– Но мы все же ставим на синего?

– Конечно, отлично работает крыльями, прекрасная устойчивость. И еще кое-что. Видишь, этот розовый гребень и розовую бородку? А это значит, что в нем откуда-то есть кровь черной игры. А это не птицы, а прямо машины для убийства. Они готовы пойти с голыми шпорами хоть на паровоз. Все пока, как и должно?

– Работает отлично, – сказал Кэлли.

– Разузнал то, что хотел?

– Кое-что из этого.

Судья дал знак носовым платком, и хозяева выпустили птиц. Они начали ходить по кругу, словно прицеливаясь друг в друга. Шум вокруг арены заставил Кэлли и Санчеса замолчать. Все это напоминало пробуждение в какой-то незнакомой комнате, когда вы еще не вспомнили, как оказались там. Внезапное замешательство и приступ паники. В какое-то мгновение все обретает смысл, а в следующее все кажется незнакомым. Зрители, вопящие и толкающие друг друга локтями, чтобы выбрать место получше, поющее шипение карбидных ламп, два петушка на арене, падающих, встающих и наносящих друг другу разящие удары. Кэлли чувствовал себя так, как будто его избил до потери сознания некто невидимый, какая-то тень. Он не мог даже припомнить имени мужчины, стоявшего рядом с ним.

Он повернулся, приподняв одну руку, словно у него были завязаны глаза. В его ушах звенели крики и свист. Кэлли оказался спиной к арене в окружении чьих-то лиц. Он повернулся снова. Санчес всем телом подался вперед, сконцентрировав внимание на схватке, лицо его было лишено какого-либо выражения. Кэлли что-то говорил, хотя и не имел никакого представления о содержании своих слов, а шум был слишком велик, чтобы он мог разобрать их на слух. Он ощущал холод в животе, словно там остановилась кровь, в голове шипело, как в этих ослепляющих белым светом лампах, и было пусто.

А потом все снова вернулось: и четкость зрения, и ощущение места, словно все эти образы вдруг снова восстановились и нахлынули с плеском, как стремительный поток. Кэлли вздрогнул. В его памяти возник звук бесконечно и бесполезно звонившего телефона Элен. Синий петух отчаянно бил крыльями и бросался лапами на черно-красного соперника, его острые, как иглы, шпоры вырывали у того из-под зоба пучки перьев. Перед самой схваткой Айра успел сказать Кэлли:

– Этот способен остановить носорога.

Санчес взглянул через арену, но глаза букмекера уже были отключены: запись ставок окончилась, и он захлопнул свою книгу. Тощий парень в рубашке с бахромой закатал вверх рукава. Когда он забирал своего синего петуха с площадки, его руки выглядели сплошным сплетением канатиков вен под старой кожей. Длинные перья на шее птицы стояли торчком, словно чашечки у рукоятки шпаги. Петух тянул голову через процарапанную линию и бил клювом.

Когда птиц выпустили, они, лихорадочно хлопая крыльями, начали подскакивать совсем близко друг от друга, почти нога к ноге, словно прогуливались по обе стороны какой-то невидимой стены. Синий петух откачнулся назад, чтобы нанести удар, лапы его неистово били, и стальные шпоры окрашивались кровью. Зрители, ликуя, восторженно вопили.

Синий петух издал как бы ответный крик. Он швырнул своего противника на землю арены, и тот беспомощно бился среди своих же вырванных перьев, упав прямо на растерзанную грудь и скребя шпорами по арене. Была объявлена новая схватка, но никто из владельцев птиц не торопился выйти в круг. Синий петух в мгновение ока нанес сокрушительный удар сопернику, а потом, размахивая крыльями, побежал вдоль круга арены на негнущихся от ярости лапах. Тогда хозяин черно-красного петуха выступил вперед и утащил за крыло тушку своей птицы.

Когда они оказались снаружи, Санчес веером развернул их выигрыш, словно колоду карт. Из дверного проема падал узкий прямоугольник белого света. Какой-то мужчина толкнул Айру в спину. Он был рассержен и стремился поскорее уйти.

– Проклятые летуны! – пробормотал он. – Как ему только удалось побить эту чертову тушу?

Он шагнул сквозь стену мрака, окаймлявшую арену, и исчез. Несколько самодельных ящиков из прутьев и деревянных планок стояли по одну сторону двери. Хозяин золотисто-синего петуха опустился на колени, засовывая в ящик свою птицу и стягивая ремешки у передней заслонки. Когда он выпрямился, крылья с шумом забились о планки. Мужчина засмеялся, а потом нежно, как ребенку, сказал птице что-то по-испански.

Айра пошел прочь, увлекая в темноту и Кэлли.

– Как долго... – спросил он, – как долго еще ждать, пока ты заплатишь мне?

– Как только я узнаю, что купил этот эскиз. Возможно, менее чем через неделю.

– Там, в пустыне, – сказал Айра, – есть много разных изображений. Такие большие рисунки на полотне пустыни, очень старые. Охотник с копьем, солнце наверху, а под его ногами несколько волнистых линий – вода, а еще ниже есть и рыба, за которой он охотится. Есть и другие рисунки. Эти камни как будто покрыты смолой, поскребешь чем-нибудь – и получается линия. Вот так и делали эти рисунки. Это священные места, ты знаешь? Год назад, или что-то около того, какие-то ребятишки переехали на велосипедах один из камней. Отметины от их шин останутся там на тысячу лет.

– А зачем же они это сделали?

– Так ведь людям не нравится видеть то, что они не могут взять. С завтрашнего дня я должен быть нянькой при девочке, – сказал Айра и, взглянув на припаркованный у обочины новенький «джип» с двойными задними колесами, добавил: – Он, должно быть, уезжает взглянуть на Дега.

– Я знаю, – ответил Кэлли. – Именно за этим.

– Персональный автомобиль, – сказал Айра, отпирая дверцу «джипа». – Давай-ка съездим, попьем пивка.

Они сидели в баре под тускло-красными светильниками и слушали, как гитарист играет лучшие песни группы «Битлз». Все в этом баре выглядело очень спокойным, словно посетители там расходовали ровно столько энергии, чтобы донести стакан до губ. Высокая блондинка в джинсах, тесных, как бандаж, приняла у них заказ и почти немедленно вернулась с ним.

– Ну и как же мы сделаем это? – спросил Кэлли.

– Она никогда не выходит из дома, ты понимаешь? Она никогда и никуда не выходит!

– Так уж и никогда?

Санчес покачал головой и ртом собрал пену с пива.

– Почти никогда, – ответил он.

– Стало быть, все же иногда выходит?

– Думаю, что так. Послушай, я же говорил тебе о ней. Она с приветом.

– Расскажи-ка мне побольше.

– Она разговаривает совсем мало, спит почти весь день, она... ну не знаю, как сказать... как-то плавает, что ли... Это похоже на дым среди деревьев. Часто я даже не уверен, здесь ли она вообще.

– Депрессия? – предположил Кэлли.

– Да, может быть. Как-то раз я и в самом деле свозил ее в город, мы только еще выбрались на шоссе, и она сказала: «Какой же это долгий путь». Я ей ответил что-то вроде: тут, мол, всего-то несколько миль. А она и говорит: «Нет, даже на то, чтобы сделать шаг-другой, уходит половина жизни». То есть, понимаешь, она говорила так, словно она живет на какой-то другой планете.

– А у нее есть мать?

– Версия такая, что она умерла, когда Нина была маленькой, – пожал плечами Санчес. – Никто толком не знает.

Кэлли в три глотка выпил половину своей кружки.

– А кто сидит в этом кресле-качалке перед домом?

Санчес быстро взглянул на Кэлли, подняв брови.

– Что, Карл Мэзерс возил тебя туда? – спросил он, и Кэлли кивнул. – Да, это Нинино кресло. Иногда она в нем читает, но нечасто. А глаза она вообще поднимает только тогда, когда рядом оказывается Кемп. И тогда это вроде бы как... Ну, как будто что-то приковывает все ее внимание.

– Каким же образом?

– Ну, я не могу даже понять. Похоже на то, как змея гипнотизирует кролика или как кролик в ужасе глядит на змею.

– Она его ненавидит?

– Нет, ничего подобного. Это как будто... как будто он возвращает ее к жизни. Нет, не ненависть... Возможно, страх, только я не понимаю почему. Может, ты и прав насчет депрессии. Я знаю, что она глотает таблетки.

– А может, ты попробуешь? – спросил Кэлли. – У меня же, черт возьми, времени-то совсем немного.

Айра вытащил из кармана рубашки свернутую в тонкую трубочку самокрутку и зажигалку. Кольца дыма, насыщенные дурманящим запахом наркотика, плавали над столом.

– Я позвоню тебе, – наконец ответил Айра.

– Мы могли бы потолковать о небольшом дополнительном проценте в рамках первой сделки.

Айра кивнул и достал деньги из рубашки, чтобы оплатить счет.

– Если мне не изменяет память, – сказал Кэлли, – я выиграл кое-что из этого.

Пара бумажек упала на стол, а остальные вернулись в карман Санчеса.

– В счет будущего, – сказал он и улыбнулся.

Люди, не снимая фотоаппаратов, прогуливались возле собора Святого Августина или гуськом просачивались в рестораны местного Бродвея. А Кэлли, выйдя из бара, остановил такси. Санчес остался там попить еще пивка. Кэлли беспокоил этот человек, но он прекрасно понимал, что тут он мало что мог сделать. Оставалось лишь довериться Санчесу. Риск и опасность были очевидными: Санчес ведь мог рассказать Кемпу о жучках, и тогда тот использовал бы их, чтобы дурачить Кэлли. Дезинформация – это более утонченный прием, чем все прочие, но если даже и существовал способ предохранить себя от нее, у Кэлли просто не было времени отыскивать его.

Он забрал свой ключ у портье гостиницы и заказал билет на самолет в Нью-Йорк туда и обратно в один день. Поднявшись в свой номер, он открыл окно, выходящее во внутренний дворик, и, прежде чем снять трубку телефона, налил себе виски.

Молчание. Шелест бумаг. Короткий кашель, словно знак недовольства. Кэлли лежал на кровати, подперев спину подушками, и потягивал виски. Он прислушивался к этим крупицам звуков, словно дневной хищник, вынужденный охотиться в темноте.

Какое-то тихое, монотонное постукивание, как будто мотыльки бились об абажур или кто-то кончиками ногтей постукивал по крышке стола, принимая решение. Неприятный скрежет кресла, отодвигаемого назад. Вот выдвинули и вернули на место ящик стола. Потом снова тишина. И где-то там, на ее фоне, слабое пение и вздохи, легкий электронный шумок – обычный звук в снятой трубке, хотя и казалось, что он шел из какого-то глубокого, лишенного воздуха места, какого-то огромного черного корыта, которое Кэлли сейчас невольно подслушивал. Он слышал, как звуки, доносящиеся из комнаты, и звуки из того, другого, черного места, как бы оркеструя друг друга, создавали мелодию, медленную и меланхоличную.

Кто-то вошел в комнату, но ничего не говорил. Кэлли прикрыл глаза, словно это могло ему помочь.

– Надолго ты уезжаешь? – донесся голос Нины.

Она, должно быть, принесла Кемпу выпить или что-нибудь поесть, потому что Кэлли услышал легкий стук тарелки или чашки, поставленной на стол. Кемп сказал:

– Спасибо. – И потом: – До вечера пятницы.

– Ненавижу, когда ты уезжаешь. – Голос Нины был бесстрастный, глуховатый, словно песок, гонимый ветром, ударялся о скалу.

– Я знаю. Это ненадолго. Здесь будет Генри. А Айра Санчес сделает все, что может тебе понадобиться.

Кемпа что-то отвлекло. Кэлли представил, как он, уткнувшись в бумаги, рассеянно протягивает руку к бутерброду, который она ему принесла.

– Генри словно и не знает, что я существую.

– Он будет здесь, если он нужен тебе.

– И у него глаза холодные, как у рыбы.

– Он всего лишь слуга, как и все остальные, – сказал Кемп. – Ты можешь попросить его обо всем, что только захочешь.

В голосе Нины послышался внезапный взрыв ярости.

– Я не желаю с ним разговаривать, у него рыбьи глаза. – И почти мгновенно совсем другой, мягкий тон: – Я сегодня днем видела сон. Я чувствовала себя неважно, поэтому легла поспать, и снова мне приснилось это животное.

– Это всего лишь сон, – сказал Кемп. – Он тебе слишком уж нравится.

– Это какая-то росомаха, – сказала Нина, словно и не слыша своего отца. – Но ты бы никогда не узнал ее, потому что туловище у нее длиннее, значительно длиннее, словно ей нужны дополнительные ноги. Она такая же, как росомаха... но нет, это что-то другое, какой-то гибрид. И вот она далеко-далеко простирается над землей, над горами у того места, из которого она вылезает, ну это что-то вроде пещеры. У нее красный, такой густой мех, такая острая мордочка и изящные уши. Рот у нее никогда до конца не закрывается, так что всегда видны клыки. А когда она останавливается и начинает принюхиваться, эти клыки стучат, а потом она идет дальше, струится низко над землей. Она начинает бежать, и ее спина изгибается волнами от движения, особенно когда она преодолевает какое-нибудь препятствие. Ее нельзя разглядеть...

– Такого животного не существует, – с явным напряжением в голосе сказал Кемп.

– ...в розах.

Каблуки ботинок Кемпа простучали по деревянному полу, потом их звук заглушил ковер. Молчание. Потом Кемп сказал:

– Мне еще надо поработать.

Нина заговорила негромко, но ярость ее возрастала.

– Я попрошу Айру Санчеса отвезти меня в город и найду там какую-нибудь работу, найду какое-нибудь жилье, и тогда ты меня только и увидишь! Я вообще уеду... ну, куда-нибудь, вот в Лос-Анджелес, и стану жить там – и тогда ты меня вообще больше не увидишь, никогда!

– Поезжай, – сказал Кемп. – За чем же дело?

Легкие, быстрые шаги и стук захлопнувшейся двери.

Молчание. И на его фоне какие-то шепотки. Звуки из снятой трубки, не более того, словно ты прислушиваешься к природе, к каким-то перемещениям в пространстве. Но Кэлли, изо всех сил напрягая слух, слушал, как будто в этот миг говорилось нечто решающее, как будто могли шушукаться о нем. Он подождал минут пять, следя за этим молчанием, за этим шушуканьем, разделявшим его и Гуго Кемпа. А потом он набрал номер Элен.

«Я не могу подойти к телефону в данный момент, – сказал ее голос, – но если вы оставите сообщение, я вам перезвоню».

Кэлли с удивлением обнаружил, что он так и держал трубку до конца записи, но ничего не сказал.

Где-то позади, на фоне его сна, слышалось журчание фонтана. Из этого звука возник поток, вдоль которого он уходил далеко-далеко в пустыню. Кто-то шел рядом с ним, но всякий раз, когда он поворачивался взглянуть на своего спутника, тот, казалось, отступал назад, чтобы просто выйти из поля зрения. Логика сна позволила ему подняться в воздух, он как будто летел. Он слышал грохот лопастей винтов вертолета прямо над своей головой. Было ясно, что он пассажир, хотя при этом он не находился в самой машине и вообще даже не видел ее. Далеко внизу на солнце искрился водный поток.

Какая-то фигура была изображена на плоском полотне пустыни. Такая огромная, что контуры ее становились ясными только при взгляде с высоты. Кэлли знал, что это было подобием того, кто шел с ним вдоль потока. Черты его лица – нос, глаза, рот, уши, подбородок – были чем-то вроде загадочных иероглифов. Если бы он смог расшифровать их, то узнал бы имя. Кэлли попытался сосредоточиться, но каждый раз, когда он разгадывал какую-то одну черту, один алфавитный ключ, он забывал о предыдущих.

Он пытался спуститься пониже, надеясь разглядеть детали более ясно, и тогда лопасти вертолета превратились в крылья. И он стал огромной птицей, стремительно падающей вниз, без всякой надежды снова взмыть ввысь. Он знал, что, когда опустится на землю, эти гигантские крылья, вспарывающие воздух, поднимут такую пыль, что фигура скроется под ней навсегда.

Когда он проснулся, его руки были раскинуты в стороны, а мышцы бедер напряглись для приземления. На стене напротив окна были отчетливо видны прямоугольники других окон, черно-золотистые от отблесков света из дворика. Кэлли несколько секунд полежал спокойно, а потом набрал номер Кемпа.

Молчание и музыка безмолвия. Молчание и шушуканье. Но вот дверь открылась и захлопнулась. Зашуршало постельное белье.

– Я услышала, что ты лег спать, – донесся голос Нины.

– Я думал, что ты уже спишь.

– Я не смогла. Я пыталась. Пыталась уснуть. – И Кемп и Кэлли ждали услышать раскаяние Нины: один смотрел на кающееся лицо девушки, другой приник ухом к телефонной трубке.

– Прости меня, – сказала она.

– Ты же знаешь, что бывают случаи, когда мне приходится уезжать.

– Да. – Кэлли представил, что это слово сопровождается кивком и опущенными глазами. – Но когда ты уезжаешь... все перестает дышать. – Голос ее был задумчивым, как у кого-то, беспокоящегося, чтобы его не подвела память. – Иногда я думаю, что могу умереть, прежде чем ты вернешься, и никогда не увидеть тебя снова.

– В самом деле? Ты так думаешь?

Кэлли изо всех сил старался разгадать значение тона голоса Кемпа: напряженный, но далеко не рассерженный, что-то скрывалось за просто любопытством. И потом он догадался – удовольствие.

– Иногда, – сказала Нина, – когда я открываю свое окно и выглядываю наружу, мне кажется, что я слышу, как что-то движется среди роз. Оно движется и останавливается и снова движется. – Она говорила осторожно, словно медленно считающий ребенок. Немного помолчав, она сказала: – Впрочем, я надеюсь, что это просто ветер. А ты как думаешь?

То, что произошло дальше, трудно было расшифровать, Кэлли слышал, как Нина то ли вздохнула, то ли всхлипнула, и представил себе Кемпа, обнимающего свою дочь, успокаивающего ее и, возможно, слегка жалеющего. Потом был момент, когда он вовсе не мог себе представить, что происходит: что-то мягкое как бы разорвалось... И тут Кэлли вспомнил тот звук, который произвел Майк Доусон, вылезая из постели, а потом снова ложась в нее. Он слышал, как смешивались их голоса, но шепот был слишком тихим, чтобы разобрать слова: абстрактные, оживленные звуки, которые воспринимались как музыка. Если не считать того, что время от времени их слова становились ясными:

– ...люби меня так, пока ты...

– ...нашла меня. А я никогда тебя не покину.

– ...настоящее или просто сон. Но когда ты...

– ...ничто не сможет изменить всего этого, если только ты...

А немного погодя донесся голос Кемпа, напряженный от страсти. Он сказал:

– Да, вот так. – И потом снова: – Вот так, да-да, там.

И укоротившееся дыхание Нины, частое, хриплое кудахтанье в ее горле, поднимающееся от какого-то источника, который был то ли удовольствием, то ли страхом или тем и другим вместе. А Кэлли слушал, закрыв глаза, склонив голову в темноте, словно он был музыкантом, безупречно читающим ноты и следящим по ним за исполнением концерта: за его темпом, чистотой звука, глубиной чувства...

Он остановил кассету и оторвал от верхушки телефонной трубки штепсель-присоску. На столе стоял стакан с виски, который он налил себе еще до того, как позвонил. Он выпил его, твердо намереваясь налить еще порцию, но так и заснул, оставив стакан рядом с собой прямо на постели.

Это был почти тот же самый сон, если не считать того, что человеком, идущим рядом с ним, оказался он сам. И когда он набрал высоту, никакого звука лопастей винтов вертолета уже не было, ибо крылья у него были с самого начала. Когда он взглянул вниз, этот поток был красным и извилистым, словно рисунок линий на человеческой руке.

А фигуркой внизу, на поверхности пустыни, оказался бегущий мужчина.