Уорнер взял в ладонь свою каплевидную рюмку с бренди и покрутил напиток по стенкам стеклянного колокольчика.

– Что ж, Эдвард... – Он сделал маленький глоток и заговорил голосом обманутого в своих надеждах дядюшки, выслушавшего печальный отчет племянника о школьных делах: – Я думаю, тебе придется это делать. Продолжать. Ну, хотя бы какое-то время. Если бы я не знал, что ты платишь достаточно юным паренькам за то, что они сосут твой член, Эдвард, если бы я не был осведомлен о том, что тебе удалось уговорить их использовать самые разные виды малопривлекательных приспособлений, если бы я не слышал о твоей привычке к таким штучкам, то тогда, Эдвард, я полагаю, ты мог бы вообще ничего для меня не делать. А помимо этого, Эдвард, есть еще кое-какие деньжата, которые ты мне задолжал. Возможно, и не такая уж большая для нас сумма, хотя есть люди, которым она могла бы показаться целым состоянием. Ну, просто один член клуба задолжал другому, Эдвард. Если, конечно, не считать того, что людям на такой должности, как твоя, вроде бы не положено делать этого, не так ли? Не положено иметь долгов, не положено любить мальчиков, любить, когда тебе делают больно, любить баловаться со шприцем, не положено иметь подобных секретов. А ты все это делаешь. Так что похоже на то, Эдвард, что тебе просто придется... как это... ах да – продолжать, пока я не скажу тебе, что пришло время остановиться.

Латимера била дрожь. Очень тщательно отделяя слова, он сказал:

– Ты – должен – оставить – меня – в – покое.

Уорнер с готовностью кивнул, почти коснувшись подбородком ободка рюмки.

– Конечно, Эдвард, не беспокойся. Когда все это закончится, ты обо мне вообще больше не услышишь. – Он отхлебнул из рюмки. – Ну почти наверняка не услышишь.

Уорнер позвонил Фрэнсису из клуба.

– Ускорь, – сказал он.

– Разумеется. – Фрэнсис делал что-то, возможно, для себя, а возможно, и для кого-то еще. Слышалось мягкое похрустывание, словно разворачивали какой-то подарок.

– Послушай, – сказал Уорнер. – Ускорь. Ты понимаешь?

– Я говорил с ним. Что-то вот-вот произойдет.

– Что же?

– Он не говорит. Ты удостоверился, что Кэлли не уволили?

– Да. Господи, что это у нас с тобой за игра, что ты цедишь по слову, по два слова?! Слушай, что там вот-вот произойдет?

На слух казалось, что Фрэнсис, должно быть, развернул сверток, поскольку шорох прекратился.

– Я не знаю, – сказал он. Голос его был бесцветным, без всякой интонации. – Это будет какой-то сюрприз.

Кэлли обвел взглядом оперативную комнату. Пара телефонов, пустой экран, табло для информации, чайник. Доусон стоял, опираясь локтем о стол.

– Почему бы не сбегать на улицу и не купить собаку-ищейку или, к примеру, лупу? – спросил Кэлли.

– Возможности ограниченные, – ответил Доусон. – Перемещение приоритетов. Много народу поумирало, так что должен быть некий период подобающей деятельности и немного дополнительных поучений. Ну, на это надо отвести недельки три-четыре, а потом можно подшить это в папку с нераскрытыми преступлениями. Удивлен видеть тебя здесь.

Кэлли легко прошел через комнату. На дальней стене висела карта с пометками. Пометками мест убийств.

– Кто-нибудь наблюдает за всеми этими точками сейчас?

– О да! Время от времени.

– А ты чем занимаешься?

– Докладываю Протеро.

– А какого хрена ты можешь докладывать, о чем?

– Ну, компьютерный анализ показаний свидетелей. Компьютерный анализ заключений медэкспертов. Компьютерный анализ географических данных. Компьютерный...

– Ты Элен не видел?

– Нет, – настороженно глянул на него Доусон.

– Хорошо, – вздохнул Кэлли, – но ты говорил с ней?

– Коротко.

Кэлли разглядывал карту, изучал тригонометрические линии: разрастающиеся сочленения, бесконечные точки совпадений – сплошные загадки...

– Я говорил тебе, что... – начал он. – Давай не будем повторять один из тех разговоров, где ты снова будешь мудрствовать о том, для чего нужны друзья, и просить меня выразить тебе доверие, хорошо? И тогда мне не придется врезать тебе, чтобы разогнать эту проклятую скуку.

– Ты все шутишь, Робин, – сказал Доусон, засмеявшись с неподдельным весельем. Потом он направился к дверям. – Мне надо тут сделать кое-что. Компьютерный анализ типов жертв – уже третий заход.

Кэлли все еще смотрел на карту. Она казалась ему какими-то геометрическими джунглями, путаницей линий и углов. Он разглядел квартал, где жила Элен, как раз позади поля убийств.

– Я звонил ей, – остановился Доусон в дверях. – А что ты еще-то думал? Что она в слезах звонила мне? Я спросил ее, нет ли у нее вестей от тебя. Это было до того, как ты решил вернуться. Она ответила, что ничего не знает. Я уже говорил тебе, что я думаю. – Он вышел, но мгновенно появился снова. – На твоем столе есть несколько папок с бумагами. А эта история уже далеко. Надоела до черта! Удачи тебе.

Кэлли улыбнулся. Ему было бы интересно узнать, что на самом деле сказала Элен. И что сказал Доусон. Он вошел в свой кабинет и швырнул папки со своего стола на крышку шкафчика-картотеки, а потом набрал номер Элен.

«...Сообщение, я вам перезвоню».

Он дал кассете покрутиться еще несколько секунд, хотя сам ничего не говорил. Когда он вешал трубку, в дверях появился Доусон.

– А я ведь тебе задал вопрос, – сказал он.

– В самом деле?

– Как это случилось, что Протеро еще не носит по городу твою башку на кончике копья?

– Может, он воспылал ко мне симпатией из-за моего таланта и отличного вида? – пожал плечами Кэлли и нахмурился. – Я не знаю.

Доусон вошел в комнату и закрыл дверь. Потом выдвинул верхний ящик стола Кэлли и порылся там, пока не извлек оттуда полбутылки виски. Он вытащил парочку пластиковых чашек из кармана куртки и налил им обоим. Кэлли поднял свою чашечку и сказал:

– Твое здоровье, – а потом добавил: – За дружбу.

– Какие будут указания? – спросил Доусон.

– Указания такие: арестовать сумасшедшего ублюдка, который недавно застрелил много народа в центре Лондона и около него. А вот перспективы, что совсем другое дело, состоят в том, что я утру несколько носов, поцелую несколько задниц и элегантно со всем этим покончу. Похоже, всеобщее мнение состоит в том, что этот бешеный пес, этот наш убийца решил отложить свой психоз и оставить свое обременительное занятие – беспорядочное кровопролитие.

– Но ты так не думаешь.

– Я не думаю, что это поначалу было беспорядочным кровопролитием... ты же помнишь.

– А что насчет Портера? И галереи?

– Да, ну мне довольно твердо намекнули, что его следует оставить в покое.

– Насколько твердо?

– Достаточно твердо.

– Вроде приказа?

– Да.

– Ты хочешь мне сказать, что завтра мы перевернем этого типа вверх ногами?

– не завтра. Но довольно скоро. Ты должен провести кое-какую предварительную работу с помощниками директора. Совершить путешествие в центральную фирму этих компаний. Ну, ты знаешь, как.

– За дружбу, – поднял Доусон свою чашечку. И, отпив из нее, добавил: – Ты, возможно, ошибаешься.

– Да, возможно, – согласился Кэлли.

– Ты тоже так думаешь?

– Нет.

Доусон слил в бутылку остатки своего виски.

– Она тебе ни к чему, – сказал он. – Ты никогда не прислушивался к тому, что я тебе говорю, черт подери.

Окна были темными, а занавески отдернуты. Огни с улицы чертили по оконному стеклу полосы, словно проливной дождь. Кэлли нажал несколько раз на кнопку звонка на входной двери и услышал ответное жужжанье. А в квартире Элен все было несколько иначе: два цилиндрических валика и еще замок с секретом. Он присел подождать в подъезде. Каторга в реактивном самолете вызывала у него головокружение и какой-то жар в глазах, как у тыквы на празднике Хэллоуин. Он вспомнил тот миг во время петушиных боев, когда все внезапно покинуло его: место, люди, цель... Как будто реальность вдруг исчезла на миг. Он подумал о фонтане во внутреннем дворике гостиницы, о себе самом, слушающем по телефону голос Кемпа, а потом крики Нины, хриплые и дразнящие, словно страсть сочилась из нее. Он подумал о Нинином теле под его телом, ее широко раскинутых ногах и руках, о ее голосе, говорящем: «Ненавижу, когда ты уезжаешь»... Его веки медленно закрылись, словно ловушка, поймавшая эти образы.

Когда он проснулся, Элен опиралась о противоположную стену, скрестив руки на груди.

– Пьяный или просто устал? – спросила она.

– Я никогда не сплю, когда пьян. – Кэлли поднялся на ноги. – Ты же это знаешь.

В ее квартире он налил себе виски, словно ее вопрос подал ему эту мысль. Она разгрузила свою сумочку и решила, что было бы неплохо поцеловать его по случаю встречи.

– Начинай ты, – сказала она.

– Что это значит? – засмеялся он. – Соревнование по пощечинам?

– Судя по выражению твоих глаз, вполне может быть.

– Хочешь виски? – спросил он. – На, возьми.

– Может помочь заглушить боль, я полагаю.

Она чуть отвернула лицо и задрала подбородок, словно предлагая ему ударить ее. Он передал ей стакан и поцеловал в подставленную щеку.

– Ты получила мое сообщение, в котором я просил послать мне телеграфом немного денег?

– Да.

– Ну и как, послала?

– Да.

– Отзови перевод.

– Уже отозвала. Майк Доусон сказал мне, что ты прилетаешь.

– А ты никуда не уезжала? – Она покачала головой. – Я думал, что ты, возможно, уезжала.

– Нет.

– Значит, ты была здесь, когда я звонил, и просто включила автоответчик.

– Поскольку ты звонил мне, – рассмеялась Элен, – естественно за полночь, то да, я была здесь. Где же еще я должна была быть?

– И ты слышала меня? Слышала мой голос?

– Я могла предположить, что звонок в два часа ночи был твоим, но не была уверена, поэтому оставила звук включенным. Конечно, когда ты говорил, я тебя слышала. Чаще всего ты где-то посреди ночи давал отбой, так? И это не такая уж плохая идея из всех возможных.

– Но почему ты не снимала трубку? – спросил Кэлли. – Ну, по крайней мере, хотя бы разок.

Элен налила и ему, и себе еще немного виски и пошла на кухню за льдом. Кэлли слышал, как тот громко трескался, пока она держала поддон под струёй воды из крана. Она крикнула ему:

– Как-то раз я почти сделала это. – Она вернулась в комнату и разложила лед по стаканам. – А потом передумала.

– Ты собираешься мне что-то сказать?

Кэлли сидел на стуле, отставив его от обеденного стола. Элен прошла через комнату к дивану, создав между ними дистанцию и как бы делая этим своего рода намек.

– В первое время после того, как мы поженились, – сказала она, – я ненавидела, когда ты уезжал.

Рука Кэлли вылетела вперед, как будто он отражал внезапный удар. Виски разлилось по полированной поверхности стола. Он уставился на Элен и не сводил с нее глаз, пока она шла к кухне за бумажным полотенцем и потом, когда она вернулась в комнату и, протерев стол, налила ему новую порцию.

– Извини, пожалуйста... – сказал он. – Я очень неуклюж.

– Ничего страшного, – покачала она головой. – Ты, видно, еще просто толком не проснулся. – Она снова отступила к дивану. – А потом я не слишком возражала. Потом я даже стала ждать этого. – Она с минуту молча разглядывала его. – Ты помнишь Бретта, ту ночь, когда его снова схватили?

– Я помню, как это случилось, – сказал Кэлли, – если ты это имеешь в виду.

– Да, ну я не присутствовала при этом. Я говорю о том, что было потом. Ты вернулся домой с Майком Доусоном. Вы оба были на взводе, но скорее от хорошего настроения, чем от выпивки, так что, наверное, лучше сказать – упоены. Ты мне все подробно рассказал.

У вас еще оставались с собой ваши пистолеты, и вы положили их на стол, как будто хотели некоторым образом подчеркнуть, что вы настоящие мужчины. Китобой ставит в уголок свой гарпун, охотник сбрасывает на пол все свои капканы и силки. Вы с равным успехом могли выложить на стол свои члены. – Она помолчала, как бы приглашая его вступить в разговор, но Кэлли было нечего сказать. Элен продолжала: – Это был торг, не так ли? Ты поднажал на какого-то мерзавца, и он предложил тебе Бретта в обмен на очень мягкий приговор. Бретт был в побеге сколько?.. Год, да? Насколько я помню, это был досадный пробел во всех официальных отчетах. Некое затруднение. Я думаю, что говорил главным образом ты. Майк не сводил с тебя глаз, словно маленький ребенок, только что переживший какое-то приключение вместе с кем-то постарше. Я помню, что ты все время облизывал губы, потом вытирал свой рот, как будто ты пересох от волнения. Это заставило меня вспомнить о том, как тебя разбирает жажда после секса.

Она выпила все свое виски и подошла к столу налить еще. Потом она снова пересекла комнату, возвращаясь к дивану. Перешла некий символический мост. Бутылку она оставила на столе – то ли по рассеянности, то ли чтобы иметь повод перейти этот мост еще раз.

– Если я поняла это верно, вы не нашли его по адресу, который вам дали, но опоздали всего чуть-чуть. Он украл какой-то автомобиль – так? – прямо у светофора. Выбросил водителя прочь и помчался по автостраде М 40, а ты и еще несколько других погнались за ним. А потом у него кончился бензин. Кажется, так, да? Кончился бензин.

Губы Кэлли скривились в усмешке. Он не сумел этому помешать. Когда бы он ни вспоминал об этом происшествии, оно заставляло его смеяться. Это была погоня миль на двадцать, огни светофоров, вой сирен и мчащийся автомобиль разрывали уличное движение, как застежка на молнии, когда ее раскрывают. Все это производило страшный шум, люди пронзительно кричали, в ушах ревели сообщения по рации... И когда преследуемая машина просто замедлила ход, это оказалось настолько неожиданным, что они едва не проскочили мимо нее.

Бретт свернул на обочину и выскочил из машины, надеясь бежать; но бежать оказалось некуда. Вместе еще с пятью полицейскими Кэлли взял его в кольцо. Все они уже держали наготове пистолеты. Руки Бретта сначала болтались у него по бокам, а потом он их согнул в локтях и сжал в кулаки, намереваясь вступить в драку. Полицейские расхохотались. Они не спеша замкнули круг, продолжая хохотать. Мигалка на полицейской машине вращалась, делая их лица бело-голубыми, и они надвигались на него, как аркан, и смеялись, смеялись... Именно это и запомнилось Элен больше всего.

– Вы все еще продолжали смеяться, когда пришли домой, – сказала она. – Я помню, как мне хотелось, чтобы вы ушли из дому. И ты, и Майк. Вы оба тогда много выпили, хотя казалось невозможным, чтобы ты напился. Ну а попозже ты меня разбудил и трахал так, словно задался целью разломать кровать. И мне ничего из этого не понравилось. И до сих пор не нравится.

Улыбка оставила лицо Кэлли задолго до того, как Элен кончила говорить. Немного погодя он сказал:

– Это было давным-давно. Разве не так?

– Да, так. – Она опять пересекла символический мост, чтобы снова налить себе виски. – Но потом мы еще и были с тобой порознь довольно долгое время.

– И...

– Ты ведь не первый раз слышишь от меня, Робин, что ты опасен. Полагаю, для самого себя, и для меня тоже. Я знаю, чего ты хочешь, и знаю, почему ты этого хочешь. Во всяком случае, я знаю хорошую причину. Потому что ты меня любишь. В этом я не сомневаюсь. Если есть и какая-то плохая причина, думаю, что рано или поздно я отыщу ее. Но я не уверена, что хочу пойти на риск. Ты говоришь о переменах. Но когда я думаю о прошлом и когда я смотрю на тебя, то я словно смотрю на пачку старых фотографий, и что же я там вижу? – темноту. Ты понимаешь? – В ее голосе были слезы. – Я вижу то, что заставляет меня думать об этой темноте. Туннели. Узкие улицы. Темные углы. Ты есть на этих фотографиях, но твое лицо сразу и не разглядишь. И что ты делаешь, толком не разглядишь. И я понимаю, что на самом деле я и не хочу видеть твоего лица, потому что боюсь того, что может рассказать мне его выражение. И я не хочу видеть, что ты делаешь, потому что сама мысль о том, чем это может оказаться, пугает меня чуть не до смерти. А ты, я думаю, должен любить все это, ты должен любить эту темноту, эти темные места, потому что в ином случае какого черта ты там делаешь?

Ее голос слегка дрожал. Кэлли перенес бутылку через мост и налил ей выпить.

– Когда ты был в Америке, – сказала она, – я попыталась испытать себя твоим отсутствием, отсутствием Робина. Потому что ты снова соединил нас, правда не живя при этом со мной вместе, не женясь на мне, нет, совсем нет, и все же более или менее соединил нас. Я пробовала посмотреть, как это отсутствие ощущается. Как я его ощущаю. Вот почему и не стала говорить с тобой. Я хотела побыть без тебя как можно полнее.

– И что ты ощутила? – Он вернулся назад через мост.

– Освобождение. – Она сделала глоток виски и посмотрела прямо на него. – Это было освобождение. Я снова стала жить одна. Знаешь... Я ходила в кино, я ходила в театр, и после не надо было обсуждать спектакль, я ела, когда мне хотелось есть и если мне хотелось, читала книги, играла на пианино... Потрясающе!

– Я что-то не помню о каких-то обсуждениях спектаклей после театра, – сказал Кэлли.

– Нет? А кто говорит, что это было с тобой? Я просто рассказываю, как мне жилось самой по себе.

– Так мы об этом сейчас говорим? О том, чтобы быть самим по себе?

– Ты прав, – покачала она головой. – Я говорила о нас. О том, чтобы не быть с тобой. – Она смотрела в сторону. – Ты касаешься таких вещей... В тебе есть что-то такое... – Она снова попыталась связать слова: – Я вижу в тебе такие вещи, о которых мне не хотелось бы знать.

– Подумай, почему, – сказал он.

– Конечно. Конечно, я думала об этом. Но от этого легче не становится.

– Значит, это было освобождением. То, что меня не было здесь.

– Если не считать того, что я все еще влюблена в тебя, это в целом было замечательно.

– И это ты тоже выяснила.

– Да, это я тоже выяснила.

– Ну а что же из этого для нас следует? – спросил Кэлли.

Элен прошла от дивана туда, где на другой стороне моста сидел он. Она присела перед ним и взяла его руки.

– Ты прав, говоря о перемене. Потому что я не вижу для нас никакой надежды, пока в самом деле не произойдет перемена. Но для этого потребуется больше, чем твои обещания. Для этого потребуется нечто зримое, нечто осязаемое. – Она встала. – Хорошо?

Кэлли кивнул. Он понимал, что теперь он просто обязан спросить, что же такое для этого потребуется, но ему казалось, что он уже догадывался об ответе, и пока еще не спешил его услышать. Элен открыла холодильник и заглянула внутрь – их старая шутка.

– Конечно, есть несколько маленьких, но значительных неудобств в одинокой жизни, – сказала она.

– Никакой еды?

– Да, верно.

– А еще что?

– Никакого секса.

При открытом окне в комнате чувствовался тошнотворный, едкий запах выхлопных газов, можно было даже представить, как они, клубясь, переливаются через подоконник, подобно мелким морским волнам. На улице какой-то мотоцикл сорвался с места с таким визгом, как будто железный мост пилили циркулярной пилой. Хор мужских голосов звучал все громче и громче.

Свет из окна был единственным светом, который был им нужен. Почти полная темнота. Мрак. Когда она открывала рот, на ее губах поблескивала слюна. Округлость его плеча была то белой, как мел, то ярко-голубой, от неонового света, пульсирующего на огромном экране на противоположной стороне улицы. Он спросил ее о чем-то, и она прошептала:

– Да, сделай так.

И немного погодя он услышал ее голос. Он как будто шел откуда-то издалека, но становился все громче. Негромкие вскрики набирали силу по мере того, как чувство овладевало ею. Ее бедра приподнялись и замерли, напряженные, словно она к чему-то прислушивалась, пока она не закричала в полный голос и, кажется, куда-то упала от него. Его руки обхватили ее у плеча и бедра, он как бы поймал ее в полуполете, и ее ноги обвились вокруг его талии, увлекая его за собой вниз.

– Что? – спросил он. – Что для этого потребуется?

– Уходи из всего этого завтра же. – Она приподнялась на локте. Было уже слишком темно, чтобы видеть его лицо, но тем не менее она смотрела на него. – Сегодня вечером, если есть хоть какая-то возможность сделать это. Уйди. Брось все. Перестань быть легавым. Просто... Что бы там ни было у тебя срочного, что бы ни лежало у тебя на рабочем столе – забудь об этом. Не ходи туда. Оставайся здесь. Выйди из этого прямо сейчас.

– Такой вот способ?

– Да, такой способ.

Воровато прокралось холодное молчание. Она села прямо и оперлась спиной о спинку в изголовье кровати, обхватив руками поджатые к подбородку колени и уткнувшись в них лбом. Он не видел ее в темноте.

– Иди домой, Робин, – сказала она.

Он налил в стакан безрассудно много виски и отнес его к стулу у окна, смотревшего на реку. Он понимал, что Элен была права. Мало что еще могло сделать возможной их жизнь вместе. Но только проблема заключалась не в его службе в полиции. Это просто давало проблеме конкретное место для существования. Сцену, текст пьесы, статистов. А иногда и самое опасное из всего – аплодисменты.

Невозможно. На этот раз невозможно. Только не в этот раз. Не в этот. Ему необходимо было кое-что узнать. Ему необходимо было кое-где побывать. Оказаться поставленным перед выбором достаточно неприятно. А то, что он, по-видимому, сделал его, наполнило Кэлли яростью. Грузовое судно шло вверх по реке, его фонарь на корме бросал в воду узкие ленты света. Кэлли выпил половину того, что налил себе, одним глотком. Он думал о том, что сказала Элен. Об этих темных местах. Он знал, что она близка к истине, и в то же время понимал, что поскольку это был он, он сам, он никогда не счел бы это таким странным, или неправильным, или опасным. Вроде того, как сам ты можешь стоять на краю обрыва, но как это делают другие, для тебя смотреть невыносимо. Или как в ситуации с адюльтером: кто-то другой был бы уязвим тем, чему ты не придал особого значения.

Но было и еще кое-что. Конечно, он хотел воспользоваться информацией, вырванной им у Кемпа, хотел схватить того – кем бы он ни был! – кто решил, что всех, кого убили, можно было принести в жертву. И еще он хотел найти этого снайпера. Разумеется, в этом и заключалась его работа. Но было нечто и другое. Он хотел разузнать, как подобное стало возможным. Хотел узнать, каково оно на ощупь. Каково на вкус и запах. Хотел знать обо всем этом, потому что верил, что нашел, скорее всего, правильную версию, и ему необходимо ее проверить. Посмотреть, насколько чудовищно все то, о чем он догадывается.

Некоторые люди, знавшие Кэлли, думали, что все дело в его отношении к общепризнанным правилам. Да, это верно, у него была некоторая проблема с этими самыми правилами. Кто-то сочинял их, вводил в действие, объявлял хорошими, справедливыми, полезными и тому подобное. И полагал, что может наказать Кэлли за то, что он не подчиняется этим правилам, что было загадкой для Кэлли. Чьи это правила? Кто это все говорит? Черт подери, у меня есть мои собственные правила! Где вы все были, когда я их придумывал?

Но в данном случае дело было не в правилах. Любовь и ненависть, страх и тревога, гнев – вот что движет им. Он смотрел, как суда шли вниз по реке, как огоньки суетились в их кильватерах. Он видел лицо Нины Кемп. От звука ее голоса по спине пробегал озноб.

– На кой черт все это нужно? – возражал Доусон.

Последний месяц лета принес с собой шквалы чего-то серого и мокрого, словно кто-то вывалил полные мешки дождя в порывы ветра. Доусон съежился на подветренной стороне насквозь промокшего прогулочного катера, двигавшегося вниз по реке. Это было как раз то самое место, на которое Кэлли смотрел из окна едва ли не всю ночь.

– Небольшая прогулка, – сказал он, – что-то вроде экскурсии. Я думал, что тебе это понравится. Мы же, в конце концов, нация мореходов.

Последние туристы этого сезона переходили с фотоаппаратами с левого борта на правый и всматривались в перемещающийся туман дождя. Снайпер держал визитеров в стороне от Лондона, и даже теперь только смелые, или опрометчивые, или просто гонимые служебным долгом приезжали туда. Они казались вялыми, сонными, вроде зверей, приготовившихся к зимней спячке.

Кэлли был таким же сонным, как и они. Он передал Доусону фляжку со спиртным, оставив руку протянутой, чтобы забрать ее обратно. Дождь шквалами проносился мимо.

– Ты был в центральной фирме компаний? – спросил Кэлли.

Доусон отер рот тыльной стороной ладони.

– Это как будто читаешь сказку, из которой изъяты все достоверные сведения. В некотором царстве родилась прекрасная принцесса. Ее звали компания «Белокурые локоны» с ограниченной ответственностью. И вот однажды Белый рыцарь... И поэтому она и ее семья стали с той поры получать пятнадцать процентов годового дохода. У тебя есть голые детали, но если бы компьютерное досье могло обнаружить, что там кроется между строк...

– А что насчет голых деталей?

– Ну, эта галерея просто называется «Ральф Портер», ответственность ограниченная. Шестеро пайщиков. Портер, естественно, один из них. Остальные все личности известные. Ты знаешь, я же говорил тебе это по телефону, когда ты был в Таксоне.

– Откуда взялась эта информация?

– Из отдела по борьбе с мошенничеством. Они способны провести внезапную проверку даже королевской семьи. Интересно, что сам Портер владеет только пятнадцатью процентами вкладов. У трех других членов правления по десять процентов. А остальные двое владеют двадцатью семью с половиной процентами на каждого.

– Что, по всей видимости, сделано специально.

– Теоретически несколько более мелких пайщиков могут объединиться с одним из членов, имеющих двадцать семь с лишним процентов, чтобы протолкнуть то или иное дельце. Ну, скажем. Портер плюс один из имеющих десять процентов, да еще один из этих мощных парней. Это дало бы им пятьдесят два с половиной процента и решающий голос. Или те трое, у которых по десять процентов, могут объединиться с одним из имеющих двадцать семь с половиной процентов против Портера и второго главного пайщика. Но поверить в это трудно, ведь верно? Глядя на такой расклад, хорошо понимаешь, что два человека аккуратненько поделили решающую долю. Следовательно, остается лишь признать, что они союзники.

Уступая Доусону большую часть их укрытия, Кэлли отклонился назад, к поручню. Правое плечо его плаща насквозь промокло, врезавшись темным треугольником в более светлую, не тронутую дождем материю. Он передал Доусону фляжку и спросил:

– Кто?

– Две женщины. Элисон Траверс и Мари Уоллес.

– Мэри?

– Нет, – сказал Доусон. – Мари.

– Кто они?

– Для этого у меня еще не было времени. Оперативная группа ликвидируется, многие уже ушли.

– Ладно.

Катер завершил рейс. Его машины замедлили ход, а потом, взбивая пену, сдали назад, и он заскользил к пристани. Пассажиры могли прогуляться вверх по реке, посмотреть достопримечательности и дождаться следующего катера. Доусон направился к трапу.

– Я вернусь назад автобусом, – сказал он. – Ты, возможно, не заметил, но тут немного дождя с ветром.

Кэлли пересел на другую сторону для обратного путешествия. Ветер был порывистым и прохладным. Он дул, как в трубу, вдоль широкого русла Темзы, гоня огромные столбы дождевой воды, заливавшие парусиновый тент и палубу судна. Кэлли думал об Элен. Проводя, как азартный игрок, расчет всех «за» и «против», он пытался определить, действительно ли уже потерял ее или же может сделать то, что хотел сделать, и заняться этой проблемой попозже. Он понимал, насколько это цинично, но расчет уже был проведен. У него получилось восемьдесят против двадцати. На это не стоило делать ставку.

Он думал о Нине, о ее сознании, засоренном какими-то лоскутами мыслей, обрывками связей, лохмотьями представлений о вещах. Что значил для нее разговор о Франции, о Лайм-Рэджисе? Что значило для нее то, о чем она говорила? Он задавал себе эти вопросы, словно не имел никакого понятия об ответах. Он спрашивал так, как будто эти вопросы только что пришли ему в голову. Все. Это было всем для нее. Утонуть или плыть.

«Я получил то, за чем ездил, – подумал он. – Я выиграл». А дождь высокими колоннами плясал по воде в реке. "Вот только еще этот разок, – подумал он. – Элен, только этот разок, хорошо? А потом я изменюсь... Нина сказала: «Не беспокойся. Я буду тебя ждать».

Катер прокладывал себе путь обратно вниз по течению, неся на борту кучку промокших мрачных пассажиров. Кэлли стоял на палубе, а они плыли по той части реки, которую он считал своим видом из окна. Он посмотрел вверх, на свою квартиру, и представил человека там внутри, пристально вглядывающегося в проходящие мимо суда и ждущего того момента, когда два из них совместятся в верхней точке излучины и принесут ему удачу.

Он представил самого себя, наблюдающего за рекой. Видящего этот катер, проходящий сейчас мимо, и сквозь занавес дождя с ветром какую-то фигурку на носу палубы, глядящую вверх и тоже наблюдающую. Окна его квартиры были похожи на широко открытые, пустые глаза. Они таращились на него, а он – на них.

Кто-нибудь есть дома?