III

СНЕЖНЫЙ ГРОМ

Перкар с беспокойством посмотрел на небо.

– Не раскинуть ли нам лагерь уже сейчас? – пробормотал он.

Нгангата оглядел зловещие черные тучи, громоздящиеся на западном горизонте.

– Одна видимость, – высказал он свое мнение. – У бури не такой запах. Хотя…

– Хотя что? – поинтересовался Перкар.

– В этом есть какая-то странность.

Перкар снова бросил взгляд на небо, стараясь ощутить то, что почувствовал Нгангата, но ничего необычного не заметил: тучи оставались для него просто тучами.

– Иногда мне кажется, что ты говоришь такие вещи, просто чтобы выглядеть таинственно, – проворчал он.

– Нет. К несчастью, в жизни хватает таинственности и без моей помощи.

Вздохнув, Перкар наклонился вперед и похлопал по шее своего скакуна.

– А ты что думаешь, Тьеш? – Черно-серый полосатый жеребец лишь искоса взглянул на хозяина и снова сосредоточился на побегах травы, пробивающейся сквозь тающий снег. Насколько Перкар мог судить, у Тьеша не было никакого мнения на счет бури. – Что ж, будем считать, что ты согласен с Нгангатой, – заключил Перкар. – Едем дальше.

Он тронул Тьеша, и Нгангата двинулся тоже, что-то пробормотав своему коню на странном нечеловеческом языке народа своего отца. Его слова перекрыл странный гулкий грохот – словно бог забарабанил в сковородку размером с луну, – донесшийся из тьмы на горизонте. Снежный гром, называл отец Перкара такое явление, редкое и неестественное. Знак того, что боги играют в свои игры на небесах. Перкар собрался было обратить внимание Нгангаты на звук, чтобы показать: ему кое-что известно о подобных знамениях, – но они ведь оба слышали его, так что было бы глупо указывать столь искусному охотнику и следопыту на очевидную вещь. Вместо этого Перкар стал внимательно прислушиваться, не раздастся ли гром снова. Даль, однако, молчала, словно небеса пожелали вымолвить единственное слово, а теперь вновь погрузились в упрямое мрачное молчание.

Тишина действовала Перкару на нервы. Его легкие словно разрывались от желания заговорить. Юноша поискал тему для разговора и наконец ограничился очевидным:

– Как хорошо, что ты едешь со мной.

– Я с нетерпением жду встречи с богиней, – кивнул полукровка. – Той, которая вдохновляет героев.

Перкар заколебался: не следует ли ему оскорбиться, ведь Нгангата не делал секрета из своего мнения о героях, – но, взглянув на спутника, не увидел на широком бледном лице недоброжелательства.

– Я не уверен, что она покажется тебе. Да и мне, если уж на то пошло.

– Тогда мы зря совершим путешествие, – просто ответил Нгангата.

– Нет. Захочет она появиться или нет, но услышать меня она услышит. Сказать ей кое о чем – вот все, чего я хочу. Попросить прощения.

– Мой опыт показывает, – заметил Нгангата, – что богам мало пользы от извинений человека.

– Может быть, – упорствовал Перкар, – но от меня она их услышит.

Нгангата кивнул. С севера налетел ветер, ударил в лицо, заставив губы одеревенеть, так что стало почти невозможно говорить. Перкар поглубже натянул капюшон из шкуры лося и закрыл нос толстым шерстяным шарфом, так что остались видны только прищуренные глаза.

«В этих тучах и правда есть что-то странное», – сказал ему в ухо голос.

– Так говорит и Нгангата, – пробормотал Перкар.

– А? – переспросил Нгангата, расслышав свое имя.

– Со мной заговорил Харка, – объяснил Перкар, и Нгангата подхлестнул своего коня: он знал, что Перкар не любит советоваться со своим мечом, когда их разговор могут слышать другие.

«Странное, – повторил Харка. – Но до них слишком далеко, чтобы увидеть больше».

– Дай мне знать, когда узнаешь что-нибудь полезное.

«Все еще обижен? По крайней мере теперь ты хоть отвечаешь. Мне трудно понять твое отношение. Можно было бы ожидать от тебя благодарности. Я ведь много раз спасал тебе жизнь».

– И много раз говорил об этом. Я признаю, испытывать благодарность я должен. Но мое тело помнит, что с ним происходило, знает, что несколько раз умирало. Это несет в себе странную боль, Харка.

«Боль, которая мне хорошо знакома, – ответил меч. – Найди способ освободить меня, и проблемы нас обоих будут разрешены».

– Если мне удастся найти такой способ, я непременно так и сделаю, – пообещал Перкар. – Уж если я не сумею ничего другого, по крайней мере Владыке Леса я тебя верну.

«Чем ты готов пожертвовать, чтобы исправить содеянное, Перкар? Ведь Владыка Леса проглотит тебя, как жаба мошку. Нгангата правильно говорит: богам мало дела до чувств людей. Уж я-то знаю».

– Мне безразлично, что ценят или не ценят боги, – очень тихо ответил Перкар. – Я знаю лишь то, чему учил меня отец: я должен добыть Пираку, добыть честь и славу. Я слишком долго уходил в сторону от пути моих предков.

«Ты всегда произносишь такие замечательные банальности, – заметил Харка. – Неужели ты от них никогда не устаешь?»

– Может быть, они – все, что у меня осталось, – возразил Перкар. – А теперь оставь меня в покое, пока не настанет время предупредить об опасности.

«Хорошо», – согласился голос и умолк.

Черная туча клубилась, поднимаясь все выше; Перкар чувствовал, как бурлит у нее в брюхе ледяной дождь со снегом, ощущал холодное дыхание с запада. Но, как и предсказал Нгангата, буря не приближалась, и к вечеру небо стало ясным и морозным, обрело глубокий синий цвет, подернутый алым и желтым лишь там, где остались маленькие высокие облачка. Когда ярко засветилась первая звезда, Перкар и Нгангата остановились на ночлег. Они молча и сноровисто раскинули маленький шатер из лошадиной шкуры, который им одолжил Братец Конь, в быстро убывающем свете.

Перкар стал собирать сухие ветки, пока его спутник укреплял их временное жилище.

Когда Перкар вернулся, Нгангата тихо что-то напевал своему луку, благодаря бога того дерева, из которого лук был сделан. Перкар подумал, что нужно было бы последовать его примеру, но его меч, Харка, ведь сам был богом; к тому же они сегодня поспорили, и с его стороны петь благодарность мечу было бы неискренне. Но, с другой стороны, разве не хвалился Перкар, что возвращается на путь Пираку? Так что, подумав немного, он затянул единственное песнопение, которое казалось подходящим, хоть и было чужим. Перкар пел «Благодарность Матери-Лошади» (хотя и не знал всей песни целиком), чтобы почтить должным образом шатер. Шатер был сделан из останков жеребца по имени Змеиная Кожа. Шатры менгов всегда делались из лошадиных шкур, поэтому каждый имел имя. Песню Перкар запомнил, слушая ее, когда менги разбивали или сворачивали лагерь.

Они с Нгангатой закончили пение одновременно и одновременно подошли ко входу в шатер. В багровых отсветах заката лицо спутника показалось Перкару еще более чуждым, чем обычно, лишенным всего человеческого. Его темные запавшие глаза и скошенный лоб напомнили юноше о дремучем, пугающем лесу в Балате, где обитали альвы. Перкар вспомнил изувеченные тела Копательницы и ее семейства – альвов, погибших из-за того, что он оскорбил Владыку Леса, – и задумался: что в его силах сделать, чтобы восполнить потерю их роду, какое утешение предложить, какие извинения принести?

– Нгангата, – спросил он, глядя на угасающий закат, – ты знаешь, как звали тех альвов, что погибли в Балате?

– Их имена мне известны, – ответил Нгангата, и Перкар заметил в его голосе, как неоднократно замечал и раньше, легкое рычание, не свойственное ни одному человеку.

– Я хотел бы, чтобы ты как-нибудь научил меня им.

– Когда-нибудь, – ответил полукровка, – но только в Балате. Их имена можно произносить лишь там.

– Ах вот как. – Перкар чувствовал, как холод кусает его за ноги, но не хотел еще уходить в шатер и разжигать костер. – Небо здесь, кажется, высасывает из меня душу, – пожаловался он и обернулся, чтобы еще раз взглянуть ввысь. Костяной лук Бледной Королевы появился на востоке.

– Я и сам предпочитаю более населенные земли, – признал Нгангата. – Как и ты, моя мать была в родстве с пастбищами, холмами, горами. У нее в крови были и быстрые потоки, рыжие быки, тающий снег. Альвы, народ моего отца, в родстве с деревьями; они очень не любят их покидать. Мы с тобой оба лишимся рассудка, если долго останемся под здешним небом. – Он показал рукой вверх и слегка улыбнулся, чтобы показать, что говорит отчасти в шутку.

– Но ведь менги живут здесь, – возразил Перкар. – Наверняка и другие люди тоже могут это вынести.

– В жилах менгов течет конская кровь. Они и есть лошади в некотором смысле. Они без этих небес умерли бы, задохнулись.

– Так они говорят, – признал Перкар, вспомнив слова Братца Коня.

– Что-то ты сегодня вечером задумчив, – заметил Нгангата. – Пожалуй, тебе лучше нести дозор первым. Это даст тебе больше времени для размышлений.

– Справедливо, – хмыкнул юноша.

Утро тоже оказалось ясным, и Перкар был вынужден снова признать, что Нгангата лучше него разбирается в приметах. Они молча отправились в путь, хотя Перкар и попытался было затянуть песню. Из-за поднявшегося ветра он скоро смолк и подумал о том, как ему не хватает Эруки: тот пел бы, даже бушуй вокруг буря… Эруки, о чьем голосе и смехе напоминают теперь лишь побелевшие кости, даже должным образом не похороненные.

Так много всего предстоит сделать…

Вскоре после полудня Харка снова заговорил – как раз когда внимание Перкара оказалось привлечено к определенной точке на горизонте. Юноша не сразу понял, что это следствие странной способности меча заставлять его «видеть» опасность.

«Приближается что-то очень сильное».

– Оттуда же, откуда грозила буря?

«Как же иначе?»

Теперь уже Перкар мог разглядеть вдали темную точку.

Он показал на нее Нгангате.

– Да, я вижу. Твой меч хорошо пользуется твоими глазами.

Похвала показалась Перкару довольно двусмысленной, но он понимал, что иной и не заслуживает. Если бы не меч, Нгангата заметил бы приближающегося незнакомца гораздо раньше Перкара.

Харка, однако, определенно обеспечивал Перкару преимущество: защищал его от многих бед и всего за несколько дней залечивал даже самые ужасные раны. Поэтому и сейчас юноша не особенно боялся приближающейся одинокой фигуры, несмотря на беспокойство Харки. Меч, в конце концов, беспокоился бы даже, начни нападать на них сойка, оберегающая свое гнездо: и такие мелкие угрозы он считал достойными своего внимания. Но угроза Перкару была бы угрозой и Нгангате, которого меч не защищал и который мог погибнуть. Этого Перкар не хотел: и так уже слишком много его друзей стали духами.

Вскоре выяснилось, однако, что всадник – Нгангата уже сумел разглядеть подробности – едет в ту же сторону, что и они, а не навстречу. Перкар отбросил связанные с незнакомцем опасения, тем более что знал: они уже приближаются к потоку, где живет его богиня; юноша начал обдумывать те слова, которые он ей скажет. К тому же вскоре всадник впереди исчез – не за горизонтом, а за какой-то близкой возвышенностью, неразличимой в белом однообразии равнины. Сердце Перкара забилось быстрее: та же возвышенность могла скрывать и долину речки.

К середине дня они добрались до начала пологого склона. Мягкие очертания долины совсем не напоминали той пропасти, что вырыл для себя Изменчивый: гребни холмов были совсем незаметны. Сам поток все еще не был виден, скрытый за порослью безлистных сейчас тополей и густой зеленью можжевельника. Но богиня была здесь; Перкар сразу же почувствовал ее присутствие. Он хлестнул Тьеша, пустив коня в галоп, но тут его окликнул Нгангата. Юноша почти с раздражением оглянулся на спутника, который показывал ему на чистый снег долины: по нему тянулась цепочка следов.

– Ты помирись пока с богиней, – предложил Нгангата, – а я, пожалуй, выясню, кто этот незнакомец.

– Нет, – резко ответил Перкар, – нет. Харка считает, что это опасно. Оставь незнакомца в покое, кем бы он ни был. Просто держи лук наготове и глаза открытыми. Мой разговор не будет долгим.

– Хорошо бы, – пробормотал Нгангата. – Мне не нравится, когда неизвестно, где враг.

– Откуда нам известно, что это враг? – рассудительно сказал Перкар. – Верно, Харка?

«Верно. Хотя это кто-то очень сильный и странный. И опасный, словно спящая змея».

Перкар кивнул – чтобы Нгангата понял: меч ответил.

– Все равно будь осторожен, – предупредил его полукровка. – Нам лучше спешиться и идти дальше пешком. Не стоит тебе сейчас ломать шею – чтобы выздороветь, потребуется не один день.

– Хорошо, – согласился Перкар, хоть ему и хотелось мчаться к потоку очертя голову.

«Каким же старым я выгляжу», – подумал Перкар, глядя на свое отражение в спокойной воде. Откинув капюшон, он видел теперь недавно появившиеся морщины, нестриженые волосы, тусклые серые глаза – а ведь когда-то он гордился их блеском и живостью. Перкар неожиданно обнаружил, что стал удивительно похож на своего отца; эта мысль снова вызвала такую острую тоску по дому, что у юноши закружилась голова. Выше по течению речки, много, много выше, лежали отцовские пастбища. Может быть, лист, проплывающий сейчас у ног Перкара, упал в воду как раз там… Слезы затуманили глаза юноши.

– Ты всегда так печален, – сказала богиня, поднимаясь из воды. – Всегда, всегда, с самого начала.

Она тоже казалась старше. Кожа богини все еще была белее снега на холмах, глаза все так же сияли янтарным блеском, но в черных как смоль волосах появились серебряные пряди, лицо, которое раньше было гладким мрамором, прочертили морщины. И все равно она оставалась самой прекрасной из женщин; при виде ее у Перкара перехватило дыхание.

– Богиня… – прошептал он.

– Та же, но и не та, – ответила она. – Ниже по течению я старше, у меня больше детей. Но я помню тебя, Перкар, помню твои объятия и поцелуи, твои глупые обещания.

Она вышла из воды, протянула руку и погладила тонким пальцем его по подбородку. Несмотря на ледяной ветер, ее рука была теплой. Обнаженное тело покрылось пупырышками, но это был единственный признак того, что ей холодно.

– Что с тобой сделали, милый мой? – спросила богиня, касаясь выпуклого шрама на шее Перкара – там, куда вонзилось копье. Ее рука скользнула по его груди, где под паркой шрамы змеились, словно толстые белые гусеницы.

– Я сам навлек это на себя, – пробормотал Перкар.

– Ради меня, – поправила его богиня.

– Да, по крайней мере я так думал.

Богиня обняла Перкара, хотя грубая парка, должно быть, царапала ее нежную кожу, и прижалась щекой к его щеке; тело ее было теплым, почти горячим.

– Я ведь пыталась остановить тебя, – напомнила она Перкару и отстранилась. Перкар стоял перед ней, не зная, что делать и что говорить. – Я пыталась остановить тебя, – повторила богиня.

Перкар с несчастным видом пожал плечами:

– Я тебя любил. И делал глупости.

Богиня кивнула:

– До меня дошли слухи, издалека, из-за гор. Он ведь поет о тебе, пожирая меня. Ты чувствуешь себя возмужалым, Перкар? Ты чувствуешь, что стал подходящей парой богине?

– Нет, – ответил Перкар тихо, но твердо. – Нет, ты была во всем права.

– Чего же ты хочешь от меня теперь? – Голос богини прозвучал резко. Вот такая она всегда и была: ласковая и жестокая, дарующая утешение и гневная – все разом.

– Я хочу одного: чтобы ты меня простила.

– Простила тебя? – Она повторила его слова, как будто не поняла их, как будто это были слова неизвестного ей языка.

– Простила мне то, что я убивал ради тебя. Простила мне… – Перкар искал подходящие слова, но, хоть он и обдумывал предстоящий разговор, сейчас они все куда-то делись.

– Простила тебя… – повторила богиня, медленно качая головой. – Люди так много всего совершали ради меня все эти годы, так много всяких глупостей. Знаешь, раньше я не пыталась остановить их – меня их глупости забавляли. Но кровь той девушки, в чьем обличье ты меня видишь… Ох, она спит иногда так долго, но все же временами я становлюсь почти человеком. Я чувствую грусть, чувствую стыд – совсем как ты, – хотя и ненавижу себя за это. И я чувствую любовь, Перкар. Ты можешь причинить мне боль. Я всегда боялась – ты пожертвуешь собой и увеличишь мою печаль. Как и случилось.

– Но я ведь жив, – сказал он ей. – Вот же я.

– Но ты так ужасно изувечен, – прошептала богиня, – весь в шрамах. Как же мне простить тебе это, как простить увечья моего милого Перкара? – Она встряхнула головой. – Бери все, что тебе надо, – сказала она наконец. – Если тебе нужно мое прощение, возьми его.

– Ты должна даровать его, мне кажется, – ответил Перкар.

Богиня широко раскинула руки, показывая и вверх, и вниз по течению потока, вытянувшись всем своим нагим телом.

– Здесь все, что у меня есть, – ответила она. – Вся я, все, что есть во мне, – твое. Если ты можешь найти во мне прощение – возьми его; я готова его тебе даровать. Но найти его для тебя я не могу.

Перкар кивнул, не зная, что сказать. Богиня долго задумчиво смотрела на него, прежде чем заговорить снова. Потом с легким вздохом она приблизилась и взяла юношу за руку; они вместе стали смотреть в воду.

– Кое-что найти для тебя я все же могу, – прошептала богиня. – То, что принесло мое течение из верховий.

– Что же это? – спросил Перкар с надеждой.

– Кое-что от соплеменников твоего отца. Смотри: вон там… и там. – Она показала на прозрачные струи, но юноша не заметил в них ничего необычного.

– Что там?

– Кровь, – ответила богиня, крепче сжав его руку. – Там их кровь.

Перкар думал, что теперь уже никакие новости не смогут поразить его; однако, возвращаясь туда, где ждал Нгангата, он чувствовал себя совершенно оледеневшим, и не от холода. Богиня долго говорила с ним, рассказала все, что знала, а потом с мимолетным поцелуем, напомнившим ему о первом уроке страсти – таком далеком! – исчезла. Но даже поцелуй богини потерял всякую важность по сравнению с тем, что она ему рассказала.

– Ну? – нетерпеливо спросил Нгангата, поднимаясь и вскидывая на плечо свой окованный пластинками металла костяной лук.

– Война, – прошептал Перкар. – Мой народ воюет с менгами.

– Твой народ всегда воюет с менгами, – ответил Нгангата, хотя и несколько настороженно.

– Нет. Менги всегда грабили нас, и мы всегда защищались. Но теперь мой народ захватил долину Экасагата и построил дамакуты, чтобы защищать захваченные земли.

– Но почему Братец Конь и его племя ничего не слышали о войне?

– Может быть, и слышали, – ответил Перкар мрачно.

– Я не верю в это, – возразил Нгангата.

– Ну, может быть, до них дошли слухи, но Братец Конь решил, что речь идет об обычном набеге, как всегда. Граница ведь во многих лигах от их земель.

– Верно. И менги – не единый народ. То, что волнует кочевников, живущих на западных равнинах, безразлично живущим на юге.

– Только не во время войны, – отметил Перкар. – Их союз и существует ради взаимной защиты и совместных нападений.

Нгангата печально покачал головой.

– Это значит, что у нас будут неприятности. Когда новости дойдут и сюда, Братцу Коню станет трудно оказывать нам гостеприимство.

– Гостеприимство! – воскликнул Перкар. – Нгангата, мои соплеменники гибнут, и гибнут по моей вине. Ты же знаешь, ты там был. Владыка Леса согласился дать нашему вождю новые земли. Из-за меня он взял обратно свое обещание и теперь уже никогда не отдаст людям те долины. И мой народ, лишившись новых земель на западе, похоже, решил захватить пограничные угодья менгов. Во всем этом моя вина.

Нгангата некоторое время молча смотрел на него.

– Апад и Эрука… – начал он наконец.

– Погибли, – закончил за него Перкар. – Остался только я один, чтобы отвечать за преступление. Да и в любом случае Апад и Эрука не решились бы на такое, если бы не я.

Лицо Нгангаты было мрачным.

– Я знаю, – ответил он Перкару. – И согласен: вина по большей части лежит на тебе. Но если я что-нибудь смыслю в Пираку, ты должен бы думать о том, что теперь предпринять, а не мучить себя упреками снова и снова – и уж подавно не плакаться мне.

Перкар потряс кулаком перед носом Нгангаты.

– И что же я могу предпринять? – заорал он. – Как мне все поправить, воскресить мертвых – может быть, отца в том числе?

Нгангата невозмутимо взглянул на кулак.

– Если ты не собираешься меня ударить, – прорычал он, – то лучше убери руки.

На какой-то ужасный момент, чувствуя свою полную беспомощность, Перкар испытал желание и в самом деле ударить полукровку. Но наконец его руки опустились, кулаки разжались. Он уже открыл рот, чтобы извиниться, но тут его голова резко повернулась сама собой – точнее, по воле Харки.

– Там, в деревьях… – прошептал он, но не успел договорить: ему в плечо вонзилась стрела. Перкар охнул от неожиданности и удивился, что не чувствует боли. Краем глаза он заметил быстрое движение Нгангаты, потом услышал тихое пение его лука.

«Берегись!» – предупредил Харка, и Перкар обнажил клинок. Лезвие сверкнуло на свету как осколок голубого льда. Перкар выпрямился, пошатываясь, и его взгляд привлекли деревья; оттуда вылетела стрела, но лучник целился не в него. Нгангаты, вероятной мишени стрелка, нигде не было видно. Однако Перкара больше занимали два всадника, мчащиеся к нему по снежной целине. Оба они сидели на полосатых менгских конях. Сами всадники тоже были менги. многочисленные косички говорили о том, что это не простые воины, а на кожаных шлемах развевались выкрашенные в красный цвет конские хвосты – знак войны. Перкар никогда до сих пор не видел воинов-менгов в деле. Они напоминали волков.

Всадники приближались. Один из них был вооружен копьем, другой – короткой кривой саблей. Перкар издал боевой клич – клич своего отца – и стал ждать нападения, решительно сжав Харку обеими руками. Стрела, как он понял, только слегка поцарапала кожу: его защитила толстая парка и надетые под нее лакированные доспехи.

Перкар дождался, когда нападающие оказались совсем близко, потом резко прыгнул вправо. Оба всадника повернули коней, все еще рассчитывая напасть на него с двух сторон, но Перкар, упав на колено, ударил мечом по передним ногам одной из лошадей. Конь жалобно взвизгнул и рухнул в снег, а всадник растянулся у него на шее.

Второй менг, в совершенстве управляющий своим конем, сумел остановить его, но наносить удар из этой позиции ему оказалось неудобно. Перкар легко уклонился, подскочил к противнику и нанес ему глубокую рану в бедро. Воин не издал ни звука; на его лице отразилось изумление – он никак не ожидал, что клинок рассечет его лакированные латы, состоящие из многих слоев дерева, кости и кожи.

Перкар обернулся к первому нападающему; тот поднялся на ноги, полный смертельной ненависти. На его несчастье, копье оказалось слишком длинным, чтобы им можно было как следует размахнуться, и хотя воину удалось ранить Перкара в плечо, он тут же обнаружил, что держит всего лишь деревянное древко: быстрым ударом Харки Перкар отсек стальной наконечник. Менг бросил взгляд на своего изувеченного коня и, оскалив зубы, кинулся на Перкара с голыми руками, забыв о том, что на поясе висит кинжал. Харка поразил его в сердце, но ярость еще несколько мгновений удерживала кочевника на ногах; лишь потом холодное равнодушие смерти сменило выражение самой безумной ненависти, какое Перкару случалось видеть.