Диана прижала свою руку к груди. Она с трудом могла дышать из-за бури чувств, раздиравших ее сердце. Как она могла быть такой резкой и грубой по отношению к сестре, как посмела напасть на нее так жестоко? Она попыталась хоть на секунду облегчить боль внутри легкими круговыми поглаживаниями ладони, затем подняла руку к виску. Зажмурившись, она постаралась избавиться от маленьких огоньков, которые вспыхивали у нее перед глазами. Удивительно, подумала она, что женщины имеют обыкновение жаловаться на ипохондрию, нервы и спазмы. Ее желудок был сейчас в спазме, и у нее не было ни малейшего желания подробно описывать ощущения, которые она испытывала.
Как раз когда она решила вернуться обратно в свою комнату, чтобы там собраться с силами, раздался голос ее отца.
– Диана, – мягко, но настойчиво позвал лорд Кингзбридж снизу из зала.
Он только что появился из своей спальни, одетый в белые атласные бриджи, белые чулки и туфли, его галстук, еще не завязанный, висел поверх шелкового полосатого черно-белого жилета.
– Что произошло между тобой и Джулией? Никогда не бывало, чтобы вы так ссорились в присутствии слуг и с такими… такими неосторожными словами, которые бросали в адрес друг друга! Какая муха тебя укусила? И Джулию тоже! Ей-Богу! Ну ладно, она впадает в истерику при малейшем намеке на хмурый взгляд или критику. Но ты? Диана, я не потерплю такие манеры и такое поведение! Кричать в доме! Ты знаешь, как я всегда полагался на тебя, считая, что ты, как никто, понимаешь, что хорошо и правильно, и умеешь вести себя с достоинством. Я должен сказать, что даже если у тебя были основания для недовольства сестрой, это не дает тебе права кричать на весь дом!
Что-то внутри Дианы задрожало. Слезы подступили к ее глазам, и прежде чем она осознала, что с ней происходит, она выкрикнула:
– Почему только я должна всегда все делать правильно и вести себя так, чтобы ты никогда не разочаровался во мне? В конце концов, папа, ведь это Джулия выиграла главный приз, и вовсе не благодаря примерному поведению!
Потрясенная тем, что снова не смогла справиться с собой, она зажала рот рукой и побежала обратно в свою спальню, рыдая, как Джулия несколькими мгновениями раньше.
Лорд Кингзбридж стоял в гостиной своего прекрасного городского дома на Гросвенор-сквер, ощущая неловкость и смятение от только что произошедшей сцены. Неужели Диана действительно высказала ему упрек? И почему какой-то дьявол обуял всех его домочадцев как раз тогда, когда они должны ехать в Элмак?
Внезапно он почувствовал тяжесть на сердце и ужасную слабость. Он откашлялся и приложил руку к желудку, ощущая неприятное жжение. И почему его дочери выбрали такой неподходящий момент, чтобы вести себя подобным образом? Теперь ему придется воздержаться от третьего бокала красного вина за ужином и скорее всего отказаться от крабов, а делать это ему совсем не хотелось, потому что повар в Элмаке прекрасно готовил блюда из даров моря. В противном случае… Что ж, он не будет думать о том, что случится, если он, не приняв во внимание состояние своего организма, позволит себе отправлять в рот все, что пожелает, в течение долгого светского ужина.
Ему не хотелось стареть. Когда он был молод, он мог выпить две бутылки отличной мадеры и даже не почувствовать, или, по крайней мере, без последствий, как у некоторых его друзей, которые просто не могли пить что-либо крепче пива. Но теперь, терзаясь от подагры и жжения в желудке, он вынужден был тщательно, с каждым годом все больше, подвергать рассмотрению все, что он ел и пил.
Но вовсе не Джулия и Диана были истинной причиной его страданий. Дело было в том, что в Лондон приехала Феб. Сначала он даже ждал ее приезда. Теперь же по непонятным причинам мысль о встрече с ней повергала его в уныние.
В последнее время все не ладилось. Тяжело опустив плечи, он вернулся в свою комнату и снова приступил к сложному делу – завязыванию галстука. Пропади оно все пропадом! И зачем только Бруммель так чертовски усложнил для мужчин выезды в свет в Лондоне? В былые времена он чувствовал себя очень удобно в одежде, которая теперь считалась приемлемой только для больного, – просторном бархатном сюртуке и слегка подкрахмаленном галстуке. Теперь сюртуки должны сидеть, как дамские корсеты, а галстуки затянуты и завязаны так, что он чувствует себя, как ребенок, закутанный дюжиной тряпок заботливой нянькой. И это не говоря уж о том, что воротнички должны быть накрахмалены до твердости стали, и тот, кто желает выглядеть прилично, обязан целый вечер терпеть то, как они острыми углами подпирают ему щеки! Его раздражали все эти требования моды, и особенно сегодня, когда он должен был вновь увидеть Феб после стольких лет.
Мысли о сестре его покойной жены окончательно расстроили его. Он сорвал непокорный галстук со своей шеи и в сердцах швырнул его на пол. Он с удовольствием и потоптал бы его, но побоялся, что его старого слугу хватит апоплексический удар при виде такого несдержанного поведения хозяина. Однако желание такое было. Ему хотелось растоптать хоть что-нибудь!
О Господи, какой черт надоумил Феб явиться в Лондон? Он взял уже седьмой галстук из протянутой руки слуги и сделал глубокий вдох в надежде успокоить себя и справиться с этой сложной задачей. Однако через пять минут его пальцы окончательно запутали накрахмаленную белую ленту, и в нетерпении и расстройстве он сорвал ее и скомкал. Со всей силы он запустил комок в зеркало, и тот, ударившись о зеркальную поверхность и столик, скатился на пол.
Кингзбридж повернулся, бросил полный отчаяния взгляд на своего слугу и взмахом руки отпустил его из комнаты.
– Хорошо, мой господин, – ответил тот с легким поклоном.
Когда он ушел, виконт тяжело сел на кровать и погрузился в свои мысли.
Правда заключалась в том, что он не понимал, почему так расстраивается из-за приезда Феб в Лондон. Он достаточно часто видел ее в Бафе, в ее доме, где она жила одна с тех пор, как он ее помнил. В свои сорок она прекрасно выглядела, а когда он впервые увидел ее – в тот же сезон, когда он сделал предложение Гвендолин, – ей было всего семнадцать.
Опустив голову на руки, он издал тихий стон. Одно воспоминание стремительно выплыло из глубин его памяти. Воспоминание, которое он старательно подавлял, одно из тех, что хранились в тайниках его мозга долгие-долгие годы. Однако, кажется, настал момент, когда он должен извлечь его на поверхность, хотя почему именно сейчас, он не мог сам себе объяснить.
Двадцать три года назад он познакомился с Феб. Он был пленен ее умом, огоньком, вспыхивавшим в ее глазах, когда он молча взглядывал на нее, и она без слов понимала то, что он хотел сказать. Ему нравилось все в теплой дружбе с ней. Ему никогда не приходило в голову называть то, что было между ними, чем-нибудь, кроме прекраснейших платонических отношений. Но в тот вечер, когда он сделал предложение Гвендолин, Феб пришла к нему. Ее лицо сильно разрумянилось. Она вложила свою маленькую ручку в его руку и со слезами на глазах поздравила, желая, чтобы его брак был долгим и счастливым. Он помнил, как держал ее за руку, глядя в ее ясные голубые глаза и чувствуя нежность, сильное влечение, желание – все, что, как он думал, он испытывал к Гвендолин, но только теперь совершенно иначе и гораздо сильнее. С тех пор он старался никогда не думать об этом чувстве и не хотел делать этого сейчас. Все это случилось так быстро, что не успел он и глазом моргнуть, как Гвендолин увела его обсуждать планы будущей свадьбы.
Долгие годы он прятал сам от себя это воспоминание. И теперь он снова попытался было отбросить его, но какой-то голос внутри его говорил, что оно имеет огромную важность.
За долю секунды он вспомнил все. Даже запахи того вечера вернулись к нему. Только что перед этим он обнимал Гвендолин, и пряный аромат ее духов, казалось, все еще окутывал его. Он помнил, что, когда разговаривал с Феб, окно позади него было открыто и легкий ветерок заставлял плясать пламя свечей. Неровные отсветы огня тенями ложились на ее лицо. Ее волосы были прелестно причесаны и не напудрены, что отступало от требований того времени. Как красивы они были – чудесного каштанового оттенка, очень похожего на цвет волос Джулии, только немного темнее. На шее у нее была камея, талия узко затянута, а ножки обуты в расшитые жемчугом туфельки с маленькими каблучками. На ней было бледно-зеленое атласное платье с широкими рукавами, отделанными кружевом. Ее руки были прекрасной формы, ногти отполированы до блеска, а кожа нежная, белая. Но, кроме всех этих подробностей, была еще одна, которую он никогда не забудет, – слезы счастья на ее глазах…
Счастья ли?
Он даже заскрежетал зубами, вспоминая тот вечер. Все эти годы он верил или хотел верить, что она была счастлива его союзом с ее сестрой и поэтому не могла сдержать слезы радости. Однако сейчас он видел ее лицо так ясно, будто приоткрылась дверь в прошлое, и, шагнув в нее, он стоял теперь перед юной Феб в тот далекий вечер. И не было радости в ее тихой улыбке. Он видел ее любящие голубые глаза, такие, какими они были много лет назад, и в них затаилась глубокая печаль.
Печаль. О Боже. На сердце его стало еще тяжелее. Он больше не мог этого вынести, внезапно он понял… и резко вскинул голову, отгоняя от себя видение, отказываясь вспоминать дальше.
Лорд Кингзбридж посмотрел на груду галстуков на полу и несколько раз моргнул. Потом он надавил на висок и потер его легкими круговыми движениями.
Почему помолвка Джулии принесла столько несчастья всем домашним и ему самому?
13
Капитан Эверард закрыл глаза, вытянувшись на бархатном сиденье отцовской кареты, и прижал пальцы к виску. У него болела голова, тупая боль начинала не на шутку беспокоить его. Внезапно он услышал тактичное покашливание своего дворецкого и, немало удивленный тем, что слуга последовал за ним на улицу, открыл глаза. В вытянутых руках старика были перчатки и шляпа Эверарда!
Надо же, он вышел из дома без них!
Он дотронулся до груди, проверяя, на месте ли его сюртук, жилет и рубашка. Он не мог представить себе, что заставило его забыть свою шляпу и перчатки. Скорее всего то, что с момента объявления о помолвке жизнь его изменилась так сильно, что он чувствовал себя пассажиром, несущимся по опасной горной дороге в карете без кучера – и он не в силах ее остановить!
Джулия была полна планов, как отпраздновать их свадьбу. Ему с трудом удавалось заставлять себя с видимым удовольствием участвовать в обсуждении ее проектов, с каждым днем становившихся все грандиознее. Диана согласилась взять на себя всю организацию предстоящего праздника – задача, с которой она могла справиться лучше кого бы то ни было, – но масштабы и грандиозность торжества целиком принадлежали именно Джулии.
Он взял свои вещи у пожилого слуги, на лбу которого залегли глубокие морщины.
– Вы плохо себя чувствуете, мастер Чарльз? – спросил слуга, внимательно глядя на него серыми глазами.
Эверард на секунду забыл о своих несчастьях и улыбнулся преданному дворецкому, который служил Сэлкомбам уже больше сорока лет.
– Я не болен, если ты это имеешь в виду, но признаюсь, что испытываю определенную озабоченность, вполне естественную для недавно помолвленного мужчины. Надеюсь, что, вернувшись сегодня ночью, не застану тебя на ногах. Я очень рассержусь, если обнаружу, что ты сидел и ждал меня!
Дворецкий рассмеялся.
– Я знаю, что вы уже не ребенок, мастер Чарльз, и многих обязанностей больше не требуете от меня. Что до вашей шляпы и перчаток, я уверен, что, чем ближе дело к вашей свадьбе, тем чаще вы будете забывать их.
Эверард с трудом улыбнулся, но не ответил слуге. Упоминание о свадьбе почему-то показалось неприятным ему. Он лишь заставил себя кивнуть, но и это вполне устроило слугу. Он отошел от кареты, один из лакеев поднял ступеньки, и кучер тронул лошадей.
Колеса застучали по булыжной мостовой, и Эверард с облегчением снова закрыл глаза. Он раздумывал, по меньшей мере в сотый раз, что он должен предпринять в сложившейся ситуации. Оказалось, что обсуждать что-либо с Джулией совершенно невозможно, и это беспокоило его больше, чем он сам себе хотел бы признаться. Как они пройдут через все испытания семейной жизни, если он не мог даже нормально поговорить со своей невестой о чем-либо? Он нуждался в совете. Если бы Диана не была сестрой Джулии, он рассказал бы ей о своих сомнениях, но, учитывая их близкое родство, он понимал, что поставил бы этим Диану в крайне неловкое положение.
Впервые за долгое время он захотел, чтобы его родители были сейчас рядом с ним: отец мог бы дать совет своему сыну. В течение сезона он жил один в их городском доме, так как родители уже давно не питали интереса к светскому обществу. Конечно, он написал им заранее о своем намерении просить руки Джулии и получил не только одобрение своему выбору, но также и родительское благословение. Прошло только три дня с тех пор, как его предложение было принято, следовательно, они еще не знали о предстоящей свадьбе. Но он рассчитывал, что его письмо должно прийти вовремя, чтобы они успели на его бракосочетание в Баф.
Через три недели он женится на Джулии, узел завяжется навсегда. От этой мысли в висках началась болезненная пульсация.
Дело было не только в неумеренных желаниях Джулии, хотя они и выбивали его из колеи. Правда заключалась в том, что он столкнулся с очень многими совершенно непредвиденными трудностями, большая часть которых была напрямую связана с неожиданно неподатливым и сложным характером его невесты. Стоило ему лишь намекнуть на то, что ему что-то не по душе, она готова была тут же убежать в слезах. Он только теперь начал понимать, какой норовистой лошадкой она оказалась – малейшее прикосновение к удилам заставляло ее брыкаться и вставать на дыбы.
Но, кроме этого недостатка Джулии, его очень беспокоило чрезмерное внимание светского общества. Казалось, каждый стремился участвовать в праздновании его свадьбы, и вскоре он понял, что на вечере леди Кловелли число приглашенных будет не меньше нескольких сотен! Словом, он был обессилен еще до того, как что-либо началось, и первые последствия помолвки совершенно не радовали его.
По мере того как колеса кареты катили вперед, неумолимо приближая его к Гросвенор-сквер, одна мысль все больше завладевала им. Почему-то во всем этом хаосе и кутерьме предстоящей свадьбы, точнее даже с того момента, как Диана упала в обморок в библиотеке своего отца, он испытывал странное чувство утраты. Вместо прекрасной безмятежности и счастья от того, что он наконец завоевал руку и сердце Джулии, его душу томило неясное предчувствие, будто что-то очень дорогое потеряно для него навсегда.
Он не мог дать этому объяснения. Но было еще кое-что, во что он сам не мог поверить, хотя это мучило и беспокоило его. Как раз перед тем, как Диана увидела его и Джулию в библиотеке лорда Кингзбриджа, он обнял свою невесту в надежде снова испытать ту пьянящую радость, то глубокое чувство единения, которые охватили его прошлой ночью на маскараде, когда он держал ее в своих объятиях. Все его существо трепетало в ожидании этого чуда. Но, когда он обнял ее и прижал к себе, что-то показалось ему не так, но что, он не мог понять. Даже ее тело казалось каким-то иным, если такое возможно!
Когда он коснулся ее губ, то прежнее волшебное чувство не пронзило его, и небеса не пели, как это было раньше; его сердце почувствовало себя обманутым, и он едва удержался, чтобы не отшатнуться от ледяного создания, которое он сжимал в своих объятиях. Что же было не так?
Однако у него не было времени, чтобы понять, что происходит, потому что внезапно он увидел Диану, стоящую в дверях.
Прошло три дня с тех пор, как он в последний раз целовал Джулию, и хотя у него было немало возможностей сделать это снова, он ни разу ими не воспользовался. Сейчас, под грохот колес кареты, Эверард понял, что каким-то непостижимым образом обманулся той ночью в Опере. Может быть, только под влиянием опасного приключения Джулия могла быть очень страстной, но скучная рутина повседневности или помолвка и вступление на путь брачных отношений лишали ее этой страстности, которая сделала их поцелуй таким необыкновенным.
Если в нем и зародилось подозрение, что, возможно, Диана была права и он не тот мужчина, который сделает Джулию счастливой, он пренебрег им. Если надо, он будет ежечасно и ежеминутно делать все, что в его силах, чтобы обеспечить счастье Джулии – это было его обязанностью как жениха, как ее будущего мужа.
Все эти сомнения кружились и кружились в его мозгу, пока он опять не начал тереть виски и морщиться. Карета повернула и загрохотала по плитам к дому его возлюбленной, и он подумал, что кровь его пульсирует слишком сильно и, пожалуй, ему будет нелегко весь вечер снисходительно принимать поддразнивания и подшучивания своих друзей по поводу расставания с холостой жизнью.
14
Новая прическа из локонов, обрамляющих ее лицо и смягчающих его правильные черты, неожиданно принесла Диане несметное количество комплиментов в Элмаке. Кажется, подумала она с удивлением, ей следовало решиться на эти изменения несколько лет назад, и оставалось только удивляться, зачем она ждала так долго. Она выглядела великолепно, как сказал ей Лоуренс, повстречавшись с ней несколько минут назад. Во всяком случае, внимание, которое она получала благодаря новому облику, помогло ей поднять настроение, поскольку вечер явно выдался нелегкий.
Хотя она и заключила мир с семьей и Джулия все-таки сняла сапфиры и по собственной воле надела жемчуг, однако поездка с Гросвенор-сквер на Кинг-стрит была напряженной. Все ее участники смотрели в окна кареты гораздо внимательнее, чем обычно. Эверард тоже был не в лучшем настроении, и это не укрылось от Дианы. Она сидела напротив него, и хотя он вежливо поддерживал беседу, выражение его лица было почти подавленным, чего Диана раньше за ним никогда не замечала. Он даже несколько раз поморщился, поворачивая голову и прикладывая руку к виску. Она была уверена, что он страдал от головной боли, так же как она сама и ее отец.
Она хотела обрадоваться, подумав, что вот он – первый результат его союза с Джулией, но, вспомнив о ссоре с сестрой, устыдилась, и смирение одержало в ней верх над злорадством. Она вела себя коварно, зло и к тому же несдержанно. Хотя она попросила прощения у сестры, в ее извинениях чего-то недоставало. Конечно, ей очень хотелось заставить Джулию сказать правду Эверарду о маскараде в Опере, но она не могла добиваться этого таким образом.
Нет, Диана не должна была радоваться тому, что Эверард несчастлив, даже если это означало, что он испытывает какие-то сомнения относительно своего решения жениться на Джулии. Ведь она сама вела себя очень плохо.
Что до Джулии, Диане казалось, что, наконец поймав форель на живца и ловко вытащив добычу на берег, она теперь просто не знала, что делать дальше. Ее поведение было неестественным, ее смех звучал почти резко, и, когда она игриво хлопнула жениха по руке своим расписным веером, одна из его пластинок сломалась ровно посередине.
Она смотрела на веер целую минуту, часто моргая, и Диана видела, как ее глаза наполняются слезами. Заметив ее расстройство, Эверард взял ее под руку и прошептал что-то на ухо. Его заботливость по отношению к Джулии больно ударила в сердце Дианы. Затем он поднял подбородок Джулии своей рукой в перчатке и вытер слезы, которые двумя жемчужными каплями катились по ее нежным алебастровым щекам. Никогда Джулия не была прекраснее, чем в этот момент, когда она печально смотрела в лицо Эверарда. И его взгляд тоже начал смягчаться, глядя на нее. Любовь сквозила в его мужественных чертах.
О, как забилось сердце Дианы! Нежность, озарявшая лицо Эверарда, разрывала ее душу на части. В отчаянии она принялась разглядывать до этого ничем не примечательные строения вдоль улицы. Затем заметила вслух, как, должно быть, утомительно было в прежние времена все время заправлять масляные лампы, которые использовались для освещения улиц. Потом сказала, что это просто изумительно, как теперь газовые фонари изменили облик города.
К ее облегчению, отец подхватил эту довольно безнадежную нить разговора, а от освещения улиц он отважно перекинулся к тысяче фонарей, установленных в саду Воксхолла. Эта тема сразу же заинтересовала Джулию. Она в ответ заговорила о развлечениях, которые всегда любила, – о том, чтобы сходить на Эдмунда Кина в Друри-Лейн, о собраниях в Элмаке. Настроение Джулии да и всех остальных стало улучшаться, и понемногу напряженность между ними исчезла. Когда они достигли наконец порталов Элмака, беседа текла легко и радостно, так что, на взгляд стороннего наблюдателя, они выглядели, как и должны выглядеть недавно помолвленные влюбленные и их счастливые родные.
Теперь, стоя рядом с Джулией и Эверардом посреди толпы сестриных обожателей, поздравителей и разочарованных кавалеров, Диана чувствовала себя легко и свободно, отбросив все терзавшие ее тревоги. Покой был восстановлен, но надолго ли, она не рисковала загадывать.
Бросив взгляд на Эверарда, она заметила, что он получает явное удовольствие от свиты Джулии. Через несколько минут она без всякого удивления обнаружила, что они оба – она и Эверард – стоят, оттесненные от Джулии толпой ее поклонников. В конце концов, Прекрасная Джулия долго не появлялась в обществе из-за недавней болезни, и теперь все наперебой приглашали ее на каждый танец, справедливо рассчитывая, что она отплатит благосклонным вниманием своим преданным поклонникам, которые, несмотря на ее помолвку, все еще добиваются ее расположения.
– Она красива, не правда ли? – прошептала Диана Эверарду. Ее слова были совершенно искренни, потому что Джулия действительно была необыкновенно хороша.
Эверард пробормотал в ответ:
– Да, в самом деле.
– Вы чувствуете себя покинутым? – спросила Диана, полуоборачиваясь к нему и глядя на него с задорной улыбкой.
– Разве что чуть-чуть. Совсем немного. Признаюсь, мне доставляет удовольствие видеть, как ею восхищаются и балуют в обществе. Мне кажется, ей это очень нравится.
– Да.
– А вот вам – совсем нет, – сказал он, бросая задумчивый взгляд на ее лицо. – Я только недавно это понял. Вам неудобно, когда все взоры направлены на вас. Например, я слышал вашу прекрасную игру на пианино, но вы отказываетесь проявлять свой музыкальный талант в гостиной, если там присутствует больше пяти-шести человек.
Диана почувствовала, как ее щеки начинают гореть от замешательства.
– Я часто удивляюсь, как много вы замечаете. Не хочу, чтобы это выглядело как ложная скромность, но все же я искренне считаю, что есть много молодых леди, гораздо более меня заслуживающих внимания публики.
– Ну что вы такое говорите! – ответил он с нежным упреком. Затем он крепко взял Диану под руку и увел ее в сторону от толпы. – Хотя я слышал многих, кто играл, возможно, с большим умением, но им всем было далеко до ваших восхитительных интерпретаций. Я всегда любил слушать вашу игру гораздо больше, чем… чем даже игру мисс Куртин!
Диана чувствовала себя как всегда, когда они беседовали без посторонних ушей и никто не мог помешать им. На сердце ее становилось теплей от его добрых слов, даже от мягкого тембра его голоса.
– Это и в самом деле похвала! – с благодарностью воскликнула Диана, стараясь не показать ему, как счастлива она от его близости. Как же сильны были ее чувства к этому мужчине, если она едва могла сдерживать радость, охватившую ее оттого, что он держал ее под руку. – Я много раз имела удовольствие слышать, как играет мисс Куртин. Она действительно превосходная пианистка, и поэтому я прямо скажу вам, что вы не могли иметь в виду то, что сказали. Я играю хуже, чем мисс Куртин.
– А я повторяю, что предпочитаю ваши интерпретации. Вы недостаточно цените себя. Я бы хотел, чтобы вы согласились играть для большой аудитории.
Эверард остановился, и теперь они стояли перед входом в бальную залу в тени широкого дверного проема. Оркестр заиграл вальс, и хотя Эверард знал, что попросил этот танец у Джулии, теперь он смотрел в лицо Дианы, испытывая какое-то необычное чувство.
Улыбка на ее губах заставила его вспомнить, как Джулия улыбалась ему в ночь маскарада. Он никогда раньше не замечал, как похожи у сестер форма подбородка, губ и даже зубы.
– Что с вами, Эв? – спросила она мягко.
Он был так поражен сходством, что едва расслышал ее вопрос.
– Я не знаю, – с трудом ответил он. – Только что, на мгновение, я увидел так много от вашей сестры в вашей улыбке – почему вы краснеете?
Диана быстро покачала головой.
– Нет, я… – она отвела глаза, чтобы сделать глубокий вдох, и тут же снова посмотрела ему в лицо. – Меня так редко сравнивают с Джулией, вы не представляете!
Он смотрел в ее глаза так, будто делал это в первый раз. Он видел в них что-то, чему не мог дать названия. Он понял, что его влечет к ней неясное, острое чувство, но чего? В этот момент у него возникло впечатление – мимолетное, – что он однажды раньше уже держал ее в своих объятиях. Хотя он знал, что этого не было. Что за странные мысли возникают в его голове! Сам удивляясь тому, что происходит, он сделал маленький шаг к ней и положил руку на рукав ее платья. Что он делает? Что он надеется доказать? Тяга, которую он чувствовал, всепоглощающее желание, казалось, становились сильнее, когда он прикасался к Диане. Если бы он не знал, что это не так, он бы мог поклясться, что то же самое он ощущал в ночь маскарада.
– Эверард! – тихо воскликнула Диана. – Умоляю, остановитесь! Что с вами?
Он взглянул в ее глаза, полные смятения, и ему захотелось заключить ее в объятия, целовать ее, чувствовать ее нежные губы. Он потряс головой, испуганный этим внезапным, неожиданным порывом, потом почти инстинктивно всем телом отстранился от нее, и, ведя какую-то незначительную беседу, они быстро вернулись к Джулии.
Диана от смущения лишилась способности думать и говорить. Она не могла понять, что только что произошло, но ей казалось – она была уверена! – что он хотел ее обнять и поцеловать. Или это было плодом ее воображения?
Она позволяла ему вести ее – хотя с трудом поспевала за его торопливыми шагами – назад, туда, где они оставили Джулию. Но, когда они подошли к этому месту, Джулии не было видно, и лишь кое-кто из поклонников еще стоял там.
Диана быстро оглядела бальную залу, вглядываясь в танцующие пары, и с испугом, удивлением и радостью увидела Джулию в объятиях сильных рук. Ее сестра, конечно, хмурилась, и Лоуренс подшучивал над ней. Диана улыбнулась.
Жених Джулии не был, однако, так доволен, увидев свою невесту в объятиях другого мужчины.
– Какого черта господин Бишэмп так прижимает Джулию к себе?! – воскликнул Эверард.
15
– Как посмел ты увести меня прочь, когда я уже обещала вальс Эверарду?
Лоуренс изобразил сначала смущение, а потом якобы внезапно спохватился:
– О, как я мог забыть? Как глупо с моей стороны. Ты недавно была помолвлена с мужчиной по имени капитан Эверард, будущим виконтом, да? Но скажи мне, Джулия, ты отвергла мои ухаживания потому, что зарилась на титул и знала, что никогда не будешь иметь удовольствия слышать, как тебя называют леди, если свяжешь жизнь со мной?
Горячее негодование захлестнуло Джулию.
– Ты негодяй! – прошипела она сквозь зубы.
– Я ошибся? – спросил он невинно. – Что ж, тогда, поскольку я знаю, что ты не любишь его, у тебя есть причина…
– Ты ничего не знаешь, самодовольный, грубый…
– Поскольку ты не любишь его, – повторил Лоуренс тихо, но с ударением, – у тебя должна была быть другая причина принять его предложение – особенно учитывая, что ты целовала меня так страстно. Я был вынужден точно выяснить, каковы могли быть эти причины. Он наморщил лоб и нахмурился, уставившись вверх на сияющую люстру и кружа Джулию в вихре вальса, стараясь делать вид, что он сильно сосредоточен, хотя она знала, что это не так!
– Он достаточно богат, осмелюсь предположить? – продолжил Лоуренс, с дьявольской улыбкой глядя ей в лицо.
Джулия поняла, что есть только один способ дать отпор этому человеку, который держал ее в объятиях. С хитрым выражением она сказала:
– Да, конечно! Десять тысяч в год! Побольше, чем имеешь ты. Меня не интересуют мужчины с меньшим состоянием!
Ее тон был оскорбительным, а слова жестокими, но ее это не заботило. Несколько минут назад он подошел и перебил ее как раз на середине прелестного анекдота, который она рассказывала, – хотя, по правде говоря, она только что поняла, что не может вспомнить его конец, и поэтому была даже благодарна Лоуренсу за избавление ее от неловкого положения, в которое она, несомненно, попала бы. Не то чтобы такого с ней не случалось раньше – однако ей казалось даже странным, что окружающие превозносили ее способности, которых, по правде сказать, она не имела вовсе. Диана назвала ее тщеславной, но что еще у нее было, кроме красоты? Во всяком случае, с того момента, как Лоуренс увел ее прочь от поклонников, она готова была выцарапать ему глаза. Он всегда говорил с ней так дерзко, не восхищался ее красотой, не ухаживал за ней и отказывался обращаться с ней учтиво, как это делал Эверард. Она ненавидела его!
– Десять тысяч в год, – протянул он. – Я имею больше, гораздо больше.
– Что за глупости! – немедленно отреагировала она. – Насколько мне известно, твой папа оставил ваши земли в разорении и запустении. Я слышала, какой-то богатый купец приобрел поместье и восстановил его – но это случилось совсем недавно. Так что не надо врать мне!
– Ты сейчас хмуришься больше, чем когда была ребенком, – заявил Лоуренс, прижимая ее чуть сильнее, чем до этого.
Джулия почувствовала, что его рука продвигается дальше по ее талии, и сразу ощутила: во-первых, опасение, что Эверард или кто-нибудь еще заметит маневры Лоуренса, и, во-вторых, дрожь, пробежавшую по ее телу от его движения.
– Прекрати! – прошептала она, ее сердце трепетало в груди.
Он улыбнулся.
– Не перестану, – легко ответил он, – пока ты не откажешь Эверарду и не возьмешь меня в мужья, моя маленькая репка!
