Армия теней

      Я знаю женщину, занимавшуюся перевозкой британских солдат и летчиков через испанскую границу. Она переводила их одного за другим под видом больных, сама играла роль жены, показывала документы, избегала провалов. Для полной семейной комедии ее всегда сопровождал семилетний сын. Она совершила такую поездку пятьдесят четыре раза. Потом уловку раскрыли. Ее расстреляли. Мы так никогда и не узнали, что стало с сыном.
      * * *
      Лемаска доставили в номер 87. Он упал в обморок через полчаса допроса. Затем он пришел в себя. И проглотил таблетку цианида.
      * * *
      Самое последнее изобретение гестаповских следователей. Они сверлят десну иглой бормашины, пока не дойдут до челюстной кости.
      * * *
      Я послал Матильду и Жана-Франсуа на инспектирование наших радиостанций, вернее, того, что от их осталось, одну за другим.
      Мы вступили в полосу неудач.
      В начале движения Сопротивления мы могли посылать наши точки и тире без большого риска. У немцев не было достаточно сил, чтобы уделять значительное внимание секретным передатчикам, и было мало оборудования. Но в то время нам не хватало передатчиков, опытных операторов, постоянных связей с Англией. Работа делалась неорганизованно и примитивно. Сегодня мы бесконечно лучше оснащены и обучены. Но, с другой стороны, враг тоже не дремал. У него теперь отличный технический персонал и первоклассные радиопеленгационные машины, замаскированные под машины развозки товаров, "Красного креста" или почты, которые патрулируют, крейсируют, кружатся и шпионят по всей стране.
      Мне удалось наблюдать, как одна из таких машин приближалась к цели. Она двигалась очень медленно, со скоростью пешехода. У каждого дома она останавливалась на секунду и снова гладко и тихо стартовала. Со стороны казалось, что внутри нее неумолимый механизм, ярд за ярдом сжимая радиус, приближался к цели. Впечатление было таким, как будто удушающий монстр ощупывал одно жилище за другим, пропуская свои щупальца сквозь стены.
      Машине потребовалось немногим больше часа с того момента, когда она впервые засекла волну, чтобы найти место, где работала станция. Полтора часа - это очень мало чтобы установить контакт с Лондоном и передать сообщения. Поэтому начинается борьба. Пока радист работает на своем месте, один его товарищ стоит у окна, а другой дежурит на улице. Как только он замечает крадущегося зверя и понимает, в каком направлении тот движется, то подает заранее условленный сигнал человеку у окна. Тот, в свою очередь, предупреждает радиста. Это игра скорости и удачи. В последнюю неделю мы ее проиграли.
      Аякса взяли совершенно неожиданно. Его наблюдатели следили за фасадом дома. А Гестапо приехало по аллее с тылу. В этот раз пеленгатор стоял на пожарной машине, и по ее пожарной лестнице немецкие полицейские попали в окно квартиры. Аякс отомстил как сумел. Он спросил своего помощника:
      - Что случилось с этой миной замедленного действия? Агенты Гестапо здорово перепугались. Аякс воспользовался этим выигрышем во времени, чтобы уничтожить шифр.
      Об аресте Бриллианта мы не знаем подробностей. Мы только знали, что в самой середине передачи сообщения в Лондон он вдруг передал слова: "Полиция... полиция. . полиция". И передача прервалась.
      Ахилла я любил больше всех. До войны он был официантом в популярном ресторане, куда я иногда заходил. Маленький, уже немолодой, смуглый и вежливый. Он очень хорошо научился управляться с радиопередатчиком. Он был очень умелым и добросовестным. Ему всегда удавалось полностью передать все сообщения. Даже после обнаружения машины с пеленгатором он продолжал работать на ключе. Он знал как остановиться точно в нужное время.. У него было внутреннее чувство секунд. Возможно, потому что он был официантом в кафе. Лишь один раз он не рассчитал. Его расстреляли через день после ареста.
      * * *
      Получил донесение о семье со средним достатком. Старший сын землевладелец, любитель хорошей жизни, был членом муниципального совета от радикальной партии, - движущий дух целой агентурной сети источников информации. Он убил в схватках несколько немцев. Его ищут и за его голову назначено вознаграждение. Его жена прячется в местных лесах. Его два брата руководят группами "маки". Его отец, который из-за важных коммерческих дел поддерживает контакты с немцами в Париже, использует свои связи для перевозки оружия, почты, радиопередатчиков для подполья и получает надежную секретную информацию. Мать все знает и поддерживает деятельность своей семьи
      * * *
      Если участника Сопротивления хватают по простому подозрению, у него все же есть шанс выжить. Но если этот человек еврей, ему обеспечена самая ужасная смерть. Несмотря на это, в организации много евреев.
      * * *
      Матильда закончила свою инспекционную поездку на ферме Огюстины, откуда я в прошлом году отправлялся в Гибралтар. Оператор, очень молодой человек, совершил грубейший промах. Его невеста по несколько часов проводила на своей службе в главном городе департамента. Он сел на поезд, чтобы встретится с ней. Назад он не вернулся. Его наверняка поймали в ходе рейда и из-за его возраста отправили в Германию.
      На ферме Матильда и Жан-Франсуа нашли сообщения, доставленные курьерами. Их была целая пачка, и многие - очень срочные. Они изучили код, и Жан-Франсуа - хороший радист - сам сел к ключу.
      Станция находилась в одной из общин, из которой была видна длинная лента дороги. Матильда и Огюстина наблюдали у окна. Появился грузовик. Он ехал медленно. На мгновение он остановился перед опустевшим загоном для овец. - Продолжай, - сказала Матильда Жану-Франсуа, - а мы продолжаем наблюдать за дорогой. Машина снова поехала и остановилась перед пустым амбаром. -Продолжай, - сказала Матильда. Машина медленно приближалась. Жан-Франсуа работал очень быстро. Грузовик уже двигался по краю полей фермы. - Еще секунда и я закончу телеграмму, - сказал Жан-Франсуа. Вперед! - ответила Матильда. Машина приближалась. - Хватай передатчик и беги с ним в лес, - сказала Матильда. Жан-Франсуа колебался, он не хотел оставлять двух женщин одних. Гестаповцы вылезали из грузовика. - Это приказ, - сказала Матильда. Когда немцы вошли на ферму, они увидели лишь двух тихих женщин, одетых в черное и спокойно занимавшихся вязанием. После обычного формального обыска они извинились и уехали.
      * * *
      Дочь Огюстины, ей семнадцать, присоединилась к нам. Ей уже долго этого хотелось. Она воспользовалась визитом Матильды и ее авторитетом, чтобы добиться согласия своей матери. Мадлен будет работать курьером в паре с вдовой Феликса, которая очень хорошо справляется с работой.
      * * *
      Когда мы спрашиваем людей, которые, не принадлежа к организации, помогают нам прятать оружие, укрывают товарищей, когда мы спрашиваем их, что доставило бы им наибольшее удовольствие, они часто отвечают:
      - Когда Би-Би-Си сообщает что-то для нас. Это кажется им превосходным вознаграждением.
      * * *
      У нас есть очень надежный посредник в В., на старой заправочной станции, закрытой после перемирия. Ее охраняет невысокий старик со слезливыми глазами, превосходный пример верности и скрытности. Нам пришлось злоупотреблять его услугами. Невозможно предусмотреть абсолютно все и всех обезопасить. У нас слишком большие потери, потому приходится перегружать тех, кто остался на свободе.
      Однажды к этому маленькому старику явились два агента Гестапо. Он принял их очень вежливо, а когда они разрешили ему опустить руки, вытащил револьвер из под кучи старых тряпок и убил немцев. Затем он вышел и позвал водителя немецкой машины на помощь. Когда тот подошел, старик выпустил ему пулю в затылок и сбежал на гестаповской машине.
      * * *
      Мадлен и вдова Феликса арестованы. Их выдал милиционер{16}. Матильда приняла решение, что он должен умереть.
      Один из наших агентов-информаторов напоролся на патруль из четырех немецких солдат в совершенно запрещенной зоне. Он стрелял быстро и метко. Он застрелил их всех, а потом совершил самоубийство. Он мог спастись. Путь к бегству был свободен. Мы узнали об этом от двух выживших немцев, попавших к нам в руки. Но он слишком боялся ареста и пыток, которые смогли бы заставить его заговорить. Он уже задолго до этого подготовил пулю для себя. Он подчинился рефлексу.
      * * *
      Страх перед пытками на допросах, страх, что тебя заставят выдать имена и явки твоих товарищей становится настоящей психопатической навязчивой идеей у многих. Наши люди меньше боятся страданий и пыток, чем своей собственной возможной слабости. Никто не знает, что он сможет выдержать. И кто-то дрожит от мысли, что сможет жить - пусть даже очень недолго жить - с чувством того, что он отправил своих товарищей на смерть, провалил сеть, разрушил работу, к которой был привязан больше, чем даже к самой жизни. Страх перед арестом для некоторых становится манией. Они не могут ни уснуть, ни проснуться без этой самой важной для них мысли. Сотни раз в день они проверяют свою порцию яда. И убивают сами себя, не исчерпав еще всех шансов на спасение. Потому что эти шансы одновременно и шансы заговорить.
      * * *
      Матильда и Бизон казнили милиционера, выдавшего вдову Феликса и юную Мадлен.
      * * *
      Моя фотография разослана Гестапо всем комиссариатам, всем префектурам, всей жандармерии, всем службам "Сюртэ". Я узнал это от полицейского, одного из наших людей. Он посоветовал мне спрятаться в его доме. В данный момент это самое безопасное убежище.
      Полицейский, которого мы зовем Леру, пришел в Сопротивление из-за шока, некоего откровения. Где-то десять месяцев назад его вместе с другими инспекторами французской полиции направили на поддержку операции, проводимой Гестапо. Две машины привезли немецких и французских агентов к командному посту, где находились радиостанция, склад оружия и около десяти человек. Гестаповцы руководили облавой. Французы безропотно подчинялись. Полицейский, у которого я сейчас прячусь, захотел открыть сумочку одной молодой женщины. Она бросила сумочку ему в лицо с криком:
      - Бош, грязный бош! У молодой женщины было красивое лицо, нежное и хрупкое, но бесстрашное. - Я не бош, - ответил полицейский назло самому себе. -Тогда ты еще хуже, - сказала молодая женщина.
      - У меня внутри было такое чувство, что я распадусь на куски, объяснял Леру, - и глаза у меня были странными из-за слез.
      Именно тогда он увидел, что происходит вокруг него. Они надели наручники на офицера, участника прошлой войны, с множеством наград. Радисту, совсем юному, лицо разбили дубинками, потому что он проглотил какие-то бумаги. Они выкручивали руки молодой девушке, пытаясь заставить ее заговорить.
      Леру все оставшееся время обыска совершал только механические движения, а когда обыск закончился, бродил по городу, не зная, что делает. Его сопровождал друг, тоже полицейский, и тоже помогавший Гестапо. Друг Леру удержал его от самоубийства. - Я хотел сделать это, - рассказывал мне Леру, - и я, несомненно, так бы и поступил. Стоило мне вспомнить, к чему я приложил руку за последние два года, не думая, рутинно; стоило подумать обо всех этих славных людях, о храбрых женщинах, за которыми я шпионил, которых арестовывал, передавал бошам... Я чувствовал себя, как будто заразился гнусной болезнью... . Как я страдал!
      Он рассказал это все своему другу. Тот тоже все понял. И он сказал Леру:
      - Нет никакой пользы, если ты уничтожишь сам себя. Попытайся уничтожить все это.
      Каждый из них установил контакт с разными группами через заключенных. Оба сразу доказали свою верность Сопротивлению и подвергли себя такому риску, что их приняли. Друга Леру, после того, как тот проделал великолепную работу, разоблачили. Ему пришлось уйти в Англию вместе с несколькими руководителями Сопротивления, которым он помог спастись. Леру продолжал служить на нашей стороне. Не было другого человека, столь фанатично преданного.
      * * *
      Леру все это время не дает покоя одна мысль - о том, что во французской полиции есть люди, жестокостью не уступающие немцам. -Я мало чем смог бы помочь. Еще можно простить инспекторов, - говорит Леру, - делающих свою работу, как и я сам, из чувства долга, без отвращения, но и без удовольствия. Они подчиняются Виши, подчиняются Маршалу. И они не научились думать. Но другие - рьяные, усердные, работающие внеурочно, выкладывающиеся на работе - против патриотов. Эти, черт бы их побрал... Эти...
      И Леру рассказал о главном инспекторе в Лионе, который в стальной клинок лопаты встроил лезвия и заставлял босиком стоять на нем людей, отказывавшихся говорить. И о бригаде "террористов" в Париже, занимающейся охотой на коммунистов. Ее члены гордятся тем, что изобрели больше новых пыток, чем даже Гестапо.
      Реакцию Леру против таких людей движут не только чувства простого патриотизма и простой гуманности. Есть еще стыд и гнев из-за того, что они принадлежат к той же профессии, что и он.
      Вчера он принес экземпляр "France d?Abord" ( "Франция прежде всего"), подпольной газеты Франтирёров и партизан - ФТП{17}, конфискованный полицией, и прочел мне следующую заметку:
      "В Бёври, департамент Па-де-Кале, комиссар полиции и несколько его подчиненных арестовывали и подвергали пыткам многочисленных патриотов и хвастались расстрелами участников ФТП на месте. Это требовало мести.
      23 марта мэр Бёври, друг комиссара Тери был захвачен в своей машине группой франтирёров и партизан, которые заставили его привезти их в комиссариат. Офицеров, пытавшихся оказать сопротивление, отправили в нокаут. Но секретарю удалось убежать. Потому не понадобилось звонить комиссару по телефону. чтобы вызвать его. Через полчаса две колонны полицейских и жандармов появились у ряда домов вблизи комиссариата. ФТП заняли боевую позицию перед комиссариатом. Обе стороны открыли огонь. Комиссару удалось ранить одного патриота. В этот момент очередь из автомата одного из членов группы сразила комиссара, другой партизан застрелил Сирвена, старшего сержанта жандармерии, убившего патриота в прошлом году.
      Когда их начальники погибли, около пятнадцати полицейских и жандармов охватила паника. Небольшая группа ФТП отступила, захватив девять револьверов и интересные документы, найденные в комиссариате.
      Полицейские. продавшиеся бошам, которые арестовывают и пытают патриотов, должны знать, что за примером Бёври последуют другие".
      Я уверен, что ни один "вольный стрелок" или партизан не читал эту статью с такой радостью или с чувством удовлетворенной жажды мести, как полицейский инспектор Леру.
      * * *
      Другая мука Леру - его неспособность помочь всем товарищам из сопротивления, с кем его сводит долг службы. Девушкам-голлисткам, которых бросают в камеры к самым отъявленным проституткам, воровкам, убийцам; замечательным патриотам, избранным офицерам, которых содержат вместе с уголовниками и обращаются аналогично; молодым ребятам. которые были сильны и храбры, превращенным голодом и болезнями в развалины, сходящим с ума в камерах... Людям, которых по простому запросу немцев депортируют, пытают, расстреливают. И все из них смотрят на Леру с подозрением, с отвращением. Но ему приходится ждать наших приказов, и он может устроить побег только одному узнику из ста. И при этом он должен внешне вести себя абсолютно лояльно и быть как можно менее заметным. Теперь его прикрепили к Гестапо. На этом посту он нам очень нужен.
      * * *
      Время от времени усилия Леру вознаграждаются. Например, он только что прослушал двухчасовую немецкую лекцию о способах поиска и предотвращения высадок парашютистов. Ну вот, сегодня ночью он выезжает, чтобы принять нескольких парашютистов. Полицейская машина вернется с британскими грузами.
      * * *
      Вдову Феликса и маленькую Мадлен перевели в номер 87. Там их полностью раздели. Мужчина и женщина из Гестапо (семейная пара, как говорят) допрашивали их, втыкая раскаленные булавки в живот и под ногти. Еще вдова Феликса и Мадлен подверглись пыткой бормашиной, которая бурила их десны вплоть до челюстной кости. Они ничего не выдали. В перерывах между пытками они пели "Марсельезу". Эта сцена, которая кажется взятой из абсурдной мелодрамы самого низкого уровня, отражена в официальном немецком отчете. Леру передал мне его копии. Он также проинформировал меня, что обе женщины поклялись молчать.
      * * *
      На Матильду эта история произвела ужасающее впечатление. Ее лицо буквально почернело. Она бесконечно повторяет:
      - Если я не вытащу Мадлен из тюрьмы, Бон мне этого никогда не простит. Мысль, что она убедила Огюстину разрешить своей дочери участвовать в Сопротивлении, гложет душу Матильды. О вдове Феликса она не думает. Ее преследует образ девушки. Она в том же возрасте, что и старшая дочь Матильды, чьи нежные правильные черты я видел на фотографии.
      * * *
      Один из моих друзей уехал в Лондон. Немцы ворвались в его дом, чтобы провести расследование. Они хотели узнать, где он. Они схватили его одиннадцатилетнего сына под предлогом, что тот распространял в школе голлистскую пропаганду. Его поставили к белой стене и направили прямо в глаза очень мощный прожектор. Его допрашивали целую ночь о месте пребывания отца. Всю ночь ребенок повторял одну и ту же сказку. Его отец, мол, познакомился с другой женщиной, и поэтому его родители постоянно ссорились. Мать выгнала отца из дома. - Возможно, из-за этих ссор меня плохо воспитали, и я говорил плохие вещи в школе, - говорил мальчик, стоя у белой стены.
      * * *
      Матильда совершила безумный поступок. Она попыталась освободить Мадлен силами главной группы прямо на улице, когда ту перевозили из тюрьмы в номер 87 на допрос.
      С Матильдой были Бизон, Жан-Франсуа и три человека из боевой группы. Они все фанатично преданы Матильде. Они были близки к успеху, но отряд СС отбил атаку. Они побежали. Погоня на улицах. Наши бойцы поднялись на крыши. Перестрелка меж дымоходных труб. Убито несколько немцев, но и мы потеряли двоих. Бизон и еще один ранены и пойманы. Матильде и Жану-Франсуа удалось ускользнуть. Матильда только ухудшила этим положение Мадлен и из-за незначительного курьера значительно ослабила всю боевую группу.
      И мы потеряли Бизона.
      * * *
      Леру показал мне подпольную газету, о которой я прежде не знал. Газета заложников. Она называется "Le Patriote du Camp de V. " ( "Патриот лагеря В. "), маленький клочок бумаги, написанный от руки. Она выходила четыре раза. Каждый из четырех номеров был написан разным почерком. В лагере в В. много расстрелов.
      Там были два стихотворения в одном из номеров, написанные девятнадцатилетним пареньком, рабочим. В промежутке между этими двумя стихами его приговорили к смерти.
      Вот первое стихотворение:
      Прощай, старый товарищ, прощай
      Тебе было только семнадцать, но явная молодость
      Не вызвала жалости в этих столь грубых людях;
      Эти убийцы замучили тебя до смерти.
      Ты не боялся смерти.
      С храбрым дерзким взглядом
      И с криком "Да здравствует Франция!",
      Ты, мой товарищ, отдал свою жизнь.
      Огонь покинул твои глаза,
      А мы, оставшиеся в тюрьме,
      Чтобы отомстить за тебя, должны снова вырваться на свободу.
      Прощай, старый товарищ, прощай.
      Вот второе:
      Все мы коммунисты.
      И теперь, после того, как мы громко воскликнули это,
      Наши имена внесли в печальные списки
      Тех, кого отправят на виселицы.
      О, вы, те, кто на свободе,
      О, вы - наши братья по борьбе,
      Всегда мы останемся с вами,
      Мы не ослабнем в ваших глазах.
      Для нас пробил последний час
      И смерть вызвала своих помощников,
      Но мы будем отмщены десятикратно.
      Эта задача - ваша.
      * * *
      Отрывок из отчета руководителя группы Франтирёров и партизан:
      "Поезд, выезжающий каждый вечер из города Х. , перевозивший немецких солдат, не мог не привлечь моего внимания. После нескольких рекогносцировок мы решили провести диверсию. Мои семь бойцов собрались в лесу Буа-Месниль точно в восемь часов вечера...
      После того, как каждый из них получил свои инструкции, мы двинулись попарно, выслав вперед разведчиков. Дойдя до железнодорожного полотна, где все было спокойно, мы установили пулемет на валу над дамбой и дали проехать патрулю.
      После этого я разместил на определенном расстоянии двух наблюдателей, поддерживающих с нами связь с помощью веревки с грузилом, чтобы бесшумно предупреждать об опасности. Девять часов! С тремя товарищами я начал отвинчивать один из рельсов (наши гаечные ключи для этого были специально обмотаны тряпками), оставив четыре болта на месте, чтобы пропустить пассажирский поезд.
      ... Увидев его, мы припали к земле. Потом в те шесть минут, что оставались до прохождения бошевского эшелона, мы вывинтили оставшиеся болты, отклонили рельс в сторону, и вбили несколько костылей, чтобы он не выровнялся. Мы закончили как раз вовремя и, отойдя, заняли позицию на дамбе напротив места диверсии.
      В 9.35 бошевский поезд, идя на высокой скорости, сошел с рельс и перевернулся. Мы открыли быстрый и непрерывный огонь из всего нашего оружия по бошам, выползавшим из менее поврежденных вагонов, и быстро отступили по заранее предусмотренным для каждой из двух наших групп маршрутам.
      Мы никого не встретили, а железнодорожная охрана ничего не услышала.
      Мы убили около шестидесяти и ранили сотни немцев.
      Все бойцы проявили себя великолепно, но номеру 7308 объявлено замечание за то, что он закурил, ожидая прохождения пассажирского поезда".
      * * *
      Руководители всех связанных друг с другом организаций решили встретиться. Шеф попросил меня прибыть на встречу. Леру убеждает меня не совершать такой длительной поездки. Он говорит, что мое описание разослано повсюду, и я возглавляю список разыскиваемых лиц. Это было неизбежно. Я самый старший из оставшихся в живых товарищей.
      Чтобы привести Гестапо к месторасположению радиостанции, которой на самом деле никогда не существовало, Бизон сам повез немцев на машине ночью по заранее разведанному нами маршруту. Между двумя деревьями по обе стороны дороги была натянута цепь. Слабые фары машины не позволили немцам вовремя ее заметить. Машина на всей скорости напоролась на цепь. Матильда и Жан-Франсуа перебили немцев из автоматов. У Бизона сломана рука, но он поправится.
      * * *
      Я отправился на встречу руководителей групп Сопротивления. Леру сопровождает меня с ордером на руках. Я теперь заключенный, которого Леру конвоирует. Идеальный пропуск.
      * * *
      На трех станциях мы встречали конвои людей, отказавшихся от депортации.
      У этих молодых людей были наручники и кандалы на ногах, и обритые наголо головы. Некоторые махали своими закованными руками и кричали:
      - Добровольцы! Добровольцы! Другие пели "Марсельезу" и отбивали такт песни своими цепями.
      * * *
      Встреча длилась долго. Когда она закончилась, шеф сказал мне:
      - Нас здесь четырнадцать. Каждый рисковал жизнью, чтобы попасть сюда. Я не уверен, что практические результаты оправдают этот риск.
      Но это не имеет значения. Подпольная Франция провела военный совет, несмотря на террор. Это уже имело смысл.
      И Сен-Люк (не знаю почему, но мне нравится мысленно называть его тем именем, которым называет его младший брат) продолжил:
      - Нас здесь только четырнадцать, но насколько мы разные. Посмотрите на М., с его внушающим доверие лицом с глубокими морщинами, с некими тайными свойствами, как на лицах с портретов Леонардо. Посмотрите на мощный затылок Б. и его страстные глаза. Посмотрите на то, как упрямо Ж. курит свою трубку. Посмотрите на жесткие, сильные, пугающие руки Р. Посмотрите, как робко протирает свои очки А. Вы слышали, как они говорили. Для одних единственная цель - война против немцев. Другие уже думают о классовых проблемах и о послевоенной политике. А третьи даже размышляют о Европе и мечтают о мировом братстве. Но все обсуждалось в дружеском духе. Это тоже имело смысл. Затем Сен-Люк сказал:
      - Нас только четырнадцать, но нас поддерживают тысячи и, возможно, даже миллионы людей. Чтобы защищать нас, боевые группы наблюдали за всеми дорогами, которые ведут к этому убежищу. И они были готовы умереть, прежде чем пропустить кого-то к нам. Но никто здесь не чувствует гордости или осознания власти. Мы знаем, что наши солдаты сотни раз меняют имена, и что у них нет ни лица , ни укрытия. Они передвигаются в тайне, носят бесформенную обувь, по дорогам без солнечного света и без славы. Мы знаем, что эта армия голодна и чиста, что это армия теней - удивительная армия любви и беды. И я осознал здесь тот факт, что мы только тени тех теней и отражение той любви и той беды. И это, прежде всего, это, Жербье, имело смысл.
      * * *
      Снова у Леру. Я передал предупреждение всем новичкам, пожелавшим присоединиться к нашей организации, о том, что им можно рассчитывать максимум на три месяца свободы, то есть - жизни. Это, конечно, не отвратит их от этих намерений, но так честнее.
      Утро перед казнью в гитлеровской эре
      Немецкий солдат остановился в коридоре и засунул свое лицо под каской в квадратное окошко на двери. Среди всех приговоренных к смерти людей только Жербье обратил внимание на этот фрагмент из металла, плоти и испытующего взгляда. Лишь он один не ощущал, что жизнь кончилась. Он не чувствовал себя в состоянии мертвеца.
      Глаза немецкого солдата столкнулись с взглядом Жербье.
      - Непохоже, что он боится, - подумал солдат.
      Другие приговоренные сидели кружком на голых плитках и разговаривали тихими голосами.
      - Не так, как эти, - подумал солдат. - А ведь уже утро.
      Солдат на минутку задумался, как бы он сам вел себя, зная, что ему осталось два часа жизни. Его заинтересовало, что делали бы и эти люди. Потом он потянулся. Он уже долго стоял на посту. А придется еще измерять шагами коридор до самой казни. Ну что ж, это ведь война.
      Жербье бросил взгляд на своих товарищей. На ногах у них, как и у него, были кандалы. Заключенных разместили в одном из помещений барака - бывшей французской казармы. Стены комнаты были серыми, слабый свет электрической лампочки окрасил в тот же оттенок и самих приговоренных.
      Кроме Жербье, их было шесть. Один из них, когда Жербье начал снова вполуха прислушиваться к их беседе, говорил с сильным бретонским акцентом. Его молодость была заметна только в интонациях, сохранивших детскую свежесть. Но его лицо, простое и такое усталое, будто вырезанное из дерева, не сберегло ни одной черты молодости. Оно как бы замерзло в состоянии тяжелой недоверчивости. Его выпуклые глаза сохранили неподвижное выражение человека, пораженного тем увиденным, что он не мог больше вынести.
      - Меня собираются расстрелять уже во второй раз, - рассказывал паренек. - В первый раз не получилось, потому что мне было только пятнадцать лет. Это было в Бресте. Французские солдаты, эвакуированные в Англию, оставили там несколько пулеметов. Мы не хотели, чтобы оружие досталось немцам. Мы закопали его. Нас выдал почтовый служащий. За это он получил нож между лопаток, но двенадцать ребят, которые были старше меня, расстреляли. Мой приговор изменили в последнюю минуту и направили на работы в Германию как гражданского заключенного. Мы там жили и подыхали, ничего ни о ком не зная. За тридцать месяцев, которые я провел там до побега, я не получил ни одной посылки, ни одного письма. Дома тоже никто не знал, что со мной. Это так подействовало на мою мать, что она повредилась рассудком. Она так и не выздоровела.
      В этих гражданских тюрьмах кого только не было. Австрийцы, поляки. чехи, сербы, и, конечно, много немцев. Мы голодали... Мы голодали! Чтобы утихомирить аппетит, ребята начали курить солому из матрацев, заворачивая ее в обрывки газет. Я никогда не курил. Но тут пришлось. Я так хотел есть.
      Жербье дал своим сокамерникам наполовину полную пачку сигарет. Каждый из них взял по одной и закурил, за исключением самого старшего, крестьянина с седыми и жесткими, как кабанья щетина, волосами. Он засунул сигарету за ухо и сказал:
      - выкурю попозже. Все поняли, что он имеет в виду час казни. Немецкий солдат почуял запах табака в коридоре, но ничего не сказал. Именно он и продал Жербье эту пачку.
      - Когда нас ловили за курением соломы, нас наказывали - двадцать пять ударов палкой, - рассказывал молодой бретонец. с выпуклыми глазами. - Но нас наказывали независимо от того, что мы делали, чаще ни за что, потому мы решили, будь что будет ... и курили дальше.
      Исполнять наказания заставляли других заключенных. Им приходилось снимать с жертвы штаны и бить. Охранники считали удары. Если товарищи били недостаточно сильно, то охранники брали на себя их работу. А для смертной казни - а казней было много... все время - система была та же самая. Они подбирали друзей, лучших друзей приговоренного, и заставляли их вешать его. Но казнили не сразу после вынесения приговора. Часто проходили дни и недели. Мы никогда ничего не знали, как я уже говорил. Там были виселицы, во дворе, всегда готовые. Приговоренные к смерти - у них на спине и на коленях были нашиты большие черные кресты - сразу принимались за работу. Потом одним прекрасным утром нас выстраивали на площадке между виселицами и четырех товарищей заставили повесить одного беднягу. Другие смертники с черными крестами должны были ждать своей очереди, не зная, когда придет их день. Нужно было посмотреть им в глаза, чтобы понять...
      Тела бросали в общую могилу и засыпали глиной. Нам всегда приходилось делать это. Хоронили не только казненных. Люди умирали от голода, от болезней... И были те, кто больше не мог вынести такую жизнь. Они шли прямо на часового. Часовой предупреждал их. Но они не останавливались. Тогда часовой стрелял.
      Молодой бретонец с одеревеневшим лицом всхлипнул. Носового платка у него не было.
      - Но самое худшее, что осталось в моей памяти, это даже не смерть, продолжал он. - Однажды вечером меня перевели в другую камеру.