Криминальные дневники (№1) - Дневник грабителя

Джерри смотрит на меня. Я смотрю на Джерри. Мы оба смотрим по сторонам. И не верим своим глазам.

— Пойдем.

Джерри спускается вниз, я иду за ним. Он еще раз входит в гостиную и нажимает кнопку воспроизведения на автоответчике.

— Роберт, — произносит женский голос. — Звоню, чтобы все объяснить. Я забрала из дома все, что принадлежит мне. Мой юрист свяжется с тобой в течение ближайшей пары дней. Я сказала ему, что желаю продать дом по той цене, которую считаю наиболее подходящей.

Щелчок, перемотка.

— Это она все вывезла отсюда, — говорю я. А Джерри уже идет к выходу.

— Сука!

Позднее местные газеты написали, что миссис Ган проникла в дом, в котором раньше проживала вместе с мужем, разбойным путем и вывезла из него все вещи. На уверения, что она вошла в него при помощи собственного ключа, никто не обратил особого внимания. Но все, что эта дамочка вывезла, действительно принадлежало ей, так что, несмотря на требования мистера Гана, до судебного разбирательства по поводу ограбления дело не дошло. Миссис Ган серьезно оштрафовали только за то, что любимый пес мистера Гана сдох от передозировки подсунутых ему снотворных таблеток.

20

Подонки в нелепых костюмах

Являться в суд мне даже нравится. Мотаться в отделение я, конечно, не особенно люблю — от подобных прогулок настроение портится, бывает, на целую неделю вперед, — но если тебя вызывают в суд и если речь не идет о чем-нибудь серьезном, это даже приятно. Сейчас я все объясню.

День, проведенный в суде, — это нечто нереальное, надеюсь, вы понимаете, о чем я. Ко всем происходящим в такой день событиям неприменимы любые правила. Полиция, и жертвы, и преступники, их семьи и друзья, свидетели, адвокаты, судьи и социальные работники — все собираются в одном и том же месте. Все эти люди прохаживаются по одному и тому же коридору, пьют чай в одном и том же кафе и при этом пристально друг на друга посматривают. Выглядит все довольно странно.

Данная ситуация походит разве что на затишье на поле боя, на временное прекращение огня. Как в старых фильмах про войну, помните? Пулеметы обеих противоборствующих армий на полчаса замолкают, и за этот период доктор Фрэнк Синатра быстро переходит с одной стороны поля на другую, чтобы вырезать аппендикс маленькому потному япошке.

На протяжении какого-то времени все собравшиеся в суде ведут себя как цивилизованные люди, за исключением, быть может, жертв, которые растерянны и не знают, что им делать.

Я давно привык к судам.

А еще мне нравятся такие дни, потому что я встречаюсь с кучей ребят. Серьезно. Когда бы я ни явился в суд, непременно сталкиваюсь с кем-нибудь из своих приятелей, порой с теми из них, кого не видел уже сто лет. А случается и такое, что я знакомлюсь здесь с новыми людьми.

Со Зверем, например, мы впервые повстречались именно в суде. С тех пор прошло уже полдюжины лет, а может, и больше. Меня тогда обвиняли в нанесении ущерба чужому имуществу, а его — в распространении наркоты. Кстати, кличку Зверь ему дали вовсе не потому, что он жестокий или диковатый (в действительности он тощий как шпала), а потому что вечно во что-нибудь ввязывается. Это прозвище закрепилось за ним еще с того момента, когда однажды какая-то его школьная учительница заявилась в столовую, увидела, что его горох, пюре и сладкий крем из яиц и молока размазаны по всему столу, и обозвала его животным. Все остальные дети засмеялись, и вот уже более двадцати лет бедолагу никто не называет иначе, как Зверем.

А ведь, надо заметить, та дура как будто знала, что говорит.

Зверь понравился мне сразу же. В день знакомства мы с ним мгновенно разговорились, пошли в кафе выпить по паре чашек чая и по стакану сока, над чем-то долго смеялись, обменялись парой рассказов, а во время ленча «приняли» по стопочке. После обеда швейцар назвал мое имя, и я пошел в зал заседания.

— Только не приближайся к судье, — шепчет швейцар мне вслед. — Если он учует запах у тебя изо рта, засадит недельки на четыре. Его честь на дух не переносит спиртное.

По-моему, подобные типы — те, кто не в состоянии вынести человеку приговор независимо от личных пристрастий, — не имеют права быть магистратами. А если бы он, предположим, не терпел низкозадых, или людей в синих рубашках, или толстых девиц с химией, или негров, что тогда? Это означало бы, что, предстань они перед ним, он автоматически назначил бы им более суровое наказание, чем светловолосым, голубоглазым?

Что плохого в том, что во время ленча я немного выпил с приятелем? Ведь закона, запрещающего подобное, не существует, верно? Когда меня задерживали, я был трезв как стеклышко, а судить меня собираются за то, что я совершил именно в тот вечер, а не сегодня. При чем здесь нелюбовь судьи к спиртному?

Я думал обо всем этом как раз в тот момент, когда зачитывалось мое дело. Думал и смотрел на того самодовольного сухопарого придурка, производящего впечатление тупицы, а еще представлял себе, как он внутренне радуется от того, что наделен властью над этой грязной толпой. Так и подмывало подойти к нему и врезать по заносчивой, идиотской харе, а потом еще, еще, еще и еще разок, пока он не одуреет от боли и стыда. Кретин! Естественно, я сознавал, что ничего подобного никогда не сделаю, а высказать свои мысли вслух смогу лишь за пинтой пива в кабаке.

Двадцать минут спустя меня отпустили.

Зверю же в тот день досталось немало. Его приговорили аж к двум месяцам заключения. Вернее, это был лишь первоначальный приговор. Все дело в том, что в тот момент, когда тюремщики повели его из зала, он заорал его чести: «Кстати, с Рождеством тебя, чертов болван!» (все происходило как раз накануне Рождества, декабря двадцатого). Магистрат приказал вернуть Зверя на место и за неуважение к суду накинул к сроку еще месяц.

Зверь завозмущался:

— Что? А это, черт возьми, еще за что?

Но здесь — как бы преданно я ни стоял на его стороне — даже я его не поддерживаю. Зверь сам на это напросился.

В первые пару раз, когда меня вызывали в суд (в Винчестерский королевский по обвинению в ночных кражах со взломом), я, по сути дела, был еще мальчишкой, и меня сопровождали предки. Мамаша, собственно, приходила со мной только для того, чтобы разыграть перед собравшейся публикой страдалицу — пореветь, якобы со стыда. А старик, которого в эти дни отпускали с работы, сидел в зале заседания с таким видом, будто все, что происходит, его никоим образом не касается, будто у него законный выходной и он в опере.

Во время перерыва мы с ним, мамашей, Олли и его отцом идем в кафе.

— Очень интересное дело об изнасиловании, — говорит мой старик, вспоминая о придурочном водителе грузовика, изнасиловавшем в прошлом октябре девчонку. — Какой позор! А девушка такая красивая!

Наверное, и тому водиле она приглянулась, думаю я. Интересно, считался ли бы его поступок меньшим позором, если бы в качестве жертвы он выбрал какую-нибудь старую уродливую кубышку?

В общем, мой папаша пропустил мимо ушей все, что касалось в суде меня. Все его мысли в тот день были сосредоточены на насильнике, загремевшем в тюрягу на восемь лет (по моему мнению, слишком ненадолго).

А меня приговорили тогда к общественным работам. Мое первое наказание. Кстати, некоторые из парней, которых я считал друзьями, поняв, что влип я конкретно, решили тут же от меня отказаться.

— Эй ты, мерзавец! Мы больше не желаем тебя знать, — заявили они мне тогда.

Ублюдки. Уверен: если бы на следующий день я получил Нобелевскую премию или Оскара, эти гады первыми прискакали бы попросить у меня в долг.

Вообще я не очень-то хотел, чтобы они шли со мной в суд. В первую очередь потому что со мной была мамаша. Разве разберешься с этими скотами, когда она стоит у тебя под боком вся в соплях и слезах?

Как-то раз я встретился в суде даже с Терри. Произошло это еще до того, как мы вместе пошли с ним на дело — того случая я никак не могу себе простить. Гад! Гад!

— А вы что здесь делаете? — спрашивает он у нас с Олли.

— Нарушили общественное спокойствие. Думаем, получим сто часов.

— Что?

— Мы считаем, что нас приговорят часам к ста общественных работ, — объясняю я. — А ты что здесь забыл?

— А меня задержали за шины с изношенным протектором. Мы с Олли переглядываемся.

— Шины с изношенным протектором? В суд за это не вызывают! Такие вопросы урегулируются на месте.

— Вообще-то да, но мне сказали, я должен сюда явиться, потому что заявил, что ни в чем не виновен.

— Не виновен? Олли ржет.

Как можно делать заявление о невиновности, когда вопрос поднимается об изношенных протекторах на шинах? Если в момент задержания они у тебя действительно изношены, это факт. Вот ведь долбанутый! Если бы он не выступал, то прямо на месте заплатил бы сорок фунтов штрафа, что в его положении было просто неизбежно, раз уж копы выписали квитанцию. Вместо этого наш герой, заявивший, что он ни в чем не виновен, заплатил сто двадцать фунтов штрафа, что в принципе вполне справедливо, ведь на него пришлось потратить уйму времени.

Сначала я подумал было: Терри что-то замыслил, у него есть какой-то план. Но, как оказалось, ничего он не замыслил, просто стоял в суде и на любой заданный ему вопрос талдычил:

— Они были не изношенными.

Мы с Олли классно на том суде повеселились. Ничего более смешного я не видел, наверное, никогда в жизни. Даже пристав во время этого дурацкого разбирательства держался за живот. Терри сам на это напросился. Сам. Придурок!

Ах да, я забыл рассказать, что в тот день мы с Олли покурили анаши прямо в здании суда, в сортире. Иногда — отнюдь не регулярно — мы балуемся травкой, так, по особым случаям.

Терри до того момента ни разу в жизни не пробовал конопли и не попробовал бы, если бы мы не запели "Только скажи «нет». Но, затянувшись разок-другой, наш герой уже завел речь о том, что он непременно начнет заниматься распространением травы.

— Нет, я серьезно, ребята. Приступлю к делу уже сегодня вечером.

Естественно, ни к какому делу он не приступил. Я не понимаю, почему взял его тогда с собой в тот дом, честное слово, не понимаю.

Я отворачиваюсь, и в этот момент Мэл опять пытается расправить мой галстук. Я подаюсь назад и говорю ей оставить меня в покое.

— Пойду попрошу приготовить мне стаканчик сока. Ты будешь? — спрашивает она.

— Не приставай ко мне.

— Как хочешь.

Мэл направляется к старой даме за стойкой, заставленной зелеными и оранжевыми пластиковыми стаканами.

Я в дурном настроении. Находиться здесь сегодня мне неохота до невозможности. Мне и не следовало сюда припираться. Я осматриваю физиономии окружающих меня болванов — они сидят и ждут, что их имя вот-вот назовут, — и не вижу ни одного знакомого. Я знаю, что Чарли где-то в этом же здании — лижет кому-то задницы, виляет перед кем-то хвостом, одним словом, пытается уладить мои дела. Я не видел его уже на протяжении часа. И не надеюсь, что он вернется до того, как настанет мой черед войти в зал заседания. Когда это произойдет — никому не известно.

Вот что самое неприятное во всех подобных мероприятиях: являться на них следует к десяти утра, а потом, до того самого момента, пока до тебя не дойдет очередь, ты должен подыхать со скуки. Тебя могут вызвать и сразу же, и после ленча, и в четыре дня, короче, когда угодно. Неужели им непонятно, что далеко не все люди могут запросто позволить себе убить целый день на просиживание в костюме, который тебе мал, в коридоре, на поливание чая и сока? У многих из нас есть дела и поважнее.

Обычно я не просыпаюсь раньше полудня. А если уж вынужден вставать рано, у меня на весь день портится настроение.

Конечно, как я уже говорил, если встретишься здесь с кем-нибудь из ребят, все проходит совсем по-другому, но сейчас определенно не тот случай. Сегодня я пришел в суд с Мэл и вижу вокруг только личностей, поглядывающих на меня с осуждением. Все просто кошмарно! Я надеялся, хотя бы Олли заглянет посмотреть, как идут мои дела, но он о старине Бексе даже, наверное, и не вспомнил. Конечно! Наверняка нашел себе занятие поинтереснее — смотрит телек, или читает газеты, или пьет с парнями в кабаке пиво, а может, играет с кем-нибудь в пул. Вот в таких ситуациях узнаешь, кто твой настоящий кореш, кто — нет. Хотя скорее всего Олли просто мстит мне за то, что в прошлом месяце я ни разу не навестил его, когда он валялся в больнице весь покрытый сыпью. Гад! И хорошо, что я не бегал к нему тогда.

Мэл возвращается и протягивает мне стаканчик.

— Я принесла тебе сок из лайма.

— Я не хочу пить, — отвечаю я.

— Возьми стакан и перестань вести себя как маленький ребенок, — говорит она, привлекая к нам внимание нескольких сидящих рядом идиотов.

Я беру стакан и, чтобы Мэл не продолжала начатую сцену, залпом опустошаю его. Вообще-то я люблю сок из лайма, и, признаюсь, он даже действует на меня ободряюще, но настроение мое не меняется, и я продолжаю видеть все вокруг в мрачных красках.

— Ради Бога, перестань хмуриться, — просит Мэл. — Или я уйду.

— О, не пугай меня так! — восклицаю я театрально. — А кто же будет сидеть рядом со мной и беспрестанно напоминать мне о том, какой я ужасный, и о том, что я один во всем виноват? Умоляю, не уходи!

— А ведь это на самом деле так: ты один во всем виноват. Если бы ты не раскрывал тогда свой рот, мне не пришлось бы брать сегодня выходной, а ты, как обычно, спал бы до самого обеда!

— Если уж говорить о необходимости не раскрывать рот...

— Даже не пытайся мне перечить, неблагодарная свинья! Я... (И так далее и тому подобное и так далее и тому подобное и так далее и тому подобное и так далее и тому подобное и так далее и тому подобное и так далее и тому подобное и так далее и тому подобное и так далее и тому подобное...) Ты меня хоть слушаешь?

— Ага!

— Так вот я считаю, черт возьми, что ты должен был поступить именно так. Ты столько времени... (и так далее и тому подобное и так далее и тому подобное и так далее и тому подобное...)

— Адриан, — говорит Чарли, подходя к нам. — Я только что разговаривал с секретарем суда. Боюсь, твое дело будет заслушано только после ленча.

— Вот проклятие!

— Правильно, проклятие. Думаю, будет не лишним, если ты позвонишь родителям. Не хочу пугать тебя раньше времени, но предъявленное тебе обвинение весьма и весьма серьезно. К подобным поступкам суд относится со всей строгостью. Считаю своим долгом предупредить тебя, что сегодня ты вряд ли выйдешь сухим из воды.

Чушь какая-то! Знаете, какое мне выдвигают обвинение? В сопротивлении при аресте. Да, так оно и звучит: сопротивление властям при аресте. Бред. Арестован за сопротивление при аресте. Вам не кажется, что звучит эта фраза довольно тупо?

А случилось вот что. Я был в «Льве», занимался своими делами — играл в пул. Вдруг слышу какой-то шум. Через мгновение в зал входят копы и начинают искать наркоту. Кабак этот принадлежит Родни, Родни сидит в углу, следит за порядком. Буквально несколько минут назад он продал какому-то парню дозу «дури».

Короче, Родни и его дружка Бэрри хватают, надевают им наручники и даже замахиваются на них дубинками. Я, человек, не способный стоять в сторонке, когда происходит подобное, подхожу и что-то говорю одному из копов. Что именно, помню я смутно, потому что к тому моменту уже выпил несколько кружечек пива. В общем, я сказал им нечто вроде: «Простите, офицер, но не кажется ли вам, что вы несколько злоупотребляете предоставленными вам полномочиями?» Мне не страшно говорить ему такие слова, ведь на данный момент я чист, на мне не висит никаких дел. Я неприкосновенен и ничего не боюсь, а потому и высказываю свою точку зрения по поводу происходящего у меня под носом. Коп посылает меня на хрен и говорит не мешать ему. Не успеваю я возмутиться, как обнаруживаю, что сижу в фургоне вместе с Родни и Бэрри.

Меня сцапали абсолютно ни за что!

Я до сих пор не верю в реальность этой идиотской истории. Нас привезли тогда в отделение, мне выдвинули обвинение, и вот я торчу в здании суда. Толпа дегенератов!

— Спасибо, мистер Тейлор, мы примем ваши слова к сведению, — говорит Мэл.

Чарли берет свою папку и вновь исчезает.

— Бекс? — начинает Мэл.

— Все в порядке, только ни о чем не волнуйся, он постоянно говорит мне одно и то же, мрачный кретин! И в тех случаях, когда меня обязывают всего лишь к выплате штрафа, и когда все вообще обходится. По-моему, таким образом этот хитрец просто набивает себе цену: наговорит кучу кошмаров, а потом, когда все заканчивается хорошо, задирает нос: вот, мол, из какой передряги я сумел тебя вытянуть! Этот трюк описан в куче книжек.

— Удача не может сопутствовать тебе в твоих проделках вечно. Однажды тебя за все хорошенько накажут, попомни мое слово! — говорит Мэл, даже тоном не пытаясь меня подбодрить.

— Возможно, ты и права. Только я чувствую, что это «однажды» еще не наступило и что ждать его мне придется еще ой как долго.

Признаюсь, я горжусь тем фактом, что своим делом занимаюсь уже лет шестнадцать-семнадцать и еще ни разу не угодил за решетку. Такой жизни, как у Роланда и ему подобных парней, которые провели в каталажке в общей сложности лет по десять, я не желаю. Я дал себе слово, что после первой же отсидки завяжу с грабежом и займусь чем-нибудь менее опасным. Но удача улыбается мне на протяжении вот уже восемнадцати или шестнадцати лет, хотя пару раз случалось и такое, что я не знал, выкручусь ли.

И я уверен, на этом ерундовом деле моя карьера не закончится.

— И так далее и тому подобное и так далее и тому подобное и так далее и тому подобное... — опять на последующие полчаса заводится Мэл.

— Бекс! — кричит кто-то откуда-то справа. — Бекс! Любое прерывание моего кошмара я принимаю за счастье. Слава Богу! Ко мне приближается Парки.

— Парки, дружище! — кричу я ему в ответ, останавливая Мэл посередине ее «и так далее и тому подобного». — Как поживаешь?

Он говорит, у него все в порядке.

— Пошли познакомишься с моими приятелями.

Мы довольно долго стоим с этими ребятами в стороне — курим и треплемся о том о сем. Одно за другим зачитывают наши имена, и кто-то из нас уходите пожеланиями удачи. Нас единит щемящее чувство товарищества — меня, скинхеда, парней, обвиненных в совершении каких-то тяжких преступлений. Большинству из этих людей в обычных условиях я не помог бы выбраться из горящего дома, даже если бы мне это ничего не стоило. Наверное, мы испытываем сейчас по отношению друг к другу столь теплые дружеские чувства только потому, что все влипли в одно и то же время и все в душе страшно боимся того, что с нами произойдет в ближайшем будущем.

Мы — подонки, и костюмы на всех нас сидят нелепо.

— Я, пожалуй, пойду, — раздается у меня из-за спины голос Мэл.

— Что?

Я поворачиваю голову.

— Я целый час сижу одна, а ты развлекаешься болтовней, обо мне и не вспоминаешь.

Рон (обвиненный за нанесение кому-то телесных повреждений) пытается успокоить Мэл, произнося:

— Ооооооооооооо! Все смеются, и я тоже.

Мэл называет меня ублюдком и демонстративно удаляется. Я чувствую некоторое облегчение. Мне вообще не хотелось, чтобы она тащилась со мной сюда сегодня — я никогда в этом не нуждаюсь, — но ей почему-то всегда кажется, что без ее нравоучений и ворчания я пропаду. Когда помимо Мэл со мной приходит в суд кто-нибудь еще, я могу терпеть ее присутствие (точнее, не обращать на него внимания). Но сегодняшний денек до появления Парки (обвиненного в получении денег обманным путем) был для меня сущим адом.

— Не порвать ли тебе с этой злюкой, Бекс? — спрашивает Парки.

— Я и сам частенько об этом подумываю, — отвечаю я.

— Могу познакомить с достойной заменой.

— О нет! Спасибо.

Энди (угон автомобиля) возвращается из здания суда, и мы все начинаем задавать ему обычные вопросы: к чему приговорили, что сказал судья и все такое.

Вслед за ним выходит швейцар и говорит, что начинается перерыв, во время которого мы можем сходить в кабак и, если надо, помочиться. По крайней мере мне кажется, что он сказал именно эти слова.

Знаете, иногда у меня возникает такое чувство, что я слышу лишь то, что мне хочется слышать.

Мы всей компанией выходим из здания суда, идем в пивную и занимаем в ней целый угол. Над барной стойкой крупными буквами написано: УПОТРЕБЛЕНИЕ НАРКОТИКОВ ЗАПРЕЩЕНО. Вывеска предназначается скорее не для нас, а для местных властей. Вряд ли какой-нибудь скинхед с вытатуированными паутиной на шее и кольцами на лице или кто угодно другой станет баловаться в этом заведении наркотой — местный суд расположен буквально в двух шагах.

В общем, мы все — добрая дюжина ребят — устраиваемся за одним из столиков в углу, смеемся, обмениваемся полезными советами, делимся кое-какими соображениями по тому или иному поводу, не стесняясь выражаемся и так далее.

В пивную заходит еще один парень, и кто-то из наших приглашает его присоединиться к нам.

Как выясняется спустя несколько мгновений, это Алан. Явился в суд по обвинению в нанесении ущерба чужому имуществу.

— Алан, давай к нам! У нас тут есть местечко как раз для тебя! Скорее бери пивка!

Алан покупает пинту пива, направляется к нашему столику, но на полпути резко останавливается и орет:

— А этот какого хрена здесь делает?

Мы смотрим друг на друга, не понимая, о ком Алан ведет речь, прослеживаем за направлением его взгляда и все как один поворачиваем головы и пялимся на парня в самом углу.

— Какого черта ты тут делаешь? — опять кричит Алан.

— Я это... Просто пришел выпить пивка... Вот и все... — бормочет парень.

— Успокойся ты, Алан! — говорит кто-то из ребят. — Мы все здесь друзья.

— Друзья? — Алан смеется. — ДРУЗЬЯ! Да вы хоть знаете, кто это такой? Вам известно, зачем он здесь сидит?

Я ничего про этого парня не знаю, да и не обращал на него особого внимания, пока не появился Алан.

— Это, черт возьми, главный свидетель в моем деле! — сообщает Алан.

Если бы он сказал, что вместо пива нам разлили по кружкам мочу, мы и то озверели бы, наверное, не настолько сильно.

— Свидетель? — переспрашивает Денис (магазинная кража).

— А действительно, какого хрена ты здесь делаешь? — взревывает Рон.

Свидетель явно нервничает, рожа у него становится такой, будто перед ним откуда ни возьмись появились десятка два лающих доберманов. Он медленно поднимается из-за стола и мямлит, едва не накладывая в штаны:

— Я это... Я просто...

— Просто что? — требую я, захваченный воинственным духом толпы.

— Просто услышал, как кто-то из вас сказал «айда пить пиво»...

— И решил сесть нам на хвост. Чертовски неслыханная наглость!

— Стукачи нам здесь не нужны, — говорит Парки. — Ты в нашей компании как кость поперек горла.

— Да я ведь не знал... Я подумал...

— Ты ошибся, придурок! — орет на него Алан. — Пивка, говоришь, захотел? На, угощайся!

Он делает шаг к столу и выплескивает все содержимое своей кружки прямо свидетелю в морду.

Мы следуем его примеру, выливая на парня все имеющееся у нас пиво. Он выбирается из-за стола и тащится к двери.

— Только не подходи близко к судье! — кричу я ему вслед. — Его честь на дух не переносит выпивки!

Вся компания разражается смехом, и никто не думает сейчас о том, что некоторые из нас сидят в пивной в последний перед длительным перерывом раз.

21

Не переступая черту

— Я могу заплатить вам в общей сложности сто пятьдесят фунтов.

— Сто пятьдесят? Да ты что, спятил? Мы привезли тебе отличную аппаратуру.

— Эти модели уже считаются устаревшими и не пользуются спросом.

— И компьютер? Да ведь он совсем новый! К нему прилагается еще и эта фигня... Как она называется, Олли?

— Модем.

— Точно, модем. Мы и телефон прихватили — только взгляни какой! И то, и другое предлагаем тебе просто как довесок к компьютеру.

— Компьютеры! Что, по-вашему, я должен с ними делать? Люди, которые задумывают приобрести компьютер, направляются в специализированные магазины, вовсе не ко мне. Куда я дену ваш компьютер? У меня его никто не купит.

— Мы рассчитывали, что ты заплатишь нам фунтов триста пятьдесят, — произносит Олли, наконец-то вспоминая, что и он должен что-нибудь говорить.

— Триста пятьдесят, как же! Я что, похож на миллионера? Если вы и вправду ожидаете получить такие деньги, значит, пришли не в то место. Я могу заплатить вам максимум сто восемьдесят, и то только потому, что давным-давно вас знаю.

— Хорошо, мы согласны на триста, — говорю я.

— Сходите к кому-нибудь еще, узнайте, готов ли кто-то предложить вам за все это больше ста восьмидесяти. Если найдете такого идиота, расскажите, пожалуйста, и мне, где он работает. Я тоже свое добро с удовольствием ему загоню.

— Двести двадцать, — брякает Олли, не дожидаясь, пока Электрик сам назовет большую сумму.

— Двести, ребята. Я даю вам двести наличными за все, и это мое окончательное предложение. Если оно вас не устраивает, забирайте свою аппаратуру и попробуйте продать ее кому-нибудь другому, я не обижусь.

Я пялюсь на Электрика, спокойно начинающего прямо у меня перед носом отсчитывать двести фунтов червонцами. На Олли я опять страшно злюсь, так как уверен в том, что мы спокойно могли раскрутить Электрика и на двести двадцать, и даже на двести пятьдесят фунтов. Это трепло опять все испортил.

— Скупердяй ты хренов, — говорю я Электрику. — Ладно, давай свои деньги.

— Я ни на что не обижусь, ребята, — повторяет он, улыбаясь. — Бизнес есть бизнес.

В принципе я с ним согласен, но от лишних пятидесяти фунтов не отказался бы.

Электрик отдает мне банкноты и просит Олли составить все, что мы принесли, к стене у двери. По лицу старого черта видно, что он уже знает, сколько денег заработает на нашей аппаратуре: гораздо больше, чем те, что получили от него мы.

— А как долго вы работаете в паре, ребята? — спрашивает Электрик.

— Не знаю, — отвечает Олли машинально, не трудясь ломать голову над никому не нужными подсчетами.

Я молчу.

— Если вдруг вам что-нибудь потребуется, что-нибудь понадобится, просто придите ко мне, — говорит Электрик.

— Что ты имеешь в виду? — интересуюсь я.

— Все, в чем у вас может возникнуть необходимость, — произносит Электрик, подмигивая. — Все, что в каких-то других местах вам не удастся получить. Приходите ко мне, не стесняйтесь.

— Значит, ты и наркотой торгуешь, папаша? — спрашивает Олли.

— Боже упаси! Нет, наркотой я не торгую. За кого вы меня принимаете? А? За отпетого негодяя? За отпетого негодяя, так, что ли? Наркотики! С ними я не желаю иметь никаких дел! Они ведь убивают людей, убивают! Наркотики.

— Так что же ты тогда продаешь, помимо аппаратуры? — любопытствую я.

— Оружие, — отвечает Электрик, неожиданно воодушевляясь.

— Что? Ты шутишь? — произношу я.

— Оружие? — переспрашивает Олли непривычно тонким голосом. — Ты продаешь оружие?

— Да. Хотите взглянуть?

Электрик идет наверх, а мы с Олли таращим друг на друга глаза.

— Вот это да! Ну и ну! — восклицает Олли. — Оружие! Даже не верится.

Я медленно киваю. Ход разворачивающихся событий начинает меня сильно тревожить.

— Как думаешь, откуда он берет этот товар? — спрашиваю я.

— Наверное, оттуда же, откуда видаки и телевизоры. От таких, как мы с тобой, ребят, — высказывает предположение Олли.

Для меня все это — нечто новое. По-моему, настоящего оружия я и не видел-то ни разу в жизни, не говоря уже о том, чтобы собираться купить. Одно дело стрелять из пневматического ружья, совсем другое — из вещей посерьезнее.

— Было бы классно приобрести приличный ствол, верно? — говорит Олли, все больше увлекаясь этой идеей.

— Нет, ничего в этом не было бы классного, черт возьми, — отвечаю я. — Пораскинь мозгами. Если мы станем повсюду таскать за собой стволы, обязательно нарвемся на серьезные неприятности.

— Почему это? Ведь не обязательно пускать их в ход, — возражает Олли.

— Не обязательно? А зачем тогда они вообще нужны?

— Так, на всякий случай. Чтобы при необходимости можно было как следует припугнуть народ, — говорит Олли, шевеля пальцами в точности как Джон Уэйн.

— Припугнуть народ? Мы не забираемся в дома, если в них есть люди. Кого ты собрался пугать?

— Если бы, к примеру, в тот раз, когда мы залезли к Пожарному Фреду, у нас было оружие, то мы не стали бы так долго с этим придурком возиться, а тебе он не устроил бы взбучки.

— Ага. Сейчас Фред лежал бы себе спокойненько на кладбище, а мы сидели бы за решеткой.

На Олли мои слова явно не действуют.

— Я ведь не сказал, что мы пришили бы его, просто припугнули бы.

— А если бы вид твоего ствола оставил бы Фреда равнодушным или если бы он вообще не увидел его? Или — что еще хуже — если бы ты случайно спустил курок, направляя дуло на Фреда? Либо на меня? Что тогда, Рембо?

— Послушай, тебя никто не заставляет что-то покупать. Не хочешь — не бери. А вот я, черт возьми, я хочу... Если у тебя нет такого желания, то и не надо...

— Если ты купишь себе такую игрушку, не рассчитывай продолжать работать со мной. Имей в виду: как только у тебя появляется оружие, ты мне не товарищ.

Электрик возвращается с таким видом, будто в последние несколько минут занимался подслушиванием нашего с Олли разговора.

— Вот, — говорит он, кладя стволы на стол. Оба выглядят довольно старыми. Один из них «люгер», второй — какой-то револьвер. И тот, и другой — черные, тяжелые и смотрятся чертовски устрашающе. — Можете рассмотреть их повнимательнее. Не бойтесь, они не заряжены.

Олли берет «люгер», и, когда его пальцы сжимаются вокруг рукоятки, зрачки заметно расширяются.

— Здорово! — говорит он зачарованно. — Не заряжен? Электрик качает головой, и не успеваю я и рта раскрыть, как Олли нацеливается прямо на меня и начинает как ненормальный щелкать курком.

— Ты, придурок... Сначала надо в любом случае стрельнуть в воздух...

— Что? — спрашивает Олли. — А! Но ведь Электрик сказал, что он не заряжен.

— А мы, можно подумать, доверяем этому старому хрычу, как самим себе! Кретин ты! Именно такие моменты я только что и пытался тебе описать! Все несчастные случаи происходят подобным образом: безмозглые идиоты нередко вышибают мозги своим друзьям, просто играя. А ведь эта штуковина — не игрушка! Этот ствол настоящий и очень опасен!