В большом зале купеческой гильдии Аберуина было очень жарко. Во всех окнах стояли хрустальные стекла – невероятная роскошь, но когда солнце светило сквозь них на толпу народа внутри, становилось очень душно.

Сотня человек торжественно сидела на длинных скамьях, стоявших на серо-синем сланцевом полу, а на возвышении установили ряд резных стульев для старшин гильдии: все до одного были в ритуальных мантиях в яркую клетку.

В конце этого впечатляющего ряда бесстыдно храпел главный писец гильдии. Ганес, сидевший на скамье, мечтал о том же, но всякий раз, как он начинал клевать носом, отец локтем толкал его в бок. С самого полудня шли яростные споры о том, ссужать ли гвербрету Аберуина две тысячи серебряных монет. Хотя никто и не заикнулся о том, зачем гвербрету нужны деньги, все это прекрасно знали, и это мешало рассуждать здраво. Удачный мятеж означал свободу от налогов Дэверри, свободу от гильдий Дэверри, ну, и головокружение от независимости. Поражение, в свою очередь, означало потерю всех денег до последнего медного гроша. Почти на закате официальное собрание, наконец, завершилось, и споры продолжались в гостиничных комнатах и за обеденными столами в богатых купеческих домах. Наконец среди шепотков прорезался главный вопрос: могут ли гвербреты победить?

– Если даже они победят, дальше что? – спросил Версин. – В Элдисе два могущественных гвербрета, а трон только один. Боги милосердные, у меня начинается головная боль, когда я представляю себе, как, победив первой войне, они кидаются друг на друга.

– Ну, мы уже начали над этим думать, отец, – сказал ему Ганес. – Мы завтра будем голосовать за заем.

– Тебе лучше голосовать так, как скажу я.

Они сидели в роскошной комнате на постоялом дворе и ждали двух друзей Версина, чтобы продолжить обсуждение. На столе стоял холодный ужин и бутылки бардекианского вина.

– Если я проголосую так, как скажешь ты, можно мне сегодня вечером спуститься в таверну? Какой смысл сидеть здесь и слушать, если ты все равно решишь за меня.

– Ах ты, противный юнец. – Версии сказал это совершенно беззлобно. – Только попробуй вернуться сюда пьяным прежде, чем уйдут мои гости! О боги, боги! Иногда я просто не понимаю, откуда у меня взялся такой сын, как ты! Хочет уйти в море! Или напиться! Гм!

Поскольку остановились они в дорогом постоялом дворе, таверна была большой и чистой, на белых стенах через каждые несколько футов висели стеклянные фонари, прислуживающие девушки выглядели очень прилично, а сам хозяин таверны отечески присматривал за ними, полный решимости не дать им сбиться с пути истинного. Уютно забившись в угол подальше от двери в кухню, сидел в одиночестве и пил эль Мэйр. Ганес подошел к нему.

– Ты что, не остался решать серьезные государственные проблемы с отцом и его друзьями?

– Нет. Они меня вообще не слушают, от этого можно рехнуться. План у них совершенно дурацкий. Они все решают, сколько воинов могут набрать мятежники, а между тем говорить надо о кораблях.

– Чего? Причем тут корабли?

– Ты что, тоже ничего не соображаешь? Сам подумай – когда король пойдет маршем из дана Дэверри в Кермор, кого он встретит по дороге? Местных вассалов, сидящих в тепленьких богатеньких поместьях, которые охраняются большими военными дружинами. Потом он попадает в Кермор, и что видит там?

– Корабли. – Мэйр выпрямился и задумался. – Корабли, которыми можно доставить всю эту толпу в Абернас и Аберуин в два раза быстрее, чем они доберутся верхом.

– Точно! А у мятежников нет и трети тех галер, которые потребны, чтобы их остановить.

– Гм. – Мэйр в раздумье пожевал – ижнюю губу. – Очень плохо, Ганно, что тебя не пускают в морские офицеры на галеры его светлости. Ты здорово соображаешь в этих делах.

– Отличная идея, я как-то об этом не думал. Хотел бы я знать… хотя нет, мы в Аберуине долго не пробудем, так что я просто не успею спросить у его светлости. Может, пойдем посмотрим, что за девчонки работают в тавернах ближе к порту? Пока папаша не видел, я стибрил у него несколько монет.

– Серьезно? Ну, если ты не против, я с удовольствием помогу тебе их потратить.

Уже прошла третья стража, когда Ганес, спотыкаясь, взобрался по лестнице, ввалился в комнату, споткнулся и с грохотом, ругаясь вслух, рухнул на четвереньки. Из спальни вышел Версин со свечой в руке. Ганес кое-как поднялся, вцепился в край стола, чтобы снова не упасть, и выдавил жалкую улыбку.

– Я чую запах меда даже отсюда, – заявил Версии. – И не только меда, между прочим. Дешевые духи, так?

– Ну, я же дождался, когда уйдут твои гости, или нет?

– Похоже, я должен благодарить богов за то, что у тебя есть хоть крупица ума. Посмотри на себя – точно призовой бык, откормленный и вонючий! Да еще и пьян впридачу, и меня обворовал, и… – Он сплюнул и глубоко вздохнул. – Боги милосердные, Ганно! Ты хоть знаешь, сколько времени? Ты почти всю ночь колобродил! А теперь собираешься ввалиться на заседание гильдии с красными, как у хорька, глазами, и все поймут, чем ты занимаешься! Клянусь черной задницей Владыки Ада, что подумают обо мне люди, увидев, каков у меня сынок?

Версии вернулся в спальню, захлопнув за собой дверь. В полной темноте, спотыкаясь о мебель, Ганес добрался до своей спальни, не раздеваясь, рухнул на кровать и уснул.

Утром он проснулся в отвратительном настроении, есть почти не мог и мрачно слушал отца, который все говорил о снижении налогов, словно мятежники уже победили.

– И не забудь, что я тебе сказал насчет голосования, – напомнил Версин.

Ганес еще раз попытался проглотить ложку ячменной каши, но сдался и отодвинул миску.

– Ссуду ему все равно дадут, неважно, что именно мы об этом думаем, – продолжал Версии, – так что лучше проголосовать, как все.

Ганес хотел возразить, но вдруг вскочил на ноги и бросился вон из комнаты на задний двор, где и изверг содержимое своего желудка на навозную кучу.

Голосование по займу стояло последним пунктом в повестке дня, словно старшина оттягивал его как можно дольше в надежде, что некое знамение облегчит решение. Ганес угрюмо сидел на лавке в последнем ряду, потому что явился позже всех, его тошнило, в висках стучало. Неожиданно на возвышении засуетились. Старшина гильдии встал, оправил мантию и дунул в серебряный рожок, призывая к порядку. На ярких красках пышного убранства зала – вышитых золотом знаменах, клетках и полосках всех цветов, цветных обоях – играли солнечные лучи.

– Мы подошли к вопросу о займе в две тысячи серебряных монет для его милости гвербрета Аберуина, – объявил старшина. – Кто-нибудь хочет еще что-то сказать?

Повисла тишина – никто даже не шевельнулся. Старшина поднес рожок к губам и еще раз дунул.

– Очень хорошо. Кто «за», переходит направо. Кто «против» – налево. Писец, приготовьтесь к подсчету и записи голосов.

Очень медленно люди поднимались и переходили направо так согласно, что их движение походило на плавное разматывание веревки. Ганес увидел, как перешел направо его отец, следом за ним смиренно шли его друзья. Начал подниматься и его ряд. Ганес шел за ними, потом резко остановился и перешел на левую половину зала. Ему доставило невыразимое удовольствие видеть, как отец побагровел от злости. Ганес скрестил на груди руки и ухмыльнулся, глядя, как все ахают и перешептываются: лица с бакенбардами, худые лица, пронзительные взгляды, бесцветные взгляды, но все до одного переполнены возмущением.

– Закончено, – провозгласил старшина. – Писец, что вы насчитали?

– Девяносто и семь «за», двое отсутствуют, один «против».

– В Элдисе есть еще человек, который поддерживает истинного короля! – гаркнул Ганес. – А вы все – вонючие трусы!

Поднялся пронзительный крик, как если бы он швырнул камнем в стадо гусей.

Люди кружили по залу, подталкивали друг друга локтями, шептались и ругались, потом кричали и ругались, все громче и громче. Ганес высказал вслух то, что они боялись произнести даже про себя: они проголосовали за измену: Ганес хохотал, глядя, как они спешат прочь из зала, бормоча что-то про себя, делая вид, что ничего не слышали. К нему подбежал Версин и отвесил ему такую оплеуху, что Ганес не устоял на ногах и врезался в стену.

– Ах ты поганец! – рычал Вексин. – Как ты смел? Да я убью тебя!

– Давай. Не я буду последним, кто погибнет в этой войне.

Беспрестанно ругаясь, Версин ухватил его за локоть и поволок прочь из зала. Ганес не сопротивлялся, беззвучно посмеиваясь. Он еще никогда так здорово не веселился. Удовольствие кончилось, когда они вернулись на постоялый двор. Трясясь от бешенства, Версии швырнул Ганеса в кресло и забегал по комнате, стиснув руки.

– Ты поганый ублюдок! На этом все кончено! Ты отправляешься домой немедленно! Я не могу смотреть людям в глаза, пока рядом со мной такой сын! Как ты мог? Почему? Ганно, ради всех богов, объясни мне – зачем ты это сделал?

– В основном чтобы посмотреть, что получится. Вы все были так чертовски довольны собой!

Версин подбежал к нему и снова ударил.

– Забираешь Мэйра и выметаешься прямо сегодня. Бери вещи, и вон отсюда! Не хочу тебя больше видеть!

Все время, что Ганес паковался и седлал коня, Версин продолжал орать на него, называть его дураком, порожденным демоном неблагодарным щенком, никчемным болваном, а также дерьмом хромой кобылы. Постояльцы и Мэйр с нескрываемым любопытством прислушивались к скандалу. Наконец Версин выдохся, и они направились к выезду из города. «Серебряный кинжал» не выдержал.

– Боги милосердные, он что, разбушевался так из-за одной-единственной шлюхи?

– Да ну, прошлая ночь не имеет к этому никакого отношения. Помнишь про заем гвербрету? Сегодня мы голосовали, и я был единственным, кто проголосовал против.

Мэйр уставился на него с неподдельным уважением.

– Слушай, для этого нужно мужество.

– Серьезно? Может, и так.

Западные ворота были открыты. Сразу за ними они увидели еще одного купца, старого друга их семьи Гаркина. Он стоял возле лошади и орал, руководя погонщиками мулов своего каравана. Ганес бросил поводья Мэйру и подошел к купцу, словно бросая вызов.

– Доброго дня, – сказал он. – Что так рано уезжаете?

Гаркин оглядел его с ног до головы совсем не так холодно, как ожидал Ганес, но не произнес ни слова.

– Ну, давайте, – подначивал его Ганес. – Скажите, что вы обо мне думаете. Я даю вам этот шанс, мятежник.

– Я думаю, что мозгов у тебя не хватает, а вот с нервами все в порядке. Это запомнят надолго. Что, отец отправил домой, подальше от позора?

– Ага. А вы что же? Я удивлен, что вы не остались, чтобы отпраздновать свою измену вместе с другими.

– Знаешь что, придержи-ка ты язык. Петухи, которые слишком много, кукарекают, заканчивают свой путь в кастрюле с супом. У меня жена заболела, вот я и еду домой. Хорошего дня, парень, и ради всех богов, думай, прежде чем говорить, хорошо?

Гаркин отошел, покрикивая на своих людей. Мэйр подвел к Ганесу коней.

– Кто это был? Кто-нибудь из гильдии?

– Да, а что такое?

– Я видел его раньше. – Мэйр прищурил глаза, припоминая. – Может, в какой-то таверне, но сдается мне, что это было в дане Дэверри, как раз после того, как мой лорд вышвырнул меня из Блэйсбира, и я отправился на запад.

– Может, и так. Хороший член гильдии едет туда, куда его зовет звонкая монета, а в дане Дэверри много монет. Ладно, нам пора.

Обычно Ганес был хорошим собеседником, но на этот раз он погрузился в долгое молчание, и расшевелить его нельзя было даже шутками, так что у Мэйра оказалось много времени для размышлений – занятия для него непривычного и не особенно любимого. Правда, в этот раз ему действительно было о чем подумать, начиная со старого травника Невина. Мэйр едва обратил на старика внимание, впервые встретив его в Аберуине, но во время совместной поездки на запад он не мог отделаться от ощущения, что знал старика раньше. Этого быть просто не могло, потому что Невин не бывал в окрестностях Блэйсбира, где Мэйр появился на свет и где прошли его детство и юность. Когда же Мэйр стал «серебряным кинжалом» и начал путешествовать, старик и вовсе жил в Бардеке.

Кроме того, лорд Пертис считал, что Невин был чародеем, то есть лорд Пертис признавал существование двеомера. Мэйр снова и снова думал об этом, словно то и дело вытаскивал из кошеля неизвестную монету и крутил ее между пальцев. Поскольку он вырос, привыкнув безоговорочно верить на слово знатным лордам, он предположил: если Пертис говорит, что старик – чародей, значит, тот и есть чародей. Он еще раз подумал об этом, потряс головой и задвинул эту мысль подальше. Может, когда-нибудь в этом и будет какой-нибудь смысл. Может быть.

Да еще этот случай с диким народцем. С тех пор, как юный Адрегин и старик поговорили об этом в тот день, Мэйр совершенно против воли начал думать, что, может, дикий народец и впрямь существует, и какая-то фея действительно везде следует за ним по пятам, как сказал мальчик. Доказательств, собственно, у него не было, но иногда он чувствовал, что кто-то прикасается к его волосам или к руке; еще реже ему казалось, что, когда он едет верхом, тоненькие ручки обхватывают его за пояс, словно кто-то сидит на седле позади него. Иногда он видел, как шевелился куст или ветка, будто кто-то стоит рядом; иногда собаки лорда Пертиса вдруг вскакивали и ни с того ни с сего начинали лаять, или лошадь начинала бить копытами и оборачивалась, словно видела что-то, невидимое Мэйру. Как-то раз он в одиночестве пил эль, и над кружкой возвышалась шапка пены, и вдруг кто-то сдул эту пену прямо ему в лицо. Ему бы хотелось, чтобы они оставили его в покое, но такое желание означало, что эти «они» существуют, а пока он еще не был готов это признать.

Несмотря на все попытки не обращать на это внимания, он невольно продолжал собирать все новые и новые свидетельства. Их кони иноходью преодолевали последние мили, оставшиеся до Каннобайна, а молчание Ганеса сделалось мрачным и ледяным, как зимняя буря. Мэйр развлекался тем, что рассматривал ставший уже привычным пейзаж: слева луга, утесы и искрящееся море; справа – тучные поля, кое-где рощицы, низкорослый лес, предназначенный под дрова. На ветвях осталось совсем немного алых и золотых листьев, особенно на деревьях, росших вдоль дороги, которые принимали на себя порывы морского ветра. На одном из таких деревьев Мэйр и увидел, причем очень отчетливо, маленькое личико, уставившееся на него: хорошенькое, несомненно женское, с длинными синими волосами и большими голубыми глазами, глядевшими с тоской. Мэйр взглянул еще раз – и она вдруг улыбнулась, обнажив два ряда длинных, заостренных зубов. Мэйр невольно заорал.

– Что? – очнулся Ганес. – Что случилось?

– Ты что, не видишь? Да смотри же! Вон там, на нижней ветке!

– Вижу что? Мэйр, ты что, с ума сходишь? Нет там ничего.

– День сегодня безветренный, а листья шевелятся!

– Ну, птица улетела или еще что-нибудь в этом роде. Ты, может, уснул в седле и увидел сон?

– Ну, наверное. Извини.

Печально вздохнув, Ганес снова погрузился в свои раздумья. Мэйр обозвал себя идиотом и начал старательно убеждать себя, что ничего не видел. Он почти преуспел в этом, но тут увидел в какой-нибудь сотне ярдов впереди Невина, выкапывающего корешки у подножья утеса. Они проехали мимо, старый травник распрямился и помахал им рукой, и его неожиданное появление просто потрясло Мэйра. Он решил, что это – знамение, и сумел только слабо махнуть рукой в ответ.

В следующий базарный день Глэйнара продала последние сыры. Она уже собиралась домой, как вдруг увидела всадника, пробиравшегося по запруженной народом площади. Это был Мэйр, его серебряный кинжал ярко блестел у него на поясе. Она не могла точно сказать, хочется ли ей, чтобы он остановился рядом, но ее никто и не спрашивал – он остановился.

– А твой языкастый братец в городе сегодня или нет?

– Нет. А тебе-то какое дело?

– Да я привез тебе из Аберуина подарок, но при нем дарить не хотел. – Мэйр вытащил из-под рубашки что-то, завернутое в белую ткань, и протянул девушке.

– Спасибо, Мэйр.

Он улыбнулся, глядя, как она разворачивает тряпицу и вытаскивает маленькое бронзовое зеркальце, которое легко могло уместиться у нее на ладони. С одной стороны на нем было серебряное стекло, с другой – красиво переплетенные спирали.

– Я хотел купить серебряное, – вздохнув, сказал Мэйр, – но монеты улетают от «серебряного кинжала» быстрее, чем цыплята улепетывают от лисицы.

– Ой, это неважно. Оно такое красивое. Боги, у меня никогда раньше не было зеркала! Спасибо. Нет, честно, спасибо.

Глэйнара подняла зеркальце вверх. Она наклонила голову и увидела в нем свое отражение, причем куда яснее, чем в ведре с водой. К своему ужасу, она заметила на щеке грязь и быстренько вытерла ее.

– У такой хорошенькой девушки должно быть свое зеркало.

– Ты правда думаешь, что я хорошенькая? Мне так не кажется.

Он выглядел таким возмущенным, что ей стало стыдно.

– Понимаешь, – раздумчиво сказал Мэйр, – хорошенькая – это неправильное слово, верно? Ты красива, как дикая лошадь или вьтпрыгнувшая из ручья форель, а не как роза в саду у лорда.

– Ну, тогда спасибо. – Глэйнара как раз заворачивала зеркало, но все равно покраснела от удовольствия. – А что у тебя за дело?

– Да наш Барсук хочет поговорить с Ганесом, сыном купца. Будь я проклят, если знаю, о чем, но я везу парню письмо. Я не умею читать, а то бы точно сунул в него нос. Оно не запечатано.

– Но это же нечестно!

– Оно так, но я всегда был ужасно любопытным. А, ладно, все равно я все эти буквы не понимаю. Ты придешь в город на той неделе?

– Могу прийти, могу не прийти. Зависит от куриц.

– Тогда я буду молиться богине, чтобы они снесли больше яиц, чем твоя семья сможет съесть, и чтобы мой лорд разрешил мне сходить в город.

Продав все яйца, Глэйнара подсчитала выручку. Монет оказалось достаточно, чтобы купить ткань и сшить себе платье, о котором столько времени талдычил Налин. Если работать иголкой прилежно, каждый вечер выходя во двор и оставаясь там до самого заката, платье будет готово к следующему базарному дню.

Ганес напряженно сидел на самом краешке стула и крутил в руках кубок с медом. Для похода к лорду он надел свою лучшую одежду – бригги в голубую и серую клетку и рубашку, густо расшитую цветами.

– Надо полагать, ты недоумеваешь, зачем я тебя пригласил, – говорил Пертис. – Я перейду сразу к делу. Мой «серебряный кинжал» сказал, что ты голосовал против мятежа в Аберуине. Я тоже поддерживаю короля, и сердце мое радуется, что ты – мой сторонник.

– Благодарю, мой лорд, но я не знаю, что мы вдвоем можем сделать.

– Не больше, чем мы можем, но в любом случае стоит попытаться. Я хочу предложить тебе поступить ко мне на службу. Весной разразится война, парень, и нет сомнений, что мятежники захотят убить меня прежде чем пойдут войной на короля.

– Я не воин, мой лорд но если вы хотите, чтобы я присоединился к вашей дружине, я буду сражаться, как лев.

Пертис одновременно удивился и устыдился. Он считал этого юношу обычным купцом, что было чуть позначительнее фермера, и уж конечно, трусом, так что до сих пор в расчет его не брал.

– Вообще-то, – сказал Пертис, – я надеялся, что ты для меня кое-что сделаешь. Ты же имеешь дело с Западным Народом, правильно? И знаешь, где их найти?

– Да, мой лорд, – озадаченно ответил Ганес и вдруг понимающе усмехнулся. – Длинные луки!

– Именно. Если я нагружу тебя железным товаром, и красивой одеждой, и драгоценностями – в общем, всем, что сумею наскрести – как по-твоему, наменяешь ты мне достаточно луков для моей дружины? Между прочим, я не откажусь и от лучников, если ты их уговоришь.

– Я попробую, мой лорд, но не думаю, что Западный Народ стремится в наемники. Впрочем, луки-то я, конечно, добуду.

– Это уже кое-что. – Тут Пертис заколебался, потому что ему в голову пришла неожиданная мысль, и он удивился, почему не подумал об этом раньше. – Ты знаешь, я вот думаю, гордый ли я человек.

– Мой лорд?

Пертис долго не отвечал, но все же любовь к детям заставила его заговорить. Конечно, ни один мятежный лорд не станет убивать его дочь, но во время осады случаются страшные вещи, особенно когда все кончается пожаром. Но если Пертис проиграет свою битву, и мятежники потерпят поражение в войне, Адрегин обречен. Люди короля просто задушат его.

– Скажи мне вот что, Ганно. Сможешь ты найти мою жену?

Ганес уставился на него, открыв рот.

– Конечно, ради меня она и пальцем не шевельнет, – продолжал Пертис. – А вот ради Беклии и Адрегина соберет небольшую армию.

– Я постараюсь, мой лорд, но только эльфийские боги знают, где она может быть, а Западные Земли ужасно велики. Чем скорее я уеду, тем лучше. Можете вы дать мне охрану и вьючных лошадей? Чем меньше папашиных вещей я возьму, тем меньше вопросов мне будет задавать мама.

Весь вечер, пока Ганес подбирал снаряжение в дорогу, Пертис мучился над письмом к жене. Наконец времени осталось совсем мало, и он решил, что напишет как можно проще и короче:

«Наши дети в смертельной опасности из-за грядущей войны. Мой гонец все тебе объяснит. Ради них я молю тебя о помощи. Я готов смириться и унизиться перед тобой, только прибудь сюда и забери их в безопасное место».

Он свернул письмо, вложил его в серебряный футляр, скрепил печатью и, не раздумывая, поцеловал печать, словно воск мог передать его поцелуй той, которой он предназначался.

На закате Ганес и его караван выступили из ворот дана: беспорядочная цепочка вьючных лошадей и мулов, двое самых надежных воинов Пертиса и помощник грума вместо слуги. Пертис отдал Ганесу монеты, которые тот мог потратить, футляр с письмом и встал в воротах, чтобы помахать своей единственной надежде. Он провожал их взглядом до тех пор, пока караван не скрылся в поднятой копытами дорожной пыли и морском тумане. Когда он входил в ворота, двор осветился теплым желтым светом – это фонарщик зажег на дозорной башне маяк.

В каждой военной дружине, грустно размышлял Мэйр, обязательно есть человек без чувства юмора, такой, например, как Кринс. Если ты скажешь, что погода славная, Кринс тут же ответит, что вот-вот пойдет дождь; если ты похвалишь еду, Кринс обязательно скажет, что у поварихи под ногтями всегда грязь; если тебе понравится лошадь, Кринс озабоченно заметит, что она склонна к хромоте. Иной раз мрачный вид Кринса заставлял стонать даже капитана Гароика.

– Боги, – сказал однажды Мэйр Кадмину, – я б его утопил, да только он обрадуется, если что-то пойдет не так.

Кадмин, легкий в общении блондин, бывший единственным другом Мэйра в дружине, согласился, с отвращением кивнув.

– Точно. Мы над ним все подшучивали, пока не поняли – он этого просто не замечает.

– Да ты что? Ну, тогда и я попробую.

После обеда Мэйр получил разрешение лорда Пертиса покинуть дан и отправился на ферму Глэйнары. К его досаде, она куда-то ушла, а зять отказался сказать, куда именно.

– Слушай, «серебряный кинжал», ты чего хочешь? – с досадой спросил Налин.

– Купить у тебя пинту сушеных бобов или гороха. Даю медную монету.

Налин подумал, жадность в нем боролась с неприязнью.

– Я с радостью продам тебе немного бобов, – сказал он наконец. – Но перестань околачиваться возле Глэй.

Вечером двое воинов удерживали Кринса в большой зале, придумав ему какое-то занятие, а Мэйр и Кадмин прокрались в барак, где они спали. Кадмин караулил у двери, а Мэйр снял с постели Кринса одеяло и простыни и рассыпал горох на матрасе. Спать все пошли, предвкушая потеху.

В темноте они хорошо слышали, как Кринс елозит по своей постели.

Потом он встал, смахнул мусор с простыни, снова улегся и опять начал елозить. Наконец кто-то не выдержал и хихикнул, и тут захохотали все. Кринс сел на постели и злобно крикнул:

– Вы, ублюдки, что смешного?

Все тут же замолчали, а Кринс опять встал и направился к очагу. Он зажег свечку и начал внимательно осматривать свою койку, а остальные с невинными лицами следили за ним.

– В моей кровати что-то есть!

– Блохи? – спросил Мэйр. – Вши? Может, клопы?

– Ты, поганый ублюдок, придержи свой истекающий гноем язык!

– Какой он вульгарный, правда? – заметил Камин.

Кринс вставил свечу в подсвечник и стянул с кровати простыню.

– Сушеный горох!

– Как это он туда попал? – спросил Кадмин.

– Это дикий народец постарался, – откликнулся Мэйр. И тут же пожалел, что сказал это. Он почему-то считал, что духи появляются, когда про них говоришь, и не знал, что они обожают подобные розыгрыши, чем грубее, тем лучше. Конечно, при мерцающем свете свечи ни в чем нельзя быть уверенным, но все же Мэйру показалось, что он заметил некие тени, причем безусловно плотнее чем дым, но такие же изменчивые. Кринс начал собирать горох и швырять его в соседей, а дикий народец ловил все, что мог, и швырял назад. Сам Мэйр неподвижно сидел на своей койке и думал, может ли Невин сварить для него какое-нибудь зелье, чтобы он пришел в себя. В конце концов в комнату ворвался Гароик в ночной рубахе поверх штанов и начал ругать всех и каждого за нарушение порядка.

Эта выходка принесла Мэйру такую славу, что он не собирался останавливаться на достигнутом, был там дикий народец или нет.

На следующий же день он набрал ведро воды, бросил в него грязную солому из конюшни и пристроил ведро на полуоткрытой двери в кладовую.

Юный Верик сумел уговорить Кринса принести что-то из кладовой, тот открыл дверь и был облит ледяной вонючей водой. Весь день он ходил в настроении, ничем не отличающемся от принятой утром «ванны», и настроение его не улучшилось после того, как Мэйр запер снаружи дверь уборной, в которой сидел Кринс. Он колотил в дверь и орал добрый час, пока Адрегин не услышал и не выпустил его. Кринс схватил грабли с навозной кучи и кинулся в барак.

Он запросто мог кого-нибудь убить, если бы Гароик не утихомирил его. Кринс не догадывался, кто его донимает, но Гароик был не таким тупоголовым и после ужина позвал Мэйра для разговора с глазу на глаз.

– Слушай, «серебряный кинжал», шутка есть шутка, я и сам с удовольствием посмеялся, но теперь довольно.

– Но, капитан, сэр, с чего вы решили, что это я?

– У меня есть глаза и уши. Я тебя предупредил, «серебряный кинжал». Гляди, как бы тебя снова не позвала дорога.

Быть выкинутым из дружины стало бы для Мэйра катастрофой, потому что надвигалась зима, и он поклялся, что розыгрыши закончены. К несчастью, Кадмин придумал новую шутку, от которой трудно было отказаться, и поклялся взять вину на себя, если все обернется к худшему.

У Кринса была пара башмаков для верховой езды из кожи двух цветов, он потратил на них все выигранные в кости деньги. Мэйр и Кадмин пошли на пруд недалеко от дана и поймали двух лягушек, не успевших зарыться на зиму в ил.

Лягушки отлично подошли, по одной на каждый башмак. Мэйр и Кадмин были на улице, когда Кринс надел свои новые башмаки, но крики его они слышал прекрасно. Они смеялись до колик в животе, и тут Кринс нашел их.

– Вы, поганые ублюдки! Я вижу ил на ваших штанах!

Из-под его рубашки раздалось кваканье.

– О, у тебя завелись домашние животные? – сказал Мэйр. – Что ж, цветы для красавицы, лягушки для того, у кого бородавки.

Кринс ударил Мэйра кулаком в лицо. Завопив, тот ударил в ответ, но голова у него кружилась, и он промахнулся. Он слышал, как что-то кричал Кадмин, потом кто-то куда-то бежал; Кринс ударил его еще раз, и тут чьи-то руки растащили их в разные стороны. Правый глаз Мэйра уже заплыл, но он все же разглядел бегущих к ним лорда Пертиса и Гароика, у обоих был очень сердитый.

– Это я виноват! – прохрипел Кадмин. – Кринс ударил невиновного!

– Он мог, – сказал Гароик.

– Что здесь происходит? – набросился на них Пертис.

– Лягушки, мой лорд! Они засунули лягушек мне в башмаки! Только сегодня утром! – Кринс вытащил из-под рубашки так напугавших его созданий. – Вот доказательство! И они насыпали сухого гороха мне под простыни, и облили меня грязной водой, и…

– Достаточно! – Пертис взял лягушек, мельком глянул на них и протянул ухмыляющемуся Адрегину. – Отнеси их обратно в пруд, ладно? Прямо сейчас, пожалуйста. Так. Мэйр, Кадмин. Почему вы совершаете эти гнусные поступки?

Кадмин поискал нужные слова и сдался.

– Понимаете, мой лорд, – сказал Мэйр, – мы просто шутили. Видите ли, из Кринса получается отличная жертва.

Кринс что-то визгливо произнес, но его светлость засмеялся.

– Вижу. Кринс, мне кажется, ты уже отомстил – посмотри на правый глаз Мэйра. А тебе это урок – не подставляйся на будущее. А то другим приходят в голову всякие мысли.

– Но мой лорд…

– Подумай об этом, хорошо? – И Пертис повернулся к обоим злоумышленникам. – Мэйр, тебе лучше пойти в деревню и попросить травника заняться твоим глазом. Мне не нравится, что он так распух.

Мэйр приехал к домику травника, где его поджидал сюрприз куда больший, чем лягушки в башмаках у Кринса. Перед домом стояла Глэйнара и развешивала постиранное белье. Такая хорошенькая в новом голубом платье, с блестящими черными волосами, она что-то напевала. Мэйр увидел ее, и внутри у него потеплело.

– А ты что тут делаешь? – окликнул он девушку, спешившись.

– Я слежу за хозяйством Невина. – Она подошла к воротам. Ой, Мэйр! Твой глаз!

– Да тут произошла маленькая заварушка с одним из наших парней.

Он нашел Невина в доме, тот сидел у стола, разбирая травы и высушенные корни. Старик встал, взял Мэйра за подбородок и наклонил его голову назад, чтобы как следует рассмотреть глаз. Пальцы старика оказались на удивление сильными.

– Вот это неприятность, а? Я сделаю тебе припарку. Сядь, Мэйр.

Мэйр сел, на столе появились два пузатых гнома и стали его рассматривать. Он нахмурился. Невин отошел к очагу, где на треноге висел железный горшок. Старик помахал рукой над дровами, и они загорелись. Мэйр вдруг почувствовал такую слабость, что неуклюже привалился к столу, словно леди, собирающаяся упасть в обморок. Невин взял со стола пригоршню трав и бросил их в горшок, в котором забулькала вода.