Она действительно любила Джерри, любила его как личность, очень нежно и часто думала, что, возможно, любила бы его почти так же крепко, даже если бы он не познакомил ее с торнадо. Она могла бы любить Джерри, даже если бы он был чем-то повседневным, неэкзотичным и скучным — скажем, каким-нибудь экономистом. Джерри был умелым, и цельным, и устремленным, и — если к нему немного привыкнуть — необычайно привлекательным. Иногда он бывал даже забавным. Она часто думала, что и при каких-нибудь совсем других обстоятельствах могла бы запросто стать его любовницей, а может быть, и женой.
      Впрочем, тогда это было бы гораздо больше похоже на другие ее связи — с бросанием ваз, истерическими воплями и дрожащим чувством беспросветного черного отчаяния на заднем сиденье лимузина в три часа ночи.
      Джерри заставлял ее совершать безумные вещи. Однако безумные вещи всегда делали ее лучше и сильнее, и теперь, когда Джерри был рядом с ней, она впервые в жизни больше не чувствовала мучительного беспокойства из-за того, что является собственным злейшим врагом. Она всегда была слишком туго затянута и слишком взвинчена изнутри, в ней всегда сидел черт — сейчас, оглядываясь назад, она ясно это видела. Джерри был в ее жизни первым и единственным человеком, который по достоинству оценил ее черта, принял его и был с ним ласков и который снабдил ее черта подходящей для него чертовски трудной и грязной работой. Ее черт больше не бездельничал — он теперь трудился во всю свою чертову задницу, без выходных.
      И теперь они с ее чертом были действительно вполне довольны своей жизнью.
      У Джейн было такое чувство, словно то, что она стала делать безумные вещи и шла на безумный риск, полностью освободило ее от необходимости действительно сходить с ума. Как бы сентиментально это ни звучало, но Джерри поистине сделал из нее свободную женщину. Она была грязной, она истратила все свои деньги, от нее почти всегда плохо пахло, но она была свободна, и у нее была любовь. Большую часть своей прежней жизни она проводила в жестокой, решительной и обреченной на поражение битве, заставляя себя держаться как подобает, вести себя разумно, быть хорошей и добиваться счастья в жизни. А потом она встретила Джерри Малкэхи и отказалась от своей войны. И тогда вся эта ржавая колючая проволока внутри нее лопнула, и она с удивлением обнаружила в себе обширные резервуары простоты, достоинства и доброй воли. Оказалось, что она даже вполовину не настолько плохая, как ей представлялось. Она не была сумасшедшей, она не была плохой, она не была даже особенно опасной. Теперь она — зрелая взрослая женщина, которая не боится самой себя и даже может служить источником силы для других людей. Она могла давать и жертвовать ради других, а также любить и быть любимой — без страха и без каких-либо недостойных расчетов. Все это она признавала и была за это благодарна.
      Просто она очень, очень не любила об этом говорить.
      Джерри не больше нее стремился обсуждать эти вещи. Малкэхи был не похож на других людей. Не в том смысле, что он обладал какими-то особенными достоинствами, нет, — просто Джерри иногда вообще не особенно походил на человеческое существо. Джейн и сама была талантлива; она знала, что значит быть талантливее других людей настолько, чтобы тебя порой не любили за это. Но она понимала, что ее талант совсем не в том роде, что у Джерри. Познания Джерри в отдельных областях были настолько мощными, что он казался попросту инопланетянином. В его мозговой активности существовали обширные пространства, которые были не менее яркими, раскаленными и сияющими, чем у наркомана под кайфом.
      Джейн не обладала большими способностями к математике, математика всегда была для нее территорией, через которую ей приходилось ползти на животе, словно по вязкой глине. У нее ушло некоторое время, чтобы по-настоящему осознать, что этот странный человек посреди западнотехасской пустыни, со своей наспех собранной командой чудиков, действительно является одним из самых одаренных математиков в мире.
      Родители Джерри были компьютерщиками-теоретиками в Лос-Аламосе. Они оба являлись отличными специалистами, но их сын Джерри уже в двенадцатилетнем возрасте занимался передовыми проблемами магнитогидродинамики. Джерри был первопроходцем в таких областях, как многомерные множества с минимальной поверхностью и инвариантные многочлены высшего порядка — в таких вещах, при одном взгляде на которые начинали закипать мозги. Джерри был настолько хорошим математиком, что это пугало. Его коллеги никак не могли решить, что им делать: завидовать его таланту или возмущаться тем, что он почти не публикует свои работы. Время от времени Джейн попадался в Сети какой-нибудь идиот, который начинал допекать ее насчет «профессиональной квалификации» Джерри, и тогда она посылала скептику но электронной почте работу, опубликованную Джерри в 2023 году, где излагалась «гипотеза Малкэхи». Скептик пытался ее прочесть, его мозги сворачивались в трубочку, он тихо убирался прочь и больше не попадался на глаза.
      Разве что он оказывался одним из математиков-энтузиастов. Бригада привлекала энтузиастов всех мастей. Большинство из них оказывались попросту придурками, но время от времени в лагере появлялся какой-нибудь взволнованный худосочный парень, которому было глубоко наплевать на торнадо и который очень-очень хотел, чтобы Джерри забыл всю эту чепуху и снова занялся рассчетами того, сколько мыльных пузырей может уместиться внутри стягивающегося тора в гиперпространстве. С такими людьми Джерри всегда обращался ужасающе ласково.
      Таскание тяжестей было еще одной бросавшейся в глаза чертой, выдававшей необычность Джерри. Он не всегда был таким, как сейчас. Она видела фотографии Джерри в молодости — ей послала их его мать, — и на них Джерри был гибким и стройным, он застенчиво сутулился, как это бывает у высоких подростков. Поднятием тяжестей занимались многие в бригаде, Джейн и сама какое-то время ходила с утяжелителями, частично чтобы стать сильной, частично для того, чтобы понять, в чем здесь суть. Но Джерри занимался с утяжелителями просто потому, что это экономило его время. Быть большим, как дом, само осознание этого экономило его время и силы: он мог ненадолго всплыть из своей бездны рассеянности, рявкнуть что-нибудь, и все вокруг тут же вскакивали и бежали выполнять. Благодаря тому что он излучал грубое физическое превосходство, Джерри не приходилось останавливаться слишком надолго, чтобы что-то объяснять. Плюс к тому утяжелители давали Джерри занятие, пока он серьезно размышлял — а Джерри любил серьезно размышлять и делал это по пять часов подряд ежедневно. То, что при этом он таскал на ногах тридцать килограммов стали, по-видимому, никогда особенно не отражалось на его раздумьях.
      Не было никакого сомнения, что величайшим испытанием в жизни для Джерри было общение с другими человеческими существами. Он на самом деле очень серьезно работал над этой проблемой, с таким мучительным терпением, усердием и целеустремленностью, что сердце Джейн просто таяло от сострадания к нему.
      Джерри не мог по-настоящему сопереживать людям, проникаться их чувствами, поскольку сам не вполне являлся человекоподобным существом. Однако он мог моделировать людей. Он мог холодно охватить всю структуру личности другого человека, воссоздать ее в собственной голове и устроить ей, так сказать, стендовое испытание. Он строил свои отношения с другими членами бригады так же, как однорукий человек строит модели соборов из зубочисток.
      И когда он заканчивал свои вычисления, он усаживал тебя перед собой. И начинал рассказывать тебе во всех подробностях, что именно ты на самом деле думаешь, и что в действительности является твоим мотивом, и как тебе достичь того, что ты хочешь, и как это, между прочим, сможет помочь также и ему, и всем остальным. Все это выкладывалось с такой потрясающей ясностью и детальностью, что при одном сравнении твое собственное представление о себе рассыпалось на кусочки. Джерри мог просто выдумать все это, всего лишь внимательно наблюдая за тобой и размышляя, но это настолько больше походило на тебя, что казалось более реальным, нежели твоя собственная персона. Это было все равно что оказаться лицом к лицу со своим идеальным «я», своей высшей природой, более спокойной, более благоразумной, более мудрой и более управляемой. И все, что тебе оставалось, — это позволить шорам упасть с глаз и протянуть руку за тем, чего ты желаешь.
      Джейн и сама один раз прошла через этот процесс. Ну, собственно, скорее даже полраза. Очень непросто соблазнить кого-либо, будучи одетой в бумажный комбинезон. Ты расстегиваешь «молнию» до пояса и стыдливо стягиваешь его с себя, и это выглядит так, словно ты предлагаешь парню пару булочек, вытащив их из пакета. И тем не менее, когда он принялся за нее со своим зубочисточным анализом, она сразу поняла, что единственным способом покончить с этим занятием будет повалить его на пол и оседлать.
      И это сработало великолепно; это действительно заткнуло Джерри, к великому удовлетворению всех заинтересованных лиц. Теперь они с Джерри могли свободно и открыто обсуждать всевозможные вещи: смерчи, интерфейсы, аппаратуру, лагерь, федералов, рейнджеров, других членов бригады — даже деньги. Однако они никогда не обсуждали свои отношения. У отношений не было даже имени. У отношений были собственная форма и собственная жизнь, и они не были построены из зубочисток.
      Но сейчас Джерри сам назначил себя в ее машину. Он никогда не делал подобных вещей без причины. Рано или поздно дело должно было дойти до развязки. Большое горячее ядро в их отношениях ушло, для них обоих это было больно, и Джерри не мог не выдать какого-нибудь рационального анализа на этот счет. Она только надеялась, что все кончится хорошо.
      — Впервые в жизни я по-настоящему боюсь, — произнес он.
      Джейн опустила пакет с гранолой на пол.
      — Боишься чего, милый?
      — Мне кажется, дела у нас развиваются по наихудшему сценарию.
      — Что в нем плохого?
      — Я ведь никогда не говорил с тобой о том, что, на мой взгляд, получится, если это станет постоянной чертой?
      — Хорошо, — сказала она, собираясь с духом. — Если ты действительно этого хочешь, говори.
      — Сам ветер — это еще вполовину не самое плохое. Но он может обнажить поверхность земли вплоть до самой коренной породы. Он может поднять в тропосферу больше пыли, чем самое большое извержение вулкана!
      — Ох, — проговорила она. — Ты имеешь в виду эф-шесть!
      Взгляд, который он на нее бросил, был самым странным из всех его взглядов за время их знакомства.
      — Джейни, с тобой все в порядке?
      — Да, да, конечно. Со мной все настолько в порядке, насколько это может быть при моей инфекции. Прости, я просто решила, что ты хочешь поговорить о другом. Так что насчет эф-шесть, милый?
      — Да в общем-то ничего особенного, — ответил Джерри, глядя прямо перед собой. — Просто он может убить всех в округе в радиусе нескольких сотен километров. Включая нас, разумеется. Все это за первые же несколько часов. А после этого — гигантская перманентная воронка на планетарной поверхности. Это вполне может произойти! Это может действительно случиться в реальном мире.
      — Я это знаю, — сказала Джейн. — Но по какой-то причине я как-то не очень беспокоюсь об этом.
      — Возможно, тебе все же следовало бы побеспокоиться, Джейн. Это может означать конец цивилизации.
      — Я просто не могу в это поверить настолько, чтобы беспокоиться, — сказала она. — То есть я действительно верю, что в этом сезоне должно разразиться что-то устрашающее, но я не могу поверить, что это будет означать конец для чего-либо. Это как будто… почему-то… я просто не могу поверить, что этой цивилизации удастся так легко соскочить с крючка. «Конец цивилизации» — какой конец? И какой цивилизации, если уж на то пошло? Никакого конца нет! Мы зашли чуть дальше, чем нужно, чтобы у нас мог быть какой-то конец. Мы завели себе такие проблемы, которым просто не позволено иметь конец!
      — Тропосфера может оказаться насыщена пылью. Если так, это будет аналогом ядерной зимы.
      Он помолчал.
      — Но разумеется, серьезное понижение температуры через какое-то время истощит воронку.
      — Вот именно! И всегда получается что-нибудь в этом роде! Положение может быть совершенно кошмарным, но потом откуда-то берется что-нибудь другое, настолько невообразимое, что то, что было до этого, просто теряет значение. Ведь так и не случилось никакой ядерной войны или ядерной зимы! И никогда не собиралось случаться. Это все оказалось просто дурацкой гипотезой, так что люди смогли спокойно продолжать разрушать окружающую среду, чтобы все закончилось тем миром, в котором мы сейчас живем и пожинаем плоды.
      Она вздохнула.
      — Ты знаешь, я в детстве как-то видела, как небо стало черным. Оно было черным, как пиковый туз! Однако это не продлилось долго. Просто нас накрыло большим пыльным котлом. Даже если эф-шесть окажется действительно таким ужасным, все равно кто-нибудь где-нибудь да выживет. Выживут миллионы людей, может быть миллиарды. Они заберутся в какую-нибудь долбаную соляную шахту, прихватив с собой взломанный хлорофилл, и генное моделирование, и сверхпроводники; и пока при них будут виртуальные шлемы и кабельное телевидение, большинство из них вообще ничего не заметит!
      — Люди высказывали такие мысли и перед началом плохой погоды, — сказал Джерри. — Ну, это, конечно, был не конец мира, но будь уверена, они ее заметили! Те, кто дожил до того, чтобы заметить.
      — Ну хорошо, — выдохнула Джейн. — Пусть будет по-твоему. Предположим ради спора, что эф-шесть действительно будет концом мира. И что ты собираешься с этим делать?
      Он ничего не ответил.
      — Хочешь, давай поедем в Коста-Рику? Я знаю там классную маленькую гостиницу, там делают замороженные margaritas и есть горячий душ…
      — Нет.
      — Ты ведь хочешь добраться дотуда и взломать эф-шесть, что бы ни случилось, правда? Само собой, хочешь. И добрая старая Джейни хочет пойти и сделать это вместе с тобой. Тоже само собой. И не о чем тут спорить!
      — Я беспокоюсь, когда ты так говоришь, Джейн. Ты не настолько цинична.
      Джейн запнулась. Джерри редко позволял себе вот так открыто признавать, что его что-то беспокоит. Она заговорила спокойнее:
      — Дорогой, послушай меня. Не стоит так волноваться за нас. Все в бригаде знают, что это очень опасно. Ты не скрывал этого, и для нас в этом нет ничего неожиданного. Если это случится, ты не сможешь нас защитить, и мы это знаем. Мы все взрослые люди — ну, или почти все, — и мы знаем, что делаем…
      Она пожала плечами.
      — Во всяком случае, знаем достаточно хорошо. Гораздо лучше, чем эти тупые федералы из «SESAME». И уж конечно намного лучше, чем эти чертовы бедняжки простые граждане.
      — Я все-таки думаю, что после этой охоты надо будет устроить в бригаде пау-вау и откровенно и доходчиво объяснить это всем.
      — Хорошо. Прекрасно. Если тебе станет от этого лучше, так и сделай. Но я могу сразу сказать тебе, что будет. Никто не станет вскакивать и говорить: «Ах, Джерри, погоди-ка! Очень большой торнадо? Нет-нет, прошу прощения, мне слишком страшно, чтобы продолжать наблюдения». Да ведь ничего подобного не происходило уже восемь миллионов лет!
      Она рассмеялась.
      — Ты их сейчас и хлыстом не отгонишь!
      — Эф-шесть не просто какой-то там смерч. Я думаю над этим все больше и больше… Это будет ураган совершенно другого порядка, нечто совершенно беспрецедентное. У нас впереди что-то, чего я не понимаю. Бригадиры — хорошие ребята. Они доверяют моему суждению и из-за этого могут погибнуть. Это неправильно^.
      — Джерри, мы, бригадиры, — как солдаты. Мы всегда можем погибнуть, правильно это или нет. Кроме того, мы все равно охотились бы на смерчи, даже если бы тебя не оказалось рядом. Если ты думаешь, что я занимаюсь этим только для того, чтобы сделать тебе приятное, тебе лучше переменить свое мнение! Эф-шесть — это самое большое из всего, что мы видели, это наша награда. Это то, чего я хочу.
      Она подняла на колени свой пакет с гранолой.
      — Я могу попросить Эйприл Логан приехать сюда к нам.
      — Твоего профессора по дизайну? Но зачем?
      — Эйприл сейчас уже почти не преподает, она в основном занимается критикой в Интернете. И она делает это мегакруто! У нее есть реальное влияние. Это самый серьезный из моих сетевых друзей. Если Эйприл Логан пустит слух о том, что у нас назревает горячее событие, мы сможем собрать к себе кое-кого из мегателевизионщиков. Таких людей, которые возьмут у нас наши данные и в кои-то веки сделают все так, как надо. Мы сможем привлечь большую аудиторию.
      — То есть деньги, ты имеешь в виду?
      — Именно, Джерри. Деньги. Целыми мешками. — Она пожала плечами. — Ну, точнее, их сетевой эквивалент: внимание, доступ. Известность. Я смогу превратить это в деньги. Это не очень просто, но существуют способы.
      — Понимаю.
      — Вот и хорошо. Поэтому можешь забыть всю эту рыцарскую чепуху насчет того, чтобы защитить бедную маленькую меня от большого плохого урагана.
      — Ладно, — сказал он. — Все это хорошо, Джейн. Ты делаешь все правильно, и я ожидал от тебя как раз этого. Но как насчет того, что будет после урагана?
      — Что ты имеешь в виду?
      — Вот еще одна неизвестность, то, что меня на самом деле останавливает. Предположим, что мы переживем эф-шесть. Как-нибудь справимся. Мы сделаем его, заработаем себе кучу денег и славу, и все это останется позади. Что мы будем делать дальше? Что с нами станет? С тобой и мной?
      Она была удивлена и более чем встревожена, услышав, что Джерри поднимает этот вопрос.
      — Милый, но из-за этого ничего не должно меняться! Ты что думаешь, у меня никогда прежде не было денег? Я могу управляться с деньгами, ты и сам это знаешь. Это для нас не проблема! Мы дадим себе передышку, отправимся на каникулы, как бригада всегда это делает. Апгрейдим нашу аппаратуру и на этот раз сделаем ее действительно пристойной. Ты сможешь написать статью, а у меня будет куча работы в Нете… Будем ждать следующего сезона.
      — Но в следующий сезон уже не будет эф-шесть. А учитывая, что глобальное содержание С0 2начнет наконец падать, другого эф-шесть, возможно, не будет уже никогда…
      — Ну так и что? Всегда найдутся другие торнадо! Даже если СO 2упадет, это еще не значит, что погода станет спокойнее. Да в воздухе во времена чрезвычайного положения было меньше СO 2, чем сейчас! Кроме того, СO 2— это только одна часть разрушения климата. Остается еще обезлесение тропиков и потепление океанов…
      Джерри ничего не ответил.
      — Есть еще тепловое загрязнение от городов. И изменения в североатлантических течениях. Отступление ледников в Антарктиде, повышение альбедо в Африке, ХФУ в озоне, и эти постоянные сбои в цикле ЭНЮК , и колебания солнечной активности… Боже, да я не могу даже просто перечислить все, чем можно заняться! Джерри, погода никогда не успокоится и никогда не станет нормальной! Не в нашей жизни. А возможно, этого не случится и за триста лет. У нас будут все смерчи, какие мы только захотим! Мы с тобой — да мы же эксперты по стихийным бедствиям, а стихийные бедствия будут поставляться нам бесконечно! А если тебе к тому же удастся подловить эф-шесть, в то время как федералы будут сидеть сложа руки, повторяя, что эф-шесть вряд ли вообще возможен, ты останешься знаменитым на все времена!
      — Джейн, я предсказывал эф-шесть в течение десяти лет. Я не просто охочусь за смерчами — за смерчами может охотиться кто угодно. Смерчей недостаточно. Их тысячи, и специалистов по погоде тоже тысячи; но я другой, и причина этого — эф-шесть. Эта ужасная штука настолько завладела мной, настолько поглотила меня, зачаровала, покорила мое внимание, что я просто не имею понятия, как я буду жить, когда ее не станет. У меня все было направлено на этот критический момент, и вот сейчас мы в наилучшей форме, чтобы сделать это. Мы все объединились для этого: чтобы пройти сквозь ад и подловить эту штуку. Но потом — что станет с нами потом?
      — Джерри… — Она покусала губу. — Джерри, обещаю тебе, что, пока я остаюсь в твоей жизни, у тебя ни когда не возникнет вопросов: что нужно делать и для чего жить. Хорошо?
      — Это очень мило с твоей стороны, но я о другом, — сказал он грустно. — Это трудно объяснить, но… Мне нужно, чтобы у меня было дело. И оно должно быть большим, больше меня, потому что я могу работать только с таким делом, которое слишком велико для меня. То есть я остаюсь самим собой, и оно во многом является частью меня, но это нечто такое, чем я не могу управлять и что не могу контролировать. Это словно сила — даже насилие, — которая раздирает вещи на лоскуты, и рубит их в капусту, и постигает их суть; и я не могу это контролировать, и никогда не мог! Ты меня понимаешь?
      — Да. Я понимаю. Это словно смерч внутри.
      — Точно.
      — У меня тоже есть такой смерч, ты ведь знаешь. Только он совсем не такой, как у тебя. И то, что я с тобой, Джерри, сильно помогло мне управиться с ним, и мне теперь гораздо лучше! То, что нас с тобой объединяет, то, что мы даем друг другу, — это не что-то пагубное, или обреченное, или разрушительное, нет, это нечто по-настоящему хорошее и сильное! Мы постоянно видим много несчастий. И я не знаю, может быть, мир вокруг нас осужден. Мы изучаем катастрофы постоянно, каждый день. Но то, что у нас с тобой есть, то, что нас объединяет, что находится в самом центре всего этого, — оно действительно хорошее и сильное! В нем нет ничего слабого или хрупкого. Я никогда не любила никого другого так, как научилась любить тебя.
      — Но когда этот монстр начнет крушить все вокруг, что, если мы окажемся в числе обломков?
      — Я все равно буду хотеть и любить тебя.
      — После эф-шесть я могу превратиться в совершенно другого человека. Я знаю, что все равно не смогу сидеть спокойно. Мне придется измениться, это неизбежно. Кто знает, может быть, я стану чем-то вроде Лео… Она резко выпрямилась.
      — Что ты хочешь этим сказать? Объясни.
      — Я хочу сказать, что сейчас я просто свидетель, Джейн. Наша бригада — мы все просто свидетели. Пол-Оклахомы может быть размолото в труху, и мы будем просто сидеть и наблюдать. Но есть те, кто говорит о погоде, как я и ты, и те, кто что-то делает с этим. Лео и его друзья — его люди — все они делают. Он человек, живущий в реальном мире, мой старший брат — компетентный человек, влиятельный человек. И это страшный мир, и мой брат порой делает очень страшные вещи. Если я только наблюдаю за разрушением, то Лео содействует ему. Я — всего лишь глаза, но у Лео есть и руки.
      Джерри покачал головой.
      — Я не знаю в точности, что делает Лео, или как он это делает, или кто ему помогает. Он не говорит мне, руководствуясь здравыми и вескими оперативными соображениями, да я и не хочу этого знать. Но я знаю. Я знаю, почему Лео делает то, что он делает, и я знаю, почему идея действия так зачаровывает его. Понимаешь, здесь ведь речь идет не просто о судорожном приступе ужаса, ограниченном небольшой территорией, как при каком-нибудь смерче. Современный мир глобальной стратегической политики и экономики — а это и есть мир Лео — это восемь миллиардов человек, потерявших всякий контроль над своей судьбой и грызущих свою планету до самых костей. Это наша цивилизация, превратившаяся в бесконечный поедающий мир ужас, — чем-то подобным, весьма возможно, станет эф-шесть. И Лео — он живет в этом мире, и питается его энергией, и пытается подчинить его своей воле. Знаешь, ему ведь очень бы хотелось, чтобы я присоединился к нему, помог ему управляться с хаосом любыми возможными средствами. И я могу понять своего брата. Я могу сочувствовать ему. Мы с ним страдаем одним и тем же недугом; мы понимаем друг друга так, как понимают не многие.
      — Вот и хорошо, — сказала Джейн. Она накрыла его руки своими.
      — Джерри, когда все это закончится, именно этим мы и займемся. После того как эф-шесть иссякнет, все будет позади, и мы покажем всему миру то, что мы знаем и чему мы были свидетелями, — после этого мы займемся твоим братом! Ты и я, вместе. Мы вытащим его из его неприятностей, чем бы они ни были, и поставим на верную дорогу.
      — Это серьезный вызов, дорогая.
      — Джерри, ты ведь сам сказал, что тебе нужна большая задача. Ну так вот, у тебя есть большая задача, теперь я ее увидела! Сколько бы ни было у твоего брата друзей-политиков, какую бы серьезную проблему он собой ни представлял, но он всего лишь человеческое существо, и он не настолько велик, как ураган, способный стереть с лица земли всю Оклахому. Я не боюсь твоего урагана, я не боюсь тебя, и я не боюсь твоего брата. Ты не сможешь отпугнуть, отвадить меня от себя никакими разговорами; я люблю тебя и останусь с тобой, и ничто не сможет взять меня от тебя, ничто, кроме смерти! Мы справимся. Мы ведь не просто беспомощные наблюдатели, мы тоже делаем дело, по-своему. По-своему мы оба, ты и я, очень практичные люди.
      — Милая, — проговорил он с чувством, — ты так добра ко мне!
      Из динамика вырвался голос:
      — Здесь Рик на «Бейкере»! У нас циркуляция!
      Бесконечный дождь может нагнать депрессию, и нет худшего несчастья, чем наводнение; но в засухе есть нечто особенно подлое, и изощренное, и изматывающее. Засуха — настоящее испытание духа.
      Они преследовали смерч вдоль границы великого антициклона. Это был длинный, похожий на веревку, эксцентричный Ф-2, и что было особенно странно, он двигался с севера на юго-запад — весьма необычная траектория для Аллеи Торнадо. Этот Ф-2 был исключительно долгоживущим, и хотя он так и не достиг настоящей сокрушительной мощи, он тем не менее постоянно подкачивался энергией от края антициклона. Он нес с собой град, опасный, черный, насыщенный пылью град, — но почти ни единой капли дождя.
      Но вот Ф-2 окончательно свернулся в веревку и исчез. Джейн с Джерри были в районе каньонов к западу от Амарилло, в той части Техасского выступа, которая в обиходе называлась Разломами. Вначале они ехали по бездорожью через плоскую равнину, а потом местность перед ними распахнулась. Сейчас Канейдиан-ривер была всего лишь небольшой речкой, но на протяжении последнего оледенения она была более чем полноводной и проделала ужасные изменения в местном ландшафте. Здесь были настоящие столовые горы, а не какие-нибудь приплюснутые холмики, как на юге Высоких равнин. Столовые горы, собственно, не являются горами — мощными прорывами подстилающей ландшафт коренной породы. Это всего лишь останцы — все, что осталось от древнего рельефа после многих веков упрямого сопротивления потокам дождей, и плоскостной эрозии, и врезанию оврагов. Сверху столовые горы прикрыты слоем плотного песчаника, но под этой крышкой находится мягкая, красноватая, крошащаяся, очень коварная порода, представляющая собой едва-едва окаменевшую глину. Эта порода настолько хрупка, что ее можно отламывать целыми кусками и крошить в пыль между пальцами. Эти горы были беззубы, ужасающе терпеливы и покрыты по бокам морщинами; их склоны сплошь изъедены вертикальными промоинами и усеяны обломками подмытых снизу и упавших песчаниковых глыб.
      Это очень старая и очень дикая местность. Дорог здесь немного, а те, что есть, нуждались в ремонте. Вдоль местных ручьев и промоин люди иногда находили двенадцатитысячелетней давности кремневые наконечники копий вперемешку с почерневшими обломками костей вымершего гигантского бизона. Джейн часто думала, какой была реакция этих обладателей кремневых копий, фолсомских людей , когда они осознали, что истребили своих гигантских бизонов, стерли их с лица земли своими смертоносными высокотехнологичными атл-атлями , своей передовой кремнеобрабатывающей промышленностью и огромными всепожирающими лесными пожарами, которые они использовали, чтобы в конвейерном режиме загонять обезумевших бизонов на обрывистые края каньонов. Может быть, кто-то из них проклинал пожары и атл-атли и пытался уничтожить кремни, а кто-нибудь другой всю жизнь мучился сознанием того, что он является соучастником столь ужасного преступления. Ну а подавляющее большинство, как всегда, попросту ничего не заметило.
      Отвесные стены здешних каньонов творили со связью черт знает что. Они отбрасывали густую радиотень и, если подойти к ним совсем вплотную, блокировали даже спутниковый сигнал. Впрочем, это не составило никакой проблемы для автомобиля преследования «Чарли», который, подключив к работе свои сверхпроводники, быстро взбежал вверх по склону на верхушку самой высокой в окрестностях горы — ее поверхность, к счастью, была усеяна гирляндами вышек и СВЧ-антенн.
      Джейн и Джерри были не первыми, кто пришел сюда преследуя личные цели. Большинство антенн были щедро испещрены пулевыми отверстиями, как старыми, так и недавними. Какая-то банда взломщиков расписала бункеры при вышках поблекшими граффити — старомодными психорадикалистскими лозунгами вроде «УНИЧТОЖИМ БАЛЛОТИРОВОЧНЫЙ РЫНОК», «ПУСТЬ ПОДАВЯТСЯ НАШИМИ ДАННЫМИ» и «ВОЮЩИЙ ВОЛК ЖИВ». Надписи были сделаны с тем бешеным урбанистическим напором, каким обладали когда-то городские граффити, до того как весь задор из них внезапно и необъяснимо исчез и практика настенных надписей иссякла и вымерла как явление.
      Они нашли кострище с древними обгоревшими мескитовыми сучками и кучей разбросанных пивных банок — еще тех, старых, алюминиевых, которые не растворяются от дождя. Было легко представить себе этих вымерших луддитов-мародеров здесь, на вершине, с их байками-вездеходами, и револьверами, и ревущими музыкальными ящиками.
      Джейн это показалось ужасно печальным. Чувство одиночества было почему-то даже более интенсивным, чем если бы здесь вообще никогда никто не бывал. Она гадала, кто могли быть эти люди, и за каким чертом их сюда занесло, и что с ними стало потом. Может быть, они просто мертвы, точно так же, как были мертвы фолсомские люди с кремневыми копьями. Штат Техас всегда отличался замечательной щедростью, когда речь шла о веревке, стуле или игле, и в ранние дни введения браслетов для условно осужденных преступников никто особенно не жаловался на то, что их защищали от взлома при помощи каталитического нервного яда. И это был только формальный способ — вежливый и узаконенный способ уничтожать людей. Если на эту шайку наткнулись рейнджеры, то сейчас от взломщиков остались только ничем не отмеченные могилы возле дороги, зеленые холмики на каком-нибудь заросшем пастбище. А может быть, они сами взорвались, пытаясь состряпать фугасную бомбу из невинных бытовых химикалий. Удалось ли им вырваться из этого безумия и найти себе точку опоры в том, что могло сойти за реальную жизнь? Есть ли у них сейчас работа?