– Да, но... они, конечно, могли слушать. Но дело в том, что такие жучки – они... они... устройства с безграничными возможностями. Это жучки и для телефона, и для всего данного пространства. Кто-то, набирая номер, мог слышать все, что говорилось здесь и говорилось в спальне, независимо от того, пользовались ли вы телефоном или нет.

– Важно, чтобы... – начал было вернувшийся с деньгами Глинвуд.

– Мы не болтливы, – оборвал его связист. – Нас бы не стали держать, если бы мы с кем-то делились нашими тайнами. – Он, не пересчитывая, взял деньги и вручил Глинвуду визитную карточку. – На случай, если мы понадобимся вам снова. Отличная, знаете ли, мысль – проводить регулярный контроль. – Он подхватил свой чемоданчик и добавил: – Потрясающе. Розы, подумать только! Потрясающе.

«Все, что говорилось здесь. Все, что говорилось в спальне».

Кемп взглянул на свои часы и сказал Глинвуду:

– У тебя есть пятнадцать минут на сборы, а потом я приду.

Кэлли сидел с Ниной за утренним соком и кофе. Она открыла свой маленький чемоданчик и достала оттуда новую одежду для нового дня. Белые брюки, блузка с оборкой из парчи да еще кожаный браслет с бирюзой. Она улыбалась, глядя ему в глаза. Указательный палец ее правой руки слегка постукивал по капсулам таблеток – черно-красной и черно-желтой, катая их туда-сюда. Кэлли коснулся ее руки, придерживая ее.

– Для чего они? – спросил он.

– Они прогоняют раздражение. – Это прозвучало так, словно нечто подобное однажды ей сказал какой-то врач. Нина кончиками пальцев подцепила капсулы и опустила их на свое блюдце. – Может быть, попозже.

– Мне надо выйти на некоторое время, – сказал Кэлли. – Ненадолго. Ну, может, на часок.

– Это странно... – Нина, не мигая, глядела на него. – Надо просто рискнуть – только и всего. Думаешь, что жизнь – это какая-то одна вещь, ну знаешь, один стиль. Проходят часы, и ты делаешь то, что и собиралась делать. Куда-то идешь... твои ноги бредут в том направлении, в котором ты и хотела пойти. Но можно в один миг сломать этот стиль. Иногда я понимаю все так ясно, а иногда – нет. Это похоже на то, как засыпаешь и пробуждаешься и толком не знаешь, где сон, а где явь. Возможно, это и не имеет значения. Ты думаешь, что полученное тобой и есть все, в чем ты нуждаешься. Но это не потому, что...

В ее глазах было слишком много боли, чтобы глядеть в них, и слишком много чувства, чтобы отвести от них взгляд.

– А потому, что... – подсказал ей Кэлли.

– Потому, что ты не знаешь, чего другого тебе хотеть.

– А чего ты хочешь, Нина?

– Уехать с тобой. Уехать.

Кемп и Кэлли стояли плечом к плечу, подобно двум знатокам искусства, в равной мере циничным, которых попросили оценить какую-то работу сомнительного происхождения. Кемп быстро посмотрел по сторонам и снова перевел взгляд на картину.

– Ваш клиент, должно быть, очень уж жаждет приобрести Дега.

– Мне не нужен Дега. Можете забирать его.

Они смотрели на большое полотно, изображавшее ковбоя, скачущего галопом по равнине, по которой были беспорядочно разбросаны столбики кактусов. Ветер загибал поля его шляпы, а с его запястья свешивался арапник.

– Что ж, – сказал Кемп, – я, конечно, заинтригован. Как Нина?

– С ней все прекрасно.

– Молодая женщина влюбилась, – заключил Кемп.

– Да, верно.

– Без ума от вас.

– Да, похоже, что так.

– Если я дам вам то, что вы хотите, – слегка засмеялся Кемп, – а в обмен вы вернете мне мою дочь, можете быть уверены, что такая передача пройдет гладко. Но будь у меня возможность, я бы убил вас.

Генри Глинвуд продефилировал по комнате с небольшой группой туристов и вышел.

– Это хорошо, что вы откровенны, – сказал Кэлли. – Я ценю это.

Кемп сделал несколько шагов в сторону, к следующему холсту. Там было изображено ограбление почтового дилижанса: потрясенные лица выглядывали из освещенной внутри лампами кареты, а снаружи по лодыжки в снегу стояли два человека, и из стволов их винтовок вылетали язычки пламени. Кучер лежал между копытами лошадей.

– Если не Дега, то что же тогда? – спросил Кемп.

– Иногда какие-то работы появляются на рынке, хотя о них не говорят открыто, – сказал Кэлли. – И только определенному числу коллекционеров, вероятно, сообщают, что подобные работы доступны. Самый недавний подобный случай – пара полотен Сезанна. – Он помолчал. – Моему клиенту очень хотелось бы быть среди тех, кому все это сообщают, может быть, чтобы иметь возможность предлагать цену. Давать знать посредникам о предметах его особого интереса. И мне вот пришло в голову, что вы могли бы предоставить мне некоторые имена. Кто, например, заполучил этих Сезаннов.

Пока Кэлли говорил, Кемп медленно кивал и наконец сказал:

– Так-так... М-да... Так вы хотите продолжать с этим Дэвисом, с каким-то клиентом, со всем этим коровьим дерьмом – или что? – Его пристальный взгляд переключился с картины на пол, словно он обнаружил там какую-то роскошную мозаику. Потом он произнес: – Робин Кэлли.

Сказано это было тоном человека, только что узнавшего приятеля в толпе. Голова Кэлли на мгновение дернулась – он просто не сумел помешать этому, – и он увидел задумчивое выражение на лице Кемпа.

– До меня вам не добраться, – сказал тот. – Я несгораем.

– Я знаю. Вы мне и не нужны.

– И более того, вам не нужна и Нина. А она знает это?

– Нине не угрожает никакая опасность, – сказал Кэлли.

На какой-то момент Кемп едва не потерял контроль над собой. Казалось, что он скрежещет зубами. Голос его был низким, прерывистым от ярости, и едва слышные слова, казалось, извергались из стиснутого рта, подобно глотку воды, попавшему в дыхательное горло.

– Я хочу, чтобы она вернулась, я хочу, чтобы она вернулась в неприкосновенности, я обещаю тебе, что, если ты только прикоснешься к ней, я перебью твой проклятый хребет, ты, ублюдок, верни мне ее назад!

Кемп скрестил руки на груди и опустил голову, глубоко дыша. Когда он поднял взгляд, то встретился с глазами Кэлли, спокойными и жесткими, и он понял, что Кэлли все знал.

«Все, что говорилось здесь. Все, что говорилось...»

– Вы знали о Джее Хэммонде? – спросил Кэлли.

– О ком?

– Убито было много людей. Джей Хэммонд один из них. Он не отличался чрезмерной щепетильностью, но от этого его убийство вовсе не становится законным. Ему нужны были эти Сезанны для кого-то другого. Вот почему его и убили. Вот почему, по сути дела, убили и всех других людей.

– Мне предложили эти картины, и я согласился, – пожал плечами Кемп. – Вы мне рассказываете, что было два посредника для двух покупателей. И один из них проиграл дело. Но это не имеет никакого отношения ко мне.

– И как же это все происходит? – спросил Кэлли.

– Ну, это в значительной степени бывает одинаково – не важно, откуда приходит предложение: из Англии, Италии, Франции... Кто бы ни устроил ту или иную сделку, он получает деньги, как только товар доставлен. Ничего сложного: перевод денег на самые разные временные адреса. Вы можете надежно отмыть эти деньги, пропуская их через различные счета: какой-нибудь чисто условный получатель, номер счета такой-то, да все, что угодно...

– Имя, – сказал Кэлли.

– А что я получаю от вас?

– Вы даете мне имя, а я его проверяю. Если я узнаю, что оно представляет для меня ценность, я возвращаю вам Нину. Завтрашнее утро было бы надежной ставкой.

– Мне не нравится такая сделка.

– А кого это волнует?

Кемп как-то по-крабьи перешел к следующей картине. Прозрачная вода, люди на лошадях с безделушками в руках; люди, волокущие за собой деревянный каркас в индейском стиле, тяжело нагруженный мехами. Солдаты и индейцы собрались у бухты, идет бойкая торговля.

– Один парень по имени Портер, – сказал Кемп. – Ральф Портер. И это также название галереи.

Кэлли неторопливой походкой прошел через выставочные залы. Выйдя на улицу, он пошел, порой приостанавливаясь, чтобы поглазеть на витрины. Купил газету и миновал еще пару кварталов, прежде чем нашел бар. Он переступил порог и остановился рядом с дверью. Вскоре следом за ним вошли двое: Генри Глинвуд и высокий мужчина в рабочей рубашке, волосы которого были собраны на затылке в небольшой «хвостик». Кэлли пристально смотрел на них обоих, делая свой интерес явным. Мужчина в рабочей рубашке с суровым видом взглянул на Кэлли. А Глинвуд прошел мимо, в дальний конец помещения, опустив глаза.

Кэлли неожиданно вышел из бара и вскочил в отходивший автобус. Он не вычислил заранее Глинвуда, он даже не знал, будет ли вообще за ним слежка. То, что он проделал в баре, было всего лишь стандартным приемом. Он подошел к тому месту, откуда звонил Кемпу прошлым вечером, и позвонил в счет абонента Майку Доусону.

– Я тебя разбудил? – спросил он.

– Разумеется. Теперь позволь проделать то же самое с тобой. Ты по уши в дерьме. Протеро разговаривал с местными ребятами. Кажется, ты им и не требовался. В сущности, они даже не знают, что ты там. – Доусон тут же исправил себя: – Не знали.

– Скажи Протеро, что я направляюсь домой.

– В самом деле?

– Ну, более или менее. Проверь для меня одно имя. Ральф Портер. Мне надо знать, существует ли он вообще. Мне надо знать, существует ли галерея с таким же названием. Мне надо знать, что он и есть наш кандидат. Я перезвоню тебе через четыре часа, хорошо?

– Какая там погода у тебя?

– Пошел в задницу.

– А здесь дождь, – сказал Доусон.

Кэлли прошел еще три квартала до банка. Ему сказали, что на его имя денег никто не переводил.

В комнате было кожаное кресло и старый пружинный диван, покрытый одеялами. Нина выбрала диван, чтобы переждать на нем отсутствие Кэлли. Она сидела, подобрав ноги под бедро, положив щеку на валик дивана и закрыв глаза. Когда Кэлли прошел по комнате, она сказала:

– Я не сплю. – Капсулы с блюдца уже исчезли. – Тебя не было дольше, чем я думала.

– Извини, – сказал он. – Надо было уладить кое-какие дела.

– Билеты на самолет?

– Да, точно.

– Во Францию или в Англию?

Он обнаружил, что почему-то лгать труднее, когда тебе предлагают выбор. Нина открыла глаза и смотрела на него, не поднимая головы.

– В Англию, – сказал он, а потом, как бы маскируя свою нерешительность, добавил: – А попозже и во Францию.

Он приготовил две чашки травяного чая и принес их в комнату. Нина держала свою чашку обеими руками, поднеся ее почти к самым губам. Так пьют горячий бульон после того, как промерзнешь в дороге. Не сводя с нее глаз, Кэлли сказал:

– Я говорил с твоим отцом.

Глаза Нины казались пустыми окнами в темной комнате.

– И что он сказал?

– Он хочет, чтобы ты вернулась назад... в общем, суть его слов была в этом.

– А почему ты говорил с ним?

– Я чувствовал, что обязан это сделать.

– Что ты ему сказал?

– Что мы собираемся уехать вместе.

– Я люблю его, – сказала она, – но я не хочу возвращаться туда. Раньше я думала, что уехать будет невозможно. Я просто не видела, каким образом сделать это. Я полагала, что не хочу этого, и довольно долго просто не хотела уезжать. А потом я так устала, понимаешь? Все стало таким запутанным...

Она, казалось, задремала на несколько минут. Кэлли внимательно смотрел на нее. Рот ее выглядел каким-то помятым, под глазами тяжелые круги – следствие переизбытка сна. Кэлли заинтересовал блеск паутины шрамов, которую он увидел на ее руках и ногах. Глаза Нины внезапно открылись и, остановившись на Кэлли, смягчились.

– Один человек пошел к врачу, – сказала она. – Он был в очень подавленном состоянии. Ты знаешь... он был... он чувствовал себя ужасно все время, только чернота и отчаяние. Вот такая история. – Кэлли кивнул. – И вот он рассказал врачу, как он себя чувствует. А врач и говорит: «Здесь в городе есть цирк. Я слышал, что у них там потрясающий клоун, ужасно потешный, любого заставит хохотать. Почему бы вам не сходить в этот цирк, не посмотреть на клоуна, он бы вас развеселил». А тот человек отвечает: «Я и есть этот клоун».

Кэлли подождал немного, а потом спросил:

– Почему ты мне это рассказала?

– Это самая печальная история, которую я когда-либо слышала, – пожала плечами Нина.

Кэлли принес пива к телефонному аппарату. Доусон сказал:

– Ты знаешь, сколько стоит оплата звонка из Штатов?

– Понятия не имею, – ответил Кэлли. – Ну и что мы имеем?

– Ральф Портер существует. Галерея Ральфа Портера тоже существует. Картины он в самом деле и ввозит и вывозит. Но он – это просто имя для вывески. Часть денег приходит от этаких мало кому известных темных лошадок, все они богаты, а многие влиятельны.

– Как именно влиятельны?

– Ну, старые деньги, новые деньги, деньги, взятые в долг, левые деньги... Не так много партнеров, но все нужные.

– Из этого будет прок, – сказал Кэлли. – Передай Протеро, что я вылетаю домой завтра, когда точно, пока не знаю. Это должно его успокоить.

– Я что-то сомневаюсь, – сказал Доусон. – А какая там погода?

– Имел я тебя с твоей погодой, – сказал Кэлли.

– А здесь все еще дождь.

Самолет Кэлли вылетал в половине первого на следующий день, а до тех пор у него почти не было дел, так что оставалось проводить время с Ниной. Подобно мужу, уже запланировавшему уход от жены, но пока еще досиживающему за столом до конца рождественского торжества. Подобно путешественнику, опоздавшему на поезд и вот вступившему в близость с какой-то незнакомкой на железнодорожной станции. По пути обратно после звонка Доусону Кэлли купил немного еды, и нечто зловеще хозяйственное было в том, что он купил ровно столько, сколько должно было хватить, чтобы два раза поесть. Нина стояла рядом с ним, пока он готовил им запоздавший обед. В какой-то момент она сделала так, что их бедра слегка столкнулись, и Кэлли... Кэлли слегка обвил рукой ее талию и тут же отвел ее, чтобы взять помидоры и нарезать их.

Что-то в этот момент обеспокоило ее: возможно, она ощутила какой-то холодок. Его нужда в ней исчезла, и вместе с ней исчез почти весь пылкий интерес, почти все вожделение. Нина вышла из кухни и села на диван.

– Так когда мы поедем? – спросила она.

– Завтра, – ответил он. – Вечером. А где-то в полдень я должен забрать билеты.

Эта маленькая деталь делала ситуацию реальной для нее, и Нина снова поверила ему. Они поедут, потому что они оба хотят этого. И будущее, лежащее перед ними, – это он и она вдвоем, а прошлое станет какой-то незнакомой страной.

Всю вторую половину дня и ранним вечером она пыталась справиться с колебаниями своего настроения. Она украдкой бросала на него взгляды и в какой-то миг, изучая его лицо, стала выискивать признак того, что его мысли блуждают где-то еще. Но уже в следующее мгновение принялась мысленно помещать рядом его и свои черты в тяжелом альбоме с фотографиями, который она составила в уме.

Робин и Нина в лондонском парке: она бросает толстые ломти хлеба прямо в огромную стаю уток, а он обвивает рукой ее плечи. Нина и Робин бродят по «Булыжнику», и их плащи сдувает набок ветер, и дымка водяных брызг поднимается по сторонам. Робин и Нина веселятся на пикнике во время поездки на автомобиле по Франции. Нина и Робин гуляют по Фиджеаку, раннее утро, они направляются за теплыми булочками. Робин и Нина в его лондонской квартире, они вернулись из всех этих путешествий и разглядывают разные другие фото в альбоме...

Они съели то, что он приготовил, и выпили немного вина. И пока вечер расплывался в пятнах сумерек, она все просила и просила его рассказывать ей разные истории, которые подходили к придуманным ею фотографиям. И он рассказывал их, стараясь не выдать свои чувства вины и раздражения, которые она боялась услышать в его голосе.

Светлое небо, отчетливые силуэты гор. Шестеро человек неторопливо идут к «джипу», стоящему у дома Кемпа. Айра Санчес брел на привязи, слегка покачиваясь, чтобы удержать равновесие. Его руки были связаны за спиной, а петля из веревки, на которой его вели, накинута на шею. Генри Глинвуд открыл заднюю дверцу «джипа».

– Дайте мне повидаться с Кемпом. – Санчес, повернувшись, с треском врезался коленом в кузов «джипа». Глинвуд взглянул на него, но не ответил. – Дайте мне по крайней мере поговорить с ним. – Сознание Айры прокручивало разные возможности.

«...Не знал, что она была... она просила меня взять ее с собой. Они никогда не говорила... сказала, что ей нужно пойти в книжный магазин, поэтому...»

Остальные четверо мужчин забросили Айру назад, словно куль с пшеницей. Один из них сел на место водителя, рядом с Глинвудом.

– Только потому, что я возил ее? – спросил Айра.

– Все это чепуха, Санчес, – взглянул назад Глинвуд. – Тебя видели с ними обоими. Служащий из регистратуры в его гостинице говорит, что ты привел ее туда и забрал оттуда. Ты его знаешь. Кому-то понадобилось подслушивать телефоны в доме. Кому? Кэлли. Мы знаем это и знаем почему. Кто-то поставил это туда. Кто? Правильно – это ты.

Глинвуд похлопал по руке водителя, и они двинулись к воротам.

– Почему я не могу поговорить с Кемпом?

– Он не желает разговаривать с тобой. Я это сделаю. Я дам ему знать, что ты расскажешь, хорошо? А теперь заткнись.

– Ты неправильно все делаешь, ты знаешь это?

– Заткнись.

Водитель притормозил, дожидаясь, пока привратник распахнет для них ворота.

– Дайте мне поговорить с ним. – Капельки слюны стекали изо рта Санчеса.

Глинвуд повернулся на своем сиденье и сказал одному из сидевших сзади:

– Ты только сделай так, чтобы он молчал, хорошо? Поставь ногу на его проклятую морду.

Небо, как бы присыпанное пудрой, сине-фиолетовое, горы, запачканные сумерками. Нина все думала и думала об этих рассказах, прокручивая в голове сцену за сценой. Реальность это или выдумка? Она поднялась с дивана и быстро сорвала все с себя, став бледной колонной во мраке комнаты. Потом направилась в спальню. Кэлли двинулся за ней. Ей казалось, что она может проверить правдивость Кэлли на самой себе, как термометр, подстерегающий вспышку жара, как камертон, ловящий верную ноту...

Он слегка барабанил кончиками пальцев по ее губам и горлу, по ее напрягшимся грудям и чуть выше этих рубчиков паутины шрамов, которая оплела ее бедра.

...Ты забудешь о береге, но никогда не забудешь о море...Она не верила ни слову из этого. Когда Кэлли попытался взобраться на нее, она оттолкнула его на спину и сама вскарабкалась сверху, заставляя его войти в себя. Покрыв его своим телом, она лежала неподвижно, ошеломленная печалью. Шли минуты, и Кэлли просто поддерживал ее тяжесть. Ее глаза блестели в полумраке, его очертания сливались с ее... Они лежали без движения, но в то же время были возбужденны и настороженны, подобно пресмыкающимся, которые кажутся неподвижными во время спаривания.

...Ты стоишь там и ничего, ничего перед тобой нет, кроме моря...Конечно, это было правдой, и она верила в это, как ученик верит своему учителю. Кэлли почувствовал, что эта натянутость ушла, и он перевернул ее на спину, ее руки и ноги раскинулись, как у человека в минуту падения. Она что-то говорила, почти кричала: то ли «сделай больно», то ли «не делай больно», то ли «больно», то ли «не больно»... А он вспарывал ее, как плугом, и не прислушивался.

Горы выглядели почти тенями, а небо было темно-голубым от всходящей луны. Фары «джипа» освещали стволы низких деревьев, кустарник и скалы, да еще темный холмик в той точке, где сходились лучи фар. Глинвуд убрал носок ботинка, и очертания холмика немного изменились.

– Поднимите его, – произнес Глинвуд, и двое мужчин подняли Айру, завалившегося на бок, и словно протянули его Глинвуду, как окровавленный дар. А Глинвуд сказал: – Ну, давай-ка поглядим, что мы имеем. Он пообещал тебе деньги, как только он купит Дега. Ну это все дерьмо и бред. Не важно, тебя в это посвящать не обязательно. И тебе этого оказалось вполне достаточно, да? Ты инсценировал встречу с Ниной. Ты помог и другим их встречам. Ты засадил нам эти жучки. – Глинвуд помолчал. Что-то вдруг опустело в этой полуживой массе перед ним, и его вдруг осенила мысль, что он разговаривал с потерявшим сознание человеком. – Ну-ка поверните его к свету.

Глаза Айры завращались от яркого света. Его лицо было покрыто блестящей на свету кровью, гладкой, как краска, но дальше, от воротника его рубашки и до талии, тянулся обесцвеченный клин.

– Так, хорошо, – продолжил Глинвуд с удовлетворением, – ты знал, где он находился, но ты не знаешь, где он сейчас. И не знаешь, какие у него планы. Он тебе этого не сказал.

Наступило долгое молчание. Никто не двигался с места. Голова Глинвуда была немного наклонена вперед, как у плохо слышащего человека, напряженно вытянувшего шею. Санчес висел между двумя мужчинами, подобно раненному в бою товарищу. В конце концов Глинвуд сказал:

– Вот с этим-то у нас некоторые затруднения.

Санчес издал горловой звук, похожий на хлюпанье ила в серном источнике.

– Мы думаем, что он, должно быть, сказал тебе кое-что, – продолжал Глинвуд. – И нам хотелось бы узнать, что же именно.

И снова послышался этот отсыревший звук, что-то вроде «ныччьо». Это означало: ничего. Глинвуд улыбнулся и покачал головой.

– В это трудно поверить, Айра, ты понимаешь?

– Тпррда. Я ныззью, – и это значило: это правда, я не знаю.

– Ну, просто место, какой-то адрес. Просто что-то такое, что он собирался сделать.

Санчес мотнул головой в сторону, как человек, отказывающийся от еды. Глинвуд отступил назад. Двое других мужчин двинулись вперед, возникнув из полутени, отбрасываемой лучами фар. А те двое, которые держали Санчеса, слегка приподняли его, держа наготове.

– Бейте его пониже, – сказал Глинвуд. – Я почти не слышу, что он бормочет, зубы у него совсем разбиты.

Он приподнялся на коленях позади нее, потому что таким способом можно было войти глубже всего. Нина знала это и знала, чего он хотел: достать ее так глубоко, чтобы никто и никогда не мог занять его место там. И она тоже хотела этого. Ее лицо было в подушке, спина слегка подалась к нему, ее низ сотрясали сейсмические толчки, а он зарывался в нее все глубже и глубже, руки его крепко сжимали ее бедра.

И все эти прелестные картинки снова становились реальными: морской пейзаж, просторные парки, пыльные проселочные дороги... И все намерения тоже стали реальными: поездка в такси, самолет, идущий на посадку, новая жизнь. И все слова были реальными: Англия, Франция, завтра. Нина – Робин. Робин – Нина. Она в неистовстве стиснула руки и ощутила, как оргазм пронзает ее, а он все не останавливался...

Словно что-то окоченевшее, словно что-то, чем даже нельзя овладеть: никаких чувств, никаких шансов на какое-либо чувство. Но он усердно трудился над ней, потому что должен был это делать, как вол, ходящий по кругу. Он каждый раз тянул ее назад за бедра и делал резкий выпад, шлеп, шлеп, шлеп, поднимаясь на коленях позади нее: так она не могла видеть его лицо.

Луна была уже высоко, а горы возникли снова, как отдаленные тени. Огни «джипа» теперь не были нужны. Они разложили Санчеса на капоте, как раскладывают что-нибудь просушить. Было слышно его дыхание, доносившееся откуда-то издалека. Глинвуд был уверен, что Санчес сказал правду, ему хотелось бы, чтобы это было не так, но в общем это не изменило бы дела. Конечно, он также сказал несколько вещей, которые не были правдой, что, впрочем, следовало ожидать. Он лгал не из коварства и хитрости; его ложь на самом деле означала лишь: «Сказать хоть что-нибудь, чтобы это остановилось, выдумать что-нибудь, чтобы это остановилось, согласиться с чем угодно, чтобы это остановилось...» Глинвуд мысленно выругался, а вслух сказал этим четверым:

– Нам бы лучше вернуться.

Они забрались в «джип». Глинвуд снова сел рядом с водителем. Когда двигатель заработал, Айра Санчес медленно повернул голову к лобовому стеклу – и это было единственное усилие, которое он мог сделать. Водитель повернул руль, разворачиваясь, а потом переключил скорость. Они запрыгали по камням, тело Санчеса задвигалось по капоту, словно кто-то дергал его за ниточки как марионетку.

Глинвуд заметил, что Айра смотрит прямо на него. Его лицо было темным, как лунный кратер, но в глазах застыл странный непрозрачный свет. Они пристально смотрели друг на друга, а потом «джип» ударился о дно глубокой колеи, и Санчес, приподнялся над капотом, слегка взлетев вверх, и взял курс прямо на лобовое стекло. Глинвуд резко дернулся назад на сиденье, и в следующее мгновение Санчес исчез, словно дым, подхваченный воздушным потоком.

Нина крепко спала, как будто вымотанная вконец тем самым путешествием, которое она совершала во сне. Кэлли лежал рядом с ней, широко открыв глаза. Легкий двойной стук в дверь выбросил его из постели и заставил полуодеться за несколько секунд. Он прошел через комнату, нигде не включая света. Стук повторился, и голос из-за двери сказал:

– Джерри Каттини.

Кэлли открыл дверь. Каттини поднял в извинении руки и повторил извинения вслух. Кэлли сделал сердитый жест, означающий: говори тихо.

– Извинить за что? – спросил он.

– Тут кое-кто хочет тебя видеть. Тебе бы лучше пойти. Я не сказал, где ты, ты же понимаешь. Ни в коем случае не скажу.

Каттини покачал головой, явно огорченный. Он вручил Кэлли запечатанный конверт, а потом принялся всматриваться в затемненную квартиру, словно любопытствующий коммивояжер.

– Ты можешь отвести меня туда? – спросил Кэлли, прочитав записку.

– А машина у тебя есть? – Кэлли кивнул. – Отлично, я покажу тебе, где это.

Кэлли захлопнул дверь перед самым носом Каттини. Он вернулся в спальню и закончил одеваться в темноте, каждое его движение было искусным и осторожным. Он подумал, что было, видимо, около девяти часов вечера, возможно, половина десятого. Довольно рано, хотя Нинин сон выглядел бесконечным. Ее медленное, ровное дыхание наполняло комнату – глубокое, как покой. Или как наркоз.

Теннисные корты были огромной заплаткой великолепия в этом парке. Прожекторы на каждом углу бросали сильный, как бы исследующий свет. Кэлли понаблюдал, как какая-то женщина в спортивном костюме откачнулась назад, замахнулась и сделала мощную подачу. Мячик как будто выстрелил вниз, по трудной траектории, и сразу же четыре тени наперегонки помчались к точке падения. Когда они совместились, мячик резко отскочил от линии. Блестящее очко!

Тайлер Бек сидел рядом с Кэлли, положив лодыжку на колено и постукивая по подошве теннисной туфли верхней частью ракетки. На нем был бледно-голубой свитер с длинными рукавами, одетый поверх теннисных шортов. Кэлли подумал, что ростом он, должно быть, около шести футов и четырех дюймов, а весу в нем примерно двести фунтов. Бек, как и Кэлли, наблюдал за игрой.

– Я припоминаю, что мы говорили по телефону, – сказал он. – Похоже, что вы решили приехать во что бы то ни стало.

– Я полагал, что это могло быть полезным, – ответил Кэлли.

– В самом деле? Слушайте, я говорил с Карлом Мэзерсом. Он рассказал мне парочку таких вещей, о которых я предпочел бы не слышать.

– А как вы узнали, что именно с Мэзерсом надо поговорить?

– Нам позвонили.

– От Гуго Кемпа?

– С кем бы я ни разговаривал, это, черт подери, мое дело.

– Возможно, звонил Генри Глинвуд?

– Господи Иисусе! – Бек ударил ракеткой по своей туфле так, будто вколачивал гвоздь. – Вы здесь не для того, чтобы задавать вопросы, а для того, чтобы, черт подери, слушать!

Игру на ближайшем корте вели смешанные пары. Игроки занимали позиции для подачи, бегая взад и вперед, спицы теней радиусами расходились от их ног. Когда мячик был в игре, они двигались, то и дело меняя направление, и тени их переплетались и путались друг в друге. А Кэлли слушал.

– То, чем вы здесь занимались, делалось без сотрудничества с нами, без полномочий от нас, даже не известив нас, что вы находитесь здесь и чего ради... Просто идете напролом, совершаете... ну вы же знаете, устанавливаете эти жучки в частных домах, делаете, наконец, то, что вполне может подойти под нарушение федеральных законов, ну вроде... эта девушка все еще с вами, вот и сейчас, да? Я хочу сказать... Господи Иисусе, Кэлли, мне бы следовало разнести к чертовой матери вашу задницу! – Бек помолчал, но губы его все еще шевелились, как бы готовясь упомянуть о самом плохом поступке Кэлли из всех. – Я вот что хочу сказать: где, по-вашему, вы находитесь, проклятый безбожник?

– Я вас раздражаю, – сказал Кэлли, не отрывая глаз от игры смешанных пар.

Бек издал такой возглас, что головы на корте повернулись в их сторону.

– Вы уже почти дождались, Кэлли. Вы настолько, черт подери, дождались, что я и сказать не могу. Еще шаг и... Вот только заговорите – и я так дам вам в зубы, что они вылетят через задницу!

– И что же мне следует предпринять? – спросил Кэлли.

– Я надеялся, что вам захочется узнать это. – Бек подождал, пока мячик не вышел из игры. Счет у игроков был равным. – Уезжайте домой. Уезжайте обратно в свою Англию.

– Завтра в полдень я уеду, – сказал Кэлли.

– Не пойдет, – покачал головой Бек. – Уезжайте сейчас. Прямо сейчас. Это единственный шанс, который у вас есть.

– Вы хотите сказать, единственный, который вы даете мне.

– А кто вам даст хоть какой-нибудь, черт вас подери. Это то, что вы должны сделать.

Кэлли опустил глаза на землю, туда, где почти в одной точке сошлись три их ступни. Казалось, он думал. Дыхание его было спокойным и медленным. Бек наблюдал за игрой, он не сомневался, что Кэлли нужна пара минут, чтобы прийти в себя, и, черт подери, это было нормально, потому что ведь у каждого мужчины есть своя гордость. Однако на самом деле в эти минуты Кэлли боролся с желанием оторвать к чертовой матери башку Тайлеру Беку и запихнуть ее ему же в зад.

Чья-то рука взлетела вверх, и четыре тени от ракеток коршунами устремились вниз.

– Кое-что из этого вы узнали от Мэзерса, – сказал Кэлли.