Однажды она спросила Кэрол — очень тактично — насчет подполья, и Кэрол напрямик сказала ей: «Больше нет такой вещи, как альтернативное общество. Есть просто люди, которые, возможно, сумеют выжить, и люди, которым это, скорее всего, не удастся». И Джейн ничего не оставалось, как согласиться с этой точкой зрения. Потому что, судя по ее собственным столкновениям с деятельностью взломщиков, те, кто был завязан со всей этой радикальной чепухой, почти ничем не отличались от рейнджеров, разве что были еще глупее и не так много умели.
      Солнце садилось. На западе, под разбегающимися облаками, Джейн с замечательной ясностью видела скелетоподобные силуэты деревьев, находившихся очень далеко от нее. Они были на расстоянии многих километров и по размеру казались не больше обрезков ногтей, и тем не менее она могла видеть в прозрачном воздухе форму каждой веточки, отчетливо выделявшейся на фоне заката — окружавших солнце широких колец нежных, перетекающих друг в друга красок пустыни, от коричневатого до янтарного и дальше к прозрачному жемчужно-белому.
      Охота была окончена. Время разбивать лагерь.
      Джерри вытащил из сумки спайдерную антенну, раскинул треногу и принялся раздвигать ее на всю длину.
      И в этот момент ветер прекратился. Стало очень тихо.
      А потом начала подниматься температура.
      Джейн посмотрела на дисплей барометра. Указатель взмывал вверх — его движение было заметно невооруженным глазом.
      — Что происходит? — спросила она.
      — Уединенная волна , - ответил Джерри. — Должно быть, ее снесло откуда-нибудь из области антициклона.
      Не было ни ветерка, ничего, что можно было бы ощутить и назвать движением воздуха, но в атмосфере прошло нечто вроде беззвучной волны сжатия, молчаливого волнообразного вздутия давления и температуры. В ушах Джейн громко потрескивало. Горячий воздух был очень сухим и нес с собой запах. Он пах засухой и озоном.
      Она прислонилась к машине, край дверцы ужалил ее руку острой иглой статического электричества.
      Джерри поднял взгляд на самую высокую из СВЧ-антенн.
      — Джейн, — проговорил он напряженным голосом, — вернись в машину и включи камеры. Происходит что-то необычное.
      — Хорошо.
      Она залезла обратно.
      Стало заметно темнее. Потом она начала слышать это: тихое, мягкое шипение. Не потрескивание, а такой звук, словно выходил газ. Самая высокая из антенн начала что-то испускать, с нее начало что-то сочиться — нечто странное, нечто похожее на ветер, нечто похожее на мех, нечто похожее на пламя. Белая, полосчатая, газообразная игольчатость, мерцающее, колеблющееся присутствие некоей таинственной силы, скапливавшейся возле концов стоек и поперечин старой вышки из оцинкованного железа. Это нечто вздымалось и опускалось возле металлического угла вышки, как комок сияющего мха. Оно шипело, и посверкивало, и слегка двигалось взад-вперед, рывками, словно свистящее дыхание призраков. Джейн рассматривала его в бинокулярную камеру, держа ее твердыми руками, сама держась твердо, как скала, и затем позвала — очень нетвердым голосом:
      — Джерри! Что это?
      — Огни святого Эльма.
      Джейн внезапно ощутила, как волосы по всей ее голове встают дыбом. Она не прекратила записывать, однако электрический огонь был теперь уже повсюду вокруг нее, он просочился в машину и обосновался рядом с ней. Коронный разряд поднял ее волосы, так что ее голова стала напоминать подушечку для булавок. Насыщенный поток естественного электричества разряжался с макушки ее головы. Весь ее скальп, ото лба до затылка, чувствовал себя примерно так же, как чувствует веко, когда его осторожно выворачивают наизнанку.
      — Я видел такое на Пайкс-Пик , - сказал Джерри. — Но я никогда не видел ничего подобного на такой небольшой высоте.
      — Это опасно для нас?
      — Нет. Все кончится, когда пройдет волна.
      — Хорошо. Я не боюсь.
      — Продолжай записывать.
      — Не волнуйся, я все записала.
      Действительно, меньше чем через минуту волна прошла. И огонь отхлынул от них, этот странный насыщенный огонь — исчез бесследно. Так, словно ничего и не было.
      Очень сложно спать вместе, когда вам не позволено спать вместе. У Джейн всегда были проблемы со сном, она всегда была готова рыскать с красными глазами и не спать всю ночь. У Джерри таких проблем не было. Джерри был горазд спать урывками, он мог выключить свой виртуальный шлем, лечь тут же на ковер, не снимая с головы этой коробки с темнотой, вздремнуть минут двадцать и потом как ни в чем не бывало подняться и продолжить свои вычисления.
      Однако этой ночью, хотя Джерри и лежал молча и неподвижно, он не спал. Голова Джейн устроилась во впадине его левой подмышки — месте, которое подходило ей так, словно было изобретено специально для нее, месте, где прошли самые отрадные и спокойные ночи ее жизни. Они возвращались с охоты и яростно набрасывались друг на друга, а потом она собственнически закидывала поверх него обнаженную ногу, клала голову ему на плечо, закрывала глаза, слышала, как бьется его сердце, — и кувырком летела в густой темный сон, настолько глубокий и исцеляющий, что мог бы привести в порядок саму леди Макбет.
      Но не в эту ночь. Ее нервы были настолько туго натянуты, что готовы были визжать, как скрипка марьячи , и она не нашла себе утешения в Джерри. От него пахло как-то не так. И от нее тоже. От нее пахло топической вагинальной мазью — возможно, это был последний эротический запах, известный человечеству. Однако, если хотя бы один из них не отдохнет по-настоящему, произойдет что-то ужасное.
      — Джерри? — проговорила она.
      В тишине лагеря — шуршании насекомых, отдаленном гуле ветрогенератора — даже самый нежный шепот звучал громко, как выстрел.
      — М-м-м?
      — Джерри, мне уже лучше, правда, лучше. Может быть, попробуем?
      — Не думаю, чтобы это была хорошая идея.
      — Ну ладно, может быть, ты и прав, но это еще не значит, что ты должен лежать здесь, жесткий, как доска. Давай я попробую что-нибудь, милый, давай посмотрим, может быть, у меня получится улучшить твое самочувствие.
      Прежде чем он смог что-нибудь сказать, ее рука скользнула вниз и схватила его член.
      Пенис Джерри был таким необычным и горячим на ощупь, что на одно потрясенное мгновение она подумала, что с ним случилось что-то непоправимо ужасное. А потом сообразила, что на нем не было презерватива. Прежде она касалась его и даже гладила и целовала, но при этом на нем всегда был презерватив.
      Что ж, ничего страшного. Это же только пальцы.
      — Хорошо? — спросила она.
      — Хорошо.
      Судя по голосу, он не испытывал недостатка в энтузиазме. И если бы она остановилась, отошла в непроглядную темноту и заставила его надеть презерватив, это была бы мегавстреча. Нет, забудь об этом; хорошо и так, как есть. Она ласкала его, терпеливо и настойчиво, пока ей не начало сводить руку. Тогда она зарылась в глубь спального мешка и какое-то время целовала его, и хотя Джерри не кончил, по крайней мере он начал издавать правильные звуки.
      Потом она вылезла из мешка, чтобы глотнуть столь необходимого ей воздуха, и попробовала еще его поласкать.
      Это заняло очень долгое время. Вначале она чувствовала ужасное смущение; затем немного привыкла и начала расслабляться, думая, что хотя это и был очень нескладный и неудовлетворительный заменитель секса, но, в конце концов, она делала что-то нужное. По крайней мере пыталась как-то бороться с их затруднениями. Потом она начала думать, что он никогда не кончит, что она недостаточно искусна или недостаточно нежна, чтобы довести его до оргазма, и эта мысль повлекла за собой зияющее чувство провала.
      Однако он гладил ее по шее и плечу, воодушевляя, и вот, наконец, задышал уже по-настоящему тяжело. Потом он застонал в темноте, она осторожно пощупала его член и ощутила, как он пульсирует.
      Влага на ее пальцах была липкой и какой-то дурацкой, и больше всего напоминала машинное масло. Она уже видела прежде мужское семя, ей был даже знаком его особый, странный запах, но никогда в жизни оно не касалось ее кожи. Это была интимная телесная жидкость. Интимные телесные жидкости очень опасны.
      — Мне двадцать шесть лет, — проговорила она, — и это первый раз, когда я прикасаюсь к этой штуке.
      Он обхватил рукой ее плечи и привлек к себе.
      — Моя милая, — тихо сказал он. — Дорогая моя, это не принесет тебе вреда.
      — Я знаю. У тебя нет вирусов. Ты не болен! Ты самый здоровый человек из всех, кого я знаю!
      — Ну, у тебя нет способа проверить это.
      — Ты когда-нибудь занимался с кем-нибудь сексом без презерватива?
      — Нет, никогда; нет конечно!
      — Я тоже. Тогда откуда у тебя может взяться венерическое заболевание?
      — Ну не знаю. От переливания крови, например. Или внутривенных инъекций. В конце концов, я мог и соврать тебе насчет презервативов.
      — Ох, бога ради! Ты не умеешь лгать, я ни разу не слышала, чтобы ты соврал. Ты никогда не лгал мне!
      Ее голос задрожал.
      — Я не могу поверить, что вот я знала тебя все это время, и ты человек, которого я люблю больше всего на свете, и тем не менее я никогда по-настоящему не знала об этой вот простой вещи, которую ты делаешь, об этой простой штуке, которая появляется из твоего тела.
      Она разразилась слезами.
      — Не надо плакать, сердечко мое.
      — Джерри, ну почему мы живем вот так? — проговорила она. — Что мы сделали такого, чтобы заслужить это? Мы не раним друг друга! Мы любим друг друга! Почему мы не можем быть такими, как все мужчины и женщины? Почему все всегда настолько сложно для нас?
      — Это просто для защиты.
      — Мне не нужна никакая защита от тебя! Я не хочу защищаться от тебя! Я не боюсь этого! Боже мой, Джерри, это та часть моей жизни с тобой, которой я не боялась никогда! Это то, что у нас есть действительно чудесного, то, что мы действительно умеем делать хорошо.
      Джейн прижалась к нему и всхлипнула.
      Джерри держал ее в своих объятиях долгое время, пока она тряслась и плакала. Наконец он принялся осторожно снимать поцелуями слезы с ее разгоревшегося, припухшего лица. Они встретились губами, и внезапно она ощутила настолько интенсивный прилив страсти, что ее душа словно стекла с ее губ. Джейн скользнула поверх него, в лужицу остывающей липкой влаги, и сунула его член в свое мучимое болью, снедаемое желанием тело.
      И это было действительно больно. Она вовсе не чувствовала себя лучше, она была больна, у нее была молочница. Ее жгло и щипало, но далеко не настолько, чтобы заставить прекратить. Удерживая равновесие, она вытянула руки и принялась раскачиваться на нем в темноте.
      — Juanita, yo te quiero .
      Это было настолько совершенной, настолько опьяняющей вещью, какую он только мог сказать в этот момент, что она потеряла всякий контроль над собой. Она ушла за пределы боли, в полное безумие. Это длилось, возможно, сорок секунд — сорок эонов в самом горячем тантрическом кругу нирваны. Ее ликующий вопль еще звенел у нее в ушах, когда он схватил ее за бедра с такой силой, что на них наверняка остались синяки, и вогнал себя в нее снизу, и кончил, пульсируя где-то в самой ее глубине.
      Джейн соскользнула с него, вымотанная, взмокшая от пота.
      Боже мой, — выговорила она.
      — Я не мог себе представить, что это будет так. Он казался ошеломленным.
      — Да, — задумчиво сказала она, — это было вроде как… быстро.
      — Я не мог ничего поделать, — отозвался Джерри. — Я не знал, что ощущения будут такими интенсивными. Это как будто что-то совершенно другое.
      — Правда, милый мой? Так тебе было хорошо?
      — Да. Очень. Он поцеловал ее.
      Она совершенно успокоилась. Все стало ясным и прозрачным. Прежнее истеричное, пронзительное нытье туго натянутых нервов исчезло без следа, сменившись чем-то наподобие нежной вибрации струн ангельской арфы, тронутых осторожной рукой. Во всем внезапно появилась немалая толика доброго здравого смысла.
      — Знаешь, Джерри, я тут подумала — может быть, это все из-за латекса?
      — Что?
      — Может быть, это из-за презервативов у меня проблемы со здоровьем? Вдруг у меня аллергия на латекс, или из чего их теперь делают, и именно поэтому у меня и началась вся эта ерунда.
      — С чего это у тебя вдруг могла возникнуть аллергия теперь, когда прошел уже целый год?
      — Ну как же, — сказала она, — от многократного контакта с аллергеном.
      Он засмеялся.
      — Знаешь, у меня ведь действительно бывают аллергии — то есть не настолько, как у Алекса, но парочка все же есть. Мне кажется, с этого времени нам всегда надо заниматься любовью именно так. Это хорошо, это приятно, это просто здорово! Вот разве что… ну, мы гут все промочили. Но это ничего.
      — Джейн, если мы всегда будем заниматься любовью 'вот так, ты забеременеешь.
      — Елки-палки! Об этом я даже не подумала!
      Эта идея изумила ее. Она может забеременеть. Зачать ребенка. Да, это ошеломляющее событие действительно могло произойти; не оставалось больше ничего, что могло бы помешать этому. Она чувствовала себя совершенной дурой, что не подумала об этом сразу, однако так оно и было. Длинные тени болезни и катастрофы заслонили от нее саму идею чего-то подобного.
      — Совсем как было у людей раньше, до контроля рождаемости. — Джерри рассмеялся. — Возможно, нам следует считать, что нам повезло. Стояли бы сейчас тридцатые годы девятнадцатого века, и ты была бы задолбанной жизнью профессорской женой, обремененной пятью ребятишками.
      — Пять ребятишек меньше чем за год, вот как, профессор? Да вы парень не промах!
      Джейн внезапно зевнула, сладко и протяжно. Сон уже подкрадывался к ней, и это был наверняка отличный сон.
      — Есть специальные таблетки для таких случаев, такие, на месяц.
      — Контрагестивы.
      — Вот-вот. Просто съедаешь одну таблетку, и твой период снова возвращается, и никаких проблем! Субсидируется правительством и все такое.
      Она обняла его.
      — Мне кажется, мы справились с этим, милый. Теперь у нас все будет хорошо. Все будет как надо. Я так счастлива!
      Почти все бригадиры были с головой погружены в пересмотр данных. Они сооружали некую очень ответственную интернет-презентацию, чтобы произвести впечатление на какую-то шишку, сетевую знакомую Хуаниты, собиравшуюся нанести визит в их лагерь.
      Алексу не показалось, что кто-либо из них одарен каким-нибудь заметным талантом к организации и интернет-презентаций, за возможным исключением разве что самой Хуаниты. Однако это такого типа работа, которая может быть распределена между миллионами дешевых мышеголовых компьютерщиков по всей планете, и, зная Хуаниту, скорее всего, так это и будет сделано.
      Кэрол Купер, однако, ни в чем подобном не участвовала. Кэрол занималась сваркой в гараже.
      — Я не люблю системы, — поведала она Алексу. — Я очень аналоговый человек.
      — Да, — ответил Алекс, откашливаясь, — я заметил это в тебе в тот же момент, как мы встретились.
      — А что это у тебя в этой большой пластмассовой канистре?
      — Ты еще и очень прямолинейна. Это я тоже заметил.
      Кэрол завершила последнее обжигающее прикосновение к изогнутому обрезку хромированной трубы и отложила ее в сторону остывать.
      — А ты вдобавок ко всему еще и хитрый маленький ублюдок, для парня твоего возраста. Это надо же было догадаться — присобачить точечной сваркой петлю к концу этой смарт-веревки!
      Она сняла свои сварочные очки и надела вместо них простые защитные.
      — Да, теперь это смарт-лассо. Лассо — очень полезная штуковина. Команчи обычно ловили с их помощью койотов. С седла, разумеется.
      — Разумеется, — насмешливо отозвалась Кэрол. — Ты в курсе, что Джейни выкинула пушку, которую ты ей купил, прямо в очко сортира?
      — Так оно и к лучшему. Я как раз думал, что было очень глупо доверить ей огнестрельное оружие.
      — Тебе стоит полегче обращаться с Джейни, — предостерегла Кэрол.
      Она подняла с пола погнутый бампер от песчаного багги и методично закрепила его в больших настольных тисках. На ее руке, под прорезным бумажным рукавом, он заметил свои часы-барометр. На правом запястье, рядом с бригадирским браслетом.
      — Да, надо сказать, вчера вечером она здорово шумела, — задумчиво заметила Кэрол, затягивая тиски. — Знаешь, когда я в первый раз услышала, как Джейни вот так отрывается, я сперва подумала, что на нас кто-то напал. А потом я подумала: боже мой, она же просто решила устроить нам показ своего паршивого статуса, она просто хочет, чтобы все знали, что Джерри наконец-то трахает ее! Но потом, через пару недель, до меня дошло, что Джейни просто иначе не может — ей просто необходимо вопить во всю глотку. Ей просто не будет хорошо, если она не будет вопить!
      Кэрол взяла большую киянку со свинцовым набалдашником и обрушила на бампер пару тяжелых корректирующих ударов.
      — Но самое странное в этом — это то, как мы все привыкли к этому. Многие месяцы мы смеялись, думали, что это мегавесело, но теперь мы даже не шутим по поводу того, как Джейни вопит. А сейчас, когда ее пару недель не было слышно, мы начали даже серьезно беспокоиться! И вот вчера вечером — ну, ты сам знаешь, как ее прорвало. И сегодня я снова чувствую себя так, как надо! У меня такое чувство, что, может быть, нам все же удастся как-то совладать с этой штукой.
      — Люди могут привыкнуть к чему угодно, — сказал Алекс.
      — Ничего подобного, дурик, — резко отозвалась Кэрол. — Ты так считаешь только потому, что ты еще молодой.
      Она покачала головой.
      — Как ты думаешь, сколько мне лет?
      — Тридцать три? — предположил Алекс. Он знал, что ей было сорок два.
      — Да что ты, мне почти все сорок! Когда-то у меня был малыш, которому сейчас могло бы быть как раз столько лет, сколько тебе. Но только он помер.
      — Очень жаль это слышать.
      Кэрол взмахнула киянкой. Дзынь! Бух! Клинк-клинк-клинк.
      — Да, говорят, ребенок помогает сохранить брак живым, и это, в общем, на самом деле так, потому что, когда у вас есть ребенок, вам есть на что обращать внимание, кроме как друг на друга. Но никто никогда не говорит о том, что потеря ребенка может убить брак. Брынь! Гр-рум!
      — Видишь ли, я тогда была молодой и такой глупенькой, и мы с тем парнем частенько дрались, но, черт побери, я вышла за него по своей воле! Мы подходили друг другу. А потом наш ребенок умер. И мы так и не смогли приноровиться к этому. Никак. Это просто убило нас. Мы после этого просто не могли смотреть друг на друга.
      — А от чего умер твой ребенок?
      — От энцефалита.
      — Серьезно? Моя мама умерла от энцефалита.
      — Шутишь! Какая волна?
      — Эпидемия двадцать пятого года, она сильно свирепствовала у нас в Хьюстоне.
      — А-а, ну это была поздняя. Мой-то малыш номер в две тысячи четырнадцатом. Тогда еще было чрезвычайное положение.
      Алекс промолчал.
      — Ты не подашь мне вон ту здоровенную струбцину?
      Алекс стащил с плеча моток смарт-веревки и положил на нее руку в перчатке. Тонкая черная веревка мгновенно скользнула по блистерному полу, выгнулась, словно кобра, ухватила один конец струбцины своей окованной металлом петлей и подняла ее в воздух. Слегка покачиваясь в петле, инструмент проплыл через помещение и завис в воздухе под рукой у Кэрол.
      — Иисусе, да ты здорово наловчился управляться с этой штукой!
      Кэрол осторожно, чуть ли не робко, взяла струбцину из петли. Веревка хлестнула обратно и вновь обвилась вокруг плеча Алекса.
      — Мне нужно кое-что сказать тебе, — проговорил Алекс.
      Она зажала струбциной бампер и навалилась всем телом, сгибая его.
      — Я знаю, — проворчала она. — И жду, пока ты начнешь.
      — Ты знаешь Лео Малкэхи?
      Ее руки замерли на струбцине, она подняла на него глаза, словно олень, завидевший фары автомобиля.
      — Ох, черт!
      — Да, вижу, что знаешь.
      — Знаю. И что насчет Лео?
      — Он был здесь в лагере вчера. Приехал на грузовике. Он хотел повидать Джерри — так он сказал.
      Кэрол глядела на него во все глаза.
      — И что произошло?
      — Я отшил его — не позволил ему войти в лагерь. Я сказал, что буду драться и что в палатке сидит человек, готовый его пристрелить. С ним был рейнджер — тот следопыт, который приходил сюда раньше. Его я тоже не пустил.
      — Господи Иисусе! Почему?
      — Потому что Лео — дерьмо. Потому что он наркоделец, вот почему.
      — Откуда ты набрался этой чепухи?
      — Послушай, я просто знаю это, ясно? — Алекс кашлянул и понизил голос. — Этот бизнес имеет свою атмосферу, достаточно раз соприкоснуться с ней, чтобы ее почувствовать.
      С его стороны было ошибкой позволить себе так взволноваться. Внутри его груди словно бы отдиралась какая-то пленка.
      — Как он выглядел? Лео?
      — Очень гладкий. Так, что мороз по коже, — настоящий нарк.
      — Да, точно, это он. Он ужасно обаятельный.
      Кэрол подняла киянку, посмотрела на нее пустым взглядом и положила обратно.
      — Знаешь, — медленно проговорила она, — мне нравится Грег. Он очень мне нравится. Но когда наступает мертвый сезон, я не получаю от этого парня ни единого словечка. Ни звонка, ни е-мэйла. Он может где-нибудь лазать по горам, или снимать водопады, или трахаться с кем-нибудь, но он никогда не позовет меня, никогда!
      Она помрачнела.
      — Вот почему тебе стоит быть поласковее с Джейни. Это не то что другие романы у нас в бригаде, если это можно назвать романами, — то, что у нас происходит, когда сходятся вместе наши торнадоловы. Но Джейн по-настоящему любит Джерри. Она предана ему, она ласкова с ним, ради Джерри она готова идти хоть в пекло! Если бы у меня была такая сестра, а я была ее братом, я постаралась бы хоть немного присматривать за своей бедной сестренкой, я постаралась бы как-то помочь ей, сделать так, чтобы у нее все было хорошо…
      Алекс некоторое время переваривал это странное заявление и пришел к единственно возможному заключению. В его гортани уже начинало серьезно саднить.
      — Ты что, хочешь сказать, что ты трахалась с Лео? — Кэрол воззрилась на него. На ее лице было написано признание вины.
      — Надеюсь, мне никогда не придется бить тебя, Алекс. Потому что с такими парнями, как ты, трудно удержаться, чтобы не ударить.
      — Ничего, — хрипло произнес он. — Я так и думал, что у Лео в лагере должен быть свой человек. Поэтому я и не сказал никому до сих пор. Все не могу сообразить, как бы мне донести новости до его высочества.
      — Ты хочешь, чтобы я рассказала об этом Джерри?
      — Да. Если ты не против. Это было бы неплохо. — Он перевел дыхание.
      — Скажи Джерри, что я не хотел пускать Лео в лагерь, пока Джерри не даст своего согласия.
      — Ты знаешь, кто такой Лео? — медленно проговорила Кэрол. — Лео — это то, чем мог бы стать Джерри, если бы хотел трахать людям мозги вместо того, чтобы трахаться со всей вселенной.
      — Я не знаю, что такое Джерри, — ответил Алекс. — Я еще никогда не видел ничего похожего на Джерри. Но Лео… спроси любого нарковакеро в Латинской Америке про такого, как Лео, и любой тебе скажет, что это за парень и чем он занимается. Об этом могут не знать здесь, в Estados Unidos , но в Сальвадоре знают, и в Никарагуа знают, везде все всё знают, черт побери, — это не секрет ни для кого!
      Его скрутил приступ кашля.
      — Что за чертовщина с тобой происходит, Алекс? Ты выглядишь ужасно.
      — А вот это вторая вещь, о которой я хотел поговорить с тобой, — сказал Алекс.
      Запинаясь, он принялся объяснять ей, в чем дело. К тому времени, как он закончил, Кэрол была довольно бледной.
      — И они называют это промыванием легких? — спросила она.
      — Ну да. Но не важно, как они это называют. Суть в том, что это работает, это действительно помогло мне!
      — Дай-ка мне посмотреть на твою канистру.
      Алекс с усилием взгромоздил пластиковую медицинскую канистру на верстак. Кэрол, прищурившись, всмотрелась в красно-белую клейкую этикетку.
      — Пальмитиновая кислота, — медленно прочла она вслух. — Анионные липиды. Силиконовое поверхностно-активное вещество. Фосфатидилглицерин… Боже милосердный, что за ведьмовское зелье! А это что еще за дерьмо, вот это, вся эта писанина на испанском?
      — «Изотерма РА/SР-В1-25m на NANCO(3)буферизованной солевой субфазе», — быстро перевел Алекс. — Здесь в основном просто повторение по-испански тех же самых основных ингредиентов.
      — И я должна засунуть трубку тебе в глотку и закачать тебе внутрь это дерьмо? А после этого перевернуть тебя вверх ногами?
      — Да, в целом все правильно.
      — Прости, но это без вариантов.
      — Кэрол, послушай. Я болен. Я болен гораздо сильнее, чем кто-нибудь из вас представляет. У меня глобальный синдром, и в настоящий момент он собирается приняться за меня по-настоящему. И если ты мне не поможешь — если хоть кто-нибудь мне не поможет, — я могу попросту загнуться здесь у вас, и это займет совсем немного времени.
      — Почему ты не хочешь вернуться домой?
      — Дома мне не смогут помочь, — просто сказал Алекс. — Все их деньги не могут мне помочь; никто не может понять, что со мной не так. Нельзя сказать, чтобы они не пытались, но, видишь ли, это не просто энцефалит, или холера, или еще какая-нибудь из этих штуковин, которые убьют тебя по-быстрому и успокоятся. Мне не так повезло. То, чем я болен, — это одно из этих комплексных заболеваний. Экологическое, генетическое — черт его разберет. Меня начали штопать с тех пор, как мне исполнилось шесть дней. Если бы я родился в какое-нибудь другое время, я был бы мертв еще в люльке.
      — Неужели ты не можешь позвать кого-нибудь другого, кто бы проделал с тобой эту долбаную штуку? Джейни? Или Эда? Эллен Мэй?
      — Могу. Наверное. И я попрошу их об этом, если мне придется это сделать. Но видишь ли, я не хочу, чтобы об этом знал кто-нибудь еще.
      — Ох, — проговорила Кэрол. — Да, я понимаю, почему… Знаешь, Алекс, я давно гадаю, почему ты околачиваешься здесь у нас. Любой может сказать, что вы с Джейни не очень-то ладите друг с другом. И дело не в том, что тебе так уж понравилось играться с нашей веревкой. Ты здесь потому, что ты прячешься. Или прячешь что-то.
      — Да, верно, — ответил Алекс. — Я действительно хотел спрятаться. То есть даже не столько от этих contrabandista mйdicos , которых я кинул там, в Нуэво-Ларедо, — у них, конечно, крутая организация в своем роде, но, черт побери, им же на самом деле глубоко наплевать на меня, у них там перед этой их клиникой целая очередь доходяг-недоумков, длиннее, чем Рио-Гранде! Нет, я хотел укрыться здесь от своей собственной треклятой жизни — не от жизни, а от этой вот херни, которой я занимаюсь и которую другие люди зовут жизнью. Я ведь действительно близок к смерти, Кэрол. Это не какие-то мои фантазии, я здесь ничего не выдумываю. Я не могу точно сказать тебе, что со мной не так, но я знаю, что это правда, потому что я жил в этом теле всю свою жизнь и теперь чувствую это. От меня осталось совсем немного. Кто бы там что ни делал, какие бы деньги ни тратил, сколько бы лекарств в меня ни закачивали, я не думаю, что доживу до двадцати двух.
      — Господи, Алекс!
      — Я решил укрыться здесь, у вас, потому что, как бы это… здесь другая жизнь. Более настоящая. Я не так уж много делаю для бригады — просто потому, что не так уж много могу сделать; я слишком болен и слаб для этого. Но когда я здесь, со всеми вами, я просто обычный парень, а не парень, собирающийся откинуть копыта.
      Он с минуту помолчал, напряженно размышляя.
      — Но знаешь, Кэрол, это еще не все. То есть так было сначала и до сих пор так, но на самом деле мое отношение изменилось. Знаешь что? Мне здесь интересно!
      — Интересно?
      — Вот-вот. Мне интересно, что это за эф-шесть — эта огромная штуковина, которая нам угрожает. Я теперь действительно в нее верю. Я просто знаю, что она там есть! Я знаю, что это действительно случится! И я действительно хочу увидеть это.
      Кэрол тяжело опустилась на складной походный стул. Она положила голову на руки — на свои сильные, морщинистые руки. Когда она снова подняла лицо, оно было мокрым от слез.
      — Тебе обязательно надо было прийти доставать меня, да? Обязательно надо было рассказывать именно мне о том, что ты умираешь?
      — Прости, Кэрол, но ты здесь единственная, кому я действительно доверяю.
      — Потому что у меня большое мягкое сердце, ты, маленький ублюдок! Потому что ты знаешь, как меня достать! Господи Боже, это ведь как раз то, через что я прошла с Лео! Ничего удивительного, что ты так быстро раскусил его. Потому что между вами нет и на грош разницы!
      — Да, если не считать того, что он убивает людей, а я, мать твою, умираю сам! Брось, Кэрол…
      — Мы никого не убивали, — горько сказала Кэрол. — Все эти взломы — все это убивает только вещи, не больше. Лео знал это. Черт подери, Лео был лучшим из всех, кто у нас был! Никто не мог бы обвинить нас в том, что мы косим людей, хотя мы могли бы делать это с легкостью. Но мы только пытались убить машины. Расправиться с ними. Со всей этой поганью, которая убила наш мир, — со всеми этими бульдозерами, и углеобогатительными заводами, и лесозаготовительными машинами, и дымовыми трубами, с Голиафом, с Чудовищем, с Бегемотом, со Зверем! С Этим!
      Она содрогнулась всем телом и вытерла слезы со щек тыльными сторонами ладоней.
      — Потому что было уже слишком поздно останавливать это как-то по-другому, а мы все знали чертовски хорошо, что происходит с миром… И если ты решил, что подполье давно в прошлом, то ты глубоко ошибаешься! Оно никуда не делось. Нет, черт возьми, — просто эти люди сильно изменились. У них теперь есть власть, у многих из них. Кое-кто из них даже в правительстве — в том, что можно назвать правительством в наши дни… Теперь у них есть реальная власть, а не та беспомощная выпендрежная бунтарская возня, которой они занимались раньше, со своими Молотовыми, и разводными ключами, и дерьмовыми манифестами. Я имею в виду настоящую власть, настоящие планы — и это ужасная власть и ужасные планы. И все эти люди такие же, как он.
      — Прости…
      — Однако такие ребята, как ты… новые ребятишки, маленькие безнадежные засранцы… Да, люди могут привыкнуть ко всему, это точно, — если они достаточно молоды!