— Ты можешь сколько хочешь кудахтать насчет преступности, нравственности и всего этого дерьма, если тебе действительно этого хочется. Или ты можешь просто попробовать жить в современном мире. И в том и в другом случае — разницы не будет ни черта!
      Лягаясь, он скинул с ног бумажный комбинезон и затем, стоя поверх бумажной кучи, принялся стягивать правую сандалию.
      — Граница в дерьме, и правительство в дерьме!
      Он снял левую сандалию и отшвырнул ее в сторону.
      — И общество в дерьме, и климат в таком дерьме, что дерьмовее некуда! Массмедиа в дерьме, экономика в дерьме, а самые умные люди в мире живут как беженцы или преступники!
      Он содрал целлофан с шелковых узорчатых боксерских шортов и сунул в них ноги.
      — И никто понятия не имеет, как сделать положение вещей хоть чуточку лучше; вообще не существует способа сделать что-то лучше и существовать не может! Мы не можем контролировать в наших жизнях ничего существенного, просто так сегодня обстоят дела, и — да, это смешно!
      Он пронзительно расхохотался.
      — Это весело! А если до тебя не доходит соль шутки, ты просто не заслуживаешь того, чтобы жить в две тысячи тридцатых годах!
      Алекс забрался в шелковистые коричневые джинсы, тщательно заправив в них холщовую рубашку.
      — Зато, вот смотри: я раздобыл себе отличную рубашку! И еще отличные штаны. И сапоги — ты только глянь, какие сапоги! Ручная работа, мексиканская кожа — это же прелесть что такое!
      Он развернул пару толстых хлопчатобумажных носков, собираясь надеть их под сапоги.
      — Бригада это вряд ли оценит. Им не очень-то по душе такие… ну, все эти игрушечные ковбойские прибамбасы.
      — Черт побери, Джейни, да я крысиного хвоста не дам за то, что твои друзья думают о моей одежде!
      Он натянул носки, втиснул ноги в сапоги, затем подошел к роботу-мулу, в последний раз заглянул в его опустевшее нутро и захлопнул крышку. После трехсекундной паузы мул резко сложил свой треножник и выстрелил себя в воздух.
      — Если бы это решали ты и твои друзья, — продолжал Алекс, наблюдая, как мул бешено скачет прочь, — я носил бы пластифицированную туалетную бумагу до конца дней своих. Но я не беженец плохой погоды и не собираюсь изображать из себя беженца! А если им не нравится то, что я ношу, они могут снова посадить меня «вести голову», если уж они настолько офигенно стеснительны, что не могут разобраться со мной сами!
      Аккуратно застегивая манжеты рубашки, он смотрел, как машина огромными скачками удаляется в южном направлении.
      — Я такой, какой есть, Джейни. И если ты хочешь меня остановить, тебе придется меня пристрелить.
      Команда рейнджеров заявилась к трем часам пополудни. Их появление не обрадовало Джейн. Она и раньше не особенно радовалась при виде рейнджеров, а теперь к тому же еще подхватила молочницу, и ее слегка лихорадило.
      Молочница была у нее не в первый раз. Дрожжевые инфекции — распространенное явление. Повальное использование антибиотиков широкого профиля только сделало кандидоз еще более свирепым и опасным, таким же образом, как оно подстегнуло стаф, и грипп, и ТБ, и все остальное. Молочница не развилась до предельной, смертельной фазы, как, скажем, бенгальская холера, но она стала значительно более заразной, и теперь это на самом деле была такая генитальная инфекция, которую можно было подцепить, сидя на унитазе.
      Осторожные расспросы показали, что больше никто из женщин в бригаде не болел дрожжевыми инфекциями, так что, видимо, это снова вспыхнула ее старая напасть — молочница, которую она подхватила в 2027 году. В тот раз болезнь продолжалась серией тяжелых приступов омерзительного самочувствия на протяжении почти шести месяцев, пока ее иммунная система наконец не взяла над ней верх. Джейн надеялась, что ей тогда удалось окончательно победить эту заразу, но молочница во многом напоминала стаф или лишай — она постоянно таилась где-то на заднем плане и вырывалась на свободу, как только ей представлялась возможность.
      И Джейн не могла не признать, что сейчас такая возможность более чем предоставлялась. Она постоянно занималась сексом до боли во влагалище. С ее стороны это было не очень разумно, но секс не имел для нее большого смысла, если он был разумен. Собственно, Джейн по-настоящему и не ценила его до тех пор, пока ей не довелось столкнуться с безрассудным, неуправляемым сексом на полную катушку. С жестким, царапающимся, вопящим, который не прекращался, пока ты не оказывалась вся в поту и ссадинах, с ноющим телом. С сексом на твердой как камень техасской почве, с парнем, находящимся в прекрасной физической форме, намного выше тебя ростом и весившим на двадцать кило больше. Это было все равно что обнаружить в себе вкус к очень горячей пище. Или к виски. За тем исключением, что виски — это яд, и наутро ты сожалеешь о выпитом, а страстное любовное свидание было для нее тонизирующим средством, и она ни разу ни на минуту не пожалела ни об одном из них.
      Секс изменил ее. Изменил в удивительно многих отношениях. Даже физически. Это, наверное, было странно и звучало не очень-то правдоподобно, но она могла бы поклясться, что ее таз за прошедший год действительно изменил форму. Ее бедра располагались теперь под другим углом, и даже ходила она по-другому. По-другому и лучше — с прямой спиной и поднятой головой. Однако это были всего лишь плоть и кровь. Ее дух желал, и плоть более чем желала, но тело могло выдержать только до определенного предела. Она требовала от своего тела слишком многого и вот подцепила заразу.
      А тут еще эта, гораздо более опасная неприятность: копы. Рейнджеры. Их было шестеро; они въехали прямо в лагерь на трех подержанных армейских автомобилях преследования, прокатив в облаке желтой пыли прямо через столбы периметра, которые незамедлительно вошли в панический режим и принялись вопить, и мигать огнями, и искрить электричеством, испуская большие безвредные потрескивающие разряды. Один из них выпалил в гостей ограниченным зарядом из тазера, но промахнулся.
      Грег вбежал в командную юрту и поспешно выключил тревогу. Рейнджеры тем временем медленно вылезали из своих квадратных, усиленных углеродистой броней полицейских машин, становясь рядом с ними в клубах оседающей пыли, со своими шляпами, и солнечными очками, и револьверами.
      Когда-то давно техасские рейнджеры, по существу, представляли собой шайки пограничных виджиланте , жестоко и насильственно насаждавшие мир среди всего, что двигалось. Сотней лет позже Техас был уже заселен и цивилизован, и техасские рейнджеры стали образцом профессиональной полицейской организации. А затем, спустя еще сто лет, все покатилось к чертям, и теперь они являлись во многом тем же самым, чем были двести лет назад.
      Одна рейнджерская традиция, впрочем, никогда не переставала действовать: они всегда таскали с собой целые вороха всяческого оружия. Если у плохого парня имелся шестизарядный револьвер, то у рейнджера было два шестизарядных револьвера плюс винтовка и охотничий нож. Если у плохих парней были винтовки, то рейнджеры ходили с автоматами, двустволками и газовыми гранатами. Сейчас плохие парни завели себе всяческие безумные штуковины вроде пластиковой взрывчатки, смарт-фугасов и электрических винтовок, так что у рейнджеров были пистолеты с отравленными стрелками, и автомобили с пулеметами на станинах, и снайперские винтовки с реактивными пулями, и летающие радиоуправляемые детекторы тепла. Плюс спутниковая поддержка и собственные диапазоны сотовой связи.
      Командиром рейнджеров был некий капитан Голт. У капитана имелись белая ковбойская шляпа, седеющие волосы, собранные в аккуратный, перевязанный серебряной ленточкой конский хвост, темные очки-хамелеоны и вислые черные усы. На капитане были отутюженные брюки цвета хаки и такая же рубашка с длинным рукавом, накладными карманами и серебряной звездой на груди. Он носил аккуратно завязанный черный галстук и два широких ремня черной кожи с серебряными пряжками: один для брюк, второй для пары пистолетов с перламутровыми рукоятками. Пистолеты заряжались отравленными стрелами; они были великолепно отполированы и располагались в изящных кобурах черной кожи. Сияющие пистолеты капитана излучали такую ауру подавляющей полицейской власти, что в них чудилось что-то чуть ли не папское.
      На четверых рядовых рейнджерах был американский пустынный камуфляж «с шоколадной стружкой», коричневые ковбойские шляпы с «одинокой звездой» на тулье, коричневые кожаные кобуры с тем же знаком, инкрустированным в коже, и охотничьи сапоги со звездой на голенищах. А у одного из них была даже маленькая серебряная накладка в виде «одинокой звезды» на одном из передних зубов. Все были волосаты, и бородаты, и покрыты пылью, и плотно сжимали губы, и так и щетинились пушками и сотовыми телефонами — в общем, выглядели экстремально круто.
      И был там еще один парень. В футболке цвета хаки, обрезанных по колено солдатских штанах и кроссовках, а еще у него была потрепанная суконная армейская фуражка и неприятного вида потертая винтовка за спиной.
      Этот последний парень был черным. С копной курчавых растаманских волос. Джейн никогда не делала серьезного упора на цвет кожи. Ей всегда казалось, что от людей, склонных проводить точные этнические различия, попахивает каким-то расистским военным безумием, а, учитывая ее собственные этнические корни, Джейн считала, что имеет право несколько не доверять подобному педантичному отношению. Вот Кэрол — она тоже была черной, и никто особенно не замечал этого и не придавал значения. У Руди Мартинеса тоже был такой вид, словно кто-то из его дедушек был негром… Однако этот рейнджер был действительно черным, с нечеловечески атласно-черной кожей. В последнее время люди иногда проделывали со своей кожей странные вещи с помощью химии, особенно если проводили много времени на открытом солнце и сильно беспокоились из-за озоновой дыры.
      Джерри вышел из командной юрты, чтобы приветствовать рейнджеров. По обе стороны от него шли Грег и Джо Брассье, а сзади, волоча ноги, неохотно тащился Алекс. Для этого случая Джерри отказался от своего обычного убогого бумажного комбинезона и переоделся в чистые слаксы, приличную рубашку на пуговицах и белый пиджак. Джо Брассье был в рубашке с галстуком и в очках, в руках он держал ноутбук и смотрелся очень по-адвокатски. Грег выглядел как всегда: джинсы, армейская рубашка, темные очки, мускулы. Алекс в своей новой холщовой рубашке и коричневых джинсах, казалось, должен был бы находиться на каком-нибудь другом континенте.
      Мужчины собрались вокруг рейнджерских машин и принялись вполголоса переговариваться. Вот еще одна вещь, которую Джейн не любила в рейнджерах: они были невероятными шовинистами. Джейн знала, что еще несколько десятилетий назад в ряды этого спецподразделения вступали техасские женщины-полицейские, но с тех пор, как рейнджеры снова начали регулярно и в больших количествах отстреливать людей, все намеки на интеграцию полов внезапно куда-то испарились. Они просто исчезли, так же как законы о наркотиках, и расовое слияние, и всемирное здравоохранение, и прочие вымершие прелести того периода. В списках техасских блюстителей порядка не было женщин, так же как и в подразделениях национальной гвардии штата, так же как и в армии США, если уж на то пошло. И мужчины в этих маленьких, полностью мужских анклавах жестокости вели себя в этих вопросах более чем оскорбительно.
      Алекс, позволив капитану Голту подвергнуть себя короткому допросу, поспешно удалился. На его лице явственно читалось облегчение.
      Тот чрезвычайно черный парень заметил, что Джейн наблюдает за ними от крайних палаток. Широко улыбаясь, он зашагал к ней.
      — Вода есть? Соль есть?
      — Конечно, офицер.
      Джейн позвонила по телефону Эллен Мэй.
      Черный рейнджер миролюбиво кивнул, покопался в отвисших карманах своих обрезанных штанов и принялся скручивать сигарету с марихуаной. Его голени и предплечья покрывала сеть тонких мелких шрамиков, а на шее сбоку Джейн заметила огромный заросший кратер, в который мог бы без труда уместиться кончик ее большого пальца.
      — Я не уверена, что сотруднику полиции на задании обязательно курить марихуану, — сказала Джейн.
      Рейнджер зажег спичку о загрубелый ноготь большого пальца, прикурил косяк и резко вдохнул.
      — Занимайся своим делом, — предложил он.
      От кухонной юрты прибежал рысцой малыш Джефф Лоуи, неся фляжку и антисептический бумажный стаканчик, две солевые таблетки и пару полосок вяленой оленины. Он робко вручил все это рейнджеру.
      — Вы что, курите травку? — спросил Джефф, широко раскрыв глаза.
      — У меня глаукома, — провозгласил рейнджер. Он закинул в рот солевые таблетки, запил их тремя стаканчиками воды, сделал последнюю длинную затяжку, потом затоптал косяк и принялся жадно поглощать мясо.
      — Хорошая оленина, — пробубнил он с набитым ртом. — В наши дни нечасто встречаются люди, которые умеют по-настоящему готовить оленину.
      Он двинулся обратно к своей машине.
      — Подождите секундочку, — сказала Джейн. — Пожалуйста!
      Рейнджер вопросительно поднял брови.
      — Расскажите, что происходит? — попросила Джейн.
      — Контрабандисты, — ответил тот. — Они нынче вытворяют с этими фармакозами такие штуки, что только держись. Потом перегоняют их ночью по глухим дорогам, смешивают с обычными мясными, и черта с два ты найдешь разницу без сканирования ДНК. Эта команда, которая вам попалась, — довольно крутые ребята, мы уже некоторое время наблюдали за ними. Вам повезло.
      — А что это за «штуки», которые можно вытворять с нелегальными козами? — спросил Джефф.
      — Ну, пластиковая взрывчатка, например. Фильтруешь молоко, делаешь из него сыр, вставляешь фитиль — и можешь идти взрывать к чертовой матери все, что душе угодно.
      — Взрывчатка из козьего молока, — медленно проговорила Джейн.
      — Вы ведь шутите, правда? — спросил Джефф. Рейнджер широко улыбнулся.
      — Да, ребята, я пошутил. Прошу прощения. — Джейн уставилась на него. Рейнджер — на нее. В его зеркальных очках не было никакого выражения.
      — И что вы собираетесь делать теперь? — спросила Джейн.
      — Засечем место их выхода на связь, я выслежу их в кустарнике. К утру мы их поймаем. Ну, может быть, к полудню. Капитан Голт любит делать все по букве, он даст им возможность бросить оружие и решить дело без шума. Спасибо за воду, мэм. Вы тут поосторожнее.
      Рейнджер не спеша пошел обратно.
      Джефф дождался, пока тот отойдет за пределы слышимости, и проговорил со смесью подавленного изумления и почтения:
      — Джейни, они их всех перебьют!
      — Да, — сказала Джейн. — Да, я знаю…
      Последние две недели мая 2031 года изобиловали яростными, смертоносными ураганами. К несчастью, все они разражались в Канзасе, Айове, Миссури, Небраске и Арканзасе. Двадцать седьмого мая по Аллее Торнадо пролетел небольшой фронт, и бригада рьяно кинулась за ним в погоню, но ни одного смерча так и не возникло.
      Статистически ничего необычного в этом не было. Однако статистика и сама становилась все более необычной по мере того, как столетие двигалось вперед. До плохой погоды в Соединенных Штатах ежегодно бывало около девятисот торнадо. Теперь их было около четырех тысяч. До плохой погоды среднегодовое количество торнадо убивало около сотни людей и приносило около двухсот миллионов долларов ущерба (в стабильной валюте 1975 года). Теперь, несмотря на значительно улучшенные системы предупреждения, торнадо убивали в год около тысячи людей, а ущерб было невозможно точно оценить ввиду того, что экономическая природа таких понятий, как «ценность» и «валюта», стала в своей основе абсолютно нелинейной.
      Найти торнадо, по очевидным причинам, теперь было проще. Однако большинство гроз, даже очень жестоких гроз с хорошими показателями, не порождали торнадо. Значительная часть погонь была просто обречена обернуться ничем, даже с превосходным погодным мониторингом и быстрым развертыванием аппаратуры на территории. Даже постоянно опустошаемая Аллея Торнадо между Техасом и Оклахомой, главное гнездилище смерчей на планете, временами неизбежно обретала мир и покой.
      Черная магия засухи зримо влияла на мораль бригады. Алекс видел, что все они по-прежнему старались как можно лучше вести себя рядом с Малкэхи, но в последнее время Малкэхи и сам стал каким-то отстраненным, с головой уйдя в марафон своих сеансов моделирования. Бригада скучала, потом стала раздражаться. Кэрол и Грег, чья связь и в лучшие времена не казалась особенно стабильной, начали принародно обмениваться колкостями. Питер с Риком взяли мотоцикл с коляской и отправились в Амарилло «за покупками» и вернулись похмельные и избитые. Руди Мартинес уехал на неделю в Сан-Антонио повидать свою бывшую жену и детей. Марта и Сарыч, которые находили друг друга физически отталкивающими, но тем не менее никак не могли оставить друг друга в покое, ввязались в злобную, разрастающуюся свару из-за какого-то мелкого повреждения, нанесенного одному из ультралайтов. А Хуанита проводила кучу времени, бесцельно носясь по окрестностям в песчаном багги — якобы для того, чтобы задать хорошую встряску его новому, улучшенному интерфейсу. Однако Алекс подозревал, что она делала это скорее ради собственных нервов, чем ради чего-то имевшего отношение к машине.
      Высокие равнины получили в этом году щедрую порцию дождей в районе Биг-Спринг и Одессы, но к этому времени бригада уже передвинулась далеко на север, к каньону Пало-Дуро. Здесь, в более высоких широтах, прерии получили с весны хороший старт, но затем остановились. Неестественная обильность парниковых дождей уступила место ветреной сухости, некогда более привычной для Техасского выступа, и перенасыщенная влагой растительность заколебалась и начала тормозить развитие. Она, конечно, не завяла — такие ребята, как волосолист, локотник или бизонова трава, слишком упрямы и злонравны, чтобы позволить себе подобную мягкотелость, — но стала желтой, жесткой, сухой и колючей. А еще дальше к северу, на Оклахомском выступе, дождя не было с конца марта.
      Алекс обладал высокой устойчивостью к скуке. Настоящее нетерпение требовало такого уровня животной энергии, каким он попросту не обладал. В отличие от бригадиров он не дергался и не жаловался. Имея в своем распоряжении работающие легкие, экран, на который можно было смотреть, и место, где можно было спать, Алекс в целом чувствовал себя удовлетворенным. Он никогда не просил о том, чтобы его приняли в группу раздражительных экстремалыциков в качестве их бесплатного козопаса-любителя; он осознавал всю абсурдность своего положения, но не придавал ей большого значения. Погода стояла приятная, воздух был чистым, его здоровье — удовлетворительным, и его оставляли на целый день одного в обществе коз, Библиотеки Конгресса и смарт-веревки.
      Это его устраивало. Козы были благодарной аудиторией для его растущего репертуара трюков с веревкой и являли собой превосходную мишень для коварной петли, которую ему недавно удалось пристроить на ее конце. Плюс ко всему теперь, имея большие кожаные сапоги из Матаморос, Алекс больше не беспокоился по поводу колючек, шипов, жгучей крапивы и больших, незаметно скользящих в траве ядовитых гремучих змей. Главным неудобством в его теперешнем существовании были трапезы, на которых ему три раза в день приходилось встречаться лицом к лицу с бригадирами. К тому же и еда у них была совершенно ужасной.
      То, что он побывал под пулями ради общего дела, весьма способствовало улучшению социальной позиции Алекса в лагере. Из бригадиров лишь немногие бывали в таких обстоятельствах, когда в них действительно стреляли. Исключение составляли Эллен Мэй, в которую стреляли несколько раз, Питер — один раз, Руди — пару раз в пору его гражданской жизни, а также Грег — «сколько угодно». Пережить обстрел — это опыт, высоко ценимый в бригаде, а то, что в него стреляли, когда он находился непосредственно на службе, принесло Алексу несомненное отличие. Он, правда, услышал несколько брюзгливых презрительных замечаний по поводу своей новой одежды, но одежда не оставалась новой слишком долго. Алекс никогда не переодевался, редко мылся и совсем перестал бриться. Вскоре джинсы и вышитая рубашка засалились, а бумажное сомбреро, никогда не покидавшее его головы, с течением времени становилось все более и более измятым и устрашающим. Помимо всего прочего, он еще отрастил клочковатую белобрысую бороденку, и после этого никто уже не уделял ему большого внимания. Его желание исполнилось: он стал пустым местом.
      Однако видя, что напряжение в лагере продолжает расти, Алекс решил, что его положение стало уже достаточно солидным, чтобы он мог предпринять некоторые полезные шаги. Он пришел к Джо Брассье, чтобы посоветоваться с глазу на глаз относительно своей юридической и финансовой ситуации.
      Алекс был привычен к юристам. Он вырос в окружении многочисленных наемных поверенных своего отца. Брассье был адвокатом-извращенцем: странным и исключительно редко встречающимся типом юриста, который сам лично не был состоятельным человеком. Алекс имел сильные подозрения, что во времена чрезвычайного положения Брассье оказался не на той стороне политического фронта. Большинство людей с грехом пополам пережили этот период истории и после сумели забыть, насколько специфическим образом они вели себя в то время, но Джо Брассье, как и остальные бригадиры, совершенно очевидно не принадлежал к большинству людей.
      Алекс знал, что разговаривать с юристами не имеет смысла, если у тебя нет кучи интригующих вещей, которые ты хочешь им сообщить. Он был вполне уверен, что Брассье не является ни агентом по борьбе с наркотиками, ни подручным какого-нибудь копа, и поэтому подробно рассказал ему все о своих финансовых соглашениях с clнnica в Нуэво-Ларедо.
      Большинство людей могло прожить всю жизнь, ни разу не воспользовавшись частной валютой. Впрочем, разумеется, большинство людей были бедны — они не обладали ни достаточным состоянием, чтобы покупать в частно-денежной системе, ни достаточными связями или торговой смекалкой, чтобы использовать частные валюты эффективно. Конечно, речь при этом не идет о временах чрезвычайного положения, когда любой американец, хоть богатый, хоть бедный, был вынужден использовать частную валюту, поскольку доллар США был приватизирован режимом.
      Алекс не очень хорошо понимал, каким именно образом могла быть осуществлена «приватизация валюты». Примерно настолько же туманное представление он имел о произведенной режимом массированной «национализации данных». Джо Брассье, однако, по-видимому, превосходно разбирался в сути этих принципов. Брассье был ответственным за финансовые бумаги бригады, а они представляли собой настоящее крысиное гнездо разномастных частных валют.
      У Алекса имелись деньги и парочка друзей-кудесников, так что главные условия у него были под рукой. Дальше дело сводилось лишь к невзламываемым кодам, цифровой идентификации, анонимной переписке и сетевой неотслеживаемости. Все это были компьютерные сетевые технологии, которые когда-то считались очень необычными и сложными, но вместе с тем были настолько элементарны, что после того, как они однажды заняли свое место, их было уже невозможно устранить, не разрушив всю Мировую Паутину.
      Разумеется, заняв свое место, эти технологии окончательно нейтрализовали способность правительств контролировать потоки электронных фондов — их стало можно переводить куда угодно и когда угодно, для любых целей. Собственно говоря, этот процесс во многом нейтрализовал вообще любой человеческий контроль над современной электронной экономикой. К тому времени, когда люди осознали, что подобная бешеная нелинейная анархия работает не совсем на пользу кого-либо из заинтересованных лиц, процесс зашел уже слишком далеко, чтобы его можно было остановить. Все допустимые стандарты благосостояния испарились, перешли в цифровую форму и исчезли в непрекращающемся урагане электронного эфира. Даже физический обрыв оптоволокна не мог остановить этого; правительства, попробовавшие такой способ, обнаружили, что вся эта шифрованная сумятица тут же быстренько переключилась на голосовую почту и даже факс-машины.
      Одним из серьезных последствий приватизации было то, что внезапно всплыли на поверхность крупные суммы с черного рынка. Очевидно, это изначально входило в план: даже несмотря на то, что правительство саботировало собственную способность успешно взимать хоть какой-то подоходный налог, оно всегда могло наверстать упущенное, подойдя с другого конца — облагая штрафами доселе находившиеся под спудом сделки черного рынка.
      Правительства быстро обнаружили, однако, что масштабы теневого капитала были поистине титаническими. Богатства черного рынка, накопленные в результате уклонения от уплаты налогов, взяток, коррупции, воровства, растрат, продажи оружия, наркотиков, проституции, бартера и неучтенных финансовых операций, оказались значительно больше, нежели мог себе представить любой среднестатистический экономист. Мировой океан теневых денег имел настолько обширный объем, что стало немедленно, сокрушительно ясно, что стандартные доктрины, касавшиеся обычных финансов, в данном случае не имели никакой рабочей плоскости соприкосновения с реальностью. Экономисты, воображавшие, что они понимают базовую природу современной финансовой сферы, на деле жили в догматической стране грез, столь же не соотносящейся с действительностью, как марксизм. За этим ужасающим открытием последовало резкое падение курса большинства национальных валют, и фондовые биржи превратились в руины.
      По мере того как чрезвычайное положение набирало обороты, паникующий режим принялся пропихивать через Конгресс свою национализацию данных, и в этом конвульсивном усилии сама природа денег и информации мутировала без надежды на восстановление.
      Образовавшийся в итоге всего этого клубящийся хаос и стал для Алекса фундаментом его повседневного представления о нормальности.
      Алекс не видел ничего удивительного в том, что такие сообщества, как китайская Триада или корсиканская Черная Рука, печатают собственные деньги в электронном эквиваленте. Он просто принимал это: существование электронных частных валют, за которыми не стояло никакое правительство, — неотслеживаемых, полностью анонимных, доступных по всему миру, молниеносных по скорости, вездесущих, взаимозаменяемых и, как правило, чрезвычайно неустойчивых. Разумеется, подобные фонды не заявляли прямо на оперативном экране: «Сицилийская мафия», они обычно использовали какой-нибудь занудный, официально звучащий псевдоним вроде «Banco Ambrosiano ATM Euro-DigiLira»; однако дельцы, имевшие дело с частными валютами, как правило, имели неплохое представление о кредитоспособности эмитентов.
      Довольно часто случалось, что эти частные валюты прогорали вследствие обыкновенной жадности, плохого управления или просто невезения на рынке. Однако вездесущим плотоядным свободно-предпринимательским рыночным силам все же удалось внедрить в общую сумятицу некое подобие грубого порядка. В нынешние времена множество людей принимали частные валюты просто как естественный способ существования денег.
      Если ты использовал частную, цифровую монету, то даже люди, которые продавали тебе ее, не знали, кто ты такой. Точно так же, как и ты не имел представления о том, кто такие они — не считая их тарифов, их рыночной репутации и истории их деятельности. Не было ничего, с чем тебя можно было бы отождествить, кроме твоего нерушимо закодированного общего пароля. Если очень хотелось, ты мог по-прежнему использовать правительственные валюты, и большинство людей так и поступали — ради простоты или потому, что у них не было альтернативы. У большинства вообще не было никакого выбора в этом вопросе, поскольку они были бедны.
      К сожалению, из-за катастрофической потери контроля над основными экономическими процессами бедны были и большинство правительств. Правительственные валюты редко обладали большей стабильностью, нежели их частная разновидность. Правительства — даже могущественных развитых стран — потеряли контроль над своими валютами во взбаламученных водах валютной торговли еще в 1990-х годах. Это было главной причиной того, что режим почти сразу же оставил попытки поддерживать доллары США.
      Тот запутанный узел частных валют, с которым имел дело Джо Брассье в системе бригады, не являлся чем-то нетипичным для рыночной экономики: это был цифровой эквивалент всего банковского конгломерата двадцатого века, выпаренного до размера нескольких секторов на жестком диске.
      Чтобы получить доступ в clнnica Нуэво-Ларедо, Алекс оставил изрядный кусок своей частной валюты под обеспеченный залог у третьего лица. Он не вернул свои деньги и не имел никакого представления о том, как это можно сделать, но ему пришла мысль, что, может быть, Брассье сможет отыскать эти деньги и каким-либо образом получить их обратно. Если бы это удалось, бригада могла бы дальше тратить их по своему усмотрению.
      Брассье принял признания Алекса спокойно, как священник на исповеди, торжественно взирая на него поверх оправы своих очков. Выслушав, Брассье кивнул и принялся за работу, и больше Алекс не слышал от него ни единого слова касательно этого предмета. Не считая того, что недели через полторы дела в бригаде ощутимо пошли на подъем. Горстка бывших бригадиров — Фред, Хосе, Морин, Паланиаппан и Кении — пригнали в лагерь караван со множеством консервов и бочонком пива.
      В командной юрте появился новый ковер. Прибыл новый, усовершенствованный конденсатор воздуха, который был легче старого, потреблял меньше энергии и производил больше воды. В бригаде устроили вечеринку, и настроение у всех улучшилось на несколько дней.
      Никто не поблагодарил Алекса. Алекс решил, что это только к лучшему — что не было никакого лишнего шума вокруг него самого или того, что он сделал. Те, кому нужно было знать, все равно знали. Алекс давно понял, что в бригаде почти все, что действительно имело значение, происходило где-то в глубине. Это было очень похоже на жизнь в казарме, или в общаге, или в ТБ-диспансере.
      Некоторые из бригадиров, такие как Малкэхи, Брассье и Кэрол с Грегом, знали практически все и практически сразу же. Рангом пониже стояли те, кто довольно быстро схватывал все самостоятельно — например, Эллен Мэй, Руди Мартинес и Микки Киль. Затем шли те, кому сообщал официальную версию кто-нибудь другой, такие как Питер с Риком, Марта или Сэм. И были также некоторые любимые всеми персонажи, которых ради их собственного блага мягко ограждали от всей жестокой правды, — Сарыч, и Жоан, и Джефф, и, в своем особенном роде, Хуанита.