В ней слышалась красота посреди властной успокаивающей мощи. Я наконец-то почувствовал расслабление в этой гостиной на Белгрэйв-Сквэйр, среди роскошной деревянной обшивки стен и дрожащих язычков свечей, волшебным образом отражавшихся в глубоких зеркалах. И я мог открыть эту комнату со всей ее роскошью и спокойствием для маленького парикмахера, для тех студентов, для Матильды, для непредубежденного сына из видного рода. И я любил их всех еще больше, если бы они были здесь, больные, затравленные, недокормленные, дрожащие и серые от холода, со скромной и святой загадкой их храбрости.
      Величественные звуки органа текли мимо. Беседы постепенно подходили к концу.
      - В последний раз, когда я играл эту ораторию, ее слушал Тома, - сказал мой сосед. - У меня никогда в жизни не было друга лучше его, и я никогда не встречал человека с более чистым знанием или более высоким духом.
      Мой собеседник говорил своим обычным тоном, мягким и спокойным. Я, тем не менее, сразу понял, что его друг умер трагической смертью. И он догадался, что я это понял.
      - Да, - мягко продолжал он. - Тома убили пулей в затылок в подвале отеля "Мажестик". Ведь он входил в маленькую группу ученых, которые в провинциях собирали сведения и передавали их в Лондон. Группу раскрыли и арестовали. Он мог скрыться. Но ему показалось невозможным не разделить судьбу своих товарищей. Он вернулся в Париж, взял на себя основную часть вины, и, исполняя его последнюю волю, ему позволили погибнуть последним, после того, как он уже увидел, как погибли его друзья.
      Я совершенно естественно ждал от моего соседа, что он и к этой истории добавит слово "прекрасно", которое было ему столь же подходило к нему, как тик. Но это слово не прозвучало. Несомненно, на определенном уровне духовного возвышения уже ничего не могло поразить его.
      Я молчал, а мой сосед начал смеяться. Я не знал, каким образом во мне возникло такое чувство, но я понял, что было невозможно почтить мертвого друга лучше, чем этим смехом.
      И мой сосед вышел, немного наклонившись и отбросив седые пряди назад рукой.
      Филипп Жербье, мой старый товарищ, подошел ко мне.
      - Ты знаешь человека, который только что вышел из комнаты? - спросил я его.
      - Назовем его Сен-Люк, - сказал Жербье со своей полуулыбкой.
      - Ты хорошо его знаешь?
      - Да. Он наш шеф, - ответил Жербье.
      Он зажег новую сигарету от той, которая уже догорала, и добавил:
      -Он через несколько дней вернется во Францию, с прибывающей луной.
      Я быстро вышел.
      На улицах солдаты крепко обнимали девочек в униформе. Радостные голоса вызывали такси.
      Прибывающая луна! Прибывающая луна, думал я, глядя на небо, расчерченное лучами прожекторов. Прибывающая луна...
      Я вспомнил радость этого человека, настоящее имя и профессию которого я так и не узнал, при виде шоколадного крема или запаха табака "Вирджиния"... И его лицо, когда н слушал ораторию Баха.
      Увижу ли я вас снова, однажды, мой сосед с глазами ребенка и мудреца, с воздушным смехом, мой сосед - мой "прекрасный" сосед?
      Заметки Филиппа Жербье
      Вернулся вчера из Англии. Спрыгивая с самолета в темную ночь, я вспомнил Ж. Он плохо приземлился и сломал обе ноги. Тем не менее, он закопал свой парашют и пять - шесть километров полз до ближайшей фермы, где его приютили. В моем случае, когда пилот подал мне сигнал, я почувствовал, как сильно сжалось сердце. Нет причины бояться. Никакого ветра. Приземлился на свежевспаханном поле. Зарыл парашют. Зная местность, без труда нашел маленькую местную железнодорожную станцию.
      Несколько крестьян, рабочих, железнодорожников ждали тут первый поезд. Вначале, как всегда, обычный разговор: еда, еда, еда. Все меньше рынков, невыносимые реквизиции, нет топлива для обогрева. Но и новое наблюдение: депортации. Нет ни одной семьи, говорили они, которую бы это не затронуло. Они продумывают способы, как бы сберечь от депортации своих сыновей, племянников, двоюродных братьев. Ощущение как будто отправляют в тюрьму. Ярость заключенных, закованных в цепи. Органичная ненависть. Они еще обсуждали военные новости. Те, у кого есть радио, пересказывали другим все, что услышали из Лондона. Я вспомнил, что сам выступал на Би-Би-Си два дня назад от имени французского инженера.
      Вышел из поезда в маленьком городке в К. Я не хотел напрямую связываться с нашим штабом в южной зоне. Последние телеграммы, посланные оттуда в Лондон, звучали тревожно. Пришел к архитектору - нашему другу, который посмотрел на меня как на привидение. - Вы прибыли из Англии, вы прибыли из Англии, - все время повторял он. Он узнал мой голос по радио. Я даже не думал, что стану из-за этого таким узнаваемым. Таким образом, я совершил глупую и серьезную ошибку. Неосмотрительность происходит не столько от недоброжелательности, искушения поговорить или даже глупости, сколько от восхищения. Многих наших людей захватывает этот энтузиазм. Им нравится преувеличивать, создавать ореол вокруг наших товарищей, особенно руководителей. Это побуждает их двигаться, возвышает их и придает колорит мелкой монотонной повседневной работе. - Вы знаете, Х. провел восхитительную операцию, - говорит кто-то своему знакомому. Тот делится своим энтузиазмом с третьим. И так - пока история не станет известна "стукачу". Нет ничего опаснее такого великодушия чувства.
      Потому, когда я был в Лондоне, мне угрожала опасность стать объектом культа. Я понял это по тому, как архитектор обходился со мной. Он человек с серьезным характером и суждением. Но он смотрел на меня, как на что-то чудесное. То, что я вернулся, не слишком удивило его, но то, что я провел в Лондоне несколько недель, что я дышал лондонским воздухом, что даже соприкасался локтями с жителями Лондона, шокировало его. Он воспринимал этот мой отпуск, эти дни комфорта и безопасности, как акт редчайшего мужества. Такая на первый взгляд абсурдная оценка объяснялась очень просто. Когда все казалось потерянным, Англия оставалась единственным источником надежды и тепла. Для миллионов европейцев в ночи она была огнем веры, и все, кто приходил и приходит к этому огню, попадали в ореол этой веры. У мусульман паломник, посетивший Мекку, получает титул "хаджи" и носит зеленую чалму. Я тоже "хаджа". У меня есть право на зеленую чалму в порабощенной Европе. Мне это казалось довольно абсурдным, потому что у меня нет ни малейших религиозных чувств, но также и потому, что я как раз возвратился из Лондона. И моя точка зрения была прямо противоположной.
      Этого восхищения достойны как раз те, кто живет во Франции. Голод, холод, реквизиции и казни, к которым мы здесь привыкли, глубоко воздействовали на воображение и чувства людей, живущих по другую сторону Ла-Манша. Тех, кто борется в движении Сопротивления, окружает почти мистическая аура. Если бы я сказал об этом нашим людям, они пожали бы плечами. Никогда женщина, которая ворчит часами в очередях, плачет от бессилия, из-за того, что не может прокормить своих детей, проклинает правительство и врагов, забравших от нее мужа и отправившего его в Германию, унижается перед молочником и мясником ради капли молока и унции мяса, никогда такая женщина не поверит, что она что-то выдающееся. И парень, который каждую неделю со старым чемоданом, полным подпольной литературы, радист, который передает наши сообщения, девушка, которая печатает мои донесения, священник, который снабжает нас информацией, доктор, который лечит наших раненых, и, прежде всего Феликс и Бизон, - никто из этих людей не считает себя героями, и я тоже не считаю.
      Субъективные мнения и чувства не имеют никакого значения. Правда состоит только в действиях. В часы досуга я хочу какое-то время вести учет фактов, которые я, как человек, занимающий хорошую для наблюдения позицию, могу узнать о Сопротивлении. Позднее, в перспективе, эти собранные подробности составят в целом кое-что и дадут мне возможность вынести суждение.
      Я все еще жив.
      * * *
      Провел ночь у архитектора. Меня посетил местный руководитель. Железнодорожник. Бывший секретарь профсоюза. Очень красный. Прекрасный организатор. С верным характером. Если бы у всех групп в стране были бы такие руководители, как этот собранный и решительный рабочий, у нашей политической организации было бы не много хлопот.
      Этот человек подтвердил ту плохую оценку, вынесенную мною из телеграмм. Обыски, полицейские рейды, "мышеловки". Гестапо пытается обезглавить Сопротивление. Десять раз оно промахнулось, но, наконец, ударили по явочным квартирам. Раскрыты наши командные посты в Лионе, Марселе, Тулузе и Савойе. Захвачены три радиостанции. Мы не знаем теперь, что происходит на севере, но здесь все очень серьезно. Мой заместитель в командовании группы, мелкий служащий регистратуры, дотошный и неустанный, казнен. Моя секретарша депортирована в Польшу. Феликс арестован.
      Лемаск, как оказалось, справляется очень хорошо. В своем бюро он устроил резервный командный пост. Помаленьку, когда все другие провалились, его пост стал очень важным. Лемаск заменил арестованных новыми людьми. Он проявил себя быстрым, энергичным, эффективным работником. Но я не доверяю его нервам. Я вернулся как раз вовремя.
      Железнодорожный рабочий посоветовал мне не оставаться слишком долго у архитектора. Слишком многие знают, что он голлист. Это ведь маленький городок.
      * * *
      Сейчас я остановился у барона де В. и живу в прекрасном замке времен Людовика XIII. Поместье включает парк, лес, пруд, богатые и обширные земли. Трудно представить себе более безопасное и более приятное убежище. Мне нужно восстановить свои связи и разработать планы в мирной обстановке. Барон полностью предоставил себя в мое распоряжение. У него своеобразный характер. С длинным носом, потемневшей от солнца и ветра кожей, маленькими жесткими глазками он был похож одновременно на волка и на лису. Его интересовали только свои владения и охота. Бывший кавалерийский офицер, само собой разумеется, держал в страхе жену и детей. Его старшая сестра, старая дева, никогда не снимавшая бриджей для верховой езды, была единственным человеком, кто мог с ним справиться. Барон де В. был заклятым врагом Республики. До войны он организовал из своих фермеров, псарей и охотников целый эскадрон, вооруженный охотничьими ружьями и револьверами, во главе которого намеревался кавалерийской атакой захватить ближайшую префектуру и объявить монархистский переворот. Этот эскадрон, прекрасно организованный и обученный, сохранил до сего дня свою боеготовность. Но теперь он будет действовать против немцев. Оружия вполне достаточно. На земли барона уже приземлилось немало парашютистов. Сам барон не входит ни в какую подпольную организацию, но помогает им всем. Отправив жену и детей спать, он с сестрой садятся на коней и едут подбирать парашютистов.
      Именно этому феодалу наш руководитель сектора, профсоюзный секретарь, доверил меня.
      Я поддразнивал барона де В. его союзом с революционером. Он ответил:
      - Я предпочитаю, месье, красную Францию Франции покрасневшей от стыда.
      * * *
      Новости о Феликсе от Жана-Франсуа.
      Феликса арестовали на улице два человека, которые прекрасно говорили по-французски, но были агентами Гестапо. Его допрашивали, но не очень сильно избивали. Так как Феликс не хотел признавать свое настоящее имя, три гестаповца ночью привезли его к нему домой. Жена и маленький сын, запуганные и ничего не знавшие о подпольной деятельности Феликса, сразу же опознали его. Немецкий полицейский бил его на виду у жены и ребенка, пока он не потерял сознание. Потом они начали обыск, перетряхнув весь дом. Феликс пришел в себя, но не шевелился. Ему хватило духа лежать тихо и неподвижно, постепенно восстанавливая силы, как рассказывал Жан-Франсуа, а затем внезапно рванул к окну, пробил ставни и выскочил на улицу. Его комната была на втором этаже. Он растянул связки на лодыжке, но все равно убежал. По улице проезжал велосипедный патруль французской полиции, и Феликс рассказал сержанту, что произошло. Полицейские доставили его к одному из наших людей. Следующий день он провел в одной из наших клиник, следующий - в другой клинике, третий день - в третьей. Только тогда Гестапо потеряло его след. На ноге Феликса теперь только легкий пластырь, и он вскоре совсем поправится. Он просил меня о новом задании. До конца войны он не сможет увидеть жену и ребенка. Он считает, что жена очень на него сердита.
      * * *
      Учитель из Лиона воспользовался своим воскресеньем, чтобы провести две ночи в поезде и доставить мне почту. Он уснул как раз перед тем, как сесть на обратный поезд. Он настолько сильно недоедает, что часто забывает в классе то, чему учит. Что касается детей, то он не решается вызывать их к доске. Их больше не держат ноги. Они падают от голода.
      * * *
      Деревенский священник прибыл в поместье для мессы. Он провел там несколько дней и ночей, посещая одну ферму за другой. - У вас, - сказал он одному крестьянину, у вас есть место, чтобы спрятать троих, отказавшихся ехать на работы в Германию. - Вы, - говорил он другому, - должны накормить еще двух человек. И так далее... Он точно знал, кто что сможет сделать. Кюре пользовался большим влиянием, и люди охотно слушались его. О нем сообщили немцам, и его предупредили французские власти. - Я не могу терять время, говорил он. - Перед тем, как отправиться в тюрьму, я должен устроить еще три сотни. Для него это стало спортом. Гонкой со временем.
      * * *
      Когда я уезжал, число отказавшихся ехать на работу в Германию достигло уже нескольких тысяч. Теперь их насчитывается уже десятки тысяч. Многие прячутся в деревнях. Но многие бежали в естественные убежища и заполонили "маки" - лесные чащи в гористых районах: в Савойе, в Севанне, чащи Центрального массива и Пиренеев. Так в них образовались целые армии молодых людей{11}. Их нужно кормить, организовать и вооружить как можно лучше. Это новая и серьезная проблема для Сопротивления.
      Некоторые группы независимо организовались в общины. Они иногда выпускают газеты. У них есть свои законы: что-то вроде крошечных республик. Другие каждое утро салютуют флагу - флагу с Лотарингским крестом{12}. Следующей почтой в Англию отправятся фотографии таких церемоний.
      Но, прежде всего, эти парни, молодые рабочие, студенты, клерки, нуждаются в сильных и волевых руководителях, деньгах и связях с внешним миром. Организовал из нашей организации комитет, чтобы курировать их, из трех человек: Феликса, Лемаска и Жана-Франсуа. Их сильные стороны и недостатки как раз дополняют друг друга.
      * * *
      Отправил группу для приема людей и грузов, прибывающих из Англии. В группу входят пожарный, мясник, секретарь муниципалитета, жандарм и врач. Средства транспорта - автомобиль жандармерии и грузовичок мясника.
      * * *
      Хороший день:
      1. Заработал радиопередатчик в доме у фермерши, укрывавшей нас перед отправкой на подлодке в Гибралтар.
      2. Феликс вышел из больницы, его лодыжка зажила, и он отрастил бороду. Он сообщил, что держит связь с Лемаском.
      3. Прибыла Матильда.
      Вместе с еще шестьюдесятью подозреваемыми она сбежала из Дворца Правосудия в Париже, где их держали для допросов. Она сама не знает, кто и как это устроил. Скорее всего, внутренние пособники. Им сказали, что они должны идти только по коридорам, затем открыть дверь, выходящую на Площадь Дофина, и выйти на свободу.
      Матильда три дня скрывалась в Париже. Она сопротивлялась страстному желанию увидеть своих детей. Она утверждает, что ей никогда не было и никогда не будет так трудно. Она показала мне фотографию, которую ей удалось скрыть от всех обысков. Шесть детей, от старшей, семнадцатилетней девушки, до младенца, которого Матильда так долго катала в коляске поверх кипы запрещенных газет. - Я уверена, моя большая Тереза сможет хорошо позаботиться о младших, - сказала Матильда. - Я не смогу присматривать за ними, пока война не окончится. Она снова взяла фотографию и спрятала ее. То, как она это сделала, дало мне почувствовать, что в следующий раз она посмотрит на нее очень нескоро. Она сразу же попросила дать ей работу, много работы, опасной работы. Я сказал, что подумаю. Я знаю, что она может сделать многое и сделать хорошо. Я должен найти самое лучшее использование для нее. Пока она остается в замке.
      * * *
      Проверил много донесений.
      Для людей в Сопротивлении поле жизни постоянно сужается. Все больше гестаповских арестов и все больше смертных приговоров немецких судов. И теперь французская полиция автоматически сдает французов, которых они держат, всякий раз, когда немцы требуют. Раньше была тюрьма, концентрационный лагерь, домашний арест, даже простое предупреждение со стороны властей. Сегодня это почти всегда смерть, смерть, смерть.
      А мы, со своей стороны, убиваем, убиваем, убиваем.
      Французы не были ни готовы, ни расположены убивать. Их темперамент, их климат, их страна, тот уровень цивилизации, которого они достигли, отвратили их от кровопролития. Я помню, как тяжело нам было в первый период Сопротивления хладнокровно планировать убийства, засады, ликвидации. И как сложно было подбирать для этого людей. Сейчас нет никакого такого отвращения. Во Франции снова возник примитивный человек. Француз убивает, чтобы защитить свой дом, свой ежедневный хлеб, своих любимых, свою честь. Он убивает каждый день. Он убивает немца, немецкого пособника, предателя, "стукача". Он убивает по воле разума и убивает по воле инстинкта. Я не сказал бы, что французский народ очерствел, но его клинок стал острее.
      * * *
      Вернувшись из Парижа, Матильда часть пути пропутешествовала с вдовой-графиней, в доме у которой шеф обычно любил слушать музыку. Графиня везла с собой молодого британского пулеметчика, который до того прятался у нее. На пересадочной станции им пришлось провести два часа в зале ожидания. Внезапно нагрянула проверка документов. У англичанина никаких бумаг не было. Он не знал ни слова по-французски. Пожилая дама заставила его припасть к полу, а сама уселась сверху, прикрыв длинной, широкой, старомодной юбкой все вокруг себя. Полиция ничего не заметила. Естественно, пассажиры проявили полную солидарность и молчали.
      * * *
      Долгие разговоры с Матильдой. Я знал от шефа, что она выдающаяся женщина, но она все равно поразила меня. Она родилась, чтобы командовать и в то же время служить.
      Она видит вещи в прямых, простых терминах. Ее воля, методичность, ее терпение и ее ненависть к немцам - все эти качества были одинаково сильны. Теперь, когда все ее семейные узы разорваны врагами, она превратилась в мощный инструмент против них.
      В тюрьме Матильда много узнала о маскировке, способах побега, технике убийств. Я возьму ее к себе в командование заместителем. Она отправляется в поездку по всей южной зоне, чтобы выйти на контакт с руководителями секторов. Она присоединится ко мне в большом городе. Здесь связи слишком слабые.
      * * *
      Был ли это случай, удача, предвидение или инстинкт. Я покинул замок неделю назад. Через два дня после моего отъезда барон де В. был арестован в одно и то же время с руководителем сектора. Оба уже расстреляны.
      * * *
      Франция стала тюрьмой. Угроза, несчастье, мучение, неудача нависают над ней подобно тяжелому небосводу, который, разрушаясь, каждый день опускается все ниже на наши головы. Франция - тюрьма, но подпольное существование дает самые необычные пути побега. Документы? Сделаем сами. Продовольственные карточки? Украдем из ратуши. Машины, горючее? Отберем у немцев. Обструкционисты? Задавим их. Законов, инструкций больше нет. Больше нет никаких трудностей, потому что мы начали c самого трудного, пренебрегая оcновным:
      - инстинктом самосхранения.
      * * *
      Дорожная сцена.
      Мой поезд простоял на вокзале в Тулузе дольше, чем положено. Агенты Гестапо проверяли наши удостоверения личности. Они в моем вагоне (третьего класса). Они вошли в мое купе. Ничего не произошло. Их шаги удалились. Но другой полицейский агент заходит в купе и делает одному из пассажиров знак, чтобы тот следовал за ним. Пассажир поворачивается к немцу спиной, наклоняется, будто чтобы поднять упавшую газету. И тут мы все увидели, как он вытащил револьвер из под своей подмышки, снял его с предохранителя и засунул в карман пальто. Все произошло естественно и очень быстро, с полным спокойствием. Пассажир взял свой чемодан и вышел. Поезд стоял. В нашем купе все сидели тихо. Поезд двинулся. Пассажир вернулся. - Они ошиблись, - сказал он и сел на свое место. Он разрезал сигарету пополам и выкурил половинку. Беседа в купе возобновилась.
      * * *
      Дорожная сцена.
      В набитом людьми коридоре вагона третьего класса молодая девушка бросает быстрый взгляд на довольно объемный пакет, завернутый в дешевую бумагу, лежащий в нескольких ярдах от нее. Путешественники наступают друг другу на ноги, толкаются, потому что торопятся выйти или зайти на остановках. Пакет рвется и открывается. Девушка вскакивает. Содержимое пакета рассыпается по полу. Пачки подпольных газет. Пассажиры собирают их. Девушка исчезла.
      Вот результат нехватки чемоданов, прочной бумаги и крепкой веревки.
      * * *
      Однажды ночью группа Сопротивления в Марселе поснимала канализационные решетки. Поскольку только немцы и их друзья имеют право ходить по городу после комендантского часа, не стоит сожалеть ни о ком, кто поломал кости на дне канализационных колодцев.
      * * *
      На всех больших железнодорожных вокзалах Гестапо и французская полиция, подчиняющаяся немецким приказам, разместила людей с исключительной зрительной памятью, которые тщательно изучили фотографии разыскиваемых патриотов. Это "физиогномисты" вроде тех служащих, которые стоят на входе в игровые залы больших казино и запоминают лица игроков.
      * * *
      Гестапо любит набирать в филеры пожилых, кроткого вида людей с орденскими розетками. Люди не склонны заподазривать таких седеющих джентльменов. Когда за тобой следит один из таких, это еще не означает непосредственной опасности. Но если замечаешь нескольких молодых и сильных людей, появляющихся вслед за ним, то следует ожидать самого худшего.
      * * *
      Я живу в большом городе, в доме у судебного следователя, в качестве его слуги. Это хорошее прикрытие. К несчастью, мне всегда приходится встречаться с очень многими людьми. А если в такой тихий дом столь часто приходят и уходят разные люди, это быстро становится заметным. Мне нельзя здесь долго оставаться.
      * * *
      Матильда вернулась из своей поездки. Она дала мне полный отчет о нашем секторе. Она видела всех. Она все ночи провела в поездах. Это не так выматывает, говорила она, как заботиться о большой семье, когда ты беден. Честно говоря, она уже не выглядит как домохозяйка. Я думаю, ее новый стиль жизни и холодная отчаянная ярость так сильно изменили и ее выражение лица, и ее походку. Но она работала, как всегда, великолепно. Она сказала мне, что в ходе поездки несколько раз меняла свою внешность. Иногда она пудрила волосы и надевала строгое черное платье, в другой раз наносила на лицо много грима и одевалась вызывающе. - Я легко превращалась из пожилой благодетельной дамы в старую шлюху, - говорила она в своей деловой манере.
      Одним из самых важных дел, которое ей удалось, было налаживание отношений с местными руководителями других групп, чтобы исключить взаимные помехи или дублирование при проведении операций. Иногда бывает так, что две или три разные организации одновременно разрабатывают операцию против одного и того же объекта: диверсию, повреждение поезда, рейд или ликвидацию. Если между ними нет контакта, то число участников операции бесконечно увеличивается, и так же сильно возрастает риск. А, кроме того, одна или две группы могли бы в то же самое время быть использованы в другом месте. И еще, стремясь избежать риска при проведении маленькой операции, можно случайно навести полицию в район, где готовится куда более значительная акция. Но с другой стороны, координация планов увеличивает опасность утечки информации и неосмотрительности.
      Это постоянная проблема жизни в подполье. Невозможно набирать людей, действовать, не доверяя людям свои тайны, но доверять людям тайны - опасно. Единственное средство - это разделение всего, чтобы ограничить ущерб.
      Коммунисты - великие мастера разграничения, как и всего другого, связанного с подпольной жизнью. Матильда вернулась полной восхищения силой, дисциплиной и методичностью, которую она нашла среди них. Но, отстав от них на четверть века в опыте подпольной работы, нам их не догнать. Они профессионалы, а мы все еще платим наши ученические долги.
      * * *
      Матильда нашла для себя чердак в доме одной маленькой портнихи. Ей она представилась медсестрой. Завтра она получит свои бумаги. Она будет командовать одной из наших боевых групп.
      * * *
      Я все еще живу у судебного следователя. Для организации он не больше, чем друг. Но друг, на которого можно рассчитывать. Он только что расследовал дело голлистов, по которому обвиняли четырех человек. Один их четырех арестованных сделал признание, которое привела за решетку еще троих. Следователю удалось убедить сознавшегося отозвать свое признание на основании того, что оно было насильно выбито полицией - как это и было на самом деле. Следователь сказал ему:
      - Мое расследование обеспечит вам самый мягкий приговор.
      На самом деле, он сделал все возможное, что бы как можно дольше продержать информатора в тюрьме. У нас нет своих тюрем. Большая удача, если нам удается воспользоваться вишистскими тюрьмами для своей пользы.
      Каждый вечер судебный следователь рассказывает мне, как продвигается дело. Три товарища узнают о том, как их освободили, только после войны.
      Если они - и я - доживут.
      Шеф в Париже.
      Я через Жана-Франсуа устно передал ему содержание накопившейся пачки почты. Жан-Франсуа вернулся. Шеф согласился, чтобы Феликс, Лемаск и Жан-Франсуа занялись "маки" в регионе. Он также одобрил мое новое назначение Матильды.
      * * *
      По дороге в Париж Жан-Франсуа вез с собой целый чемодан листовок. В тот же чемодан он положил и кусок ветчины. Ему было жаль своего брата. И действительно, шеф в Париже умирает от голода... На улице Жана-Франсуа внезапно остановил патруль жандармерии ( "garde mobile") и приказал открыть чемодан. Жандарм внимательно осмотрел его содержимое. Выражение лица у него было жестким. Жан-Франсуа приготовился бросить чемодан и убежать. Но жандарм просто сказал ему:
      - Нельзя смешивать черный рынок с борьбой против бошей. Это неправильно. Когда Жан-Франсуа рассказал об этом своему брату, тот был глубоко тронут. Гораздо больше, чем теми приключениями, в которых наши люди теряли свои жизни.
      * * *
      В распоряжении Гестапо огромные суммы денег для информаторов и "стукачей". Мы знаем маленький городок с десятью тысячами человек населения, в котором бюджет Гестапо составляет миллион франков в месяц. С такими деньгами ему удалось купить четырех информаторов на нужных местах. Их можно было бы легко ликвидировать, но я думаю, лучше сохранить их до окончательного расчета. Предатели, чьи лица известны, не так опасны.
      * * *
      В лагере противника у нас друзья повсюду. И мне даже интересно, подозревает ли враг, как они многочисленны, активны и удачно расположены. Я уже не говорю об организациях Виши. Нет ни одной супрефектуры, ратуши, полицейского участка, пункта распределения продовольствием, тюрьмы, комиссариата или правительственного учреждения, где не было бы наших людей. Каждый раз, когда кому-то из наших товарищей угрожает передача в руки Гестапо, сам Лаваль{13} находит на своем столе записку, предупреждающую его, что он лично ответит за наших товарищей.
      С Виши не слишком сложно. Но даже среди немцев у нас есть свои "концы".
      Бизон по-прежнему непобедим. Матильда попросила его достать четыре немецких мундира. Бизон их достал. Это наверняка означало смерть четырех немецких солдат. Мы никогда не узнаем, как Бизону это удалось. Он скрытен, как и положено сержанту Иностранного Легиона.
      Матильда восхищается им и вызывает у него уважение. Он говорит о Матильде:
      - Она - это кто - то.
      * * *
      Снова переехал. Живу уже под пятым именем. По бумагам: колониальный чиновник в отпуске. Лечусь от малярии. Матильда, как медсестра, приходи делать мне уколы.
      Л., член организации генерала де Голля, прибыл из Лондона. Это его пятая поездка. Перед отъездом у него была гора работы. Две бессонные ночи. Полет на самолете. Прыжок с парашютом. Двенадцать километров пешком. Поезд на рассвете. Заснул. Ударился головой о голову своего соседа и проснулся. Спросонья подумал, что все еще в Англии. И сказал:
      - Oh, I am sorry. Протер глаза: его соседом был немецкий офицер. Никаких серьезных последствий.
      * * *
      Улетая в Лондон в последний раз, Л. взял с собой свою семью. Им уже было слишком опасно оставаться во Франции. Семья состоит из его жены, трех маленьких дочек (десяти, шести и четырех лет) и восемнадцатимесячного младенца. Вот история Л.
      - Я договорился с рыбаком, который очень хотел попасть в Англию. На своем суденышке он устроил фальшивую палубу. Утром, перед тем как войти на борт, я поговорил с дочерьми. Было еще темно. Я приказал им не шуметь и молиться с большим вниманием и верой, чем обычно. Потом я сказал им, что мы отправляемся в опасное морское путешествие, и, может быть, никогда больше не увидим друг друга, если Бог нам не поможет. Кораблик стоял на якоре в маленькой реке. Мы пробрались в наше потайное место, и судно дало ход. В устье нас ожидала немецкий таможенный досмотр. Я слышал их шаги, и мне казалось, что они давят сапогами мою грудь. Я лежал на спине и держал младенца в руках. Если бы он закричал, застонал, все бы пропало. Я говорил тихо в его ухо, и уверен, что он понимал. Досмотр тянулся долго. Малыш не издал ни звука.
      - Когда мы поселились в Лондоне, я наткнулся на дневник, который очень регулярно ведет моя старшая дочь - ей десять лет. Она очень хорошо описала историю ночного пробуждения, молитву и мои предупреждения. В конце она написала: "мы, привычные к таким вещам, не удивились".
      * * *
      Первая операция Матильды.
      Одного из наших очень полезных руководителей групп недавно перевезли из тюрьмы, где его держали, в госпиталь. Вчера вечером машина "Скорой помощи" с четырьмя немецкими солдатами и медсестрой остановилась у госпиталя. Медсестра показала приказ Гестапо о передаче ей нашего руководителя группы. Ни Матильде, ни людям ее группы не пришлось воспользоваться оружием.