали!

— Здравствуй, mein Schatz, — сказал Манфред Фромм жене. Траудль бросилась к нему в объятия.

— Где ты был? — спросила она.

— Этого я сказать не могу, — ответил Фромм подмигнув и промурлыкал несколько тактов из песни Ллойда Веббера «Не грусти обо мне, Аргентина».

— Я так и знала, что ты одумаешься, — просияла Траудль.

— Но ты не должна никому говорить об этом. — Чтобы усыпить её подозрения, он передал жене толстую пачку банкнот — пять стопок по десять тысяч немецких марок каждая. Теперь продажная сука будет счастлива и сохранит это в тайне, подумал Манфред Фромм. — И я приехал всего на один день. У меня много дел, но, разумеется…

— Ну конечно, Манфред. — Она горячо прижалась к мужу, держа деньги в руке. — Вот если бы ты позвонил!

Организовать все оказалось до смешного просто. Через семьдесят часов из Роттердама отплывал корабль, направляющийся в сирийский порт Латакию. Вместе с Боком он нанял коммерческую грузовую компанию, которая поместит станки в небольшой контейнер. Этот контейнер погрузят на корабль и через шесть дней опустят на причал в сирийском порту. Было бы намного быстрее отправить станки самолётом или даже по железной дороге в греческий или итальянский порт для дальнейшей доставки морем, но Роттердам был самым оживлённым портом в мире с измученными таможенниками, старающимися не пропустить контрабандные грузы с наркотиками. Собаки, обученные запаху наркотиков, могут обнюхивать этот грузовой контейнер сколько им вздумается.

Фромм освободился из объятий жены и попросил приготовить ему кофе. На это ей потребуется несколько минут, а нескольких минут будет вполне достаточно. Он спустился в подвал. Там, в углу, как можно дальше от газового водонагревателя, была аккуратно уложена поленница дров, на которой стояли четыре чёрных металлических ящика. Каждый весил около десяти килограммов. Фромм перенёс их по одному — идя за вторым, он надел перчатки, чтобы защитить руки, — в багажник БМВ, взятого напрокат. К тому времени, когда кофе был готов, он успел закончить работу.

— Ты так хорошо загорел, — заметила Траудль, входя в гостиную с подносом. Она уже решила, как потратить четверть полученных ею денег. Значит, Манфред понял, наконец, что сейчас важнее всего деньги. Впрочем, она не сомневалась в этом. Хорошо, что он понял это так быстро. Сегодня вечером она будет особенно ласкова с ним.

— Гюнтер?

Боку не хотелось оставлять Фромма одного, но у него было очень важное дело. Оно было несравненно более опасным. Бок подумал, что подобная задача является крайне рискованной оперативной концепцией, хотя наибольшая опасность заключалась в её планировании, что уже само по себе было необычным и приятным.

Эрвин Кейтель жил на пенсию, причём эта пенсия не гарантировала ему удобное и комфортное существование. Причина заключалась в двух обстоятельствах. Во-первых, Кейтель был бывшим полковником в восточно-германской Штази министерства государственной безопасности исчезнувшей теперь Германской Демократической Республики; во-вторых, ему нравилась работа, которой он занимался в течение тридцати двух лет. Тогда как большинство его бывших сослуживцев примирились с переменами, которые произошли в стране, и в основном поставили свою германскую национальность, а также принадлежность к этому народу на первое место, отказавшись от идеологии, которой когда-то придерживались, и рассказывали абсолютно все, что им было известно, западногерманской службе безопасности — Bundesnachrichtendienst, Кейтель решил, что не будет работать на капиталистов. В результате он стал одним из «политических безработных» в объединённой Германии. Пенсия, назначенная ему, была средством выйти из затруднительного положения. Новое германское правительство старалось по мере сил соблюдать обязательства, принятые на себя больше не существующим правительством ГДР. По крайней мере это казалось целесообразным с политической точки зрения, принимая во внимание то обстоятельство, что объединённая Германия пыталась каждый день решать все новые и новые проблемы, примирить которые было невозможно. Где-то наверху пришли к выводу, что гораздо проще дать Кейтелю пенсию, чем выплачивать ему официальное пособие по безработице, потому что пенсия была всё-таки менее унизительна, так как выплачивалась правительством. Точка зрения Кейтеля, однако, была иной. Если бы в мире господствовал здравый смысл, думал он, его расстреляли бы или выслали из страны — куда могли его выслать, Кейтель не знал. Он начал подумывать о том, чтобы перейти к русским — в КГБ у него сохранились хорошие связи, — но эта мысль скончалась, так и не оформившись: Советы умыли руки по поводу всего, что было связано с ГДР, опасаясь быть преданными теми, чья верность идеям мирового социализма (или тому, во что сейчас верили эти русские, — Кейтель не имел ни малейшего представления об этом) оказалась менее прочной, чем лояльность по отношению к своей новой стране.

Кейтель опустился на диван рядом с Боком в углу тихого Gasthaus[20], который находился в районе прежнего Восточного Берлина.

— Но это очень рискованно, мой друг.

— Я это понимаю, Эрвин. — Бок сделал знак, чтобы им принесли две литровые кружки пива. Обслуживание было лучше и быстрее, чем несколько лет назад, но оба не обратили на это внимания.

— Я был очень опечален тем, что они сделали с Петрой, — сказал Кейтель после того, как официантка отошла от столика.

— Тебе известно точно, что с ней произошло? — спросил Бок спокойным, лишённым эмоций голосом.

— Следователь, который вёл её дело, навещал Петру в тюрьме — навещал очень часто, — но не для допросов. Они намеренно сделали все, чтобы сломать её. Ты ведь понимаешь, Гюнтер, что мужество как у мужчины, так и у женщины имеет предел. Это не было слабостью с её стороны. Никто не может сопротивляться бесконечно. Это было вопросом времени. Они наблюдали за её смертью, — заключил бывший полковник.

— Вот как? — лицо Бока оставалось бесстрастным, только побелели суставы пальцев, стиснувших ручку пивной кружки.

— У неё в одиночке была установлена аппаратура для подслушивания, а также телекамера. Они записали её самоубийство на видеомагнитофон. Наблюдали за тем, как она мучилась, но даже не попытались спасти её.

Бок молчал, и в зале было слишком темно, чтобы заметить, как он побледнел. Ему казалось, что на него пахнуло раскалённым жаром печи, а вслед за тем подул ледяной ветер с Северного полюса. Он на мгновение закрыл глаза, чтобы овладеть собой. Нельзя поддаваться эмоциям в такой момент, Петре это не понравилось бы. Бок открыл глаза и посмотрел на друга.

— Это точно?

— Мне известно имя следователя и его адрес. У меня все ещё сохранились связи, — заверил его Кейтель.

— Да, Эрвин, я верю тебе. Мне потребуется твоя помощь в одном деле.

— Я готов.

— Ты понимаешь, конечно, почему мы оказались в таком положении.

— Это зависит от того, как посмотреть на вещи, — заметил Кейтель. — Меня разочаровал наш народ, который позволил капиталистам обмануть себя, но у рядовых людей всегда отсутствовала дисциплина, и потому они не понимали, что для них хорошо, а что плохо. Однако истинная причина национальной катастрофы нашего народа…

— Совершенно точно — американцы и русские.

— Mein lieber Gunther[21], даже объединённая Германия не может…

— Нет, может. Если нам удастся изменить мир по нашему образу и подобию, Эрвин, оба предателя понесут суровую кару.

— Но как?

— Есть способ. Ты можешь поверить мне, положиться на меня?

Кейтель осушил кружку и откинулся назад. Он принимал участие в подготовке Бока. В пятьдесят шесть лет уже слишком поздно менять свои взгляды на мир. Он всё ещё хорошо разбирался в людях. Бок очень походил на него. Гюнтер был осторожным, безжалостным и исключительно удачливым специалистом по тайным операциям.

— Ты имеешь в виду нашего друга-следователя?

Бок отрицательно покачал головой.

— Я получил бы от этого большое удовлетворение, но сейчас не время для личной мести. Нам нужно спасти нашу страну и идеологию. — На самом деле нужно спасти не одну страну, подумал Бок, но сейчас нет времени объяснять. У него в голове оформился блестящий план, гениальный манёвр, который может — он был слишком честен, чтобы сказать «должен» даже самому себе, — изменить весь мир и сделать его более послушным. А что случится дальше, кто знает? Если он и его друзья не сумеют сделать первый смелый шаг, это уже не будет иметь значения.

— Сколько лет мы знакомы с тобой — пятнадцать, двадцать? — улыбнулся Кейтель. — Aber naturlich. Конечно, я доверяю тебе.

— Сколько у вас надёжных людей?

— А сколько тебе нужно?

— Не больше десяти, но наготове понадобится держать десять.

Кейтель задумался. Восьмерым можно было верить полностью…

— Послушай, Гюнтер, это слишком много для безопасности. И что это должны быть за люди? — Гюнтер объяснил ему. — Я знаю, где начать. Пожалуй, это мне удастся… люди моего возраста… и несколько человек помоложе, вроде тебя. Людей с такими навыками найти нетрудно, но следует принять во внимание, что здесь многое не поддаётся контролю с нашей стороны.

— Как говорят некоторые мои друзья, все в руках Бога, — ухмыльнулся Бок.

— Варвары, — недовольно фыркнул Кейтель. — Я никогда не доверял им.

— Это верно, они даже не позволяют мне выпить пива. — На лице Бока появилась улыбка. — Зато они сильны, Эрвин, решительны и преданы своему делу.

— Что это за дело?

— В данный момент мы и они разделяем его. Сколько времени тебе потребуется?

— Две недели. Меня можно найти…

— Нет. — Бок отрицательно покачал головой. — Это слишком рискованно. Ты можешь выехать из Германия или за тобой следят?

— Следят? Все мои подчинённые перешли на другую сторону, a BND знает, что КГБ отказался от меня. Они не захотят тратить на меня силы. Теперь я всего лишь холощеный жеребец, мерин, понимаешь?

— Они увидят, какой ты мерин. — Бок передал ему пачку денег. — Встретимся на Кипре через две недели. Удостоверься, что за тобой нет слежки.

Фромм проснулся на рассвете. Он оделся, не торопясь и стараясь не разбудить Траудль. За последние двенадцать часов она походила на жену больше, чем за последние двенадцать месяцев, и совесть подсказывала ему, что их семейная жизнь пошла под откос не только по её вине. Выйдя из ванной, он с удивлением обнаружил, что на столе его ждёт завтрак.

— Когда ты вернёшься?

— Не знаю. Может быть, через несколько месяцев.

— Так долго?

— Mein Schatz, причина, по которой я там нахожусь, состоит в том, что им нужны мои знания. Мне хорошо платят. — Он решил напомнить Куати, чтобы тот ещё послал жене деньги. Пока деньги будут поступать регулярно, она ни о чём не будет беспокоиться.

— А мне нельзя поехать с тобой? — спросила Траудль, демонстрируя свою любовь.

— Там не место для женщины. — По крайней мере тут не понадобилось лгать, и у него стало легче на душе. Он допил кофе и встал.

— Ну, пора отправляться.

— Возвращайся поскорее.

Манфред Фромм поцеловал жену и вышел на улицу. Пятьдесят килограммов в багажнике ничуть не отразились на его БМВ. Он в последний раз помахал жене рукой и, отъехав от обочины, посмотрел на дом ещё раз, полагая — вполне справедливо, — что может больше не увидеть его.

Следующей остановкой был астрофизический институт имени Карла Маркса. Длинные одноэтажные здания выглядели заброшенными, и Фромму даже показалось странным, что окна в них целы. Грузовик уже стоял во дворе. Фромм открыл своими ключами дверь в механическую мастерскую. Станки все ещё стояли здесь, по-прежнему в герметически запечатанных ящиках, на которых было помечено «Астрофизические приборы». Понадобилось всего лишь подписать несколько документов, отпечатанных им накануне. Шофёр грузовика умел управлять автопогрузчиком и уложил станки один за другим в грузовой контейнер. Фромм достал из багажника батареи и поставил их в один прочный ящик, который был погружён в последнюю очередь. Водителю понадобилось ещё полчаса, чтобы надёжно закрепить ящики, и он отправился в путь. Он встретит теперь «герра профессора Фромма» при въезде в Роттердам.

Бок ждал Фромма в Грейфсвальде. Отсюда они отправились на запад в машине Бока — Гюнтер лучше водил автомобиль.

— Как дела дома?

— Траудль понравились деньги, — сообщил Фромм.

— Мы будем посылать ей денежные переводы… пожалуй, каждые две недели.

— Отлично. Я хотел попросить об этом Куати.

— Мы заботимся о своих друзьях, — заметил Бок, когда автомобиль пересёк место, где раньше был контрольно-пропускной пункт, а теперь раскинулась зелёная поляна.

— Сколько времени потребуется на обработку?

— Три месяца… может быть, четыре. Можно было бы действовать и быстрее, однако не забывай, — произнёс Фромм, словно извиняясь, — что я никогда не работал с настоящим материалом, а только моделировал. Мы не можем допустить ни малейшей ошибки. Работа закончится к середине января. После этого вы можете делать с ней что угодно. — Разумеется, Фромм часто думал о том, как дальше поступят с бомбой, какие планы у Бока и его товарищей. Но его ли это забота?

Глава 15

События развиваются

Госн только изумлённо покачал головой. Он понимал, что все это — результат огромных перемен в Европе, исчезновение границ на пути к экономическому объединению, развал Варшавского договора и безудержное стремление вступить в новую европейскую семью. Но даже при этих условиях наиболее трудным этапом доставки пяти станков из Германии в эту долину оказалось найти в Латакии подходящий грузовик. Это стало нелёгкой задачей, потому что проехать по дороге, ведущей к тайной мастерской, было весьма трудно. Странно, но почему-то никто не подумал об этом раньше — включая, отметил Госн с каким-то удовлетворением, немецкого инженера. Сейчас Фромм внимательно следил за тем, как несколько мужчин устанавливали последний станок на предназначенный для него стол. Немец был, конечно, удивительно высокомерен, но при всём при этом он оказался опытным, аккуратным и методичным инженером. Даже столы, построенные по его чертежам, были именно того размера, какой требовался, включая десять сантиметров, чтобы можно было положить записную книжку. Установили и проверили запасные генераторы и ИНЭСы. Оставалось только закрепить станки, произвести их калибровку и последние испытания, на что уйдёт около недели.

Бок и Куати следили за установкой станка с дальнего конца мастерской, стараясь не мешать работе.

— У меня в основном разработан оперативный план, — заметил Гюнтер.

— Значит, ты не собираешься взрывать бомбу в Израиле? — спросил Куати. Именно ему предстояло дать согласие на предложенный план или отклонить его. Тем не менее он с интересом прислушивался к мнению своего немецкого друга. — Можешь рассказать мне о своём плане?

— Могу. — И Бок объяснил Куати, что собирается предпринять.

— Очень интересно. Ты думал о безопасности?

— Главной проблемой здесь является наш друг Манфред — точнее, его жена. Ей известна его квалификация и круг интересов. Кроме того, она знает, что он куда-то уехал.

— У меня создалось впечатление, что, убив её, мы не только ничего не выиграем, но и подвергнем опасности нашу операцию, — произнёс Куати.

— При обычных обстоятельствах я бы согласился с тобой, но все знакомые сослуживцы Фромма тоже уехали — причём большинство вместе с жёнами. Если фрау Фромм просто исчезнет, соседи решат, что она отправилась к мужу. Длительное отсутствие мужа может привести к тому, что она когда-нибудь проговорится — даже если это произойдёт ненамеренно — о том, что Манфред уехал куда-то и работает по своей специальности. Не исключено, что на это обратят внимание.

— Неужели она знает, чем он занимался в прошлом?

— Манфред очень замкнутый человек и умеет хранить тайну, однако мы должны исходить из того, что ей это известно. Какая женщина не выведает у мужа секреты?

— Продолжай, — сказал Куати усталым голосом.

— В случае обнаружения её тела полиция начнёт поиски мужа, а это приведёт к осложнениям. Она должна исчезнуть. Тогда создастся впечатление, что она уехала к мужу.

— Вместо обратной ситуации, — заметил Куати с редкой для него улыбкой, — по завершении проекта.

— Совершенно верно.

— Что она собой представляет?

— Сварливая мегера, жадная, не верящая в Бога. — Эти слова, произнесённые Боком, который сам был атеистом, удивили Куати.

— Как ты собираешься осуществить это?

Бок кратко объяснил и добавил:

— Это станет доказательством надёжности наших людей и придаст нам уверенность в успешном осуществлении их части операции. Детали я оставлю на усмотрение моих друзей.

— Вероятность обмана? В таком деле нельзя верить на слово.

— Если хочешь, я заставлю их предоставить видеокассету с записью процесса её устранения. Это будет достаточно убедительно? — Для Бока такое не было неожиданностью. Ему уже приходилось снимать сцены убийства видеокамерой.

— Варварство, — поморщился Куати. — К сожалению, в данном случае это необходимо.

— Во время поездки на Кипр я позабочусь об этом.

— Не забудь, нам придётся подумать о проблеме безопасности во время этой поездки, мой друг.

— Да, спасибо за напоминание, я знаю. — Бок понимал, что это значит. Если его арест неминуем — ничего не поделаешь, его профессия была опасной, и Куати была необходима осторожность. План, выдвинутый самим Гюнтером, делал это неизбежным.

— У всех станков есть левеллеры — приспособления для выравнивания воздушных подушек, — раздражённо заметил Госн, стоявший в пятнадцати метрах от Бока и Куати. — Они очень совершенны — зачем так беспокоиться с выравниванием столов?

— Мой юный друг, эту работу мы сможем проделать всего один раз. Неужели вы готовы пойти даже на самый маленький риск, допустить ошибку?

Госн кивнул. Он был конечно прав, хотя и ведёт себя так высокомерно, что вызывает неприязнь.

— А что с тритием?

— Он в этих батареях. Я хранил их в прохладном месте. Мы получим тритий путём нагревания батарей. Процесс выделения трития деликатный, но достаточно простой.

— Да, я знаком с ним. — Госн вспомнил лабораторные эксперименты в университете.

Фромм вручил ему экземпляр инструкции по управлению первым станком.

— А теперь нам придётся овладеть новой профессией, чтобы затем обучить операторов.

Капитан первого ранга Дубинин сидел в кабинете главного инженера судостроительного завода, который в разное время назывался то верфью № 199, то верфью Ленинского комсомола, то просто «Комсомолом». Именно на этом заводе была выстроена подводная лодка «Адмирал Лунин». Хозяин кабинета в прошлом сам командовал подводной лодкой и предпочитал, чтобы его звали главным инженером, а не директором судоверфи. Он даже приказал заменить табличку на двери своего кабинета, когда пришёл сюда два года назад. Это был человек старого закала и блестящий инженер. Ну а сегодня он был счастлив.

— Пока вы плавали у берегов Америки, я раздобыл нечто удивительное!

— Что же это такое, адмирал?

— Прототип нового питательного насоса для реактора. Он большой по размерам, неуклюжий, понадобится масса времени и усилий, чтобы установить его на подлодке, но…

— Тихо работает?

— Беззвучно, как вор, — лицо адмирала расплылось в широкой улыбке. — Издаваемый шум сократился в пятьдесят раз!

— Неужели? И у кого же мы украли чертежи?

Главный инженер рассмеялся.

— Это вам знать необязательно, Валентин Борисович. А теперь у меня к вам вопрос: я слышал, несколько дней назад вы проделали изумительную операцию.

Дубинин покачал головой.

— Вы знаете, адмирал, что я не имею права рассказывать об этом.

— Имеете, капитан. Я уже беседовал с командиром соединения. Итак, насколько близко вам удалось подкрасться к «Неваде»?

— Я считаю, что это был «Мэн», — заметил Дубинин. Разведка не соглашалась с ним, но капитан доверял своей интуиции. — Примерно на восемь тысяч метров. Мы опознали его по механическому шуму, произведённому во время учений. Затем решил выследить, руководствуясь одними догадками…

— Чепуха! Скромность, конечно, украшает, капитан, но вы слишком скромны. Продолжайте.

— И после того как мы двигались следом за тем, что считали целью, она подтвердила своё существование щелчком расширяющегося корпуса, всплывая на меньшую глубину. Мне кажется, что там задумали провести учения по запуску ракет. Закончив операцию по сближению на максимально возможное расстояние, а также принимая во внимание график патрулирования и тактическую обстановку, я принял решение разорвать контакт, пока это было возможно без привлечения внимания с его стороны.

— А вот это было самым умным шагом! — Главный инженер указал на капитана пальцем. — Вы не могли принять более разумного решения, потому что, когда вы отправитесь туда в следующий раз, ваша субмарина будет самой тихой подводной лодкой, когда-либо отправленной нами в море.

— Но у них по-прежнему немало преимуществ перед нами, — напомнил Дубинин.

— Это верно, однако теперь, впервые за всё время, эти преимущества уступают разнице в мастерстве командиров подводных лодок — как это и должно быть. Мы оба учились у Маркуса Рамиуса. Если бы он мог видеть это!

Дубинин кивнул соглашаясь.

— Да, при современной политической обстановке все это превратилось в игру, где состязаются искусные мастера, и перестало быть зловещим соревнованием.

— Как бы мне хотелось снова стать молодым и принять участие! — вздохнул старый адмирал.

— А новый гидролокатор?

— Это наш новый образец из лаборатории в Североморске — антенна с большой апертурой, с чувствительностью примерно на сорок процентов выше прежнего. В общем теперь вы по своему техническому оснащению равны американским подводным лодкам класса «Лос-Анджелес» почти по всем показателям.

За исключением команды, подумал Дубинин. Пройдут годы, прежде чем в его стране сумеют готовить моряков на уровне западных флотов, а к этому времени Дубинин уже не будет плавать. И всё-таки… Через три месяца в его распоряжении окажется лучшая подлодка из когда-либо созданных в его стране. Если ему удастся убедить командира соединения укомплектовать «Адмирала Лунина» большим количеством офицеров, он сможет оставить на берегу своих худших новобранцев и начать по-настоящему эффективную подготовку остальных. В конце концов, ведь он — командир «Адмирала Лунина»! Подготовка экипажа и руководство им — его работа. Его хвалят за успехи и ругают за допущенные промахи. Рамиус научил его этому в самый первый день на первой подводной лодке. Судьба подводника — у него в руках, разве можно требовать от жизни чего-то большего?

На следующий год, подумал капитан первого ранга Дубинин, когда ледяные зимние штормы пронесутся над северными просторами Тихого океана, мы встретимся снова, американский ракетоносец «Мэн».

— Ни единого контакта, — произнёс капитан Рикс в кают-компании.

— Если не считать «Омахи». — Капитан-лейтенант Клаггетт поднял голову, оторвавшись от подготовки документов. — А он слишком уж торопился.

— Иван даже не пытался охотиться за нами. Как сквозь землю провалился. Такое впечатление, что мы больше не интересуем его, — в устах штурмана это прозвучало подобно жалобе.

— Зачем ему искать нас? — пожал плечами Рикс. — Черт побери, за исключением «Акулы», которая исчезла с наших экранов…

— Но ведь мы некоторое время следили за ним, — напомнил штурман.

— Может быть, в следующий раз удастся сделать несколько фотографий их корпуса, — шутливо бросил лейтенант, спрятавшийся за развёрнутым журналом. Раздался хохот. Некоторым самым отчаянным шкиперам атакующих подводных лодок иногда — правда, исключительно редко — удавалось подкрасться к советским подлодкам настолько близко, что они делали при свете мощных вспышек фотографии их корпусов. Но это уже осталось в прошлом. Теперь русские преуспели в подводной игре и стали намного опытнее, чем десять лет назад. Отставание — это могучий стимул для совершенствования.

— А теперь снова за учение по технике, — произнёс Рикс.

Помощник обратил внимание, что лица офицеров, сидящих вокруг стола, не изменились. За это время они перестали издавать стоны или закатывать глаза. У Рикса явно недоставало чувства юмора.

— Привет, Робби! — Джошуа Пейнтер встал со своего вращающегося кресла и пошёл навстречу, чтобы пожать руку гостю.

— Доброе утро, сэр.

— Располагайся поудобнее. — Стюард налил обоим по чашке кофе. — Ну как твоё авиакрыло?

Адмирал Джошуа Пейнтер был Верховным главнокомандующим Военно-морскими силами в Атлантическом океане, командующим Атлантическим флотом и командующим Атлантическим флотом США в Атлантике — занимал три должности, но получал только одно жалованье, хотя у него и было три штаба, помогавших ему думать. Профессиональный лётчик — летал главным образом на истребителях — он достиг сейчас вершины своей карьеры. Пейнтер знал, что ему не суждено занять пост командующего военно-морскими операциями. На эту должность будет назначен кто-нибудь более приемлемый с политической точки зрения, но адмирал был удовлетворён и не испытывал разочарования. В американской, несколько эксцентричной организации родов войск командующий военно-морскими операциями и другие начальники родов войск всего лишь давали советы министру обороны. А сам министр обороны отдавал приказы главнокомандующим. Сокращения САКЛАНТ, СИНКЛАНТ, СИНКЛАНТФЛТ означали неуклюжее, огромное и несколько раздутое формирование, но он, Пейнтер, командовал им. У него были настоящие корабли, настоящие самолёты и настоящая морская пехота. Пейнтер обладал огромной властью и мог приказать им, что нужно делать и куда отправиться. Под его командованием находилось два огромных флота — Второй и Шестой, куда входили семь авианосцев, линейный корабль — несмотря на то что он был лётчиком. Пейнтеру нравились линейные корабли, потому что его дед когда-то командовал линкором, — свыше ста крейсеров и эсминцев, шестьдесят подводных лодок, полторы дивизии морских пехотинцев, а также тысячи боевых самолётов. Фактически лишь одна страна в мире обладала более значительной мощью, чем была сосредоточена в руках у Джошуа Пейнтера, и эта страна больше не составляла серьёзной стратегической угрозы в эти дни международного согласия. Адмиралу не приходилось теперь готовиться к возможной войне. Пейнтер был счастлив. Человек, совершавший боевые вылеты во Вьетнаме, видел, как военная мощь Америки упала от своей высшей точки во время второй мировой войны до самого низкого уровня в семидесятые годы и затем начала стремительно расти до тех пор, пока США снова не стали самой могучей державой на Земле. Пейнтер пережил лучшие и худшие времена, и вот теперь лучшие времена вернулись и стали совсем хорошими. Робби Джексон был одним из тех, кому будут переданы флоты адмирала Пейнтера.

— Я слышал, что советские пилоты снова появились в Ливии? — спросил Джексон.

— А разве они её покидали? — задал риторический вопрос Пейнтер. — Нашему ливийскому другу требуется новейшее вооружение, и он готов платить за него в твёрдой валюте. Русским нужна валюта. Вот и все — чисто деловые отношения.

— Мне казалось, что он научится чему-нибудь, — заметил Робби, покачав головой.

— Может быть, и научится… вскоре. Наверно, чувствуешь себя очень одиноко, оставшись последним среди горячих голов. По-видимому, потому он и вооружается, пока есть такая возможность. По крайней мере таково мнение разведывательных органов.

— А русские?

— Там много инструкторов и техников, работающих в Ливии по контрактам, особенно лётчиков и специалистов по ракетам «земля — воздух».

— Приятно слышать. Если наш друг выкинет какой-нибудь фокус, у него есть за что спрятаться.

— Это не остановит таких, как ты, Робби.

— Может быть, но этого достаточно, чтобы писать письма родным погибших. — Джексону пришлось написать уже немало таких писем. Сейчас, являясь командиром воздушной группы, он знал, что во время этого плавания — как и во время любого другого — в его авиакрыле будут погибшие. Насколько ему было известно, ещё не было случая, чтобы на авианосце, отправляющемся для развёртывания боевой группы, будь то в мирное время или во время войны, обошлось без смертных случаев. Поскольку он был «хозяином» авиакрыла, гибель подчинённых всегда ложилась тяжёлым бременем на его совесть. Как было бы приятно оказаться первым, подумал Джексон. Не считая того, что это будет неплохо выглядеть в его досье, было бы здорово не сообщать жене или родителям погибшего лётчика, что Джонни погиб, выполняя воинский долг… возможно, но маловероятно, напомнил себе Робби. Лётная служба на авианосце — слишком опасное занятие. Теперь, когда ему перевалило за сорок, зная, что бессмертие — это понятие, находящееся где-то между шуткой и мифом, он часто замечал, что смотрит на лётчиков в комнате боевой готовности эскадрильи и думает, кого из этих гордых красивых юношей не будет на борту «Теодора Рузвельта», когда авианосец вернётся в Вирджиния-Кейпс, чья прелестная беременная жена откроет дверь своего дома сразу после обеда и увидит на пороге священника и другого лётчика эскадрильи вместе с женой одного из пилотов, которая останется с потрясённой горем женщиной, чтобы как-то присмотреть за ней, — после того как где-то далеко от берегов Америки мир для этой семьи кончился огнём и кровью. Возможная схватка с ливийцами была всего лишь ещё одной угрозой во вселенной, где смерть всё время стояла у тебя за спиной. Ты становишься слишком стар для такой жизни, молча признался себе Джексон. Он был все ещё отличным лётчиком — сейчас он повзрослел и больше не утверждал, что является лучшим в мире, разве что за стаканом виски среди друзей, — но печальные аспекты жизни становились все более обременительными, и скоро наступит время двигаться дальше: если повезёт, то к" адмиральскому флагу. Тогда он будет летать лишь время от времени, чтобы показать, что не утратил мастерства, и пытаться принимать решения, которые сократят количество печальных визитов.

— У тебя есть просьбы, Робби? — спросил адмирал.

— Запчасти к самолётам, — ответил капитан первого ранга Джексон. — Становится все труднее поднимать в воздух всех моих «птичек».

— Мы делаем все что можем.

— Да, сэр, я знаю. Если в газетах не путают, то дальше будет ещё хуже. — Собираются убрать с активной службы три авианосца вместе с их авиакрыльями. Господи, неужели люди никогда не научатся на опыте прошлого?

— Всякий раз, после того как мы побеждаем в войне, сразу следует наказание, — произнёс командующий СИНКЛАНТ. — По крайней мере победа в недавней войне обошлась нам не слишком дорого. Не беспокойся, Робби, когда придёт время, тебя ждёт хорошее место. В конце концов, ты мой лучший командир авиакрыла.

— Спасибо, сэр. Мне приятно слышать это.

Пейнтер засмеялся.

— В своё время и мне тоже такое нравилось.

— У англичан есть поговорка: «С такими друзьями — кому нужны враги?», — заметил Головко. — Что ещё нам известно?

— По-видимому, они передали нам весь запас плутония, — сказал мужчина. Представитель оборонного института, занимающегося разработкой вооружений и расположенного к югу от Горького, который именовался «Арзамас-17», — он был скорее не инженером, а учёным и следил за научными разработками, ведущимися вне пределов Советского Союза. — Я сам проверил расчёты. Теоретически возможно, что они произвели больше расщепляемого материала, однако переданное нам количество даже немного превосходит уровень производства плутония на реакторах аналогичного типа в СССР. По моему мнению, нам передали весь плутоний.

— Я прочитал это в докладной записке. Тогда почему вы здесь?

— В первоначальном отчёте кое-что упущено.

— Что именно?

— Тритий.

— Что это такое? — спросил первый заместитель председателя Комитета государственной безопасности. Он не был специалистом в ядерной физике; Головко куда лучше разбирался в дипломатии и разведке.

Учёный из «Арзамаса-17» уже много лет не преподавал основы физики. Он решил изложить своё объяснение в самой элементарной форме.

— Простейшим из всех элементов является водород. В атоме водорода содержатся протон — это частица с положительным зарядом — и электрон, заряженный отрицательно. Если к атому водорода присоединить нейтрон — не имеющий электрического заряда, — мы получим дейтерий. Присоединим ещё один — получим тритий. Его атомный вес втрое больше атомного веса водорода из-за дополнительных нейтронов. Оперируя простыми терминами, можно сказать, что нейтроны — основа ядерного оружия. Освобождаясь от атомов, к которым они присоединены, нейтроны вылетают наружу, бомбардируют другие атомы и освобождают новые нейтроны. При этом возникает цепная реакция, при которой выделяется колоссальная энергия. Тритий является полезным потому, что атом водорода не содержит ни одного нейтрона, не говоря уже о двух. Он отличается неустойчивостью и способен к распаду с определённой скоростью. Период полураспада трития составляет 12,3 года, — продолжал учёный. — Таким образом, если ввести тритий в атомную бомбу, дополнительные нейтроны, присоединяющиеся к первоначальной реакции распада, ускоряют или «формируют» распад массы плутония или урана в пять или больше — до сорока — раз, что позволяет намного эффективнее использовать тяжёлые расщепляемые материалы вроде обогащённого урана или плутония. Далее, дополнительное количество трития, введённое в соответствующее место ядра атомной бомбы — она называется в этом случае «первичной», — ведёт к возникновению термоядерной реакции. Разумеется, существуют и другие способы. Например, можно использовать химические вещества дейтерид лития и гидрид лития, которые более устойчивы, однако тритий крайне полезен для использования в некоторых видах оружия.

— Как получить тритий?

— В общих чертах так: помещают большое количество лития в ядерный реактор и позволяют термическому нейтронному потоку — это научный термин для движения частиц взад и вперёд — бомбардировать литий медленными нейтронами, что ведёт к трансформации лития в тритий в результате захвата им нейтронов. Он выглядит, как маленькие многогранные пузырьки в толще металла. Насколько я знаю, немцы производили тритий на своём заводе в Грейфсвальде.

— Почему вы так считаете? У вас есть доказательства?

— Мы подвергли анализу плутоний, присланный нам оттуда. У плутония есть два изотопа — плутоний-239 и плутоний-240. Измеряя их соотношение, можно определить плотность нейтронного потока в реакторе. В плутонии, который мы получили из Грейфсвальда, оказалось слишком мало изотопа 240. Что-то ослабляло поток нейтронов. Это был, наверно — нет, точно, — тритий.

— Вы уверены в этом?

— Физические законы, регулирующие этот процесс, весьма сложны, но они не допускают двусмысленного толкования. Более того, во многих случаях можно даже опознать реактор, из которого получен данный образец плутония, измерив соотношение в нём различных веществ. Как я сам, так и учёные, работавшие со мной, уверены в полученных результатах.

— Но ведь эти заводы находились под международным контролем, правда? Разве не ведётся наблюдение за производством трития?

— Немецким учёным удалось обойти международный контроль за производством плутония, а международная инспекция производства трития не ведётся совсем. Но даже если бы существовали такие методы контроля, уклониться от них было бы детской игрой.

Головко выругался вполголоса.

— Какое количество трития пропало?

— Трудно сказать, — пожал плечами учёный. — Завод закрыт. У нас нет больше доступа к нему.

— Тритий может использоваться для других целей?

— Да, конечно. С коммерческой точки зрения, это очень ценный материал. Он фосфоресцирует — светится в темноте. Его применяют для циферблатов часов, прицелов, приборов… И стоит он исключительно дорого — примерно пятьдесят тысяч долларов США за грамм.

Головко удивился тому, что позволил себе отвлечься на вопрос, не имеющий отношения к делу.

— Давайте выясним все как следует. Вы утверждаете, что наши братья по социализму в Германской Демократической Республике не только пытались изготовить собственное атомное оружие, но и работали над водородными бомбами?

— Да, это соответствует действительности.

— И один элемент в этом плане не удалось обнаружить?

— Совершенно верно — по-видимому, верно, — поправился учёный.

— По-видимому? — Первый заместитель председателя КГБ подумал, что ему приходится вытягивать информацию из учёного, словно признание у ребёнка.

— Да. На их месте, принимая во внимание указания, полученные ими от Эрика Хонеккера, это то, что на их месте сделал бы я сам. Далее, осуществить это очень просто. В конце концов, мы передали им всю технологию реакторов.

— О чём мы тогда думали, чертовщина какая-то, — еле слышно пробормотал Головко.

— Действительно, мы совершили ту же ошибку с китайцами, верно?

— Неужели никто… — начал Головко, но учёный прервал его.

— Разумеется, мы предупреждали об опасности — как в нашем институте, так и в Кыштыме. Никто не хотел нас слушать. Считалось политически выгодным передать эту технологию союзникам. — Последнее слово учёный произнёс бесстрастно.

— И вы считаете, следует предпринять что-то?

— Думаю, можно было бы обратиться к нашим коллегам в Министерстве иностранных дел, однако я пришёл к выводу, что лучше предпринять более решительные шаги. Поэтому я пришёл сюда.

— Итак, по вашему мнению, в Германии — я имею в виду новую Германию — может находиться значительный запас расщепляемых материалов и этот тритий, на основе чего они могут создать свой собственный ядерный арсенал?

— Это очень вероятно. Как вы знаете, немало немецких учёных-ядерщиков в настоящее время работает в Южной Америке. Это кажется им привлекательным. Там они занимаются исследованиями, которые вполне могут иметь применение к разработке ядерного оружия на расстоянии двенадцати тысяч километров от дома. Они узнают всё, что можно узнать по этой специальности вдали от Германии и к тому же за чужой счёт. Если дело обстоит именно так, можно ли быть уверенным, что это всего лишь возможность подзаработать? Допускаю, что это вероятно. Однако мне кажется, что их правительство знает о происходящем. Поскольку оно не предприняло никаких шагов, чтобы остановить их, можно предположить, что оно одобряет деятельность этих учёных. Таким образом, наиболее вероятная причина, по которой правительство заняло такую позицию, состоит в том, что оно рассчитывает на применение приобретённых знаний для использования в интересах Германии.

Головко нахмурился. Его гость выдвинул три возможности, сливающиеся в серьёзную угрозу. Он рассуждал как профессиональный разведчик, к тому же страдающий манией подозрительности. Впрочем, такие разведчики часто оказываются лучшими.

— Что ещё вы можете сказать?

— У меня составлен список тридцати специалистов. — Он передал папку заместителю председателя КГБ. — Мы беседовали с нашими инженерами — теми, кто помогал немцам строить завод в Грейфсвальде. Судя по их воспоминаниям, эти тридцать человек могли с наибольшей вероятностью принимать участие в проекте, о котором идёт речь. Полдюжины из них были очень способными, настолько талантливыми, что могли бы работать в «Арзамасе-17».

— Никто из этих немцев не расспрашивал специально…

— Нет, да в этом и не было необходимости. Физика есть физика. Реакция ядерного распада хорошо всем известна. Физические законы невозможно засекретить. Скрыть природу нельзя, а мы имеем дело именно с природой. Если эти специалисты могут управлять реактором, то лучшие из них в состоянии сконструировать ядерное оружие — если, разумеется, у них есть необходимые материалы. А наш реактор предоставил им возможность эти материалы производить. По-моему, вам следует заняться этим — узнать, что они там делали и что есть в их распоряжении.

— У меня есть отличные специалисты в техническом отделе Первого главного управления, — заметил Головко. — После того как мы обработаем вашу информацию, они захотят побеседовать с вами. — «Арзамас-17» находится всего в нескольких часах езды по железной дороге.

— Мне доводилось встречаться с некоторыми из ваших технических аналитиков. Это действительно прекрасные специалисты. Надеюсь, у вас сохранились хорошие контакты в Германии.

Головко не ответил на это замечание. У него было немало контактов в Германии, но ведь многие из них могли превратиться в двойных агентов. Недавно он провёл анализ надёжности своих бывших агентов в Штази и пришёл к выводу, что нельзя доверять никому — или, вернее, те, кому можно было доверять, уже не занимали должности, которые могли бы пригодиться, но даже и эти… Он тут же принял решение провести эту операцию, прибегнув к помощи только русских разведчиков.

— Если у них есть материалы, сколько времени потребуется на производство оружия?

— Принимая во внимание уровень их технической подготовки, а также то, что они имеют доступ к американским системам в НАТО, я не вижу причины, почему в их арсеналах уже не может быть самостоятельно изготовленных ядерных бомб. Причём это будет не примитивное оружие. Находись я в их положении, имея в своём распоряжении специальные ядерные материалы, мне не составило бы труда изготовить двухкаскадные бомбы уже через несколько месяцев после объединения. Что касается более сложного оружия — трехкаскадных систем… может быть, на это потребовался бы ещё год.

— Где бы вы принялись за такую работу?

— В Восточной Германии, разумеется. Там намного безопаснее. А вот относительно конкретного места… — Учёный задумался. — Ищите завод, оборудованный современными прецизионными станками, на которых обрабатывают высокоточные оптические инструменты. Телескоп с рентгеновской оптикой, недавно выведенный нами на орбиту, является непосредственным результатом наших исследований в технологии изготовления термоядерного оружия. Видите ли, для производства термоядерного оружия экспериментальная рентгеновская оптика имеет исключительное значение. Нам удалось узнать массу интересного относительно технологии производства американских водородных бомб из открытых публикаций, связанных с методами фокусировки рентгеновских лучей для астрофизических наблюдений. Я ведь уже говорил, что это физика. Её нельзя скрыть. После того как совершено то или иное открытие в области физики, каждый, кто обладает достаточным уровнем знаний и желанием, может использовать его в своих целях.

— Вы очень меня успокоили, — недовольно заметил Головко. Однако на кого ему сердиться — на этого учёного, говорящего правду, или на природу, законы которой так легко открыть? — Извините меня, профессор. Примите мою самую искреннюю благодарность за то, что вы обратили на эту проблему наше внимание.

— Мой отец был учителем математики. Он прожил всю свою жизнь в Киеве и помнит немцев.

Головко проводил учёного до дверей кабинета, затем подошёл к окну и остановился у него, уставившись на площадь невидящим взглядом.

Ну почему мы допустили их объединение? — спросил он себя. Им что, нужно жизненное пространство? Lebensraum[22]? Стремятся стать самой мощной европейской державой? Или у тебя мания преследования, Сергей? Разумеется, ему платят за то, что он параноик. Головко вернулся к письменному столу, сел в кресло и снял телефонную трубку.

— Это совсем несложно, и если такое необходимо, можно больше об этом не говорить, — ответил Кейтель на вопрос Бока.

— ТЫ нашёл людей?

— Да, вполне надёжных. Все служили за пределами ГДР, главным образом в Африке. У них огромный опыт. Три полковника, шесть подполковников и два майора — все на пенсии вроде меня.

— Не забывай о безопасности, — напомнил ему Бок.

— Знаю, Гюнтер. Каждый из них со временем стал бы генералом. У всех безупречные партийные характеристики. Иначе почему их уволили на пенсию? Наша новая Германия не доверяет им.

— Среди них не может оказаться провокатора?

— Послушай, Понтёр, я — офицер разведки. Ведь я не даю тебе советов, как выполнять свои задания. Не надо советовать и мне. Пожалуйста, мой друг, прими решение: либо ты мне доверяешь, либо нет. Сделай выбор.

— Я знаю, Эрвин. Извини меня. Нам предстоит исключительно важная операция.

— Мне это тоже известно.

— Сколько времени потребуется тебе на подготовку?

— Пять дней. Мне бы хотелось подготовиться более тщательно, но я уверен в успехе, и мы можем приступить к операции быстро. Проблема, разумеется, в том, как избавиться от тела, чтобы его не обнаружили.

Бок кивнул. Об этом никогда не приходилось особо беспокоиться. Фракция Красная армия редко задумывалась о таких тонкостях — если не считать предательницы из числа «зелёных», которая сорвала одну из их операций. Но это была случайность. Её похоронили в национальном парке, проявив тем самым чувство юмора, — правда, он особенно не задумывался над этим, приобщив женщину непосредственно к экологии, которую она так любила. Эта мысль пришла в голову Петре.

— Как я передам тебе видеокассету?

— Тебя здесь встретят. Это буду не я, кто-то другой. Через две недели остановишься в этом же отеле. Спрячь кассету в книге.

— Хорошо. — Кейтелю казалось, что Бок излишне увлекается, уж очень беспокоясь о безопасности. Для непрофессионалов типично увлечение комедией «плаща и кинжала». Им нравится играть в неё больше, чем профессионалам, для которых это всего лишь работа. Ну почему просто не уложить кассету в коробку и не завернуть в пластик, как кассету кинофильма? — Мне скоро понадобятся деньги.

Бок передал ему конверт.

— Здесь сто тысяч марок.

— Да, этого хватит. Итак, через две недели. — Кейтель встал, оставив Бока платить по счёту, и ушёл.

Гюнтер заказал ещё одну кружку пива. Он смотрел на море цвета кобальта под ясным безоблачным небом. На горизонте плыли корабли — один был военным, но Бок на таком большом расстоянии не смог определить его национальную принадлежность, остальные — всего лишь торговые суда, перевозящие грузы из одного неизвестного порта в другой.

Выдался дивный день — тёплое солнце и прохладный морской бриз. Неподалёку, на покрытом белым мягким песком пляже, дети и влюблённые могли наслаждаться купанием. Он подумал о Петре — и об Эрике и Урсуле. Прохожие не поняли бы по выражению его лица, о чём он думает. Чувства, связанные с утратой, остались позади. Тогда он плакал и метался в отчаяньи, стараясь прогнать их, но глубоко внутри в нём уже таилась страшная ледяная ярость и желание отомстить. Такой прекрасный день, а ему не с кем его провести. И в будущем не менее прекрасные дни он будет проводить в одиночестве. Больше не будет рядом Петры. Бок мог найти женщину, чтобы воспользоваться её телом, но это будет всего лишь физиологической необходимостью, которая ничего не изменит. До конца своих дней он останется один. Эта мысль была страшной. Никакой любви, никакой семьи, никаких детей. Вокруг на террасе сидели люди, главным образом европейцы, улыбающиеся и весёлые, они приехали сюда отдохнуть вместе с семьями. Люди пили пиво, или вино, или другой местный напиток, предвкушая удовольствия, которые наступят с приходом вечера: интимные ужины, прохладные хлопковые простыни после этого, смех и любовь — все, чего мир лишил Понтёра Бока.

Он ненавидел их всех, сидя в одиночестве, непрерывно пробегая взглядом по сценам вокруг — как в зоопарке, наблюдая за животными. Бок презирал их за смех и улыбки… и за ожидающее их будущее. Как это несправедливо! У него есть цель в жизни, предназначение, к которому он стремится. У них — работа. На протяжении пятидесяти недель они покидают свои дома и едут на работу, занимаются там незначительными делами, которые кажутся им важными, возвращаются домой и, подобно хорошим европейцам, сберегают деньги для ежегодной поездки на острова Эгейского моря, или на Майорку, или в Америку, или куда-нибудь ещё, где есть солнце, чистый воздух и море. Какими бы бессмысленными ни были их жизни, у них есть счастье — то, чего лишён одинокий мужчина, сидящий в тени белого зонта, который пьёт пиво и смотрит на море. Да, это несправедливо, так несправедливо. Он посвятил свою жизнь заботе об их благополучии — и вот у них счастливая жизнь, которую он надеялся дать им, тогда как у него ничего не осталось — даже меньше, чем ничего.

За исключением его миссии.

Бок решил, что не будет обманывать себя, размышляя об этом. Он ненавидел их. Ненавидел всех. Если у него нет будущего, какое право на будущее имеют они? Если счастье покинуло его, почему оно должно споспешествовать им? Он ненавидел их, потому что они отвергли его, и Петру, и Куати, и всех остальных, кто боролся против несправедливости и угнетения. Из-за этого они выбрали неверный путь вместо того пути, что вёл к светлому будущему, и обрекли себя на муки. Бок знал, что он лучше их, лучше, чем они когда-нибудь могли бы стать. Он мог смотреть свысока на их ничтожные маленькие жизни и, как бы он ни поступил с ними — ради их же блага, все ещё пытался он убедить себя, — решать надлежало только ему. Если некоторые из них пострадают при этом — ну что ж, ничего не поделаешь. Они были даже не настоящими людьми, а всего лишь пустыми тенями тех, кем могли бы стать, если бы вели жизнь, направленную к истинной цели. И отвергли они не его, а самих себя в поисках счастья, источником которого была… та жизнь, что они избрали. Жизнь ленивой скотины. Бок представил себе толпы, склонившие головы над кормушками, они удовлетворённо и сыто мычали, пока он наблюдал за ними откуда-то сверху. Если кто-то из них умрёт — а им придётся умереть, — стоит ли по этому поводу беспокоиться? Ничуть, решил Понтёр.

— Мистер президент…

— Да, Элизабет? — ответил с усмешкой Фаулер.

— Тебе говорили когда-нибудь, какой ты хороший любовник?

— По крайней мере не во время заседания Совета Министров, в этом я уверен. — Фаулер обращался к её голове, что покоилась у него на плече. Её левая рука поглаживала светлые волосы у него на груди. По правде говоря, подумал президент, это действительно получалось у него неплохо. Самое главное, он обладал наиболее важным качеством — терпением. При всей нынешней эмансипации и равноправии полов долгом мужчины было сделать так, чтобы женщина чувствовала себя любимой и единственной. — И во время встреч с прессой мне не говорили об этом, — добавил он.

— Во всяком случае ты получил эту информацию от своего советника по национальной безопасности.

— Благодарю вас, доктор Эллиот. — Оба рассмеялись. Элизабет приподнялась, чтобы поцеловать его, и её соски коснулись груди любовника.

— Ты даже не представляешь. Боб, кем ты стал для меня.

— Думаю, что представляю, — заметил президент. Эллиот покачала головой.

— Все эти скучные монотонные годы в учёном мире. Постоянно занята, вечно нет времени, Я была так увлечена своими профессорскими обязанностями. Сколько лет потеряно зря… — Глубокий вздох.

— Надеюсь, милая, я вознаградил тебя за долгое ожидание.

— Да, вполне. — Она повернулась, снова положила голову ему на плечо и, взяв его руку, положила её себе на грудь. Его вторая рука сама нашла нужное место, и Элизабет ладонями прижала его руки.

Что же сказать ещё? — подумала она. Ведь она действительно сказала правду. Фаулер был нежным, терпеливым и способным любовником. Не меньшей правдой было и то, что, услышав такое признание от женщины, любой мужчина, даже президент, оказывался в её власти. Пока лучше промолчать, решила она. Сейчас пришло время насладиться им, познать свои собственные чувства. Она лежала с открытыми глазами, глядя на тёмное пятно на стене, картину какого-то художника, — какого, она так и не узнала, — широко раскинувшаяся прерия у подножья Скалистых гор. Его руки нежно двигались по её грудям, не столько возбуждая её, сколько посылая по её телу волны наслаждения. Она лежала не двигаясь и лишь время от времени меняла положение головы, чтобы показать, что не спит.

Она начинала любить его. Разве это не странно? Элизабет задумалась, пытаясь ответить на этот вопрос. В нём было много такого, что вызывало любовь и восхищение. Однако было и то, что смущало её, сбивало с толку. В Фаулере мешались лёд и пламень, а его чувство юмора не поддавалось определению. Существовало многое, что он глубоко любил, однако глубина этих чувств всегда была продиктована последовательной разумностью, основанной на принципах, а не душевной страстью. Его часто приводило в недоумение — совершенно искреннее, — почему окружающие не разделяют его чувств по отношению к тому или иному вопросу. Подобно тому как преподаватель математики никогда не сердится, но испытывает печаль и непонимание, когда его ученик не видит всей красоты и изящества математических уравнений, Фаулер был способен на удивительную жестокость и холодную безжалостность, совершенно не ощущая какой-либо злобы. Если человек вставал на его пути и он мог уничтожить его, Фаулер так и поступал. Прямо как в «Крёстном отце». Его отношения с людьми никогда не были личными, а всегда деловыми. Может быть, он научился этому у мафиози, которых посылал в тюрьму, подумала Лиз. Даже к своим преданным сторонникам этот человек относился с сухим равнодушием, вознаграждая их за лояльность и расторопность — как тут лучше выразиться? — с благодарностью автомата.

И всё-таки в постели он был удивительно нежным. Лиз нахмурилась, глядя на стену. Но как трудно проникнуть к нему в душу!

— Ты прочитала это сообщение из Японии? — спросил президент, приступая к делу в тот самый момент, когда Эллиот говорить о делах особенно не хотелось.

— М-м-м, хорошо, что ты напомнил об этом. Недавно мне сообщили нечто весьма неприятное.

— А если конкретно? — Фаулер проявил свой интерес тем, что начал ласкать её, словно пытаясь выманить информацию, которую она и без того хотела передать ему, ожидая удобного момента.

— Райан, — ответила Лиз.

— Опять? И что теперь?

— Сообщения, которые мы получили относительно неэтичных финансовых сделок, подтвердились, но ему удалось выпутаться благодаря юридическим тонкостям. Этого обвинения было бы достаточно, чтобы он не попал в состав этой администрации, но поскольку мы унаследовали его от предыдущей…

— Юридические тонкости бывают разными. Что ещё ты узнала?

— Недостойное поведение в личной жизни, любовная связь с женщиной и использование агентов ЦРУ для сведения личных счётов.

— Любовная связь с женщиной… позор…

Эллиот хихикнула. Ему это понравилось.

— Здесь может быть замешан ребёнок.

Фаулер нахмурился. Он крайне серьёзно относился к правам детей. Его руки замерли на её груди.

— Что нам известно об этом?

— Пока немного. Постараюсь разузнать побольше, — ответила Лиз, заставляя ладонями возобновить движения его рук.

— Хорошо, пусть ФБР проведёт негласное расследование, — согласился президент, закрывая, как ему казалось, этот вопрос.

— Из этого ничего не выйдет.

— Почему?

— У Райана тесные связи с ФБР. В некоторых вопросах они могут заупрямиться, в некоторых — сгладить острые углы.

— Только не Билл Шоу. Он лучший полицейский, с которым мне приходилось встречаться — даже я не смог бы заставить его поступить незаконно, и именно так должно быть. — Снова последовательность и принципы. Невозможно предсказать, как поступит этот человек.

— Шоу лично занимался делом Райана — террористическим актом, совершенным против него. Глава следственного управления сам?..

— Действительно, — согласился Фаулер. Это будет неважно выглядеть. Конфликт интересов и тому подобное.

— К тому же у Шоу есть помощник, занимающийся улаживанием конфликтов, — некто Мюррей. Они с Райаном — большие друзья.

— Ну и что ты предлагаешь? — недовольно произнёс президент.

— Может быть, взять кого-нибудь из министерства юстиции?

— Тогда почему не из Секретной службы? — спросил Фаулер, заранее зная ответ, но решив выяснить, понимает ли она создавшуюся ситуацию.

— Будет походить на охоту за ведьмами.

— Разумное замечание. Ну хорошо, пусть это будет кто-нибудь из сотрудников министра юстиции. Позвони завтра Грегу.

— Хорошо, Боб. — А теперь нужно сменить пластинку. Она поднесла его руку к лицу и поцеловала ладонь. — Знаешь, мне сейчас так хочется закурить.

— Сигарета после секса? — Фаулер обнял её ещё крепче.

— Когда мы занимаемся любовью. Боб, мне кажется, я одновременно курю… — Она повернулась и посмотрела ему в глаза.

— Может быть, стоит снова разжечь огонь?

— Говорят, — промурлыкала советник по национальной безопасности, — говорят, что президент Соединённых Штатов — сильнее всех в мире.

— Я сделаю все, что в моих силах, Элизабет.

Через полчаса она убедилась, что это соответствует истине. Она явно начинала его любить. Затем подумала: а какие чувства к ней испытывает он…

Глава 16

Раздуваем пламя

— Guten abend, frau Fromm[23], — произнёс мужчина.

— Кто вы?

— Петер Виглер, из «Берлинен тагеблатт». Мне хотелось бы побеседовать с вами.

— О чём? — спросила она.

— Аbеr…[24] — Он показал рукой на небо, откуда на него лились струи дождя. Тут фрау Фромм вспомнила, что следует проявлять вежливость, даже если это журналисты.

— Конечно-конечно, заходите пожалуйста.

— Спасибо. — Мужчина вошёл в переднюю и снял плащ, который она повесила на вешалку. Он был капитаном в Первом главном управлении (внешняя разведка) КГБ, молодой многообещающий тридцатилетний офицер приятной наружности с незаурядными способностями к иностранным языкам, обладатель двух дипломов — психолога и инженера. Он уже успел разобраться в Траудль Фромм. Новенький «ауди», что стоял перед домом, был удобной, хотя и не роскошной машиной, одежда её — тоже новая — была приличной, но не шикарной. Она была гордой и в меру прижимистой, но в то же время и скупой. Любопытной, но настороже. Что-то скрывала, однако понимала, что, если не пустит его в дом и пошлёт прочь, это вызовет больше подозрений, чем те объяснения, которые она держит наготове. Он сел в глубокое кресло и стал ждать её ответного хода. Она не предложила ему кофе. Значит, надеется, что его визит будет коротким. Неужели, подумал он, это третье имя из его списка в десять имён окажется настолько интересным, что о нём придётся доложить в московский центр.

— Ваш муж был связан с атомной электростанцией «Грейфсвальд-Норд»?

— Да. Как вы знаете, её закрывают.

— Совершенно верно. Мне хотелось бы узнать ваше отношение к этому. Доктор Фромм дома?

— Нет, он уехал, — неуверенна ответила она. Мнимый Виглер сделал вид, что не заметил замешательства.

— Вот как? Позвольте спросить, куда?

— По делам.

— Тогда, быть может, я лучше загляну через несколько дней?

— Да, это было бы лучше. Вас не затруднит прежде позвонить? — По тому, как она произнесла эту фразу, капитан КГБ понял, что фрау Фромм что-то скрывает и это что-то может оказаться…

Раздался стук в дверь. Траудль Фромм вышла в переднюю.

— Guten Abend, frau Fromm, — послышался мужской голос. — У нас известия от Манфреда.

Капитан услышал голос, и что-то заставило его насторожиться. Он сказал себе, что нужно не реагировать. В конце концов, это Германия и здесь все in Ordnung[25]. Кроме того, он может что-то разнюхать.

— Понимаете, э-э… у меня сейчас гость, — ответила Траудль. Она произнесла это шёпотом. Капитан услышал приближающиеся шаги и не спеша обернулся. Это было роковой ошибкой.

Лицо, появившееся в двери, словно сошло с экрана — только в бесчисленных кинофильмах о второй мировой войне, на которых он вырос, владелец его был одет в чёрный с серебром мундир офицера СС. Это было суровое лицо мужчины средних лет с голубыми глазами, в которых отсутствовали всякие эмоции. Лицо профессионала, распознавшего капитана так же быстро, как и тот его… Время уходить…

— Здравствуйте. Я как раз собирался уходить.

— Кто это?

Траудль не успела ответить.

— Я репортёр из… — Но было уже слишком поздно. В руке мужчины внезапно появился пистолет.

— Was gibt's hier?[26] — резко спросил капитан.

— Где ваш автомобиль? — поинтересовался мужчина с пистолетом в руке.

— Я оставил его на соседней улице. Я…

— Когда перед домом столько свободного места? Репортёры ленивы. Итак, кто вы?

— Я репортёр…

— Думаю, это не правда.

— И этого тоже забери, — послышался голос второго мужчины. Капитан вспомнил его лицо. Где он видел его? Не надо поддаваться панике, сказал он себе. Это тоже было ошибкой.

— Слушайте внимательно. Вы оба отправляетесь в короткую поездку. Если будете вести себя послушно и не станете поднимать шума, вернётесь через три часа. Не пытайтесь сопротивляться — это плохо кончится. Verstehen Sie[27]?

Это сотрудники спецслужб, понял капитан. Его догадка оказалась правильной. Значит, это немцы, которые будут соблюдать закон, сказал он себе, совершая последнюю ошибку в своей карьере, которая ещё недавно складывалась так многообещающе.

Курьер прибыл с Кипра точно по расписанию, передал свой пакет другому человеку в одном из пяти заранее согласованных пунктов, каждый из которых находился под наблюдением в течение двенадцати часов. Тот, что получил пакет, прошёл два квартала, сел на мотоцикл «Ямаха» и рванул на нём в сельскую местность, где все мотоциклисты считаются сумасшедшими. Спустя два часа он доставил пакет, убедившись, что за ним никто не следил, и продолжал мчаться сломя голову ещё тридцать минут, после чего вернулся к месту, откуда выехал.

Гюнтер получил пакет и с раздражением увидел, что это видеокассета с кинофильмом «Огненные колесницы», а не полая книга, как он просил. Возможно, Эрвин передавал вместе с кассетой какие-то сведения. Бок вставил кассету в плейер и увидел начальные кадры кинофильма с титрами на французском языке. Он понял, что материал, снятый Кейтелем, расположен так, как это делают профессиональные разведчики. Бок перемотал вперёд почти всю кассету — кадры изменились. Что это?

— Кто вы? — спросил чей-то резкий голос за кадром.

— Меня зовут Петер Виглер. Я репортёр… — Дальше послышался пронзительный крик. Для пытки использовалось весьма примитивное орудие — электрический провод от настольной лампы или другого бытового прибора. На одном конце изоляция была сорвана и обнажилось несколько сантиметров медной проволоки.

Мало кто понимает, насколько эффективными могут быть подобные орудия, особенно если тот, кто пользуется ими, обладает достаточным опытом и воображением. Человек, назвавший себя Петером Виглером, кричал так, что казалось, будто его горло вот-вот разорвётся от вопля. Он уже прокусил нижнюю губу, пытаясь заставить себя молчать. Применение электричества для пыток имеет то достоинство, что при нём почти не бывает крови, но зато много шума.

— Вы должны понять, что ведёте себя глупо. Ваше мужество вызывает уважение, но в данном случае оно бессмысленно. Мужество оправдано лишь в том случае, когда есть надежда на спасение. Мы уже обыскали вашу машину, нашли паспорта. Мы знаем, что вы не немец. Итак, кто вы? Поляк, русский, кто?

Молодой мужчина открыл глаза и, прежде чем ответить на вопрос, глубоко вдохнул воздух.

— Я — репортёр газеты «Берлинен тагеблатт» и веду расследование. — Новое прикосновение провода — и на этот раз он потерял сознание. Бок видел, что к нему подошёл мужчина — он находился спиной к камере — проверил пульс и, подняв веки, заглянул в глаза. На палаче был костюм, походивший на комбинезон из прорезиненной ткани, которые применяют для защиты от химических отравляющих веществ, но без капюшона и перчаток. Наверно, ему очень жарко, подумал Бок.

— Очевидно, профессиональный разведчик. Скорее всего русский. Без обрезания, зубы из нержавейки, да и сделаны неважно. Конечно, он из Восточного блока. Жаль, у него редкое самообладание. — Голос звучал бесстрастно, с клиническим равнодушием, решил Бок.

— У нас есть наркотики? — спросил ещё чей-то голос.

— Есть, сильнодействующий транквилизатор. Ввести?

— Да. Не слишком большую дозу.

— Хорошо. — Мужчина скрылся из поля зрения камеры и появился снова со шприцем в руке. Подойдя к лежавшему без сознания разведчику, он поднял его руку и ввёл наркотик в вену у локтя. Прошло минуты три, прежде чем капитан КГБ пришёл в себя. К этому времени наркотик растворился в крови и успел оказать воздействие на высшие функции головного мозга.

— Ты уж извини, что нам пришлось прибегнуть к этому. Ты выдержал испытание… — произнёс голос, на этот раз по-русски.

— Какое испытание… — Ответ тоже прозвучал на русском языке, прежде чем мозг осознал, что происходит, и остановил его. — Почему вы разговариваете со мной по-русски?

— Потому что именно это нам и хотелось узнать. Спокойной ночи.

Глаза разведчика расширились при виде малокалиберного пистолета, который поднесли к его груди. Прозвучал выстрел. Камера отодвинулась назад, чтобы показать комнату. Вокруг металлического кресла, в котором сидел убитый, пол был устлан тремя пластиковыми полотнищами, чтобы кровь и остальные выделения человеческого тела не испачкали комнату. Огнестрельную рану окружали чёрные крапинки пороха, а ткани вокруг вздулись от проникших внутрь тела газов. Кровотечения почти не было. Ранения в область сердца никогда не кровоточат. Через несколько секунд тело перестало содрогаться.

— Мы могли бы потратить больше времени, чтобы получить дополнительную информацию, но нам достаточно и этого. Я объясню вам позже, — раздался голос Кейтеля за кадром.

— Теперь Траудль…

Её втащили так, чтобы она оказалась перед видеокамерой. Женщина была обнажена, руки связаны впереди, рот залеплен клейкой лентой, глаза расширились от ужаса. Она пыталась что-то сказать, но это никого не интересовало. Съёмки велись полтора дня назад. — Понтёр видел это по изображению на экране включённого телевизора в углу, где передавались вечерние новости. Всё было организовано на высоком профессиональном уровне, для того чтобы удовлетворить требования Бока.

Он едва не чувствовал, что палач думает, как же им поступить с ней. На мгновение Бок пожалел, что дал Кейтелю такие инструкции. Но доказательства должны быть убедительными. Фокусники и другие мастера иллюзионного жанра регулярно сотрудничают со спецслужбами, передавая им свой опыт, однако существуют вещи, которые невозможно фальсифицировать, и ему было необходимо быть уверенным в том, что на Кейтеля можно положиться, что он и его люди исполнят то страшное и опасное задание, которое им поручат. Зрелище представляло собой всего лишь объективную необходимость.

Ещё один мужчина перебросил верёвку через потолочную балку, подтянул вверх руки женщины, затем палач прижал дуло пистолета к её телу под мышкой и выстрелил. По крайней мере эти люди — не садисты, подумал Бок. Садистам нельзя доверять. Как бы то ни было, зрелище выглядело печальным. Пуля пробила сердце женщины, но она всё-таки билась и не умирала, все ещё пыталась что-то сказать, наверно, молила о помощи, спрашивала почему… Наконец, её тело обмякло, у неё проверили пульс на шее, затем опустили на пол. Они старались вести себя как можно спокойнее — насколько это было возможно при таких обстоятельствах. Палач заговорил, не поворачиваясь в сторону камеры.

— Надеюсь, вы остались довольны. Я не получил никакого удовольствия.

— Этого и не требовалось, — ответил Бок, обращаясь к телевизору.

Русского разведчика сняли с кресла и положили рядом с Траудль Фромм. Пока шло расчленение трупов, послышался голос Кейтеля. Это было необходимо, чтобы отвлечь внимание, так как сцена выглядела ужасной. Бок привык к жестоким зрелищам, но надругательства над мёртвыми телами подавляюще действовали на его психику. Независимо от необходимости это казалось ему чрезмерным.

— Русский был, несомненно, офицером разведки, как вы сами убедились. Автомобиль его, взятый напрокат в Берлине, сегодня перегонят в Магдебург и оставят там. Он стоял довольно далеко от дома — естественный шаг профессионала, но сразу выдаёт его в случае ареста. В машине мы обнаружили список — все это имена людей, работавших в атомной промышленности ГДР. Похоже, наши русские товарищи вдруг проявили интерес к проекту Хонеккера по созданию ядерного оружия. Жаль, что нам не хватило несколько лет, чтобы довести его до конца. Правда? Я сожалею о возникших затруднениях, но нам понадобилось несколько дней, чтобы подготовиться к уничтожению тел, и мы не знали, что у фрау Фромм кто-то есть, когда постучали к ней. Потом было уже поздно. К тому же шёл дождь, и условия для похищения были идеальными.

Двое мужчин работали над телами. Все были одеты в одинаковые защитные костюмы: теперь на них были капюшоны и маски скрывали лица — не только для того, чтобы их нельзя было опознать, но и чтобы не чувствовать запаха мёртвых тел. Как на бойне, лужи крови тут же посыпали опилками из вёдер. Бок знал из собственного опыта, какими неприятными и грязными бывают последствия убийств. Все работали быстро и сосредоточенно, пользуясь промышленными электроинструментами, а голос Кейтеля перекрывал визг пил. Сначала отделили от торсов руки и ноги, затем головы, которые подняли и показали перед объективом камеры. Фальсифицировать такое невозможно. Не было никаких сомнений, что люди Кейтеля действительно убили двоих. Расчленение трупов перед видеокамерой сделало это абсолютно убедительным. К тому же теперь будет легче избавиться от останков. Части тел собрали, чтобы завернуть в листы пластика. Один из мужчин принялся сметать в кучу опилки, пропитанные кровью, их тоже уложат в пластиковый мешок.

— Части тел будут сожжены в двух местах вдалеке друг от друга. Это будет сделано задолго до того, как вы получите кассету. Я заканчиваю. Мы ждём дальнейших указаний. — Изображение на экране вернулось к Олимпийским играм 1920 года — а может быть, 1924? Бок не был уверен. Впрочем, это не имело значения.

— Слушаю вас, полковник.

— Один из моих офицеров не вернулся с задания. — Полковник был из отдела «Т» технического филиала Первого главного управления. Он был доктором технических наук, специалистом по ракетным системам. В прошлом ему приходилось работать в Америке и Франции, добывая секреты различных видов оружия, и лишь недавно он получил назначение на эту должность.

— Подробности?

— Капитан Евгений Степанович Фёдоров, тридцати лет, женат, один ребёнок, очень способный офицер, ему должны были присвоить звание майора. Один из лучших в моём отделе.

— Когда ему надлежало вернуться? — спросил Головко.

— Шесть дней назад. На прошлой неделе он вылетел в Берлин через Париж. У него были отличные немецкие документы — изготовленные у нас — и список десяти специалистов, которыми ему следовало заняться. Фёдоров получил указание вести себя очень осторожно, если только ему не удастся обнаружить что-то действительно важное. В этом случае ему надлежало вступить в контакт с нашей берлинской станцией — вернее, с тем, что от неё осталось. Разумеется, мы разработали систему периодического оповещения. Он не вышел на связь, и через двадцать четыре часа оттуда поступил сигнал тревоги.

— Он не мог просто проявить беспечность?

— Только не Фёдоров, — решительно заявил полковник. — Разве эта фамилия ничего вам не говорит?

— Фёдоров… так это его отец?..

— Да, Степан Юрьевич. Евгений его младший сын.

— Боже мой, ведь я учился у Степана! — тяжело вздохнул Головко. — А вы исключаете возможность?..

— Измены? — Полковник сердито покачал головой. — Абсолютно исключаю. Его жена — хористка в оперном театре. Они встретились ещё в университете и поженились, несмотря на возражения родителей. Это брак по любви, каких теперь мало. Она — поразительно красивая женщина с ангельским голосом. Только жопник может бросить такую. Кроме того, у них ребёнок. Известно, что он хороший отец. — Головко уже понял, куда клонит полковник.

— Вы считаете, его арестовали?

— Нет, таких сведений не поступало. Следует ещё проверить, но я опасаюсь худшего. — Полковник нахмурился и уставился в пол. Ему вовсе не хотелось сообщать эту печальную весть Наталии Фёдоровой.

— Знаете, в это трудно поверить, — заметил Головко.

— Сергей Николаевич, если ваши подозрения верны, то нам поручили расследовать вопрос, представляющий для них исключительное значение. Может быть, нам удалось подтвердить что-то, хотя и весьма дорогой ценой.

Генерал-лейтенант Сергей Николаевич Головко задумался. Всё должно было протекать совсем по-другому, подумал он. Разведка — дело цивилизованное. Только в далёком прошлом убивали разведчиков противника. Теперь такого не бывает, мы не делали этого уже много лет… десятилетий…

— У вас больше нет альтернатив, заслуживающих доверия? Полковник отрицательно покачал головой.

— Нет. Самым вероятным является то, что капитан Фёдоров наткнулся на что-то исключительно важное. Настолько важное, что его убили. А тайная программа разработки ядерного оружия для этого достаточно важна, правда?

— В общем… да. — Полковник демонстрировал преданность своих сотрудников, что всячески поощрялось в КГБ, заметил Головко. Он также обдумал альтернативы и представил свою оценку создавшейся ситуации.

— Вы уже послали своих технических экспертов в «Арзамас-17»?

— Они выезжают послезавтра. Мой лучший специалист был в госпитале — упал и сломал ногу. Его только что выписали.

— Если понадобится, отправьте его на носилках. Мне требуется оценка производства плутония на атомных электростанциях в ГДР — худший вариант. Направьте своего эксперта в Кыштым, чтобы он мог проверить выводы специалистов в Арзамасе. Немедленно отзовите всех сотрудников из Германии. Мы возобновим расследование, но более осторожно. Каждая группа будет теперь состоять из двух человек, причём один должен быть вооружён… дело приобретает опасный характер, — добавил Головко после недолгого раздумья.

— Генерал, подготовка моих полевых агентов требует много времени и огромных средств. Чтобы заменить Фёдорова, мне понадобится не меньше двух лет — целых два года. Нельзя взять офицера из другого управления, перевести ко мне и рассчитывать, что он справится с работой. Они должны понимать, что им приходится искать. Таких ценных специалистов нужно охранять.

— Вы правы, полковник. Я поговорю с председателем, и мы пошлём опытных офицеров… может быть, возьмём кого-нибудь из академии… с документами офицеров германской полиции. Как вы считаете?

— Это разумно, Сергей Николаевич.

— Вот и хорошо, Павел Иванович. Так что нам делать с Фёдоровым?

— Я не исключаю, что он может ещё появиться. Подождём тридцать дней от момента, когда его объявили пропавшим без вести, и тогда я отправлюсь к его жене. Хорошо, значит, я отзываю своих людей и начинаю готовиться к следующему этапу операции. Когда я получу список сопровождающих офицеров?

— Завтра утром.

— Спасибо, генерал. Извините, что отнял у вас столько времени.

Головко пожал ему руку и остался стоять, пока не захлопнулась дверь.

— Черт побери, — проворчал он.

— Новые проволочки?

Фромм безуспешно пытался скрыть раздражение.

— Нет, это не проволочки! Наоборот, мы экономим время! Материал, который нам предстоит обрабатывать, по своим физическим свойствам не отличается от нержавеющей стали. Кроме того, мы производим модули для отливки блоков, без которых не обойтись. Смотрите.

Фромм развернул свои рабочие чертежи.

— Вот цилиндр из плутония. Вокруг него — цилиндр из бериллия, этот металл прямо-таки небесный дар для наших целей. Очень лёгкий, твёрдый и прочный, проницаем для лучей рентгеновского спектра и отражает нейтроны. К сожалению, бериллий очень плохо поддаётся обработке. Придётся использовать резцы из нитрида бора, практически равного по твёрдости промышленным алмазам. Инструменты из стали — даже углеродистой стали — не дадут желаемых результатов. Кроме того, нужно принять во внимание опасность для здоровья.

— Бериллий не токсичен, — возразил Госн. — Я проверил.

— Действительно, однако пыль, которая образуется при его обработке, превращается в окись бериллия и при вдыхании в свою очередь — в гидроокись бериллия. А вот гидроокись бериллия ведёт к бериллиозу, неизменно кончающемуся смертью. — Фромм сделал паузу, глядя на Госна подобно школьному учителю, и затем продолжил:

— Далее, вокруг бериллия находится цилиндр из сплава вольфрама и рения. Он нужен нам из-за своей плотности. Мы закупим двенадцать килограммов в виде порошка, который будет сформован в цилиндрические сегменты путём спекания. Вы знакомы с процессом спекания? При нём материал нагревается до такой температуры, что поддаётся формовке. Плавить и затем отливать детали слишком трудно, да и не нужно для наших целей. Вокруг него образуется взрывчатая линза. И это всего лишь первичное ядро, которое даст меньше четверти общей мощности взрыва.

— При этом требуется степень точности…

— Совершенно верно. Это можно сравнить с изготовлением самого крупного в мире кольца или ожерелья. То, что нам предстоит создать, будет обработано так же тщательно, как самое прекрасное ювелирное изделие, какое вам приходилось видеть, — или, скажем, прецизионный оптический инструмент.

— А где мы возьмём сплав вольфрама и рения?

— В любой крупной электротехнической фирме. Он используется там для изготовления нитей в электронных лампах и для множества других целей. Кроме того, он намного проще в обработке, чем чистый вольфрам.

— Бериллий — да, конечно, он применяется в гироскопах и других инструментах… Скажем, тридцать килограммов?

— Двадцать пять… нет, покупайте тридцать. Вы даже не представляете, как нам повезло.

— Повезло? Почему?

— Израильский плутоний стабилизирован галлием. Плутоний, прежде чем расплавиться, проходит четыре фазы трансформации. У него странное свойство — при некоторых температурных режимах его плотность меняется в пределах двадцати процентов. Это металл с несколькими состояниями.

— Другими словами, субкритическая масса…

— Точно, — кивнул Фромм. — То, что кажется субкритической массой, при некоторых условиях превращается в критическую. Он не взорвётся, но поток гамма-лучей и нейтронное излучение будут смертельными на расстоянии… ну, примерно от десяти до тридцати метров, в зависимости от обстоятельств. Это явление было открыто при работах над Манхэттенским проектом. Они были — нет, не просто везучими учёными, — они были блестящими учёными и, как только получили грамм плутония, приняли решение проводить эксперименты. Стоило им подождать или просто предположить, что они знают больше, чем на самом деле…

— Я не знал этого, — прошептал Госн. — Боже милостивый…

— Не все печатается в книгах, мой юный друг, или, если быть более точным, не во всех книгах содержится полная информация. Как бы то ни было, с добавлением галлия плутоний превратился в устойчивое вещество. При его обработке — если принимать необходимые меры предосторожности — опасность не угрожает.

— Значит, мы начнём с изготовления модулей из нержавеющей стали по вот этим спецификациям, затем изготовим формы для отливки — наружные формы, разумеется…

Фромм удовлетворённо кивнул:

— Совершенно верно, очень хорошо, молодой человек.

— После этого, завершив отливку, мы приступим к обработке взрывчатого ядра бомбы… Понятно. Ну что же, у нас вроде бы отличные операторы.

Операторы были «призваны» — именно так звучало их привлечение к работе. Десять мужчин, все десять — палестинцы, занятые раньше в местных оптических мастерских. Госн и Фромм обучили их работать на станках.

Станки действительно оказались великолепными. Ещё два года назад они были самыми современными и ничем не отличались от оборудования, которое использовалось на американском заводе по производству ядерных бомб в Ок-Ридж, Теннесси. Допуски в них измерялись с помощью лазерной интерферометрии. Резцами, зажатыми во вращающихся суппортах, управлял компьютер. Они могли перемещаться в пространстве, иметь пять степеней свободы. Программы вводились в компьютер с помощью сенсорных клавиатур, а сам проект был рассчитан на персональном компьютере и выполнен на дорогой чертёжной установке.

Госн и Фромм разместили операторов у станков и поручили им первое задание — изготовление модулей из нержавеющей стали. По ним будут делаться формы для отливки блоков взрывного устройства первичного плутониевого ядра, от которого вспыхнет термоядерное пламя.

— Мне много о вас говорили, — произнёс Бок.

— Надеюсь, ничего плохого? — спросил Марвин Расселл со сдержанной улыбкой.

Первый индеец, с которым мне довелось встретиться, промелькнула мысль у Бока. Почему-то он испытывал чувство разочарования. Если бы не скулы, его можно принять за белого, особенно за представителя славянской расы с примесью татарской крови… Его бронзовая кожа была результатом длительного пребывания на солнце. Зато фигура индейца выглядела внушительно — широченные плечи, могучая мускулатура и очевидная физическая сила.

— Слышал, вы убили в Греции полицейского — сломали ему шею.

— Не могу понять, почему этому придают такое значение, — поморщился Расселл, и в его голосе прозвучала усталая честность. — Это был хлипкий малый и от меня не потребовалось особых усилий.

Бок улыбнулся и кивнул.

— Я понимаю ваши чувства, но способ, выбранный для этого, всё-таки впечатляет. Итак, мне не раз говорили о вас, мистер Расселл, и…

— Называйте меня Марвин. Ко мне все обращаются по имени.

На лице Бока появилась дружеская улыбка.

— Буду только рад, Марвин. Меня зовут Гюнтер. Ты и с оружием обращаешься очень ловко.

— А что в этом особенного? — озадаченно спросил Расселл. — Научиться стрелять очень легко.

— Тебе нравится здесь?

— Очень. В особенности люди — понимаешь, они такие сердечные. И настойчивые — никогда не сдаются. Постоянно стремятся к своей цели. Это восхищает меня. Они сделали для меня так много — будто я в большой семье. Гюнтер.

— А мы и есть семья, Марвин, делимся друг с другом и хорошим и плохим, у нас общие успехи и общие неудачи. В конце концов, мы боремся против одного врага.

— Да, я в этом уже убедился.

— Видишь ли, Марвин, нам может понадобиться твоя помощь. Для важного дела.

— Хорошо, — кивнул Расселл.

— Я не понял, Марвин.

— Я сказал «да», Гюнтер.

— Но ведь ты даже не поинтересовался, какая помощь от тебя требуется, — напомнил Бок.

— Тогда скажи мне, — улыбнулся Марвин.

— Нам нужно, чтобы ты на несколько месяцев поехал в Америку. Это представляет для тебя большую опасность?

— Трудно сказать. Я отбывал срок — сидел в тюрьме. Ты знаешь это. В полиции есть мои отпечатки пальцев, правда, у них нет моей фотографии. То есть фотография имеется, но очень старая. С того времени я изменился. Да и ищут-то меня скорее всего в Северной или Южной Дакоте. Если вы пошлёте меня туда, мне будет нелегко.

— Нет, Марвин, тебе не понадобится там появляться.

— Тогда не вижу, в чём могут быть трудности, — в зависимости, конечно, от того, что от меня потребуется.

— Как бы ты отнёсся, Марвин, если бы тебе предложили убить людей — я имею в виду американцев? — Бок впился глазами в его лицо, следя за тем, как отреагирует Расселл.

— Американцев? — фыркнул Марвин. — Слушай, да я сам американец. Моя страна совсем не то, что ты думаешь. Они украли у меня родину — так же, как это случилось с этими парнями здесь, в этой стране. Для меня это совсем не пустяки, приятель. Тебе нужно, чтобы я прикончил кого-нибудь, — да, я готов, если на то есть какая-то причина. Я хочу сказать, что не буду убивать ради удовольствия. В конце концов, я ведь не псих, но, если для этого есть веская причина, на меня можно положиться.

— Это может оказаться не один человек…

— Я уже понял, ты сказал «людей», Понтёр. Ты что, считаешь меня таким глупым, что под «людьми» я понимаю одного человека? Только уж постарайся, чтобы в их числе оказались полицейские, а ещё лучше — сотрудники ФБР. Тогда я помогу убить сколько угодно. Только тут одно нужно иметь в виду.

— А именно?

— Они совсем не так глупы, как это может показаться. Не забудь, им удалось прикончить моего брата. Это серьёзные парни.

— И мы тоже, — заверил его Бок.

— Да, в этом я уже убедился. Ты не мог бы рассказать мне об этом деле поподробнее?

— Что ты имеешь в виду, Марвин? — с притворным равнодушием спросил Бок.

— Понимаешь, приятель, ведь я вырос там. Я могу знать то, о чём ты не подозреваешь. Да, конечно, безопасность у вас на уровне и все такое, поэтому я не думаю, что сейчас ты что-нибудь мне расскажешь. Отлично, нет проблем. Но позднее тебе может понадобиться моя помощь. Парни здесь здорово подготовлены, умные и хитрые, но ведь они ни хрена не знают об Америке — я хочу сказать, не разбираются в ней, разве что в самых простых вещах, нужных, чтобы побывать там-то и посмотреть то-то. Отправляясь на охоту, хорошо изучи местность. А вот я знаю её отлично.

— Именно поэтому нам и нужна твоя помощь, — убедительно подхватил Бок, словно заранее всё обдумал. На самом деле это не приходило ему в голову, и теперь он пытался понять, насколько полезным может оказаться этот Расселл.

Андрей Ильич Нармонов считал себя капитаном самого большого в мире корабля, которым являлось его государство. Это хорошо. А вот то, что у этого корабля текли швы, был сломан руль и ненадёжно работал двигатель, — плохо. Не говоря уже об экипаже, всё время угрожавшем выйти из повиновения. Его кабинет в Кремле был большим, так что хватало места, чтобы встать из-за стола и походить. За последнее время он делал это все чаще. По мнению Нармонова, такое поведение обнаруживало неуверенность, и президент Союза Советских Социалистических Республик не мог себе этого позволить, особенно в присутствии столь важного гостя.

Союз Суверенных Советских Республик, подумал он. Хотя изменение названия государства ещё не получило официального одобрения, именно так начали думать многие. В этом и заключалась проблема.

Корабль государства раскалывался на части. Прецедента этому ещё не бывало. Многие приводили в сравнение распад Британской империи, однако её пример не совсем соответствовал тому, что происходило сейчас. Да и другие примеры не были идентичными. Прежний Советский Союз представлял собой уникальное политическое формирование. И процессы, происходящие в Советском Союзе в настоящее время, также не имели прецедентов в прошлом. То, что раньше волновало его, кружило голову, теперь начало пугать — больше того, приводить в ужас. На его долю выпало принятие жёстких решений, а он не мог найти исторических параллелей. Он остался совсем один, чувствовал себя более одиноким, чем любой человек в мире, а задача, стоявшая перед ним, была больше любой другой, которую когда-либо предстояло решить человеку. На Западе его расхваливали как блестящего политика, умело решающего возникающие перед ним тактические проблемы. Сам же он рассматривал свою деятельность как бесконечную вереницу кризисов. Кажется, Гладстон сравнивал действия премьер-министра с усилиями человека, мчащегося на плоту через речные пороги и отталкивающегося шестом от возникающих на пути камней? — подумал Нармонов. Какое удачное сравнение! Нармонов вместе со своей страной нёсся вниз по течению могучей реки истории, а где-то совсем близко — за поворотом — находился гигантский водопад, угрожающий погубить все… Однако он был слишком занят тем, как оттолкнуться шестом от очередного валуна, и у него не оставалось времени заглянуть вперёд. В этом и заключалась тактическая деятельность политика. Нармонов посвящал все усилия тому, чтобы пережить ещё один день, и не видел, что готовит ему будущая неделя… даже послезавтрашний день.

— Вы осунулись, Андрей Ильич, — заметил Олег Кириллович Кадышев, сидя в кожаном кресле напротив президента.

— На меня благоприятно действует ходьба, — криво улыбнулся президент.

— Может быть, тогда вам стоит присоединиться к нашей олимпийской команде?

Нармонов на мгновение остановился.

— В самом деле, было бы приятно соперничать только с иностранцами. По их мнению, я блестящий политик. Увы, наш народ придерживается иной точки зрения.

— Чем могу служить нашему президенту?

— Мне нужна ваша помощь, помощь тех, кто находится на правом крыле.

Теперь пришла очередь Кадышева улыбнуться. Пресса — как западная, так и отечественная — никак не могла разобраться в создавшемся положении. Левое крыло в Советском Союзе занимали сторонники жёсткой линии, поддерживающие коммунистов. На протяжении более восьмидесяти лет реформы в этой стране всегда начинались справа. Все, кого преследовал Сталин за то, что они стремились дать народу хоть немного личной свободы, клеймились как правые уклонисты. Однако на Западе те, кто называл себя прогрессивными деятелями, всегда занимали левое крыло, клеймили своих реакционных врагов как «консерваторов» и отождествляли, их с политическим правым крылом. Для западных журналистов было слишком трудно перестроить свои идеологические полюсы так, чтобы они совпадали с иной политической деятельностью. Только что обретшие свободу советские журналисты просто копировали своих западных коллег и прибегали к зарубежным терминам, что ещё больше запутывало и без того хаотичную политическую ситуацию. То же самое относилось к «прогрессивным» западным политикам, конечно, к тем, которые поддерживали проведение многих советских экспериментов в своих собственных странах — причём все эти эксперименты доводились до абсурда и превращались в нечто большее, чем просто провалы. Пожалуй, самым черным юмором во всём мире было брюзжание левацких элементов; отдельные из них уже заявляли, что отсталая Россия потерпела неудачу потому, что оказалась неспособна создать гуманистические правительственные структуры, тогда как развитые западные страны сумели добиться этого (не об этом ли говорил сам Карл Маркс?). Такие люди, подумал Кадышев, озадаченно качая головой, являются ничуть не меньшими идеалистами, чем представители первых революционных Советов, и такими же пустоголовыми. Русские всего лишь довели революционные идеалы до их логических пределов и обнаружили в результате только беды и пустоту. Теперь они поворачивали назад — манёвр, потребовавший политического и морального мужества, редко встречающегося в мире, — и Запад все ещё не мог понять, что же происходит! Насколько прав был Хрущёв, подумал член русского парламента. Политики одинаковы во всём мире. И почти все идиоты.

— Андрей Ильич, мы не всегда согласны с вами при выборе методов, но у нас не бывает расхождений относительно целей. Я знаю, что у вас неприятности с нашими друзьями на противоположном крыле.

— И с вашей группировкой тоже! — бросил Нармонов резче, чем следовало.

— И с моими сторонниками, это верно, — небрежно согласился Кадышев. — Вы считаете, Андрей Ильич, что мы должны соглашаться с вами по каждому вопросу?

Нармонов повернулся, и его глаза угрожающе сверкнули.

— Только не сегодня, пожалуйста, — ответил он.

— Какую помощь мы можем оказать вам? — Теряете самообладание, товарищ президент? — подумал он. Это плохой знак, друг мой…

— Мне нужна ваша поддержка по национальному вопросу. Нельзя допустить распада всего Союза.

Кадышев решительно покачал головой.

— Это неизбежно. Надо дать прибалтам и азербайджанцам самим решать свою судьбу. Это устранит массу проблем.

— Нам нужна азербайджанская нефть. Если мы согласимся на их отделение, наша экономическая ситуация ухудшится. А стоит дать волю прибалтам, их примеру последуют другие, и половина страны захочет стать независимыми государствами.

— Половина населения, это верно, но меньше двадцати процентов нашей территории. Одновременно будут решены почти все проблемы, — заметил Кадышев.

— Но какова будет судьба тех, кто захочет отделиться? Мы бросим их в пропасть хаоса и гражданской войны. Сколько из них погибнет, сколько смертей останется на нашей совести? — спросил" президент.

— Это — нормальное следствие деколонизации. Не в наших силах предупредить его. Пытаясь удержать Союз от распада, мы просто будем содействовать гражданской войне на нашей собственной территории. Вот тогда придётся передать силам безопасности слишком много власти, а это опасно. Как и вы, я не доверяю армии.

— Армия не способна на вооружённый переворот. В ней нет бонапартистов.

— Ваша вера в лояльность армии намного превосходит мою. Мне кажется, что сейчас они увидели перед собой уникальную историческую возможность. Партия сдерживала военных, начиная с Тухачевского. У военных отличная память, и они могут прийти к выводу, что это их шанс.

— Тех, что мечтали о военном перевороте, уже давно нет в живых! И детей их — тоже, — сердито огрызнулся Нармонов. — В конце концов, прошло больше пятидесяти лет. Те, у кого сохранились личные воспоминания о чистках, передвигаются в колясках или живут на пенсии.

— Но их внуки-то живы, и не следует забывать об унаследованной памяти. — Кадышев откинулся на спинку кресла и задумался. В его голове пронеслась и тут же почти полностью оформилась мысль: неужели это возможно?..

— Они беспокоятся, это верно, и эта обеспокоенность мало отличается от моей собственной. У нас существуют разногласия относительно того, как решить эту проблему, а не по вопросу контроля. Я могу сомневаться в их здравом смысле, но не в их преданности.

— Возможно, вы правы, хотя я настроен не так оптимистически.

— С вашей помощью мы можем выступить единым фронтом против тех, кто требует немедленного роспуска Союза. Это охладит их пыл, а нам позволит получить несколько лет нормализации. А уж затем мы можем рассмотреть порядок организованного выхода республик из Союза и создания настоящей конфедерации. Таким образом мы сохраним экономические связи при политической независимости.

Президент хватается за соломинку, это Кадышеву было ясно. Он не выдерживает напряжения. Человек, двигающийся по политической арене с уверенностью нападающего хоккейной команды ЦСКА, демонстрирует признаки слабости… выдержит ли он такой стресс без моей поддержки?

Может быть, решил Кадышев. Может быть. Очень жаль, подумал он. На самом деле Кадышев был лидером «левых» сил, которые стремились к роспуску всей страны и её правительства, чтобы затем насильно втащить оставшееся государство — в основе которого будет Российская Федерация — в двадцать первый век. Если Нармонов уйдёт… если он придёт к выводу, что не в состоянии продолжать свою деятельность, тогда кто…

Я, конечно.

Поддержат ли меня американцы?

Как могут они не поддержать агента по кличке «Спинакер», агента собственного Центрального разведывательного управления?

Кадышев работал на американцев уже шесть лет — как только был завербован Мэри Пэт Фоули. Он не считал это изменой, ибо, преследуя цель улучшить положение в стране, полагал, что это один из путей. Он снабжал американцев информацией о деятельности советского правительства — особенно о том, что происходило внутри него. Часть этих сведений была исключительно ценной, остальные же материалы американцы могли бы получить и от собственных репортёров. Кадышев знал, что американцы считают его своим самым ценным источником политической информации в Советском Союзе, особенно теперь, когда под его контролем находились сорок процентов Съезда народных депутатов — нового парламента страны, шумного и несколько самоуверенного. Тридцать девять процентов, поправил он себя. Нужно быть честным. Впрочем, если он сумеет предпринять правильные шаги, ему удастся завоевать ещё восемь процентов. Две тысячи пятьсот депутатов представляли самые разные оттенки политического спектра — тут были и истинные демократы, и русские националисты как демократического, так и социалистического толка, и левые и правые радикалы. Кроме того, здесь было немало осторожных политиков, державшихся середины, причём некоторые из них действительно пеклись о благе своей страны и курсе, который она выберет, тогда как остальные просто стремились к сохранению своего политического влияния. Кто будет прислушиваться к его призывам? Кого удастся привлечь на свою сторону?

Вряд ли достаточно многих.

Однако оставалась ли у него ещё одна карта?

Да. Если только он осмелится открыть её.

— Андрей Ильич, — произнёс Кадышев примирительно, — вы хотите, чтобы я поступился своими принципами, дабы помочь вам достичь той цели, к которой стремимся мы оба, однако при этом выбрать путь, которому я не слишком доверяю. Это сложный вопрос. Говоря по правде, я даже не уверен, что сумею обеспечить поддержку, на которой вы настаиваете. Мои товарищи могут отвернуться от меня.

Слова Кадышева ещё больше взволновали президента:

— Чепуха! Я знаю, что они целиком полагаются на вас и ваше суждение.

И не только они, подумал Кадышев.

Как это и бывает в большинстве случаев, расследование велось главным образом путём изучения письменных материалов. Эрнест Веллингтон был молодым, но честолюбивым юристом. Выпускник юридического факультета и член коллегии адвокатов, он мог обратиться в ФБР и вести расследование по всем правилам. Однако он считал себя адвокатом, а не полицейским. К тому же любил политику, тогда как ФБР гордилось тем, что старается стоять в стороне от политики, избегая связанных с нею вопросов. Более того, Веллингтон политику обожал, считая её плотью и кровью государственной службы, и знал, что именно она является путём к достижению вершин как внутри правительства, так и вне его. Устанавливаемые им контакты увеличат его ценность для любой из сотни юридических фирм, имеющих связи с правительственными учреждениями, по крайней мере раз в пять, не говоря уже о том, что его имя станет известно в министерстве юстиции. Там он станет одним из кандидатов на пост специального помощника. Затем — лет через пять — попытается занять должность руководителя отдела… может быть, даже федерального прокурора в каком-нибудь крупном городе или возглавит следственную группу министерства юстиции. Это откроет ему дверь в большую политику и он, Эрнест Веллингтон, станет участником великой игры в американской столице. Короче говоря, такие перспективы, подобно пьянящему вину, кружили голову двадцатисемилетнему честолюбцу, который с отличием закончил юридический факультет Гарвардского университета и с показным презрением отверг весьма заманчивые предложения известных фирм, решив посвятить свои первые годы службе обществу.

На письменном столе перед Веллингтоном лежала пачка бумаг. Его кабинет находился едва ли не на чердаке здания министерства юстиции, которое располагалось на длинном бульваре, что протянулся от памятника Вашингтону до Капитолия. Из единственного окна открывался вид на автостоянку в центре квартала, обречённого на снос. Кабинет был маленьким, кондиционер то и дело выходил из строя, зато Веллингтон был единственным обитателем этого скромного помещения. Не все знают, что адвокаты стараются проводить в суде как можно меньше времени, избегая появления там, подобно тому, как хвастуны уклоняются от проверки своих заявлений. Прими Веллингтон какое-либо из предложений нью-йоркских юридических фирм, что вели дела крупнейших корпораций, — самое выгодное из них принесло бы ему свыше ста тысяч годового дохода, — его обязанности сводились бы к работе корректора, высокооплачиваемого секретаря, выискивающего орфографические ошибки и случайные промахи в контрактах. Первые годы в министерстве юстиции тоже мало отличались от этого. Работая в аппарате прокурора, он оказался бы в гуще судебной деятельности, и вопрос, утонет он или выплывет, зависел бы только от него самого. Здесь, в министерстве, ему приходилось читать документы, разыскивая несуразности, нюансы, возможные технические промахи, нарушения закона, словно он редактировал детективы превосходного автора. Веллингтон приступил к заметкам.

Джон Патрик Райан. Заместитель директора Центрального разведывательного управления, назначенный на этот пост президентом США — вот она политика в действии — и утверждённый в этой должности меньше двух лет назад. До этого он занимал пост исполняющего обязанности заместителя директора ЦРУ (по вопросам разведки) — после смерти адмирала Джеймса Грира. Ещё раньше был специальным помощником заместителя директора управления Грира и иногда представлял интересы разведывательного управления в Англии. Райан был также преподавателем истории в Военно-морской академии, закончил Джорджтаунский университет и работал брокером в балтиморском отделении фирмы «Меррил и Линч». Кроме того, несколько месяцев служил лейтенантом в корпусе морской пехоты США. Судя по всему, Райану нравилось менять профессии, подумал Веллингтон, записывая все важные даты в его биографии.

Личное состояние. Все необходимые налоговые декларации находились в досье, в самом его начале. Райан был весьма богатым человеком. Откуда взялось его состояние? На анализ этого Веллингтону потребовалось несколько часов. Работая брокером, Райан проявил себя истинным ковбоем, который не мог жить без риска. В тот момент, когда служащие компании «Чикаго и Норт-Уэстерн Рейлроуд» выкупили её в свою собственность, он рискнул поставить более ста тысяч долларов и получил немалый куш — свыше шести миллионов долларов. Это была его единственная крупная ставка — действительно, выигрыш при его вероятности всего один к шестидесяти встречается не слишком часто, прав да? — но Райан добивался успеха и в других областях. Когда его состояние достигло восьми миллионов, он прекратил игру на бирже и начал готовиться к защите докторской диссертации в Джорджтаунском университете. Время от времени играл на бирже, но уже не как профессионал — здесь что-то не так, правда? — пока не поступил на государственную службу. Сейчас его ценными бумагами занимается несколько инвестиционных фирм… методы их отчётности необычайно строгие, предельно осторожные. Состояние Райана достигает двадцати миллионов, может быть, даже больше. Финансовые отчёты и проверки проводят сами фирмы. Райану предъявляются только квартальные отчёты с информацией о полученных доходах. Разумеется, при желании это можно было обойти, однако такой метод является совершенно законным. Доказать финансовые нарушения практически невозможно, если только не установить аппаратуру для подслушивания на телефоне его брокеров, а добиться разрешения на это очень непросто.

Комиссия по ценным бумагам и биржевым операциям изучила деятельность Райана, однако на самом деле внимание комиссии привлекли не финансы Райана, а фирма, акции которой он купил. Краткие, выводы комиссии, сформулированные чётким бюрократическим языком, гласили, что технических нарушений обнаружено не было, однако Веллингтон заметил, что выводы основывались скорее на формальностях, чем на существе вопроса. Райан отказался подписать согласие на проведение ревизии, что вполне естественно, и комиссия решила не настаивать. Это было не совсем понятно, хотя и легко объяснимо, поскольку целью ведущегося расследования был не Райан; кому-то пришло в голову, что это было всего лишь случайное совпадение. Тем не менее он снял деньги со своего основного счета… Почему? Джентльменское соглашение? — написал Веллингтон у себя в блокноте. Может быть. Если его спросят, Райан мог бы ответить, что поступил так из-за крайней щепетильности, внутреннего чувства вины. Деньги были обращены в облигации американского казначейства и оставались нетронутыми до тех пор, пока все не забыли о случившемся… Понятно. Очень интересно.

Но что это за попечительский фонд? Кто такая Кэрол Циммер? Почему Райан проявляет такой интерес к её детям? Совпадение по времени? Смысл?

Как всегда, было поразительным то, что из такого огромного количества письменных материалов удалось извлечь так мало полезного. Возможно, подумал Веллингтон, в этом и заключается подлинный смысл государственной канцелярии — создать впечатление огромной работы и раскрыть как можно меньше. Он усмехнулся. Но ведь разве не в этом было значение и большинства юридических документов? Получая по двести долларов в час, юристы обожали препираться из-за того, как расставить в них запятые. Он задумался, стараясь направить свои мысли в другом направлении. Ну конечно, ведь он упустил нечто крайне важное и весьма очевидное.

Администрация Фаулера не испытывала нежных чувств к Райану. Тогда почему его назначили на должность заместителя директора ЦРУ? Политическое давление? Однако в этом случае назначают людей, не отвечающих необходимым требованиям для этой… Какие политические связи существуют у Райана? В досье об этом не было ни слова. Веллингтон перелистал страницы и нашёл письмо подписанное Аланом Трентом и Сэмом Феллоузом — членами комитета конгресса. Странная пара — «голубой» и мормон. При утверждении конгрессом Райан прошёл намного легче, чем Маркус Кабот, легче даже Банкера и Талбота, ведущих членов кабинета президента. Отчасти потому, что он был всё-таки человеком на вторых ролях, однако этим нельзя объяснить все. Причина заключается в политических связях, причём с очень влиятельными политиками. Почему? Что это за связи? Трент и Феллоуз… каким образом эти двое могут придерживаться единого мнения?

Не приходится сомневаться в том, что Фаулер и его приближённые не слишком жалуют Райана, иначе почему министр юстиции лично поручил Веллингтону заняться этим делом? Делом? А это действительно правильный термин, определяющий то, чем занимается Веллингтон? Если это «дело», почему расследование не поручено ФБР? Опять политика, наверно. Райан тесно сотрудничал с ФБР по нескольким вопросам… однако…

Уильям Коннор Шоу, директор Федерального бюро расследований, славился как самый честный сотрудник администрации Фаулера. Политически наивен, разумеется, но его честность и неподкупность были поистине легендарными — это ведь неплохие качества для полицейского агента, верно? Конгресс придерживался именно такой точки зрения. ФБР завоевало такую высокую репутацию, что начали поговаривать о ликвидации института специальных прокуроров — особенно после того, как один из них испортил все дело… однако бюро как-то осталось в стороне.

А вот это интересное дело, правда? На таком расследовании вполне можно выдвинуться, привлечь внимание начальства.

Глава 17

Подготовка

Дни становятся меньше, подумал Джек. И дело не в том, что он так уж опаздывал, просто дни всё время укорачивались. Это оттого, что земная орбита и ось вращения Земли неперпендикулярны плоскости… эклиптики? Что-то вроде этого. Шофёр высадил его у самой двери, и он устало вошёл в дом, пытаясь вспомнить, когда в последний раз — не считая субботы и воскресенья — он видел свой дом при дневном свете, а не в сиянии электрических лампочек. Пожалуй, хорошо лишь то, что он не берет с собой работу — но ведь и это не совсем так, правда? Джек действительно не привозил домой документы, однако забыть о делах, очистить свой мозг куда труднее, чем очистить свой стол.

До Райана донеслись обычные домашние звуки, по телевидению передавали какой-то фильм. Шумела стиральная машина. Нужно бы исправить её. Он вошёл в гостиную, чтобы известить всех о своём прибытии.

— Папа! — бросился к нему Джек Райан-младший, он обнял отца, а затем посмотрел на него с упрёком:

— Но ведь ты обещал взять меня на бейсбольный матч!

Черт побери… Дети начали ходить в школу, и в Балтиморе будет сыграно ещё не больше дюжины матчей. Он должен, должен, должен… Но когда? Когда ему удастся освободиться пораньше?

Новый центр связи был готов только наполовину, а ведь это было его детище; подрядчик уже на неделю отставал от графика, и нужно ликвидировать отставание, если центр должен вступить в срок…

— Я постараюсь, Джек, — пообещал Райан сыну, который был ещё слишком молод, чтобы понимать, что помимо обещания у отца могут быть и другие обязательства.

— Папа, но ты дал слово! — Черт побери! Джек сделал в уме пометку с грифом «обязательно». Нужно предпринять что-то.

— Пора спать! — объявила Кэти. — Марш в спальню! Завтра утром в школу.

Райан обнял и поцеловал обоих детей, однако ласковый жест ничуть не успокоил его совесть. В кого он превращается, что он за отец? Первое причастие у Джека-младшего в следующем апреле или мае, а кто знает, удастся ли ему быть в это время дома? Надо бы уточнить дату и заранее подготовиться. Джек напомнил себе, что вроде бы незначительные вещи подобны обещаниям, данным детям…

Незначительные вещи?

Боже мой, как все это случилось? Куда пропала моя жизнь?

Он посмотрел вслед детям, расходящимся по спальням, и пошёл в кухню. Ужин ждал в духовке. Джек поставил тарелку на стол и направился к холодильнику. Теперь он покупал вино ящиками. Это было куда удобнее, да и вкус к хорошим винам у него за последнее время начал пропадать. В картонных коробках лежали бутылки вина — австралийское? По качеству похоже на калифорнийское двадцатилетней давности, правда? Вино слишком уж отдавало виноградом — это чтобы скрыть его недостатки. Зато содержание алкоголя соответствовало норме, а это главное. Джек взглянул на стенные часы. Если ему повезёт, он сможет поспать шесть с половиной, даже семь часов, а там — на работу. Без вина ему было трудно уснуть. В служебном кабинете он подбадривал организм бесчисленными чашками кофе, так что тело его пропиталось кофеином. Было время, когда он мог подремать несколько минут за письменным столом, но это в прошлом. К одиннадцати он испытывал чувство напряжения, словно туго натянутая струна, а к концу рабочего дня в нём звучала странная мелодия усталости вместе с нервной насторожённостью, отчего ему временами казалось, что он сходит с ума. Ну что ж, пока он мог задавать себе этот вопрос…

Через несколько минут он закончил ужин. Жаль, что мясо пересохло в духовке. Кэти приготовила к его приходу — ведь он собирался вернуться пораньше, но так получилось… Вечно что-нибудь получается, да?

Встав из-за стола, Джек почувствовал лёгкую боль в желудке. По пути в гостиную он достал из кармана пиджака пачку противокислотных таблеток. Сунув пару таблеток в рот, он разжевал их и запил вином, налив себе уже третий стакан меньше чем за те тридцать минут, что он находился дома.

Кэти в гостиной не было, хотя рядом с её привычным креслом на столе лежали бумаги. Джек услышал шум душа в ванной. Отлично. Он взял переключатель кабельного телевидения и включил новости по каналу Си-эн-эн. Речь шла об Иерусалиме.

Райан поудобнее устроился в кресле и удовлетворённо улыбнулся. Процесс шёл своим ходом. Диктор говорил о неуклонном росте числа приезжающих сюда туристов. Торговцы закупали товары, готовясь к рождественским распродажам, ожидая, что они станут самыми крупными за последнее десятилетие. Иисус, объяснил еврей, выразивший желание остаться в Вифлееме, был, в конце концов, воспитанным мальчиком и; хорошей еврейской семьи. Его компаньон-араб водил съёмочную группу по магазину. Компаньон-араб? — подумал Джек. А почему бы и нет?

Наши усилия не пропали даром, сказал себе Джек. И ты помог осуществить все это. Благодаря тебе это и произошло. Ты спас немало жизней, и если больше никто не знает об этом, ну и чёрт с ними. Бог знает о тебе. Разве этого не достаточно?

Нет, честно признался Джек.

Что из того, что идея не целиком была оригинальной? А бывают вообще целиком оригинальные идеи? Ведь именно его мысль дала толчок всему процессу, его связи вовлекли Ватикан, его… Он заслуживал чего-то за свои усилия, какого-то признания, достаточного для крохотной сноски в учебнике истории. Но удастся ли это ему?

Джек фыркнул в стакан вина. Да ни в коем случае. Лиз Эллиот, эта умная стерва, говорит всем, что придумал все Чарли Олден. Если Джек когда-нибудь попытается восстановить историческую правду, на него будут смотреть как на самозванца, пытающегося отнять славу у покойника — к тому же этот покойник был хорошим человеком, несмотря на промах с той самой Блум. Перестань, Джек, подумал он. Взбодрись. Ты всё ещё жив. У тебя жена и дети.

И всё-таки это несправедливо. А разве жизнь всегда бывает справедливой? Неужели он превращается в одного из «мл»? — спросил себя Райан. Превращается в ещё одну Лиз Эллиот, алчную, недалёкую суку, у которой самомнение обратно пропорционально уму. Он часто думал о том, как начинается процесс коррупции в человеке. Эта мысль постоянно беспокоила его. Он боялся открыто стать одним из них, боялся, что наступит момент, когда ему придёт в голову мысль, что важность цели позволяет многим пренебречь — вплоть до человеческой жизни, даже если это жизнь твоего врага. Нет, он по-прежнему не утратил перспективы — и никогда не утратит. Но Джек чувствовал, как на него давят, изматывают его, подрывают способность к сопротивлению иные, менее заметные, вкрадчиво действующие силы. Он превращался в чиновника, который беспокоится о положении в обществе, своём влиянии и репутации.

Джек закрыл глаза, чтобы напомнить себе о том, чего уже добился: у него есть жена, дети, экономическая независимость, наконец, заслуги, которых никому не отнять.

Ты превращаешься в одного из них…

Райан боролся — и убивал, — защищая свою семью. Может быть, это не нравилось Эллиот, но в спокойные моменты — такие, как сейчас, — Джек вспоминал то время, сжав губы в узкую полоску, с холодной улыбкой. Меньше чем в двухстах ярдах от того места, где он сидел сейчас, Джек всадил три пули в грудь террориста, хладнокровно и без колебания — точно в цель! — чётко исполнив все, чему его учили в Квантико. И не имело никакого значения то, что в это мгновение его сердце билось с частотой в тысячу раз в секунду, что он едва не обмочил штаны и в горле стоял комок рвоты. Он сделал то, что ему пришлось сделать, и благодаря ему жена и дети остались живы. Джек был мужчиной, доказавшим своё мужество всеми возможными способами — покорил прелестную девушку и женился на ней, стал отцом двух детей, словно посланных небом, наконец, защитил их, проявив умение и храбрость. Всякий раз, когда судьба бросала ему очередной вызов, Джек встречал его лицом к лицу и одерживал верх.

Точно, сказал он себе, улыбаясь экрану телевизора. Ну и сука эта Лиз Эллиот. Неужели найдётся такой, кто ляжет с нею в постель? Холодная, тощая сука, со своим высокомерием и… чем ещё? Райан задумался, стараясь ответить на свой же вопрос. А ведь она не сильный человек, верно? Скорее слабый и застенчивый. За громкими словами и самонадеянностью скрывается нерешительность. Чего ещё от неё ожидать? Похоже, почти ничего. Он уже видел таких советников по национальной безопасности — Каттер, например. Неуверенный в себе, не способный принимать решения. Лиз Эллиот. И кто захочет спать с ней? Не слишком умна и даже не способна воспользоваться тем умишком, который у неё есть. Ей повезло, что президент может опереться на Банкера и Талбота.

Да ведь ты куда счастливее их всех. С этой радостной мыслью он допил остатки вина из стакана. Почему не налить ещё? Оказывается, вино совсем не такое плохое.

Когда Райан вернулся из кухни, Кэти сидела в своём кресле с высокой спинкой, просматривая записки о пациентах.

— Налить тебе вина, дорогая?

Доктор Кэролайн Райан покачала головой.

— У меня завтра две операции.

Райан обогнул стол по пути к креслу, едва не миновав взглядом жену, как вдруг с удивлением остановился.

— Да…

Оторвавшись от бумаг, Кэти подняла голову и улыбнулась. На её лице была умело наведённая косметика. Джек удивился, как это ей удалось не испортить под душем причёску.

— Откуда это у тебя?

— Выбрала по каталогу.

— Какому, Фредерикса?

Доктор Кэролайн Мюллер Райан, член Американского общества офтальмологов, была в чёрном пеньюаре, который являл собой своего рода шедевр — ничего не открывая взгляду, он обозначал все. Джек силился понять, как это произведение искусства держится на плечах. Под пеньюаром было что-то, подобное паутинке, и… весьма элегантное. Правда, цвет его озадачил Джека — обычно Кэти носила только белые ночные сорочки. Ему никогда не забыть той прелестной белой рубашки, что на ней была в их первую ночь. Она не была девственницей, но от этого белого шелка казалась… Это воспоминание тоже навсегда останется у него в сердце, подумал Джек. С тех пор Кэти больше никогда не надевала ту рубашку, объяснив, что, подобно свадебному наряду, её носят только раз в жизни. И чем только я заслужил такую прекрасную жену? — спросил себя Джек.

— Почему мне такая честь? — озадаченно поинтересовался он.

— Мне пришла в голову одна идея.

— Какая же?

— Ну, Джеку-младшему — семь. Салли — десять. Я хочу ещё одного.

— Кого — одного? — Джек поставил стакан.

— Ещё одного ребёнка, глупый — Почему?

— Потому что могу и потому что хочу. Извини, — продолжала она не без лукавства, — если это хлопотно для тебя. Я имею в виду физическое напряжение.

— Думаю, что справлюсь.

— Мне нужно вставать в половине пятого, — заметила Кэти. — В семь первая процедура.

— Вот как?

— Вот так. — Она встала, подошла к мужу и поцеловала его в щеку. — Жду тебя наверху.

Райан оставался в кресле ещё минуты две, допивая вино и улыбаясь, затем выключил телевизор. Он проверил запоры на дверях, убедился, что система сигнализации включена, и зашёл в ванную почистить зубы. Оглянувшись по сторонам, он открыл шкафчик жены — действительно, там он нашёл термометр и небольшую таблицу, где указывались дата и температура. Да, Кэти ничуть не шутит. Она серьёзно отнеслась к этому делу и, что весьма характерно для неё, держала все в тайне. Ну что ж, у него нет возражений.

Джон вошёл в спальню и остановился у шкафа. Он снял костюм, повесил на вешалку, надел халат и сел рядом с женой на край постели. Приподнявшись, она обвила руками его шею, и он поцеловал её.

— Тебе действительно хочется этою, милая?

— У тебя есть возражения?

— Кэти, для твоего удовольствия — все, что хочешь, и сделаю и дам. Все, что хочешь… чтобы ты была счастлива.

Я хотела бы, чтобы ты поменьше пил, подумала Кэти, но промолчала. Сейчас не время. Сквозь тонкую ткань она ощущала его руки. У Джека они были сильными и нежными, и сейчас они ласкали её тело, покрытое гладким шёлком. Она чувствовала себя распутной, но всякая женщина имеет право однажды в жизни быть распутной, даже если она профессор хирургии глаза в Офтальмологическом институте Вильмера — одной из клиник больницы Джона Хопкинса. Изо рта Джека пахло зубной пастой и белым вином, зато от тела исходил запах мужчины — мужчины, превратившего её жизнь в блаженство — почти блаженство, подумала она. Он слишком много работал, пил и мало спал. Но за всем этим был он, её Джек, её муж. И, несмотря на все его слабости, частые отлучки и недостатки, Кэти не представляла себе человека лучше его.

Кэти часто, призывно задышала, когда руки мужа коснулись пуговиц пеньюара. Он понял, но пальцы не слушались. К тому же пуговицы были мелкими да ещё эти проклятые петельки. Однако шёлк пеньюара, застёгнутого на эти пуговки, скрывал её грудь, и она знала, что Джек сумеет их расстегнуть. Кэти сделала глубокий вдох и ощутила запах своей любимой присыпки. Она не любила духи и редко пользовалась ими. По её мнению, от тела женщины исходит именно такой запах, что нравится мужчине. Наконец. Теперь его ладони коснулись её обнажённой, нежной и все ещё молодой кожи. Ей всего лишь тридцать шесть — это не так и много, она всё ещё может дать жизнь ребёнку. Ещё одному — все, что ей так хотелось, ещё раз почувствовать, как внутри её зарождается новая жизнь. Ради этого Кэти была готова терпеть боль в желудке, сдавленный мочевой пузырь и другие неприятности, которые только подчёркивают чудо новой жизни, готовой появиться на свет. Боль при родах — совсем не шутка, однако для Кэти венцом любви было вытерпеть её, когда рядом с нею будет её Джек — как он находился рядом при рождении Салли и маленького Джека. Ведь именно в этом заключается предназначение женщины — произвести на свет искорку новой жизни, дать мужчине единственную надежду на бессмертие подобно тому, как он дал её ей.

И к тому же, подумала она, с трудом удержав улыбку, беременность — куда более совершенное средство для поддержания физической формы, чем бег по утрам.

Руки Джека осторожно сняли с неё шёлк и уложили на кровать. Он так умело проделывал все это с того самого первого раза, когда оба они нервничали, и именно в то мгновение она поняла, что Джек будет просить её руки… после того, как узнает остальные части её тела. Ещё одна мысленная улыбка — воспоминание о прошлом, — и его руки скользнули по её коже, которая теперь казалась ему одновременно холодной и горячей. А когда Джек попросил её руки, когда, наконец, собрался с духом, она увидела в его глазах страх, опасение, что он получит отказ. Но разве она, Кэти, могла отказать ему, ей самой было так страшно, что Джек передумает, найдёт себе другую. Она беспокоилась всю неделю, даже всплакнула разок. Ещё перед тем, как отдаться ему, Кэти знала — это её судьба. Только с Джеком ей хочется пройти по жизни, его детей произвести на свет, одного Джека будет любить она до самой могилы — и даже после, если священники говорят правду. Кэти любила мужа не за его силу или широкие плечи, даже не за храбрость, которую ему дважды пришлось проявить у неё на глазах — и, как ей казалось, не раз в других местах и при иных обстоятельствах, о чём он никогда не рассказывал, — нет, больше всего её привлекали его доброта, мягкость и нежность, а также удивительная внутренняя сила, о которой не подозревали посторонние. Её муж в чём-то был самым обычным человеком, а в чём-то — уникальным и удивительным, однако всегда оставался мужчиной со всеми своими сильными сторонами и отдельными слабостями…

А сегодня вечером он подарит ей ребёнка. Её жизненный цикл, точный как часы, и на этот раз был подтверждён, когда сегодня утром она измерила температуру. Правда, вынуждена была признать Кэти, это всего лишь статистическая вероятность, но в её случае шансы исключительно высоки. Впрочем, не следует предаваться клиническим размышлениям — не сейчас и не с Джеком.

Она вся горела. Джек всегда умел возбуждать её. Его поцелуи были одновременно нежными и страстными, а руки — такими умелыми. Причёска, конечно, пострадает, но это не имеет значения. Хирургические шапочки делают заботу о причёске излишней, зато позволяют экономить время и деньги. Сквозь терпкий запах присыпки Джек уже чувствовал, наверное, аромат женщины, достигшей пика возбуждения и почти готовой. Обычно Кэти была более активной, но сегодня она отдалась Джеку, позволила ему владеть ею, а его рукам — ласкать её шелковистую кожу… в самых интимных местах. Нередко ему нравилось это. Ему нравилось, и когда она проявляла активность. Впрочем, существует немало способов проявить свою чувственность, подумала она, — ив этот миг первая волна экстаза застала её врасплох. Кэти приподняла таз и застонала — едва слышно, не произнося ни слова. В словах и не было нужды. Они были давно женаты, и Джек понимал все. Она поцеловала его — долгим и страстным поцелуем, её ногти впились ему в спину. Это значило — пора!

Однако ничего не произошло.

Кэти взяла его руку, коснулась ладони губами и опустила её вниз, чтобы показать, что она готова.

Джек казался необычно напряжённым. Наверно, не следует торопить его… в конце концов, ведь она позволила ему вести и её ли изменит это сейчас… Кэти взяла его руку и положила себе на грудь — его реакция не заставила себя ждать. Теперь Кэти следила за ним более внимательно. Вернее, пыталась следить. Он по-прежнему умел возбуждать её. Кэти снова застонала, впилась ему в губы, вздохнула, давая ему понять, что весь её мир сейчас в нём — как его мир в ней. Однако его спина и плечи оставались напряжёнными комками мускулов. В чём дело?

Её руки начали двигаться по его груди, играя чёрными волосами. Это неизменно оказывало воздействие… особенно, если её руки спускались по зарослям волос…

Что же случилось?

— Что с тобой, Джек? — Ей показалось, что прошла вечность, прежде чем послышался его ответ.

— Не знаю. — Джек перекатился на спину рядом с женой и уставился в потолок.

— Устал?

— Наверно. — Джек с трудом выговаривал слова. — Прости, милая.

Черт побери! Но ещё до того, как она решила, что ответить, его глаза закрылись.

Он так много работает — и пьёт. И всё-таки это несправедливо! Именно сегодня такой благоприятный день, такой момент, а он…

Ты — эгоистка, подумала Кэти.

Она встала с постели, подняла брошенный на пол пеньюар, аккуратно повесила его, прежде чем достать ночную рубашку, в которой удобно спать. Затем отправилась в ванную.

Ведь он человек, а не машина. Он устаёт. Слишком много работает. У каждого может выдаться плохой день. Иногда ему хочется тебя, а у тебя плохое настроение, и он начинает обижаться, но ведь никто в этом не виноват — ни он и ни ты. У тебя, Кэти, превосходный брак, хотя и не идеальный. Джек — великолепный мужчина, но и он не идеален.

Но мне так хотелось…

Мне хочется ребёнка, и я выбрала такой удачный момент, именно сегодня!

Её глаза наполнились слезами разочарования. Она понимала, что несправедлива к Джеку. И всё-таки разочарование не оставляло её. И гнев.

— Знаете, коммодор, военно-морской флот всегда на высоте.

— Ты что, Рон, думаешь, я позволю бывшему сослуживцу, старому знакомому, брать машину напрокат?

— Между прочим, я так и считал.

Манкузо негодующе фыркнул. Его водитель уложил чемоданы в багажник «плимута» с эмблемой Военно-морских сил США и сел за руль. Манкузо и Джонс разместились на заднем сиденье.

— Как семья?

— Все в порядке, спасибо, коммодор…

— Зовите меня просто Барт, доктор Джонс. К тому же меня скоро произведут в адмиралы.

— Великолепно! — заметил доктор Рон Джонс. — Барт. Так куда лучше. Только не зови меня Инди. Значит, как у меня с семьёй? Ким вернулась в университет и готовится к защите докторской диссертации. Дети в садике, а я превратился в какого-то бизнесмена!

— Вообще-то правильнее сказать — предпринимателя, — заметил Манкузо.

— Нечего придираться к словам. Подумаешь, у меня порядком акций компании, но мне всё равно больше нравится работать руками. Бухгалтерией у меня занимается специальный сотрудник, а я предпочитаю настоящую работу. Недавно был на «Теннесси», проверял у них новую систему. — Джонс взглянул на спину водителя. — Можно говорить в его присутствии?

— Старшина Винсент имеет допуск по форме выше моей, Рон. Я прав, старшина?

— Так точно, сэр. Адмирал всегда прав, сэр, — заметил водитель и направил машину по шоссе в сторону Бангора.

— У тебя неприятности, Барт.

— Что за неприятности?

— Такие редко встречаются, шкипер, — ответил Джонс, вспоминая о времени, когда они с Манкузо проделывали интересные вещи на борту ударной подлодки «Даллас». — Я никогда не видел ничего подобного.

Манкузо заглянул ему в глаза и понял.

— У тебя есть фотографии детей?

Джонс кивнул.

— Да, конечно. Как дела у Майка и Доминика?

— Знаешь, Майк посматривает на военно-воздушную академию.

— Передай ему, что кислород плохо влияет на мозг.

— А Доминик хочет поступить в Калифорнийский технологический.

— Вот как? В Калтехе меня хорошо знают.

Остальное время они провели за разговорами о пустяках. Манкузо проводил Джонса в свой кабинет, распорядился, чтобы стюард принёс кофе, и прикрыл звуконепроницаемую дверь.

— Итак, о каких неприятностях идёт речь, Рон?

Джонс на мгновение заколебался и затем ответил:

— Мне кажется, кто-то следил за подлодкой «Мэн».

— Следил за субмариной класса «Огайо»? Брось, Рон.

— Где она сейчас?

— Направляется обратно на боевое дежурство, между прочим. На борту сейчас «синий» экипаж. Выйдя из проливов, она встретится с подлодкой 688 — нужно проверить уровень наружных шумов, — затем проследует в район патрулирования. — С Джонсом Манкузо имел право обсуждать едва ли не что угодно. Его компания консультировала флот по всем проблемам гидролокационной и акустической технологии, а для этого Джонсу приходилось быть в курсе оперативной информации.

— Сейчас на базе остался кто-нибудь из «золотой» команды?

— Командир уехал в отпуск, но здесь его помощник, Клаггетт — Голландец Клаггетт. Знаешь его?

— Он плавал на «Норфолке»? Чернокожий парень, верно?

— Да.

— Слышал, о нём неплохо отзываются. Во время тестов на звание командира подлодки он отлично проявил себя на авианосной группе. Я летал на «Р-3», когда ему удалось здорово пнуть их в зад.

— Совершенно точно, это он. Клаггетт успешно прошёл все испытания. На следующий год в это время он станет командиром ударной подлодки.

— Кто у него шкипер?

— Гарри Рикс. Ты и о нём слышал?

Джонс уставился в пол и что-то пробормотал под нос.

— У меня в компании сейчас работает новый техник, раньше плавал на подлодках главным старшиной. Перед окончанием контракта был у Рикса. Он действительно настолько плох, как о нём говорят?

— Рикс — великолепный инженер, — заметил Манкузо. — Можешь на меня положиться. В технике он настоящий гений.

— Отлично, шкипер, но и ты здорово разбираешься в этом. Меня интересует следующее: он умеет командовать подводной лодкой?

— Хочешь кофе, Рон? — Манкузо показал на кофейник.

— Неплохо было бы вызвать сюда капитана третьего ранга Клаггетта, сэр. — Джонс встал, подошёл к столу и налил чашку кофе. — С каких это пор ты превратился в дипломата, Барт?

— Адмиральская должность, Рон. Учти, я никогда не рассказывал посторонним о тех сумасшедших трюках, которые ты проделывал на «Далласе».

Джонс рассмеялся.

— Ну хорошо, хорошо. У меня в кейсе — акустический анализ. Мне понадобится проверить курсы, по которым двигался «Мэн», регистрацию глубин и тому подобное. Мне кажется, Барт, весьма вероятно, что ему сели на хвост, а это — серьёзное дело.

Манкузо поднял трубку телефона.

— Найдите капитана третьего ранга Клаггетта. Пусть немедленно явится ко мне. Спасибо. — Он положил трубку. — Скажи, Рон, насколько ты уверен…

— Я лично провёл весь анализ. Один из моих специалистов просматривал материалы и почуял неладное. Я забрал материалы и потратил пятьдесят часов на обработку данных. Вероятность — один шанс из трех, может быть, и больше, что за ним следили.

— Ты знаешь, этому трудно поверить. — Барт Манкузо поставил чашку на стол.

— Знаю. Именно поэтому я и не доверяю своему анализу до конца. Такое действительно кажется невероятным.

В военно-морском флоте США считалось само собой разумеющимся и не подвергалось ни малейшим сомнениям, что американские подводные ракетоносцы никогда, ни единого раза не попадали в поле зрения других подводных лодок во время боевого дежурства, выполняя миссию сдерживания. Однако, как и в большинстве случаев, принимаемых на веру, здесь существовали определённые послабления.

Расположение американских военно-морских баз, где размещались подводные ракетоносцы, не было секретом. Даже служащие почты, доставлявшие письма и посылки, знали, где искать адресатов. В своём стремлении экономить средства военно-морской флот использовал для охраны главным образом гражданских лиц — сотрудников коммерческих полицейских организаций. Правда, если на базе имелось ядерное оружие, охрану несли морские пехотинцы. Таким образом, если у входа на базу стояла морская пехота, значит, здесь было размещено ядерное оружие. Это называлось мерой по обеспечению безопасности. Сами подводные ракетоносцы внешне резко отличались от ударных подлодок, которые были заметно меньше. Названия подлодок заносились в справочник ВМФ, а матросы с них носили бескозырки, на которых золотом сияли названия и номера подлодок. Поскольку эти сведения были общеизвестны, Советы знали, где разместить свои ударные подводные лодки, чтобы засечь ракетоносцы, выходящие в море.

Сначала это не вызывало никаких опасений. Первые ударные подлодки советского флота, оборудованные гидроакустическими системами типа «Хелен Келлер», ничего не слышали и не видели под водой, а сами подлодки шумели больше автомобилей со снятыми глушителями. Все это изменилось с появлением лодок класса «Виктор-111», приближающихся по своему совершенству и уровню шума к американским подлодкам класса 594; они были оборудованы гидроакустическими системами, по чувствительности почти не уступающими американским. Время от времени подлодки этого класса появлялись у пролива Хуан-де-Фука — а также в других местах, — ожидая появления американского подводного ракетоносца, а в некоторых случаях, поскольку при выходе из гавани, как правило, трудно маневрировать, им удавалось устанавливать контакт с ракетоносцами и садиться им на хвост. При этом советские подлодки иногда прибегали к активной гидролокации американских субмарин, посылая в их сторону звуковой импульс и принимая отражённое эхо. Все это раздражало и нервировало команды американских подводных ракетоносцев. В результате ударные подлодки ВМФ часто сопровождали ракетоносцы при выходе в море. Их задачей было отогнать советские подлодки. Достигалось это простыми средствами: ударные подлодки становились добавочной акустической целью для советских гидролокаторов, запутывая тактическую ситуацию, а иногда просто оттесняли советские подводные лодки угрозой столкновения — это называлось «выталкиванием», чтобы лишить этот самый страшный из морских терминов угрожающего смысла. Короче говоря, за американскими ракетоносцами удавалось следить только вблизи их гаваней, в районах с небольшой глубиной и на протяжении короткого времени. Стоило американским подводным ракетоносцам выйти в открытое море с большой глубиной под килем, как они тут же прибегали к тактическим манёврам — увеличивали скорость хода, чтобы ухудшить эффективность гидролокатора следящей за ними подлодки, ложились на курсы уклонения и затем резко снижали уровень шума. В этот момент — раз за разом — американским субмаринам удавалось разорвать контакт. Советская подлодка теряла след и вместо охотника превращалась в добычу. Как правило, на американских ракетоносцах в торпедных отсеках находились высококвалифицированные специалисты, а самые агрессивные шкиперы держали в своих торпедных аппаратах наготове торпеды Марк-48, причём сразу производились расчёты для того, чтобы в случае необходимости произвести залп. Начиная с этого момента американцы следили, как ослепшие, потерявшие след советские подлодки уходят несолоно хлебавши, уязвимые и озадаченные.

Таким образом, все основывалось на элементарном обстоятельстве — американские подводные ракетоносцы были неуязвимы во время боевого дежурства. Когда на охоту за ними посылались ударные подлодки, приходилось обращать особое внимание на глубины — подобно контролю за высотой полёта и коридорами для пассажирских самолётов, — чтобы избежать риска случайного столкновения. Американские ударные подлодки — даже самые совершенные субмарины класса 688 — редко обнаруживали подводные ракетоносцы, и случаи, когда кому-нибудь удавалось сесть на хвост ракетоносцу «Огайо», можно было сосчитать по пальцам одной руки. Но даже в этом случае такого удавалось добиться всего лишь в результате грубой ошибки командира ракетоносца, которая заносилась в его характеристику и оказывала отрицательное влияние на всю его карьеру. Причём проследить за подлодкой класса «Огайо» удавалось превосходным и исключительно удачливым шкиперам — хотя ни одному из них не посчастливилось избежать ответного обнаружения. Ударная подлодка «Омаха» находилась под командой одного из лучших шкиперов Тихоокеанского флота, и ей не удалось обнаружить «Мэн», хотя эти поиски велись на основе надёжной разведывательной информации — более надёжной, чем га, которой мог располагать командир советской подводной лодки.

— Доброе утро, сэр, — произнёс Клаггетт, входя в кабинет. — Я был совсем рядом, в отделе кадров.

— Капитан третьего ранга, познакомьтесь — это доктор Джонс.

— Неужели тот самый Джоунси, о котором вы столько рассказывали, сэр? — Клаггетт пожал руку гражданскому специалисту.

— Все эти рассказы не таят в себе и зерна правды, — заметил Джонс.

Когда Клаггетт увидел выражение лиц обоих сидящих в кабинете, улыбка исчезла с его физиономии.

— Садитесь, — сказал Манкузо. — По мнению Рона, во время вашего последнего патрулирования за ракетоносцем следили.

— Чепуха, — ответил капитан третьего ранга. — Извините, сэр.

— Вы слишком самоуверенны, — покачал головой Джонс.

— «Мэн» — наша лучшая субмарина, доктор Джонс. Она вроде чёрной дыры в воде. Мы не издаём никакого шума — наоборот, втягиваем шумы из окружающей нас среды.

— Вы отлично знакомы с рекламными проспектами, капитан третьего ранга. Не возражаете, если теперь мы перейдём к делу? — Рон открыл замок своего кейса и извлёк из него толстую пачку компьютерных распечаток. — Как раз в самой середине вашего боевого дежурства.

— А, это когда мы подкрались к «Омахе».

— Нет, я имею в виду нечто другое. «Омаха» была впереди вас. — Доктор Джонс нашёл нужную страницу.

— Я всё ещё не могу в это поверить, но готов посмотреть на доказательства.

Листы распечатки фактически представляли собой графическую репродукцию двух гидролокационных «водопадных» дисплеев. На них указывается время, а также курс подлодки, её глубина и прочие характеристики. Отдельно приводятся данные об окружающей среде, главным образом температуре воды.

— Вам приходилось нелегко при таком количестве посторонних шумов. — Джонс указал на пометки, сделанные на листах распечатки. — Четырнадцать рыболовных траулеров, полдюжины глубоко сидящих торговых судов и — смотрите — масса китов-горбачей, увлечённо пожирающих криль. Таким образом, ваш гидролокационный пост был под большой нагрузкой, может быть, слишком большой. Да и слой температурного скачка там ярко выражен.

— Да, это верно, — согласился Клаггетт.

— А это что? — Джонс показал на скачок шума на распечатке.

— Видите ли, мы висели на хвосте «Омахи», и капитан решил пнуть их в задницу, послав в них столб воды из торпедного аппарата.

— Вот как? — удивился Джонс. — Ну что ж, это объясняет реакцию «Омахи». Думаю, они сменили бельё — от такой неожиданности это было необходимо — и направились к северу. Между прочим, со мной такая шутка не прошла бы.

— Вы так считаете?

— Да, — кивнул Джонс. — Я всегда обращал особое внимание на то, что происходит у меня за кормой. Не забывайте, капитан третьего ранга, я плавал на ракетоносцах «Огайо». Обнаружить можно кого угодно. Дело не в классе подлодки. А теперь взгляните сюда.

Распечатка представляла собой беспорядочный разброс точек. Большей частью там не было ничего, кроме случайных шумов, — словно армия муравьёв часами ходила по страницам. Как и при всех по-настоящему случайных событиях, на странице виднелись отклонения от нормы, места, где по той или иной причине муравьи не бродили совсем или же собирались в огромном количестве и потом расползались в разные стороны.

— Посмотрите на линию этого пеленга, — произнёс Джонс. — Подобный рисунок появляется восемь раз — и только в тех случаях, когда слой термоклина становится более тонким.

— Вы говорите — восемь? — нахмурился капитан третьего ранга Клаггетт. — Вот эти два могут быть эхом от рыбацких судов или очень далёких контактов. — Он перелистнул несколько страниц. Было видно, что Клаггетт хорошо знаком со своим гидролокатором. — В этом месте он едва заметён.

— Именно поэтому вам и не удалось обнаружить его — как во время плавания, так и на базе. Однако мне поручено проверять ваши данные, — сказал Джонс. — Итак, кто это?

— Вы разрешите, коммодор? — Получив в ответ утвердительный кивок, Клаггетт продолжил:

— Где-то здесь находилась подлодка класса «Акула». Патрульный самолёт «Р-3» потерял её к югу от Кодьяка, так что советская субмарина была не дальше шестисот миль от нас. Это не значит, однако, что эхо принадлежит именно ей.

— Что за подлодка?

— «Адмирал Лунин», — ответил Клаггетт.

— Значит, капитан первого ранга Дубинин?

— Господи, у тебя действительно допуск по высшей форме, — заметил Манкузо. — Говорят, он превосходный подводник.

— Разумеется, ведь у нас с ним общий знакомый. Барт, можно говорить об этом с капитаном третьего ранга Клаггеттом?

— Нет. Извините, Клаггетт, но эта информация совершенно секретная — абсолютно «чёрная».

— Его следовало бы допустить к ней, — выразил свою точку зрения Джонс. — Иногда секретность заходит слишком уж далеко.

— Правила есть правила.

— Да, конечно. Как бы то ни было, это заставило меня повнимательнее заняться материалами. Вот, на последней странице. — Рон перелистнул пачку. — Вы поднимаетесь на глубину, при которой можно пользоваться антенной…

Совершенно верно, у нас было учение по запуску ракет.

— При подъёме корпус потрескивал.

— Разумеется, мы поднимались быстро, а корпус сделан из стали, не из пластика, — сказал Клаггетт с заметным раздражением. — Ну и что?

— Таким образом, корпус подлодки поднялся над термоклином раньше, чем «хвост» из буксируемых пассивных датчиков. И эти датчики зарегистрировали следующее.

Клаггетт и Манкузо молчали. Они всматривались в размытую вертикальную линию, которая находилась в диапазоне частот, означавших акустическую «подпись» советской подводной лодки. Это не было, конечно, неопровержимым доказательством, хотя источник шума подобно всему, на что указывал Джонс, находился точно позади субмарины «Мэн» и двигался по её курсу.

— Итак, если бы я увлекался азартными играми — а я этим не увлекаюсь, — то поставил бы два против одного, что, пока вы находились под слоем термоклина, кто-то двигался вслед за вами над ним, опустив «хвост» из своих буксируемых датчиков через слой. Он заметил, что вы меняете глубину и поднимаетесь ближе к поверхности, и в тот самый момент, когда вы поднялись над слоем температурного скачка, скрылся под ним. Ловкий манёвр, однако вы поднимались под достаточно крутым углом и ваши датчики зарегистрировали его присутствие.

— Но ведь потом мы ничего не заметили.

— Совершенно верно, ничего, — согласился Джонс. — Советская подлодка так и не появилась на экранах вашего акустика. С этого момента и до самого конца магнитной ленты не зарегистрировано ничего, кроме случайных шумов и опознанных контактов.

— Недостаточно убедительно, Рон, — заметил Манкузо, поднимаясь, чтобы размять затёкшую спину.

— Знаю. Именно поэтому я прилетел сюда. Такому заключению в письменном виде никто не поверит.

— Тебе известно что-нибудь о русских гидроакустических системах, что ещё не дошло до нас?

— Они становятся все совершеннее, начинают достигать уровня, на котором мы находились… ну, скажем, десять — двенадцать лет назад. Они обращают более пристальное, чем мы, внимание на широкий диапазон. Впрочем, сейчас ситуация меняется. Мне удалось убедить Пентагон ещё раз подумать об использовании интеграционных систем широкого диапазона, над которыми работает «Тексас инструментс». Вы, капитан третьего ранга, говорили о своей подлодке как о чёрной дыре в воде. Но это — палка о двух концах. Чёрную дыру нельзя увидеть, зато можно обнаружить. Представьте себе, что вы преследуете лодку класса «Огайо», руководствуясь тем, что на этом месте что-то должно быть, но, по какой-то странной причине, отсутствует.

— Фоновый шум?

— Точно, — кивнул Джонс. — Ваша подлодка образует в нём дыру. Вы превращаетесь в чёрное пространство, в котором нет шума. Если ему удастся выделить правильный пеленг с помощью своего оборудования, если у него по-настоящему совершенные шумовые фильтры и блестящий акустик — я считаю это возможным, особенно в случае малейшей ошибки вашего шкипера.

— В это действительно трудно поверить.

Джонс согласился.

— Трудно, но не невозможно. Я пропустил все это через компьютер. Вероятность невелика, но всё-таки она существует. Более того, теперь мы можем вести наблюдения из-под слоя. Возможно, им это тоже под силу. Мне стало известно, что русские начали выпускать новый «хвост» с буксируемыми датчиками большой апертуры — его разработали специалисты в лаборатории рядом с Мурманском. Он ничем не уступает нашему BQR-15.

— Этого не может быть, — заявил Манкузо.

— Может, шкипер. В этой технологии нет ничего нового. Что нам известно о «Лунине»?

— Сейчас он на текущем ремонте. Ну-ка посмотрим. — Манкузо повернулся к огромной карте приполярной части Северного полушария, что была на стене кабинета. — Если это действительно «Адмирал Лунин», то он мог направиться на свою базу сразу после того, как прервал контакт… технически это возможно, но, мне кажется, что ты делаешь слишком много допусков.

— По-моему, «Лунин» оказался в непосредственной близости, когда «Мэн» выстрелил в «Омаху» столбом воды, далее, «Мэн» направился на юг и «Лунин» последовал за ним, затем, когда ракетоносец начал всплывать, русские услышали потрескивание расширяющегося корпуса подлодки и сели на хвост «Мэна». Наконец, «Лунин» решил прервать контакт по каким-то своим соображениям. — Джонс на мгновение задумался. — Согласен, данные выглядят неубедительно, но все вытекает одно из другого. Так что вероятность существует — правда, всего лишь вероятность, но она существует. Ведь мне платят деньги именно за это.

— Я похвалил Рикса за то, что он дал «Омахе» пинка в зад, — произнёс Манкузо после короткого молчания. — Мне нужны агрессивные шкиперы.

— Интересно, почему бы это, Барт? — ухмыльнулся Джонс, и напряжение в комнате исчезло.

— Клаггетт знает о том, что мы проделали тогда на берегу, о нашем перехвате.

— Да, хорошее было время, — произнёс Джонс.

— И всё-таки, один шанс из трех…

— Вероятность возрастает, если подводной лодкой командует умелый шкипер. У Дубинина был великолепный учитель.

— Чего это вы разговариваете загадками? — раздражённо поинтересовался Клаггетт.

— Вам известно, капитан третьего ранга, что мы получили исчерпывающие данные о русских подводных лодках класса «Тайфун» и практически полную информацию по их торпедам? Вы никогда не задумывались, откуда пришли к нам эти сведения?

— Рон, немедленно прекрати!

— Я не нарушил никаких правил, шкипер — к тому же он должен об этом знать.

— Я не могу дать разрешение, и тебе это хорошо известно.

— Согласен, Барт. — Джонс сделал паузу. — Попытайтесь догадаться, капитан третьего ранга, каким образом полная информация такого рода свалилась к нам в руки. Не исключено, что это вам удастся.

До Клаггетта доходили, разумеется, разные слухи — почему, например, док восемьсот десять в Норфолке закрылся несколько лет назад и с тех пор не открывался. В кают-компаниях американских субмарин — исключительно в открытом море и глубоко под водой — рассказывали историю о том, что военно-морской флот США сумел заполучить русский подводный ракетоносец и что в училище атомных силовых установок в штате Айдахо неожиданно появился реактор необычной конструкции, был подвергнут всяческим испытаниям и затем исчез, что в Гротоне, словно по мановению волшебной палочки, появились полные чертежи, а также детали — да, детали! — советских торпед и что, наконец, два ночных запуска на военно-воздушной базе Вандерберг были произведены ракетами иностранного производства. На корабли флота поступили самые подробные разведданные, касающиеся оперативных действий советских подлодок, их тактики и подготовки, — добротные и надёжные, словно исходили от человека, знающего, о чём говорит, что не всегда случается с разведывательной информацией. Одного взгляда на мундир Манкузo было достаточно, чтобы Клаггетт заметил нашивку ордена «За выдающиеся заслуги» — высшей награды Америки, вручаемой офицеру а мирное время. Рядом с нашивкой виднелась звезда, что означало повторное награждение таким же орденом. Манкузо был слишком молод для должности командира соединения подводных лодок и уж явно не вышел годами, чтобы получить звание контр-адмирала. А рядом — бывший матрос — даже не офицер! — который плавал вместе с ним и теперь обращался к нему на «ты» и звал Бартом. Он кивнул, глядя на доктора Джонса.

— Мне многое стало понятным. Спасибо. Значит, по вашему мнению, это было результатом не правильных действий командира?

Джонс нахмурился. Он слишком плохо знал Гарри Рикса.

— Главным образом невезением. Впрочем, может быть, и наоборот — везением. Нам повезло. Не случилось ничего страшного, и к тому же мы узнали что-то полезное. Теперь мы знаем о лодках класса «Акула» больше, чем раньше. Удивительное стечение обстоятельств. Такое может не повториться на протяжении ста лет. Ваш шкипер оказался жертвой редкого случая, а другой командир — если там действительно была русская подлодка — был на удивление расторопен. Понимаете, самое ценное в ошибках — это возможность чему-то научиться. Не правда ли?

— Гарри возвращается из отпуска через десять дней, — заметил Манкузо. — Ты мог бы снова прилететь сюда?

— Извини, Барт, — покачал головой Джонс. — Я буду в Англии. Отправлюсь на британском корабле «Ревущий», чтобы лично присутствовать на противолодочных учениях. У англичан появился новый процессор, на который нам хотелось бы посмотреть, и мне поручили заняться этим.

— Вы не хотите, чтобы я сообщил обо всём этом своему командиру, сэр? — спросил Клаггетт после минутного размышления.

— Нет… у вас есть какое-то мнение по этому вопросу?

Клаггетт выглядел явно смущённым.

— Видите ли, сэр, он мой командир — причём неплохой командир, хотя и излишне убеждённый в своей правоте.

Как ловко сказано, подумал Джонс. Неплохой командир… слишком убеждённый в своей правоте. Этот Клаггетт только что назвал своего шкипера идиотом, причём выбрал такие слова, что никто не сможет обвинить его в нелояльности. Интересно, действительно ли этот Рикс такой талантливый инженер в области атомных подводных лодок? Хорошей новостью было то, что этот помощник командира отлично разбирается в своём деле. А умный шкипер прислушивается к мнению своего помощника.

— Шкипер, а как дела у мистера Чэмберса?

— Он только что получил подводную лодку «Ки-Уэст». У него там в должности старшего гидроакустика парень, которого ты готовил — Билл Цервински. Уже получил звание старшины.

— Вот как? Молодец. Я рассчитывал, что мистер Чэмберс сделает стремительную карьеру, но чтобы Билли стал старшиной? Боже мой, куда идёт наш флот?

— На это понадобится целая вечность, — недовольно пробормотал Куати. Лицо было смертельно бледным. Он снова страдал после курса химиотерапии.

— Это не так, — сурово заметил Фромм. — Я сказал, что мне потребуется несколько месяцев, и через несколько месяцев после начала работы всё будет готово. Когда такое осуществлялось впервые, потребовалось три года и ресурсы самой богатой страны в мире. Я сделаю для вас то же самое за одну восьмую времени, причём мне потребуются прямо-таки ничтожные средства. Через несколько дней мы принимаемся за обработку родия. Это будет уже намного легче.

— А плутоний? — спросил Госн.

— Этот металл будет обрабатываться в последнюю очередь — вы понимаете, разумеется, по какой причине.

— Да, герр Фромм, и нам придётся соблюдать исключительную осторожность, поскольку при работе с субкритической массой нужно постоянно следить за тем, чтобы она не превратилась в критическую за время её обработки, — ответил Госн, не сумев на этот раз сдержать своё раздражение. Он устал. Ему пришлось просидеть в мастерской восемнадцать часов кряду, следя за работой операторов. — А что с тритием?

— В самую последнюю очередь — и тоже по очевидной причине. Он является относительно нестойким элементом, а нам понадобится как можно более чистый тритий.

— Совершенно верно. — Госн широко зевнул, едва расслышав ответ и не задумываясь, почему Фромм именно так сформулировал эту фразу.

А вот сам Фромм вспомнил, что им понадобится палладий. Небольшое количество палладия. Как он мог забыть про это! Он недовольно покачал головой. Длинный рабочий день, плохой климат, постоянно недовольные рабочие и партнёры. Впрочем, это небольшая цена за такую уникальную возможность. Он делал то, что удавалось всего горстке людей, и эта работа поставит его в один ряд с Ферми и остальными учёными, принимавшими участие в проекте 1944-1945 годов. Не так уж часто человеку выпадает возможность сравнить себя с гигантами науки и ни в чём им не уступить. У него снова промелькнула вялая мысль — а где будет взорвана бомба? — но он тут же признался, что ему это безразлично. У него немало своих забот.

Немецкий инженер пересёк комнату, направляясь к фрезерным станкам. Сейчас там работала другая группа техников. Обрабатывалась деталь из бериллия, причём самая сложная по форме. Понадобилось немало усилий, чтобы должным образом подобрать программу. И хотя компьютер контролировал работу станка, требовалось неотступно следить за процессом. Прозрачные лексановые панели отделяли обрабатываемую деталь от окружающего мира. Воздух внутри изолированного пространства отсасывался вверх, где подвергался очистке специальным устройством. Металлическую пыль нельзя было выбрасывать в атмосферу — более того, это могло привести к серьёзному нарушению безопасности скрытой мастерской. Над электростатическими пластинками, улавливающими частицы металлической пыли, был слой грунта толщиной в добрых два метра. Бериллий не был радиоактивным, однако наступит время, когда на том же станке будут обрабатывать радиоактивный плутоний.

Фрезерный станок оправдал самые смелые ожидания Фромма, который заказывал его несколько лет назад. Резцы, управляемые компьютером и контролируемые лазерными лучами, обрабатывали детали с таким высоким уровнем совершенства, какого ещё пять лет назад достигнуть было невозможно. Поверхность детали из бериллия сверкала после обработки подобно ювелирному изделию, качеством отделки она напоминала затвор самой дорогой винтовки — а ведь это была всего лишь первая ступень обработки. На дисплее станка появились допуски, измеряемые в ангстремах. Держатель резца вращался со скоростью 25 тысяч оборотов в минуту — резец не столько срезал неровности, сколько сжигал их. Специальные приборы позволяли компьютеру следить за качеством обработки, одновременно измеряя допуски и наблюдая за состоянием резца. При малейшем намёке на износ станок автоматически остановится и резец будет заменён. Технология — на высочайшем уровне. То, что раньше было по силам только специально подготовленным опытнейшим мастерам, работающим под непрестанным наблюдением Нобелевских лауреатов, делалось теперь с помощью микрочипов.

Корпус бомбы был уже готов. Он имел эллипсоидную форму; девяносто восемь сантиметров в длину и пятьдесят два — в самой широкой части. Изготовленный из десятимиллиметровой стали, он обладал прочностью, достаточной лишь для того, чтобы сохранить вакуум. К сборке были также готовы изогнутые блоки из полиэтилена и полиуретанового пенопласта, потому что для взрывного устройства такого рода требовалось сочетание специальных качеств как самых прочных, так и самых хрупких материалов.

На другом станке операторы практиковались в изготовлении блоков из нержавеющей стали, точно соответствующих по форме плутониевому цилиндру, которому надлежало в результате взрыва сложиться в имплозивный шар, создав таким образом первичный ядерный заряд. Тут же в результате появления критической массы начнётся реакция. Операторы изготовляли уже седьмую серию блоков. Первые две попытки оказались, как и ожидалось, неудачными, несмотря на совершенство станков. К началу пятой серии удалось разобраться в технологии процесса, а блоки, изготовленные при шестой попытке, оказались отличными, однако недостаточно, по мнению Фромма. Для решения предстоящей задачи немецкий инженер придерживался простой модели, разработанной Национальным управлением по аэронавтике и исследованию космического пространства — НАСА — для осуществления первой высадки людей на Луне. Для того чтобы устройство действовало как требовалось, сложная серия отдельных событий должна произойти в нечеловечески точной последовательности. Фромм рассматривал этот процесс как преодоление полосы со множеством ворот. Чем шире ворота, тем проще быстро пройти сквозь них. Плюсовые или минусовые допуски отражали некоторое сужение отдельных ворот. Фромм стремился к нулевым отклонениям. Ему хотелось, чтобы каждая деталь бомбы соответствовала критериям его проекта с точностью, какой только можно добиться при использовании имеющейся в его распоряжении технологии. Чем ближе к идеалу окажутся детали бомбы и, следовательно, все взрывное устройство, тем более вероятно, что оно сработает точно так, как он предсказал… или даже лучше, промелькнула у него мысль. Поскольку Фромм не мог экспериментировать или искать эмпирические решения сложнейших теоретических проблем, ему пришлось создавать бомбу с огромным запасом надёжности, обеспечить её материалами, на несколько порядков превышающими параметры тех, что были необходимы для предполагаемой взрывной силы. Именно этим и объяснялось то огромное количество трития, которое он собирался использовать, — в пять раз больше, чем действительно требовалось по теоретическим расчётам. Это, разумеется, влекло за собой трудности другого рода. Его запас трития хранился уже несколько лет, и часть трития превратилась в крайне нежелательный изотоп гелия, однако Фромм рассчитывал, фильтруя тритий через палладий, выделить нужное количество трития, которое обеспечило бы необходимую мощность взрыва. У американцев и русских на изготовление атомных бомб трития пошло бы меньше — они опирались бы на опытные данные, полученные в результате целой серии экспериментов, однако у Фромма было огромное преимущество перед ними: его не заботила проблема длительного хранения изготовленного им взрывного устройства, и он рассчитывал использовать это в максимальной степени. Правда, такое преимущество тоже было палкой о двух концах, однако немецкий инженер был уверен, что в его руках останется полный контроль над взрывным устройством. Палладий, напомнил он себе. Только бы не забыть. Но у него оставалось ещё время.

— Готово. — Бригадир жестом подозвал Фромма, чтобы инженер посмотрел на готовое изделие. Блок из нержавеющей стали сняли со станка, и бригадир вручил его Фромму. Его длина составляла 30 сантиметров, он был сложным по форме и походил на большой стакан с отогнутыми наружу и вниз краями. Воды в него не нальёшь из-за отверстия там, где должно быть дно, — впрочем, нет, налить её можно, секундой позже подумал Фромм, между стенками, если перевернуть. Блок весил около трех килограммов, и каждая его поверхность была отполирована до зеркального блеска. Инженер поднял деталь к свету, чтобы проверить, нет ли задиров и отклонений. Но острого глаза для этого было недостаточно. Качество обработки легче определить математически, чем визуально. Точность обработки поверхности блока соответствовала заданной программе до одной тысячной микрона, то есть чуть более длины световой волны.

— Похоже на драгоценный камень, — заметил Госн, стоявший позади Фромма. Оператор просиял.

— Неплохо, — согласился немецкий инженер. Затем взглянул на оператора. — Вот сделайте ещё пять такого же качества, я буду доволен. Продолжайте. — Фромм передал только что изготовленную деталь и отошёл в сторону.

— Неверный, — недовольно пробормотал техник.

— Это правда, — кивнул Госн. — Тем не менее он самый квалифицированный инженер, с которым мне приходилось встречаться.

— Да я лучше стану работать на еврея!

— Великолепное качество. — Госн решил перевести разговор на другое.

— Никогда не поверил бы, что металл можно отполировать до такой степени точности. Станок — лучше некуда. На нём можно сделать все что хочешь.

— Очень хорошо. Тогда сделай новую деталь такого же высокого качества, — с улыбкой произнёс Госн.

— Как тебе угодно.

Госн направился в комнату Куати. Командир смотрел на тарелку с едой, но не решался притронуться к пище, опасаясь, что его тут же вырвет.

— Может, посмотрев вот на это, ты почувствуешь себя лучше, — сказал Госн.

— Что это? — Куати взял в руки сверкающую деталь.

— Вот так будет выглядеть плутоний.

— Похоже на стекло…

— Более гладкое, чем стекло. Отполировано так, что может служить лазерным отражателем. Я мог бы привести тебе цифры о точности обработки поверхности, а определить такое глазом невозможно. Фромм — просто гений.

— Высокомерный, требовательный…

— Да, командир, ты прав — у него немало недостатков, однако нам нужен именно такой человек. Я никогда не смог бы добиться подобного. Может быть, через год или два мне удалось бы превратить израильскую бомбу в нечто полезное, способное сработать, — проблемы, связанные с изготовлением взрывного устройства, оказались намного сложнее, чем мне представлялось всего несколько недель назад. Но этот Фромм… сколько я узнал от него! Когда работа будет закончена, я сам сумею изготовить такую же бомбу.

— Неужели?

— Командир, знаешь, с чем можно сравнить искусство инженера? С мастерством повара. Если у тебя есть хороший рецепт, поварская книга и нужные ингредиенты, кто угодно может приготовить вкусное блюдо. Да, конечно, это нелёгкая работа, но принцип один и тот же. Необходимо знать, как использовать различные математические формулы, но ведь все они содержатся в книгах. Дело просто в образовании. Достаточно иметь в своём распоряжении компьютеры, необходимые инструменты, станки и такого наставника, как эта сволочь Фромм.

— Тогда почему никому не пришло в голову изготовить…

— Трудно достать нужные ингредиенты, особенно плутоний или уран-235. Для этого требуется ядерный реактор особой конструкции или технология новейших центрифуг. Для того и другого нужны колоссальные средства, да и скрыть такой завод нелегко. Этим объясняются удивительно строгие меры предосторожности, которые принимаются при транспортировке и хранении ядерных бомб и их компонентов. Сказка, что атомные бомбы трудно изготовить, не более чем ложь.

Глава 18

Успехи

В работе Веллингтону помогали ещё трое. Каждый из них был опытным следователем, привыкшим заниматься политически щекотливыми проблемами, требовавшими исключительной осторожности. В задачу самого Веллингтона входило определить направления расследования и затем изучать и сравнивать информацию, которую передавали ему в его кабинете в Министерстве юстиции. Самым сложным в этой работе было то, как собрать необходимую информацию, чтобы объект расследования остался в неведении. Веллингтон сразу пришёл к выводу — совершенно правильному, — что эта часть его работы окажется особенно трудной, поскольку объектом расследования являлся Райан. Заместитель директора ЦРУ был в высшей степени проницательным человеком. На предыдущем месте работы о нём отзывались как о человеке, способном слышать, как растёт трава, и узнавать будущее по чаинкам. Это значило, что действовать приходилось медленно… но не слишком. Кроме того, молодому юристу скоро стало ясно, что целью расследования был не сбор сведений, способных удовлетворить Большое жюри, а нечто иное, что давало ему возможность изучать намного более широкий круг документов, позволяло не так строго относиться к сбору информации. Он сомневался, что Райан совершил какую-то глупость, действительно нарушил закон. Правила Комиссии по биржевым операциям и ценным бумагам были строгими, и Райан в отдельных операциях был на грани их нарушения, однако, изучив документы комиссии, Веллингтон пришёл к выводу, что его действия были продиктованы убеждённостью в честности намерений и полной уверенностью, что он не нарушает никаких законов. Правда, это можно оспаривать. Заключение комиссии основывалось на юридической формальности, которая говорила в пользу Райана, но и сам закон был достаточно формальным. Комиссия по биржевым операциям и ценным бумагам могла бы оказать давление и даже передать дело в суд, ни они никогда не смогли бы добиться обвинительного приговора… Возможно, им бы и удалось заставить Райана решить дело полюбовно или получить его согласие на то, чтобы аннулировать финансовую операцию, но Веллингтон сомневался и в этом. Ведь они предложили такой вариант в качестве жеста доброй воли, однако Райан наотрез отказался. Райан не относился к числу людей, готовых добровольно сдаться. Ему доводилось убивать врагов. Но это ничуть не пугало Веллингтона, а свидетельствовало о сильном характере Райана. Заместитель директора ЦРУ был уверенным в себе мужчиной, грозным противником, который смотрел препятствиям в лицо и сметал их со своего пути, когда это было необходимо.

Но в том-то и его слабость, подумал Веллингтон.

Райан во всём предпочитает силу. Ему недостаёт хитрости. Это — распространённый недостаток честных людей, являющийся весьма опасным для политических деятелей.

Впрочем, у него есть сторонники и среди политиков. Взять, например, Трента и Феллоуза — уж они-то настоящие мастера политических интриг.

Какая интересная тактическая проблема…

Веллингтон рассматривал поставленную перед ним задачу как идущую в двух направлениях: собрать сведения, которые можно использовать против Райана, и найти что-то, позволяющее нейтрализовать его союзников в политической среде.

Кэрол Циммер. Веллингтон закрыл одно досье и взял другое.

Со страницы на него смотрело совсем юное лицо — фотография была сделана Службой иммиграции и принятия гражданства много лет назад. В то время она была невестой американского сержанта, почти ребёнком впервые приехала в Америку — крошечная девчушка с кукольным личиком. Один из его следователей недавно сделал другую фотографию — на ней была зрелая женщина лет под сорок с морщинками на когда-то гладком как фарфор лице. Да, сейчас она стала ещё красивее, чем в юности. Робкий, почти испуганный взгляд на первом снимке — вполне понятно, ведь фотографию сделали вскоре после её бегства из Лаоса — исчез, теперь это было лицо женщины, уверенной в своём будущем. Какая приятная улыбка, подумал Веллингтон.

Юрист вспомнил свою однокашницу на юридическом факультете, Синтию Ю. Черт побери, какой превосходной партнёршей она была в постели… почти такие же глаза восточной кокетки…

Неужели такое возможно?

Так просто?

Райан был женат: жена, Кэролайн Мюллер Райан, доктор медицины, хирург-глазник. Вот и фотография: типичная американка англосаксонского происхождения и протестантского вероисповедания. Правда, в данном случае женщина была католичкой. Стройная и привлекательная, мать двоих детей.

Ну и что? Лишь потому, что у мужчины — прелестная жена?

Райан основал попечительский фонд… Веллингтон открыл ещё одно досье. Там лежала ксерокопия этого документа.

Значит, Райан сделал это в одиночку, с помощью адвоката — причём не своего обычного адвоката! Он нашёл нового адвоката в округе Колумбия. А Кэролайн Райан не подписала документы… Знала ли она вообще об этом фонде? Судя по лежащей на столе информации, нет.

Далее Веллингтон проверил документы, связанные с рождением последнего ребёнка у Кэрол Циммер. Её муж погиб в «результате несчастного случая во время учений»… Расчёт времени был недостаточно чётким. Она могла забеременеть за несколько дней до смерти мужа — а может быть, и нет. Это был её седьмой ребёнок — или восьмой? В этих случаях невозможно предсказать точно. Продолжительность беременности могла быть и меньше девяти месяцев. Обычно дольше длится первая беременность. При повторной беременности дети часто рождаются раньше. Вес ребёнка при рождении — пять фунтов семь унций… меньше среднего, но она из Азии, а там люди небольшие… может быть, и дети рождаются меньшего веса? Веллингтон делал записи, замечая, что у него появляется масса «может быть» и ни одного определённого факта.

Но ведь, черт побери, разве факты ему нужны?

Два хулигана. Телохранители Райана, Кларк и Чавез, покалечили одного из них. Следователь Веллингтона узнал подробности в полицейском участке графства Арундель. Местная полиция согласилась с версией Кларка. За этими хулиганами тянулась длинная вереница арестов по малозначащим обвинениям, их несколько раз брали на поруки, проводили беседы. Полицейские были в восторге от того, что дело обернулось именно так. «Если бы он пристрелил этого бесполезного мерзавца, я был бы только доволен. — Веллингтон вслушивался в слова сержанта полиции, записанные на кассете при расследовании инцидента. — Этот Кларк знает, как обращаться с ними, да и его помощник ему не уступает. Если этим кретинам захотелось связаться с такими серьёзными парнями — ничего не поделаешь, мы живём в жестоком мире, верно? Два остальных члена банды подтвердили все, что рассказали нам эти двое, так что расследование закрыто».

Но почему — почему? — Райан науськал своих телохранителей на эту шпану?

Ведь ему уже приходилось убивать, чтобы защитить свою семью, правда? Он не терпит, чтобы кто-то угрожал его… друзьям… семье… любовницам?

Может быть.

— Гм… — еле слышно промычал Веллингтон. Заместитель директора ЦРУ гуляет на стороне. Ничего незаконного, просто неприятно. И так не соответствует образу святого доктора Джона Патрика Райана. Когда его любовнице не нравится местная шпана, он просто натравливает своих телохранителей, словно какой-то мафиози делает благородную услугу обществу, на которую не пойдёт ни один полицейский.

Может быть, достаточно?

Нет.

Нужно что-то ещё. Доказательства, какие-нибудь доказательства. Не обязательно достаточно веские для Большого жюри… но убедительные для — для чего? Для начала официального расследования. Ну конечно! Такие расследования никогда не остаются в тайне, верно? Возникают слухи, одни шёпотом передают новости другим. Так просто. Но сначала Веллингтону требовалось что-то убедительное.

— Некоторые утверждают, что это станет генеральной репетицией Суперкубка. Три недели после начала сезона в Национальной футбольной лиге, игра в Метродоме. Обе команды два раза победили и не проиграли ни одного матча. Обе выглядят самыми сильными в своих ассоциациях. «Мустанги» из Сан-Диего принимают «Викингов» из Миннесоты.

— Знаете, первый сезон Тони Уиллса начался ещё более впечатляюще, чем его учёба в колледже. Всего два матча, а он успел пробежать триста шесть ярдов при сорока шести прорывах — шесть и семь десятых ярда всякий раз, когда ему попадает мяч, причём он добился этого в играх против «Медведей» и «Соколов», а у них великолепная защита, — заметил глава картеля по производству красок. — Сможет кто-нибудь остановить Тони Уиллса?

— И ещё сто двадцать пять ярдов после того, как получил девять пасов. Не случайно этого парня прозвали «форой».

— К тому же защитил диссертацию в Оксфорде, — добавил бизнесмен. — Лучший игрок в «Звёздах Америки», стипендиат Родса, он в одиночку восстановил спортивную славу Норт-Уэстернского университета, сумевшего дважды пробиться в Розовый кубок. Он что, быстрее летящей пули?

— Поживём — увидим. А этот новый полусредний из Сан-Диего, Мэксим Брэдли? Ведь он лучший американский игрок с тех пор, как из Иллинойса появился Дик Буткус. Брэдли — лучший полусредний из всех, когда-либо родившихся в Алабаме, а ведь это школа таких звёзд, как Томми Нобис, Корнелиус Беннетт и многих других. Недаром его зовут «министром обороны». — Это стало уже самой большой шуткой в Национальной футбольной лиге — ведь хозяином команды был Деннис Банкер, настоящий министр обороны.

— Тим, похоже, мы станем свидетелями интереснейшей футбольной игры!

— Мне хотелось бы поехать туда, — заметил Брент Талбот. — Деннис уже сказал, что ни за что не пропустит её.

— Если я попробую не пускать его на матчи, он уйдёт в отставку, — произнёс президент Фаулер. — К тому же он пользуется собственным самолётом. — У Денниса Банкера был свой небольшой реактивный самолёт, и он, хотя летал на правительственных лайнерах с пилотами, по-прежнему имел лицензию на право управлять самолётом. Это была одна из причин, почему его так уважали военные. Банкер мог сесть в кабину почти любого самолёта и лично испытать его, поскольку в прошлом был лётчиком-истребителем и участвовал в боевых действиях.

— Каковы ставки на этот матч?

— «Викинги» одержат верх с разрывом в три мяча, — ответил президент. — Всё-таки играют на своём поле. А вообще-то команды равны по силам. На прошлой неделе я видел Уиллса в матче против «Соколов». Он действительно превосходный футболист.

— Это верно. Тони — настоящий талант. Удивительный парень. Умный, умеет вести себя, постоянно окружён молодёжью.

— Может, стоит пригласить его принять участие в кампании против наркотиков?

— Он уже занимается этим в Чикаго. Если хочешь, я поговорю с ним.

Фаулер повернулся к Талботу.

— Действуй, Брент.

Позади них на диване сидели Пит Коннор и Элен Д'Агустино. Президент Фаулер знал, что оба они — футбольные болельщики, а телевизионная команда президента была большой и удобной.

— Кто хочет пива? — спросил Фаулер. Он не мог следить за матчем без пива.

— Сейчас принесу. — Д'Агустино встала и направилась к холодильнику в соседней комнате. Это самое странное в этом самом сложном из людей, подумала Дага. Президент выглядел, одевался, ходил и вёл себя подобно аристократу. Он был настоящим интеллигентом, причём не без высокомерия. Но сидя перед телевизором и наблюдая за футбольным матчем — за бейсболом Фаулер следил только в силу своего положения, — он становился самым обычным американским болельщиком, поглощавшим за матч шесть бутылок пива. Фаулер не мог обойтись без «попкорна» и стакана-двух, а то и больше пива. Разумеется, даже в этой компании его вопрос «кто хочет пива?» был скорее командой. Его телохранители не могли пить на службе, а Талбот не прикасался к пиву. Дага прихватила для себя бутылку диетической кока-колы.

— Спасибо, — поблагодарил Фаулер, когда она передала полный стакан своему президенту. Во время футбольных матчей он был вежливее обыкновенного. Возможно, подумала Д'Агустино, это как-то связано с его покойной женой. Она надеялась, что это именно так. Ей хотелось, чтобы у президента проявлялись человеческие черты, в этом он нуждался больше всего.

— Смотри ты! Брэдли так столкнулся с Уиллсом, что было слышно даже здесь! — Оба игрока встали, что-то сказав друг другу, — могло показаться, что они обменялись ругательствами, хотя скорее всего это были шутки.

— Лучше бы побыстрее познакомиться, Тим. Ведь им придётся часто встречаться друг с другом. Второй и седьмой с линии тридцать одною ярда, обе команды начинают втягиваться в игру. Этот Брэдли — хитрый полузащитник. Он играл в центре и переместился сюда, чтобы закрыть место возможного прорыва, словно угадал, что последует дальше.

— Для новичка он отлично разбирается в ситуации, а ведь этот центр «Викингов» играл на профессиональный кубок в прошлом году, — заметил бизнесмен.

— Ты только посмотри, какой зад у этого Брэдли, — тихо произнесла Дага.

— Иногда мне кажется, Элен, что эмансипация женщин зашла слишком далеко, — ухмыльнулся Пит. Он передвинулся на диване, чтобы освободить табельный револьвер, врезавшийся ему в почки.

Гюнтер Бок и Марвин Расселл стояли у ограды Белого дома в толпе туристов, большинство из которых держали в руках фотоаппараты, направленные на особняк президента. Они прибыли в Вашингтон вчера вечером, и завтра им предстояло вместе с туристами посетить Капитолий. На головах у обоих были бейсбольные шапочки с длинными козырьками, предохраняющие лица от солнца, которое пекло почти по-летнему. На груди у Бока на ремешке висела камера с изображением Микки Мауса. Гюнтер сделал несколько снимков главным образом для того, чтобы не выделяться. Но его тренированный глаз вёл настоящее наблюдение. Белый дом представлял собой куда более трудную цель, чем казалось на первый взгляд. Здания вокруг Белого дома были настолько высокими, что снайперы могли легко скрываться за их каменными подоконниками. Бок знал, что, вполне вероятно, прямо сейчас он находится под прицелом, но у них недоставало ни времени, ни средств, чтобы сравнить его лицо со всеми фотографиями в своих книгах. Кроме того, он принял меры, чтобы изменить свою внешность, так что оснований для беспокойства не было.

Над головой пролетел вертолёт президента, совершивший посадку в сотне метров от того места, где стоял Бок. Человек с портативной ракетной установкой «земля — воздух» вполне может попытаться сбить вертолёт — если исключить практические соображения. Будет весьма трудно оказаться здесь именно в нужный момент. Идеальным было бы подогнать небольшой грузовой фургон с отверстием в крыше, чтобы ракетчик мог встать, произвести выстрел и попытаться скрыться. Если, разумеется, не принимать во внимание снайперов, несомненно разместившихся в соседних зданиях — у Бока не было никаких иллюзий относительно способности снайперов поразить цель. В конце концов именно американцы изобрели искусство меткой стрельбы, и их президент будет пользоваться услугами лучших стрелков. Кроме того, несомненно, что в толпе туристов находились агенты Секретной службы и заметить их Боку вряд ли удастся.

Можно подогнать сюда грузовик с бомбой и взорвать… это будет зависеть от мер предосторожности, о которых предупреждал его Госн. Или же можно доставить бомбу в грузовике как можно ближе к Капитолию — скажем, в тот момент, когда президент обращается к конгрессу с докладом о положении в стране… если взрывное устройство будет готово к этому времени. В последнем не было уверенности, к тому же следовало доставить бомбу в США — на это потребуется три недели. Из Латакии в Роттердам, там перегрузка на американское судно. Ближайший крупный порт — Балтимор. За ним следовали Норфолк и Ньюпорт-Ньюз — через все эти порты проходила масса контейнерных грузов. Можно было попытаться доставить устройство самолётом, но в аэропортах контейнеры часто просвечивали рентгеновскими лучами, и нельзя было идти на такой риск.

Самым главным в плане было вывести из строя президента США в начале уик-энда. Это являлось почти необходимым, чтобы всё остальное развивалось успешно. Всё остальное. Бок понимал, что нарушает один из своих основных оперативных принципов — простоту операции. Но для того, чтобы все прошло гладко, ему требовалось организовать не один инцидент, а несколько, и непременно во время уик-энда. Президент США проводил в Белом доме только половину уик-эндов, и его перемещения между Вашингтоном, Огайо и другими районами страны были непредсказуемыми. Самой простой мерой безопасности президента Соединённых Штатов была именно та, которой пользовались, — график его передвижений, хотя и был всем хорошо известен, постоянно менялся в отношении деталей, которые сохранялись в тайне. А Боку требовалось точно знать хотя бы за неделю, чтобы привести в действие остальные меры, — но даже это было оптимистической оценкой, потому что заполучить эти семь дней казалось практически невозможно. Бок начал уже думать, что будет куда легче разработать план обычного убийства президента, используя стандартное оружие. Скажем, небольшой самолёт, вооружённый ракетами класса «земля — воздух» SA-7… впрочем, нет. Вертолёт президента наверняка оборудован самой совершенной системой электронных контрмер — в том числе системой подавления инфракрасного наведения…

Только один шанс. У тебя всего один шанс.

Что, если мы проявим терпение? Просто изготовим бомбу, подождём год и доставим её в Вашингтон к моменту следующего выступления президента в конгрессе о положении в стране? Доставить бомбу как можно ближе к зданию Капитолия, чтобы уничтожить его вместе с теми, кто находится внутри, будет не слишком сложно. Бок слышал — а завтра убедится в этом, — что здание Капитолия старинной постройки, следовательно, в нём масса строительного камня и недостаточное количество структурных стальных балок… Может быть, действительно проявить терпение.

Нет, не выйдет. Куати не захочет ждать. Возникнет вопрос безопасности и ещё более важное соображение: Куати считает, что скоро умрёт, а умирающие люди не отличаются терпением.

Да получится ли вообще такое? Насколько тщательно охраняют американцы те места, где появление президента известно заранее? Может быть, там установлены датчики радиоактивности?

Ведь ты сам поставил бы их в этом месте, правда?

У него единственный шанс. Никогда больше он не повторится.

Нужна по меньшей мере неделя для подготовки, иначе ты ничего иного, кроме убийства огромного числа людей, не добьёшься.

Это должно быть место без вероятного расположения датчиков радиоактивности. Следовательно, не в Вашингтоне.

Бок пошёл прочь от чёрного железного забора. Его бесстрастное лицо не выражало даже признаков ярости, кипевшей внутри.

— Обратно в отель? — спросил Расселл.

— Да, куда ещё? — Оба не успели как следует отдохнуть после длительного перелёта.

— Отлично, мне хотелось посмотреть трансляцию футбольного матча. Ты знаешь, что это единственное, в чём мы с Фаулером не расходимся во взглядах?

— Что? Не понимаю.

— Футбол, — засмеялся Расселл. — Ну хорошо, я научу тебя.

Через пятнадцать минут они поднялись к себе в номер. Расселл включил телевизор на местный канал Эн-би-си.

— Вот это была атака, Том. «Викингам» пришлось подавать шесть раз, причём в двух случаях потребовались измерения.

— А в одном вообще произошла ошибка, — буркнул президент Фаулер.

— Судья придерживался иного мнения, — усмехнулся Талбот.

— Им удаётся сдерживать Тони Уиллса. Он успевает пронести мяч не больше чем на три ярда, а один раз он прорывался на двадцать ярдов после передачи из глубины, когда защитники «Мустангов» просто зазевались.

— Да, им пришлось потрудиться ради трех очков, но они всё-таки заработали их, Тим.

— Смотрите: теперь «Мустанги» могут развить атаку. Сейчас, когда из-за травм двоих защитников «Викингов» заменили, их оборона не слишком надёжна.

Трехчетвертной «Мустангов» получил пас и, отступив на пять шагов, послал мяч на фланг. Чья-то рука коснулась мяча, изменив направление его полёта, и он попал прямо в лицо удивлённому защитнику «Викингов». Защитник, мгновенно среагировав, прижал мяч к груди и упал вместе с ним на отметке сорока ярдов.

Боку игра понравилась, хотя и оказалась почти совсем непонятной. Расселл пытался объяснить правила, но это мало чем помогло. Гюнтер взял банку пива в качестве утешения, вытянулся на постели и задумался о том, что увидел сегодня. Он знал цель своего плана, но вот детали его осуществления — особенно здесь, в Америке, — оказались намного более трудными, чем он ожидал. Если бы только…

— Что это они сказали?

— Министр обороны, — ответил Расселл.

— Это шутка?

Марвин повернулся и посмотрел на Бока.

— Вроде шутки. Так они прозвали среднего полузащитника, Мэксима Брэдли из университета Алабамы. Но есть и настоящий министр — ему принадлежит эта команда. Деннис Банкер — вот он сидит. — Телевизионная камера в этот момент оказалась направлена на одну из лож в верхней части трибуны.

Поразительно, подумал Бок.

— А что это за Суперкубок, о котором идёт речь?

— В нём разыгрывается звание чемпиона. Самые сильные команды играют между собой, и две из них встречаются в финале, эту игру и называют Суперкубком.

— Что-то вроде чемпионата мира?

— Да, очень похоже. Только у нас чемпионат разыгрывается каждый год. В этом году — вернее, в будущем году, в конце января, — Суперкубок будет разыгрываться на новом стадионе, что построили в Денвере. По-моему, его назвали «Скайдоум»[28].

— Значит, предполагается, что в этом Суперкубке встретятся эти две команды?

Расселл пожал плечами.

— Это всего лишь прогнозы. Футбольный сезон длится шестнадцать недель, потом ещё три недели повторных матчей между сильнейшими командами и уже через неделю после этих матчей проводится розыгрыш Суперкубка.

— Кто присутствует на этой игре?

— Масса людей. Черт побери, Гюнтер, ты не представляешь себе — это решающий матч, заключительная встреча двух сильнейших команд. Все хотят присутствовать на этой игре. Достать билеты на такой матч чертовски трудно. Действительно, эти две команды считаются лучшими, но трудно предсказать исход целого сезона, понимаешь?

— Президент Фаулер — футбольный болельщик?

— Да, говорят. Он часто ходит на матчи с участием «Краснокожих» здесь, в Вашингтоне.

— А как обеспечивается безопасность? — спросил Бок.

— С этим очень строго. Президент сидит в одной из специальных лож. Думаю, там пуленепробиваемое стекло или что-то вроде.

Как глупо, подумал Бок. Разумеется, стадион не так уж сложно проверить, обеспечить его безопасность, как это кажется большинству людей. Тяжёлое оружие с обслуживающим персоналом можно использовать только с одной из входных площадок, наблюдение за которыми организовать сравнительно просто. С другой стороны…

Бок закрыл глаза. У него в голове проносились мысли, охватывающие то уже знакомые, обдуманные подходы к решению проблемы, то совсем необычные, кажущиеся неосуществимыми. Пожалуй, он сконцентрировал своё внимание не на том, на чём следовало. Убить американского президента желательно, но не это является главной задачей. Главное — это убить как можно больше людей, причём наиболее эффективным способом, и затем скоординировать дальнейшую деятельность, чтобы раздуть…

Думай! Обрати все внимание на главную проблему.

— Наверно, телевизионные передачи с таких матчей смотрят во многих странах сотни миллионов зрителей, — заметил Бок после некоторой паузы.

— Это уж точно. У стадиона выстраивается множество передвижных телевизионных станций со спутниковыми антеннами и тому подобное. — Расселл увлечённо смотрел на экран. «Викинги» сумели добиться чего-то под названием «занос за лицевую линию», и счёт стал 10:0. Их противник, однако, начал стремительно двигаться в противоположную сторону.

— Случалось ли, чтобы такой матч прерывался по какой-нибудь причине?

Марвин повернулся.

— Что? Да, во время войны с Ираком за безопасностью на стадионе следили особенно строго — ведь ты помнишь этот фильм?

— Фильм? — не понял его Бок.

— Да, кажется, он назвался «Чёрное воскресенье» — гам террористы с Ближнею Востока пытаются взорвать стадион. — Расселл засмеялся. — Это уже пробовали, приятель. По крайней мере в Голливуде. Террористы приспособили дирижабль. Как бы то ни было, когда шла война с Ираком и проводился Суперкубок, организаторы не подпустили дирижабль с телевизионной аппаратурой к стадиону.

— Сегодня игра в Денвере?

— Нет, матч там проводится завтра вечером, играют «Бронко» и «Морские ястребы». Да какая это игра? «Бронко» находится в периоде реорганизации.

— Понятно. — Бок вышел из комнаты и попросил консьержа заказать им билеты на утренний рейс в Денвер.

Кэти встала, чтобы проводить Джека на службу. Она даже приготовила ему завтрак. Последние дни она так заботилась о нём, что настроение Райана не улучшилось. Скорее наоборот. Но разве можно возражать против такой заботы? Даже когда она явно переигрывала: поправляла ему галстук и целовала при расставании. Ласковая улыбка, любящий взгляд — все это ради мужа, не сумевшего удовлетворить жену, подумал Джек по пути к автомобилю. Такую заботу обычно проявляют о несчастном, сидящем в инвалидной коляске.

— Доброе утро, док.

— Привет, Джон.

— Смотрели вчера игру «Викингов» с «Мустангами»?

— Нет, я брал сына на бейсбольный матч. «Иволги» проиграли 1:6. — Успех так и гнался вслед за Джеком, но он по крайней мере сдержал обещание, данное сыну. Хоть это хорошо, верно?

— Представляешь, счёт 24 : 21, причём в дополнительное время. Бог мой, этот парень Уиллс просто чудо. Его держали, дали пробежать всего девяносто шесть ярдов, но, когда понадобилось, он сделал рывок на двадцать ярдов и пробил гол с игры, — сообщил Кларк.

— Ты делал ставку?

— Да, пять долларов, но по условиям она охватывала три очка, так что в выигрыше оказался лишь фонд детского образования.

При этих словах Райан улыбнулся. Азартные игры были запрещены в ЦРУ — как и в остальных правительственных учреждениях, — однако попытка запрета заключать пари на результаты футбольных матчей привела бы к революции. Джек был уверен, что аналогичная ситуация была и в ФБР, следившем за строжайшим запретом на азартные игры за пределами одного штата — ив результате восторжествовала полуофициальная система, при которой ставки на половину очка не разрешались. При всех «ничьих» (когда никто не выигрывал в результате равенства ставок) деньги поступали в благотворительное общество ЦРУ — фонд детского образования. На это закрывал глаза даже генеральный инспектор — более того, он и сам не меньше других любил принимать участие в пари.

— Похоже, тебе удалось, наконец, выспаться, Джек, — заметил Кларк, когда автомобиль помчался в сторону шоссе номер пятьдесят.

— Восемь часов, — ответил Джек. Прошлой ночью он выразил желание попытаться ещё раз, но Кэти запретила. Ты слишком устал, Джек, сказала она. В этом всё дело. Слишком много работаешь, и я прошу тебя немного отдохнуть. Будто я племенной жеребец, измученный приставаниями кобылиц, подумал он.

— Правильно, Джек, — одобрительно отозвался Кларк. — А может быть, настояла жена, а?

Взгляд Райана был устремлён вперёд.

— Ну, где этот кейс с документами?

— Вот он.

Райан отпер замок кейса и начал просматривать ночные депеши.

Они вылетели из Национального аэропорта Вашингтона утренним прямым рейсом в международный аэропорт Стэлптона в Денвере. День был ясным и безоблачным. Бок сидел у окна и смотрел, как далеко внизу проносились леса и прерии, реки и горы, города и дороги. Он был в Америке впервые, и, подобно большинству европейцев, его потрясли, внушили трепет гигантские просторы этой страны, её разнообразие и несходство пейзажей: лесистые горы Аппалачей; безграничные поля Канзаса, исчерченные узорами ирригационных систем; после равнин недалеко от Денвера отроги Скалистых гор. Уж наверняка Марвин скажет после приземления, что все это принадлежало когда-то его народу. Какая чепуха. Индейские племена были кочующими варварами, которые следовали за стадами бизонов, — до тех пор, пока здесь не появилась цивилизация. Америка, хотя и является его противником, всё-таки цивилизованная страна и потому ещё более опасна. К моменту приземления его раздирало желание курить. Через десять минут после того, как они вышли из самолёта, Бок и Расселл уже сидели в автомобиле, взятом напрокат, и рассматривали карту. В голове у Бока гудело от недостатка кислорода. Только сейчас он понял, что Денвер расположен на высоте около полутора тысяч метров над уровнем моря. Удивительно, что здесь можно играть в американский футбол.

К моменту их приземления утренний час пик уже прошёл и ехать к стадиону было просто. Новый «Скайдоум», выстроенный к юго-западу от города на огромном участке равнины, представлял собой впечатляющее сооружение. Вокруг стадиона располагались многочисленные стоянки автомобилей для посетителей. Бок остановил машину рядом с билетной кассой, решив, что чем проще, тем лучше.

— Можно приобрести два билета на сегодняшний матч? — спросил он кассиршу.

— Конечно, у нас ещё осталось несколько сотен. Какие места вы предпочитаете?

—  — Боюсь, что я совсем не знаком с этим стадионом.

— Значит, вы приезжий, — заметила женщина с приятной улыбкой. — У нас есть билеты только на верхний ярус, секторы шестьдесят шесть и шестьдесят восемь.

— Два билета, пожалуйста. Можно заплатить наличными?

— Разумеется. Вы откуда приехали?

— Из Дании, — ответил Бок.

— Неужели? Ну что ж, добро пожаловать в Денвер. Надеюсь, матч доставит вам удовольствие.

— Можно посмотреть, где находится моё место?

— Вообще-то не полагается, но у нас к этому относятся спокойно.

— Спасибо. — Бок улыбнулся этой жеманной дуре.

— Неужели у них ещё остались билеты на матч? — удивился Марвин. — Вот уж никогда в не поверил.

— Пошли, я хочу посмотреть на наши места. Они прошли через ближайшие открытые ворота, всего в нескольких метрах от больших фургонов телекомпании Эй-би-си со спутниковыми антеннами на крыше. Отсюда будет вестись репортаж о вечернем матче. Бок остановился и обратил внимание, что внутри стадиона сделана проводка для оборудования телевизионных компаний. Значит, эти фургоны будут всегда стоять на одном и том же месте, рядом с входом номер пять. Внутри стадиона работали техники, устанавливая своё снаряжение. Бок начал подниматься по ближайшему пандусу, намеренно двигаясь в противоположном направлении.

На стадионе примерно шестьдесят тысяч мест, может быть, немного больше. Три главных яруса — называются нижний, мезонин и верхний — и ещё два сплошных кольца закрытых лож, некоторые казались прямо-таки роскошными. С архитектурной точки зрения стадион производил сильное впечатление. Массивные балки из армированного железобетона, верхние ярусы выступали вперёд, опираясь на мощные кронштейны. Ни одной колонны, закрывающей поле зрения. Великолепный стадион. Фантастическая цель. За огромной площадкой для стоянки автомобилей к северу протянулись бесчисленные гектары невысоких жилых домов. На востоке располагался правительственный комплекс. Правда, стадион не в центре города, но с этим придётся примириться. Бок быстро нашёл своё место и сел, ориентируясь на север и телевизионное оборудование. Обнаружить его было просто. Под одной из лож, отведённых для прессы, виднелся флаг компании Эй-би-си.

— Эй! — послышался оклик.

— Да? — Бок увидел охранника.

— В это время находиться на стадионе не разрешается.

— Извините. — Он показал два билета. — Я только что купил их и решил посмотреть, где находятся мои места, чтобы знать, куда подъехать на машине. Мне ещё не приходилось наблюдать матч по американскому футболу, — добавил Бок, подчёркивая иностранный акцент. Он слышал, что американцы хорошо относятся к людям с европейским акцентом.

— Лучше всего поставить машину в секторах А или Б. Постарайтесь приехать пораньше, часам к пяти. Тогда вы минуете час пик. Позже дороги могут оказаться забитыми.

Гюнтер с благодарностью кивнул.

— Спасибо. Мы уходим.

— Можете не торопиться, сэр. Ничего серьёзного. Я окликнул вас только из-за установленных правил. Проблемы страховки, понимаете? Если здесь начнут бродить разные люди, с ними может произойти несчастный случай, и тогда они предъявят иск администрации стадиона.

Бок и Расселл направились к выходу. По пути они обошли стадион по нижнему ярусу — Гюнтеру хотелось запомнить конфигурацию сооружения. Тут выяснилось, что это было лишним, — план стадиона оказался напечатанным на обратной стороне билета.

— Увидел всё, что хотел? — спросил Марвин, когда они подошли к автомобилю.

— Да, наверно.

— Ты знаешь, это ловкий манёвр, — размышлял вслух Расселл.

— Ты о чём?

— Привлечь телевидение. Революционеры поступают по-настоящему глупо, не учитывая психологическую сторону. Совсем не обязательно убивать массу людей, достаточно раздразнить их, перепугать, верно?

Бок остановился и взглянул на своего компаньона.

— Ты многому научился, друг мой.

— Это очень важный материал, — заметил Райан, перелистывая страницы.

— Действительно, я не ожидала, что ситуация настолько плоха, — согласилась Мэри Пэт Фоули.

— Как ты себя чувствуешь?

Старший офицер разведки посмотрела на Джека лукавым взглядом.

— Клайд уже опустился. Теперь жду, когда отойдут воды.

— Клайд? — удивился Райан.

— Да, так я зову его — или её.

— Занимаешься упражнениями?

— Хотелось бы, чтобы в такой форме, как я, был Рокки Бальбоа. Эд уже покрасил детскую. Кроватка готова. Дело только за мной, Джек.

— На сколько дней ты уходишь?

— Четыре недели, может быть, шесть.

— Возможно, я попрошу тебя поработать с этим материалом дома, — произнёс Райан, остановившись на второй странице.

— Сколько угодно — пока ты платишь мне, — засмеялась Мэри Пэт.

— Что ты думаешь об этом?

— Я считаю, что Спинакер — наш лучший источник. Если он утверждает это, по-видимому, так оно и есть.

— Но от других агентов к нам не поступило даже намёка на что-то подобное…

— Именно поэтому у нас и существуют глубоко законспирированные агенты.

— Ты права, — вынужден был согласиться Райан. Информация, поступившая от Спинакера, не представляла собой нечто потрясающее, однако это было первым знаком, после которого начинают беспокоиться о приближающемся землетрясении. С того момента, как русские выдернули пробку из бутылки, Советский Союз мигом начал страдать от заболевания политической шизофренией. Впрочем, это название не соответствует действительности, подумал Райан. Скорее то, что происходит в России, следует называть психическим расстройством, расщеплением личности. Там можно было опознать пять основных политических движений: преданные коммунисты, которые считали, что любой отход от «верного пути» являлся ошибкой (их называли иногда партией «Вперёд к прошлому»); прогрессивные социалисты, стремящиеся создать социализм с человеческим лицом (нечто похожее потерпело сокрушительное поражение в Массачусетсе, вспомнил Райан с кривой улыбкой); центристы, старающиеся установить некоторые элементы капитализма, основанного на рыночной экономике, но обязательно с надёжными социальными гарантиями (любой экономист мог бы объяснить им, что это попытка соединить в одно целое худшие элементы обеих систем); реформисты, целью которых было установить капитализм с некоторыми, пусть небольшими, социальными гарантиями (однако никто не знал, что такое настоящий капитализм, за исключением стремительно развивающегося преступного мира); и наконец, крайне правые, ратующие за консервативное авторитарное правительство (именно такое правительство привело к установлению коммунизма больше семидесяти лет назад). Группы, находящиеся на обоих флангах политического спектра, насчитывали в своём составе по десять процентов от общего количества народных депутатов. Остальные восемьдесят процентов делились, в более или менее равной степени, между тремя расплывчато центристскими движениями. Вполне естественно, что преданность тому или иному движению менялась в зависимости от рассматриваемого вопроса — особенно острой и сеющей распри была проблема окружающей среды, — но самой крупной дикой картой являлось зарождающееся движение за отделение республик, которые всегда были недовольны правлением русских и в особенности политическим диктатом Москвы. Наконец, в каждой из пяти группировок существовали самостоятельные политические группы и группочки. Так, недавно повелись разговоры — со стороны правого крыла, — направленные на то, чтобы пригласить в Москву наиболее вероятного наследника династии Романовых — не для того, чтобы занять престол, а просто чтобы выразить полуофициальное извинение за убийство его родичей. По крайней мере ходили такие слухи. Тот, у кого могла появиться такая мысль, думал Джек, был либо наивнее человека, после того как Алиса скрылась в кроличьей норе, либо политиком с крайне опасной упрощённостью мышления. Впрочем, были и хорошие новости. По сообщению парижского резидента ЦРУ, наследный российский князь лучше разбирался в политике и вопросах собственной безопасности, чем его поручители, и приехать отказался.

А вот плохие новости гласили, что экономическая и политическая обстановка в Советском Союзе выглядела совершенно безнадёжной. Доклад Спинакера всего лишь подтвердил это и обрисовал её в ещё более мрачном свете. Андрей Ильич Нармонов был в отчаянном положении, у него исчезала свобода манёвра, не было времени, новых идей, его покидали союзники. Спинакер писал, что Нармонов слишком увлекался болтовнёй по национальному вопросу и одновременно старался укрепить свои позиции в аппарате безопасности — МВД, КГБ и армии — для того, чтобы силой оружия удержать империю от распада. Однако военные, по сообщению Спинакера, проявляли недовольство как такой задачей, так и тем, насколько неуверенно Нармонов пытается её осуществить.

Ещё со времён Ленина велись разговоры относительно роли советской армии и её политических целей. В этом не было ничего нового. В конце тридцатых годов Сталин железной рукой провёл чистку своего офицерского корпуса; по общему мнению, маршал Тухачевский не представлял никакой политической опасности, это было всего лишь ещё одним проявлением болезненной паранойи Сталина. Хрущёв проделал то же самое в конце пятидесятых годов, хотя и без массовых репрессий; на это его толкнуло желание сберечь средства на танках, положившись на ядерное оружие. И Нармонов уволил в отставку немало генералов и полковников. Им двигало стремление сократить расходы на военные нужды. Однако на этот раз уменьшение военных расходов сопровождалось обновлением политической жизни. Впервые в стране появилась настоящая политическая оппозиция, и дело заключалось в том, что армия владела вооружённой мощью. В качестве противовеса этому на протяжении поколений в КГБ существовало Третье главное управление — оно состояло из офицеров государственной безопасности в военных мундирах. Им вменялось в обязанность следить за армией и контролировать происходящие в ней процессы. Но теперь Третье главное управление представляло собой лишь тень того, чем оно было в прошлом. Военные убедили Нармонова устранить его в качестве предварительного условия на пути к своей цели — созданию подлинно профессиональной армии, преданной стране и подчиняющейся конституции.

Историки любят писать, что эпоха, в которой они живут, является переходной. На этот раз они оказались правы, подумал Джек. Если сейчас не эпоха перемен, трудно представить себе, что же тогда она собой представляет. Что касается Советов, то они оказались между двумя политическими и экономическими системами, в состоянии неустойчивого равновесия, ещё не приняв окончательного решения, куда им повернуть. Ввиду этого политическая ситуация в стране стала опасно уязвимой для… чего? — спросил себя Джек.

Да для чего угодно.

Спинакер сообщал, что на Нармонова оказывают давление, чтобы заставить его заключить сделку с военными, которые входили в политическое движение «Вперёд к прошлому». Нармонов утратил контроль над положением в стране, и существует опасность, предупреждал он, что Советский Союз снова превратится в полувоенную диктатуру.

— Он утверждает, что беседует с глазу на глаз с Андреем Ильичом, — напомнила Мэри Пэт. — Трудно представить себе более надёжный источник развединформации.

— И это тоже верно, — согласился Джек. — Тревожное положение, правда?

— Меня не так беспокоит, что они вернутся к правлению марксистов… Куда более опасно…

— Да, я знаю. Куда опаснее гражданская война. — Гражданская война в стране, где находится тридцать тысяч ядерных боеголовок. Весёленькое дело.

— Мы старались предоставить Нармонову свободу действий. Если наш агент прав, такая политика может оказаться ошибочной.

— А что думает Эд?

— Он согласен со мной. Мы верим Кадышеву. Ведь я завербовала его. Мы с Эдом читали каждое его сообщение. Он поставляет надёжную информацию. Кадышев умён, проницателен, занимает отличное положение и обладает немалым мужеством. Разве когда-нибудь он давал нам неверные сведения?

— Насколько я помню — нет, — ответил Джек.

— И я тоже не помню этого.

Райан откинулся на спинку кресла.

— Бог мой, как мне нравятся такие простые загадки… Не знаю, что и сказать, Мэри Пэт. Я встречался с Нармоновым… он хитрый, изворотливый, крутой сукин сын. У него лоб, как у медного китайского богдыхана. — Джек сделал паузу. А вот о тебе самом нельзя этого сказать, парень, подумал он.

— У всех нас есть слабости. Даже медный лоб может оказаться недостаточно твёрдым. — Миссис Фоули улыбнулась. — Извини за сомнительную метафору. Люди устают. Стресс, напряжение, долгие часы в седле. Действительность подкашивает всех нас. Иначе зачем мне уходить в отпуск? Беременность — отличный предлог для меня. Заниматься младенцем — отнюдь не пикник, но зато я проведу месяц далеко от Лэнгли, буду жить настоящей жизнью вместо того, чем мы занимаемся здесь каждый день. Это одно из преимуществ женщин над мужчинами, док. Вы, мужики, не можете прервать свою деятельность подобно нам. Возможно, в этом и заключается проблема Андрея Ильича. К кому он может обратиться за советом? У кого попросить помощи? Он стоит во главе государства долгое время. Сейчас он столкнулся с постоянно ухудшающейся ситуацией, устал, чувствует себя одиноким. Именно об этом сообщает нам Спинакер, и все подтверждается фактами.

— Если не считать того, что больше никто не говорил нам об этом.

— Но это наш лучший агент, получающий информацию из первоисточника.

— Что и подтверждает круговой характер нашей дискуссии, Мэри Пэт.

— Джек, я изложила тебе свою точку зрения о сообщении, которое мы получили.

— Совершенно верно, мадам. — Райан положил документ на стол.

— Ну и что ты им скажешь? — «Им» значило верхнему эшелону исполнительной власти — Фаулеру, Эллиот, Талботу.

— Думаю, соглашусь с твоей оценкой. Меня она не совсем устраивает, но контраргументов нет. К тому же когда я в прошлый раз не согласился с твоими заключениями, то оказался не прав.

— Знаешь, Джек, ты очень хороший босс.

— А ты очень хорошо умеешь меня успокаивать.

— У всех нас бывают тяжкие дни, — сказала миссис Фоули, с трудом поднимаясь на ноги. — Попытаюсь вернуться к себе в кабинет.

Джек тоже встал, поспешив открыть ей дверь.

— Когда наступит время?

Мэри Пэт улыбнулась ему.

— Тридцать первого октября — канун Дня всех святых, но я вечно запаздываю, и они всегда рождаются большими.

— Береги себя. — Джек посмотрел ей вслед и отправился к директору.

— Вам следует познакомиться вот с этим.

— Нармонов? Слышал, поступило новое сообщение от Спинакера.

— Совершенно верно, сэр.

— Кто будет готовить доклад?

— Я займусь этим сам, — ответил Джек. — Но прежде мне хотелось бы кое-что проверить.

— У меня встреча завтра. Надеюсь, к этому времени всё будет готово.

— Закончу сегодня вечером.

— Отлично. Спасибо, Джек.

Уже в середине первой четверти матча Гюнтер понял, что операцию нужно проводить здесь. Стадион вмещал шестьдесят две тысячи семьсот двадцать посетителей. Кроме того, по его мнению, ещё тысяча продавцов бутербродов и напитков. Матч, на котором они присутствовали, не был особенно важным, однако Боку стало ясно, что американцы относятся к своему футболу не менее серьёзно, чем европейцы. Вокруг сидело удивительно много посетителей с раскрашенными лицами — в цвета местной команды, конечно. Некоторые вообще разделись до пояса, обнажив разрисованную на манер футболок грудь. На теле красовались огромные номера, принятые в американском футболе. С перил верхних ярусов свешивались лозунги, призывающие к победе. На поле стояли женщины, победительницы конкурсов красоты и танцев. Они дружно размахивали руками, когда игра приостанавливалась, и знаками предлагали зрителям издавать крики, ободряющие команды. Бок впервые увидел и странный вид одобрения, называемый «волной».

Помимо всего прочего Бок понял, каким авторитетом здесь пользуется телевидение. Огромная шумная толпа без всяких возражений принимала перерывы в игре, во время которых компания Эй-би-си передавала рекламу. Подобное взбунтовало бы самую цивилизованную аудиторию европейских футбольных болельщиков. Более того, с помощью телевидения руководили игрой! Телевизионные камеры следили даже за действиями судей на игровом поле. Один из членов судейской коллегии — его показал ему Расселл — просматривал видеозаписи каждого момента матча и принимал решение относительно правильности действий судей на поле. А для того чтобы контролировать действия этого судьи, над трибунами были установлены два гигантских телевизионных экрана, на которых повторялись в записи игровые эпизоды. Если бы что-нибудь вроде этого попробовали в Европе, с каждого футбольного матча уносили бы мёртвых судей и болельщиков. Сочетание буйного энтузиазма и цивилизованного поведения казалось Боку невероятным. Сама игра была не очень интересной, хотя он заметил, что Расселлу она нравится. Ожесточённая свирепость американского футбола то и дело перемежалась продолжительными периодами бездействия. Вспышки гнева и драки между игроками проходили без заметных последствий, потому что на каждом игроке было надето столько защитного снаряжения, что причинить ему вред можно было лишь с помощью пистолета. А какими огромными были американские футболисты! Вряд ли на поле находился атлет весом меньше ста килограммов. С первого взгляда их можно было назвать неуклюжими и нескладными, однако почти все демонстрировали скорость и ловкость, в которые просто было трудно поверить. И всё-таки правила игры казались Боку непостижимыми. Впрочем, он никогда не проявлял интереса к спортивным состязаниям. В юности он играл в футбол, но это было очень давно.

Гюнтер снова обратил внимание на стадион. Это было весьма впечатляющее массивное строение с выпуклой стальной крышей. На сидениях лежали простенькие подушки. Под трибунами располагалось достаточное количество туалетов и множество киосков, в большинстве которых продавалось слабое американское пиво. В общей сложности здесь находилось не меньше шестидесяти пяти тысяч человек, включая продавцов, полицейских и техников с телевидения. Кроме того, близлежащие жилые дома… Бок понял, что ему нужно подробнее познакомиться с последствиями применения ядерного оружия, чтобы оценить число ожидаемых жертв. Никак не меньше сотни тысяч. Может быть, больше. Достаточно. Интересно, сколько людей, присутствующих сейчас на стадионе, вернутся сюда в тот день. Наверно, почти все. Будут сидеть на удобных сиденьях, пить своё холодное жидкое пиво, есть булочки с сосисками и арахис. Бок принимал участие в организации двух инцидентов с самолётами. Один лайнер взорвался в воздухе, попытка похищения другого не удалась. В то время он тоже размышлял о будущих жертвах, которые сидели в комфортабельных креслах, ели посредственную пищу, смотрели кино — не зная, что их жизни находятся под полным контролем людей, о чьём существовании они даже не подозревали. Ничего не зная. В этом заключалась вся прелесть — они не знают, а он знает все. Оттого, что у него в руках жизни других, он чувствовал себя подобно Богу, наблюдающему за толпой. Это, конечно, особенно жестокий и бесчувственный Бог, но ведь и вся история тоже жестока и бесчувственна, правда? Да, операцию нужно провести именно здесь.

Глава 19

Дальнейшие события

— Коммодор, мне трудно поверить в это, — произнёс Рикс как можно спокойнее. Отдохнувший и загорелый, он только что вернулся из поездки на Гавайи. Там он остановился, разумеется, в Пирл-Харборе, чтобы взглянуть на базу подводных лодок. В своих мечтах Рикс был уже командиром первого соединения. Там размещались ударные подводные корабли, но, если командир ударной подлодки сумел встать во главе соединения ракетоносцев, почему бы не случиться обратному?

— Доктор Джонс — отличный специалист, — ответил Манкузо.

— Не сомневаюсь, однако ленты подверглись тщательной проверке. — Это было обычной процедурой и проводилось уже больше тридцати лет. Магнитные ленты с подводных ракетоносцев сразу после возвращения с боевого патрулирования поступали в распоряжение группы экспертов на берегу. Задача экспертов заключалась в том, чтобы проверить действия экипажа подлодки. Главным было убедиться, что никому не удалось сесть «на хвост» ракетоносцу. — Этот Джонс был великолепным акустиком, однако сейчас он работает по контракту и ему нужно как-то оправдать затраченные на него средства, верно? Я вовсе не утверждаю, что он поступил нечестно. Ему поручено разыскивать аномалии, и в этом случае из цепи совпадений он создал целую гипотезу. Все данные перед ним. Действительно, их можно толковать по-разному — черт побери, все данные подвержены двойному толкованию, — однако из всего этого вытекает, что те же самые члены экипажа, которые сумели выследить подлодку класса 688, не смогли обнаружить даже следов русской подводной лодки. Разве такое возможно?

— Это весомое заявление, Гарри. Однако Джонс вовсе не утверждает, что все произошло именно так. По его мнению, вероятность составляет один шанс из трех.

— Мне кажется, скорее один шанс из тысячи, — покачал головой Рикс, — и даже это слишком щедро.

— Как бы то ни было, командующий согласен с твоими выводами. Три дня назад у меня были специалисты из второго оперативного отдела. Они подтвердили эту точку зрения.

Тогда зачем весь этот разговор? — хотел спросить Рикс, но не смог.

— Подлодку проверили на уровень наружного шума, когда она уходила на задание?

Манкузо кивнул.

— Да, 688-й, только вышедший из текущего ремонта. Проверили до последнего звоночка.

— И каков результат?

— Она по-прежнему остаётся «чёрной дырой». Ударная подлодка потеряла её след на расстоянии в три тысячи ярдов при скорости в пять узлов.

— Таким образом, что мы решаем? — спросил Рикс как можно равнодушнее. Это будет записано в его досье и потому особенно важно.

Теперь уже Манкузо не знал, что ответить. Он ещё не принял решения. Чиновник, сидящий в нём, утверждал, что он сделал все правильно. Манкузо выслушал специалиста, работающего по контракту, затем отправил полученные данные вверх по команде в оперативное соединение, — командованию флота и в Пентагон. Результаты анализа — отрицательные. По мнению экспертов, у доктора Джонса наблюдаются параноидальные явления. Однако Манкузо плавал с Джонсом на подлодке «Даллас» в течение трех очень успешных лет, и акустик ни разу не допустил ошибки. Ни единой. За все три года. Русская подлодка класса «Акула» действительно находилась где-то в Аляскинском заливе. С того момента, как патрульный самолёт Р-3 потерял её, и до того момента, как «Адмирал Лунин» всплыл рядом со своей базой, русская подлодка словно исчезла с планеты. Где она обреталась? Если провести круги на карте, исходя из её скорости и времени, можно предположить, что подлодка была в районе патрулирования ракетоносца «Мэн». Можно также предположить, что в соответствующее время она оторвалась от ракетоносца и прибыла на свою базу. Но можно предположить и совсем иное, причём с большей долей вероятности, — «Адмирал Лунин» даже не приближался к району патрулирования американского ракетоносца. Ни «Мэн», ни «Омаха» не обнаружили его. Насколько вероятно, что русская подлодка могла ускользнуть от двух самых совершенных боевых подлодок?

Очень маловероятно.

— Знаешь, что меня беспокоит? — Манкузо посмотрел на Рикса.

— Что?

— Наш флот использует подводные ракетоносцы вот уже больше тридцати лет. Никому не удавалось обнаружить нас в районах с большой глубиной. Когда я служил помощником на «Хэммерхед», мы проводили учения по обнаружению «Джорджии» и получили мощный пинок в зад. Будучи командиром «Далласа», я не пробовал выследить подлодку класса «Огайо», а единственное совместное учение «Пуласки» оказалось для меня самым трудным за всю службу. Зато мне удавалось садиться «на хвост» «Дельтам», «Тайфунам» и всему остальному, что спускали на воду русские. Я сумел сделать снимки корпуса «Викторов». Мы стали такими экспертами в этом деле… — Командир соединения наморщил лоб. — Гарри, мы были самыми лучшими.

Рикс старался говорить спокойно и рассудительно.

— Барт, мы и теперь лучшие в мире. С нами могут сравниться англичане, может быть, да и они отстают. Нет больше никого, равного нам по классу. Но у меня появилась мысль.

— Что за мысль?

— Тебя беспокоят лодки класса «Акула». Я понимаю. Это хорошие лодки, может быть, похожие на наши субмарины класса 637, и это лучшее, что есть у русских. Далее, у нас приказ избегать контактов со всеми подводными лодками, однако ты отметил Росселли за то, что он сумел сесть «на хвост» одной из «Акул» Наверно, командование не похвалило бы тебя за это.

— А ты догадлив, Гарри. Действительно, кое-кому это совсем не понравилось. Но если им не по нраву то, как я командую соединением, пусть ищут другого командира.

— Что нам известно об «Адмирале Лунине»?

— Он находится на верфи, проходит текущий ремонт Выйдет в конце января.

— Судя по тому, что бывало в прошлом, он станет издавать меньше шума.

— Возможно. Ходят слухи, что на «Адмирале» установят новую гидролокационную систему, отстающую от наших лет на десять, — добавил Манкузо.

— Не говоря об акустиках. И всё-таки «Адмирал Лунин» не сравнится с нашими подлодками, даже близко не подойдёт. И мы сможем доказать это.

— Каким образом?

— Почему бы не порекомендовать командованию: пусть любая наша подлодка, встретившая русскую «Акулу», приложит все усилия, чтобы сесть ей «на хвост». Пусть командиры ударных подлодок постараются добиться этого. А если такое без риска обнаружения сможет осуществить ракетоносец, надо разрешить это и ему. Мне кажется, нам не мешает собрать побольше информации о русских субмаринах этого класса. Вдруг они действительно представляют угрозу — в этом случае у нас появятся новые данные — Гарри, командующий от такого предложения просто взовьётся. Ему эта идея придётся не по вкусу. — Однако сам Манкузо был уже захвачен ею, и Рикс понял это.

Он презрительно фыркнул.

— Ну и что? С нами никто не сравнится. Ты это знаешь — я тоже. Да и наверху это хорошо известно. Если хочешь, установим разумные правила.

— Что ты имеешь в виду?

— Каково самое большое расстояние, на протяжении которого удавалось следить за подлодкой класса «Огайо»?

— Четыре тысячи ярдов. Это был Майк Хаймбах на «Скрэнтоне», когда он сел «на хвост» Фрэнку Кемени на «Теннесси». Кемени успел обнаружить Хаймбаха раньше — примерно на одну минуту Если бы разрыв оказался меньшим, это походило бы на заранее спланированное учение.

— Ну хорошо, увеличим расстояние… скажем, в пять раз. Это более чем безопасно, Барт. У Майка Хаймбаха была совершенно новая подлодка, первый вариант новейшей гидролокационной интегрированной системы и три дополнительных акустика из шестой группы, если я не ошибаюсь.

Манкузо кивнул.

— Да, они намеренно провели это испытание и, делая из него выводы, всякий раз истолковывали их не в пользу «Огайо». Им хотелось узнать, можно ли обнаружить наш ракетоносец. Всё было против него — изотермические воды под слоем термоклина и всё остальное.

— И всё-таки «Теннесси» одержал верх, — напомнил Рикс. — Фрэнку дали команду не проявлять излишнюю бдительность, и все равно он обнаружил ударную подлодку раньше. Насколько я помню, он успел закончить расчёты торпедного залпа на три минуты быстрее Майка.

— Это верно. — Манкузо задумался. — Пусть минимальное расстояние составит двадцать пять тысяч ярдов — не ближе.

— Отлично. Я не сомневаюсь, что смогу следить за «Акулой» на этом расстоянии. На моей лодке превосходная гидролокационная система и хорошие акустики — да что я говорю, так обстоит дело на всех ракетоносцах. Если я столкнусь с ним, то сяду ему «на хвост» и соберу всю информацию, в которой мы нуждаемся. Проведу вокруг него кольцо радиусом в двадцать пять тысяч ярдов и не нарушу эту границу. Не может быть, чтобы и он сумел меня обнаружить.

— Пять лет назад командование расстреляло бы нас обоих за одни такие разговоры, — заметил Манкузо.

— Сейчас другое время. Понимаешь, Барт, можно проверить это на подлодке 688-го класса, подогнать её гораздо ближе, но что это докажет? Зачем размениваться на мелочи? Если мы действительно обеспокоены уязвимостью ракетоносцев, нужно провести настоящее испытание.

— Ты уверен, что справишься?

— Конечно, черт побери! Я представлю своё предложение в оперативный отдел в письменном виде, а ты можешь переслать его выше.

— Ты отдаёшь себе отчёт в том, что оно окажется в Вашингтоне?

— Да. Никаких больше заявлений о том, что «мы прячемся с гордостью». Да за кого нас принимают? Мы что, старые бабы? Разрази меня гром, Барт, я командую боевым кораблём — боевым! Если кто-то хочет убедиться в моей уязвимости, то я берусь доказать, что это — полная чепуха! Никому не удавалось сесть мне «на хвост». Никому не удастся, и я докажу это.

Беседа шла совсем не так, как ожидал Манкузо. Рикс разговаривал как настоящий подводник. Такой разговор нравился коммодору.

— Тебе придётся выдержать немало критики. Мы зажигаем фитиль, и огонь помчится дальше.

— Критика обрушится и на тебя.

— Я командую соединением. Меня все критикуют.

— Готов рискнуть, Барт. Сначала мне придётся как следует подготовить свою команду — в особенности акустиков и группу слежения. У меня достаточно времени и отличные специалисты.

— Хорошо. Дай мне своё предложение в письменном виде. Я одобрю его и пошлю дальше.

— Видишь, как все просто? — ухмыльнулся Рикс. Если тебе хочется стать лучшим командиром в соединении, где подлодками командуют отличные шкиперы, подумал он, нужно выделиться из общей массы. Оперативное управление в Пентагоне наверняка проявит большой интерес. Они обратят внимание, что автором этого предложения является Гарри Рикс, известный им как умный и осторожный командир. Исходя из этого, а также при поддержке Манкузо, поколебавшись, там согласятся с таким планом. Утвердится образ Гарри Рикса — лучшего инженера-подводника в американском ВМФ, человека, готового делами доказать свою правоту. Да, неплохой образ. Его заметят и запомнят.

— Ну, как тебе понравились Гавайи? — поинтересовался Манкузо, очень довольный командиром «золотого» экипажа ракетоносца «Мэн».

— Интересные сведения по Астрофизическому институту Карла Маркса. — Полковник передал Головко пачку чёрно-белых фотографий.

Первый заместитель председателя КГБ посмотрел на фотографии и положил их на стол.

— Пустое здание?

— Почти пустое. Но внутри мы нашли вот это — грузовой манифест и накладная на пять станков американского производства. Новейшие станки, очень совершенные и чрезвычайно дорогие.

— Для чего они применяются?

— У них широкое использование. Например, их применяют при обработке зеркал для астрономических телескопов, что соответствует профилю института. Наши друзья в Арзамасе сообщили нам, однако, что такие же станки используются для обработки компонентов ядерного оружия.

— Расскажите об институте подробнее.

— Он представляется совершенно законным. Во главе его должен был стоять ведущий астроном, известный не только в ГДР, но и за границей. Теперь институт присоединён к Институту Макса Планка в Берлине. Они намерены создать крупный телескоп в Чили и проектируют космический спутник, ведущий наблюдение в рентгеновском диапазоне, вместе с Европейским агентством космических исследований. Следует заметить, что принцип действия телескопов, работающих в диапазоне рентгеновского излучения, примерно такой же, что используется в области создания ядерного оружия.

— Как отличить научные исследования…

— Между ними нет различий, — признал полковник. — Я проверял это. От нас самих просочилась информация по этой тематике.

— Что? Каким образом?

— В различных научных журналах опубликовано несколько статей по физике звёзд. Одна из статей так и начинается словами:

«Вообразите центральное ядро звезды с постоянными изменениями рентгеновских потоков». Причём сюда нужно внести маленькую поправку: автор описывает звезду с потоком излучения во много раз интенсивнее, чем ядро любой звезды, — на четырнадцать порядков.

— Не понимаю, — буркнул Головко. Ему было трудно следить за этой научной тарабарщиной.

— Автор описал физическую среду, активность которой в сто тысяч миллиардов раз превосходит активность в ядре любой звезды. Фактически это описание процессов, происходящих внутри термоядерной бомбы в момент её детонации.

— И каким образом такое могло пройти мимо цензоров? — спросил Головко, не скрывая изумления.

— Товарищ генерал, не следует переоценивать научную подготовку наших цензоров. Как только один из них увидел фразу «вообразите центральное ядро звезды», он сразу сделал вывод, что содержание статьи не имеет отношения к безопасности государства. Эта статья была напечатана пятнадцать лет назад. Но были и другие. За последнюю неделю мне стало ясно, насколько бесполезны наши меры по обеспечению безопасности, направленные на сохранение тайн. А теперь представьте себе, что публикуют американцы, у которых нет секретности в науке. К счастью, только очень умные люди могут усвоить всю информацию, которая содержится в публикациях. Но такие люди существуют, и в этом нет ничего невероятного. Я говорил с группой молодых инженеров в Кыштыме. С небольшой помощью со стороны комитета можно провести глубокое исследование, насколько широки сведения, содержащиеся в открытой научной литературе. На это потребуется пять-шесть месяцев. Такое исследование не окажет прямого воздействия на наш проект, но мне кажется, что оно будет в высшей степени полезным. Я думаю, мы серьёзно недооцениваем опасность появления ядерного оружия в странах третьего мира.

— Но это не правда, — возразил Головко. — Нам известно, что…

— Видите ли, три года назад я сам принимал участие в составлении доклада. А сейчас хочу заявить, что мои оценки были чрезмерно оптимистичными.

Первый заместитель председателя комитета чуть задумался.

— Пётр Иванович, вы честный человек.

— Нет, я просто испуганный человек, — покачал головой полковник.

— Вернёмся в Германию.

— Хорошо. Из числа тех специалистов, которые, по нашему мнению, подозреваются в том, что принимали участие в разработке проекта по производству атомного оружия в ГДР, трое исчезли. Причём вместе с семьями. Остальные нашли себе другую работу. Двое, возможно, принимают участие в ядерных исследованиях, направленных на военные цели, но и здесь многое неясно. Где провести границу между мирными физическими исследованиями и военными разработками? Я этого не знаю.

— А те трое, что исчезли?

— Один из них определённо находится в Южной Америке. Остальные двое просто пропали. Полагаю, следует организовать крупномасштабную операцию и выяснить, что происходит в Аргентине.

— Какова позиция американцев? — задумчиво произнёс Головко.

— Ничего определённого. Думаю, им тоже ничего не известно, как и нам. — Полковник сделал паузу. — Трудно вообразить, что им нравится дальнейшее распространение ядерного оружия. Это противоречит политике их правительства.

— Тогда объясните их отношение к Израилю.

— Израильтяне получили расщепляемые материалы от американцев лет двадцать назад. Плутоний с американского завода на Саванна-ривер и обогащённый уран со склада в Пенсильвании. По-видимому, в обоих случаях сделки были незаконными. Сами американцы провели расследование инцидентов. По их мнению, израильский Моссад сумел провести одну из крупнейших операций в истории с помощью американцев еврейского происхождения, занимавших ответственные должности. Дело не было передано в суд. Добытая ими информация была получена из источников, которые нельзя огласить в суде, и американцы пришли к заключению, что с политической точки зрения нежелательно раскрывать нарушения, связанные с секретной деятельностью правительства. Всё было спущено на тормозах. Американцы и европейцы проявили небрежность, продавая ядерную технологию многим странам, однако и мы совершили ту же ошибку с Китаем и ГДР, правда? Нет, — заключил полковник, — я не думаю, что американцы заинтересованы в том, чтобы в Германии появилось ядерное оружие. Так же, как и мы.

— Следующий шаг?

— Не знаю, товарищ генерал. Мы предприняли все возможные шаги, какие не влекли за собой риска обнаружить себя. Мне кажется, нужно провести расследование в Южной Америке. Затем осторожно прощупать немецких военных и выяснить, есть ли какие-нибудь намёки на ядерную программу.

— В этом случае нам было бы уже известно… — Головко нахмурился. — Боже мой, что это я говорю? Какие системы доставки ядерного оружия к цели наиболее вероятны?

— Самолёты. Необходимость в баллистических ракетах отсутствует. Из Восточной Германии не так уж далеко до Москвы. Им известны наши противоракетные средства защиты, верно? Мы оставили в Германии немало нашего снаряжения.

— Пётр, неужели у тебя сегодня нет для меня никаких хороших новостей?

На лице полковника появилась мрачная улыбка.

— Эти кретины на Западе продолжают твердить, каким безопасным стал наш мир.

Процесс спекания вольфрама и рения был исключительно прост. Для этого использовался высокочастотный горн, похожий на микроволновую печь. Металлическим порошком наполняли форму и помещали её в горн для нагрева. После того как порошок раскалялся добела — к сожалению, температура была недостаточной, чтобы расплавить вольфрам, обладающий очень высокой температурой плавления, — раскалённую массу помещали под пресс. В результате воздействия высокой температуры и давления образовывался материал, который по своим свойствам, хотя и не являлся металлом, но достаточно походил на него, чтобы использоваться в качестве последнего. Одну за другой изготовили двенадцать изогнутых заготовок. Далее они должны были пройти обработку на станках, а пока их положили на отведённое место на полках в мастерской.

Большой фрезерный станок был занят обработкой последней крупной детали из бериллия — полуметрового металлического гиперболоида двадцати сантиметров в самой широкой части. Замысловатая форма детали делала обработку очень трудной даже для станка с программным управлением, но иного выхода не было.

— Понимаете, первоначальный поток нейтронов представит собой простое сферическое расширение от первичного взрыва, но его захватит бериллий, — объяснял Фромм, стоя рядом с Куати. — Эти металлические элементы отражают нейтроны, которые движутся по спирали со скоростью, составляющей около двадцати процентов скорости света, и в конусе мы оставим для них лишь одно отверстие. Внутри гиперболоида будет находиться этот цилиндр из дейтерида лития, обогащённого тритием.

— Но это произойдёт так быстро, — заметил командир. — Взрывчатые вещества все уничтожат.

— Для понимания этого процесса требуется новое мышление. Каким бы стремительным ни было действие взрывчатки, нужно помнить, что нам требуются всего три сотрясения, чтобы внутри бомбы завершился процесс детонации.

— Три чего?

— Сотрясения. — Фромм позволил себе одну из редких улыбок. — Вы знаете, что такое наносекунда? Это одна миллиардная доля секунды, десять в минус девятой степени. За этот отрезок времени луч света пробегает всего тридцать сантиметров, то есть вот отсюда сюда. — Он расставил ладони на расстояние одного фута друг от друга.

Куати кивнул. Действительно, очень короткий отрезок времени.

— Отлично. «Сотрясение» — это десять наносекунд. За это время свет пробегает три метра. Термин был изобретён американцами в сороковых годах. Они считали, что это время, необходимое ягнёнку, чтобы тряхнуть хвостом. Шутка учёных. Понимаете? Иными словами, за три сотрясения свет пройдёт около девяти метров, а внутри атомной бомбы начнётся и завершится процесс детонации. Это во много тысяч раз меньше, чем требуется для детонации химических взрывчатых веществ.

— Понятно, — сказал Куати, в этом слове правда сочеталась с ложью. Он вышел из мастерской, позволив Фромму снова погрузиться в свои ужасные мечты.

Гюнтер ждал командира на открытом воздухе.

— Ну?

— Я разработал американскую сторону операции, — заявил Бок. Он развернул карту и положил её на землю. — Мы разместим бомбу вот здесь.

— Что это за место? — Бок ответил. — Сколько? — поспешил поинтересоваться Куати.

— Более шестидесяти тысяч. Если взрывная сила бомбы будет равна той, что нам обещают, радиус смертельного поражения охватит все это. — Гюнтер обвёл пальцем вокруг Денвера. — Общее количество убитых от ста до двухсот тысяч.

— И это все? Для ядерной бомбы? Всего сто — двести тысяч?

— Исмаил, это всего лишь мощное взрывное устройство.

Куати закрыл глаза и выругался про себя. Всего минуту назад ему сообщили, что атомный взрыв будет чем-то совершенно невероятным даже для человека с его опытом, а теперь утверждают обратное. Однако командир был достаточно умён и понял, что оба эксперта говорят правду.

— Почему ты выбрал именно это место? Бок ответил и на этот вопрос:

— Было бы приятно убить их президента.

— Действительно приятно, но полезно ли для успеха операции?

— Можно доставить бомбу в Вашингтон, однако слишком велика опасность, что там её обнаружат, слишком велика. Мой план, командир, должен учитывать то обстоятельство, что у нас только одна бомба и всего лишь один шанс. Поэтому нам нужно максимально уменьшить опасность обнаружения и при выборе цели исходить в первую очередь из этих соображений.

— А германская сторона операции?

— Её осуществление пройдёт гладко.

— Но она достигнет своей цели? — спросил Куати, глядя на пыльные ливанские холмы.

— Надеюсь. На мой взгляд, вероятность успеха составляет шестьдесят процентов.

В самом худшем случае мы накажем и американцев и русских, подумал командир. И тут же возник следующий вопрос: достаточно ли этого? Лицо Куати окаменело, пока он обдумывал ответ.

Однако вопрос не был единственным. Куати считал, что умирает. Болезнь то наступала, то временами успокаивалась подобно неумолимому приливу, но это был прилив, который никогда не возвращался к исходной точке, туда, где был год или месяц назад. Хотя сегодня он чувствовал себя хорошо, Куати знал, что это обманчиво. Вероятность того, что его жизнь закончится в будущем году, была такой же, как и шансы успешного осуществления плана Бока. Но разве он может позволить себе умереть, не приняв всех мер, чтобы операция была завершена при его жизни?

Нет, и если приближается его собственная смерть, какое значение имеют жизни остальных? Тем более, они всего лишь неверные, варвары.

Гюнтер тоже неверный, настоящий варвар. Марвин Расселл вообще язычник. Люди, которых ты собираешься убивать, не такие уж и неверные. Как там о них сказано в Коране: «Заблудшие — последователи пророка Иисуса, но тоже люди, которые верят в единого Бога».

Но ведь и евреи — люди, говорит Магомет. Так заявлено в Коране. Они духовные прародители ислама, такие же дети Абрахама, как и арабы. Многое в их религии совпадало с его религией. Его война против Израиля не была религиозной войной. Она велась из-за его народа, изгнанного со своей земли, вытесненного другим народом, который заявил, что руководствуется религиозными причинами, тогда как причины были совсем в ином.

Куати рассматривал свои духовные взгляды во всём их противоречии. Израиль — его враг. Американцы — тоже враги. И русские. Это была его личная теология, и хотя он считал себя мусульманином, то, что управляло ею жизнью, не имело почти никакого отношения к Богу, как бы он ни утверждал противоположное, обращаясь к своим сторонникам.

— Продолжай разработку плана, Гюнтер.

Глава 20

Соперничество

В середине сезона Национальной футбольной лиги «Викинги» и «Мустанги» по-прежнему лидировали. Стараясь забыть о своём поражении в добавочное время от Миннесоты, Сан-Диего на следующей неделе взяло реванш дома в игре со слабой командой Индианаполиса, которую разгромило со счётом 45:3, тогда как «Викингам» пришлось напрячь все силы в матче против «Гигантов» вечером понедельника, с трудом одержав верх — 21:17. Тони Уиллс завершил тысячу ярдов прорывов с мячом в третьей четверти восьмого матча текущего сезона и уже был единогласно признан лучшим новичком года. Кроме того, он стал официальным представителем Национальной футбольной лиги в президентской кампании по борьбе с наркотиками. Затем «Викинги» споткнулись на «Сорок девятых», проиграв 16:24. Сан-Диего последовало их примеру — 1:7, и они сравнялись, однако их ближайшим соперником в центральном округе НФЛ, «черно-синем», были «Медведи» — 4:3. Равенство в Национальной футбольной лиге пришло и исчезло. Как всегда, единственные, кто мог бросить серьёзный вызов, были «Дельфины» и «Рейдеры», матчи с которыми «Мустанги» будут проводить в конце сезона.

Это ничуть не успокаивало Райана. Он засыпал все труднее, несмотря на всепоглощающую усталость, ставшую неотъемлемой частью его жизни. Раньше, когда по ночам его мучили мысли, он вставал и, стоя у окна, выходившего на Чесапикский залив, следил за кораблями и яхтами, что проплывали в нескольких милях вдали. Теперь он их не замечал. Ноги сделались усталыми и слабыми, не успевали отдохнуть, настолько усталыми, что приходилось напрягаться, чтобы стоять. Желудок восставал против излишней кислотности — результат постоянного напряжения, усиленного кофеином и алкоголем. Ему нужен был сон, возможность расслабить мышцы, бездонное забытьё, позволяющее сознанию отключиться от необходимости каждодневно принимать решения. Ему были нужны упражнения и многое другое. Ему хотелось снова стать мужчиной. Однако вместо этого Райана мучила бессонница, его сознание не переставало перекатывать в мозгу мысли, преследовавшие его днём, и неудачи — ночью.

Джек знал, что Лиз Эллиот ненавидит его. Ему даже казалось, что он знает почему. Это началось с их первой встречи несколько лет назад в Чикаго. У неё было плохое настроение, у него — тоже, и представление друг другу превратилось в словесную дуэль, причём оба не трудились выбирать слова. Разница между ними заключалась в том, что Райан был готов не обращать внимания на обиды — по крайней мере на большинство обид, а вот она их не забывала. Кроме того, президент прислушивался к её мнению. Из-за Эллиот никогда не станет известна истинная роль Райана в заключении Ватиканского договора. Это была его единственная заслуга, не запятнанная интересами ЦРУ. Райан гордился тем, чего добился в Центральном разведывательном управлении, хотя и знал, что его работа там преследовала узкие политические или стратегические цели, направленные на благо его страны, тогда как Ватиканский договор преследовал задачу улучшения жизни во всём мире. И теперь предмет его гордости исчез, его заслуги отданы другому. Джек не хотел претендовать на то, чтобы вся честь операции принадлежала только ему. Деятельность, направленная на заключение договора, осуществлялась несколькими, но он надеялся, что его имя будет упомянуто среди них. Разве такое желание чрезмерно? Четырнадцатичасовые рабочие дни, причём нередко в автомобилях, трижды он рисковал жизнью — и все ради чего? Чтобы какая-то политическая сука из Беннингтона швыряла в корзину сделанные им оценки ситуации.

Да если бы не я, не то, что сделано мной, ты, Лиз, никогда не заняла бы этой должности, думал он. То же самое относится и к твоему боссу. Ледяному человеку, Джонатану Роберту Фаулеру из Огайо!

Но они не могут знать этого. Он дал слово. Дал слово кому? Ради чего?

Однако хуже всего то, что теперь все это оказывало на него странное и совершенно неожиданное действие. Он снова разочаровал жену этой ночью. Для него это было непостижимо. Как непостижимо бывает, когда поворачиваешь выключатель, а свет не загорается, вставляешь ключ в замок зажигания, а автомобиль…

Вот и перестаёшь быть мужчиной…

Но я — мужчина, повторял он себе. Я проделывал все, что надлежит проделывать мужчине.

А ты попытайся объяснить это своей жене, идиот!

Я защищал свою страну, свою семью, убивал врагов страны и семьи. Завоевал уважение лучших и достойнейших. Я совершал подвиги, о которых никто не узнает, и хранил секреты, которые надлежало хранить. Нёс службу не хуже других.

Тогда почему в два часа ночи ты стоишь и невидящими глазами смотришь на залив, приятель?

Я многого добился! — билась мысль в голове.

Кто знает об этом? Кого это интересует?

А мои друзья?

Очень они помогли тебе — вдобавок, какие друзья? Когда последний раз ты встречался со Скипом Тайлером или Робби Джексоном? А твои друзья в Лэнгли — почему ты не поделился с ними своими трудностями?

Рассвет наступил неожиданно, но его приход был для Райана куда меньшей неожиданностью, чем то, что он всё-таки уснул, правда, один и сидя в кресле в гостиной. Джек встал, чувствуя боль в мышцах, — даже несколько часов сна не помогли. Это не было сном, сказал он себе по пути в ванную. Просто он не бодрствовал. Сон означал отдых, а Джек чувствовал себя на удивление неотдохнувшим, в голове гудело от дешёвого вина, выпитого накануне вечером. Единственно отрадным было то, что Кэти продолжала спать — если это было именно так. Джек сварил кофе и уже ждал у двери, когда Кларк подъехал к дому.

— Ещё один превосходный уик-энд, насколько я понимаю, — заметил он, когда Райан сел в машину.

— И ты, Джон?

— Послушайте, заместитель директора, если вам хочется врезать мне промеж глаз, валяйте. Но пару месяцев назад вы выглядели как последнее дерьмо, а теперь выглядите ещё хуже. Боже мой, Джек, когда в последний раз ты был в отпуске, отдыхал от работы больше, чем день или два? Хоть бы притворился, что ты настоящий человек, а не какой-то паршивый чиновник, который боится, что, если он уйдёт с работы, его никто не заменит?

— Кларк, у тебя редкий талант каждое утро наполнять меня радостью.

— Эх, дружище, я всего лишь сотрудник службы безопасности, но стоит ли сердиться, если я принимаю твою безопасность так близко к сердцу? — Джон свернул к обочине и остановил машину. — Док, мне приходилось видеть такое в прошлом. Люди сгорают на работе. И ты жжёшь свечу с обоих концов. Такое трудно выдержать даже в двадцать, а тебе уже гораздо больше. Или ты не заметил?

— Мне известно, что с возрастом человека одолевают старческие немощи. — Райан попытался улыбнуться, чтобы показать, что ничего нет страшного, что Кларк просто преувеличивает угрожающую ему опасность.

Манёвр оказался неудачным. Внезапно Кларк вспомнил, что жена не подошла к двери проводить мужа. Семейные неурядицы? Но разве об этом спрашивают? Достаточно того, что он прочитал на лице Райана. Там отражалась не только усталость. Он изнемогал изнутри под тяжестью всех неприятностей, которые приходилось выдерживать от вышестоящего руководства, от напряжения, связанного с необходимостью поддерживать директора Кабота по всем вопросам, принимаемым в Лэнгли. Кабот — неплохой человек, он честно старается исполнять свои обязанности, однако просто не знает, как это делается. Поэтому конгресс полагался на Райана, и оба управления — разведывательное и оперативное — обращались к нему за руководством и координацией. Он не мог уклониться от выполнения собственных обязанностей и не понимал, что среди них были вопросы, которые следовало кому-то перепоручить. Начальники управлений вполне могли бы взять кое-что на себя, однако взваливали свою работу на Райана. Решительный окрик из кабинета заместителя директора мог запросто поставить все на свои места, но поддержит ли его Кабот — или эти мудозвоны из Белого дома придут к выводу, что Райан пытается захватить всю власть в ЦРУ?

Проклятые политиканы! — подумал Кларк, выруливая обратно на шоссе. Всюду политика — и в ЦРУ и в Вашингтоне. Да и дома не все в порядке. Кларк не знал, что именно, но понимал, что дело там плохо. Док, вы для этого слишком хороший человек!

— Можно, я дам тебе совет, Джек?

— Валяй, — ответил Райан, не отрываясь от утренних депеш.

— Возьми отпуск на пару недель, побывай в Диснейленде, в ночном клубе, поброди по пляжу. Уезжай, сбрось напряжение.

— У детей школьные занятия.

— Боже мой, да забери их из школы! А ещё лучше, пусть продолжают ходить в школу, а ты возьми жену и отдохни где-нибудь. Впрочем, нет, ты не согласишься на это. Возьми детей и сходите на Микки Мауса.

— Не могу. Дети ходят в школу…

— Но ведь это начальная школа, док, а не университет! Если они пропустят две недели и отстанут в таблице умножения или не научатся правильно писать «белка», это не подорвёт их умственного развития. Тебе нужно забыть о работе, перезарядить батареи организма, подышать ароматом роз, наконец!

— У меня слишком много работы, Джон.

— Да послушай же меня! Ты знаешь, как много друзей я похоронил? Знаешь, сколько людей, с которыми мне приходилось работать, так и не смогли жениться, иметь детей, купить хороший дом на берегу залива? Много, приятель, очень много! Они не смогли получить то, что есть у тебя. Ты по сравнению с ними счастливчик, у тебя есть все, а ты пытаешься загнать себя в могилу — и ведь добьёшься своего, обязательно добьёшься. Так или иначе, скажем, лет через десять.

— Но у меня дела!

— Нет таких важных дел, из-за которых стоит губить свою жизнь, кретин! Неужели не понимаешь?

— И кто заменит меня?

— Сэр, вас действительно нелегко заменить, когда вы в хорошей форме, в состоянии принимать правильные решения. Но сейчас вас может заменить даже этот мальчик Гудли, причём он не только справится с работой, но и сделает её лучше. — Кларк заметил, что попал в цель. — Ты считаешь, что приносишь сейчас много пользы?

— Сделай одолжение, управляй лучше автомобилем. — В Лэнгли его ждало новое сообщение от Спинакера, судя по кодовым фразам в депешах, и письмо от Ниитаки. Предстоял трудный день.

Именно это мне и нужно сейчас, подумал Джек, закрывая на мгновение глаза.

Но стало лишь хуже. Джек с удивлением заметил, что автомобиль въехал в Лэнгли, изумился, что усталость победила утренний кофе, и он проспал минут сорок по дороге на службу. Он заметил выражение лица Кларка — я ведь говорил тебе — и поднялся на седьмой этаж. Рассыльный принёс два важных досье и записку, в которой говорилось, что директор задерживается и приедет позже. Да, он работает как банкир, начинает поздно и уезжает рано, подумал Джек. Разведчикам полагается трудиться более напряжённо, как, например, приходится мне.

Первым делом он занялся Ниитакой. В сообщении говорилось, что японцы собираются отказаться от той редкой уступки в торговле, на которую были вынуждены пойти всего шесть месяцев назад. Такой шаг будет объяснён стечением «непредвиденных» обстоятельств. Часть этих обстоятельств, подумал Райан, продолжая чтение, может быть действительно имела место — у японцев было не меньше внутренних политических проблем, чем в других странах, — но Ниитака сообщал также и нечто другое: они намеревались что-то провести в Мексике… что-то, связанное с государственным визитом их премьер-министра в Вашингтон в феврале будущего года. Вместо того чтобы покупать американскую сельскохозяйственную продукцию, японское правительство планировало по дешёвой цене закупить её в Мексике, воспользовавшись сниженными тарифами в этой стране. По крайней мере таков был план. Японцы не были уверены, что Мексика пойдёт на такие уступки, и собирались прибегнуть…

К взятке?

— Боже мой, — выдохнул Райан. Мексиканская институционная революционная партия, МРП, никогда не отличалась честностью и неподкупностью, но такое?.. Это будет осуществлено во время переговоров с глазу на глаз в Мехико. Если им удастся добиться уступок, получить доступ к мексиканскому рынку, Япония начнёт закупать продовольствие в Мексике и объём американской сельскохозяйственной продукции, которую обязались закупать японцы в феврале этого года, сократится. С деловой точки зрения это выглядело очень практично. Япония получит возможность покупать несколько более дешёвое продовольствие, чем если бы оно поступало из Америки, и одновременно откроет новый рынок для сбыта своих товаров. Их оправданием перед американскими фермерами станет качество сельскохозяйственных удобрений и пестицидов, которое будет признано — к всеобщему изумлению — несоответствующим санитарным стандартам, принятым в Японии.

Взятка будет точно соответствовать величине намеченной цели. Двадцать пять миллионов долларов, которые будут выплачены обходными путями, почти законно. После того как президент Мексики на будущий год покинет свой пост, он возглавит новую корпорацию, которая… Нет, они просто купят уже принадлежащую ему корпорацию по рыночным ценам, и новое руководство сохранит за ним должность директора. Японские интересы резко увеличат ценность корпорации, и бывший президент станет получать огромное жалованье за использование его немалого опыта в отношениях со средствами массовой информации.

— Ловко задумано, — произнёс вслух Райан. Всё выглядело почти комически, но самое смешное заключалось в том, что такое могло оказаться законным даже в Америке, если удастся найти достаточно изворотливого юриста. И этого может не понадобиться. Немало сотрудников в министерстве иностранных дел и торговли поступали на службу японским интересам сразу после увольнения из правительственных учреждений.

Придумано ловко, за исключением одной маленькой детали: в руках Райана находились доказательства сговора. Лишь в одном отношении они поступили глупо: японцы думали, что некоторые заседания являются настолько священными и неприкосновенными, что слова, произнесённые там, никогда не выйдут за пределы четырех стен. Они не подозревали, что у одного министра есть любовница, недовольная кое-чем и обладающая способностью развязывать язык у мужчин; и вот теперь Америка получила доступ ко всей этой информации в результате деятельности одного офицера КГБ…

— Думай, парень, думай.

Если удастся получить более убедительные доказательства и вручить их Фаулеру… Но как? Ведь в суде ссылаться на информацию, полученную от разведчика… к тому же русского, офицера КГБ, работающего в третьей стране…

Но разве речь идёт об открытом суде, где требуются доказательства, предписанные законом? Фаулер может обсудить все это при личной встрече с их премьер-министром.

Зазвонил телефон на столе.

— Да, Нэнси?

— Только что звонил директор. У него простуда.

— Ему повезло. Спасибо. — Райан положил трубку. — Это у него-то простуда? Да ему просто не хочется ехать на службу, — пробормотал он.

…Фаулер может выбрать один из двух путей: первый — встретиться с премьер-министром, сказать ему, что нам известно о его замыслах и мы не потерпим этого, немедленно сообщим соответствующим конгрессменам и… или второй — тайно организовать утечку информации в прессу.

Второй вариант мог повлечь за собой неприятные последствия, причём некоторые из них произойдут в Мексике. Фаулеру не нравился мексиканский президент, а МРП — и того меньше. Что бы ни говорили о Фаулере, он был честным человеком и презирал коррупцию во всех её формах. С другой стороны, имеет ли он право обойти закон и не сообщить о случившемся Тренту? Райан снова поднял телефонную трубку.

— Нэнси, сообщи начальнику юридического отдела, что мне нужно поговорить с ним.

Теперь очередь Спинакера. И что же, подумал Райан, хочет сообщить мистер Кадышев сегодня?

— Господи всемогущий! — Райан с трудом овладел собой. Он прочитал сообщение до конца, вернулся к началу и прочитал ещё раз. Затем снял телефонную трубку и нажал кнопку прямой связи с Мэри Пэт Фоули.

Телефон продолжал звонить целых тридцать секунд, пока, наконец, там сняли трубку.

— Да?

— Кто это?

— А с кем я говорю?

— Это заместитель директора Райан. Где Мэри Пэт?

— У неё роды, сэр. Я не знал, что это вы звоните, — продолжал мужской голос. — Эд у неё, конечно.

— Хорошо, спасибо. — Райан положил трубку. — Черт! — С другой стороны, как можно на это сердиться? Он встал и вышел к секретарю.

— Нэнси, Мэри Пэт рожает, — сказал он миссис Каммингс.

— О, великолепно! Нет, совсем не великолепно, рожать — не такое уж большое удовольствие, — заметила Нэнси. — Послать цветы?

— Да, выбери что-нибудь покрасивее — ты разбираешься в этом лучше меня. Возьми мою кредитную карточку «Америкэн экспресс».

— Подождём, чтобы убедиться, что все в порядке?

— Да, конечно. — Райан вернулся в свой кабинет. А теперь что? — спросил он себя.

Ты ведь отлично знаешь, как поступать. Вопрос лишь в том, хочешь этого или нет.

Джек поднял телефонную трубку и нажал ещё одну кнопку быстрого набора номера.

— Элизабет Эллиот, — произнесла советник по национальной безопасности, снимая трубку прямого телефона, номер которого был известен всего лишь узкому кругу доверенных лиц.

— Это Джек Райан.

Холодный женский голос стал ещё холоднее.

— Слушаю.

— Мне нужно видеть президента.

— По какому вопросу? — спросила она.

— Это разговор не для телефона.

— Но это проверенная линия, Райан!

— Недостаточно проверенная.

— Когда мне приехать? У меня важный вопрос.

— Насколько важный?

— Достаточно, чтобы президент мог отменить все свои встречи, Лиз! — огрызнулся Райан. — Ты думаешь, я занимаюсь здесь играми?

— Успокойся и подожди. — Райан слышал шелест переворачиваемых страниц. — Я изменю расписание его встреч.

— Спасибо, доктор Эллиот. — Райан едва удержался, чтобы не швырнуть трубку. Черт бы побрал эту женщину! Он снова встал. Кларк сидел рядом со столом Нэнси.

— Разогревай машину, Джон.

— Куда едем? — Кларк встал.

— В центр города. — Джек повернулся к секретарше. — Нэнси, позвони директору. Скажи ему, что мне срочно понадобилось встретиться с боссом, и вежливо передай, пусть немедленно мчится туда же. — Райан знал, что это не понравится директору. Дом Кабота находился в часе езды, далеко от города.

— Будет сделано, сэр. — Он знал, что может положиться на профессионализм Нэнси Каммингс.

— Мне понадобятся три копии этого документа. Сними ещё одну для директора и верни оригинал в сейф.

— Будет готово через две минуты, — ответила Нэнси.

— Отлично. — Джек зашёл к себе в туалет. Посмотрел в зеркало и убедился, что Кларк, как всегда, оказался прав. Вид у меня действительно ужасный, подумал он. Ничего не поделаешь.

— Все в порядке?

— Можно отправляться, док. — Кларк уже держал застёгнутую кожаную папку с документами.

Если уж бутерброд падает со стола, то обязательно маслом вниз, подумал Райан. В это утро понедельника всё шло не так, как нужно. Где-то при выезде с шоссе 1 на шоссе 66 какой-то кретин сумел устроить аварию и образовалась пробка. Вместо обычных десяти — пятнадцати минут на дорогу пришлось потратить тридцать пять. Даже высшим правительственным чиновникам было не под силу одержать верх над транспортными проблемами Вашингтона. Автомобиль заместителя директора ЦРУ подъехал к Западному входу всего за две минуты до намеченной встречи. Джек вышел из машины и, стараясь не бежать, поспешил к входу в Белый дом. Он опасался, что на это обратят внимание, — репортёры тоже пользовались Западным входом. Минуту спустя он вошёл в кабинет Лиз Эллиот.

— Что за пожар? — спросила советник по национальной безопасности.

— Мне не хотелось бы повторяться. К нам поступило сообщение от глубоко законспирированного агента. Оно вам не понравится.

— Но ты ведь должен хотя бы сказать, о чём пойдёт речь, — заметила Эллиот вполне разумно.

— О Нармонове, его военных и ядерном оружии.

Она кивнула.

— Пошли. — По пути к кабинету президента они миновали два коридора и восемь агентов Секретной службы, охранявших Фаулера подобно стае вышколенных волков.

— Надеюсь, причина достаточно серьёзная, — произнёс президент, не поднимаясь из-за стола. — Мне пришлось отказаться от присутствия на обсуждении бюджета.

— Господин президент, у нас есть глубоко законспирированный агент в высших эшелонах власти Советов, — начал Райан.

— Я знаю об этом. Вы должны помнить, что я просил не сообщать мне его имени.

— Совершенно верно, сэр, — ответил Райан. — Но я все равно назову его имя. Олег Кириллович Кадышев. Его кодовая кличка Спинакер. Его завербовали несколько лет назад, когда Мэри Патриция Фоули была в Москве со своим мужем.

— Зачем вы это мне говорите? — спросил Фаулер.

— Чтобы вы могли оценить присланные им сведения. Вы уже знакомились с его сообщениями, подписанными кодовыми именами Тоник и Центр.

— Центр?.. Так это он сообщал в сентябре относительно трудностей, стоящих перед Нармоновым, — я имею в виду сопротивление аппарата безопасности.

— Совершенно верно, господин президент. — Здорово, подумал Райан. По крайней мере он помнит, что мы сообщаем Белому дому. Такое случалось не всегда.

— Я делаю вывод, что его трудности усилились, иначе вы не попросили бы об этой встрече. Продолжайте, — распорядился Фаулер, откидываясь на спинку кресла.

— Кадышев передаёт, что встретился с Нармоновым на прошлой неделе — в конце прошлой недели…

— Одну минуту. Кадышев — ведь он член их парламента, стоит во главе одной из оппозиционных групп, верно?

— И это верно, сэр. У него было много встреч один на один с Нармоновым — именно поэтому Кадышев представляет такую ценность для нас.

— Я понимаю это.

— Во время их последней встречи, по словам Кадышева, Нармонов сообщил ему, что его проблемы усугубляются. Он позволил вооружённым силам и спецслужбам усилить их влияние внутри страны, но этого, по-видимому, оказалось недостаточно. Ожидается сопротивление при осуществлении договора об ограничении вооружений. Кадышев сообщает, что военные настаивают на полном сохранении баллистических ракет СС-18 вместо разоружения шести полков, как это предусмотрено договором. По его мнению, Нармонов может согласиться с их требованиями по этому вопросу. Это, сэр, будет означать нарушение условий соглашения, и поэтому я приехал к вам.

— Насколько значительно это нарушение? — спросила Лиз Эллиот. — Я имею в виду техническую сторону.

— Видите ли, мы так и не сумели объяснить это достаточно чётко и доходчиво. Министр обороны Банкер понимает суть проблемы, но для конгресса это так и осталось непонятным. Так вот, суть проблемы заключается в следующем: поскольку мы стремимся к сокращению ядерных вооружений больше чем наполовину, нам пришлось изменить ядерный баланс. Когда у обеих сторон было по десять тысяч боеголовок, всем было ясно, что атомную войну трудно — практически невозможно — выиграть. При таком большом количестве боеголовок вы не сумеете уничтожить все сразу, и потому всегда останется достаточно ядерных зарядов, чтобы нанести сокрушительный ответный удар. Но после сокращения ядерных вооружений уравнение начинает меняться. Теперь в зависимости от состава ядерных сил такое нападение становится теоретически возможным. Именно поэтому все вопросы по составу ядерных вооружений так подробно и тщательно оговорены в приложениях к договору.

— Вы утверждаете, что после сокращения ядерных вооружений опасность войны увеличивается, а не уменьшается? — спросил Фаулер.

— Нет, сэр, не совсем так. Я всегда утверждал — и советовался со специалистами, которые вели переговоры несколько лет назад, когда во главе этой группы стоял Эрни Аллен, — общее улучшение стратегического положения в результате сокращения вооружений на пятьдесят процентов является иллюзией, простым символом.

— Чепуха, — презрительно отозвалась Эллиот. — Сокращение ядерной мощи на пятьдесят процентов…

— Доктор Эллиот, если бы вы когда-нибудь потрудились присутствовать на играх «Камелот», вы понимали бы ситуацию несколько лучше. — Райан отвернулся, не обращая внимания на реакцию советника по национальной безопасности. Зато Фаулер заметил, как она покраснела, и с трудом удержался от улыбки — её осадили в присутствии любовника. Президент повернулся к Райану, — зная, что они с Элизабет обсудят это после его ухода.

— Эта проблема очень сложна и требует технических знаний. Если вы не верите мне, спросите министра Банкера или генерала Фремонта, командующего стратегическими силами. Решающим фактором является состав ядерных вооружений, а не их число. Если русские сохранят эти СС-18, баланс нарушится до такой степени, что у них появится ощутимое преимущество. Воздействие договора о сокращении вооружений кроется в их составе, а не в количестве. Но это ещё не все.

— Продолжайте, — кивнул президент.

— По сообщению Кадышева, между военными и КГБ может быть заключён тайный сговор. Вы знаете, что установки для запуска стратегических, ракет находятся у военных, однако контроль за боеголовками всегда был в руках КГБ. Кадышев считает, что армия и спецслужбы устанавливают слишком уж тесные отношения. Более того, безопасность боеголовок весьма проблематична.

— Что он имеет в виду?

— Он утверждает, что реестр тактических боеголовок скрывается.

— Исчезнувшие боеголовки?

— По его мнению, возможно утаивание небольших боеголовок.

— Другими словами, — произнёс Фаулер, — их военные могут шантажировать Нармонова, сохраняя ядерные боеголовки небольшой мощности в качестве козырных карт?

— Совершенно верно, сэр. — А ведь вы не дурак, господин президент, подумал Райан.

Фаулер сделал паузу, продолжавшуюся секунд тридцать, глядя перед собой и обдумывая создавшуюся ситуацию.

— Насколько можно полагаться на этого Кадышева?

— Господин президент, мы пользуемся его услугами пять лет. Его советы были для нас очень ценными И насколько нам известно, всегда подтверждались.

— Вы не думаете, что его могли перевербовать? — спросила Эллиот.

— Это возможно, но маловероятно. У нас существует метод контроля. Заранее оговорённые кодовые фразы, которые сразу предупредят об опасности. Слова о хороших новостях всегда включаются в каждое сообщение. И в этом случае были соответствующие фразы.

— Вы не сумели проверить это сообщение по другим источникам?

— Извините, доктор Эллиот, но у нас нет сведений, подтверждающих сообщение Кадышева.

— Значит, вы приехали сюда с непроверенным докладом? — спросила Эллиот.

— Совершенно верно, — согласился Райан, не зная, каким усталым он выглядит. — У нас мало агентов, из-за которых я сделаю такое, но этот — один из немногих.

— Можно провести проверку полученной вами информации? — спросил Фаулер.

— Можно предпринять осторожные шаги по нашим агентурным сетям. Кроме того — с вашего разрешения, сэр, — мы можем обратиться в иностранные разведывательные службы. У англичан есть агент в Кремле, снабжающий их отличной информацией. Я знаком с сэром Бэзилом Чарлстоном и мог бы обратиться к нему за помощью, однако в этом случае придётся раскрыть кое-что известное только нам. Такие сведения нельзя получить на основе старого знакомства. Придётся исходить из qui pro quo[29]. Мы никогда не делаем этого, не получив согласия президента.

— Да, мне это понятно. Дайте подумать сутки. А Маркусу известно об этом?

— Нет, господин президент. У него простуда. При обычных условиях я не приехал бы к вам, предварительно не посоветовавшись с директором, но в данном случае я решил, что вас нужно срочно поставить в известность.

— Вы говорили раньше, что военные в Советском Союзе более надёжны в политическом отношении, — заметила Эллиот.

— Вы правы, доктор Эллиот. Действия, о которых идёт речь в сообщении Кадышева, не имеют прецедента. С исторической точки зрения наши опасения относительно политических устремлений советских военных были такими же беспочвенными, как и бесконечно продолжающимися. Но сейчас, кажется, это изменилось. Возможность союза между военными и КГБ очень тревожна.

— Значит, и вы совершали ошибки в прошлом? — продолжала наседать Эллиот.

— Это нельзя исключить, — признал Райан.

— А сейчас? — спросил Фаулер.

— Какой ответ вы ждёте от меня, господин президент? Могу ли я ошибиться и в этом? Да, могу. Уверен ли я в точности сведений, содержащихся в этом сообщении? Нет, у меня такая уверенность отсутствует, но важность информации заставляет меня привлечь к ней ваше внимание.

— Меня не столько беспокоят баллистические ракеты, сколько исчезнувшие боеголовки,. — произнесла Эллиот. — Если Нармонова действительно шантажируют… вот это да…

— Кадышев является потенциальным политическим соперником Нармонова, — задумчиво сказал Фаулер. — Почему Нармонов доверяет ему?

— Вы регулярно встречаетесь с руководителями конгресса, сэр. Нармонов тоже. Политический динамизм в конгрессе народных депутатов ещё более сложен, чей в Капитолии. Более того, они действительно уважают друг друга. Кадышев поддерживал Нармонова гораздо чаще, чем выступал против него. Может быть, они соперники, но у них общие взгляды по многим вопросам.

— Ну хорошо, примите меры по проверке этой информации. Чем быстрее, тем лучше. Можете пользоваться любыми средствами.

— Будет сделано, господин президент.

— Как работает у вас Гудли? — поинтересовалась Эллиот.

— Это умный молодой человек. Неплохо разбирается в странах Восточного блока. Я читал доклад, составленный им в школе Кеннеди, и у меня создалось впечатление, что он лучше обзоров, представленных нашими специалистами в то время.

— Тогда привлеките его. Свежий ум может пригодиться, — предложила Эллиот.

Райан отрицательно покачал головой.

— Эти сведения слишком засекречены для него.

— Этот Гудли — президентский стипендиат, о котором мы говорили? Он действительно настолько умён? — спросил Фаулер.

— По моему мнению — да, — кивнула Элизабет.

— Тогда привлеките его, Райан. Я даю вам разрешение на это, — распорядился президент.

— Хорошо, сэр.

— У вас все?

— Если вы сможете уделить мне ещё пару минут, сэр, я хочу проинформировать вас о том, что мы получили из Японии. — Райан объяснил более подробно.

— Вот что пришло им в голову… — На лице Фаулера появилась хитрая улыбка. — У вас какое мнение об этом?

— Мне кажется, им нравится заниматься такими играми, — ответил Райан. — Не завидую людям, которым приходится вести с ними переговоры.

— Откуда мы знаем, что это правда?

— Мы получили эти сведения из надёжного источника, который тоже строго охраняем.

— А ведь было бы неплохо… Как можно выяснить, что сделка заключена?

— Не знаю, господин президент.

— Тогда я загнал бы эту сделку ему в глотку. Мне уже надоело заниматься бесплодными переговорами о торговле, и я устал от непрерывной лжи. Попытайтесь найти способ.

— Сделаем все, что от нас зависит, господин президент.

— Спасибо, что приехали. — Президент не встал и не протянул руку. Райан повернулся и вышел.

— Что ты думаешь об этом? — спросил Фаулер, просматривая доклад.

— В сообщении подтверждается то, что сказал Талбот об уязвимости Нармонова… только ситуация ещё хуже.

— Да, я согласен. Райан выглядит загнанным.

— Поделом, не будет жить на два дома.

— Что? — переспросил президент, не поднимая головы.

— Я получила предварительный отчёт о расследовании, которое ведёт министерство юстиции. Похоже, что он находит развлечение на стороне, как я и предполагала, и это связано с ребёнком. Женщина — вдова служащего военно-воздушных сил, он погиб во время учений. Несчастный случай. Райан потратил кучу денег, чтобы обеспечить её семью. Между прочим, жена Райана об этом не подозревает.

— Мне не нужен такой скандал, ещё один бабник вдобавок к Чарли. — Хорошо, что никто не знает о нас, подумал Фаулер, но промолчал. Ведь это совсем иное дело. Олден был женатым мужчиной. У Райана — семья. А Фаулер — вдовец. Так что здесь все по-другому. — Ты уверена в этом? Значит, предварительный отчёт?

— Да.

— Проверь всю информацию и сообщи мне результаты.

Лиз кивнула.

— Эти сведения о советских военных… это пугает меня.

— Меня тоже, — согласился Фаулер. — Обсудим все за ленчем.

— Итак, мы достигли середины проекта, — сказал Фромм. — Могу я попросить вас об одном одолжении?

— Что за одолжение? — спросил Госн, надеясь, что немецкий инженер не захочет съездить в Германию навестить жену. Такая просьба могла оказаться трудновыполнимой.

— Вот уже два месяца я не пил ничего спиртного.

Ибрагим улыбнулся.

— Вы знаете, что мне это запрещено.

— Но распространяется ли этот запрет и на меня? — Инженер улыбнулся. — В конце концов, я неверный.

Госн от души расхохотался.

— Действительно, вы правы. Хорошо, я поговорю с Гюнтером.

— Спасибо. Завтра начинаем работать с плутонием.

— Неужели на это потребуется столько времени?

— На плутоний и на изготовление взрывных блоков. Наша работа идёт точно по расписанию.

— Очень хорошо. Мне важно знать, что график не нарушается. — Начало операции было намечено на 12 января.

И так, с кем в КГБ у нас хорошие отношения? — задал себе вопрос Райан, когда вернулся в свой кабинет. Самым трудным в проверке сообщения Спинакера было то, что значительная часть сотрудников Комитета государственной безопасности — может быть, почти все — оставались лояльными по отношению к Нармонову. К числу тех, кто мог занимать противоположную позицию, принадлежали сотрудники Второго главного управления, занимающегося проблемами внутренней безопасности. А вот Первое главное управление — его также называли зарубежным — без сомнения, сохраняло лояльность к своему президенту, особенно теперь, когда во главе ПГУ стоял Головко, первый заместитель председателя КГБ, строго следящий за тем, что происходит внутри этого самого крупного из управлений. Головко был профессионалом и не проявлял интереса к политике. На мгновение в голову Джеку пришла дикая мысль, что прямой телефонный звонок мог бы… нет, придётся организовать встречу… но где?

Нет, это слишком опасно.

— Вызывали? — В дверь Райана просунулась голова Гудли. Райан жестом пригласил его войти.

— Хотите продвинуться по службе?

— Каким образом?

— По распоряжению президента Соединённых Штатов вас допустили к работе, к которой вы, по моему мнению, не готовы. — Райан передал ему сообщение Спинакера. — Читайте.

— Почему я, и почему вы сказали…

— Я также сообщил президент у, что вы сумели вовремя предсказать распад Варшавского Договора. Между прочим, ваша статья оказалась более точной, чем наши оценки.

— Вы не обидитесь, если я честно скажу, что вы — самый странный человек, с кем мне приходилось работать?

— Что вы хотите этим сказать? — спросил Джек.

— Я вам не нравлюсь, но вы тем не менее хвалите мою работу.

Райан откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

— Бен, хотите верьте — хотите нет, я не всегда бываю прав. Мне приходится совершать ошибки Иногда не просто ошибки, а чудовищные промахи, но у меня достаточно ума, чтобы понимать это, а раз я умён, то ищу людей с иными точками зрения, которые по зрелом размышлении встанут на мою сторону. Между прочим, это полезная привычка. Я научился этому от адмирала Грира. Если вы, доктор Гудли, хотите вынести отсюда что-то полезное, овладейте ею. Промахов мы не можем себе здесь позволить. Они все равно происходят, но мы всё-таки не можем себе их позволить. Доклад, написанный вами в школе Кеннеди, оказался лучше моего. Теоретически возможно, что наступит день, когда вы опять окажетесь правы, а я — нет. Справедливо?

— Да, сэр, — ответил Гудли, удивлённый словами Райана. Разумеется, когда Райан ошибётся, он, Гудли, будет прав. Именно поэтому он здесь — Садитесь и читайте.

— Не будете возражать, если я закурю?

Райан посмотрел на молодого учёного.

— Так вы курите?

— Два года назад бросил, но после прихода сюда…

— Кончайте с этой привычкой, но прежде, чем кончите, дайте закурить.

Они закурили. Затягиваясь табачным дымом, Гудли читал сообщение из Москвы, а Райан следил за его глазами. Президентский стипендиат поднял голову.

— Господи милостивый!

— Отличная первая реакция. Итак, что вы думаете?

— Такое возможно.

— Я уже сказал это президенту час назад, — покачал головой Райан. — Я не был уверен в надёжности информации, но решил, что лучше поставить его в известность.

— Что от меня требуется?

— Мне хотелось бы поработать с этим сообщением. Русский отдел разведывательного управления будет заниматься им пару дней. Давайте и мы с вами проведём независимый анализ, но с иных позиций.

— Каким образом?

— А вот таким. Вы считаете, что это возможно, а у меня — сомнения. Поэтому вы будете искать причины, по которым сообщению доверять нельзя, а я постараюсь доказать обратное. — Джек сделал паузу. — Разведывательное управление подойдёт к этому вопросу проторённым путём. Для того чтобы отвлечься и проявить гибкость, у них слишком косный ум. Мне это не подходит.

— Но вы хотите от меня…

— Я хочу, чтобы вы напрягли свой мозг. Мне кажется, что вы умный человек, Бен. Докажите мне это. Между прочим, таков мой приказ.

Гудли задумался. Он не привык получать или давать приказы.

— Не уверен, что сумею с этим справиться.

— Почему?

— Это противоречит моим воззрениям. Я смотрю на вещи по-иному, я считаю…

— Ваши разногласия со мной и многими сотрудниками ЦРУ основываются на том, что, по вашему мнению, здесь царит корпоративный дух. Отчасти это верно, у нас действительно есть корпоративный ум, и в результате возникает немало недостатков. Однако не менее справедливо и то, что в вашем подходе существует много своих ошибок. Если вам удастся доказать, что вы являетесь пленником своих воззрений не в большей степени, чем я — моих, у вас может быть будущее в Лэнгли. Объективность даётся нелегко, Бен, ей нужна тренировка.

Мне брошен очень умный вызов, подумал Гудли. И тут он вдруг подумал, а не ошибся ли он в оценке заместителя директора ЦРУ?

— По-твоему, Расселл согласится оказать нам помощь?

— Да, Исмаил, согласится, — ответил Бок, держа в руке банку пива. Он достал ящик хорошего импортного пива для Фромма и оставил несколько банок себе. — У него создалось впечатление, будто мы собираемся взорвать обычную мощную бомбу, чтобы нарушить телетрансляцию матча.

— Неплохая мысль, однако недостаточно глубокая, — заметил Куати. Ему тоже хотелось пива, но он знал, что не может попросить об этом. К тому же, попытался он убедить себя, пиво может дурно повлиять на его желудок, а у него вот уже три дня как уменьшились боли.

— Его взгляды ограничены тактическими деталями, это верно. Но здесь он весьма полезен. Во время проведения той фазы операции его помощь будет неоценима.

— Фромм отлично выполняет свои обязанности.

— Я так и предполагал. Жаль, что он не доживёт до момента, чтобы убедиться в торжестве своих усилий. С операторами поступим так же?

— К сожалению, у нас нет иного выхода. — Куати нахмурился. Он привык к виду крови, но не любил убивать без крайней необходимости. И раньше ему приходилось убивать из соображений безопасности, хотя не столько. Похоже, это становится привычкой. Но стоит ли беспокоиться из-за нескольких человек, спросил он себя, когда ты собираешься убить так много?

— Ты принял меры на случай неудачи или обнаружения? — спросил Бок.

— Да, конечно. — На лице Куати появилась хитрая улыбка, и он объяснил Боку свой замысел.

— Весьма остроумное решение. Важно быть наготове, что бы ни случилось.

— Я так и думал, что тебе понравится.

Глава 21

Соединяемость

Понадобились две недели, но наконец поступил благоприятный ответ. Офицеру КГБ, работающему по заданиям ЦРУ, удалось разнюхать, что проводится какая-то операция, связанная с ядерным оружием в Германии. Руководство ею ведётся из московского центра. Операцию контролирует сам Головко. Сотрудники берлинского отделения КГБ в полном неведении.

— Ну? — спросил Райан у Гудли. — Как ваше мнение?

— Подкрепляет сообщение Спинакера. Если слухи о скрытом реестре тактического ядерного оружия верны, то это несомненно как-то связано с выводом их войск, развёрнутых в Германии. Во время перевозок постоянно теряются вещи. Когда я сам переселялся в Вашингтон, у меня пропали два ящика с книгами.

— Мне хотелось бы верить, что при перевозке ядерного оружия проявляется больше внимания, чем во время транспортировки книг, — сухо произнёс Райан, подумав, что Гудли надо ещё учиться и учиться. — Что дальше?

— Я искал информацию для опровержения точки зрения Спинакера. Советы объясняют своё отставание в демонтаже ракет СС-18 тем, что построенный ими завод не справляется с заданием. Наши инспекторы на местах не в состоянии решить, соответствует это действительности или нет, — это техническая проблема. Мне трудно поверить, что русские, которые построили этот завод, — они ведь, черт побери, производили баллистические ракеты СС-18 в течение длительного времени — не сумели спроектировать его так, чтобы завод был в состоянии демонтировать ракеты по графику, с соблюдением правил безопасности. Русские утверждают, что проблема связана с топливом и формулировкой договора. СС-18 используют жидкое топливо, а корпусы ракет находятся под давлением — давлением, необходимым для сохранения жёсткости ракеты. Они могут откачать топливо из баков прямо в шахтах запуска, однако затем ракеты нельзя извлечь оттуда, не повредив корпуса, а договор требует, чтобы ракеты были доставлены на завод для их демонтажа в исправном виде. Но на заводе нет приспособления для откачки и хранения топлива, утверждают они. Что-то связанное с ошибкой при проектировании и вредом, который будет нанесён экологии. По их словам, ракетное топливо опасно в обращении и ядовито, и нужно принимать строгие меры предосторожности, чтобы не причинить вреда людям, а завод находится в трех километрах от города и тому подобное. — Гудли помолчал. — Объяснение звучит правдоподобно, хотя возникают сомнения: неужели можно допускать подобные ошибки.

— Это — структурная проблема русской экономики, — объяснил Райан. — Им трудно строить заводы далеко от, населённых пунктов, потому что у населения просто очень мало личных автомобилей и доставлять рабочих на заводы там труднее, чем здесь. Именно такие с виду незначительные детали сводят с ума наших аналитиков и мешают понять русских.

— Но, с другой стороны, они могут указать на такую ошибку — несомненно важную — и пытаться объяснить ею всё остальное.

— Очень хорошо, Бен, — заметил Райан, — ты начинаешь мыслить, как настоящий разведчик.

— Здесь могут работать только помешанные.

— Между прочим, ракетное топливо — это действительно неприятная штука. Едкая, токсичная, вызывающая химические реакции и коррозию материалов. Вы знакомы с проблемами, которые возникали у нас с ракетами Титан-II?

— Нет, — признался Гудли.

— Их обслуживание было связано с массой трудностей. Приходилось принимать множество предосторожностей, и, несмотря на них, периодически возникали утечки. В результате начиналась коррозия корпуса, страдали специалисты…

— Значит, теперь наши позиции изменились? Вы считаете, что русские говорят правду? — с улыбкой произнёс Гудли. Райан улыбнулся и закрыл глаза.

— Не знаю.

— Нам нужны более убедительные данные, иначе как мы выясним действительное положение вещей.

— Да, конечно, я сам когда-то придерживался такой же точки зрения. От нас ожидают, что мы знаем абсолютно все относительно каждой скалы, лужи и любого человека в мире. — Райан открыл глаза. — Это не так. Никогда так не было и никогда не будет. Я разочаровал вас, правда? Всезнающее ЦРУ. Перед нами сейчас более или менее важный вопрос, и в нашем распоряжении всего лишь вероятности, а не надёжные сведения, в которых можно быть уверенным. Каким образом будет президент принимать решения, если мы не можем предоставить ему факты вместо возможно обоснованных догадок? Я говорил это не раз — и даже заявлял наверх в письменном виде. Большей частью мы выдаём официальные догадки. Понимаете, мне неловко посылать что-то вроде этого. — Взгляд Джека опустился на папку с докладом разведывательного управления. Специалисты их русского отдела работали с полученной информацией неделю и пришли к заключению, что сообщение Спинакера, похоже, соответствует действительности, но может представлять собой и неправильное толкование.

Джек снова закрыл глаза, надеясь, что это ослабит головную боль.

— Это наша структурная проблема. Мы взвешиваем различные вероятности. Если выразить чёткую точку зрения, можно ошибиться. Это немалый риск. И что дальше? Люди запоминают твои ошибки куда прочнее, чем правильные выводы. Отсюда тенденция включать в доклад все возможности. Эго даже справедливо и честно с интеллектуальной точки зрения. Помогает увернуться от ответственности. Плохо лишь одно — люди не получают того, что, по их мнению, им нужно. Те, кто пользуется нашими материалами, часто не нуждаются в определённых точках зрения, им нужны вероятности, вот только они этого не подозревают. Это сводит с ума, Бен. Чиновники за пределами нашего управления требуют сведений, которые мы не в состоянии представить, а чиновники внутри Лэнгли отказываются брать на себя ответственность подобно всем остальным. Так что добро пожаловать в реальный разведывательный мир.

— Мне никогда не приходило в голову, что вы — циник.

— Я не циник, я — реалист. Есть вещи, которые мы знаем. Другие — нам неизвестны. Люди ведь не роботы. Они всего лишь ищут ответы на вопросы и находят вместо них новые загадки. В Лэнгли немало умелых специалистов, способных неординарно мыслить, однако бюрократия гасит мнение тех, кто выражает точку зрения, а ведь факты чаще всего обнаруживаются отдельными личностями, а не комитетами.

Раздался стук в дверь.

— Войдите!

— Доктор Райан, ваша секретарь куда-то вышла…

— Она опоздала на обеденный перерыв и пошла перекусить.

— У меня есть для вас документ. — Мужчина вручил ему пакет. Райан расписался в получении, и рассыльный вышел.

— Добрая старая «Ниппон эрлайнс». — Райан вскрыл конверт. Внутри находилось ещё одно сообщение от Ниитаки. Джек взглянул на письмо и вдруг выпрямился, словно по нему пробежал ток.

— Господи!

— Новые проблемы? — спросил Гудли.

— К этому у вас нет допуска.

— Что у вас? — спросил Нармонов. Головко колебался. Он чувствовал себя гонцом, которому предстоит сообщить о крупной победе с неприятными последствиями.

— Долгое время мы пытались найти ключ к американским системам шифровки. У нас были успехи, особенно в поисках ключа к дипломатическим шифровальным кодам. Вот шифротелеграмма, посланная из Вашингтона в несколько посольств США. Нам удалось расшифровать все её содержание.

— Ну и что?

— Кто послал эту шифровку?

— Послушай, Джек, — ответил Кабот, — Лиз Эллиот очень серьёзно отнеслась к сообщению Спинакера и запросила мнение департамента.

— Ну что ж, это просто великолепно. Теперь нам известно, что КГБ сумел расшифровать наш дипломатический код. Ниитака прочитал ту же самую шифровку, что и наш посол. Теперь Нармонов знает, что нас так беспокоит.

— По мнению Белого дома, это не так уж плохо. Неужели такая катастрофа в том, что он поймёт причину нашего беспокойства? — спросил директор ЦРУ.

— Если вам требуется короткий ответ — да, это катастрофа. Вы отдаёте себе отчёт, сэр, что я ничего не знал о посланной Эллиот шифровке и теперь она у меня в руках? Я получил её текст от офицера КГБ в Токио. Бог мой, неужели мы послали аналогичный запрос и в Верхнюю Вольту?

— И это полное содержание шифровки?

— Хотите проверить качество перевода? — ядовито поинтересовался Джек.

— Отправляйтесь к Олсону.

— Выезжаю.

Через сорок минут Райан и Кларк вошли в приёмную генерал-лейтенанта Роналда Олсона, директора Агентства национальной безопасности. Оно находилось в Форт-Мид, штат Мэриленд, между Вашингтоном и Балтимором, и здесь господствовала тюремная атмосфера Алькатраса — правда, без великолепного вида на залив Сан-Франциско. Основное здание АНБ было окружено двойным забором, причём между первым и вторым ограждением по ночам выпускали сторожевых собак. Такого не было даже у ЦРУ, там считали это излишне театральным. Это подтверждало манию стремления к безопасности. АНБ занималось работой по созданию шифров и поисками ключей к шифрам противника, здесь перехватывали и старались понять малейший электронный писк, издаваемый на планете. Райан оставил своего шофёра в приёмной, где тот взялся за «Ньюсуик», а сам вошёл в кабинет директора этой организации на верхнем этаже огромного здания, по размерам в несколько раз превышающего ЦРУ.

— Рон, у тебя крупные неприятности.

— А именно?

Джек передал генералу сообщение Ниитаки.

— Я предупреждал об этом.

— Когда была послана эта шифровка?

— Семьдесят два часа назад.

— Из Вашингтона, верно?

— Совершенно точно. А в Москве её уже читали спустя восемь часов.

— Это значит, что кто-то в государственном департаменте переправил её русским, а их посольство послало её в Москву по системе спутниковой связи, — заметил Олсон. — Или источником утечки является шифровальщик, а может быть, один из пятидесяти американских дипломатов в Москве…

— А вдруг им удалось разгадать всю систему кодирования?

— «Страйп» не поддаётся расшифровке, Джек.

— Рон, почему вы просто не расширили систему «Тэпданс»?

— Обеспечь мне финансирование, и я так и сделаю.

— Этот агент предупреждал нас и раньше, что им удалось подобрать ключ к нашим шифровальным системам. Русские читают нашу почту, а это достаточно убедительное доказательство.

Генерал отказывался уступить.

— Такое можно толковать как угодно. Ты не можешь не знать этого.

— Как бы то ни было, наш агент настаивает, что ему нужно личное заверение нашего директора о том, что мы никогда, ни при каких условиях не будем передавать его материалы по линиям связи. В качестве доказательства убедительности его требования он послал нам — немало рискуя — эту информацию. — Джек сделал паузу. — Сколько человек пользуется этой системой?

— «Страйп» выделен исключительно для нужд департамента. Аналогичные системы используются Министерством обороны. Примерно те же шифровальные аппараты, слегка видоизменённая система ввода данных. Особенно это пришлось по вкусу военно-морскому флоту. Ею легко пользоваться, — заметил Олсон.

— Генерал, мы прибегнули к комбинации технологии случайного алгоритма и одноразового блокнота уже три года назад. В своём первом варианте, «Тэпданс», мы пользовались аудиокассетами. Сейчас переходим на лазерные диски. Надёжно и легко в использовании. Через пару недель наши системы будут готовы к работе.

— И ты хочешь, чтобы мы скопировали это?

— Мне кажется целесообразным. — Пожал плечами Райан.

— А ты знаешь, что скажут мои люди, если мы попытаемся заимствовать систему шифрования, взятую у ЦРУ?

— Черт побери, Рон! Да ведь мы украли эту идею у вас! Неужели ты этого не помнишь?

— Джек, сейчас мы тоже работаем над чем-то иным, системой кодирования, лёгкой в употреблении и ещё более надёжной. Возникли некоторые проблемы, но мои технические специалисты почти готовы к испытанию.

Почти готовы, подумал Райан. Это может значить что угодно — от трех месяцев до трех лет.

— Генерал, я вынужден сделать официальное предостережение. В нашем распоряжении имеется информация, что ваши каналы связи читаются русскими.

— И что последует дальше?

— Я сообщу об этом конгрессу, а также президенту.

— Мне представляется гораздо более вероятным, что утечка информации идёт от кого-то в государственном департаменте. Или вы стали жертвой дезинформации. Что за сведения даёт этот агент? — спросил директор АНБ.

— Мы получаем от него очень важную информацию — о наших отношениях с Японией.

— Но в ней не содержится ничего о Советском Союзе? Джек заколебался, прежде чем ответить на вопрос, однако сомневаться в лояльности Олсона не приходилось, как и в его уме.

— Ты прав, Рон.

— И всё-таки ты настаиваешь, более того — уверен, — что это не дезинформация? Повторяю — ты уверен?

— Рон, ты не можешь не знать, что в нашем деле нельзя быть уверенным в чём-то.

— Прежде чем обратиться с запросом насчёт ассигнования двухсот миллионов долларов, мне понадобится что-то более убедительное. Такое случалось раньше, и мы тоже поступали похожим образом — если у противника такой шифр, что мы не могли подобрать к нему ключ, проводили операцию, чтобы заставить их сменить систему. Сделать вид, что мы читаем их материалы.

— Пятьдесят лет назад это могло пройти, но не сейчас.

— Повторяю, Джек, мне нужны более убедительные доказательства, прежде чем я отправлюсь к Тренту. Мы не можем так же быстро создать шифровальную систему, как это сделали вы с «Меркурием». Да одних аппаратов кодирования потребуются тысячи! Обслуживать все это сложно и невероятно дорого. Перед тем как идти с протянутой рукой, я нуждаюсь в надёжной информации.

— Согласен, генерал, согласен. Я высказал свою точку зрения.

— Обещаю, что мы займёмся этим, Джек. У меня есть специальная группа экспертов, и они займутся выяснением обстоятельств с завтрашнего утра. Спасибо за то, что приехал. Понимаю твою озабоченность. Мы ведь по-прежнему друзья, правда?

— Извини, Рон, за несдержанность. Устаю от работы. Её слишком много.

— Ты выглядишь усталым, Джек. Может быть, нужно отдохнуть?

— Это мне все советуют.

Из АНБ Райан отправился в ФБР.

— Да, я уже слышал о происшедшем, — заметил Дэн Мюррей. — По-твоему, это серьёзная угроза?

— Мне так кажется. Рон Олсон придерживается иной точки зрения.

Джеку не нужно было ничего объяснять. Из числа самых страшных неприятностей — за исключением войны — худшим были нарушенные каналы связи, к которым противник сумел подобрать ключ. Буквально все зависело от надёжных способов передачи информации из одного места в другое. Известны случаи, когда войны проигрывались из-за того, что противнику удавалось расшифровать одно-единственное сообщение. Одно из крупнейших достижений американской дипломатии, Вашингтонский морской договор, был прямым результатом того, что Государственный департамент читал все шифровки, которыми обменивались дипломаты, принимавшие участие в переговорах, со своими правительствами. Правительство, не умеющее хранить секреты, не может функционировать.

— Ну что же, у нас были Уолкеры, Пелтон, да и немало других… — напомнил Мюррей. КГБ вообще на удивление успешно вербовал сотрудников американских агентств, связанных с передачей секретных материалов. Шифровальщики, занимающие наиболее уязвимые должности в посольствах, получали очень низкое жалование и числились «конторскими служащими», даже не техниками. Многим это не нравилось, а некоторые были возмущены до такой степени, что решали подзаработать на стороне исходя из своих специальных знаний. В конце концов они понимали, что разведывательные агентства оплачивают их услуги, очень дёшево (за исключением ЦРУ, где изменникам платили исключительно щедро), но прозрение наступало слишком поздно и повернуть назад было нельзя. От Уолкера русские узнали конструкцию американских шифровальных аппаратов и систему ввода информации. За прошедшие десять лет основы шифровальных аппаратов изменились мало. Новейшая технология сделала их более совершенными и куда более надёжными, чем были их предки, работавшие на принципе шагового искателя и контактного диска, однако все они основывались на математической теории сложности, разработанной инженерами-телефонистами шестьдесят лет назад для предсказания функционирования больших коммутационных систем. А в распоряжении русских имелись лучшие специалисты в области теоретической математики в мире. По мнению многих, понимание устройства шифровальных машин может позволить талантливому математику разгадать всю систему кодирования. Может быть, какой-нибудь неизвестный русский математик сумел сделать открытие в шифровальной теории? Если так, то…

— Нужно исходить из того, что есть и другие, которых нам не удалось поймать. Прибавь к этому их технический опыт и знания, и станет понятно, что у меня есть все основания для беспокойства.

— Слава Богу, это не затрагивает непосредственно Федеральное бюро расследований. — Большинство кодированных линий связи ФБР имели в своей основе голосовые каналы, и, несмотря на то что в их тайну можно было проникнуть, полученная информация слишком зависела от времени, то есть с его течением ценность сведений быстро исчезала. Кроме того, подобрать к ним ключ было трудно ещё и по той причине, что агенты ФБР пользовались условными именами и слэнгом, что в значительной степени мешало понять смысл переговоров. Вдобавок у противника были трудности, связанные с тем, что подслушивать каналы, работающие в реальном времени, нелегко из-за ограниченных возможностей.

— Ты не мог бы послать своих людей и выяснить что-нибудь?

— Да, конечно. Ты действительно намерен обратиться наверх по этому вопросу?

— Думаю, у меня нет другого выхода, Дэн.

— Против тебя выступят чиновники пары влиятельных департаментов.

Райан прислонился плечом к притолоке.

— Зато я защищаю справедливое дело, правда?

— Опыт так ничему тебя и не научил. — Мюррей покачал головой и засмеялся.

— Эти проклятые американцы! — в ярости воскликнул Нармонов.

— Что случилось, Андрей Ильич?

— Вы представляете, Олег Кириллович, что такое иметь дело с иностранной державой, которую не покидают подозрения?

— Пока нет, — ответил Кадышев. — Мне приходится иметь дело всего лишь с внутренними политиками, без конца подозревающими меня в чём-то.

Устранение Политбюро привело и к ряду затруднений. Одним из них оказалось исчезновение переходного периода, который позволил бы подающим надежды советским политическим деятелям познакомиться с международными аспектами управления государством. Теперь они находились в таком же положении, как и американцы. Этого, напомнил себе Кадышев, не следует забывать.

— Итак, какие неприятности постигли нас теперь?

— Но это следует хранить в полной тайне, мой молодой друг.

— Разумеется.

— Американцы разослали по своим посольствам меморандум, в котором стараются осторожно выяснить, насколько я уязвим в политическом отношении.

— Вот как? — Кадышев позволил себе отреагировать на это сообщение единственной фразой. Его мгновенно поразила двусмысленность возникшей ситуации. Значит, сообщение оказало должное воздействие на американское правительство, однако о нём стало известно Нармонову, и потому КГБ может напасть на его след — след американского агента. Как интересно! — пронеслось у него в голове. Теперь его манёвры — ходы в настоящей азартной игре, причём как проигрыш в ней, так и выигрыш могли повлечь за собой колоссальные последствия. Но этого следовало ожидать, верно? Ведь на карту поставлена не месячная зарплата — нечто куда более серьёзное.

— Откуда нам это известно? — спросил он после минутной задумчивости.

— Об этом я не имею права говорить.

— Понятно. — Черт побери! Впрочем, он доверяет мне — если только это не хитрый замысел Андрея Ильича. — Но мы можем быть уверены в этом?

— Да, вполне.

— Я могу чем-то помочь?

— Я ценю твою помощь, Олег. И сейчас прошу помочь мне снова.

— Мне понятно, конечно, что это немаловажно, но какое это имеет отношение к нашей внутренней политике?

— Ты ведь знаешь, в чём причина.

— Да, пожалуй.

— Мне нужна твоя помощь, — повторил Нармонов.

— Я должен обсудить это со своими коллегами.

— Только побыстрее, пожалуйста.

— Хорошо. — Кадышев вышел из кабинета президента и направился к своей машине. Он не пользовался услугами шофёра и водил машину сам, что было необычно для видного политического деятеля в СССР. Но теперь всё изменилось. Даже видные политические деятели должны демонстрировать теперь, что они принадлежат народу, ничем не выделяются из его рядов. Исчезли центральные полосы на широких улицах Москвы, по которым раньше проносились лимузины высокопоставленных чиновников, а вместе с ними и другие льготы. Жаль, конечно, подумал Кадышев, но без других перемен, сделавших это необходимым, он всё ещё оставался бы рядовым деятелем в далёкой области, а отнюдь не лидером крупной фракции на Съезде народных депутатов. Поэтому он с готовностью отказался от дачи в лесу к востоку от Москвы, от роскошной квартиры и сделанного по заказу, вручную собранного лимузина с шофёром, а также от всех остальных благ, прежде полагавшихся правителям этой огромной и несчастной страны. Он поехал к зданию, где размещалась штаб-квартира его фракции. По крайней мере там у него было собственное место, выделенное для стоянки его автомобиля. Войдя в кабинет, он закрыл дверь и напечатал на своей пишущей машинке короткое письмо. Положив письмо в карман, он направился к огромному зданию Дворца съездов. В раздевалке он снял пальто и передал его гардеробщице. Она взяла пальто и вручила ему номерок. Он вежливо поблагодарил. По пути к стойке, где находился крючок с номером Кадышева, гардеробщица вынула записку из кармана пальто и сунула её в карман собственной куртки. Через четыре часа записка оказалась в американском посольстве.

— Приступ паники? — спросил Феллоуз.

— Можно назвать и так, джентльмены, — ответил Райан.

— Расскажите, — произнёс Трент, поднимая стакан чая.

— У нас есть сведения, указывающие на то, что противник подобрал ключ к нашим каналам связи.

— Опять? — Трент поднял взгляд к небу.

— Прекрати, Эл, мы слышали такое не раз, — проворчал Феллоуз. — Подробности, Джек, подробности.

Райан рассказал о случившемся.

— Каково мнение Белого дома?

— Ещё не знаю. После разговора с вами пойду туда. Откровенно говоря, сначала мне хотелось бы обсудить эту проблему с вами. Кроме того, мне всё равно нужно было зайти сюда. — Джек описал сообщение Спинакера, в котором говорилось о стоящих перед Нармоновым проблемах.

— Когда прибыло это сообщение?

— Две недели назад…

— Тогда почему никто не известил нас об этом? — потребовал ответа Трент.

— Потому что мы бегали по кругу, пытаясь проверить содержащуюся в нём информацию, — ответил Джек.

— Ну и что?

— Эл, нам не удалось получить прямых доказательств. Есть намёки на то, что в КГБ проводится какая-то операция. Нечто очень секретное, связанное с пропавшим в Германии тактическим ядерным оружием.

— Святой Боже! — воскликнул Феллоуз. — Что ты имеешь в виду, говоря о «пропавшем» ядерном оружии?

— Подробности нам неизвестны. Если это связано со Спинакером, ну что ж, тогда не исключено, что в Советской Армии кто-то проявил незаурядное воображение при подсчёте числа ядерных боеголовок.

— Твоя точка зрения?

— Не знаю, парни, честное слово, не знаю! Наши аналитики разделились на две равные части — те из них, кто осмелился высказать своё мнение.

— Нам известно, что их армия недовольна происходящими событиями, — задумчиво произнёс Феллоуз. — Сокращение ассигнований, падающий престиж, утрата воинских частей и мест расквартирования… но чтобы военные оказались недовольными до такой степени?

— Действительно, радостная мысль, — кивнул Трент. — Борьба за власть в стране, переполненной ядерными боеголовками… Насколько надёжен этот Спинакер?

— Это наш агент, на которого мы вполне полагаемся. Работает на нас уже пять лет, и его сообщения всегда подтверждаются.

— Член их парламента, правда? — спросил Феллоуз.

— Да.

— Очевидно, играет там видную роль, раз сумел раздобыть такие сведения… Не беспокойся, ни один из нас не интересуется его именем, — прибавил Феллоуз.

Трент кивнул.

— Наверно, кто-то из тех, с кем мы встречались. — Молодец, Эл, точно в цель, подумал Джек, но промолчал. — Значит, в ЦРУ относятся к этому серьёзно?

— Да, и делаем всё возможное, чтобы подтвердить полученную информацию.

— Есть что-нибудь новое по Ниитаке? — спросил Трент.

— Сэр, я…

— Мне сообщили в Белом доме, что это связано с Мексикой, — продолжал Трент. — Судя по всему, президенту понадобилась моя поддержка по какому-то вопросу. Так что тебе дали разрешение рассказать нам. Честное слово, Джек, президент даёт такое право.

Вообще-то это было нарушением правил, но Райан знал, что Трент никогда не нарушает данное им слово. Он рассказал о сообщении, полученном из Японии.

— Маленькие жёлтые мерзавцы! — выдохнул Трент с негодованием. — Ты знаешь, сколько голосов я потерял, оказав поддержку этому торговому договору? А теперь они собираются нарушить его! Ты утверждаешь, что нас снова пытаются обмануть?

— Нельзя исключить такую возможность.

— Какова твоя позиция, Сэм? Фермеры в твоём избирательном округе пользуются всеми этими сельскохозяйственными химикалиями. Наверно, это обходится им недёшево.

— Эл, свобода торговли — важный принцип демократии, — заметил Феллоуз.

— Но и нарушать данное слово тоже недемократично!

— Против этого трудно спорить. — Феллоуз начал подсчитывать, сколько фермеров в его округе потеряют деньги из-за провала сделки, за которую он ратовал в конгрессе. — Насколько это достоверно?

— Мы ещё не уверены.

— Может быть, установить аппараты подслушивания в его самолёте? — с усмешкой предложил Трент. — Если нам удастся подтвердить это, мне так хотелось бы лично наблюдать, как Фаулер пнёт его в задницу! Черт бы их побрал! Ведь я потерял из-за этого столько голосов! — Тот факт, что результат голосования в его избирательном округе был 58 к 42, не имел сейчас прямого отношения к делу. — Значит, президент хочет, чтобы мы поддержали его в этом вопросе. Будут ли возражения с вашей стороны, Сэм?

— Думаю, нет.

— Мне бы не хотелось оказаться втянутым в политическую сторону этого вопроса, джентльмены. Ведь я — всего лишь курьер.

— Джек Райан, последний из девственников. — Трент засмеялся. — Отличный доклад, Джек, спасибо, что поставил нас в известность. Если президент захочет, чтобы мы дали согласие на расширение новой программы «Тэпданс», дай нам знать.

— Он даже не попытается, — заметил Феллоуз. — Для этого потребуется от двухсот до трехсот миллионов, а с деньгами сейчас туго. Перед тем как дать согласие, мне всё-таки хочется получить более надёжные сведения. Слишком много средств уже провалилось в эти чёрные дыры.

— Все, что я могу сказать, джентльмены, — ситуация, по моему мнению, очень серьёзна. Таково же мнение ФБР.

— А какова точка зрения Рона Олсона? — спросил Трент.

— Он собирается отстаивать свои шифровальные системы до последнего.

— Твоё предложение будет принято намного легче, если он обратится с таким запросом, — напомнил Райану Феллоуз.

— Я знаю. По крайней мере наша система будет готова к эксплуатации через три недели. Мы уже начали производство первой партии лазерных дисков и проводим предварительные испытания.

— Каким образом?

— С помощью компьютера ищем признаки нарушения случайных алгоритмов. Работаем на большом компьютере «Крей-УМР». Привлекли консультанта из лаборатории искусственного интеллекта Массачусетского технологического института. Он разрабатывает новый тип испытательной программы. Через неделю — или дней десять — нам станет известно, оправдывает ли эта система наши ожидания. После этого начнём рассылать оборудование.

— Я всё-таки надеюсь, Джек, что ты ошибся в своих предположениях, — сказал Трент, когда беседа закончилась.

— Я тоже, но инстинктивно чувствую, что прав.

— И сколько будет стоить новая система? — спросил Фаулер во время обеда.

— Судя по тому, что мне сообщили, по-видимому, от двухсот до трехсот миллионов долларов.

— Это исключено. У нас и так дефицит бюджета.

— Согласна с тобой, — ответила Лиз Эллиот. — Но мне хотелось сначала обсудить это. Райан настаивает на своём предложении. Олсон из Агентства национальной безопасности утверждает, что в этом нет необходимости, что системы надёжны, но Райан просто обезумел от своей новой системы кодирования. Ты ведь знаешь, что у себя в ЦРУ он добился введения новой системы — даже обратился за финансированием прямо в конгресс.

— Неужели? — Фаулер поднял голову от тарелки. — Почему не по обычным каналам? С какой стати?

— Боб, он обратился по поводу новой системы кодирования для Агентства национальной безопасности к Тренту и Феллоузу ещё до встречи со мной!

— Да за кого он себя принимает, черт побери!

— Я ведь предупреждала тебя. Боб.

— Все, с ним кончено, Элизабет. Кончено. Займись этим.

— Хорошо, я приму меры. Мне кажется, я знаю, как это осуществить.

Обстоятельства сделали это несложным делом. Один из следователей Эрнеста Веллингтона в течение недели вёл наблюдение за магазином «7 — Одиннадцать». Семейная фирма Циммеров находилась рядом с шоссе 9 между Вашингтоном и Аннаполисом, рядом с крупным жилым массивом, жители которого часто заходили в магазин. Следователь поставил свой фургон в конце улицы, так что ему было одинаково удобно следить за магазином и домом, где проживала семья, всего в пятидесяти ярдах от него. Фургон был типовым автомобилем, приспособленным для тайной слежки, какие выпускали по специальному заказу несколько фирм. Вентиляционное отверстие на крыше скрывало перископ последней модели, два окуляра которого были присоединены соответственно к телевизионной системе и фотоаппарату «Кэнон» с тридцатипятимиллиметровой плёнкой. В распоряжении следователя были холодильник, полный прохладительных напитков, большой термос с кофе и туалет. Он привык к тесному пространству фургона и рассматривал его как свой личный космический корабль, оборудование которого было изготовлено на основе последних достижений технологии и ничем не уступало тому, что устанавливалось на космическом челноке по заказу НАСА.

— Наконец! — послышалось из динамика. — Объект в автомобиле сворачивает с шоссе. Прерываю слежку. Мужчина внутри фургона взял свой микрофон.

— Понятно. Конец связи.

Кларк обратил внимание на машину типа «Меркурий» ещё два дня назад. При поездках из пригородов в центр одна из проблем заключалась в том, что позади регулярно показывались одни и те же автомобили, и Кларк решил, что это всего лишь случайный спутник. «Меркурий» никогда не приближался к автомобилю Райана слишком близко и никогда не сворачивал вслед за ними с шоссе. И в этом случае, когда Кларк свернул на дорогу, ведущую к дому Циммеров, «Меркурий» проследовал дальше. Кларк переключил своё внимание на другие вещи. Он не заметил, что водитель «Меркурия» говорил в микрофон… но при использовании сотового оборудование можно говорить в противосолнечный козырёк — разве современная технология не великолепна? Хороший специалист в современном автомобиле больше не привлекает внимание того, за кем он следит. Кларк подъехал к магазину «7 — Одиннадцать» и остановился на стоянке, окинув взглядом все вокруг. Никаких признаков опасности. Кларк и Райан одновременно вышли из автомобиля. Пальто и пиджак Кларка были расстёгнуты, чтобы он в любую минуту мог выхватить «Беретту» десятимиллиметрового калибра из кобуры на правом бедре. Солнце садилось, освещая западный горизонт дивным сиянием. Было необычно тепло — только и ходить в рубашке с короткими рукавами, — и он пожалел, что надел пальто. Погода в округе Колумбия была такой же предсказуемо непредсказуемой, как и в других частях мира.

— Здравствуйте, доктор Райан, — поздоровался один из детей Кэрол Циммер. — Мама у себя дома.

— Спасибо. — Райан вышел из магазина и направился по дорожке, выложенной каменными плитами, к дому Циммеров. Он заметил Кэрол с младшей дочкой позади дома, возле качелей. Кларк шёл следом, как всегда наготове, всё время оглядываясь по сторонам, — но вокруг всё было спокойно, ничего, кроме все ещё зелёных лужаек, стоящих автомобилей и мальчишек, что играли в футбол. Такая умеренная погода в начале декабря беспокоила Кларка. По его мнению, это было знамением холодной зимы.

— Привет, Кэрол! — произнёс Джек. Миссис Циммер не сводила глаз со своего младшего ребёнка на качелях.

— Здравствуйте, доктор Райан. Вам нравятся новые качели?

Джек кивнул, испытывая чувство вины. Он не помог Кэрол собрать качели, хотя считал себя специалистом по сборке игрушек.

Он наклонился к девчушке.

— Как поживает наша крошечная свинка?

— Пусть качается, — сказала Кэрол. — Ей не выбраться отсюда, а сейчас время ужина. Вы нам поможете?

— А как поживают все остальные?

— Питера приняли в колледж и будут выплачивать стипендию! В Массачусетский технологический!

— Великолепно! — Джек обнял её за плечи и поцеловал в щеку. Как это говорится в старой шутке? Врачу — пять, а адвокату — три? Боже, как гордился бы Бак своими детьми! Их стремление к образованию было чем-то большим, чем обычная азиатская страсть к учёбе, нечто схожее с тем, что оказало такую помощь американцам еврейского происхождения. Если появляется возможность — хватай её за горло. Джек наклонился к самой младшей из семьи Циммер, которая протягивала руки к дяде Джеку.

— Иди сюда, Джеки. — Он взял девочку на руки и получил поцелуй. В это мгновение раздался шум, и Райан оглянулся.

Вот оно! Трюк был простым, однако на него неизменно попадались. Даже если вы и ждёте чего-то похожего, вряд ли сумеете предотвратить это. У фургона было несколько кнопок, при нажатии на которые раздавался автомобильный гудок разного тона. Человеческий мозг реагировал на сигнал автомобильного гудка как на сигнал опасности, и потому, услышав его, человек инстинктивно поднимал голову в направлении звука. Следователь нажал на ближайшую кнопку, и Райан, держа девочку на руках, разумеется, тут же повернул голову на звук. Следователь сумел сфотографировать, как Райан обнял женщину, поцелуй девочки и теперь запечатлел крупным планом Райана с девочкой на руках одновременно на высокочувствительной плёнке и ленте видеомагнитофона. Как все просто. Теперь у него есть все доказательства! Поразительно, что мужчина, имея такую прелестную жену, ищет развлечения на стороне. Но что поделаешь, такова жизнь. И телохранитель из ЦРУ наготове, чтобы никто им не помешал. И ребёнок тут. Ну и кретин, подумал следователь, прислушиваясь к шуму мотора, перематывающего плёнку в камере.

— Теперь вы обязательно останетесь на ужин! Обязательно! Мы отпразднуем стипендию Питера.

— От такого нельзя отказаться, док, — заметил Кларк.

— Спасибо, Кэрол. — Джек пошёл к дому с Жакелин Терезой Циммер на руках. Ни он, ни Кларк не обратили внимания на то, что фургон, стоявший в пятидесяти ярдах, спустя несколько минут отъехал от обочины.

Это была самая деликатная операция. Плутоний поместили в керамические плавильные тигли из сульфида церия. Затем тигли отнесли в электрическую печь. Фромм закрыл дверцу на запор. Вакуум-насос откачал воздух, и внутрь печи пустили аргон.

— В воздухе содержится кислород, — объяснил Фромм. — А аргон инертен. Мы не можем рисковать. Плутоний в высшей степени склонен к химическим реакциям и способен к самовоспламенению. Керамические тигли не реагируют на контакт с другими химическими веществами и инертны, как и аргон. Мы плавим плутоний в нескольких тиглях, чтобы избежать опасности создания критической массы и начала преждевременной цепной реакции.

— Фазовые трансформации? — спросил Госн.

— Совершенно верно.

— Сколько потребуется времени? — Этот вопрос задал Куати.

— Два часа. Здесь мы не будем спешить. После удаления из печи тигли будут, разумеется, закрыты и разливать плутоний придётся тоже в инертной среде. Теперь вы понимаете, почему нам потребовалась такая печь.

— Во время разлива не возникнет опасности?

Фромм отрицательно покачал головой.

— Никакой опасности — до тех пор, пока мы соблюдаем осторожность. Конфигурация литейной формы совершенно исключает возможность образования критической массы. Я многократно проделывал эту часть операции во время имитационных упражнений. Несчастные случаи действительно происходили, но всякий раз, когда работали с более крупными количествами плутония, и ещё до того, как мы поняли всю опасность обращения с ним. Нет, мы будем действовать медленно и осторожно. Словно разливаем золото, — заключил Фромм.

— А сколько уйдёт на обработку?

— Три недели — и затем две недели на сборку и испытание компонентов.

— Очистка трития? — спросил Госн. Фромм наклонился и заглянул в печь.

— Я займусь этим перед самым концом проекта.

— Есть какое-нибудь сходство? — спросил следователь.

— Трудно сказать, — ответил Веллингтон.

— Как бы то ни было, малышка относится к нему с нежностью. И он — тоже. Симпатичный ребёнок. Я следил за тем, как они собирали качели во время уик-энда. Между прочим, маленькую девчушку зовут Джеки — Жаклин Тереза…

— Вот как? Интересно. — Веллингтон сделал пометку.

— Так вот, малышке очень понравилось качаться.

— И к мистеру Райану она тоже тянется.

— Вы полагаете, он действительно её отец?

— Не исключено, — ответил Веллингтон, наблюдая за изображением на экране телевизора, воспроизводимым с видеокассеты, и сравнивая его с фотографиями. — Недостаёт яркости.

— Я могу попросить техников усилить контрастность. А вот для видеоленты потребуется несколько дней. Придётся делать это кадр за кадром.

— Да, отличная мысль. Нам нужны убедительные доказательства.

— Куда уж лучше. А что с ним будет дальше?

— Думаю, его попросят уйти с государственной службы.

— Знаете, если бы мы были частными гражданами, это можно было бы назвать шантажом, вторжением в личные дела…

— Но мы на государственной службе, и это не шантаж. У этого Райана допуск к документам исключительной важности, и теперь становится ясным, что в его личной жизни не все так гладко, как это кажется с первого взгляда.

— Значит, мы здесь совершенно ни при чём, верно?

— Совершенно точно.

Глава 22

Последствия

— Черт побери, Райан, вы не имеете права так поступать!

— Как? — спросил Райан.

— Вы обратились в конгресс, не поставив меня в известность!

— Не понимаю, о чём вы говорите. Я всего лишь высказал предположение в разговоре с Трентом и Феллоузом, что могут возникнуть неприятности. Это входит в мои обязанности.

— Но у нас нет полного подтверждения! — воскликнул директор ЦРУ.

— А разве у нас бывают сведения, полностью подтверждённые?

— Взгляните на это. — Кабот передал Джеку новую папку.

— Это сообщение от Спинакера. Почему мне не передали его?

— Читайте! — огрызнулся Кабот.

— Подтверждаю утечку информации… — Это было короткое сообщение, и Райан быстро прочитал его.

— Вот только, по его мнению, утечка информации произошла в нашем посольстве в Москве. Шифровальщик или кто-нибудь ещё.

— Это всего лишь его предположение — здесь в сущности говорится об одном: он настаивает, чтобы его сообщения передавались отныне из рук в руки. Это единственное, что вытекает из его слов.

Кабот поморщился. Было очевидно, что он не уверен в себе.

— Мы так поступали и раньше.

— Да, поступали, — согласился Райан. Теперь это будет даже проще, подумал он, — между Нью-Йорком и Москвой функционирует прямая авиалиния.

— Как выглядит сейчас «крысиная линия»?

На лице Райана появилось неодобрительное выражение. Кабот любит пользоваться жаргоном ЦРУ, хотя термин «крысиная линия», означающая цепь агентов и методы, с помощью которых сообщение поступало к сотруднику ЦРУ, руководящему данным агентом, вышло из употребления.

— В данном случае все относительно просто. Кадышев оставляет свои сообщения в кармане пальто. Гардеробщица во Дворце Съездов незаметно передаёт их одному из наших людей. Просто и без лишних хитростей. И очень быстро. В общем-то мне эта система не нравится, но она действует.

— Значит, в настоящий момент два наших лучших агента не доверяют нашим каналам связи, а мне приходится лететь в Японию — в такую даль и лично, — чтобы встретиться с одним из них.

, — В том, что агент хочет встретить одного из руководителей ЦРУ, нет ничего необычного, директор. Агенты начинают нервничать, и, когда узнают, что кто-то, занимающий высокий пост, заботится о них, это все что им нужно.

— Но мне приходится тратить на это целую неделю! — возразил Кабот.

— Вам все равно нужно отправляться в Корею во второй половине января, — напомнил Райан. — Вот и навестите нашего друга на обратном пути. Ведь он не требует, чтобы вы прилетели немедленно, просто говорит о встрече в недалёком будущем. — Райан снова обратил своё внимание на сообщение Спинакера, недоумевая, почему директор отвлёкся от главного на такие мелочи. Разумеется, причина заключалась в том, что Кабот — дилетант, к тому же ленивый, — не любил отступать в споре.

Итак, в новом сообщении из Москвы говорилось, что Нармонов очень обеспокоен тем, что на Западе стало известно, до какой степени зашли его разногласия с военными и КГБ. Здесь не было ничего относительно исчезнувших ядерных боеголовок, но подробно освещалась ситуация с изменившимся положением в парламенте и шла речь о новых взаимоотношениях между парламентскими фракциями. У Райана создалось впечатление, что сообщение Кадышева составлено наспех и непродуманно. Он решил, что Мэри Пэт должна с ним ознакомиться. Из всех сотрудников ЦРУ лишь она по-настоящему понимала этого русского.

— Полагаю, вы намерены показать это президенту.

— Думаю, у меня нет другого выхода.

— Если позволите, я советовал бы, сэр, напомнить ему, что нам так и не удалось проверить сведения, переданные Кадышевым.

Кабот поднял голову и взглянул на Райана.

— Ну и что?

— Так обстоит дело, директор. Когда вы принимаете решение выбрать один-единственный источник и положиться на него, особенно если его сведения очень важны, нужно предупредить об этом.

— Я верю Кадышеву.

— А вот у меня есть сомнения.

— Русский отдел считает, что его информация соответствует действительности, — напомнил Кабот.

— Это верно, они пришли к такому заключению, но я чувствовал бы себя куда лучше, если бы у нас появилось независимое подтверждение, — ответил Райан.

— У тебя есть основания сомневаться в том, о чём он сообщает?

— Нет, ничего убедительного. Но мне кажется странным, что до сих пор нам не удалось ничего подтвердить.

— Итак, ты полагаешь, что мне нужно съездить в Белый дом, проинформировать их о новых сведениях и затем признаться, что сведения могут оказаться ошибочными? — Кабот погасил сигару — к облегчению Джека.

— Да, сэр, именно так и следует поступить.

— Нет, это не для меня!

— Но вы обязаны поступить именно так. Вам придётся сделать это, потому что это правда. Таковы правила.

— Джек, мне начинает надоедать, когда я всё время слышу твои наставления относительно местных правил. Ты упускаешь из виду, что я — директор ЦРУ.

— Послушай, Маркус, — начал Райан, стараясь скрыть раздражение, — этот Кадышев является источником по-настоящему важной информации, настолько важной, что если она верна, то может оказать воздействие на наши отношения с Советами. Но у нас нет подтверждения. Сведения поступили только от одного лица. А если он ошибается? Если он просто не понял чего-то? Наконец, что если он лжёт?

— У нас есть основания для таких подозрений?

— Никаких оснований, директор, однако по такому важному вопросу — подумайте, следует ли оказывать влияние на политику нашего правительства, основываясь на одном сообщении от одного агента? — Джек знал, что так легче всего убедить Кабота, взывая к его разуму и осторожности.

— Я выслушал тебя, Джек. Хорошо. Меня ждёт машина. Вернусь через пару часов.

Кабот снял с вешалки пальто и пошёл к своему лифту. Его автомобиль ждал у подъезда. Как директора ЦРУ его сопровождали два телохранителя — один за рулём машины и другой на переднем сиденье. В остальном автомобиль директора ЦРУ подчинялся общим для всех дорожным правилам — как и машины рядовых водителей. Райан, думал Кабот, когда его автомобиль мчался по шоссе Джорджа Вашингтона, начинает раздражать. Ну хорошо, он, Кабот, новичок в Лэнгли, ему недостаёт опыта. Наконец, он склонен перепоручать некоторые дела подчинённым, особенно не слишком важные, повседневные. Но, в конце концов, на то он и директор и не обязан сам заниматься всеми проблемами. И уже стало надоедать, когда каждую неделю тебе объясняют правила поведения в Лэнгли, когда обращаются наверх через твою голову всякий раз, когда поступает по-настоящему важная информация да ещё начинают преподавать уроки анализа. Когда Кабот переступил порог Белого дома, он был уже раздражён до предела.

— Доброе утро, Маркус, — поздоровалась с ним Лиз Эллиот, когда директор ЦРУ вошёл к ней в кабинет.

— Доброе утро. Мы получили ещё одно сообщение от Спинакера. Президенту следует ознакомиться с ним.

— И что же пишет нам Кадышев?

— Откуда вы знаете его имя? — удивился директор ЦРУ.

— От Райана — разве он не сказал вам?

— Черт побери! — выругался Кабот. — Мне ничего не известно об этом.

— Садитесь, Маркус. У меня есть несколько минут. Как вы относитесь к Райану?

— Иногда он забывает, кто в Лэнгли директор, а кто — заместитель.

— Вы считаете, что он несколько самоуверен?

— Несколько, — ответил Кабот ледяным тоном.

— Он отлично разбирается в делах — в определённых пределах, но мне, признаться, начинает надоедать его поведение.

— Разделяю ваши чувства. Он любит всё время напоминать, как мне следует поступить — вот с этим, например.

— Вот как? Он не полагается на ваше суждение? — удивилась советник по национальной безопасности, тщательно выбирая отравленную иглу, прежде чем её вонзить.

Кабот взглянул на Элизабет.

— Да, у меня создаётся впечатление.

— Ничего не поделаешь, нам не удалось изменить все, что осталось от предыдущей администрации. Разумеется, в своём деле он настоящий профессионал… — Эллиот сделала паузу.

— Выходит, я — не профессионал? — сердито фыркнул Кабот.

— Разумеется, вы — профессионал, Маркус. Вы не правильно поняли меня!

— Извините, Лиз. Вы правы. Иногда он выводит меня из себя, вот и все.

— Пора идти к боссу.

— Насколько достоверны эти сведения? — спросил Фаулер спустя пять минут.

— Как вы уже знаете, этот агент работает на нас более пяти лет и его информация всегда была точной.

— У вас есть подтверждение?

— Нет, полного подтверждения у нас нет, — ответил Кабот. — Маловероятно, что мы сумеем проверить его информацию, но русский отдел верит ему — и я тоже.

— А вот Райан сомневается.

Каботу надоело всё время выслушивать напоминания о Райане.

— Зато я не сомневаюсь, господин президент. Мне кажется, что Райан старается произвести на нас впечатление своими новыми взглядами на советское правительство, пытается доказать, что он не пережиток холодной войны. — Опять этот Кабот переходит на маловажные вопросы и отвлекается от главной темы, подумала Эллиот.

— Как ты думаешь, Элизабет? — посмотрел на своего советника Фаулер.

— Несомненно, существует вероятность, что советские службы безопасности пытаются улучшить своё положение, усилить роль, которая им принадлежит. — Голос Эллиот звучал очень разумно и убедительно. — Им не нравится политика либерализации, ослабление их влияния, и они опасаются, что Нармонов не сумел осуществить должное руководство страной. Таким образом, эта информация совпадает со множеством других сведений, которые имеются в нашем распоряжении. Мне кажется, нам надо верить сообщению Кадышева.

— Если это соответствует действительности, нам следует уменьшить поддержку, которую мы оказываем Нармонову. Мы не можем содействовать политике возвращения к более централизованному управлению, особенно если она проводится теми элементами общества, которые нас особенно ненавидят.

— Согласна, — кивнула Эллиот. — Лучше уж потерять Нармонова. Если он не сумеет подчинить военных своей власти, придётся найти того, кто справится с этим. Разумеется, следует предоставить ему возможность… но как это сделать, придётся обдумать. Это может оказаться непросто. Ведь мы не хотим, чтобы Россия перешла в руки военной диктатуры, не правда ли?

— Шутишь? — заметил Фаулер.

Они стояли на мостиках внутри огромного дока, где снаряжались для выхода в море ракетоносцы «Трайдент». Рядом с ними команда подлодки «Джорджия» готовилась к выходу на боевое дежурство.

— Значит, ему удалось убедить тебя, верно, Барт? — спросил Джонс.

— Его объяснение звучало весьма убедительно, Рон.

— Ты хоть раз замечал, чтобы я ошибался?

— Все случается в первый раз.

— Только не в этом случае, шкипер, — тихо заметил Джонс. — У меня предчувствие.

— Ладно, прошу тебя поработать на учебном тренажёре с его гидроакустиками.

— Согласен. — Джонс сделал короткую паузу. — Знаешь, Барт, а ведь было бы неплохо ещё раз выйти в море — всего один раз.

— Ты предлагаешь свои услуги? — повернулся к нему Манкузо.

— Нет, Ким не поймёт, если я вызовусь бросить дом на три месяца. Двух недель вполне достаточно. Даже слишком много, между нами говоря. Я слишком привык к домашнему уюту, Барт, постарел и стал респектабельным. Не такой молодой, как эти парни с глазами, полными любопытства и огня.

— Что ты о них думаешь?

— О гидроакустиках? Отличные ребята. Да и партия слежения ничуть не хуже. Рикс кого заменил, Росселли?

— Да.

— Росселли отлично их подготовил. Могу я поговорить с тобой неофициально?

— Конечно.

— Рикс — плохой шкипер. Он слишком груб со своими подчинёнными, требует от них слишком много, и они не справляются с заданиями, которые он поручает им. Совсем не похож на тебя, Барт.

Манкузо сделал вид, что не обратил внимания на комплимент.

— У каждого командира свой стиль.

— Я знаю, но плавать с ним мне не хотелось бы. Один из главных старшин попросил о переводе. С такой же просьбой обратились и старшины — с полдюжины.

— У каждого из них семейные затруднения. — Манкузо дал согласие на перевод всех, кто обратился с такой просьбой, включая молодого торпедиста.

— Нет, это не правда, — ответил Джонс. — Им понадобились объяснения, вот они и сослались на семейные обстоятельства.

— Послушай, Рон, я — командир соединения, понимаешь? Мне приходится давать оценку командирам подводных лодок на основе их деятельности. Рикс оказался на своей должности совсем не потому, что он никуда не годный командир.

— Ты смотришь сверху вниз, Барт. Я же смотрю снизу вверх. С такой перспективы мне кажется, что он — плохой шкипер. Я не сказал бы об этом никому, кроме тебя, потому что мы плавали вместе. Разумеется, я был существом низшего класса, акустиком шестого разряда, но ты никогда не обращался со мной так, как Рикс обращается со своей командой. Ты был для нас хорошим боссом, Рикс — плохой босс. Команда не любит его и не полагается на его суждение. Матросы не верят ему.

— Черт побери, Рон, я не могу допустить, чтобы такие разговоры повлияли на моё отношение к офицерам.

— Да, конечно, я понимаю. Аннаполис, галстук и кольцо училища — это имеет для выпускников большое значение. Ты должен попытаться разобраться в ситуации по-другому. Я ведь уже сказал, что не стал бы так разговаривать ни с кем другим. Если бы я оказался на его лодке, то подал бы просьбу о переводе.

— Мне приходилось плавать со шкиперами, поведение которых мне не нравилось. Дело главным образом в манере поведения.

— Если вы так считаете, коммодор. — Джонс замолчал. — Только запомни одно, ладно? Существует немало способов понравиться старшему офицеру, но всего лишь один способ произвести благоприятное впечатление на команду.

По настоянию Фромма все делалось безо всякой спешки, осторожно и медленно. Литейная форма давно остыла, и теперь её вскрыли в инертной атмосфере первого станка. Грубо сформованная масса была установлена на место. Фромм лично проверил программу, по которой работал станок, и нажал первую кнопку. Робот вступил в действие. Механическая рука выбрала соответствующий резец, вставила его в шпиндель, закрепила и удалилась. Изолированное пространство наполнилось аргоном, и на плутоний брызнула струйка фреона, чтобы все находилось в необходимом изотермическом состоянии. Фромм коснулся пульта, ввёл первую программу. Шпиндель начал вращаться, достиг скорости свыше тысячи оборотов в минуту и приблизился к массе плутония движениями, которые не были ни человеческими, ни механическими, а напоминали нечто совсем иное, похожее на карикатурное перемещение человеческой руки. Присутствующие не сводили глаз со стремительно вращающегося резца, наблюдая за происходящим из-за лексановых предохранительных щитов. С массы плутония начали соскальзывать серебристые стружки.

— Сколько плутония мы потеряем в результате обработки? — спросил Госн.

— В общей сложности меньше двадцати граммов, — заметил Фромм. — Об этом не следует беспокоиться.

Теперь он взглянул на другой прибор, который показывал отношение давлений внутри изолированного пространства и снаружи. Станок был полностью изолирован от остального помещения, а давление в пространстве, где он находился, было чуть ниже атмосферного. Аргон — тяжёлый газ, он тяжелее воздуха, и это не позволит кислороду проникнуть к плутонию, что предупреждает возможное возгорание. Опасность заключалась ещё и в том, что при обработке плутония образуется плутониевая пыль, вдыхание которой ведёт к смертельному исходу, — об этом уже предупредил Фромм. Тяжёлый токсичный металл да ещё излучающий радиоактивные частицы — главным образом низкоэнергетические альфа-частицы, которые всего лишь делали неизбежную смерть более быстрой и мучительной. Подошли операторы, в обязанности которых входило наблюдение за процессом обработки. Они уже многому научились и работали удивительно слаженно, подумал Фромм. Под его руководством их мастерство возросло с поразительной быстротой. И хотя у них отсутствовало образование, по своей квалификации они почти настигли специалистов, которых он готовил в Германии, что лишний раз говорило в пользу практической, а не теоретической подготовки.

— Сколько на это потребуется времени? — спросил Куати.

— Можно ли сто раз повторять? Мы точно следуем разработанному графику. Эта фаза проекта займёт наибольшее время. Те детали, что мы сейчас обрабатывали, должны быть идеальными. Совершенно идеальными. Если в конечном устройстве не сработает первичный взрыватель, неудача будет полной.

— Но ведь То же самое можно сказать и о всех остальных фазах проекта, — заметил Госн.

— Совершенно верно, мой юный друг, но сейчас легче всего допустить ошибку. Этот металл плохо поддаётся обработке, а его фазовые изменения ещё больше усложняют процесс. Теперь займёмся взрывными блоками.

Госн был прав. Все, каждая фаза проекта, каждая деталь устройства, должно функционировать как положено. После того как Фромм передал Госну необходимые спецификации, изготовление взрывного заряда почти полностью перешло в его руки. Они взяли для этой цели обычный тринитротолуол и добавили в него пластик, придавший ему жёсткость и в то же время не повлиявший на химические свойства взрывчатого вещества. Обычная взрывчатка пластична и по своей природе легко деформируется. Это её свойство пришлось устранить, поскольку жёсткая форма взрывных блоков имела решающее значение для того, чтобы взрывная волна распространялась точно в требуемом направлении. Госн изготовил шестьсот таких блоков, каждый из которых представлял собой сегмент полного эллипсоида. Семьдесят блоков складывались вместе, образуя взрывное кольцо с наружным диаметром 35 сантиметров. У каждого блока имелась запальная трубка, срабатывающая от криотронных переключателей. Провода, ведущие от источника электроэнергии к взрывателям через криотроны, должны быть совершенно одинаковыми по длине. Фромм поднял один из блоков.

— Вы утверждаете, что все они совершенно одинаковы? — спросил он.

— Совершенно. Я в точности следовал вашим указаниям.

— Выберите наугад семьдесят блоков. Я возьму один из модулей, выточенных из нержавеющей стали, и мы их испытаем.

Полигон для испытания был, разумеется, заранее подготовлен. Им оказалась старая воронка от американской бомбы Марк-84, сброшенной израильским бомбардировщиком F-4 «Фантом» несколько лет назад. Люди Куати построили над воронкой нечто вроде сарая из брёвен в качестве опор и поперечных брусьев, на которых вместо кровли лежали в три слоя мешки с песком. Все сооружение было покрыто маскировочной сеткой, чтобы скрыть его от посторонних взглядов. На сборку испытательного взрывного устройства потребовалось три часа, внутри стального модуля поместили электронный тензометр и протянули двести метров провода до другой воронки, где расположился Фромм с осциллоскопом. Работа была закончена до наступления сумерек.

— Готово, — доложил Госн.

— Действуйте, — ответил Фромм, не отрываясь от экрана прибора.

Ибрагим нажал на кнопку. Сооружение рассыпалось у них на глазах. Несколько мешков с песком уцелело и взлетело в воздух, однако от всего остального поднялся только столб пыли. На экране осциллоскопа пиковое давление застыло задолго до того момента, как над их головами пронеслась взрывная волна и раздался грохот. Бок и Куати были несколько разочарованы внешней неэффектностью взрыва, силу которого поглотили ряды мешков с песком. Неужели такой маленькой детонации окажется достаточно для воспламенения ядерного устройства?

— Ну? — спросил Госн, когда один из охранников побежал к расширившемуся кратеру.

— Нужно снять десять процентов, — произнёс Фромм, поднимая голову. И улыбнулся. — Сила взрыва превышает необходимую на десять процентов.

— Что это значит? — спросил Куати, внезапно обеспокоенный возможной неудачей.

— Это значит, что мой молодой ученик превосходно усвоил преподанные ему уроки.

Прошло пятнадцать минут, и они убедились в правоте Фромма. Понадобились усилия двух человек, чтобы разыскать модуль, и ещё полчаса, чтобы извлечь из него вольфрамовый корпус. То, что раньше представляло собой почти сплошную стальную массу размером с мужской кулак, превратилось теперь в изогнутый цилиндр не толще сигары. Будь на месте стального модуля плутоний, произошла бы атомная реакция. В этом немец не сомневался. Он подкинул модуль на ладони и вручил Ибрагиму.

— Герр Госн, — обратился он к молодому арабу официальным тоном, — у вас несомненный талант в обращении со взрывчатыми веществами. Вы действительно превосходный инженер. В ГДР нам потребовалось три попытки, чтобы достичь необходимых силы и направления взрыва. Вы сделали это с первого раза.

— Сколько будет ещё взрывов?

— Отличный вопрос, — кивнул Фромм. — Завтра — ещё один. Разумеется, мы пустим в ход все выточенные нами модули.

— Именно для этого мы их и подготовили, — согласился Госн. По пути обратно Бок ещё раз повторил свои расчёты. По словам Фромма, мощность окончательного ядерного взрыва превысит четыреста пятьдесят тысяч тонн ТНТ. Поэтому Бок исходил в своих расчётах из четырехсот тысяч тонн. Он всегда был осторожен в оценках. Стадион и все находящиеся на нём превратятся в пар. Впрочем, нет, поправил он себя. Это было не совсем правдой. В этом оружии не было ничего сверхъестественного. Оно представляло собой всего лишь мощный заряд взрывчатки. Стадион и все, кто будет находиться на нём, погибнут, но огромное количество обломков силой взрыва отбросит на сотни, а то и тысячи метров. Грунт вокруг взрывного устройства превратится в тончайшую пыль, в отдельные молекулы. Затем частицы пыли взлетят внутри огненного шара. Остатки бомбы сольются с пылью в этом гигантском волнующемся грибе ослепительного пламени. Это и есть радиоактивные осадки, узнал Бок, частицы пыли с присоединившимися остатками бомбы. Ввиду природы самого взрыва — на поверхности земли — выпадение радиоактивных осадков станет максимальным и будет распространяться по направлению ветра. Основная часть этих осадков выпадет на расстоянии не более тридцати километров от центра взрыва. Остальные радиоактивные частицы превратятся в игрушку ветров и долетят до Чикаго, или Сент-Луиса, или даже до Вашингтона. Сколько людей погибнет в результате радиоактивного заражения?

Интересный вопрос. По расчётам Бока, примерно двести тысяч человек погибнет от самого взрыва, никак не больше. От пятидесяти до ста тысяч падут жертвой вторичного воздействия, включая гибель от рака несколько лет спустя. Как ещё раньше заметил Куати, действительное число жертв казалось разочаровывающе малым. Заманчиво было думать о ядерных бомбах, как о магических средствах уничтожения, но это оказалось ошибкой. Они представляли собой всего лишь исключительно мощные взрывные устройства с интересными побочными эффектами. Кроме того, ядерные бомбы являлись идеальным оружием для террористов.

Террористов, повторил про себя Бок. Неужели я — террорист? Ответ на этот вопрос зависел, разумеется, от того, как подходить к проблеме. Уже давным-давно Бок определил своё отношение к мнению посторонних. Это событие будет его ответом.

— Джон, мне нужны свежие идеи, — произнёс Райан.

— По поводу чего? — спросил Кларк.

— Я так ни до чего и не додумался. Японский премьер-министр собирается побывать в Мексике в феврале, затем он летит сюда для встречи с президентом. Нам нужно знать, о чём он будет говорить в своём самолёте.

— Боюсь, мне не удастся выдать себя за стюарда, док. К тому же я так и не научился чайной церемонии. — Оперативный агент ЦРУ, превратившийся в офицера безопасности, прекратил шутить и повернулся к Райану с серьёзным выражением лица.

— Может быть, установить в самолёте подслушивающее устройство? Технически это, конечно, очень сложно, но зато как интересно!

— А такое возможно?

Джон посмотрел на свой кофе.

— Мне приходилось устанавливать устройства, предназначенные для сбора разведывательной информации, но только на земле. Подслушивающее устройство в самолёте будет заглушаться фоновым шумом. Кроме того, неизвестно, где сядет тот, чей разговор требуется прослушать. Наконец, в президентском самолёте команда всегда настороже, всегда следит за возможными нарушениями безопасности. Скорее всего все упрётся в техническую сторону проблемы, — решил Кларк. — Наиболее пристальной проверке самолёт, по-видимому, подвергнется дома, если только не будет промежуточной остановки в Детройте, верно? Мехико-Сити. Ну что ж там говорят по-испански, а мой испанский безупречен. Я, конечно, возьму с собой Динга. На каком самолёте он полетит?

— Я уже проверил. Самолёт «Боинг-747» японской авиакомпании «Джал». Верхняя палуба за кабиной пилотов оборудована как помещение для конференций. Там же установлены койки. Вот здесь он и будет находиться. Премьер-министр любит беседовать с пилотами. Да и путешествовать умеет, старается спать побольше, чтобы преодолеть разницу во времени.

Кларк кивнул.

— Но кто-то должен протереть стекла в иллюминаторах. У него нет военно-воздушных сил, занимающихся наземным обслуживанием, как у нас. Если «Джал» совершает туда регулярные рейсы, у этой авиакомпании есть наземные мексиканские службы. Я проверю данные по «Боингу-747»… Как я уже говорил, это несложно. Может быть, мне удастся договориться с ними. Даже попробую послать вперёд Динга с надёжными документами, чтобы он поступил на работу. Это ещё упростит дело. Мы получили добро президента на эту операцию?

— Президент сказал: «Найдите способ». Я обращусь к нему за разрешением на окончательный план операции.

— Мне нужно поговорить с ребятами из научно-технического. — Кларк имел в виду Научно-техническое управление ЦРУ. — Вот только проблема с шумом… Сколько у нас времени, док?

— Мало, Джон.

— О'кей. — Кларк встал. — Как приятно снова чувствовать себя полевым агентом. Если понадоблюсь, я в новом здании. Но ведь тогда я не смогу отправиться с тобой в Англию?

— Это беспокоит тебя?

— Ничуть. Лучше остаться дома.

— Вот и отлично. Мне нужно купить в «Хэмлис» рождественские подарки.

— Тебе страшно повезло, что они ещё маленькие. А вот мои девчонки требуют только модную одежду — а я не умею покупать такое. — Райан знал, что Кларк испытывал ужас при мысли о выборе женской одежды.

— У Салли уже возникают сомнения, но маленький Джек все ещё верит.

Кларк покачал головой.

— После того как перестаёшь верить в Санта-Клауса, весь мир рушится.

— Вот это — совершеннейшая правда.

Глава 23

Точки зрения

— Джек, ты выглядишь ужасно, — заметил сэр Бэзил Чарлстон.

— Если кто-нибудь ещё скажет мне об этом, я его прикончу.

— Трудный перелёт?

— Одни воздушные ямы. Почти не спал. — Круги под глазами, ещё более тёмные, чем обычно, служили красноречивым доказательством.

— Посмотрим, может быть, обед окажет благотворное воздействие.

— А ведь какой хороший день, — заметил Райан, когда они шли по Вестминстер-Бридж-Роуд по направлению к зданию парламента. Действительно, выдался редкий для Англии день в начале зимы, когда небо чисто и безоблачно. С Темзы дул свежий ветер, но Райан не обращал на него внимания. На Джеке были тёплое пальто и шарф, так что холодный воздух только бодрил его. — Неприятности на службе, Бэз?

— Обнаружили жука, черт побери, всего двумя этажами ниже моего кабинета! Теперь проверяем все здание.

— Сейчас всем трудно. Думаешь, КГБ?

— Не знаю, — сказал Чарлстон, когда они шли по мосту. — Понимаешь, фасад здания начал рушиться, вниз посыпалась штукатурка — то же самое случилось со Скотленд-Ярдом несколько лет назад. Рабочие, которые проводили ремонт, обнаружили какой-то странный провод и выяснили, куда он ведёт… Наши русские друзья ничуть не уменьшили свою активность, да и другие спецслужбы продолжают действовать. У вас происходит что-нибудь подобное?

— Нет. Дело в том, что мы находимся в более уединённом месте, чем «Сенчури-хаус». — Джек имел в виду, что британская разведка размещалась в таком густонаселённом районе — совсем рядом был расположен жилой квартал, — что жучок с очень низкой энергией излучения мог передавать подслушанные данные. Для Центрального разведывательного управления, штаб-квартира которого находилась в Лэнгли посреди огромного участка, поросшего лесом, такое было маловероятно. Вдобавок новое здание помогло установке сложного оборудования, препятствующего работе внутренних источников радиоизлучения. — Вам следовало бы по нашему примеру установить волноводы.

— Для этого потребуется целое состояние, а у нас сейчас туго с деньгами.

— Ну и черт с ним, по крайней мере у нас есть оправдание для прогулки. Если кому-нибудь удастся подслушать наш разговор сейчас, нужно сразу сдаться на милость победителя.

— Ведь этому не будет конца, правда? Мы победили в холодной войне, но она никогда не кончается.

— Помнишь, об этом есть какая-то греческая легенда? О том, как одному герою назначили кару — он вынужден всё время катить валун на вершину горы, но у самого верха валун скатывается вниз, и греку приходится снова катить эту суку вверх.

— Сизиф? Может быть, Тантал? Я уже давно распрощался с Оксфордом, сэр Джон. Но ты прав в любом случае. Пыхтишь, лезешь на вершину горы и видишь оттуда другую гору.

Они продолжали идти по набережной прочь от здания парламента, но зато ближе к обеду. Такие встречи имели установленные правила. Серьёзным переговорам предшествовала беседа на повседневные темы и многозначительное молчание. Сейчас им попалась группа американских туристов, приехавших в Лондон в это нетуристское время, и Чарлстон с Райаном обошли их стороной.

— У нас возникла проблема, Бэз.

— Что за проблема? — спросил Чарлстон, не поворачивая головы. За ними следовали три сотрудника службы безопасности, впереди шли ещё двое.

Джек тоже смотрел прямо перед собой.

— У нас есть агент в Кремле. Он проводит немало времени с Нармоновым. Утверждает, что Андрей Ильич обеспокоен возможностью переворота, организованного военными и сотрудниками КГБ. По мнению агента, в этом случае они откажутся соблюдать условия договора по сокращению стратегических вооружений. Он сообщил также, что из запасов ядерного оружия в Германии исчезло несколько тактических боеголовок.

— Вот как? Какая приятная новость. Насколько надёжен этот источник?

— Исключительно надёжен.

— Ну что ж, могу только сказать, доктор Райан, что для меня это неожиданность.

— Вашему агенту можно доверять? — спросил Джек.

— Вполне.

— И от него нет ничего на эту тему?

— Слухи, разумеется. Я хочу сказать, что Нармонов действительно испытывает трудности. С того самого дня, когда произошли эти ужасные события в Прибалтике, и в Грузии, и в Средней Азии, Как это вы, янки, колоритно заявляете: «Он похож на однорукого расклейщика афиш»? Так что он очень занят — и даже больше чем занят. Ему пришлось сделать уступки силам безопасности — но военный переворот? — Чарлстон покачал головой. — Нет. Мои чаинки ничего об этом не говорят.

— Наш агент утверждает обратное. А что относительно ядерных боеголовок?

— Боюсь, что положение нашего парня низковато, чтобы выудить такие сведения. Он занимается главным образом гражданскими проблемами, понимаешь? — Джек понимал, что большего ему от Бэзила не добиться. — Вы серьёзно относитесь к сообщению своего агента?

— Весьма серьёзно. У нас нет иного выхода. Он снабжал нас превосходной информацией не один год.

— И был завербован миссис Фоули? — спросил Чарлстон с улыбкой. — Какая удивительная молодая женщина. Я слышал, у неё недавно родился ещё один ребёнок?

— Да, Эмили Сара, очень похожа на мать. — Джек решил, что ему удалось ловко увернуться от первого вопроса. — Мэри Пэт выйдет на службу сразу после Нового года.

— Да, конечно, у вас на территории находится эта крепость — или лучше сказать, укреплённые ясли?

— Это оказалось одним из самых выгодных капиталовложений. Жаль, что такая мысль не пришла в голову мне.

— Какие вы странные, американцы! — засмеялся сэр Бэзил. — Значит, по вашим сведениям исчезли ядерные боеголовки. Да, действительно, это вызывает немалое беспокойство. Возможность тайного сговора между армией и КГБ, а также козырная карта — тактическое ядерное оружие. Пугающая перспектива, я согласен, но до нас не донеслось ни единого звука. А ведь такой секрет нелегко сохранить в тайне, верно? Я имею в виду, что шантаж не приведёт к желаемым результатам, если люди не подозревают, что их шантажируют.

— Кроме того, сэр Бэзил, до нас дошли слухи, что КГБ проводит в Германии какую-то операцию, связанную со специалистами-ядерщиками. Всего лишь слухи.

— Да, об этом слышали и мы, — заметил Чарлстон, когда они свернули к трапу, ведущему на «Тэттерсалл Кастл», старый колёсный пароход, уже давно превращённый в ресторан.

— Ну и что?

— Мы проводим там операцию. По-видимому, Эрик Хонеккер организовал свой собственный маленький «Манхэттенский проект». К счастью, этот «ребёнок» умер, не успев родиться. Иван был очень расстроен, когда узнал об этом. ГДР вернула своим бывшим социалистическим коллегам порядочный запас плутония буквально накануне воссоединения. По-моему, КГБ занимается расследованием того же.

— Но почему вы не сообщили об этом нам? — Господи, Бэз, подумал Джек. Неужели вы никогда не забудете о прошлом?

— Нечего было сообщать, Джек. — Чарлстон кивнул метрдотелю, который проводил их к столику, расположенному на корме, в стороне от остальных. Офицеры безопасности сели за соседние столики, отделив Чарлстона и Райана от остальных посетителей ресторана, занятых обедом. — Наши немецкие друзья охотно пошли нам навстречу. По их мнению, проект прекращён раз и навсегда. Наши технические эксперты осмотрели все и подтвердили мнение немецких коллег.

— Когда это произошло?

— Несколько месяцев назад. Тебе уже доводилось обедать здесь, Джек? — спросил Чарлстон, когда к столику подошёл официант.

— На этом судне — нет, обедал на других паромах. — Бэзил заказал пинту горького пива, Джек ограничился лагером. Официант поклонился и отошёл. — А вот операция КГБ началась недавно.

— Это интересно. Может быть, они занимались тем же, чем и мы, только приступили к делу не так быстро.

— Проверяя ядерное оружие? — Райан покачал головой. — Наши русские друзья умны, Бэз, нельзя их недооценивать. Да и к вопросам ядерного оружия они относятся намного серьёзнее. Это вызывает у меня чувство восхищения.

— Это верно, они многому научились на опыте Китая, правда? — Чарлстон положил на стол меню и дал знак официанту, чтобы тот принёс заказанное ими пиво. — Ты действительно считаешь, что это так опасно?

— Да.

— Я всегда полагался на твоё мнение, Джек. Спасибо, — сказал Бэзил официанту. Они заказали еду. Официант удалился. — Ты полагаешь, что нужно выяснить все до конца?

— Это было бы неплохо.

— Хорошо. Что ещё ты хочешь сообщить мне?

— Боюсь, это все.

— Твой агент в Москве занимает, наверное, очень видное положение. — Сэр Бэзил сделал несколько глотков пива. — Но мне кажется, что у тебя возникли сомнения.

— Это верно… но, чёрт возьми, Бэзил, разве когда-нибудь у нас не возникало сомнений?

— Противоречивая информация?

— Нет, просто нам ничего не удалось подтвердить. Правда, наш источник настолько хорош, что найти подтверждение его сведениям очень непросто. Именно потому я и приехал сюда. Судя по сведениям, которые вы посылали нам, ваш агент тоже отлично работает. Кто бы он ни был, лишь он может подтвердить информацию нашего парня.

— А если это ему не удастся?

— Скорее всего так оно и будет, но тогда нам придётся принять его сведения на веру. — Было заметно, что последнее явно Райану не нравится.

— Как же быть с твоими сомнениями?

— Они, наверно, не так уж важны. На то две причины. Первая заключается в том, что я сам не уверен в обоснованности своих сомнений. А вторая — не всем нравится, что я говорю.

— Именно поэтому не были отмечены твои заслуги в заключении договора?

Райан устало усмехнулся — последние тридцать шесть часов он почти не спал.

— Я отказываюсь демонстрировать своё удивление и не буду интересоваться, откуда это тебе известно.

— Но?

— Но мне хочется, чтобы кто-то шепнул об этом прессе. — Райан засмеялся.

— Боюсь, мы не занимаемся здесь такими делами. Я шепнул об этом только одному лицу.

— Премьер-министру?

— Его Королевскому Высочеству. Ведь ты ужинаешь у него сегодня вечером, правда? Вот я и решил, что ему следует знать об этом.

Райан задумался. Принц Уэльский сохранит это в полной тайне. Сам Райан никогда не сообщил бы ему об этом… но…

— Спасибо, дружище.

— Мы все стремимся к признанию тем или иным путём. Нам с тобой в этом отказано, разумеется. Несправедливо, но ничего не поделаешь. В данном случае я нарушил одно из своих собственных правил, и, если ты спросишь почему, я отвечу: ты сделал нечто удивительно ценное для человечества, Джек. Если в мире существует справедливость. Её Величество включит тебя в число кавалеров «Ордена за Заслуги».

— Ты не имеешь права говорить ей об этом, Бэзил. Она может догадаться сама и поступить так по собственной инициативе.

— Может, и тогда этот маленький секрет станет достоянием всего мира, верно?

Принесли обед, и снова пришлось замолчать.

— Но в случившемся не только моя заслуга. Ты знаешь, что Чарли Олден немало потрудился. Кроме того, приложили руку Талбот, Банкер, Скотт Адлер и многие другие.

— Ваша скромность, доктор Райан, как всегда потрясающа.

— Под «скромностью» ты имеешь в виду глупость, Бэз?

Вместо ответа на лице Чарлстона появилась многозначительная улыбка. Да, англичане отличаются этим.

Фромм никогда не поверил бы этому. Они изготовили пять модулей из нержавеющей стали, точно повторяющих по размерам и конфигурации плутониевый заряд. Госн подготовил взрывные блоки. Они испытали их все до единого на каждом модуле, и во всех случаях взрывной заряд сработал идеально. Действительно, подумал Фромм, у этого молодого человека удивительные способности. Разумеется, он получил точные планы и работал по ним. Фромм в свою очередь рассчитал планы на современном компьютере, но даже и в этом случае изготовить что-то настолько сложное, да ещё чтобы заряды идеально работали с самого первого раза, редкость в инженерной практике.

Первый этап обработки плутония был уже завершён. Изделие выглядело весьма привлекательно — будто деталь из высококачественной стали, готовая к обработке, чтобы стать частью автомобильного двигателя. Начало было отличным. Механическая рука фрезерного станка сняла плутоний со шпинделя и уложила в герметичную коробку. Коробка была, разумеется, наполнена аргоном. Робот запечатал коробку и передвинул её к дверце. Фромм достал коробку из колпака, под которым находился фрезерный станок, и отнёс к токарному станку на воздушных подушках. Здесь процесс будет повторён, только в обратном порядке. Он открыл люк и поставил коробку внутрь изолированного от наружной атмосферы помещения. Вакуум-насосы начали откачивать воздух, аргон поступал снизу. После того как пространство под колпаком наполнилось инертным газом, механическая рука вскрыла коробку и извлекла оттуда плутоний. В соответствии с программой его закрепили на новом шпинделе. Требуемая точность имела сейчас решающее значение. Под наблюдением Фромма станок заработал, постепенно увеличивая скорость до пятнадцати тысяч оборотов в минуту.

— Мне кажется, что… — Фромм выругался. Он думал, что ему удалось добиться максимальной точности. Станок выключился, обороты шпинделя замедлились, и была введена крошечная поправка. Фромм тщательно и не торопясь проверил баланс и снова включил станок. На этот раз всё было идеально. Он довёл число оборотов до двадцати пяти тысяч в минуту без малейшей вибрации.

— Первичная обработка была произведена операторами очень хорошо, — бросил через плечо Фромм.

— Какое количество массы мы потеряли? — спросил Госн.

— Восемнадцать и пятьсот двадцать семь тысячных грамма. — Фромм выключил станок и встал. — Я просто не могу нахвалиться нашими рабочими. Предлагаю подождать с окончательной обработкой и полировкой до завтра. Глупо спешить, когда в этом нет необходимости. Мы все устали и было бы неплохо поужинать.

— Если вы так считаете, герр Фромм.

— Зовите меня Манфред, — произнёс немец, изумив молодого араба. — Ибрагим, нам нужно поговорить.

— Выйдем наружу. — Госн провёл немца через дверь. Начинало темнеть.

— Ибрагим, не надо убивать этих рабочих. Они слишком ценные специалисты. Что, если снова представится такая же возможность?

— Но ведь ты согласился…

— Я не представлял себе, что работа пойдёт так хорошо. В соответствии с графиком нам с тобой… нет, — будем честными до конца — мне предстояло контролировать все фазы операции. Ты, Ибрагим, поразил меня своим мастерством. Понимаешь, нам удалось собрать великолепную команду. Нужно сохранить её!

А где мы возьмём десять килограммов плутония? — хотел спросить его Госн.

— Думаю, ты прав, Манфред. Я поговорю с командиром. Однако ты должен помнить…

— Да, безопасность прежде всего. Мы не можем сейчас рисковать. Я просто обратился к тебе, считая это справедливым — в качестве признания высокого профессионализма рабочих, — чтобы их заслуги были приняты во внимание. Понимаешь?

— Конечно, Манфред. Я полностью согласен. — У немца начали появляться человеческие чувства, подумал Госн. Жаль, что это случилось так поздно. — Как бы то ни было, я приветствую твоё желание хорошо поужинать перед началом заключительного этапа. Сегодня вечером нам приготовили свежего барашка, и мы сумели достать немецкое пиво, «Битбюргер». Надеюсь, тебе понравится.

— Хороший лагер «Битбюргер». Как жаль, Ибрагим, что твоя религия запрещает употребление такого напитка.

— Сегодня вечером, надеюсь, аллах проявит ко мне снисходительность. — Госн решил, что нужно завоевать полное доверие этого неверного.

— Джек, мне кажется, что вы слишком много работаете.

— Это потому, что мне приходится издалека ездить на работу, сэр. Два, а то и три часа в автомобиле.

— Найдите дом поближе, — мягко предложил Его Королевское Высочество.

— Отказаться от Перегрин-Клифф? — Райан покачал головой. — А как тогда с Кэти и госпиталем Джона Хопкинса? Потом нужно подумать о детях, которых придётся забрать из школы. Нет, это не выход из положения.

— Вы помните, без сомнения, что, когда мы встретились в первый раз, вы довольно резко отозвались о моём физическом и психическом состоянии. Сомневаюсь, что тогда я выглядел так плохо, как вы сейчас. — Судя по всему, принц получил исчерпывающую информацию от сэра Бэзила Чарлстона, и в результате, заметил Джек, к ужину не подали ни капли спиртного.

— У меня на работе бывают напряжённые моменты, а иногда все стихает. В настоящее время ситуация несколько напряжённая.

— Кто это сказал, Трумэн? Если ты не можешь выдержать жару, уйди из кухни!

— Да, сэр, что-то вроде этого, но скоро станет прохладнее. Просто сейчас происходит немало событий. В этом всё дело. Когда вы управляли своим кораблём, вам тоже было нелегко.

— Но это была куда более здоровая работа. Кроме того, мне приходилось проезжать от дома намного более короткое расстояние. Говоря по правде, всего пятнадцать футов, — добавил принц с улыбкой.

Райан устало засмеялся.

— Да, это приятно. Для меня нужно пройти пятнадцать футов, чтобы поговорить со своей секретаршей.

— Как семья?

Обманывать не имело смысла.

— Не то чтобы очень хорошо. Моя работа не содействует здоровой семейной атмосфере.

— Вас что-то беспокоит, Джек. Это сразу видно.

— Большая нагрузка. Почти не бываю на свежем воздухе, слишком много пью. Как всегда. Со временем все улучшится, просто у меня более продолжительный, чем обычно, период напряжения и трудностей на службе. Я благодарен вам, сэр, за заботу, но это пройдёт. — Джек почти убедил себя, что так и будет. Почти.

— Ну что ж, если вы придерживаетесь такого мнения.

— Должен сказать, что это лучший ужин для меня за долгое время. А когда вы собираетесь навестить нас на другом берегу пруда? — спросил Райан, воспользовавшись возможностью переменить тему разговора.

— В конце весны. Один коннозаводчик в Вайоминге приготовит для меня лошадей. Для игры в поло, между прочим.

— Это просто безумие заниматься такой игрой.. Лакросс на лошадях.

— По крайней мере это позволяет мне бывать на природе. Прекрасное место Вайоминг. Собираюсь побывать в Йеллоустоуне.

— Никогда там не был, — заметил Джек.

— Может быть, вы поедете с нами? А вдруг мне даже удастся научить вас ездить верхом?

— Может быть, — согласился Джек, пытаясь представить себя в седле, а также думая о том, сумеет ли он оставить службу на целую неделю. — Если только обещаете не размахивать при мне этими молотками.

— Клюшками, Джек, клюшками. Нет, я не буду пытаться вовлечь вас в игру. Это может закончиться тем, что вы покалечите несчастных лошадей. Надеюсь, вы сумеете выбрать время для этой поездки.

— Приложу все усилия. Если мне повезёт, к этому времени мир станет более спокойным местом.

— Он и так уже успокоился во многом благодаря вашим усилиям.

— Боюсь, сэр, что Бэзил излишне подчеркнул мою роль в этом. Я был всего лишь одной шестерёнкой в большой машине.

— Скромность может зайти слишком далеко. Меня расстроило то, что ваши заслуги никак не отмечены, — заметил принц.

— Такова жизнь, правда? — Джек сам удивился тому, что произнёс. Впервые ему не удалось скрыть свои чувства.

— Я так и думал, Джек. Да, такова жизнь, и она не всегда справедлива. Вам не хотелось бы изменить работу — хотя бы взять отпуск?

Райан ухмыльнулся.

— Ну что вы, сэр, неужели я действительно выгляжу так плохо? Я нужен им.

Его Королевское Высочество внезапно посмотрел на Джека с серьёзным выражением на лице.

— Джек, мы друзья?

Райан выпрямился в своём кресле.

— У меня не так много друзей, но вы один из них.

— Вы верите мне?

— Да, сэр.

— Тогда прислушайтесь к моему совету. Оставьте работу. Вы всегда можете к ней вернуться. Человек с вашими способностями никогда не останется в стороне. Вы знаете это. Вы занимались своим делом слишком долго. Вы даже не представляете себе, как вам повезло — вы можете уйти! У вас есть свобода, которая отсутствует у меня. Воспользуйтесь ею.

— Вы говорите весьма убедительно, сэр. Но будь вы в моём положении, вы не ушли бы — и даже по той же причине. Я не могу сдаться. И вы не можете. Вот и все.

— Гордость может стать разрушительной силой, — напомнил принц.

Джек наклонился вперёд.

— Это не гордость. Это всего лишь реальность. Я нужен им. Жаль, конечно, но ничего не поделаешь. Дело в том, однако, что они не понимают этого.

— Неужели новый директор настолько плох?

— Маркус неплохой человек, но он ленив. Ему нравится его должность, но не нравятся связанные с нею обязанности. Впрочем, не думаю, что эта проблема присуща только американскому правительству. Я знаю, что это не так. И вы знаете это. Долг прежде всего. Бывает, что вы вынуждены исполнять свои обязанности потому, что родились в такой семье, но я вынужден исполнять их потому, что лучше других справляюсь с ними.

— Они прислушиваются к вашему мнению? — резко спросил принц.

Джек пожал плечами.

— Не всегда. Черт побери, иногда и я ошибаюсь, но ведь должен быть человек, который всегда стремится поступить правильно. Это я, сэр. Именно поэтому я и не могу уйти. Вы должны понимать это не хуже меня.

— Даже если вы страдаете от этого?

— Да.

— Ваше чувство долга поразительно, сэр Джон.

— У меня были хорошие учителя. Вот вы, например, — вы не убежали и не попытались спрятаться, когда в вас стреляли. Вы могли бы сделать это…

— Нет, я не мог сделать этого. В противном случае…

— В противном случае противник одержал бы победу, — закончил за него Джек. — Но и моё положение мало отличается от вашего, правда? Я узнал об этом от вас. Это вас удивляет? — спросил Джек.

— Да, — признался принц.

— Вы не ищете спасения в бегстве. Я — тоже.

— По-прежнему искусны в словесных манёврах, а, Джек?

— Видите? Этого я не утратил. — Райан был доволен.

— Я буду настаивать, чтобы вы вместе с семьёй поехали с нами в Вайоминг.

— Вы всегда можете обратиться через мою голову к начальству — поговорите с Кэти. Его Высочество засмеялся.

— Пожалуй, я так и сделаю. Улетаете обратно завтра?

— Да, сэр. Сегодня мне нужно забежать в «Хэмлис» за игрушками.

— Поспите хорошенько, Джек. Продолжим наш спор в будущем году.

В этот момент в Вашингтоне было на пять часов раньше. Лиз Эллиот смотрела через свой письменный стол на Боба Хольцмана, который представлял свою газету в Белом доме. Подобно большинству журналистов, постоянно аккредитованных здесь, Хольцман знал, что президенты со своей администрацией приходят и уходят, и пережил их всех. Его огромный опыт в Белом доме являлся чем-то вроде парадокса. Лишённый доступа к сенсационным новостям, Хольцман знал, что здесь есть тайны, о которых он узнает лишь через несколько лет, а это будет уже слишком поздно для газетных статей и попадёт в распоряжение историков, но его искусство в распознании тончайших нюансов и выяснении слухов позволило бы ему занять видный пост в любой разведывательной службе. Однако газета платила ему намного больше жалованья государственного служащего, особенно после того, как он опубликовал несколько бестселлеров, освещающих жизнь высших коридоров власти.

— Это исключительно для моего сведения?

— Совершенно верно, — ответила советник по национальной безопасности.

Хольцман кивнул и начал делать записи. Итак, правила игры установлены. Никаких прямых ссылок или цитат. Элизабет Эллиот можно назвать «сотрудником администрации» или лучше во множественном числе: «источники внутри администрации». Он поднял голову от записной книжки — во время таких интервью магнитофоны тоже не разрешались, — ожидая продолжения. Лиз Эллиот обожала драматические эффекты. Она была умной женщиной, немного элитарной — что встречалось среди сотрудников Белого дома не так редко — и, вне всякого сомнения, находилась ближе всех к президенту, если Хольцман правильно разобрался в знаках. Но это не для широкой публики. Возможная любовная интрига между президентом и его советником по национальной безопасности уже не была полным секретом. Сотрудники Белого дома молчали, как всегда, — даже, пожалуй, больше. Хольцману это казалось странным. Фаулер не относился к числу людей, к которым испытываешь любовь и преданность. Возможно, они симпатизировали ему, потому что он был одиноким. Были широко известны обстоятельства смерти его жены, и это, по-видимому, добавило сочувственных голосов в его пользу во время последних выборов, какую-то долю процента. Не исключено, сотрудники считали, что, если в его жизни снова появится женщина, он изменится. А может быть, они были просто настоящими профессионалами. (Это отличало их от лиц, попавшие в Белый дом по политическим соображениям, подумал Хольцман. Для тех не было ничего святого.) Возможно, Фаулер и Эллиот старались вести себя осторожно и не афишировать свою связь. Как бы то ни было, журналисты, аккредитованные при Белом доме, иногда обсуждали это в баре «Конфиденциальный источник», «Конфиденшиэл сорс», в Национальном клубе прессы всего в двух кварталах от Белого дома и пришли к выводу, что любовная жизнь Фаулера не должна попасть в фокус внимания общественности до тез( пор, пока это не мешает ему исполнять свои обязанности. В конце концов, его заслуги в области внешней политики были выдающимися. Эйфория от Ватиканского договора и его потрясающе благоприятных последствий так и не рассеялась. Нельзя порочить президента, так хорошо исполняющего свой долг.

— У нас могут возникнуть трудности с русскими, — начала Эллиот.

— Да? — Это заявление застало Хольцмана врасплох.

— Есть основания считать, что у Нармонова трения с высшим военным руководством. Это может оказать воздействие на окончательное выполнение условий договора о сокращении вооружений.

— Каким образом?

— Есть основания полагать, что Советы будут противиться уничтожению всех ракет СС-18. Они уже отстают от графика их демонтажа.

«Есть основания». Эта многозначительная фраза повторилась дважды. Хольцман на мгновение задумался. По-видимому, очень чувствительный источник — скорее всего разведывательное сообщение, а не перехват.

— Русские утверждают, что завод по уничтожению ракет не справляется с работой. Наши инспекторы, которые там находятся, согласны с ними.

— Может быть, завод был спроектирован с — как это говорится? — с заранее рассчитанной недостаточностью?

— Каково мнение ЦРУ? — спросил Хольцман, записывая все это в свой блокнот и стараясь не отстать.

— Первоначальный доклад поступил от них, но пока им не удалось получить убедительные доказательства.

— А что думает об этом Райан? Он хорошо разбирается в советских делах.

— Райан не оправдывает наших надежд, — ответила Лиз. — Между прочим, — и об этом вы ничего не должны писать и не должны упоминать его имени — мы провели небольшое расследование, которое обнаружило тревожные факты.

— Какие именно?

— Именно? Мне кажется, что полученные сведения противоречивы. В них говорится, что один из руководителей ЦРУ состоит в любовной связи с женщиной иностранного происхождения, и не исключено, что родился ребёнок.

— Речь идёт о Райане?

Советник по национальной безопасности покачала головой.

— Я не могу опровергнуть или подтвердить эту информацию. Не забывайте о правилах.

— Не забываю, — ответил Хольцман, скрывая раздражение. За кого она меня принимает? За какого-нибудь Джимми Олсена?

— Дело в том, что он, похоже, знает, что нам не нравится доставляемая им информация, однако пытается закрутить факты, чтобы заставить нас проявить к ним интерес. Сейчас такое время, что нам требуется достоверная информация из Лэнгли, но мы не получаем её.

Хольцман задумчиво кивнул. Такое случалось в Лэнгли и раньше, но это не походило на Райана. Репортёр решил пока отложить эту проблему в сторону.

— А что по поводу Нармонова?

— Если получаемые нами сведения хотя бы отчасти верны, он в трудном положении и уступает позиции, кому — левым или правым, — мы не можем сказать. Не исключено, что он может уйти.

— Это точно?

— Нам кажется. То, что силы безопасности шантажируют его, очень тревожно. Но при наших проблемах в Лэнгли… — Лиз беспомощно подняла вверх руки.

— Да, когда всё шло так хорошо. У вас, наверно, трудности с Каботом?

— Он быстро овладевает своими обязанностями. Если бы у него был хороший помощник, всё было бы в порядке.

— Вы очень обеспокоены происходящим? — спросил Хольцман.

— Очень. В такой момент нам нужна надёжная разведывательная информация, а она к нам не поступает. Как можно догадаться, что нам делать с Нармоновым, если у нас нет никаких сведений? — произнесла Лиз раздражённо. — Наш герой носится по городу, занимаясь делами, которые не должны его касаться, — к примеру, он обратился прямо в Капитолий, не поставив в известность своего босса, ведёт переговоры по одной проблеме и в то же время не даёт Каботу хороших аналитических материалов по глобальной проблеме. Разумеется, он должен уделять внимание и кое-чему на стороне…

Наш герой, подумал Хольцман. Какой интересный выбор слов. Она по-настоящему ненавидит Райана, это уж точно. Хольцману это было известно, но он не знал почему. Ей вроде бы незачем ревновать его. Райан никогда не проявлял честолюбия, по крайней мере не в сфере политики. По всеобщему мнению, он был хорошим человеком. Репортёр вспомнил его единственную faux pas[30] с Элом "Трентом, которая, по мнению Хольцмана, была подстроена. Теперь у Райана с Трентом были отличные отношения. Для чего могло потребоваться — что могло оказаться таким важным — подстроить такое? У Райана было две звезды разведчика — за что, Хольцман так и не сумел узнать. Всего лишь слухи, пять различных вариантов четырех различных событий, причём скорее всего все не соответствуют действительности. Райан не пользовался особой популярностью среди журналистов. Причина заключалась в том, что он никогда не содействовал утечке информации. Воспринимал соблюдение тайны слишком серьёзно. С другой стороны, он не пытался заискивать перед средствами массовой информации, и Хольцман уважал всех, кто следовал этому правилу. В одном он был теперь убеждён: он серьёзно недооценивал антипатию, которую испытывала администрация Фаулера к Райану.

Мной пытаются манипулировать, подумал Хольцман. Это было так же уместно, как павлин на гумне. Разумеется, очень ловко. Ссылка на русских была, наверно, точна. Неспособность Центрального разведывательного управления снабжать Белый дом жизненно важной информацией не являлась новостью. И это, похоже, было правдой. Так где же таится ложь? А есть ли она здесь вообще? Может быть, им хотелось организовать утечку правдивой, но весьма чувствительной информации… обычным способом. Не в первый раз Хольцман узнавал интересные вещи в северо-западном угловом кабинете западного крыла Белого дома.

Неужели он не сумеет написать статью?

Будет сделано, Бобби, старый друг, сказал себе репортёр.

Перелёт из Лондона в Вашингтон прошёл удивительно гладко. Райан старался побольше спать, а сержант, исполнявший роль стюарда, читал инструкции по монтажу игрушек, которые Джек купил в Англии.

— Эй, сержант, — окликнул его пилот, который вышел в салон, чтобы поразмяться. — Чем это ты занимаешься?

— Видите ли, майор, наш важный пассажир везёт с собой игрушки для детишек. — Сержант передал пилоту одну из инструкций. — Смотрите, что нужно сделать: вставьте петельку один в отверстие А, возьмите болт семь восьмых дюйма и затяните его гаечным ключом, пользуясь…

— Не надо, сержант, уж лучше я буду ремонтировать повреждённые двигатели.

— Это уж точно, — согласился сержант. — Этому парню нелегко придётся дома.

Глава 24

Откровение

— Не люблю, когда меня пытаются использовать в своих целях. — Хольцман откинулся назад, закинув руки за голову.

Он сидел в конференц-зале со своим главным редактором, таким же опытным журналистом, десятилетиями следившим за событиями в Вашингтоне. Редактор завоевал известность ещё в период безумия, положившего конец президентству Ричарда Никсона. Да, то было бурное время. После этого у американских средств массовой информации появился вкус к крови, который так и не исчез. Единственным положительным фактором в этом, думал Хольцман, было то, что они перестали с трепетом относиться к кому бы то ни было. Любой политический деятель был потенциальной целью для справедливого негодования жрецов американской прессы. Само по себе это было здоровым намерением, хотя размах расследований иногда заходил слишком далеко.

— Это неважно. Кому понравится такое? Итак, что из того, что нам известно, правда? — спросил редактор.

— Нам придётся поверить тому, что Белый дом не получает надёжной информации. Для ЦРУ в этом нет ничего нового, хотя сейчас положение не такое плохое, как раньше. Более того, можно с уверенностью утверждать, что деятельность управления даже улучшилась — несмотря на то что Кабот ликвидировал немало должностей. Нам также придётся поверить тому, что она рассказала о Нармонове и его военных.

— А относительно Райана?

— Я встречался с ним на приёмах, но ни разу не брал интервью. Он вообще-то приличный мужик с хорошим чувством юмора. У него поразительные заслуги, по-видимому. Две звезды за разведывательную деятельность — конкретно об этом нам ничего не известно. Когда Кабот принялся сокращать оперативное управление, он выступил против и, судя по всему, сумел добиться сохранения ряда должностей. Райан славится стремительными действиями. Эл Трент поддерживает с ним хорошие отношения, и это — несмотря на ссору, которая произошла между ними несколько лет назад. В этом есть что-то для хорошего материала, однако Трент наотрез отказался говорить о случившемся, когда я спросил его. По-видимому, они обнялись и помирились, и я верю в это, как в Санта-Клауса.

— Он склонен развлекаться с женщинами на стороне? — поинтересовался редактор.

— Что значит — склонен? У них что, красная надпись на рубашках, у тех, кто склонен?

— Очень остроумно. Боб. Тогда что ты хочешь от меня?

— Так мы будем печатать статью об этом или нет?

Глаза редактора расширились от изумления.

— Ты шутишь? Да разве мы можем позволить себе не опубликовать такой материал?

— Не люблю, когда меня используют в своих целях, — повторил Хольцман.

— Мы уже говорили об этом! И мне это тоже не нравится. Но материал-то важный, и, если мы не опубликуем его, это сделает «Таймс». Когда он будет готов?

— Скоро, — пообещал Хольцман. Теперь ему было ясно, почему он отказался от должности заместителя главного редактора. В деньгах он не нуждался: доход, получаемый от книг, избавил Хольцмана от такой необходимости. Ему нравилось быть журналистом, он всё ещё сохранил свой идеализм, все ещё интересовался содержанием своих статей. И не менее важно, что от него не требовалось принимать ответственные решения, подумал Хольцман.

Новый питательный насос оправдал все, что обещал главный инженер, когда говорил о сложностях, связанных с его установкой, сказал себе капитан первого ранга Дубинин. Им пришлось демонтировать практически целый отсек, чтобы разместить его, и к тому же понадобилось прорезать отверстие в двойном корпусе субмарины. Дубинин все ещё мог поднять голову и увидеть небо сквозь то, что раньше было изогнутой стальной обшивкой. Такое зрелище действовало на нервы любому офицеру-подводнику. Им нужно было убедиться в том, что питательный насос функционирует нормально, прежде чем заварить отверстие, через которое его опустили внутрь лодки. Впрочем, могло быть гораздо хуже. У «Адмирала Лунина» был стальной корпус. А вот корпуса некоторых советских подлодок были из титана, который очень плохо поддаётся сварке.

Отсек, где размещались питательный насос и парогенератор, находился сразу позади реакторного отделения в сторону кормы. Более того, корпус реактора примыкал к переборке со стороны носа, тогда как питательный насос в полном сборе примыкал к той же переборке, но позади неё. Насос обеспечивал циркуляцию воды внутри реактора. Перегретый пар поступал в парогенератор, проходя через интерфейс. Там тепло перегретого пара заставляло кипеть воду в «наружном», или нерадиоактивном, контуре, и этот вторичный пар вращал турбины подводной лодки (вращая в свою очередь винт через посредство редукторов). Пар из «внутренней» петли, потеряв почти всю энергию, поступал в конденсатор, который охлаждался морской водой, поступающей из-за борта, превращался в воду и закачивался обратно в нижнюю часть реактора для последующего нагрева и повторения цикла. Парогенератор и конденсатор составляли единый блок, и один и тот же многоступенчатый насос заставлял воду проходить через все этапы циркуляции. Это механическое устройство представляло собой ахиллесову пяту всех судов с атомными двигателями. Насосу приходилось прокачивать огромную массу воды, которая была горячей как в прямом смысле слова, то есть термически, так и потому, что она являлась радиоактивной. При выполнении такой механической работы неизбежно возникал шум. До сих пор.

— Удивительно оригинально, — заметил Дубинин.

— Ещё бы. Американцы потратили десять лет на разработку и доводку этого насоса. Они собирались использовать его на своих атомных ракетоносцах, затем отказались от него. Проектировщики были потрясены такой неудачей.

Капитан только покачал головой. Циркуляция воды на новых американских реакторах обеспечивалась естественным конвекционным течением. Это было ещё одним техническим преимуществом новой конструкции. Умны же эти американцы! — подумал Дубинин. Вместе с главным инженером он ждал, когда реактор выйдет на проектную мощность. Из него были удалены контрольные стержни, свободные нейтроны из топливных элементов вступили во взаимодействие, и началась контролируемая цепная реакция. Операторы у панели управления следили за температурой внутри реактора и называли вслух цифры.

— Сейчас начнётся… — прошептал главный инженер.

— Значит, вы не видели работу питательного насоса? — удивился капитан первого ранга.

— Нет.

Великолепно, подумал Дубинин, глядя на небо над головой. Какое ужасное зрелище для человека, стоящего внутри подводной лодки…

— Что это?

— Только что включился насос.

— Вы шутите. — Он посмотрел на массивное, многоступенчатое устройство. Не было никаких признаков… Дубинин подошёл к панели управления и…

Он громко рассмеялся.

— Насос работает, капитан, — заметил командир БЧ-5.

— Увеличивайте мощность, — скомандовал Дубинин.

— Десять процентов мощности, и продолжает увеличиваться.

— Доведите мощность до десяти процентов сверх максимальной.

— Но, капитан…

— Я знаю, мы никогда не превышали максимум. — Проектная мощность реактора равнялась пятидесяти тысячам лошадиных сил, но, как и в большинстве двигателей, она была немного преуменьшена. На ходовых испытаниях её довели однажды до пятидесяти восьми тысяч, что закончилось незначительным повреждением труб парогенератора. Максимальная полезная мощность равнялась 54960 лошадиным силам. Дубинин достигал такой мощности только один раз, вскоре после того, как стал командиром «Адмирала Лунина». Каждый командир испытывает свою подлодку на предельной мощности, подобно тому как лётчик-истребитель должен узнать по крайней мере один раз, с какой скоростью может мчаться его машина, стремительно прорезая воздух.

— Слушаюсь, — кивнул механик.

— И внимательно наблюдайте за приборами, Иван Степанович. Бели вдруг заметите что-то, немедленно заглушайте реактор. — Дубинин похлопал его по плечу и вернулся в переднюю часть отсека, надеясь, что сварщики хорошо справились со своей работой. Он пожал плечами. Все сварочные швы были подвергнуты рентгеноскопии, раковин нигде не обнаружили. Командир не может заботиться обо всём, а на его подлодке находился отличный стармех.

— Двадцать процентов мощности.

Главный инженер верфи оглянулся по сторонам. Питательный насос был установлен на своей платформе, снабжённой амортизаторами. Это предупреждало передачу шума и вибрации от насоса на корпус субмарины и далее в окружающую корпус воду. Какая неудачная конструкция! — подумал адмирал. Ну что ж, в дальнейшем мы улучшим её. Кораблестроение — одна из немногих уцелевших форм инженерного искусства.

— Двадцать пять.

— Я начинаю слышать какой-то шум, — заметил Дубинин.

— Скорость эквивалентна этой мощности?

— С полной бытовой нагрузкой… — Это означало ту долю мощности, которая требовалась для функционирования корабельных систем, начиная от кондиционирования воздуха до освещения кают. — Десять узлов. — Субмарины класса «Акула» потребляли много электроэнергии для повседневных нужд. Основная часть мощности расходовалась на систему кондиционирования воздуха, которая была весьма примитивной и пожирала до десяти процентов номинальной мощности реактора. — На бытовые нужды уходит семнадцать процентов, и лишь после этого начинает вращаться винт. Западные системы намного эффективнее.

Главный инженер верфи мрачно кивнул.

— Там у них огромная промышленность, занятая производством экономичных систем, — машиностроение, принимающее во внимание потребности окружающей среды. У нас ещё отсутствует инфраструктура, позволяющая вести исследования в этой области.

— У них намного более жаркий климат. Однажды в июле мне пришлось побывать в Вашингтоне. Даже в аду не может быть хуже.

— Неужели?

— Сотрудник нашего посольства, сопровождавший меня, сказал, что когда-то на этом месте находилось малярийное болото. Случались даже эпидемии жёлтой лихорадки. Ужасный климат.

— Я не знал этого.

— Тридцать процентов, — произнёс стармех.

— Как вы попали туда? — спросил адмирал.

— Десять лет назад, когда там шли переговоры по предупреждению несчастных случаев на море. Это было моё первое и последнее дипломатическое поручение. Какому-то штабному идиоту пришло в голову, что там может понадобиться подводник. Меня забрали прямо из Академии Фрунзе. Пустая трата времени, — добавил Дубинин.

— Какое у вас создалось впечатление?

— Скучища. Американские подводники высокомерны и относятся к нам с презрением. Никакого товарищества в то время. — Дубинин сделал паузу. — Впрочем нет, несправедливо так говорить. Политический климат тогда был совершенно другим. Меня принимали гостеприимно, но холодно. Я побывал на бейсбольном матче.

— Понравилось? — спросил адмирал. Капитан первого ранга улыбнулся.

— Пиво и закуски оказались превосходными. Сама игра была совершенно непонятной, а их объяснения только сбивали с толку.

— Сорок процентов.

— Двенадцать узлов, — сказал Дубинин. — Шум увеличивается…

— И всё-таки?

— И всё-таки это всего лишь малая часть того шума, который исходит от прежнего насоса. Обслуживающему персоналу приходилось надевать здесь защитные наушники. А при полной скорости грохот был страшным.

— Посмотрим, что будет дальше. Вы узнали что-нибудь интересное в Вашингтоне?

Дубинин снова хмыкнул.

— Узнал — по улицам нельзя ходить в одиночку. Однажды вышел на прогулку и увидел, как какой-то хулиган напал на женщину, — вы не поверите, всего в нескольких кварталах от Белого дома!

— Неужели?

— Этот молодчик попытался пробежать мимо меня с её сумочкой в руках. Как в сцене из гангстерского фильма. Просто удивительно.

— Попытался?

— Я разве не рассказывал, что в молодости был хорошим футболистом? Я сделал подкат — может быть, с излишним энтузиазмом. Между прочим, разбил ему коленную чашечку. — Дубинин улыбнулся, вспомнив, как расправился с мерзавцем. Действительно, бетонные тротуары куда твёрже, чем поросшая травой поверхность футбольного поля…

— Пятьдесят процентов.

— И что было дальше?

— Сотрудники посольства устроили грандиозный скандал. Посол вопил как недорезанная свинья. Я решил, что меня отошлют домой. Однако местная полиция хотела наградить меня медалью. Тогда все спустили на тормозах, и впредь меня не приглашали принять участие в дипломатических переговорах. — Дубинин расхохотался. — Я одержал победу. Восемнадцать узлов.

— Зачем вы вмешались в это происшествие?

— Я был молодым и глупым, — объяснил Дубинин. — Мне даже в голову не пришло, что это могла быть провокация со стороны ЦРУ, — наш посол беспокоился именно об этом. Разумеется, никакой провокацией и не пахло — просто пожилая слабая негритянка и молодой хулиган. Колено у него здорово пострадало. Интересно, он научился снова бегать? А если это действительно был агент ЦРУ, одним шпионом стало меньше.

— Шестьдесят процентов, работает устойчиво, — произнёс старший механик. — Никаких колебаний в уровне давления.

— Двадцать три узла. Оставшиеся сорок процентов мало что нам покажут… и шум потока сейчас начнёт отражаться в корпусе лодки. Будь повнимательнее, Ваня!

— Слушаюсь, капитан!

— Какую наибольшую скорость вы развивали?

— Тридцать два узла при номинальной мощности реактора. Тридцать три — при перегрузке.

— Ходят слухи о новой краске для корпуса лодки…

— Это то самое английское изобретение? Судя по данным разведки, американские ударные подлодки в результате её использования сумели увеличить скорость больше чем на узел.

— Совершенно верно, — подтвердил адмирал. — Мне говорили, что формула состава нам известна, вот только мы столкнулись с трудностями при её производстве, а процесс окраски ещё более сложен.

— При скорости свыше двадцати пяти узлов возникает опасность срыва антиакустических плиток с поверхности корпуса. У меня такое однажды случилось — тогда я был старпомом на «Свердловском комсомольце»… — Дубинин покачал головой. — Ощущение, словно ты оказался внутри железного барабана — так эти проклятые резиновые плитки били по корпусу.

— Боюсь, что с этим мы ничего пока не можем сделать.

— Семьдесят пять процентов мощности.

— Уберите эти плитки, и я смогу прибавить ещё один узел к предельной скорости.

— Вы действительно выступаете за это?

Дубинин отрицательно потряс головой.

— Нет. При мчащейся в воде торпеде это может стать границей между жизнью и смертью.

На этом разговор прекратился. Через десять минут мощность реактора достигла предельной — пятидесяти тысяч лошадиных сил. Шум насоса стал теперь очень заметным, но всё-таки можно было разговаривать друг с другом. Когда на лодке стоял прежний насос, вспомнил Дубинин, при таком уровне мощности казалось, что рядом играет оркестр рок-музыки, и по твоему телу пробегали колебания. Сейчас насос работал намного тише, и к тому же начальник верфи обещал усовершенствовать амортизаторы его основания. Да, адмирал не хвастался. Шум резко уменьшился. Прошло ещё десять минут и Дубинину всё стало ясно. Он уже видел и слышал достаточно.

— Начать уменьшение мощности, — скомандовал Дубинин.

— Ну как, Валентин Борисович?

— КГБ украл это у американцев?

— Такое впечатление создалось и у меня, — ответил адмирал.

— Расцелую первого же разведчика, которого встречу.

Сухогруз «Джордж Макриди» стоял пришвартованный у причала. Шла погрузка. Это был большой океанский корабль, построенный десять лет назад, с мощными низкооборотными морскими дизелями. Он был спроектирован как лесовоз, способный перевозить тридцать тысяч тонн обработанной древесины или, как в данном случае, брёвен. Обычно японцы предпочитали сами обрабатывать лесоматериалы. При этом деньги, затраченные на обработку, оставались в стране, а не уходили за границу. По крайней мере в этом случае для перевозки использовался корабль под американским флагом — уступка, которой удалось добиться после десяти месяцев переговоров. Побывать в Японии интересно, хотя и дорого.

Под внимательным взглядом первого офицера подъёмные краны снимали с грузовиков бревна и опускали их в трюмы, специально построенные для этой цели. Погрузка шла удивительно быстро. Автоматизация процессов погрузки была, наверно, самым важным усовершенствованием в торговом флоте. «Джорджа М.» можно загрузить меньше чем за сорок часов и разгрузить в порту назначения за тридцать шесть, что позволяло кораблю быстро выйти в море. Это было экономически выгодно, хотя и лишало его команду возможности как следует погулять в том порту, куда забрасывала моряков служба. Сокращение доходов у портовых баров и других заведений, занимающихся отдыхом моряков, мало интересовало судовые компании, не получавшие выгоды от своих кораблей, когда они стояли у причалов.

— Пит, я получил метеопрогноз, — сообщил третий офицер. — Погода могла бы быть лучше.

Первый помощник посмотрел на метеосводку.

— Вот это да!

— Совершенно верно, над Сибирью формируется огромная область низкого давления. Через пару дней нас изрядно потреплет. Да и обойти шторм не удастся — он захватывает слишком большую площадь.

Взглянув на цифры, первый помощник свистнул от изумления.

— Не забудь приготовиться как следует, Джимми.

— Ладно. У нас много палубного груза?

— Одни эти бревна. — Он указал вниз. Моряк что-то проворчал и поднял бинокль.

— Боже мой, да они скованы вместе цепями!

— Именно поэтому мы и не можем спрятать их в трюм.

— Поразительно! — прошептал молодой моряк.

— Я уже дал указания боцману. Он закрепит их как следует и принайтовит к палубе.

— Отличная мысль. Пит. Если шторм будет таким, как я ожидаю, на палубе можно будет заниматься сёрфингом.

— Капитан все ещё на берегу?

— Да, обещал вернуться в четырнадцать ноль ноль.

— Бункеровка закончена. Стармех выведет свои дизели на полную мощность в семнадцать тридцать?

— Да.

— Чёрт возьми, даже с бабой переспать не хватает времени.

— Я передам капитану относительно прогноза погоды. Из-за шторма мы можем опоздать с прибытием в Японию.

— Капитану это не очень понравится.

— Думаешь, нам будет приятно?

— Послушай, если из-за шторма нарушится график пользования причалом, может быть, я…

— И я тоже, дружище.

Первый офицер ухмыльнулся. Оба были холостыми.

— Красиво, правда? — спросил Фромм. Он наклонился вперёд, глядя на металлическую массу через прозрачные лексановые щиты. Механическая рука манипулятора сняла плутоний со шпинделя и поднесла к Фромму для визуального контроля… Это не было необходимым, но плутоний все равно нужно было переместить для следующей фазы обработки, и Фромм решил посмотреть на него поближе. Он включил мощный электрический фонарь и направил его на сверкающую массу, но тут же выключил. Верхнее освещение было достаточно ярким.

— Действительно, поразительно красиво, — согласился Госн. Перед ними находился предмет, внешне напоминавший хрусталь. На самом деле он был намного глаже любого стекла. Обработка наружной поверхности была так точна, что наибольший эффект искажения вызывался силой тяжести. Если и были неровности, то столь незначительные, что различить их невооружённым глазом было попросту невозможно, и находились они, вне сомнения, в пределах допусков, установленных Фроммом, — он разрабатывал тексты программ для станков на компьютере.

Наружная поверхность изогнутого цилиндра была идеальной и отражала свет подобно какой-то эксцентрической линзе. Когда механическая рука начала поворачивать цилиндр вокруг продольной оси, отражение падающего с потолка света было плавным и не подрагивало. Даже немецкий инженер счёл это удивительным.

— Никогда бы не поверил, что мы сможем так хорошо справиться со своей задачей, — заметил Госн. Фромм утвердительно кивнул.

— Ещё совсем недавно такая точность была просто недостижима. Технология станков на воздушных подушках появилась меньше пятнадцати лет назад, а системы, подчиняющиеся лазерному контролю, — ещё позже. Основным направлением коммерческого применения все ещё является изготовление сверхточных инструментов вроде астрономических телескопов, высококачественных линз, специальных деталей для центрифуг… — Немец выпрямился. — Теперь нужно отполировать внутренние поверхности. Их невозможно подвергнуть визуальному контролю.

— Почему сначала обрабатывались наружные поверхности?

— Чтобы быть уверенными в том, что станок работает должным образом. Обработка внутренних поверхностей будет контролироваться лазерным лучом — а теперь нам известно, что лазер функционирует нормально. Объяснение не было до конца откровенным, но Фромму не хотелось говорить правду: он действительно считал созданный цилиндр прекрасным. Молодой араб вряд ли поймёт это… Действительно, в этом было что-то фаустовское, подумал Фромм, верно?

Как странно, подумал Госн, что-то, имеющее такие прекрасные формы, может…

— Все идёт хорошо.

— Конечно, — ответил Фромм. Он сделал жест в сторону изолированного пространства. Хорошо отлаженный станок снимал что-то, похожее на металлическую стружку, только гораздо тоньше, видное исключительно из-за способности отражать свет. Эту удивительно ценную стружку собирали и хранили для переплавки и возможного использования в будущем.

— Самое время сделать перерыв, — сказал Фромм и отвернулся от станка.

— Согласен. — Они работали уже четырнадцать часов. Госн отпустил рабочих, затем они с Фроммом тоже ушли, оставив помещение под охраной двух вооружённых часовых.

Охранники не были образованными людьми. Их выбрали из самых верных сторонников командира, каждый из них имел за плечами много лет боевых операций. Странным могло показаться то, что эти боевые операции велись главным образом против таких же арабов, как и они, а не против предполагаемых врагов-сионистов. Террористических групп было в изобилии, и, поскольку каждая из них вербовала сторонников среди палестинцев, этим группам приходилось соперничать между собой за ограниченное число бойцов. Соперничество между вооружёнными людьми нередко вело к столкновениям и смертям. В случае с охранниками это доказывало их лояльность. Каждый из часовых был прекрасным стрелком и почти не уступал новому пополнению отряда Куати — американцу Расселлу, этому неверному.

Один из охранников, закурив сигарету, прислонился к стене. Ему предстояла ещё одна скучная бессонная ночь. Занимая пост наружного часового, обходящего периметр лагеря, или охраняя дом, в котором спал Куати, они могли хотя бы развеяться, сменить обстановку. Можно было вообразить, что за каждым автомобилем или в каждом окне скрывается израильский агент, и такие мысли поддерживали бдительность, не давали задремать, и смена проходила быстрее. Но здесь ситуация была иной. Здесь они охраняли машины, неподвижные и молчаливые. Чтобы немного отвлечься, не отступая от выполнения своих обязанностей, охранники следили за операторами, ходили за ними следом по мастерской, сопровождая их туда, где техники ели и спали, и даже наблюдали за их работой, если она не была особенно сложной. Ахмед, хотя и не получил образования, но был сообразителен, быстро схватывал то, что его интересовало, и ему казалось, что он мог бы заменить любого из операторов, если бы ему дали несколько месяцев, чтобы овладеть этой профессией. Он отлично разбирался в оружии и мигом обнаруживал неисправность или налаживал прицел не хуже опытного оружейника.

Расхаживая возле своего объекта, он прислушивался к монотонному шуму вентиляторов, подававших воздух в системы, и при каждом обходе смотрел на контрольную панель, где приборы указывали на состояние этих систем. Охранники следили также за резервными генераторами, контролируя уровень топлива в баках.

— Они очень беспокоятся о том, как соблюдается график, правда? — рассуждал Ахмед. Он продолжал обход, надеясь, что один из огоньков на контрольной панели погаснет. Ахмед и второй часовой остановились и посмотрели на металлический цилиндр, который так интересовал Фромма и Госна.

— Как ты думаешь, что это такое?

— Что-то необыкновенное, — ответил Ахмед. — Посмотри только, как они держат все в секрете.

— Думаю, это часть атомной бомбы.

Ахмед повернулся к своему напарнику.

— Почему ты так считаешь?

— Один из операторов сказал, что это не может быть ничем другим.

— Вот будет подарочек нашим израильским друзьям!

— После того как за эти годы погибло столько арабов — по вине израильтян, американцев, всех остальных… да, это был бы подарок что надо. — Охранники продолжали ходить между застывшими станками. — Интересно, почему они так торопятся?

— Какая разница почему, они хотят поскорее закончить работу. — Ахмед снова остановился, глядя на металлические и пластмассовые детали, разложенные на сборочном столе. Атомная бомба? — спросил он себя. Но некоторые детали выглядели как… как соломинки для лимонада, длинные и тонкие, связанные в пучки и слегка изогнутые… Соломинки для питья лимонада — в атомной бомбе? Это невозможно. Ведь атомная бомба должна походить на… на что? Ахмед признался себе, что не имеет об этом ни малейшего представления. Он мог читать Коран, газеты, инструкции по уходу за оружием. Не его вина, что у него не было возможности стать образованным человеком подобно Госну, которого Ахмед уважал и которому он завидовал. Какая это прекрасная штука образование. Если бы его отец не был крестьянином, выселенным со своей земли и ставшим мелким торговцем, а кем-то более значительным, способным скопить немного денег…

Во время следующего обхода Ахмед увидел… банку из-под краски? -Что-то очень похожее на банку из-под краски. Металлические стружки после обточки детали собирались в поддоне с фреоном. Ахмед часто видел это. Стружки — они походили главным образом на очень тонкие металлические нити — потом собирали и ссыпали в контейнер, действительно похожий на банку из-под краски, делали это через специальное окошко руками в толстых резиновых перчатках. После чего банку помещали в коробку с двойными дверцами, вынимали оттуда, несли в другую комнату, открывали в такой же коробке и высыпали содержимое в одну из странных форм.

— Я выйду на минутку отлить, — произнёс напарник.

— Подыши свежим воздухом, — посоветовал Ахмед.

Перекинув автомат через плечо, он смотрел вслед другу, который вышел наружу через двойные двери. Скоро он и сам выйдет немного развеяться, когда придёт время обойти вокруг здания. Он был старшим и отвечал не только за безопасность мастерской, но и за наружных часовых. Ахмед считал, что такая ответственность хороша уже тем, что позволяет выйти из мастерской. Разве может человек жить, закрытый внутри помещения, как в космической станции или в подводной лодке, подумал Ахмед. Ему хотелось стать образованным человеком, но не для того, чтобы превратиться в конторского служащего — сидеть и читать бумаги. Нет, лучше стать инженером, строить дороги и мосты. Когда-то это было его честолюбивой мечтой. Может быть, его сын сможет стать инженером, если, конечно, будет возможность жениться и иметь сына. Пока об этом можно только мечтать. Да и то не сейчас. Главной мечтой сейчас было дожить до того момента, когда все это кончится, когда можно будет отложить в сторону автомат и вести обычную жизнь.

Но сначала должны погибнуть сионисты.

Ахмед стоял посреди комнаты, не зная от скуки, что делать. Часовые на наружных постах по крайней мере видят звезды. Что бы такое сделать, чтобы скоротать время, что бы сделать…

Банка из-под краски находилась прямо перед ним, в изолированной коробке. Казалось, она приготовлена для переноса в другое помещение. Ахмед часто видел, как это делали операторы. Ну ладно. Он достал банку из коробки через воздушный шлюз и пошёл с ней в комнату, где стояла плавильная печь. Техники ставили банку внутрь электрического горна и… все очень просто, и Ахмеду хотелось что-то сделать, может, даже что-то полезное для этого проекта, какую бы цель он ни преследовал.

Банка оказалась лёгкой, он подумал, что в ней, может быть, нет ничего, кроме воздуха. Что если она пустая? Её крышка была прижата зажимами и… нет, решил он. Он поступит так же, как это делали техники. Ахмед подошёл к плавильной печи, открыл дверцу, убедился, что электричество отключено — печь бывала очень горячей, ведь в ней плавили металл! Дальше он надел толстые резиновые перчатки, которыми пользовались техники, и, забыв включить систему заполнения плавильной печи аргоном, ослабил зажимы на крышке банки. Потом повернул банку так, чтобы можно было заглянуть внутрь. Он заглянул.

В то мгновение, когда Ахмед отбросил зажимы и снял крышку, в банку хлынул богатый кислородом воздух и тут же вступил в реакцию с тончайшими нитями плутония. Часть плутониевых нитей сразу воспламенилась, буквально взорвалась у него перед лицом. Сверкнула вспышка, словно от взрыва ружейного капсюля, крошечное облачко огня и жара, и он сразу понял, что такая слабая вспышка не может причинить никакого вреда человеку. И дым совершенно безвреден, подумал он, хотя и чихнул от него.

Несмотря на всё это, Ахмеда охватил ужас. Он сделал что-то, чего делать не следовало. Что подумает о нём командир? Как с ним поступит? Он прислушался к шуму кондиционера и ему показалось, что он увидел, как облачко прозрачного дыма поднимается к вентиляционному люку. Очень хорошо. Теперь электрические пластины, собирающие пыль, позаботятся об этом. Сейчас ему оставалось…

Да. Ахмед прижал крышку, защёлкнул зажимы и отнёс банку обратно в мастерскую. Второй охранник ещё не вернулся. Это хорошо. Он поставил банку на место и убедился, что все выглядит точно так же, как несколько минут назад. Ахмед закурил, чтобы успокоиться, ругая себя за то, что никак не может бросить вредную привычку. Курение начало влиять на его дыхание при беге.

Ахмед не подозревал, что он уже труп, просто его смерть ещё нигде не зарегистрирована, и что дым сигареты — по сравнению с тем, что он вдохнул несколько минут назад, — для него чище лесного воздуха, наполненного озоном.

— Я знаю, как сделать это, — объявил Кларк, входя в кабинет Райана подобно киноактёру Джону Уэйну, появляющемуся в воротах Аламо.

— Тогда расскажи. — Джек указал в сторону кресла.

— Я только что вернулся из аэропорта Даллес, поговорил там кое с кем. «Боинги-747» японской компании «Джал», совершающие трансполярные перелёты, оборудованы прямо-таки для наших целей. Верхняя гостиная отведена для спального помещения, и, там размещены койки, как в старом пульмановском вагоне. Для нас это удобно. В гостиной хорошая акустика, что облегчает нашу задачу. — Кларк положил на стол Райана план. — Вот здесь и здесь находятся столы. Мы установим два беспроволочных жучка, работающих на четырех радиоканалах.

— Объясни понятнее, — попросил Джек.

— Радиожучки — всенаправленного действия. Радиоволны от них поступают на передатчик сверхвысокой частоты, и уже тот посылает их дальше, за пределы самолёта.

— Но зачем четыре канала?

— Самое трудное — нейтрализовать шум самолёта, рёв двигателей, свист проносящегося ветра и тому подобное. Два канала — для внутренних звуков, остальные два — только для ликвидации фонового шума. Это понадобится для того, чтобы отфильтровать глушение. У нас есть специалисты в научно-техническом отделе, которые занимались этим в течение длительного времени. Они используют записанный на магнитной ленте шум для того, чтобы выяснить влияние помех, затем просто меняют фазу и нейтрализуют этот шум. Это очень просто, если имеется соответствующее компьютерное оборудование. У нас оно есть. Ясно? Передатчик будет размещён в бутылке. Мы направим его в сторону иллюминатора. Я уже проверил, никаких трудностей. Далее, нам понадобится самолёт сопровождения.

— Что за самолёт?

— Что-то вроде «Гольфстрима», а ещё лучше — «ЕС-135». Я бы советовал использовать не один самолёт, а несколько, чтобы они могли сменять друг друга.

— На каком расстоянии?

— Лишь бы они находились в прямой видимости… скажем, миль тридцать, причём совсем не обязательно на одной высоте. Мы не собираемся устраивать ему почётный эскорт.

— Насколько сложно организовать все это?

— Очень просто. Самое трудное — это батарея, источник питания, как я уже сказал, она разместится в бутылке виски. Выберем сорт, который продаётся в магазине аэропорта, не облагаемом пошлиной. Я поручил одному парню заняться этим — лучше всего не в стеклянной бутылке, а в керамической. Скажем, какой-нибудь дорогой сорт вроде «Чивас». Японцы очень любят хорошее виски.

— Какие меры на случай обнаружения?

Кларк ухмыльнулся, как школьник, которому удалось облапошить учителя.

— Вся система будет исключительно из японских компонентов, причём на борту самолёта находится приёмник, работающий на тех же частотах. Премьер, как всегда, летит в сопровождении группы журналистов. Приёмник будет находиться в мусорной корзине одного из туалетов нижней палубы. Если операция накроется, они придут к выводу, что виновник — кто-то из своих. Всё будет сделано так, будто это дело рук журналиста.

— Хорошая мысль, Джон, — кивнул Райан.

— Я так и знал, что тебе это понравится. После посадки один из наших парней заберёт бутылку. Мы устроим так, что японцам не удастся открыть эту бутылку — пробка будет на суперклее.

— Подниметесь на борт самолёта в Мехико?

— Я поручил Дингу заняться этим. Пора ему приобрести вкус к планированию операций, а эта — достаточно простая. Со своим испанским мне не составит труда ввести в заблуждение мексиканцев.

— Вернёмся к аппаратуре подслушивания. Мы не сможем получать информацию в реальном времени?

— Нет, никак не сможем. — Покачал головой Кларк. — Она будет поступать к нам в намеренно искажённом виде, но высокоскоростные рекордеры запишут её, затем мы пропустим запись через компьютеры и получим чистый вариант. Это — дополнительная мера предосторожности. Экипажи самолётов сопровождения не будут знать, что они подслушивают, и только пилотам сообщат, за кем следовать… может быть, удастся обойтись даже без этого. Я ещё проверю.

— Сколько понадобится времени, чтобы получить расшифрованную чистую запись?

— Это придётся делать уже после прибытия… скажем, через два часа. По крайней мере таково мнение ребят из научно-технического отдела. А ты знаешь, в чём прелесть этой затеи?

— В чём?

— Подслушивать на самолётах — пара пустяков. Ребята в научно-техническом отделе разрабатывали эту проблему очень долго. Им помог прорыв на военно-морском флоте — совершенно чёрный, настолько он секретен. Никто не подозревает, что это нам по плечу. Компьютерные коды чрезвычайно сложны. Многие пытались решить эту проблему, однако успеха добился один парень из Управления национальной безопасности с помощью теоретической математики. Повторяю, сэр Джон, никто не подозревает, что такое возможно. Японская служба безопасности тоже не готова к этому и потому проспит. Даже если им удастся обнаружить жучок, они придут к выводу, что это неуклюжая попытка какого-то кустаря-одиночки, не разбирающегося в технике. А приёмник, который я доставлю на борт самолёта, не сможет принять ничего полезного ни для кого, кроме нас…

— Но наш парень заберёт и его, чтобы подстраховаться на случай нарушения радиопередачи?

— Совершенно верно. Так что у нас будет двойная страховка — или даже тройная, я так и не разобрался в терминологии. Три независимых канала передачи информации: один на борту самолёта и два, ведущие передачу с него.

Райан поднял кружку кофе в шутливом тосте.

— Отлично. Теперь, когда техническая сторона проекта выглядит осуществимой, мне нужна оценка оперативной вероятности успеха.

— Ручаюсь за неё, Джек. Черт меня побери! Как хорошо снова чувствовать себя разведчиком. При всём уважении к тебе служба в качестве твоего телохранителя — это недооценка моих возможностей.

— И ты мне тоже нравишься, Джон, — рассмеялся Райан. Впервые он сбросил напряжение. Если им удастся провести эту операцию, может быть, эта сука Эллиот хоть на время оставит его в покое. Может быть, и президент поймёт наконец, что полевые операции с использованием настоящих полевых агентов не утратили своей важности. Это окажется победой, хотя и небольшой.

Глава 25

Решение

— Так для чего собираются их использовать? — спросил второй помощник, глядя с мостика на палубный груз.

— Говорят, для потолочных балок какого-то храма. По-видимому, храм невелик, — заметил первый помощник. — Сколько же ещё будут расти эти волны?..

— Надо бы сбавить скорость, Пит.

— Я уже дважды говорил с капитаном. Но он заявил, что не может нарушать график.

— Тогда объясни это чёртову океану.

— Не знаю, к кому обращаться.

Второй помощник, исполняющий обязанности вахтенного офицера, только фыркнул. Первый помощник — следующий по старшинству после капитана — поднялся на мостик, чтобы оценить обстановку. Вообще-то это входило в обязанности шкипера, но капитан спал у себя в каюте.

Лесовоз «Джордж Макриди» пробивался через огромные тридцатифутовые волны, стараясь поддерживать скорость в двадцать узлов. Впрочем, старался безуспешно, хотя дизели работали на полную мощность. Небо было затянуто облаками, и лишь изредка между ними проглядывала луна. Вообще-то шторм стихал, но ветер продолжал дуть со скоростью шестьдесят миль в час, а волнение продолжало увеличиваться. По мнению обоих офицеров, это был типичный шторм, характерный для северной части Тихого океана. Но всё же он отличался некоторой необычностью. Было тепло — десять градусов по Фаренгейту, но летящие брызги замерзали на лету и били по окнам мостика подобно дроби на утиной охоте. Правда, повезло, что волны катились навстречу судну. «Джордж М.» был грузовым судном, а не пассажирским лайнером, и у него отсутствовали стабилизаторы, уменьшающие бортовую качку. По правде говоря, корабль не так уж и бросало. Надстройка была расположена в кормовой части, что заметно смягчало килевую качку. Это обстоятельство мешало офицерам полностью осознать, что действительно происходит на носу, тем более что видимость из-за туч летящих брызг была плохой.

У качки были свои особенности. Когда корабельный форштевень врезался в подножие особенно высокой волны, скорость падала. Однако в результате огромных размеров судна оказывалось, что нос сбавлял скорость быстрее кормы, и, когда силы торможения пытались замедлить движение судна, по его корпусу пробегала дрожь. Металлический корпус словно протестовал против такой жестокости, и во время особенно резких толчков его длина даже сокращалась на несколько дюймов, во что было трудно поверить.

— Когда-то я плавал на авианосце, так он в центральной части уменьшался в длину больше чем на фут. Однажды мы…

— Прямо по курсу, сэр! — выкрикнул рулевой.

— Черт побери, девятый вал! — успел воскликнуть второй помощник.

Внезапно гигантская пятидесятифутовая волна появилась всего в сотне ярдов от тупого носа «Джорджа М.». Это не было чем-то совершенно неожиданным. Порой две волны сливались вместе, их высота на мгновения увеличивалась, а затем волны снова расходились… Нос корабля поднялся вверх на волне средней высоты и рухнул на её обратном скате вниз перед накатывающей зелёной стеной.

— Держись!

Нос не успел подняться. Зелёная пенящаяся стена просто нахлынула на носовую часть корабля, словно не встречая препятствий, и покатилась по всей длине в пятьсот футов, до самой надстройки. Офицеры следили за ней будто зачарованные. Судну не угрожала никакая опасность — по крайней мере они пытались убедить себя в том, что не угрожала немедленная опасность. Сплошная зелёная масса воды катилась мимо тяжёлых грузовых кранов и мачт, двигаясь вперёд со скоростью тридцать миль в час. Судно снова содрогалось от непомерной перегрузки: его нос врезался в нижнюю часть волны и скорость упала. Более того, нос все ещё оставался под водой, потому что основание волны было намного шире её верхней части, которая готова была разбиться об окрашенный в белое стальной утёс, возвышавшийся прямо на её пути.

— Сейчас! — крикнул вахтенный офицер рулевому. Гребень волны не достиг уровня мостика и разбился об окна кают старших офицеров. В следующее мгновение вверх взлетела вертикальная белая стена брызг, отрезавшая находившихся на мостике от окружающего мира. Это продолжалось всего секунду, но она показалась им долгой минутой. Затем видимость восстановилась, и они увидели перед собой корабельную палубу, находящуюся точно на том же месте, где ей и надлежало быть, хотя и под слоем воды, стекающей в шпигаты. «Джордж М.» накренился на пятнадцать градусов и выровнялся.

— Сбавить скорость до шестнадцати узлов, ответственность беру на себя, — распорядился первый помощник.

— Слушаюсь, сэр, — отозвался рулевой.

— Пока я на мостике, я не допущу, чтобы мой корабль развалился, — заметил старший офицер.

— Разумное решение. Пит. — Второй помощник уже подошёл к аварийной панели, чтобы убедиться в исправности судовых механизмов, — в случае аварии или затопления на панели вспыхнул бы сигнал тревоги. Но аварийные лампочки не горели. В этом не было ничего удивительного — лесовоз спроектировали таким образом, чтобы он мог выдержать куда более суровые штормы, однако это не значило, что на море можно терять бдительность.

Загудел телефон.

— Мостик, первый помощник слушает.

— Что там произошло, черт побери, — послышался голос старшего механика.

— Всего лишь большая волна, чиф, — коротко ответил Пит. — Есть проблемы?

— Всего лишь? Она так шарахнула в переднюю переборку, я уж решил было, что выбито окно, — похоже, треснул иллюминатор. Почему бы не сбавить скорость? Неприятно, когда тебе в постель хлещут волны, понимаешь?

— Я уже распорядился.

— Отлично. — Стармех положил трубку.

— Ну, что тут у вас? — раздался голос капитана. Он появился на мостике в пижаме и халате, успел заметить, как вода с палубы исчезала в шпигатах.

— Большая волна, пятьдесят-шестьдесят футов. Я сбавил ход до шестнадцати узлов. Двадцать — слишком много при такой волне.

— Правильно, пожалуй, — проворчал капитан. Каждый лишний час у причала обходился в пятнадцать тысяч долларов, и хозяевам не нравилось напрасно расходовать деньги. — Увеличьте скорость, как только будет возможно. — И он исчез, чтобы не застудить босые ноги.

— Будет исполнено, — ответил Пит, глядя на пустой дверной проем.

— Скорость пятнадцать и восемь, — доложил рулевой.

— Хорошо.

Оба офицера уселись в высокие кресла и взяли чашки с кофе. Вообще-то в происшествии не было ничего пугающего, теперь оно казалось даже захватывающим. Брызги от форштевня, врезающегося в волны, казались удивительно красивыми в лунном свете. Первый помощник посмотрел вниз на палубу. Лишь через несколько секунд он понял, что произошло.

— Включить палубное освещение!

— В чём дело? — Второй офицер поспешил к распределительному щиту, и прожекторы залили палубу ярким светом.

— А, один всё-таки остался…

— Один… — Вахтенный офицер взглянул на палубу. — О-о… Три остальных…

Первый помощник изумлённо потряс головой. Какими словами описать силу простой воды? А ведь это была прочная цепь, и волна разорвала её, словно гнилую нитку. Впечатляюще.

Второй помощник снял трубку телефона и нажал кнопку.

— Боцман, наш палубный груз только что смыло за борт. Осмотрите переднюю часть надстройки и сообщите мне о причинённом ущербе. — Он знал, что добавлять о необходимости осмотра изнутри, не выходя на палубу, не потребуется.

Через час стало ясно, что они отделались на удивление легко. Бревна, смытые волной, ударили в то место надстройки, которое было укреплено мощными стальными бимсами. Повреждения оказались незначительными, понадобится всего лишь сварка и окраска. Впрочем, кому-то придётся рубить новое дерево. Три бревна из четырех были смыты за борт. Японскому храму придётся подождать с новой крышей.

Три огромных бревна, скреплённых вместе железной цепью, остались далеко позади «Джорджа М.». Они всё ещё были сырыми и теперь начали впитывать морскую воду, становясь ещё тяжелее.

Кэти Райан следила за тем, как автомобиль её мужа отъехал от дома. Время, когда она жалела его, прошло. Теперь она чувствовала себя оскорблённой. Он не хотел говорить об этом — не пытался как-то объяснить, извиниться, вместо этого хотел сделать вид, что… что? Иногда он говорил, что плохо себя чувствует, очень устал. Кэти хотелось откровенно побеседовать с ним, но она не знала, с чего начать. Мужское эго — хрупкая вещь, доктор Кэролайн Райан знала это, а такая тема — самое чувствительное в нём. Наверно, это сочетание усталости и спиртного. Джек — не машина. Он сжигает себя. Кэти заметила первые симптомы несколько месяцев назад. И на службу ему приходится так далеко ездить. Почти три часа ежедневно. Правда, у него шофёр, но всё равно… Три лишних часа в добавление к напряжённой работе вместо того, чтобы пораньше приезжать домой, где его ждут и любят.

Так помогаю я ему или наношу вред? — спрашивала она себя. Может быть, отчасти здесь и моя вина?

Кэти вошла в ванную и посмотрела на себя в зеркало. Ну что ж, она больше не краснощёкий подросток. Вокруг рта и у глаз появились морщины. Следует подумать об очках. Во время работы у неё случались приступы головной боли, и она знала, что причиной могут быть глаза, — в конце концов, она хирург-офтальмолог, — но у неё, как и у всех остальных, вечно не хватало времени, чтобы посетить своего коллегу тут же в Институте Вильмера. Это глупо, признала Кэти. У неё по-прежнему красивые глаза. По крайней мере их цвет не изменился, хотя способности к преломлению пострадали от напряжения, связанного с работой.

Все ещё стройная и тонкая. Не мешало бы сбросить фунта три-четыре или, что ещё лучше, добавить их к груди. У Кэти была маленькая грудь, как и у всех женщин из её семьи, а в мире ценились женщины с грудью, превосходящей размерами вымя коровы Элзи Борден. Её любимая шутка о том, что размер бюста обратно пропорционален размеру мозга, возникла как защитный механизм. Она мечтала о большой груди подобно тому, как мужчины мечтают о большом члене, однако Бог или унаследованные гены не наградили её мощным бюстом. Был ещё способ исправить положение, но Кэти не могла пойти на унизительную операцию — к тому же ей не нравился слишком большой процент осложнений, связанных с впрыскиванием силикона.

Что касается остального… причёска, разумеется, всегда выглядела растрёпанной, но тут уж ничего не поделаешь — хирургическая дисциплина категорически запрещала ей обращать внимание на волосы. Впрочем, они всё ещё были светлыми и шелковистыми, и когда Джек обращал на них внимание, то восхищался ими. Морщинки не портили лица, оно оставалось красивым. Ноги всегда были стройными, а благодаря тому, что ей приходилось много ходить по больницам Хопкинса/Вильмера, даже окрепли. Кэти заключила, что, глядя на неё, собаки не станут лаять ей вслед. Она по-прежнему была привлекательна и знала, что так считают и те, с кем работала. Ей нравилось, что порой студенты-практиканты влюблялись в неё. По крайней мере никто из них не избегал её обходов.

Вдобавок ко всему Кэти была хорошей матерью. Она много внимания уделяла детям, беспрестанно заглядывая в комнаты Салли и маленького Джека, даже когда они спали. Последнее время, когда муж так мало бывал дома, Кэти старалась заменить его, подыгрывала сыну в футбол (узнав об этом, Джек ощутил глубокую вину). Когда было время, она вкусно и хорошо готовила. По дому все делала сама и лишь немногое, по выражению Джека, «сдавала в подряд».

Кэти все ещё любила мужа и не упускала случая напомнить ему о своих чувствах. Ей казалось, что у неё отличное чувство юмора. Она не упускала возможности прикоснуться к Джеку — как у любого хорошего врача, у неё были лёгкие руки. Кэти нравились беседы с мужем, ей хотелось знать его мнение по самым разным вопросам, она не скрывала, что дорожит этим мнением. У Джека не было оснований сомневаться в том, что он оставался её любимым мужчиной. Более того, Кэти любила его с преданностью жены. Она пришла к выводу, что в семейной жизни делала все правильно и не допускала ошибок.

Тогда почему он… почему он не может?..

Лицо в зеркале смотрело на неё озадаченно, скорее с удивлением, чем с обидой. Что ещё я могу сделать? — спросила она своё отражение.

Ничего.

Кэти попыталась выбросить все это из головы. Начинался новый день. Предстоит собирать детей в школу. Надо приготовить завтрак, пока они не проснулись. Конечно, эта часть жизни несправедлива. Она — хирург, даже профессор хирургии, однако одновременно она и мать, которой приходится выполнять материнские обязанности, не разделяя их со своим мужем, — по крайней мере ранним утром рабочего дня. Вот тебе и эмансипация. Кэти надела халат и пошла в кухню. Впрочем, положение могло быть ещё хуже. Дети любили овсянку и предпочитали растворимую, причём ароматизированную. Она вскипятила воду для каши, поставила её на малый огонь и отправилась будить детей. Десять минут спустя Салли и маленький Джек умылись, оделись и пришли в кухню. Салли была первой и тут же включила телевизор на канал диснеевских фильмов. Кэти использовала эти десять минут тишины и спокойствия, чтобы выпить кофе и заглянуть в утреннюю газету.

В правом нижнем углу на первой странице была статья о России. Может быть, подумала Кэти, это одна из причин, так беспокоящих Джека, и решила прочитать её. Вдруг она сможет поговорить с ним, узнать, почему он такой… встревоженный? Может быть, все дело именно в этом?

«…обеспокоены неспособностью ЦРУ представить сведения по этой проблеме. Ходят также слухи о ведущемся расследовании. Представитель администрации подтвердил сообщения о том, что видный сотрудник ЦРУ подозревается в финансовых нарушениях и неразборчивости в своих отношениях с женщинами. Имени этого сотрудника нам не назвали, но утверждают, что он занимает очень видное положение и в число его обязанностей входит координация информации для руководства страны…»

Неразборчивость в отношениях с женщинами? Что это значит? Кто этот «сотрудник ЦРУ»?

Это он.

Видное положение… координация информации…

Это Джек. Её муж. Именно в такой форме указывают на человека, занимающего должность его уровня. В миг прозрения она поняла, что речь идёт о нём.

Джек… неразборчив в отношениях с женщинами? Мой Джек?

Это невозможно.

Но так ли уж невозможно?

Неспособность удовлетворить её, усталость, увлечение алкоголем, невнимательность. Может быть, это и есть причина, по которой он… кто-то ещё увлёк его?

Нет, не может быть. Только не Джек. Только не её Джек. Но в чём же дело?.. Она всё ещё привлекательна — это общее мнение. Хорошая жена — какие тут могут быть сомнения? Джек ничем не болен. Она сразу заметила бы симптомы; она — врач, и хороший врач, и знала, что не упустила бы ничего важного. Она очень старалась нравиться Джеку, показать, что любит его и…

Может быть, при всей маловероятности это всё-таки возможно? Да.

Нет. Кэти отложила газету и взяла чашку с кофе. С её Джеком этого быть не может.

Наступил последний час последней фазы обработки плутония. Госн и Фромм следили за станком на первый взгляд равнодушно, но на самом деле они едва сдерживали волнение. Жидкий фреон, что омывал вращающийся металл, не позволял им рассмотреть цилиндр, обработка которого заканчивалась. Это раздражало их, хотя оба понимали, что, если бы они и могли наблюдать за процессом обработки, никакой пользы это бы не принесло, а потому они следили за экраном компьютера — там было видно, что допуски находились в пределах двенадцати ангстрем, предписанных Фроммом. Они ведь должны верить компьютеру, правда?

— Ещё несколько сантиметров, — произнёс Госн, когда к ним подошли Бок и Куати.

— Вы так и не объяснили, как действует вторичная фаза устройства, — сказал командир. Он уже давно называл бомбу устройством.

Фромм повернулся, не слишком обрадованный тем, что его отвлекли от созерцания конца работы, хотя и знал, что нужно быть довольным этим.

— Что вас интересует?

— Мне понятно, как развивается первичная фаза, но не вторичная, — повторил Куати просто и убедительно.

— Ну хорошо. Теоретическая сторона этого вопроса понятна, если вам удалось познакомиться с принципом. Видите ли, именно в этом и заключалась трудность — открыть принцип. Сначала считали, что, для того чтобы произошла вторичная фаза реакции, требуется всего лишь высокая температура — это отличает центр звезды, ja? На самом деле это не совсем так, первые теоретики упустили из виду давление. Подобное может показаться странным, когда оглядываешься назад, но в изыскательских работах так бывает довольно часто. Ключ к тому, чтобы инициировать вторичную фазу, заключается в следующем: использовать энергию следует так, чтобы превратить её в давление в тот самый момент, когда вы используете колоссальную температуру, и одновременно изменить направление её потока на девяносто градусов. Это совсем непросто, когда речь идёт о семидесяти килотоннах энергии, — самодовольно произнёс Фромм. — Тем не менее представление, что на практике инициировать вторичную фазу невероятно трудно, — вымысел. Идея Улама и Теллера оказалась простой, как это часто случается с интуитивными озарениями. Давление и есть температура. Им удалось понять, что секрет заключается в том, что никакого секрета нет. После того как вы постигли принцип действия, остальное — всего лишь инженерная проблема. Трудно произвести расчёты, необходимые для того, чтобы бомба сработала, — сами технические проблемы достаточно просты. А вот главная трудность состоит в том, чтобы оружие было небольшим по размерам и весу, поддающимся транспортировке. Эта трудность решается чисто технически.

— А соломинки зачем? — спросил Бок, зная, что его соотечественник захочет ответить на этот вопрос. Этот Фромм, подумал Бок, самодовольный сукин сын.

— Не могу быть полностью уверенным, однако мне кажется, что это моё изобретение — никому раньше это не приходило в голову. Материал — идеален. Трубочки лёгкие, полые внутри и легко поддаются изгибу. — Фромм подошёл к сборочному столу и взял одну трубочку. — Они сделаны из полиэтилена, и, как видите, внутреннюю их поверхность мы покрыли родием, а наружную — медью. Длина одной «соломинки» шестьдесят сантиметров, а её внутренний диаметр — три миллиметра. Вторичный источник окружают многие тысячи таких «соломинок». Они связаны в пучки, изогнутые на сто восемьдесят градусов в форме спирали. Спираль — идеальная форма. Она направляет энергию и одновременно сохраняет способность излучать тепло во всех направлениях.

Каждый инженер, подумал Куати, это неудавшийся учитель.

— Но каково их назначение?

— Also[31]… в момент взрыва первичного заряда происходит мощный выброс гамма-излучения. Затем следует рентгеновское излучение. В обоих случаях речь идёт о фотонах с высокой энергией, квантовых частицах, несущих энергию, но не обладающих массой…

— Световые волны, — сказал Бок, вспомнив уроки физики в гимназии.

Фромм кивнул.

— Правильно. Световые волны исключительно большой энергии с иной — более высокой — частотой. Итак, у нас колоссальное количество энергии, излучаемой первичным источником. Какую-то её долю мы можем отразить или повернуть по направлению к вторичному источнику с помощью созданных нами каналов. Большая часть энергии, разумеется, будет потеряна, однако в нашем распоряжении находится такое гигантское её количество, что для наших нужд достанет и малой толики. Рентгеновские лучи устремятся по «соломинкам», теряя по пути определённое количество энергии, которая поглощается металлическим покрытием, косые поверхности в свою очередь тоже отразят эти лучи, что приведёт к дальнейшему поглощению. Да и полиэтилен тоже поглощает немало энергии. И что происходит в результате?

— Поглощается такое количество энергии, что, разумеется, должен произойти взрыв, — Бок опередил своим ответом Куати.

— Совершенно точно, герр Бок. Когда «соломинки» взрываются — на деле они превращаются в плазму, но ведь мы не станем спорить из-за мелочей, когда в нашем распоряжении такой гигантский запас энергии, правда? — плазма распространяется радиально по отношению к их осям, превращая таким образом осевую энергию от первичного источника в радиальную. Происходит взрыв, направленный внутрь к вторичному источнику.

В голове Куати словно вспыхнул ослепительный свет.

— Блестяще. Однако вы теряете половину энергии, которая распространяется наружу.

— На это можно ответить так: и да, и нет. При этом все ещё создаётся энергетический барьер, а он-то нам и нужен. Далее, урановые пластинки, окружающие массу вторичного источника, также превращаются в плазму — под воздействием того же энергетического потока, хотя и медленнее, чем «соломинки», из-за их большей массы. У этой плазмы намного большая плотность, и она давит внутрь-. Внутри корпуса вторичного источника образуется два сантиметра безвоздушного пространства, поскольку отсюда уйдёт воздух. Таким образом плазма, устремляющаяся внутрь, получает возможность «стартовать с хода».

— Значит, вы используете энергию от первичного источника, повёрнутую под прямым углом, для того, чтобы она оказала на вторичный источник такое же воздействие, какое сначала осуществлялось с помощью химических взрывчатых веществ? — осенило Куати.

— Превосходно, командир! — воскликнул Фромм с едва заметной ноткой снисходительности. — Итак, теперь у нас относительно тяжёлая масса плазмы, давление которой направлено внутрь. Вакуум предоставляет ей возможность «разбега», позволяет ускориться перед тем, как врезаться во вторичный источник. Сила удара сжимает его. Вторичный источник состоит из дейтерида и гидрида лития, причём к тому и другому подмешан тритий. Все это окружено ураном-238. И вот вся эта система подвергается мощному сжатию со стороны надвигающейся отовсюду плазмы. Кроме того, разумеется, её бомбардирует поток нейтронов от первичного источника. Под воздействием высокой температуры, колоссального давления и потока нейтронов литий расщепляется и переходит в тритий. Немедленно начинается реакция синтеза трития, при которой вместе с освобождающейся энергией выделяется огромное количество нейтронов высокой энергии. Эти нейтроны бомбардируют уран-238, вызывая стремительную реакцию распада, что ещё больше увеличивает мощность вторичного источника.

— Ключ ко всему, по словам герра Фромма, — пояснил Госн, — заключается в управлении энергией.

— Да, «соломинки», — кивнул Бок.

— Вот именно, — произнёс Госн. — Это поистине гениально. Подобно строительству моста из бумаги.

— И какова взрывная сила вторичного источника? — спросил Куати. Он слабо разбирался в физике, но окончательная цифра была ему понятна.

— Первичный взрыв эквивалентен семидесяти килотоннам тринитротолуола. Мощность взрыва вторичного источника составит около четырехсот шестидесяти пяти тысяч тонн ТНТ. Я могу привести только приблизительные цифры, потому что возможны незначительные отклонения при детонации взрывного устройства, а также потому, что мы не в состоянии произвести испытание, чтобы оценить действительную мощность взрыва.

— Вы уверены, что взрыв произойдёт в соответствии с вашими расчётами?

— Абсолютно, — ответил Фромм.

— Но вы сами сказали, что без испытаний…

— Командир, с самого начала я знал, что произвести испытания не удастся. Мы столкнулись с той же проблемой в ГДР. Именно по этой причине схема взрывного устройства разработана с подстраховкой — иногда она составляет сорок процентов, а иногда — для гарантии от случайностей — превышает номинальную в сотню раз. Вы понимаете, конечно, что американское, английское, французское или даже советское оружие той же мощности размером будет раз в пять меньше нашего устройства. Сокращение размеров и увеличение эффективности возможно лишь в результате широкой программы испытаний. Физические принципы ядерной бомбы просты и очевидны, а вот техническое совершенствование требует практической работы. Вот герр Госн говорил о строительстве моста. Античные мосты, построенные древними римлянами, — это весьма громоздкие сооружения. По современным стандартам на их строительство идёт слишком много камня, и в результате затрачивается излишний труд, правда? За многие столетия мы научились строить мосты более эффективно, используя меньшее количество материалов и затрачивая куда меньше труда для достижения той же цели. Однако не забывайте, что некоторые римские мосты сохранились до сих пор. Они так и остались мостами. Хотя мой проект ядерной бомбы, на которую затрачено слишком много материалов, тоже недостаточно технологичен, но тем не менее термоядерная бомба есть и она выполнит своё предназначение.

В это мгновение послышался сигнал. Головы присутствующих повернулись в сторону станка, который закончил обработку. На контрольной панели вспыхнул зелёный свет. Фромм подошёл к станку, распорядившись, чтобы техники удалили из системы охлаждения фреон. Прошло минут пять и их глазам предстал предмет, который доставил столько хлопот. Работа была закончена.

— Превосходно, — произнёс Фромм. — Мы проведём тщательный осмотр плутония и начнём сборку. Meine Herren, самое трудное осталось позади. — Он подумал, что в ознаменование такого события неплохо было бы выпить пива, и вспомнил, что все ещё не получил палладий. Столько мелочей, и ни одну нельзя упустить. Таков, однако, долг инженера.

— Как это произошло, Дэн? — спросил Райан по телефону, защищённому от прослушивания. Он не успел получить дома утреннюю газету и обнаружил оскорбительную статью у себя на столе как часть выпуска «Ранней птички».

— Уверяю тебя, Джек, мы не имеем к статье никакого отношения. Информация просочилась из твоего ведомства.

— Так вот, я только что обложил начальника службы безопасности. Он клянётся, что из Лэнгли не было никакой утечки. Черт побери, Дэн, что это за «весьма высокопоставленный сотрудник»?

— Это значит, что Хольцман любит пользоваться прилагательными. Извини, Джек, я и так был с тобой слишком откровенен. Мы не имеем права обсуждать ещё не законченное расследование. Ты ведь не забыл этого?

— Это меня не интересует. По чьей-то инициативе организована утечка материала из совершенно секретного источника. Если бы в мире господствовал здравый смысл, мы арестовали бы этого Хольцмана и подвергли допросу! — проворчал Райан в трубку.

— Сбавь обороты, дружище.

Заместитель директора ЦРУ поднял голову и заставил себя сделать глубокий вдох. В конце концов, разве Хольцман виноват в случившемся?

— Ну хорошо, я успокоился.

— О каком бы расследовании ни шла речь, Бюро не имеет к нему отношения.

— А ты не темнишь?

— Честное слово, — ответил Мюррей.

— Не сердись, Дэн, я верю тебе. — Райан начал успокаиваться. Если ФБР не имело отношения к расследованию и не была замешана его собственная служба безопасности, то эта часть статьи скорее всего просто выдумка.

— Как по-твоему, Джек, кто мог проболтаться?

Райан не удержался от хриплого смеха.

— Кто? Десять или пятнадцать человек в Капитолии. В Белом доме ещё пять, да и у нас человек двадцать — может быть, даже сорок.

— Тогда вторая половина статьи может быть просто маскировкой или кто-то решил свести счёты. — В устах Мюррея это не звучало вопросом. По его мнению, по крайней мере треть утечки информации происходила для сведения счётов или из соображений личной мести. — Значит, источник — действительно твой агент?

— Похоже.

— Понятно. Слушай, я мог бы поговорить с Хольцманом тихо и мирно. Он — хороший мужик, достойный доверия, настоящий профессионал. Мы убедим его в частной беседе, что он подвергает людей опасности.

— Мне придётся спросить разрешения у Маркуса.

— А мне у Билла. Я знаю, что он согласится.

— Хорошо, сейчас я пойду к директору. Потом позвоню. — Райан положил трубку и снова направился в кабинет директора.

— Да, я уже видел эту статью, — ответил Кабот.

— Бюро ничего не знает об этом расследовании. Наша служба безопасности — тоже. Из этого можно сделать вывод, что скандальная часть статьи — чистый вымысел, но кто-то проболтался относительно Спинакера, а из-за таких промахов гибнут агенты.

— Что ты предлагаешь? — спросил директор ЦРУ.

— Мы с Дэном Мюрреем неофициально побеседуем с Хольцманом и убедим его в том, что он затрагивает чувствительные темы. Попросим его отступить.

— Попросим?

— Да, попросим. Журналистам нельзя приказывать — если только ты не платишь им жалованье. Мне ещё не приходилось идти на подобное, но у Дэна есть опыт. Это он предложил такой выход.

— Мне придётся посоветоваться наверху, — заметил Кабот.

— Черт побери, Маркус, но мы и есть этот «верх»!

— Вмешиваться в деятельность прессы — здесь следует спросить их мнение.

— Великолепно — садись в машину, поезжай и спроси разрешения, только постарайся быть как можно вежливее. — Райан повернулся и вышел из кабинета ещё до того, как Кабот успел покраснеть в ответ на оскорбление.

Райан шёл к двери своего кабинета, и руки у него дрожали. Неужели он не может поддержать меня хотя бы в каком-нибудь вопросе? В последнее время всё шло наперекосяк. Джек грохнул кулаком по столу, и боль заставила его опомниться. Зато операция Кларка развивается в правильном направлении. Всё-таки это лучше, чем ничего.

Не намного лучше. Джек посмотрел на фотографию жены и детей.

— Провались все это пропадом! — выругался он. Кабот отказывается поддерживать его, сам он стал никуда не годным отцом для своих детей, да последнее время и муж-то он стал никудышный.

Лиз Эллиот прочитала статью на первой странице газеты с немалым удовлетворением. Хольцман написал именно то, что от него ожидали. Оказывается, репортёрами так просто манипулировать. Теперь перед ней открылся совершенно новый мир, поняла она с некоторым опозданием. Поскольку Маркус Кабот оказался таким слабым, а внутри ЦРУ никто не сумеет поддержать его, она получит возможность контролировать деятельность разведывательного ведомства. Разве это не здорово?

Теперь для неё стремление убрать Райана с поста заместителя директора стало чем-то более важным, более значительным, чем возможность свести с ним счёты, — каким бы приятным это ни казалось. Райан осмелился отклонить несколько запросов из Белого дома, время от времени обращался прямо в конгресс по внутренним вопросам… мешал ей установить более тесный контакт с ЦРУ. Устранив его с пути, она сможет отдавать приказы — в виде «предложений» — Каботу, а тот будет выполнять их без всякого сопротивления. Деннис Банкер останется со своим Министерством обороны и идиотской футбольной командой. Брент Талбот пусть распоряжается у себя в госдепе. А Элизабет Эллиот получит в своё распоряжение весь аппарат национальной безопасности — потому что президент благосклонно относится к ней в любое время дня… и ночи тоже.

Загудел телефон.

— Прибыл директор Кабот.

— Пусть войдёт, — сказала Лиз. Она встала из-за стола и пошла к двери.

— Доброе утро, Маркус.

— Здравствуйте, доктор Эллиот.

— В чём причина вашего приезда? — спросила она, приглашая сесть на диван.

— Эта статья в газете.

— Да, я тоже прочитала её, — сочувственно заметила советник по национальной безопасности.

— Тот, кто допустил утечку этой информации, подверг серьёзной опасности нашего ценного агента.

— Я знаю. Кто-то у вас в Лэнгли? Ведь там говорится о служебном расследовании.

— Нет, это не у нас.

— Вот как? — Доктор Эллиот откинулась на спинку кресла и поправила свой синий шёлковый галстук. — Тогда чьих же это рук дело?

— Мы не знаем, Лиз. — Кабот казался ещё более смущённым, чем она ожидала. А вдруг ему пришло в голову, что это он — объект расследования? — промелькнула у неё игривая мысль. Интересная идея, стоит подумать. — Мы хотим поговорить с Хольцманом.

— Зачем?

— Мы и ФБР побеседуем с ним — неофициально, разумеется. Попытаемся убедить, что он поступает безответственно.

— Кому пришла в голову такая мысль, Маркус?

— Райану и Мюррею.

— Неужели? — Она сделала паузу, словно обдумывая предложение. — Мне кажется, что этого делать не следует. Вы ведь знаете, какими упрямыми бывают репортёры. Если уж обращаться к ним, надо уметь делать это… гм… Если хотите, я могла бы поговорить с ним сама.

— Это очень серьёзный вопрос. Спинакер — ценный агент. — Кабот повторялся, стоило ему начать волноваться.

— Мне это известно. Райан дал это ясно понять, рассказывая о его сообщении, — когда вы болели. Эти данные так и не удалось проверить?

Кабот покачал головой.

— Нет. Райан летал в Англию, чтобы уговорить англичан выяснить ситуацию, но на это потребуется время.

— Как по-вашему, что мне сказать Хольцману?

— Скажите ему, что он подвергает опасности очень важную операцию, ставит под угрозу жизнь ценного агента. Его могут раскрыть, и политические последствия окажутся катастрофическими, — закончил Кабот.

— Да, это может оказать нежелательное воздействие на политические отношения, верно?

— Если Спинакер прав, предстоит огромная политическая перетряска в России. Стоит нам продемонстрировать, что мы догадываемся о положении Нармонова, — и мы ставим нашего агента в трудное положение. Не забывайте, что…

Эллиот прервала его рассуждения.

— Кадышев — наш главный козырь. И если его накроют, нам будет некуда отступать. Вы объяснили все очень ясно и понятно, Маркус. Спасибо. Я займусь этим сама.

— Этого будет нам достаточно, — произнёс Кабот после короткой паузы.

— Превосходно. У вас есть для меня ещё что-нибудь?

— Нет, я приехал только по этому вопросу.

— Думаю, настало время показать вам кое-что. Мы занимались этой проблемой довольно долго. Очень чувствительный вопрос, — добавила она.

Маркус понял смысл этих слов.

— Что это? — спросил он с подозрением.

— Ещё раз повторяю, это совершенно конфиденциально. — Эллиот достала из ящика стола большой конверт из плотной бумаги. — Смотрите, Маркус, строго конфиденциально. Эта информация не должна выйти за пределы Белого дома.

— Можете на меня положиться. — Директор ЦРУ был явно заинтригован.

Лиз открыла конверт и передала ему несколько фотографий. Кабот посмотрел на них.

— Кто эта женщина?

— Кэрол Циммер. Вдова сержанта ВВС, который погиб в результате чего-то там… — Эллиот добавила несколько подробностей.

— Райан нашёл женщину на стороне? Черт меня побери!

— Мы не могли бы получить дополнительную информацию от ваших сотрудников?

— Если вы имеете в виду получить информацию так, чтобы он не заподозрил этого, то нет, очень трудно. — Кабот покачал головой. — Сотрудники службы безопасности, его телохранители, Кларк и Чавез, не скажут ни слова. Будут молчать. Это его хорошие друзья.

— Райан дружит с телохранителями? Вы это серьёзно? — Эллиот была изумлена. Ей казалось, что это — все равно что заботливо обращаться с мебелью.

— Кларк — ветеран оперативной службы, Чавез — новый сотрудник, работает телохранителем, заканчивает колледж, собирается стать оперативником. Я просматривал их досье. Кларк уходит на пенсию через несколько лет, и должность офицера службы безопасности — это возможность соблюсти приличия. В своё время он провёл ряд интересных операций. Хороший человек, превосходный сотрудник.

Эллиот это не понравилось, но со слов Кабота было ясно, что придётся примириться.

— Мы хотим убрать Райана.

— Это будет непросто. В Капитолии он пользуется популярностью.

— Но вы говорили, что он отказывается повиноваться вашим приказам.

— В конгрессе подобное заявление не будет иметь веса. На него просто не обратят внимания. Уж если вы действительно хотите убрать Райана, пусть президент потребует его отставки.

А вот это совсем никуда не годится, подумала Эллиот, и ей сразу стало ясно, что ожидать помощи от Маркуса Кабота не приходится. Впрочем, на его помощь она и не рассчитывала. Кабот слишком нерешителен.

— Если хотите, мы займёмся Райаном сами.

— Пожалуй, это лучше всего. Если в Лэнгли станет известно, что я замешан в историю с его увольнением, это будет выглядеть как личная месть. Я не могу допустить такого, — возразил Кабот. — Это может подорвать моральный дух в управлении.

— Хорошо. — Лиз встала, и Кабот последовал её примеру. — Спасибо, что поставили нас в известность.

Две минуты спустя она снова сидела в своём кресле, положив ноги на выдвинутый ящик стола. Все идёт отлично, подумала она. Точно по плану. Я начинаю действовать все лучше и лучше.

— Ну и что?

— Это было опубликовано сегодня в вашингтонской газете, — сказал Головко. В Москве было семь часов вечера, небо затянуто тучами, стало холодно, как бывает холодно только в Москве. То обстоятельство, что ему приходится докладывать о статье, напечатанной в американской газете, тоже не слишком согревало его.

Андрей Ильич Нармонов взял перевод из рук первого заместителя председателя КГБ и прочёл его. Затем презрительно бросил обе страницы на стол.

— "то это за чепуха?

— Хольцман — видный вашингтонский журналист. У него доступ к ответственным сотрудникам администрации Фаулера.

— И, наверно, увлекается вымыслами подобно нашим журналистам.

— Нет, мы так не считаем. По нашему мнению, из тона статьи следует, что эту информацию он получил из Белого дома.

— Вы так считаете? — Нармонов достал носовой платок и высморкался, проклиная простуду, подхваченную им из-за смены погоды. Уж для болезни у него не было времени, даже для такой пустяковой. — Я не верю этому. Я лично рассказал Фаулеру о наших трудностях, связанных с уничтожением ракет, а остальная политическая болтовня в статье и остаётся болтовнёй. Вы знаете, что мне приходится иметь дело с горячими головами в военных мундирах — этими идиотами, натворившими без моего ведома чёрт знает что в Прибалтике. И американцы знают это. Мне кажется невероятным, что они всерьёз воспринимают подобную чепуху. Уж, надо думать, их разведка даёт им правдивую информацию — а я рассказал Фаулеру правду!

— Товарищ президент. — Головко сделал паузу. Привычка начинать обращение со слова «товарищ» не исчезает так быстро. — Подобно тому, как у нас существуют политические деятели, которые не доверяют американцам, у них тоже есть элементы, ненавидящие нас и подозревающие во всяческих тёмных делах. Перемены происходят слишком быстро. Многие просто не успевают усвоить их. Мне представляется вероятным, что есть американские политические деятели, которые верят этой статье.

— Фаулер тщеславен, он намного слабее, чем хочет казаться, чувствует себя неуверенно как политический деятель — но он вовсе не дурак, а только дурак поверит тому, что здесь написано, особенно после нашей встречи с глазу на глаз. — Нармонов передал перевод статьи Головко.

— Мои аналитики придерживаются иной точки зрения. По нашему мнению, вполне возможно, что американцы действительно верят этому.

— Поблагодарите своих сотрудников за их точку зрения. Она отличаются от моей.

— Если американцы получают такие данные, это значит, что в нашем правительстве действует их шпион.

— Ничуть не сомневаюсь, что это так и есть — в конце концов, там ведь тоже действуют наши агенты, правда? — но в этом случае я не верю этому, причём по очень простой причине. Никакой шпион не может сообщить чего-то, что я не говорил, верно? А я не говорил такого никому. Информация в статье не соответствует действительности. Как вы поступите со своим агентом, который снабжает вас лживыми сведениями?

— Товарищ президент, нам это очень не понравится, — заверил его Головко.

— Несомненно, что американцы придерживаются такого же мнения. — Нармонов задумался, затем на его лице появилась улыбка. — Знаете, что это может значить?

— Мы всегда рады выслушать новые идеи.

— Тогда попытайтесь думать как политический деятель. Статья в американской газете вполне может указывать на то, что внутри их правительства идёт борьба за власть. То, что в статье говорится о нас, может оказаться чисто случайным.

Головко задумался.

— До нас доходили слухи, что Райан, заместитель директора ЦРУ, не относится к числу любимчиков Фаулера…

— Райан? Ах, да, припоминаю. Достойный противник, Сергей Николаевич?

— Это уж точно.

— И честный. В тот раз он дал мне слово и сдержал его.

Уж это политический деятель запомнит надолго, подумал Головко.

— Значит, Райан не нравится им? — спросил Нармонов.

— По нашим сведениям, столкновение личностей.

— Вот этому я верю, Фаулер и его тщеславие. — Нармонов поднял руки. — Это и есть ответ на ваш вопрос. Как вы думаете, из меня получится неплохой аналитик разведывательной службы?

— Получится, господин президент, и очень хороший, — заверил его Головко. Конечно, ему пришлось согласиться с президентом. Но более того, Нармонов высказал соображение, которому Головко и его сотрудники не уделили должного внимания. Он вышел из кабинета руководителя государства с тревожным выражением глаз. Когда председатель Комитета государственной безопасности Герасимов несколько лет назад обратился к США с просьбой предоставить политическое убежище, если Головко должным образом сумел оценить происшедшее, именно Райан принимал в этом самое непосредственное участие. Это тут же сказалось на зарубежных операциях КГБ. В Америке было свёрнуто шесть агентурных сетей и ещё восемь — в Западной Европе. К их восстановлению только приступили. В результате способности КГБ проникнуть в деятельность американского правительства оказались явно недостаточными. Но были и хорошие новости: сотрудники КГБ начали знакомиться с частью американских дипломатических и военных каналов связи. В течение удачного месяца подобрали ключ к четырём или даже пяти процентам американских сообщений. Однако расшифровка кодов не может заменить нелегальных, хорошо законспирированных агентов, а именно для выяснения того, что происходит внутри американского правительства, требовались усилия таких агентов. Там происходило что-то странное. Головко не знал, что именно. Может быть, президент прав. Возможно, это отзвуки борьбы за власть внутри правительства. Но это могло оказаться и чем-то иным. То, что Головко не мог понять смысл происходящего, ещё больше запутывало ситуацию.

— Едва успел вернуться вовремя, — сказал Кларк. — Сегодня проверили автомобиль?

— Если сегодня среда… — ответил Джек. Проверка его служебного автомобиля с целью обнаружения микрофонов подслушивания делалась еженедельно.

— Тогда можно говорить?

— Да.

— Чавез оказался прав. Все очень просто, надо только сунуть соответствующему чиновнику на лапу. Один из бригады технического обслуживания в этот день заболеет, а нам двоим поручат заняться Боингом-747. На мою долю выпадает уборка — вымыть умывальник и туалет, пополнить бар и тому подобное. Завтра я представлю тебе официальную оценку, но вкратце могу сказать прямо сейчас — да, мы можем сделать это, и вероятность обнаружения минимальна.

— Ты знаком с тем, что последует в результате обнаружения?

— Ну конечно. Большой международный скандал. Меня сразу уволят на пенсию. Об этом нечего беспокоиться, Джек. Я могу уйти когда пожелаю. Жаль только Динга. У парня отличные способности.

— Предположим, нашу операцию раскроют?

— Тогда я объясню на превосходном испанском языке, что какой-то японский репортёр попросил меня сделать это и дал за работу массу песо. В этом весь фокус, Джек. Они не поднимут шума, если придут к выводу, что это дело рук одного из своих. Произведёт плохое впечатление — унижение, подрыв репутации и все такое.

— Джон, ты — хитрый, изворотливый сукин сын.

— Хочу достойно служить своей стране, сэр. — Кларк расхохотался. Через несколько минут он свернул с шоссе. — Надеюсь, мы не опоздали.

— У меня был длинный и трудный день, Джон.

— Я прочитал эту статью в газете. Что мы собираемся предпринять?

— Белый дом поговорит с Хольцманом, попросит его не вмешиваться.

— Неужели кто-то из нашего управления взялся за перо?

— Вряд ли. И ФБР тоже не имеет никакого отношения к этому.

— Значит, попытка замаскировать смысл статьи?

— Похоже на это.

— Какая глупость, — заметил Кларк, въезжая на стоянку. Кэрол оказалась дома, убирала после обеда. Рождественская ёлка Циммеров уже стояла на лужайке. Кларк начал переносить из машины подарки. Часть их Джек купил в Англии; Кларк и Нэнси Каммингс помогли завернуть их в цветную бумагу — Райан не умел делать этого. К сожалению, они вошли в дом в тот момент, когда там слышался детский плач.

— Ничего страшного, доктор Райан, — сказал ему один из мальчиков в кухне. — Джеки натворила что-то. Мама в ванной.

— О'кей, — кивнул Райан и направился в ванную, предупредив кашлем о своём появлении.

— Все в порядке, заходите, — послышался голос Кэрол. Джек вошёл и увидел, что Кэрол склонилась над ванной. Жаклин плакала монотонным плачем ребёнка, понимающего, что получила поделом. На полу лежала брошенная детская одежда, а воздух был положительно наполнен ароматом цветов.

— Что случилось?

— Джеки решила, что мои духи ничем не отличаются от её кукольных духов, и вылила на себя весь флакон. — Кэрол подняла голову, на мгновение прекратив мыть девочку.

Райан поднял с полу рубашку Джеки.

— А ведь правда.

— Целый флакон — такой дорогой! Плохая девочка! Плач Жаклин усилился. Наверно, её уже успели отшлёпать. Райан был рад, что опоздал и не присутствовал при экзекуции. Ему приходилось иногда наказывать и своих детей, но он не выносил, когда при нём другие родители наказывали своих. Это была одна из его слабостей. Даже после того как Кэрол подняла вымытую девчушку из ванны, благоухание не исчезло.

— Боже, ну и аромат! — Джек взял на руки маленькую Джеки, которая так и не перестала плакать.

— Восемьдесят долларов! — повторила Кэрол, но гнев её уже стих. У неё был большой опыт ухода за детьми, и она знала, что от них всегда надо ждать шалости. Джек отнёс крошку в гостиную. При виде многочисленных подарков плач стих.

— Вы балуете нас, — заметила Кэрол.

— Просто был в магазине и занимался покупками.

— Ты не приезжаешь к нам на Рождество, у тебя своя семья.

— Я знаю, Кэрол, но разве я могу пропустить Рождество и не заехать к вам?

Вошёл Кларк с последней охапкой подарков. Это, обратил внимание Райан, он купил сам. Молодец, Кларк.

— Но мы ничего не приготовили для тебя, — сокрушённо заметила Кэрол Циммер.

— То есть как это ничего?

Джеки поцеловала меня.

— А меня? — спросил Джон.

Джек передал ему девочку. Действительно, странно. Многие относились к Джону Кларку с опаской из-за его устрашающей наружности, но детям Циммера он казался всего лишь большим плюшевым медведем.

Через несколько минут Райан и Кларк сели в машину и уехали.

— Ты так хорошо к ним относишься, Джон, — сказал Райан.

— Ничего особенного. Ты не представляешь, как приятно покупать подарки маленьким девочкам! Думаешь, просто приобрести бюстгальтер танцовщицы с острова Бали — именно его захотела Мэгги, включила в свой список. Представляешь, женский бюстгальтер! Как чувствует себя отец, который входит в магазин и покупает что-то такое для своей дочери!

— Да, куклу Барби ей уже не купишь!

— Тем хуже, доктор, тем хуже.

Джек повернулся, и на его лице появилась улыбка.

— Этот бюстгальтер…

— Да, Джек, если я найду этого парня, ему крышка.

Райан не сумел удержаться от смеха, но он знал, что может это себе позволить. Его дочка ещё не ходила на свидания. Когда она вырастет, непросто будет отпустить её из-под своего крыла и следить, как она уходит с кем-то. А такому мужчине, как Джон Кларк, это ещё труднее.

— Завтра в обычное время?

— Да.

— До свидания, док.

Райан вошёл в дверь своего дома в 20.55. Ужин стоял на обычном месте. Как всегда, он налил стакан вина, отпил несколько глотков, снял пальто и, прежде чем подняться наверх, повесил его в шкаф. По пути он встретил Кэти, спускающуюся вниз, и улыбнулся ей. Он не поцеловал жену. Чувствовал себя слишком усталым. В этом всё дело. Если бы только у него было время, чтобы отдохнуть. Кларк прав, всего несколько дней, чтобы снять напряжение. Это все, что ему нужно, подумал Джек, переодеваясь.

Кэти открыла дверцу шкафа, чтобы достать свои записи, которые она оставила в пальто. Она уже почти повернулась, когда почувствовала что-то, даже не поняв что. Кэти Райан озадаченно наклонилась вперёд и поняла. Откуда этот запах? Она наморщила нос и повела им из стороны в сторону. Выражение её лица могло показаться смешным до того момента, как она обнаружила источник запаха. Он исходил от пальто из верблюжьей шерсти, повешенного Джеком в шкаф, дорогого пальто, которое она купила ему в прошлом году.

Это не был запах её духов.

Глава 26

Сборка

Сборка началась с покупки дополнительных инструментов. Целый день ушёл на то, чтобы прикрепить тяжёлый блок отработанного урана к внутренней части в конце корпуса.

— Я знаю, это утомительно, — произнёс Фромм чуть ли не извиняющимся голосом. — В Америке и других странах есть специальные приспособления, инструменты, ведётся сборка множества бомб одного типа — там у них все преимущества, которые отсутствуют у нас.

— И несмотря на это, всё должно быть сделано с неменьшей точностью, командир, — добавил Госн.

— Мой юный друг совершенно прав. Физические принципы одинаковы как для них, так и для нас.

— Тогда продолжайте работу, — сказал Куати. Фромм тут же продолжил сборку. Каким-то краем сознания он уже подсчитывал деньги, которые скоро получит, но всё-таки главным для него оставалась работа. Всего лишь половина техников была занята сборкой собственно бомбы. Остальные работали над изготовлением арматуры, основную часть которой составляли опорные рамы. Они предназначались для крепления составных частей бомбы и были сделаны из нержавеющей стали, что придавало им прочность и позволяло сделать компактными. Каждая деталь арматуры устанавливалась на своём месте в соответствии с точным порядком сборки, поскольку бомба представляла собой нечто более сложное, чем большинство машин, и сборка подчинялась ряду строгих инструкций. И здесь весь процесс облегчался высоким качеством конструкции, а также поразительной точностью станков. Даже операторы были изумлены тем, что изготовленные ими детали безропотно вставали на отведённые им места, и перешёптывались между собой, говоря, что, кем бы ни был этот Фромм — а версии по этому вопросу выдвигались самые разные и весьма красочные, — в его инженерных качествах сомневаться не приходилось. Самым трудным было установить на свои места урановые блоки. Размещение более лёгких и пластичных материалов прошло куда проще.

— Процедура по вводу трития? — спросил Госн.

— В самую последнюю очередь, конечно, — ответил Фромм, сделав замер и отходя назад.

— Просто нагреваем батарею, чтобы оттуда выделился газ, правильно?

— Да, — кивнул Фромм, — хотя… нет, нет, не так!

— Я в чём-то ошибся?

— Это следует вводить с поворотом, — объяснил Фромм оператору, подошёл поближе и показал. — Вот так, понимаете?

— Да, спасибо.

— Эллиптические рефлекторы висят на этих…

— Да, спасибо, я знаю.

— Хорошо, продолжайте.

Фромм сделал знак Госну.

— Подойдите сюда. Теперь вы видите, как это будет действовать? — Он показал на два комплекта эллиптических поверхностей, прижимавшихся одна к другой, — их было девятнадцать, причём каждая была сделана из другого материала. — Энергия, излучаемая первичным источником, ударяет в первый комплект поверхностей, разрушая каждую из них поочерёдно, но в процессе разрушения…

— Да, на физической модели всегда понятнее, чем когда смотришь на страницу расчётов. — Расчёт этой части оружия был основан на том, что световые волны не имели массы, но обладали инерцией. Они не были, строго говоря, «световыми» волнами, но, поскольку энергия существовала в форме фотонов, соблюдался тот же самый принцип. Каждая из эллиптических поверхностей будет принесена в жертву энергии, однако во время их уничтожения они передадут небольшую, хотя и надёжную, часть этой энергии в другом направлении, усиливая ту, что уже движется от первичного источника.

— Вы очень щедро рассчитали энергетический запас, герр Фромм, — уже в который раз заметил Госн. Немецкий инженер пожал плечами.

— Так уж пришлось поступить. Если нельзя провести испытания, нужно хотя бы перестраховаться при конструировании взрывного устройства. Первая американская бомба, сброшенная на Хиросиму, не прошла испытаний. На неё затратили слишком много лишних материалов, и она была вопиюще неэффективна. И всё-таки она сработала. При соответствующей программе испытаний…

При возможности провести испытания он измерил бы эмпирические результаты, точно определил необходимый запас энергии, рассчитал бы действие каждого компонента бомбы, улучшил все, что нуждалось в совершенствовании, и уменьшил бы размер тех частей, которые были слишком большими или слишком массивными для выполнения поставленной задачи. Короче говоря, Фромм поступил бы так же, как поступали американцы, русские, англичане и французы на протяжении десятилетий, постоянно совершенствуя конструкцию своих бомб, делая их все более и более эффективными, меньшими по размеру, лёгкими, более простыми, надёжными и дешёвыми. Это, понимал Фромм, и есть подлинное инженерное совершенство, и сейчас он был безгранично благодарен за то, что ему, наконец, представилась возможность испытать свои силы. Конструкция этой бомбы груба, а сама бомба тяжёлая и большая, далёкая от инженерного шедевра. Она взорвётся — в этом он не сомневался, — но с течением времени мог бы создать намного более совершенную конструкцию.

— Да, понимаю. Человек вашего таланта мог бы уменьшить её размеры до размеров большого ведра.

Это был неслыханный комплимент.

— Спасибо, герр Госн. Может быть, она стала бы не такой маленькой, как вы сказали, но её всё-таки можно было бы разместить в носовой части ракеты.

— Если бы наши братья в Ираке не спешили…

— Совершенно верно. Израиль был бы стёрт с лица земли. Но они вели себя глупо, не правда ли?

— Их подвело отсутствие терпения, — произнёс Ибрагим, молча проклиная за это иракцев.

— В таких случаях нужно все обдумывать, спокойно и хладнокровно. Решения следует принимать, руководствуясь логикой, а не эмоциями.

— Это верно.

Ахмед чувствовал себя очень плохо. Он извинился и отправился к врачу своего командира, выполняя распоряжение Куати. Ахмеду почти не доводилось иметь дело с врачами. По его мнению, их следовало всячески избегать. Он принимал участие в боях, видел смерть и раны, но сам счастливо избегал этого. Но даже рана была предпочтительнее того, что случилось с ним сейчас. Когда в тебя попадает пуля или осколок гранаты, это понятно, но что вызвало такое неожиданное и быстрое заболевание?

Доктор выслушал, как Ахмед описал симптомы болезни, задал несколько вопросов, которые не были такими глупыми, как это могло показаться, и обратил внимание на то, что он курит, — доктор укоризненно покачал головой и щёлкнул языком, будто сигареты могут иметь какое-то отношение к заболеванию. Какая чепуха, подумал Ахмед. Разве он не пробегал ежедневно шесть километров — по крайней мере до недавнего времени.

Затем последовал осмотр. Врач приставил стетоскоп к груди бойца и прислушался. В следующее мгновение, заметил Ахмед, глаза доктора стали насторожёнными, совсем как у смелого бойца, старающегося скрыть свои чувства.

— Вдохните, — распорядился врач. Ахмед сделал вдох. — Теперь медленно выдохните.

Стетоскоп передвинулся на другое место.

— Ещё раз, пожалуйста.

Процедура повторилась ещё шесть раз, со стороны груди и спины.

— Что со мной? — спросил Ахмед, когда осмотр закончился.

— Не знаю. Мне нужно показать вас другому специалисту, который лучше разбирается в лёгочных заболеваниях.

— У меня нет для этого времени.

— Время найдётся. Если нужно, я поговорю с вашим командиром.

Ситуация, в которой находился Райан, была такова, что он не заметил, что жена стала уделять ему меньше внимания, или, что будет вернее, был даже благодарен ей за это. Ему стало лучше. Уменьшилось напряжение. Может быть, она поняла, что его лучше всего на некоторое время оставить в покое. Он отблагодарит Кэти, обещал себе Джек, обязательно постарается снова стать хорошим мужем, как только его состояние улучшится. Он не сомневался в этом — или убеждал себя, что не сомневается, хотя где-то в глубине пряталась мысль, что он совсем не так в этом уверен, и всё время заявляла о себе сознанию, которое предпочитало не обращать на неё внимания. Джек попытался меньше пить, однако теперь, когда от него ничего не требовалось, он мог больше спать — убеждал себя Джек, — а вино помогало засыпать. Весной, когда потеплеет, он станет вести здоровый образ жизни. Да, непременно станет. Начнёт бегать. Выберет время и в обеденный перерыв вместе с другими любителями попотеть будет бегать по дороге, опоясывающей внутреннюю часть изгороди, отделяющей ЦРУ от остального мира. Кларк будет играть роль тренера. Да, на Кларка можно положиться. Лучше уж бегать с ним, чем с Чавезом, который был в отвратительно хорошей форме и не проявлял ни малейшего сочувствия к тем, кто не мог вести здоровый образ жизни, — несомненно, это осталось у него от службы в пехоте, подумал Райан. Динг поймёт реальности жизни, когда приблизится к тридцатилетнему рубежу. Этот рубеж все расставляет по местам, уравнивает всех, давая понять, что ты перестал быть юношей и должен смотреть в лицо суровому факту, что всему есть предел.

Рождество могло бы пройти лучше, подумал он, сидя за своим письменным столом. Но оно пришлось на середину недели, и потому дети оставались дома две полных недели. В результате Кэти пришлось не ходить на работу, что было тяжело для неё. Она любила свою работу и, хотя была хорошей матерью и любила детей, время, проведённое дома, вдали от больницы Хопкинса и своих пациентов, считала потерянным. Честно говоря, признался Джек, это несправедливо. Она тоже была профессионалом, к тому же хорошим, и, несмотря на это, ей постоянно приходилось сидеть с детьми, тогда как он сам никогда не пропускал на работе ни дня. Но в стране тысячи хирургов-офтальмологов, даже несколько сотен профессоров-офтальмологов и только один заместитель директора ЦРУ. Вот и все. Может быть, это несправедливо, но такова жизнь.

Было бы намного лучше, если бы ему удалось достигнуть чего-нибудь, сказал себе Райан. Не следовало соглашаться на то, что Элизабет Эллиот занялась этим проклятым репортёром. Впрочем, ничего другого он от Маркуса Кабота и не ожидал. Кабот — трутень, бездельник. Это так просто. Ему нравится престиж, звание директора ЦРУ, но сам-то он ничего не делал. Основную работу выполнял Райан, за успехи его никто не хвалил, а вот за промахи ругали. Может быть, это изменится. Мексиканская операция успешно готовится, он взял её под свой контроль и вывел из сферы оперативного управления, так что, клянусь Богом, заслуга будет принадлежать тоже ему. Возможно, тогда все переменится. Райан раскрыл папку с материалами операции и решил, что изучит все досконально, каждую мелочь, проверит вероятность всех непредвиденных случаев. Он добьётся, что операция пройдёт успешно, и тогда заставит этих кретинов из Белого дома уважать себя.

— Марш в свою комнату! — крикнула Кэти. Это был приказ и одновременно признание своего бессилия. Затем она вышла в коридор со слезами на глазах. Как глупо она себя ведёт, кричит на детей, тогда как ей нужно поговорить с мужем. Но как? Что она скажет? Что если… что если это — правда? Что тогда? Она убеждала себя, что этого не может быть, но поверить в его безгрешность оказалось слишком трудно. Разве есть какое-то другое объяснение? Джек не потерпел ни единой неудачи в жизни. Она с гордостью вспомнила, что он рисковал жизнью ради неё и детей. Она была в ужасе, не могла дышать, когда шла по берегу, а её муж направлялся навстречу вооружённым мужчинам, поставив на карту собственную жизнь и жизнь остальных. Как может мужчина, поступивший так смело, предать свою собственную жену? В это трудно поверить.

Но другого объяснения просто не было! Разве он не находил её соблазнительной? Если она больше не волновала его, то почему? Разве она недостаточно красива? Неужели не делала всего — и даже больше, — что требуется от жены? Просто отказ, равнодушие — это достаточно плохо, но отвергнуть её, дать понять, что его энергия и страсть тратятся на другую, неизвестную женщину с дешёвыми духами, — это было выше её сил.

Ей нужно вызвать его на решительный разговор, выяснить все до конца.

Как? — спрашивала она себя. В этом весь вопрос. Или обсудить эту проблему с кем-нибудь в госпитале Хопкинса… с психиатром? Обратиться за профессиональным советом?

Но тогда она рискует, что все станет известно, что её позор окажется у всех на виду? Кэролайн Райан, профессор, прелестная, умная Кэти Райан не может даже удержать собственного мужа? Как ты думаешь, что это она натворила? Так станут шептать друзья за её спиной. Конечно, все заявят, что это не её вина, но потом замолчат и сконфуженно опустят глаза, а мгновение спустя начнут спрашивать, почему она не повела себя иначе, почему не заметила признаков его неудовлетворённости, ведь семейная жизнь, в конце концов, редко зависит лишь от одного партнёра, к тому же Джек не похож на мужчину, который ищет развлечения на стороне, правда? Она будет чувствовать себя смущённой и расстроенной, хуже чем когда-либо в своей жизни, подумала она, на мгновение забыв о том, что у неё были и куда более трудные моменты.

Все казалось таким непонятным и запутанным. Но Кэти не знала, как поступить, хотя понимала, что бездействие губительней всего. Неужели она в ловушке? Неужели у неё нет выхода?

— У тебя что-нибудь случилось, мамочка? — спросила Салли, прижимая к себе Барби.

— Нет, милая, ничего, только оставь пока маму в покое, ладно?

— Джек говорит, что просит прощения. Можно ему выйти из своей комнаты?

— Можно — если он обещает вести себя хорошо.

— О'кей! — Салли выбежала в коридор.

Неужели все так просто? — подумала Кэти. Она могла простить ему почти все. Может, простить и это? Не потому, что ей так хотелось простить его, нет. Просто здесь речь шла не только о её гордости. Речь шла и о детях, а детям нужен отец, даже если этот отец почти не обращает на них внимания. Неужели её гордость важнее? А с другой стороны — какой станет их жизнь, если мама и папа не ладят между собой? Разве это не пагубнее? В конце концов, она всегда может найти себе… другого Джека?

Она снова заплакала. Кэти плакала от собственной беспомощности, от своей неспособности найти правильное решение, от причинённой ей обиды. Эти слезы никак не помогали разрешить её трудности, только ухудшали положение. Часть её сознания хотела, чтобы он ушёл. Другая часть — настаивала, чтобы он вернулся. Но ни та, ни другая не знали, как поступить.

— Надеюсь, вы понимаете, что наш разговор не подлежит разглашению, — слова следователя звучали не вопросом, а утверждением. Сидящий перед ним мужчина был невысок ростом, явно страдал от лишней полноты, обращали на себя внимание его мягкие розовые руки. Усы а lа Бисмарк были скорее всего попыткой выглядеть мужественным. На самом деле эта попытка была неудачной, и мужчина не производил серьёзного впечатления, пока следователь не присмотрелся к его лицу. Тёмные глаза доктора были на удивление проницательными и не упускали ничего.

— Врачам не привыкать к сохранению тайны, — ответил Берни Катц, возвращая следователю его служебное удостоверение. — Давайте не будем терять времени. Через двадцать минут у меня обход.

По мнению следователя, порученное ему задание представляло определённый интерес, хотя он не был уверен в том, что одобряет его. Супружеская неверность не является преступлением, хотя обычно мешает получению допуска к совершенно секретным работам. В конце концов, если мужчина может нарушить клятву, данную им в церкви, почему не нарушить обещание, написанное на листе бумаги?

Берни Катц откинулся назад, проявляя предельное терпение, которого у него было не так уж много. Он был хирургом, привык совершать поступки и принимать решения, а не ждать, когда их примут другие. Он покачивался в кресле, одной рукой подкручивая усы.

— Вы хорошо знаете доктора Кэролайн Райан?

— Я работаю с ней вот уже одиннадцать лет.

— Каково ваше мнение о ней?

— Она блестящий хирург — с технической точки зрения, исключительно рассудительная, на её мнение всегда можно положиться, обладает высочайшим мастерством. К тому же Кэти один из лучших преподавателей в нашей больнице. Кроме того, мы с ней хорошие друзья. А в чём дело? — Глаза Катца впились в лицо посетителя.

— Извините, но это я задаю вопросы.

— Да, это сразу видно. Продолжайте, — холодно заметил Катц, внимательно наблюдая за выражением лица собеседника, его движениями, манерой поведения. То, что он уже увидел, ему не понравилось.

— Скажите, последнее время вы не слышали от неё каких-нибудь замечаний… Я имею в виду домашние неприятности и тому подобное?

— Надеюсь, вы понимаете, что я — врач и все, с чем ко мне обращаются, не подлежит оглашению.

— Кэти Райан является вашим пациентом? — спросил следователь.

— В прошлом мне приходилось осматривать её. Мы всегда поступаем так со своими коллегами.

— Но вы не психиатр?

Катц едва удержался, чтобы не огрызнуться в ответ. Подобно большинству хирургов, у него был вспыльчивый характер.

— Ответ на этот вопрос вам хорошо известен.

Следователь поднял голову от своих записей и спокойно произнёс:

— В данном случае правило неразглашения врачебной тайны не может применяться. А теперь прошу вас ответить на мой вопрос.

— Нет.

— Что «нет»?

— Нет, насколько я знаю, таких замечаний она не делала.

— Ничего не говорила о своём муже, его поведении, переменах в нём?

— Нет. Я хорошо знаю Джека. Он мне нравится. Думаю, он хороший муж. У них двое детей, и я надеюсь, вы знаете, что произошло с ними несколько лет назад, не хуже меня, не правда ли?

— Знаю, но люди меняются.

— Только не такие люди. — Заявление Катца прозвучало с категоричностью смертного приговора.

— Похоже, вы очень уверены в этом.

— Я — врач. В моей профессии необходимо иметь твёрдое мнение. То, что вы утверждаете, — чепуха.

— Я ничего не утверждаю, — возразил следователь, зная, что лжёт, и понимая, что Катцу это тоже известно. Да, подумал следователь, он дал этому доктору правильную оценку с первого взгляда. Катц был пылким, несдержанным человеком и вряд ли станет хранить секрет, если считает, что секрет этого не заслуживает. И, наверно, блестящий врач.

— Я хочу снова вернуться к своему первому вопросу. По сравнению, скажем, с годом назад Кэролайн Райан не ведёт себя как-то по-другому?

— Она теперь на один год старше. У них дети, дети растут и могут быть источником неприятностей. У меня есть свои, я знаю. Ну хорошо, она прибавила фунт или два — это неплохо, Кэти старается быть слишком тонкой — и она больше, чем раньше, устаёт. Ей приходится долго ехать на работу — их дом далеко от больницы, — да и работа здесь трудная, особенно для матери с детьми.

— И это все?

— Я — хирург-офтальмолог, а не советник по семейным вопросам. Это не моя специальность.

— Вот вы только что заявили, что не являетесь советником по семейным вопросам. Я ведь не спрашивал об этом, правда?

Проницателен, мерзавец, подумал Катц, убирая руку от усов. Специализировался в области психологии? Нет, скорее сам овладел ею. Полицейские умеют разбираться в людях. Неужели и во мне сумел разобраться?

— Для семейного человека неприятности дома обычно означают семейные неприятности, — медленно произнёс Катц. — Нет, о них она ничего не говорила.

— Вы уверены в этом?

— Совершенно уверен.

— Ну хорошо, доктор Катц, спасибо, что вы уделили мне столько времени. Извините за беспокойство. — И следователь протянул Катцу свою визитную карточку. — Вдруг вы узнаете что-нибудь новое, буду благодарен, если вы сообщите мне об этом.

— А в чём дело? — спросил Катц. — Если вам требуется моя помощь, мне нужно объяснение. Я ведь не шпионю за людьми ради развлечения.

— Её муж, доктор, занимает высокую и очень ответственную должность. Из соображений национальной безопасности мы время от времени проверяем таких людей. Вы тоже занимаетесь этим, хотя, может быть, и не отдаёте себе отчёта. Например, если хирург появится в операционной и от него пахнет спиртным, вы обратите на это внимание и примете меры, верно?

— Здесь такого не происходит, — заверил его Катц.

— Но вы обратите внимание, если подобное происшествие случится?

— В этом не может быть сомнений.

— Рад слышать это. Как вам известно, Джон Райан имеет доступ к самой секретной информации. Если бы мы не следили за такими людьми, наше поведение было бы безответственным. У нас — это очень щекотливый вопрос, доктор Катц.

— Я понимаю это.

— У нас есть подозрения, что её муж ведёт себя… не совсем обычно. Нам пришлось провести проверку. Понимаете? Пришлось.

— О'кей.

— Это все, о чём мы просим.

— Хорошо.

— Спасибо за помощь, сэр.

Следователь подал ему руку и ушёл.

Катц сумел удержаться и не покраснеть до ухода следователя. На самом деле он не так уж хорошо был знаком с Джеком. Они встречались на приёмах раз пять или шесть, обменивались шутками, говорили о бейсболе, погоде или, может быть, международном положении. Джек никогда не уклонялся от ответа на вопрос, никогда не говорил, что не может обсуждать ту или иную проблему или что-то в этом роде. Приятный человек, подумал Берни, хороший отец, судя по всему. Но всё-таки он знал его недостаточно хорошо.

С другой стороны, Катц очень хорошо знал Кэти, так же хорошо, как и любого другого врача. Она была удивительной женщиной. Если один из троих его детей будет когда-нибудь нуждаться в операции на глазах, Кэти станет одним из трех человек в мире, кому он доверит эту операцию. С его точки зрения, это был самый лестный комплимент. В случае необходимости Кэти заменяла его во время операций и процедур, а он в свою очередь заменял её. Когда один из них нуждался в совете, то обращался к другому. Катц и Кэти были друзьями и коллегами. Если им когда-нибудь придёт в голову оставить Институт Хопкинса/Вильмера, они будут работать вместе, потому что совместная медицинская практика требует ещё больше усилий для сохранения, чем семейная жизнь. Он мог бы жениться на ней, думал Катц, если бы у него была такая возможность. Кэти легко любить. Она стала хорошей матерью. У неё всегда было непропорционально большое число пациентов-детей, потому что в некоторых случаях хирургу нужны маленькие руки, а руки и пальцы Кэти были маленькими, нежными и поразительно искусными. Она окружала своих крошечных пациентов заботой и лаской. Медицинские сестры боготворили её за это. Впрочем, Кэти пользовалась всеобщей любовью. Её хирургическая бригада души в ней не чаяла. Лучше женщину трудно представить.

Семейные неприятности? Джек изменяет нашей Кэти… обижает моего друга?

Мерзкий сукин сын!

Сегодня он снова опоздал, заметила Кэти. Уже десятый час. Неужели нельзя вернуться домой не так поздно?

Если нельзя, то почему?

— Привет, Кэт, — произнёс Джек, направляясь в спальню. — Извини, что я задержался.

Когда Джек скрылся из виду, она подошла к шкафу и открыла дверцу, чтобы взглянуть на пальто. Никакого запаха. На следующий день после того вечера он отдал его в чистку, заявив, что на пальто — пятна. Кэти вспомнила, что пятна действительно были, но…

Что же делать?

Она едва удержалась, чтобы снова не расплакаться.

По пути в кухню Джек прошёл через гостиную. Кэти уже сидела в своём кресле. Он не обратил внимания на выражение её лица, на её молчание. Его жена сидела, не отрывая взгляда от экрана телевизора, но не видя, что там происходит. Она снова и снова обдумывала ситуацию в поисках ответа, но взамен находила только гнев.

Ей нужен совет. Ведь она не хочет порвать с мужем, правда? Кэти чувствовала, как внутри её все кипит, как на смену здравому смыслу и любви приходят эмоции и ярость. Она понимала, что следует противиться такому процессу, но чувствовала своё бессилие, а гнев черпал силы в самом себе и все разрастался и разрастался. Кэти тихо прошла в кухню и сделала себе коктейль. Завтра у неё нет никаких процедур, так что один коктейль не повредит. Она опять посмотрела на мужа, и он снова не обратил на неё внимания. Не обратил внимания? Почему? Она примирилась со многим, столько принесла в жертву. Ладно, время, которое они провели в Англии, было приятным. Она преподавала сотрудникам Больницы Гая, и это отнюдь не помешало её репутации в Госпитале Хопкинса. Зато всё остальное — он так часто уезжал, его почти никогда не было дома! Без конца ездил в Россию, занимался договором по ограничению вооружений и другими проблемами, играл в шпионов, вечно оставлял её дома с детьми, заставляя не ездить на работу. Из-за этого она пропустила две важные операции — ей не удалось найти няню для детей, и в результате пришлось просить Берни сделать то, что следовало делать ей самой.

А чем занимался Джек все это время? Когда-то она молча признавала, что не имеет права даже интересоваться этим. Так чем он занимался? Может быть, смеялся над ней? Проводил время с какой-нибудь страстной разведчицей, как это показывают в кино. Вот какой-то экзотический город, безлюдный, тусклый бар, Джек встречается с женщиной-агентом, одно следует за другим, и вот они…

Кэти опустилась перед телевизором, отпила из стакана и задохнулась. Она не привыкла пить неразбавленный бурбон.

Все это — ошибка.

Казалось, внутри её идёт война между силами добра, с одной стороны, и силами зла — с другой, а может быть, это борются наивность с реальностью? Этого она не знала и была слишком расстроена, чтобы разобраться.

Ну что ж, имеет ли это значение для сегодняшнего вечера? У неё месячные, и, даже если Джек захочет — она знала, что он не захочет, — придётся отказаться. Да зачем ему хотеть, когда он получает это где-то на стороне? С какой стати ей соглашаться? Неужели приятно служить объедками? Играть роль резерва?

На этот раз она отпила из стакана более осторожно.

Получить совет, поговорить с кем-нибудь. Но с кем?

Может быть, с Берни, решила она. Ему можно довериться. Поделиться, как только вернётся на работу. Через два дня.

— Значит, предварительные соревнования закончены.

— Да, босс, — ответил тренер. — Как дела в Пентагоне, Деннис?

— Не так интересно, как здесь у тебя. Пол.

— Ничего не поделаешь, приходится выбирать, что больше по нраву забавы и развлечения или влияние и власть.

— Все здоровы?

— Да, сэр. Для этого времени сезона, когда проведено уже столько матчей, у нас все в порядке. На этой неделе у нас нет игр, и мы хотим провести несколько тренировок, отработать скорость. Я хочу ещё раз сразиться с «Викингами».

— Я тоже, — ответил Банкер, он говорил из своего министерского кабинета в кольцевом коридоре «Е» Пентагона. — Ты считаешь, что на сей раз нам удастся остановить этого Тони Уиллса?

— Приложим все усилия. Он всё-таки превосходный игрок, правда? Не встречал такого подвижного футболиста со времён Гейла Сэйерса. Против него нелегко защищаться.

— Не будем заглядывать так далеко в будущее. Через несколько недель надеюсь приехать в Денвер.

— Мы преодолеваем препятствия поочерёдно, одно за другим. Ты ведь понимаешь это, Деннис. Просто пока неизвестно, с кем придётся встретиться в следующем матче. Я бы предпочёл Лос-Анджелес. С ними мы справимся. Затем предстоит, наверно, игра с Майами. Это будет труднее, но они нам по плечу.

— Я тоже так считаю.

— А сейчас мне нужно просмотреть фильмы.

— Правильно. Только помни, один матч за другим — но мне нужны ещё три победы.

— Передай президенту, пусть приезжает в Денвер. Мы встретим его там. Это сезон Сан-Диего. «Мустанги» никому не уступят.

Дубинин следил за тем, как вода хлынула в ремонтный док, когда открылись шлюзы. «Адмирал Лунин» готов к плаванию. «Хвост» из новых гидроакустических буксируемых датчиков, намотанный на барабан, находился внутри обтекателя над горизонтальным рулём. Семилопастный винт из марганцевой бронзы был осмотрен и заново отполирован. Герметичность корпуса полностью восстановлена. Подводная лодка была готова к выходу в море.

Не только лодка, но и команда. Дубинин списал на берег восемнадцать матросов-призывников и заменил их восемнадцатью молодыми офицерами. Резкое сокращение советского подводного флота отразилось на уменьшении числа офицерских должностей. Увольнение офицеров на гражданку явилось бы безумным расточительством квалифицированных кадров — не говоря уже о том, что для них не хватало рабочих мест, — в результате было принято решение переподготовить офицеров и распределить их по оставшимся субмаринам в качестве технических экспертов. Теперь в гидроакустической службе «Адмирала Лунина» были одни офицеры — два мичмана займутся техническим обслуживанием аппаратуры — и все до единого были действительно экспертами, отличными акустиками. Самым удивительным оказалось то, что офицеры не проявили недовольства. На подводных лодках класса «Акула» были самые удобные каюты среди всех советских субмарин. Но ещё более важным фактором явилось другое: новые члены офицерской кают-компании полностью ознакомились с предстоящей задачей, а также узнали о том, чего удалось добиться подводной лодке — по-видимому, удалось, поправил себя Дубинин, — во время предыдущего плавания. Такие вещи возбуждают офицерское честолюбие, и не мудрено: для подводника это лучшее испытание его мастерства. Ради такого они готовы на все.

И капитан первого ранга Дубинин не уступит им. В прошлом он неоднократно оказывал услуги своим коллегам-капитанам и теперь обратился к ним с просьбой о помощи. Он также воспользовался поддержкой главного инженера верфи. В результате во время переоборудования «Адмирала Лунина» Дубинин сумел осуществить прямо-таки чудеса. Он добился замены всех коек. Внутреннее помещение отскребли от старой краски и заново покрасили в приветливые воздушные тона. Он сумел найти подход к хозяйственникам и получил запас свежих продуктов высшего качества. Сытая команда — это счастливая команда, и экипаж с готовностью слушался командира, который заботился об их благополучии. Это явилось кульминацией нового профессионального духа в советском военно-морском флоте. Валентин Борисович Дубинин прошёл школу Маркуса Рамиуса, лучшего учителя на подводном флоте, и поклялся, что заменит его. А почему нет? У него лучшая подводная лодка, лучшая команда, и вот теперь он отправится в плаванье, которое станет примером для советского Тихоокеанского флота.

Конечно, без везения тоже не обойтись.

— Итак, с техническим обеспечением покончено, — сказал Фромм. — Теперь…

— Да, теперь мы принимаемся за сборку самого устройства. Я обратил внимание на то, что вы несколько изменили конструкцию…

— Вместо одной ёмкости для трития теперь две. Я предпочитаю, чтобы трубки, через которые будет впрыскиваться тритий, были более короткими. С механической точки зрения тут никакой разницы нет. С точки зрения времени это непринципиально, а герметичность гарантирует нормальное функционирование системы.

— И к тому же проще заливать тритий, — заметил Госн. — Ведь вы изменили конструкцию именно поэтому.

— Правильно.

Внутренняя часть устройства напоминала Госну наполовину собранный корпус какого-то удивительного самолёта. В деталях была известная изысканность, однако их расположение озадачивало. Что-то из научно-фантастического фильма, подумал Госн, причудливое и необычное… но ведь это и есть научная фантастика — или было фантастикой совсем недавно. Впервые ядерное оружие упоминалось в романе Герберта Уэллса, не правда ли? А это было не так давно.

— Командир, я побывал у вашего доктора, — сказал Ахмед в дальнем углу мастерской.

— Но… но ты всё ещё выглядишь больным, мой друг, — обратил внимание Куати. — В чём дело?

— Он говорит, что нужно показаться другому врачу, в Дамаске.

Куати это сразу не понравилось. Совсем не понравилось. Но Ахмед боролся в рядах движения столько лет. Как он может отказать товарищу, который дважды спас ему жизнь, причём один раз принял на себя летящую в него пулю?

— Ты знаешь, что все происходящее здесь…

— Командир, я скорее умру, чем расскажу кому-нибудь об этом месте. Хоть я ничего и не знаю об этом… этом проекте. Да я лучше умру!

Не приходилось сомневаться в искренности бойца, к тому же Куати на собственном опыте знал, что такое серьёзное заболевание, настигающее тебя в годы молодости и здоровья. Он не может отказать Ахмеду в лечении, когда он сам, командир отряда, регулярно бывает у врача. Разве станут бойцы уважать своего командира после этого?

— Тебя будут сопровождать двое. Я сам выберу их.

— Спасибо, командир. Простите меня за мою слабость.

— Слабость? — Куати схватил бойца за плечо. — Да ты самый крепкий среди нас! Ты нам нужен, и нужен здоровым! Завтра же отправляйся.

Ахмед благодарно кивнул и отошёл в сторону, смущённый и стыдящийся своей болезни. Он знал, что его командир умирает. Наверно, рак, он ведь так часто ездит к доктору. Что бы это ни было, болезнь не мешала командиру исполнять свой долг. Вот где настоящее мужество, подумал Ахмед.

— Хватит на сегодня? — спросил Госн.

— Нет, давайте поработаем ещё час-другой, чтобы собрать взрывное ложе, — предложил Фромм. — Постараемся установить на место хотя бы часть блоков, прежде чем слишком устанем.

Оба специалиста посмотрели на приближающегося Куати.

— Все идёт по графику?

— Герр Куати, я не знаю, каковы ваши дальнейшие планы, но мы закончим сборку на день раньше, чем планировалось. Ибрагим сберёг нам этот день своим искусством в обращении со взрывчатыми веществами.

Немецкий инженер взял один из маленьких шестиугольных блоков. Взрыватели были уже установлены, и от них тянулись провода. Фромм посмотрел на двух арабов, наклонился и установил первый блок в предназначенное для него гнездо. Он убедился, что блок сел точно на место, затем прикрепил к проводу бирку с номером и положил провод на пластиковый поднос, разделённый на секции подобно инструментальному ящику. Куати присоединил провод к клемме, трижды проверив совпадение номеров на ней и на проводе.

Фромм внимательно следил за его движениями. На всё это потребовалось четыре минуты. Электрические компоненты были проверены заранее. Больше их испытывать не придётся. Первую часть бомбы теперь снарядили.

Глава 27

Слияние данных

— Я высказал тебе свою точку зрения, Барт, — произнёс Джонс по пути в аэропорт.

— Неужели дело обстоит настолько плохо?

— Команда ненавидит его — они только что закончили обучение и положение не улучшилось. Ведь я был там, понимаешь? Я работал с гидроакустиками на тренажёре, он тоже присутствовал при этом, и я не захотел бы служить с ним. Он чуть не кричал на меня.

— Вот как? — удивился Манкузо.

— Да, он сделал замечание, которое мне не понравилось, — оно было совершенно очевидно ошибочное, шкипер, — я обратил на это его внимание, и ты бы видел его реакцию! Черт побери, мне показалось, что с ним удар или ещё что-то. А ведь он действительно ошибался, Барт. Это была моя лента. Он ругал своих специалистов за то, что они не обратили внимания на что-то, чего вообще не было на ленте, понимаешь? Я запустил свою тренировочную ленту, ребята догадались, что на ней фальшивая информация, а вот он не заметил этого и поднял крик. На этой подлодке хорошие гидроакустики, он просто не знает, как использовать их способности, хотя давать советы — мастер. После того как он ушёл, ребята разговорились. Выяснилось, что он плохо относится не только к ним. Мне сказали, что парни из БЧ-5 стараются изо всех сил, чтобы удовлетворить требования этого клоуна. Это правда, что они отлично провели учение по безопасности реактора?

Манкузо кивнул, хотя ему не хотелось говорить об этом.

— Едва не установили рекорд.

— Так вот, этому парню нужен не рекорд, ему нужно, чтобы все действовало идеально. И он хочет дать новое определение тому, что такое «идеально». Послушай меня, Барт, если бы я служил с ним на этой лодке, то после первого же плавания выскочил бы из люка с рюкзаком в руках. Да уж лучше дезертировать, чем служить под его командованием! — Джонс замолчал. Он понял, что зашёл слишком далеко. — Я следил за тем, как его помощник разговаривал с тобой. Мне даже показалось, что он нарушает правила. Теперь я знаю, что ошибался. Этот помощник проявил просто удивительную лояльность по отношению к своему командиру. Рикс ненавидит одного из своих младших офицеров — совсем молодого парня, который руководит группой слежения. Старшина, помогающий ему овладеть тонкостями работы — по-моему, этот офицер — младший лейтенант Шоу, — утверждает, что это очень способный юноша, многообещающий, однако шкипер гонит его, как загнанную лошадь.

— Ты обрадовал меня, Рон. И что ты предлагаешь?

— Представления не имею. Я — всего лишь бывший матрос, Е-6, ты не забыл? — Убери его с лодки, освободи от командования этого сукина сына, подумал Джонс, хотя и знал, что этого не произойдёт. Снять офицера с поста командира подлодки можно только по очень веской и убедительной причине.

— Я поговорю с ним, — пообещал Манкузо.

— Знаешь, Барт, я слышал о таких шкиперах. И никогда не верил рассказам. По-видимому, служба с тобой избаловала меня, — заметил доктор Джонс, когда они подъехали к зданию аэропорта. — Ты ведь совсем не изменился. Ты всё ещё выслушиваешь мнение других.

— Мне приходится так поступать, Рон. Я не могу знать все.

— Тогда у меня для тебя есть новость: не все шкиперы следуют твоему примеру. У меня есть ещё одно предложение.

— Не разрешать ему заниматься охотой за другими подлодками?

— Будь я на твоём месте, я бы не разрешил. — Джонс открыл дверцу машины. — Я не хочу, чтобы что-то помешало твоей карьере — вроде дождя во время парада. Это моя профессиональная точка зрения. Он не справится с этим. Рикс — совсем не такой капитан, каким был ты.

Был. Удивительно неудачный выбор слова, подумал Манкузо, но признал, что это так и есть. Управлять подводной лодкой куда легче, чем командовать соединением. Не только легче, но и намного интереснее.

— Поторопись, если хочешь успеть на самолёт. — Манкузо протянул руку.

— Шкипер, для меня всегда приятно работать с вами!

Джонс направился к зданию аэропорта, и Манкузо смотрел ему вслед. Джонс ни разу не давал ему плохих советов — более того сейчас он стал умнее. Жаль, что он не остался на флоте и не захотел стать офицером. Впрочем, это не совсем так, тут же подумал коммодор. Из Рона получился бы великолепный командир подлодки, но он никогда бы не сумел занять эту должность. Существующая на флоте система не позволила бы этого, вот и все.

Водитель развернул машину и поехал обратно. Манкузо остался на заднем сиденье автомобиля наедине со своими мыслями. Да, система не изменилась. Сам он поднялся до должности командующего соединением традиционным путём — училище, инженерная школа, старший механик и затем командир подводной лодки. На флоте обращали слишком много внимания на технику и недостаточно — на способности руководить. Ему удалось продвинуться на командную должность подобно большинству шкиперов — но далеко не всем. Слишком большое количество офицеров, занявших ответственные посты, считали, что подчинённые — просто пешки, машины, которые нужно отремонтировать, когда они начинают плохо работать, люди, беспрекословно исполняющие приказы. Такие офицеры руководствовались исключительно количественными показателями при оценке качеств своих подчинённых, вместо того чтобы судить по достигнутым результатам. Цифры они понимали лучше, а в человеческих достоинствах было нелегко разобраться. Джим Росселли не был таким. Барт Манкузо тоже не принадлежал к их числу, а вот Гарри Рикс относился именно к этим офицерам.

Итак, что же мне предпринять, черт побери?

Начать с того, что у него не было оснований освободить Рикса от командования подводной лодкой. Если бы все это рассказал ему кто-нибудь другой, а не Джонс, он просто отнёсся бы к этому, как к попытке свести личные счёты. Но только не Джонс — Рон был слишком надёжным свидетелем, заслуживающим доверия. Манкузо сопоставил услышанное от Джонса и с необычайно большим количеством рапортов с просьбой о переводе на другую подлодку, а также с весьма двусмысленными заявлениями помощника командира подлодки «Мэн». Клаггетт был в сложном положении. Его уже зачислили кандидатом в командиры подлодки… стоит Риксу хоть раз плохо отозваться о нём — и всё кончено. С другой стороны, Клаггетт был предан военно-морскому флоту. Должность помощника требовала лояльности к своему командиру, тогда как военно-морской флот требовал от него правды. Положение Клаггетта стало просто невыносимым, и он сделал все что мог.

Ответственность ложилась на Манкузо — он был командующим соединением и подводные лодки подчинялись ему. Командиры и личный состав находились под его командой. Он давал оценку действиям командиров. Вроде всё ясно.

Но достаточно ли ясно для того, чтобы предпринять действия? В его распоряжении была непроверенная информация и ряд совпадений. Что, если Джонс по какой-то причине остался недоволен Риксом? А просьбы о переводе, которых было удивительно много, всего лишь статистическая случайность?

Ты ищешь предлог, чтобы уйти от решения проблемы, Барт, подумал Манкузо. Тебе платят за то, что ты берёшь на себя ответственность за принятие решений — иногда неприятных. Лейтенантам и старшинам просто. Старшие начальники знают, как им поступать. Это было одним из наиболее увлекательных вымыслов на военно-морском флоте.

Манкузо снял трубку телефона.

— Помощнику командира подводной лодки «Мэн» явиться ко мне через тридцать минут.

— Слушаюсь, сэр! — послышался голос его писаря.

Больничная пища, подумала Кэти. Даже в больнице Хопкинса это всё-таки специфическая больничная пища. Где-то, по-видимому, находится специальная школа для поваров, работающих на больничных кухнях. Программа обучения там, похоже, посвящена устранению самостоятельного мышления и свежих идей у поваров, а также тому, чтобы заставить их забыть кулинарное искусство, которому они могли научиться раньше вместе со всеми рецептами приготовления супов, соусов и всего остального… Единственное, чего не могут испортить больничные повара, это желе — да и то потому, что оно поступает в виде полуфабриката.

— Берни, мне нужно посоветоваться с тобой.

— В чём дело, Кэт? — Он уже знал, о чём пойдёт речь, по выражению её лица и тону голоса. Он ждал, полный сочувствия. Кэти была гордой женщиной, и у неё было на это полное право. Ей действительно трудно из-за всего происходящего.

— Это Джек. — Эти два слова она произнесла быстро, словно выпалила, и снова замолчала.

В глазах Кэти была такая боль, что Катц не смог сдержаться.

— Ты считаешь, что он…

— Что? Нет… я хочу сказать… откуда ты?..

— Кэти, от меня потребовали хранить это в тайне, но ты — мой друг и наша дружба для меня куда дороже, чем эти идиотские правила. Слушай, на прошлой неделе сюда приезжал какой-то мужчина и расспрашивал меня о тебе и Джеке.

Обида стала ещё более горькой.

— Что значит — приезжал и расспрашивал? Кто? Откуда приезжал?

— Какой-то следователь из Министерства юстиции. Прости меня, Кэти, но он спрашивал, не было ли у тебя… не рассказывала ли ты о семейных неприятностях. Этот следователь проверял Джека, и ему было поручено выяснить, о чём ты мне рассказывала.

— И что ты ответил?

— Сказал, что мне ничего не известно. Что ты — одна из наших лучших сотрудников, отличный человек. И это правда, Кэти. Ты не должна чувствовать себя одинокой. У тебя есть друзья, и, если я могу чем-нибудь помочь тебе — если любой из нас может помочь, — только скажи, и мы придём на помощь. Ты — член нашей семьи. Ты чувствуешь себя, наверно, оскорблённой, обиженной и очень смущаешься. Но это глупо, Кэти, очень глупо. Ты ведь понимаешь, что это глупо, правда? — Катц увидел, что на прелестные голубые глаза навернулись слезы, и в это мгновение ему захотелось убить Джека Райана, может быть, на операционном столе очень острым, очень маленьким хирургическим скальпелем. — Кэти, не замыкайся в себе, это не поможет. Друзья на то и нужны. Ты не должна чувствовать себя одинокой.

— Я не верю этому, Берни. Не верю.

— Пошли, поговорим у меня в кабинете. Там нам никто не помешает. Да и еда сегодня дерьмовая. — Катц вывел её из столовой. Он был уверен, что никто не заметил случившегося. Через две минуты они вошли в его кабинет. Берии убрал кипу историй болезни с кресла и усадил её.

— Последнее время он ведёт себя просто странно.

— Скажи, ты действительно веришь, что Джек тебе изменяет? — Прошло полминуты. Катц видел, как она подняла и затем опустила взгляд, её глаза остановились, глядя в пол. Кэти смирилась с действительностью.

— Это возможно. Да.

Вот мерзавец! — подумал Катц.

— Ты говорила с ним об этом? — Голос Катца звучал тихо и спокойно, но не равнодушно. Сейчас она нуждалась в помощи, а друзья, чтобы приносить пользу, должны разделить боль.

Отрицательное движение головы.

— Нет, я не знаю как.

— Ты понимаешь, что это необходимо?

— Да. — Согласие прозвучало как вздох.

— Это будет непросто. Запомни, — произнёс Катц с ноткой надежды в голосе, — все может оказаться недоразумением. Какой-то безумной ошибкой. — Впрочем, сам Катц не верил этому.

Кэти подняла голову. По её щекам текли слезы.

— Берни, может быть, это моя вина?

— Нет! — Катц с трудом удержался, чтобы не закричать. — Кэти, если в нашей больнице есть человек лучше тебя, то мне он, черт побери, не попадался! С тобой все в порядке! Ты меня слышишь! О чём бы ни шла речь, ты не виновата!

— Берни, я хочу ещё одного ребёнка, я боюсь потерять Джека…

— Если ты действительно так считаешь, то верни его к себе.

— Но я не могу! Он… — Самообладание полностью покинуло её.

Только сейчас Катц понял, что у ярости не бывает границ. Он не мог направить её куда-то, ему пришлось сдерживать её в себе. Это оказалось нелегко, но Кэти больше всего в мире сейчас был нужен друг.

— Клаггетт, у нас неофициальный откровенный разговор.

Капитан третьего ранга Клаггетт мгновенно насторожился.

— Слушаюсь, коммодор.

— Расскажите мне о капитане первого ранга Риксе.

— Сэр, он мой командир.

— Я знаю, Клаггетт, — ответил Манкузо. — Но я командую соединением. Если возникает проблема с одним из шкиперов, это проблема с одной из моих лодок. Они стоят миллиард долларов каждая, поэтому я должен знать обо всём. Понятно, капитан третьего ранга?

— Так точно, сэр.

— Говорите. Это — приказ.

Клаггетт вытянулся, встал по стойке «смирно» и начал быстро рассказывать.

— Сэр, ему нельзя доверить отвести в сортир трехлетнего ребёнка. С личным составом он обращается, как с роботами. Чрезвычайно требователен, но не хвалит никого, даже в случае образцового выполнения задания. Меня учили по-другому. Он отказывается прислушиваться к советам — к моим или кого другого, будь то офицер, старшина или матрос. Согласен, он командир. Он распоряжается на лодке, но ведь умный шкипер слушает, что ему говорят.

— Отсюда и столько рапортов с просьбой о переводе?

— Да, сэр. Старшина торпедного отсека не выдержал постоянных нападок — думаю, командир был не прав. Мичман Гетти — инициативный специалист. Содержал оружие в порядке, его подчинённые были отлично подготовлены, но капитану первого ранга Риксу не понравилось, как мичман добивался этого, и он начал преследовать Гетти. Я посоветовал командиру не делать этого, но капитан первого ранга поступил по-своему. Тогда Гетти обратился с рапортом о переводе, командир был рад избавиться от него и с рапортом согласился.

— Вы можете на него положиться? — спросил Манкузо.

— В техническом отношении он превосходный офицер. Великолепный инженер. Но о том, как следует обходиться с людьми, не имеет ни малейшего представления и слабо разбирается в тактических вопросах.

— Он заверил меня, что намерен доказать обратное. Сможет?

— Сэр, вы требуете от меня слишком многого. Я не знаю, имею ли право ответить на этот вопрос.

Манкузо понимал, что Клаггетт прав, но продолжал настаивать.

— Послушайте, Клаггетт, вы прошли тестирование на командование подводной лодкой. Привыкайте к трудным решениям.

— Сможет ли он добиться этого? Да, сэр. У нас хорошая лодка и отличная команда. То, чего не сумеет он, сделаем за него мы.

Коммодор кивнул и сделал паузу.

— Если у вас возникнут трудности с очередной характеристикой со стороны командира, сообщите мне. Полагаю, вы для него слишком хороший помощник, капитан третьего ранга.

— Сэр, он вообще-то неплохой человек. Мне говорили, что он хороший отец и тому подобное. У него редкостная жена. Дело всего лишь в том, что он не научился обращаться с подчинёнными и никто не позаботился о том, чтобы помочь ему. Несмотря на всё это, он — способный офицер. Стоит ему стать чуть-чуть человечнее, и он может далеко пойти.

— Вы удовлетворены оперативным заданием?

— Если нам удастся напасть на след русской подлодки класса «Акула», то нужно сесть ей на хвост — на безопасном расстоянии, и все такое. Да, конечно. Понимаете, коммодор, наша подлодка такая тихая, что нет никаких оснований для беспокойства. Меня удивило, что Вашингтон дал добро на такую операцию, но это всего лишь отголоски бюрократической структуры. Короче говоря, управлять такой лодкой сумеет кто угодно. Хорошо, может быть, капитан первого ранга Рикс не является идеальным командиром, но, если на нашей лодке ничего не сломается, с заданием справится даже ребёнок.

Прежде чем заняться первичным источником энергии, они установили вторичный. Комплект соединений лития заключался в металлическом цилиндре, внешне напоминавшем гильзу от 105-миллиметрового артиллерийского снаряда: 65 сантиметров в длину и 11 — в диаметре. На его нижней части даже была выточена отбортовка, чтобы цилиндр встал точно на предназначенное место. Там же в сторону отходила небольшая изогнутая трубка, присоединённая к тому, что скоро станет резервуаром для трития. Вдоль наружной поверхности цилиндра вытянулись ребра из отработанного урана-238. Они похожи на ряды толстых чёрных крекеров, обмазанных кремом, подумал Фромм. Назначение их, разумеется, — превратиться в плазму. Под цилиндром находились первые пучки «соломинок для коктейля» — даже сам Фромм стал их так называть, хотя, конечно, назначение «соломинок», впрочем, как и их диаметр, было совсем иным. Шестидесяти сантиметров длиной, по сотне в каждом пучке, они удерживались вместе тонкими, но прочными пластиковыми распорками. Нижняя часть каждого пучка загибалась на пол-оборота по спирали, делая его похожим по форме на винтовую лестницу. Самым трудным в этой части конструкции было расположить спирали в точкой последовательности. На первый взгляд задача казалась простой, однако Фромму потребовалось целых два дня, чтобы разобраться. Как и остальные части конструкции, все пучки встали точно на отведённые им места, образовав плотный венок из «соломинок». Фромм едва удержался, чтобы не рассмеяться. Он убедился в точности их установки с помощью рулетки, микрометра и опытного глаза — на большинстве деталей были нанесены пометки, означающие последовательность их расположения, — маленькая, но характерная деталь, которая произвела большое впечатление на Госна. Когда немецкий инженер остался доволен, они продолжили работу. Сначала установили блоки из пенопласта, вырезанные с точным соблюдением формы и размеров. Они разместились внутри корпуса бомбы, имевшего форму эллипсоида.

Теперь сборкой занимались только Фромм и Госн. Не торопясь, осторожно они поместили первый блок во внутреннюю часть корпуса. Затем принялись за пучки «соломинок», устанавливая их по одному вплотную к тем, что были прямо под ними. После каждой операции инженеры проверяли точность выполненной работы.

Боку и Куати, наблюдавшим за ними в отдалении, процедура казалась невыносимо скучной.

— Техники, что занимаются сборкой в Америке и России, наверное, умирают от смертельной скуки, — тихо произнёс немец.

— Не иначе.

— Следующий пучок, номер тридцать шесть, — сказал Фромм.

— Пучок тридцать шесть, — повторил Госн, разглядывая бирки на следующей сотне соломинок. — Точно, пучок тридцать шесть.

— Да, тридцать шесть, — согласился Фромм, тоже глядя на бирки. Он взял пучок и установил его на отведённое место. Куати, подошедший поближе, увидел, что пучок встал точно на место. Искусные руки немецкого инженера слегка повернули его, так что шлицы присоединяемого узла совпали с выступами предыдущего и вошли в них. Когда Фромм убедился, что все в порядке, наступила очередь Госна.

— Положение правильное, — сказал Ибрагим, наверно, уже в сотый раз за день.

— Согласен, — подтвердил Фромм, и они принялись крепить пучок отрезками проволоки.

— Словно винтовку собирают, — шепнул Куати Понтёру, отойдя от сборочного стола.

— Нет, — покачал головой Бок. — Гораздо хуже. Больше походит на сборку детского конструктора. — Они посмотрели друг на друга и рассмеялись.

— Прекратите! — раздражённо заметил Фромм. — Мы занимаемся серьёзной работой! Нам нужна тишина! Следующий пучок, номер тридцать семь.

— Пучок тридцать семь, — повторил Госн. Бок и Куати вышли из мастерской.

— Хуже, чем глядеть, как женщина рожает! — сердито воскликнул Куати, когда они закрыли за собой дверь. Бок закурил.

— В самом деле. У женщины это получается быстрее, — согласился он.

— Разумеется, ведь это неквалифицированный труд, — снова засмеялся Куати, и тут же его лицо стало серьёзным. — А всё-таки жаль…

— Да, они верно служили нам. Когда?

— Очень скоро. — Куати помолчал. — Гюнтер, твоя часть плана… она очень опасна.

Бок глубоко затянулся и выдохнул дым в холодный воздух.

— Но ведь это мой план. Я знал, на что иду.

— Мне не нравятся самоубийственные задания, — заметил Куати после недолгого молчания.

— Мне тоже. Это опасно, но я надеюсь уцелеть. Исмаил, если бы нам с тобой хотелось, жить тихо и не рисковать, мы работали бы в конторах — и тогда никогда бы не встретились. Нас связывает опасность и предназначение. Я потерял Петру и дочек, но у меня все ещё есть цель в жизни. Не стану утверждать, что этого достаточно, но это куда больше, чем у множества людей, правда? — Гюнтер поднял голову к звёздам. — Я часто задумывался об этом, мой друг. Как перестроить мир? Этого нельзя сделать не рискуя. Те, кто стремится миновать опасности, кто робок и послушен, пользуются плодами наших трудов. Они злятся на жизнь, но у них не хватает мужества, чтобы действовать. А мы — действуем. Мы рискуем жизнью, смотрим в лицо опасности, идём на лишения ради счастья других. Таково наше предназначение. Исмаил, мой друг, сейчас уже поздно отступать.

— Гюнтер, для меня все гораздо проще. Я умираю.

— Да, я знаю. — Он повернулся к другу. — Мы все обречены. Ты и я, мы много раз обманывали смерть. Ты выбрал путь в жизни — и я тоже. В конце концов смерть настигнет нас, и мы умрём не в постели. Разве можно теперь повернуть обратно?

— Нельзя, но нелегко встретить смерть.

— Это верно. — Гюнтер щелчком отбросил в сторону окурок. — Зато у нас есть преимущество — мы знаем, когда это произойдёт. Мелкие людишки не настолько счастливы. Отказавшись действовать, они отказались от возможности познать будущее. Они сделали это добровольно. Можно быть либо исполнителем воли судьбы, либо её жертвой. Каждый имеет право выбора. — Бок повернулся и вместе со своим другом вошёл обратно в мастерскую. — Мы сделали выбор.

— Пучок тридцать восемь! — услышали они голос Фромма.

— Пучок тридцать восемь, — повторил Госн.

— Слушаю вас, коммодор.

— Садись, Гарри, мне нужно поговорить с тобой.

— Ну что ж, рад сообщить, что моя команда готова. Гидроакустики закончили подготовку.

Манкузо посмотрел на своего подчинённого. В какой момент, подумал он, готовность осуществить трудное задание превращается в ложь?

— Меня немного беспокоит возросшее число просьб о переводе с твоей подлодки.

Рикс и не думал оправдываться.

— Действительно, несколько человек обратились с просьбой о переводе по семейным обстоятельствам. По моему мнению, нет смысла удерживать тех, кто думает о чём-то другом. Это всегда лишь случайный статистический скачок. У меня такое случалось и раньше.

Это уж точно, наверняка случалось, подумал Манкузо.

— Каково моральное состояние команды? — спросил он.

— Вы просматривали результаты наших учений и тестов. У вас должно сложиться мнение о моральном состоянии моих людей, — ответил капитан первого ранга Рикс.

Умён, сукин сын.

— Хорошо, давай начистоту, Гарри. У тебя произошло столкновение с доктором Джонсом.

— Ну и что?

— Вот я и говорил с ним об этом.

— У нас официальный разговор?

— Если хочешь, будем считать эту беседу частной.

— Превосходно. Ваш Джонс — отличный технический специалист, но он успел, по-видимому, забыть, что ушёл с флота матросом. Если ему хочется говорить со мной на равных, не помешает продемонстрировать, чего он успел с тех пор добиться.

— У него степень доктора физики, он получил её в Калифорнийском технологическом, Гарри.

На лице Рикса появилось озадаченное выражение.

— Что из этого следует?

— Из этого следует, что Джонс — один из самых умных людей, которых мне приходилось встречать, и он был лучшим специалистом среди моих подчинённых.

— Очень хорошо, но если бы матросы были умнее офицеров, им и платили бы больше.

Поразительное высокомерие этого заявления привело Барта Манкузо в ярость.

— Капитан первого ранга, когда я был шкипером на «Далласе» и Джонс говорил что-то, я прислушивался к его мнению. Сложись все по-другому, сейчас он был бы помощником командира и одним из первых кандидатов на пост шкипера ударной подлодки. Из Рона вышел бы превосходный командир.

Рикс только отмахнулся.

— Но это всего лишь ваши догадки, правда? Я всегда придерживался мнения, что те, кто способен на что-то, добиваются своего. А вот все остальные ищут оправдания. Ладно, не спорю, он хороший специалист. Он отлично поработал с моими гидроакустиками, и я благодарен ему за это. Но не следует слишком уж увлекаться. У нас много специалистов и не меньше подрядчиков.

Манкузо понял, что разговор не достигает цели. Пришло время показать, кто здесь начальник.

— Тогда слушай, Гарри. До меня доходят слухи о плохом моральном состоянии твоей команды. Слишком много рапортов с просьбами о переводе, и я делаю из этого вывод, что на твоей лодке возникли проблемы. Я решил выяснить обстановку, и моё мнение подтвердилось. Признаешь ты это или нет, но у тебя сложное положение.

— Извините меня, сэр, но это чепуха, все равно что убеждать пьяниц во вреде алкоголя. Люди, увлекающиеся спиртным, утверждают, что у них нет никаких проблем с алкоголем, но, по мнению психологов, отрицание существования проблемы есть доказательство того, что она существует. Это замкнутый круг, довод, который сам нуждается в доказательстве. Будь на моей лодке не тот моральный дух, это неминуемо сказалось бы на результатах действий команды. Но результаты говорят о другом. Моё прошлое вам известно. Я профессиональный подводник, командир подводного ракетоносца. С того момента, как я стал офицером, я всегда находился в числе лучших, что составляли один процент от общего числа офицерского состава. Согласен, мой стиль командования отличается от других. Я ни с кем не цацкаюсь и никого не целую в зад. Я требую от подчинённых выполнения своих обязанностей и добиваюсь этого. Если вы сумеете, сэр, привести хотя бы одно по-настоящему убедительное доказательство моих ошибочных действий, я готов выслушать замечания. Но пока таких доказательств нет, с моей лодкой все в порядке и я не стану и пытаться что-либо исправить.

Бартоломео Вито Манкузо, коммодор, будущий контр-адмирал Военно-морского флота США, не вскочил со своего кресла лишь потому, что его сицилийская кровь в результате пребывания в Америке несколько разжижилась. На его прежней родине, Манкузо не сомневался в этом, любой из прадедов тут же направил бы на Рикса свою лупару, и в груди капитана первого ранга появилась бы большая кровоточащая дыра. Вместо этого он посмотрел на Рикса бесстрастным взглядом и тут же принял решение, холодное и окончательное: этот капитан первого ранга никогда не получит следующего звания. Он знал, что осуществить такое решение в его силах. У него в соединении служило немало командиров подводных лодок. Из них только двое, может быть, трое имели шанс на получение ранга адмирала. В этой группе Рикс не может подняться выше четвёртого места. Может быть, это не совсем честно, подумал Манкузо в момент отрешённой откровенности, но в правильности принятого решения не было сомнений. Этому человеку нельзя доверить более ответственной должности, чем та, которую он занимал сейчас, — но даже такая должность скорее всего за пределами возможностей Рикса. Всё будет весьма просто. Рикс начнёт громко и страстно возражать, когда узнает, что в группе из четырнадцати капитанов первого ранга оказался лишь четвёртым, но Манкузо просто скажет ему: «Извини, Гарри, я не утверждаю, что ты плохой командир, но Энди, Билл и Чак немного лучше. Тебе не повезло, что ты попал в соединение, где столько асов. От меня потребовался честный ответ, а эти трое чуть-чуть лучше».

Рикс был достаточно умён, чтобы понять, что зашёл слишком далеко, — в военно-морском флоте не бывает по-настоящему неофициальных или частных разговоров. Он бросил вызов своему командующему соединением, человеку, уже сумевшему выдвинуться, которого уважали и которому доверяли в Пентагоне и в оперативном управлении, ведавшем кадровыми вопросами.

— Извините меня, сэр, за мою откровенность. Просто дело в том, что никому не нравится, когда…

Манкузо улыбнулся, зная, что Рикс осознал допущенную ошибку.

— Ничего страшного, Гарри. Мы, итальянцы, тоже бываем несдержанны. — Слишком поздно спохватился, Гарри, подумал он.

— Может быть, вы правы, сэр. Разрешите мне обдумать создавшуюся ситуацию. К тому же, когда я встречусь с «Акулой», я покажу вам, на что способны мои люди.

Поздновато говорить о «своих людях», парень. Но ты, Манкузо, всё-таки должен предоставить ему возможность проявить себя, верно? Маленькую, но всё-таки возможность. И если произойдёт чудо, тогда можно и пересмотреть принятое решение. Можно, сказал себе Барт, если этот высокомерный кретин поцелует мне зад у входа на базу в полдень четвёртого июля, когда мимо будет проходить флотский оркестр.

— Подобные беседы неприятны для всех, — заметил командир соединения. Рикс закончит свою карьеру экспертом по техническим системам подводных лодок, подумал Манкузо, причём станет превосходным специалистом в этой области, посла того как соединение избавится от этого индюка; Да и разве не почётно закончить флотскую службу капитаном первого ранга? Для хорошего человека это не позор.

— Ничего больше? — спросил Головко.

— Ничего, — ответил полковник.

— А что будет с нашим офицером?

— Я навестил его вдову два дня назад. Сообщил ей, что он погиб и что нам не удалось отыскать его тело. Сцена была очень тяжёлой, женщина оказалась потрясённой. Ужасно видеть такое прелестное лицо в слезах, — тихо сообщил полковник.

— Пенсия, остальные льготы?

— Я лично занялся этим.

— Отлично, эти бумажные души не думают ни о ком и ни о чём. Если возникнут трудности, дайте знать.

— Что касается сбора технической информации, — продолжал полковник, — у меня нет никаких предложений. Вы не можете предпринять какие-нибудь шаги по другим каналам?

— Мы все ещё восстанавливаем нашу агентурную сеть в их Министерстве обороны. Предварительные сведения позволяют сделать вывод, что новая Германия полностью отказалась от проекта ГДР, — ответил Головко. — До меня дошли слухи, что американцы и англичане провели аналогичное расследование и остались довольны его результатами.

— Мне кажется маловероятным, что появление ядерного оружия в Германии вызовет большое беспокойство у американцев или англичан.

— Это верно. Мы продолжаем работу, но я не думаю, что нам удастся что-нибудь обнаружить. Полагаю, мы работаем впустую.

— Тогда почему убили нашего сотрудника?

— Но ведь мы все ещё не уверены в этом, черт побери!

— Действительно, сейчас он может работать на аргентинцев…

— Не забывайтесь, полковник!

— Простите, Сергей Николаевич, но ведь, когда приходится убивать офицера разведки, нужна очень веская причина.

— Пока наши поиски безрезультатны! Расследование ведут по крайней мере три разведслужбы. Наши агенты в Аргентине все ещё пытаются выяснить…

— Да, а как кубинцы?

— Действительно, это район их деятельности. Но сейчас мы вряд ли можем рассчитывать на помощь Кубы, правда? Полковник закрыл глаза. Что это происходит в КГБ?

— Я всё ещё считаю, что нам нужно продолжать расследование.

— Ваше мнение принято к сведению. Наша операция продолжается.

Но что я могу предпринять, подумал Головко, когда дверь кабинета закрылась за полковником. Какие ещё новые направления расследования выбрать… ему ничего не приходило в голову. Множество оперативников из числа нелегалов старались что-нибудь узнать, но пока безрезультатно. Наша профессия так походит на деятельность полиции, верно?

Марвин Расселл ещё раз подумал о том, что ему может потребоваться. Да, эти ребята не жалели денег. Почти вся сумма, с которой он приехал в Ливан, осталась нетронутой. Он даже предложил воспользоваться этими деньгами, но Куати наотрез отказался. Сейчас в кейсе у Расселла лежало сорок тысяч долларов новенькими хрустящими двадцатками и полусотнями, а устроившись в Америке, он получит денежный перевод из английского банка. Поставленные перед ним задачи были несложны. Для начала следовало раздобыть новые документы для себя и своих друзей. Такое по плечу даже ребёнку. Даже водительское удостоверение подделать совсем просто, если у тебя имеется необходимое снаряжение, а Расселл собирался закупить его за наличные. Он сам установит снаряжение в доме, который возьмёт в аренду. А вот зачем резервировать номера в гостинице вдобавок к покупке дома, он не понимал. Эти парни любят запутывать все до предела.

По пути к аэропорту он остановился на сутки, чтобы обеспечить себя соответствующим гардеробом. Пусть в Бейруте продолжаются военные действия, но жизнь не утихает, и портной сделал все быстро и хорошо. К моменту, когда Расселл поднялся на борт самолёта английской авиакомпании «Бритиш Эйруэйс», направляющегося в Хитроу, Расселл выглядел преуспевающим бизнесменом. У него было с собой три хороших костюма — два из них в чемодане. Аккуратная причёска и дорогие туфли, которые немилосердно жали.

— Желаете журнал, сэр? — спросила стюардесса.

— Спасибо, — улыбнулся Расселл.

— Вы американец?

— Да, возвращаюсь домой.

— Наверно, нелегко было в Ливане?

— Да, иногда обстановка становилась тревожной.

— Принести чего-нибудь выпить?

— Пива, если можно, — улыбнулся Расселл. Ему даже удалось овладеть жаргоном бизнесмена. Самолёт был пуст на две трети, и, похоже, эта стюардесса будет обслуживать его постоянно. Возможно, ей нравится мой загар, решил Расселл.

— Пожалуйста, сэр. Вы остановились в Лондоне?

— Боюсь, что нет. Сразу вылетаю в Чикаго. Через два часа.

— Очень жаль. — На лице девушки даже отразилось разочарование. Эти англичане, подумал Расселл, такие гостеприимные люди. Почти как арабы.

Последний пучок был установлен на отведённое ему место чуть позже трех утра по местному времени. Фромм ничуть не изменил своего поведения и проверил последний пучок с такой же тщательностью, как и первый, закрепив его в соединительном узле лишь после того, как все проверил, и остался доволен. Затем он встал и потянулся.

— На сегодня хватит.

— Согласен, Манфред.

— Завтра к этому времени мы полностью закончим сборку. Осталась простая работа, меньше чем на четырнадцать часов.

— Тогда неплохо было бы поспать.

Выйдя из здания, Госн сделал знак командиру. Куати посмотрел им вслед, затем подошёл к начальнику охраны.

— Где Ахмед?

— Отправился к доктору, вы сами ему разрешили.

— Гм… Когда он вернётся?

— Завтра или послезавтра. Не знаю точно.

— Ну хорошо. Скоро у нас будет для тебя специальная работа.

Охранник взглянул на людей, удаляющихся от мастерской, и равнодушно кивнул.

— Где рыть яму?

Глава 28

Договорные обязательства

Смена часовых поясов очень утомительна, подумал Марвин. Он выехал из чикагского аэропорта О'Хара в «меркурии», взятом напрокат, и направился на запад. В мотеле рядом с Де-Мойном он удивил портье, изъявив желание расплатиться за номер наличными. Расселл объяснил, что у него украли бумажник со всеми кредитными карточками, и в подтверждение своих слов продемонстрировал совершенно новое портмоне. Портье, подобно любому бизнесмену, с готовностью согласился принять наличные. Этой ночью Расселл хорошо спал. Он проснулся чуть позже пяти утра после десяти часов здорового сна, съел плотный американский завтрак (при всём своём гостеприимстве люди в Ливане не знали вкуса настоящей пищи; он не представлял, как они ухитряются обходиться без бекона) и отправился дальше, в сторону Колорадо. К ленчу Расселл пересёк половину Небраски, снова размышляя о планах, которые ему предстояло осуществить, и о том, что для этого необходимо. Поужинать он остановился в Роггене, в часе езды от Денвера, к северо-востоку от города. Это достаточно близко, решил Расселл. Уставший от многих часов за баранкой автомобиля, Расселл нашёл ещё один мотель и остановился на ночёвку. Он с удовлетворением снова смотрел американское телевидение, в том числе наиболее интересные матчи Национальной футбольной лиги. Удивительно, как он скучал по американскому футболу — не меньше, чем по возможности выпить всякий раз, когда ему того хотелось. Это желание Расселл удовлетворил бутылкой «Джека Даниэльса», которую купил по дороге. К полуночи он здорово подобрел, с удовольствием оглядывался по сторонам, радовался своему возвращению в Америку, а также причине, по которой он сюда вернулся. Настало время расплатиться по старым долгам. Расселл не забыл, кому принадлежало Колорадо в прошлом, и хорошо помнил о бойне при Сэнд-Крик.

Этого следовало ожидать. Всё шло слишком гладко, а действительность редко терпит совершенство. Крошечная ошибка в одной из деталей обнаружилась во время сборки первичного источника. Эту деталь пришлось снять и заново обработать, на что потребовалось тридцать часов, из которых сорок минут ушло собственно на обработку, а остальное время на разборку, а затем на повторную сборку бомбы. Фромм, которому следовало отнестись к происшествию философски, был вне себя от ярости и настоял на том, чтобы лично осуществить всю работу. После этого начался трудоёмкий процесс установки взрывных блоков — ещё более утомительный от того, что проводился вторично.

— Всего три миллиметра, — заметил Госн. Ошибочная установка одной из ручек настройки. Поскольку деталь обрабатывалась вручную, компьютеры не заметили отклонения. Кто-то из техников не правильно прочёл цифру, указанную Фроммом, а при первой визуальной проверке деталей ошибку просто не заметили. — Но у нас был в запасе один день.

Фромм что-то пробормотал из-за защитной маски. Вместе с Госном он поднял плутониевую сборку и аккуратно поставил её на место. Пять минут спустя стало ясно, что она расположена правильно. Затем на место встали шины из вольфраморениевого сплава, потом сегменты бериллия и наконец массивное полушарие обеднённого урана, отделяющее первичное устройство от вторичного. Теперь ещё пятьдесят взрывных блоков — и работа закончена. Фромм распорядился сделать перерыв — это была тяжёлая работа, и он нуждался в отдыхе. Техников больше не было — не было больше потребности в их услугах.

— К этому времени мы могли бы уже завершить работу, — тихо заметил немец.

— Неразумно рассчитывать на совершенство, Манфред.

— Неграмотный идиот не сумел правильно разобрать цифру!

— Она была смазана. — А это твоя вина, подумал Госн, но промолчал.

— Тогда нужно было спросить!

— Не вижу причины для споров, Манфред. Ты выбрал неудачное время, чтобы выразить своё нетерпение. Мы соблюдаем график.

Фромм знал, что молодой араб не понимает его. Кульминационный момент честолюбивых стремлений всей его жизни мог уже наступить!

— За работу!

Потребовалось ещё десять часов, пока последний, семидесятый, взрывной блок встал на место. Госн присоединил провод к соответствующей клемме, и это завершило сборку. Он протянул руку немецкому инженеру, и они обменялись рукопожатием.

— Примите мои поздравления, герр Фромм.

— Ja. Спасибо, герр Госн. Теперь нам осталось только заварить корпус бомбы, откачать воздух, чтобы создать вакуум, — да, извините, тритий. Как я мог забыть об этом? Кто займётся сваркой? — спросил Манфред.

— Я сам. Я — специалист по сварке.

Верхняя часть корпуса заканчивалась широким фланцем, необходимым для того, чтобы обеспечить безопасность работ. Его уже проверили на плотность стыковки. Техники занимались не только точной обработкой взрывного ядра устройства. Каждая деталь — за исключением той, единственной, — была обработана в соответствии со спецификациями Фромма, и корпус бомбы уже подвергся самой тщательной проверке. Крышка закрывалась герметично подобно корпусу часов.

— Ввести тритий будет несложно.

— Да, я знаю. — Госн жестом пригласил немецкого инженера выйти из мастерской наружу. — Значит, вы полностью удовлетворены конструкцией и качеством сборки бомбы?

— Полностью, — уверенно заявил Фромм. — Она взорвётся в полном соответствии с моими предсказаниями.

— Отлично, — произнёс Куати, стоявший у входа с одним из телохранителей.

Услышав голос командира, Фромм обернулся. Грязные, неряшливые люди эти арабы, подумал он, однако в них есть, чем восхищаться. Он посмотрел на тёмную долину. Смеркалось, и рассмотреть детали ландшафта было трудно. Какая здесь сухая и негостеприимная земля, зато чистое и безоблачное небо. Фромм посмотрел на бесчисленные звезды, покрывающие небосвод. Здесь куда больше звёзд, чем можно разглядеть в Германии, особенно в её восточной части, где воздух особенно отравлен. Фромм подумал о том, что мог бы стать астрофизиком, выбрать путь такой близкий к избранному им.

Госн стоял позади немца. Он повернулся к Куати и кивнул. Командир сделал такой же жест своему телохранителю, которого звали Абдулла.

— Итак, остался только тритий, — произнёс Фромм, не поворачивая головы.

— Да, — ответил Госн. — Я могу сделать это сам.

Фромм хотел добавить, что прежде нужно сделать ещё кое-что. Он не расслышал шагов Абдуллы у себя за спиной. Совершенно беззвучно охранник вытащил из-за пояса пистолет с глушителем и с расстояния в метр направил его в затылок Фромма. Немецкий инженер начал поворачиваться, чтобы объяснить Госну, как поступить с тритием, но не успел. Абдулла уже получил приказ.. Он знал, что смерть должна быть безболезненной — так же, как и для техников. Конечно, жаль, что это необходимо, подумал Куати, но другого выхода не было. Ничто из этого не имело значения для Абдуллы, который всего лишь выполнял приказ. Он мягко, привычным движением нажал на спусковой крючок, раздался тихий выстрел. Пуля вошла в затылок Фромма и, пробив голову, вышла через лоб. Немец рухнул на землю, умерший мгновенно. Из раны брызнула кровь, но фонтан её ударил в сторону, не испачкав одежду Абдуллы. Он подождал, пока кровь не перестала хлестать из раны, и подозвал двух других охранников, чтобы отнести тело в стоявший неподалёку грузовик. Немецкого инженера похоронят вместе с техниками. Это по крайней мере справедливо. Все эксперты будут покоиться в одной могиле.

— Жаль, — тихо произнёс Госн.

— Согласен, но как, по-твоему, можно было использовать его в будущем?

Ибрагим покачал головой.

— Никак. Он стал бы для нас тяжким бременем. Верить ему нельзя. Он продажен и к тому же неверный. Вдобавок он уже выполнил то, что нам было нужно.

— А бомба?

— Она взорвётся, когда понадобится. Я двадцать раз проверил расчёты. Её конструкция много лучше, чем мог бы спроектировать я сам.

— А что там относительно трития?

— Он в батареях. Нужно всего лишь нагреть их и выпустить газ. Затем газ закачаем в два резервуара. Всё остальное тебе известно.

— Ты объяснял это, но без подробностей, — проворчал себе под нос Куати.

— Эту работу можно выполнить в школьной лаборатории. В ней ничего сложного.

— Почему Фромм оставил её напоследок?

Госн пожал плечами.

— Что-то должно выполняться в последнюю очередь, а это — простая работа. Может быть, поэтому. Если хочешь, я могу заняться ею прямо сейчас.

— Хорошо, действуй.

Куати внимательно наблюдал за движениями Госна. Одну за другой тот поставил батареи в микроволновую печь, установив самый низкий уровень нагрева. Вакуум-насос через металлическую трубку по очереди отсасывал газ из каждой батареи. На всю процедуру потребовалось меньше часа.

— Фромм обманул нас, — заметил Госн, закончив работу.

— Как обманул? — обеспокоенно спросил Куати.

— Командир, здесь почти на пятнадцать процентов больше трития, чем он обещал. Тем лучше.

Следующий этап был ещё проще. Госн тщательно проверил герметичность каждого резервуара — уже в шестой раз, молодой инженер многому научился у своего немецкого учителя, — затем перекачал тритий в предназначенные для него резервуары. Клапаны были закрыты и заперты болтами со шплинтами, чтобы при транспортировке они не открылись от тряски.

— Готово, — объявил Госн. Охранники с помощью потолочной лебёдки подняли верхнюю крышку корпуса бомбы и опустили её на фланец. Крышка точно встала на своё место. Госну потребовался час, чтобы приварить её. Затем он проверил герметичность корпуса и присоединил к нему вакуум-насос Лейболда.

— Что ты собираешься делать сейчас?

— По расчётам нам потребуется вакуум в одну миллионную атмосферного давления.

— И ты можешь сделать это? Разве не повредит…

Госн заговорил совсем как Фромм, чему оба изрядно удивились:

— Прошу вас, командир, подумайте. На всех нас давит воздух. Он не в состоянии раздавить вас и не сможет раздавить этот стальной корпус. Насос будет работать несколько часов, и у нас появится возможность ещё раз проверить герметичность и прочность корпуса бомбы. — Госн знал, что это проверялось уже пять раз. Даже без сварного шва корпус был достаточно герметичен. Теперь, превратившись в сплошной металл, он готов был к миссии, для которой предназначался. — А сейчас следует поспать. Насос будет работать и не требует присмотра.

— Когда всё будет готово для перевозки?

— К утру. А когда отплывает корабль?

— Через два дня.

— Вот видишь, — широко улыбнулся Госн, — у нас масса времени.

Марвин начал с того, что посетил местное отделение «Колорадо Федерэл Бэнк энд Траст Компани». Там он изумил и привёл в восторг вице-президента отделения — по его телефону он позвонил в Англию и отдал распоряжение перевести телеграфом пятьсот тысяч долларов. Компьютеры намного упростили банковские операции. Уже через несколько секунд банкиру подтвердили из английского банка, что мистер Роберт Френд действительно располагает крупным вкладом, как и заявил при встрече с вице-президентом сам мистер Френд.

— Вы не могли бы порекомендовать мне хорошего агента по продаже недвижимости? — спросил Марвин Расселл у банкира, готового всячески услужить новому клиенту.

— Конечно! Идите прямо по улице и третья дверь направо. А я к вашему возвращению подготовлю чеки.

Банкир посмотрел вслед уходящему Расселлу и тут же позвонил жене, работавшей в агентстве, занимающемся продажей недвижимости. Когда Расселл подошёл к входу в агентство, жена банкира ждала его у двери.

— Добро пожаловать в Рогген, мистер Френд!

— Спасибо. Так приятно снова вернуться домой.

— Вы куда-то уезжали?

— Да, в Саудовскую Аравию, — объяснил Расселл, он же Френд. — Но мне так недоставало наших зим.

— Что бы вы хотели приобрести?

— Мне нужно ранчо средних размеров — я хочу разводить скот.

— Дом, амбары?

— Да, хороший дом. Не слишком большой, лишнего мне не нужно — видите ли, я одинок, — скажем, три тысячи квадратных футов. Если найдётся ранчо с хорошими пастбищами, я согласен на дом поменьше.

— Вы родом отсюда?

— Вообще-то из Дакоты, но мне нужно быть недалеко от Денвера — здесь рядом аэропорт, а мне приходится немало путешествовать. Моя прежняя усадьба слишком далеко от цивилизации.

— Вам понадобятся работники для ранчо?

— Да, ранчо должно быть не очень большим, чтобы управиться с помощью двух работников — может быть, мужа и жены. Честно говоря, лучше было бы расположиться поближе к Денверу, но мне, черт побери, хочется питаться собственной говядиной, так что без ранчо не обойтись.

— Я уверена, что смогу предложить именно то, что вы ищете, — заметила женщина. — У меня на примете есть два ранчо, которые должны вам понравиться.

— Тогда поедем и посмотрим на них, — улыбнулся Расселл. Второе ранчо оказалось идеальным. Недалеко от съезда с шоссе, площадью в пятьсот акров, старый, но все ещё прочный дом с новой кухней, гараж на две автомашины и три надворные постройки. Куда ни глянешь — пастбища, в полумиле от дома — пруд, обросший деревьями, в общем, привольное место для выпаса скота, который Расселл и не собирался разводить.

— Это ранчо я сбываю уже пять месяцев, — доверительно сообщила жена банкира. — Наследники владельца запрашивают четыреста тысяч, но, мне кажется, согласятся на триста пятьдесят.

— Прекрасно, — кивнул Расселл, окидывая взглядом выезд на шоссе № 76. — Договоритесь с ними, что, если они готовы подписать контракт на этой неделе, я тут же внесу задаток — пятьдесят тысяч наличными и полностью расплачусь через, скажем, четыре или пять недель. С финансированием проблем не будет. Как только поступит перевод, я тут же передам оставшуюся сумму — тоже наличными. Но мне хочется переехать сюда немедленно. Господи, как надоело жить в отелях — половина жизни проходит в разъездах. Думаете, нам это удастся?

Хозяйка агентства широко улыбнулась.

— Мне кажется, я могу это гарантировать.

— Великолепно. Ну, а как дела у «Бронкос» в этом году?

— Так себе. У них весь сезон ушёл на обновление команды. У нас с мужем сезонные билеты. Вы собираетесь попытаться приобрести билеты на Суперкубок?

— Хочу попробовать.

— Это непросто, — предупредила его женщина.

— Что-нибудь придумаю.

Час спустя директор агентства по торговле недвижимостью поговорила по телефону и получила чек на пятьдесят тысяч долларов от своего мужа-банкира. Расселлу объяснили, как найти магазины мебели и бытовых электроприборов. Сделав покупки, он отправился в местный автомагазин, приобрёл там белый фордовский фургон и вернулся на нём на ранчо. Машину поставил в одном из амбаров. Пока следует воздержаться от выплаты окончательной суммы. Сегодня он проведёт ночь в мотеле, а затем переберётся в свой новый дом. Расселл не испытывал чувства удовлетворения от совершенного. Нужно было ещё многое сделать.

Кэти Райан стала пристально следить за газетами. В них уделялось много внимания скандальным историям и конфиденциальной информации, просочившейся в прессу, и теперь она интересовалась тем, чему прежде не уделяла внимания, особенно статьями Роберта Хольцмана. К сожалению, новые материалы о деятельности ЦРУ носили общий характер и касались в основном изменений в Советском Союзе, которые были ей непонятны. К этим проблемам Кэти не проявляла интереса — подобно тому как Джек был равнодушен к достижениям в области хирургии глаза, так интересовавшим его жену. Наконец, появилась статья относительно финансовых нарушений и «очень видного сотрудника ЦРУ». Это была уже вторая статья такого рода, и Кэти поняла, что, если речь идёт о Джеке, все документы, необходимые для расследования этого дела, хранятся у неё дома. Было воскресенье, Джек снова уехал на работу, оставив её с детьми. Утро выдалось холодным, и дети смотрели телевизор. Кэти Райан достала кипу счётов и финансовых документов, надеясь найти там ответ на свои вопросы.

Все оказалось ужасно запутанным. Финансовые дела представляли собой ещё одну область, к которой доктор Кэролайн Райан не проявляла ни малейшего интереса, и Джек Райан ввиду отказа жены принял на себя обязанности бухгалтера так же, как Кэти занималась кухней, ставшей её сферой деятельности в семье. Она понятия не имела о системе расположения документов и была уварена, Джеку и в голову не приходило, что у неё может появиться желание просмотреть эту колоссальную массу непонятных материалов. Но Кэти проявила настойчивость. Сначала она узнала, что доверенные лица, управляющие их состоянием, справляются с делами весьма успешно и в настоящее время портфель акций, принадлежащий Райанам, вырос в цене. Обычно такие подробности её не интересовали и она только просматривала годовые отчёты. Деньги не были для неё чем-то исключительно важным. За дом все выплачено. Фонд, предназначенный для того, чтобы дать образование детям, создан. И вообще семья Райанов покрывала свои текущие расходы за счёт заработка двух докторов Райан, так что их состояние продолжало расти, вызывая головную боль при уплате налогов. И этим занимался Джек, все ещё владеющий дипломом бухгалтера-ревизора, с помощью семейного адвоката. Кэти изумлённо вздохнула, увидев, каких размеров достигло их состояние, и тут же решила включить доверенных лиц, занимающихся их финансами, в список людей, которым рассылались поздравления с Рождеством. Но все это не было тем, что она искала. Досье, просто помеченное на обложке «Циммер», Кэти нашла в половине третьего. Как и следовало ожидать, папка хранилась в самом последнем ящике письменного стола.

Папка была в несколько дюймов толщиной. Кэти села на пол, скрестив ноги, и приготовилась открыть её. Глаза уже болели от напряжения — следовало бы принять таблетку тиленола, но Кэти не сделала этого. Первым документом в папке оказалось письмо от Джека адвокату — не тому постоянному его адвокату, что составил их завещания, занимался налогами и другой повседневной работой, а другому. В письме Джек распорядился создать попечительский фонд для семи детей, причём это число несколько месяцев спустя было изменено на восемь, заметила Кэти. Попечительский фонд был создан на основе первоначального вложения полумиллиона долларов в различные акции, и распоряжались им те же доверенные лица, что и ведали финансами семьи Райанов. Кэти с удивлением увидела, что Джек лично дал рекомендации относительно вложения этих акций — по отношению к своим финансам он этого не делал. Нужно отдать ему справедливость — деловая хватка его не оставила. Доход от акций Циммеров составлял двадцать три процента в год. Ещё сто тысяч долларов по указанию Джека было вложено в деловое предприятие — «Чаптер-С Корпорейшн», прочитала Кэти, не понимая, что это значит, причём корпорация «Саутлэнд»… ах да, это магазин «7 — Одиннадцать». Это корпорация штата Мэриленд и её адрес…

Но это совсем рядом с их домом! Более того, вплотную к шоссе 50, и Джек, следовательно, проезжает мимо магазина дважды в день — по пути на работу и возвращаясь домой.

Как удобно!

Кто же такая эта Кэрол Циммер?

Медицинские счета? Счета врача-акушера?

Доктор Марша Розен! Я знаю её! Если бы Кэти не была в штате сотрудников Хопкинса, она обратилась бы к ней во время родов;

Розен окончила Йельский университет и была великолепным акушером с отличной репутацией.

Ребёнок? Жаклин Циммер? Джекки? Кэти покраснела, и по её щекам потекли слезы.

Мерзавец! Не смог дать мне ребёнка, зато дал ей!

Кэти проверила дату рождения и попыталась вспомнить. В этот день Джек вернулся домой очень поздно. Она помнила тот вечер, потому что ей пришлось отказаться от приглашения…

Значит, он присутствовал при родах! Какие ещё доказательства требуются? Торжество, вызванное тем, что ей удалось обнаружить факты, превратилось в отчаяние.

Как просто наступает конец мира, подумала Кэти. Всего один листок бумаги — и все. Конец.

Неужели конец?

А разве может быть что-то иное? Даже если он всё ещё хочет её — захочет ли она его?

Но дети, вспомнила она. Что будет с ними? — спросила себя Кэти. Она закрыла папку и положила её на место, не вставая с пола.

Ты — врач, напомнила она себе. Тебе надлежит сначала подумать и лишь потом действовать.

Детям нужен отец. Но что он за отец? Его нет дома по тринадцать-четырнадцать часов в сутки, иногда семь дней в неделю. Несмотря на бесконечные просьбы, он согласился взять сына на один — один! — бейсбольный матч. Хорошо ещё, что он сумел побывать на половине игр Малой лиги, в которой принимал участие его сын! Кэти едва ли удивило бы, если бы Джека не оказалось дома даже рождественским утром. Он ухитрился пропустить все школьные мероприятия, рождественские представления и всё остальное. А накануне вечером, собирая игрушки, опять напился, и Кэти даже не пыталась соблазнить его. Какой смысл? Его подарок… да, его подарок для неё был действительно прекрасным, но это можно купить за несколько минут пребывания в магазине, безо всякого труда…

Покупки…

Кэти встала, подошла к письменному столу Джека и начала просматривать полученную им почту. Квитанции покупок, сделанных по кредитным карточкам, уложены в аккуратную стопку. Она взяла одну из них и обнаружила колонку цифр за покупки, сделанные в «Хэмлис», в Лондоне. Шестьсот долларов? Но он привёз всего один подарок маленькому Джеку и два для Салли. Шестьсот долларов!

Джек занимался покупками рождественских подарков для двух семей?

— Сколько ещё доказательств тебе нужно, Кэти, милочка? — спросила она себя вслух, — Боже мой. Боже мой. Боже мой…

Она замерла, не двигаясь в течение длительного времени, охваченная таким отчаянием, что не слышала и не видела ничего вокруг. Лишь материнский инстинкт заставлял её бессознательно прислушиваться к звукам, доносящимся из детской.

Джек вернулся домой ещё до семи вечера, очень довольный тем, что сумел вернуться на час раньше обычного. Он был ещё больше доволен тем, что мексиканская операция полностью готова. Оставалось только сообщить о ней президенту. После того как Фаулер даст своё добро, в чём Джек не сомневался, — риск, секретная операция и всё прочее было для президента, обычно занятого политическими проблемами, слишком увлекательно, чтобы отказаться, — и, после того как Кларк и Чавез успешно провёрнут дело, акции Райана сразу повысятся. И ситуация изменится. Начать с того, что он собирался уйти в отпуск, — как только положение улучшится. Нужно отдохнуть. Неделю, может быть, две, и если какой-нибудь кретин из ЦРУ осмелится приехать со срочными документами, Райан удавит сукиного сына. Ему хотелось отдохнуть от работы, и он этот отдых получит. Две недели полного отдыха. Заберёт детей из школы, и они поедут посмотреть на Микки Мауса, как посоветовал ему Кларк. Завтра же закажет билеты.

— Где вы? Я уже дома! — объявил Джек. Тишина. Как странно. Он спустился вниз и увидел, что дети сидят перед телевизором. Слишком много времени проводят перед проклятым ящиком, подумал он, но виноват в этом их отец. Теперь все переменится — и это тоже. Будет меньше работать. Пусть Маркус выполняет свои обязанности, вместо того чтобы изредка появляться на работе и взваливать все на плечи Джека.

— А где мама?

— Не знаю, — ответила Салли, не отрывая взгляда от зелёной слизи и оранжевого месива на экране.

Райан вернулся наверх и вошёл в спальню, чтобы переодеться. И здесь никаких признаков Кэти. Тут она показалась в дверях с корзиной выстиранного белья. Джек, стоявший у неё на пути, наклонился, чтобы поцеловать жену, но Кэти отклонилась назад и покачала головой. Ну что ж, решил Джек, стоит ли обижаться?

— Что у нас на ужин, крошка? — спросил он шутливо.

— Не знаю. Что ты себе приготовишь.

Его поразил её резкий тон, то, что она огрызнулась, хотя Джек не дал ей для этого никакого повода.

— Чем я провинился? — удивлённо спросил он, не успев разобраться в её настроении. Взгляд Кэти был враждебным, и, когда она ответила на его вопрос, голос её заставил Джека вздрогнуть.

— Ничем, Джек, ты ничем не провинился. — Она отступила в сторону, прошла мимо с корзиной белья и скрылась за поворотом.

Джек замер на месте, прижавшись спиной к стене, изумлённо открыв рот, не зная, что сказать, и не понимая, почему жена внезапно начала так его презирать.

На переход от Латакии до Пирея потребовалось всего полтора дня. Боку удалось найти судно, отправляющееся прямо в нужный им порт, что позволило обойтись без перегрузки контейнера на другой корабль в Роттердаме. Куати не нравились изменения в заранее разработанном плане, однако после проверки корабельных расписаний выяснилось, что сэкономленные пять дней могут оказаться важными для успеха операции, и он согласился. Вместе с Госном он следил за тем, как портовый кран поднял грузовой контейнер и поставил его на палубу «Кармен Вита» — греческого контейнеровоза, плавающего по Средиземному морю. Он отплывает с вечерним приливом и прибудет в Соединённые Штаты через одиннадцать суток. Можно было бы отправить контейнер самолётом чартерным рейсом, подумал Куати, но риск был слишком велик. Итак, одиннадцать суток. Он успеет побывать у своего врача и затем прилететь в Америку и убедиться, что там приняты необходимые меры и все идёт по плану. Грузчики закрепили контейнер растяжками. Он расположен в безопасном месте, в центральной части судна, вместе с другими контейнерами наверху, ближе к корме, так что зимние штормы не будут слишком уж трепать его.

Затем они отправились в портовый бар, откуда был виден корабль, подождали отплытия и вылетели самолётом в Дамаск. Из аэропорта Куати и Госн выехали сразу в расположение своего отряда. Мастерская, где велась работа по созданию ядерной бомбы, уже исчезла — точнее сказать, её законсервировали. Силовые кабели были перерезаны, все входы завалили грунтом. Если кому-нибудь придёт в голову проехать на тяжёлом грузовике по замаскированной крыше, это кончится для него большим сюрпризом, однако такой вариант представлялся маловероятным. Нельзя было исключить, что когда-нибудь им снова может понадобиться эта мастерская, и, хотя такая вероятность была очень мала, решено было не вывозить станки на другой секретный склад, а засыпать всю мастерскую грунтом.

Расселл вылетел в Чикаго, чтобы присутствовать при первом раунде игр на выбывание. Он взял с собой фотоаппарат, дорогую камеру «Никон Ф-4», нащёлкал две кассеты, фотографируя фургоны телевизионной компании Эй-би-си, — матч транслировался по программе «Футбольный вечер в понедельник» — и сразу вернулся на такси в аэропорт. Расселлу повезло с рейсом и после приземления в Международном аэропорту Стейплтон в Денвере он успел захватить часть радиорепортажа по пути к своему новому дому рядом с шоссе № 76. В этом непредсказуемом матче основное время, закончилось вничью, и в дополнительное время «Медведи» одержали верх со счётом 23:20. Это означало, что команде из Чикаго выпала честь проиграть на следующей неделе в Метродоме «Викингам». Во время первой недели игр «плей-оф» у Миннесоты не оказалось соперника, и команда получила передышку. Таким образом, у Тони Уиллса пройдёт растяжение мышц паха, и этот новичок, который, как напомнил комментатор, сумел пробежать почти две тысячи ярдов во время своего первого сезона в Национальной футбольной лиге, примет участие в предстоящем матче. После возвращения на ранчо Расселлу удалось посмотреть почти все матчи Американской футбольной лиги, потому что они проводились на Западном побережье. Ничего сенсационного там не произошло, но всё-таки это был футбол.

Подводный ракетоносец «Мэн» вышел из своего дока без всяких происшествий. Буксиры развернули подлодку, направили её носом в сторону фарватера и отошли в сторону, ожидая, не потребуется ли дальнейшая помощь.

Капитан первого ранга Рикс стоял на верхнем мостике подлодки, опершись о поручни боевой рубки. Капитан третьего ранга Клаггетт нёс вахту в рубке управления. Всю работу по выводу огромной субмарины в открытое море осуществлял штурман, то и дело заглядывавший в перископ, чтобы определить координаты лодки, — он называл цифры, а главстаршина помечал их на карте. Это делалось для того, чтобы лодка находилась в середине фарватера и двигалась в нужном направлении. Переход по каналу к океану был довольно продолжительным. Члены экипажа продолжали укладывать имущество. Те, кто был свободен от вахты, пытались заснуть. Скоро экипаж перейдёт на обычные шестичасовые вахты. Семьи и друзья остались далеко-далеко, словно на другой планете. На протяжении двух ближайших месяцев весь мир подводников будет сосредоточен внутри стального корпуса.

Манкузо наблюдал за выходом подводной лодки в море — он никогда не упускал возможности проводить каждый свой ракетоносец. Как жаль, думал он, что нельзя прямо сейчас отстранить Рикса от командования. Однако такой возможности не существовало. Через несколько дней он встретится с командующим группы соединений для обсуждения повседневных вопросов. Вот тогда и упомянет о своих сомнениях по поводу Рикса. В первый раз нельзя заходить слишком далеко — Манкузо просто сообщит командующему, что у него появились опасения по поводу командира «золотого» экипажа. Манкузо претили такие почти политические манёвры. Ему хотелось прямо и откровенно высказывать свою точку зрения, как это принято на военно-морском флоте. Однако и на военно-морском флоте существовали нормы поведения, а раз у Манкузо не было убедительных доказательств для принятия дисциплинарных мер, ему оставалось только выразить сомнения в способности Рикса командовать ракетоносцем и руководить действиями экипажа. К тому же не следовало забывать, что группу соединений возглавлял специалист, инженер по духу, который мог проявить излишнюю симпатию к Риксу.

Манкузо попытался настроить себя соответственно ситуации, но это ему не удалось. Синевато-серые очертания подводной лодки исчезали вдали, скользили по зеркально-гладкой гавани. Ракетоносец выходил на своё пятое боевое дежурство, выполняя задачу сдерживания, как это делали подводные лодки Военно-морского флота США на протяжении более тридцати лет. Обычное патрулирование, невзирая на все изменения в мировой политике. «Мэн» выходил в море, чтобы обеспечить сохранение мира с помощью угрозы применения самой ужасной силы, известной человечеству. Коммодор покачал головой. Ну и странный же способ жить в мире. Именно поэтому сам он всегда предпочитал служить на ударных подлодках. Однако такой метод сдерживания был успешным и будет, наверно, успешным ещё много лет, напомнил себе Барт, и хотя не каждый шкипер ракетоносца походит на Маша Мортона, все до единого приводили лодки обратно в гавань. Коммодор сел в свой синий служебный автомобиль и сказал водителю, чтобы тот отвёз его на базу. Там Манкузо ждали бумаги.

По крайней мере дети ничего не заметили. Это как-то успокаивало Джека. Дети жили подобно наблюдателям в исключительно сложном мире, для понимания которого требовались многие годы обучения. В результате они обращали внимание главным образом на те детали этого мира, которые понимали, а в их число не входили папа и мама, просто не разговаривающие с ними. Разумеется, такое не продлится вечно, но понадобится достаточно времени, чтобы все успокоилось. Должно успокоиться, подумал Джек. Обязательно.

Он не знал, что произошло, и поэтому не мог принять какие-то меры. Ему следовало, разумеется, вернуться домой пораньше, пригласить жену поужинать в хорошем ресторане и… — впрочем, когда оба ребёнка учатся, это невозможно. Отыскать няню в середине недели и к тому же так далеко от города не удастся. Другим выходом было просто вернуться домой и уделить жене больше внимания, потом лечь с ней…

Но Джек не мог положиться на свою способность сделать это, а ещё одна неудача все испортит.

Он посмотрел в окно на ряды сосен, выстроившихся за оградой окружающей комплекс ЦРУ. Джек понимал, что оказался в замкнутом кругу. Его работа нарушала семейную жизнь, а теперь семейная жизнь нарушала работу. Таким образом, не осталось ничего, что бы он мог делать хорошо. Разве это приятно? Райан встал из-за стола, вышел из кабинета и в ближайшем киоске купил пачку сигарет. Первую за сколько… за пять лет? Или шесть? Как бы то ни было, он снял целлофановую обёртку и достал сигарету. Преимуществом отдельного кабинета была возможность курить без помех — подобно всем правительственным учреждениям, здесь разрешалось курить только в туалетах. Он сделал вид, что не заметил укоризненного взгляда Нэнси, когда возвращался обратно, сел за стол и начал рыться в ящиках, разыскивая пепельницу.

Сигарета, решил он минутой позже, когда его охватило приятное головокружение, оставалась одним из удовольствий в жизни, на которое можно положиться. Другим был алкоголь. Вводишь в свой организм эти вещества и получаешь желаемый эффект, что объясняло их популярность, несмотря на опасность для здоровья, известную всем. Алкоголь и никотин, скрашивающие невыносимую жизнь, но одновременно и сокращающие её.

Ведь правда великолепно? Райан едва удержался, чтобы не рассмеяться своей невероятной глупости. Да разве у него ещё осталось что-нибудь, что он способен уничтожить? Какое значение это имеет?

Его работа — вот что имеет значение. В этом он был уверен. Именно из-за этого он и оказался в этом ужасном положении, неважно по какой причине. Работа являлась главным разрушительным фактором в его жизни, но Райан не мог бросить её, равно как и не в состоянии был изменить остальное.

— Нэнси, попроси мистера Кларка зайти ко мне.

Кларк появился через пару минут.

— Боже мой, док! — воскликнул он, едва войдя в кабинет. — Что скажет об этом жена?

— Ничего не скажет.

— Готов поспорить, вы ошибаетесь. — Кларк повернулся и открыл окно, чтобы проветрить кабинет. Сам он бросил курить давным-давно. Это был единственный порок, которого он боялся. Его отец умер от курения.

— Что вас интересует, док?

— Снаряжение готово?

— Ждём вашей команды, чтобы приступить к работе.

— Приступайте, — произнёс Джек.

— Вы получили разрешение на операцию?

— Нет, но оно не требуется. Мы назовём операцию одним из этапов нашего исследования по осуществлению проекта. Сколько времени понадобится, чтобы подготовиться?

— Трое суток, по их словам. Нам понадобится помощь со стороны военно-воздушных сил.

— А как дела с компьютерными разработками?

— Эта программа уже проверена. Они взяли магнитофонные записи шума внутри шести самолётов различных типов и устранили фоновый шум. Им требуется не больше двух или трех часов, чтобы обработать час записи на магнитофонной ленте.

— От Мехико-Сити до Вашингтона, округ Колумбия…

— В зависимости от погодных условий не больше четырех часов — это максимум. Таким образом, за ночь всё будет готово, — предположил Кларк. — Каково расписание президента на этот день?

— Церемония прибытия в понедельник, вторая половина дня. Начало переговоров на следующее утро. Торжественный ужин — вечером во вторник.

— Ты будешь присутствовать?

— Нет, мы с Кэти отправляемся на другой приём, на неделю раньше, — Боже мой, да ведь это так скоро! Я свяжусь с 89-й эскадрильей на базе ВВС Эндрюз. У них ежедневно проводятся тренировочные полёты. Разместить твою группу на их самолётах будет несложно.

— У меня подготовлены три группы перехвата. В их состав входят бывшие специалисты ВВС и ВМС по электронному прослушиванию. Все отлично разбираются в своём деле.

— Хорошо, принимайся за работу.

— Можете не сомневаться, док.

Джек посмотрел вслед Кларку, вышедшему из кабинета, и закурил новую сигарету.

Глава 29

Перекрёстки

Теплоход «Кармен Вита» миновал Гибралтарский пролив точно по расписанию. Корабельные дизели фирмы «Пилстик» работали ровно и надёжно, обеспечивая скорость в девятнадцать узлов. Экипаж судна, состоящий из сорока офицеров и матросов (в составе команды не было женщин, хотя три офицера захватили с собой жён), занимался повседневной работой — несением вахт и уходом за механизмами. Судно находилось в семи сутках хода от Виргиния-Кейпс. На палубе и в трюмах было уложено множество контейнеров. Они были двух стандартных размеров. Об их содержимом команда ничего не знала и не хотела знать. Смысл использования контейнеров сводился к тому, что судно теперь, согласно контракту, служило исключительно транспортным средством подобно грузовику, который подряжается различными фирмами. Корабельный экипаж заботил лишь вес контейнеров, а это всегда решалось само по себе: контейнеры были нагружены до таких размеров, которые позволяли увезти их на грузовике по шоссе, не нарушая установленного законом веса.

Южный маршрут, выбранный судном, обещал пройти через океан спокойно и без происшествий. По-настоящему яростные зимние штормы бушевали в более северных широтах, и капитан судна был доволен, что сумел избежать их. Уроженец Индии и сравнительно молодой для такой ответственной должности — ему было всего тридцать семь лет, — он знал, что при хорошей погоде сумеет быстро пересечь океан и даже сэкономит топливо. Он мечтал получить под свою команду более роскошный и крупный корабль и, ведя «Кармен Виту» по расписанию точно в пределах выделенной ему суммы, знал, что со временем эта мечта станет явью.

Уже десятый день кряду Кларк не видел миссис Райан. У Джона Кларка была отличная визуальная память, отточенная годами полевых операций, во время которых оперативник оставался живым, только если умел замечать все, будь оно важным или нет. Кларк никогда не видел её чаще двух дней подряд. Джек отправлялся в Лэнгли в неудобное время — но и ей приходилось по крайней мере дважды в неделю выезжать на хирургические операции, проводившиеся рано утром… а на этот раз она встала этим утром. Кларк заметил её голову в окне кухни — она сидела за столом, пила кофе, читая газету или глядя телевизор. Но ведь когда муж уезжал, она даже не повернула голову? Обычно миссис Райан провожала его до дверей и, как подобает любой жене, целовала на прощанье. А вот сейчас не появлялась десять дней подряд.

Это никак не назовёшь хорошим знаком. Так в чём же дело? Джек подошёл к машине с потемневшим лицом, глядя вниз. Опять грустное выражение.

— Привет, док! — весело приветствовал его Кларк.

— Здорово, Джон, — послышался тихий ответ. И на этот раз Райан не принёс с собой газету. Как обычно, он открыл портфель с донесениями и принялся просматривать ночные депеши. К тому времени, когда автомобиль въехал на кольцевую дорогу вокруг Вашингтона, Райан сидел, глядя перед собой невидящими глазами, и курил одну сигарету за другой. Кларк понял, что молчать он больше не в силах. — Неприятности дома, док? — негромко спросил он, не сводя взгляда с шоссе.

— Да, но это касается только меня.

— Конечно. С детьми все в порядке?

— Дело не в детях, Джон. Давай оставим это, а?

— Хорошо. — Кларк сосредоточился на управлении автомобилем, а Райан снова принялся просматривать депеши.

Так в чём же дело, черт побери? Проанализируй все факты, напомнил себе Кларк, все обдумай повнимательнее.

Вот уже больше месяца у его босса подавленное настроение, но не так давно положение ухудшилось — после статьи Хольцмана? Итак, семейные неприятности, не связанные с детьми. Это значит, что причина заключается в жене. Кларк решил проверить статью и все остальные материалы, опубликованные в газетах, как только приедет в Лэнгли. Через семьдесят минут после того, как они отъехали от дома Райана, — этим утром дороги были свободными от транспорта — Кларк вошёл в превосходную библиотеку ЦРУ и дал задание сотрудникам. Они без труда выполнили его просьбу — здесь подбирали все статьи в средствах массовой информации, касающиеся ЦРУ, и хранили в специальных папках под именами их авторов. И сразу Кларку всё стало ясно.

Хольцман писал о финансовых нарушениях и неразборчивости в отношениях с женщинами. Вскоре после публикации этой статьи…

— Вот ведь какое дерьмо, — прошептал Кларк. Он снял ксерокопии с четырех недавних статей — их оказалось четыре — и отправился на прогулку, чтобы очистить голову. Одним из преимуществ офицера охраны, особенно когда тебе поручено охранять такого человека как Райан, была неперегруженность работой. Приехав в Лэнгли, Райан погружался в дела. Он редко выезжал из компаунда ЦРУ. Прогуливаясь по огромному пространству Лэнгли, Кларк ещё раз перечитал статьи и заметил ещё одно интересное обстоятельство. Статья была опубликована в воскресенье. В этот день Райан вернулся домой раньше обычного. Он чувствовал себя усталым, говорил, что сразу после завершения мексиканской операции отправится в отпуск, воспользуется советом Кларка относительно поездки во Флориду, но на следующее утро походил на мертвеца. И не захватил с собой газету. Должно быть, его жена читала её и между ними произошло что-то серьёзное. Это казалось очевидным — очевидным для Кларка.

Он вернулся в здание, прошёл через вход, контролируемый компьютером, затем отправился на поиски Чавеза, находившегося в новом здании. Джон нашёл его в каком-то кабинете — Чавез просматривал расписания.

— Динг, бери пальто.

Через десять минут они мчались по кольцевой автодороге. Чавез уткнулся в карту.

— О'кей, — поднял он голову. — Нашёл. Бродвей и Монумент, недалеко от порта.

Расселл надел комбинезон. Фотографии автофургонов компании Эй-би-си с телевизионным оборудованием, которые он сделал в Чикаго, получились чёткими и красочными. Лаборатория в Боулдере по его заказу увеличила их до размеров плаката. Расселл сравнил фотографии со своим фургоном — он был точно такой же модели, — чтобы сделать разметку. Ему предстояло выполнить сложную работу.

Расселл купил дюжину больших листов полужёсткого пластика и начал вырезать в них копии надписей на бортах автофургона телекомпании Эй-би-си. Закончив такое лекало, он прикрепил его липкой лентой к борту своего фургона и фломастером нанёс буквы. Только с шестой попытки первая надпись получилась достаточно похожей, и дальше Расселл лезвием ножа сделал разметку на фургоне, чтобы расположить следующие надписи. Ему было жалко портить краску автомашины, но он тут же напомнил себе, что фургон все равно будет взорван, так что нет смысла в подобной чувствительности. Расселл гордился своими способностями художника. Научившись этому искусству много лет назад в тюремной мастерской, он не имел возможности применить его на практике. Как только на борту фургона появится надпись — чёрные буквы на белом фоне, — отличить фургон от настоящего, принадлежащего компании Эй-би-си, будет невозможно.

Закончив свои художества, он отправился в местное отделение регистрации автомобилей, чтобы получить для фургона коммерческие номерные знаки. Расселл объяснил, что собирается пользоваться фургоном как служебной машиной своей электронной фирмы для установки и обслуживания телефонных систем. Ему вручили временные номерные знаки и пообещали доставить постоянные через четыре дня, что показалось Расселлу излишне оперативным. Получить водительское удостоверение оказалось ещё проще. Международные документы на право вождения автомобиля, которые передал ему Госн вместе с паспортом, в штате Колорадо оказались действительными. От Расселла потребовалось всего лишь сдать письменный экзамен, и ему выдали запечатанное в пластик водительское удостоверение с фотографией, где был указан номер фургона. Единственной его «ошибкой» в этот день было то, что он испортил полученный им бланк, однако служащий отделения вручил ему новый, после того как Расселл бросил «испорченный» бланк в мусорную корзину. Вернее, сделал вид, что бросил. Бланк перекочевал в боковой карман его меховой парки.

Больница Джона Хопкинса находилась не в самом лучшем районе города. В качестве компенсации за этот недостаток полиция города Балтимора охраняла больницу так строго, что Кларк вспомнил о времени, проведённом им во Вьетнаме. Он поставил машину на Бродвее, прямо напротив главного входа в больницу. Затем они с Чавезом вошли в вестибюль и миновали мраморную статую Иисуса, которая произвела на обоих большое впечатление как своими размерами, так и мастерством исполнения, больничный комплекс — больница Хопкинса огромна по своим размерам — оказался настолько сложным, что было нелегко отыскать нужную часть, однако через десять минут Кларк со своим спутником уже сидел у входа в кабинет адъюнкт-профессора Института Вильмера, члена Американского хирургического общества доктора Кэролайн М. Райан. Кларк удобно расположился в кресле и принялся читать журнал, а Чавез не спускал озорных глаз с секретарши, которую миссис Райан получила, видимо, за свои немалые заслуги. Вторая доктор Райан — так привык думать о ней Кларк — вошла в приёмную с охапкой медицинских документов в 12.35. Она посмотрела на сотрудников ЦРУ недоумевающим взглядом — дескать, кто ещё такие? — и скрылась в своём кабинете, не проронив ни единого слова. Кларку, впрочем, не понадобилось её разглядывать, чтобы все заметить. Она всегда казалась ему очень привлекательной и полной достоинства женщиной. Но только не сейчас. Её лицо выглядело, если такое вообще возможно, хуже, чем у мужа. Господи, подумал Джон, ситуация действительно выходит из-под контроля. Он медленно сосчитал до десяти и, минуя секретаршу, открывшую от изумления рот, прошёл в кабинет доктора Райан, чтобы начать свою новую карьеру — специалиста по улаживанию семейных отношений.

— В чём дело? — спросила Кэти. — Я никого не принимаю сегодня.

— Мадам, мне нужно поговорить с вами.

— Кто вы? Будете расспрашивать меня о Джеке?

— Мадам, моя фамилия Кларк. — Он сунул руку во внутренний карман и достал удостоверение сотрудника ЦРУ с фотографией, прикреплённое к металлической цепочке вокруг шеи. — Мне кажется, вам не помешает познакомиться кое с чем.

Взгляд Кэти мгновенно стал колючим — обида опять уступила место гневу.

— Я и так знаю, — ответила она. — Мне всё известно.

— Нет, мадам, думаю, вы не знаете. Но здесь нам не удастся поговорить. Вы позволите пригласить вас перекусить где-нибудь?

— В этом районе? Здесь на улицах…

— Не слишком безопасно? — Кларк улыбнулся, стараясь дать понять, насколько абсурдно такое заявление.

Впервые Кэролайн Райан посмотрела на своего гостя профессиональным взглядом. Ростом он был с Джека, но шире в плечах. Если лицо Джека казалось ей мужественным, черты лица Кларка были словно вырублены из камня. Его руки выглядели большими и мощными, а взгляд на его тело убедил Кэти, что Кларк может справиться с чем угодно. Но ещё больше впечатляла манера поведения. Этот мужчина мог запугать почти любого, однако он изо всех-сил старался казаться воспитанным джентльменом, и это ему удавалось — подобно тем футболистам, которые иногда приходили в больницу навестить детей. Плюшевый медведь, подумала она о Кларке. Совсем не потому, что он был добрым, нет, просто ему так хотелось.

— Здесь неплохая закусочная совсем рядом на Монумент-стрит.

— Отлично. — Кларк повернулся и снял с вешалки её пальто. Он поднёс его миссис Райан почти изысканным жестом, ожидая, когда она наденет его. В приёмной к ним присоединился Чавез. Он был гораздо меньше Кларка, зато выглядел намного опаснее подобно члену уличной банды, старающемуся этого не показать. Кэти сразу заметила, что Чавез пошёл впереди них по тротуару, оглядываясь по сторонам. Эта манера выглядела почти комической. Улицы в этой части города действительно были небезопасными — по крайней мере для одинокой женщины, хотя это больше относилось к тёмному времени суток, — но Чавез вёл себя словно вокруг шёл бой. Это показалось ей интересным. Они быстро нашли маленький ресторан, и Кларк подвёл всех к столику в самом углу зала. Мужчины сели спиной к стене — теперь они видели вход и были готовы встретить любую угрозу. Кэти заметила, что у них были расстёгнуты куртки, хотя внешне они выглядели спокойными и даже улыбались.

— Так кто же вы? — спросила она. Происходящее напоминало ей плохой гангстерский фильм.

— Я — водитель вашего мужа, — ; ответил Джон. — Оперативник, сотрудник службы безопасности — это полувоенная организация. Служил в ЦРУ почти двадцать лет.

— Вам не разрешается рассказывать об этом.

Кларк только покачал головой.

— Мадам, сейчас мы даже ещё не начали нарушать законы. В настоящее время я служу в охране. Динг Чавез — тоже сотрудник охраны.

— Здравствуйте, доктор Райан. Меня зовут Доминго. — Он протянул руку. — Я тоже работаю с вашим мужем. Мы с Джоном ездим с ним, охраняем его и тому подобное.

— Вы вооружены?

— Да, мадам, — почти сконфуженно ответил Динг. На этом, подумала Кэти, закончилась авантюрная часть встречи. Эти мужчины — вне сомнения, очень жёсткие люди — пытались произвести на неё благоприятное впечатление. Более того, это им удалось. Однако как это могло изменить её трудное положение? Она хотела что-то сказать, но Кларк опередил её.

— Мадам, мне кажется, что в ваших отношениях с мужем возникли неприятности. Я не знаю конкретно, в чём они заключаются — хотя думаю, что отчасти догадываюсь, — однако у меня нет никаких сомнений, что ваш муж страдает. А это плохо влияет на деятельность ЦРУ.

— Я ценю ваше беспокойство, джентльмены, но это наша личная проблема.

— Вы совершенно правы, мадам, — ответил Кларк своим поразительно вежливым голосом, сунул руку в карман и достал ксерокопии статей Хольцмана. — Эти статьи имеют отношение к вашей личной проблеме?

— Это не ваше… — Кэти поняла, что проговорилась.

— Я так и думал. Видите ли, мадам, все, что здесь написано, — не правда. Я имею в виду отношения с другими женщинами. Я точно знаю, что это ложь. Ваш муж никуда не ездит без одного из нас. Ввиду того, что он занимает такую ответственную должность в нашей организации, он обязан указывать, куда едет, — подобно доктору, понимаете? Если хотите, я могу представить вам отчёт о всех его поездках за любой период, какой вы пожелаете.

— Это — нарушение закона.

— Да, вы правы, — согласился Кларк. — Ну и что?

Ей так хотелось им поверить, но она не могла, так что лучше было честно сказать им почему.

— Послушайте, ваша преданность Джеку впечатляеет, но это не имеет значения, потому что я знаю, понимаете? Знаю! Я проверила его финансовые документы и все знаю относительно этой Циммер и ребёнка!

— Конкретно, что вы знаете об этом?

— Мне известно, что Джек присутствовал при родах, знаю о деньгах и о том, что он пытался скрыть их от меня и от всех остальных. Знаю, что ведётся расследование его деятельности.

— Какое расследование?

— В больницу Хопкинса приезжал следователь из Министерства юстиции! Я знаю об этом!

— Доктор Райан, ни Центральное разведывательное управление, ни ФБР не ведут никакого расследования. Это — факт.

— Тогда кто это был?

— Боюсь, что не могу ответить на ваш вопрос. Мне это неизвестно, — ответил Кларк. Это не полностью соответствовало истине, но, по его мнению, сейчас не следовало вдаваться в подробности такого рода — они не имели отношения к делу.

— Я все знаю о Кэрол Циммер, — повторила она.

— Что именно? — ещё раз негромко спросил Кларк. Её реакция удивила его.

— Джек спит с ней, да-да! — раздался полукрик-полустон. — А теперь у них ребёнок, и Джек проводит с ней столько времени, что у него не остаётся времени для меня, и он даже… — Кэти с трудом удержалась от рыданий.

Кларк ждал, давая ей время успокоиться. Его глаза ни на мгновение не покидали её лица, и он видел все так же отчётливо, словно это было напечатано на странице. Динг просто казался смущённым. Он был слишком молод, чтобы понять происходящее.

— А теперь вы готовы выслушать меня?

— Конечно, почему нет? Между мной и Джеком всё кончено, я не ушла от него только из-за детей. Давайте, произносите свою речь. Объясните, что он по-прежнему любит меня, и все такое. У него не хватает мужества самому поговорить со мной, но я не сомневаюсь, что вы с ним обсудили все подробности своего выступления, — с горечью закончила она.

— Начнём с того, что он не знает о нашем приезде сюда. Если это станет ему известно, меня, наверно, уволят, но в этом нет ничего страшного — я просто уйду на пенсию. К тому же я собираюсь сейчас нарушить куда более строгие правила. С чего же начать? — Кларк сделал паузу, перед тем как продолжить.

— Кэрол Циммер — вдова. Её мужем был главный сержант ВВС Бак Циммер. Он погиб, выполняя свой долг. Между прочим, умер на руках вашего мужа. Я знаю. Я был рядом. Ему попало в грудь пять пуль. Пробили оба лёгких. Он умирал пять или шесть минут. После смерти осталось семеро детей — восемь, если считать ту девочку, которой была беременна его жена. Бак не знал об этом, когда умирал. Кэрол собиралась обрадовать его. Сержант Циммер командовал вертолётом группы специального назначения ВВС. На этом вертолёте мы прилетели в другую страну, чтобы спасти группу американцев, проводивших там секретную операцию.

— Я был одним из этих американцев, мадам, — вмешался Динг, вызвав гримасу неудовольствия на лице Кларка. — Если бы док не прилетел в последнюю минуту, мне не пришлось бы сейчас сидеть здесь.

— Эту группу американских солдат намеренно лишили всяческой поддержки своих…

— Кто?

— Он умер, — коротко ответил Кларк, и у Кэти не возникло ни малейшего сомнения, что это гак. — Ваш муж обнаружил, что проводится нелегальная операция. Вместе с Дэном Мюрреем из ФБР он подготовил группу, которая поспешила на выручку. Спланировано всё было наспех и едва не завершилось катастрофой. Всем нам удивительно повезло. Странно, что вы ничего не заметили в поведении своего мужа. Может быть, его мучили кошмары?

— Он действительно плохо спал — это верно, иногда он…

— Пуля чудом не попала в голову доктору Райану — пролетела в паре дюймов от виска. Нам нужно было спасти группу солдат с вершины холма, а в это время они отбивали атаку. Джек вёл огонь из одного пулемёта, а Бак Циммер — из второго. В тот самый момент, когда вертолёт начал набирать высоту, в Бака попала очередь. Мы с Джеком пытались помочь ему, но сомневаюсь, что даже вы в больнице Хопкинса смогли бы что-нибудь сделать. Зрелище было не из приятных. Он умер… — Кларк сделал короткую паузу, и Кэти заметила, что у него на лице отразилась непритворная боль. — Перед смертью он говорил о детях. Беспокоился о них, как любой отец. Ваш муж держал его на руках и дал обещание, что позаботится о них, даст всем хорошее образование, будет присматривать за семьёй. Видите ли, мадам, я всю жизнь занимался такой работой, по крайней мере начал ещё до того, как вы научились водить автомобиль, понимаете? Так вот, мне никогда не приходилось быть свидетелем такого великодушия, которое проявил ваш муж.

После того как мы вернулись обратно, Джек поступил так, как обещал. То есть, я хочу сказать, он, разумеется, поступил именно так. Меня ничуть не удивляет, что он не сообщил об этом вам, сохранил все в секрете. Есть некоторые детали всей операции, о которых неизвестно даже мне. Но вот что я знаю совершенно точно: если уж Джек Райан даёт слово, то держит его. Я тоже помог ему. Мы убедили семью переехать сюда из Флориды. Джек оказал содействие в покупке небольшого магазина. Старший сын уже учится в колледже Джорджтауна, а второго приняли в Массачусетский технологический. Да, я забыл сказать вам, что Кэрол Циммер — впрочем, её зовут не Кэрол. Она родилась в Лаосе. Циммер успел вывезти её ещё до того, как все там рухнуло к чёртовой матери, женился на ней, и они принялись делать детей, как на конвейере. Как бы то ни было, она — типичная азиатская мать. Она убеждена, что образование — дар Господень, и все её дети учатся по-настоящему серьёзно. По их мнению, ваш муж — святой. Мы навещаем их по крайней мере раз в неделю — еженедельно.

— Мне так хочется верить вам, — произнесла Кэти. — А как относительно ребёнка?

— Вас интересует, когда он родился? Да, мы оба — Джек и я — были там. Моя жена помогала при родах — Джек решил, что ему не следует присутствовать там, а я никогда не смог заставить себя быть свидетелем. Это пугает меня, — признался Кларк. — Так что мы ждали в обычном месте вместе с остальными мужчинами. Если хотите, я познакомлю вас с Циммерами. Кроме того, мой рассказ можно проверить через Дэна Мюррея в ФБР — если вы сочтёте это необходимым.

— А у вас не будет неприятностей из-за этого? — Кэти сразу поняла, что может положиться на Мюррея — подобно многим полицейским, он был весьма строг в вопросах нравственности.

— Меня определённо уволят. Думаю, могут привлечь к судебной ответственности — ведь я только что нарушил федеральный закон, если подходить к этому вопросу с технической точки зрения, — но вряд ли они захотят поднимать шум. Динга тоже уволят, потому что у него не хватило ума молчать, хотя я предупреждал его.

— Чепуха, — заметил Динг со смущённой улыбкой. — Извините меня, мадам. Для меня — это дело чести. Если бы не док, я сейчас служил бы удобрением на вершине безымянного холма в Колумбии. Я обязан ему жизнью. Это важнее, чем просто работа.

Кларк передал Кэти карточку.

— Здесь указаны дни проведения операции. Вы помните, наверно, когда адмирал Грир умер, Джек не успел на похороны.

— Да, конечно! Боб Риттер позвонил мне, и…

— Именно тогда все и произошло. Вы можете проверить это у мистера Мюррея.

— Боже мой! — лишь сейчас она все поняла.

— Да, мадам. Вся эта грязь в статьях — ложь.

— Кому это понадобилось?

— Я не знаю, доктор, но собираюсь выяснить. Видите ли, доктор Райан, я следил за тем, как ваш муж страдает, за последние шесть месяцев ему делается все хуже. Мне и раньше доводилось быть свидетелем такого — шок после боя, во Вьетнаме, там я провёл некоторое время, — но с Джеком дело куда хуже. Этот Ватиканский договор, положение на Ближнем Востоке стабилизируется. Джек сыграл в этом видную роль, но его оттеснили. Я не знаю, какую именно роль он сыграл в заключении договора, — Джек никого не посвящает в свои секреты. В этом и заключается часть его проблемы. Он никогда не говорит о трудностях, которые встают у него на пути, скрывает все внутри. Если такое накопится, то тебя начинает разъедать изнутри, вроде рака или едкой кислоты. Вот и его разъедают трудности, о которых он отказывается рассказать кому-либо, а это дерьмо в газетах делает положение ещё хуже.

Вот что я скажу вам, док: мне не приходилось встречать человека лучше вашего мужа, а я повидал немало. Он не раз рисковал всем — больше, чем вам об этом известно, но его окружают люди, которым он не нравится, и они стараются расправиться с ним так, что он не может защищаться. Это типичная грязная тайная месть, но Джек не такой человек, чтобы бороться с врагами тем же оружием. Видите ли, он привык играть по правилам. Потому и страдает.

По лицу Кэти катились слезы. Кларк дал ей платок.

— Я пришёл к выводу, что вы должны знать об этом. Если вы считаете необходимым, прошу вас проверить мои слова всеми возможными способами. Только вы одна должны принять такое решение, и его нужно принять, не беспокоясь о моей судьбе, или судьбе Динга, или кого-то ещё, ладно? Я познакомлю вас с Кэрол Циммер и её детьми. Если в результате меня уволят — черт с ним. Все равно я занимался этими тайными делами слишком долго.

— А рождественские подарки?

— Для детей Циммера? Да я сам помогал ему обернуть их в красивую бумагу. Ваш муж не умеет этого делать — впрочем, вы и сами это знаете. Я тоже привёз детишкам подарки. У меня двое — но они уже взрослые для подарков такого рода, а дети Циммера — просто прелесть. К тому же приятно играть роль дядюшки, — добавил Кларк с искренней улыбкой.

— Значит, все ложь?

— Я не знаю о финансовой стороне дела и других обвинениях. Но судя по тому, что вы рассказали, они пытались расквитаться с ним через вас.

Слезы на мгновенье прекратились. Кэти вытерла глаза и посмотрела на Кларка.

— Вы правы. Значит, вам неизвестно, кто занимается этим?

— Нет, но я узнаю, — пообещал Кларк. Он заметил, что её поведение резко изменилось. Да, это — настоящая женщина.

— Прошу вас сообщить мне об этом. И я хочу встретиться с семьёй Циммеров.

— Когда у вас заканчивается работа?

— Мне нужно сделать несколько телефонных звонков, кое-какие заметки — скажем, через час?

— Я постараюсь сделать это, вот только мне придётся уехать рано. Их магазин, «7 — Одиннадцать», находится в десяти милях от вашего дома.

— Я знаю, что недалеко, но вот где?

— Поедете за мной.

— Тогда пошли.

Кэти направилась к двери — или по крайней мере сделала попытку. Чавез опередил её и по пути к больнице всё время шёл впереди. Они с Кларком решили подождать снаружи, подышать свежим воздухом — и тут заметили двух парней, сидящих на капоте их автомобиля.

Как странно, подумал Джон Кларк, пересекая улицу. Сначала Кэти Райан была рассержена предательством. Он стал для неё голосом разума и понимания. Теперь она чувствовала себя гораздо лучше — хотя, может быть, и хуже, но в другом смысле, зато он впитал в себя её гнев. Для него такое количество ярости было невыносимым — но вот перед ним оказалась возможность выместить её.

— Сейчас же слезь с машины, панк!

— Боже мой, Джон! — послышался сзади удивлённый голос Динга.

— И кто это приказывает? — Юноша даже не повернулся в сторону приближающегося мужчины. Лишь когда рука стиснула его плечо, он попытался взглянуть, но было уже поздно. Окружающий мир как-то странно перевернулся, и его лицо стремительно сблизилось с кирпичной стеной. К счастью, сила удара оказалась смягчённой наушниками от плейера, что, впрочем, отрицательно повлияло на электронный прибор.

— Сволочь! — прорычал юноша, согнувшись и выхватив нож. Его товарищ стоял в шести футах, тоже с ножом в руке. На лице Кларка появилась презрительная улыбка.

— Ну, кто первый?

Желание отомстить за разбитый плейер мгновенно исчезло. Парни разбирались в опасности, когда она возникала перед ними.

— Тебе повезло, что я не взял свой пистолет!

— Не забудьте оставить и ножи, приятели.

— Ты полицейский?

— Нет, не полицейский. — Кларк пошёл к ним с протянутой рукой. Чавез напряжённо следил за движениями парней, и юноши сразу заметили, что у него расстёгнута куртка. Они бросили ножи и пошли прочь.

— Что здесь происходит?

Кларк обернулся и увидел приближающегося полицейского с большой овчаркой на поводке. Оба смотрели на них с подозрением. Джон достал своё удостоверение сотрудника ЦРУ.

— Мне не понравилось их поведение.

Чавез передал полицейскому ножи, которые он успел подобрать.

— Они бросили вот это, сэр.

— Вам следовало бы оставить такие дела нам.

— Вы правы, сэр, — согласился Кларк. — Совершенно правы. Какая у вас хорошая собака.

Полицейский положил ножи в карман.

— Желаю успеха, — сказал он, пытаясь понять, что здесь произошло.

— Вам тоже, сэр. — Кларк подождал и повернулся к Чавезу. — Черт побери, как это было приятно.

— Ты готов отправиться в Мексику, Джон?

— Готов. Вот только не люблю уезжать, не доделав дела.

— Кто, по-твоему, пытается напортить ему?

— Не знаю точно.

— Не лепи горбатого, — заметил Динг.

— Да, не уверен. Сначала нужно поговорить с Хольцманом.

— Ну что ж, если ты так считаешь. А она мне понравилась, — добавил он. — Настойчивая женщина.

— Это точно. Именно то, что нужно Джеку, чтобы снова обрести себя.

— Думаешь, она позвонит Мюррею?

— Какое это имеет значение?

— Никакого. — Чавез взглянул вдоль улицы. — Дело чести, мистер К.

— Я не сомневался, что ты поймёшь, Динг.

Жаклин Циммер — что за прелесть, беря девочку на руки, подумала Кэти. Ей так хочется ещё одного, так хочется. И Джек даст ей этого ребёнка, может быть, если им повезёт, девочку.

— Мы слышали о вас так много хорошего! — сказала Кэрол. — Вы врач?

— Да, обучаю врачей. Я — профессор хирургии.

— Мой старший сын захочет встретиться с вами. Он мечтает стать доктором. Учится в Джорджтауне.

— Может быть, я смогу чем-нибудь ему помочь. Вы позволите задать вам вопрос?

— Да, конечно.

— Ваш муж…

— Бак? Он умер. Не знаю подробностей, мне только известно, что он умер — при выполнении службы, да? Мне было очень плохо, — рассудительно, без видимых эмоций заметила Кэрол. Горе утраты было теперь не таким острым. — Бак был очень хорошим. Как ваш муж. Вы должны заботиться о нём, — добавила миссис Циммер.

— Обязательно, — пообещала Кэти. — А теперь давайте держать все это в тайне.

— Почему?

— Джек не знает, что мне о вас известно.

— Да? Действительно, в мире много секретов, но хорошо, я согласна. Я тоже умею хранить тайны.

— Мне хочется поговорить с Джеком. Надеюсь, вы сможете приехать к нам в гости и посмотреть на наших детей. Но пока будем хранить это в тайне.

— Да, конечно. Это будет для него сюрпризом?

— Вот именно, — улыбнулась Кэти и передала ребёнка матери. — Ну, скоро увидимся.

— Теперь у вас улучшилось настроение, док? — спросил Кларк, когда миссис Райан появилась на стоянке.

— Да, я так вам благодарна…

— Зовите меня просто Джон.

— Спасибо, Джон. — И она улыбнулась Кларку такой тёплой улыбкой, что ему вспомнились радостные лица его детей во время рождественских праздников.

— Всегда рад служить.

Кларк выехал со стоянки и направил машину на запад, к шоссе № 50. Кэти поехала домой, на восток. Её пальцы, сжимающие баранку руля, побелели от напряжения. Гнев снова охватил её, но это был гнев главным образом на себя. Как она могла подумать так плохо о Джеке? Её поведение было глупым, мелочным и до отвращения эгоистичным. Но вообще-то это не её вина. Кто-то посторонний попытался нарушить их семейные отношения, решила она, ставя машину в гараж. И тут же, не теряя времени, Кэти подошла к телефону. Ей нужно проверить ещё одну вещь, чтобы быть до конца уверенной.

— Привет, Дэн.

— Кэти! Ну, как дела в глазной хирургии, крошка? — отозвался Мюррей.

— У меня к тебе вопрос.

— Валяй.

Кэти уже решила, как выспросить Мюррея.

— Видишь ли, Дэн, с Джеком не все ладно.

— А именно? — голос сотрудника ФБР звучал насторожённо.

— Его мучают кошмары по ночам, — ответила Кэти. Это не было ложью, но вот дальше ей пришлось говорить не правду. — Что-то о вертолёте и каком-то Баке. Я не решаюсь спросить его об этом, но…

Мюррей прервал её.

— Кэти, об этом нельзя говорить по телефону. Поверь, милая, мне известно, о чём ты говоришь, но я не имею права рассказывать тебе о случившемся. Это связано с нашими делами.

— Неужели, Дэн?

— Да, Кэти. Мне очень жаль, но ничего не поделаешь. Кэти продолжала с тревожной ноткой в голосе:

— Ас ним сейчас не происходит ничего такого… я имею в виду…

— Все давным-давно закончилось, Кэти. Это все, что я могу тебе сказать. Если он, по-твоему, нуждается в медицинской помощи, то я мог бы позвонить и…

— Нет, в этом нет необходимости. Несколько месяцев назад дело было действительно плохо, но сейчас ему становится лучше. Меня просто беспокоило, не происходит ли сейчас что-нибудь у него на работе.

— Все это в прошлом, Кэти. Честное слово, в прошлом.

— Точно?

— Абсолютно. Я не стану шутить с такими вещами.

Да, подумала Кэти, это так. Дэн был таким же честным, как и Джек.

— Спасибо, Дэн. Большое спасибо, — произнесла она бесстрастным голосом врача, в котором не было заметно никаких эмоций.

— Звони, если что.

Мюррей положил трубку, и вдруг ему пришло в голову, что за этим звонком могло что-то скрываться. Он задумался. Нет, решил Дэн наконец, Кэти никак не могла узнать о той операции.

Если бы он мог видеть, что происходит на другом конце разъединённой линии, Дэн Мюррей был бы поражён, насколько он ошибался. Кэти сидела в кухне и рыдала в последний раз. Она знала, что нужно все проверить, все узнать, у неё не было выбора, кроме как подавить все чувства в своей душе, но теперь она полностью удостоверилась, что Кларк говорил правду, что кто-то пытается навредить Джеку и ради этого использует его жену и семью. Боже мой, подумала она, как же нужно ненавидеть человека, чтобы пойти на такое?

Кто бы ни был этим человеком — это её враг, напавший на неё и её семью с холодной жестокостью террористов, только более скрытно и трусливо.

И она расквитается с ним.

— Ты где был?

— Извините, док. Нужно было предпринять кое-что. — На обратном пути Кларк зашёл в научно-технический отдел. — Вот, смотрите.

— Что это? — Райан взял керамическую непрозрачную бутылку — в таких продавались дорогие сорта виски — «Чивас Ригал», например.

— Здесь находится наш трансивер. В НТО изготовили четыре таких. Здорово, правда? А вот микрофон. — Кларк передал Райану зелёную палочку, похожую на палочку для коктейля, но чуть толще. — Он будет выглядеть — как пластмассовая стойка, удерживающая цветы. Мы решили использовать три. Техники говорят, что они смогут вести передачи по нескольким каналам и по какой-то причине сумеют сократить компьютерное время до соотношения один к одному. И ещё утверждают, что, если бы им дали несколько месяцев для усовершенствования каналов связи, они смогли бы практически вести передачи в истинном масштабе времени.

— Ничего, и этого достаточно, — заметил Джек. Сейчас «почти идеально» было куда лучше, чем «совсем идеально» через несколько месяцев. — Мы и так затратили немало денег на исследовательские проекты.

— Это верно. А как относительно испытательных полётов?

— Завтра, в десять утра.

— Превосходно. — Кларк встал. — Послушайте, док, а вам не кажется, что вы достаточно поработали сегодня? У вас усталый вид.

— Верно, пожалуй. Ещё час, и поедем домой.

— Вот и хорошо.

Расселл встретил их в Атланте. Они прилетели из Мехико-Сити с промежуточной посадкой в Майами, где таможенники строго контролировали контрабанду наркотиков, но не проявили никакого интереса к греческим бизнесменам, которые открыли свои чемоданы, даже не ожидая, что их попросят об этом. Расселл, ставший теперь Робертом Фрейдом из Роггена, штат Колорадо, — водительское удостоверение подтверждало это — пожал им руки и помог получить багаж.

— Как дела с оружием? — спросил Куати.

— Не здесь, приятель. Все, что нам может понадобиться, дома.

— Никаких трудностей?

— Никаких. — Расселл на мгновение задумался. — Впрочем, есть одна.

— Что? — спросил Госн со скрытой тревогой. Это была его первая поездка в Америку, и пребывание на иностранной территории всегда заставляло его нервничать.

— Там, куда мы едем, очень холодно. Было бы неплохо потеплее одеться.

— С этим можно подождать, — решил командир. Он чувствовал себя ужасно. В результате последних сеансов химиотерапии Куати не ел почти двое суток, и, хотя ему страшно хотелось есть, желудок восставал при одном виде буфетов в аэропорте. — Сколько нам ждать рейса?

— Полтора часа. Может быть, купим свитеры, а? Следуйте за мной. Я ведь не шучу относительно холода. В Колорадо нулевая температура.

— Нулевая. Это не так… — Госн замолчал. — Ты хочешь сказать — ниже нуля по Цельсию?

Расселл хлопнул ладонью по лбу.

— Ну конечно! Здесь другая шкала. У нас нуль градусов — нечто совершенно иное. Нуль градусов — холодно, ребята, по-настоящему холодно, около двадцати мороза!

— Раз ты так считаешь, — согласился Куати. Полчаса спустя под их тонкими плащами красовались тёплые шерстяные свитеры. Полупустой самолёт компании «Дельта» вылетел в Денвер точно по расписанию. Ещё через три часа они завершили свой последний — на данный момент — этап путешествия. Госн никогда в жизни не видел столько снега.

— Здесь трудно дышать, — сказал Куати.

— Понадобятся сутки, чтобы привыкнуть к высоте. Вы идите, получайте багаж, а я разогрею машину.

— Если он предал нас, — заметил Куати, когда Расселл повернулся и пошёл к выходу, — мы узнаем об этом через несколько минут.

— Он не предатель, — ответил Госн. — Он странный человек, но преданный нам.

— Неверный, язычник.

— Это так, но я видел, как он слушал проповедь имама. По крайней мере проявил вежливость. Поверь, командир, это — надёжный товарищ.

— Ну что ж, посмотрим. — Куати, устало и тяжело дыша, направился к месту получения багажа. Оба озирались по сторонам, стараясь заметить устремлённые на них глаза. Это всегда позволяет обнаружить слежку — взгляды, направленные на тебя. Даже профессионалам трудно удержаться от того, чтобы не смотреть на людей, за которыми они следят.

Они получили багаж без всяких происшествий. Марвин ждал их в машине. Он не мог помешать порыву холодного ветра, устремившегося на них, и, каким бы разреженным ни был воздух, погода была холоднее, чем им приходилось когда-либо испытывать. Тепло внутри автомобиля согрело их.

— Как идёт подготовка?

— Все по графику, командир, — ответил Расселл. Он отъехал от обочины. На арабов произвели впечатление огромные просторы вокруг, широкие шоссе, соединяющие штаты, — правда, цифры ограничения скорости показались им странными — и очевидная зажиточность домов, выстроившихся вдоль дорог. Им также понравилось поведение Расселла, который великолепно справился с порученным ему заданием. Теперь, когда стало ясно, что он не предал их, оба успокоились. Вообще-то Куати не верил в то, что Расселл может стать предателем, просто сейчас, когда заключительная фаза операции приблизилась, он чувствовал собственную уязвимость. Это, понимал Куати, нормальное явление.

Дом на ранчо был большим и удобным. Ожидая приезда своих друзей, Расселл нагрел его потеплее, однако Куати обратил главное внимание на то, что в доме можно легко защищаться — во все стороны открывались зоны обстрела. Расселл остановил машину у входа и внёс внутрь багаж гостей.

— Вы, наверно, очень устали, — заметил Марвин. — Сейчас вам не мешало бы отдохнуть. Здесь вы в полной безопасности, понимаете?

Куати последовал совету Расселла, но Госн последовал за Расселлом в кухню. Ибрагим с удовольствием узнал, что Марвин — отличный повар.

— Что это за мясо?

— Оленина — мясо оленя. Я знаю, что вы не едите свинину, но, надеюсь, у вас нет возражений против мяса оленя.

Госн покачал головой.

— Нет, но я никогда не пробовал его.

— Обещаю, оно понравится тебе. Я купил его в местном магазине сегодня утром. Это — здоровая американская пища, приятель. Мясо, которое я купил, принадлежало крупному оленю-самцу. Недалеко отсюда находится ранчо фермера, который выращивает дичь на продажу. Если хотите, можем попробовать мясо бивола.

— Это что за чертовщина?

— Бивол? Ещё одно животное, которое разводят только здесь. Это гибрид буйвола и мясной породы коров. В старину мои предки охотились на буйволов, это было их главной пищей — самая большая корова, которую ты когда-либо видел, приятель! — Расселл усмехнулся. — Хорошее нежирное мясо, отлично усваивается организмом, полезно для здоровья, и все такое. Но оленина — лучшее мясо, Ибрагим.

— Ты не должен звать меня этим именем, — устало заметил Госн. Для него это были очень длинные сутки — двадцать семь часов, включая часовые пояса.

— Я подготовил удостоверения личности для тебя и для командира. — Расселл достал из ящика стола конверт и положил его на стол. — Имена и фамилии именно такие, как вам хотелось. Остаётся только сделать фотографии и прикрепить их. У меня есть для этого всё необходимое оборудование.

— А его было трудно раздобыть?

— Нет, это самое обычное коммерческое оборудование, — засмеялся Марвин. — Я взял свой бланк в качестве образца, изготовил копии, затем на хорошем оборудовании получил первоклассные дубликаты. Масса компаний изготавливает пропуска фотоспособом, так что все оборудование стандартное. Три часа работы. Думаю, нам понадобится весь день завтра и потом послезавтра, чтобы проверить подготовку.

— Превосходно, Марвин.

— Хочешь выпить?

— Ты имеешь в виду алкоголь?

— Да брось притворяться, дружище, я видел, как ты пил пиво с этим парнем из Германии — забыл имя.

— А, это герр Фромм.

— Давайте выпьем, это всё-таки не так плохо, как есть свинину, правда?

— Спасибо, но я — пас. Вы ведь так говорите?

— Пас на выпивку? Да, можно сказать и так. Как поживает этот Фромм? — небрежно спросил Марвин, поглядывая на мясо. Оно было уже почти готово.

— Отлично, — ответил Госн с деланным равнодушием. — Поехал повидать жену.

— А чем вы с ним занимались? — Расселл налил себе «Джека Даниэлса».

— Он помогал нам со взрывчаткой, некоторые специальные заряды. Герр Фромм превосходно разбирается в этом.

— Отлично.

Это был первый обнадёживающий знак за несколько дней, может быть, даже недель, подумал Райан. Кэти приготовила вкусный ужин, и было так приятно вернуться домой вовремя, чтобы сесть за стол вместе с детьми. По-видимому, Кэти успела приехать пораньше и занялась стряпнёй. Но самым лучшим оказалось то, что они говорили друг с другом за ужином — не затрагивая многих вопросов, но говорили. Встав из-за стола, Джек помог жене вымыть посуду. Наконец дети отправились спать, и они оказались наедине.

— Извини, что я огрызнулась на тебя, — сказала Кэти.

— Ничего страшного, я заслужил это. — Джек был готов ответить что угодно, лишь бы все уладилось.

— Нет, Джек, это я виновата. Я была раздражена, чувствовала себя не в своей тарелке, и у меня болела спина. А ты слишком много работаешь и к тому же пьёшь. — Она подошла и поцеловала его. — Начал курить, Джек?

Райан был поражён. Он не ожидал поцелуя. Более того, должен был последовать взрыв, как только Кэти заметит, что он начал курить.

— Извини, малышка. Тяжёлый день на работе, вот я и не выдержал.

Кэти протянула к нему руки.

— Джек, я хочу, чтобы ты меньше пил и хорошо отдыхал. В этом всё дело, и ещё лишний стресс. О курении можно подумать и потом, только не кури при детях. Я знаю, что относилась к тебе недостаточно сочувственно и часто была не права, но и тебе нужно следить за собой. То, что ты делаешь, плохо для тебя и плохо для нас всех.

— Я знаю.

— А теперь отправляйся спать. Сон нужен тебе больше всего.

Когда у тебя жена врач, в этом есть ряд недостатков, и главным является то, что с ней не поспоришь. Джек поцеловал её в щеку и поступил так, как ему сказали.

Глава 30

Восточный кабинет

Кларк подъехал на машине в обычное время, и тут ему пришлось сделать нечто не совсем обычное — ждать. Через пару минут он хотел было выйти из машины и постучать в дверь, но она открылась. Доктор Райан (Джон) вышел на крыльцо, остановился и поцеловал доктора Райан (Кэти), которая после этого смотрела вслед мужу и, как только он повернулся, ослепительно улыбнулась Кларку, сидящему за рулём.

Слава Богу! — подумал Кларк. Может быть, он приобрёл новую специальность. Джек тоже выглядел совсем неплохо, и Кларк высказал ему свою точку зрения, как только Райан сел в машину.

— Действительно, меня рано отправили спать, — усмехнулся Джек, бросая газету на заднее сиденье. — Даже выпить забыл.

— Ещё пара дней — и ты станешь снова похож на человека.

— Пожалуй, ты прав. — И тут он, к разочарованию Кларка, закурил сигарету. В следующее мгновение Кларк понял всю глубину замысла Кэролайн Райан. Не все сразу. Шаг за шагом. Господи, какая женщина! — подумал Кларк.

— У нас все готово для испытательного полёта. В десять часов.

— Отлично. Наконец-то ты взялся за настоящую работу, Джон. Исполнять роль офицера охраны, должно быть, невероятно скучно, — заметил Райан, открывая портфель с ночными депешами.

— Даже в такой работе бывает кое-что интересное, сэр, — ответил Кларк, выезжая на Фалконс-Нест-Роуд. Донесений в кейсе оказалось немного, и скоро Райан погрузился в чтение «Вашингтон пост».

Три часа спустя Кларк и Чавез приехали на базу ВВС Эндрюз. Два самолёта «Гольфстрим VC-20B» уже готовились к обычному тренировочному полёту. Пилоты и обслуживающий персонал 89-й военно-транспортной эскадрильи — «Президентской» — строго соблюдали порядок, необходимый для поддержания лётной формы. Два самолёта вылетели один за другим с промежутком в несколько минут и направились на восток, где занялись исполнением манёвров, необходимых для того, чтобы ознакомить двух новых вторых пилотов с правилами работы с наземным контролем. Разумеется, оба пилота на каждом самолёте знали эти правила наизусть, но это не имело отношения к делу.

В хвостовом отделении сержант технической службы ВВС занимался своей работой, колдуя со сложным оборудованием связи, находящимся на борту. Время от времени он поглядывал в сторону гражданского специалиста — или кто он там был на самом деле — и видел, как этот странный мужик разговаривает с цветочным горшком или бормочет что-то в сторону тоненькой зелёной палочки. Да, подумал сержант, есть вещи, о которых лучше не думать. И он был совершенно прав.

Через два часа оба «Гольфстрима» снова приземлились на базе Эндрюз и подрулили к зданию для особо важных пассажиров. Кларк собрал своё оборудование и пошёл навстречу другому гражданскому специалисту, который находился на борту второго самолёта. Затем оба направились к своему автомобилю, уже обсуждая операцию.

— Я мог разобрать часть того, что ты говорил, чётко понять, — сообщил Чавез. — Скажем, треть всего, может быть чуть меньше.

— Посмотрим, что скажут в научно-техническом отделе.

Им понадобилось тридцать пять минут, чтобы вернуться в Лэнгли, и оттуда они поехали в Вашингтон на запоздалый ленч.

Бобу Хольцману позвонили накануне вечером, причём по телефону, номер которого нельзя было найти в справочнике. Несколько коротких фраз пробудили в нём любопытство. В два часа пополудни он вошёл в небольшой мексиканский ресторан «У Эстебана», расположенный в Джорджтауне. Большинство обедавших уже ушли, ресторан был заполнен примерно на треть — главным образом студентами из Джорджтаунского университета. Из глубины зала ему махнули рукой.

— Привет, — сказал Хольцман, усаживаясь за стол.

— Вы Хольцман?

— Да, — ответил журналист. — А вы кто?

— Двое друзей, — произнёс старший. — Не пообедаете ли с нами?

— С удовольствием.

Младший из них встал, подошёл к музыкальному автомату и начал опускать в него монеты по двадцать пять центов. Послышалась громкая мексиканская музыка. Через мгновение Хольцману стало ясно, что магнитофон у него в кармане будет совершенно бесполезен.

— О чём вы хотели поговорить?

— Вы пишете статьи о ЦРУ, — начал старший. — Целью статей является очернить заместителя директора, доктора Джона Райана.

— Я ни разу не назвал этого имени, — покачал головой Хольцман.

— Тот, кто сообщил вам эти сведения, обманул вас, воспользовался вашей доверчивостью.

— Вот как?

— Ответьте, вы честный журналист?

— Что вы хотите этим сказать? — спросил Хольцман.

— Если я сообщу вам что-то совершенно не для публикации, напечатаете ли вы это?

— Всё зависит от природы информации. Что именно вы имеете в виду?

— Я имею в виду следующее, мистер Хольцман. Я могу доказать вам, что вам лгали, но вы не сможете опубликовать эти сведения, в противном случае подвергнете смертельной опасности некоторых людей. Кроме того, я могу доказать, что кто-то воспользовался вами для сведения личных счётов. Мне нужно имя этого человека.

— Вы знаете, что я никогда не сообщу имя человека, передавшего мне информацию. Это нарушает этику моей профессии.

— Этика журналиста… — заметил мужчина достаточно громко, чтобы его голос был слышен сквозь грохот музыки. — Мне нравится это. Значит, вы готовы защищать даже тех, кто лжёт вам?

— Нет, к ним это не относится.

— Хорошо, тогда я расскажу вам маленькую историю, но с одним условием: никогда, ни при каких обстоятельствах вы не упомянете то, что я вам расскажу. Вы дадите мне слово?

— А если мне станет ясно, что вы ввели меня в заблуждение?

— В этом случае ваше право напечатать её. Это устраивает вас?

Репортёр кивнул.

— Только учтите, если вы напечатаете то, что я вам сейчас расскажу, это меня очень расстроит — потому что я не лгу. И вот что ещё: вы должны пообещать мне не пользоваться этими сведениями для своего собственного расследования.

— Вы требуете слишком многого.

— Решайте сами, мистер Хольцман. У вас репутация честного и умного репортёра. Есть вещи, которые не могут быть опубликованы, — впрочем, это я перехватил. Скажем так: есть вещи, которые должны храниться в секрете на протяжении длительного времени — многих лет. А веду я всё это вот к чему: вас обманули и использовали для своих корыстных целей. Убедили напечатать ложь, чтобы очернить кого-то. Я не репортёр, но, если бы я был репортёром, у меня была бы нечиста совесть. Меня беспокоило бы то, что все это нечестно, а также то, что меня приняли за простофилю.

— Вижу, вы все обдумали. Хорошо, я согласен на ваши условия.

— Тогда слушайте. — Рассказ Кларка длился десять минут.

— Что это за операция? Где погиб этот человек?

— Извините, дружище. И не пытайтесь сами выяснить это. Меньше десяти человек знают ответ на этот вопрос. — Кларк покривил тут душой, но это была умная ложь. — Даже если вам удастся узнать, кто эти люди, они не станут разговаривать с вами. Ведь мало желающих добровольно рассказывать о том, что они нарушили законы.

— А эта Циммер?

— Вы сможете проверить о ней почти все. Где она живёт, чем занимается семья, когда родился ребёнок, кто присутствовал при родах, имя акушера.

Хольцман заглянул в свой блокнот.

— Здесь скрывается что-то исключительно серьёзное, правда?

Кларк посмотрел на него немигающим взглядом.

— От вас мне нужно всего лишь имя.

— И как вы тогда поступите?

— Это не должно вас касаться.

— Что предпримет Райан?

— Он не знает, что мы беседуем с вами.

— Чепуха.

— Это, мистер Хольцман, совершенная правда.

Боб Хольцман был репортёром долгое время. Его пытались обмануть настоящие специалисты своего дела. Против него проводились операции тщательно обдуманной лжи, его превращали в инструмент политической мести. Эта часть его работы не нравилась ему, вызывала отвращение. Презрение Хольцмана к политическим деятелям объяснялось главным образом тем, что они были готовы нарушить любое правило для достижения своей цели. Всякий раз, когда политический деятель нарушал данное им слово, брал деньги от спонсора и тут же принимался оказывать ему услугу, все это называлось всего лишь «политикой». По мнению Хольцмана, это было не правильно. В нём все ещё оставалось что-то от того идеалиста, который закончил школу журналистики в Колумбийском университете, и, хотя жизнь превратила его в циника, Хольцман был одним из немногих людей в Вашингтоне, не забывших о своих идеалах и иногда жалевших об их утрате.

— Предположим, в результате моей проверки все, что вы сказали, подтвердится. Что я получу от этого?

— Может быть, ничего, кроме морального удовлетворения. Только это и ничего больше. Могу дать вам честное слово — я сомневаюсь, что у этой истории будет продолжение, но, если что-нибудь случится, я дам вам знать.

— Значит, одно моральное удовлетворение? — спросил Хольцман.

— А у вас никогда не было желания расквитаться с мерзавцем? — небрежно спросил Кларк.

Репортёр отмахнулся от этого заявления, как от назойливой мухи.

— Чем вы занимаетесь в ЦРУ? — спросил он.

— Вообще-то я не должен говорить об этом, — улыбнулся Кларк.

— Много лет назад, как принято начинать рассказ, один очень видный советский деятель попросил политического убежища и улетел за границу прямо с бетона московского аэродрома.

— Я тоже слышал об этом. Если вы попытаетесь напечатать это…

— Ну конечно, дипломатические отношения ухудшатся, — заметил Хольцман.

— Вы давно узнали об этом?

— Ещё до последних выборов. Президент попросил меня не публиковать эту историю.

— Вы имеете в виду Фаулера?

— Нет, того президента, над которым Фаулер одержал победу.

— И вы согласились? — Кларк был глубоко изумлён.

— У русского были жена и дочь. Что, они действительно все погибли в авиакатастрофе, как говорилось в сообщении для прессы?

— Вы собираетесь писать об этом?

— Не могу — по крайней мере в течение нескольких лет, но наступит время и я напишу книгу…

— Его семья тоже улетела за границу, — ответил Кларк. — Перед вами человек, который вывез их из России.

— Я не верю в такие совпадения.

— Его жену зовут Мария, а дочь — Катя.

Лицо Хольцмана не выдало его чувств, однако он знал, что лишь горстка людей в ЦРУ знает такие подробности. Он только что задал Кларку изощрённый вопрос и услышал правильный ответ на него.

— Через пять лет — начиная с сегодняшнего дня — вы расскажете мне о всех деталях этого дела.

Кларк задумался. Ну что ж, если репортёр пошёл на то, чтобы нарушить свои правила, то и Кларку придётся ответить тем же.

— Это справедливое желание. Хорошо, я согласен.

— Господи Боже мой, Джон! — воскликнул Чавез.

— Он настаивает, чтобы за услугу была оказана услуга.

— Сколько человек знакомы с подробностями операции?

— Подробностями — вы имеете в виду взгляд изнутри? Немного. Если вы имеете в виду все подробности, то с нашей стороны человек двадцать, и только пять из них все ещё работают в ЦРУ. Десять человек не служили у нас.

— Тогда кто?

— Придётся раскрыть слишком уж многое.

— Кто-то из частей специального назначения ВВС, — предположил Хольцман. — А может быть, армия, группа особого назначения номер 160, эти безумцы из Форта Кэмпбелл, те самые, что высадились в Ираке в первую же ночь…

— Можете фантазировать сколько угодно, но от меня вы ничего не дождётесь. Но учтите, что, когда я приму решение рассказать вам о своей части операции, мне понадобится узнать, каким образом вам вообще стало известно о проведении этой операции.

— Есть люди, которые любят поговорить, — заметил Хольцман.

— Это верно. Итак, вы согласны на мои условия, сэр?

— Если мне удастся подтвердить то, что вы мне рассказали, — если я действительно буду уверен, что мне лгали, — то мой ответ — да, я сообщу вам имя моего источника. Но вы должны дать обещание, что это никогда не попадёт в прессу.

Господи, да это похоже на дипломатические переговоры, подумал Кларк.

— Согласен. Я позвоню вам через два дня. Если это вам интересно, то вы — первый репортёр, с которым мне довелось беседовать.

— И какой вы сделали из этого вывод? — усмехнулся Хольцман.

— Лучше уж заниматься разведкой. — Кларк помолчал. — Между прочим, из вас вышел бы превосходный разведчик.

— Я и есть превосходный разведчик — в своей области.

— Сколько весит эта штука? — спросил Расселл.

— Семьсот килограммов. — Госн сделал паузу и произвёл в уме арифметические расчёты. — Три четверти тонны — вашей тонны.

— Превосходно, — кивнул Расселл. — Фургон выдержит такую нагрузку. Только как перегрузить контейнер из грузовика в мой фургон?

Госн побледнел, услышав этот вопрос.

— Я не подумал об этом.

— Как его ставили в грузовик?

— Контейнер стоит на такой деревянной… платформе.

— Ты имеешь в виду поддон? Его подняли автопогрузчиком?

— Да, — ответил Госн.

— Тебе повезло. Пошли, я что-то покажу тебе.

Расселл вывел его на мороз. Несколько минут спустя Госн увидел внутри одного из амбаров бетонную погрузочную платформу и ржавый автопогрузчик, работающий от баллона с пропаном. Однако дорога, что вела к амбару, была покрыта замёрзшей грязью и присыпана снегом.

— Насколько деликатно её устройство?

— Бомбы всегда устроены деликатно, Марвин, — напомнил Госн.

Расселл расхохотался.

— Да, в этом ты прав.

В этот момент в Сирии уже наступило утро. Доктор Владимир Моисеевич Каминский только что приступил к работе — таково было его правило. Каминского, профессора Московского государственного университета, послали в Дамаск преподавать по его специальности — болезням органов дыхания. Будучи специалистом по таким болезням, трудно быть оптимистом. Как в Советском Союзе, так и здесь, в Сирии, больше всего ему приходилось иметь дело с раком лёгких — заболеванием так же часто легко предупредимым, как и смертельным.

Его первым пациентом оказался больной, посланный сирийским врачом, вызывавшим восхищение у Каминского, — сириец получил медицинское образование во Франции и проявил себя с лучшей стороны. Кроме того, он посылал к советскому специалисту больных, чья история болезни представляла несомненный интерес.

Войдя в кабинет, Каминский увидел крепкого мужчину чуть старше тридцати. Присмотревшись к его лицу, врач обратил внимание на серый цвет лица и обтянутые скулы. Первая мысль была: рак, однако Каминский был человеком весьма осторожным. Диагноз мог оказаться иным, а болезнь — заразной. Ему пришлось потратить на осмотр пациента больше времени, чем он рассчитывал, понадобились несколько рентгеновских снимков, дополнительные анализы, но его вызвали в советское посольство ещё до того, как были готовы их результаты.

От Кларка потребовалось безграничное терпение, но он не звонил Хольцману почти три дня, полагая, что у журналиста могут оказаться неотложные дела и он не сможет сразу заняться этой проблемой. В половине девятого вечера Джон выехал из дома и отправился на заправочную станцию. Там он оставил машину рабочему, чтобы тот заправил её, — сам Кларк не любил заниматься этим — и подошёл к телефону-автомату.

— Слушаю, — ответил Хольцман, сняв трубку телефона с номером, не занесённым в справочники. Кларк не назвал себя.

— Вам удалось проверить упомянутые мной факты?

— В общем да. По крайней мере большинство. Похоже, вы правы. Очень неприятно, когда тебя обманывают, правда?

— Кто?

— Я зову её Лиз. Президент зовёт её Элизабет. Хотите нечто интересное? — добавил Хольцман.

— Конечно.

— Пусть это будет доказательством моей доброй воли. Фаулер её любовник. Об этом не сообщалось в прессе, потому что, по нашему мнению, это не должно стать достоянием общественности.

— Вот и хорошо, — заметил Кларк. — Спасибо. За мной не пропадёт.

— Через пять лет, приятель.

— Уговор есть уговор. — Кларк повесил трубку. Так, подумал он, именно её я и имел в виду. Он достал из кармана ещё одну монету и набрал другой номер. Ему повезло. Ответил женский голос:

— Алло?

— Доктор Кэролайн Райан?

— Да. Кто это?

— Вы хотели узнать имя, мадам. Элизабет Эллиот, советник президента по национальной безопасности. — Кларк решил не говорить Кэти о дополнительной информации, которую он получил от Хольцмана. Да и к делу она не имела отношения.

— Вы уверены?

— Да.

— Спасибо. — Линия разъединилась.

Кэти снова отправила Джека спать пораньше. Он вёл себя разумно. Впрочем, в этом не было ничего удивительного. В конце концов, разве он уже не продемонстрировал это, женившись на ней?

Можно было выбрать время и получше. Несколько дней назад она собиралась отказаться от официального приёма, сославшись на усталость после работы, но теперь…

Как все это устроить?..

— Доброе утро, Берни, — сказала Кэти Райан, как всегда намыливая руки до локтей.

— Привет, Кэти. Ну, как дела?

— Намного лучше, чем раньше, Берни.

— В самом деле? — Доктор Катц принялся за свои руки с мылом и щёткой.

— В самом деле.

— Очень рад этому. — В голосе Катца звучало сомнение. Кэти вымыла руки и закрыла краны локтем.

— Понимаешь, Берни, в прошлый раз я оказалась не права.

— А тот парень, что приходил поговорить со мной? — спросил Катц, не поднимая голову.

— Все оказалось не правдой. Не могу рассказать сейчас, может быть, в следующий раз. Но мне нужна твоя помощь.

— Какая именно?

— В среду я должна делать операцию по пересадке роговицы. Не мог бы ты заменить меня?

— Что-нибудь случилось?

— Нам с Джеком нужно быть на официальном ужине в Белом доме завтра вечером. Приём в честь премьер-министра Финляндии, представляешь? Операция простая, должна обойтись без осложнений. Я могла бы оформить тебя сегодня после обеда. Вообще-то хирургом будет Дженкинс — я должна всего лишь присутствовать, на всякий случай. — Дженкинс был молодым, но уже многообещающим хирургом-офтальмологом.

— Конечно, Кэти.

— Спасибо, Берни. Я у тебя в долгу, — сказала Кэти, направляясь к выходу.

«Кармен Вита» вошла в гавань Хэмптон-Роудс с опозданием меньше чем на час. Она повернула налево и проследовала мимо пирсов военно-морской базы. Капитан и лоцман стояли на левом крыле мостика, обратив внимание на авианосец «Теодор Рузвельт», который выходил в море. Сотни жён и детей на берегу провожали корабль. Два крейсера, два эсминца и фрегат уже заняли позиции. Это, объяснил лоцман, корабли прикрытия для «Т.Р.». Индиец, капитан «Кармен Виты», что-то пробормотал и вернулся к своим обязанностям. Ещё через полчаса судно подошло к причалу в конце Терминал-бульвар. Три буксира завели концы и поставили «Кармен Виту» на отведённое ей место. Едва закрепили швартовы, как портальные краны принялись разгружать контейнеры.

— Рогген, Колорадо? — спросил шофёр грузовика. Он раскрыл свою карту и в секторе «1-76» нашёл нужное место. — Вот, нашёл.

— Сколько времени? — спросил Расселл.

— С момента выезда отсюда? Тысяча восемьсот миль… Скажем, двое суток — сорок часов, если мне повезёт. Но это вам недёшево обойдётся.

— Сколько? — Шофёр назвал сумму. — Возьмёте наличными?

— Почему нет? При уплате наличными сниму десять процентов, — ответил водитель. — В этом случае налоговое ведомство не сможет ничего узнать о сделке.

— Половину суммы платим вперёд. — Расселл отсчитал банкноты. — Остальное после доставки груза. Если приедете быстрее сорока часов, тысяча долларов премиальных.

— Это мне нравится. А как с контейнером?

— Доставите его обратно в порт. Через месяц мы ждём новых поставок, — солгал Расселл. — Вы будете у нас вроде постоянного водителя.

— Никаких возражений.

Расселл вернулся к своим друзьям, и все вместе они следили за разгрузкой из окна тёплого здания, сидя возле большой кофеварки.

«Теодор Рузвельт» вышел из гавани в рекордно короткое время и набрал скорость в двадцать узлов ещё до того, как авианосец достиг океанского буя. Над ним уже кружили самолёты, первыми среди них были истребители F-14 «Томкэт», поднявшиеся с военно-морской авиабазы в Оушеане. Выйдя на широкий простор, авианосец повернул навстречу северному ветру и начал принимать самолёты. Тут же совершил посадку истребитель с двумя нулями на борту — самолёт командира авиагруппы капитана первого ранга Робби Джексона. Порыв ветра приподнял хвост его «Томкэта», в результате чего самолёт захватил при посадке второй тормозной трос. Попал в ловушку, раздражённо подумал Джексон. Следующий истребитель под командой капитана третьего ранга Рафаэля Санчеса идеально коснулся палубы, захватив третий трос. Оба самолёта сразу отрулили в сторону. Джексон выбрался на палубу и тут же побежал на своё место в «гнезде коршуна», высоко на корабельной надстройке, чтобы следить за посадкой остальных самолётов. Так началось прибытие истребителей на авианосец — командир группы и командиры эскадрилий наблюдали за их посадкой. Каждое касание палубы, каждый захват тормозного троса регистрировался на видеоплёнке для дальнейшего разбора. Плавание началось не слишком удачно, подумал Джексон, делая глоток кофе. На этот раз ему не удалось получить свою обычную высшую оценку за посадку, о чём сообщил с лукавой улыбкой руководитель посадочной команды.

— Эй, шкипер, вы только посмотрите, как садятся мои мальчики! — заметил Санчес, опускаясь в кресло рядом с командиром авиагруппы.

— Да, они у тебя молодцы, Бад. Я обратил внимание, что ты снова улучшил свой рекорд.

— Это нетрудно, Робби. Нужно всего лишь следить за ветром, когда заходишь на посадку. Я заметил, как тебя подхватил порыв. Мне следовало бы предупредить тебя об этом.

— Гордыня до добра не доводит, Бад. — заметил Робби. Санчес совершил уже семнадцать идеальных посадок подряд. Может быть, он и впрямь видит ветер, подумал Джексон. Через семьдесят минут, во время которых все прошло гладко, «Т.Р.» повернул на восток и направился по дуге большого круга к Гибралтару.

Водитель грузовика проверил, надёжно ли закреплён контейнер в кузове, и забрался в кабину своего мощного дизеля «Кенуорт». Он включил двигатель и помахал рукой Расселлу, который в ответ тоже махнул рукой.

— Я по-прежнему считаю, что нам следовало бы поехать за ним, — заметил Госн.

— Он обязательно увидит нас и начнёт думать, почему мы от него не отстаём, — ответил Марвин. — А если с бомбой что-нибудь случится, что ты сможешь сделать? Засыпаешь воронку, что появится на шоссе? Ведь тебе не пришло в голову следовать за судном, правда?

— Это верно. — Госн посмотрел на Куати и пожал плечами. Затем они направились к автомобилю. Отсюда все трое поедут в Шарлотт, а в Денвер прибудут самолётом.

Как и обычно, Джек был готов раньше — Кэти потребовалось больше времени. Для неё необычно было, посмотрев в зеркало, увидеть настоящую женщину с красивой причёской, а не хирурга, не обращающего на свои волосы никакого внимания. На это ушло целых два часа, но результат оказался достоин затраченных усилий. Прежде чем спуститься вниз, Кэти достала из шкафа два заранее уложенных чемодана и поставила их посреди спальни. Потом спустилась в гостиную.

— Помоги мне, Джек, — обратилась она к мужу.

— Сейчас, милая. — Райан застегнул на её шее золотое колье. Это был его подарок на Рождество перед рождением маленького Джека. Сколько приятных воспоминаний связано с этим украшением, подумал Райан.

— Повернись, — сказал он, отступив назад.

Кэти исполнила его просьбу. Её вечернее платье было из переливающегося синего шелка. Джек Райан плохо разбирался в женской моде — ему было намного легче разгадать замыслы русских, — но этот образец ему явно понравился. Темно-синее платье и золото украшений подчёркивали светлую кожу и платиновые волосы Кэти.

— Очень красиво, — кивнул Джек. — Ну, можем отправляться?

— Конечно, — улыбнулась она. — Заводи машину.

Когда он вышел из дома и направился к гаражу, Кэти дала последние наставления няне, а затем надела меховое манто — хирурги, как правило, не обращают особого внимания на требования защитников животных, — и последовала за Джеком. Он вывел автомобиль из гаража, развернулся и выехал на шоссе.

Кларк не мог не улыбнуться. Райан никогда не обращал внимания на возможность слежки. Как только габаритные огни машины Райана скрылись за поворотом, Кларк въехал во двор.

— Это вы, мистер Кларк? — спросила няня.

— Совершенно верно.

— Они в спальне, — и девушка показала в сторону двери.

— Спасибо. — Кларк вернулся через минуту. Типичная женщина, подумал он, все они берут с собой слишком много вещей. Даже Кэролайн Райан не составляла исключения.

— Спокойной ночи.

— Спокойной, — и няня снова повернулась к экрану телевизора.

На дорогу от Аннаполиса, Мэриленд, до центральной части Вашингтона ехать чуть меньше часа. Райан пожалел, что не вызвал служебный автомобиль, однако Кэти настояла на поездке в своей машине. С Пенсильвания-авеню они свернули через ворота на Ист-Экзекьютив-драйв. Там полицейский показал им, где поставить машину. Среди «кадиллаков» и «линкольнов» их автомобиль выглядел весьма скромно, но Джек не обращал внимания на такие мелочи. Они поднялись к Восточному входу, где сотрудники Секретной службы проверяли гостей по списку. Их пропустили, хотя ключи в кармане у Джека заставили сработать металл-детектор, и ему пришлось сконфуженно улыбнуться.

Сколько бы ни приходилось бывать в Белом доме, в посещении его всегда есть что-то волшебное, особенно вечером. Райан повёл жену в Западное крыло. Они оставили свои пальто в гардеробе рядом с собственным маленьким театром Белого дома, получили номерки и пошли дальше. Как обычно, в коридоре у поворота стояли репортёры, ведущие великосветскую хронику, — три женщины за шестьдесят, они пристально вглядывались в лица проходящих мимо гостей и делали пометки в своих блокнотах. Приоткрытые рты и слащавые улыбки делали их похожими на ведьм из «Макбета». Вдоль коридора выстроились офицеры всех родов войск в парадной форме — Райан называл её униформой швейцаров, — чтобы провожать гостей. Как всегда, лучше других выглядели офицеры корпуса морской пехоты со своими алыми поясами, и невероятно красивый капитан сделал Райанам знак, приглашая их подняться по лестнице к входу в зал. Джек обратил внимание, с каким восхищением капитан взглянул на его жену.

На верхней площадке мраморной лестницы стоял ещё один офицер — на этот раз женщина в форме армейского лейтенанта. Она направила их в Восточную комнату. При входе громко объявили их имя — словно кто-то прислушивался к этому, — и слуга в ливрее тут же приблизился к ним, держа в руках серебряный поднос с бокалами.

— Ты сегодня за рулём, Джек, — шепнула ему Кэти, и он взял бокал минеральной воды с ломтиком лимона. Кэти выбрала шампанское.

Восточная комната Белого дома была размером с небольшой спортивный зал. Цвета слоновой кости стены, колонны, увитые золотыми гирляндами. В одном углу расположился струнный квартет с роялем, на котором играл — причём превосходно — армейский сержант. Половина приглашённых уже была здесь: мужчины — в смокингах, женщины — в вечерних туалетах. Кому-то, может быть, и нравится такая одежда, подумал Райан, но не мне. Джек и Кэти решили прогуляться по залу и почти сразу встретили министра обороны Банкера и его жену Шарлотту.

— Привет, Джек.

— Здравствуй, Деннис. Ты знаком с моей женой?

— Кэролайн, — улыбнулась Кэти и протянула руку.

— Ну, что ты думаешь о розыгрыше?

Джек засмеялся.

— Я знаю, сэр, как вы с Брентом Талботом спорите по этому поводу. Я уроженец Балтимора. Кто-то украл нашу команду.

— Ты ничего не потерял. Это — наш год.

— Но «Викинги» утверждают то же самое.

— Им повезло, что удалось одержать победу в Нью-Йорке.

— Насколько я помню, «Рейдеры» тоже едва вас не напугали.

— Просто везение, — пробормотал Банкер. — Во втором тайме мы их похоронили.

Кэролайн Райан и Шарлотта Банкер обменялись красноречивыми взглядами: ох уж эти мужчины! Футбол! Кэти обернулась и… увидела её совсем рядом. Миссис Банкер предпочла скрыться, пока «мальчишки» разговаривали о мальчишеских делах.

Кэти сделала глубокий вдох. Она не была уверена, подходящее ли это место и подходящий ли момент, однако остановить сейчас себя ей было так же трудно, как прекратить операцию. Она заметила, что Джек смотрит в другую сторону, и, подобно ястребу, устремилась через зал прямо к цели.

Доктор Элизабет Эллиот была одета почти так же, как и доктор Кэролайн Райан. Узор на ткани и покрой немного разнились, но дорогие платья выглядели так похоже, что редактор отдела мод мог подумать, что они куплены в одном магазине. Шею советника по национальной безопасности украшала тройная нить жемчуга. Она беседовала с двумя гостями. Заметив, что кто-то направляется к ней, доктор Эллиот обернулась.

— Здравствуйте, доктор Эллиот. Вы помните меня? — спросила Кэти с тёплой улыбкой.

— Нет. Мы разве встречались?

— Меня зовут Кэролайн Райан. Не припоминаете?

— Извините, — ответила Лиз, мгновенно опознав, кто перед ней, но все ещё не понимая, что общего может быть между ними. — Вы знакомы с Бобом и Либби Хольцман?

— Я слежу за вашими материалами, — любезно сказала Кэти, пожимая протянутую руку Хольцмана.

— Это всегда приятно слышать. — Хольцман почувствовал нежность её руки, и его пронзило чувство вины. Неужели это та самая женщина, чью семейную жизнь он пытался разрушить? — Это моя жена, Либби.

— Я знаю, вы тоже репортёр.

Либби Хольцман была выше Кэти, платье подчёркивало её пышную грудь. Одна из её грудей стоит моих двух, подумала Кэти, едва удержавшись от вздоха. У Либби был бюст, о котором говорят: есть на что приклонить голову.

— Около года назад вы оперировали мою кузину, — сказала Либби Хольцман. — Её мама утверждает, что вы — лучший в мире хирург.

— Каждому врачу приятно это услышать. — Кэти пришла к выводу, что Либби симпатична ей, несмотря на очевидное физическое превосходство.

— Я знаю, что вы хирург, но где мы могли встречаться? — небрежно поинтересовалась Лиз Эллиот тоном, каким обычно говорят с прислугой.

— В Беннингтоне. Я была на первом курсе, а вы преподавали политологию.

— Вот как? Удивительно, как вы это помните. — Лиз дала понять, что столь малозначащие подробности не для неё.

— Такое было время, — улыбнулась Кэти. — Фундаментальные дисциплины в медицине — дело нелёгкое. Нам приходилось главное внимание уделять основным курсам. А все второстепенное — побоку, тем более что отличные отметки были гарантированы.

Выражение лица Эллиот не изменилось.

— Не помню, чтобы я просто так раздавала хорошие отметки.

— Ну, почти просто так. Достаточно было запомнить, что вы говорили на лекциях, и затем повторить слово в слово. — Улыбка Кэти стала ещё приветливее.

Бобу Хольцману хотелось отступить назад, но он удержал себя. Глаза его жены расширились — она быстрее мужа поняла происходящее. Была объявлена война, и битва обещала быть весьма жестокой.

— А что случилось с доктором Бруксом?

— С кем? — спросила Лиз.

Кэти повернулась к Хольцманам.

— Да, в семидесятые годы времена были действительно другие, правда? Доктор Эллиот только получила степень магистра, а кафедра политических наук — как это лучше сказать? — ну, увлекалась левыми взглядами. Тогда это казалось модным. — Она снова повернулась к Элизабет Эллиот. — Неужели вы забыли доктора Брукса и доктора Хеммингса? Запамятовали, где находился дом, в котором вы жили вместе с ними?

— Не помню. — Лиз изо всех сил старалась сохранить спокойствие. Этому скоро придёт конец. Но сейчас она не могла повернуться и уйти.

— Разве не на трех углах, в нескольких кварталах от кампуса?.. Мы звали их братьями Маркс, — хихикнула Кэти. — Брукс никогда не носил носков — и это в Вермонте! Должно быть, из-за этого у него всегда была капля на носу, а Хеммингс не мыл голову. Да, это была кафедра — только держись. Потом доктор Брукс перешёл в Беркли, и вы, конечно, последовали за ним, чтобы защитить докторскую диссертацию. Вы, наверно, любили работать под его руководством. Скажите, а как сейчас жизнь в Беннингтоне?

— Хорошая, как всегда.

— Я так ни разу и не ездила на встречи выпускников, — заметила Кэти.

— Да и я не была там в прошлом году, — ответила Лиз.

— Так что же произошло с доктором Бруксом? — настаивала Кэти.

— По-моему, он преподаёт в Вассаре.

— А, вы поддерживаете с ним контакт? Готова поспорить, он всё ещё не пропускает ни одной юбки. Гордость радикала. Вы часто встречаетесь?

— Ни разу за последние пару лет.

— Мы так и не могли понять, что вы в нём нашли, — заметила Кэти.

— Бросьте, Кэролайн, все мы не были в то время девственницами.

Кэти отпила глоток шампанского.

— Это верно, времена были другими, и мы совершали массу глупостей. Но мне повезло. Джек сделал меня порядочной женщиной.

Началось! — подумала Либби Хольцман.

— Не у всех есть на это время.

— И как только вы обходитесь без семьи, не представляю. Я бы не вынесла одиночества.

— По крайней мере мне не приходится беспокоиться о неверном муже, — ледяным тоном заметила Лиз, прибегая к испытанному оружию и не зная, что оно больше не заряжено.

Кэти сочувственно улыбнулась.

— Да, некоторым приходится беспокоиться об этом. К счастью, меня эта чаша миновала.

— Разве какая-нибудь женщина может быть уверена в этом?

— Только дура остаётся в неведении. Если знаешь своего мужа, — объяснила Кэти, — у тебя нет сомнений в том, на что он способен и на что — нет.

— И вы действительно так уверены в себе? — спросила Лиз.

— Конечно.

— Считается, что жена узнает об измене мужа последней.

Кэти слегка наклонила голову.

— Это философская дискуссия или вы хотите сказать мне что-то в лицо вместо того, чтобы говорить за моей спиной?

Господи! Боб Хольцман чувствовал себя зрителем на схватке боксёров-профессионалов.

— Неужели у вас создалось такое впечатление? Прошу извинить меня, Кэролайн.

— Ничего страшного, Лиз.

— Извините, но я хотела бы, чтобы ко мне обращались…

— Я тоже предпочитаю, чтобы ко мне обращались — «профессор», я ведь доктор медицины. Больница Джона Хопкинса, и все такое.

— Мне казалось, вы адъюнкт-профессор.

Доктор Райан кивнула.

— Совершенно верно. Мне предложили должность профессора в Виргинском университете, однако тогда пришлось бы переехать из дома, в котором мы сейчас живём, перевести детей в другую школу и, разумеется, возник бы вопрос о карьере Джека. Поэтому я отклонила предложение.

— Вы, наверно, очень заняты.

— Да, у меня немало дел, к тому же я люблю свою работу в Больнице Хопкинса. Мы ведём сейчас перспективную исследовательскую работу, а мне нравится быть в гуще событий. Вам, наверно, было легче перебраться в Вашингтон — вас ничто не удерживало, да и к тому же что нового может быть в политических науках?

— Жизнь, которую я веду, вполне меня устраивает.

— Не сомневаюсь, — ответила Кэти, заметив слабое место и зная, как воспользоваться этой слабостью. — Всегда видно, когда человеку нравится работа.

— А какова жизнь у вас, профессор?

— Трудно желать лучшего. Между прочим, между нами только одно серьёзное различие, — сказала Кэролайн Райан.

— Какое именно?

— .. Вы не видели, куда исчезла моя жена? Ваша беседует с Хольцманами и Элизабет Эллиот. Интересно, о чём они разговаривают? — произнёс Банкер.

— Дома, в постели, я сплю с мужчиной, — ответила Кэти, сладко улыбаясь. — И самое приятное в этом, что мне не приходится менять батареи в вибраторе.

…Джек повернулся и увидел свою жену рядом с Элизабет Эллиот, жемчужное ожерелье которой показалось ему тёмным — так побледнело её лицо. Его жена была ниже ростом, чем советник по национальной безопасности, и выглядела девчонкой рядом с Либби Хольцман, но, что бы там ни происходило, Кэти вела себя подобно медведице, защищающей своих медвежат. Её глаза были устремлены в лицо Эллиот. Он подошёл, чтобы узнать, в чём дело.

— Ты здесь, милая.

— А, Джек! — Кэти не отвела глаз от своей цели. — Ты знаком с Либби и Бобом Хольцманами?

— Привет. — Он обменялся с ними рукопожатиями — их взгляды говорили о чём-то, но он не мог понять о чём именно. Миссис Хольцман хотела сказать что-то, но сделала глубокий вдох и, только выдержав паузу, спросила:

— Это вы тот счастливец, что женился на этой женщине? — Вопрос миссис Хольцман позволил Эллиот отвести взгляд в сторону.

— Говоря по правде, это она вышла за меня замуж, — ответил Джек после короткого замешательства.

— Прошу меня извинить. — И Эллиот ретировалась с поля боя, пытаясь сохранить остатки собственного достоинства. Кэти взяла Джека за руку и подвела к роялю, что стоял в углу.

— Что значит вся эта чертовщина? — обратилась Либби Хольцман к своему мужу. Правда, она и сама догадывалась о сути происшедшего. Её успешная попытка удержаться от смеха едва не стоила ей жизни.

— Дело в том, дорогая, что я нарушил профессиональную этику. И знаешь почему?

— Ты поступил правильно, — заявила Либби. — Братья Маркс? Дом у трех углов. Лиз Эллиот, белая протестантка англо-саксонского происхождения, королева левой ориентации. Боже мой!

— Джек, у меня ужасная головная боль. Просто ужасная, — шепнула Кэти мужу.

— Действительно так плохо?

Она кивнула.

— Уведи меня отсюда, пока не наступил приступ тошноты.

— Кэти, но уходить с таких приёмов не принято, — напомнил ей Джек.

— Без нас обойдутся.

— О чём ты говорила с Лиз?

— Знаешь, она мне не понравилась.

— Не только тебе. Ну хорошо.

Джек взял Кэти под руку и повёл к выходу. Армейский капитан сразу понял серьёзность положения, и через пять минут они вышли на свежий воздух. Джек усадил жену в машину и направился к выезду на Пенсильвания-авеню.

— Поезжай прямо, — сказала Кэти.

— Но…

— Поезжай прямо, Джек. — Это был её голос хирурга, таким голосом она давала распоряжения во время операций. Райан проехал мимо парка Лафайетта.

— Теперь налево.

— Куда мы едем?

— Сейчас поворачивай направо — и въезжай налево в ворота. — Послушай…

— Пожалуйста, Джек, — попросила она тихо. Швейцар у входа в отель «Хэй Адаме» помог Кэролайн выйти из машины. Джек передал ключи служителю, чтобы тот поставил машину на стоянку, затем последовал за женой. Подойдя к стойке, Кэти получила ключ от комнаты и направилась к лифту. Джек вошёл следом за ней, а когда лифт остановился, они направились к угловому люксу.

— Что ты задумала, Кэти?

— Джек, у нас было слишком много работы, мы без конца занимались детьми, не оставляя времени для нас самих. Сегодня — время для нас с тобой. — Она обняла его за шею, и мужу ничего не оставалось, как поцеловать её. Кэти дала ему ключ. — А теперь открой дверь, пока мы не напугали кого-нибудь.

— Но как быть…

— Джек, помолчи. Пожалуйста, — добавила она.

— Хорошо, милая. — Райан распахнул дверь, и они вошли. Кэти с удовольствием отметила, что все её указания были выполнены, как и надлежало персоналу лучшего из отелей. На столе был накрыт лёгкий ужин, и в ведёрке со льдом стояла бутылка французского шампанского. Она бросила норковое манто на ливан в полной уверенности, что и всё остальное сделано лучшим образом.

— Открой шампанское, пожалуйста. Я сейчас вернусь. Тебе тоже следовало бы снять пиджак и расслабиться, — произнесла Кэти через плечо, направляясь в спальню.

— Конечно, — ответил себе Джек. Он не понимал, что происходит или что задумала Кэти, но вообще-то это мало его беспокоило. Положив пиджак рядом с манто, он снял фольгу с горлышка бутылки, ослабил проволоку и осторожно извлёк пробку. Затем налил два бокала и снова поставил бутылку в серебряное ведёрко. Доверившись французским виноделам, он решил не пробовать вино и подошёл к окну, откуда был виден силуэт Белого дома. Джек не, слышал, а скорее почувствовал, когда Кэти вернулась в гостиную. Он обернулся — Кэти стояла в дверях.

Она надела её во второй раз, длинную, до пола, ночную рубашку из белого шелка. Первый раз это произошло во время их медового месяца. Кэти подошла босиком к мужу, скользя по ковру подобно привидению.

— Головная боль у тебя, должно быть, прошла.

— А вот жажда по-прежнему осталась. — Кэти улыбнулась Джеку.

— Думаю, это мы сейчас уладим. — Джек поднял бокал и поднёс его к губам жены. Она сделала глоток и отвела бокал к губам мужа.

— Хочешь есть?

— Нет.

Кэти наклонилась к нему, взяв его за обе руки.

— Я люблю тебя, Джек. Пошли?

Джек повернул её спиной к себе и пошёл сзади, держа руки на её талии. Постель была приготовлена, одеяло откинуто, свет в спальне выключен, только сияние прожекторов, освещающих Белый дом, пробивалось сквозь шторы.

— Помнишь наш первый раз, первую ночь после свадьбы?

— Я не забыл оба раза, Кэти, — улыбнулся Джек.

— Это будет у нас ещё одна первая ночь, Джек. — Она протянула руки, стоя позади него, и расстегнула пояс. Он понял и быстро разделся. Когда он встал перед ней обнажённый, она обняла его с неожиданной страстью и шёлк ночной рубашки охладил его горячую кожу.

— Ложись.

— Сейчас ты красивее, чем раньше, Кэти.

— Я никому не позволю отнять тебя у меня. Кэти последовала за ним в постель. Оба дрожали от нетерпения. Кэролайн подняла ночную рубашку до пояса и опустилась на него, затем шёлк упал вниз. Его руки ласкали её груди. Она прижала их, раскачиваясь на нём, зная, что он не сумеет долго сдерживать себя, но и её момент был уже совсем близко.

Я — самый счастливый человек в мире, подумал Джек, пытаясь сдержаться, и, хотя это ему не удалось, получил в награду улыбку, от которой у него дрогнуло сердце.

— Совсем неплохо, — заметила Кэти через минуту, целуя его руки.

— Практики недостаточно.

— Ничего, вечер только наступил, — сказала она, ложась рядом, — и я тоже не испытывала ничего подобного вот уже много времени. Ну как, проголодался?

Райан посмотрел по сторонам.

— Я…

— Подожди. — Она встала с кровати и принесла ему халат с монограммой отеля. — Это чтобы ты не утратил пыла.

Ужин прошёл в тишине. Они не нуждались в словах и следующий час молча делали вид, что им снова двадцать с небольшим, юные и страстные, проявляющие любопытство в любви, стремящиеся познать её как новое и удивительное явление, где каждый поворот открывает что-то неизведанное, не встречавшееся раньше. Прошло слишком много времени, напомнил себе Джек, но тут же выбросил эту мысль из своего сознания, которое на этот раз было спокойным и безмятежным. Они покончили с десертом, и он разлил по бокалам остаток шампанского..

— Пора кончать пить. — Но ещё не сегодня, подумал он. Кэти осушила бокал и поставила его на стол.

— Да, это будет неплохо, но ведь ты не алкоголик. Мы с тобой доказали это на прошлой неделе. Тебе был нужен отдых, и ты отдохнул. А теперь ты снова нужен мне.

— Если справлюсь.

Кэти встала и взяла его за руку.

— Справишься, ты такой сильный.

На этот раз Джек принял инициативу на себя. Когда они вошли в спальню, он наклонился и снял с Кэти ночную сорочку, потом бросил свой халат на пол рядом с ней.

Первый поцелуй превратился в вечность. Он поднял её на руки, положил на кровать и спустя мгновение лёг рядом. Нетерпение страсти не исчезло у них. Скоро он оказался наверху, чувствуя под собой и вокруг себя её тепло. На этот раз у него все получилось гораздо лучше, он сдерживал себя до того момента, когда её таз поднялся вверх, спина изогнулась, а на лице появилось удивительное выражение боли, которым каждый мужчина хочет наградить свою жену. В последние секунды его руки обхватили её тело и подняли с постели, прижав к своей груди. Кэти любила, когда он делал так, ей нравилась его мужская сила едва ли не больше, чем его доброта. Наконец всё кончилось, и он лёг рядом с ней. Кэти прижалась к нему, положив его голову на свою не слишком пышную грудь.

— С тобой ничего раньше и не было, — прошептала она ему на ухо. То, что последовало дальше, не удивило её. Она так хорошо знала своего мужа, хотя на короткое время и поступила глупо, забыв об этом. Кэти надеялась, что сумеет забыть те тяжкие дни. Все тело Джека сотрясалось в рыданиях. Кэти обняла его, чувствуя слезы на своей груди. Какой он хороший, какой сильный мужчина.

— Я был плохим мужем и плохим отцом…

Она прижалась щекой к его лбу.

— Последнее время ни один из нас не проявил себя слишком уж хорошо, Джек, но теперь все в прошлом.

— Да. — Он поцеловал её грудь. — Как это мне посчастливилось найти тебя?

— Ты выиграл меня, Джек. В великой лотерее жизни я досталась тебе. А ты — мне. По-твоему, семейные люди, жены и мужья, всегда заслуживают друг друга? Сколько встречается мне таких, которым не повезло. Может быть, они просто не старались, просто забыли.

— Забыли?

Как чуть не забыла я, подумала Кэти.

— «В богатстве и в бедности, в счастье и несчастье, в здравии и в болезни, пока мы оба живы». Помнишь? Я тоже дала эту клятву. Я ведь знаю, Джек, каким хорошим ты можешь быть, и для меня этого достаточно. Я так плохо относилась к тебе всю прошлую неделю… Извини меня за все плохое, что я сделала. Но все осталось позади.

Наконец рыдания стихли.

— Спасибо, милая.

— Спасибо, Джек. — Она провела пальцем по его спине.

— Ты хочешь сказать? — Его голова поднялась, и он заглянул ей в лицо.

— Надеюсь. Может быть, это будет ещё одна девочка.

— Было бы очень славно.

— А теперь спи.

— Сейчас.

Джек встал и направился в ванную, но, прежде чем вернуться в спальню, зашёл в гостиную. Десять минут спустя, услышав его ровное дыхание, Кэти осторожно спустилась с кровати, надела ночную рубашку, а потом на пути из ванной подошла к телефону и отменила просьбу Джека разбудить его пораньше. Теперь настала её очередь остановиться у окна и посмотреть на дом президента. Ещё никогда мир не казался ей более прекрасным. Вот если бы ей удалось убедить Джека прекратить работать на этих людей…

Грузовик остановился на заправку недалеко от Лексингтона, штат Кентукки. Шофёр потратил десять минут, чтобы набить желудок кофе с оладьями — он уже давно пришёл к выводу, что хороший завтрак не даёт уснуть за рулём, — и отправился дальше. Премия в тысячу долларов была очень соблазнительной, и, чтобы получить её, нужно было пересечь Миссисипи до того, как в Сент-Луисе начнётся час пик.

Глава 31

Опасности

Шум транспорта, разбудивший Райана, дал ему понять, что уже слишком поздно. В окна струился яркий свет дня. Он посмотрел на часы — восемь пятнадцать. Его едва не охватила паника, но теперь уже ничего не поделаешь. Джек встал с кровати, вошёл в гостиную и увидел, что его жена занята утренним кофе.

— Разве тебе сегодня не нужно на работу?

— Я должна была ассистировать при операции, которая началась несколько минут назад, но Берни согласился заменить меня. Тебе, впрочем, не мешало бы одеться, а?

— Как мне попасть на службу?

— Джон будет здесь с автомобилем в девять.

— Превосходно.

Джек отправился в ванную, чтобы принять душ и побриться. По дороге он заглянул в шкаф и увидел, что там для него приготовлены костюм, рубашка и галстук. Он не удержался от улыбки. Джек никогда не думал о своей жене, как о мастере — мастерице? — конспирации. К восьми сорока он принял душ и побрился.

— Знаешь, в одиннадцать часов у меня встреча в доме на другой стороне улицы.

— Нет, не знаю. Передай от меня привет этой стерве Эллиот, — улыбнулась Кэти.

— Тебе она тоже не нравится? — спросил Джек.

— Что может в ней нравиться? Она была никуда не годным преподавателем в колледже. К тому же она совсем не так умна, как ей кажется. Слишком большое самомнение'.

— Да, я обратил на это внимание. Я ей тоже не нравлюсь.

— У меня появилось такое же впечатление. Вчера мы немного поссорились. Думаю, я одержала верх, — заметила Кэти.

— Из-за чего?

— Так, женские дела. — Кэти сделала короткую паузу. — Джек?..

— Да, милая?

— Мне кажется, тебе нужно уйти со своего поста.

Райан посмотрел в тарелку.

— Думаю, ты права. Мне надо кое-что закончить… но после этого…

— Сколько времени тебе потребуется?

— Не больше двух месяцев. Понимаешь, дорогая, я не могу просто встать и уйти. Моё назначение было утверждено сенатом. Бросить все и покинуть пост — это слишком походит на дезертирство. Нужно соблюдать правила.

Кэти кивнула. Она уже добилась своего.

— Я понимаю тебя, Джек. Два месяца меня устраивают. Чем бы тебе хотелось заняться?

— Интересная исследовательская работа есть почти всюду — и в Центре стратегических и международных исследований, и в Херитидж Фаундейшн, может быть, в Центре Джона Хопкинса по актуальным международным проблемам. В Англии у меня был разговор с Бэзилом. Когда достигаешь моего уровня, без работы не останешься. Гм… Я мог бы даже написать ещё одну книгу…

— Только давай начнём с хорошего продолжительного отпуска, когда дети кончат учиться.

— Но мне казалось… — К этому времени я ещё не буду слишком беременной, Джек.

— Ты уверена, что это действительно случилось прошлой ночью?

Её брови озадаченно поднялись.

— Я рассчитала время, да и у тебя было две попытки. В чём дело? Я слишком утомила тебя? Джек улыбнулся.

— Мне приходилось утомляться и больше.

— Повторим сегодня вечером?

— Я говорил тебе, как мне нравится эта ночная рубашка?

— Мой свадебный наряд? Она немного пуританского покроя, но сумела оказать желаемый эффект. Жаль, что сейчас у нас мало времени!

Джек поспешно решил, что нужно уходить, пока это ещё возможно.

— Ты права, милая, но мне пора, да и тебе следует заняться делами.

— Ну вот, — заметила Кэти с игривым разочарованием.

— Ведь я не смогу объяснить президенту, что опоздал потому, что мы с женой решили поразвлечься в постели напротив Белого дома. — Он подошёл к жене и поцеловал её. — Спасибо, милая.

— Рада, что доставила тебе удовольствие, Джек. Райан вышел из отеля и увидел, что Кларк ждёт его в машине. Он распахнул дверцу и сел рядом с ним.

— Доброе утро, док.

— Привет, Джон. Ты совершил всего одну ошибку.

— Какую?

— Кэти назвала тебя по имени. Что это значит?

— Тебе не обязательно все знать. — Кларк передал ему портфель с донесениями. — Черт побери, иногда мне тоже хочется переночевать где-нибудь в отеле, понимаешь?

— Уверен, что без нарушения закона не обошлось.

— Это уж точно, — кивнул Кларк и выехал на улицу. — Когда мы получим команду о начале мексиканской операции?

— Именно за этим я и еду в Белый дом.

— В одиннадцать?

— Да.

Райан с удовольствием отметил, что Центральное разведывательное управление может функционировать и в его отсутствие. Поднявшись на седьмой этаж, он убедился, что все на месте и работают. Даже Маркус был у себя в кабинете.

— Готовы к поездке? — спросил Райан директора ЦРУ.

— Вылетаю сегодня вечером. Наша резидентура в Японии организует мне встречу с Лялиным.

— Маркус, прошу вас не забывать, что его имя — агент «Мушаши», а поступающая информация проходит под кодовым названием «Ниитака». Даже здесь не следует называть его настоящее имя — это может стать плохой привычкой.

— Хорошо, Джек. Ты сейчас отправляешься к президенту по вопросу мексиканской операции?

— Да.

— Мне понравилось, как ты подготовил её.

— Спасибо, Маркус, но это заслуга Кларка и Чавеза. Можно высказать предложение? — спросил Джек.

— Давай.

— Может быть, стоит вернуть их к оперативной деятельности?

— Если они успешно проведут операцию, президент не будет возражать. Я — тоже.

— Разумное решение.

Как все оказалось просто, подумал Джек. Вот только он не мог понять почему.

Доктор Каминский посмотрел рентгеновские снимки и выругал себя за ошибочный диагноз, поставленный накануне. Это казалось невероятным, но…

Почему казалось? Это действительно невероятно. В этом регионе? А вдруг? Придётся взять дополнительные анализы, но сначала он потратил час, разыскивая своего сирийского коллегу. Пациента уже перевели в другой госпиталь, где была ламинарная палата. Даже если Каминский ошибался, больного нужно полностью изолировать.

Расселл завёл автопогрузчик, ему понадобилось всего несколько минут, чтобы разобраться в системе его управления. Интересно, подумал он, для чего был нужен этот автопогрузчик предыдущему владельцу ранчо, однако пришёл к выводу, что раздумывать над этим не имеет смысла. В баллонах оказалось достаточно пропана, чтобы выполнить работу, так что и об этом можно было не беспокоиться. Он выключил двигатель и вернулся в дом.

Местное население оказалось достаточно гостеприимным. Почтальоны уже установили почтовый ящик рядом с въездом на ранчо. Расселл достал утреннюю газету, чтобы прочитать её за утренним кофе. И тут же понял, насколько это оказалось своевременным.

— Вот как, — тихо произнёс он.

— В чём дело, Марвин?

— Такого ещё не было. Болельщики «Викингов» собираются приехать больше чем на… тысяче автобусов и автомобилей. Черт побери, — выругался он. — Дороги будут забиты до предела. — Он повернулся, чтобы взглянуть на долгосрочный прогноз погоды.

— Что ты хочешь этим сказать, Марвин?

— Они приедут по шоссе 1-76, ведущему к Денверу. Это может затруднить положение. Нам нужно подъехать к стадиону около полудня или чуть позже… Примерно в это же время прибудет конвой болельщиков…

— Конвой? Что значит «конвой»? От кого он будет защищать?

— Это не «конвой» в таком смысле слова, — объяснил Расселл. — В Америке такое слово значит… ну, караван, процессия что ли. Болельщики из Миннесоты подготовили большое количество машин и автобусов, на которых приедут на матч. Знаете что, парни, давайте забронируем комнату в мотеле, где-нибудь недалеко от аэропорта. Когда мы вылетаем? — Он снова замолчал. — Боже, ведь я уже совсем перестал соображать!

— Что-нибудь ещё? — спросил Госн.

— Погода, — ответил Расселл. — Мы находимся в Колорадо, а на дворе — январь. Что, если начнётся снегопад, а? — Он взглянул на газетную страницу.

— Ты хочешь сказать, это помешает езде по дорогам?

— Да. Послушайте, лучше всего забронировать комнаты в одном из мотелей у самого аэропорта. Мы можем появиться там накануне… нет, лучше я забронирую комнаты на двое или трое суток, чтобы не, возникло никаких подозрений. Господи, надеюсь, у них ещё остались свободные номера.

Расселл подошёл к телефону и открыл справочник на разделе «Жёлтые страницы». Лишь с четвёртой попытки ему удалось найти свободные комнаты в небольшом семейном мотеле в миле от аэропорта. Ему пришлось использовать для бронирования номеров свою кредитную карточку, которую он до сих пор не пускал в ход, расплачиваясь наличными. Это беспокоило Расселла. Теперь за ним будет легче проследить — ещё один листок бумаги.

— Доброе утро, Лиз. — Райан вошёл в кабинет и сел. — Как поживаешь?

Советник по национальной безопасности не выносила, когда её унижали. Ей уже пришлось выдержать ссору с женой этого сукиного сына прошлым вечером — да ещё перед репортёрами! — и потерпеть позорное поражение на виду у всех. Неважно, имел Райан отношение к этому делу или нет, он уж наверняка здорово посмеялся прошлым вечером. Но ещё Хуже было то, что эта тощая сука издевалась не только над ней — она затронула и Боба Фаулера! Именно таким было мнение президента, когда Элизабет рассказала ему вчера о случившемся.

— Ты готов к докладу?

— Конечно.

— Пошли, — бросила она и вышла в коридор. Пусть Боб разбирается с этим делом.

Элен Д'Агустино видела, как два высокопоставленных чиновника вошли в Овальный кабинет. Она, разумеется, знала о случившемся. Один из агентов Секретной службы слышал весь разговор, и жестокое поражение доктора Эллиот было уже предметом осторожных насмешек.

— Доброе утро, господин президент, — услышала она слова Райана, когда дверь начала закрываться.

— Доброе утро, Райан. Ну, что там у вас?

— Сэр, наш план очень прост. Два сотрудника ЦРУ будут в Мехико под видом служащих аэропорта. Они займутся обычным делом — очистят пепельницы, приведут в порядок туалеты. Перед уходом они поставят в верхней комнате отдыха «Боинга-747» новые цветы. В этих цветах будут скрыты микрофоны, похожие вот на этот. — Райан достал из кармана пластиковую палочку и передал её президенту. — Эти микрофоны будут передавать все, что произнесут в гостиной лайнера, на передатчик, замаскированный в керамической бутылке. В свою очередь передатчик ведёт передачу на многоканальной сверхвысокой частоте. Три наших самолёта, летящие на параллельных с «Боингом» курсах, будут принимать этот сигнал. Для страховки внутри японского самолёта спрятан дополнительный приёмник с магнитофоном. Он будет служить как для страховки, так и для прикрытия операции. Если его обнаружат, жучки в пластиковых палочках примут за попытку репортёров, сопровождающих премьер-министра, подслушать его разговоры. Мы, разумеется, полагаем, что этого не случится. Наши сотрудники в аэропорту Даллеса заберут всю аппаратуру. В любом случае полученные данные будут обработаны и расшифрованные записи представят вам через несколько часов после посадки самолёта.

— Хорошо. Какова вероятность успеха? — спросил руководитель аппарата Белого дома Арнольд ван Дамм. Его присутствие здесь было, разумеется, необходимо. Предстоящая операция являлась политическим манёвром, а не проявлением искусства управления государством. Политический риск в данном случае был велик — правда, и вознаграждение в случае успеха огромно.

— Сэр, в операциях такого рода не может быть гарантий. Если в комнате отдыха что-нибудь скажут, мы скорее всего узнаем содержание разговора, но премьер-министр не захочет, возможно, даже говорить об этом. Оборудование проверено, оно функционирует исправно. Оперативник, руководящий этой операцией, обладает большим опытом, ему уже приходилось участвовать в очень рискованных делах.

— Например? — поинтересовался ван Дамм.

— Например, он сумел вывезти жену и дочь Герасимова несколько лет назад. — Райан объяснил подробности давней операции.

— Значит, вы считаете, что наша попытка прослушать разговоры японского премьер-министра стоит риска? — спросил Фаулер. Этот вопрос изрядно удивил Райана.

— Сэр, это вам нужно принять решение.

— Но я спросил ваше мнение.

— Да, господин президент, ради этого стоит идти на риск. Информация, которую мы получаем по каналу «Ниитака», показывает, что к нам относятся с изрядным высокомерием. Если вы сможете потрясти их, сообщив, что нам известно о сделке, заключённой за спиной Америки, может быть, они решат в дальнейшем вести с нами честную игру.

— Вы одобряете нашу политику по отношению к Японии? — спросил ван Дамм, не менее Райана удивлённый вопросом президента.

— Моё одобрение или неодобрение не относится к делу, но я могут ответить на ваш вопрос — да, одобряю.

Глава аппарата Белого дома не мог скрыть своего изумления:

— Однако предыдущая администрация… почему вы ничего не сообщили нам?

— Вы не спрашивали меня об этом, Арни. Ведь я не имею отношения к формированию государственной политики, правда? Я всего лишь разведчик и выполняю то, что мне поручают, — при условии что эти поручения не нарушают законов страны.

— Значит, у вас нет сомнений в законности этой операции? — поинтересовался Фаулер, едва сдерживая улыбку.

— Мистер президент, это вы — юрист, а не я. Если я не знаком с юридическими деталями операции — признаюсь, что юридические тонкости мне неизвестны, — то исхожу из того, что вы, юрист, не отдаёте мне приказа, связанного с нарушением законов.

— В последний раз такую ловкость я наблюдал прошлым летом в Центре Кеннеди, когда там выступала балетная труппа Кировского театра, — засмеялся ван Дамм.

— Райан, вы — опытный специалист и знаете как поступать. Считайте, что моё разрешение вами получено, — произнёс Фаулер после короткой паузы. — Допустим, мы получим ту информацию, которую ожидаем. Что тогда?

— Нужно изучить её вместе с сотрудниками государственного департамента, — заявила Лиз Эллиот.

— Такой шаг чреват серьёзными последствиями, — возразил Райан. — Японцы взяли на службу немало сотрудников из отдела, занимающегося торговыми переговорами. Нам следует исходить из того, что в госдепе есть их люди.

— Коммерческий шпионаж? — спросил Фаулер.

— Конечно, почему бы нет? По каналу «Ниитака» к нам не поступило достоверной информации об этом, но, если бы я был чиновником, намеревающимся уйти с государственной службы и начать зарабатывать половину миллиона долларов в год, представляя здесь японскую корпорацию — а так поступают многие, — почему не доказать японцам, насколько полезным для них я являюсь? Я бы поступил точно так же, как поступают советские чиновники или агенты, стремясь хорошо зарекомендовать себя в наших глазах. Для этого следует представить нечто сенсационное. Это незаконно, но мы не пытаемся бороться с такими нарушениями. По этой причине широкое распространение сведений, полученных в результате этой операции, может иметь опасные последствия. Судя по всему, вы собираетесь запросить мнение Талбота и ещё нескольких сотрудников госдепа, но я серьёзно подумал бы, прежде чем привлекать кого-нибудь ещё. Кроме того, прошу иметь в виду, господин президент, если вы скажете премьер-министру, что знаете, что он сказал, — и если он вспомнит, что произнёс это только в одном месте, — это может нанести ущерб нашему методу получения разведывательной информации.

Президент выслушал Райана молча и всего лишь нахмурился.

— А если попытаться представить это как утечку информации в Мексике? — высказал предложение ван Дамм.

— Да, такое решение проблемы будет наилучшим и самым очевидным, — согласился с ним Райан.

— Что, если я выскажу ему все прямо в лицо? — спросил Фаулер.

— Трудно играть, когда у соперника полная масть — и к тому же козырная, господин президент. А если сведения об этой операции просочатся, конгресс выйдет на орбиту от возмущения. Это одна из тех проблем, с которыми мне приходится сталкиваться. Я обязан обсудить эту операцию с Элом Трентом и Сэмом Феллоузом. Сэма можно уговорить, но у Эла есть политические причины ненавидеть японцев.

— В моей власти отдать вам приказ не встречаться с ним…

— Сэр, этот закон я не могу нарушить ни при каких обстоятельствах.

— И всё-таки может получиться, что я дам вам такой приказ, — заметил Фаулер.

Это опять удивило Райана. Оба — и он и президент — знали, каковы будут последствия такого приказа. Именно об этом мечтала Кэти. В конце концов это будет отличным предлогом для ухода в отставку.

— Впрочем, в этом может не возникнуть необходимости. Мне надоело заниматься играми с ними. Они заключили с нами соглашение и обязаны сдержать взятые обязательства, иначе им придётся иметь дело с очень рассерженным президентом. Более того, сама мысль о том, что кто-то может совратить президента какой-нибудь страны таким преступным путём вызывает у меня отвращение. Черт побери, как я ненавижу коррупцию!

— Правильно, босс, — одобрительно отозвался ван Дамм. — К тому же такая твёрдость нравится избирателям.

— Этот стервец говорит мне, — продолжал помолчав Фаулер (Райан так и не смог понять, где у него актёрская игра, а где — подлинные чувства). — что собирается приехать, чтобы уладить некоторые мелочи, ближе познакомиться, а сам намерен нарушить обещание. Ну ладно, мы ещё посмотрим. По-видимому, настало время поговорить с ним твёрдо. — На этом выступление президента закончилось. — Райан, куда это вы исчезли вчера вечером?

— У моей жены заболела голова. Пришлось неожиданно уехать, извините.

— А как она сейчас? Все прошло?

— Да, сэр, спасибо.

— Ну, выпускайте своих молодцов.

Райан встал.

— Будет исполнено, господин президент. Ван Дамм вышел следом за ним, и они направились к Западному выходу.

— Отлично сработано, Джек.

— Господи, неужели я начинаю им нравиться? — спросил Джек с лукавой усмешкой. Беседа прошла подозрительно гладко.

— Я не знаю, что произошло вчера вечером, но Лиз ужасно сердита на твою жену.

— Они беседовали о чём-то, хотя я не знаю о чём.

— Джек, можно я скажу тебе прямо? — спросил ван Дамм. Райан понимал, что эта дружеская прогулка в сторону выхода была слишком уж необычной, да и символизм был очевидным.

— Когда, Арни?

— Мне хотелось бы сказать, что в этом нет ничего личного и все чисто деловое, но это не правда — виной являются личные отношения. Извини меня, Джек, но такова жизнь. Президент примет твою отставку с огромным сожалением и будет превозносить тебя до небес.

— Благородно с его стороны, — равнодушно заметил Райан.

— Я сделал все что мог, Джек. Ты мне нравишься. Но всё было напрасно. Такое бывает.

— Я уйду не поднимая шума. Однако…

— Да, я знаю. Никаких закулисных интриг за твоей спиной ни в то время, когда ты обратишься с просьбой об отставке, ни после этого. Время от времени тебя будут приглашать для консультаций, может быть, для проведения специальных миссий, установления контактов. Ты уйдёшь с почётом. Даю тебе слово, Джек, и президент даёт слово. Он вообще-то неплохой мужик, Джек, честное слово, неплохой. Он жёсткий и крутой сукин сын, превосходный политический деятель, но я не встречал более честного человека. Дело всего лишь в том, что твоя позиция и его позиция не совпадают, а он — президент.

Джек мог бы ответить на это, что признаком интеллектуальной честности является выяснение противоположных точек зрения, но вместо этого заметил:

— Как я уже сказал, я уйду тихо, не поднимая шума. Слишком долго занимался этой работой. Пришло время отдохнуть, насладиться ароматом роз и поиграть с детьми.

— Такого ответа я и ждал от тебя. — Ван Дамм похлопал его по плечу. — Ты только успешно проведи эту операцию, и прощальное заявление босса о твоей многолетней деятельности будет блестящим. Мы даже попросим Кэлли Вестон написать его.

— Ты умеешь льстить подобно настоящему профессионалу, Арни, — усмехнулся Райан. Он пожал руку руководителю аппарата Белого дома и пошёл к своему автомобилю. Ван Дамм был бы удивлён, если бы видел лицо Джека. Райан улыбался.

— Неужели тебе было необходимо вести себя с ним именно таким образом?

— Элизабет, несмотря на все наши разногласия, он хорошо послужил своей стране. Наши точки зрения во многом расходятся, однако Райан никогда не обманывал меня и всегда давал хорошие советы, — ответил Фаулер, глядя на крохотный микрофон в пластиковой палочке. Интересно, а он действительно работает? — неожиданно подумал президент.

— Но я рассказала тебе о том, что случилось вчера вечером.

— Твоё желание исполнилось. Он уходит. Людей такого калибра нельзя выбросить на улицу пинком. Для этого существует целая процедура, цивилизованная и почётная. Любое другое поведение было бы недальновидным и поставило бы меня в глупое положение как политического деятеля. Я согласен с тобой, что Райан принадлежит к прошлому, вроде динозавра, но даже динозаврам отводят почётное место в музеях.

— Но…

— Достаточно об этом. Ты поссорилась с его женой прошлым вечером. Мне это тоже неприятно, но как я буду выглядеть в глазах окружающих, если накажу мужа за то, что сделала его жена?

— Боб, я имею право рассчитывать на твою поддержку!

Фаулеру это не понравилось, но он сдержался.

— Ты её получила, Элизабет, — спокойно ответил он. — А сейчас, мне кажется, для такой дискуссии не место и не время.

Маркус Кабот прибыл на базу ВВС Эндрюз сразу после обеда, чтобы вылететь в Корею. В результате тщательных приготовлений условия для его пребывания на борту самолёта-были куда более роскошными, чем это могло показаться. Каботу предстояло лететь на транспортном самолёте ВВС США «С-141В», «Старпифтер», — четырехмоторном самолёте со странным змеевидным фюзеляжем. В его транспортный отсек был погружён автоприцеп, приспособленный для проживания, с кухней, гостиной и спальней. Поскольку «С-141» шумный самолёт, особенно в хвостовой части, автоприцеп был покрыт толстым слоем звукоизоляции. Кабот вошёл в носовой отсек, чтобы познакомиться с экипажем. Первым пилотом оказался светловолосый тридцатилетний капитан. На борту самолёта было два полных экипажа: предстоял длительный перелёт с посадкой для заправки на базе ВВС Трэвис в Калифорнии и затем тремя «дозаправками» в полёте над Тихим океаном. Кроме того, перелёт будет предельно скучным, и Кабот решил спать как можно больше. Он впервые задумался над тем, стоило ли идти на государственную службу, и даже перспектива того, что Райан скоро уйдёт в отставку — об этом ему сообщил Арнольд ван Дамм, — не улучшила настроения. Директор Центрального разведывательного управления сел в кресло, застегнул ремни и принялся знакомиться с документами. Подошёл сержант ВВС и принёс на подносе стакан вина. Когда самолёт начал выруливать, Кабот отпил из стакана. Джон Кларк и Доминго Чавез поднялись на борт рейсового самолёта, вылетающего в Мехико-Сити, тоже после обеда, но позднее. По мнению Джона Кларка, руководящего операцией, лучше прилететь пораньше, чтобы привыкнуть к новой обстановке. Мехико-Сити был ещё одним огромным городом, расположенным на значительной высоте над уровнем моря, и помимо разреженной атмосферы страдал от загрязнения воздуха. Оборудование, необходимое для проведения операции, было аккуратно уложено и не должно было привлечь внимания таможенников. Кларк и Чавез не имели при себе оружия, поскольку для такой операции оружия не требовалось.

Грузовик свернул с широкого шоссе ровно через тридцать восемь часов и сорок минут после выезда из Норфолка. На этот этап переезда не потребовалось особых усилий. А вот затем понадобилось пятнадцать минут и все искусство водителя, чтобы подать грузовик задним ходом к бетонной разгрузочной платформе перед амбаром. Тёплое солнце растопило грунт, превратившийся в шестидюймовый слой грязи, и водитель никак не мог развернуться. Наконец, с третьей попытки, это ему удалось. Он выпрыгнул из кабины и подошёл к платформе.

— Как открывается эта штука? — спросил Расселл.

— Сейчас покажу. — Водитель наклонился, счистил грязь с подмёток и поднял запор на дверце контейнера. — Вам понадобится моя помощь?

— Нет, сам справлюсь. Идите в дом, там приготовлен кофе.

— Спасибо, сэр. С удовольствием выпью чашку.

— Видите, все очень просто, — произнёс Расселл, обращаясь к Куати. Они смотрели, как водитель уходит от амбара. Марвин открыл дверцы контейнера и увидел внутри большой ящик с надписью «Сони» на всех четырех сторонах, со стрелками, показывающими, где находится верх, и изображением бокала, чтобы дать понять, что внутри хрупкая аппаратура. Ящик тоже находился на деревянной платформе. Марвин убрал крепёжные растяжки, удерживающие ящик на месте, и завёл мотор автопогрузчика. Понадобилась всего минута, чтобы извлечь бомбу из контейнера в грузовике и поставить её в амбар. Расселл выключил автопогрузчик, подошёл к ящику и накрыл его брезентом. Когда водитель вернулся, контейнер снова был закрыт.

— Ну что же, вы заработали премию, — сказал Марвин, передавая водителю пачку банкнот.

Шофёр быстро пересчитал ассигнации. Теперь ему нужно доставить контейнер обратно в Норфолк, но сначала он остановится в ближайшем мотеле и поспит часов восемь.

— Приятно иметь с вами дело, сэр. Вы говорили, что спустя месяц у вас будет ещё работа для меня?

— Совершенно верно.

— Меня можно найти по этому телефону. — Водитель передал свою визитную карточку.

— Сейчас вы едете обратно?

— Сначала отосплюсь. Только что слышал по радио, что надвигается снегопад. Говорят, сильный.

— Ничего не поделаешь, такое время года.

— Это точно. Желаю успеха, сэр.

— Осторожнее на дороге. — Расселл пожал ему руку.

— Напрасно мы его отпустили, — заметил Госн, обращаясь к командиру по-арабски.

— Нет, все в порядке. Единственным человеком, чьё лицо он запомнил, был Марвин.

— Да, это так.

— Ты проверил, нет ли повреждений? — спросил Куати.

— Сам ящик в полном порядке. Завтра я произведу более тщательный осмотр. По-моему, мы почти готовы.

— Да.

— Начать с хороших новостей или с плохих? — спросил Джек.

— С хороших, — ответила Кэти.

— Меня попросили уйти в отставку.

— А плохие?

— Видишь ли, с моей работы никогда не уходят по-настоящему. Меня просят время от времени возвращаться — вроде как для консультаций.

— Тебе хочется этого?

— Такая работа становится частью твоей плоти и крови, Кэти. Тебе бы хотелось уйти из Больницы Хопкинса и превратиться в доктора, сидящего в кабинете и прописывающего очки своим пациентам?

— Сколько времени это потребует от тебя?

— Дважды в год, думаю. Понадобится использовать те специальные знания, которые есть у меня одного. Никакой рутины.

— Хорошо, я не возражаю и не собираюсь прекращать обучение молодых врачей. Когда это произойдёт?

— Мне нужно завершить две операции. Затем придётся найти замену… — Может быть, Фоули? — подумал Джек. Но кто из них?

— Мостик, гидроакустический пост.

— Мостик слушает, — ответил штурман. — Сэр, у меня замечен возможный контакт на пеленге двести девяносто пять, едва слышный, но усиливается.

— Спускаюсь. — До гидроакустического поста было всего пять ступенек. — Покажите.

— Вот здесь, сэр. — Акустик показал на линию, еле видную на экране дисплея. Хотя она выглядела расплывчатой, на самом деле состояла из прерывистых жёлтых точек в специфической частотной амплитуде, и, поскольку временная шкала двигалась вверх, появлялось все больше точек, похожих друг на друга лишь тем, что они образовывали неясную и расплывчатую линию. Единственной переменой, происходящей с линией, было то, что она медленно меняла направление. — Пока я не могу сказать вам, что это.

— Скажите тогда, чем это не может быть.

— Это не может быть контактом с чем-то на поверхности, и я не думаю, что это случайный шум, сэр. — Старшина провёл вдоль линии по экрану дисплея жировым карандашом, отмечая её положение. — Примерно вот здесь мне пришло в голову, что это действительно может оказаться чем-то.

— За чем ещё вы следите?

— «Сьерра-15» вот здесь — торговое судно, направляющееся на юго-восток и уходящее от нас, — это третий контакт в зоне схождения, за которым мы следили после начала последней вахты. Вот и все. Думаю, на поверхности большая волна, и рыбачьи суда не выходят так далеко.

Лейтенант Питни постучал пальцем по экрану.

— Пусть это будет «Сьерра-15». Я начну слежение. Каково состояние воды?

— Каналы в глубине кажутся мне сегодня превосходными, сэр. Шум на поверхности затрудняет работу, правда. Следить за этим контактом будет нелегко.

— Не спускайте с него глаз.

— Слушаюсь, сэр. — Акустик снова повернулся к экрану. Лейтенант Джеф Питни вернулся в рубку управления, снял трубку телефона и нажал кнопку каюты шкипера.

— Докладывает штурман, капитан. Обнаружен возможный акустический контакт на пеленге двести девяносто пять, еле слышный. Может быть, наш приятель вернулся, сэр… Так точно, сэр. — Питни положил трубку и включил систему оповещения. — Группам слежения и руководства огнём занять свои места.

Через минуту появился капитан первого ранга Рикс в кроссовках и синем комбинезоне. Сначала он остановился, чтобы проверить курс, скорость и глубину. Затем прошёл на гидроакустический пост.

— Покажите.

— Чёртов сигнал только что снова исчез, капитан, — сконфуженно признался акустик. Он оторвал листок туалетной бумаги — рулон висел над каждым экраном, — стёр предыдущую отметку и нанёс другую. — Мне кажется, сэр, вот здесь что-то есть.

— Надеюсь, вы не зря разбудили меня, — заметил Рикс. Лейтенант Питни видел, как переглянулись между собой два других акустика.

— Сигнал возвращается, сэр. Знаете, если это «Акула», то на этой частоте должно быть увеличение шума…

— По разведданным она только что вышла из ремонта и переоснастки. Иван научился, как делать свои лодки тише, — сказал Рикс.

— Пожалуй… небольшой снос на север, пеленг в данный момент двести девяносто семь. — Оба знали, что этот пеленг приблизителен и цифра может отличаться на десять градусов в ту или другую сторону. Даже с помощью исключительно дорогой аппаратуры, установленной на подлодке «Мэн», пеленг на очень отдалённую цель нельзя определить с большой точностью.

— Кто ещё может быть в этом районе? — спросил лейтенант Питни.

— «Омаха» должна находиться где-то к югу от Кодьяка. Это не то направление, так что контакт не может быть «Омахой». Вы уверены, что это не контакт с надводным кораблём?

— Совершенно уверен, капитан. Если бы это был дизель, я сразу узнал бы его, да и паровой двигатель несложно обнаружить. Нет вибрации от поверхностного шума, капитан. Контакт находится под поверхностью. Ничем другим это нельзя объяснить.

— Питни, мы на курсе двести восемьдесят один?

— Да, сэр.

— Поверните налево — новый курс двести шестьдесят пять. Таким образом мы установим более надёжную базовую линию для анализа перемещения цели и попытаемся определить расстояние перед тем, как начать сближение.

Начать сближение, подумал лейтенант. Господи, но ракетоносцы не должны сближаться с противником! Тем не менее Питни отдал приказ, разумеется.

— Где расположен слой?

— На глубине сто пятьдесят футов, сэр. Судя по поверхностному шуму, волны достигают двадцати пяти футов, — добавил акустик.

— Наверно, он остаётся на глубине, чтобы избежать болтанки.

— Черт побери, опять потерял его… увидим, что случится, когда хвост снова выпрямится…

Рикс наклонил голову за пределы гидроакустического поста и произнёс одно слово:

— Кофе. — Ему даже в голову не пришло, что и акустики были бы не прочь выпить по чашке.

Пришлось подождать ещё минут пять, пока на экране снова не начали появляться точки — причём в том месте, где ожидалось.

— О'кей, он снова на месте. По-моему, — добавил акустик. — Похоже, что теперь пеленг триста два градуса.

Рикс подошёл к прокладочному столику. Младший лейтенант Шоу вёл расчёты вместе с главным старшиной.

— Расстояние, должно быть, больше ста тысяч ярдов. Судя по смещению пеленга, полагаю, что у цели курс на северо-восток, скорость меньше десяти узлов. Да, свыше ста тысяч от нас. — Шоу и главный старшина пришли к выводу, что ими произведены хорошие расчёты, и достаточно быстро.

Рикс молча кивнул и вернулся к акустику.

— Сигнал становится более отчётливым, получаю данные на частоте пятидесяти герц. Мне кажется, это похоже на «Акулу».

— У вас, наверно, очень хороший канал прослушивания.

— Точно, капитан, очень хороший, и даже улучшается. Шторм изменит условия, когда волнение доберётся до нашей глубины, сэр.

Рикс снова прошёл в рубку управления.

— Что нового, мистер Шоу?

— Оцениваем расстояние в сто пятнадцать тысяч ярдов, курс на северо-восток, скорость пять узлов, может быть, на один-два узла больше, сэр. Если его скорость заметно больше этой, то расстояние будет очень велико.

— О'кей, штурман. Правый поворот, очень медленно на курс восемьдесят градусов.

— Слушаюсь, сэр. Рулевой, положить руль направо пять градусов, новый курс восемьдесят градусов.

— Руль положен направо пять градусов, сэр. Переходим на курс восемьдесят градусов.

— Хорошо.

Медленно, чтобы не слишком изгибать буксируемые пассивные датчики, подводный ракетоносец «Мэн» начал менять курс. Прошло три минуты, прежде чем подлодка вышла на новый курс, проделав манёвр, ещё никогда не осуществлённый ни одним подводным ракетоносцем Военно-морского флота США. Вскоре после этого на мостике появился капитан третьего ранга Клаггетт.

— Вы считаете, что он долго будет двигаться по этому курсу? — спросил он Рикса.

— Как бы вы поступили сейчас на его месте?

— Пожалуй, я стал бы двигаться лесенкой, — ответил Клаггетт, — перемещался бы к югу вместо севера, противоположно тому, как мы поступаем в Баренцевом море. Интервал между сменой курса будет определяться данными пассивных датчиков на его хвосте. Это — единственная достоверная информация, которую нам удастся получить. Однако в зависимости от того, как будет выглядеть этот манёвр, нам следует вести себя крайне осторожно при преследовании его, правда?

— Ну что ж, при любых обстоятельствах я не могу приближаться к нему на расстояние меньше тридцати тысяч ярдов. Так… сократим дистанцию до пятидесяти тысяч, чтобы лучше прочувствовать его движения, а потом сблизимся, если позволит обстановка. Всё время, пока он неподалёку, один из нас должен постоянно находиться в рубке управления.

— Ясно, — кивнул Клаггетт. Он помолчал и затем продолжил:

— Каким образом, черт побери, — помощник говорил очень тихо, — оперативное управление дало на это своё согласие?

— Может быть, сейчас мир стал безопаснее?

— Наверно, сэр.

— Вам не нравится, что ракетоносцы могут действовать подобно ударным подлодкам?

— По моему мнению, сэр, в оперативном управлении у кого-то заклинило шестерёнки — или это, или они пытаются доказать кому-то, насколько гибкими могут быть наши действия.

— А вам это не нравится?

— Нет, не нравится, капитан. Я знаю, что мы способны на такое, но полагаю, что заниматься этим — не наше дело.

— Об этом вы и говорили с Манкузо?

— Что? — Клаггетт покачал головой. — Нет, сэр. Он действительно спросил меня об этом, и я сказал, что это нам по силам. Пока я не имею права на более определённый ответ.

Тогда о чём вы беседовали? — хотел спросить Рикс. Он, конечно, не мог задать такого вопроса.

Американцы глубоко разочаровали Олега Кирилловича Кадышева. Они завербовали его по той причине, что он мог предоставить им достоверную информацию о том, что происходит внутри советского правительства, и Кадышев снабжал их этими данными на протяжении нескольких лет. Он предвидел, что в стране будут осуществляться глубокие политические перемены, причём раньше других, потому что хорошо понимал Андрея Ильича Нармонова, знал, что он собой представляет. Или что он не представляет собой. Президент его страны обладал поразительными данными политика, смелостью льва и тактической гибкостью мангуста. Но у него не было плана действий. Нармонов не обладал даром предвидения, и в этом заключалась его слабость. Он разрушил старый политический порядок, уничтожил Варшавский пакт в результате бездействия, заявив всего лишь однажды, громко и отчётливо, что Советский Союз не будет нарушать политическую целостность других стран, причём сделал это, ясно понимая, что угроза применения силы его страной была единственным обстоятельством, сохраняющим существование марксизма. Коммунисты в странах Восточной Европы совершили невероятную глупость, полагая, что любовь и уважение их народов гарантируют им безопасность в одном из самых огромных и наименее постижимых актов безумия. Но по утончённой иронии судьбы Нармонов не сумел постичь, что то же самое произойдёт и в его собственной стране, причём к этому добавилась ещё одна, самая опасная, переменная.

Советский народ — термин, не имеющий, разумеется, никакого смысла, — удерживала вместе только угроза силы. Одни лишь пушки Красной Армии гарантировали, что молдаване, латыши, таджики и все остальные народы будут следовать политике, Продиктованной из Москвы. Коммунистические руководители нравились им даже меньше, чем их предкам нравились русские цари. Поэтому, когда Нармонов лишил партию её роли в руководстве государством, он одновременно расстался со своей способностью повелевать народом, причём заменить её оказалось нечем. Плана — в стране, где План правил почти семьдесят лет, — больше просто не существовало. И потому, когда анархия стала замещать порядок, оказалось, что стремиться не к чему, нет цели, ради которой стоит работать, и не о чём мечтать. В результате происходящего блестящие политические манёвры, осуществлённые Нармоновым, не привели ни к какому результату. Кадышев понял это. Тогда почему этого не поняли американцы, сделавшие такую большую ставку на сохранение «своего человека» в Москве?

Сорокашестилетний член парламента фыркнул при этой мысли. Ведь он был их человеком, правда? Он предупреждал американцев в течение многих лет, а они не слушали и вместо этого пользовались его информацией, чтобы оказать поддержку человеку, искусному в сфере политики, но лишённому дара предвидения, — а как может человек, полностью лишённый этого дара, вести свой народ?

Американцы, не только глупые, но и слепые, были потрясены насилием в Грузии и в Балтийских государствах. Они даже не обратили внимания на зарождающуюся гражданскую войну, уже начавшуюся в южных республиках. Во время отступления из Афганистана бесследно исчезло полмиллиона разных единиц оружия. Это были главным образом винтовки и автоматы, но среди исчезнувшего оказались и танки! Советская Армия не знала, как справиться с такой ситуацией. Нармонов боролся с непрерывно возникающими проблемами изо дня в день подобно отчаявшемуся жонглёру, едва успевая подкидывать вверх падающие ему в руки шары, метался из одного места в другое. Неужели американцы не понимают, что наступит день, когда все шары попадают одновременно? Последствия были пугающими для всех. Нармонову был нужен дар предвидения, был нужен план, но именно этого ему недоставало.

А вот Кадышев обладал таким даром, и в этом заключались все преимущества его плана. Союз должен быть разрушен. Мусульманские республики нужно отпустить на свободу, и пусть делают что хотят. Балтийские государства тоже пусть обретают свободу, вместе с Молдавией и Западной Украиной — восточную её часть Кадышев рассчитывал сохранить. Кадышев надеялся отыскать способ защитить армян, чтобы их не вырезали местные мусульмане, и сохранить доступ к азербайджанской нефти, по крайней мере на такой срок, когда с помощью западных стран он сможет полностью использовать все ресурсы Сибири.

Кадышев был русским. Это составляло часть его души. Россия являлась матерью Союза, и, как хорошая мать, она отпустит своих детей в окружающий их мир, когда наступит соответствующее время. Время наступило. В результате останется страна, протянувшаяся от Балтийского моря до Тихого океана, с почти однородным населением и колоссальными ресурсами, даже ещё не разведанными и уж тем более не использованными. Россия могла и должна стать великой страной, могучей, как самые сильные державы мира, богатой историческими и культурными традициями, удивляющей мир научными достижениями. Таким было видение Кадышева. Ему хотелось встать во главе России и превратить её в настоящую сверхдержаву, друга и соратника остальных стран европейского наследия. Ему предстояло ввести свою страну в сияние свободы и процветания. Если для этого требовалось избавиться от почти половины населения и отдать четверть территории — пусть будет так, это небольшая цена.

Но американцы не хотели помочь этому. Почему — этого он не мог понять. Им нужно увидеть, что Нармонов ведёт страну в тупик, по пути, который идёт в никуда… или, может быть, на край бездонной пропасти.

Если американцы не хотят оказать помощь, то в его силах принудить их к этому. Именно по этой причине он и согласился на вербовку, которую осуществила Мэри Фоули.

В Москве было ещё раннее утро, но Кадышев был человеком, уже давно приучившим себя обходиться несколькими часами короткого сна. Он отпечатал своё сообщение на старой, тяжёлой, но зато почти беззвучной пишущей машинке. Уже много раз он пользовался одной и той же лентой, так что установить, что было напечатано на ней, стало невозможно, а пачку бумаги он принёс со склада, доступ к которому имели несколько сот человек. Подобно всем профессиональным игрокам, Кадышев был осторожным человеком. Закончив работу, он надел кожаные перчатки и стёр с бумаги все случайные отпечатки пальцев, которые мог там оставить. Затем, не снимая перчаток, Кадышев сложил текст своего донесения и спрятал в карман пальто. Через два часа послание начнёт своё путешествие. Меньше чем через двадцать часов оно попадёт в нужные руки.

Агент Спинакер мог не принимать таких мер предосторожности. КГБ получил приказ не беспокоить народных депутатов. Гардеробщица переложила письмо к себе в карман и вскоре передала его человеку, имени которого она не знала. Мужчина, выйдя из здания, поехал к себе на работу. Спустя ещё два часа письмо оказалось в кармане уже другого мужчины, направляющегося в аэропорт. Там он поднялся в «Боинг-747», вылетающий в Нью-Йорк.

— Куда отвезти вас теперь, доктор? — спросил шофёр.

— Поезжайте куда угодно.

— Что?

— Нам нужно поговорить, — ответил Каминский.

— О чём?

— Мне известно, что вы из КГБ, — заметил врач.

— Доктор, — засмеялся шофёр, — я водитель и работаю в посольстве.

— Справка о состоянии вашего здоровья подписана доктором Фёдором Ильичом Григорьевым. Он служит в КГБ. Мы вместе кончали медицинский институт. Продолжать?

— Вы сообщили кому-нибудь об этом?

— Нет, конечно.

Шофёр вздохнул. Ничего не поделаешь.

— О чём вы хотите поговорить со мной?

— Вы из иностранного управления КГБ?

Увернуться от такого вопроса невозможно.

— Да. Надеюсь, у вас действительно важное дело.

— Может быть. Мне нужно, чтобы кто-то прилетел из Москвы. У меня больной с очень необычной формой лёгочного заболевания.

— А почему это должно интересовать Москву?

— Похожее заболевание мне уже встречалось — это был рабочий из Белоярска. Там произошёл несчастный случай. Меня пригласили в качестве консультанта.

— Вот как? А что находится в Белоярске?

— Там собирают атомное оружие.

Водитель притормозил.

— Вы это серьёзно?

— Не исключаю, что заболевание может иметь и другое происхождение, но мне необходимо провести специальные анализы. Если этот проект осуществляется в Сирии, нам откажут в помощи. Поэтому требуется специальное оборудование из Москвы.

— Насколько это срочно?

— Мой пациент никуда не денется, разве что в могилу. Боюсь, что его состояние безнадёжно.

— Мне придётся поговорить с резидентом. Он вернётся не раньше воскресенья.

— Время терпит.

Глава 32

Завершение

— Нужна моя помощь? — спросил Расселл.

— Спасибо, Марвин, но я предпочёл бы работать один, чтобы меня ничто не отвлекало, — ответил Госн.

— Понимаю. Если понадоблюсь, крикни.

Ибрагим надел свою самую тёплую одежду и вышел на мороз. Падал густой снег. Он, разумеется, видел снег в Ливане, но там всё было по-другому. Снегопад начался всего полчаса назад, а слой на земле был уже больше трех сантиметров. Северный ветер дул сильнее, чем ему приходилось испытывать раньше, и пронизал его до костей, пока он миновал метров шестьдесят до амбара. Видимость ограничивалась двумястами метрами. Госн слышал шум проносящихся автомобилей на ближнем шоссе, но не видел даже света фар. Он вошёл в амбар через боковую дверь и уже успел пожалеть, что внутри амбара нет отопления. Затем он взял себя в руки, подумав, что подобные вещи не должны оказывать на него влияние.

Картонный короб, скрывавший устройство от посторонних взглядов, не был закреплён, и он снял его очень легко. Под коробом находился металлический кожух; шкалы, циферблаты, клавиши делали его похожим на коммерческий видеомагнитофон. Замаскировать бомбу таким образом предложил Гюнтер Бок, и они купили наружный корпус видеомагнитофона как металлолом у сирийской телевизионной компании. Дверцы, встроенные в металлический корпус, почти идеально удовлетворяли требованиям Госна, а значительное пространство внутри позволило установить там на случай необходимости вакуум-насос. Госн сразу убедился, что он не потребуется. Прибор, составлявший часть корпуса бомбы, показал, что внутрь не просочилось и частицы воздуха. Это не было чем-то удивительным — Госн на самом деле был искусным сварщиком, как он и сказал покойному герру Фромму, — и тем не менее оказалось приятным. Затем он проверил батареи. Их было три, все новенькие, никель-кадмиевые, и все три, как это было видно на испытательном приборе, несли полный заряд. Часовой механизм находился рядом с батареями. Убедившись, что клеммы механизма отсоединены, Госн сверил время — часы были заранее установлены на местный часовой пояс — со своими часами и увидел, что одни из них — скорее всего его собственные — отстают на три секунды. Для целей операции это не имело значения. Три бокала, поставленные внутри ящика, чтобы убедиться, что с устройством во время транспортировки не обходились неосторожно, были невредимы. Как и надеялся Госн, при перевозке действительно принимались меры предосторожности.

— Ты готов, дружище, — тихо произнёс Госн. Он закрыл дверцу, предназначенную для осмотра устройства, убедился в том, что она надёжно заперта, и поставил на прежнее место картонный короб. Затем, подув на замёрзшие руки, он вернулся в дом.

— Не повлияет ли на наши планы погода? — спросил Куати.

— За этим снегопадом надвигается второй. Думаю, нам нужно отправляться завтра вечером, перед его началом. Второй снегопад не продлится долго, метеорологи говорят, что снега выпадет дюйма на два. Если мы отправимся после окончания первого снегопада, до начала второго дороги будут в порядке. Тогда мы разместимся в мотеле и будем ждать нужного часа.

— Превосходно. А фургон?

— Я займусь окраской сегодня, как только установлю обогреватели. Там работы всего на пару часов. Шаблоны у меня готовы, — сказал Расселл, допивая кофе. — Погрузим бомбу после того, как я закончу окраску, ладно?

— Сколько нужно времени, чтобы краска высохла? — поинтересовался Госн.

— Не больше трех часов. Мне хочется, чтобы всё выглядело хорошо.

— Да, ты прав, Марвин.

Собирая грязную посуду, Расселл рассмеялся.

— Интересно, что подумают те, кто снимал кинофильм? — Он повернулся и увидел их озадаченные лица.

— Разве Гюнтер не рассказал вам? — спросил Марвин. На лицах арабов он увидел недоумение. — Я видел однажды этот фильм по телевизору — «Чёрное воскресенье». Какому-то парню пришла в голову мысль убить всех зрителей, пришедших на Суперкубок, с дирижабля.

— Ты шутишь, — заметил Куати.

— Нет. Они устанавливают мощное взрывное устройство под дирижаблем, но израильтяне узнают об этом, и агенты ЦРУ успевают спасти зрителей в последний момент — знаете, как это обычно бывает в кино. С моими предками это обычно делает кавалерия — они врываются и убивают всех этих свирепых индейцев.

— В кинофильме собирались убить всех зрителей на стадионе? — тихим голосом спросил Госн.

— Что?.. Ах да, конечно. — Расселл укладывал тарелки в посудомойку. — Не то что мы. — Он повернулся. — Эй, парни, не расстраивайтесь. Нарушение телетрансляции матча вызовет такое возмущение болельщиков, что вы и не поверите. Кроме того, это крытый стадион. Здесь фокус с дирижаблем не прошёл бы. Для этого вам понадобится атомная бомба или что-то вроде этого.

— Неплохая идея, — хихикнул Госн, не зная, какая реакция последует.

— Скажешь тоже. Из-за такого может начаться настоящая ядерная война — чёрт возьми, парень, как ты думаешь, чьи семьи живут в Северной и Южной Дакоте, где расположены все эти базы стратегических бомбардировщиков? Не думаю, что мне захотелось бы принимать участие в такой игре. — Расселл насыпал внутрь детергент и включил мойку. — Между прочим, что у вас внутри этого ящика?

— Очень небольшое и мощное взрывное устройство. Стены стадиона пострадают, разумеется.

— Я так и думал. Ну что ж, вывести из строя телевизионные фургоны будет несложно — у них там деликатная аппаратура, понимаете? — и одного этого достаточно — вы не представляете, какой шум поднимется!

— Согласен, Марвин, однако нам хотелось выслушать твоё мнение по этому вопросу, — заметил Куати.

— У нас в Америке ещё никогда не было террористических актов. Эта операция все изменит. Люди перестанут чувствовать себя в безопасности. Начнут устанавливать посты контроля повсюду. Это нарушит их спокойствие, заставит задуматься. Может быть, они увидят, где таятся настоящие проблемы. В этом и заключается наша цель, правда?

— Ты прав, Марвин, — согласился Куати.

— Хочешь, я помогу тебе с окраской? — предложил Госн. Расселл может проявить любопытство, подумал Ибрагим, а этого допустить нельзя.

— Спасибо, помощь не повредит.

— Только пообещай, что включишь обогреватели, — улыбнулся инженер.

— Можешь не сомневаться, приятель, иначе краска просто не высохнет как следует. Думаю, в амбаре сейчас холодно для тебя.

— Вам, наверно, нелегко жить в таком климате.

Расселл встал и начал надевать пальто и перчатки.

— Ну и что, приятель? Это ведь наша страна.

— Вы действительно рассчитываете найти его? — спросил старпом.

— Думаю, у нас хорошие шансы, — ответил Дубинин, склонившись над картой. — Он где-то здесь, далеко от прибрежных вод — там слишком много рыбаков со своими сетями — и к северу от этого района.

— Великолепно, товарищ капитан, нам остаётся обыскать целых два миллиона квадратных километров.

— А мы обыщем всего две трети этого пространства. Я ведь сказал, что у нас хорошие шансы, и не давал никакой гарантии. Пройдёт три-четыре года, в нашем распоряжении окажутся роботы с дистанционным управлением, над которыми сейчас работают наши инженеры, и тогда мы сможем посылать гидроакустические датчики в глубокие каналы, по которым хорошо распространяется звук. — Дубинин имел в виду новый этап в подводной технологии — карликовую подлодку без экипажа, управляемую по кабелю из оптических волокон. Такая мини-подлодка будет оборудована как датчиками, так и вооружением, управляться с подводной лодки-матки и, опускаясь на глубину во многие сотни метров, сможет выяснить, действительно ли условия распространения звука в слое от тысячи до двух тысяч метров настолько хороши, как это утверждают учёные. Тогда условия подводной игры изменятся коренным образом.

— Поступили какие-нибудь данные на датчики турбулентности?

— Никак нет, товарищ капитан, — ответил лейтенант.

— Сомневаюсь, что эти штуки принесут нам какую-нибудь пользу, — проворчал помощник.

— Прошлый раз именно они и помогли нам.

— Это верно, но тогда море было спокойным. А как часто бывает штиль зимой в северной части Тихого океана?

— И всё-таки они могут дать нам какую-то информацию. Нам нужно использовать все средства, имеющиеся в нашем распоряжении. Откуда у вас такой пессимизм?

— Даже Рамиусу только один раз удалось сесть на хвост подлодке класса «Огайо», и то это случилось во время ходовых испытаний, когда у американцев возникли проблемы с гребным валом. Наконец, ему удалось продержаться у них на хвосте сколько? Всего семьдесят минут!

— Мы уже говорили об этом.

— Вы правы, товарищ капитан, действительно говорили. — Старпом постучал карандашом по карте.

Капитан первого ранга Дубинин подумал о разведывательных данных, касающихся своего противника, — трудно сразу отказаться от старых привычек. Гаррисон Шарп Рикс, капитан первого ранга, выпускник Военно-морской академии, командует уже вторым подводным ракетоносцем. Его считают блестящим инженером, кандидатом на более высокий пост. Жёсткий и требовательный командир, он пользуется уважением на флоте. В прошлом он совершил ошибку и вряд ли допустит другую, сказал себе Дубинин.

— Дистанция ровно пятьдесят тысяч ярдов, — доложил младший лейтенант Шоу.

Этот парень вовсе не сумасшедший, впервые подумал Клаггетт.

— Иван не ожидает, что за ним будут охотиться, правда? — спросил Рикс.

— По-видимому, не ожидает, но его хвост не так хорош, как ему кажется.

Русская «Акула» выбрала манёвр поиска «лесенкой». Длинные отрезки проходили приблизительно по юго-западному и северо-восточному векторам, и в конце каждого этапа она спускалась на юго-восток с интервалом между поисковыми отрезками примерно в пятьдесят тысяч ярдов, или двадцать пять морских миль. Это позволяло предположить, что буксируемые русской подлодкой датчики обладали дальностью действия миль в тринадцать. По крайней мере, вспомнил Клаггетт, таковым было бы мнение ребят из разведки.

— Думаю, нам следует сохранить дистанцию в пятьдесят тысяч ярдов, чтобы не рисковать, — заявил Рикс после недолгого размышления. — Его лодка намного тише, чем я ожидал.

— Шум двигателя резко уменьшился, правда? Если бы он медленно плыл вместо того, чтобы прочёсывать район… — Клаггетт с удовольствием обратил внимание на то, что капитан снова рассуждает как осторожный инженер. Правда, это не слишком удивило помощника. Когда начинало пахнуть жареным, Рикс превращался в командира ракетоносца, но это вполне устраивало Клаггетта, который придерживался той точки зрения, что не следует превращать подводный ракетоносец стоимостью в миллиард долларов в ударную подлодку.

— Мы могли бы запросто приблизиться к нему на сорок тысяч или даже на тридцать пять — и он ничего не заметил бы.

— Вы так считаете? А насколько увеличится эффективность буксируемых датчиков при более низкой скорости?

— Это верно. Действительно улучшится, но, по мнению разведки, тонкая акустическая антенна у него походит на нашу… наверно, немного. Но даже сейчас мы собираем ценные данные об этой птичке, верно? — задал риторический вопрос Рикс. За эту операцию он надеялся получить высокую оценку в своём личном деле.

— Ну, что ты думаешь, Мэри Пэт? — спросил Райан у миссис Фоули. В руке он держал перевод последнего сообщения. Мэри Пэт смотрела в оригинал на русском языке.

— Я ведь завербовала его, Джек. Это мой парень.

Райан взглянул на часы, приближался условленный момент. Сэр Бэзил Чарлстон был исключительно пунктуален. И точно в этот момент зазвонил телефон его прямой защищённой линии.

— Райан.

— Это Бэз.

— Как дела, дружище?

— О той вещи, о которой мы говорили. Наш человек проверил. Абсолютно ничего, мой мальчик.

— Даже не создалось впечатления, что наши сведения неверны? — спросил Джек, закрыв глаза, словно боясь поверить информации.

— Совершенно верно, Джек, даже так. Признаюсь, это кажется мне странным, но вполне возможно — даже вероятно, — что наш человек не имеет к этой информации доступа.

— Спасибо за то, что попытался выяснить. Мы у тебя в долгу.

— Жаль, что помощь не была более ощутимой. — Связь прервалась.

Да, подумал Джек, это были самые худшие новости. Он взглянул на потолок.

— Англичане не смогли ни подтвердить, ни опровергнуть сообщение Спинакера, — сказал Джек. — Что же нам остаётся?

— Неужели это действительно все? — удивлённо спросил Бен Гудли. — Значит, всё будет основываться только на нашем мнении?

— Бен, если бы нам удавалось предсказывать будущее, мы сделали бы себе состояние на фондовой бирже, — мрачно проворчал Райан.

— Но вы так и поступили! — напомнил Гудли.

— Мне просто повезло в нескольких рискованных сделках, — ответил Райан, прекращая обсуждение поднятого Беном вопроса — Мэри Пэт, как твоё мнение?

Миссис Фоули выглядела усталой — ведь ей приходилось ухаживать за маленьким ребёнком. Джек подумал, что ей нужно больше отдыхать.

— Ты ведь знаешь, Джек, я должна поддерживать своего агента. Ведь он наш лучший источник политической информации. Ему доводится беседовать с Нармоновым один на один. Именно поэтому он так ценен для нас и получаемые от него сведения так трудно подтвердить, найти доказательства их правильности из другого источника — но в прошлом его информация всегда оказывалась достоверной.

— Меня пугает то, что он начинает убеждать меня.

— Почему это вас пугает, доктор Райан?

Джек закурил.

— Потому что я знаю Нармонова. Этот человек мог прикончить меня одной холодной ночью за пределами Москвы. Мы заключили с ним договор, скрепили его рукопожатием, и с тех пор он не нарушил его. Для того чтобы пойти на это, человек должен быть уверенным в себе. Если он утратил эту уверенность, тогда… тогда все может рассыпаться, как карточный домик, быстро и непредсказуемо. Разве можно представить себе более пугающую картину? — Райан обвёл глазами кабинет.

— Действительно, — согласился руководитель русского отдела разведывательного управления ЦРУ.

— Я тоже придерживаюсь такого же мнения, — кивнула Мэри Пэт.

— Что думаешь ты, Бен? — спросил Райан. — Ты верил этому парню с самого начала. Присланные им сведения поддерживают твою позицию, занятую ещё в Гарварде.

Доктору Бенджамину Гудли не нравилось чувствовать себя загнанным в угол. За несколько месяцев, проведённых в ЦРУ, он постиг тяжёлый, но важный урок: одно дело высказывать свою точку зрения в учёной среде, обмениваться мнениями за обеденным столом в преподавательском клубе Гарвардского университета и совершенно иное — здесь. Из высказанных в кабинетах Лэнгли мнений формируется политика государства. А это, понял он, и означает стать частью всей системы.

— Мне не хочется признаваться, но я изменил свою точку зрения. Здесь может сказаться фактор, не принятый нами во внимание раньше.

— Что это за фактор? — спросил руководитель русского отдела.

— Давайте посмотрим на ситуацию отвлечённо. Если Нармонов теряет власть, кто заменит его?

— Вероятным кандидатом становится Кадышев, у него шансы на это, скажем, один из трех, — ответила Мэри Пэт.

— В научном сообществе — да и вообще где угодно — разве это не является личной заинтересованностью?

— Мэри Пэт? — Райан перевёл взгляд на неё.

— Ну и что? Разве он когда-нибудь лгал нам?

Гудли решил следовать выбранной им линии, сделав вид, что идёт чисто академическая дискуссия.

— Миссис Фоули, мне дали задание найти признаки того, что Спинакер ошибается. Я проверил все, к чему имел доступ. Единственное, что мне удалось обнаружить, — это едва заметное изменение тона его сообщений за последние месяцы. Их язык несколько изменился. Заявления Спинакера выглядят более определёнными, в некоторых вопросах меньше сомнений, размышлений. Это, возможно, соответствует содержанию его докладов, но… но в этом может таиться и какой-то смысл.

— Неужели вы основываете свои заключения на том, где он ставит запятые? — фыркнула эксперт по русским делам. — Юноша, здесь мы занимаемся более серьёзными делами.

— Как бы то ни было, мне необходимо представить наше заключение Белому дому, — напомнил Райан. — Мне придётся сказать президенту, что мы согласны с информацией Спинакера. Давайте обратимся за консультацией к Эндрюсу и Кантровицу — пусть они приедут сюда и дадут заключение. Есть возражения? — Возражений не было. — О'кей, спасибо. Бен, ты не мог бы задержаться? Мэри Пэт, пусть у тебя будет продолжительный уик-энд. Считай это приказом.

— У неё болит животик, и мне не приходится спать, — объяснила миссис Фоули.

— Пусть Эд примет на себя ночную вахту, — предложил Джек.

— У Эда нет груди. Я ведь должна кормить её, не забывай этого.

— Мэри Пэт, тебе никогда не приходило в голову, что необходимость нянчить детей — это заговор ленивых мужчин? — улыбнулся Райан.

Зловещий взгляд её глаз скрывал за собой юмор.

— Да, каждое утро в два. Ну, до понедельника.

Гудли вернулся в кресло, когда остальные два участника совещания скрылись за дверями кабинета.

— Ну хорошо, теперь мы одни и вы можете кричать на меня.

Джек сделал знак, разрешая курить.

— Кричать — за что?

— За глупое предположение.

— Да какое же оно глупое? Ты первый высказал его. И, между прочим, хорошо поработал.

— Но не обнаружил ничего, что было бы достойно внимания, — проворчал гарвардец.

— Это верно, зато искал в нужных местах.

— Если это действительно важные данные, какова вероятность найти подтверждение из других источников? — спросил Гудли.

— Пятьдесят на пятьдесят, может быть, шестьдесят процентов, не больше. Мэри Пэт совершенно права. Мы получаем от Спинакера информацию, которую не всегда можно найти в других местах. Но и ты прав: если он одержит верх, это будет выгодно лично для него. Мне нужно сообщить об этом Белому дому до начала уик-энда. Затем приглашу Джейка Кантровица и Эрика Эндрюса прилететь сюда на будущей неделе и посмотреть на эти материалы. У тебя есть планы на уик-энд? — спросил Джек.

— Нет.

— Считай, они появились. Просмотри все свои записи и напиши заключение, хорошее и обоснованное. — Райан постучал пальцем по столу. — Оно понадобится мне утром в понедельник.

— Почему именно я?

— Потому что ты внутренне честный и беспристрастный человек, Бен. Когда ты изучаешь проблему, то делаешь это глубоко и тщательно.

— Но вы никогда не соглашаетесь с моими выводами! — запротестовал Гудли.

— Да, я принимаю их не слишком часто, но ты обосновываешь свои заключения первоклассным материалом. Не бывает, чтобы кто-то был всё время прав. И наоборот, не может быть, чтобы кто-то всё время ошибался. Важным является сам процесс, а также интеллектуальная дисциплина — именно в этом ваше достоинство, доктор Гудли. Надеюсь, вам нравится жизнь в Вашингтоне. Я собираюсь предложить вам работать здесь постоянно. Сейчас мы создаём специальную группу в штате разведывательного управления. Её обязанностью будет всегда выступать с противоположных позиций, нечто вроде нашей собственной команды «Б», и она будет отчитываться непосредственно перед заместителем директора ЦРУ. Вы займёте пост заместителя руководителя русской секции. Справитесь? Обдумайте это тщательно, Бен, — поспешно добавил Джек. — Команда «А» будет всё время критиковать вас. Кроме того, придётся много работать за невысокое жалованье, а в конце рабочего дня вы не испытаете чувства глубокого удовлетворения. Но к вам станет поступать масса интересной информации, и время от времени на вас будут обращать внимание. В общем, заключение, которое я прошу написать, — что-то вроде вступительного экзамена — если вас интересует моё предложение. Мне всё равно, к каким выводам вы придёте, я всего лишь хочу получить мнение человека, которое можно сравнить с другими точками зрения. Ну, согласны?

Гудли заколебался. Он не знал, что ответить. Боже мой, неужели это конец его карьеры? Но он не мог отказаться от предложения, верно? Он вздохнул и заговорил.

— Я должен о чём-то рассказать вам.

— Давайте.

— Когда доктор Эллиот послала меня сюда…

— Ваша задача заключалась в том, чтобы критиковать меня. Да, это мне известно. — На лице Райана появилась удовлетворённая улыбка. — А ловко я вас перевербовал, а?

— Джек, все не так просто… она хотела, чтобы я провёл проверку вашей деятельности… постарался найти материалы, которые можно использовать против вас.

Лицо Райана застыло.

— Ну и?..

Гудли покраснел, но быстро продолжил:

— И я выполнил её задание. Я проверил ваше личное дело, узнал о расследовании, проведённом комиссией по ценным бумагам и биржевым операциям, а также сообщил о других финансовых делах — фонде для семьи Циммеров и прочем. — Он помолчал. — Я стыжусь этого.

— Узнали что-нибудь?

— О вас? Да, конечно. Вы — хороший босс. Маркус — ленивый кретин, но в костюме выглядит неплохо. Лиз Эллиот — самодовольная и злопамятная стерва, ей нравится манипулировать людьми. Мной она воспользовалась в качестве ищейки. И я действительно многое узнал. Никогда, никогда больше я не сделаю ничего подобного. Сэр, мне не приходилось просить прощения — ни разу в жизни и ни у кого, — но я должен был рассказать вам, об этом. Вы имеете право знать.

В течение целой минуты Райан смотрел в глаза молодого человека, стоящего перед ним, ожидая, что тот отведёт взгляд, оценивая, из какого материала он сделан. Наконец Джек погасил свою сигарету в пепельнице и сказал:

— Позаботься, Бен, чтобы это было хорошо обоснованное заключение.

— Постараюсь написать его как можно лучше.

— Я уже не сомневаюсь в этом, доктор Гудли.

— Итак? — спросил президент Фаулер.

— Господин президент. Спинакер докладывает, что определённое количество тактических ядерных боеголовок, без сомнения, исчезло со складов Советской Армии и КГБ прилагает отчаянные усилия, чтобы отыскать их.

— Где?

— По всей Европе, включая сам Советский Союз. Предположительно КГБ лояльно настроен по отношению к Нармонову, по крайней мере некоторая его часть — таково мнение самого Нармонова, наш агент, однако, думает по-другому. Советские военные настроены против Нармонова; Спинакер пишет, что нельзя исключить серьёзную вероятность военного переворота, но Нармонов не предпринимает твёрдых мер для подавления этой оппозиции. Вероятность шантажа действительно велика. Если сообщение нашего агента достоверно, может произойти быстрое перемещение власти в другие руки и последствия этого невозможно оценить.

— Каково ваше мнение? — спросил Деннис Банкер спокойным голосом.

— Эксперты в Лэнгли пришли к общему мнению, что на эти сведения можно положиться. Мы начинаем тщательную проверку всего, что может иметь отношение к этой проблеме. Два лучших специалиста по этому вопросу — не считая тех, что служат у нас, — работают в Принстоне и Беркли. В понедельник они приедут в Лэнгли, чтобы ознакомиться с новой информацией.

— Когда вы придёте к окончательному заключению? — спросил госсекретарь Талбот.

— Всё зависит от того, что вы имеете в виду под словом «окончательный». К концу будущей недели в нашем распоряжении будут предварительные выводы. Чтобы прийти к окончательному заключению, нам потребуется время. Я сделал попытку проверить полученные нами сведения через британских коллег, но им про это ничего не известно.

— Где могут оказаться эти боеголовки? — спросила Лиз Эллиот.

— Россия — огромная страна, — покачал головой Райан.

— А наш мир — ещё больше, — заметил Банкер. — Какова ваша наихудшая оценка?

— Мы ещё даже не принялись за эту работу, — ответил Джек. — Когда речь идёт об исчезнувшем ядерном оружии, наихудшая оценка может оказаться очень плохой.

— Есть ли основания полагать, что угроза направлена против нас? — спросил Фаулер.

— Нет, господин президент. Советские военные — вполне разумные люди, а это стало бы действиями безумцев.

— Ваша вера в разум людей, одетых в военную форму, трогательна, — послышался голос Лиз Эллиот. — Вы действительно считаете их военных разумнее наших?

— Когда мы обращаемся к ним с просьбами, они выполняют их, — резко бросил министр обороны Банкер. — Жаль, что вы так презрительно относитесь к военным, доктор Эллиот.

— Эту дискуссию мы перенесём на другой день, — заметил Фаулер. — Какая им польза от угрозы нам?

— Никакой, господин президент, — ответил Райан.

— Я согласен, — подал голос Брент Талбот.

— Я чувствовал бы себя в большей безопасности, если бы их баллистические ракеты «СС-18» были демонтированы, — выразил свою точку зрения Деннис Банкер, — но Райан прав.

— Мне потребуется оценка вероятности этого, — сказала Эллиот, — и как можно быстрее.

— Мы немедленно возьмёмся за это, — пообещал Райан.

— Как идёт подготовка к мексиканской операции?

— Господин президент, подготовка закончена, и оперативники отправлены.

— Что это за операция? — удивился государственный секретарь.

— Думаю, Брент, тебе следует узнать все подробности. Райан, сообщите все, что нам нужно знать об операции и её задачах.

В течение нескольких минут Джек рассказал об истории дела и концепции предстоящей операции.

— Не могу поверить, что они пойдут на такой шаг, — это неслыханно, — покачал головой Талбот.

— Так вот почему ты отказываешься присутствовать на матче? — улыбнулся Банкер. — А вот я, Брент, верю этому. Насколько быстро можно получить расшифрованные записи разговоров на борту самолёта?

— Если исходить из предполагаемого времени прибытия в Вашингтон и времени на обработку материалов… скажем, в десять вечера.

— Тогда ты всё-таки успеваешь на матч, Боб, — сказал Банкер. Впервые в жизни Райан слышал, как к президенту обращались таким образом.

Фаулер покачал головой.

— Нет, я получу материалы в Кэмп-Дэвиде. Мне нужно хорошенько отдохнуть перед этой встречей. К тому же снегопад, только что охвативший Денвер, может продолжиться и в воскресенье. Тогда будет нелегко вернуться обратно в город, да и Секретная служба битых два часа объясняла, насколько сложно для меня присутствовать на футбольном матче, — имеется в виду, конечно, насколько это трудно для них самих.

— А ведь это будет такая интересная игра, — заметил Талбот.

— Как распределяются ставки? — поинтересовался Фаулер.

Господи! — мысленно воскликнул Райан.

— «Викинги» победят с разрывом в три очка, — ответил Банкер. — И я готов принять все ставки, которые вы сделаете.

— Мы решили лететь вместе, — сказал Талбот. — Моё единственное условие, чтобы за штурвалом не сидел Деннис.

— Ну вот, бросаете меня в холмах Мэриленда. Ничего не поделаешь, кому-то нужно заниматься государственными делами, — улыбнулся Фаулер. Улыбка у него была какой-то странной, заметил Райан. — Ну, вернёмся к делу. Значит, Райан, по-вашему, опасность нам не угрожает?

— Позвольте мне вернуться немного назад, сэр. Во-первых, я должен подчеркнуть, что сообщение Спинакера никак не подтверждено.

— Вы сказали, что ЦРУ считает его достоверным.

— По общему мнению, это сообщение скорее всего соответствует истине. Мы уже прилагаем все силы, чтобы проверить его точность. В этом весь смысл сказанного мной раньше.

— О'кей, — произнёс Фаулер. — Если сообщение не подтвердится, нам не о чём беспокоиться, верно?

— Да, господин президент.

— Если подтвердится?

— В этом случае существует риск политического шантажа внутри Советского Союза, и в худшем случае — гражданская война с применением ядерного оружия.

— Не скажу, что это хорошая новость — а как относительно опасности для нас?

— Прямая угроза маловероятна.

Фаулер откинулся на спинку своего кресле.

— Да, по-моему, в этом есть смысл. Но мне всё-таки нужна надёжная, по-настоящему надёжная оценка ситуации, и как можно быстрее.

— Да, сэр. Поверьте мне, господин президент, мы изучаем каждый аспект возникшей ситуации.

— Спасибо, доктор Райан. Хороший доклад.

Джек встал и направился к выходу. Теперь, когда от него избавились, отношения стали более цивилизованными.

Рынки возникли сами по себе, главным образом в восточной части Берлина. Советские военные, никогда прежде не вкушавшие свободы, вдруг оказались в объединённом западном городе, и каждый из них получил возможность просто уйти и исчезнуть. Самым поразительным оказалось то, что такой возможностью воспользовались очень немногие и одной из причин была доступность рынков на открытом воздухе. Советские военные были приятно удивлены стремлением немцев, американцев и огромного числа граждан других государств приобрести памятные вещи о Красной Армии — ремни, меховые шапки, сапоги, целиком мундиры, разные мелочи, — и эти идиоты платили за все валютой, настоящей валютой — долларами, фунтами стерлингов, немецкими марками, ценность которых внутри Советского Союза выросла в десятки раз. Более разборчивые клиенты покупали такой крупный товар, как, например, танк Т-80, однако для этого требовалось участие в сделке командира полка, который списывал его в своих отчётах как случайно погибший при пожаре. За это полковник получал «мерседес» марки 560SEL и ещё кучу денег в дополнение к своему пенсионному фонду. Западные спецслужбы к этому времени приобрели все, что им хотелось, и предоставили рынки туристам и любителям; они пришли к выводу, что советские власти не препятствовали рыночному бизнесу по той простой причине, что от него в страну поступало большое количество твёрдой валюты и по самой дешёвой цене. Европейцы платили, как правило, в десять, а то и более раз выше стоимости производства тех товаров, которые они покупали. Такой начальный капитал, по мнению русских, ещё принесёт немалую пользу, когда солдаты закончат свою обязательную воинскую службу.

Эрвин Кейтель подошёл к одному из советских солдат, судя по нашивкам старшему сержанту.

— Здравствуйте, — сказал он по-немецки.

— Nicht spreche, — ответил русский. — Инглиш?

— Говорите по-английски, да?

— Да, — утвердительно кивнул русский.

— Десять мундиров. — Кейтель поднял обе руки с растопыренными пальцами, чтобы не возникло путаницы в числе.

— Десять?

— Да, десять, все большого размера, на меня, — сказал Кейтель. Он мог без труда говорить на безупречном русском языке, но это могло бы вызвать подозрение. — Мундиры полковников, все десять мундиры полковников, о'кей?

— Полковник — да. Командир полка, да? Вот здесь три звезды? — сержант показал на плечо.

— Да, — кивнул Кейтель. — Должны быть мундиры танкистов, танк, понятно?

— Зачем вы хотите? — спросил сержант, главным образом, чтобы проявить вежливость. Он был танкистом, и достать соответствующие мундиры не составляло для него проблемы.

— Снимаем кино — телевизионное кино.

— Телевидение? — сразу зажглись глаза у сержанта. — Сапоги, ремни?

— Да.

Сержант оглянулся по сторонам и спросил тихим голосом:

— Пистолеты?

— Можете достать?

Сержант улыбнулся и выразительно кивнул, показывая, что он серьёзный торговец.

— Стоит денег.

— Должен быть русский пистолет, правильный пистолет, — произнёс Кейтель, надеясь, что они понимают друг друга на исковерканном английском языке.

— Да, могу достать.

— Когда?

— Один час.

— Сколько стоит?

— Пять тысяч марок, без пистолетов. Десять пистолетов — ещё пять тысяч марок.

Господи, подумал Кейтель, да это настоящий грабёж. Он снова поднял руки.

— Десять тысяч марок, да? Я плачу. — И чтобы показать серьёзность своих намерений, достал из кармана толстую пачку банкнот по сто марок каждая. Затем сунул одну в карман сержанта. — Через час.

— Я вернусь сюда, один час. — Сержант быстро ушёл с площади. Кейтель зашёл в ближайший Gasthaus[32] и заказал кружку пива.

— Если бы все прошло ещё легче, — заметил он сидящему рядом другу, — у меня возникло бы подозрение о готовящейся ловушке.

— Ты слышал о танке?

— Да, Т-80. А ты почему спрашиваешь?

— Вилли Гейдрих купил его для американцев.

— Вилли? И сколько ему заплатили?

— Пятьсот тысяч марок. Ну и дураки эти американцы! Да любой мог бы организовать эту сделку.

— Но в то время они ещё не знали этого.

Мужчина невесело засмеялся. Полмиллиона немецких марок оказалось достаточно, чтобы бывший обер-лейтенант Вильгельм Гейдрих смог приобрести такой же Gasthaus, как тот, в котором они сейчас сидели, и получать от него доход намного больше, чем он когда-либо получал в Штази. Гейдрих был одним из самых многообещающих подчинённых Кейтеля, и вот теперь он перешёл на другую сторону, бросив свою карьеру, повернулся спиной к политическому наследию и превратился в ещё одного нового преуспевающего гражданина Германии. Его специальная подготовка всего лишь помогла ему добиться своего — в последний раз подшутить над американцами.

— Ну, а русский?

— Тот, что заключил с ним сделку? Ха! — презрительно фыркнул мужчина. — Ему заплатили два миллиона марок! Он, несомненно, поделился с командиром дивизии, затем получил свой «мерседес», а остальное положил в банк. Его воинская часть вскоре укатила в Россию, и если в дивизии стало одним танком меньше… Этого могут даже не заметить.

Они выпили ещё по кружке, наблюдая за экраном телевизора, установленного над баром, — отвратительная привычка, пришедшая от американцев, подумал Кейтель. Когда прошло сорок минут, он вышел наружу, оставаясь на виду у своего приятеля. В конце концов, это действительно могло оказаться ловушкой.

Русский сержант вернулся раньше, нем обещал. У него не было ничего, кроме улыбки.

— Где это? — спросил Кейтель.

— Грузовик, за… — Русский кивнул.

— Еске? За углом?

— Да, это слово, углом. Urn die Ecke, — и сержант выразительно кивнул.

Кейтель подал знак своему приятелю, который отправился за машиной. Эрвину хотелось спросить сержанта, сколько денег тот оставит себе, а сколько передаст своему лейтенанту, который наверняка требовал значительную часть суммы от каждой сделки, но потом решил: а какое ему до этого дело?..

Небольшой армейский грузовичок ГАЗ-69 был припаркован в квартале от площади. Понадобилось всего лишь подать машину немца задним ходом к откидному борту советского грузовика и открыть багажник. Но сначала, конечно, Кейтель осмотрел купленный товар. В кузове лежало десять маскировочных офицерских мундиров из грубой ткани, но хорошего качества, потому что она предназначалась для офицеров. Головные уборы представляли собой чёрные береты с красной звездой и старомодным силуэтом танка — форма бронетанковых войск. На погонах каждого мундира было три больших звезды — ранг полковника. Кроме того, здесь же лежали офицерские ремни и сапоги.

— Pistolen? — спросил Кейтель.

Глаза сержанта обежали улицу, затем появилось десять картонных коробок. Кейтель указал на одну из них, сержант поднял крышку. Внутри лежат автоматический пистолет Макарова девятимиллиметрового калибра, скопированный с немецкого «вальтера».

Русские, демонстрируя свою щедрость, даже добавили пять коробок патронов.

— Ausgezeichnet, — кивнул Кейтель и тут же перевёл:

— Превосходно. — Он достал из кармана деньги, отсчитал девяносто девять банкнот и передал их русскому.

— Спасибо, — ответил сержант. — Нужно ещё, находите меня, хорошо?

— Да, спасибо. — Кейтель пожал ему руку и сел в машину.

— Куда катится наш мир? — заметил водитель, когда машина выехала на улицу. Всего три года назад этих солдат за это отдали бы под военный трибунал — может быть, даже расстреляли.

— Советский Союз стал богаче благодаря нам на десять тысяч марок.

Водитель фыркнул.

— Для производства этого «товара» потребовалось по крайней мере две тысячи марок! Как они называют такую сделку?

— Оптовая распродажа. — Кейтель не знал, смеяться или нет. — Наши русские друзья учатся быстро. А может быть, этот мужик просто не умел считать больше десяти.

— То, что мы собираемся сделать, — опасно.

— Это верно, но нам хорошо заплатили.

— По-твоему, я согласился принять участие из-за денег? — спросил водитель с угрожающей ноткой в голосе.

— Нет, так же, как и я. Но если мы рискуем жизнью, по крайней мере следует рассчитывать на вознаграждение.

— Вы правы, полковник.

Кейтелю даже в голову не пришло задуматься над тем, что он делает, что, быть может, Бок не сказал ему всей правды. Несмотря на весь свой профессионализм, Кейтель упустил из виду, что имеет дело с террористом.

Какой спокойный и чистый воздух, подумал Госн. Ему никогда не приходилось переживать настоящего снегопада. Этот длился дольше обычного, и ожидалось, что он будет продолжаться ещё около часа. На земле лежало полметра снега, и вместе со снежинками, опускающимися вниз, это заглушало звуки, так что вокруг стояла тишина, какой он ещё не встречал. Такую тишину можно слушать, сказал он себе, стоя на крыльце.

— Что, нравится? — спросил Марвин.

— Да.

— Когда я был ещё мальчишкой, случались настоящие снегопады, не такие, как этот. Выпадало несколько футов снега — сразу метр глубиной, приятель, — а потом становилось действительно холодно, градусов двадцать или тридцать мороза. Выходишь из дома, тебе кажется, что ты на другой планете, и думаешь, а что было здесь сто лет назад, как жили люди в вигвамах с жёнами, детьми и лошадьми, привязанными снаружи; все вокруг так чисто, как и следовало быть. Да, вот это была жизнь, приятель, это была настоящая жизнь.

Он рассуждает поэтично, но не умно, подумал Ибрагим. При такой примитивной жизни почти все дети умирали ещё до того, как им исполнялся год, приходилось голодать зимой, потому что не было дичи. А откуда брался корм для лошадей и как они доставали его из-под снега? Сколько людей и животных гибло от холода? И всё-таки этот индеец восхищался такой жизнью. Глупо. Марвин был смелым, выносливым и настойчивым человеком, преданным Делу, но он не понимал окружающего мира, не принял Бога и жил в плену фантастических мечтаний. Как жаль. Он мог бы оказаться ценным приобретением.

— Когда выезжаем?

— Нужно дать дорожным машинам пару часов, чтобы очистить шоссе от снега. Ты поедешь в автомобиле — у него привод на передние колеса и ехать будет просто. Я поведу фургон. Нам ведь некуда спешить, правда? Не стоит рисковать.

— Да, конечно.

— Пошли обратно в дом, пока оба не замёрзли.

— Господи, им действительно следует взяться за очистку воздуха, — заметил Кларк, когда у него стих приступ кашля.

— Да, здесь трудно дышать, — согласился Чавез. Они сняли небольшой домик рядом с аэропортом. Все оборудование, привезённое с собой, было рассовано по шкафам. Затем установили контакт с наземными службами. Когда приземлится «Боинг-747», его обслуживающий персонал заболеет. Это, разумеется, будет болезнь, щедро вознаграждённая. Оказалось, что организовать допуск двух сотрудников ЦРУ на борт самолёта совсем не так трудно. Мексиканцам тоже не нравились японцы — по крайней мере те из них, кто состоял на государственной службе. Их считали ещё более высокомерными, чем американцев, что уже само по себе было поразительным для мексиканских граждан. Кларк проверил часы. Через девять часов самолёт японской авиакомпании «Джал», пронзив шапку отравленного воздуха, совершит посадку над мексиканской столицей. Последует, очевидно, визит вежливости к президенту Мексики — так здесь считали, — а затем «Боинг-747» отправится в Вашингтон для встречи премьер-министра с Фаулером. Ну что ж, это сделало задачу Кларка и Чавеза ещё проще.

Они выехали в сторону Денвера, когда наступила полночь. Дорожные службы штата Колорадо, как всегда, отлично справились со своей работой. Если не удавалось соскрести лёд с асфальта, это место посыпали песком и солью, так что, чтобы покрыть расстояние, на которое обычно уходил час, им потребовалось всего на пятнадцать минут больше. Марвин взял на себя размещение в мотеле, заплатил за трое суток наличными и настоятельно попросил квитанцию для отчёта. Портье обратил внимание, что на фургоне была надпись телекомпании Эй-би-си, и с разочарованием заметил, что комнаты, отведённые гостям, выходят на противоположную сторону. Если бы фургон стоял перед входом, это могло бы привлечь больше постояльцев. Как только Марвин ушёл, портье уселся перед телевизором и снова задремал. Болельщики из Миннесоты прибудут завтра и, как всегда, будут шумными и требовательными.

Организовать встречу с Лялиным оказалось легче, чем этого ожидали. Короткая встреча Кабота с новым руководителем корейской резидентуры тоже прошла проще, чем он рассчитывал, — оказалось, корейцы отличные профессионалы, что позволило директору ЦРУ вылететь в Токио на двенадцать часов раньше. У японского резидента в Токио был отличный дом для приёма гостей — он находился на одной из бесчисленных извивающихся улочек примерно в миле от американского посольства, так что и его охрану, и наблюдение за ним было несложно организовать.

— Вот мой последний доклад, — сообщил агент Мушаши, вручая Каботу конверт.

— Наш президент благодарен вам за отличную информацию, — ответил Кабот. — Её качество произвело на нас большое впечатление.

— А на меня произвели не меньшее размеры моего вознаграждения.

— Итак, чем могу быть полезен?

— Мне хотелось, убедиться, что вы воспринимаете меня всерьёз, — ответил Лялин.

— Можете не сомневаться в этом, — заверил его Маркус. Неужели он думает, что мы платим миллионы ради забавы? — подумал Кабот. Это была первая встреча директора ЦРУ с одним из агентов. Несмотря на то что его предупредили о возможном характере разговора, Кабот был всё-таки удивлён.

— Примерно через год я намерен вместе с семьёй обратиться с просьбой о политическом убежище. Что конкретно вы будете делать со мной?

— Сначала мы будем допрашивать вас в течение длительного времени, потом поможем найти удобное место для жизни и работы.

— Где?

— Там, где вы пожелаете, — в разумных пределах. — Кабот сделал усилие, чтобы скрыть раздражение. По его мнению, этой работой должен был заниматься один из младших сотрудников, а не директор ЦРУ.

— Что значит «в разумных пределах»?

— Ну, мы не можем позволить вам жить напротив русского посольства. Где бы вам хотелось поселиться?

— Этого я ещё не знаю.

Тогда зачем весь этот разговор? — недовольно подумал Кабот.

— Какой климат вы предпочитаете?

— Пожалуй, тёплый.

— Ну что ж, у нас есть Флорида, там много солнца.

— Я подумаю над этим. — Он сделал короткую паузу. — Вы не обманываете меня?

— Мистер Лялин, мы очень внимательно относимся к нашим гостям.

— Хорошо. Я буду и дальше высылать вам информацию. — С этими словами он встал и вышел.

Маркус Кабот едва удержался, чтобы не выругаться, но взгляд, который он бросил на главу японской резидентуры, был таким свирепым, что тот рассмеялся.

— Это вы впервые встречаетесь с агентом, который хочет вас пощупать?

— Вы хотите сказать, что в этом все и заключалось? — Кабот не мог этому поверить.

— Директор, у нас необычная работа. Вам это может показаться безумием, однако то, что вы только что проделали, исключительно важно, — сказал Сэм Ямата. — Теперь он убедился, что мы действительно заботимся о нём. Между прочим, это вы здорово придумали — сослаться на мнение президента.

— Значит, такова ваша точка зрения. — Кабот разорвал конверт и начал читать. — Господи боже мой!

— Дополнительная информация о визите премьер-министра?

— Да, подробности, которые раньше были нам неизвестны. Названия банков, суммы, внесённые на счета других государственных чиновников. Теперь можно даже не прослушивать разговоры в самолёте…

— Прослушивать разговоры? — спросил Ямата.

— Я никогда не говорил этого.

Резидент кивнул.

— Как же иначе? Вас даже не было здесь.

— Нужно срочно переслать эту информацию в Вашингтон.

Ямата взглянул на часы.

— Мы не успеем к вылету самолёта, отправляющегося прямым рейсом.

— Тогда нужно воспользоваться защищённой линией телефакса.

— У нас нет такой линии. Я хочу сказать, здесь нет линии ЦРУ.

— А если обратиться к ребятам из АНБ?

— У них есть такая линия связи, но нас предупредили, что ею пользоваться нельзя — их шифры недостаточно надёжны.

— Эти сведения нужны президенту. Их надо отправить. Действуйте, я принимаю всю ответственность на себя.

— Слушаюсь, сэр.

Глава 33

Коридоры

Было приятно проснуться не слишком рано — в восемь утра — под собственной крышей и в субботу. Без головной боли. Такого он не испытывал на протяжении, месяцев. Он собирался провести весь день дома, не занимаясь ничем, кроме бритья, да и это лишь потому, что предстоит вечерняя месса. Скоро Райан узнал, что в субботу утром его дети сидят перед телевизором и смотрят мультфильмы, в том числе и фильм о черепахах, о котором он слышал, но ещё не видел. Подумав, он решил сегодня утром обойтись и без фильма о черепахах.

— Как у тебя самочувствие этим прекрасным утром? — спросил он Кэти, направляясь в кухню.

— Отлично. Я… черт побери!

Она услышала отчётливый звонок телефона, подключённого к защищённой линии. Джек побежал в библиотеку, чтобы снять трубку.

— Слушаю.

— Доктор Райан, это оперативный центр. Фехтовальщик, — произнёс дежурный офицер.

— Хорошо. — Джек положил трубку. — Проклятье!

— Что случилось? — спросила Кэти, стоя в дверях.

— Мне нужно ехать. Между прочим, завтра я тоже буду занят.

— Но послушай, Джек…

— Понимаешь, милая, перед уходом из Лэнгли мне надо закончить пару операций. Одна из них происходит в данный момент — забудь о том, что я сказал тебе, ладно? — и мне придётся заняться ею прямо сейчас.

— И куда ты едешь теперь?

— Только в свой кабинет. Никаких поездок за пределы страны не намечается.

— Завтра обещали снегопад, может быть, очень сильный.

— Прекрасно. Ну что ж, я могу переночевать и в Лэнгли.

— Как я буду счастлива, когда ты, наконец, уйдёшь из этого проклятого места.

— Ты не могла бы обождать ещё пару месяцев?

— Пару месяцев?

— До первого апреля. Согласна?

— Джек, дело не в том, что мне не нравится твоя работа, просто ты…

— Да, много отдаю ей времени. И мне это не слишком нравится. Я уже привык к мысли, что уйду оттуда и превращусь в нормального человека. Мне нужно перестроиться.

Кэти покорилась неизбежному и вернулась в кухню. Джек оделся, не соблюдая особой строгости костюма. Во время уик-энда можно обойтись без галстука. Он решил не надевать и костюм и ехать в Лэнгли на своей машине.

Над Гибралтаром стоял великолепный вечер. Европа — на севере, Африка — на юге. Геологи утверждают, что узкий пролив когда-то представлял собой горную цепь, а Средиземное море было сухой впадиной до тех пор, пока Атлантический океан не прорвал преграду. Вот было бы здорово наблюдать за этим моментом отсюда, с тридцати тысяч футов.

И что совсем хорошо — в то время не пришлось бы беспокоиться о пассажирских самолётах. Теперь он должен постоянно прислушиваться к предупреждениям по цепи оповещения, чтобы какой-нибудь авиалайнер не попал случайно наперерез его курсу. Или наоборот, что было, говоря по правде, более честным.

— Вот наши друзья, — заметил Робби Джексон.

— Никогда не видел их раньше, сэр, — ответил лейтенант Уолтерс.

«Друзья» — советский авианосец «Кузнецов», первый настоящий авианосец русского флота. Водоизмещение шестьдесят пять тысяч тонн, несёт тридцать самолётов, а также с десяток вертолётов. Сопровождал «Кузнецова» эскорт из крейсеров «Слава» и «Маршал Устинов», а также эскадренные миноносцы, один из которых походил на эсминец класса «Современный» и два — класса «Удалой». Корабли двигались на восток в тесной тактической группе, отставая примерно на двести сорок миль от ударной группы американского авианосца «Теодор Рузвельт». Около половины суток хода, подумал Робби, или полчаса лета — зависит, как посмотреть.

— Пролетим над ними? — спросил Уолтере.

— Нет, зачем выводить их из себя?

— Похоже, что они куда-то спешат, — заметил офицер радиолокационного перехвата, глядя в бинокль. — Скорость не меньше двадцати пяти узлов.

— Может быть, они просто хотят побыстрее миновать пролив.

— Сомневаюсь, шкипер. Как вы думаете, что они делают здесь?

— Судя по развод данным, то же самое, что и мы. Тренировка, демонстрация флага, ищут друзей и влияют на людей.

— Разве вам не приходилось однажды сталкиваться с ними…

— Было дело, несколько лет назад, «Форджер» запустил мне ракету с инфракрасной системой наведения прямо в зад. Впрочем, мне удалось благополучно посадить своего «Тома». — Робби сделал паузу. — Потом нам передали, что это была случайность, и пилота наказали.

— И вы поверили этому?

Джексон последний раз посмотрел на ударную группу русских кораблей.

— Представь себе, поверил.

— Первый раз, когда я увидел фотографию этого корабля, то сказал себе: «Вот военно-морской крест, которым ещё никого не наградили».

— Успокойся, Шреддер. О'кей, мы увидели их. Теперь летим обратно. — Робби передвинул ручку управления, чтобы повернуть самолёт обратно на восток. Он сделал это плавным движением в отличие от всякого молодого пилота, который поставил бы самолёт на крыло резким разворотом. Стоило ли подвергать фюзеляж истребителя напрасным перегрузкам? — Шреддер, лейтенант Генри Уолтерс, сидевший позади Джексона, заключил из этого, что командир авиакрыла не по годам стареет.

Но он ошибался. Не очень-то Джексон старел. Капитан первого ранга был, как всегда, внимателен и видел все. Его кресло было сдвинуто до предела вперёд, потому что Робби не вышел ростом. В результате у него было широкое поле обзора. Его взгляд непрерывно обегал окружающее воздушное пространство — слева — направо, сверху вниз и почти каждую минуту останавливался на приборах. Больше всего он беспокоился о гражданских самолётах, но не забывал и о частных, так как сегодня был уик-энд и много любителей крутилось вокруг Гибралтарской «скалы», фотографируя её. Лётчик-любитель в «Лиэрджете», подумал Робби, может оказаться опаснее приближающегося «Сайдуайндера»…

— Господи! Приближается на девять часов!

Голова капитана первого ранга Джексона повернулась налево, словно на пружине. В пятидесяти футах от них летел МИГ-29, «Фалкрэм-Н», новый морской вариант русского истребителя, созданный с целью обеспечить превосходство в воздухе. Из-за прозрачной маски шлема на него смотрело лицо русского пилота. Робби увидел, что под крыльями русского истребителя висят четыре ракетных снаряда «воздух — воздух», тогда как у «Томкэта» их было сейчас только два.

— Приблизился к нам снизу, — доложил Шреддер.

— Умный манёвр. — Робби воспринял эту новость спокойно. Русский пилот помахал рукой. Робби ответил тем же.

— Проклятье, если бы ему захотелось…

— Шреддер, ты когда-нибудь успокоишься? Я занимаюсь играми с Иваном уже почти двадцать лет, перехватил больше «медведей», чем ты завалил баб. У нас нет никакого тактического противостояния. Я всего лишь решил пролететь сюда и посмотреть на их соединение. А этот Иван захотел подняться и взглянуть на нас. Он ведёт себя вполне дружелюбно.

Робби передвинул штурвал вперёд и опустил свой истребитель на несколько футов. Ему хотелось посмотреть на нижнюю часть русского истребителя. Никаких запасных баков, только ракетные снаряды — в НАТО им дали наименование АА-11 «Лучники». Хвостовое оперение выглядело не таким прочным, как на американских самолётах, и он вспомнил сообщения о трудностях, которые возникают у русских при посадке. Ну что ж, авианосная авиация — для них новое дело, верно? Американцы потратили не один год, овладевая этим искусством. Если не считать хвостового оперения, русский истребитель выглядел впечатляюще. Заново окрашенный в приятный серый цвет, применяемый русскими в отличие от серой краски, используемой американцами для подавления систем теплового наведения, которая разработана на основе достижений высокой технологии и принята военно-морской авиацией США несколько лет назад. Русская окраска выглядела красивее, зато американская была эффективнее при маскировке самолёта, хотя и казалась шершавой и чешуйчатой с виду. Робби запомнил номер на хвосте русского истребителя, чтобы сообщить в разведотдел авиакрыла. Рассмотреть пилота ему не удалось. Шлем и маска закрывали его лицо, а на руках были перчатки. Пятьдесят футов между самолётами — излишне близко, но волноваться из-за этого не стоит. Скорее всего русский просто пытается показать, что он хороший пилот, но не сумасшедший. Справедливо. Робби поднялся на прежнюю высоту и махнул рукой русскому пилоту в знак благодарности, что тот не сменил курс. И снова последовал ответный жест.

Как тебя зовут, парень? — подумал Робби. Он также подумал о том, какое впечатление на русского произвёл победный флаг, нарисованный на фюзеляже «Томкэта» под самым кокпитом, рядом с небольшими буквами: МИГ-29, 17.1.91. Давай не будем слишком самонадеянными в воздухе.

«Боинг-747» совершил посадку после длительного перелёта через Тихий океан — к огромному облегчению экипажа, подумал Кларк. Полёты продолжительностью в двенадцать часов являются тяжёлым испытанием, решил агент ЦРУ, особенно если такой полет завершается посадкой во впадине, наполненной смогом. Самолёт подкатил г зданию аэропорта, развернулся и наконец замер у места, где выстроился военный оркестр, несколько рядов солдат и группы гражданских лиц. К самолёту протянулся церемониальный красный ковёр.

— Знаешь, если бы я провёл столько времени в самолёте, то не смог бы уже сделать ничего разумного, — негромко заметил Чавез.

— Так что не пытайся стать президентом, — ответил Кларк.

— Совершенно верно, мистер К.

К «Боингу» тут же подкатили трап, и дверца в борту самолёта наконец открылась. Оркестр что-то заиграл — агенты ЦРУ были слишком далеко, чтобы разобрать что. Вокруг работали телевизионные камеры. Прибывшего японского премьер-министра встречал министр иностранных дел Мексики. Японский премьер выслушал краткую приветственную речь, произнёс в ответ свою, прошёл мимо солдат, застывших на месте уже в течение девяноста минут, а затем сделал первую разумную вещь после прибытия: сел в лимузин и поехал в своё посольство, чтобы принять душ или, что более вероятно, подумал Кларк, принять горячую ванну. Японский метод являлся, по-видимому, идеальным средством отдыха после длительного перелёта — посидеть в воде, нагретой до температуры больше ста градусов по Фаренгейту. В результате кожа разглаживается, а мускулы расслабляются, решил Джон. Жаль, что американцы не пользуются этим средством. Через десять минут после отъезда высокопоставленных лиц все встречающие уехали, войска ушли, красный ковёр свернули, и к самолёту приблизились бригады обслуживания.

Первый пилот поговорил со старшим механиком. Один из огромных двигателей «Пратт энд Уитни» немного перегревается. Если не считать этого, у пилота не было никаких замечаний. Затем экипаж уехал передохнуть. Агенты службы безопасности заняли посты вокруг самолёта — трое стояли вокруг лайнера, ещё двое расхаживали внутри. Кларк и Чавез поднялись в самолёт, показали свои пропуска мексиканским и японским представителям и взялись за работу. Динг принялся за туалеты: его предупредили о требовательности японцев к безукоризненно чистым уборным, а на это требовалось время. Едва войдя в авиалайнер, он убедился, что японским гражданам разрешается курить в полёте. Пришлось проверить каждую пепельницу и больше половины понадобилось очистить и протереть. Собрали журналы и газеты. Бригада мексиканцев возилась с пылесосами.

Кларк, который прошёл в носовую часть самолёта, открыл шкафчик со спиртным. Он тут же заключил, что половина пассажиров на борту должна страдать от похмелья. Среди них оказались люди, умеющие пить весьма серьёзно. Кроме того, Кларк с удовлетворением заметил, что технические эксперты в Лэнгли не ошиблись в сорте виски, какой подаёт пассажирам авиакомпания «Джал». Наконец он вошёл в помещение для отдыха позади кабины пилотов. Она точно соответствовала компьютерному макету, который Кларк часами изучал перед вылетом в Мехико-Сити. К тому моменту, когда он закончил работу по очистке отведённой ему части лайнера, у него не возникло ни малейших сомнений в том, что операция пройдёт гладко. Он помог Дингу вынести мешки с мусором, и они вышли из самолёта как раз вовремя, чтобы перекусить. По пути к машине Кларк передал записку агенту резидентуры ЦРУ в Мексике.

— Черт бы их побрал! — выругался Райан. — Это поступило по каналам госдепа?

— Совершенно точно, сэр. Директор Кабот распорядился направить документ по телефаксной связи. Ему хотелось сберечь время.

— Разве Сэм Ямата не объяснил ему, что существует демаркационная линия суточного времени и часовые пояса?

— Боюсь, что нет.

Изливать недовольство на сотрудника японского отдела было бессмысленно. Райан снова прочитал сообщение агента Мушаши.

— Ну, что вы об этом думаете?

— Мне кажется, что премьер-министр попадёт в засаду.

— Действительно, как жаль! — с сарказмом заметил Райан. — Пошлите это с курьером в Белый дом. Нужно немедленно ознакомить президента с содержанием доклада.

— Будет исполнено. — Сотрудник ушёл. Райан снял трубку и набрал номер оперативного центра. — Как там дела у Кларка? — спросил он безо всякой преамбулы.

— Он сообщил, что у него все в порядке. Готовится к установке. Самолёты слежения наготове. Нам ничего не известно об изменениях в планах премьер-министра.

— Спасибо.

— Вы долго будете у себя?

Джек посмотрел в окно. Снегопад уже начался.

— Всю ночь, наверно.

Надвигающийся снегопад обещал превратиться в нечто впечатляющее. Холодный ветер, направляющийся на восток с равнин Среднего Запада, столкнулся с зоной низкого давления, движущейся со стороны побережья. По-настоящему сильные снегопады в округе Колумбия всегда катятся с юга, и гидрометслужба обещала от шести до восьми сантиметров снега. Всего несколько часов назад они предсказывали только от двух до четырех. Райан мог уехать прямо сейчас и попытаться утром пробиться обратно на работу или переночевать здесь. К сожалению, все указывало на то, что лучше остаться.

Головко тоже находился у себя в кабинете, хотя в Москве было на восемь часов позже, чем в Вашингтоне. Это обстоятельство ничуть не улучшало и без того плохое настроение Сергея.

— Ну? — спросил он сотрудника отдела слежения за линиями спецсвязи.

— Нам повезло. Вот этот документ был послан в Вашингтон по телефаксному принтеру из американского посольства в Токио. — Он передал перехваченное сообщение заместителю председателя КГБ.

Гладкая термобумага была покрыта главным образом бессмысленной тарабарщиной; местами проглядывали понятные, но размещённые в не правильном порядке буквы, и путаница ещё более усложнялась беспорядочным фоновым шумом. Но примерно двадцать процентов текста представляли собой разборчивые английские слова, включая два полных предложения и один целый абзац.

— Ну? — ещё раз повторил Головко.

— Когда я передал этот документ в японский отдел для оценки, они вручили мне вот это. — Сотрудник службы перехвата передал генералу ещё один документ. — Я отметил соответствующий абзац.

Головко прочитал абзац, написанный на русском языке, затем сравнил его с английским текстом…

— Удивительно плохой перевод. Как был послан наш документ?

— С дипломатическим курьером. Его не смогли передать по каналам связи, потому что две криптографические машины в Токио в ремонте, — и резидент пришёл к выводу, что материал не такой уж важный и может подождать. Так он и попал в сумку дипкурьера. Таким образом, они не могут читать наши шифрованные сообщения, но этот материал всё-таки попал к ним.

— Кто работает с этим материалом? Лялин? Да, — произнёс Головко, словно разговаривая с самим собой. Он снял трубку телефона и вызвал старшего дежурного офицера Первого главного управления.

— Полковник, это Головко. Немедленно вышлите молнию нашему резиденту в Токио. Текст: Лялину срочно прибыть в Москву.

— В чём дело?

— Дело в том, что у нас снова утечка информации.

— Лялин — очень исполнительный офицер. Я знаком с материалами, поступающими от него.

— Не только вы — американцы тоже знакомы с ними. Высылайте шифровку немедленно. После этого пусть принесут мне, все, что связано с операцией «Чертополох». — Головко положил трубку и взглянул на майора, что стоял перед его столом. — Этот математик, сумевший разобраться в шифрах, — Господи, почему мы не нашли его пять лет назад!

— Он потратил десять лет работы, разрабатывая теорию упорядочения хаоса. Если его исследования когда-нибудь будут опубликованы, его наградят золотой медалью Планка. Он взял кое-что из работ Мандельброта из Гарварда и Маккензи из Кембриджа и…

— Верю вам на слово, майор. Когда вы пытались объяснить мне эту магию, у меня всего лишь появилась головная боль. Скажите, а как продвигается работа сейчас?

— С каждым днём мы узнаем все больше и больше. Единственный шифр, к которому нам не удаётся подобрать ключ, это новая система ЦРУ; ею уже начинают пользоваться. По-видимому, она основана на каком-то новом принципе. Мы стараемся разобраться.

Президент Фаулер поднялся на борт вертолёта VH-3, приписанный к корпусу морской пехоты, ещё до того, как начался особенно густой снегопад. Окрашенный в металлизированный оливковый цвет снизу и белый в верхней части и почти лишённый всякой маркировки, вертолёт был его личным средством передвижения; ему был присвоен радиосигнал «Морская пехота-1». Собравшиеся репортёры обратили внимание, что вслед за президентом на борт поднялась Элизабет Эллиот. Кое-кто из них подумал, что скоро об этой паре появятся сообщения в газетах, если сам президент не облегчит им задачу, женившись на этой стерве.

Пилот, подполковник морской пехоты, дал полную мощность двойным турбинам, затем потянул на себя ручку управления шагом и дросселем, плавно отрываясь от земли и одновременно поворачивая на северо-запад. Почти сразу пришлось перейти на слепой полет, что ему не слишком нравилось. Вообще-то лететь вслепую, ориентируясь только по приборам, было для пилота привычным делом и ничуть не беспокоило его — если он летел один. А вот слепой полет, когда приходится полагаться лишь на показания приборов, а на борту находится президент, пугал его. Особенно неприятно было лететь в густом снегопаде. Всякая ориентировка мгновенно исчезала. Стоило посмотреть вперёд сквозь ветровое стекло хотя бы несколько минут, и самый опытный лётчик превращался в испуганного, потерявшего ориентировку новичка. Чтобы избежать этого, подполковник старался не сводить взгляда с приборной панели. Вертолёт был оборудован самыми современными приборами, способными обеспечить безопасность пассажиров, в том числе и радиолокационным устройством, предупреждающим о другом приближающемся самолёте или вертолёте. Кроме того, два самых опытных диспетчера непрерывно следили за вертолётом президента — светящейся точкой на экранах их дисплеев. Как ни странно, именно такой способ полёта был наиболее безопасным. При ясной погоде какой-нибудь безумец на «Сессне» мог попытаться столкнуться в воздухе с президентской машиной, и манёвры, направленные на то, чтобы избежать такого столкновения, были непременной частью тренировки пилота как в воздухе, так и на тренажёре на военно-воздушной базе ВМС в Анакостии.

— Ветер усиливается, становится сильнее, чем я ожидал, — заметил второй пилот, майор морской пехоты.

— Когда подлетим к горам, может начаться болтанка.

— Жаль, что не вылетели немного раньше.

Пилот включил внутреннюю связь, по которой он мог разговаривать с агентами Секретной службы, что сидели в хвостовом отсеке вертолёта.

— Пожалуй, нужно убедиться, что все пристегнули ремни. Вертолёт может тряхнуть.

— Спасибо, сейчас проверим, — ответил Пит Коннор. Он встал и прошёл мимо рядов кресел. Все пассажиры, находящиеся на борту вертолёта, были слишком опытными в подобных перелётах и ничуть не беспокоились, но и они предпочитали, чтобы недолгое путешествие прошло гладко. Пит обратил внимание, что президент углубился в чтение документов, которые ему доставили перед самым вылетом, и не обращает внимания на то, что происходит вокруг. Коннор снова опустился в своё кресло. Он и Д'Агустино обожали Кэмп-Дэвид. Вдоль всего периметра забора, окружающего загородный дом президента, несла охрану отборная рота морских пехотинцев. Эту охрану дополняла и усиливала самая надёжная электронная система безопасности, когда-либо созданная в Америке. Наконец, обычная группа агентов Секретной службы обеспечивала охрану изнутри. В этот уик-энд никакие визиты в Кэмп-Дэвид не предполагались и никто не должен был покидать имение. За исключением, возможно, одного курьера ЦРУ, который приедет на автомобиле. Все будут отдыхать и наслаждаться покоем, включая президента и его подругу, подумал Коннор.

— Погода ухудшается. Надо было этим придуркам из бюро прогнозов хотя бы выглянуть в окно.

— По их мнению, слой выпавшего снега не превысит восемь дюймов.

— Готов поспорить, что выпадет больше фута.

— Ты же знаешь, я никогда не заключаю с тобой пари относительно погоды, — напомнил второй пилот подполковнику.

— И правильно поступаешь, Скотти.

— Говорят, что к завтрашнему вечеру станет ясно.

— В это я поверю лишь после того, как увижу собственными глазами.

— А вот температура должна упасть до нуля, может быть, даже ниже.

— Вот в это я верю, — ответил подполковник, глядя на высотомер, компас и прибор искусственного горизонта. Затем он снова поднял взгляд к ветровому стеклу, посмотрел на то, что происходит снаружи, и не увидел ничего, кроме тучи снежинок, мечущихся в воздушном потоке от ротора вертолёта. — Какова, по-твоему, видимость?

— Если попадём в пространство с не слишком сильным снегопадом… думаю, сто футов. , может быть, сто пятьдесят…

— Минус двенадцать по Цельсию, — заметил подполковник, даже не глядя на термометр.

— Неужели теплеет?

— Да. Лучше немного спуститься, там, наверно, холоднее.

— Черт бы побрал эту проклятую вашингтонскую погоду.

Спустя тридцать минут они кружились над Кэмп-Дэвидом. Яркие прожекторы, сияющие снизу, обозначили границу посадочной площадки. Смотреть вниз было лучше, чем в любом другом направлении, — там всё-таки было что-то видно. Второй пилот оглянулся назад, на обтекатель над шасси.

— Началось обледенение, командир. Надо быстрее сажать этого зверя, пока не случилось что-нибудь страшное. Скорость ветра — тридцать узлов на высоте триста футов.

— У меня ощущение, что вертолёт становится тяжелее. — При определённых обстоятельствах VH-3 мог обледеневать на четыреста фунтов в минуту. — Проклятые метеорологи. О'кей, вижу посадочную площадку.

— Высота двести футов, скорость тридцать узлов. — Второй пилот смотрел на приборы. — Сто пятьдесят и двадцать пять… сто и меньше двадцати… пока все хорошо… пятьдесят и относительная скорость равна нулю…

Пилот отпустил рычаг управления шагом и дросселем. От мощного потока воздуха, отбрасываемого вниз ротором вертолёта, снег, лежавший на грунте, начал взлетать вверх. Создалась опасная обстановка, называемая лётчиками «побелением». Видимая ориентировка относительно поверхности, только что появившаяся у пилотов, мгновенно исчезла, словно они оказались внутри гигантского шарика для настольного тенниса. Затем порыв ветра развернул вертолёт влево и наклонил его. Глаза пилота тут же опустились к приборам искусственного горизонта. Он понял, что машина спускается наклонно, — опасность настолько же огромная, как и неожиданная. Пилот изменил угол шага ротора и отпустил рычаг управления до пола. Лучше совершить жёсткую посадку, чем врезаться лопастями ротора в деревья, которые он не видел. Вертолёт рухнул вниз как камень — ровно на три фута. Не успели пассажиры понять, что произошло, как машина замерла на посадочной площадке в полной безопасности.

— Именно поэтому они и назначили тебя командиром вертолёта, в котором летает босс, — произнёс майор по внутренней связи. — Неплохо, командир.

— Боюсь, что-то сломалось.

— Думаю, ты прав, командир.

Подполковник включил динамик в кабине.

— Прошу извинить за такую посадку. Над самой площадкой нас подхватил порыв ветра. Никто не ушибся?

Президент уже встал и заглянул в кокпит.

— Вы оказались правы, подполковник. Нам следовало вылететь раньше. Это моя вина, — любезно улыбнулся Фаулер. Ничего не поделаешь, подумал президент, мне нужен этот уик-энд.

Сотрудники группы наземного обслуживания открыли дверцу. Фургон с приводом на все колеса, способный передвигаться по любой местности, стоял у самого трапа, так что президент и сопровождающие его лица не рисковали замёрзнуть от холода, сильного ветра и снега. Экипаж вертолёта подождал, пока фургон не скрылся в снежной пелене, и затем принялся оценивать повреждения.

— Так я и думал.

— Ограничительный болт? — Майор наклонился. — Совершенно верно. Вертолёт упал на последние три фута с такой силой, что болт, ограничивающий движение гидравлического амортизатора с правой стороны шасси, сломался. Его придётся заменить.

— Я сейчас проверю, есть ли у нас запасной, — сказал механик. Десять минут спустя он не без удивления убедился, что запасного болта на складе не оказалось. Это было очень неприятно. Он позвонил на вертолётную базу в Анакостии и попросил привезти несколько штук. До прибытия машины с запасными частями отремонтировать шасси вертолёта было невозможно. Разумеется, в случае крайней нужды вылететь можно. Вооружённая охрана из морских пехотинцев окружила, как всегда, застывший на посадочной площадке вертолёт, а ещё один взвод образовал второе оцепление в лесу вокруг посадочной площадки.

— У тебя какие-то вопросы, Бен?

— Здесь есть общежитие? — спросил Гудли. Джек покачал головой.

— Можешь поспать на диване в кабинете Нэнси. Как продвигается работа?

— Спать не придётся, я спросил просто так. Мне пришла в голову одна мысль.

— Что за мысль?

— Это может показаться странным — но никто не сообразил проверить, действительно ли встречался наш друг Кадышев с Нармоновым.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Почти всю прошлую неделю Нармонов совершал поездку по стране и не был в Москве. Если они не встречались друг с другом, значит, Кадышев нас обманывает, правда?

Джек закрыл глаза, наклонил голову и задумался.

— Неплохо, доктор Гудли, совсем неплохо.

— У нас имеется маршрут поездки Нармонова. Я поручил выяснить, где находится Кадышев в эти самые дни. Решил проверить до самого августа. Если уж мы взялись за проверку, пусть она будет обстоятельной. Возможно, мой доклад чуть задержится, но эта мысль посетила меня только вчера вечером — вернее, сегодня утром. Я обдумывал её почти весь день. Оказалось, это не так просто.

Джек сделал жест в сторону снегопада за окном кабинета.

— Похоже, мне придётся остаться в Лэнгли. Тебе нужна помощь?

— Да уж не повредит, это точно.

— Давай сначала поужинаем.

Олег Юрьевич Лялин поднялся на борт самолёта, вылетающего в Москву, со смешанным чувством. Срочный вызов не был чем-то экстраординарным. Неприятным было лишь одно — его вызвали в Москву сразу после встречи с директором ЦРУ, но это являлось скорее всего чистой случайностью. Не иначе его присутствие в Москве потребовалось в связи с визитом японского премьер-министра в Америку. Лялин не сообщил ЦРУ об удивительном шаге японцев — они обратились к Советскому Союзу с предложением обменивать высокие технологии на нефть и древесину. Ещё несколько лет назад такое предложение привело бы американцев в ярость. Оно знаменовало завершение проекта, которым Лялин занимался последние пять лет. Он опустился в кресло и закрыл глаза. В конце концов, он не предал свою родину, правда?

Телевизионные фургоны спутниковой связи состояли из двух групп. Одиннадцать больших фургонов главных телевизионных компаний выстроились у высокой стены стадиона. В двухстах метрах от них расположился ещё тридцать один фургон размером поменьше, работающие на волнах иного диапазона и обслуживающие местные телевизионные станции. Первый снегопад уже миновал, и группа огромных дорожных машин, похожих на танковую дивизию, чистила снег с колоссальных площадей, отведённых под стоянки автомобилей болельщиков.

Да, именно здесь нужно поставить свою машину, возле фургона «А» телекомпании Эй-би-си. Рядом было свободное место в добрых двадцать метров. Его поразило полное отсутствие охраны. Госн насчитал всего три полицейские автомашины — годных лишь на то, чтобы не допустить пьяных, которым могло взбрести в голову помешать работе. Видно, американцы чувствовали себя в полной безопасности. Им удалось усмирить русских, сокрушить Ирак, запугать Иран, умиротворить население своей собственной страны, и теперь они решили, по-видимому, немного расслабиться и отдохнуть, как и всякий другой народ. Должно быть, им нравится жить в комфорте. Даже здешние стадионы, напомнил себе Ибрагим, имеют крыши и обогреваются, чтобы ненастье не мешало им наслаждаться жизнью.

— Все эти фургоны рухнут, как костяшки домино, — заметил Марвин, сидевший на месте водителя.

— Мы уж постараемся, — согласился с ним Госн.

— Ну, что я говорил тебе относительно охраны стадиона?

— Да, друг мой, я должен был больше доверять тебе.

— Впрочем, осторожность никогда не помешает. — Расселл тронул фургон и описал ещё одно кольцо вокруг стадиона. — Мы въедем вот в эти ворота и просто направимся к месту стоянки. — Фары осветили первые снежинки приближающегося снегопада. Расселл объяснил, что сейчас слишком холодно для серьёзного шторма. Ледяная масса канадского воздуха направляется на юг. Приблизившись к Техасу, воздух нагреется, и принесённая им влага выпадет там, а не в Денвере, где, по мнению Госна, уже лежало на земле не менее полуметра снега. Грейдеры, очищающие дороги, действовали очень эффективно. Как и во всём остальном, американцам нравились удобства. Холодная погода — выстроим крытый стадион. На шоссе выпал снег — уберём его. Палестинская проблема — умиротворим арабов деньгами. Хотя лицо Госна оставалось бесстрастным, ещё никогда он не ненавидел Америку с такой силой. Мощь и высокомерие американцев проявлялись во всех их действиях. Они отгородились от всего остального мира, защитили себя от опасностей как больших, так и маленьких, знали, как им поступить, и заявили об этом всем и самим себе.

Господи, только бы удалось повергнуть их!

Пламя в камине излучало приятное тепло. Коттедж президента в Кэмп-Дэвиде был выстроен по классическому американскому образцу — толстые бревна, положенные одно на другое, хотя внутри они были укреплены кевларом, а окна сделаны из плотного полимера, непроницаемого для пуль. Мебель в коттедже представляла собой ещё более странную смесь ультрамодерна с удобной стариной. Перед диваном, на котором сидел президент, находились три телетайпа, принимающие все главные агентства новостей, потому что предшественники Фаулера хотели знакомиться с новостями, поступающими по телеграфу. Рядом стояли три больших телевизора, один из которых был постоянно настроен на Си-эн-эн. Но не сегодня. Сегодня вечером телевизор был настроен на «Синемакс». В полумиле от президентского коттеджа находилась приёмная станция телевидения, спрятанная среди деревьев, и её параболические антенны следили за всеми коммерческими телевизионными спутниками, а также за многими военными. В результате президент мог в любой момент получить доступ к любому спутниковому каналу, включая даже те, что передавали порнофильмы, — впрочем, к ним Фаулер не проявлял ни малейшего интереса. В Кэмп-Дэвиде находилась самая дорогая, единственная в своём роде система кабельного телевидения.

Фаулер налил себе стакан пива. Это был «Dortmunder Union», популярный немецкий напиток, который доставляли из Европы самолётами ВВС, — пост президента имел немало полезных, хотя и неофициальных преимуществ. Лиз Эллиот пила белое французское вино. Левая рука президента поглаживала её волосы.

Передавали слащавую романтическую комедию, которая нравилась Бобу Фаулеру. Героиня, между прочим, своими манерами и внешностью напоминала Лиз Эллиот. Немного резкая, слишком властная, но обладающая другими достоинствами. Теперь, с уходом Райана — по крайней мере готовящимся, — обстановка, возможно, станет спокойнее.

— Мы неплохо разыграли все это, верно?

— Да, Боб, конечно. — Она отпила глоток из бокала. — Ты был прав относительно Райана. Лучше отпустить его с почётом. — Неважно, как он уйдёт, лишь бы не мозолил глаза вместе с этой маленькой стервой, на которой женился, подумала Лиз.

— Я рад, что и ты придерживаешься такой точки зрения. Вообще-то он неплохой парень, только старомодный. Не идёт в ногу со временем.

— У него устаревшие взгляды, — кивнула Лиз.

— Верно, — согласился президент. — Почему это мы разговариваем о Райане?

— Действительно, есть и другие темы. — Она повернулась к его руке и поцеловала её.

— Не сомневаюсь, — прошептал президент, ставя бокал на стол.

— Шоссе занесено снегом, — сообщила Кэти. — Думаю, ты принял верное решение.

— Да, только что произошла серьёзная автокатастрофа прямо перед воротами. Завтра вечером приеду домой. В конце концов, попытаюсь украсть один из вездеходов.

— А где Джон?

— Он в отъезде.

— Понятно, — заметила Кэти. Интересно, чем это он может заниматься такой ночью? — подумала она.

— Раз я все равно сижу в кабинете, займусь работой. Позвоню завтра утром.

— Хорошо, Джек, до свиданья.

— Это одна из особенностей моей должности — вот уж почему я не стану скучать. — Джек повернулся к Гудли. — Итак, что нам известно?

— Нам удалось проверить все встречи, состоявшиеся в сентябре.

— Бен, ты выглядишь, будто готов рухнуть на пол в любую минуту. Сколько времени ты не спал?

— Со вчерашнего дня, по-моему.

— Как приятно, когда тебе нет и тридцати. Ну-ка, отправляйся на диван в приёмной, — распорядился Райан.

— А вы?

— Хочу ещё раз прочитать эти материалы. — Джек постучал пальцем по папке, лежащей на столе. — К ним у тебя ещё нет допуска. Отправляйся, похрапи до утра.

— Ладно. Встретимся завтра.

Гудли исчез за дверью. Джек принялся читать документы по операции «Ниитака», но никак не мог сосредоточиться. Он запер папку в ящике стола, улёгся на своём диване, но ему не спалось. Потратив несколько минут на разглядывание потолка, Райан решил, что с неменьшим успехом может разглядывать что-нибудь более интересное. Он включил телевизор, переключил несколько каналов, стараясь найти службу новостей, случайно нажал не на ту кнопку, и на экране появились заключительные кадры рекламы на канале 20, принадлежащем независимой телевизионной станции в Вашингтоне. Джек хотел было исправить ошибку, но в это мгновение снова появился кинофильм. Он не сразу вспомнил название. Грегори Пёк и Эва Гарднер… черно-белый… Австралия.

— Ну конечно, — пробормотал Райан. «На последнем берегу». Он не видел этот фильм столько лет, классика времён холодной войны… По роману Невила Шюта, верно? Фильм, где снимался Грегори Пёк, всегда заслуживает того, чтобы его посмотреть. К тому же с Фредом Астэром.

Последствия ядерной войны. Джек с удивлением заметил, как он устал. Последнее время он хорошо спал, и…

…он заснул, но не совсем. Как это иногда с ним случалось, кинофильм проник в мозг, хотя сон был цветным, а не черно-белым, и потому куда интереснее, чем На экране, решило его сознание и продолжало смотреть картину до конца — откуда-то изнутри. Джек Райан включился в игру. Вот он мчит в «феррари» Фреда Астэра во время последнего Большого приза Австралии, полного катастроф и крови. Вот он отплыл из Сан-Франциско на подводной лодке SSN-623 «Пилонос» (правда, часть его мозга возражала, утверждая что номер 623 принадлежал другой американской субмарине, «Натан-Хэйл», верно?). И сигнал Морзе — постукивание бутылки кока-колы по оконной занавеске — был совсем не смешным: это значило, что пришло время ему и его жене выпить чашку чаю, а ему не хотелось этого — ведь тогда он должен опустить таблетку в молочную смесь своего грудного ребёнка, чтобы тот умер. Его жена не в силах была совершить такое — вполне понятно, ведь жена — врач, — поэтому именно ему пришлось взять ответственность на себя, как приходилось принимать её на себя всегда, и разве не жаль, что ему нужно оставить Эву Гарднер на берегу, одну, смотрящую ему вслед, когда он со своими матросами отплывает, чтобы умереть дома, если им удастся добраться до дома, что весьма маловероятно, а улицы сейчас так пустынны. Кэти, Салли и маленький Джек — все мертвы, и это его вина, потому что он заставил их принять таблетки, чтобы они не умерли от чего-то другого, куда более худшего, но это тоже было плохо и не правильно, даже если не было выбора, почему не застрелить их из пистолета и…

— Какого черта! — Джек выпрямился, словно подброшенный стальной пружиной. Он посмотрел на дрожащие руки; наконец руки поняли, что его мозг снова контролирует действия своего тела.

— Тебе просто приснился кошмар, приятель, и не о вертолёте вместе с Баком и Джоном. Это что-то куда хуже.

Райан протянул руку за сигаретой и закурил, затем встал. Снег продолжал падать. Грейдеры не успевали справляться с ним на стоянке перед зданием ЦРУ. Понадобилось время, чтобы встряхнуться и выбросить из головы один из этих ужасных кошмаров, когда его семья погибает такой смертью. Так много страшного, немудрёно, что у него плохой сон. Надо убираться из этого проклятого места! — подумал он. С ним связано слишком много воспоминаний, и далеко не лучших. Ошибка, которую он допустил перед нападением на его семью; время, проведённое им в подводной лодке; минуты, когда его оставили одного на взлётной полосе аэропорта Шереметьево и старый добрый Сергей Николаевич держал в руке пистолет, направленный прямо в его сердце; а хуже всего — спасение из Колумбии на вертолёте. Да, этого слишком много для одного человека. Нужно уходить. Фаулер и даже Лиз Эллиот оказывают ему немалую услугу, совсем не подозревая об этом.

Совсем не подозревая об этом.

Какой прекрасный, какой чистый мир раскинулся перед ним. Он выполнил свой долг, сделал часть этого мира чуть лучше и помог другим сделать то же самое. Киноистория, которую он только что видел — нет, в которой он жил, — могла случиться на самом деле, тем или иным образом. Могла, но не случилась. И теперь уже такое не произойдёт. За окном было так чисто, всё было таким белым, фонари, освещающие площадку для стоянки автомобилей, превращали её в нечто сказочное. Да, он сыграл свою роль. Теперь пришло время другим попробовать свои силы, и задачи, стоящие перед ними, будут уже легче.

— Да, это уж точно. — Джек выдохнул табачный дым в оконное стекло. Начну с того, что снова откажусь от сигарет. Кэти будет настаивать на этом. А что потом? Потом продолжительный отпуск летом, может быть, снова съездим в Англию, на этот раз морем, а не на самолёте. Поколесим по Европе, потратим на это, пожалуй, все лето. Снова стану свободным человеком. Буду гулять по морскому берегу. Но потом нужно будет найти работу, чем-то заняться. Аннаполис? Нет, это исключено. Какой-нибудь частный фонд? Может быть, преподавание? Скажем, в Джорджтауне? Курс шпионажа? — Он усмехнулся. Точно, он будет преподавать, как осуществлять все нелегальное.

И как только, черт побери, удалось Джеймсу Гриру так долго проработать в этом проклятом учреждении? Как сумел он справиться со стрессом, ежедневным напряжением? Эти знания он так и не передал Джеку.

— Тебе нужно выспаться, приятель, — напомнил он себе. Однако на этот раз Джек проверил, выключен ли телевизор.