VII

Джонс схватился за ружье. Возможно, он и выстрелил, но от резкого движения в невесомости его потянуло в сторону, и он не смог прицелиться. Горовицу показалось, что он все же выстрелил, но звук выстрела не прошел через скафандр, а пуля, если таковая была, заметалась по помещению перед шлюзом. Внутренняя дверь шлюза закрылась, и, прежде чем он заметил другие интересные детали, он увидел красную лампочку, сигнализирующую о работе насоса.

Для того чтобы откачать воздух из шлюза, насосу потребовалось пятьдесят секунд, и еще десять секунд моторам, чтобы открыть внешнюю дверь. Почти в то же мгновение Горовиц оказался наружи, но тут начали действовать рефлексы, которые выработались у него в условиях слабой гравитации.

Невозможно быстро двигаться в таком месте, где усилия, которые на Земле только приподнимут человека на полмиллиметра, здесь придадут ему вторую космическую скорость. Зто действует даже тогда, когда кто-то ожидает, что в него могут в следующую минуту выстрелить; человек, медленно дрейфующий по пространству, где нет точки опоры для толчка, очень легкая цель. Главной целью было скорее исчезнуть из поля зрения, чем убежать подальше.

Поверхность астероида нельзя было назвать пористой, еще никому не удавалось найти пористое тело, образованное из лавы, но она была чрезвычайно неровной в результате периодических столкновений с метеоритами, летящими из-за Марса в течение нескольких миллионов лет. От этих столкновений образовалось множество трещин и воронок, были здесь и отверстия, проделанные человеком еще в те времена, когда массу для переработки брали прямо на астероиде.

Вокруг было множество вполне подходящих, для того чтобы спрятаться, трещин и ям. Горовиц направился к яме в пяти ярдах от шлюза и исчез.

Он даже не потрудился оглянуться назад. Он не знал, да его это и не волновало, преследуют ли его. Учитывая все нюансы, они могли даже отказаться от преследования. Однако, скорее всего, они вышлют по крайней мере двух человек: одного искать мифическое зеркало, а другого – охранять космический корабль, хотя, как надеялся старик, они не догадываются, что он собирается сделать с последним.

Оба положения, под землей и над землей, а именно там Горовиц и хотел бы их видеть, были особенно опасны для непредупрежденного космонавта.

Однако корабль представлял собой убежище, и Горовиц хотел попасть туда раньше возможного караула. Поэтому он развил максимальную скорость, карабкаясь по изрытой поверхности астероида.

Это было как работа трубочиста на каменных домах на Земле, правда, здесь она упрощалась тем, что почти не чувствовалось веса. Оператор был не очень-то искусен в карабканье, но, скорее всего, все-таки был лучше остальных.

Над головой, несколько к западу, виднелась Земля, она была в своей крайней западной точке и висела почти над шлюзом. А это означало, что времени осталось мало. Когда планета начнет свой путь на восток, она будет примерно в ста градусах от перигея, а эту дугу, находящуюся в конце основательно эксцентричной орбиты, она покроет в четверть часа.

Путешествие становилось все труднее и более опасным, в то время как планета опускалась за его спиной. Предел Роше для тела такой плотности находился примерно в двенадцати тысячах миль от центра Земли, и приливное возмущение, невидимая, неощутимая, чисто математическая игра потенциального поля Земли, не просто меняло свое направление, но становилось сильрее. Пока Земля, покрыв на небе примерно тридцать градусов, находилась у него за спиной, он был в безопасности, но он шел навстречу приливу, а прилив навстречу к нему. Он должен добраться до корабля до того, как это поле начнет на него действовать слишком сильно. Последняя тысяча футов была самой трудной, так как его вес определенно становился отрицательным; физически это приносило облегчение, но сама причина этого феномена шокировала Горовица. Совершенно случайно споткнувшись, он обнаружил, что грабители протянули трос от корабля до шлюза.

С его помощью они могли передвигаться гораздо быстрее, чем он. Возможно, около корабля уже выставлена охрана. Мак, чуть не потерявший голову от ужаса, начал поспешно и безостановочно подтягивать себя вдоль троса, пока не достиг точки, где увидел в ста футах впереди основание корабля.

Скафандров поблизости не было видно, но днище корабля находилось в глубокой тени. Убедиться в том, что там никого нет, можно было, только выждав в укрытии. Но это, очевидно, даст уверенность только в одном пункте. Старик отчаянными рывками начал подтягиваться вдоль кабеля к кораблю, ожидая, что каждое следующее мгновение будет для него последним, и в то же время убеждая себя, что там еще никого нет.

Ему повезло. Там действительно никого не было. Корабль уже «отделился от поверхности» примерно на фут; прилив на этой стороне астероида усиливался, и вес корабля стал отрицательным. Горовиц протиснулся в пространство между корпусом корабля и поверхностью и изо всех сил попробовал толкнуть корабль.

Его толчок на глазок можно было оценить примерно в пятьдесят фунтов. Чуть более минуты потребовалось на то, чтобы поднять корабль так высоко, что толкать его было уже невозможно. К этому моменту он приобрел скорость примерно два дюйма в секунду по отношению к астероиду, но она, хотя и медленно, постоянно увеличивалась под воздействием приливных сил.

Весь корпус, конечно, был покрыт скобами для того, чтобы космонавты в открытом космосе могли за них держаться и перемещаться вдоль корпуса корабля. Горовиц схватился за две такие скобы и начал подниматься вместе с кораблем. Было абсолютной правдой то, что дрейфующий в космосе человек с точки зрения спасательной партии безнадежен, но космический корабль – совсем другое дело. Если он сумеет уплыть на нем достаточно далеко, пока подоспеют грабители, он будет в безопасности.

Высота увеличивалась с чудовищной медлительностью. Постепенно из-за изломанного горизонта планетоида выкатывался силуэт Земли. Сначала маленькое тело виднелось как раз посередине большого, но потом, когда корабль по своей маленькой медленной орбите начал падать назад, астероид, казалось, поплыл к одной из сторон бело-голубого пятнистого диска. Горовиц наблюдал это с интересом и восторгом, зрелище было великолепное, но в то же время он не забывал и о той точке, в которой был закреплен трос.

Он уже поднялся примерно на пятьсот футов, когда заметил фигуру в скафандре, подтягивающую себя вдоль кабеля с видимой поспешностью. Она еще не дошла до того места, где бывшая посадочная площадка корабля поднялась бы над «горизонтом». Мак заинтересованно ждал, горя желанием посмотреть, какова будет реакция после того, как она обнаружат пропажу.

Зрелище оказалось впечатляющим – даже несмотря на то что у него было не очень-то удачное место для наблюдения. Грабитель был настолько удивлен, что даже выпустил трос.

Он, очевидно, передвигался со скоростью, превышавшей вторую космическую, или то, что должно было бы быть второй космической скоростью, даже если бы не было прилива. Любая скорость, так сказать, была бы слишком большой. На какое-то мгновение Горовиц подумал, что парень обречен.

Возможно, это был Робинсон, так как его реакция на происшедшее была быстрой и разумной. Он вскинул ружье и начал стрелять в сторону от астероида. Каждый выстрел производил незначительное изменение скорости дрейфующего тела, но этих нескольких дюймов в секунду было вполне достаточно. Он врезался в какую-то структуру у основания радиатора, оттолкнулся от нее при столкновении прочь и вниз и судорожно схватился за какой-то выступ, который Горовицу уже не было видно. Затем он начал озираться и очень быстро обнаружил корабль.

Оператор был вполне уверен, что парень не посмеет прыгнуть. Он снова пожалел, что у него не работает приемник, грабитель мог бы очень интересно высказаться, хотя, скорее всего, он сейчас находился вне зоны приема своих приятелей. Было бы очень здорово узнать, видит ли он фигуру Горовица, прицепившегося к кораблю. Это было вполне вероятно, так как нижняя часть корпуса корабля была освещена отраженным Землей светом, но уверенности в этом не было, так как грабителю приходилось смотреть почти в направлении солнца. Он не стрелял. И была большая вероятность, что его ружье было уже пустым.

Было досадно, что нельзя услышать его чертыханья, но Горовиц был в состоянии и сам придумать все, что думает этот парень, и вполне возможно, что фантазии оператора были намного забавней, чем настоящие мысли грабителя. Постепенно фигура добралась до троса и начала двигаться в сторону шлюза. Старик наблюдал за ней, пока она не исчезла из виду. Затем, чувствуя себя почти в полной безопасности, пристегнув себя карабинами к корпусу корабля, он решил предаться своему любимому состоянию релаксации.

Больше ничего делать не оставалось. Дрейфующий корабль если уже не обнаружили, то обнаружат в течение ближайшего часа, и кто-нибудь обязательно подойдет к нему, чтобы выяснить, в чем дело. В каком-то смысле это будет концом с разочарованием.

Какое-то время он раздумывал над тем, что бы в данном случае сделал Шекспир, чтобы избежать спада напряжения сюжета, возможно, он бы и догадался, если бы оставался бодрствовать, но заснул на самом интересном месте.

Как только Смит услышал, что корабль дрейфует в сторону от астероида, то как можно скорее добрался до стоянки около базы радиатора. Зная, что больше никакой надежды не осталось, он прыгнул, но, не будучи быстродействующим калькулятором, он, естественно, не смог учесть всех отклонений местного потенциального поля и, конечно, промахнулся.

Он использовал всего одну пулю для корректировки своего полета, и его скорость сравнялась со скоростью корабля, но вот траектория его полета прошла в пятидесяти ярдах в стороне. Он прекрасно видел Горовица.

К этому времени у него уже не было намерения ни смертельно изувечить старого оператора, ни взорвать станцию, но осознание того, что оператор частично является причиной потери его корабля, несколько изменило его взгляды. Когда прибыл полицейский корабль, он все еще пытался решить: то ли выстрелить последней пулей в Горовица, то ли в противоположном направлении. А сам Горовиц, конечно же, спокойно спал.

СОЛНЕЧНОЕ ПЯТНО

Рон Сакко потянулся к переключателю, но остановился. Почувствовал на себе пристальный взгляд командира, обернулся и украдкой взглянул на часы. Уэлланд быстро отвернулся – чтобы скрыть усмешку? – Сакко чуть ли не со злостью дернул рычаг.

Лишь один из дежурных операторов умел четко сохранять последовательность действий при работе с приборами. Большинство отслеживало замыкание электрического контура по ничего не значащей вспышке на экране осциллографа. А для Брюзги Райса, приложившего столько усилий к созданию и отладке прибора, секунда, пролетавшая между смыканием цепи и ответной реакцией инструмента, была наполнена интереснейшими событиями. Внутренним взором он отслеживал сцепление реле, пульсацию электроэнергии в преобразователе, нервный бег звуковых волн сквозь толщу льда снаружи. Он представлял, как они обегают ледяное пространство, ограниченное вакуумом, и, отраженные, одна за другой входят в электронный механизм. Райс не хуже Сакко умел расшифровывать показания осциллографа и, бегло взглянув на экран, тотчас оценил ситуацию. Остальные не спускали глаз с физика. Сакко хранил молчание. Начертив от руки тень судьбы, вырисовавшуюся на экране, он взял логарифмическую линейку и, кивнув в подтверждение своим мыслям, спрятал ее обратно в чехол.

– Ну? – несколько голосов прозвучало хором.

– Айсберг тает неравномерно. Наибольшие потери, как и ожидалось, на южном полюсе. Со времени последнего измерения объем уменьшился на шестьдесят сантиметров. В пятнадцати градусах к северу лед почти полностью сошел: прибор перестал фиксировать какие-либо изменения. Чтобы снять точные данные, придется попросить у Ворчуна кол и выйти на поверхность.

Ему никто не ответил: двенадцать ученых парили в кабине управления и с жаром обсуждали проблему, пикируясь аргументами наподобие: «А я предупреждал…» Командир внимательно: слушал: именно такого рода дискуссии заставили его несколько дней назад отдать приказ о сокращении количества эхолокационных замеров до одного в сутки. Он еле удержался от искушения раз и навсегда прервать споры, вовремя осознав, что это не только невежливо, но и бесполезно. Людям, увлекаемым снежной лавиной в пекло, вряд ли помогло бы знание о том, с какой скоростью снег тает, но, будучи людьми, они обязаны были это знать.

Сакко оторвался от приборной доски и обратился ко всем сразу:

– Какие у нас перспективы?

– Такие же, как и раньше, – резко ответил Райс. – Да и что, собственно, могло измениться? Мы похоронили себя заживо: сначала, к радости астрономов, изменили орбиту этого гигантского ледяного пирога, а теперь занимаемся уборкой снега, так что в конце концов выхлопные трубы забьются, и мы уже не сможем взять новый курс, даже если пожелаем. С той секунды, как заглох двигатель, у нас не осталось никаких шансов.

– Прошу прощения, но я настаиваю, чтобы мне разъяснили, каково наше положение в настоящий момент.

Райс сделал кислую мину и кивнул в сторону командира:

– Хочешь информации – спроси главнокомандующего первой населенной людьми кометы, когда он отдаст новый приказ.

Уэлланд сумел сохранить невозмутимое выражение лица в ответ на откровенную дерзость Райса. Оператор был вечно всем недоволен и не стеснялся выражать свое отношение на словах; Уэлланд, знакомый с основами психологии, сразу понял, что скрывается за его язвительным замечанием, но все же был рад, что Райс рядом: выражая свое негативное отношение, он выводил внутренние конфликты на поверхность, не позволяя перерастать в скрытую вражду. Однако командир все же недолюбливал подчиненного, да и далеко не все прочие умели с ним ладить. Брюзга Райс заслуженно носил свое прозвище. Принимая во внимание характер оператора, Уэлланд не стал дожидаться, пока Сакко повторит вопрос, и ответил Райсу, как если бы тот прямо и вежливо обратился к нему.

– Мы справимся, – спокойно отозвался он. – В этом нет сомнений, а новые замеры не в силах изменить ситуацию. Диаметр кометы две мили, вес – тридцать биллионов тонн: даже если мы превысим необходимое для реакционной массы количество расходуемого льда, нам не исчерпать его запаса. Может, я и никудышный физик, но считать умею, и вычислил, сколько радиационного излучения поглотит айсберг за следующую неделю. И хотя радиации недостаточно, чтобы растопить тридцать биллионов льда, ее роль может стать решающей. Вам ли этого не знать, после того как столько времени потратили, чтобы вычислить, какую массу сохранит комета, достигнув перигелия. Однако никто из вас не учел, что мы теряем по триста – четыреста кубометров благодаря внешнему воздействию. И если не в этом наше спасение, тогда я не знаю – в чем.

– Вы не знаете, а я и тем паче, – съязвил Райс. – Предположительно мы углубились в фотосферу на несколько сотен тысяч миль, а вы не хуже меня знаете, что подобный путь проделала лишь одна комета, причем, хотя она и не сгорела в перигелии, обратно летели уже не один, а два айсберга.

– Вам это было известно, когда вы ставили свою подпись. Никто вас не шантажировал – по крайней мере, никто из присутствующих, – сказав это, командир пожалел, что замечание сорвалось с губ, но оборвать его не смог. Уэлланд со страхом ждал, что Райс ввернет что-нибудь такое, что невозможно будет просто проигнорировать, и испытал облегчение, когда тот потянулся к поручню и, оттолкнувшись, выплыл из кабины. Внезапный возглас одного из ученых-физиков, работавших у доски приборов, заставил командира позабыть минувший инцидент.

– Всем до одного встать на ноги. Радиационный фон поднимается – есть опасность электрического разряда. Кому не все равно, отключите питание приборов!

На минуту кабину охватило смятение. Те, кого внезапное происшествие застигло в недосягаемости от поручней, пытались выгрести к стенам; другие, для кого маневрирование в невесомости успело стать привычкой, толчками пробирались к приборам, нередко предпочитая спасти исследовательское оборудование, нежели машины управления. Когда все заняли свои места и пристегнули ремни безопасности, Райс как ни в чем не бывало вернулся в кабину, будто не помнил сказанного несколько мгновений назад. Взгляд его блуждал от машины к машине, можно было подумать, что он каждую минуту ожидает взрыва.

Но, к его удивлению, ничего не произошло. Заряд пробежал по защелкавшим приборам – операторы не проронили ни слова. Райс был разочарован, во всяком случае, так показалось Поулаку, инженеру-энергетику, единственному человеку на корабле, который любил сварливого оператора.

– Ну что, Ворчун, – проговорил Поулак, когда все улеглось, – давай выйдем на поверхность и заберем магазин из камеры наблюдения. Вдруг с ней что-нибудь случилось? Ты всегда говорил, что не доверяешь системам дистанционного управления.

Райс оживился:

– Все равно эти астрономы скоро застонут, будто им нужна отснятая пленка, чтобы доказать друг другу, что они предвидели вспышку. Надевай скафандр.

Никто, кроме командира, не заметил, как они вышли из кабины.

Пространство за внешним люком было очень ограниченным. Тоннель, пробуренный ракетой при вхождении в тело кометы, достигал почти центра айсберга и в диаметре не намного превосходил диаметр самого корабля. Пять более мелких тоннелей отводили продукты сгорания от ракетных двигателей, которые должны были, как предполагалось, в свое время изменить курс кометы. Еще один тоннель с множеством колен предназначался для выхода на поверхность. После того как комета направила свой, бег к солнцу, многие тоннели завалило «снегом» – мелкой ледяной крошкой, образовавшейся при вхождении корабля в недра айсберга. Вокруг ракеты экипаж расчистил пространство, но не слишком просторное, так как космонавты опасались подтачивать своды тоннеля – они помнили, что одна комета уже раскололась надвое после приближения к Солнцу.

Камера наблюдения располагалась далековато от выхода на поверхность. Следуя необходимости в строгой ориентации относительно сторон света и направления вращения кометы, тоннель был выведен на северное полушарие, чтобы облегчить видеосъемки на перигелии. Таким образом, пока комета не достигла наивысшей точки орбиты, солнце вообще не всходило над входом в тоннель, а поскольку съемки все равно приходилось вести, камеру установили на южном полушарии в миле от устья тоннеля.

Работа на поверхности требовала сосредоточенности. Человек в скафандре общей массой двести пятьдесят фунтов на комете весил не более четверти унции, по неосторожности он мог легко превысить безопасную скорость. Оброненный инструмент при малейшем толчке выходил на орбиту вокруг кометы либо терялся в космическом пространстве. Космонавты приняли меры безопасности. Райс и Поулак связали свои скафандры отрезом кабеля с зажимом на конце, затем подобрали конец прочной цепи, терявшейся за юго-западным горизонтом. Что было не далее как за ближайшим углом. Где находилась комета: под ними, над ними, а может, сбоку? Почти полное отсутствие веса лишало человека привычного ощущения неподвижности «верха» и «низа». Оба космонавта продели руки в петлю на конце цепи. Райс трижды махнул рукой в качестве сигнала, и на третьем взмахе они прыгнули.

Их маневр был хорошо продуман. Удерживаемые от полета прикрепленной к поверхности цепью, они медленно плыли по дуге на юго-запад.

Преодолев половину расстояния, вышли из тени кометы, их металлические скафандры сияли над айсбергом, как миниатюрные солнца. Огромный газовый хвост комет, столь поразительное зрелище на фоне земного ночного неба, не защитил бы от солнечной радиации даже на околоземной орбите, хотя на расстоянии двадцати миллионов миль от Солнца излучение было бы гораздо слабее, чем теперь. Скафандры прекрасно отражали свет и обладали низкой теплопроводностью, то есть нагревались гораздо медленнее, чем пресловутое черное тело, но, к сожалению, до значительно более высоких температур. Через полчаса в них уже невозможно было выжить, поэтому космонавты и выбрали свободный полет как средство передвижения.

Километровая прогулка по поверхности айсберга заняла бы намного более получаса, если не превышать скорости вращения кометы вокруг своей оси. Раскачиваясь из стороны в сторону, как шишечки перевернутого маятника, и контролируя скорость усилием ног, космонавты предполагали достигнуть цели за десять-двенадцать минут. Ракеты скафандров существенно сократили бы расход времени, но ни тому, ни другому не пришла в голову мысль ими воспользоваться. Они пригодятся в случае непредвиденных затруднений: если, например, порвется цепь, соединяющая с кораблем, тогда они воспользуются ракетными двигателями. Но не раньше.

Космонавты достигли пика дуги, прикованной двумя концами к комете. Их цель уже показалась, и они размышляли, как близко к камере смогут приземлиться. Вращение кометы не позволяло просто спрыгнуть вниз. Им удалось спуститься лишь в двухстах ярдах от камеры – незначительная погрешность в таких условиях.

Приземление потребовало сложного маневра. За полминуты до касания Райс подтянул ноги к Поулаку и оттолкнулся от него. Инженер, схватившись за цепь, остался на «орбите», в то время как его напарник отлетел на длину связывавшего их кабеля. Сила упругости троса притянула назад и столкнула их друг с другом. Хотя и с меньшей скоростью, нежели та, с которой они разлетелись по обе стороны кабеля. Прежде чем они коснулись поверхности, Райс успел заметить, с какой стороны камеры приземляется конец троса с зажимом. Он с усилием взмахнул и перекинул зажим по другую сторону. Когда космонавты опустились, кабель погасил инерцию хода, зацепившись за корпус камеры. Но, несмотря на такие меры предосторожности, космонавты рухнули на поверхность – точно рассчитать мышечное напряжение оказалось чрезвычайно сложно. К счастью, удалось избежать травм. Райс скрутил из кабеля несколько петель, накинул их на подставку камеры и притянул себя и напарника поближе к прибору, на что потребовалось немало мастерства в условиях низкой гравитации. Разнонаправленные силы толкали их из стороны в сторону, из-за чего, продвигаясь к камере, они подпрыгивали, как раскидайчики в руках ребенка. Весьма досадно, хотя и не назовешь катастрофой – оба прекрасно знали закон угловой результирующей.

Райс мгновенно открыл камеру, вынул картридж с отснятой пленкой, вставил новый и, потратив несколько секунд на проверку установки, завершил работу. Путь назад космонавты проделали точно так же, только вот место посадки находилось в тени, отчего контролировать приземление оказалось гораздо сложнее. Повозившись минут пять, они, наконец, пришвартовались у входа и нырнули в тоннель. Внутри можно было не опасаться превысить скорость.

Предсказание Райса о поведении астрономов не замедлило осуществиться: не успели они миновать шлюз и снять скафандры, как кто-то сразу же попросил оператора достать отснятую пленку. Поулак заметил, как у напарника стала закипать кровь, и решил вмешаться: не следовало давать Ворчуну слишком много поводов для склок.

– Иди разбирайся с пленкой, – сказал он, – а я приведу в чувства этого идиота.

Вначале могло показаться, что Райс предпочел бы не покидать поля битвы, но вскоре, овладев собой, удалился в лабораторию. За три минуты, пока Поулак увещевал обиженного астрофизика, Райс проявил пленку, и теперь ученый чувствовал угрызения совести, которых хватило не более чем на десять секунд после того, как оператор передал фильм исследовательской группе.

Шесть или семь астрономов уже в нетерпении собрались у проектора и, получив пленку, тут же вставили ее в аппарат. Пленка пошла – первые несколько секунд в кабине царила тишина, а вслед за тем поднялся ропот негодования. Всех волновал лишь один вопрос:

– Где этот оператор?

Райс не успел далеко отойти. Войдя в кабину, он выглядел невозмутимым. Не ожидая, пока к нему обратятся с вопросами, оператор воспользовался молчанием, которым был встречен его приход:

– Ну что, увидели вашу вспышку? Не похоже. Объектив камеры в полтора раза меньше, чем необходимо, чтобы заснять все Солнце…

– Знаем, – в один голос проговорили Сакко и другие. – Но камера должна автоматически отслеживать движение Солнца, как бы она ни была установлена.

– Должна была. Но не отслеживала. И я понял это, когда проявлял пленку.

– Каким образом? Пленка была неправильно заряжена? В любом случае, скажите, что случилось?

– Я понял – что-то произошло, когда увидел, что отснятой пленки меньше, чем должно быть. Что касается причины неполадки – не старайтесь выглядеть глупее, чем есть. Мне потребуется время, чтобы выявить ее в лаборатории, и не могу сказать, сколько это займет.

Возмущенный ропот перерос в рев. Командир, единственный из экипажа, кто сохранил спокойствие, жестом заставил всех замолчать.

– Я понимаю, как сложно что-либо обещать, но, прошу вас, помните, что мы в двадцати миллионах миль от Солнца и через шестьдесят семь часов достигнем перигелия. Если камера не будет исправлена к тому времени, нам не с чем будет соотнести уже имеющиеся данные, не говоря о том, что без камеры наше пребывание здесь вообще бесполезно.

– Знаю, – проворчал Райс – Отлично. Я всегда говорил, что надо было проложить трос между кораблем и камерой, но все только и делали, что кричали о нехватке швартовочных штифтов и прочего хлама.

– По-моему, последнее к делу не относится, – перебил командир. – У нас есть задачи поважнее, чем искать виноватых. Скажите, какая помощь вам потребуется, чтобы доставить камеру на борт?

Спустя час камеру доставили на корабль. Дополнительный вес потребовал изменить технику передвижения. Если бы при раскачивании цепь оборвалась, мощности ракетных двигателей скафандров, по всей вероятности, не хватило бы, чтобы вернуть человека с камерой на комету. Космонавты двигались вдоль цепи, на этот раз не раскачиваясь, а как можно плотнее прижимаясь к ней, пока не достигли вершины дуги, затем скатились вниз, используя силу трения для снижения скорости. Человек с тросом дожидался у входа, чтобы облегчить приземление космонавтов с камерой.

Еще через четыре часа Райс разобрал и вновь собрал камеру, после чего доложил, что неисправностей в аппарате не обнаружено. Результаты проверки не порадовали ни его, ни ученых. Последние весьма резко отозвались о проделанной работе. Что, разумеется, не могло не отразиться на настроении оператора.

– Ладно, тогда вы мне скажите, в чем дело! – парировал Райс. – Со своей стороны, могу только сообщить, что ничего не сломано, контакты в порядке, и на борту камера вообще превосходно работает. Если какой-нибудь гений среди вас собирается заявить мне, что «на борту» не то, что «снаружи», может не утруждаться. Я это и сам знаю точно так же, как и то, что нам остается лишь отнести камеру назад и посмотреть, будет ли она работать на месте. Чем я и собираюсь заняться, если меня не заставят слушать ваши бессмысленные комментарии.

Райс покинул кабину, залез в скафандр и, захватив с собой инструмент, один, без Поулака, вышел на поверхность. В его намерения не входило возвращать камеру на прежнее место: в этом не было необходимости. Техник полагал, что вход в тоннель находится в достаточной степени «снаружи» для проведения эксперимента.

Прошло еще несколько часов, прежде чем Райс убедился в правоте своего предположения. Сначала неисправность не давала о себе знать. Объектив камеры скользил по небу независимо от границ съемки, которые Райс варьировал с помощью пульта управления. Через полчаса площадь охвата начала уменьшаться, пока не свелась к нулю, что бы космонавт ни делал с пультом. Тогда техник полез в механизм, насколько ему позволял скафандр, но и осмотр на месте так и не пролил свет на причину поломки. Затем камера, продлевая предсмертную агонию, снова заработала. Райс испытывал танталовы муки, вновь и вновь подступаясь к неразрешимой задаче.

Наконец он чернее тучи вернулся на борт, громя всех, кто хоть как-то касался разработки и подбора камеры. Несомненно, его радовало, что поломка была не на его совести, но не слишком. Что он не преминул довести до сведения присутствующих.

– Не знаю, какой гений вложил свои йены в миниатюризацию схем, – гремел Райс, – но он зашел слишком далеко. Не сомневаюсь, что использование параллельного контура сопротивления в пульте имеет свои основания; он будет функционировать и в нормальной среде, и даже на комете. Проблема в том, что он не работает, если температура всех сегментов неодинакова, в противном случае резисторы не выдерживают. Когда я вынес камеру на поверхность, то первое время она работала, пока сохраняла температуру корабля; в тоннеле аппарат стал барахлить, так как к тому времени начал охлаждаться; на поверхности, когда температура камеры выровнялась с температурой окружающей среды, она снова заработала. Оригинальная конструкция!

– Но ведь несколько дней до этого все шло нормально, – начал было кто-то, но запнулся, поняв, что стало причиной перебоя в работе аппарата.