В глубинах океана

      Удар был недостаточно силен, чтобы расколоть один из этих двух предметов, но все же он был неприятным. Точно такой же была и вся ситуация. Подниматься и падать на пятнадцатифутовых волнах несладко и на устойчивом судне, но гораздо хуже проделывать это в почти сферическом контейнере без определенных понятий верха и низа. Я когда-то находился в свободном падении в космосе, что совсем не шутка, но я в любой момент готов снова подписаться на это вместо того, чтобы быть волейбольным мячом посреди пусть даже умеренного тихоокеанского шторма. При конструировании спасательных глубоководных кап- лспециалисты не позаботились об одной вещи. Их идея состояла в том, чтобы благополучно всплыть, но не в том, чтобы комфортно чувствовать себя на поверхности воды. Единственное, что я мог сделать сейчас, это включить передатчик, посылающий сигнал бедствия, и стараться удержать свой желудок на месте.
      Я не мог быть даже уверен, что кто-то его принимает - сигнал радиопередатчика, я имею в виду. Хотя вероятность того, что его все-таки принимают, была достаточно высока, поскольку моего возвращения, несомненно, ожидали. Но к тому моменту уже несколько вполне вероятных вариантов благополучного развития ситуации оказались несостоятельными.
      Мне даже не удавалось уснуть. К счастью, у меня хватило ума не есть, когда некоторое время назад эта мысль пришла мне в голову, и я не мог осуществить то, чего требовал от меня желудок. Я был не в состоянии ничегоделать. Положение было физически отвратительно настолько же, насколько первоначальный спуск под воду был отвратителен психологически.
      Я жалел, что не узнал, сколько же времени продлится шторм.
      Тогда я мог бы хоть как-то успокаивать себя, время от времени посматривая на часы. Однако я быстро понял, что на часы лучше не смотреть, потому что время, прошедшее после предыдущего «взгляда мельком», всегда окажется меньше ожидаемого. Как обнаружилось, мне следовало следить за некоторыми внешними датчиками, хотя их сигналы также не принесли мне никакой радости - и я также был не в силах что-либо изменить.
      Никогда я не поверил бы в то, что избавление от этого бултыхания на волнах принесет мне не облегчение, а нечто худшее. Если бы кто-то мне сказал, что мне станет еще хуже, я придушил бы его из страха, что он меня убедит. К сожалению, он был бы совершенно прав. Конец наступил довольно-таки внезапно.
      Первым шагом к полной остановке стало прекращение покачиваний. Капсула все также поднималась и опускалась, но, похоже, у нее возникли определенные верх и низ. Колебания в вертикальной плоскости также начали уменьшаться и, наконец, прекратились совсем. К этому времени датчик давления теоретически не мог сказать мне ничего нового, однако я все же на него посмотрел.
      И оказался прав. Капсула снова погружалась.
      Одного я мог не бояться - того, что я тону. Единственное пустое пространство, придававшее капсуле плавучесть, соответствовало пространству, в котором находился я. Если бы в капсуле возникла какая-нибудь течь, мне об этом сразу стало бы известно. Нет, меня утаскивали вниз, и, хотя в морях и водятся гигантские кальмары, я ни на секунду не усомнился в том, что они здесь не замешаны. Датчик сонарного облучения был темен и пуст, но я не мог знать, был ли он таким, допустим, около часа назад.
      Могло быть только одно разумное объяснение. Я посмотрел вниз, не зная, чего и ждать, и ничего особенного не увидел; субмарина не побеспокоилась зажечь огни. Я включил собственное освещение, но увидел лишь натянутый линь, ведущий от сети, в которую я теперь был тщательно завернут, к темной форме внизу, на границе видимости.
      Следует отметить, что линь оказался необычайно прочным для своей задачи; сейчас мы опускались гораздо быстрее, чем первоначально погружался я со своим балластом. Если владельцы этого каната были склонны доверять ему при таком натяжении, я не видел причин сомневаться в их суждении. Можно было и не надеяться, что он порвется. Подсчитав, что при такой скорости мы будем на дне минут через пятнадцать, я отбросил размышления на эту тему.
      По крайней мере, теперь я мог подкрепиться. Я начал поглощать таблетку глюкозы со всем спокойствием, которое только смог себе внушить. Делать было нечего; они меня затравили.
      Мы были еще в нескольких сотнях футов от дна, когда появилась вся компания. Приплыли еще две ярко освещенные подводные лодки. Это были рабочие машины, схожие с той, с которой я сражался несколько часов назад. Если они и поддерживали связь с буксировавшей мою капсулу субмариной, то никакие мои приборы не могли это определить. Скорее всего, поддерживали, потому что их маневры были полностью координированы. Сначала одна, потом другая из новоприбывших подводных лодок подошла ко мне, и при помощи захватов каждая навесила на мою сеть несколько пластин с крюками. Эти грузы сняли практически все избыточное натяжение с буксирного троса, не оставив никакой надежды, что в последний момент он все-таки порвется.
      Затем из каждой лодки выбралось по пловцу, которые заняли свои посты рядом со мной, уцепившись за сеть, чтобы сберечь силы. На некоторое время я включил свет, но не мог узнать их лиц. Я подумал о том парне, которого сшиб «ногой», и о том, что его приятели думают обо мне, если я действительно серьезно его травмировал. Человеческое мышление иногда избирает множество обходных путей; за все время, что меня буксировали, я ни разу не подумал о том, как они могут отреагировать на мое появление на их секретном - по всей вероятности - объекте. Однако если бы я и подумал об этом, то, наверное, сказал бы себе, что если бы они действительно хотели меня прикончить, любая из субмарин могла бы расколоть капсулу, как грецкий орех.
      Наконец, в свете моих огней появилось дно.
      На этот раз оно не светилось. Сначала я подумал, что они потушили свою иллюминацию, но потом решил, что шторм отнес меня на некоторое расстояние и я мог оказаться далеко от тента. Здешнее дно было обычным морским дном, включая крабьи норы; я мог его рассмотреть, потому что, опустившись, субмарина смотала большую часть буксирного линя, оставив футов двадцать. Поэтому я смог рассмотреть и саму лодку, которая, как оказалось, была не той, с которой я недавно сражался. Прежде всего эта была примерно вдвое больше.
      Однако по конструкции она ненамного отличалась от предыдущей. На ее бортах также было закреплено много оборудования - даже больше, чем у первой лодки. Предназначалось это оборудование для работы, но не для путешествий. Даже без моей капсулы на хвосте она не смогла бы быстро перемещаться в придонном слое, судя по тому, как, я видел, она перемещалась. Я не сомневался, что мы движемся к входу - тому же самому, что я видел раньше, или -какому-либо другому,- и все время смотрел вперед, ожидая увидеть свет.
      Как оказалось, мы направлялись к другому входу. Добирались мы туда часа два, что имеет, конечно, чисто академическое значение, поскольку я не знал, откуда мы начали движение. Эта шахта была меньше предыдущей, а освещенной крыши тента нигде поблизости не было видно.
      Эта шахта была всего футов двадцать пять в диаметре - слишком мала для субмарины, которая тянула меня, и в самый раз для двух других. Шахта была вертикальной, идеально цилиндрической и шла вниз из неглубокой впадины, как и в предыдущем случае. Она была очень хорошо освещена, что позволило мне разглядеть множество деталей.
      Множество лестниц вело от края шахты вниз. Сначала мне казалось, что там они исчезают из виду, но когда мы приблизились, я увидел концы лестниц, располагавшихся на противоположной стороне шахты. Шахта, очевидно, представляла собой дыру в крыше помещения глубиной футов в сорок. В шахте и рядом с ней находилось еще несколько пловцов, которые, похоже, дожидались нас. При нашем приближении они гурьбой направились к нам и собрались вокруг капсулы, в то время как тащившая меня субмарина опустилась на дно рядом с входом.
      Моя капсула всплывала вперед и вверх, пока буксирный линь не натянулся вертикально. Один из пловцов дал сигнал, и сопровождающая субмарина навесила мне на сеть еще одну балластную пластину. Буксирный линь провис, и я начал опускаться.
      Пловец опять подал знак, и большая субмарина сбросила буксирный линь. Несколько человек подняли его, другие взялись за сеть, и они потянули меня к шахте. Похоже, это был последний переход. Если они не будут настолько тупы, чтобы оставлять меня прямо под отверстием в крыше - а такого развития сюжета невозможно было бы ожидать даже от фантастической литературы двадцатого века,- то как только я окажусь внутри, у меня исчезнет даже минимальная возможность вернуться назад без их помощи и согласия.
      Я чуть с ума не сошел. Не спрашивайте меня, почему я могу внезапно перепугаться до смерти, а через секунду быть снова спокойным и рассудительным. Просто я такой, какой есть, а если вам это не нравится, утешайтесь тем, что вам не приходится жить с таким складом психики.
      Не помню, о чем я думал и что делал в течение этих нескольких минут, но если бы и помнил, скорее всего, не захотел бы никому об этом рассказывать. Суть была в том, что я обладал возможностями золотой рыбки в аквариуме, а это иногда раздражает человека, который, в конце концов, когда-то обладал возможностью некоторого контроля над окружающей действительностью.
      Я немного успокоился, когда мы достигли края шахты. Там произошел инцидент, о котором я могу вам доложить. В створе шахты возникла некоторая пауза, и как субмарины, так и пловцы, как бы добавляя новое оскорбление к уже нанесенному, стали навешивать на мою сеть дополнительный балласт. Пловцы также сняли с крюков у начала лестниц что-то похожее на пояса для инструментов и застегнули их на талии, хотя я не мог понять, почему эти пояса стали нужны им внутри, а не снаружи. Поначалу я не видел никакого объяснения, а затем предположил, что инструменты могли им потребоваться для того, чтобы открыть мою капсулу. Но я решил об этом пока не думать.
      Изнутри шахта еще больше походила на дыру в потолке. Помещение внизу оказалось больше, чем я предполагал,- около сотни футов по каждой стороне. Вход казался просто черным кругом над головой и по мере того, как я на него смотрел, смещался в сторону. Пловцы толкали меня по направлению к одной из стен.
      На мгновение мне пришло в голову, что перекатываться по потолку было бы гораздо легче, чем путешествовать по морскому дну, но я отбросил эту мысль как не относящуюся к делу идею академического характера. Настроение у меня улучшилось, хотя все равно еще было неважным.
      В конце концов, я до сих пор был жив и в какой-то степени выполнил свою работу. У одного из входов я сбросил транспондер, и вполне возможно, что он так и остался лежать необнаруженным. Мой сигнальный передатчик работал на поверхности в течение нескольких часов, и вероятность того, что меня услышали, была очень велика. В Совете поймут, что я сделал все от меня зависящее, и непременно решат проверить, что же со мной стало. Если они прочешут дно сонаром с высоким разрешением, то они вряд ли смогут пропустить гладкую поверхность тента, даже если транспондеры не сработают. Вообще, если учесть большую протяженность тента, кажется весьма странным, как это до сих пор его не заприметили при даже помощи обычного самопишущего глубинометра.
      Следовало бы посерьезнее обдумать это, но мое настроение от таких мыслей снова бы ухудшилось. По сути дела, я мог быть уверен, что это сооружение найдут довольно скоро, даже если при этом не найдут меня.
      В большом помещении не было никаких деталей, достойных упоминания. Я подумал было, что это переходной шлюз или вестибюль, ведущий к шлюзу, но у большого туннеля, выходившего в это помещение, не было никакой двери. На стенах располагались более мелкие панели, которые могли быть шлюзами, - некоторые из них были достаточно велики, чтобы пропустить человеческую фигуру.
      Пловцы потащили меня ко входу в туннель и втянули внутрь. Он был футов двадцати в диаметре, что более чем достаточно для капсулы, и освещался почти так же ярко, как и помещение, которое мы только что покинули. Я почувствовал, что опять начинаю раздражаться по поводу того, как эти негодяи распоряжаются энергией.
      Также я недоумевал, где они ухитряются добывать ее в таких количествах. По работе я, естественно, натыкался на подпольных торговцев энергией, но они никогда так ею не разбрасывались даже для того, чтобы пустить пыль в глаза.
      Мы продвинулись по туннелю примерно ярдов на двадцать и оказались в другом большом помещении. От него отходило несколько гораздо более узких туннелей - или, я бы сказал, шахт,- открывавшихся в полу; с первого взгляда я насчитал их штук восемь. У них не было ни крышек, ни дверей. Очевидно, большая часть сооружения была затоплена водой при внешнем давлении. Может быть, это была какая-нибудь горнорудная разработка. Если здесь добывали уран или торий, такие траты энергии можно было бы объяснить; в этом случае также было бы непрактично освобождать от воды все ответвления шахты, предназначенной только для подводных лодок.
      Едва я успел сделать это умозаключение, как пловцы уже расположили мою капсулу на полу. Она слегка качнулась, и я выдвинул три «ноги», чтобы она стояла ровно. К счастью, все три прошли сквозь ячейки сети, не застряв в них. Выровняв капсулу, я стал смотреть на людей, собравшихся вокруг меня, ожидая, что они будут делать дальше. Все карты были теперь у них на руках.
      Теперь я уже привык ко всему, но до сих пор не люблю вспоминать о том, что они сделали дальше и как это на меня подействовало.
      Они сняли шлемы. На глубине целой мили под поверхностью океана, при давлении, превращающем металл в фольгу, они сняли свои шлемы.

Глава 8

      Из всего того, что я уже рассказал, вам должно быть ясно, что я не психолог, хотя и читал кое-что по этому предмету. Мне говорили, что человек может категорически отрицать свидетельства своих органов чувств, если они резко расходятся с тем, в чем, по его мнению, он может быть совершенно уверен. Я даже встречал людей, которые считают, что именно эта способность не позволяет большинству из нас сойти с ума. До тех пор я сомневался в истинности обоих утверждений. Теперь я уже не так уверен.
      Я видел, как вполне обычная картина морского дна сменилась видом помещения, где мы находились сейчас. Я не заметил ничего такого, что могло бы даже отдаленно походить на дверь, шлюз или клапан, который открывался бы или закрывался по мере нашего продвижения, а я специально старался фиксировать такие события. Значит, насколько я в состоянии был понять и принять существующее положение вещей, мы сейчас находились в помещении, заполненном морской водой при давлении, соответствующем глубине примерно в одну милю.
      Я видел, как те же самые люди, которые окружают меня сейчас, плавали снаружи, в море. Я непрерывно, или почти непрерывно, смотрел на них, пока они втягивали капсулу внутрь, и все это время они также находились в воде под высоким давлением. На мгновение я забыл, мог ли я видеть их лица в окружающей капсулу воде с той же ясностью, что и сейчас, а если бы и вспомнил, не увидел бы в этом связи с настоящим моментом.
      Я глядел, как они снимают шлемы, все еще находясь в воде под убийственным давлением. Нет, я не мог поверить во все сразу. Мне казалось, что я упустил какое-то ключевое обстоятельство, но не мог поверить, что мог бы заметить его еще совсем недавно. Шторм носил меня по волнам, и я, несомненно, упустил возможность определить, при помощи какой техники они меня нашли. Но я не впадал в бессознательное состояние ни тогда, ни позже. Я не был настолько одурманен бессонницей, чтобы проворонить основные происшествия. Пришлось допустить, что мои наблюдения были, в разумной степени, полными. Но поскольку, несмотря на эту уверенность, я совершенно не находил связей с реальностью, значит, существовало нечто такое, о чем я совершенно не имел понятия. Пришло время поучиться чему-то новому.
      Мое будущее меня не слишком беспокоило: если бы местные жители собирались от меня избавиться, они могли это сделать раньше и с меньшими усилиями - и, как я уже говорил, я не мог по их поведению заключить, что они пытаются покончить со мной. Если вы считаете, что это не соответствует состоянию духа, в котором я находился несколько минут назад, то сами консультируйтесь с психиатром.
      Воздуха в капсуле хватило бы еще дня на два. Предположительно, до этого времени мои новые знакомые будут вынуждены что-нибудь предпринять, чтобы вытащить меня отсюда. (Обдумывая эту проблему, я понял, что не могу сразу сказать, как будет выглядеть ее решение.) С какой стороны ни посмотри, следующий шаг был за ними. Возможно, это не давало повода расслабиться, но я почувствовал облегчение.
      Они, очевидно, чувствовали то же самое - я имею в виду, не в смысле облегчения, а в том, что пора что-то предпринять. Они собрались в кучку между капсулой и входом и явно о чем-то спорили. Я не мог слышать их голоса, а через минуту-две решил, что они вообще не разговаривают, поскольку они невероятно много жестикулировали. У них, должно быть, чуть ли не всеобъемлющий язык знаков, подумал я. Разумное предположение, если учесть, что они проводили большую часть времени под водой, и особенно если их работа также в основном протекала на океанском дне. Здравый смысл не позволял мне допустить, что они все еще находятся в воде, и я не понимал, почему они до сих пор пользуются языком жестов.
      Через несколько минут они, похоже, пришли к соглашению, и двое из них уплыли - да, именно уплыли - вниз по одной из маленьких шахт. Мне пришло в голову, что даже если в данных обстоятельствах они не могли говорить, то слышать-то они могли!
      Поэтому я попробовал постучать по стенке капсулы - негромко, ввиду моих недавних неприятностей, связанных с этим способом общения. Было ясно, что звук они услышали, хотя у них и были проблемы с поиском направления на его источник; им потребовалось несколько минут, чтобы определить, кто стучит. Тогда они подплыли поближе и собрались вокруг капсулы, заглядывая в иллюминаторы. Я снова включил внутреннее освещение. Никто из них, казалось, не удивился тому, что увидел, хотя между ними опять завязалась долгая и оживленная беседа при помощи жестов.
      Я попытался кричать. Крик неприятно отдавался у меня в ушах, так как большая часть звука отражалась от стенок камеры, но что-то должно было пробиться наружу. Так оно, наверное, и было - некоторые из пловцов отрицательно помотали головами, по-видимому, давая мне знать, что они меня не понимают. Это было неудивительно, поскольку я еще не пользовался словами. Я попробовал рассказать им, кто я такой - не называя своего имени, разумеется,- на каждом из трех языков, на которых, как считалось, я говорил свободно. Постарался сделать то же самое еще на паре языков, на хорошее знание которых я не претендую, но в ответ они только дружно качали головами, а двое-трое уплыли, решив, очевидно, что мой случай безнадежен. Никто из них не предпринимал попыток общаться со мной при помощи знаков или звуков.
      В конце концов у меня запершило в горле, и я замолчал. В течение последующих десяти минут ничего особенного не происходило. Некоторые из присутствующих уплывали восвояси, зато другие прибывали. Жестикуляция становилась все более интенсивной - без сомнения, новоприбывших снабжали имеющимися на мой счет сведениями.
      Многие из них были облачены в костюмы, похожие на те, что я видел на людях снаружи, но некоторые носили цветные одеяния. У меня возникло впечатление, что эта разница состоит в делении на «рабочие костюмы» и «белые воротнички», но я не смог бы объяснить, на чем основана эта идея.
      Затем появилось несколько новых действующих лиц, одетых более экономно, нежели другие. С момента, когда они выплыли из туннеля, начали развиваться события. Один из пловцов пробрался сквозь собравшуюся толпу, приблизился к капсуле и тихо постучал по ней. Меня обрадовало, что кто-то из них стремится привлечь мое внимание, а не наоборот, но настоящее потрясение я испытал, когда узнал вновь прибывшего.
      Это был Берт Вельштраль, исчезнувший год назад.

Глава 9

      Он тоже меня узнал - в этом не было никаких сомнений. Хорошенько рассмотрев меня через иллюминатор, он изобразил широчайшую улыбку, снова постучал костяшками пальцев по капсуле, отстранился и поднял одну бровь с выражением, обозначающим что-то вроде «и что нам теперь делать?». Я решил, что ситуация оправдывает использование моих полусорванных голосовых связок, и возопил:
      – Берт! Ты слышишь меня?
      Он кивнул и сделал жест ладонью вниз, означающий, как я понял, что мне нет необходимости так орать. Это было большим облегчением. Я приглушил звук и после серии экспериментов убедился в том, что он слышит меня, если я говорю чуть громче, чем во время обычного разговора между людьми в нормальной воздушной среде. Я начал было забрасывать его вопросами, но он поднял ладонь, чтобы меня остановить, и начал изъясняться жестами. Он сжал себе пальцами нос, одновременно зажимая ладонью рот; левое запястье он поднес к глазам, будто бы глядя на воображаемые часы.
      Я понял его достаточно ясно. Он желал знать, на какое время мне хватит воздуха. Я сверился с панелью управления, сделал небольшой арифметический подсчет и заявил, что воздуха мне хватит примерно на пятьдесят часов.
      Затем он сунул палец в рот и поднял брови; я ответил знаком, чтобы поберечь горло, подняв наполовину опустошенную коробку глюкозных пилюль. Он кивнул, и его лицо приняло задумчивое выражение. Затем он в течение двух-трех минут объяснялся жестами с окружавшими его людьми, и их кивки головами были единственными знаками, которые я понимал. Они, похоже, пришли к консенсусу; тогда Берт махнул мне рукой и исчез в туннеле, из которого недавно появился.
      В течение следующего получаса ничего не происходило, если не считать того, что толпа немного увеличилась. Среди новоприбывших были и женщины, хотя я не мог узнать среди них девушку, которую встретил снаружи. Все же я видел ее недостаточно близко для того, чтобы узнать в лицо. Однако некоторые из них точно не могли быть ею; очевидно, плавание не является настолько хорошим средством сохранения фигуры, как утверждают энтузиасты.
      Затем вернулся Берт. Он принес что-то похожее на обычный отрывной блокнот, но когда он поднял его к иллюминатору, я увидел, что страницы там были не из бумаги. Он стал писать на верхнем листе при помощи стила, оставлявшего после себя следы. Затем он приподнял верхний лист, и линии исчезли. Игрушки такого типа я встречал еще много лет назад; очевидно, Берт усовершенствовал эту идею. Такой способ казался вполне пригодным, чтобы писать под водой, и я удивился, почему другие до него не додумались.
      Ему приходилось писать крупными печатными буквами, чтобы мне было легче читать, так что даже с блокнотом наше общение продвигалось довольно скромными темпами. Я начал с вопроса, что все это означает, чем также не способствовал ускорению общения. Этот вопрос Берт сразу отверг.
      «Некогда сейчас рассказывать тебе всю историю, - писал он. - До того как у тебя кончится воздух, тебе нужно принять решение - даже, по сути дела, часов за двадцать до критического срока. Это связано с тем, собираешься ли ты возвращаться назад».
      Я был удивлен и не стал скрывать этого.
      – Ты имеешь в виду, что мне позволят вернуться? Зачем тогда нужна была вся эта возня, чтобы притащить меня сюда? Я и так уже был на поверхности.
      «Потому что твое решение и его детали повлияют на множество людей, и ты должен понимать, как обстоят дела на самом деле. Они не знали, что ты представитель Совета, пока я им этого не сказал, но и без того ясно, что, когда ты вернешься, твоя история дойдет до Совета. Важно именно то, чтоСовет узнает об этом месте».
      – Если меня отпустят только в том случае, если я пообещаю, что ничего не скажу, то, как ты понимаешь, я не смогу этого сделать.
      «Конечно, нет. Я бы тоже не смог. Но от тебя они ждут не этого. Они понимают, что ты не сможешь вернуться и ничего не рассказать; тогда не будет никакого рационального объяснения, где ты был и что делал все это время. Ты можешь рассказывать обо всем, что с тобой происходило, и обо всем, что ты видел. Они хотят, чтобы ты включил в свой рассказ еще некоторые вещи. Мы должны быть уверены в том, что ты твердо их себе уяснишь».
      Я подскочил, когда он использовал это местоимение.
      – Ты переключился, сказав «мы» вместо «они». Означает ли это, что ты сам предпочел остаться здесь, внизу?
      «Да, означает»,- ответил он кивком, а не пером. «На некоторое время, по крайней мере»,- добавил он стилом.
      – Значит, тебе удалось переварить мораль горстки людей, которые тратят впустую тысячи киловатт энергии только на то, чтобы освещать морское дно? Ты забыл свое воспитание, и почему…
      Он резко потряс головой, перебив меня, и снова начал писать.
      «Это совсем не так. Я понимаю, то, что ты видел, выглядит ужасно, но ведь и Совет позволяет пропадать впустую солнечному свету, падающему на Сахару. Может быть, перед тем как ты примешь решение, будет время объяснить тебе это подробнее, но если ты не видишь здесь физической аналогии, то какой же ты сотрудник Совета».
      Некоторое время я размышлял над этим. Сравнение с Сахарой было вполне понятным. В Совете постоянно высказывались мнения, что огромное количество солнечной энергии там пропадает зря. Основная трудность для Совета, как всегда, заключалась в том, чтобы решить, стоит ли вкладывать энергию в какой-либо проект в надежде получить еще больше энергии. Уже десятилетиями считалось, что единственная надежда человечества заключается в изобретении метода синтеза ядер водорода, и большая часть средств направлялась на исследовании в этом направлении. Время от времени, однако, подаются и весьма толковые заявки на разработки в области солнечной энергии. Наиболее обнадеживающие иногда получают одобрение, и за время моей работы в Совете одна или две даже начали приносить прибыль.
      Однако я не мог понять, каким образом естественный солнечный свет, падающий на пустыню, может сравниться с искусственным освещением морского дна, что я и высказал Берту.
      Пожав плечами, он стал писать.
      «Энергия добывается прямо из-под земной коры. Это чистое тепло, хотя его нельзя назвать вулканическим. Если не поддерживать циркуляцию рабочей жидкости и не отбирать от нее тепло, когда она возвращается, то рабочая часть системы расплавится. На самом деле ты недоволен тем - если ты вообще чем-то недоволен, - что жители нашей колонии не включаются в общепланетную энергетическую сеть и не соблюдают законы о рационировании энергии, как все другие люди. У них есть серьезные причины так делать, но некогда тебе их излагать - мне придется обратиться к истории и технике, а со всей этой писаниной рассказ займет целую вечность. Что мне нужно сообщить тебе - так это то, о чем тебе следует знать, если ты решишь возвращаться».
      – Я так понимаю, что Джои и Мари решили остаться здесь? «Джои здесь вообще не было. Мари не верит мне, когда я ей об этом говорю, и продолжает спорить. В ее случае решение так и не принято».
      – Но если Мари еще здесь и ее будущее не определено, то почему ты сказал, что мне надо принять решение в течение тридцати часов? Она здесь уже много недель. Очевидно, у вас есть условия, чтобы обеспечить нас.
      «Никаких «условий» у нас нет. Они были созданы специально для нее, чтобы обеспечить ее воздухом и пищей. Она все еще живет в своей субмарине. Еще больше возни потребуется для того, чтобы поставлять припасы в твою капсулу, у которой нет ни воздушных клапанов, ни шлюзов. Кроме того, ты не в таком положении, как Мари, чтобы гонять людей ради собственного удобства».
      – Почему?
      «Потому что ты не привлекательная женщина».
      На это мне нечего было ответить.
      – Ладно, - вынужденно согласился я. - Давай мне тогда свое официальное заявление. Что я должен знать, если соберусь возвращаться?
      «Тебе нужно довести до своего босса в Совете, что у нас здесь имеются действительно большие источники энергии…»
      – Это я ему и так скажу.
      «…и она не рационируется».
      – Это тоже совершенно очевидно. Почему ты хочешь подчеркнуть именно эти моменты? Это наилегчайший способ заполучить полицейский рейд на свою голову.
      «Поверь, этого не будет. Если бы Совет считал, что здесь прячется еще одна группа подпольных торговцев энергией, то ты был бы, конечно, прав; но пятнадцать тысяч человек - это не банда. Они представляют собой нацию, если ты еще помнишь такое слово».
      – Без особой радости припоминаю.
      «Ладно, не воспринимай этот термин как фазу исторического развития. Суть в том, что Совет замалчивал проблему в прошлом, и можно ожидать, что они опять так сделают».
      – Замалчивал? Ты с ума сошел. С действующим энергетическим заводом, даже построенным нелегально, всегда делают одно и то же - включают его в общую энергетическую сеть. Мысль о том, что они могут позволить ему работать независимо, вне рационирования, кажется невообразимой.
      «Почему, как ты полагаешь, ты никогда не слышал об этом поселении раньше? Оно здесь уже лет восемьдесят находится».
      – Я бы предположил, что никто его раньше не обнаруживал. Это вполне вероятно. Дно Тихого океана - это не поместье на суше, обсчитанное вдоль и поперек.
      «Его находили уже много раз. Несколько раз только за прошлый год, если ты забыл. Я слышал, что с тех пор, как это место было обустроено, о нем докладывали Совету как о законченном, действующем проекте. Однако из этого ничего не вышло».
      – Ты имеешь в виду, что Совет знает, где это место находится, и все же позволяет мне идти вас искать, и…
      «Ты мог и не знать точное местоположение. Мне неизвестно, знает ли что-нибудь об этом нынешний Совет; я не знаю, что стало с предыдущими записями, сделанными их предшественниками. В последний раз дело было закрыто пятнадцать лет назад».
      – Ты знаешь точно, как установленный факт? «Объективно - нет. Но я читал доклады, которые кажутся достойными доверия. По квалификации я не историк-исследователь, и я не проводил профессиональное тестирование этих докладов. Но все это кажется мне вполне вероятным».
      – А мне нет. Ты рассказывал об этом Мари?
 
      «Да».
 
      – И она этому верит?
      «Она не верит ничему, что бы я ей ни говорил, после того как я сообщил ей, что Джои так и не появлялся здесь. Она называет меня грязным лжецом, предателем рода человеческого и аморальным мерзавцем и заявляет, что мы избавились от Джои, потому что он не купился на наше подлое вранье».