Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Дэверри: Западные земли (№1) - Дни изгнания

ModernLib.Net / Фэнтези / Керр Катарина / Дни изгнания - Чтение (Весь текст)
Автор: Керр Катарина
Жанр: Фэнтези
Серия: Дэверри: Западные земли

 

 


Катарина Керр

Дни Изгнания

Пролог

Граница Элдиса

1096

«Бережливый, как гном» – все знают эту поговорку, а Горный Народец гордится ею. Они не выбрасывают ничего, даже старую тряпку или засохшую горбушку, но особенно тщательно охраняют драгоценные камни и металлы, и никогда никому не рассказывают о том, как они это делают. Отто, родом из дана Маннаннан, кующий серебряные кинжалы, ничем не отличался от своих собратьев-мастеровых, разве что был еще осторожнее, чем большинство других. Его обычным покупателем был горячий юнец, который сумел так обесчестить себя, что был вынужден пойти в наемники, и нельзя не согласиться, что бродяга с мечом в руках, который сражается не за честь, а только за звонкую монету, не тот человек, которому можно доверить серебро гномов или секреты магии.

Прожив много лет среди людей в королевстве Дэверри, Отто научил некоторых кузнецов создавать редкостный сплав для кинжалов – очень сложный и своеобразный процесс, требующий специальных заклинаний и особенных мановений рук, причем делать их можно было только одним определенным способом. Отто никогда не отвечал на вопросы. Если ученики хотят, чтобы все получилось правильно, говорил он всегда, они должны просто слушаться его приказаний, а не хотят – могут убираться из кузницы прямо сейчас; другим будет меньше забот. Подмастерья немедленно замолкали ни один не ушел. У них хватало ума понять, что их учат волшебству, а знать, что именно означают заклинания, совсем необязательно. Открыв собственные заведения, они в точности повторяли ритуал, которому научил их Отто, поэтому в каждом кинжале, сделанном в Дэверри из серебра гномов, было два магических заклинания.

Одно заклинание Отто готов был открыть, особенно тому, кто ему нравился и заслуживал доверия, но второе он не доверил бы и собственному брату. Первое заклинание вызывало в металле отвращение к вибрациям, которые производит племя эльфов, поэтому, стоило эльфу оказаться рядом, кинжал начинал ярко светиться. А вот второе, тайное, вызывало тягу к истинному владельцу кинжала, поэтому, будучи потерянным или украденным, он рано или поздно с помощью магических потоков мироздания возвращался домой. Но под истинным владельцем Отто понимал себя, поэтому любой потерянный кинжал в конце концов возвращался к нему, неважно, кто его сделал и сколько временный владелец заплатил за покупку. В оправдание себе Отто предпочитал думать, что кинжалы, в сущности, не покупали, а только брали напрокат, но об этом пустячке он покупателям не говорил.

Только однажды сделал Отто исключение, и то случайно. В 1044 году он создал кинжал для Каллина из Кермора – одного из человеческих существ, кем он искренне восхищался. Со временем кинжал перешел в руки Родри Майлвада, молодого лорда, который присоединился к «серебряным кинжалам», подвергнувшись политическим гонениям и изгнанию. Стоило Родри взяться за кинжал, стало ясно, что он не чистокровный аристократ – лезвие ярко засветилось, показан, что в Родри как минимум половина эльфийской крови. Нехотя, делая одолжение дочери Каллина из Кермора, Отто снял это заклинание. Но он не подумал, что этим ослабил и второе волшебство, ведь его магия была просто механическим запоминанием, а не настоящим пониманием. Теперь кинжал считал, что его истинный владелец Родри, а не гном.

Жизнь «серебряного кинжала» не бывает легкой, а жизнь Родри на всем ее протяжении оказалась тяжелее других. Помимо прочего, в 1064 году он умудрился потерять свой кинжал, далеко на архипелаге Бардек, за Южным морем. И в тот самый миг, когда Родри убивал человека, укравшего у него кинжал, сам кинжал объявился на рынке маленького горного городка под названием Ганьяло, где и оставался несколько лет, потому что продать его было невозможно. Купец не переставал удивляться – такая красивая и необычная вещь, и цена разумная, и все же никто не хотел его покупать. Наконец его заметил бродячий лудильщик, который знал богача, собиравшего любые необычные ножи. Поскольку богач жил в портовом городе, кинжал согласился присоединиться к его коллекции. Прошло еще несколько лет, коллекционер умер и его сыновья поделили между собой ножи. Младший, бывший капитаном корабля, по непонятной для себя причине очень хотел заполучить кинжал и отдал за него своему брату целый набор ножей с жемчужными рукоятками для разделки рыбы. Когда капитан в следующий раз вышел в море, с ним отправился и кинжал.

Но не в Дэверри. Капитан ходил на своем корабле из Бардека на острова Ористинны и обратно. Поездки оказались прибыльными, и капитан не собирался пускаться в опасные плавания к далеким варварским королевствам. Через несколько лет этих бессмысленных поездок с востока на запад кинжал сменил владельца. Во время азартной игры капитану непостижимым образом не везло, и ему пришлось отдать кинжал приятелю, чтобы покрыть проигрыш. Приятель взял кинжал с собой, когда отправился в один из северных портов, и там, подчинившись внезапному порыву, продал его ювелиру, который купил кинжал, поддавшись тому же порыву. Еще через некоторое время проходивший мимо молодой торговец задержался на минуту, чтобы посмотреть на товар ювелира. Этот купец, Лондало, постоянно торговал с Дэверри, и ему требовались небольшие подарки, чтобы «подмазывать» таможенников и мелких лордов. Кинжал походил на варварский, и торговец купил его, чтобы подарить кому-нибудь в следующей поездке.

Конечно, несчастный Лондало не подозревал, что дарить в Дэверри серебряный кинжал означает нанести ужасное оскорбление. Это стало ясно только в Абернаусе, городе в Элдисе, где неправильно понятый подарок стоил ему разрешения на торговлю. Когда он проклинал лихую судьбу в таверне, рядом оказался добрый незнакомец, объяснивший его ошибку, и Лондало чуть не швырнул злосчастный нож в ближайшую навозную кучу, на что, собственно, и рассчитывал кинжал. Однако Лондало умел извлекать уроки из собственных ошибок, поэтому он решил оставить кинжал у себя как напоминание, что не следует считать обычаи других народов похожими на свои. Если бы серебро обладало чувствами, кинжал, вероятно, был бы вне себя от ярости. Еще несколько лет мотался он между Бардеком и побережьем Дэверри; Лондало постарел, разбогател, стал уважаемым членом купеческой гильдии, и в конце концов весной 1096 года он и кинжал оказались в Аберуине, где теперь правил ставший гвербретом Родри Майлвад. Магические потоки вокруг кинжала стали настолько сильными, что Лондало почувствовал их, как тревожные толчки.

Тем утром, когда он должен был идти с визитом к гвербрету, Лондало стоял в своей комнате лучшего постоялого двора в Аберуине и раздраженно наносил на кожу раскраску своего клана.

Обычно этим занимался специально обученный слуга – рисовал голубые полоски и красные ромбы, означающие, что Лондало входил в Дом Ондоно, но бережливые люди были достаточно мудрыми, чтобы не брать своих слуг в Дэверри. Слуги, окруженные варварами с необычными взглядами на право собственности, старались воспользоваться шансом получить свободу и попросту исчезали. Когда такое происходило, власти варварского королевства в лучшем случае не желали сотрудничать, а в худшем – занимали враждебную позицию. Лондало под разными углами крутил карманное зеркальце, стараясь рассмотреть рисунки на своей бледно-коричневой коже, и наконец решил, что сойдет и так. В конце-то концов, что понимают эти варвары, даже такие важные, как лорд, которого он собирался посетить, в тонкостях искусства? Но тревога не проходила. Что-то было не так, Лондало чувствовал это.

В дверь постучали, и с почтительным кивком вошел Гармон его молодой помощник.

– Вы готовы, сэр?

– Да. О, я вижу, вы взяли с собой предложения о торговом соглашении? Очень хорошо.

Коротко улыбнувшись, Гармон похлопал по тяжелому кожаному футляру с документами.

Они шли по улицам Аберуина, и Лондало обратил внимание, что его молодой помощник с отвращением смотрит по сторонам; когда они проходили мимо особенно зрелой навозной кучи, он подносил к носу надушенный платок. Вне сомнения, размышлял Лондало, посещение Дэверри – тяжелое испытание для культурного человека.

Казалось, что город строили не по плану, а просто разбросали дома вокруг гавани. Все здания были круглыми и неопрятно покрытыми торчащей соломой вместо того, чтобы быть квадратными, с красиво крытыми дранкой крышами; улицы извивались вокруг них на манер спирали и переплетались между собой – варвары называли это декоративным стилем. Везде была неразбериха: собаки лаяли, дети бегали, верховые мчались куда-то сломя голову, телеги громыхали; шатаясь, бродили пьяницы.

– Мой господин, – не выдержал, наконец, Гармон, – неужели это самый главный город в Элдисе?

– Боюсь, что так. Запомните, мой юный друг, человек, к которому мы идем, покажется вам грубым варваром, но у него достаточно власти, чтобы казнить нас, если мы нанесем ему оскорбление. Законы здесь очень отличаются от наших. Каждый правитель – и судья, и адвокат в одном лице, пока он находится на своей земле. А гвербрет, как этот лорд в Аберуине, правитель куда более могущественный, чем любой из наших архонов.

Дворцовый комплекс гвербрета, или дан, как называли его варвары, располагался примерно в центре города. Варвары в один голос расхваливали его, рассказывая, как он прекрасен со своей многобашенной крепостью, расположенной за высокими каменными стенами, но бардекианцы нашли работу каменщиков топорной, а весь эффект был безнадежно испорчен скоплением хижин и сараев, свинарников и конюшен. Прокладывая путь между суетившимися слугами, Лондало неожиданно вспомнил, что на кожаном поясе у него висит серебряный кинжал.

– Клянусь Звездными Богинями! Я, должно быть, старею! Я даже не помню, как взял его со стола.

– Не думаю, что это имеет значение, сэр. Все вокруг буквально ощетинились ножами.

Хотя Лондало никогда раньше не встречал этого правителя, он слышал, что Родри Майлвад, гвербрет Аберуина, был человеком честным, справедливым и более культурным, чем многие ему подобные. Он с удовольствием отметил, что дворы были достаточно чистыми, слуги одеты прилично и вокруг не видно трупов повешенных разбойников.

Старый управляющий стоял у дверей самой высокой башни, собственно броха, готовый приветствовать их. Лондало быстрым шепотом напомнил Гармону, что все приближенные гвербрета – люди знатного происхождения.

– Поэтому следите за собой. Никаких приказаний, и не забывайте говорить им спасибо.

Управляющий проводил их в просторную круглую комнату с полом, покрытым плетеными тростниковыми циновками, и уставленную длинными деревянными столами, за которыми пили эль и откусывали куски от огромных ломтей хлеба не меньше сотни людей, вооруженных и ножами, и мечами. Между ними бродили служанки, больше сплетничая и обмениваясь с пирующими остротами, чем работая. Возле резного очага стоял отдельно от других стол черного дерева, отполированный до блеска – почетное место гвербрета. Лондало почувствовал себя очень довольным, когда управляющий усадил их за этот стол и приказал мальчику принести им эль в настоящих стеклянных стаканах. Лондало также остался доволен тем, что гобелен, который он заранее отправил сюда в подарок, висел на стене у громадного камина. Он рассеянно прикоснулся к рукоятке серебряного кинжала и понял, что странная тревога покинула его. Гармон же очень нервничал, не отводя взгляда от сборища вооруженных людей.

– Ну же, успокойтесь, – прошептал Лондало. – Здешние правители умеют держать своих людей в руках. Кроме того, здесь уважают гостей. Никто не собирается убивать вас прямо на месте.

Гармон натянуто улыбнулся, сделал глоток эля и едва не подавился горьким, вонючим напитком. Но все же он был истинным купцом, поэтому сумел скрыть отвращение под притворным кашлем и заставил себя сделать еще один глоток. Через несколько минут в зал быстро вошли два молодых человека. Поскольку мешковатые штаны были сшиты из яркой клетчатой ткани, которую в Дэверри носила только знать, а вся вооруженная компания встала, чтобы поклониться им, Лондало сделал вывод, что это сыновья гвербрета. Юноши очень походили друг на друга, у обоих были волнистые волосы цвета воронова крыла и васильковые глаза. По меркам варваров, юноши считались очень привлекательными, предположил Лондало, но его волновала совсем не их внешность.

– Клянусь самим Отцом Великой Волны! Мне сказали, что сейчас здесь только один сын! Мы должны что-то сделать, чтобы раздобыть подарок для второго, и наплевать на цену!

Управляющийся засуетился, жестами предлагал им встать, чтобы в надлежащий момент они могли опуститься на колени.

Необходимость становиться на колени перед так называемым высокорожденным раздражала Лондало, который привык избирать своих правителей голосованием или проваливать их, если они его не устраивали. Один из молодых людей тем временем пошел дальше, и управляющий прочистил горло.

– Родри Майлвад, гвербрет Аберуина, и его сын.

В полном замешательстве Лондало едва не забыл преклонить колени. Как же так, ведь этому лорду не более двадцати пяти лет! Мысленно он проклинал купеческую гильдию, снабдившую его для такого важного задания столь неверной информацией.

– Для нас большая честь посетить вас, великий лорд, но вы должны простить нас за вторжение во время траура.

– Траура? – гвербрет озадаченно нахмурился.

– Да, ведь когда мы отправились в плавание, ваша светлость, ваш батюшка, старший лорд Родри из Аберуина, был еще жив.

Гверберт разразился смехом, одновременно приказав жестом, чтобы они поднялись с колен и вновь сели за стол.

– Я полагаю, ты никогда не видел меня раньше, добрый купец. Я правлю здесь вот уже тридцать лет, а отроду мне пятьдесят четыре. Я не насмехаюсь над тобой. – Он рассеянно поглядел в сторону, и внезапно глаза его потемнели от печали. – О, нет, никаких насмешек.

Забыв об этикете, Лондало уставился на него. Нет и следа седины в волосах гвербрета, нет морщин на его лице – как ему может быть пятьдесят четыре года? Тут гвербрет вновь повернулся к нему с солнечной улыбкой.

– Впрочем, это неважно. Что привело тебя ко мне, добрый сэр?

Лондало прокашлялся, готовясь к разговору о самой важной сделке – обмене зерна Элдиса на предметы роскоши из Бардека. Но не успел он сказать и слова, как Родри наклонился вперед, рассматривая что-то.

– Клянусь богами, это же серебряный кинжал! Эфес с набалдашниками!

– Это он и есть, ваша светлость. – Мысленно Лондало еще раз обругал себя за то, что притащил сюда эту проклятую вещь. – Видите ли, я купил его много лет назад на островах и храню, потому что… в общем, это долгая история.

– На островах? Позвольте взглянуть на него поближе, добрый купец, если это нетрудно.

– Разумеется, ваша светлость.

Родри взял кинжал, долго рассматривал сокола, выгравированного на лезвии, и наконец расхохотался.

– Вы знаете, что он принадлежал мне? Очень, очень давно. У меня его украли, когда я был на островах.

– Что вы? В самом деле? В таком случае, ваша светлость, вы просто обязаны получить его назад! Я настаиваю, нет, в самом деле.

Позже вечером, когда договор был подписан и купец уехал, в большой зале Аберуина наступила тишина – воины отправились объезжать лошадей. Обычно Родри уезжал с ними, но сегодня он задержался за почетным столом, думая о странных изгибах судьбы; о совпадениях, как ему казалось, вернувших к нему серебряный кинжал.

Несколько служанок вытирали столы; несколько грумов сидели у порога, играя в кости, несколько собак, похрапывая, лежали на соломе. Чуть позже к Родри присоединился старший сын. Трудно было поверить, что парень вырос, что у него двое своих сыновей, что он владеет даном Гвербин. Родри помнил, как счастлив он был, когда у него родился наследник, как сильно он любил паренька и как сильно Каллин любил его. Было больно думать, что его первенец начинает ненавидеть отца, потому что тот не хочет стареть и умирать. Нет, Каллин не сказал об этом ни слова, но между ними нарастала холодность, и все чаще Родри замечал, что сын смотрит на атрибуты гвербрета – знамя с драконом и церемониальный меч правосудия – с удивительной жадностью. Родри не выдержал и нарушил молчание.

– У тебя в поместье все спокойно?

– Да, отец. Поэтому я и решил навестить тебя.

Родри улыбнулся и подумал, не приехал ли сын в надежде обнаружить отца заболевшим. Каллин был честолюбив, таким его вырастил Родри. С того времени, как сын начал говорить, Родри готовил его к тому, что он будет править самым обширным гвербретрином во всем Аберуине, учил его правильно использовать богатства, которые приносила им все расширяющаяся торговля с Бардеком. Сам он унаследовал ран почти случайно и хорошо помнил чувство паники, когда утопал в мелочах на первом году правления, поэтому не мог позволить своему сыну остаться без этих знаний.

– Странно, что кинжал вернулся домой, отец.

– Это верно. – Родри взял кинжал со стола и протянул его сыну. – Видишь сокола на лезвии? Это символ человека, в чью честь тебя назвали.

– А, да – он рассказывал мне свою историю. Я имею в виду, как он когда-то был «серебряным кинжалом». Боги, я до сих пор скучаю по Каллину из Кермора, а ведь он умер так давно!

– Мне тоже его не хватает. Знаешь, я, наверное, снова буду носить его кинжал, в память о нем.

– Что ты, отец, ты не можешь так сделать! Это позорно!

– В самом деле? И кто осмелится посмеяться надо мной?

Повисла неприятная тишина. Каллин смотрел в сторону, будто любое упоминание о социальном положении могло отравить самое невинное удовольствие. Со вздохом положил он кинжал на место и взял в руки свою высокую пивную кружку.

– Мы могли бы сыграть в карноик, – сказал Родри.

– Давай. – Каллин улыбнулся отцу, и в его темно-синих глазах засветилась прежняя любовь. – Сегодня слишком сыро, чтобы ехать на охоту.

Они играли уже в третий раз, когда вошла леди Эйса, жена Родри. Она села молча, почти робко, слегка улыбаясь сыну. К сорока семи годам она стала весьма дородной, в ее каштановых волосах пробивалась седина, а вокруг рта появились морщины. Хотя поженились они по политическим мотивам, и первые годы брака были несчастливыми, со временем Родри и Эйса приспособились друг к другу. Он был по-своему привязан к ней и благодарен за то, что она подарила ему четверых крепких наследников для Аберуина.

– Если моя госпожа пожелает, – сказал Родри, – мы прекратим игру.

– Не нужно, господин мой. Я посмотрю.

Все же по молчаливому согласию они закончили игру и убрали ее. Эйса так редко просила у них о чем-нибудь, что они были готовы пойти ради нее на любые мелкие уступки. День проходил в коротких разговорах о делах вассалов в поместье, а Родри пил все больше и больше и говорил все меньше и меньше. Жара, долгие паузы, предсказуемость кратких высказываний жены давили на него все сильнее, и наконец он встал и вышел. Никто не осмелился задать ему вопрос или последовать за ним.

Его комната находилась на третьем этаже броха, богато обставленная, с коврами из Бардека на полу и стеклами в окнах, мягкими креслами у очага и пятью очень красивыми мечами на стене. Родри распахнул окно и облокотился на подоконник, разглядывая внутренний двор и сад, где в мраморном фонтане резвился дракон Аберуина. Через лужайку неторопливо шел слуга; больше ничего не двигалось. На мгновение Родри показалось, что он не может дышать. С проклятием, больше похожим на рыдание, встряхнул он головой и отвернулся.

Более тридцати лет удерживал он власть, и по большей части ему это нравилось: он любил атрибуты и блеск своего высокого положения, могущество, которым он обладал в Суде Справедливости и на поле битвы, незаметную со стороны, но огромную власть, которую он увеличивал, интригуя при дворе Верховного Короля. Обернувшись назад, он мог точно припомнить, когда эта любовь превратилась в озлобление. Он находился в королевском дворце в дане Дэверри, и, когда зашел в огромный зал, управляющий, разумеется, объявил о его появлении. Услышав слова «Родри, гвербрет Аберуина», все аристократы обернулись, чтобы посмотреть на него: одни потому, что завидовали фавориту короля, другие – пытаясь просчитать, что его присутствие может изменить в их жизнях, третьи просто потому, что им интересно было посмотреть на такого могущественного человека. В ответ он не ощутил ничего, кроме раздражения: они таращились на него, как на двухголового теленка на ярмарке. И с того дня два года назад Родри начал задумываться, когда же он, наконец, умрет, чтобы избавиться от всего, что когда-то любил, когда он сможет, наконец, стать по-настоящему свободным.

Он аюшеi’ стг окна, сел на полукругльтй пали сандровый стул с замысловатой резьбой, изображающей драконов Аберуина, и вытащил вновь обретенный серебряный кинжал. Лезвие казалось серебряным, однако было прочнее, чем лучшая сталь, и ни капли не потускнело. Родри щелкнул по нему, и раздался мелодичный звук.

– Серебро гномов, – пробормотал он. – Клянусь Владыкой Ада, я, должно быть, рехнулся, но меня так и тянет назад на большую дорогу!

У него была еще одна вещица из серебра гномов – кольцо, которое он постоянно носил на среднем пальце правой руки, простое кольцо, сделанное руками эльфов, украшенное гравировкой из роз снаружи и письменами эльфов изнутри. Он поднял руку, чтобы посмотреть на кольцо, и в тот же миг в дверь заглянул один из пажей.

– Ваша светлость? Я вам не помешал?

– Не очень.

– Видите ли, ваша светлость, у дверей стоит нищая старуха-травница и настаивает на том, что ей необходимо поговорить с вами. Один из стражников хотел прогнать ее прочь, но она так посмотрела на нас… Ваша светлость, я испугался и решил, что лучше спросить вас.

Сердце Родри сильно стукнуло.

– Она сказала, как ее зовут?

– Да, ваша светлость, ее зовут Джилл.

– Я приму ее здесь.

Паренек удивленно уставился на Родри, потом поклонился и поспешил уйти. В ожидании женщины, которую он когда-то любил больше жизни, Родри нетерпеливо ходил взад и вперед по комнате. Он не видел Джилл тридцать лет, ни разу с той ночи, как она покинула его – просто ушла из его жизни, ни разу не оглянувшись, чтобы последовать за судьбой еще более странной, чем его собственная. Поначалу он непрестанно думал о ней, спрашивал себя, не тоскует ли она без него, пытался понять, принесло ли ей счастье, которого она так искала, изучение странного искусства колдовства. Но прошли годы, рана его затянулась, память успокоилась, и только изредка вспоминал он о ней, гадая, как сложилась ее жизнь. Однажды она появилась в Аберуине, чтобы ухаживать за его умирающим отцом, но сам он в это время находился при дворе дана Дэверри.

Время от времени до него доходили слухи о том, как она живет, но никаких подробностей он не знал. А теперь она явилась сюда. Родри страшился вновь увидеть ее, потому что она была всего на несколько лет младше, чем он сам, и одна мысль о том, что красота ее погублена возрастом, приводила его в трепет. Он услышал, как она решительным голосом благодарит пажа, и сердце его вновь оборвалось. Дверь отворилась.

– Травница, ваша светлость.

В комнату быстрым шагом вошла женщина, одетая в мужское платье: грязные коричневые штаны и заплатанную льняную рубашку, всю в зеленых пятнах от лечебных трав. Ее коротко стриженные, как у мальчика, волосы серебрились сединой и морщинки вокруг синих глаз стали глубже, но она не выглядела ни юной, ни старой и была так полна жизни и энергии, что казалась очень привлекательной. Она больше не была красавицей, но, вглядевшись в лицо той, которая когда-то была его очаровательной юной подружкой, Родри решил, что этот облик идет ей больше, чем красота, которую он до сих пор помнил. Ее внезапная улыбка тронула его до глубины души.

– Ты не скажешь мне ни словечка? – рассмеявшись, спросила она.

– Прими мои извинения. Твое появление потрясло меня.

– Несомненно. Но, боюсь, тебя ожидает более глубокое потрясение.

Не дожидаясь приглашения, Джилл уселась у очага. Он сел напротив, и несколько минут они молча смотрели друг на друга.

Потом он вспомнил, что серебряный кинжал вернулся домой как раз тогда, когда она въезжала в Лберуин, и вздрогнул, ощутив холодное прикосновение рока, от которого волосы у него на затылке встали дыбом.

– Что за потрясение?

– Ну, для начала – Невин умер.

Родри застонал – это было ударом для него. Он очень хорошо знал Невина, ее учителя и наставника в магических искусствах.

В сущности, именно ему он был обязан жизнью и своим раном.

– Что ж, пусть боги даруют ему покой в Иных Мирах. Почему-то я думал, что двеомер даст ему возможность жить вечно.

– Он и сам уже удивлялся. – Джилл так широко ухмыльнулась, что это показалось ему непристойным. – Когда настал его час, он рад был уйти.

– Как это произошло? Он болел или это был несчастный случай?

– Что? О, ничего подобного. Время настало, и он ушел. Он попрощался со всеми нами, лег на кровать и умер. Вот и все. – Улыбка ее увяла. – Мне его не хватает. Каждый час каждого дня.

– Мое сердце болит за тебя, поверь.

Как будто для того, чтобы разделить его сочувствие, появился дикий народец – фея, сильф и гном. Они материализовались, как бесшумные капли дождя, упавшие наземь, и встали рядом. Тощее серое существо взобралось на колени к Джилл и погладило ее по щеке, и она вновь улыбнулась, стряхнув с себя скорбь. Увидев дикий народец, Родри вспомнил о своих проблемах. Чем бы ни могла стать для него Джилл, теперь она была мастером двеомера и обладала странным могуществом и еще более странными знаниями.

– Я хочу тебя спросить, – сказал он. – Как долго могут прожить такие эльфы-полукровки, как я?

– Очень, очень долго, хотя и не столько, сколько настоящие эльфы. Я бы сказала, что у тебя впереди не меньше ста лет, друг мой. Когда меня похоронят, ты все еще будешь выглядеть двадцатилетним юнцом.

– Клянусь всеми льдами во всех кругах ада! Этого не может быть! Так сколько же пройдет времени, прежде чем все в Аберуине поймут, что я не настоящий Майлвад?

– Не так уж и много. Простолюдины уже шепчутся об этом, говорят про двеомер и все такое. Довольно скоро заговорит и знать, и тогда они придут к тебе с вопросом, сколько же эльфийской крови в клане Майлвадов, и правду ли говорят старые сплетни о том, что эльфы бессмертны? Если кто-нибудь узнает, кем на самом деле был твой отец, это будет тяжелым ударом для чести твоего клана.

– Здесь поставлено на карту куда больше, чем честь Майлвадов. Неужели ты не видишь, Джилл? Мои сыновья лишатся наследства, в ране начнется гражданская война, и…

– Конечно, вижу! – Она подняла руку, призывая его помолчать. – Это вторая причина, по которой я пришла сюда.

Он вновь ощутил холод, пробежавший по спине. Он не видел ее тридцать лет, но они по-прежнему думают одинаково.

– Мне было знамение, – продолжала она. – Сразу после того, как мы похоронили Невина – я и люди в той деревне, где он жил – я пошла к небольшому озеру рядом с нашим домом. Был час заката, и по небу плыли облака. Ты и сам знаешь, как легко увидеть картины в закатных облаках. И вот я увидела облако, похожее на сокола, а в когтях он держал маленького дракончика. Ого, подумалось мне, это же Родри и я! И в тот миг, как мне подумалось это, я ощутила холод двеомера и поняла, что это – истина. И вот я здесь.

– Так просто? Ты подумала обо мне – и вот ты здесь?

– Конечно, мне пришлось добираться в Аберуин верхом, как и любому другому.

– Я совсем не об этом. Почему знамение в облаках заставило тебя явиться сюда?

– Ах, вот ты о чем! Ну, это тебя не касается.

Он попытался выяснить, но его остановило выражение ее лица: улыбка исчезла, и взгляд стал холодным, будто кто-то захлопнул книгу. Родри вспомнил, что у Невина тоже появлялся этот пустой взгляд, когда кто-нибудь совал свой нос в дела, о которых не должен был знать. Гвербрет он или нет, это напрасная трата времени – она ему не ответит.

– Не думаю, что ты можешь применить ко мне двеомер, чтобы заставить меня постареть.

–А ты все еще находчив и любишь пошутить. Нет, не могу, а и могла бы, не стала. Но вообще-то выход очень простой. Ты должен передать ран старшему сыну и покинуть Элдис.

– Что? Непросто сделать это человеку моего положения!

– Если ты откажешься от рана, твой сын сумеет его удержать. Если ты сам будешь удерживать его – твой сын его потеряет.

– Речь не только о треклятом ране! Ты хочешь, чтобы я бросил семью. Джилл, ради всех богов – у меня есть внуки!

– Ты хочешь увидеть, как их убьют, чтобы стереть всякие напоминания о потомках бастарда?

Он со стоном спрятал лицо в ладонях. Джилл безжалостно продолжала.

– Как только поползут первые шепотки, что ты, возможно, не чистокровный Майлвад, тебе придется улаживать это с помощью меча, а поединки чести и прежде приводили к войнам, особенно, когда на карту поставлен такой богатый приз, как Аберуин. Если ты проиграешь гражданскую войну, твои враги начнут охоту за любым ребенком, который может оказаться твоим совсем дальним наследником, даже за парнем Росы.

– О, придержи язык! Я знаю это так же хорошо, как и ты.

– Так в чем же дело?

Родри поднял голову и увидел, что она изучает его с холодным удивлением. В эту минуту он ненавидел ее.

– Легко и просто предлагать мне покинуть Элдис, но ведь я не изгнанник и больше не беспомощный младший сын. Если я пошлю королю прошение с отказом от должности, слухи начнут расти, как куча конского навоза в зимней конюшне. Кроме того, вдруг наши вассалы потребуют без утайки объяснить им мои мотивы? Я могу попробовать солгать, но очень сомневаюсь, что сумею сделать это убедительно. Король знает меня чертовски хорошо.

Обдумывая это, она нахмурилась.

– Пожалуй, ты прав. Придется над этим хорошенько подумать. – Она резко встала. – Если кто-нибудь спросит, зачем я приходила, скажешь, хотела сообщить тебе о смерти Невина, потому что в какой-то степени это правда. Увидимся, и очень скоро.

Она вышла и захлопнула дверь раньше, чем Родри успел встать со стула. Он попробовал убедить себя, что это был просто странный, пьяный сон, но эльфийское кольцо сверкало на пальце, напоминая о том, что это правда, и ему придется покинуть клан именно потому, что он так любит его. Кроме того, двеомер несколько раз спасал ему в прошлом жизнь, и теперь он с неожиданной холодной уверенностью понял, что пришло время оплатить свои долги.


Рожденный и воспитанный для того, чтобы править, наученный навязывать другим свою волю, соблюдая при этом все тонкости этикета, Каллин Майлвад не привык чувствовать себя виноватым и поэтому ненавидел непрестанные угрызения совести. Каждый раз, взглянув на отца, он ощущал, как совесть терзает его. Иногда ему хотелось, чтобы Родри… не умер, нет, ни в коем случае, но, может быть, чтобы стало заметно – когда-нибудь он все же умрет. Его затруднительное положение было в своем роде уникальным. Когда-то Родри отказался отправить Каллина на воспитание в другую семью, как того требовал обычай, и предпринял неслыханный доселе шаг – стал воспитывать своего сына сам, поэтому Каллин стал одним из тех редких знатных лордов в Дэверри, которые искренне любили своих отцов. Каждый раз, поймав себя на мысли о том, сумеет ли он когда-нибудь унаследовать Аберуин и чувствуя при этом угрызения совести, он понимал, каким мудрым был обычай отправлять сыновей на воспитание, сложившийся в этом мире, где могущество сына зависело от смерти отца.

Каллин также был абсолютно уверен, что отец подозревал в нем эти желания. Прошло всего несколько дней его пребывания у отца, а Родри становился все более замкнутым, проводил долгие часы, катаясь верхом, или сидел, запершись, в своей комнате. Каллин уже подумывал о возвращении домой, но он обещал провести у отца десять дней и боялся, что, уехав раньше, навлечет на себя подозрения.

Утром пятого дня он спустился к завтраку и обнаружил, что Родри уже покинул дан. Каллин пошел в конюшни, чтобы справиться об отце у грума, но гвербрет никому не сказал ни слова о том, куда едет. Возвращаясь домой мимо беспорядочно разбросанных сараев позади броха, он заметил двух служанок, увлеченно о чем-то сплетничающих.

Он не обратил бы на них никакого внимания, но завидев его, девушки внезапно замолчали. Он прошел мимо, изводя себя мыслями о том, что даже презренные слуги знают его тайну.

Чуть позже, поднимаясь в свою комнату в брохе, он застал такую же картину: на этот раз два пажа прекратили разговор, как только заметили его. Каллин схватил одного из них за ворот.

– И о чем же таком вы говорили, что не должен был услышать я?

Мальчишки мертвенно побледнели и попытались сбежать, но, станет он гвербретом или нет, а все же Каллин был могущественным лордом и никто не смел противоречить ему.

– Я прошу прощения, мой господин, мы говорили о пустяках.

– Неужели? Почему же вы оба так побелели?

Второй паж был старше и гораздо умнее. Он шагнул вперед и почтительно поклонился.

– Мой господин, мы никого не хотели оскорбить. Мы говорили о странных слухах. Возможно, вам следует об этом знать, господин мой, тогда вы сможете прекратить эти толки.

– Неужели? И о чем же болтают горожане?

– Ну, вы же знаете, господин, как молодо выглядит гвербрет. Мы слышали на рынке, как одна старуха говорила, что все это магия. Она сказала, старый колдун наложил это заклятие много, много лет назад, и гвербрет никогда не постареет, но умрет он совершенно неожиданно, как бы расплатится за это колдовство. Старуха сказала, что об этом рассказывает гертсин-менестрель. Он услышал об этом где-то на севере. – Мальчик помолчал, явно в затруднении. – Мой господин, но ведь это неправда? Его светлость такой хороший, я не хотел бы видеть, как он умрет.

– Ну, ну, конечно, это не может быть правдой. Не печалься об этом.

Однако сам он заколебался, вспомнив, о чем шептались в его клане: что в жизнь Родри много раз вмешивался двеомер.

А вдруг эта странная история – правда? Хотя к этому времени все в Дэверри знали, что магия существует, мало кому было известно, каковы ее возможности, поэтому Каллин готов был поверить, что именно магия помогала отцу оставаться таким неестественно юным.

Он взял для сопровождения четырех воинов и отправился в город. Поспрашивав людей на рыночной площади, он выяснил, что гертсин остановился в «Зеленом Гусе», лучшем постоялом дворе Аберуина, но там хозяин сказал, что как раз этим утром гертсин уехал.

– Бьюсь об заклад, мой господин, он знал, что ему нельзя здесь долго оставаться. Распускать такие грязные слухи о вашем отце! В теле гвербрета нет ни одной гнилой косточки, господин. Зачем бы он стал заключать договор с колдуном – только чтобы привлекательно выглядеть?

– Хорошо сказано. А что это был за парень?

– Зовут его Саламандр, мой господин, такой тощий, желтоволосый. О, язык-то у него подвешен хорошо, господин, поэтому не удивительно, что слух пополз по всему городу. Погодите-ка, мой господин. – Он помолчал, раздумывая и облизывая коричневые обломки зубов. – Саламандр ведь не сказал напрямую, что так оно и есть. Он сказал, что слышал об этом в Белглеафе, и спрашивал, как мы думаем – есть ли в этих слухах хоть слово правды?

– Понятно. Что ж, он уехал, и нас это больше не волнует.

Когда Каллин вернулся домой, Родри сидел за почетным столом и пил в одиночестве. Он помахал сыну с улыбкой, делавшей его похожим на самого себя, впервые за эти дни.

– Вот ты где, парень. А я сижу и думаю, не отправиться ли нам завтра на охоту? Я сегодня съездил в лесной заповедник, и егерь сказал, у нас там есть парочка молодых оленей. Мы можем убить одного и помочь старому вожаку сохранить свое положение до следующей весны.

– С удовольствием, отец.

Каллин сделал знак пажу, и тот налил ему эля. Они заговорили про охоту, и он забыл о странных слухах – очень уж хорошо было сидеть вот так с отцом. На рассвете Каллин присоединился во дворе к отцу и псарю. Хорошо обученные собаки лежали смирно, хотя от волнения лупили хвостами по булыжникам. Когда люди сели верхом на коней, собаки вскочили, столпились вокруг псаря, и он поспешил вместе с ними вслед за всадниками. В свете разгорающегося дня охотники выехали из Аберуина и направились на север вдоль берега реки Гвин, которая вышла из берегов и покрылась белой пеной из-за весеннего паводка. Примерно через восемь миль они добрались до заповедника – небольшого леска, казавшегося особенно маленьким по сравнению с огромными охотничьими угодьями гвертбрета дальше на север, недалеко от Белглеафа. Они остановились, чтобы позавтракать и дать собакам отдых. В это время из леса вышел егерь Элбан, грубо сбитый человек с обветренной кожей, прочный, как корень дуба, и сел рядом с ними. Он был робким, как молодой олень, и потребовалось довольно много времени, чтобы вытянуть из него те немногие новости, которые у него имелись для гвербрета; он говорил что-то одно и надолго замолкал, прежде, чем сказать еще что-нибудь. Родри слушал его с удивительным терпением.

К тому времени, как они собрались двинуться дальше, Каллин, страстно любящий охоту, горел от нетерпения почти так же, как собаки. В это время года деревья едва зазеленели, и папоротники еще не выросли. Увертываясь от веток, они ехали верхом среди дубравы следом за псарем и его сворой. Борзые бежали то в одну сторону, то в другую, больше принюхиваясь к ветру, а не к земле, то вдруг резко останавливались и начинали лаять. Смеясь, Родри пришпоривал вслед коня, за ним ехал Каллин, стараясь держаться вровень с собаками, которые вдруг резко повернули и помчались в сторону реки.

Неожиданно лошадь Каллина споткнулась, и он приостановился, чтобы дать ей возможность обрести равновесие и успокоиться. Когда он вновь направился вслед за охотниками, они уже были далеко впереди. Он едва видел их между деревьями. Потом он услышал собачий лай, перешедший в испуганное повизгивание, и вопль егеря. Держа копье наготове, он резко пришпорил лошадь, отправив ее в опасный галоп, и вырвался на поляну, где увидел вепря. Его подняли случайно, и, взбешенный, он напал на свору. Собаки кинулись врассыпную, а егерь едва успел взобраться на дерево. Каллин понял, что ругается всеми известными ему проклятиями.

У них не было собак для охоты на вепря. Более того, у них не было копий на вепря с особо прочными древками.

Лошадь в ужасе вскидывала голову; огромный вонючий вепрь атаковал одну из собак. Каллин пришпорил лошадь, но в это время появился Родри. Он промчался между вепрем и собакой, ударив кабана копьем. Разъяренный зверь, оставив собаку, кинулся на Родри. Издав боевой клич, Каллин помчался к ним, а Родри уводил зверя все дальше.

Каллин уже понял, чего добивается отец – заставить медленного, неповоротливого вепря бежать вперед, истекая кровью, пока он окончательно не устанет, и тогда его можно будет спокойно добить. Однако по его рыку было ясно, что у вепря сейчас период гона и, значит, битва будет нешуточная.

Но они забыли про реку.

Когда Каллин почти догнал их, лес кончился, и они оказались на берегу реки. Родри, пытаясь повернуть своего коня, кричал Каллину, чтобы тот держался подальше.

Лошадь увидела приближающегося вепря, встала на дыбы, потом поскользнулась и упала. Родри легко выкатился из-под нее, в это время вепрь повернул – и кинулся в атаку.

– Отец! – Голос Каллина напоминал крик испуганного ребенка. – Отец!

Не сумев подняться на ноги, Родри дернулся в сторону и покатился прямо в реку. В слепой ярости вепрь кинулся следом за ним. Потом Каллин так и не мог вспомнить, когда же он успел спешиться и сорвать с себя кожаное охотничье снаряжение. Все, что он помнил – он уже в реке и плывет, в отчаянии мечется от берега к берегу, давая течению снести себя вниз по реке, и, наконец, в полном изнёможении, слышит крик Элбана.

– К берегу, мой господин! Я умоляю вас, плывите к берегу!

Из последних сил Каллин, борясь с течением, добрался до берега и ухватился за древко копья, протянутого Элбаном. Остатки сил ушли на то, чтобы выбраться на берег.

– Я его так и не увидел, – выдохнул Каллин.

– Я тоже, ваша светлость.

Каллин услышал этот почетный титул и почувствовал, что задыхается. Когда он поднял голову, то увидел, что по лицу егеря струятся слезы, и разрыдался сам. Слезы душили его. Подозрения, зависть, страхи – все позади, но он был готов провести год в аду, лишь бы вернулся отец.


– Клянусь всеми богами и их женами, – прошептал Саламандр, и лицо его было белым от ужаса. – Я и подумать не мог, что твой парень кинется спасать тебя.

– Не думал и я, иначе ни за что бы не согласился на этот безрассудный план. – Родри готов был ударить его. – Аберуин мог в один злосчастный день остаться без обоих гвертбретов! О, боги, неужели надо было делать этого проклятого вепря таким жутким? Я не представлял себе, что иллюзия может так вонять!

– Ты не понимаешь, брат мой. – Саламандр провел ладонью по своему потному лбу. – Этот вепрь – не моих рук дело. Он был настоящим – телесное, материальное, реальное и совершенно незапланированное совпадение!

Кровь отхлынула от лица Родри.

Он собирался как-нибудь особенно грязно выругаться, но в это время в их убежище, заросшую папоротниками канаву на другом берегу реки, вползла Джилл.

– С ним все в порядке, – прошептала она. – С ним егерь и псарь, и все собаки там. Лошади успокоились, и они, без сомнения, скоро отправятся домой. Нам лучше выбираться отсюда, пока все твои воины не заявились сюда в поисках твоего трупа.

– Они больше не мои.

– Да, это верно, и нам остается благодарить богов за то, что они теперь принадлежат твоему старшему, а не второму сыну. – Она повернулась к Саламандру. – Ты и твои идиотские, отвратительные, мерзкие и грязные «продуманные» планы!..

– Но ведь именно ты настаивала на том, чтобы было побольше свидетелей, и ты же согласилась с этим планом! Не брани меня, о властительница опасных сил, ведь не я привел на их путь этого вонючего вепря!

Джилл продолжала ворчать что-то себе под нос, но больше к этой теме не возвращалась.

Они полежали в канаве еще немного, дожидаясь, пока последние охотники уедут.

Двеомера Саламандра хватало, чтобы сделать невидимым одного человека, выбирающегося из реки, но он не мог спрятать компанию из трех всадников, мула и двух вьючных лошадей. Теперь, зная, что с Каллином все в порядке, Родри лежал неподвижно, и сердце его терзалось.

Ему ненавистна была эта странная ирония судьбы – он понял, как сильна была любовь сына, только навеки потеряв его.

Тем временем охотники оставили бесплодные попытки отыскать тело и отправились назад в Аберутн. Родри с радостью сменил мокрую одежду на сухую, которую тайком привез сюда: простые серые штаны, старую льняную рубашку без геральдических гербов и дешевый пояс, на котором висел серебряный кинжал.

– Что ж, опять я «серебряный кинжал», так, что ли?

– Это ненадолго, – сказал Саламандр. – Мы очень скоро доберемся до земли эльфов.

– При условии, что нас не поймают.

– Не надо об этом беспокоиться, – заметила Джилл. – Саламандр сделает так, что тебя никто не узнает, даже если будет смотреть тебе прямо в лицо.

– Ну и отлично. Нам лучше отправляться.

– Так и сделаем. Наш отец будет ждать нас у границы.

– Странно будет после стольких лет встретить моего настоящего отца, да и ему меня.


– Матушка, я пытался его спасти, право же, пытался. – Каллин снова говорил, как маленький мальчик.

Эйса взяла его руки в свои и нежно сжала их.

– Конечно, ты пытался. Я знаю, что пытался.

Ради него, понимая, как он страдает, Эйса сумела все сделать правильно и оплакать Родри, но скорби в этом не было. Многие годы она очень старалась не винить его; в конце концов, она была не первой и не последней девушкой в Дэверри, которую выдали замуж, чтобы скрепить договор. И все же он забрал ее девичество, ее юность, ее жизнь, и никогда не посвящал ее в свои дела, а потом, и это было последней каплей, отнял у нее сыновей. Они всегда любили тебя больше, чем меня, думала она. Клянусь всеми демонами в аду, я рада, что ты умер.

Хотя они так и не нашли тела гвербрета, ему поставили памятник в священной роще, где лежали все его предки, и высекли на нем энглин:

Здесь Аберуин скорбит. Что ж, дикий вепрь, в бою

Смеялся Родри, забирая жизнь твою.

Такова была первая смерть Родри Майлвада, подтвердившая предсказание старого отшельника, много лет назад сказавшего ему, что он умрет дважды.


Держась сельских дорог и ничейных земель, покупая еду у фермеров и избегая данов знатных господ, Родри, Саламандр и Джилл шли на запад и юг десять дней, пока не достигли большого ручья – или мелкой речушки, известной, как И Брог.

Именно она считалась границей Элдиса, потому что за ней жили только эльфы.

За время правления Родри Западный Народ, как называли эльфов жители Элдиса, стал немного дружелюбнее, чем в прошлые времена.

Время от времени в приграничные города Каннобайн и Кернметон приходили торговцы, предлагая прекрасных лошадей в обмен на изделия из железа и стекла; порой в Аберуине появлялись делегации с подарками для гвербрета в знак дружбы и союза.

И все же они оставались странными незнакомцами, и многие боялись их.

Родри всегда сожалел, что не сумел уговорить подданных принять Западный Народ в свой ран. Но он всегда учил своих сыновей любить их и восхищаться ими и надеялся, что их будут по-прежнему приветствовать в дане.

– Надеюсь, я смогу иногда узнавать, как идут дела в Аберуине, – однажды вечером заметил Родри. – Особенно если Калондериэль отправится выразить свое почтение новому гвербрету.

– Конечно, он туда собирается. – Саламандр, стоя на коленях у костра, подбрасывал в него сучья. – Это – часть плана. Он дождется нас, чтобы поговорить, и отправится на восток. А в чем дело? Переживаешь за свои владения?

– Вообще-то странно все это. Я все время думаю про Аберуин. Продолжаю мысленно продумывать приказания насчет того, как вести дела, а иногда просто ловлю себя на том, что собираюсь позвать пажа или другого слугу.

– Это пройдет. Ты думай о своем правлении, как о лихорадке. Она проходит, когда здоровье возвращается.

– Хорошо бы. Может, мне нужно какое-нибудь укрепляющее зелье?

Они обменялись улыбками. Хоть они и были только наполовину братьями, сходство было разительным, за исключением цвета волос.

Волосы Саламандра были пепельно-русыми, а Родри – темными, но у обоих сильно выступала вперед челюсть, и глаза были посажены одинаково глубоко, а заостренные уши выдавали в них полукровок.

– Между прочим, где Джилл? – Саламандр перестал суетиться у костра и сел рядом с Родри.

– Не знаю. Где-то медитирует, или чем вы там, колдуны, занимаетесь.

– Неужели я слышу кислую нотку, которая искажает твои сладкие интонации? Задетое самолюбие, уязвление – не знаю, существует ли такое слово – некую зависть или обиду на то, что мы владеем таким необходимым мастерством, или же…

– Попридержи язык, болтливый ублюдок!

– Ага, я был прав. Точно, точно.

В эту минуту у костра появилась Джилл. Они расположились у небольшой рощицы, и в неверном свете костра Родри показалось, что она материализовалась прямо из деревьев, как это делает дикий народец.

– Вы оба испугались, как пара пойманных грабителей. Обо мне говорили?

– А что, у тебя горели уши? – с ухмылкой спросил Саламандр. – Вообще-то мы просто удивлялись, куда ты пропала, и вот – ответ на вопрос получен, проблема разрешилась. Иди, присядь.

Слегка улыбнувшись, Джилл села.

– Завтра мы должны прийти к разрушенному дану, – сказала она. – Там встретимся с остальными. Ты помнишь это место, Родри? Люди лорда Корбина пытались поймать тебя там в ловушку во время мятежа.

– О, боги, это было так давно, но я помню это, конечно, и этот дан всегда будет дорог моему сердцу, потому что именно там я впервые увидел тебя.

– Ты такой же болтун, как твой никчемный братец? – Она встала и бесшумно исчезла в рощице.

Родри поморщился и уставился на огонь.

– Я думаю, о брат мой, ты кое-чего не понимаешь. – Саламандр сделал драматическую паузу. – Джилл теперь не твоя. Собственно, и не моя, ибо я признаю что в моей жизни тоже было время, когда я безумно любил ее – позволь мне поспешно добавить, что совершенно безответно, она отвергла меня холодно и жестоко, разбив мое сердце и разрушив все надежды.

– О. И кто же, в таком случае, счастливец?

– Не «кто», о воплощенная ревность! «Что». Двеомер. Некоторых людей он забирает без остатка. Почему, во имя бога небесного, она покинула тебя, как ты считаешь? Потому что любовь к двеомеру – это сердечные муки, куда более сильные, чем вожделение или даже душевные порывы, часто побеждающие похоть.

Родри и Джилл расстались так давно, что он уже не помнил подробностей, зато хорошо помнил, как горько ему тогда было.

– Я не понимал тогда и не понимаю сейчас, и будь оно проклято, если я хочу это понять.

– Тогда мне нечего сказать, правда? Но предупреждаю тебя, не вздумай снова влюбиться в нее.

Родри пожал плечами, подумав, не слишком ли тот опоздал со своим предупреждением.

Утром они вброд перешли И Брог, и населенные земли остались позади. Весь день скакали они через невспаханные равнины. Кое-где встречались рощи и маленькие ручейки. На ночь расположились среди зеленой пустоши. Но рано утром Родри увидел на горизонте разрушенную башню, такую же одинокую, как пирамида из камней на могиле воина – впрочем, предположил он, она тоже могла быть таким памятником.

– Этот дан пал от чьего-нибудь меча?

– Представления не имею, – сказала Джилл. – Калондериэль, должно быть, знает.

Эльф, о котором шла речь, старый друг и воинский начальник своего народа, уже ждал их у пролома в наружной стене – когда-то его закрывали деревянные ворота. Сначала они увидели его коня – великолепное животное золотистой масти с серебряными гривой и хвостом, которое неспешно щипало траву. Сам Калондериэль лениво бродил по внутреннему дворику, заросшему травой. Брох, весь увитый плющом, почти не был виден. Предводитель был высок и строен, как и весь его народ, с темно-багровыми, по-кошачьи узкими глазами, волосами цвета лунного луча и, разумеется, длинными и заостренными на манер морской раковины ушами.

– Наконец-то вы здесь! – пропел он по-дэверрийски. – Я уж решил, что Саламандр пропал сам и потерял всех вас.

– Будь любезен, избавь меня от скрытых оскорблений. – Саламандр отвесил шутовской поклон. – Если ты так худо думаешь обо мне, тебе следует поговорить с моим отцом. Кстати, а где сам достопочтенный родитель? Я-то думал, он просто жаждет взглянуть на своего второго сына!

– И он, без сомнения, сделает это, как только узнает, что вы прибыли на запад. – Калондериэль повернулся к Родри. – Прошу прощения, но Девабериэль отправился куда-то на север с одним из аларов. Я послал на розыски людей с вестью о твоем прибытии. Он скоро объявится.

– Да будь оно все проклято! – взорвалась Джилл раньше чем Родри успел произнести хоть слово. – Я хотела поговорить с ним прежде, чем опять уеду, а теперь придется сидеть здесь и ждать у моря погоды!

– До чего нетерпелива, – Калондернэль откровенно ухмыльнулся. – Джилл, пора бы уже привыкнуть к повадкам эльфов. Все происходит тогда, когда происходит, не раньше и не позже.

– Знаешь, – сказал Родри, – должен признать, я тоже чувствую себя несколько разочарованным.

– А ты должен признать, Кел, – влез в разговор Саламандр, – что отец мог бы не тянуть так сильно свое драгоценное время. Он называет свое поведение размеренным и осмысленным а я считаю его неторопливым, вялым, апатичным – да просто медленным!

– Ну, в чем-то ты прав. – Эльф глянул на Джилл. – Адерин в лагере.

– Это скрасит мое ожидание. А где все?

Как оказалось, «все» были недалеко.

Они расположились лагерем у ручья в двух милях западнее: около двадцати ярко раскрашенных круглых палаток, большой табун лошадей, небольшая отара овец, разбросанные в траве шесты для повозок.

Въехав в лагерь, они увидели множество ребятишек и собак, бегущих им навстречу с криками приветствия; следом потянулись взрослые, числом около тридцати.

В те прежние годы Родри немного выучил эльфийскии язык; этих знаний было достаточно, чтобы приветствовать каждого и понять, что ему здесь рады. Он улыбался, и кланялся, и повторял имена, которые тут же забывал.

Калондериэль настоял, чтобы братья поместились в его палатке, и множество рук подхватило их поклажу; коней тоже увели, чтобы позаботиться о них. Обитатели лагеря расселись вокруг костра, чтобы отпраздновать прибытие гостя, было вдосталь меда и еды. Каждый хотел поговорить с сыном Девабериэля и рассказать ему, что вечером им предстоял большой пир. Во всей этой суматохе Родри только через несколько часов осознал, что Джилл куда-то пропала.


Потрепанная Палатка Адерина была разбита на расстоянии полумили от основного лагеря, у ручья под сенью ив.

Там царила благословенная тишина, нарушаемая лишь трелями птиц в ивах. Джилл привязала своего коня рядом с небольшим табуном Адерина и отнесла пожитки к палатке.

Пока она раздумывала, стоит ли позвать его, чтобы поздороваться, откидное полотнище палатки зашуршало, и из нее выбрался новый ученик Адерина, светлоглазый юный эльф по имени Гавантар.

Он был еще изящнее, чем остальные эльфы, с волосами еще более светлого оттенка, и Джилл подумала, что он больше похож на духа, чем на человека. Но руки у него были достаточно крепкими, чтобы взять у нее вещи.

– Позволь мне вместо тебя нести твое имущество, о мудрейшая с востока! Следовало дать мне позаботиться и о твоей лошади тоже.

– Я еще не иссохшая старуха, парень, пока еще нет. Хозяин твой здесь?

– Разумеется, и ожидает тебя.

Хотя день стоял теплый, в палатке было сумрачно и прохладно, воздух искрился от суеты духов природы, всегда окружавших Адерина.

В палатке было множество дикого народца – кто склонился в почтительном поклоне, кто просто отдыхал, развалившись на Полу, повиснув на стенах, рассевшись на многочисленных мешках, свисающих с шестов. В центре тлел небольшой костер, а сам маг сидел, скрестив ноги, на груде кожаных подушек.

Он был небольшого роста, чистокровный человек, с огромными темными глазами на узком, покрытом морщинами лице и абсолютно седыми волосами, торчащими надо лбом как два рога у совы. Увидев Джилл, он восхищенно заулыбался и встал, чтобы взять ее руки в свои.

– Как хорошо видеть тебя во плоти! Иди сюда, садись. Могу я предложить тебе выпить меду?

– Нет, спасибо, это не для меня. В отличие от тебя, я не понимаю вкуса этого напитка. Однако я бы не отказалась от чашки пряной воды с цветочным медом, которую так хорошо делает Западный Народ.

Ученик положил седельные сумы и поспешил наружу, направляясь в основной лагерь, чтобы принести оттуда желаемый напиток. Адерин и Джилл сели лицом друг к другу, и она начала вытаскивать из мешка какие-то свертки.

Вокруг столпились гномы, внимательно наблюдая за Джилл, среди них стояло и то серое существо, которое всюду сопровождало ее.

– Невин хотел, чтобы эти книги достались тебе. – Она протянула Адерину пару старинных фолиантов в потрескавшихся кожаных переплетах. – Хотя я не знаю, что ты будешь делать с трудами принца Майла.

– Отнесусь к ним с должным почтением и уважением. Хотя именно эти тома кое-что значат для меня. Человеком, подарившем их Невину, я искренне восхищался. – Он провел тонкими пальцами по украшениям: остаткам золотых листьев, кругу, в котором находилось изображение сцепившихся насмерть барсуков, и девизу «Мы не сдаемся». – Только представь себе – он все это помнил после стольких лет! Честно говоря, я удивлен, что сам запомнил.

– А это безделушка от Брина Торэйдика. Он велел передать тебе, что, поскольку она старше, чем вы оба, вместе взятые, это само по себе чудо.

Адерин засмеялся и взял золотую чашу, сделанную из чеканного металла и украшенную узором, совершенно не похожим ни на что, сделанное человеком или эльфом. Джилл поймала себя на том, что изучает старика; он не выглядел старше или слабее, чем обычно, но она все равно тревожилась за него. Он понял, о чем она думает.

– Мое время еще не настало. Я еще должен обучить Гавантара, а он только начал занятия.

– А. Я просто… ну, подумала…

– После ухода Невина жизнь сделалась для тебя сложной. – Это не прозвучало, как вопрос.

– Да. Дело не только в том, что я по нему тоскую, хотя одно это уже тяжело. Я чувствую себя настолько несовершенной, чуть толковее, чем обычная ученица, и совсем не подходящей, чтобы считаться Мастером эфира.

– А, вот в чем дело! Мы все через это прошли. Ты привыкнешь к работе. Я думаю, когда становишься капитаном войска, ощущения такие же. Вся эта ответственность поначалу захлестывает человека – все время думаешь о жизнях, которые зависят от твоих решений.

– Хорошо сказано. Но я еще должна завершить дело Невина. И все время чувствую, что ради него я обязана сделать все абсолютно правильно.

– Погоди минутку! Это дело не больше его, чем твое. Не позволяй ощущению тщетности овладеть собой, иначе тревога захлестнет тебя. Это наше общее дело, а также дело и воля Великих. Думай об этом, как об огромном гобелене. Каждый из нас должен соткать небольшой кусочек и передать работу следующему. Ни одна живая душа не сможет завершить всю работу самостоятельно.

– Ты совершенно прав, верно? – Джилл улыбнулась, чувствуя, как мрачное настроение покидает ее. – Вот за это я и выпью! Как раз идет твой Гавантар.

Гавантар, несший в руках влажную кожаную бутыль, пахнувшую бардекианской корицей и гвоздикой, наклонился и вошел в палатку.

Разлив напиток по чашам, он уселся на страже у выхода и, застенчиво качнув головой, отказался присоединиться к ним, как ни уговаривал его Адерин. Джилл предположила, что он был еще новичком у мага и до сих пор благоговел перед тем, что считал странной и могущественной силой. Очень скоро, увидев, какой естественной по сути была магия Адерина, он почувствует себя свободнее.

– Что, Родри все еще с Калондериэлем? – спросила она.

– Да, о мудрейшая. Весь лагерь желает поговорить с ним.

– Это хорошо. В таком случае, в ближайшие несколько часов неприятностей не предвидится. – Она снова обернулась к Адерину. – Родри относится к тем явлениям в жизни, которые волнуют меня.

– О. И он до сих пор любит тебя?

– Думаю, да, но это не главное. В основном меня волнует, что же теперь с ним произойдет. Нет, я тревожусь за него, сильно тревожусь. Мы вырвали его из всего, что он знает и любит, и это уже жестоко, но помимо этого существует его вирд. Столько лет жизнь его управлялась этим пророчеством, а теперь он исполнил его, и что станется с ним теперь?

– Пророчеством?

– Тем самым, которое Невин получил так давно. Ты что, не помнишь этого? Вирд Родри – это вирд Элдиса, так оно гласило.

– Ах, это! Разумеется – и в указанное время он сделался гвербретом, верно?

– Похоже, ты относишься к этому чертовски легко, но именно это с ним и произошло. Если бы Родри не прибыл в Элдис, чтобы унаследовать ран, там разразилась бы долгая и ужасная война.

Адерин кивнул.

Джилл решила, что он прожил так долго и видел столько войн, что еще одна ровным счетом ничего для него не значила.

– Кроме того, это кольцо с розами, – продолжала она. – Я переживаю из-за этой драгоценности уже несколько месяцев. Именно поэтому я хотела поговорить с Девабериэлем, понимаешь, чтобы спросить его про это кольцо и про то странное существо, которое его подарило. Держу пари, это не был обычный эльф.

– Ты совершенно права. – Голос Адерина звучал странно и напряженно. – У меня есть собственные догадки о том, кем был таинственный благодетель.

– Я хочу их услышать. А что насчет дурацкой надписи? Если бы мы знали, что она означает, то сумели бы полностью раскрыть тайну.

Она ждала, что Адерин поделится своими мыслями или хотя бы даст понять, что услышал вопрос, однако он замолчал и долго сидел, уставившись в пространство. Когда же, наконец, заговорил, голос его был похож то ли на шепот, то ли на вздох.

– Кольцо, это проклятое кольцо! Работа гномов, и живет собственной жизнью, как и все их безделушки. Но это кольцо самое странное из всего, что я видел, и могу поклясться, его таинственное действие еще продолжается. – Он покачал головой, потом сказал своим обычным голосом. – Да, и пророчество… и человек с эльфийской кровью стал правителем Элдиса! Только подумай об этом!

– Ты же знаешь, что и у сына его в жилах течет изрядная доля эльфийской крови. У молодого Каллина. – Джилл улыбнулась, увидев его выражение лица. – Слушай, Адерин, ты выглядишь потрясенным до глубины души!

Старик пожал плечами и отвернулся, и в этот миг показалось, что вёсь груз и печаль прожитых лет придавили его к земле.

Дикий народец столпился вокруг, они похлопывали его по рукам, забирались к нему на колени и с осуждением смотрели на Джилл, которая причинила столько боли их другу.

Даже робкий Гавантар чуть приблизился, переводя взгляд с одного мастера на другого и встревоженно нахмурившись.

– Что ж, эта земля когда-то принадлежала людям, – продолжала Джилл. – Я бы хотела вновь видеть их там. Неужели это так плохо, если кровь людей и эльфов перемешается?

– Ну, что ты. – Пожав плечами и махнув рукой, Адерин будто стряхнул с себя тяжелое настроение, а заодно и половину дикого народца. – Будет просто замечательно, если люди получат право сказать свое слово, управляя Элдисом. Мне тяжело думать обо всем, что случилось за эти годы. Между моими двумя племенами, Джилл, было много враждебности, просто очень много. Теперь я всегда думаю об эльфах и людях, как о моих племенах, а ведь было время, когда мысль о моей принадлежности к человеческому роду казалась мне непереносимой. А Родри попал в ловушку между двумя мирами. И легко ему не будет. Уж это я могу сказать совершенно точно, по собственному опыту. – Он помолчал. – Честно говоря, ему еще придется очень плохо. С ним многое происходило в других жизнях, и теперь все это обрушится на него. Это одна из причин, по которой я хотел оказаться на границе к его появлению.

– В самом деле? А что с ним происходило?

– О, право же, это история долгая и непростая, и говорят, тянется она уже сотни лет, хотя мне кажется, что мы наконец-то приближаемся к ее завершению. Ты ведь помнишь, что его душа в другом теле была моим отцом? – Старик усмехнулся. – Если, конечно, кто-нибудь сможет вспомнить те далекие и туманные времена когда я родился на свет.

Джилл улыбнулась в ответ, одновременно ощутив зловещее прикосновение двеомера.

В конце концов, она сама в другом теле была его матерью. Просто Адерин слишком вежлив, чтобы упоминать об этом.

– Но Гверан, мой отец, то есть Родри в другой плоти – был самым лучшим человеком, которого я когда-либо знал.

– Не забывай, что он был бардом. В душе любого барда есть немного… как это сказать… Безумия? Аромата Диких Земель? Какой-то странности, и магии, и вдохновения…

– Похоже, что так. Я никогда не задумывался об этом с такой точки зрения. Судьба и ее хитросплетения! Говорят, что человеку этого не постигнуть.

– Мы все должны постараться распутать хотя бы собственную судьбу.

– Конечно. Мы говорили о заботах других людей, правда? Похоже, что теперь Родри станет моей заботой – так что тебе больше незачем тревожиться – хотя возможно, что в один прекрасный день мне потребуется твоя помощь. Не думаю, что после смерти Гверана ты имела ко всему этому какое-то отношение. – Он задумался, потирая подбородок. – Ты всегда принадлежала к человеческой расе, Джилл, а не к эльфийской, как я. И я не думаю, что душа Родри должна была так сильно смешаться с эльфами, был он бардом или нет. Странно, каким запутанным может оказаться человеческий вирд – а все из-за промахов и просчетов. Но твое сердечко не должно об этом тревожиться. Честно, я не думаю, что ты оказалась причастной, разве что случайно.

И Джилл подумала, что есть что-то в душе и судьбе Родри, к чему она не имеет никакого отношения.

Дэверри и Элдис

718

Глава первая

Холодным серым утром, когда туман еще только поднимался с поверхности Лок Тамига, сразу становилось понятно, почему местные фермеры считают его зачарованным. Озеро было затянуто туманом, и виднелся лишь небольшой участок покрытой рябью воды да четыре серых утеса, а на вершинах черных гор на дальнем берегу лежали мрачные тени. Шум сотни водопадов доносился сквозь туман, как голоса духов. Но в эти минуты Адерин больше волновался из-за надвигающегося дождя, а не из-за привидений. Тогда он был еще совсем молодым человеком с каштановыми волосами, неаккуратно падавшими ему на лоб, а не торчавшими вверх наподобие совиных рогов, и совсем тощим, потому что, погрузившись в занятия двеомером, частенько забывал поесть. В то самое утро он стоял на коленях в высокой весенней траве, выкапывая небольшой серебряной лопаткой корни валерианы.

Вокруг стоял дикий народец, наблюдая за его работой – два маленьких серых гнома, тощих и длинноносых, и три зеленовато-голубых феи с заостренными зубами и хорошенькими личиками. Они вели себя, как дети, напирали на него, тыкали пальцами, вместо того, чтобы задать вопрос, и всячески путались под ногами. Адерин называл все, что они показывали, и быстро работал, поглядывая на низкие тучи. Не успел он закончить, как один из гномов схватил комок земли и швырнул им в своего приятеля. Огрызаясь и скалясь, феи тоже вступили в грандиозную драку.

– А ну, прекратите! Ваши Великие Владыки решат, что это в высшей степени неучтиво!

Одна из фей ущипнула его за руку, и все они исчезли с легким дуновением ветерка, оставив после себя грязь и сильный запах палой листвы. Адерин собрал свои принадлежности и под начавшимся дождем побежал в укрытие. Чуть дальше между деревьями стояла круглая каменная хижина, в которой он жил вместе со своим учителем по двеомеру. Он и Невин сами построили эту хижину два года назад, не забыв про конюшню для лошадей и мулов. Позади хижины они разбили огород, в котором росли как полезные овощи – бобы, капуста, так и необычные лечебные травы. Даже куры жили в собственном курятнике. Впрочем, еду они в основном получали из деревень, расположенных у северной оконечности озера. Местные жители с радостью обменивали продукты на снадобья и зелья.

Когда Адерин ворвался в единственную круглую комнату хижины, Невин сидел у очага, расположенного в ее центре, и любовался игрой пламени. Невину, высокому седому человеку с глубоко посаженными синими глазами, было около ста лет, но энергии в нем хватило бы на десяток двадцатилетних. Он ходил очень быстро отличался величественной осанкой наследного принца, которым когда-то был.

– Ты пришел вовремя. Надвигается гроза.

От порыва ветра дым заклубился по хижине, и по крыше застучали первые капли дождя. Невин встал, чтобы помочь Адерину разложить валериану для просушки на чистую ткань. Корни следовало мелко изрубить серебряным ножом, от сильного запаха приходилось морщить нос, а руки от отравления крепким соком они защищали тонкими кожаными перчатками.

– Невин? Мы скоро покинем Лок Тамиг?

– Ты покинешь.

Адерин уставился на него.

– Тебе пора становиться самостоятельным. Я научил тебя всему, что знаю сам, и твоя судьба – идти своей дорогой.

Адерин знал, что этот день когда-нибудь настанет, и все же слезы навернулись ему на глаза. Невин положил последний кусочек и посмотрел на ученика, его проникающие в самую душу синие глаза были необычно нежны.

– Когда ты покинешь меня, сердце мое будет болеть. Я буду тосковать по тебе, сынок. Но час настал. Ты уже прожил три раза по девять лет, а этот возраст является для всех поворотной точкой в жизни. Ты и сам это знаешь. Ты сумеешь прокормиться и одеться с помощью науки о травах, и я распахнул перед тобой дверь в мир магии так широко, как сумел. Теперь тебе нужно войти в эту дверь и принять собственную судьбу.

– А каким будет мой вирд?

– Этого я тебе сказать не могу. Никто не знает судьбы других. У тебя есть ключ, чтобы отомкнуть эту дверь. Ты должен пройти ритуал и воспользоваться своим ключом. Владыки Судьбы откроют тебе то, что ты должен знать – и ни на йоту больше.

Утром, когда дождь прекратился, Невин сел на коня, взял с собой двух вьючных мулов и направился в деревню чтобы купить еды. Он сказал Адерину, что будет отсутствовать три дня, дабы не помешать ему, но в чем он может помешать, не сказал. Только теперь ученик понял, что самый важный момент в его жизни находится в его собственных руках. Он должен будет использовать все свои знания, чтобы продумать ритуал, который откроет его вирд и поможет ему вступить в контакт со своей тайной и бессмертной душой, самой сокровенной частью его бытия, которая создала юношу, известного, как Адерин, подобно тому, как гончар берет глину и создает из нее чашу. Стоя в дверях и глядя, как удаляется Невин, Адерин ощутил панику, смешанную с возбуждением, ликование, смешанное с ужасом. Час настал, и он был готов.

В тот первый день Адерин занимался рутинными делами в огороде и в хижине, не прекращая думать о главном. В его распоряжении имелось много ритуальных средств и знаний – таблички с записями, приветствия богам, заклинания и могущественные призывы к миру духов, знаки, символы и жесты, чтобы привести в движение потоки силы и направлять внутреннюю энергию. От возбуждения он поначалу решил использовать их все сразу или большую их часть, чтобы создать ритуал, могущий объединить и довести до кульминации все ритуалы. Он полол капусту и обдумывал это, добавляя символ туда, молитву сюда, пытаясь свести двадцать лет учебы и трудов в один могущественный узор. И тут же увидел всю иронию происходящего: вот он копается в грязи, как невольник, и строит грандиозные планы. Он вслух рассмеялся и начал рассматривать свои грязные пальцы, огрубевшие от многих лет черной работы. Великие всегда принимали его скромное положение и непритязательные подношения. Нет сомнений, что наилучшим сейчас будет простой ритуал. С пониманием на душу снизошел покой, и он понял, что прошел первое испытание. Но так же, как и с простой едой или простым огородом, каждая деталь должна быть совершенной и находиться на своем месте. На второй день Адерин неистово работал все утро, чтобы покончить с рутиной к полудню. Он слегка перекусил, вышел из хижины и сел под ивой на берегу озера, искрящегося под мягким весенним солнцем, Высокие горы на дальнем берегу темнели на фоне голубого неба. Он смотрел на них и думал о своих знаниях, стараясь все упростить. Просто приблизиться к центральному символу – он посмотрел на горные вершины и улыбнулся. Остаток дня он упражнялся в каждом слове и каждом жесте, которые собирался использовать, так нарушая их порядок, чтобы чужое могущество не сумело через них проникнуть. Вечером, при свете очага, он собрал свои магические принадлежности – волшебную палочку, чашку, кинжал и пентаграмму, которые сам сделал и освятил много лет назад. Он почистил их и провел простой ритуал освящения, чтобы обновить их силу.

На третий день он выполнял свою обычную работу и был очень спокоен. Сознание казалось таким же неподвижным, как глубокая река, лишь изредка мелькало в нем то, что люди назвали бы мыслью. Но в сердце своем он все снова и снова повторял основной обет, открывающий тайны двеомера: я хочу знать, чтобы помочь миру. Он многое вспоминал – больных детей, которым сумел помочь; детей, которые умерли, потому что его снадобья не спасли их; согбенных фермеров, чей лучший урожай забирали себе знатные лорды; самих знатных лордов, чья жадность и жажда власти пришпоривали их и заставляли страдать, хотя они и называли свои страдания величием. Когда-нибудь в далеком будущем, в самом конце веков, вся эта тьма превратится в свет. Но пока конец не настал, он будет сражаться с тьмой там, где обнаружит ее. И первое место, где он найдет тьму – это его душа. Пока в его душе не засияет Свет, он не сможет помочь другим душам. Ради того, чтобы помочь им, молил он послать Свет ему.

На закате он сложил магические принадлежности в простой матерчатый мешок и пошел на берег озера. В сумерках соорудил он себе место – не богатую часовню, сверкающую золотом и пропахшую благовониями, но кусочек покрытой травой земли. Он очертил кинжалом круг, вырезал в его центре кусок дерна и положил на импровизированный алтарь свой мешок. На мешок он выложил кинжал, волшебную палочку и пентаграмму, потом наполнил чашку водой из озера. Он поставил ее к другим предметам и преклонил перед алтарем колени, повернувшись лицом к горам. Сумерки медленно сгущались, появились первые звезды, потом Взошла полная луна, казавшаяся огромной на туманном горизонте. Адерин сел на пятки и поднял руки ладонями кверху. Он сосредоточил всю свою волю, и ему показалось, что сквозь него струится лунный свет. Он простер руки перед собой и увидел на восток от своего алтаря два больших столба света – один серебристый лунный, второй темный, как черный огонь, горящий в ночь падающих звезд. Он опустил руки, и колонны света зажили своей собственной жизнью. Храм открылся.

Он по очереди брал магические предметы – кинжал для востока, палочку для юга, чашку для запада, пентаграмму для севера – и с их помощью рисовал в самых важных точках круга пятиконечную звезду. Он завершил сферу, с помощью мысли нарисовав звезду над собой и под собой. Вновь встав на колени, он увидел, что храм озарен могуществом, которое он сам не сумел бы вызвать. К нему пришли Владыки Света. Адерин встал и протянул руки на восток, между колоннами света. Он был совершенно спокоен. С сознанием острым, как острие кинжала, и глубоким, как чаша, он заставил свет собраться над собой, а потом увидел и ощутил, как свет опускается, пронзает его, как стрела и уходит в землю. Ему показалось, что он стал огромным и простирается через всю вселенную, голова его находится между звезд, ноги упираются в крохотную вращающуюся сферу земли далеко внизу; огромным, восторженным – и беспомощным, пришпиленным к кресту из света, неподвижным, полностью во власти Великих.

Голос пришел ниоткуда и отовсюду.

– Зачем тебе Знание?

– Только чтобы служить другим. Не для себя.

Дунул ледяной ветер, он ощутил головокружительное вращение и падение, ощутил, что уменьшается – и вот уже снова стоит на мокрой траве и видит вокруг себя храм, колонны светятся, магические предметы тоже излучают свет, большие пятиконечные звезды пульсируют. Он почти упал на колени, но удержал равновесие и поднял руки перед собой. В сознании своем он нарисовал видение между колоннами – высокая гора, покрытая темными деревьями, под бледным солнцем – и ждал, пока оно не отделилось от его сознания и не повисло перед ним, как разрисованный экран. Призывая Владык Света, он шагнул вперед и прошел под завесой.

Солнечный свет отражался от кремнистой скалы. Среди мертвых кустарников и голых деревьев извивалась тропинка, круто поднимающаяся вверх, и надо всем висело удушливое облако пыли. Адерин спотыкался, ушибался, но упорно поднимался вверх, легкие его горели от разреженного холодного воздуха. Наконец он добрался до вершины, где огромные валуны выпирали из серой почвы, как кости давно умершего животного. Ему было страшно. Он не ожидал такой пустоты, такого запаха смерти, плотного, как пыль. Несмотря на ледяной ветер, спина его взмокла от пота. Казалось, что с каждого камня на него уставились маленькие глазки; тонкие голоса смеялись холодным смехом. Он чувствовал их ненависть.

– Ты будешь служить другим здесь? – спросил голос.

Адерин с трудом заставил себя заговорить.

– Буду. Я вижу, что здесь нуждаются во мне.

Раздался звук – три громких удара грома, рокочущие среди мертвых скал. Они затихли, и с ними вместе исчезли глаза и голоса. Вершина горы покрылась буйной зеленой растительностью, выросли цветы, яркие, как драгоценные камни, солнце стало теплым.

– Посмотри вниз! – сказал голос. – Посмотри на запад.

Адерин взобрался на большой валун и глянул туда, где солнце опускалось в медленную большую реку. На дальнем берегу виднелся дубовый лес.

– На запад. Твой вирд ведет на запад. Иди туда и исцеляй. Иди туда и найди тех, кому ты будешь служить. Верни утраченное.

Пока Адерин смотрел, солнце село. Лес потемнел и покрылся тенями. Все же он слышал, как текла река. Вздрогнув, он понял, что стоит на коленях на мокрой от росы траве и слушает сотни водных голосов Лок Тамига. На западе садилась луна. Он встал, прошел между колоннами, преклонил колени перед своим алтарем, воздел кверху руки и вслух начал молиться, вознося хвалу Владыкам Света. Когда молитва окончилась, колонны света исчезли, погаснув, как задутые свечи. Он убрал пятиконечные звезды и стер магические круги.

– Все духи, привлеченные на эту церемонию, идите с миром! Она окончена. Все решено.

В ответ с озера раздались три глухих удара грома. Адерин встал, трижды топнул ногой оземь, потом упал на колени, истекая потом от изнеможения, дрожа так сильно оттого, что истратил все силы; он не мог двинуться с места и так и стоял на коленях, содрогаясь всем телом, пока на востоке не забрезжили первые лучи утренней зари. Солнечный свет возвратил ему силы. Он собрал магические принадлежности, сложил их в мешок, встал и увидел Невина, идущего ему навстречу.

– О, это ты! И все время был рядом?

– Ты что, всерьез думал, что я оставлю тебя в этом испытании одного? Но ты справился прекрасно, сынок!

– Я слышал голоса Великих. Я никогда этого не забуду.

– Не забудь. Если забудешь, тебе придется тяжело. Ты встретился с великим видением, но будет и множество небольших. Не забывай и другого: ты еще только начал свой путь.

Адерин проспал весь день и почти всю ночь. Проснувшись за несколько часов до рассвета, он понял, что настал час уходить.

Он спокойно лежал в темноте, размышлял, какой дорогой нужно идти на запад, и знал, хотя и не понимал, откуда это знание, что еще много раз увидит Невина. Скорбь от того, что он покидает любимого учителя, была просто еще одним испытанием. Ты больше не ученик, думал он, но и не мастер, запомни это – ты путешественник, готовый отправиться на поиски работы.

В центре хижины горел огонь, освещая сидящего рядом Невина.

– Я подумал, что ты проснулся, – сказал старик. – Поедим вместе, прежде чем ты уйдешь?

– Поедим. Я знаю, что это ни к чему, но я бы хотел излить свое сердце в благодарность за то, что ты сделал для меня.

– Ты всегда умел красиво говорить, сынок. Что ж, в благодарность выполни мое последнее задание – пойди и скажи «прощайте» своей семье прежде, чем направишь свои стопы на запад. В конце концов, я забрал тебя у них, и мне кажется, я должен в последний раз отправить тебя к ним.

Вся вновь обретенная уверенность Адерина исчезла, уступив место сильной тревоге. Невин усмехался, глядя на него, как будто знал, что с ним происходит.

– О, я, конечно, сделаю это! – фыркнул Адерин. – Но я надеялся избавить их от этого.

– Ты хочешь сказать, избавить себя от этого. Как же ты собираешься справляться с могущественными силами вселенной, если не можешь посмотреть в лицо собственному отцу?

После завтрака Адерин оседлал коня и навьючил мула. У него было немного вещей – постель, запасная рубашка, мантия, магические принадлежности, кухонная утварь, чтобы приготовить пищу на костре, зато запасы трав, корешков, целебных мазей и других снадобий занимали много места, и все это надо было аккуратно сложить в холщовые мешки. Невин заставил его взять с собой половину своих сбережений.

– Ты зарабатывал их вместе со мной. Выезжай засветло. Мы еще увидимся, а если возникнет нужда, всегда можно вызвать друг друга с помощью магического кристалла.

– Можно. – Адерин пытался справиться с комком в горле. – Но я все равно буду тосковать по тебе.

Отъехав немного, Адерин повернулся в седле и посмотрел назад. Невин стоял у двери хижины и смотрел ему вслед, потом махнул рукой и вошел в хижину.


Теплый день обещал, что скоро наступит лето. Адерин доехал до деревни Блэйсбир и дана лорда Мароика, где он родился и вырос, и где его отец, бард Гверан служил клану Белого Волка. К немалому его удивлению, внутренний двор и знакомые строения выглядели намного меньше, чем он их помнил. Он спешился у башни броха и оглядел пыльный двор. Несколько любопытных слуг остановились, чтобы посмотреть на него, а двое всадников направились к нему, чтобы спросить, что ему нужно. Одновременно он услышал женский голос.

– Адо, Адо, хвала богам!

Это была его мать, Лисса. Плача и смеясь одновременно, она упала в его объятия. Готовый и сам расплакаться, Адерин крепко обнял ее, потом положил руки ей на плечи и улыбнулся ей. Она располнела, но была по-прежнему красавицей, седина почти не тронула ее черных волос, широкие голубые глаза смотрели ясно, на лице почти не видно морщинок.

– Так хорошо снова увидеть тебя, – сказала Лисс. – Право же, я все думала, увидим ли мы тебя снова? Ты поживешь у нас немного?

– Поживу, если позволит лорд Мароик. Но, мам, я хочу, чтобы ты знала – я сюда больше никогда не приеду. У Лиссы перехватило дыхание, но Адерин знал – не будет ни слез, ни жалоб. Из броха, радостно смеясь, прибежали все остальные – младший брат Акерн, готовящийся занять место отца-барда, сестра Арэйна, вышедшая замуж за капитана стражи Мароика и успевшая родить от него ребенка; последним вышел отец, Гверан, высокий, как всегда внушительный, его светлые волосы уже слегка тронула седина. Оживленно разговаривая, все они вошли внутрь. Стареющий лорд Мароик поднялся со своего стула и объявил, что Адерин будет делить с ним мясо и мед столько, сколько пожелает. Странные ощущения овладели Адерином. Ему вдруг показалось, что двеомер был только сном, привидевшимся ему когда-то. В окружении семьи он понял, наконец, почему должен идти дальше в одиночестве: ни с кем не мог он разделить странные знания, так много значившие для него. Он разговаривал, сплетничал, делил с ними трапезу – и все время чувствовал, что он один.

Гверан отложил все дела и проводил с Адерином непривычно много времени. Адерин догадывался, что Лисса рассказала ему – их первенец никогда больше не приедет домой. Она всегда была между ними связующим звеном, старалась, чтобы они не ссорились, говорила о вещах, о которых они сами не рискнули бы сказать вслух. Адерин знал причину, по которой старался держаться подальше от отца. Глядя на его посеребрившиеся волосы, на его почти королевскую осанку, на богатые одежды, трудно было поверить, что Гверан был настоящим убийцей, который использовал закон, как оружие. Иногда Адерин задавал себе вопрос – а помнит ли Гверан того юного всадника, Таника, которого он так хитро завлек в ловушку двадцать лет назад. Видимо, помнил, потому что в эти дни они много говорили о детских годах Адерина, но всякий раз, когда речь заходила о седьмом годе его жизни – именно тогда совершилось это убийство – Гверан резко менял тему. Адерин был только рад этому. Хотя тогда он был просто невинным ребенком, вина за пролитую кровь лежала и на нем. Именно его неосторожные слова – «Папа, Таник все время любуется мамой!..» – заставили Гверана начать охоту на юношу. Прошло столько лет, а он все слышал, как маленький мальчик своим нежным голосом невольно выносит смертный приговор.

Адерин долгие годы медитировал, пытаясь исцелить старую рану, и был очень изумлен тем, что это убийство вновь преследует его. Без сомнения, причиной был дан, стены которого пережили вместе с ним этот кошмар. Он так живо помнил все: ранним солнечным утром он выбрался из кроватки, распахнул ставни и прямо под своим окном увидел Таника, повешенного на крепостном валу – со связанными руками и ногами и головой, свисающей набок, как у тряпичной куклы. Вороны уже кружили над ним. В ту минуту Адерин мог думать только об одном: произошел несчастный случай, чудовищная ошибка. Он пронзительно закричал, прибежала мать, выглянула в окно и выпалила:

– Его убил той отец!

Позднее она пыталась отказаться от своих слов, но Адерин уже знал, что отец хитростью подтолкнул юношу к тому, чтобы тот поднял на него, барда, свой меч тяжкое преступление по законам Дэверри. И он чувствовал так, как умеют чувствовать только дети, что в тот, первый раз, мать сказала ему правду.

Адерин не раз задумывался, разделяла ли мать тяжесть их общей вины. Ведь именно из-за нее сражались Гверан и Таник. Лисса говорила мало, предпочитая слушать их с отцом разговоры и глядя на Гверана с безграничной преданностью. Он был хорошим мужем, до сих пор любящим ее, он был знаменит, имел последователей, мечтающих у него учиться. Он создал для нее комфорт и уют. Возможно, она и вправду забыла, что ради нее он убил человека. Возможно.

В последний день пребывания Адерина дома он и Лисса решили прогуляться до Нерравера; они часто гуляли там, когда он был ребенком.

Широкая река, искрящаяся под ярким солнечным светом, неспешно текла между берегов, покрытых буйной зеленью; изредка ее серебристая поверхность покрывалась рябью.

Они сели передохнуть, и Лисса, как юная девчонка, сорвала несколько маргариток.

– Адо, ты помнишь год Великой Засухи?

– Помню. – В тот год и произошло убийство. – А ты знала, что именно Невин своим волшебством спас нас, призван дожди на нашу землю?

– Разумеется. Это и подтолкнуло меня разрешить тебе пойти к нему в ученики.

– Теперь ты жалеешь об этом решении?

– Как тебе сказать. – Лисса посмотрела на маргаритки. – Любая хорошая мать знает, что сыновья покинут ее. У меня осталась твоя сестра и ее дитя.

– Это так, но право, мам, я тоскую по тебе.

Лисса пожала плечами и начала крутить в руках цветы, пытаясь справиться с подступающими слезами.

– Как ты думаешь, найдешь ты себе жену на своем странном пути? – спросила она наконец.

– Сомневаюсь. Спать у обочины и хранить весь домашний скарб на муле – не лучшая жизнь для женщины.

– Это правда, но не говори мне, что твой двеомер заставляет мужчину обходиться случайными девками из придорожных таверн.

– Конечно, нет, но я и не собираюсь делать ничего подобного.

Лисса изучала его, слегка склонив голову на бок.

– Ты не очень интересуешься женщинами, правда, Адо?

– Интересуюсь? Конечно, они мне весьма интересны. Право же, мама, я всегда предпочту их общество мужскому.

– Я совсем не об этом.

Адерин понял и почувствовал неловкость – все же она была его матерью.

– В таком случае, нет. Но, мам, не терзай свое сердце. Я и мужчинами не интересуюсь.

– Не это меня тревожит. Просто мне всегда казалось, что это тебя вообще не интересует. Ты не доверяешь нам, женщинам?

– Почему ты так думаешь?

– Возможно, когда ты был ребенком, ты узнал лишнее об отношениях мужчин и женщин.

Адерин заколебался, но решил, что более подходящего момента узнать правду не будет.

– Ты говоришь о Танике.

– Вот именно. – Лисса все изучала маргаритки. – Он умер по моей вине, и неважно, кто подписал смертный приговор. – Она решительно посмотрела ему в глаза. – Клянусь тебе, Адо, я никогда ни словом не поощрила его и не давала ему повода надеяться.

– Я это знаю. Дело не в этом, мам. Это двеомер. Я отдал ему свою жизнь. Я отдал двеомеру все, что мог бы дать женщине – сердце свое и душу.

Лисса облегченно вздохнула. Похоже, в обете безбрачия, данном ее сыном, она винила только себя. Позже, оставшись один, Адерин подумал, не было ли доли истины в ее страхах. Он никогда не винил ее, женщину, но жестокое убийство посеяло в нем сомнения – хорошо ли быть мужчиной? Увлечься женщиной так, как увлекся Таник – и навлечь на себя смерть; любить женщину так, как любил отец – и быть ввергнутым в соблазн совершить преступление. Он решил, что нужно будет как следует подумать об этом, чтобы распутать этот узелок и освободить от него сознание. Это могло помешать ему на избранной им стезе.


Все лето ехал Адерин на запад, от деревни к деревне, продавая травы, чтобы добыть достаточно средств к существованию – достаточно по его представлениям. Дважды в день поесть и изредка выпить кружку эля в чистой таверне – больше ему ничего не требовалось. Иногда он задерживался на неделю или две, чтобы пополнить запасы трав или вылечить тяжелобольного, и ехал дальше, иногда вспоминая благодарного фермера. Каждую ночь он совершал ритуал медитации, а потом размышлял над своим вирдом – где же его Судьба? У него возрастала уверенность, что следует в своих скитаниях повернуть на юго-запад, но не было никаких подтверждений этому. Получив первый ключ, он долго разгадывал его смысл.

По западной границе королевства протекала река Викавер, и Адерин отправился взглянуть на нее. По ее берегам не росли дубравы из его видений, там располагались фермы, пастбища, а в воду смотрелись плакучие ивы. Адерин перебрался на другой берег и въехал в деревню Ладотин – пятьдесят домов, стоявших среди высоких тополей, и на удивление приличный постоялый двор. Хозяин сказал, что через их деревню проходят караваны купцов, направляясь из королевства Элдис на запад и обратно.

– А если вы подумываете ехать на запад по этим горам, добрый сэр, лучше бы вам присоединиться к другим путешественникам. Дикари с гор причиняют много неприятностей.

– Я не намерен провести здесь всю зиму, дожидаясь каравана.

– Похоронят-то вас, а не меня, и хорошо, если вы упокоитесь в земле, а не в их желудках – если вы понимаете, что я хочу сказать.

Караван все-таки пришел, но направлялся он из Элдиса в Дэверри, и предводитель очень сомневался, что в это время года Адерин дождется каравана, идущего на запад. Они разговаривали, стоя в гостиничном дворике, и Лиллик сказал, что ему приходилось торговать в городах, расположенных по берегам реки Эль.

– Странное название, – заметил Адерин. – Не думаю, что мне приходилось слышать его раньше.

– Скорее всего, нет. – Лиллик ухмыльнулся, как человек, знающий какой-то смешной секрет. – Это слово не из Дэверри и не из Элдиса. Название придумал Западный Народ. Они, знаете ли, живут западнее Элдиса. Раньше они странствовали и дальше на запад, а теперь осели здесь.

– Правда? Это не Древние Люди?

– Если вы имеете в виду косоглазых темноволосых землепашцев, живших здесь раньше, то это не они. Западный Народ – это совсем другое, и они очень странные. Они не живут в нормальных городах и на фермах. Они скитаются вместе со своими лошадьми и овцами и бредут, куда захотят. – Лиллик замолчал и нахмурился. – Но они помогли мне, да и другим купцам заработать целое состояние. Они любят железные вещи – сами-то, я думаю, делать их не умеют. Да и кто сможет, странствуя по свету – у них и кузницы-то нет. Они продают нам лошадей. Вот, посмотрите.

В эту минуту во двор входил один из людей Лиллика, ведя в поводу двух красавцев-коней. Адерин никогда таких не видел.

Широкая грудь и стройные ноги обещали хорошее дыхание и резвый бег.

Но самым необыкновенным в них была масть – насыщенный золотой цвет, а гривьт и хвосты были серебристыми, как лунный свет.

– Великолепно, добрый сэр! – воскликнул Адерин. – Держу пари, любой знатный лорд в Дэверри выложит целое состояние за такого красавца!

– Именно так, именно так. Но позвольте напомнить, что большую часть этого состояния я отдаю, чтобы купить их.

Странные, должно быть, люди этот Западный Народ, и знания у них должны быть странными. При мысли об этом холод пробежал по спине Адерина, и он подумал, не связаны ли они с его вирдом.

– Слушайте, я твердо намерен ехать на запад. Как вы думаете, долго еще продержится в горах хорошая погода?

– Волноваться надо не о погоде, а о дикарях. Будь я на твоем месте, парень, я бы подождал. Всегда хорошо, если под рукой есть травник. Мы не хотим тебя потерять.

Адерин улыбнулся в ответ. Он никогда не умел ждать.

Идти приходилось дальше, чем он рассчитывал, и Адерин решил посоветоваться с Невином. Этой ночью он разжег в очаге небольшой огонь и позвал учителя. Тот появился очень быстро. Лицо Невина в языках пламени было сердитым.

– Наконец-то соизволил обратиться ко мне! Я чуть не заболел от беспокойства за тебя!

– Покорно прошу прощения, но все шло прекрасно.

– Это хорошо. Теперь, когда ты установил контакт, и я смогу вызывать тебя. Надеюсь, я не оскорблю этим твоего достоинства? И будь любезен, не заставляй меня больше месяцами тревожиться о тебе.

– Не буду. Еще раз – прими мои искренние извинения.

– Хватит на сегодня смирения. Чем ты все это время занимался?

Адерин рассказал то немногое, что произошло с ним за лето, а потом поведал о своем плане отправиться в Элдис. Их прежние тесные отношения быстро восстанавливались, и образ Невина все вырастал в пламени, пока Адерину не стало казаться, что они стоят лицом друг к другу в какой-то серой пустоте, затянутой лиловым туманом.

– Похоже, Элдис такое же подходящее место, как и любое другое, – сказал наконец Невин.

– А тебе известно о других похожих местах?

– Мне – нет, но это не значит, что их не существует. Держи глаза открытыми, сынок, и что-нибудь да найдешь. Помни, о чем я тебе всегда толковал: в нашем деле нельзя спешить.

– А что ты думаешь об этом странном племени – Западном Народе?

– Ничего, я никогда о них не слышал. Во всяком случае, это может оказаться интересным.


В те времена Элдис был независимым королевством, правители его происходили от легендарных воинов, известных как Гиппогриф и Дракон, двух молочных братьев самого короля Брана, присоединившихся к нему во время Великого Переселения. В 297 году, после горькой борьбы за корону Дэверри, Кинэйвал и Кинвэйнан, потомки Гиппогрифа и Дракона и предводители их кланов, со всеми своими союзниками, вассалами, сторонниками и подданными, покинули Дэверри, сели на корабли и отправились на запад, где основали город и взошли на трон. Много лет маленькие колонии, расположенные на морском берегу, с трудом сводили концы с концами, но со временем клан Дракона начал процветать и расселился в плодородных долинах у рек Дилбрей и Эль, а клан Гиппогрифа перебрался на север от города Аберуина к Гвину и Делондериэлю. В тот год, когда Адерин пересек горный хребет Белэйгири, направляясь в Элдис, в королевстве проживали две сотни тысяч уважаемых граждан.

Адерину надо было пополнить запасы трав, поэтому он избегал песчаной прибрежной дороги, выбрав нетрудный северный проход через торы. Спустившись по западному склону, он добрался до череды холмов, коричневых и грязных из-за подмороженной травы, и, пройдя крохотную деревушку, очутился в уединенной долине. Маленькие квадратные хижины, крытые грязной соломой, были построены из грубо отесанных бревен и обмазаны илом, чтобы сохранять тепло. На коричневой траве паслись козы и немногочисленные коровы. В деревне жили Древние, неудачливый народ, которому принадлежали эти земли до того, как на их пути появились кровожадные дэверрийцы, отобравшие у них все.

Худые и темноволосые, они разговаривали на своем, невероятно сложном языке, точнее, на нескольких непонятных языках, которые были запрещены законами обжитых частей Дэверри и Элдиса, но продолжали скрытно существовать. Адерин подъехал к хижинам, из которых выбежали люди, рассматривая его, прекрасного коня и мула. К нему подошли восемь мужчин, держа наготове грубо сработанные копья, но Адерин обратился к ним на их языке и сказал, что он травник. Они опустили копья, вперед вышел человек лет сорока, одетый в длинную коричневую тунику, и сказал, что он – здешний староста, и зовут его Варгал.

– Простите нам такую встречу, но в эти дни у нас есть все основания опасаться чужих.

– В самом деле? Где-нибудь недалеко бродят жители Элдиса?

– Эти презренные голубоглазые людишки все время болтаются неподалеку.

Некоторое время они внимательно изучали друг друга. Взгляд Варгала метался от чужака к соплеменникам. Похоже, у него есть тайна, решил Адерин. И я знаю, что он скрывает: деревня служит убежищем беглым рабам.

– В вашей деревне есть больные? – спросил Адерин. – У меня много трав, и я с радостью помогу тем, кто нуждается в моей помощи, в обмен на чашку молока и ночлег.

– Любой странник может рассчитывать на чашку молока от моих коров. Но у нас есть женщина, страдающая от нарывов, вы можете помочь ей своими снадобьями.

Жители взяли на себя заботу о коне и муле Адерина, а Варгал пригласил его в свой дом, в котором вообще не было мебели – только три больших глиняных кувшина у очага да соломенная подстилка, на которой он спал вместе с женой. На стене висело несколько бронзовых котелков, парочка таких же ножей и грубые домотканые мешки. Адерин сел рядом с Варгалом на почетное место у очага, а остальные жители деревни столпились рядом, глядя на чужака – гости редко заходили в эту деревню. Они выпили козьего молока и обменялись вежливыми фразами, потом Адерин оказал помощь женщине, страдающей от нарывов, причем делать это пришлось прямо посреди любопытной толпы. Селяне рассматривали травы и робко задавали вопросы, но он ничем не мог им помочь – главным бедствием здесь было недоедание. Боясь лордов Элдиса, они влачили жалкое существование, проживая на таких бедных землях, на которые больше никто не позарится.

Адерин хотел есть свои продукты, чтобы не обирать жителей деревни, но Варгал настоял, чтобы гость разделил трапезу, состоявшую из козьего сыра и тонкой лепешки, с ним и его женой.

– Я удивлен, что вы до сих пор не посеяли озимые, – сказал Адерин.

– Нас здесь не будет, когда настанет пора убирать урожай. Несколько дней назад мы собрали большой совет и решили перебираться на север. Проклятые голубоглазые с каждым днем подбираются все ближе. А вдруг их староста решит построить свой форт у дороги?

– И решит взять вас в рабство, чтобы возделывать его угодья? Вы мудро поступите, если уйдете отсюда.

– Я надеюсь, что дальше на север полно ничьей земли. Ах, и все же так тяжко покидать земли своих предков! Тут в источнике обитает бог, и я очень надеюсь, что он не рассердится на нас за то, что мы его покидаем. – Он заколебался, потом продолжил. – Мы хотели уйти прошлой весной, но это было так больно, особенно для женщин. А теперь у нас есть еще одна причина.

– Правда?

Варгал изучал его лицо в неверном свете очага.

– Ты кажешься хорошим человеком, – сказал он наконец. – Я думаю, у тебя нет трав, которые могут вывести клеймо с лица человека?

– Хотел бы я иметь такие травы. Если вы укрываете беглеца, вам лучше уходить как можно скорее, пока его хозяева не явились сюда, разыскивая его.

– Так я и сказал остальным. Мы хотели завтра собираться. – Варгал огляделся. – Не много нам складывать, и не много мы потеряем – ну, конечно, кроме бога в источнике.

Адерин опять ощутил на спине холодное прикоснонение двеомера. Он почувствовал, что слова буквально пылают у него во рту – явное предупреждение этим людям.

– Вы должны уйти завтра. Пожалуйста, поверь мне – я знаю магию. Вы должны уйти завтра и идти как можно быстрее. Я пойду вместе с вами.

Побледнев, Варгал уставился на него, потом скрестил два пальца, чтобы отвести дурной глаз.

Утром все тянулось гораздо дольше, чем предполагал Адерин. Немногочисленные пожитки быстро погрузили на коров, но надо было еще собрать коз. Наконец уставшие беженцы – восемь семей, среди них около двадцати ребятишек, коровы, стадо коз и шесть небольших коричневых собачонок, следящих за стадом, отправились к святому источнику и в последний раз принесли богу жертву – кусочек сыра. Адерин в это время нетерпеливо наблюдал за дорогой. К тому времени, как они вышли в долину, был почти полдень, младшие дети устали и плакали, чувствуя в воздухе тревогу. Самых маленьких Адерин посадил к себе в седло, а сам пошел пешком, ведя коня в поводу. Варгал и молодой человек по имени Ибретин шли рядом. На щеке Ибретина виднелось клеймо, означавшее, что он принадлежит лорду.

– О мудрейший, если ты считаешь, что они могут нас поймать, – сказал Ибретин Адерину, – я лучше вернусь назад и позволю им убить себя. Если они обнаружат нас, они заберут в рабство все племя.

– Пока в этом нет нужды, – отрезал Варгал.

– Пока я с вами, такой нужды и не возникнет, – сказал Адерин. – Быть мне дважды проклятым, если я допущу, чтобы человека убили за свободу, которую даровали ему боги. Моей магии должно хватить, чтобы затруднить им поиски.

Варгал и Ибретин поверили его лжи и заулыбались. Адерин мог сделать так, чтобы его самого не заметили, но сделать невидимой всю деревню ему было не под силу.

Они шли на север два дня, держась череды холмов и проходя до двадцати миль в день. Чем чаще открывал Адерин свое сознание для знамений, тем сильнее он убеждался что их преследуют. На третью ночь он погадал, глядя в огонь костра, и увидел деревню, сожженную дотла. Только воины лорда могли сделать это, и они должны были полностью ослепнуть, чтобы не заметить следов, оставленных козами и людьми. Он отошел от костра и пошел разыскивать Ибретина, чья очередь была следить за козами на пастбище.

– Ты назвал меня мудрейшим. Веришь ли ты, что я владею магией?

– Я только надеюсь на это. Вартал верит.

При свете звезд трудно было разглядеть лицо Ибретина. Адерин поднял руку, и между пальцев у него засветился голубой огонь, похожий на холодный факел. Ибретин громко ахнул и отступил назад.

– Теперь ты знаешь, а не надеешься. Слушай, твои преследователи уже близко. Раньше или позже они поймают нас. Ты собирался погибнуть, чтобы спасти друзей. Может, вместо этого поможешь мне с моим планом?

На заре следующего дня, пока Варгал собирал односельчан, чтобы идти на север, Адерин и Ибретин поспешили на юг. Адерин ехал верхом, а Ибретин шел пешком, ведя в поводу навьюченного мула, будто они были хозяин и слуга и давно путешествовали вместе. Через час они дошли до дружины лорда, которая как раз снималась с лагеря – кони уже были оседланы, люди стояли, дожидаясь приказов хозяина. Сам лорд, высокий молодой человек в шерстяных бриггах в голубую и серую клетку, с вышитыми на рубашке дубовыми листьями – своим гербом – забрасывал землей угасающий костер. Когда Адерин и Ибретин подошли ближе, дружинники с криками окружили их. Адерин увидел, что Ибретин дрожит от страха.

– Смотрите! – закричал один из воинов. – Этот коробейник нашел сбежавшего цыпленка! Лорд Деггес вознаградит тебя за это, друг мой.

– Правда? – спросил Адерин. – Я не уверен, что мне нужна его награда.

Подав Ибретину знак отойти подальше, Адерин спрыгнул с коня в ту же минуту, когда Деггес, растолкав дружинников, подошел к нему. Адерин поклонился ему, лорд коротко кивнул в ответ.

– Я действительно нашел вашего беглого раба, но мне бы хотелось купить его у вас, мой господин. Мне нужен слуга, а он умеет ухаживать за мулом.

Застигнутый врасплох, Деггес уставился на него, затем моргнул и потер подбородок.

– Не думаю, что продам его. Я предпочту повеселиться, сдирая с него шкуру.

– Не самое мудрое решение.

– А кто ты такой, чтобы указывать мне, как поступить?

Адерин был невысокого роста, и все шесть футов крепких мышц лорда угрожающе нависли над ним. Адерин подбоченился и посмотрел на него.

– Ваши люди назвали меня коробейником, а ведь это не так. Я травник, путешествую по вашей стране и знаю законы богов. Хотите узнать больше?

– Не хочу. Я и гроша ломаного не дам за твою ученость, и потом – ты все равно врешь.

– Тогда позвольте дать вам урок. Обращать в рабство свободных людей, чтобы они работали на вашей земле – нечестивое занятие. Боги решили, что рабами могут быть только преступники и должники. Этого закона тысячу лет придерживались далеко на родине и сотни лет здесь, а потом алчные люди – такие, как вы – решили нарушить его.

Дружинники с пристыженным видом забормотали что-то, признавая истинность слов травника, а лорд побагровел от ярости. Он выдернул свой меч, и стальное лезвие сверкнуло под солнечными лучами.

– Держи свой поганый лживый язык за зубами и верни мне моего раба! Иди своей дорогой, или ты умрешь здесь, ученая свинья!

Кротко улыбнувшись, Адерин поднял вверх руку и призвал духов огня. Они тотчас появились, и яркое пламя охватило меч. С воплями пытался Деггес удержать его, потом выругался и швырнул обжигающее руку оружие наземь. Адерин превратил пламя в мираж и затанцевал вокруг, бросая яркий, но безопасный голубой огонь в дружинников. Пронзительно крича, расталкивая друг друга, они побежали прочь, оставив своего господина наедине с Адерином.

– Я готов дать вам за него две медные монеты. Это щедрая цена, мой господин.

С мертвенно-белым лицом Деггес попытался что-то сказать, но не смог и просто кивнул в знак согласия. Адерин развязал свой кошель и отсчитал медь в широкую трясущуюся левую ладонь лорда – правая болела, обожженная огнем.

– Ваш казначей несомненно скажет, что это была выгодная сделка. И, конечно, когда вы и ваши люди вернетесь домой, не стоит рассказывать о том, что здесь произошло.

Деггес выдавил кислую улыбку. Вряд ли он хотел, чтобы над ним смеялись во всех тавернах Элдиса, слушая историю о том, как простой травник взял над ним верх, особенно учитывая, что никто не поверит в травника, владеющего магией. Весело помахав на прощание, Адерин сел на лошадь и направился своей дорогой, а за ним поспешал Ибретин, ведущий в поводу мула.

Отъехав на милю, он обернулся и увидел, что лорд Деггес и его дружинники сломя голову мчатся на юг. Адерин прислушался к двеомеру и убедился, что опасность миновала. Тогда он расхохотался.

– Это была лучшая шутка в моей жизни, – сказал он Ибретину.

Ибретин попытался улыбнуться, но вместо этого разрыдался. Он всхлипывал всю обратную дорогу.

Этим вечером в лагере закатили такой пир, какой только было можно, учитывая скудость запасов. Адерин сидел у самого большого костра рядом с Варгалом и его женой, а остальные жители деревни расселись вокруг на корточках, глядя на него, как на бога.

– Козы должны денек отдохнуть, иначе они перестанут доиться, – сказал Варгал. – Безопасно ли это, мудрейший?

– Думаю, да. Но вам лучше уйти подальше на север прежде, чем вы решите где-нибудь осесть.

– Мы так и собирались сделать. Но разве ты не пойдешь с нами?

– Я пройду с вами еще немного, но судьба моя ждет меня на западе, и я должен идти туда, куда зовет меня двеомер.

Они медленно шли вперед еще три дня, и вдруг удача повернулась к ним лицом.

Ближе к вечеру они поднялись на вершину высокого холма и увидели вдоль ручья хижины, похожие на их собственные, ухоженные поля и пастбища, на которых паслось множество коз.

Они дошли до деревни, и навстречу им выбежали ее жители.

В деревне было всего семь хижин, но земли – сколько угодно. Наспех собрался совет, и староста Афель сказал, что племя Варгала может остаться здесь, если захочет.

– Чем нас больше, тем лучше, – говорил он. – Наши юноши кое-чему научились у проклятых голубоглазых. Однажды мы вступим с ними в битву, и наши земли достанутся нам.

Варгал откинул назад голову и издал боевой клич.

Путешествие подошло к концу. На эту ночь беженцы расположились лагерем на берегу ручья. Жители деревни принесли еду и остались поговорить с новыми соседями. Сидя у костра вместе со старостой Афелем, Варгал и Адерин пили из деревянных чашек слабое пиво.

– Я так понимаю, – говорил Адерин, – что вы живете здесь довольно долго. Живите всегда в мире.

– Я на это надеюсь. В нашей долине обитает могущественный бог, и до сих пор он нас оберегал. Если хочешь, я покажу тебе завтра его дерево.

– Благодарю тебя, я хотел бы. – Адерин осторожно отхлебнул пива и решил, что оно достаточно слабое для него. – Я не думаю, что где-то поблизости живут голубоглазые?

– Нет. И я молю нашего бога денно и нощно, чтобы он не подпускал их сюда. Здесь редко появляются чужаки. Иногда кто-нибудь из Народа, вот и все.

– Из кого?

– Из Народа. Голубоглазые зовут их Западным Народом, а сами они называют себя просто Народом. Но что-то давненько их не было. Когда я был маленьким мальчиком, они частенько приводили своих коней, но это было давно. Может, порожденные демонами голубоглазые пытались их поработить, но спорю на что угодно, нелегкая это работа. Я слышал, что жители Элдиса вроде как торгуют с ними – меняют железные изделия на коней.

– Железные изделия? Эти идиоты голубоглазые дают Народу железо? – Афель вскочил и отошел от костра. – Беда и еще раз беда на их головы!

– Что? Я не понимаю. Кажется, Западному Народу нужно железо, и…

– Я не могу тебе объяснить. Ты хороший человек, хоть и голубоглазый, но если я скажу тебе – я нарушу гэйс.

– Я бы никогда не предложил тебе сделать что-нибудь подобное. Больше я об этом и не заикнусь.

На следующий день Адерин поднялся еще до рассвета и покинул деревню до того, как жители ее начали просыпаться. Ему не хотелось устраивать грустное прощание. Он шел по старой, запущенной тропе, вьющейся среди пустынных холмов, и не встретил ни души – ни хорошей, ни плохой, пока вновь не вышел на широкую дорогу. Он видел вспаханные поля, сады вдоль дороги, кое-где стояли дома, а деревень было мало – все это совсем не походило на Дэверри. Домов стало больше, когда он подошел ближе к реке Эль, самому центру этой страны. Шесть дней пути привели его в Эльрис, настоящий город, в котором имелся даже постоялый двор, и не дешевый – зато чистый, пол в обеденной комнате был посыпан соломой.

Адерин отдал за ночлег несколько монет и сложил пожитки в узкой комнате на верхнем этаже. Хозяин гостиницы, Венлин, подал ему сытный обед, состоявший из наваристого говяжьего бульона, нескольких кусков свежего хлеба и кусочков яблок с медом. Он знал Западный Народ.

– Они говорят очень странно, можно язык сломать. Веселый народ, любят шутки, но у меня никогда не останавливаются. Я им, понимаете ли, не доверяю, нет. Они воруют, – будь я проклят, если нет, и все время врут. Не доверяю я людям, которые не живут в нормальных деревнях. Чего они все время скитаются, если им не от кого прятаться? – Венлин замолчал, чтобы наполнить кружку Адерина. – И бесчестят женщин. Да прямо в нашем городе живет девушка, которая родила их пащенка.

– А что, мужчины Элдиса не плодят ублюдков? Не надо судить весь табун по одной лошади.

– Сказать-то легко, добрый сэр, и, несомненно, сказано мудро. Но в этих парнях есть что-то такое… Девчонки просто вешаются им на шею, могу поклясться – кидаются на них, как кошки на кошачью мяту. Просто нервничать начинаешь – ну чего такого девчонки видят в этих чужаках? Хм. Женщины просто ничего не понимают, вот что я вам скажу.

Адерин вежливо улыбнулся, а Венлин поцокал языком и вздохнул, явно сожалея о том, что женщины так глупы.

– Скажи мне, добрый человек, – спросил, наконец, Адерин, – если я поеду по королевской дороге прямо на запад, смогу я встретиться с этим Народом?

– Обязательно, но зачем они вам? А уж если встретитесь, будьте чертовски внимательны и следите за мулом и конем. Им они могут приглянуться. А вот куда именно ехать… дайте-ка подумать – я никогда не был там – Кернметон, вот куда, именно туда наши купцы ездят торговать.

– Благодарю. Я уеду завтра. Мне просто очень хочется на них посмотреть.

Венлин уставился на него, как на слабоумного, и оставил Адерина заканчивать трапезу одного. Макая хлеб в остатки бульона, Адерин удивлялся сам себе. Но он чувствовал, как нечто зовет его на запад, и знал, что надо поспешить.


Здесь, на равнинах, времена года сменялись медленнее, чем в горах. В горах Элдиса всюду были видны приметы осени, а дальше на запад солнце еще золотило казавшиеся бескрайними зеленые равнины. Алар проехал мимо небольшой ольховой рощицы, где деревья, скучившиеся вокруг источника, стояли недвижными и пыльными в безветрии, и казалось, что лето будет длиться вечно. Далландра обернулась в седле и посмотрела на Нананну, ехавшую рядом на золотистом мерине с белыми гривой и хвостом. Старая эльфийка казалась совершенно измотанной, лицо под короной из белых косичек было белым, как пергамент, сморщенные веки закрывали лиловые глаза.

– Не хочешь ли ты отдохнуть возле источника, о мудрейшая?

– Нет, дитя. Я подожду, пока мы не доберемся до ручья.

– Ну, если ты уверена…

– Прекрати суетиться вокруг меня! Может, я и стара, но у меня хватит мозгов сказать тебе, если я устану.

Несмотря на свои пятьсот лет, Нананна сидела в седле абсолютно прямо. Она дернула поводья и проскакала немного вперед. Далландра взглянула еще раз и увидела энергию, буквально выплескивающуюся из старухи, ауру ее пронизывали серебряные потоки – слишком много могущества для такого хрупкого тела. Скоро Нананне придется умереть. Сердце Далландры разрывалось, стоило ей подумать, что она останется без своей наставницы в магическом искусстве, но нельзя было закрывать глаза на правду.

Их сопровождающие ехали следом. Рано утром основная часть алара ушла вперед со стадами и табунами, оставив небольшое сопровождение для тех, кто не мог передвигаться быстро. Впереди ехала Энабрилья и вела под уздцы лошадь, впряженную в тяжелую повозку, груженную палатками. Следом ехал ее муж Вилэнтериэль, вскинув на плечи кожаную сумку, в которой спал их младенец. Он следил, чтобы племенные кобылы и жеребята не разбредались в разные стороны. С другой стороны табуна за ними следил его брат Тальбреннон. Ближе к вечеру Нананна призналась, что устала, и они остановились отдохнуть под сенью ив. Они не собирались разбивать палатки ради одной ночи, но Далландра сказала, что одна для Нананны необходима.

– Не нужно, – сказала Нананна.

– Успокойся, мудрейшая, – отозвался Вилэнтериэль. – Мы сделаем это за считанные минуты.

– Дети, дети, мой час еще не настал. Когда придет время, вы можете суетиться вокруг меня, сколько душе угодно – все равно это не продлит мою жизнь.

– Я знаю, что ты права, – сказала Далландра, – но…

– Никаких но, дитя. Если ты знаешь это, веди себя подобающе.

Вилэнтериэль разрешил спор по-своему – он и Таль развернули небольшой шатер, чтобы уберечь старую ведунью от ночной сырости, и набросали на полотняный пол подушек. Далландра помогла Нананне устроиться и сняла с нее башмаки. Нананна наблюдала за ученицей с легкой усмешкой, положив свои худые руки на колени.

– Думаю, мне придется вздремнуть перед обедом.

Далландра укрыла ее легким одеялом и пошла помогать обустраивать лагерь. Мужчины уже отвели коней на водопой; Энабрилья сидела на земле, укачивая плачущего Фарендара. Ему был всего годик – по эльфийским меркам он считался новорожденным. Далландру вдруг пронзило предчувствие, и она спустилась ниже по ручью.

Несмотря на яркое солнце, она замерзла, будто кусочки льда прокалывали ее сознание, будто наступила зима – это был знак того, что жизнь ее должна разорваться пополам и безвозвратно измениться. Вероятно, приближается смерть Нананны.

Вечером, пока остальные сидели у костра, Далландра вошла в шатер. Нананна сотворила большой световой шар, подвесила его к шесту и рылась в дорожных сумках в поисках серебряной шкатулки, в которой хранила магические камни. Их было пять, каждый вставлен в серебряную оправу с гравировкой – рубин для огня, топаз для воздуха, сапфир для воды, изумруд для земли и – самый большой – аметист для эфира. Нананна выложила все пять на подушку и нахмурилась.

– Я вздремнула, и мне кое-что приснилось. Надо посмотреть дальше. Хм, пожалуй, аметист подойдет.

Она аккуратно завернула остальные камни в шелковые лоскуты и положила аметист на правую ладонь. Далландра встала рядом на колени, вглядываясь в камень. Из центра исходил тонкий луч света, потом пустота начала куриться дымком – или Далландре это просто показалось? Наннна смотрела очень внимательно, иногда кивая головой, потом произнесла ритуальное слово, освобождающее камень от видения.

– Очень интересно, – сказала она. – Что ты об этом думаешь?

– Ничего. Я ничего не увидела.

– К нам с востока направляется человек, владеющий магией. Судьба ждет его здесь, а впустить его должна я.

– Не один из этих вонючих круглоухих?

– Любой, кто служит Свету, будет радушно принят в моей палатке.

– Конечно, мудрейшая, но я не думаю, что у круглоухих хватит мозгов освоить магию.

– Ну, ну! Не подобает ученику Света говорить злые слова и иметь предвзятое мнение.

– Прошу прощения.

– Вообще-то я тоже не очень люблю круглоухих, но я стараюсь. Ты тоже должна стараться.

Ближе к вечеру следующего дня они въехали в алардан, большой лагерь, в котором Народ собирался в конце лета, окончив сезон скитаний. В этом году вожди разбросанных племен выбрали озеро Прыгающей Форели, самое южное из четырех озер, расположенных вдоль широкой реки, которую жители Элдиса, не имеющие воображения, называли просто Авер Педролок – река четырех озер.

За озером рос первозданный дубовый лес, освященный Народом для захоронений тысячи лет назад. На северном берегу на широком лугу раскинулись сотни ярких палаток, похожих на диковинные цветы. Стада коз и табуны лошадей в кольце всадников паслись поодаль.

Тальбреннон повернул животных к общему пастбищу. Далландра спустилась к берегу и нашла свободное место, где можно было разбить палатки.

Они спешились, и тут же человек десять подбежали к ним, чтобы помочь мудрейшей и ее ученице. Далландра вывела Нананну из суматошной толпы и усадила на траву; к ним тут же присоединилась Энабрилья с сыном. Фарендар не спал, улыбаясь матери широкой беззубой улыбкой.

– Смотри, солнышко, какой красивый лагерь. Сегодня вечером будет играть музыка, ты тоже послушаешь.

Фарендар загулил. Он был очаровательным младенцем, с большими лиловыми глазами, светлыми волосиками и нежными ушками, длинными и еще скрученными как у всех малышей. Они начнут расправляться, когда ему исполнится три годика.

– Поцелуй тетю Даллу. – Энабрилья подняла малыша. – Мой самый ненаглядный!

Далландра вежливо чмокнула мягкую розовую щечку. От малыша попахивало.

– Он опять напачкал.

– Ах ты, грязнулька!

Энабрилья встала на колени и сняла с ребенка кожаный подгузник. Она чистила его и не прекращала ласково ворковать, отчего Далландру начало подташнивать. Ее подруга непрестанно сюсюкала над малышом, и не имело значения, чем она при этом занималась – чистила грязный подгузник или вытирала ему сопливый нос.

Порой Далландре было трудно поверить, что это та же самая девушка, которая собиралась стать лучницей и всегда скакала впереди алара, та самая, которая любила вдвоем с Далландрой ночевать в лесу. Конечно, любое дитя дороже золота и серебра, потому что они рождались у Народа очень редко. Это знал каждый эльф, и далландра часто напоминала себе об этом. Энабрилья надела Фарендару подгузник, и он тут же намочил его, залив и себя, и мать, но она только рассмеялась, как будто он сделал что-то чрезвычайно умное.

– Пожалуй, я пойду обратно, – сказала Далландра. – Посмотрю, стоит ли уже палатка.

Палатки уже поставили, и банадар Галабериэль стоял с четырьмя своими дружинниками у входа палатки Нананны. Деревенщины, так называла про себя Далландра этих юношей, вооруженных длинными мечами из Элдиса; и походка у них неуклюжая. Галабериэль, однако, был совсем другим – очень проницательным и толковым, и умел по справедливости рассудить всех в своих аларах. Далландра протянула вперед руки ладонями вверх, и он коротким, но уверенным кивком ответил на этот жест уважения.

– Я рад видеть тебя, мудрейшая. Надеюсь, Нананна чувствует себя хорошо?

– Устала немного. Она отдыхает на берегу.

– Я пойду поговорю с ней. – Галабериэль взглянул на сопровождение. – Вы останетесь здесь.

Четверка послушно уселась у входа в палатку. Это самые худшие, снова подумала Лалландра. Калондериэль, Джезриаладар, Эльбаннодантер и Альбараль – все уставились на нее голодными глазами, глупо улыбаясь. Ей ужасно захотелось зашнырять их землей. Она пошла следом за вождем, но Калондериэль догнал ее, схватил за руку и наклонился поближе.

– Пожалуйста, Далла, давай сегодня погуляем! Клянусь всеми богами на Луне, я видел тебя во сне все эти долгие недели!

– Что ты говоришь! – Далландра вырвала руку. – Надо меньше пить элдисского меда перед сном. Прими слабительное из трав, может, поможет.

– Как такая красотка может быть такой жестокой? Я готов умереть за тебя! Я исполню любое твое желание, готов сражаться с тысячью круглоухих или в одиночку убить самого свирепого вепря! Пожалуйста, назначь мне испытание! Что-нибудь по-настоящему опасное, и я сделаю это или умру за тебя!

– Ну и пустоголовый же ты!

– Я говорю как безумец, потому что сошел с ума от любви к тебе! Я столько лет люблю тебя! Я не посмотрел больше ни на одну женщину! Разве я не приносил тебе из Элдиса богатые дары? Пожалуйста, погуляй со мной хоть немножко. Если я умру от того, что ты не поцелуешь меня, моя кровь падет на твою голову!

– А если у меня заболит голова от твоих глупостей, к крови добавится еще и головная боль! Кел, в алардане полно женщин куда красивее меня. Выбери какую-нибудь и соблазняй ее, хорошо?

– О боги! – Калондериэль вскинул голову, и его лиловые глаза вспыхнули яростью. – Неужели любовь ничего для тебя не значит?

– Не больше, чем мясо для оленя. И я не хочу видеть тебя таким несчастным. Слушай, мы же дружим с тобой с тех пор, как были детьми.

В этом году Калондериэлю исполнилось семьдесят, он был красивым юношей, высоким даже для Народа, выше Далландры на голову, с такими светлыми волосами, что они казались белыми, а глаза посажены так глубоко, что походили на глубокий темный колодец. И все же одна мысль, что он поцелует ее или, того хуже, начнет ласкать, вызывала у Далландры такое же отвращение, как мысль о куске мяса.

– Кроме того, – продолжала она, – что скажут твои дружки, если я выберу тебя?

– Им придется примириться с этим. Мы бросили жребий, чтобы решить, кто первым начнет ухаживать за тобой, и я победил.

– Ты что? – Далландра влепила ему такую пощечину, что он чуть не упал. – Животное! Глист, сосущий внутренности у овц! Ты что думал, я буду польщена?

– Конечно. То есть я хочу сказать, разве ты не рада, что за тебя готовы умереть сразу четверо?

– Нет, если они разыгрывают меня, как кусок железа из Элдиса!

– Я же не это имел в виду!

– Конское дерьмо!

Он снова схватил Далландру за руку, наклоняя голову и приседая перед ней, точно птица, пьющая из ручья.

– Подожди, пожалуйста! Скажи хотя бы: ты кого-то любишь больше, чем меня? Если это так, я уеду отсюда. С разбитым сердцем, но уеду.

– Поскольку я вообще не люблю тебя, нетрудно найти того, кого я буду любить больше, но пока я никого не искала. Неужели твои мозги так затуманены, что ты не можешь мне поверить? Я тебя не люблю. Я вообще никого не люблю. Я не собираюсь выходить замуж. Вот тебе чистая правда. Больше мне сказать нечего. Не-че-го.

В его глазах вспыхнула ярость.

– Я не верю в это. Ну скажи мне: что я должен сделать, чтобы ты полюбила меня?

Она снова захотела выругаться, но тут ей в голову пришла идея получше.

– Я никогда не смогу полюбить мужчину, если он не будет мне равным в магии.

– Что за отвратительные вещи ты говоришь! Где ты найдешь мужчину, который знает магию? Это искусство для женщин.

– Так быть не должно. – Далландра слегка улыбнулась ему. – Мужчина может этому научиться, если у него есть характер. Просто у вас его нет.

Далландра снова вырвалась и ушла. Кел остался стоять на месте, яростно пиная траву. Она поспешила на берег озера, где в тени большой ивы сидели Нананна и Галабериэль, касаясь друг друга головами и о чем-то взволнованно разговаривая.

– Я как раз просила вождя оказать нам услугу, – сказала Нананна. – Это о вчерашнем видении.

– Конечно, мудрейшая, я отправлюсь на поиски этого человека. И возьму с собой сопровождающих. – Он немного подумал. – Как раз сейчас здесь один из купцов-круглоухих. Можно спросить его, не видел ли он чужака.

– Нет, – сказала Нананна. – Я понимаю, банадар, что это усложнит твою задачу, но лучше ты с круглоухим не разговаривай.

Галабериэль встревоженно взглянул на нее, потом кивнул в знак согласия.

– Возьми с собой Кела, ладно? – встряла Далландра. – Я хочу, чтобы он убрался с глаз моих долой.

– Ладно, ладно тебе. – Галабериэль отечески улыбнулся ей, приведя ее этим в ярость. – Он очень приличный мальчик, честное слово, дай ему только шанс.

Далландра скрестила руки на груди и уставилась на него. Галабериэль быстренько отвел взгляд в сторону и пальцами сделал знак против дурного глаза. Дурной глаз, конечно, был только мифом, но Народ считал этот знак очень полезным.

– Очень хорошо, Кел поедет со мной, – сказал Галабериэль. – Если нельзя разговаривать с круглоухим, подскажи мне, как искать чужака, мудрейшая.

– Приходи в мою палатку, когда станет темно. Ты загадаешь ему мою загадку, чтобы не ошибиться.

– Хорошо. – Галабериэль поднялся с травы. – Отвести тебя в палатку?

– Нет, но спасибо за предложение. Я посижу на солнышке.

Нананна дождалась, пока банадар отойдет подальше.

– И зачем ты разбиваешь сердце несчастного Кела?

– Я не люблю его.

– Я понимаю, но чем плохо иметь рядом приятного молодого человека, который согреет тебя зимними ночами?

Далландра сморщила носик и пожала плечами. Нананна засмеялась и потрепала девушку по плечу своей хрупкой лапкой.

– Как хочешь, дитя. Но холодное сердце может помешать заниматься магией, когда постареет и остынет еще сильнее.

– Может, и так, но я ненавижу, когда они трутся возле меня и тявкают, точно псы вокруг течной суки. Иногда я жалею, что не родилась уродиной.

– Вероятно, тебе жилось бы легче, но богиня облаков дала тебе красоту. Наверняка она знала, зачем это делает. И раз уж так получилось, я бы не стала с ней спорить.

Эта ночь была первой в череде бесконечных пиров. Каждый алар приготовил только одно блюдо, но зато в большом количестве, и выставил свою еду у палаток. Далландра сварила бульон из сушеных овощей, сильно приправленный бардекианскими пряностями. Народ слонялся от алару к алару, пробовал еду, болтал с друзьями. Далландра взяла деревянную миску и начала обходить лагерь, чтобы угостить Нананну ее любимыми блюдами. Старуха восседала на подушках у своего костра, лакомилась и встречала гостей. К концу алардана она повидается со всеми и наделит каждого своими мудрыми советами. Когда-нибудь роль мудрейшей перейдет к Далландре, но сердце ее было наполнено страхом, что она чересчур юна и не готова. Она никогда не сравняется с Нананной! Больше всего девушка боялась, что не оправдает доверия своего народа.

Темнота сгущалась, взошла полная луна. Тут и там раздавались звуки музыки. Арфисты и флейтисты вытащили свои инструменты и начали играть традиционные песни. Эльфы бродили туда-сюда между сотен горящих костров, подпевая музыкантам. Луна поднималась все выше. К костру Нананны подошел круглоухий купец, чтобы засвидетельствовать ей свое почтение. Далландра должна была совершенствовать свое знание элдисского языка, поэтому она придвинулась поближе, пока Намис из Аберуина и его сын Дэйн раскланивались на манер круглоухих и усаживались у ног Нананны. Купец был осанистый, с брюшком, остатки седеющих волос обнажали его смешные круглые уши. Дэйн, однако, выглядел по-своему привлекательным; копна светлых волос скрывала то, что Далландра считала уродством.

– Я полон благодарности за то, что ты согласилась поговорить со мной, о мудрейшая, – сказал Намис на своем варварском наречии. – Я привез для тебя небольшой подарок в знак глубокого уважения.

Дэйн проворно подал отцу обернутый тканью сверток, и купец вручил его Нананне, кланяясь так низко, как это было возможно сделать сидя. Одарив его королевской улыбкой, Нананна развернула сверток и вынула два красивых стальных ножа с резными костяными рукоятками.

– Какая прелесть! Благодарю тебя, добрый купец. Далландра, ты можешь выбрать тот, который тебе больше по душе.

Далландра жадно схватила ножи и стала рассматривать их при свете костра. Один был украшен переплетениями и спиралями, на втором в неуклюжей элдисской манере была вырезана скачущая лошадь. Она выбрала первый и протянула второй Нананне.

– Благодарю тебя, добрый купец, – сказала Далландра. – Это действительно прекрасная вещь.

– И вполовину не так хороша, как вы заслуживаете, – вставил Дэйн.

Далландра сообразила, что он смотрит на нее с улыбкой безумно влюбленного. «О нет, еще и этот!» – подумала она, поднялась, вежливо поклонилась и скрылась в палатке.

К тому времени, как луна достигла зенита, Нананна устала. Далландра быстренько выпроводила последних посетителей, отвела ведунью в палатку и помогла ей лечь в постель. В мягком свечении магического шара Нананна казалась хрупкой, как маленький ребенок. Она лежала, укутанная темно-синим одеялом, но лиловые глаза по-прежнему были полны жизни и сияли, как у юной девушки.

– Я люблю алрданы, – сказала Нананна. – Если хочешь, можешь пойти посмотреть на танцы, дитя.

– Ты уверена, что я тебе не нужна?

– Пока я сплю – не нужна. О! Я забыла про Галабериэля. Пойди найди его и скажи, что я поговорю с ним утром.

На рассвете Галабериэль и четверо юношей появились в палатке. Они расселись на полу, и Нананна описала им круглоухого, которого встретила в своем видении – худой мужчина, ростом ниже любого из Народа, темноволосый и с глазами, как у совы. Он путешествовал, имея мула, и зарабатывал на хлеб травами.

– Найти его должно быть нетрудно, – закончила описание Нананна. – Когда я увидела его, он покидал Элрис и направлялся на запад. А теперь уйдите все, я поведаю банадару тайную загадку.

Держась подальше от Калондериэля, Далландра вышла из палатки и пошла к Энабрилье. Подруга пекла содовый хлеб из элдисской муки, а Вилэнтериэль переодевал малыша. Энабрилья отломила кусочек горячего хлеба и протянула Далландре.

– Я хочу тебе кое-что показать, – сказала она. – Вчера мы обменяли двух меринов на замечательные вещички! Большой железный чайник и огромный кусок холста.

– Здорово! Надо мне тоже отвести несколько лошадок к круглоухим.

На следующий день элдисские купцы ушли из алардана, забрав с собой прекрасных коней и драгоценные камни и оставив взамен кучу железных вещей, тканей и много меда.

В алардане началась оживленная торговля среди своих. Готовились также к долгой дороге в зимние лагеря. В сумерки Далландра взяла элдисский топор и пошла в дубовую рощицу неподалеку – она приметила там сухое дерево. В голубой тени под старыми деревьями, в путанице кустов и полдеска было прохладно и тихо – слишком тихо, даже птицы молчали. Кто-то наблюдал за ней. Далландра поудобнее перехватила топор.

– А ну, выходи! – рявкнула она.

Тихо, как материализовавшийся дух, из кустов вышел один из Лесного Народа. Одежда на нем была сшита из кусочков кожи, в руках он держал копье с каменным наконечником и полосатым древком, украшенным перьями и керамическими бусинами. На шее на ремешке болтался маленький кожаный мешочек, тоже искусно украшенный. Лесной Человек подошел ближе – Далландра опустила топор и изумленно уставилась на него. С презрительной усмешкой он оглядел девушку с нот до головы.

– Ты владеешь магией, – наконец сказал он.

– Да. Тебе нужна моя помощь?

– Твоя помощь? – Слова прямо-таки сочились сарказмом. – Нечестивая сука! Можно подумать, мне может от тебя что-то потребоваться! Этот топор сделан из железа.

Неожиданно поняв, Далландра судорожно вздохнула. Лесной Народ строго придерживался древних табу и древних традиций – во всяком случае, так считалось.

– Это так, но он никогда не причинял вреда ни мне, ни моим друзьям. Честное слово – вовсе никакого вреда!

– Не в этом дело. Стражи рассержены. Вы прогнали Стражей своим вонючим нечестивым железом.

Для Далландры Стражи не были чем-то реальным, просто частью религии, но спорить на философские темы с Лесным Народом не имело смысла.

– Так ты пришел предупредить нас? Спасибо за заботу. Я буду молить о прощении.

– Не смей насмехаться надо мной! Будто я не знаю, что вы нас презираете! И не смей разговаривать со мной, как с младенцем, или я…

Он шагнул вперед, угрожающе подняв копье, но Далландра вскинула вверх руку и призвала духов Эфира. Из ее пальцев с шипением вырвались острые языки синего пламени.

Лесной человек пронзительно вскрикнул и упал на колени.

– Ну, – спокойно сказала она. – Чего ты хочешь? Если просто сделать мне выговор, то я сейчас слишком занята.

– Я ничего не хочу, о мудрейшая! – Он дрожал, вцепившись в копье. – Я кое-кого привел, вот ему нужна твоя помощь.

Из кустов выполз человек. Его темные волосы спутались, одежда превратилась в грязные лохмотья. Он встал перед ней на колени, с отчаянием глядя на нее. Он настолько исхудал, что на руке, протянутой к Далландре, можно было пересчитать каждую косточку.

– Помоги мне, пожалуйста, – пробормотал он на элдисском наречии.

Далландра вгляделась в его грязное лицо. На левой щеке виднелось глубокое клеймо, отметина какого-то круглоухого лорда. Раб. Сбежал, чтобы спасти жизнь и обрести свободу.

– Конечно, мы поможем тебе, – сказала Далландра. – Пошли со мной. Сначала тебя необходимо накормить. – Она повернулась к копейщику. – Прими мою искреннюю благодарность. Хочешь поесть с нами?

Вместо ответа он повернулся и побежал, скрывшись в лесу, подобно оленю. Всхлипывая и что-то бормоча, круглоухий с трудом поднялся на ноги. Они дошли до алара, и эльфы собрались вокруг, возмущаясь, бранясь и сочувствуя. Вилэнтериэль сунул в грязные руки человека кусок хлеба и принес миску овечьего молока: от жареной баранины и приправленной специями еды ему бы наверняка стало плохо.

– Его привел один из Лесного Народа, – сказала Далландра. – Должно быть, они дожидались, когда уйдут купцы.

– Я слышал, что вы помогаете таким, как мы, – заикаясь, сказал раб. – О, пожалуйста, я так больше не могу! Мой лорд – жестокий человек. Его надсмотрщики избивают нас до полусмерти.

– Скорее всего, лорд гонится за ним, – сказала Далландра по-эльфийски. – Как жаль, что здесь нет Галабериэля. Придется придумать что-то без него.

– Мой алар идет на запад, – выступил вперед Ганнобреннон. – Мы заберем его с собой – мы отправляемся сегодня вечером.

– Это замечательно, но что мы будем делать, если круглоухие явятся сюда? – спросил Эльбаладар. – Пожалуй, лучше распустить весь алардан.

На этом оживленное обсуждение прекратилось. Из палатки медленно выбралась Нананна, и все замолчали.

– Эльбаладар прав, – сказала она. – Лучше разъехаться сегодня же вечером. Я вызову Галабериэля с помощью своих камней и расскажу ему, что произошло. – Она помолчала. – Четверо или пятеро крепких юношей должны поехать с моим аларом. Мы передвигаемся медленно, и круглоухие могут догнать нас.

Новость моментально разлетелась по алардану: они спасают раба круглоухих, мудрейшая отдала распоряжения. Эльфы быстро доели остатки праздничного пиршества, собрались и свернули палатки при свете костров и взошедшей луны. Алары по очереди забирали свой скот из общего стада и растворялись в ночи. Очень скоро огромный луг опустел. Только примятая трава да несколько забытых мелочей остались после алардана. Сразу после полуночи четверо юношей забрали свой скот и присоединились к группе мудрейшей – только их две палатки еще оставались на лугу.

– Сегодня ночью я смогу проехать несколько часов, – сказала Нананна. – давайте повернем на восток. Если круглоухим суждено найти кого-нибудь, пусть это буду я.

Через два часа они наскоро разбили лагерь на берегу реки, берущей исток из озера Прыгающей Форели. Утром перебрались через реку и бесконечными зелеными лугами пошли на юг. Энабрилья и Далландра вели лошадей, впряженных в повозки, а Вилэнтериэль, Тальбреннон и один из новых юношей занимались стадом. Трое остальных молодых людей держались впереди, положив руки на эфесы мечей, внимательно вглядываясь в горизонт, готовые в любой момент заслонить Нананну от круглоухих. Беда грянула в полдень. Далландра заметила облачко пыли, скоро превратившееся в шестерых всадников, спешивших им навстречу.

– Ну, вот и они, – сказала Нананна. – Давайте остановимся и дадим им возможность догнать нас. Далла, разговаривать будешь ты.

Далландра передала ей вожжи и возглавила группу. Всадники увидели их, закричали и перешли на галоп. Впереди мчался крупный блондин в бриггах из клетчатой шерсти – элдисский лорд. За ним скакали пятеро вооруженных воинов. Они остановились в двадцати футах до алара. Лорд приблизился к Далландре в одиночестве. Он кисло оглядел небольшую группку эльфов; она видела, что он оценивает их силы – шестеро вооруженных, включая юного Тальбреннона.

– Мой лорд! Будем атаковать?

– Придержи язык! – взревел лорд. – Ты что, не видишь среди них женщин? Одна из них – совсем старая!

Далландра слегка расслабилась – все же у него есть понятия о чести. Лорд резко остановил коня, чуть не наехав на нее.

– Кто из вас говорит на моем языке?

Далландра широко распахнула глаза и уставилась на него тупым взглядом.

– Элдис. – Он вздохнул и ткнул в себя пальцем. – Я – лорд. Я потерял раба. Ты его видела?

– Раб? – медленно произнесла Далландра. – Что есть раб? А! Фермер!

– Правильно. – Лорд начал говорить очень громко, будто так его легче было понять. – Вроде фермера. У него здесь клеймо. – Он показал на щеку. – Отметина. Это моя собственность, и он убежал.

Далландра медленно кивнула, якобы осмысливая сказанное.

– Он молод, на нем коричневая одежда, – надрывался лорд. – Ты его видела?

– Я нет. Не видеть фермер.

Лорд вздохнул и с подозрением покосился на алар, видимо, надеясь увидеть беглого раба, завернутого в одеяла и спрятанного в повозке.

– Куда еще поехали ваши люди? На север? На юг? – Он тыкал пальцем во все направления. – Ты меня понимаешь? Откуда вы приехали?

– Север. Фермер не видеть. Фермер нет на трава, где север.

– Вы же могли встретить его на этих мрачных равнинах!

– На… что?

– Это неважно. – Лорд слегка поклонился ей, потом повернулся и заорал. – Все, ребята, едем на восток. Похоже, ублюдок начал запутывать следы.

Когда дружина скрылась из вида, алар разразился хохотом. Далландра согнулась пополам, смеясь так, что у нее заболел живот.

– Отличная шутка, – еле выдавил Вилэнтериэль на превосходном элдисском. – «Фермер не видеть»! Ну, Далла, черт побери их всех!

– Не говорить хорошо. Моя простой эльф. Понимать плохо тоже.

Продолжая смеяться, алар неспешно тронулся дальше на юг.


Еще четыре дня пути, и Адерин добрался до небольшого озера, окруженного плакучими ивами. В деревне, расположенной рядом с озером, были больные – женщина, страдающая от лихорадки, и мужчина с воспалившейся челюстью. Адерин разбил лагерь на берегу озера, соорудив из камней кострище и поставив шатер, чтобы убрать в него пожитки. Благодарные жители принесли ему дров для костра, и он каждый день ходил в деревню, врачуя своих пациентов. Наконец они были вне опасности, но он не спешил покидать это место: нужно было собрать и насушить побольше диких трав. На десятую ночь, сидя у костра и ужиная хлебом и сыром, он услышал тихое ржание своей лошади – похоже, она почуяла другую лошадь, которую Адерин не видел и не слышал. Когда к лошади присоединился и мул, Адерин почувствовал себя очень неуютно. До деревни было не меньше двух миль; если ему и потребуется помощь, ждать ее не приходится.

Где-то под ивами хрустнул сучок, и снова стало тихо. Адерин резко обернулся, вглядываясь в темноту. Вроде бы он уловил какое-то движение – на оленя не похоже – нет, только деревья. Спокойно, уговаривал он себя, что-то ты разнервничался. И снова услышал звуки – шаги, треск сучьев… Он ближе придвинулся к костру и схватил свое единственное оружие – столовый нож.

Из темноты появились пятеро мужчин и вступили в круг света. Пока Адерин глупо таращился на них, слишком напуганный, чтобы что-нибудь сказать, они окружили его, отрезав путь к отступлению. Все пятеро были очень светлыми блондинами, при свете костра их волосы казались лунного цвета, чем-то они походили друг на друга, и Адерин не к месту подумал, что это братья. Их одежда отличалась от элдисской: вместо мешковатых шерстяных штанов – плотные кожаные, а вместо рубашек – свободные голубые туники, густо украшенные вышивкой. Но у каждого был длинный элдисский меч.

– Добрый вечер, – вежливо сказал один из них. – Это ты травник, о котором говорят в деревне? Сказали, что его зовут Адерин.

– Я. Вам нужна моя помощь? Кто-то заболел?

Парень улыбнулся и подошел поближе. Адерин изумленно рассматривал его уши – длинные, заостренные и скрученные, как морская раковина, и огромные глаза с вертикальными, как у кота, зрачками.

– Меня зовут Галабериэль. Разгадай одну загадку, добрый травник когда ты другими глазами видел восход солнца?

– Это было в полночь. Но как ты можешь это знать?

– Мне рассказала об этом одна женщина. Что ж, добрый травник, нам действительно нужно твое содействие. Ты поедешь с нами на запад?

– А есть ли у меня выбор?

– Нет. – Галабериэль мило улыбнулся. – Могу заверить тебя, что мы не причиним тебе вреда. Среди моего народа есть женщина, обладающая огромным могуществом в том, что вы, круглоухие, называете двеомером. Она хочет поговорить с тобой. Заметь, она не сказала мне, для чего ей это нужно, но если Нананна хочет – я исполняю. – Он повернулся к остальным. – Калондериэль, приведи его коня и мула. Джезри, а ты займись нашими лошадьми. Оба беззвучно растворились в темноте.

– Я так понимаю, что мы прямо ночью и отправимся? – спросил Адерин.

– Если ты уже отдохнул, конечно, но ехать нам недалеко. Мне бы хотелось скорее оказаться подальше от деревни – ее жители могут броситься к лорду и рассказать, что поблизости шныряет Западный Народ. – Неожиданно он рассмеялся. – В конце концов, мы сегодня занимаемся грабежом – крадем у них травника.

– Ты знаешь, травник достаточно любопытен, чтобы добровольно пойти с вами. Я очень хочу поговорить с тем, кто владеет двеомером.

– Не могу высказать, насколько я рад это слышать. Мое сердце разорвалось бы, доведись мне связать тебя, но пришлось бы, откажись ты идти с нами. Я не могу допустить, чтобы ты улетел, как только мы на минуту отвернемся от тебя.

– Улетел? Этого я не умею, зато свободно передвигаюсь в темноте.

– А, так ты еще ученик! Что ж, Нананна сумеет тебя многому научить.

Галабериэль говорил это так просто, что у Адерина кружилась голова. Неужели эта Нананна умеет летать? Неужели все мастера двеомера из Западного Народа обладают могуществом, о котором люди могут только мечтать? Сердце Адерина бешено заколотилось. Если Галабериэль передумает и захочет его убить, придется сражаться. Тем временем похитители Адерина оседлали его коня, навьючили мула и погасили костер. Лошади трусили по темному лугу, Галабериэль ехал рядом с Адерином.

– Сегодня же ночью я сообщу Нананне, что мы нашли тебя.

– Если ты умеешь смотреть в магический кристалл, можешь взять мой.

– Я не умею. Она посетит меня во сне, и я ей все расскажу.

Сразу после полуночи Галабериэль приказал разбить временный лагерь на берегу реки. Адерин предположил, что они проехали не больше десяти миль. В темноте он ничего не разглядел, но, проснувшись утром, увидел широкую неторопливую реку и первозданный дубовый лес на дальнем ее берегу. Он вскочил и побежал к воде. Это была – он чувствовал это сердцем – река из его видений. Издав крик радости, он заплясал прямо на берегу.

– Что-то не так? – подошел к нему Галабериэль.

– Да ты что! Как раз наоборот! Можешь больше не волноваться, что я убегу.

Позавтракав, они вброд перешли реку и неторопливо въехали в лес. Скоро он стал таким густым, что пришлось спешиться и вести за собой лошадей по оленьей тропе. Через несколько миль тропа исчезла, и пришлось продираться сквозь чащу. Три мучительных часа шли они так на запад, часто останавливаясь, чтобы дать передохнуть усталым лошадям или решить, куда лучше идти. Адерин был готов упасть от изнеможения, но тут они добрались до настоящей дороги, ведущей дальше через лес – широкой, утоптанной и прямой, как стрела.

– Ну, вот, – сказал Галабериэль. – Вряд ли круглоухие будут продираться через этот лес, чтобы отыскать нас.

– Я вижу, ты не доверяешь моим соплеменникам?

– Почему я должен вам доверять? – Галабериэль уставился на него своими холодными фиолетовыми глазами. – Я не хочу оскорбить тебя, добрый сэр, но сначала мы отдали круглоухим побережье, потом они вытеснили нас с рек, а теперь я вижу, что они плодятся, как крысы, и кишат по всей стране. Где бы они не появились, они превращают в рабов Древних, которые пришли сюда намного раньше остальных. Где же круглоухие остановятся? Или так и будут вытеснять нас к северу и западу, распахивая наши пастбища и обрекая на голод наших коней? Может, в один прекрасный день они решат, что из нас тоже получатся хорошие рабы? Насколько мне известно, один договор с моим народом они уже нарушили. Доверять им? Я не буду, добрый сэр.

– Могу заверить тебя, те из нас, кто служит двеомеру, ненавидят рабство так же сильно, как вы. Если бы я мог освободить всех рабов в нашем королевстве, я бы сделал это.

– Я и не сомневаюсь, но ведь ты не можешь? – Раздраженно пожав плечами, Галабериэль отвернулся и крикнул своим товарищам. – Поехали по этой дороге. Дадим коням отдых, когда доберемся до источника.

Источник находился двумя милями дальше на запад: каменный пруд с каменной трубой. Избыток воды переливался через край и ручьем струился между деревьев. В самом источнике вода была чистой и незамутненной. Прежде, чем разрешить напиться, Галабериэль поднял руки вверх и на нежном музыкальном языке прочитал короткую молитву, благодаря бога источника. Они расседлали лошадей, напоили их и пустили пастись, а сами сели за трапезу, состоявшую из копченой рыбы и мягкого овечьего сыра. Адерин начал различать юношей: Калондериэль был выше остальных, Эльбаннодантер – красив, как девушка, Джезриаладар постоянно усмехался, а Альбараль мало говорил и много ел.

– Банадар! – позвал Калондериэль. – Нананна сказала, где они?

– Недалеко за этим лесом. Вчера они встретили несколько больших аларов и теперь все вместе разбили лагерь у зачарованного пруда. Остальные наши дружины – на пути к ним. Потом все вместе отправимся в зимний лагерь.

Они закончили трапезу, и Адерин подошел поближе к источнику. На каменных стенках были вырезаны вьющиеся лозы и цветы, из которых выглядывали лица дикого народца.

– Галабериэль, – сказал Адерин, – ваш народ очень красиво работает с камнем.

– Это было раньше. Этому источнику больше восьми сотен лет. Теперь нет таких искусных мастеров.

– В самом деле? Слушай, твои ребята называют тебя банадар. Это как лорд или принц?

– Что-то вроде, но не совсем то. Слушай, Адерин, тебе надо обучиться нашему языку. Большинство из нас здесь, на востоке, хоть немного, да говорит по-элдисски, а вот дальше на запад Народ не любит варварских наречий.

Вечером, следуя вдоль маленького ручейка, они вышли из леса на луг и разбили лагерь. Сняв груз с мула, Адерин понял, что оказался полностью отрезанным от Элдиса и всего, что знает, и ни за что самостоятельно не найдет дорогу назад. Остальные уже крепко спали, а он все сидел у костра и думал о Невине. Образ улыбающегося старика неожиданно возник перед ним.

– Я разбудил тебя? – мысленно спросил Адерин.

– Вовсе нет. Я как раз сидел и думал о тебе. Где ты? Все еще в Элдисе?

– Уже нет. Происходят странные вещи.

Адерин подробно рассказал о том, как его вынудили отправиться к Нананне. Образ Невина сгустился над огнем, он задумался.

– Действительно странно. Ты только подумай – я и не подозревал, что на западе живет другая раса. Я-то всегда считал, что король Бран и Кадваллон увели свой народ в такое место, что и представить невозможно! Надо поразмыслить об этом, но по твоим словам выходит, что эльфы возникли совсем в другой части Внутренних Земель, чем люди.

– Похоже на то. Интересно, каким двеомером они владеют.

– Мне тоже интересно. Надеюсь, ты расскажешь мне об этом, когда выяснишь? Мне кажется, что Владыки Света предупредили эту Нананну о твоем приходе. Все это очень интересно.

– Как бы я хотел, чтобы ты сам оказался здесь!

– Кто знает? Может, однажды и я отправлюсь на запад. А до тех пор будь осторожен, хорошо? Не кидайся сломя голову во всякие авантюры в погоне за тайным знанием. – И он исчез.

В полдень следующего дня они добрались до лагеря. Сначала увидели овец, огромную отару, которую охраняли собаки и верховые пастухи, одним из которых оказалась женщина, одетая в такие же кожаные штаны и голубую тунику, но с длинными волосами, заплетенными в длинную косу.

Еще через час они увидели табун из шестидесяти коней, пасущихся на привязи. Среди них Адерин заметил золотистых красавцев с серебряными гривами и хвостами, которых так высоко ценили жители Элдиса. Сразу за табуном, вдоль ручья, среди ив стояли палатки. Каждая была ярко раскрашена – животные, птицы, листья переплетались и были нарисованы так похоже, что казалось – птицы сейчас вспорхнут. В самом центре лагеря горел большой костер для приготовления пищи. И женщины, и мужчины готовили еду – разделывали ягнят, помешивали что-то в большом котле. Другие эльфы праздно стояли и лениво разговаривали. Галабериэль что-то крикнул, и все бросились к нему, говоря одновременно. Адерин слышал, что его имя упомянули несколько раз, а некоторые откровенно на него уставились. Смеясь и болтая, эльфы начали расседлывать их коней.

В стороне Адерин заметил молодую женщину. Ее серебристого цвета волосы были заплетены в две длинные косы. Она была красавицей – совершенный овал лица, огромные глаза, темно-серые, как грозовые тучи, маленький изящный рот. Она подошла к нему, и сердце его бешено заколотилось.

– Адерин? Меня зовут Далландра, я ученица Нананны. Моя наставница отдыхает, но позже я отведу тебя к ней. Спасибо, что пришел.

– Теперь я рад, но боюсь, что ваш банадар не дал мне выбора.

– Что? – Далландра обернулась к банадару. – Ты что наделал? Похитил его, как круглоухие бандиты?

Галабериэль рассмеялся, но все же отступил перед ее гневом. Она прекрасна, подумал Адерин, и, ей-богу, она тоже должна владеть двеомером! Тут он заметил, что Калондериэль наблюдает за ним, сузив глаза и скрестив руки на груди. Сердце Адерина упало. Конечно, такая женщина не может быть одинока. Потом одернул себя. Ну что он делает, именно он из всего человеческого племени – и ведет себя, как глупый юнец! Он с достоинством поклонился Далландре.

– Не нужно ругать банадара. Ради двеомера я бы охотно проехал и тысячу миль. В общем-то, именно так я и поступил.

Она улыбнулась, довольная его ответом.

– Куда же тебя поместить? У тебя ведь нет своей палатки?

– Я возьму его к себе, – сказал Галабериэль. – Право же, добрый Адерин, моя палатка к твоим услугам, если ты не против.

Чудовищная пурпурно-голубая палатка банадара стояла у самого края лагеря. На полу лежали стопки одеял и седельные сумы. Галабериэль расчистил местечко у входа и предложил Адерину положить там свою постель.

– Со мной живут холостые воины из моей дружины, но я считаю, что манеры у них лучше, чем у воинов круглоухих лордов.

Джезриаладар принес вьючные мешки Адерина и бесцеремонно швырнул их на пол у его постели. Очевщно, эльфы считали, что он сам должен распаковываться; впрочем, это было справедливо. Галабериэль взял его за руку и вывел из палатки, чтобы представить кашеварам.

Молодая женщина с младенцем на спине протянула Адерину деревянную миску с вареными овощами и деревянную ложку, потом обслужила банадара. Они ели, стоя у костра, и смотрели на молодых воинов, стоявших в очереди за едой.

– Видимо, ягненок будет готов позже, – невнятно сказал Галабериэль.

– О, этого вполне достаточно. Я все равно ем очень мало мяса.

Вечер шел своим чередом, эльфы вели себя дружелюбно, большинство говорило на элдисском наречии, но на Адерина не особенно обращали внимания. Точнее, его принимали настолько за своего, что у него слегка кружилась от этого голова.

Поев, Галабериэль уселся на землю у палаток и оживленно о чем-то заговорил с двумя приятелями по-эльфийски.

Адерин бродил по лагерю, рассматривал рисунки на палатках и смотрел, чем занимается Народ, пытаясь примениться к их образу жизни. Они ходили по лагерю, болтали друг с другом, начинали что-нибудь делать и тут же прекраща если им так хотелось.

Адерин увидел, как Лжезриаладар и еще один юноша принесли большой чайник воды из ручья, но прошло очень много времени, прежде чем Калондериэль поставил его на железную треногу, чтобы вскипятить. Еще больше времени прошло, пока двое юношей собрались помыть полдюжины деревянных мисок. Гуляя, Адерин набрел на молодую женщину, сидящую позади палатки и разговаривающую с двумя лоснящимися коричневыми собаками; потом она легла на землю и уснула, рядом уснули собаки. Когда он прошел там еще раз, их уже не было.

Наступили сумерки, ягненок был готов. Двое сняли его с вертела и положили на длинную деревянную доску, а остальные отгоняли собак. Все обитатели лагеря собрались вокруг, каждый отрезал себе кусок мяса; ели прямо здесь, стоя рядом с костром и болтая. Адерин увидел Далландру, положившую несколько отборных кусков на деревянную тарелку. Она понесла мясо в палатку, разрисованную вьющимися розами.

– Должно быть, Нананна проснулась, – сказал с набитым ртом Галабериэль. – Она, знаешь ли, старая совсем и часто отдыхает.

Адерин вдруг подумал – пройдет много дней, прежде чем Нананна вспомнит о том, что велела привести его сюда. Совсем стемнело, эльфы разожгли еще один костер и расселись вокруг него с деревянными арфами в руках.

Арфы походили на дэверрийские, но были настроены в четверть тона. Эльфы играли и на длинных деревянных флейтах, по звучанию походивших на волынку.

Они играли недолго, потом начали петь под аккомпанемент арф замысловатую мелодию в непривычной гармонии. Он слушал, пытаясь понять чужую музыку, и тут появилась Далландра.

– Она готова увидеть тебя. Иди за мной.

К расписанной розами палатке они подошли вместе. Далландра откинула полотнище, приглашая его войти. Адерин вполз внутрь и оказался окутан золотым светом, струившимся из шаров двеомера. Вокруг сидел дикий народец – гномы, свернувшиеся по-кошачьи клубочками или бродящие по палатке, феи, усевшиеся на шесты, сильфы, похожие на хрустальные сгустки.

В дальнем углу на груде кожаных подушек сидела хрупкая старая женщина с короной белых кос на голове. Адерин ощутил ее могущество, как холодный ветер, ударивший ему в лицо.

Воздух потрескивал и похрустывал. В ее фиолетовых глазах сияла жизнь. Она жестом предложила ему сесть у ее нот, и он с искренним уважением преклонил колени. К ведунье присоединилась Даллаидра, но Адерин не мог отвести глаз от лица Нананны. Она заговорила; голос ее звучал уверенно и мелодично, как у юной девушки.

– Значит, ты и есть тот самый человек двеомера с востока?

– Ну, я действительно человек двеомера с востока, но не уверен, что тот самый. Я слышал, что вас предупредили о моем приходе?

– Я кое-что увидела в магическом камне. – Нананна помолчала, неторопливо изучая его лицо. – Если честно, я просила, чтобы ты пришел.

Далландра резко, втянула в себя воздух.

– Я скоро умру, – продолжала Нананна. – Время настало. Далландра заберет моих лошадей, займет мою палатку и мое место среди нашего народа. – Она положила бледную костлявую ладонь на плечо девушки. – Но кроме бочки меда, ей достанется ложка дегтя. Я стара, Адерин, и говорю прямо. Я не люблю твой народ. Я боюсь их алчности и того, чем она может обернуться для нас.

– Я тоже этого боюсь. Пожалуйста, поверь мне – я остановил бы их, если б мог.

Нананна вглядывалась в его глаза. Адерин бестрепетно встретил ее взгляд, давая ей возможность понять, что он говорит правду.

– Я слышала о двеомере с востока, – сказала она наконец. – Похоже, что он служит Свету, которому служу и я, только на свой манер.

– Свет – один, но в радуге – тысяча оттенков.

Удовлетворенная ответом, Нананна улыбнулась своими синеватыми губами.

– Один из этих отгенков покраснел от крови, – сказала она. – Скажи мне вот что: будет ли твой народ убивать нас ради земли?

– Этого я и боюсь. Они уже многих за это убили – или превратили в рабов.

– Никто не обратит в раба эльфа! – возмутилась Далландра. – Мы лучше погибнем – каждый из нас!

– Тихо, дитя! – Нананна помолчала, обдумывая что-то. – Скажи мне, Адерин – что послало тебя к нам?

– Я покинул своего учителя только этой весной, и мне было видение. Я видел реку далеко на западе. Когда Галабриэль вел меня сюда, я пересек эту реку.

– А хочешь ты вновь пересечь ее, чтобы вернуться назад к своему народу? Я заставлю банадара дать тебе сопровождение.

– Мудрейшая, некоторые реки невозможно пересечь дважды.

Старая женщина улыбнулась и кивнула. Адерин дрожал от волнения, но это было приятное ощущение. Он слышал отдаленное пение и причитания флейты.

– Если ты просила, чтобы я пришел, и меня послали к тебе, – сказал Адерин, – какое дело хотела ты мне поручить?

– Я еще не уверена, но я хочу, чтобы на стороне алландры был человек из вашего племени, понимающий вашу жизнь так, как она понимает нашу. Я вижу кровь на равнинах, я слышу звон мечей и крики. Позор мне, если я не попытаюсь остановить это. Ты побудешь с нами немного?

– С радостью. Могу ли я оставаться безучастным, видя, как мой народ убивает и навеки навлекает проклятие на свой вирд?

– Хорошо сказано. Скажи, Далла, ты сможешь работать с ним вместе?

Далландра уставилась на Адерина глазами, похожими на грозовые тучи, и так долго изучала его, что сердце у него опять заколотилось.

– Что ж, – сказала она наконец, – я бы стала работать и с самими Черными Магами, если это поможет моему народу. Он подойдет.

– Решено, – как сказали бы вы, люди. – Нананна подняла хрупкую руку, благословляя. – Отправляйся с нами на юг, юный Адерин, и посмотрим, что спрятано у наших богов под подушкой.

Глава вторая

Холодный осенний дождь заливал Кернметон, вода сплошным потоком текла по булыжной мостовой и низвергалась в сточные канавы. Закутавшись в толстый зимний плащ темно-синей шерсти, Кинван быстро скакал по извилистым улицам, не обращая внимания на редких прохожих, едва успевающих выскочить из-под копыт. Он промчался в ворота дана тьерина, обнесенного стенами поселения вокруг каменного броха, доехал до конюшен и крикнул грума. Подбежал помощник конюха.

– О, вы уже вернулись? Как прошла поездка домой?

– Как и ожидалось. Я пропустил что-нибудь интересное?

– Нет, если, конечно, не считать интересными пьянки у лорда. – Он печально вздохнул. – Сейчас идет турнир по карноику. После шести игр побеждает Эдиль.

– Посмотрим, не смогу ли я заставить его понервничать.

В большом зале висели тучи дыма от двух горящих очагов. С одной стороны сидели за столами и напивались все тридцать пять человек из дружины. На возвышении почетного очага ссутулился на резном стуле тьерин Мелас, рядом сидели двое его сыновей – Валдин и Довин. Тьерин был краснолиц, с черными волосами; погрузневший от возраста, он до сих пор мог гнуть пальцами сталь. Старший сын, Валдин, светлыми волосами походил на мать, бывшую родом из Дэверри, а младший был копией отца, только очень похудевшей.

Все знали, что Довин был любимцем отца. К сожалению, новый закон запрещал ему наследовать даже часть поместья. Кинван встал перед тьерином на колени, и тот махнул рукой, разрешая ему говорить.

– Я вернулся, чтобы служить вам, как и обещал, мой лорд. Тысячу раз смиренно благодарю вас за то, что разрешили мне уехать.

– Добро пожаловать, парень. Как поживает твое семейство?

– У них все хорошо, мой лорд. – Кинван лгал, но не видел смысла обременять тьерина проблемами, которые тот все равно не мог решить.

– Хорошо, хорошо. Налей себе эля и присоединяйся к товарищам.

Кинван встал, поклонился и удалился от грозного лорда. Он зачерпнул полную кружку эля из открытого бочонка и сел за стол к дружине. Большинство, затаив дыхание, следило за тем, как Эдиль и Пайдек играли в карноик – игру, в которой игроки передвигают по доске с треугольниками белые и черные камни, пытаясь завладеть фишками противника. Они долго раздумывали перед каждым ходом и делали его под крики или проклятья болельщиков. Кинван присоединился к наблюдающим. К нему подошел Гарес и положил ему руку на плечо.

– Ого, наш сокол вернулся в гнездо. Жаль, жаль, я так надеялся, что ты пропадешь по дороге.

Кинван не остался в долгу.

– Ах ты, ублюдок! Что произошло, пока меня не было?

– Ничего. Как там Элрис?

– Как и ожидалось.

Гарес с сочувствием глянул на него. Они взяли кружки с элем и сели подальше от толпы.

– А как сестра? – спросил Гарес.

– Это хуже всего. Черт возьми, я уж собирался избить ее до полусмерти. Сначала она приживает ублюдка, а теперь отдает его.

– Она – что?

– Отдает ребенка. Этому своему поганому мужику с кошачьими глазами. Он приехал и потребовал малышку, потому что она-де будет обузой Левигге – так он сказал – и она спокойно отдает дитя и разрешает его увезти. – Кинван грохнул кружкой об стол. – А папаша, как всегда, был чертовски пьян, чтобы об этом думать. А, конское дерьмо!

– Послушай, может, это к лучшему? Теперь твоя сестра сможет прилично выйти замуж.

– Вот-вот, именно это она и говорит, чтоб ее разорвало! Но какой позор – моя племянница, моя родная кровь, будет разъезжать с Западным Народом! Что будет делать ее папаша, спрашиваю я Левиггу, учить ее воровать? А у нее хватило бесстыдства влепить мне пощечину и сказать, чтобы я заткнулся! Одно слово – женщины!

Гарес сочувственно кивнул. Кинван вытащил кинжал и начал вертеть его в руках, пытаясь упокоиться. На эфесе была гравировка в виде нападающего сокола – его личная метка, давшая ему это прозвище. Он водил загрубелым пальцем по соколу и мечтал в один прекрасный день перерезать глотку этому Гаверентериэлю.

– И знаешь, на что ей еще хватило наглости? Она заявила, что всегда знала – ее мужчина заберет малышку, как только та подрастет. Тебе чертовски повезло, что ты не сказала мне этого раньше, говорю я. А почему, по-твоему, я молчала? – говорит она. Чертовски хорошо делала, говорю я, и бац – она опять лупит меня по лицу.

– Так что ж ты не поколотил ее? – спросил Гарес.

Кинван пожал плечами, положил кинжал на стол и поднял кружку. Правда была слишком горькой: он слишком часто видел, как папаша избивал до полусмерти мать, если ему что-то не нравилось. Он до сих пор слышал во сне ее рыдания.

– Это не поможет, – сказал Кинван. – Я ей просто сказал: приживешь еще одного ублюдка, не беги ко мне за деньгами для повитухи, а она выскочила из комнаты, задрав нос.

– Ну и правильно. Женщин надо ставить на место. Чертовски правильно.

Они молча допили эль. За дальним столом Эдиль зарычал от злости – он вечно проигрывал. Воины смеялись и подшучивали, монеты переходили из рук в руки.

– А вот и наш Сокол! – закричал Инрик, спрятав в карман серебряную монету. – Ну-ка, Кинван, покажи Пайдеку, как надо играть! У тебя всегда это здорово получалось!

– Могу, если он не испугается.

– О, я всегда готов, – ухмыляясь, сказал Пайдек. – Ну-ка, посмотрим, останусь ли я чемпионом.

Эдиль уступил ему место за доской.

– Добро пожаловать домой, Сокол. Что, подарила тебе сестрица племянника? Надеюсь, на этот раз с нормальными ушами?

В глазах у Кинвана побагровело. Он шагнул вперед, сильно ударил Эдиля в живот правой и тут же достал его челюсть левой. Эдиль рухнул на пол, как мешок с зерном, а зал взорвался криками.

Кинван почувствовал, что его хватают за руки, издалека доносился голос Гареса – кажется, он уговаривал его успокоиться. Наконец багровая пелена перед глазами растаяла, и Кинван понял, что он, содрогаясь всем телом и обливаясь холодным потом, стоит на коленях перед тьерином.

– Что здесь происходит? Черт побери, ты вернулся всего час назад, Кинван!

Кинван молча кивнул. Он буквально ощущал, как кнут уже впивается в его спину. Довин схватил отца за руку и зашептал что-то ему на ухо.

– О! – Мелас повернулся к Пайдеку. – Эдиль действительно сказал что-то о сестре Кинвана?

– Да, мой лорд.

– В таком случае – что заслужил, то и получил. Когда приведете его в чувство, так и передайте. А ты, Кинван, все же постарайся не устраивать драк в моем доме, договорились? Если ты перестанешь обращать внимание на их идиотские шутки, им быстро надоест.

– Это правда, мой лорд. Я приношу свои извинения.

Ближе к вечеру в зал спустились жены Меласа и Валдина со своими служанками. Они устроились за почетным столом вместе с мужьями, а Довин пересел к дружине.

Кинван подумал, что теперь, когда у брата родился сын – еще одна преграда между Довином и Кернметоном, юноша лучше чувствует себя с соратниками а не с семьеи.

– Я рад, что ты вернулся, Сокол.

– Благодарю, мой лорд. И не только за это.

– Всегда рад помочь. Слушай, я хочу тебе кое-что предложить. Скоро я поеду в Аберуин. Отец разрешил взять сопровождение и я выбрал тебя, Гареса, Пайдека и Таурина. Ты готов прокатиться под дождем?

– Охотно, мой лорд. Ваш отец щедр и не жалеет для нас эля, но все же зимой время тянется долго.

– В том-то и дело. – Довин подмигнул. – Зато весной кое-что намечается, не засидимся. Я еду в Аберуин, чтобы предъявить права на те пустые земли около Падролока. Если сумею найти фермеров и все прочее, то, клянусь богами, почему бы мне не обзавестись землей и даном?

– Здорово! – Кинван отсалютовал своей кружкой. – Надо думать, отец вас поддерживает?

– Вот именно. – Довин сиял мальчишеской улыбкой, полной гордости и надежды. – Он еще сказал, что прикроет мне спину со своей дружиной, если проклятый Западный Народ начнет сопротивляться. Я уже слышу, как славное имя клана Медведя гремит все дальше на запад.

– Слава вашего клана! – Кинван сделал глоток эля. – Пусть Медведь идет, куда захочет!

Через два дня дождь утих, и лорд Довин со своими соратниками отправился в Аберуин. Всю дорогу вассалы и союзники Меласа предлагали им кров и эль, что было для Кинвана важнее всего. Довин, переполненный своими мечтами, говорил о будущем без конца. Древние давно ушли из этих мест, и он рассчитывал, что работать в поместье будут свободные фермеры. У элдисских вольных людей было множество младших сыновей. Конечно, простолюдины имели право поделить собственность среди всех наследников, но кто захочет довольствоваться частью, если можно получить все? Под защитой благородного лорда и его дружины можно будет не бояться Западного Народа, и Довин со своими людьми с радостью переселится на новые земли, которые станут его собственностью навечно, только плати пошлину. (Раньше, на Родной Земле, лорды тоже делили собственность между всеми наследниками, но здесь, в чужой и враждебной стране, они предпочитали не дробить ее и отдавали целиком старшему сыну). Поначалу лорд Довин не сможет похвалиться своим богатством, но состоятельный отец готов поддержать его скотом и лошадьми до первых урожаев и налогов.

На полпути они заехали к тьерину Брауру из Белглеафа. Он тепло приветствовал Довина и лично проследил, чтобы его спутников разместили не в конюшнях, а в казармах. За ужином всех четверых воинов-Медведей усадили на достойные места у очага, накормили и напоили от души, но Кинван почти не пил. За почетным столом юный лорд разговаривал с хозяином и хорошенькой молодой женщиной, видимо, дочерью тьерина. Гарес наблюдал за ними, сентиментально улыбаясь.

– Я думаю, наш Довин нашел хозяйку нового поместья.

– Да? – сказал Кинван. – И кого?

– Дочку, болван! Посмотри!

И Кинван увидел, что Довин и девушка не сводят друг с друга глаз, непрестанно улыбаясь.

– Да, это просто согревает мужское сердце. – Гарес рыгнул. – Спорим, раньше у него не было шансов, а теперь он может предложить ей землю!

– Ты пьян.

– Ну, пьян, так что? Это похоже на рассказы бардов. Ради нее он не только землю завоюет.

Кинван сделал еще глоток меда.

Люди клана Медведя были личными вассалами принцев Аберуина, поэтому Довин и его охрана остановились в королевском дане, большом брохе со множеством башен в самом центре Аберуина. Во время трапез люди Медведя сидели на одном конце невероятно большой залы, в которой хватило бы места и для двух сотен человек, и наблюдали за своим лордом, сидевшим на другом конце у очага, выложенного из светлого камня и украшенного резными драконами – символом рана. Днем воины были свободны. Кинван. Никогда еще не видел такого большого города – в нем жило двадцать тысяч человек! Каждое утро они с Гаресом ходили в гавань посмотреть на четыре королевские военные галеры и торговые суда. После обеда они Обычно заходили в одну из тех таверен, которые им посоветовали люди принца, и выбирали парочку дешевых шлюх – или одну, если жалели денег. Как однажды сказал Гарес, жить в Аберуине было куда увлекательнее, чем играть в карноик в зале Меласа или уговаривать кухарку покувыркаться с ними на сеновале.

К сожалению, райское существование на земле раньше или позже обязательно подходит к концу. Перед отъездом Кинван и Гарес зашли в свою излюбленную таверну, чтобы сказать тамошним девчонкам последнее «прощай». Они уже выпили по паре кружек, и тут в комнату вошел грузный седовласый тип в бриггах в красную и белую клетку. Он сбросил с плеч отороченный мехом плащ и пренебрежительно оглядел пошарпанные столы, покрытый соломой пол и неопрятных девиц.

– Что это он тут делает? – спросил Гарес.

– Ищет нас. Видишь? Идет сюда.

Купец подошел к столу с дружелюбной, хотя и несколько натянутой улыбкой.

– Меня зовут Намис. Вы из клана Медведя?

– Ну, допустим, – сказал Гарес. Кинван сердито уставился на купца. – И чем мы можем помочь вам, добрый сэр?

Намис рукой стряхнул с деревянной скамьи крошки, сел и заказал для всех троих эль. Девица принесла кружки, он внимательно осмотрел свою и вытер ободок рукавом.

– Я услышал кое-что интересное про вашего лорда Довина. Мои знакомые из двора принца сказали, что ваш лорд предъявляет требования на земли вокруг Четырех Озер.

– Так и есть. Вам-то что за дело?

– Дело пахнет большой выгодой, и как раз для вашего лорда. Я, знаете ли, купец, и готов заплатить ему за право на торговлю в его деревне.

– Вообще-то у него и деревни пока нет, добрый сэр. Но денежки ему нужны.

– Да большинство лордов в таком же положении. Надо к нему подойти насчет этого, но я сначала хотел перекинуться парой слов с его людьми. Скажите, с вашим лордом вообще можно договориться?

– Можно. Он очень славный молодой человек, лучше и желать нельзя.

– Отлично! Когда он собирается переезжать на эту, землю?

– Не раньше лета. Насколько я в этом разбираюсь, они сначала должны все это решить по закону. Почему бы вам не приехать в Кернметон попозже? Тогда он сможет вам больше сказать.

– Так я и сделаю, так и сделаю.

Намис улыбнулся им обоим, но Кинван продолжал хмуриться. Он почему-то был уверен, что купец затеял какую-то свою игру и это может повредить его лорду.


Эльфы уже несколько недель двигались на юг, к теплому морю и зимним лагерям. Адерин спал в палатке Галабериэля, но ехал вместе с Нананной и Далландрой, ел вместе с ними, и вечера проводил в основном с мудрейшей. Они сравнивали свои магические системы, точнее, система была у Адерина, а Нананна обладала практическими знаниями. Ее двеомер был очень могущественным и точно следовал основным принципам вселенной, но при этом весь состоял из кусочков и фрагментов. К примеру, она ничего не знала об астрологии и совсем чуть-чуть об уровнях, расположенных вне астрала. Зашла речь о тайных путях – ее знания были беспорядочны и основаны только на несовершенном опыте ее учителя и ее собственном. Наконец Адерин понял, что учитель Нананны открыл технику совершенно случайно и очень поздно. Как-то вечером очень тактично он спросил Нананну, понимает ли она, что ткань ее магии весьма потерта. Нисколько не обидевшись, она рассмеялась.

– Потерта, юный Адерин? Скорее, разодрана и вся в дырах. Это из-за Великого Огня. Тогда пропали все наши книги, а вместе с ними и такие тонкости, как трактаты о движении звезд и ритуальные таблицы.

– Огонь? Кто-то сжег все магические книги?

– И не только книги. А, конечно, ты ничего об этом не знаешь! – Она долго молчала, и лицо ее затуманилось печалью. – Наверное, мой поломанный двеомер нас устраивает, потому что от Народа, юный Адерин, почти ничего не осталось. Давным-давно мы жили в городах, Семи Городах на далеких горах, и правил нами совет из семи королей. У нас были мощеные улицы и большие дома, прекрасные храмы и библиотеки, полные книг, и все могли их читать – так мне рассказывали, сама я этого никогда не видела. Я стара, но это было до меня, и Орды пришли восемь сотен лет назад. Одни говорят – это были демоны, уродливые, приземистые, волосатые существа с клыками и большими носами. Я-то думаю, они были из плоти и крови. Но пришло их сотни тысяч, и бежали они из северных лесов, и причины этого нам неизвестны, и когда они пришли, они жгли, и грабили, и убивали. Они разрушили наши города, и те, что остались от Народа, скитаются сейчас по лугам и полям. Мы – дети тех, кто сумел бежать, и отцы наши были сельскими людьми – фермерами, иначе мы бы не выжили. Две женщины, искусные в магии, сумели убежать из горевших городов и добраться до равнин, но не принесли с собой ни книг, ни инструментов. Им повезло, что они сумели сохранить головы на плечах, но времени собраться у них не было.

– Две? И все?

– И все, из всех наших чудесных школ и храмов. Они изо всех сил старались сохранить и передать свои знания. К счастью, среди нас настоящие чародеи встречаются не так редко, как среди вас. Одна из них была совсем старой и вскоре умерла, не выдержав тех ужасов, которые ей довелось пережить. Моя наставница училась у второй.

– А эти Орды – почему? Зачем они все уничтожали?

– Хотела бы я это знать. Никто не знает.

– Хм… вот ты сказала что-то насчет их внешности. Я… хм… кто-нибудь помнит, как они на самом деле выглядели?

Нананна горько рассмеялась.

– Вряд ли они были настоящими демонами, но они не были и твоим народом, юный Адерин, так что пусть твое сердце не тревожится. Все старые истории едины, говоря, что у них на каждой руке было только по три пальца, а лица их были распухшими и безобразными. Когда я была девушкой, один из наших стариков рассказывал, что они были покрыты шрамами, вроде как ритуальными узорами, и натирались угольным порошком, чтобы шрамы ярче выделялись, Я никогда не слышала, чтобы народ Дэверри совершал над собой подобное.

– И у нас у всех по пять пальцев. Не могу передать, как я счастлив – я совсем было решил, что это мы виноваты.

– В самом деле? Почему? Вы такие кровожадные?

– Есть немного, но когда у меня было видение, я слышал голос, велевший мне идти на запад. И он сказал – «верни утраченное». Вот я и решил: может, мы вам что-то должны?

– Элдис многое нам должен, но, насколько мне известно, не из-за Огня. – Нананна резко замолчала. – Что там за шум?

Адерин услышал взволнованные голоса и шаги. Далландра поднялась, чтобы посмотреть, в чем дело, но в этот момент Галабериэль поднял входное полотнище.

– Мудрейшая, прости меня за беспокойство, но пришел купец Намис и говорит, что ему надо срочно поговорить с тобой. Далландра заговорила по-эльфийски, но Нананна нетерпеливо махнула рукой.

– Адерин тоже должен понять, о чем речь. Говори на его языке. Банадар, приведи сюда Намиса.

Через минуту Галабериэль вернулся с толстым седым человеком в клетчатых бриггах и рубашке купца. Он явно устал и поклонился Нананне с трудом.

– Спасибо, что согласилась принять меня, мудрейшая, – сказал Намис. Я привез тебе дары в знак почтения, но сын еще не разгрузил коней. Мы ехали сюда ночь и день.

– Сядь и отдохни. Далла, принеси несчастному меда. Банадар, останься. И что привело тебя сюда в такой спешке?

– Большая беда, о мудрейшая, – сказал Намис. – Один из северных лордов, Довин из клина Медведя, официально потребовал себе земли Лок Киртаэр – то самое место, где мы каждую осень встречаемся для торговли.

– Он сделал это? – ахнул Галабериэль. – И собирается срубить деревья на земле наших усопших?

– Я знаю, что эти места священны для вашего народа. – Намис замолчал, чтобы взять у Далландры деревянную чашу с медом. – Купеческая гильдия Аберуина на вашей стороне. Мы попробовали вступиться за вас, но принц сказал, что вы сами должны явиться к нему и подать встречное прошение.

Галабериэль выругался по-эльфийски, но Нананна нахмурилась, и он замолчал.

– Значит, именно это мы и должны сделать, – заключила Нананна. – Я уверена, принц увидит, что наши претензии справедливы и согласится с нами. Скажи, Намис, лорд выбрал и землю для погребения?

– Там все рядом. Я думаю – я надеюсь и молюсь – что принц выслушает ваши доводы о таком священном месте. Гильдия отправила меня к вам, чтобы предложить помощь. Если вы придете в Аберуин, можете остановиться у нас. Среди нас есть человек, искушенный в законах, чтобы помочь вам советами – все за наш счет, разумеется.

– Благодарю, – сказала Нананна, криво улыбнувшись. – Иногда я забываю, как вы разбогатели, торгуя с нами.

Намис поморщился.

– Да, мы разбогатели. Мудрейшая достаточно мудра, чтобы понять – если на карту поставлены личные интересы, людям можно доверять. Если банадар не против, мне кажется, что лучше всего ехать в Аберуин ему. Наш народ уважает высокое положение.

– Уважает, – вставил Адерин. – А еще больше он уважает королевскую кровь. Гал, ты, случайно, не из рода королей Семи Городов? – Он посмотрел на Нананну. – Их было семь, так ты говорила?

– Семь.

Потрясенный Галабериэль позволил себе перебить мудрейшую.

– О боги, каким же ты должен быть чародеем, если сумел разглядеть это во мне! Не знаю, стоит ли это чего-нибудь, но я из их рода – печальное наследство, но единственное.

– Если ты прислушаешься к моему скромному мнению, тебе следует путешествовать, как принцу – в полном смысле этого слова.

Галабериэль озадаченно посмотрел на него и ухмыльнулся.

– Будет забавно попробовать, как это – путешествовать с помпой и всей мишурой, которую так любят голубоглазые, – сказал он. – Что об этом думает мудрейшая?

– О, я согласна. Банадар, отведи несчастного Намиса в свою палатку, пусть он немного поспит. Потом вернешься, и мы все обдумаем. Намис, ты и твоя гильдия – примите мою самую сердечную благодарность.

Намис поклонился, пошатнувшись от слабости, и ушел с Галабериэлем. Нананна повернулась к Адерину.

– Ты поедешь с банадаром? Я была бы тебе благодарна. Я дам тебе магический кристалл, чтобы ты мог сообщать мне новости. Мне кажется – хорошо, если рядом с банадаром в этот момент будет человек, который понимает Свет.

– С радостью, мудрейшая.

– Только позволь предупредить тебя. Ты навсегда останешься человеком, как бы предан ты ни был нам. Поэтому будь безупречно справедливым, не становись фанатиком. Понимаешь? Если бы Владыки Света желали, чтобы ты стал эльфом, ты и родился бы в теле эльфа.

– Я понимаю это, о мудрейшая, и хорошо подумаю над твоими словами.

Против воли Адерин посмотрел на Далландру. Ее прекрасные глаза холодно оценивали его, словно она решала, можно ли ему довериться. Адерин поклялся себе, что ради нее он сделает все, что в его силах.

Утром новость облетела весь лагерь. Юноши и девушки доставали оружие и давали клятву отомстить, если круглоухие посягнут на землю усопших. Старшее поколение окружило Галабериаля. Они сыпали советами, предупреждениями и высказывали свое мнение. По закону каждый, имеющий лошадей, имел право высказаться по любому важному вопросу, но к вечеру они все же пришли к общему мнению. Обитатели лагеря пожертвовали двадцать одну золотистую лошадь, двадцать одно седло и уздечку, богато украшенные, много новой одежды и драгоценностей, чтобы принц Галабериэль и его свита выглядели богатыми, как сам Трон Дракона. У Галабериэля был камень, который потряс даже Адерина: огромный сапфир, синий, как море зимой, в оправе из красноватого золота, украшенной орнаментом из золотых роз. Дружина, увидев его, потрясенно замолчала; Джезриаладар воздел руки и поклонился сапфиру в знак почтения.

– Он принадлежал моему отцу, ранадару Высоких Гор, – сказал Галабериэль. – Но не сумел помочь ему в трудную минуту.

Адерин отвел дружину в сторону и объяснил, какие почести круглоухие будут оказывать особе королевского рода. Потом они выбрали вьючных лошадей – мышастой и чалой масти, и решили, что двое юношей будут изображать слуг. Адерину отвели роль советника, поэтому его тоже богато нарядили и дали серебристого коня.

В ночь перед отъездом Адерин и Далландра закутались в теплые плащи и пошли погулять. Ночь была ясной, пронизанной лунным светом, и такой холодной, что дыхание клубилось паром.

– Будь осторожен, Адерин, ладно? – отрывисто сказала Далландра. – У меня плохое предчувствие.

– Предупреждение двеомера?

– Не знаю, можно ли это так назвать. Просто плохое предчувствие. Прости, но я не доверяю твоему народу.

– Я тебя не виню. О боги, мне становится плохо, когда я думаю о том, что вы уже успели потерять, а теперь мой народ хочет отобрать и те крохи, которые вы сохранили!

– Ведь на самом деле земли хватает всем, вот что печально. Всем! – но круглоухие не хотят этого видеть. Равнины простираются далеко на запад и на север, до самых гор.

– А где стояли Семь Городов?

Она пожала плечами и задумалась.

– Я не представляю. Думаю, потребуются месяцы езды верхом. Мы туда не наведываемся.

– А почему? Руины зачарованы или еще что-нибудь?

– Скорее всего, но дело не в этом. Стой-ка… я слышала старую историю насчет мора… точно! В конце концов Орды были уничтожены чумой, и барды рассказывают, что их трупами были забиты канавы и замощены мостовые. Если ты хочешь больше узнать об этом, спроси бардов на зимних встречах. Они все это помнят.

– Похоже, тебя все это не очень интересует?

– Боги, я-то выросла под бесконечные истории о Великом Огне, и меня от них тошнило. Да, мы когда-то жили в роскоши! Ну и что? Прошлое умерло, говорю я всегда, и жить нужно сегодня.

Но голос ее дрогнул, и в нем прозвучали горечь и сожаление.


Лорд Довин со свитой покинул Аберуин раньше, чем купеческая гильдия обратилась к принцу, поэтому уехал домой с уверенностью, что его дело уже решено. Жизнь для Кинвана и всей дружины потянулась, как всегда осенью: в хорошую погоду они скакали на лошадях, в плохую – собирались в зале, пили эль и играли в карноик. Гарес пометил серебряную монету и держал на нее пари – и действительно, всякий раз, как он проигрывал ее, она тут же возвращалась обратно. Кинван тоже начал играть всерьез и пробился в первые ряды, опередив многих конкурентов. Ему нравилась холодная стратегия игры, где малейшая ошибка приводила к проигрышу, и он проводил долгие часы, обдумывая возможные ходы. Долгими вечерами, когда женщины уходили к себе, занимаясь чем-то странным и непостижимым в своих комнатах, Мелас, Валдин и Довин брали свои кружки с элем, присоединялись к воинам и следили за игрой, иногда участвуя в пари.

Они все сидели за столами, когда появился гонец с вестью. Кинван играл трудную партию с Пайдеком, который был почти так же искусен, как и он сам. Он как раз решал, пожертвовать ли камнем, чтобы захватить потом целых два у Пайдека, и тут у дверей послышался шум. В залу вбежал часовой, а с ним измученный всадник в плаще, застегнутом брошью с драконом Аберуина.

– Лорд Довин, срочное известие для вас!

Мысленно проклиная все на свете, Кинван и Пайдек прекратили игру. Слуга побежал на розыски писца. Тот явился, взял пергамент и прочел вслух: «Довину, младшему лорду клана Медведя, претендующему, но не утвержденному лорду Лок Киртаэра, я, Адрик, принц Аберуина милостью его величества Варина, короля Элдиса, шлю свои приветствия». – Так начиналось письмо. – «Мой лорд, передо мной возникла сложная проблема, которую преподнес мне Галабериэль, сын Береналадара, сына Ранадара, короля Западного Народа. Земли, на которые вы притязаете, находятся во владении Галабериэля и являются частью его королевских охотничьих угодий. Указанные земли служат также местом погребения усопших предков Западного Народа с незапамятных времен. Я срочно призываю вас явиться в мой королевский суд, дабы я мог лично вынести решение. Мною запечатано. Адрик, принц Аберуина».

– Клянусь всеми потрохами! – выпалил Довин. – Этот проклятый Западный Народ! Какая наглость! Принц, а?! Чтоб им провалиться! – И он повернулся к отцу с молчаливой мольбой.

– Принц он там или не принц, но уж Адрик-то настоящий принц, – сказал Мелас. – Лучше нам поехать на юг и самим во всем разобраться.

Довин забегал по залу.

– Почему этот проклятый пастух не появился там раньше? Какая наглость! Теперь все затянется надолго!

– Может, да, а может, и нет, – заметил Валдин. – Успокойся, брат. Не надо размахивать мечом и высекать искры, пока ты не знаешь, к какому решению придет принц.

– Вот именно. – Мелас повернулся к гонцу. – Этот Галабериэль приехал с вооруженной охраной?

– Да, мой лорд. Двадцать человек.

– Это хорошо. Значит, мы возьмем двадцать моих воинов, а остальных оставим с Валдином.

К своей великой радости, Кинван и Гарес были выбраны в охрану и еще раз могли повеселиться в Аберуине. За ужином воины, которые оставались в дане, ворчали, ругались и проклинали отъезжающих. Кинван и Гарес подсели к гонцу, чтобы выведать все, что ему было известно. К сожалению, гонец знал немного.

– Вот скажи, – спрашивал Гарес, – как по-твоему, этот Гала-как-его-там – правда принц?

– Вам это, конечно, не понравится, – отвечал гонец, – но сомневаться в этом не приходится. Я ни на одном лорде не видел столько драгоценностей! А его свита! Все время кланяются, и суетятся вокруг него, и говорят «мой принц, вот это» и «мой принц, вот то», и несут ему мед, и тащат ему подушки. Знаете, в этом Западном Народе есть одна хорошая черта – они чертовски здорово умеют пить! Я никогда не видел, чтобы пили так, как этот принц.

– Лично мне интереснее, как они умеют держать мечи, – сказал Кинван.

– Слушай-ка, парень, – и гонец кинул на него острый взгляд. – Никто не позволит устраивать резню в суде Аберуина. Тот, кто обнажит там меч, получит двадцать пять плетей, и если он после этого выживет, его выкинут из дружины и бросят подыхать на дороге.

– Я это тоже отлично знаю, – фыркнул Кинван. – просто думал, не дойдет ли дело до войны.

– Остынь, – прервал его Гарес. – Это решают лорды. Если Довин согласится с решением принца, он будет искать себе земли где-нибудь в другом месте, вот и все. Всем известно, что земель полно, особенно на западе.

Кинван посмотрел на почетный стол, за которым Мелас и Довин, соприкоснувшись головами, горячо обсуждали что-то, а жена Меласа прислушивалась и крошила дрожащими пальцами кусок хлеба.


Адерин первый раз вызвал Нананну через три дня после отъезда. Он был потрясен тем, что сумел достучаться до ее сознания, не дожидаясь, пока заснет. Вечером Далландра подкладывала в небольшой костерок ветки, как вдруг ее наставница замерла и уставилась в никуда.

– Пока все хорошо, – сказала она наконец. – Они уже на землях круглоухих и через день и половину доберутся до города.

– С Адерином все в порядке?

– Разумеется. Иначе он вряд ли сумел бы меня вызвать, правда?

– Прошу прощения. Просто я очень тревожусь – круглоухие могут их отравить, или устроить засаду, или еще как-нибудь убить.

– Ты видела вещий сон или просто было видение?

– Ничего не было, со мной говорят мои страхи. Я это понимаю, но остановить их не могу.

– И не пытайся. Пусть голоса говорят, просто не обращай на них внимания. – Нананна склонила голову на бок и внимательно посмотрела на ученицу. – Кажется, тебе начинает нравиться Адерин?

– Он славный. – Она заставила себя говорить небрежным тоном. – Для круглоухого. Нет, с моей стороны это некрасиво. Он хороший друг, и не имеет значения, что он круглоухий.

– Вот так-то лучше. Он и мне нравится, но еще важнее то, что он изо всех сил старается нам помочь. У него есть знания, утерянные Народом восемь сотен лет назад, и он готов поделиться ими. Я считаю, что это достойно восхищения.

– Я тоже так считаю, мудрейшая. Может быть, я неверно судила о круглоухих. Будем надеяться, что в Элдисе много таких людей, как Адерин.


По дороге на юг Мелас останавливался у каждого дана, принадлежавшего вассалам или союзникам, и все лорды предлагали им свою помощь и поддержку. Все сходились на том, что этот треклятый Западный Народ принес достаточно сложностей, и чем скорее их вытеспят подальше на ничейные земли, тем лучше. Но вот они добрались до Аберуина, и там их ждал неприятный сюрприз. Они, конечно, остановились в дане принца Дракона, но принц Западного Народа со своей охраной тоже остановился там. Адрик предложил Галабериэлю свою крышу и защиту, исходя из чувства справедливости. Дружина Меласа сочла этот вежливый жест предательством. Довин настолько разъярился, что позволил себе откровенно высказаться перед своими людьми.

– Бьюсь об заклад, за этим стоят проклятые купцы! Поганые чистильщики монет!

– Замолчи, парень, – резко сказал Мелас. – Для Аберуина торговля важна. Я так же разгневан, как и ты, но мы обязаны понять, положение его высочества. Пока мы здесь, придерживай язык.

– Отец, ты оскорбляешь нашего принца! Неужели ты думаешь, что деньги он ценит выше чести?

– Я сказал, придержи язык! Ты еще зеленый юнец, поэтому думать за нас обоих буду я!

Когда Медведи спустились в залу на ужин, там уже сидели их соперники, правда, в другом конце и в окружении людей Аберуина. Другая часть дружины Адрика окружила Медведей – конечно, самым дружеским образом – и усадила их. Кинван взял у служанки кружку с элем и через дымную залу вгляделся в почетный стол у очага, где пили мед сам принц и его гости. Принц Адрик сидел во главе стола, по его левую руку – Мелас и Довин, по правую – эльфийский предводитель. Он был высок даже для Западного Народа и безусловно походил на принца; дело было даже не в украшениях, решил Кинван, а в манерах – он двигался и говорил как человек, привыкший к тому, что ему повинуются. Рядом с ним сидел худощавый юноша, явно человек, с растрепанными каштановыми волосами и темными глазами. Судя по всему, он принимал деятельное участие в их важном разговоре, Кинван тронул за плечо одного из аберуинцев.

– Кто это сиди рядом с Галабериэлем? – спросил он. – Костлявый парень в красивой рубашке?

– Советник принца Адерин. Говорят, он владеет двеомером.

– Конское дерьмо! Бабьи сказки!

– Разве? На твоем месте я бы не был в этом так уверен, друг.

Кинван повернулся к Гаресу, который недоуменно пожал плечами. Кинван ощутил холодок, пробежавший по спине при мысли о том, что двеомер действительно существует. Словно он должен что-то вспомнить, или что-то знать, или его кто-то предостерегает – он не мог понять. К счастью, к столу подошли слуги с ростбифом и хлебом. Они отвлекли Кинвана от непривычного и болезненного процесса самокопания.

Но немного позже он столкнулся с таинственным юным советником лицом к лицу. Кинван вышел во дворик, чтобы облегчиться, а когда возвращался обратно, увидел Адерина, который шел во двор явно с тои же целью. На случай, если у этого непривлекательного парня был в запасе какой-нибудь магический фокус, Кинван поклонился ему и отошел в сторону. Адерин вежливо кивнул – и вдруг остановился и пристально посмотрел Кинвану в лицо. Кинван не мог отвести взгляда от этих совиных глаз.

Он покрылся холодным потом, чувствуя, что его пришпилили к стенке, как шкурку кролика, растянутую для просушки. Адерин улыбнулся и отпустил его.

– Добрый сэр, – запинаясь, сказал Кинван, – я могу вас откуда-нибудь знать?

– Конечно, но ты этого не помнишь. – Адерин прошел мимо, а дрожащий Кинван так и остался стоять на месте. Сумев, наконец, вернуться к столу, к такому привычному и надежному Гарест, Кинван схватил свою кружку с элем и осушил ее одним глотком.

– Что тебе сказал советник? – спросил Гарес. – Ну, там, у дверей.

– Да ничего особенного, но двеомером он владеет, это точно.


За столом принца атмосфера была очень напряженной, разговор пищеварению не способствовал. Когда принесли жареную свинину, Адрик потребовал, чтобы претенденты изложили свои требования, после чего разрешил им метать друг в друга яростные взгляды, а сам обдумывал ситуацию.

Когда подали печеные яблоки, он заметил, что, безусловно, можно прийти к соглашению, удовлетворяющему всех, но ему придется обращаться за помощью к жрецам и законникам.

– Соглашение, ваше Высочество? – спросил Галабериэль. – Боюсь, что мы уже имели дело с вашими соглашениями и знаем, чем это кончается.

– Что вы имеете в виду, мой принц? – ровным голосом спросил Адрик.

– Случай с землями в окрестностях вашей деревни под названием Каннобайн.

Адрик вздрогнул и с преувеличенным вниманием занялся яблоком, обмакивая его в сливки.

– Мое сердце болит от стыда, когда я вспоминаю эту историю, но я ничего не мог поделать. Я запретил лордам заселять территорию, указанную в соглашении.

– Тогда умоляю вас, ответьте, почему они до сих пор там?

– Потому что они решили выйти из-под моей власти и присягнули на верность моему отцу-королю. Честно говоря, я был в бешенстве, но что я мог сделать? Объявить войну собственному отцу? Это был бы единственный выход.

Галабериэль поднял одну бровь, вежливо дав понять, что не верит ни единому слову, но позволил принцу сменить тему.

Чтобы не продолжать мучительные трапезы соперников за общим столом, принц Адрик назначил Майловер по спорным землям близ Лок Киртаэра на следующее после прибытия Медведей утро. Они встретились в полукруглой комнате, где сырые стены были задрапированы знаменем Аберуина с вышитым на нем драконом и гербом Элдиса с гиппогрифом. В бронзовых жаровнях рубиново тлел древесный уголь, согревая Воздух. Принц уселся за узкое бюро, на котором лежал церемониальный меч Аберуина. По правую руку сидел писец с пергаментами и перьями. Позади стояли два советника и жрец Бела, хорошо знающий святые законы. Адерин и принц Галабериэль сидели справа, Мелас и его сын – слева. Принц выглядел внушительно, выпрямившись за своим бюро. Седина мудрости уже тронула его черные волосы, а темно-синие глаза смотрели властно, но Адерину было жалко его. Адрик был достаточно умен, чтобы понять: любое принятое им решение будет ошибочным. Он попал в ловушку между могущественной купеческой гильдией с одной стороны и своими благородными вассалами – с другой. Надеясь уговорить банадара пойти на компромисс, Адерин правдиво рассказал ему, что решение Адрика только в пользу Западного Народа может вызвать мятеж. Советник от купеческой гильдии тоже призывал к терпению, но Адерин сомневался, что банадар прислушался к их словам. Они дожидались начала Майловера, Галабериэль сидел с невозмутимым лицом, так что трудно было понять, о чем он думает, а лица Меласа и его сына были открытыми книгами, неудержимый гнев искажал их черты; они не могли поверить, что-то кто-то осмелился идти наперекор их желаниям.

– Очень хорошо, мои лорды, – сказал, наконец, Адрик. – Вчера вечером мы уже обсудили ваш вопрос. Я не вижу смысла заново пережевывать несвежее мясо.

Галабериэль и оба лорда кивнули.

– Я посоветовался с его преосвященством. – Адрик указал на жреца. – Он поведал, что нечестиво и чревато последствиями селиться, рубить лес или пахать на земле, освященной для погребения усопших. Нет сомнений, что боги Западного Народа объединятся с Великим Белом и проклянут такие деяния.

Довин хотел что-то сказать, но Мелас взглядом остановил его.

– Я заверяю ваше высочество и его преосвященство, что ни мой сын, ни я никогда не совершили бы подобного святотатства, – сказал Мелас. – Если его высочество принц Западного Народа проследит за тем, чтобы границы священной земли были четко обозначены, я прослежу за тем, чтобы там не появился ни один человек с целью иной, чем погребение.

– Вот и прекрасно. – Адрик повернулся к Галаберивлю. – Ваше высочество, вы возьмете на себя труд обозначить границы?

– Возьму, – мрачно сказал Галабериэль. – Если понадобится, с помощью мечей.

Адрик вздрогнул. Мелас поднялся со стула.

– Принц сомневается в надежности моего слова?

– Нет, – спокойно сказал Галабериэль. – Но вы, мой лорд, не будете жить вечно, и кто знает, кто придет после вас?

Ситуация разрядилась. Мелас поклонился и снова сел. Оба советника Аберуина облегченно вздохнули. Адерин понял, что задерживал дыхание, и набрал полную грудь воздуха.

– Очень хорошо, – сказал Адрик. – Я прикажу написать указ, объявляющий неприкосновенность этих лесов, и развесить его в Кериметоне и Элдисе, дабы все могли его увидеть и прочесть.

Писец обмакнул перо в чернильницу и написал несколько строчек, громко и неприятно скрипя пером в полной тишине.

– Теперь переходим к оставшимся спорным землям, – сказал Адрик. – Мой лорд Довин, принц предложил вам соглашение: вы можете поселиться на землях дальше к северу и востоку.

– А почему я должен соглашаться? – фыркнул Довин. – Или он владеет всеми землями в Элдисе?

Мелас, забывшись, сильно хлопнул сына по плечу, но было уже поздно. Галабериэль вскочил на ноги и оглядел юношу с ног до головы.

– Мой лорд, я не владею ничем, – сказал он. – Как и ваши лорды, которые владеют только землями, данными им вашими богами. Собственность, на которую мы все можем притязать с полной уверенностью – это шесть футов земли, в которой ваши семьи однажды вас похоронят, и единственное дерево, которое моя семья срубит, чтобы устроить мне погребальный костер, когда умру я. Я только предложил вашему заносчивому сыну взять землю, на которой не живет никто, и тем самым сберечь всем нервы и силы.

Довин вспыхнул, но промолчал. Галабериэль сел и оглядел всех как истинный принц.

– Принц Галабериэль. – Адрик нервно бросил взгляд на Меласа. – Я уже объяснял вам законы Элдиса. Если вы хотите, чтобы ваши притязания на эти охотничьи угодья были признаны нашими законами, вы должны жить на них определенное время в течение года. Человек, который не использует землю, теряет на нее все права.

– Я понимаю это, и в своем роде это справедливо. Вы найдете меня там каждую весну.

– Значит, решено. – Адрик повернулся к Меласу. – Мой лорд, ваш сын может забрать себе земли севернее вашего поместья вдоль берегов реки Гвинавер. Могу я спросить отчего он сразу не предъявил права на эти пустующие земли?

– Потому что он хотел поселиться на берегу озера, ваше высочество, – сказал Мелас. – На этих озерах нет поселений, это богатые земли, и там удобно обороняться от врагов, буде таковые появятся. – Он злобно посмотрел на Галабериэля. – Может наступить день, когда ваше высочество будет счастливо, что рядом находится сильный и верный дан.

Адрик дважды моргнул. Жрец, кажется, молча молился.

– И я скажу еще кое-что напоследок, – продолжал Мелас. – Я никогда не слыхал, чтобы у Западного Народа были короли, и держу пари, вы об этом тоже никогда не слышали. Меня очень поразило, что вы отвернулись от человека, который столько лет преданно служил вам, ради какого-то чужака.

– Разве я отвернулся от вас? – спокойно спросил Адрик. – Я еще не объявил своего решения.

Мелас сконфуженно отвел взгляд в сторону.

– Мой принц, – обратился Адрик к Галабериэлю. – Я решил просить вас уступить земли на берегу озера под поместье Довина. В ответ я жалую вам и вашему народу законное и неоспоримое право собственности на земли вдоль западного берега реки Гвинавер. Я поставлю на эту хартию свою печать, и вопрос будет решен окончательно и навсегда. Земли для погребения и северный берег озера останутся вашими. Южный берег и дан в устье реки будут принадлежать Довину. Все земли между озером и рекой Гвинавер будут вашими, и вы можете охотиться там или укреплять их на свое усмотрение.

– Имея на южном берегу Медведей, нам придется поспешить с укреплениями, – сказал Галабериэль. – Ваше высочество, я понимаю, как трудно вам принимать это решение. Ваше предложение великодушно, и я склоняюсь к тому, чтобы принять его. С другой стороны, у меня, так же, как и у вас, есть вассалы. Я предупреждаю вас – мой народ не согласится так легко расстаться с южным берегом. Вы сидите здесь, чувствуя себя ужасно, и думаете, не причинят ли вам ваши лорды неприятности, если вы пойдете мне навстречу. Я сижу здесь и чувствую себя так же ужасно; я не знаю, что мой народ подумает обо мне, если я соглашусь на эту сделку. Вы меня понимаете?

Это прозвучало так властно и непривычно откровенно, что советники и жрец громко ахнули. Адрик откинулся на стуле, постукивая пальцами по орнаменту на рукоятке церемониального меча – он-то хорошо понимал сказанное. Галабериэль поднял одну бровь и посмотрел на Адерина.

– Что скажет мой уважаемый советник?

Адерин встал, поклонился принцу и вышел вместе с Галабериэлем из комнаты.

– Гал, я думаю, мы должны принять это предложение. Это лучшее, чего мы можем здесь добиться, а Нананна позаботится о том, чтобы успокоить возмущенных. Ты все же не настоящий принц и не должен переживать из-за возможного мятежа, а каково Адрику?

– Ах, несчастный Адрик. Что ж, мы спасли освященную землю, а это главное. Хотя я не доверяю этим Медведям. Сколько пройдет времени, прежде чем они сунут свои жадные носы на север? Юнца следовало бы перекинуть через колено и хорошенько отшлепать.

– Ты, конечно, прав, но если ты не согласишься с решением начнется война. Мелас поднимет всех вассалов принца против тебя, потому что ты отверг его решение.

– В самом деле? – Галабериэль немного подумал. – Что ж, посмотрим, смогу ли я выжать еще одну уступку из его взволнованного высочества.

Они вернулись в комнату, в которой повисло мертвое молчание. Галабериэль поклонился, но остался стоять, глядя на принца.

– Ваше высочество, ваше решение кажется мне справедливым, за исключением одной мелочи. Можете ли вы обеспечить мне и моему народу доступ с юга к северным землям? Лучший брод находится в землях, дарованных вами Медведям.

– Я не вижу причин, по которым вас нужно лишать прав на использование дорог. Дорога и брод принадлежат всем, купцы тоже будут пользоваться ею.

Довин хотел что-то сказать, но отец предостерегающе положил руку ему на плечо.

– Будет только справедливо, ваше высочество, – сказал Мелас, – если принц обещает, что его народ будет вести себя достойно, проходя через земли моего сына. Я знаю, что они путешествуют с овцами и лошадьми, и фермеры окажутся внакладе, если чужой скот забредет на их поля.

– Мы составим официальный договор, – сказал Галабериэль. – За потравленные посевы мы заплатим шерстью и бараниной.

Мелас с удовлетворением кивнул; принц улыбнулся; советники закивали Адерину, радуясь, что разум восторжествовал.

– А как насчет воровства? – фыркнул вдруг Довин.

Все в комнате вскочили на ноги. Жрец Бела шагнул вперед в надежде предотвратить кровопролитие. Галабериэль стряхнул с плеча руку Адерина и посмотрел прямо в лицо Довину.

– Что ты сказал?

– Всем известно, что Западный Народ – просто воровская шайка. Почему бы тебе не назвать себя принцем воров?

Громко ахнув, Мелас бросился к сыну, но опоздал. Галабернэль с силой ударил Довина по лицу, тот отшатнулся. Галабериэль повернулся к принцу.

– Так вот каков суд Элдиса! – сказал он. – Человек, пришедший к вам за справедливостью, должен выслушивать ложь и оскорбления?

– Ничего подобного, – ровным голосом сказал Адрик. – Лорд Довин принесет вам официальные извинения. Я думаю, его отец согласен со мной.

– Его отец согласен, ваше высочество, – голос Меласа дрожал. – И первым приношу свои извинения я.

Все смотрели на обоих принцев, неожиданно объединившихся в своем возмущении дерзостью младшего лорда. Адерин почувствовал холодное прикосновение двеомера, обернулся и увидел, что Довин вытаскивает из ножен меч.

– Нет! – взревел Адерин. – Гал, осторожно!

Галабериэль резко повернулся, но Довин уже взмахнул мечом. Адерин бросился между ними, и удар пришелся на его левую руку – к счастью, меч только скользнул по руке, иначе до конца дней его называли бы Адерин-однорукий. Он услышал треск ломающейся кости и потрясенно уставился на хлынувшую из раны кровь а комната взорвалась криками и проклятиями. Оба принца призывали к спокойствию, жрец громко взывал к Белу…

Мелас схватил сына и так яростно начал трясти его, что тот выронил меч. Галабериэль схватил Адерина за плечо, не дав ему упасть, и выругался, увидев рану. Жрец подбежал к Адерину, взял его за руку, в этот момент дверь распахнулась и в комнату ворвались охранники принца. Адрик с багровым от ярости лицом махнул рукой, они вышли, но оставили дверь открытой.

– Что, Мелас, – взревел Адрик, – так ты воспитываешь своих сыновей? Напасть на человека в моем доме! В моем доме!! Именем всех наших богов! В комнате правосудия!

Мелас хотел что-то ответить, но слишком сильно дрожал и не смог вымолвить ни слова. Довин высвободился и упал к ногам принца.

– Я умоляю о прощении, ваше высочество! Я… я… я просто забылся!

Галабериэль оставил Адерина на попечение жреца и сделал шаг к Довину.

– И как скоро ты напрочь забудешь о решении его высочества? Ваше высочество, вы действительно думаете, что теперь я приду к соглашению с этим человеком?

Адерин понял, что сейчас потеряет сознание, но не мог позволить себе этой роскоши в такой опасный момент. Он доковылял до стула и упал на него. Жрец встал рядом с ним на колени, безуспешно пытаясь остановить кровь шарфом, который ему протянул писец.

– Ты только посмотри на это! – негодующе гремел голос Адрика. – Он ранил советника, безоружного человека! Стража! Немедленно приведите лекаря!

– Я сейчас приду в себя, – пробормотал Адерин.

Белый шарф покраснел от его крови, пальцы торчали под странным углом, но Адерин не чувствовал боли. Его сознание отмечало все симптомы как бы со стороны: дрожь, озноб, пересохший рот – о, это просто шок, все не так страшно. Он постарался сосредоточиться на странной картинке перед собой: Довин, красный от стыда, лежит у ног принца; Галабериэль едва сдерживает ярость; бледный как смерть Мелас шевелит губами, словно молит богов разбудить его и прекратить этот кошмар.

– Ваше высочество, – прошептал Адерин. – Пожалуйста, не принимайте никаких решений, пока вы в гневе. Мой принц, это и вас касается. – И потерял сознание. Ему казалось, что он стоит во вращающейся темноте, испещренной золотыми искрами. Слышится шум, похожий на шипение, и кто-то зовет его по имени, а потом из тумана выходит Нананна. Сейчас она юная и красивая, но он сразу узнает ее.

– Что они сделали с тобой? Банадар жив?

– Он жив, а я просто потерял сознание. Тот, кто ранил меня, уже взят под стражу.

Адерин хочет говорить дальше, но его уносит куда-то, он поднимается на поверхность темной реки с золотыми искрами. Шипение все громче и громче, потом он выныривает и обнаруживает, что лежит в мягкой постели. Полный человек со светлыми усами бинтует его пальцы. Адерин чувствует резкий запах корней окопника, приложенных к ране.

– Скоро все заживет, – говорит кому-то через плечо лекарь. – Рана поверхностная. Задето много мелких сосудов, поэтому столько крови и выглядит это, как третий круг ада, но ничего опасного. Два пальца, конечно, сломаны, но перелом чистый.

– Все верно, – выдохнул Адерин. – Теперь дайте мне воды, и мое настроение улучшится.

– Ага, вы очнулись? Мне сказали, что вы вроде бы знахарь?

Лекарь дружески потрепал его по плечу и встал, чтобы пропустить к постели Галабериэля с серебряным кубком. Гал сел на кровать, подхватил Адерина подмышки и помог ему напиться.

– Ты принял на себя удар, предназначенный мне. Я никогда этого не забуду! Теперь и навсегда ты – друг Народа!

– Всегда пожалуйста. – Адерин был слишком слаб, чтобы оценить важность сказанного. – Что вы с принцем намерены делать?

– Пока ничего. – К кровати подошел Адрик. – Принц Галабериэль и я решили воспользоваться последним советом, который вы успели нам дать. Лорд Довин заперт и находится под домашним арестом. Его отец лично поручился за то, что он не сбежит. Право, Адерин, Мелас хороший человек и потрясен самоуверенностью и дерзостью своего сына.

– Я и не сомневался, – сказал Адерин. – Мое сердце болит за каждого отца, у которого такой сын.

Адерин выпил несколько кубков воды и в изнеможении упал на подушки. Теперь он понял, что находится в роскошной комнате Галабериэля, а вокруг полно народу. На полу сидели эльфы, храня угрюмое молчание. Двое стражников принца стояли у дверей, ожидая приказаний. Стоя у полированного деревянного стола, лекарь складывал свои принадлежности и тихонько разговаривал с помощником.

– Я решу, как поступить с Довином, сегодня вечером, – сказал Адрик. – Лекарь сказал, что сейчас вам лучше отдохнуть, а вы потребуетесь мне, чтобы свидетельствовать – ведь именно вы оказались жертвой его необузданности.

– Хорошо, ваше высочество. А что теперь будет с землями?

Принц повернулся к Галабериэлю. Тот пожал плечами.

– Как бы там ни было, – решился Адрик, – освященная земля для погребения теперь будет принадлежать вам вечно.

– Правда? – Галабериэль посмотрел на Адерина. – Я обдумаю это позже.

Адрик кивнул головой, признавая свое поражение, нерешительно потоптался на месте, потом поклонился и вышел, пробормотав что-то насчет отдыха, необходимого Адерину.

Когда ушел и лекарь, эльфы встали и подошли поближе к постели Адерина.

– Я считаю, что мы должны поехать и поджечь дан Меласа, – заявил Каландериэль. – Этот удар меча предназначался нашему банадару.

Раздались возгласы одобрения.

– Придержи язык, Кел, – одернул его Галабериэль. – С каких это пор эльфы наказывают матерей за преступления, совершенные сыновьями? А в дане живут и другие женщины.

– Конечно, это так, но вид его жилища, объятого языки пламени, доставит мне хоть какое-то удовлетворение.

– Надо перебраться дальше на запад и оставить ему эти проклятые земли, пробурчал Джезриаладар. – Кто захочет иметь дело с этим паршивым щенком?

– Что?! – зарычал Альбарал. – Значит, пусть это конское дерьмо победит?

Все заговорили одновременно. Галабериэль потребовал тишины.

– Теперь послушайте меня. Все зависит от того, что предпримет Адрик, чтобы искупить преступление Довина. Если он накажет того по справедливости, тогда я готов на соглашение. Это ведь делается не только ради нас. Народу нужны купцы, нужно их железо и зерно, а мы сможем и впредь сохранять погребения. Круглоухих все равно больше, чем нас. Если они захотят, то начнут войну, и мы в ней не победим.

Калондериль хотел что-то сказать, но передумал. Остальные согласно кивали. Галабериэль продолжал говорить.

– Но то, как мы поступим, зависит от того, как поступят с молодым Довином. Подумайте вот о чем: если в наших руках будет Гвинавер, мы будем хозяевами главного пути на север. Допустим, им потребуется проехать по реке, а мы скажем – нет, и пусть их принц делает, что хочет.

– Дальше эта река поворачивает, – стал развивать мысль Калондериэль. – Значит, мы также сможем перекрыть основной путь на запад? Очень неплохо!

– Отлично, Кел. Пока я думаю именно так.

Он посмотрел на Адерина.

– Советник, ты совсем бледный.

– Мне нужно поспать. Пожалуйста, уведи отсюда ребят, только, во имя всех богов, пусть они не лезут на рожон.

На закате Адерин проснулся от сильной боли в ране. Он нашел у кровати графин с крепким вином, сделал несколько глотков, чтобы облегчить боль, и лег, глядя, как золотое вечернее солнце шлет последние лучи на полированный пол комнаты. Только он собирался встать и зажечь свечи, как раздался робкий стук в дверь.

– Войдите.

К его великому удивлению, в комнату вошел Кинван-Медведь и в знак почтения преклонил колени перед постелью. Всматриваясь в юное суровое лицо, Адерин вспомнил эту же душу в другом теле – теле юного великана Таника – и себя маленьким мальчиком семи лет. Он был потрясен встречей с душой Таника и еще сильнее потрясен тем, что тот получил новую жизнь так скоро.

– Что я могу для тебя сделать, друг? – спросил Адерин.

– Я не знаю. Думаю, мне вообще не следовало приходить. Я вам мешаю? Сейчас уйду.

– Раз уж ты решился прийти сюда, я выслушаю тебя. Надо полагать, весть о случившемся в комнате правосудия уже разлетелась повсюду?

– Да, но бьюсь об заклад, вы еще не знаете и половины. Гарес сказал, я не должен беспокоить вас этим. Гарес мне вроде как друг, обычно он думает за нас обоих, но я все равно должен был спросить вас. Понимаете, говорят, что Адрик тоже сошел с ума, точно как лорд Довин, и собрался выпороть нашего лорда, как простого воина.

– Ты прав – этого я еще не слышал.

– Ну и вот, а наш молодой лорд однажды спас меня от порки, и я подумал: все-таки вы советник и все такое, и вы понимаете все лучше, чем остальные, и, может, попросите о милосердии?

– Я всегда прошу о милосердии, если могу, сделаю это и сейчас. Но боюсь, что в данном случае ко мне не прислушаются.

Кинван кивнул. Он очень походит на Таника, решил Адерин, и в обычных обстоятельствах наверняка такой же дерзкий. Его тронуло, что юноша решился на нарушение этикета, чтобы вымолить милость для своего лорда.

– Как ваша рана? – спросил Кинван. – Я слышал, что она должна зажить быстро, но сердце мое болит, когда я думаю, что мой лорд так обесчестил себя, напав на безоружного советника. Хм… то есть я хотел сказать… мне очень жаль, что вас ранили.

– Благодарю. – Адерин понял, почему неведомый ему Гарес предпочитал думать за своего друга. – Возможно, сегодня вечером, когда гнев его поутихнет, принц по-другому посмотрит на свое решение выпороть твоего лорда. Я думаю, он не захочет оскорбить лорда Меласа.

Однако оказалось, что он рассуждал слишком оптимистично. После вечерней трапезы принц пригласил всех в комнату правосудия. Горели свечи. Они собрались там все – Адерин и Галабериэль, Мелас и Довин, мрачные советники, жрец Бела и нервный молодой писец. Адрик открыл заседание, водрузив на бюро церемониальный меч Аберуина. Пламя свечей отражалось на золотом лезвии, покрытой драгоценными камнями рукоятке и гарде, сделанной в форме дракона. Адрик сел за бюро и знаком потребовал, чтобы Довин встал на колени. Суровый жест принца заставил Меласа вздрогнуть.

– Мы собрались здесь, чтобы решить, как поступить с тобой, лорд Довин. Я напомню тебе твое прегрешение. В тот момент, когда столь желаемая тобою победа уже была в твоих жадных руках, ты сам обернул ее поражением. Ты оскорбил человека королевского происхождения. Ты нарушил закон и порядок, обнажив меч в моем присутствии и в моем дане. Будучи неуклюж и неповоротлив, ты ранил не того, кого намеревался, что само по себе было бы чревато тяжелыми последствиями, но безоружного человека, который не имел возможности защищаться. Ты пролил кровь в комнате правосудия принца Аберуина. Ты навлек позор на своего отца. Ты обесчестил свой род и свой клан. Если твой отец решит отправить тебя в изгнание, я без колебаний скреплю его решение своей печатью.

Довин почти лежал на полу, в лице не осталось ни кровинки.

– Ты можешь что-нибудь сказать в свое оправдание? сурово спросил Адрик.

– Ничего, ваше высочество, прошептал Довин.

– Я так и полагал. Тьерин Мелас, что ты можешь сказать своему сыну?

– Ничего, ваше высочество, за исключением того, что я все равно люблю его. – Он помолчал, оглядывая комнату, не в силах поверить, что вынужден стоять здесь и свидетельствовать против собственного сына. – Право же, я старался правильно воспитывать его. Его позор – мой позор. Я готов предложить принцу оплатить кровь его советника так щедро, словно мой сын не ранил, а убил человека.

– Вы… что, мой лорд? – Галабериэль негодующе выпрямился. – Это что, в обычае вашей страны – покупать справедливость?

– Мой принц, пожалуйста, – взмолился Адерин. – Вы не знаете законов Элдиса. Он не покупает справедливость, а исполняет законы. В Элдисе у каждого есть лэйс – цена его крови. Если человек убит или искалечен, род преступника должен выплатить клану пострадавшего эту цену. Мелас проявил невероятную щедрость, предложив наивысшую цену, даже не дожидаясь приказания принца.

– Понятно. – Галабериэль посмотрел на Меласа. – Приношу свои извинения, мой лорд, за то, что неверно понял вас.

Мелас только кивнул, словно ему было уже все равно, что принц может или не может сделать. Лицо Галабериэля исказилось от отвращения, будто он откусил от сгнившего плода.

– Вам по-настоящему повезло, мой принц, – продолжал Адрик, – что рядом с вами настоящий мудрец, принадлежащий нашему народу. Но в глубине души я согласен с вами. Лэйс – хорошее возмещение за ущерб, причиненный советнику Адерину, и от его имени я принимаю его от вас, Мелас. – Он слегка кивнул писцу, и тот быстро начал записывать. – Но остается тот факт, лорд Довин, что вы нарушили гэйс, обнажив меч в моем дане. Если бы это оскорбление произошло в большой зале, когда вы и принц пили мед, я был бы склонен к милосердию. Но вы обнажили меч хладнокровно, будучи абсолютно трезвым, прямо в комнате правосудия, и совершили это на глазах у собственного отца.

Довин опустился так низко, что лбом почти касался пола. Мелас откинулся на стуле, сжав руки так, что костяшки пальцев побелели.

– Поэтому, – продолжал Адрик, – я требую искупления данного прегрешения, и это не связано с раной, нанесенной советнику Адерину. За это лэйс законом не назначен, тьерин Мелас. Наказанием за это оскорбление я назначаю двадцать пять плетей публично.

– Ваше высочество! Мелас вскочил и упал на колени рядом с сыном. Я умоляю вас! Во имя всех лет моей верной службы вам – избавьте его от такого позора! Не в плетях дело – он заслужил их – но выпороть его публично, как простолюдина!..

– Боюсь, он вел себя, как простолюдин, тьерин Мелас.

– Ваше высочество. – Адерин встал и поклонился. – Я тоже молю о милосердии. Юноша еще слишком молод.

– Он достаточно взрослый, чтобы знать наши законы. Это оскорбление касается не вас, добрый советник.

– Ваше высочество. – Теперь встал и поклонился Галабериэль. – Я не подвергаю сомнению мудрость ваших решений, но могу ли я задать вопрос?

– Можете, мой принц.

– Является ли смерть наказанием за данное оскорбление?

– Нет.

– Но юноша так молод, что может погибнуть, получив столько плетей!

– Это справедливо, – кивнув, сказал Адрик. – Очень хорошо. Я уменьшаю наказание до пятнадцати плетей. Довин, подними голову и посмотри на того, кого ты считал своим врагом. Он вьтмолил тебе снисхождение.

Лорд Довин медленно поднял голову и посмотрел на Галабериэля, но в его васильковых глазах горела только ненависть. Принц Адрик взял церемониальный меч и высоко поднял его острием вверх.

– Вот мое решение, – провозгласил он. – Тьерин Мелас выплатит полный лэйс за рану советника Адерина. Лорд Довин получит публично пятнадцать плетей завтра на рассвете. – Он трижды ударил рукояткой меча по столу. – Да будет так.

Мелас приглушенно зарыдал – скупые слезы человека, который не плакал с самого детства. По зову Адрика вошли два стражника, подняли Довина на ноги и вывели из комнаты. Мелас поплелся следом. Галабериэль помог Адерину подняться на ноги и поклониться принцу, и они оставили Адрика наедине с его праведным гневом.

– Как ты себя чувствуешь, Адо? В состоянии дойти до моих покоев и выпить кубок доброго меда?

– Вообще-то я не пью, но сегодня это необходимо. Но сначала мне нужно спуститься в главную залу – кое-кого там повидать.

В большой зале они нашли только людей. Эльфов не было, Галабериэль попросил их остаться в своих комнатах. Адерин нашел Кинвана, сидевшего рядом с мускулистым блондином, которого он представил как Гареса.

– Прости, друг, – сказал Адерин. – Я просил о милосердии, но принц рассудил по-своему. Боюсь, что завтра твоему лорду предстоит публичная порка.

– Мы уже слышали об этом. Пришли стражники и сообщили нам новость. Сердце мое болит, но не мне сомневаться в решениях принца.

– Мое сердце тоже болит, – сказал Гарес. – Слушайте, сударь, это правда, что ваш принц просил о снисхождении?

– Правда. Благодаря ему ваш лорд получит только пятнадцать плетей.

На следующий день Адерин остался в своей комнате. Он не хотел видеть, как спина Ловина встретится с правосудием принца.

Он слышал шум – это дружины шли смотреть, что произойдет с человеком, нарушившим закон. Затем наступила мертвая тишина.

Один раз он услышал слабый звук, похожий на крик. Адерин старался думать о посторонних вещах до тех пор, пока не услышал, что толпа вошла в здание. Через несколько минут Галабериэль и остальные эльфы вошли к нему в комнату.

– Я никогда не видел такого варварства, – сказал Галабериэль.

Джезриаладар развязал бурдюк с медом, сделал большой глоток и передал бурдюк принцу. Тот пил долго, потом пустил его по кругу и начал мерить комнату шагами. Бурдюк опустел очень быстро.

Немного позже пришел паж и попросил принца с советником подняться к Адрику. Адерин и Галабериэль отправились за ним следом. Комната принца выглядела очень уютно, с коврами и гобеленами, резными стульями, стоящими у очага и окнами, распахнутыми в сад. Адрик с кубком меда стоял у очага, а Мелас, сгорбившись, сидел на стуле. Адрик приказал пажу принести меда Галабериэлю и Адерину и отослал мальчика. Мелас не шелохнулся и не оторвал взгляда от пола.

– Я не думаю, что нужно выносить наш вопрос в открытый суд, – сказал Адрик. – Что касается меня, лорд Довин заплатил цену, которую требует закон, и с этим покончено. Мой принц, вы и ваш советник согласны со мной?

– Согласны, – сказал Галабериэль. – Тьерин Мелас, примите мое искреннее сочувствие.

Мелас посмотрел на него больными глазами. За одно утро он постарел на десять лет.

– Видимо, я должен быть вам благодарен, но я не нахожу благодарности в своем сердце.

Адрик напрягся и сделал шаг вперед.

– Черт побери! – вскричал Мелас. – Что, по-вашему, я должен делать – унижаться и пресмыкаться, потому что мой сын опозорился? Пока этот ваш принц не явился сюда, все шло прекрасно, а теперь я вижу, как человек, которому я столько лет преданно служил, все переворачивает – и все ради чужака!

– Тьерин Мелас, – вкрадчиво сказал Адрик, – вы забываетесь.

Мелас открыл было рот, чтобы ответить, но передумал, встал и поклонился принцу.

– Так вот, мой лорд, – продолжал Адрик, обращаясь к Меласу, – нам все же нужно прийти к соглашению по поводу земель.

– Наверное. Но в сердце своем я не понимаю, почему меня вынуждают идти на уступки.

– Не понимаете? – выпалил Галабериэль. – А теперь послушайте меня! Эти земли принадлежат нам – ни вам, ни принцу, ни единому человеку из Элдиса! Вы понимаете меня, Мелас? И вы можете просить только о том, что я вам разрешу.

– О, вот как вы теперь заговорили? Годы и годы на этой земле не было ни единого человека! Она просто пропадает…

– Мелас! – Адрик сделал еще шаг вперед. – Вопрос об использовании этой земли мы решили на Майловере!

Мелас подавился своими словами, пронзая взглядом обоих принцев. Галабериэль величественно кивнул и продолжил.

– Я приехал сюда, чтобы предложить вашему проклятому щенку поместье на моих наследственных землях, а взамен увидел высокомерие и наглость. Очень хорошо. Принц эльфов может быть таким же высокомерным и наглым, если потребуется. Так вот, если ваш сын или один из его паршивых воинов хоть на половину конской морды пересечет границу моих земель, кто-нибудь из моего народа возьмет копье и вьтшибет его из чертова седла.

Тьерин с возмущением посмотрел на Адрика.

– Надо полагать, я должен проглотить это в вашем дворце, ваше высочество?

Адрик колебался, как человек, который должен босиком пройти по лезвию меча.

– Я предложил свое решение. Если принц Западного Народа отказывается продолжать обсуждение вопроса в моем суде, я ничего не могу сделать.

– Ничего? – яростно взревел Мелас.

– Именно так. Я не могу обеспечить вам поддержку и не могу помешать вам поступить по своему разумению. Но указ о землях для погребения остается в силе. Если освященную землю осквернят, с преступниками будет разбираться моя личная стража, а предводителем у них буду я сам.

– Вот как? – сказал Галабериэль. – Моя вера в правосудие Элдиса уничтожена, ваше высочество, и не имеет значения, насколько красиво вы говорите. Вы только что позволили Меласу развязать войну против моего народа.

– Ничего подобного! Вы просто не понимаете! Напротив, я даю вам возможность обратиться непосредственно к моему отцу-королю. Более того, я прослежу, чтобы он занялся вашим делом в первую очередь!

– Королю? – ахнул Мелас. – Вы разрешаете этому… этому существу обратиться к королю?

Адрик поднял руку для удара, опомнился и замер.

– Не терзайтесь так, Мелас, – сказал Галабериэль. – Я больше не желаю иметь дело с хорьками, даже если это король хорьков. Все прекрасно, принц Адрик. Вы приняли свое решение, я принял свое. Мы избавим вас от своего присутствия сегодня же после полудня. Единственное, о чем я жалею, это что Довин не получил своих двадцати пяти плетей.

Махнув рукой советнику, Галабериэль быстро вышел из комнаты. Оглянувшись, Адерин увидел, что Адрик вцепился в рукав Меласа; тут паж с поклоном закрыл дверь. Они шли по извилистым коридорам, Галабериэль молчал, и Адерин боялся заговорить с ним. В покоях Галабериэля их ожидали все эльфы и сидевший среди них взволнованный Намис.

– Благодарю за помощь, мой добрый купец, – сказал Галабериэль. – Но хорьки нашли большую дыру в заборе. Предупреждаю вас – если вы решитесь приехать на озеро Прыгающей Форели, будьте готовы к тому, чтобы оказаться в гуще сражения.

Намис громко застонал. Галабериэль рассказывал, меряя комнату шагами. Он прекращал рассказ только для того, чтобы выругаться. Остальные слушали, вцепившись в свои мечи.

– Гал, пожалуйста, – взмолился, наконец, Адерин. – Постарайся понять положение Адрика. Лорды Дэверри любят козырять заветами Великого Бела, но ты и сам знаешь, что они правят не от имени божественной справедливости. Великих королей свергали раньше и, несомненно, будут свергать в будущем. Принц не может рисковать и вызвать мятеж на севере.

– О, я все прекрасно понимаю. Именно потому что я все понимаю, я и не вижу смысла дальше иметь дело с ним или с его окаянным отцом-королем. Он знает, как поступить честно и благородно, но не хочет этого делать. Все круглоухие одинаковы. Повторяется история с договором в Каннобайне. Они красиво говорят, но когда доходит до дела – о, они так сожалеют, но… всегда есть «но», правда? Уж пусть бы они жрали, как свиньи, которыми они и являются, вместо того, чтобы жеманничать и изображать из себя невесть что. Я попробовал вести себя так, как это делают они, но теперь сыт этим по горло. Мы оградим земли для усопших и посмотрим, в состоянии ли наш принц соблюдать свой благородный обет. Посмотрим также, что будет делать дови. Мы сумеем преподать ему урок. А потом, мой добрый Намис, посмотрим, что произойдет дальше.

Все двадцать эльфов вскочили на ноги и одобрительно закричали, но Галабериэль оборвал их взмахом руки.

– Мы говорим о смерти. Вы не должны жаждать ее так же, как проклятые круглоухие. Вперед – собирайте вещи. Мы покидаем эту вонючую нору сразу после полудня.


С горящими глазами Гарес наклонился к Кинвану и зашептал.

– Становится чертовски интересно.

– Война начнется? Это все, что меня интересует.

– Ну точно сокол – думаешь только о мясе. Слушай, Кинно, сегодня я был в конюшне и слышал, как наш Мелас разговаривал с лордом Инисом из Красного Льва. Мелас прощупывает своих союзников, чтобы понять, поддержат ли они его и Довина против проклятого Западного Народа.

– Да ты что? И что сказал Инис?

– Чертовски мало. Он осторожничает. Вроде как Довин сам на это нарвался, поэтому сам и должен выпутываться. Но спорю на что хочешь, он просто боится принца.

– Хм. – Кинван оглядел роскошную залу. – Тогда чем быстрее мы унесем ноги из Аберуина, тем лучше. У северян-то есть мужество.


– Они покидают Аберуин, – сказала Нананна. – Начались неприятности. – Она покачнулась и чуть не упала на магический кристалл. Слегка вскрикнув, Далландра подхватила наставницу, но Нананна подняла голову и выдавила слабую улыбку.

– Я еще не умираю, дитя, но я действительно очень устала. Поможешь мне добраться до постели?

Далландра уложила ее среди подушек, накрыла меховым плащом и убрала магический свет, потому что Нананна моментально заснула. Собрав магические кристаллы, она помедлила, чувствуя себя абсолютно беспомощной, и решительно вышла из палатки, чтобы ее тревога не разбудила Нананну. Алар обедал. Энабрилья протянула подруге деревянную миску с тушеной олениной и спросила:

– Как там мудрейшая?

– Очень устала. Бриль, что-то случилось. Они возвращаются домой и очень спешат.

Разговоры и пение вокруг резко прекратились. Далландра почувствовала себя еще более беспомощной.

– Я больше ничего не знаю. У Адерина не было времени рассказать нам остальное.

– А почему мы вообще решили, что можем доверять этому чародею из круглоухих? – неприятным голосом спросил Тальбреннон.

– Потому что так сказала Нананна, заплесневелое ты конское дерьмо! – Далландра сама поразилась ярости, прозвучавшей в своем голосе. – О боги, неужели нам мало неприятностей, что ты ищешь еще?

В сгустившейся тишине слышалось только потрескивание костра. Далландра сунула миску в руки подруге и побежала прочь из лагеря. Ей требовалось побыть одной.

Несколько часов назад их алар и несколько других разбили лагерь в восьмидесяти милях южнее озера Прыгающей Форели на возвышенности, покрытой травой. Немного дальше в низине стоял густой лес, а на равнине располагались фермы круглоухих лордов. В окружении дикого народца Далландра спустилась с холма и направилась за утешением в лес, как поступают с незапамятных времен все эльфы. На опушке она уселась на поваленное бревно и открыла свое сознание для мыслей об Адерине. Очень смутно она ощущала его опасения за будущее и боль в его руке. Один раз она на мгновение увидела его, прильнувшего к седлу и быстро скачущего в окружающей тьме. Это все, что ей открылось, и хотя сама мысль о том, что она волнуется о круглоухом, была ей ненавистна, все же Далландру буквально мутило от тревоги.

Неожиданно она поняла, что не одна. Ночь была слишком тихой: не кричали совы, в кустах не слышно было животных. Она ушла так далеко от лагеря даже без ножа! Девушка встала на ноги, а перепуганный дикий народец исчез. Далландра глубоко вздохнула и попыталась не обращать внимания на то, как колотится ее сердце. Если вокруг шныряли круглоухие, то единственное оружие против них – ее магия. Она подумала было убежать, но шум и движение выдали бы ее. Тут она увидела колеблющийся свет, направленный в ее сторону; захрустели ветки; через кусты кто-то пробирался. Потом печально запел охотничий рожок. Вдруг свет разделился и превратился в линию пляшущих огней, словно кто-то устраивал шествие с факелами, издалека доносилось пение. Огни приближались; пение, несомненно, было эльфийским, но каким-то диким и становилось все громче; вот огни окружили и буквально ослепили ее.

Из круга света выступила женщина. Она была высокой и худощавой, с огромными желтыми глазами и изумрудными кошачьими зрачками, серебристые волосы свободными волнами падали ниже талии. Сначала Далландре показалась, что на женщине было платье из чеканного золота, но видимо, это было игрой света, потому что вдруг оказалось, что на ней надета только туника из грубого полотна. В руках женщина держала лук, колчан со стрелами висел на поясе.

– Знаешь ли ты, кто я?

– Я… я… я слышала истории о Святом Королевском Дворе. Призраки семи королей и те преданные, кто погиб вместе с ними.

Женщина пренебрежительно засмеялась. На голове у нее была золотая диадема, драгоценные камни переливались на шее, а платье вновь засверкало золотом. Лук исчез.

– Сказки и больше ничего, девушка. Сказки и больше ничего. Конечно же, мы и есть Святой Королевский Двор, но мы существовали здесь задолго до твоих королей, и их вонючего железа, и их отвратительных городов. – Она обратилась к кому-то через плечо. – Ты слышишь? Ты слышишь, что приходится претерпевать? Нас низвели до призраков, и кто – наш собственный народ!

Сквозь лес пронесся порыв ледяного ветра. Далландра изо всех сил напрягала зрение, но ничего не могла увидеть за кругом света. Женщина снова взглянула на нее, на ней вновь была полотняная туника, а на ногах – охотничьи башмаки. Она натянула лук и направила стрелу с серебряным наконечником прямо в грудь Далландры.

– Назови наше имя, девушка, или мы начнем охотиться на тебя, как на зверя. От тебя воняет металлом демонов.

Больше всего Далландру поразила горькая ирония – она умрет раньше Нананны, хотя столько времени пытается примириться с грядущей смертью наставницы. Женщина улыбнулась, обнажив заостренные, как у фей, зубы. Далландра попробовала произнести слово, но у нее ничего не получилось. Она сглотнула и выпалила то единственное, что пришло ей в голову:

– Стражи!

Женщина расхохоталась, лук исчез, а платье стало шелковым и темно-синим.

– Ты не ошиблась. Запомни нас.

Она повернулась и исчезла в кругу факелов. Кто бы ни были остальные, они засмеялись, и завыли, и запели, и стали стремительно удаляться от Далландры, и ей казалось, что они плывут над землей. Может, так оно и было. Далландра так дрожала, что не могла думать. Она упала на колени и не переставала дрожать, а огни удалялись от нее, пение замирало, смех превратился в дуновение ветра, и все исчезло. Далландра заставила себя произнести пересохшими губами:

– Простите, что я сомневалась в вашем существовании.

Она огляделась вокруг и увидела стрелу, воткнувшуюся в землю. Далландра вытащила стрелу и услышала голос женщины, прошептавшей сквозь ветер:

– Подарок для тебя. Помни.

Всю дорогу до лагеря Далландра бежала. Все еще дрожа, хватая ртом воздух, она, запинаясь, рассказала, что с ней произошло. Все столпились вокруг нее и передавали из рук в руки стрелу с серебряным наконечником.

– Пожалуй, нам следует последить за этой штукой, – сказал Вилэнтериэль, – а то на заре она превратится в кривой сучок или еще что-нибудь похуже.

Только теперь Далландра припомнила старые истории о Стражах. Она слышала их, когда была ребенком – «фантастические сказки для малышей», так их всегда называли.

Теперь она знала, что не все в этих сказках было вымыслом. К счастью, когда солнце встало, стрела по-прежнему оставалась стрелой, очень красивой, из какого-то темного дерева с оперением из синих перьев, скорее всего, сойки. Далландра принесла ее в палатку вместе с завтраком, чтобы показать Нананне.

Этим утром ее наставница поднялась с трудом. Едва сев в постели, она хрупкими руками раскидала все подушки, словно они раздражали ее. Несколько раз она забывала, как зовут ее ученицу. Далландра едва успевала смахивать слезы страха и печали, то и дело наворачивавшиеся ей на глаза.

– Что это за стрела? – Неожиданно голос Нананны зазвучал, как обычно. – На ней опасный двеомер.

– Опасный?

– Смертельный для таких, как мы, дитя. Я чувствую злой рок. Эта стрела может убить перевертыша во время полета и превратить его в эльфа, когда он, умирая, падает с небес.

– Я не знала этого, мудрейшая, но сразу поняла, что нельзя доверять той, что подарила мне стрелу. Со мной вчера произошло нечто странное.

Далландра рассказала о вчерашней всрече. Нананна вроде бы внимательно слушала, но было видно, что мысли ее витают где-то далеко. Она провела пальцем по отполированному древку и сбросила стрелу с колен.

– Что ж, дитя, это твоя загадка, не моя, – сказала она, наконец. – Я… я об этом ничего не знаю.

Вчерашний ужас вернулся, сдавил сердце ледяными пальцами, будто в палатку прокрался убийца и стоит у нее за спиной.

– Не думаю, чтобы это имело большое значение. – Далландра изо всех сил пыталась говорить весело и оживленно. – Хочешь овсянки? Купец Намис привез ее нам в прошлый раз.

Оставшись одна, Далландра долго плакала.


Севернее Каннобайна Галабериэль со своей дружиной перешли через мелкий ручей без названия (правда, в последнее время его стали называть Бобром). Ручей считался границей территории Элдиса, во всяком случае, именно так принц сказал Адерину, несмотря на то, что милях в двадцати на запад от него стоял дан и фермы лордов, нарушивших соглашение. Адерин дана не увидел, потому что они свернули на север, направляясь к опушке леса. Адерин окончательно вымотался и от раны, и от тревоги, а Галабериэль все подгонял людей и коней. Деревья и луга, скалы и дороги – все слилось в бесконечную боль. Наконец они добрались до одного из лагерей. Адерин ушел в палатку и уснул на кожаных подушках, а Галабериэль долго разговаривал о чем-то с предводителями аларов.

Утром к ним присоединились двадцать новых воинов и табун лошадей.

Адерин был потрясен, обнаружив, что некоторые воины оказались женщинами. В полдень они встретились с одиноким аларом, направлявшимся на юг, и дальше с ними поехали еще шесть вооруженных воинов, три женщины-лучницы и конь, навьюченный стрелами.

На закате они въехали в лагерь Нананны. Народу там прибавилось.

Другие мастера двеомера услышали призыв о помощи и послали к ней своих людей – шестьдесят вооруженных верховых воинов.

Как сказал Галабериэль, сейчас каждый меч будет на счету.

– Наши длинные луки хороши только для охоты. Не представляю, как из них можно пробить доспехи элдисцев. Хотя кто знает – ведь мы еще не пытались.

– Да. – Адерин попытался с умным видом кивнуть, но неожиданно потерял сознание.

Он очнулся в огромной палатке Галабериэля. У дыры, через которую уходил дым очага, сиял свет двеомера.

Сначала Адерину показалось, что из раненой руки идет кровь; потом он понял, что ее окунули в деревянную миску, наполненную теплым травяным отваром. Кто-то стоял рядом с ним на коленях. Он с трудом повернул голову и увидел Далландру. В ее прекрасных глазах светилась печаль.

Адерин подумал, что стоило терпеть боль, чтобы увидеть как она тревожится за него.

– Этот гнусный круглоухий лекарь натворил дел с твоей рукой, – сердито сказала она. – Тебе еще повезло, что телесная жидкость не загноилась!

– Честно говоря, не очень-то я выполнял его советы. О боги, мой рот! Вода есть?

Она протянула ему деревянную чашку с ключевой водой. Когда он выпил, Далландра налила еще из лежавшего рядом меха.

– А как ты вообще себя чувствуешь?

– Уставшим, но все будет хорошо. Просто эта штука так болит!

Она встала, вынула его руку из травяного отвара и промокнула чистой тряпицей. Ее прикосновения были такими нежными, что он не ощутил боли даже в сломанных пальцах.

– Я намочила повязки, – сказала она. – Когда они высохнут, стянут сломанные пальцы, чтобы скорее срастались. – Она нахмурилась, положила свою руку на его и, слегка приоткрыв от усердия рот, уставилась на сломанные пальцы. Ему показалось, что боль буквально вытекает из ран. – Вот и все. Так легче?

– Намного! Тысячу раз спасибо!

– Если снова заболит, позови меня, я опять это сделаю. – Она аккуратно положила его руку на подушку и взяла миску с использованным отваром. – Я выплесну это.

Адерин услышал, что она с кем-то разговаривает; через минуту вошел Галабериэль. Принц переоделся в узкие кожаные штаны, простую рубашку и кожаную куртку – похоже, клинок такую рассечет не сразу.

– Далландра сказала, тебе лучше. Я рад.

– Благодарю, банадар. Снаружи так шумно. Еще кто-то прибыл?

– Всего лишь пятнадцать человек. Но теперь у нас хорошая дружина, а когда поедем на север, кто-нибудь еще присоединится. Думаю, Мелас тоже собирает всех, кого может. Я отправил лазутчиков на озеро. А мы все снимемся с места завтра.

– Я поеду с вами.

– Ты уверен? Нужды большой нет.

– Есть. Ты забыл, что я травник? Если дойдет до битвы, я буду вам нужнее, чем пять дополнительных мечей.

– Значит, решено. Спасибо тебе.

Как выяснилось, Адерин был не единственным знахарем и мастером двеомера, решившим отправиться с армией. Вечером, придя в палатку, чтобы обработать ему раны, Далландра чуть не плакала.

– Что случилось? – всполошился Адерин.

– Нананна. Она едет с вами на озеро Прыгающей Форели.

– Да ты что? Это будет трудный марш. Она выдохнется.

– Она уже выдохлась. Час настал. Она умирает.

Далландра все-таки заплакала. Слезы обильно текли по лицу, тело сотрясалось от рыданий. Адерин с трудом поднялся на ноги и неуклюже обнял ее здоровой рукой, но она отпрянула от него.

– Нехорошо, что я так плачу. Ее час настал, и этим все сказано. – Она вытерла лицо его рукавом. – Я просто должна принять это.

– Легко сказать. Но очень трудно сделать.

Девушка кивнула.

– Ты едешь с ней? Я хочу сказать – с нами?

– Конечно. Неужели ты думаешь, я оставлю ее одну? – Она повернулась к нему с таким свирепым выражением на лице, что Адерин невольно отпрянул. – Извини, что я так накинулась на тебя. Просто я совершенно измучена.

– Неудивительно. Все в порядке. Я тоже тревожусь за нее.

– Я беру с собой Энабрилью. Она поможет мне ухаживать за Нананной. Малыша и мужа она отправляет подальше. Изини, Адо. Я не должна была так разговаривать с тобой.

Он привлек ее к себе, как величайшее сокровище: она так легко назвала его уменьшительным именем, словно они знали друг друга много лет!


Всю долгую и тяжелую дорогу до озера Адерин ехал в обозе, рядом с обеими женщинами. Благодаря двеомеру Далландры раненая рука почти его не беспокоила, но даже если бы она ужасно болела, он не обращал бы на это внимания, тревожась о старой ведунье. Он все чаще задумывался, доедет ли она до освященной земли живой. По утрам Нананна довольно легко садилась верхом, но через несколько часов энергия ее иссякала, и она едва держалась в седле, держась за него обеими руками. Ее хрупкие пальцы походили на когти старой птицы, вцепившейся в жердочку в безнадежной попытке не свалиться. Ко времени ночлега она не могла сама спешиться. Адерин и Далландра снимали ее с коня и, как маленького ребенка, укладывали на одеяла. Она почти ничего не могла есть и таяла с каждым днем, держась только силой воли.

– Я проживу достаточно, чтобы успеть увидеть освященное место упокоения, – говорила она. – Не суетитесь вокруг меня, дети.

Нананна, как всегда, оказалась права. Ровно в полдень, теплым и туманным осенним днем, Галабериэль вел свое войско – теперь это было войско из двухсот вооруженных воинов – вверх по поросшему травой холму. Адерин, как всегда следующий сзади, неожиданно услышал крики. Он не мог разобрать слов, но решил, что авангард увидел поджидающего их противника.

– Оставайся здесь, с Нананной! – прокричал он Далландре и поскакал вперед. Крики становились понятнее – впереди скандировали: даль-эн! даль-эн! Озе-ро! Озе-ро! Адерин поравнялся с Галабериэлем, который только что приказал остановиться и передохнуть. Далеко внизу раскинулось серебряное озеро, похожее на длинный палец, зажатый в узкой долине, указывая с юго-востока на северо-запад. Севернее рос густой лес, темные сосны стояли такими ровными рядами, что становилось ясно – они выросли не сами по себе, их сажали. Габариэль махнул рукой в ту сторону.

– Место упокоения. Деревья моих предков.

Вечером они расположились лагерем между лесом и северным берегом озера, на поросшем густой травой лугу, который, похоже, не раз использовали под такую стоянку: на небольшом расстоянии одна от другой были устроены выложенные камнем ямы для костров, стояли небольшие сараи для дров и продуктов. Адерин, несмотря на больную руку, помог Далландре установить палатку и присоединился к военному совету, 0стоявшему из Галабериэля и десяти эльфов, наскоро избранных предводителями отрядов и временными капитанами. Они долго обсуждали стратегию боев. Адерин старался понять те немногие слова эльфийского языка, которые уже успел выучить, но вскоре сдался и задремал. Когда обсуждение закончилось, подошли воины из личной дружины банадара. Из уважения к мастеру двеомера они говорили по-дэверрийски. Сначала обсуждали луки и стрелы, а потом Калондериэль сказал нечто странное, что привлекло внимание Адерина и вызвало его живой интерес:

– Сколько деревьев срубить, банадар?

– Не знаю. Много. Очень много – ах, клянусь Темным Солнцем! – очень-очень много! Надо пойти в лес и посмотреть, сколько там уже заготовлено. – Тут он заметил недоумение на лице Адерина и грустно улыбнулся, точнее – болезненно скривил рот. – Пошли с нами. Ты должен это увидеть.

С последними лучами солнца они вошли в аккуратный лес и углубились в его темные и душистые коридоры.

На небольшой поляне стояло странное сооружение тридцати футов в длину и ширину, стены которого были выложены из камня и грубо обтесанных бревен. Галабериэль открыл скрипучую деревянную дверь, и Адерин увидел, что строение на одну треть заполнено дровами. Он уже привык к тому, что эльфы жгут в своих очагах конский навоз и сухие ветки, поэтому уставился на дрова, словно перед ним была тайная сокровищница дракона, набитая золотом и драгоценными камнями.

– Когда умирает кто-то из нашего Народа, сказал Галабериэль, – мы берем эти сухие дрова, чтобы сложить погребальный костер. Потом срубаем дерево, чтобы возместить запас дров, и сажаем новое вместо него. Так что всякий раз, как умирает кто-то из нашего Народа, с ним умирает дерево и рождается новое. Обычно это происходит именно так. Но теперь грядет война.

– И вам потребуется много сухих дров. – Адерин почувствовал ужасающую слабость. – Очень много.

– Вот именно. И будет это очень сложно. Даже если мы начнем рубить деревья завтра, дрова еще долго будут сырыми. О, клянусь богами обоих наших народов! Если бы это место не было священным, я ушел бы отсюда и позволил проклятым круглоухим завладеть озером!

– Никогда! – не сказал, а прорычал Каландериэль. – Банадар, как вы можете даже говорить такое?!

Пожав плечами, Галабериэль закрыл дверь и пошел обратно, поманив остальных рукой. Они уже почти дошли до лагеря, как увидели Энабрилью, подругу Далландры, бегущую им навстречу с развевающимися на ветру волосами. Она размахивала руками и кричала на бегу:

– Адерин, Адерин, скорее! Нананна умирает!

Еще ничего не осознав, Адерин уже бежал. Следом за Энабрильей промчался он через весь лагерь и, задыхаясь, добежал до палатки Нананны.

Он вошел внутрь, Энабрилья осталась снаружи. Он слышал, как она приказывала другим встать подальше от палатки и молчать; потом ее голос затих. Предметы в палатке отбрасывали мягкие тени под бледным светом двеомера. На кожаных подушках лежала Нананна, голова ее покоилась на руке Далландры.

Белые волосы окутывали ее плечи, как снежный сугроб. Лицо старой ведуньи было белым и сухим, как пергамент кожа обтягивала скулы, глаза потемнели и широко распахнулись, кошачьи зрачки жадно ловили угасающий свет.

– Вот и Адерин, – прошептала Далландра. – Сейчас он достанет свои снадобья и поможет тебе.

– Не надо, – прошелестела Нананна. – Подойди ко мне, дитя.

Адерин встал перёд постелью на колени и двумя руками осторожно взял ее иссохшую ладонь.

– Скажи мне, Адерин, ты останешься с нами?

– Останусь. Здесь мой вирд. Я уверен в этом, хотя точно не знаю, что это значит.

– Я знаю. – Голос ее все слабел, и Адерин наклонился к ней. – Я видела последний сон. Научи мой народ, Адерин. Научи их своему двеомеру, чтобы они сумели восстановить свою разрушенную магию. Передай им свои знания о травах, чтобы у них вновь появились лекари, исчезнувшие так давно.

– С радостью, мудрейшая. Все, что я знаю, я передам им.

Она улыбнулась, слегка растянув бескровные губы, и долго отдыхала, прежде чем снова заговорить.

– Далла, а ты научишь его, как отрастить себе крылья, такие, как у тебя. Так ты расплатишься с ним, и он сможет полететь, куда захочет.

– Решено. – Голос Далландры не дрожал, но Адерин посмотрел на нее и увидел слезы, струившиеся по лицу. – Все, что я знаю, я передам ему.

– Хорошо. – Нананна глубоко вздохнула. – Между вами не должно быть тайн, никаких, вы слышите меня? Только с помощью двеомера смогут наши расы жить в мире, и ничто не должно помешать этому.

– Вот и прекрасно, – сказал Адерин. – Но что ты имеешь в виду – отрастить крылья?

– В нашем двеомере есть несколько фокусов, ты их увидишь. – Нананна сумела выдавить улыбку. – Далландра и я – мы обе перевертыши. Однажды ты тоже научишься превращаться в птицу и летать, как она. Я думаю, ты будешь совой – если судить по твоим огромным глазам.

Адерин задержал дыхание.

– Тысяча благодарностей! Клянусь, что буду достойным этого умения и использую его только во благо Света!

– Вот и хорошо. Что ж, я дала вам свои последние напутствия. Пришло время уходить. Дитя, положи меня.

Далландра поудобнее устроила ее на подушках и встала рядом с Адерином на колени. Несколько мгновений Нананна молчала, собираясь с силами; потом медленно и тихо начала нараспев говорить, и голос ее вновь набрал силу:

– Передо мной открывается река. Я вижу свет над рекой. Настал мой час уплыть в море.

Далландра начала всхлипывать вслух. Адерин понял, что она не сможет провести ритуал и ему придется заменить ее.

– Пусть солнце светит над тобой, пока ты плывешь по реке, – зашептал он. – Пусть течение будет быстрым.

– Солнце собирается вокруг меня. Я вступаю в лодку на берегу реки.

– Я вижу серебристую реку, текущую на запад, темные камыши и лодку, ожидающую тебя.

Адерин произнес эти слова, и перед ним действительно возникло видение, которое они рисовали вдвоем. Окутанная золотым солнечным светом, душа Нананны возникла в нем – бледное серебристое пламя, сначала мерцающее, потом растущее и окрепшее – совсем не похожая на человеческие души.

– Солнце и луна, светите ей! – выкрикнул Адерин. – Отведите ее в море света, любви и жизни!

Лодка скользила по реке, серебристое пламя пылало, душа Нананны исполнилась ожидания. Ему казалось, что он парит над нею на крыльях и видит, как впереди, в лучах заходящего солнца, их встречают другие, озаренные Светом. Душа Нананны легко взлетела, чтобы слиться с ними, и ярко вспыхнула, на миг ослепив его.

Моргая земными глазами и тряся головой, Адерин вернулся назад и увидел, что мертвое тело наставницы лежит перед ним на подушках.

– Все кончено, – сказал Адерин. – Она вернулась в свой настоящий дом.

В ответ трижды ударил барабан – три громовых удара раскатились по лагерю. Он услышал вопли, которые перешли в поминальный плач – стенания по умершей. Адерин ударил открытой ладонью по земле, завершив ритуал.

Все кончилось. Ее чистая душа не собиралась три дня бродить рядом с телом, она ушла легко и свободно. Адерин скрестил ее хрупкие руки на груди и закрыл ей глаза душа Нананньг не нуждалась больше в них, чтобы смотреть на мир.

– Надо сжечь ее тело, – сказал Адерин. – Или ваш народ сначала оплакивает своих мертвых?

Далландра посмотрела на него невидящим взглядом, потом запрокинула голову и завыла. Слезы потоком текли по ее лицу, а она голосила и голосила, выдирала себе волосы, расплетая косы в знак траура, раскачивалась из стороны в сторону так сильно, что Адерин обнял ее и крепко прижал к себе. Теперь она плакала, уткнувшись ему в плечо, всхлипывала горько, как ребенок, ее мягкие светлые волосы облаком окутывали его руки; а снаружи Народ пел поминальную песню, объединившись в своей скорби.

– Тихо, тихо, то был ее час.

Плач прекратился так же резко, как начался. Он видел, как она старается взять себя в руки. Наконец Далландра взглянула на него спокойными глазами, серыми, как туман над озером.

– Это был ее час. И однажды мы вновь встретимся с ней в какой-нибудь другой стране.

– Именно так. Всегда верь в Свет.

В совершенном изнеможении Далландра склонила голову ему на плечо. Адерин обнимал ее, сердце его колотилось, и он понял, что любит эту девушку.

Этой же ночью они сожгли тело Нананны и развеяли пепел под деревьями в освященном лесу, на том месте, где лунный свет падал на землю и окрашивал ее серебром. На могиле Галабериэль поклялся, что никогда людское племя не осквернит это место. Всю ночь Народ плакал и пел поминальные песни, но взошло солнце, и скорбь ушла.

Теперь им оставалось только ждать, что предпримут Медведи.


– Четыре сотни человек! – воскликнул Гарес. – Вот уж не думал, что нашему лорду удастся собрать так много!

– Я говорил тебе, что у северян есть мужество, правда? – сказал Кинван. – Мы вышвырнем этот вонючий Западный Народ с земли лорда Довина, будь уверен.

Они стояли на крыше дана тьерина Меласа, якобы неся сторожевую службу, но в основном они проводили время, облокотившись на перила и наблюдая за последними приготовлениями к походу на запад. В те времена четыреста человек представляли собой значительную силу. Во дворе была неразбериха: кони, повозки, воины, слуги, бегающие туда-сюда… Лорды стояли поодаль и обсуждали предстоящий поход.

– Завтра, – сказал Кинван. – Мы выступаем завтра. Время самое подходящее.

– Лично я рад, что мы не остаемся охранять крепость.

– Чертовски верно. Чем раньше начнем сражаться, тем лучше.

Гарес кивнул в знак согласия и опять уставился на суету внизу. Кинван же прошелся по крыше и посмотрел на запад – где-то там, далеко, их поджидал враг. Ночью перед походом, ведущим к битве, он должен был испытывать душевный подъем, как раз такой, какой сейчас старательно изображал, но сегодня его что-то беспокоило, и он никак не мог понять, что именно. Он жаждал славы, которую принесет ему сражение, и не боялся ран и боли – не это тревожило его. Самым сложным было убедить себя, что он ненавидит Западный Народ – ведь они были кровными врагами его лорда. Как бы Кинван ни старался изгнать ненужные мысли, он не мог не вспоминать принца Галабериэля, просившего и добившегося снисхождения для лорда Довина. А мужчина его сестры? Вдруг Гаверро тоже входит в воинскую дружину эльфов? Кинван ненавидел этого эльфа, но что станется с его маленькой дочерью, которая теперь живет так далеко от матери? Что, если он осиротит собственную племянницу? Кинван ходил по крыше, борясь с непривычными мыслями и чувствами. Наконец, когда закатное солнце позолотило небо на западе, он напомнил себе, что он – воин, связан клятвой верности, обязан повиноваться приказам своего лорда и не может поступить иначе.

– Эй, наша стража кончилась! – крикнул Гарес. – Ты идешь? Что вообще с тобой происходит?

– Ничего. Я в порядке.

Все же он кинул еще один взгляд на запад и пожал плечами, впервые подумав, что и сам может погибнуть в этой войне. Потом решительно повернулся и побежал вниз по лестнице в теплый и шумный гомон большой залы.


Через три дня после смерти Нананны вернулись первые лазутчики. Адерин как раз обедал вместе с принцем Галабериэлем; заслышав радостные крики, банадар поспешил к ним навстречу. Адерин едва поспевал за ним. Они говорили по-эльфийски, и Адерин ничего не понимал, но Калондериэль вовремя вспомнил об этом и начал переводить.

– Медведи уже здесь. Они стоят лагерем на том участке земли, который так хотел заполучить Довин. Они послали своих на разведку. Наши люди обнаружили их, когда те продирались через лес, и убили. Поскольку они не вернутся, Медведи смогут сообразить, что мы их обнаружили. Третьего оставили в живых, теперь он все расскажет Медведям. Это Галабериэль приказал, чтобы одного не убивали. Зачем – не знаю.

– Сколько у Меласа людей?

– Около четырех сотен.

– О боги милосердные!

– Да уж, хорошего мало. – Калондериэль помолчал, потирая подбородок. – Что ж, если мы погибнем, защищая место упокоения, это будет по крайней мере поэтично. – Он схватил Адерина за руку и отвел его в сторону. – Можешь мне кое-что пообещать? Когда начнется сражение, ты и Далландра останетесь в лагере и будете лечить раненых, так?

– Так предполагается.

– Вот и хорошо. Если нашу оборону прорвут и мы все погибнем, ты доставишь ее в безопасное место?

– Обязательно. Я обещаю тебе это – клянусь богами моего народа.

– Я тебе очень признателен. Я знаю, она никогда не полюбит меня, но я умру спокойно, если буду знать, что она останется жить.

– Может, ты и не погибнешь, тупица! – К ним подошел Джезриаладар. – Банадар кое-что задумал. Поэтому он и отпустил их разведчика. Ты бы это тоже знал, если бы внимательно слушал.

– У них такой численный перевес, что никакие задумки не помогут, даже самые толковые, и не смей называть меня тупицей.

– Примите мои смиренные извинения. – Ухмыльнувшись, Джезриаладар отвесил шутовской поклон. – Похоже, твой разум наконец пробудился, раз ты понял, что с Даллой у тебя нет никаких шансов.

Калондериэль взревел и ударил его по лицу с такой силой, что Джезри пошатнулся. Прежде, чем тот смог ответить, Калондериэль исчез в ночной тьме. Джезриаладар потер щеку и тихонько выругался.

– С тобой все в порядке? – спросил Адерин.

– Все нормально. Ты знаешь, я это заслужил. Боюсь, сегодня мы все слишком раздражены.

– Как ты думаешь, Кел прав и надежды нет?

– Я так не думаю, но убей меня, если я знаю, почему. Просто в глубине души я совершенно уверен, что Галабериэль так или иначе принесет нам победу. Хотя я не уверен, что сам банадар в это верит.


Возвышенность, у которой пряталось озеро Прыгающей Форели, с восточной стороны спускалась к воде крутым обрывом, а с западной округлые холмы разглаживались, и узкая полоска, обрамлявшая берег, была плоской.

Когда оставшийся в живых лазутчик вернулся с новостью, что Западный Народ разбил свой лагерь у дальнего края озера, Мелас и его соратники сразу решили, что надо передвигаться на этот равнинный участок, где они могли скакать по три-четыре в ряд, не опасаясь засады.

– Какая там засада, – заметил на это Гарес. – Я слышал, что у Западных не больше восьмидесяти всадников с мечами.

– Мне это не нравится, – искренне сказал Кинван. – Как-то это недостойно – сражаться с таким численным перевесом на нашей стороне. Я воин, дававший клятву верности, а вовсе не забойщик свиней.

– Мелас, между прочим, благородный человек. Уж наверное он не пошлет сразу все четыре сотни против такой горстки. Может, первой волной пойдет половина, а там посмотрим, как дело обернется.

– Конечно, это звучит немного лучше.

Как воины, присягнувшие клану Медведя, Кинван и Гарес попали в первую волну. Войско выступило утром следующего дня. Четыре сотни всадников втиснулись на узкую полоску земли, надеясь потом развернуться. Лень был жарким, животные разомлели, а люд% чувствовали себя слишком уверенно; в конце концов войско растянулось больше, чем на четверть мили. Они подшучивали друг над другом и пришли к выводу, что арьергарду не удастся принять участия в сражении. Никого не волновало, что они не видят происходящего впереди, никто и не думал об этом. Кинван и Гарес, оказавшись рядов на двенадцать позади тьерина Меласа и лорда Довина, видели достаточно, да и дорога пошла поверху, так что обзор был неплохой, и они сумели, наконец, разглядеть ряды эльфов.

– Они что, рехнулись? – Мелас сказал это так громко, что Кинван услышал его, несмотря на бряцанье оружия и стук копыт, приглушенный травой.

– Похоже на то, – пробормотал Гарес в ответ, но лорд его не услышал.

Эльфы, вооруженные мечами, были пешими. Они стояли полумесяцем, рога которого указывали на приближающихся Медведей. С одной стороны полумесяца было озеро, с другой – частокол из заостренных деревянных кольев, воткнутых с одинаковым промежутком в склон холма остриями вверх.

– Очень умно, – неохотно признал Кинван. – Мы не сможем обойти их с флангов и задавить лошадьми.

– Точно. Погоди, а что там позади них? Похоже на толпу женщин.

– И перед ними такой же частокол. Что?! Во имя всех льдов ада, что здесь делают эти бабы? Они что, собираются подбадривать своих мужчин?

– Одно слово, дикари. Что тут еще можно сказать? Воющие дикари.

– Гляди. – Кинван показал пальцем на холм. – Еще какие-то мужики бегут, но мечей у них нет. О боги, у них луки!

– Ну и что?

Все это время отряд продвигался вперед, теперь немного быстрее, всадники пришпоривали коней, чтобы сбиться в плотный боевой порядок. Кинван увидел серебряный блеск – это тьерин Мелас, протрубив в рог, дал сигнал обнажить мечи и приготовиться к атаке. Эльфы впереди стояли неподвижно, ни один не шелохнулся, хотя всадники все приближались и приближались и уже были в сотне ярдов от полумесяца. Вдруг голос в отдалении выкрикнул что-то по-эльфийски; качнулись луки, сверкнули наконечники стрел, раздался шорох, шипение, свист – и сотня стрел взвилась в воздух, чтобы с силой вонзиться в кольчуги всадников и в их незащищенных коней.

Раздались пронзительные крики, лошади ржали, спотыкались, вставали на дыбы, люди падали, выброшенные из седел; некоторых ранило, и кровь текла прямо из-под кольчуг. Лорд овин протрубил долгий сигнал к атаке, но оборвал его на полуноте, потому что вновь полетели стрелы.

Коней обуял ужас. Хуже того – они начали падать; атаковать было невозможно из-за мертвых и раненых людей и лошадей, которые заграждали путь. Конь молодого лорда Довина с пустым, залитым кровью седлом, вырвался из толпы и, шатаясь, заковылял вверх по склону. Еще стрелы, еще… Выкрикивая все известные ему ругательства, Кинван пытался пробиться сквозь толпу и добраться до раненого тьерина. Вокруг него всадники пытались вырваться из мечущейся толпы, прорваться к холму, чтобы подняться по нему, или добраться до мелководья, но сзади напирали их же соратники, которые не видели происходящей впереди резни, но по крикам понимали, что Медведям приходится туго. Они стремились к месту сражения и запирали в ловушку тех, кого пытались спасти.

Снова стрелы, и снова, и снова… Теперь ликующе кричал Западный Народ. Добравшись наконец до Меласа, Кинван увидел, что женщины, о которых он так презрительно отозвался, держали в руках луки и сеяли смерть так же, как и мужчины, целясь в основном в неприкрытые фланги. Он хотел зарыдать – но времени не было; меч в руке был бесполезен; он ругался и проклинал все на свете, а стрелы летели, летели, летели…

– Кинно! Они бросают нас! – диким голосом кричал Гарес. – Союзники! Они отступают!

Кинван повернул голову как раз вовремя, чтобы увидеть смерть Гареса – грудь друга пронзила стрела, насквозь пробившая кольца его кольчуги. Гарес закашлялся, на губах вскипела кровавая пена – и упал. Его тут же затоптали кони других Медведей, пытавшихся развернуться и бежать. Конь Кинвана заржал и встал на дыбы, лягаясь передними ногами, но юноша удержался в седле. Серебряные роги истерически трубили: отступайте! Отступайте! Чудом оставшийся невредимым Кинван развернул коня и пришпорил его. Он видел впереди широкую спину тьерина Меласа и без оглядки мчался за ним, пока не влетел в воду озера. Сзади слышались крики и проклятия тех немногих, кто успел вырваться из боя и избежать смерти от стрел эльфов.

– В их лагерь! – пронзительно закричал Мелас. – Растопчите его! Отмщение! В их лагерь!

Потом тьерин расхохотался – это был дикий смех безумца и одновременно плач скорби, не менее безумный. В порыве преданности Кинван последовал за своим лордом, но все в нем кричало и сопротивлялось такому бесчестному деянию.


Неуклюже работая левой рукой, Адерин раскладывал пакеты с травами для лечения раненых, как вдруг услышал конский топот. Сначала он решил, что эльфы проиграли битву и отступают. Потом услышал боевые крики и голоса элдиссцев, полные ярости и ненависти. Далландра бежала к нему и кричала:

– Медведи! Они направляются сюда!

– Быстро беги в лес! Прячься!

Она повиновалась, не раздумывая. Адерин последовал было за ней, но передумал и вернулся обратно. Если он оставит снадобья здесь, раненые погибнут. Он уже видел коней – группа человек в пятьдесят, все, что осталось от четырех сотен. В клубах пыли мчались они к беззащитному лагерю. Издалека слышались боевые кличи эльфов, преследовавших Медведей Он сгреб свои тяжелые пакеты и замер, поддавшись ужасу, когда первые всадники поскакали прямо на него. Мечи сверкали, рассекая палатки, копыта гремели, давя постели и кастрюли. Адерин понимал, что надо бежать, слышал свой собственный голос, вслух уговаривавший его тронуться с места, но ужас не давал шевельнуться, кровь застыла в жилах, а двое атакующих все приближались и приближались.

– Не трогать советника! – Третий всадник на скаку разодрал палатку и резко развернулся наперерез другим. – Поворачивайте!

Сверкнули мечи. Один из атакующих вскрикнул и перелетел через голову своего коня.

– Я сказал – поворачивайте!

Второй атакующий развернулся и помчался назад, но наткнулся на эльфов, которых возглавлял Галабериэль, сидевший верхом на коне. Клубилась густая пыль, раздавались боевые кличи, оставшиеся Медведи спасались бегством, крича и проклиная всех и вся. Спаситель Адерина был готов последовать за ними, но вдруг резко осадил тяжело дышавшего коня и сам осел в седле. Адерин подбежал к нему как раз вовремя, чтобы подхватить его, истекающего кровью, и положить на землю. Стрела пронзила кольчугу, попав в артерию, и теперь вместе с кровью из него вытекала жизнь. Адерин стянул с него шлем и посмотрел в мертненно-бледное лицо: Кинван.

– Советник и без оружия, – прошептал тот. – Не мог позволить своему лорду обесчестить себя второй раз. – И умер, содрогнувшись всем телом.

– Ты в порядке? – подбежал к Адерину Галабериэль, держа в одной руке окровавленный меч, в другой – шлем. Лицо и светлые волосы были в крови.

– Да. Мы отступаем?

– Отступаем? – Галабериэль разразился хриплым смехом. – Это наш день, друг! Мы разбили это мерзкое отродье!

Адерин рыдал, как ребенок, но, взглянув в мертвые глаза Кинвана, не мог сказать, проливал он слезы радости или горя.

В последней битве в лагере, сражаясь против людей, поклявшихся погибнуть, но покончить с позором и бесчестьем, эльфы тоже понесли потери. Но девять погибших эльфов и около двадцати раненых против ужасных потерь людей… Галабериэль был прав, когда заявил, что победа была полной.

Весь этот день Адерин и Далландра занимались ранеными. Им помогали добровольцы, но в конце оба они были в крови, как и пациенты. В лунном свете они отправились на мелководье и тщательно вымылись, а потом вернулись в лагерь, где погибшие уже лежали, готовые к завтрашнему погребальному костру. Далландра так устала и исстрадалась душой, что ушла спать, не съев ни крошки, но Адерин, привыкший к виду боевых ран за время своего ученичества, присоединился к пиру победы. Галабериэль решил, что в честь победы можно расточительно отнестись к хорошим дровам и соорудил огромный костер. Пылало яркое пламя, играла музыка, гремели барабаны. Хмельные и счастливые, эльфы из личной дружины банадара присоединялись то к одной, то к другой группе, но сам Галабериэль сидел у костра на подушках и только наблюдал. Адерин сел рядом, Галабериэль протянул ему мех с медом. Адерин сделал несколько осторожных глотков, чтобы облегчить боль в уставших мышцах.

– Больше сотни круглоголовых бежало, – внезапно сказал Галабериэль. – Все из последних рядов, видимо, союзники Меласа, а не Медведи. Как ты думаешь, будут они собирать войско, чтобы вернуться и отомстить?

– Не думаю. Второй сын Меласа, конечно, будет в бешенстве и начнет взывать к ним, но кто пойдет за ним после того, что произошло? А у него осталось совсем немного воинов – только те, что охраняли крепость, больше никого.

– Это хорошо. Тогда ограждение земли для усопщих оставим на потом. Я хочу успеть до начала зимних дождей.

– Успеть что?

– Отправиться на юг. – Галабериэль улыбнулся скупо и страшно. – Стереть с лица земли то поселение западнее Каннобайна.

Адерин в замешательстве уставился на него.

– Я сегодня кое-что понял, – продолжал Галабериэль. – Наши луки годятся не только на то, чтобы уложить серого оленя. Я больше никогда не буду пресмыкаться и унижаться перед этой собачьей блевотиной – лордами круглоголовых. Элдис пусть оставляют себе, но больше они ничего не получат. – Он запрокинул голову и хрипло захохотал. – Ни одного проклятого вонючего дюйма, клянусь всеми богами! – Потом его лицо смягчилось. – Прости меня, Адерин. Я забыл, что говорю про твой народ. Тебе не нужно ехать с нами на юг. Вы с Далландрой будете ждать нас в аларе.

Адерин встал и пустыми глазами уставился в пляшущий огонь.

– Или ты решил покинуть нас? – Галабериэль встал рядом. – Никто из Народа не посмеет остановить тебя, даже если ты отправишься прямиком к круглоголовым, чтобы предупредить их.

Адерин повернулся и, не оглядываясь, пошел к лугу за пределами лагеря и остановился, только когда дошел до него. На равнине между небольшими кострами плясали эльфы: в одну линию, держа руки неподвижно на уровне плеч, запрокинув назад головы, и только ноги их двигались и притопывали в такт сложной, путаной мелодии арф и барабанов. Сквозь музыку доносились причитающие голоса – наполовину скорбящие, наполовину торжествующие. Когда бражники приблизились к нему, он увидел их потные, бесстрастные лица, головы, качающиеся в такт четверть-тонам. Потом цепочка танцоров стремительно развернулась и исчезла в темноте. Сзади подошел Галабериэль и положил ему на плечо руку.

– Мне очень жаль, – сказал он. – Но этот дан необходимо разрушить. Конечно, мы не тронем ни женщин, ни детей, да и мужчин постараемся пощадить.

– Я знаю. – Адерин, наконец, обрел голос. – Что я могу сказать? Я уже видел, как мой народ собрал войско, чтобы уничтожить вас, верно? И если бы не ваши луки, они устроили бы здесь бойню и никто бы из вас не уцелел.

– Вот именно. Но тебе не надо видеть, как погибают люди. Хочешь вернуться в Элдис? Я дам тебе сопровождение, если ты захочешь.

Адерин заколебался. Он обещал Нананне, что останется здесь, но при этом знал, что она не заставила бы его выполнять обещание, зная, что нападение на Каннобайн может привести к настоящей войне. Если это произойдет, я должен вернуться к своему народу, подумал Адерин, и в нем тут же вскипело отвращение: его народ, такой чванный и самодовольный, нарушает собственные обещания, убивает, порабощает, крадет земли, принадлежащие другим – и все это, прикрываясь словами о чести? Нет, он никогда не вернется в Дэверри, он не желает жить с ними, даже в качестве лекаря и травника. Что же ему остается? Судьба отшельника где-нибудь на краю земли? Он увидел себя, одинокого, держащего в секрете свои тайные знания до тех пор, пока они не сведут его с ума. Галабериэль терпеливо ждал.

– Теперь вы – мой народ, – сказал, наконец, Адерин. – Я остаюсь.

И занял место в конце цепочки танцоров. Он знал всего несколько движений, которые запомнил когда-то на танцевальном кругу в Дэверри, но их вполне хватило. Всю ночь напролет он раскачивался и приседал под заунывную музыку и пение, и под утро ему стало казаться, что тела у него больше нет, что он плывет над лугом вместе с другими эльфами. На рассвете Адерин, спотыкаясь, добрался до своей палатки и твердо решил, что на юг он не поедет. Среди эльфов были и другие целители, пусть кто-нибудь из них займет его место во время резни в Каннобайне.

Встали поздно. Рыдая и проклиная людей, эльфы приступили к скорбному делу – нужно было устроить погребальный костер для своих погибших и похоронить воинов Меласа в длинных рвах, предварительно сняв с тел людей и лошадей весь металл до последнего кусочка. С уважением отнесясь к предрассудкам знати, Галабериэль велел похоронить Меласа, его сына Довина и двух лордов-союзников в отдельной могиле, хотя не преминул высказаться по поводу глупости людей, которых так волновало, что станется с их телами после смерти. Эльфы насыпали холмики над каждой могилой, и покрыли их дерном, и высекли рассказ о битве на каменной плите. Работа заняла много дней, и все это время лазутчики ездили на юг и на восток, проверяя, чем заняты круглоухие. Адерин и Далландра работали от рассвета до сумерек, а потом приносили факелы и снова работали, потому что хотели спасти не только раненых воинов, но и раненых лошадей. Раны эльфов излечились быстро, особенно по сравнению с ранами людей, и без воспалений, за исключением самых трудных случаев. С воинами тьерина Меласа было куда сложнее. Тяжелораненые умерли все; остальные были угрюмы, погрузившись в свою беду – такое часто происходит с потерпевшими поражение людьми, которые зависят от милосердия своих врагов. Адерин, не желая загружать Далландру дополнительной работой, лечил их сам.

– Я благодарна тебе за это, – сказала она однажды утром. – Но что мы будем делать с ними потом? Я полагаю, они пленники? Может, Галабериэль хочет использовать их для какой-нибудь сделки с круглоголовыми?

– Он говорит, что ему не о чем с ними договариваться, поэтому он их просто отпустит. – Адерин поколебался, глядя на бледное лицо Далландры и темные круги под глазами. – Как ты справляешься, Далла? Ты убиваешь себя работой!

– Это отвлекает меня от тоски по Нананне. Кроме того, когда я по-настоящему устаю, то не вижу плохих снов.

– Снов о ней?

– Не совсем. – Она отвернулась и сделала вид, что изучает тучи, надвигающиеся с севера. – Надеюсь, мы скоро уйдем отсюда. Зима на подходе.

Адерин понял, что она не впускает его в какой-то уголок своей души, причем так явно, как если бы захлопнула дверь у него перед носом.


Наконец лагерь снялся с места, и Галабериэль разделил силы. Самые неопытные сопровождали пленников до границы Элдиса. Там они должны были их оставить и ехать на запад, чтобы присоединиться к своим аларам. Лучшие воины отправились с Галабериэлем к нарушившему соглашение дану у Каннобайна. Адерин, Далландра, раненые эльфы, пострадавшие кони и небольшой отряд тех лучников, которые были сыты по горло сражениями, направились на запад, к тому месту, где остался алар – как казалось Адерину, тысячу лет назад, когда-то в другой жизни. В день отъезда начался дождь и продолжался много дней, то лил сильнее, то просто моросил; одни тучи сменялись другими. Их маленькая колонна, состоящая из раненых людей и животньгх, двигалась очень медленно, проходя жалких двадцать миль в день; к тому времени, как они добрались до алара, там уже сходили с ума, ожидая новостей. Они въехали в лагерь, и поднялась волна скорби – эльфы решили, что прибыли все оставшиеся в живых после ужасного поражения. Когда выяснилась истина, гнев был так же велик, как и облегчение.

– Как это похоже на бессовестного банадара! – возмутилась Энабрилья. – Он ни разу не послал нам весточку!

– Прими мои извинения, – сказал Адерин. – Если бы мне пришло это в голову, я послал бы кого-нибудь вперед. Мы как-то не подумали…

– Об этом должен был подумать Галабериэль! Я знаю, знаю, это не твоя вина. Между прочим, пастбища здесь очень скудные.

– Мы уйдем отсюда завтра. Банадар хотел, чтобы все переселились в зимние лагеря. Он сказал, что будет искать нас там.

– Это хорошо. Погода такая мерзкая. Зима уже не за горами.

Только тут Адерин осознал, что и она, и все остальные относятся к нему, как к помощнику Галабериэля и соглашаются с его распоряжениями так же беспрекословно, как и с приказами Далландры. Сам он не был уверен, что достоин этого, но люди уже воспринимали его, как мудрейшего.


Далеко к западу от Каннобайна морской берег был неровным. Опасные утесы поднимались к небу, длинные пальцы рифов тянулись далеко в море, а возле каменистых речек зимние дожди вымыли глубокие каньоны. В них можно было укрыться от влажного ветра, и эльфы поставили там свои зимние палатки. Чередуясь, они охраняли своих коней на обширных пастбищах: в самих каньонах корма не хватало. Адерин и Далландра привели туда соплеменников за четыре ночи до появления Галабериэля и его военной дружины. Измученные люди и кони втащились в лагерь к концу дня под противным мелким дождем. Восемь человек не вернулось, около двадцати было ранено, но несмотря на это, уставшие эльфы шумно радовались победе. Напав внезапно, они разбили лорда и его отряд, заставив дан признать свое поражение. Адерин, занятый исцелением раненых, увидел банадара только ночью, когда тот пригласил его на совет в свою палатку. Вокруг очага сидели шесть предводителей эльфов, но из уважения к Адерину Галабериэль заговорил по дэверрийски.

– Нам нужен твой совет. Как по-твоему, пошлет принц на нас войско весной?

– Я очень сомневаюсь. Мне кажется, что Адрик сейчас сыплет соль на раны своих вассалов, указывая, что происходит с воинами, не пожелавшими подчиниться указам принца. Вы наказали мятежников вместо него, кроме того, избавили его от этого дана. Неужели вы думаете, что ему нравилось, когда у него под боком жили воины, преданные другому сюзерену?

– Но этот другой сюзерен – его собственный отец!

– Среди знати такие отношения не много значат.

Галабериэль надолго задумался.

– Вот и прекрасно, – сказал он наконец. – В следующий раз, когда к нам придут круглоухие купцы, я пошлю с ними официальные извинения – я не доверяю элдисским лордам, поэтому гонца посылать не буду. А весной вернемся на озеро и оградим землю для усопших. В конце концов, это было частью нашего соглашения с принцем – круглоухие каждую весну должны видеть меня на нашей земле.

– Вот именно. И я готов держать пари – на этом все и закончится.

– Хорошо. Одну весть Адрику я послал. Я передал ее с беженцами, идущими в Каннобайн. Небольшая записка. Я спрашивал его, что он думает о чувстве справедливости у Западного Народа. – Галабериэль мягко улыбнулся. – Мне кажется, оно более глубокое, чем у него самого.

Граница Элдиса

719-915

Ужас битвы, последствия кровавой резни, долгое путешествие с ранеными так заняли все время и мысли Далландры, что у нее не было ни минуты, чтобы остаться наедине со своим горем – или так ей казалось. После возвращения Галабериэля и его воинов жизнь в зимнем лагере постепенно налаживалась, возвращаясь к обычному ритму, но грусть после смерти Нананны надолго поселилась в сердце девушки. Она надолго уходила куда-нибудь одна, скакала на коне вдоль берега моря или превращалась в птицу и подолгу парила над изумрудно-зелеными лугами.

Она знала, что Адерин изнемогает от желания научиться летать, но все откладывала обучение под самыми разными предлогами. В зимнем лагере было много других мастеров двеомера, все они хотели встретиться с ним и поговорить о знаниях, сохраненных в Дэверри, но утерянных на западе. Умение летать, превратившись в птицу, требовало долгой кропотливой работы, абсолютной сосредоточенности, уединения и хорошей погоды. Неопытный чародей не мог учиться летать в бурю, так же, как и неоперившийся птенец. Но в глубине души она знала, что откладывает обучение просто потому, что не хочет этим заниматься. Раньше или позже она выполнит обещание, данное Нананне, и передаст ему свое знание, но пока возможно, ей хотелось сохранить его для себя, только для себя, как память о приключениях духа, которые были общими у нее и наставницы.

Далландра превращалась в очень странную птицу. Обычно, когда маг достигал своей цели и становился перевертышем, он превращался в одну из существующих на самом деле птиц, хотя в какую именно, сам не выбирал. Процесс превращения основывался на создании светового тела, причем маг мысленно выводил свое сознание на эфирный уровень. Поначалу приходилось постоянно представлять себе нужную форму, но потом тело, точно такое же, как и в последний раз, возникало сразу же, стоило чародею призвать его. Для этого требовалась не такая уж великая магия – обычное правило «практика все доводит до совершенства». Эльф-перевертыш обычно начинал с того, что просто представлял себе птичий образ любого цвета. Когда этот образ четко и ясно запечатлевался в сознании, нужно было преобразовывать сознание точно таким же образом, как если бы маг превращался в тело света, а потом в этом птичьем образе взывать к эфиру.

Главная сложность заключалась в том, чтобы, используя эту эфирную форму, как образец, как бы наливать в нее вещество своего земного тела, пока не останется и следа эльфа на физическом уровне, а в небо взлетит огромная птица. Некоторые на этой стадии умирали; некоторые умирали после нее, чаще по собственной беспечности. Большая часть оставалась в живых, но у них ничего не получалось. А те немногие, которые все же достигали желаемого, всегда бывали поражены результатом. Открыв глаза и посмотрев на перья, они обнаруживали, что превратились в совершенно определенную, действительно существующую птицу, а не в обобщенный образ, который представляли себе. Эта птица возникала из глубин их сознания и соответствовала их характерам.

Далландра была исключением. Она обучалась превращению долгий год, полный разочарований. Если бы не Нананна, твердо верившая в ее способности, девушка сдалась бы через шесть месяцев. Наконец, протрудившись целую ночь, как раз тогда, когда Далландра готова была завыть от разочарования и все бросить, она вдруг почувствовала, что руки ее удлиняются и становятся легкими, а тело полнеет. Она открыла глаза и увидела, что стоит на когтистых лапах. Она превратилась – а в кого она, собственно, превратилась? Несомненно, в птицу, но непонятную: сплошного серого цвета, даже лапы и глаза были серыми, с мощными крыльями, гладкой головой хищника и прямым клювом коноплянки. Нананна никогда не видела подобной птицы. Они посоветовались с другими мастерами двеомера, но никто из них этой птицы тоже не знал. Наконец они пришли к выводу, что Далландра воплотила в жизнь образ, который придумала сама – а подобного еще никогда не случалось. Она летала вместе с лучшими чародеями, и никто, кроме нее, не волновался по поводу странной птицы. Они вообще не придали этому никакого значения, решив, что главное – это ее умение превращаться. Сама же Далландра очень переживала, решив, что это очень необычное знамение, и даже Нананна не смогла избавить ее от этого страха.

Но страшно ей было или нет, а летать она любила, и в эти долгие недели, скорбя о наставнице, когда мир стал чужим и безрадостным, она искала спасения в небе. Именно во время такого одинокого полета она вновь встретила Стражей. Они преследовали ее во сне все время после сражения, приходили в вихре ярких красок, света и музыки, произносили странные предупреждения и насмехались над ней, но, проснувшись утром, она толком ничего не могла вспомнить. После полудня, когда низкое бледное солнце боролось с туманом, девушка парила над оврагом и вдруг увидела неподалеку трех белых лебедей. Лебеди были здесь настолько не к месту, что она ринулась за ними и поняла, что они размером с нее. Значит, это вовсе не лебеди. Далландра не знала ни одного мастера двеомера, умевшего превращаться в лебедя, поэтому, когда они начали снижаться, она полетела за ними. Лебеди опустились на мелководье ближней речки, Далландра приземлилась на берег и неуклюже запрыгала к воде. Они обратились к ней, не издав при этом ни звука – слова проникали прямо в ее сознание. Она поняла, что, находясь под воздействием их двеомера, может отвечать им таким же образом.

– Вот как, – сказал самый большой лебедь, кажется, самец, – наша маленькая сестричка умеет летать?

– Кто бы мог подумать? – отозвалась большая самка. – Ты хранишь стрелу, которую я подарила тебе, девушка?

– Конечно. Но как вы меня узнали?

Развеселившись, лебеди взлетели, расплескивая воду, и приземлились рядом с ней, окутанные светом. Все разом они превратились в эльфов, одетых в зеленые туники и обтягивающие штаны, на младшей женщине был еще короткий зеленый плащ. К своему ужасу Далландра обнаружила, что приняла свой собственный облик, но стоит перед ними обнаженная.

– Похоже, что тебе это дается труднее, чем нам. – Младшая стянула с себя плащ и протянула Далландре. – Возьми. Кажется, ты замерзла.

Далландра схватила плащ и завернулась в него. Она была уверена, что лицо ее пылает.

– Спасибо, – произнесла она со всем возможным в данный момент достоинством. – У вас есть имя?

– Конечно, но я не собираюсь открывать его тебе. Мы встретились впервые.

– В моей стране принято называть свои имена при первой встрече.

– Глупо, очень глупо, – сказала старшая женщина. – Я никогда не сделаю ничего подобного, и тебе не советую, девушка. А сейчас я хочу задать тебе вопрос, и очень важный, так что слушай внимательно. Почему твой народ так настаивает на том, чтобы пользоваться железом, хотя тебе известно, что мы его ненавидим?

– Послушайте, а почему нас должно волновать, любите вы его или ненавидите?

– Очень неплохо: отвечать вопросом на вопрос. Похоже, ты здорово это умеешь. Но я отвечу тебе. Потому что мы Стражи. Вот почему.

– Если мы прекратим использовать железо, вы что-нибудь сделаете для нас или чем-нибудь поможете?

– Мы ведь делали это раньше, правда?

– Не знаю. Я такого не помню. Я хочу сказать – это ведь было много лет назад, я тогда еще даже не родилась.

Ответ их потряс. Они быстро заговорили, поглядывая друг на друга, и неожиданно исчезли, прихватив с собой плащ. Далландра изощренно выругалась им вслед и сосредоточилась на трудной работе превращения в птицу. Это ей легко удалось, и она полетела домой. У нее появилось множество вопросов, которые следовало задать старшим мастерам двеомера.

Оказалось, что о Стражах почти ничего неизвестно, потому что до сих пор никто не думал, что они на само деле существуют. Все считали их просто героями старых сказок. Стало очевидно, что они – скорее духи, чем существа, воплощенные в человеческий облик, но никто не знал, где во вселенной находится их истинный дом, даже Адерин.

– Понимаешь, у нас есть истории о существах, очень похожих на этих Стражей, – заметил он однажды. – Некоторые встречали их во время своих путешествий. Но настоящих знаний о них нет, так, крупицы, тут история, там сказка – в точности, как у вас.

– Они настаивают на том, что принадлежат к Народу и похоже, что они привязаны к этим землям. И они сложнее, чем скитающиеся духи и им подобные. У них есть лица и сердца – слушай, в этом нет никакого здравого смысла!

– Есть. Ты хочешь сказать, что они больше ощущаю себя личностями.

– Ну да. Но они неоформившиеся, или незаконченные или… О, я не знаю! Давай подождем, пока ты сам их увидишь, тогда мы сможем что-то понять. Но вообще-то они зачаровывают.

– Интересно. Я очень надеюсь, что встречу их.

Однако казалось, что они избегают Адерина. Далландре они являлись, только когда она была одна. Если она ехала верхом, то видела их только издали. Обычно она слышала странную музыку, оборачивалась и видела кого-нибудь из них, идущего через луг далеко от нее. Если она пыталась пришпорить коня и догнать их, они попросту исчезали. Но когда она летала, превратившись в птицу, они появлялись рядом в виде лебедей или скоп и летели возле нее, часто не сказав ни слова. Наконец она решила, что они избегают ее, когда она в собственном образе, потому что у нее всегда с собой железо – нож на поясе, мундштук на уздечке у коня, стремена.

В один холодный солнечный день она решила поехать верхом на неоседланной лошади, взять веревочный недоуздок и оставить дома нож. И точно – стоило ей отъехать подальше от лагеря, появились обе женщины и их постоянный спутник на молочно-белых лошадях с кирпичного цвета ушами.

– Так-так, – заметила старшая. – Наконец-то ты оставила свой дьявольский металл дома.

– Ну да, но я правда не понимаю, почему вы его так ненавидите.

Мужчина нахмурился. У него было странное лицо – лицо эльфа необыкновенной красоты, но краски выглядели неестественно – волосы желтые, как нарцисс, губы цвета спелой вишни, глаза – небесной голубизны, словно художники разрисовали его красками, которыми раскрашивали палатки.

– Мы этого тоже не понимаем, – помолчав, сказал он. – Иначе мы бы тебе сказали. Слушай, девушка, может, ты сумеешь решить для нас эту загадку? Когда рядом есть железо, мы не в состоянии попасть в ваш мир. Мы раздуваемся, и меняем форму, и очень страдаем. Я уверяю тебя, это очень болезненно.

– Попасть в наш мир? А где тогда ваш мир?

– Очень далеко, и над небом, и под горой, – сказала молодая и наклонилась с седла. – Хочешь посмотреть?

Ощущение опасности, как пощечина, отрезвило Далландру.

– Может, когда-нибудь, но сейчас мне нужно домой, заняться лошадьми.

Она резко развернула коня, безжалостно ударила его ногами и помчалась галопом, слыша, как их хохот гремит вокруг нее. Он еще очень долго звучал потом у нее в сознании.

Благодаря откровенности Стража-мужчины Адерин сумел разгадать маленький кусочек головоломки, точнее, не он, а его старый наставник, с которым Адерин разговаривал при помощи огня.

– Он говорит, что они на полпути между духами и нами, – рассказывал потом Адерин. – Тела, которые ты видишь, на самом деле просто эфирное вещество, проникающее через физическое, а вовсе не настоящая плоть. Они, должно быть, могут накладывать могущественные чары на самих себя, менять внешность и все такое, но Невин говорит, что должно быть хоть немного настоящего вещества, с которым они могут работать. Ты знаешь, что такое магнитный камень?

– Нет.

– Это такая штука, которую изобрели бардекианские купцы. Они берут железную иголку и что-то с ней делают, и тогда она впитывает в себя излишек эфира. Я не знаю, что именно они с ней делают – гильдия моряков строго охраняет этот секрет. Но когда она готова, то притягивает к себе железные опилки – о, за этим так интересно наблюдать, потому что опилки удерживаются на иголке, как шерсть на коте! Но самое главное, после того, как иголка готова, ее острый кончик всегда указывает на юг. Они пользуются ими, чтобы вести корабль.

– Клянусь самим Темным Солнцем! Это настоящее чудо! Но какое отношение это имеет к Стражам?

– Ну, Невин говорит, что железо вытягивает из них эфир и становится похожим на магнитный камень. И потом притягивает или отражает эфирное вещество, из которого они сделаны.

– И заставляет их сжиматься или раздуваться, как сказал тот Страж!

– Ну да. А что касается их истинного дома, то он где-нибудь на эфирном уровне, и они не являются частью дикого народца. Невин сказал, их истинный дом находится, может, где-нибудь в мире, о котором мы просто ничего не знаем.

– Да, здорово нам это помогло! Впрочем, какая разница, где их дом. Значение имеет другое – что им от нас нужно? Они заявили, что раньше служили Народу. Тебе не кажется, что они похожи на ваших Владык Света, на Великих? Я хочу сказать, души, такие, как наши, но ушедшие к Свету задолго до нашего появления?

– Я спросил об этом Невина, но он в этом сомневается, потому что эти твои Стражи такие странные, и капризные, и… ну, опасные.

– Может, тогда они собираются прийти после нас?

– Но ведь это вирд дикого народца – взрослеть под нашим присмотром и стать по-настоящему разумными. Я вообще не пойму – почему эти Стражи появляются только в виде эльфов и ведут себя, как эльфы. Я им не доверяю, Далла, и не хочу, чтобы ты ходила на встречу с ними в одиночестве.

– Но если я не буду, как мы вообще узнаем о них хоть что-нибудь?

– Разве нельзя спросить о них у Лесного Народа, когда весной мы пойдем на восток?

– Все, что Лесной Народ когда-либо говорил о Стражах – это то, что они боги.

Неожиданно Далландра поняла, что предостережение Адерина ее раздражает. Как смеет он указывать мне, что делать! – думала она. Но при этом знала правду: Стражи так заворожили ее, что она попросту не хочет отказаться от встреч с ними. В этот же день она убрала подальше все железо, оседлала свою любимую кобылу и поехала на пастбище. Недалеко от лагеря было место, где три ручейка сливались в речушку, а в «детских сказках» всегда говорилось, что слияние трех рек – любимое место Стражей. Далландре очень захотелось проверить истинность этой теории, и она поехала прямо туда. Сначала она увидела коня – белого мерина с кирпичного цвета ушами, а потом и седока, отдыхавшего на мягкой траве на другом берегу. Далландра спешилась. Он встал на ноги и протянул ей руку. Его невозможно желтые волосы словно светились под холодным зимним солнцем.

– Иди сюда, посиди со мной, сестренка! – голос его был нежным, как арфа.

– О, я думаю, мне лучше остаться на этой стороне, спасибо. В конце концов, сударь, я даже не знаю, как вас зовут.

Он запрокинул голову и засмеялся.

– Это очко ты выиграла! Можешь называть меня Эвандар.

– Мне не нужно имя, которым я могу называть вас. Я хочу знать ваше настоящее имя!

– Еще одно очку в твою пользу! А если я скажу тебе, что меня зовут Керин?

– Я скажу, что вы лжете. Это имя для круглоухого.

– И ты выиграла третье очко! Если я назову тебе мое истинное имя, ты назовешь мне свое?

– Пока не знаю. А если вы скажете мое имя другим, хотя их имена мне по-прежнему неизвестны?

– Мою женщину зовут Альшандра, мою дочь – Элессарио, а меня на самом деле зовут Эвандар. Понимаешь, это была такая шутка – назвать тебе мое истинное имя и заставить тебя думать, что это ложь. Если ты будешь считать, что оно ненастоящее, оно не будет иметь никакой силы, хотя и должно ее иметь. В общем, все было бы очень здорово. Шутка, и больше ничего.

Если бы он был эльфом, подумала Далландра, она бы решила, что он ненормальный. Но поскольку он что-то другое, кто может знать – безумец он или нет? Что ж, уговор есть уговор.

– Меня зовут Далландра.

– Очень красивое имя. А теперь переходи на мою сторону ручья, ведь я сказал тебе свое имя.

– Нет, потому что я тоже сказала свое.

Он снова засмеялся, качнув головой.

– Ты просто великолепна! – Легкая серебряная вспышка, он исчез и вновь появился уже рядом с ней – Пришлось самому подойти к тебе. Можно поцеловать тебя за то, что мне пришлось перейти через речку?

– Нет, потому что я уже оказала вам услугу, о которой вы просили. Я выяснила, почему вы так не любите железо.

Он слушал очень серьезно, в его голубых глазах светилась мысль, но Далландра не была уверена, что он понял ее объяснение – очень уж оно было невнятным.

– Что ж, – сказал он, когда девушка замолчала, – я никогда не видел этих магнитных камней, но держу пари, они бы принесли мне только боль. Спасибо, Далландра. Ты девушка не только красивая, но и умная.

Его улыбка была такой теплой, а глаза – такими напряженными, что Далландра невольно сделала шаг назад. Его улыбка увяла, уступив место искренней печали.

– Я тебя чем-то рассердил?

– Вовсе нет. Я вдруг подумала, что вы – опасный мужчина, и мне не хочется, чтобы Альшандра ревновала.

– Больше чем умная – мудрая! – Он ухмыльнулся, обнажив заостренные зубы. – Мы не собираемся вредить вам, понимаешь? На самом деле мы всегда старались помочь вам – чаще да, чем нет. Точнее, большинство из нас старалось помочь. Есть некоторые… – Он позволил словам растаять в воздухе, глядя на траву, потом пожал плечами. – Видишь ли, ты нам нужна.

– Для чего?

– Чтобы помочь не исчезнуть.

– Что? Почему вы должны исчезнуть?

– Я думаю… я думаю… – он поднял глаза, но посмотрел не на нее, а на небо. – Я думаю, мы должны были быть такими же, как вы, но почему-то отстали. Правда, я думаю, так оно и было. Мы отстали. Каким-то образом.

И он исчез вместе с конем, только примятая трава была на том месте, где они стояли. Далландра вдруг задрожала от холода и почувствовала, что задыхается, да так сильно, что не сразу поняла, что не заболела, а просто очень испугалась. Она вскочила на коня и галопом помчалась домой. Не доехав полмили до лагеря, она встретила Адерина, который, глубоко задумавшись, гулял у реки. Увидев его, она чуть не заплакала от облегчения: он был таким обычным, и домашним, и надежным, пусть он был круглоухим, но у него был двеомер, и он был ей ближе, чем любой другой человек из Народа. Он увидел ее и так счастливо заулыбался, что Далландра подумала – а вдруг он любит ее? – и ей так захотелось, чтобы так оно и было, потому что впервые в жизни она поняла, что любовь мужчины может быть убежищем, а не помехой. Она спешилась и подошла к нему.

– Ездила на прогулку? – спросил Адерин.

– Да. – Она поняла, что он не собирается спрашивать ее про Стражей, и почти полюбила его за это. – Боюсь, я слишком много времени провожу одна.

– В самом деле? – Он облегченно улыбнулся. – Я не собирался тебе ничего говорить, но…

– Нет, правда. Ты знаешь, пора начинать учить тебя летать.

– Я ни о чем так сильно не мечтаю!

Увлеченно разговаривая, шагая рядом так близко, что плечи их соприкасались, они дошли до лагеря, и вдруг Далландре показалось, что в криках морских птиц она услышала насмешливый хохот Стражей. Испугавшись, она пошатнулась, и Адерин схватил ее за руку, чтобы поддержать.

– Что-то случилось?

– О, нет. Я просто устала.

Он так медленно и неохотно отпустил ее руку, а в глазах светилось столько чувства, что Далландра больше не сомневалась – он любит ее. Сердце ее затрепыхалось где-то у горла, как пойманная в силки птица.

– Ты уверена, что с тобой все в порядке? – спросил Адерин.

– Надеюсь, что да. Адо, сегодня я опять встретила этого мужчину, Стража, и он наговорил мне много странного. Мне нужна твоя помощь.

– Я окажу тебе любую помощь, какая тебе потребуется. Далла, я сделаю для тебя все, все, что угодно.

И она знала, что, в отличие от других юношей, которые ухаживали за ней, он действительно готов для нее на все.


Сырая и ленивая зима все тянулась, и Адерин начал понимать, что быть человеком двеомера среди Западного Народа – это не просто почетно. Далландра унаследовала все имущество Нананны – палатку, все, что в ней было, двадцать коней, пятьдесят овец – но совершенно ни о чем не заботилась. Она готовила для себя и Адери, потому что любила готовить, но все остальное делали ее соплеменники. Если бы она позволила, они прислуживали бы ей, как знатной даме. Адерин тоже знал магию – и к нему относились точно так же. Народ быстро понял, что он человек не богатый, и ему начали делать подарки. Эльфы считали, что любое необычное животное родившиеся не в сезон ягнята, лошадь со своеобразными отметинами, даже очень умная собака – должны принадлежать тем, кто обладает особыми знаниями, и отдавали их мудрейшим. Как однажды Адерин сказал Невину во время их разговора сквозь костер, его новая жизнь обладала многими преимуществами по сравнению с жизнью странствующего травника.

– Не такие уж это и преимущества, – задумчиво отозвался Невин. – Не забывай, что ты там для того, чтобы служить людям, а не для того, чтобы прислуживали тебе. Если ты слишком зазнаешься, Владыки Судьбы найдут способ сбить с тебя спесь.

– Это верно, и я работаю много, так что можешь об этом не беспокоиться. Здесь столько знаний утеряно, Невин. Это просто разрывает мне сердце. Хотел бы я быть настоящим ученым, а не таким нескладным путешественником. Все время боюсь ошибиться и обмануть их ожидания.

– Что касается обучения магии, все очень просто. Если корень на месте, растение каждую весну будет зеленеть и цвести. Так и с этим – научи их тому, что знаешь сам, а остальное придет само. Кроме того, не исключено, что мне придется поехать в вашу сторону, и тогда я привезу с собой книги.

– Правда? О, это будет замечательно! Познакомишься с моей Далландрой.

Образ Невина улыбнулся.

– Это согреет мне сердце, – сказал он. – Но я не даю никаких обещаний.

Каждый день после обеда Адерин и Далландра уходили в ее палатку, и она учила его превращениям, а заодно и эльфийскому языку. И разум, и сердце Адерина были так переполнены, что он иногда не мог понять, любит ли он девушку, потому что она ведунья, или ее двеомер был просто дополнительным сокровищем возлюбленной. Он чувствовал, что Далландра знает о его любви, но они не говорили об этом. Адерин был уверен, что он, такой простой и безыскусный, неинтересен Далландре, но она не хочет разбить ему сердце и потому молчит. Никогда раньше не был он влюблен, поэтому ничего не знал о женщинах, тем более об эльфийках. Он даже ни разу ее не поцеловал, ни всерьез, ни в шутку.

Однажды тихой ночью, более теплой, чем обычно, Адерин и Лалландра пошли на берег моря, чтобы попрактиковаться в выполнении простого ритуала. Они не собирались всерьез колдовать или вызывать духов, хотели просто поучиться вместе двигаться в ритуалы – ном пространстве и в унисон делать нужные жесты. Когда луна выплыла на небо и залила серебром воду, они встали лицом друг к другу и начали самым простым способом создавать невидимый храм – сначала представлять его себе, а потом описывать друг другу то, что они видят. Оба были достаточно опытными, и дело быстро пошло на лад. Кубический алтарь, две колонны, пылающие пентаграммы возникали, как только произносилось название, и светились могуществом. Адерин и Далландра встали по обеим сторонам алтаря – он с восточной, она с западной – и положили руки на светящийся куб астрального камня, который можно было увидеть только такими глазами, как у них. Впервые в жизни Адерин по-настоящему ощутил его, и он был таким же твердым и холодным под его дрожащими пальцами, как настоящий камень.

Далландра подняла голову и посмотрела ему в лицо. Они еще не начинали произносить заклинания, и вдруг Адерин увидел за спиной у девушки женскую фигуру, прозрачную тень в лунном свете. Сначала он решил, что это кто-то из Стражей; но она шагнула вперед, начала наливаться светом и силой, расти, и вот уже стоит, словно существует в действительности, из плоти и крови, и полностью затмила стоящую рядом девушку-эльфа. Ее светлые волосы напоминают свет солнца, цветут гирлянды цветов, улыбка пронзает ему сердце, но это так сладко, что он плачет и дрожит от восторга, а воздух напоен благоуханием роз.

– Что ты видишь? – Это голос Далландры, но он далек, как волна, разбивающаяся о берег.

– Богиню. Я вижу ее. Она стоит рядом с тобой.

Плохо понимая, что делает, Адерин упал на колени и в благоговении воздел руки, а богиня уже сливалась с лунным светом, и вот она улетела вместе с ветром. Она исчезла, а он рыдал, как охваченный скорбью покинутый влюбленный. Далландра звала его и топала ногой. Связь между ними прервалась, и храм исчез. Адерин упал, потому что опирался на алтарь.

Распростертый на мокром песке, он был настолько ослабевшим, что мог только наблюдать за Далландрой, которая завершила обряд, отпустив невидимые силы. Только после этого Адерин снова услышал шум океана и грохот разбивавшихся о скалы волн. Далландра встала рядом с ним на колени и взяла его за руку.

– Раньше я никогда не ощущала такого могущества. Но я не понимаю, что пошло не так – если можно сказать, что что-то пошло не так.

– Конечно, не так! – резко ответил Адерин. – Я очень перед тобой виноват. Я потерял контроль над собой. Черт побери, ты, должно быть, считаешь меня зеленым новичком!

Далландра музыкально засмеялась.

– Ну ты и скажешь!

Было темно, и ее лицо все еще слабо светилось. Неожиданно – впервые в жизни! – он почувствовал вожделение; не сентиментальное желание тепла, а настоящий физический голод по ее телу. Он больше ни о чем не мог думать; он хотел схватить ее и овладеть ею, как самый примитивный дикарь. Он резко погрузился в свою ауру и вновь обрел над собой контроль, но Далландра уже заметила обуревавшие его чувства.

– Мы слишком быстро прекратили ритуал. – Ее голос дрожал. – Я виновата перед тобой. Мы должны были разрешить вызванным силам завершить его.

– Это привело бы к чему-нибудь еще более ужасному.

Адерин отпустил ее руку, встал и повернулся к Далландре спиной, испытывая отчаянный стыд. Ее робкая ладонь легла ему на плечо, но он дернулся и скинул ее.

– Тебе лучше вернуться в свою палатку.

Сглатывая слезы, Далландра побежала в лагерь. Адерин подошел к воде, поднял плоский камень и пустил его по воде, как мальчишка. Камень пошел на дно. Адерин представил себе свое вожделение и заставил его утонуть вместе с камнем.

Утром они продолжили занятия, и Далландра старалась сделать вид, что ничего особенного не произошло, но Адерин видел, что она встревожена. Они сдержанно обсуждали, как правильно следует воплощаться в образ птицы, но чувствовали себя очень неуютно. Снаружи доносились обычные звуки повседневной жизни алара: кричали дети, лаяли собаки, хихикала Энабрилья, разговаривая с какой-то женщиной, кто-то закричал, что началась драка, и весь алар побежал разнимать забияк. Когда их прервали в десятый раз, Адерин не выдержал.

– О, Владыка Ада, ну почему они не могут помолчать хотя бы пару несчастных минут?

– Этого я не знаю. – Далландра отнеслась к его замечанию очень серьезно. – Вообще-то это интересный вопрос.

Адерин чуть не обругал ее, но вовремя сдержался.

– Тебе мешает не шум, – сказала вдруг Далландра. – Ты это знаешь, и я тоже.

Адерин совсем не по-волшебному вспыхнул. Далландра, похоже, испугалась собственных слов, но заставила себя продолжить.

– Слушай, чем дольше мы работаем вместе, тем сильнее магические силы будут притягивать нас друг к другу. Раньше или позже мы все равно должны будем признать это.

– Конечно, но… то есть я хочу сказать, что мне очень жаль, но… я не думаю, что это хорошо для нас… то есть я хочу сказать… – Адерину не хватало слов.

Далландра долго сидела, глядя в пол, и казалась такой же смущенной, как и он. Наконец она подняла голову с видом женщины, идущей на казнь.

– Ну… Я знаю, что ты любишь меня. Надо быть честной – я тебя пока не люблю, но я знаю, что скоро полюблю, потому что мы вместе работаем. Уже сейчас ты мне очень нравишься. Мы можем спать под одним одеялом.

Адерин попытался заговорить, но сумел издать только какое-то невнятное бормотание. Он чувствовал, что его лицо пылает.

– Адо! Что не так?

– Все так. Я хочу сказать, с тобой все так.

– Я не понимаю. – Далландра выглядела очень обиженной. Я что-то сказала неправильно? Я думала, ты хочешь меня. Ты разве меня не любишь?

– Конечно, люблю! О, проклятье – я всегда все делаю чертовски неправильно!

Словно охваченный ужасом конь, Адерин хотел только одного – убежать в безопасное место. Не сказав больше ни слова, он выскочил из палатки, промчался сквозь лагерь и выбежал на берег. Он бежал до тех пор, пока окончательно не выбился из сил, и, задохнувшись, рухнул на прогретый солнцем песок. Вот тебе плата за могущество в двеомере, твердил он себе. Ты тупой, несообразительный болван! Адерин нашел какой-то обломок плавника и начал терзать его, превращая в щепки. Он имел очень смутное представление о том, как занимаются любовью. Что она о нем подумает? Как вообще подступиться к такой красавице? Вдруг он сделает что-то не так, вдруг сделает ей больно?

Тишина, нарушаемая только шумом ветра, теплый день, танцующие на воде солнечные блики успокаивали, и Адерин наконец смог начать мыслить. Медленно, рассуждая логически, он напомнил себе, что Далландра была несомненно права. Если они и дальше будут вместе вызывать такие могущественные силы, придется позволить событиям идти своим чередом, чтобы магические силы нашли должный выход – выход чистый и праведный, такой, как вся жизнь Адерина. Двеомер никогда не требовал, чтобы он давал обет безбрачия, как жрецы Бела. Он искренне полюбил Далландру, и ее предложение тоже было искренним. Потом он вспомнил, как оставил ее: в растерянности, сидящую с открытым ртом; возможно, она решила, что он сошел с ума; может, смеется над ним. Он закрыл лицо ладонями и заплакал в отчаянии. Когда Адерин, наконец, взял себя в руки, он увидел стоявшую рядом девушку.

– Я должна была отыскать тебя. Пожалуйста, скажи, чем я обидела тебя?

– Ничем, совершенно ничем. Виноват только я.

Слегка приоткрыв рот, Далландра что-то искала в его лице, глядя на него потемневшими глазами. Потом вздохнула и села рядом. Ни о чем больше не думая, он протянул ей руку, и она взяла ее в свои теплые и мягкие ладони.

– Я в самом деле люблю тебя, – сказал Адерин. – Но я хотел признаться тебе в любви красиво.

– Следовало дождаться этого. Прости меня. В меня столько раз влюблялись, но я не хотела иметь ничего общего ни с кем из них. Я боюсь, Адо. Я просто хотела покончить с этим раз и навсегда.

– Я тоже боюсь. Я никогда раньше не был с женщиной.

Далландра улыбнулась застенчиво, как совсем юная девушка, и еще крепче сжала его пальцы.

– Значит, нам придется учиться вместе. О, Адо, черт бы тебя побрал! Мы с тобой научились стольким странным вещам, и встречались с духами всех уровней, и заглядывали в будущее, и всякое такое! Уж наверное мы разберемся, как делать то, чему большинство людей учатся, еще будучи детьми!

Адерин засмеялся. Смеясь, он смог ее поцеловать, губы у нее были нежными, теплыми и робкими. Она обхватила его шею руками, и он ощутил теплую волну, сметающую все его страхи. Ему так нравилось ее целовать, и ощущать ее теплое тело, и ему нравились ее робкие ласки. Она изредка вскидывала на него взгляд и улыбалась, а в глазах ее светилась такая нежность, что у него наворачивались слезы. Однажды эта женщина, которая казалась ему такой недоступной, полюбит его.

– Мне перебраться в твою палатку прямо сегодня? – спросил он.

Она снова заколебалась.

– Мы можем не торопить события. Далла, я так тебя люблю, что готов ждать!

– Дело не в этом. – Голос ее дрожал и звучал не совсем уверенно. – Я просто боюсь, что я использую тебя.

– Используешь меня?

– Из-за Стражей. Иногда мне кажется, что я готова уплыть в их море. Мне нужен якорь, Адо, но я…

– Так позволь помочь тебе. Я ведь сказал, что помогу, и говорил это серьезно.

Со смехом кинулась она ему в объятия и прижалась к нему. Годы и годы спустя он с горечью говорил себе, что она его предупреждала.

Но он не винил себя – да и кто бы стал? – за то, что не обратил внимания на ее предупреждение. Ведь он был так счастлив, и каждый день этой новой жизни делался теплым, золотым и сладким, как вызревший на солнце фрукт, и уже не имело значения, что зимние бури бушевали и завывали вокруг лагеря. Этим же вечером он перенес вещи в палатку Лаллац4рьг и узнал, что среди Народа этот простой поступок означает свадьбу. Вечером устроили пир, играла музыка, а когда Адерин и Далландра сбежали с праздника, они обнаружили, что кто-то перенес палатку вместе со всеми вещами на полмили от лагеря, дабы обеспечить им полное уединение. Далландра разожгла огонь, Адерин зашнуровал вход в палатку. Они остались вдвоем, и Адерин не знал, что сказать, поэтому начал раскладывать вещи. Он передвигал их с места на место, складывал стопкой и снова разбирал, словно это имело какое-то значение, а Далландра сидела на одеялах и наблюдала за ним. Когда он не мог больше делать вид, что занят полезным делом, Адерин подошел и сел рядом, глядя в пол.

– Ну… хм… я не знаю, – проговорил он. – Теперь я должен сказать, как сильно люблю тебя?

Он услышал ее смех, потом что-то зашуршало, и Адерин увидел, что она расплетает свои косы. Ее узкое лицо буквально утонуло в потоке густых серебристых волос, ниспадавших до талии. Он решился и провел по ним рукой. Далландра улыбнулась.

– Мы уже зашнуровали вход, – сказала она. – Никто не рискнет нас побеспокоить.

Адерин наклонился и поцеловал ее. На этот раз она прижалась к нему робко, но вместе с тем страстно, и это разожгло его желание…

Начиная с этого дня все стали относиться к нему так, словно он всю жизнь прожил среди Народа, и всегда был мужчиной Далландры; а она стала его женщиной так легко и естественно, что иногда ему казалось – его сердце просто разорвется от счастья. Он впервые познал, как это прекрасно – быть частью чьей-то жизни, не быть одиночкой. Даже Калондериэль принял это; правда, после самого короткого дня в году он оставил дружину банадара и переехал в другой алар. Адерин чувствовал тут свою вину и сказал об этом Галабериэлю.

– Не надо об этом беспокоиться, – ответил банадар. – Он передумает, когда его разбитое сердце излечится. В его возрасте исцеление происходит быстро.

Галабериэль оказя прав. Когда в первые теплые дни они сворачивали зимний лагерь, Кел вернулся, приветствуя всех, в том числе и Адерина, как утерянных братьев, и внес вещи в палатку банадара, никому ничего не объясняя. Алары отправились на север, к озеру Прыгающей Форели. По дороге к ним присоединялись другие воины, с мечами и луками, мужчины и женщины, так что лагерь у места упокоения усопших разбивало настоящее войско, и все они ждали вестей из Элдиса. Двеомер не посылал Адерину никаких предупреждений об опасности, и он не думал, что начнется война, однако Галабериэль ночь за ночью проводил без сна, меряя шагами берег озера, пока не явился караван купцов во главе с Намисом и не обрадовал их вестью, что никакой войны не будет.

Старший сын Меласа, ныне тьерин Валдин, требовал отмщения и провел всю зиму, разъезжая по княжеству и пытаясь увлечь за собой людей, но позорно провалился. Принц Адрик отказал ему в содействии, утверждая, что Медведи грубо попрали объявленную им неприкосновенность места упокоения усопших эльфов. Ни один из лордов не пожелал, во-первых, навлечь на себя немилость принца, а во-вторых, познакомиться с длинными луками Западного Народа, так что все предполагаемые союзники Валдина нашли множество причин, по которым не смогли поддержать его, особенно после того, как узнали, что отряд Западного Народа без предупреждения напал на поселение под Каннобайном и стер его с лица земли.

– Так что Валдин может сколько угодно ворчать над своей кружкой с элем, – завершил свой рассказ Намис. – Но по меньшей мере этим летом мстить он не отважится. Кроме того, банадар, возникли неприятности на границе с Дэверри. Испокон веков король Элдиса получал все пошлины и сборы за проход по горным тропам, а дэверрийский гвербрет из Морлина вдруг предъявил на них права. Кровь еще прольется, помяните мое слово.

– Превосходно! – заключил Галабериэль, – Раз уж они начнут сражаться друг с другом, посягать на наши земли точно не станут. Пусть их боги войны вовлекут их в долгий, долгий танец.

Народ провел на озере Прыгающей Форели больше месяца, вьгкапывая камни из холмов и делая из них не столько стену, сколько межевую линию вокруг священной земли. Похоже, никто уже не помнил, как делать строительный раствор, которым когда-то скрепляли стены легендарных городов далекого запада, но, как верно заметил Галабериэль, они будут возвращаться сюда достаточно часто, чтобы сохранять межи в порядке. Адерин продолжал свои уроки все время, пока шло строительство хотя вместе с ним прибыли и другие мастера двеомера.

Невин навестил его, как и обещал, и привез не только книги знаний – три драгоценных тома, в том числе и «Тайную книгу друидов Кадваллона» – но и большую связку свитков пергамента, кубики сухих чернил и специальные сланцевые подносы для размалывания и смачивания чернил. Нарезать перьев они всегда могли из камыша.

– Где ты взял на все это денег? – изумился Адерин, радуясь чернилам. На каждом кубике было выдавлен пеликан бога Вэйма. – Или в храме тебе их просто подарили?

– Чернила действительно подарили, но все остальное я купил. Сын лорда Мароика щедро заплатил мне за то, что я спас жизнь его новой леди. – Неожиданно в лице Невина появилось смущение. – Адо, мне нужно тебе кое-что сказать. Пойдем-ка со мной.

Далландра едва обратила внимание на то, что они покинули палатку, так она увлеклась книгами. Под жарким солнцем весеннего дня они прошли к озеру, где на песок набегали небольшие волны.

– Что-то случилось? – спросил Адерин.

– Да, случилось. Прошлой зимой в Блэйсбире была очень тяжелая лихорадка. Твои отец и мать умерли. Лорд Мароик, почти все старики и младенцы в деревне – тоже.

Адерин резко запрокинул голову. Ему хотелось рыдать и оплакивать мертвых, но он не мог пошевелиться, не мог вымолвить ни слова. Невин мягко положил руку ему на плечо.

– Мое сердце тоже болит, Адо. Я решил, что лучше скажу тебе это сам, чем буду передавать через огонь.

Адерин кивнул в знак согласия, поражаясь самому себе и тому, что онемел от скорби. Они не умерли, твердил он себе. Они просто ушли. Они родятся снова, и ты знаешь это.

– Эта лихорадка была ужасной. – Голос Невина доносился откуда-то издалека, словно он разговаривал сам с собой. – Но по крайней мере быстрой. Я думаю, Лисса могла бы выжить, если бы не умер Гверан. Мне кажется, она просто не хотела жить без него.

Адерин снова кивнул, не в силах произнести ни слова.

– Сынок, в слезах нет ни позора, ни вины. Они ушли к новой жизни, но кто знает, увидишь ли ты их когда-нибудь?

– Я буду тосковать по ним, – сказал Адерин. – Особенно по маме. О боги! Невин, я чувствую себя таким потерянным! Кроме тебя, у меня не осталось никого – только Народ, если ты понимаешь, что я хочу сказать!

– Я понимаю, и ты прав. Но это твой вирд, сынок. Я никогда не пытался понять, почему так, но это твой вирд, и ты его с честью принял. Я горжусь тобой.

Идти со своим горем в шумный лагерь казалось невозможным, и Адерин повел Невина на долгую, молчаливую прогулку вдоль озера. То, что старый учитель шел рядом, успокаивало и исцеляло лучше, чем любые травы. Солнце уже садилось, они повернули обратно, и Адерин сумел отвлечься от своей потери.

– Что ты скажешь о Далландре?

Невин усмехнулся и вдруг показался Адерину очень молодым.

– Мне очень хочется сказать что-нибудь остроумное, мол, тебе слишком повезло и ты не заслуживаешь такой красавицы, но ведь дело не в ее красоте, так? Она очень могущественная женщина, Адо, очень могущественная.

– Конечно.

– Не следует относиться к этому так легко. – Невин остановился и пригвоздил его к месту ледяным взглядом. – Ты не понимаешь меня, Адерин? Сейчас она любит тебя, и ей очень нравится играть в «я твоя жена», но она очень могущественная женщина.

– Честное слово, я понимаю это каждый день и каждый час нашей жизни. Но есть и еще одно. Я ведь понимаю, что она проживет на сотни лет дольше, чем я. И неважно, как сильно я люблю ее, все равно в ее жизни я лишь эпизод.

– Что? Что ты такое говоришь?

– Прости, я забыл, что ты не знаешь. Народ живет очень, очень долго. На равнинах – по пять сотен лет, а когда они жили в городах, нормой было шесть-семь сотен лет.

– Они определенно не отсюда. – Невин заколебался, потом сказал. – Адо, а зависть…

– Я знаю. И с этим мне нужно бороться. Со своей собственной завистью, разрывающей мне сердце.

Этой ночью они втроем сидели в палатке Адерина и Далландры. Было слишком тепло, чтобы разжигать костер, и Далландра сотворила шар желтого света, подвесив его на шест. В палатке было полно дикого народца, гномы на корточках расселись на подушках, феи и сильфы порхали в воздухе, несколько безволосых серых существ забрались на колени Невину на манер кошек.

– Адерин рассказывал мне про Стражей, – сказал Невин Далландре. – Это все очень странно.

– Странно, – согласилась Далландра. – А ты знаешь, кто они или что?

– Несомненно, это духи, которые никогда не рождались.

Адерин и Далландра уставились на него.

– Я имею в виду, они никогда не воплощались в человеческий облик, – пояснил старый учитель. – Но у меня есть ощущение, что это души, которые должны были воплотиться. Я думаю, Далла, именно это и имел в виду Эвандар, сказав, что они «отстали»: они должны были обрести плоть здесь, в материальном мире, но отказались от этого. Духовные уровни такие свободные, прекрасные и могущественные – это очень соблазнительная ловушка. Ведь они очень изменчивые и непостоянные. Там ничто не может выдержать испытание временем, даже душа; а ведь она могла бы стать бессмертной, если бы прошла через все положенные формы.

– Ты хочешь сказать, что Стражи действительно должны раствориться и попросту исчезнуть? – Она о чем-то напряженно думала, сузив глаза.

– Да. Со временем. Может быть, через миллион лет по нашим меркам, может быть – скоро, я не знаю. – Невин позволил себе усмехнуться. – Я, видите ли, не большой знаток Стражей.

– Ну да. – Далландра еще подумала, потом продолжила. – Эвандар сказал, что они должны были стать такими, как мы. Значит, они души эльфов?

– Возможно. А может быть, они относятся к совершенно другой ветви эволюции, другому течению безбрежной реки сознания, которая течет через вселенную и почему-то выбрала не то русло. Это ведь ничего не значит. Сейчас они здесь и отчаянно хотят найти образец, которому можно последовать.

– Но Эвандар еще сказал, что они могут нам помочь и что-то для нас сделать.

– Несомненно. В их распоряжении все возможные виды двеомера, пребывающие в тех же духовных уровнях, что и они сами. Я не берусь догадываться, что именно они могут совершить. Но об одном я могу поспорить на любую сумму: у них нет мудрости. Нет и сострадания. Это – общее для тех, кто никогда не знал материального мира, кто никогда не страдал во плоти. – Невин наклонился и поймал взгляд Далландры. – Будь осторожна, девочка. Будь настороже, если они рядом.

– Я так и делаю, поверь мне. Честно говоря, теперь я вообще не хочу иметь с ними ничего общего. Если мой вирд – узнать все о них и им подобных, это может подождать до тех пор, пока я не наберу достаточно силы, чтобы справиться с этим.

Невин облегченно вздохнул, словно увидел, как лошадь взяла опасный барьер и осталась цела и невредима.


Далландра вновь заговорила со Стражами только через три года. В первый год замужества она была очень занята, учась у Адерина и в свою очередь обучая его всему, чему могла, и у нее не хватало времени, чтобы думать об этих странных духах. Кроме того, она перестала ходить одна, и они избегали если не ее саму, то ее спутников. По молчаливому взаимному согласию ни Адерин, ни она не заговаривали больше о Стражах и меняли тему, если о них упоминал кто-нибудь из других магов. Ее любовь к Адерину действительно стала якорем, как она однажды выразилась. Он был к ней так добр и внимателен, что его легко было любить: теплый, нежный и надежный. Далландра не относилась к женщинам, которым требовалось, чтобы мужчина все время держал их в напряжении: ей хватало волнений во время работы, и они могли свести с ума любую обычную женщину, неважно, эльфа или человека. Адерин оказался именно тем, кто ей требовался, и она платила ему за это сторицей.

Однако к исходу второго года Далландра снова начала видеть Стражей, правда, только издалека. Похоже, они искали ее. Когда алар менял лагерь, она всегда ехала впереди с Адерином или Галабериэлем, и иногда до нее доносилась печальная мелодия серебряного рожка или на горизонте появлялись чьи-то силуэты. Если она указывала на них своим спутникам, силуэты исчезали раньше, чем те успевали их увидеть. Когда они с Адерином вместе летали – к тому времени он научился превращаться в большую серебристую сову – Далландра иногда видела трех лебедей, не отстающих от них, но держащихся на приличном расстоянии. Если же они с Адерином пытались их догнать, те исчезали во вспышке света.

На третью весну ее замужества начались сны. Они приходили к ней в образе эльфов, которых она уже видела – Эвандара, Альшандры и Элессарио, и горько упрекали ее за то, что она покинула их. Иногда они предлагали ей свои услуги, иногда – угрожали, но ни предложения ни услуги не имели силы. А вот упреки ранили. Она ясно вспоминала Эвандара, сказавшего, что его народ нуждается в ее помощи, чтобы не исчезнуть, и еще она вспоминала теории Невина, впрочем, и его предостережения тоже. Она убеждала себя, что Стражи сами сделали свой выбор, когда отказались принять бремя земного мира; как гласила эльфийская поговорка, раз они выкинули лошадь из табуна, то могут седлать ее так, как им нравится. При условии, конечню, то Невин был прав. При условии, что они знали, на что шли.

Наконец, после одного особенно яркого сна, Далландра надела на свою неоседланную кобылу недоуздок и поехала на пастбище. Однако стальной нож с собой взяла. Она каталась не меньше часа, пока не нашла место, подходящее для Стражей – небольшой ручей, вытекающий из источника между двумя лещинами. Далландра спешилась, не доезжая до него семи сотен ярдов, привязала кобылу и воткнула нож острием в землю так, чтобы половина рукоятки торчала наружу, но стальное лезвие полностью спряталось в земле, И направилась к лещинам.

Конечно же, с этой стороны дверей в иной мир ее ждали – на этот раз Элессарио. Если бы это был Эвандар, Далландра наверняка повернула бы назад, но женщине она доверяла, особенно такой юной и уязвимой, едва вышедшей из подросткового возраста. Элессарио унаследовала волосы своего отца, такие же невозможно желтые; глаза у нее тоже были желтые, с вертикальными изумрудными зрачками.

– Ты все же пришла? – сказала Элессарио. – Ты слышала, как я тебя звала?

– Да, во сне.

– Что такое сон?

– Ты разве не знаешь? Это когда ты со мной разговаривала.

– Что? – Ее красивые полные губы приоткрылись от удивления. – Мы разговариваем с тобой, только если ты приходишь к Вратам, и все.

– О, вот как… Твой отец сказал мне, как тебя зовут, Элессарио.

Она дернула головой, как испуганная олениха.

– Ах он, животное! Это нечестно! Я-то не знаю твоего имени!

– Разве он тебе не сказал? Он его знает.

– Он знает? Он никогда не был честным. – Неожиданно она отвернулась и уставилась на лещину. – Мать еще хуже.

– Почему ты зовешь их матерью и отцом? Ведь они не рождали тебя. Во всяком случае, обычным способом.

– Когда я появилась, они были там.

– Появилась?

Элессарио пожала плечами.

– Я появилась, и они были там.

– Ну, хорошо. Ты знаешь, что я имею в виду под рождением?

Она отрицательно покачала головой, и Далландра объяснила, описав ей весь процесс так ярко, как могла. Она описала и половой акт, пытаясь понять реакцию. Элессарио. Девочка слушала, не издав ни звука, уставившись на Далландру немигающими желтыми глазами; то и дело губы ее кривились от отвращения, но она слушала.

– И что ты об этом думаешь? – спросила, наконец, Далландра.

– Со мной такого никогда не случалось. Вся эта кровь и мерзость!

– Я и не думала, что случалось.

– Но зачем? Как это ужасно! Зачем?

– Чтобы познать этот мир. – Далландра провела рукой, показав на небо и землю, траву и воду. – Познать его и никогда, никогда не исчезать!

Элессарио задумалась, губы ее опять скривились, но не от отвращения, а от мыслей. Потом она повернулась, ступила в ручей между лещинами и исчезла. На сегодня достаточно, подумала Далландра. Посмотрим, запомнит ли она это.

Возвращаясь к привязанной лошади, она думала, что теория Невина о том, что Стражи никогда не воплощались, выглядит все более правдивой. Только она подошла к своей кобыле, как почувствовала кого-то за спиной, как дуновение холодного ветра. Она резко обернулась и увидела Альшандру, разъяренную, возвышающуюся над ней, с натянутым луком и стрелой с серебряным наконечником, уже лежащей на тетиве. Неожиданно Далландра вспомнила о той стреле, которую ей когда-то подарили, и вспомнила еще, что она была не эфирная, а самая настоящая, из дерева и металла.

– Почему ты так сердита?

– Ты не собираешься идти в наш мир!

– А если бы я пошла, я смогла бы вернуться назад?

– Что? – Ярость Альшандры испарилась; она возвращалась к своему обычному росту, но лук все еще сжимала в руках.

– А зачем?

– Это мой мир. Все, что я люблю, находится здесь.

Альшандра швырнула лук в воздух, и он исчез, словно пролетел сквозь невидимое окно в потайную комнату. Далландра похолодела: если они могли так легко управляться с материальными предметами, они не были обыкновенными духами.

– Ты отберешь у меня дочь, девушка. Я боюсь тебя.

– Что? Я не собираюсь отбирать у вас дочь!

Альшандра озадаченно покачала головой, будто Далландра не поняла ее.

– Не лги – я это хорошо вижу. Ты заберешь у меня дочь. Но взамен я получу награду. Запомни это, девушка!

Она начала раздуваться, увеличиваться и протянула к Далландре пальцы, похожие на когти. Далландра упала на колени, нащупала рукоятку ножа и выдернула его из земли. Альшандра в ужасе закричала и отступила назад.

Они стояли, обе перепуганные, и смотрели друг на друга, потом образ Альшандры заколебался и начал изгибаться, словно невидимая сила, заключенная в ноже, толкала ее в талию, выгибая назад. Она выглядела, как отражение в пруду, когда ветерок колышет воду: вся колеблющаяся и деформированная. И вдруг исчезла, только ее последний крик разнесся эхом по всему пастбищу, заставив кобылу Далландры в ужасе брыкаться и фыркать.

Этой же ночью ей приснился Эвандар, сказавший только одно:

– Ты не должна была этого делать.

Далландра прекрасно поняла, что именно он имеет в виду. А вот Эвандар не понял, что она испытывает не страх, а чувство вины за то, что так напугала Альшандру.

Утром, завтракая в палатке лесными ягодами и мягким овечьим сыром, Далландра нарушила негласное соглашение о Стражах и рассказала Адерину, что с ней произошло. Он впал в бешенство, и это ошеломило девушку.

– Ты говорила, что никогда больше их не увидишь! – голос его дрожал от едва сдерживаемой ярости. – О чем, черт тебя подери, ты думала, когда опять пошла гулять в одиночестве?

Она уставилась на него, раскрыв рот. Он тяжело вздохнул, сглотнул и закрыл лицо руками.

– Прости меня, любовь моя. Я… они пугают меня. Я имею в виду, Стражи.

– Меня они тоже не особенно успокаивают.

– Тогда почему… – Он с трудом сдерживался.

Вопрос был справедлив, и Далландра долго думала, а он терпеливо ждал, только руки, сжатые в кулаки, выдавали его волнение.

– Потому что они страдают, – ответила она наконец – Во всяком случае, Эвандар, а его дочери кажется что с их народом что-то не так. И нужна помощь Адо.

– Что ты говоришь! Все равно я не понимаю, почему именно ты должна им помогать!

– Потому что у них нет никого, кроме меня.

– У меня тоже, и у всех остальных из твоего Народа!

– Я знаю.

– Так почему же ты продолжаешь всюду выискивать этих демонов?

– Да ладно тебе, никакие они не демоны!

– Хорошо, хорошо, извини. Просто они мне не нравятся! Кроме того, дело ведь не только в жалости, да? Они тебя очаровали!

– Я это признаю. Они – загадка. Мы искали всюду – и с помощью твоего наставника, и в книгах, и у других мастеров двеомера, и до сих пор не знаем, что же они такое. Только я могу это выяснить!

– Так что же это, просто любопытство?

– Любопытство? – Ее кольнуло раздражение. – Я бы не стала таким образом отделываться от разговора.

– Я и не думал отделываться.

– Да что ты!

И они впервые поссорились, шепотом говоря друг другу колкости – шепотом, потому что остальные обитатели алара ходили мимо палатки взад и вперед, занимаясь обычными утренними делами.

Не выдержав, Далландра выскочила из палатки, промчалась через весь лагерь и побежала на пастбище. Оглянувшись, она еще больше взбесилась, потому что Адерин не побежал за ней следом. Она отдышалась и пошла, сама не зная куда, описывая круги, но не выпуская из виду лагерь.

– Далландра! Далландра! – Звал ее издалека тоненький голосок. – Подожди! Отец назвал мне твое имя!

Девушка резко повернулась и увидела Элессарио, догонявшую ее. Она бежала, приминая траву, будто человек из плоти и крови, но при этом была полупрозрачной улыбаясь, протянула она руку, сжатую в кулачок.

– Это подарок тебе.

Далландра машинально протянула вперед руку, и ей на ладонь упал серебряный орех. Он выглядел, как грецкий орех в скорлупе, с черенком и листочком, но был сделан из серебра.

Когда Далландра пощелкала по нему ногтем, он зазвенел.

– Спасибо, конечно, но почему ты мне его даришь?

– Потому что ты мне нравишься. И потом, это проводник. Если ты захочешь попасть в нашу страну, он тебя туда отведет.

– Правда? Каким образом?

– Приложи его к глазам, и увидишь все дороги.

Опять машинально Далландра подняла к глазам руку с орехом, но в последнюю секунду спохватилась. Трясущейся рукой засунула она орех поглубже в карман штанов.

– Спасибо тебе, Элессарио. Я не забуду этого.

Девочка улыбнулась и выглядела такой счастливой и невинной, что невозможно было заподозрить ее в коварстве. Не то что Эвандара.

– Наверное, твой отец дал его тебе, чтобы ты подарила его мне?

– Да конечно. Он знает, где они растут.

– Ага. Я так и думала.

Элессарио что-то начала говорить, но вдруг завизжала, как побитая собака.

– Кто-то идет! Это он! Твой мужчина! – И исчезла.

Далландра обернулась и увидела спешащего к ней Адерина. Она побежала к нему навстречу, и он с таким облегчением улыбнулся, что Далландра тут же вспомнила, что они были в ссоре.

– Прости, что я так по-дурацки убежала, – сказала она.

– Это ты меня прости, что я тебе столько всего наговорил. Я так тебя люблю.

Она кинулась к нему в объятия и поцеловала его. В его объятиях она вновь почувствовала себя так надежно, и счастливо, и в полной безопасности. И почему-то совсем забыла рассказать Адерину о серебряном орехе. Наткнувшись на него потом, Далландра завернула орех в лоскуток и спрятала на самом дне своей личной седельной сумы, куда он никогда не заглядывал.


Еще через несколько месяцев, когда дни стали короче и в аларе начали поговаривать о зимнем лагере, Адерин понял, что Далландра регулярно видится со Стражами. Сначала это не приходило ему в голову. Конечно, она уезжала верхом одна не меньше трех раз в неделю, но им обоим требовалось время, чтобы побыть в одиночестве – для совершения ритуалов и для медитации.

Его собственная работа наставником отнимала у него столько времени, что он даже был благодарен Далландре за то, что она занималась своими делами. Еще позже ему пришлось признать, что он просто не хотел верить тому, что его женщина может так холодно и сознательно делать что-то против его воли. Ни одна дэверрийская женщина не поступила бы таким образом, а он всегда думал о Далландре, как о своей жене, похожей на его мать. Кроме того, она всегда брала с собой нож, а на лошади была упряжь с металлическими деталями, удила с мундштуком и стремена, а все это отпугивало Стражей. Только потом он понял, что она просто оставляла где-нибудь лошадь, а дальше шла пешком и встречалась со своими друзьями.

Правде в глаза его заставила посмотреть растущая рассеянность Далландры и отсутствие интереса к жизни. На осеннем алардане Народ шел к ней, как к мудрейшей, со своими вопросами, но она старалась как можно меньше заниматься этим. Если бы она могла, то переложила бы все земные заботы на Адерина. Когда они оставались вдвоем, Далландра погружалась в свои мысли, и ее невозможно было вовлечь в разговор. Он все искал этому объяснения – она думает о медитации, она обдумывает что-то непонятное – до тех пор, пока случайно нё разговорился с Энабрильей.

– Далландра что, заболела? – спросила его девушка.

– Нет. Что за странный вопрос?

– Она в последнее время настолько рассеянная. Сегодня утром я наткнулась на нее у ручья. Пришлось трижды окликнуть ее, прежде чем она меня услышала. А когда я все же сумела до нее докричаться, она так странно уставилась на меня. Могу поклясться, она не сразу вспомнила, кто я такая.

Адерин ощутил укол холодной иглы страха.

– Конечно, – продолжала Энабрилья, – может, она просто беременна. Я хочу сказать, вы вместе всего четыре года, и это очень мало, но ты – я не хочу тебя обидеть – ты все же круглоухий, а говорят, что у мужчин-круглоухих все по-другому.

Адерин почти не слышал ее болтовни. Ее озабоченность вынудила его увидеть то, чего он так страшился. Когда Далландра вернулась в лагерь, он сидел в палатке и ждал ее.

– Ты продолжаешь выезжать, чтобы встречаться с ними, верно? – сразу же выпалил он.

– Да. Я никогда не говорила, что не буду этого делать.

– Почему ты не сказала мне?

– А зачем? Ты только расстраиваешься. Кроме того, я никогда не хожу в их мир. Я заставляю их приходить в наш.

Он замешкался, пытаясь подыскать нужные слова, а она наблюдала за ним, слегка наклонив голову набок; ее глаза стального серого цвета смотрели спокойно и отстраненно.

– Чего ты так боишься? – спросила она вдруг.

– Я не хочу, чтобы ты ушла с ними и оставила меня одного.

– Оставила тебя? Что? О, любимый мой! Никогда! – она бросилась в его объятия. – Прости меня! Я и не знала, что ты тревожишься о таких глупостях! – Она испытующе посмотрела ему в лицо. – Ради работы мне придется несколько ночей уходить одной, но это и все.

– Это правда? – Ему хотелось умолять ее не оставлять его ни на минуту, но он понимал, что такая просьба смешна. Это просто невозможно, иначе им придется прекратить работать. – Ты обещаешь?

– Ну, конечно, обещаю! Я всегда буду возвращаться к тебе. Всегда!

Она так страстно поцеловала его, что Адерин почувствовал – она говорила правду, она безоговорочно верила в свои слова. Его облегчение было подобно теплой волне, унесшей все его страхи и тревоги далеко в океан. И очень долго, всю эту длинную, холодную и полную бурь зиму Далландра была прежней, отдавая ему все свое внимание и любовь. К приходу весны он решил, что вел себя глупо, что не стоило так беспокоиться из-за ее работы со Стражами, хотя Далландра честно призналась ему, что часто разговаривала с Элессарио.

– Я нужна этому ребенку, Адо. Понимаешь, теперь я верю, что она и весь их род должны были воплотиться в людей, как ты и я. Но что-то пошло совершенно не так. Я собрала кое-какие свидетельства, убедившие меня, что эти существа оказались рассеяны во вселенной, сквозь несколько духовных уровней. Я думаю, они именно это имеют в виду, когда говорят о жизни в нескольких мирах, а не в одном мире, понимаешь?

– Но я никогда ни о чем подобном не слышал!

– Я тоже. Поэтому они так увлекли меня. Видишь ли, я оставила своих родителей, променяла их на двеомер, потому что всегда любила скрытые вещи и всякие тайны.

– Я поступил так же. Я понимаю тебя, только прошу – будь с ними осторожна. Я не доверяю им.

– Я тоже им не доверяю. Не волнуйся.

– А если предположить, что они воплотятся? Чем они станут?

– Представления не имею. Они, между прочим, тоже. Но мне кажется, они провели здесь столько времени, что станут похожи на нас – я имею в виду эльфов, а не вас, круглоухих.

Слова резанули его, прозвучав зловещим предупреждением. Ни разу с того времени, как они поженились, не проводила Далландра границы между собой и родом Адерина. Это так ранило его, что он не решился что-либо сказать, и момент был безвозвратно упущен.

– Чтобы стать похожими на нас, им придется от многого отказаться, – продолжала Далландра. – На самом деле от многого, и иногда я думаю, что они этого не сделают. А если они не решатся – что ж, кое-кто говорит, что они исчезнут навсегда, а я не хочу, чтобы такое случилось, ни с одной душой. Это будет страшная трагедия.

– Ты права. Но ведь они сами выбрали такую судьбу.

– Сами? У них не будет никакого выбора, если они не найдут того, кто им поможет.

– А зачем им нужна ты? Что-то вроде космической повитухи?

– Ну конечно. – Она выглядела удивленной, что он этого до сих пор не понял. – Именно для этого.


На яркой траве у ручья полусидя-полулежа отдыхал Эвандар. Рядом лежала его арфа. С такого близкого расстояния Далландра видела, что арфа была из настоящего дерева, как и стрела, полученная в подарок, сделана на эльфийский манер, но более тонкой работы, и украшена перламутровым узором в виде водорослей и морских коньков. Он заметил ее интерес.

– Это арфа из исчезнувших городов, точнее, из Ринбаладелана. Моему народу такие вещи достаются нелегко.

– Должно быть, ты забрал ее до того, как город пал.

– О да. – Неожиданно он нахмурился. – Видишь ли, я пытался спасти Ринбаладелан. Конечно, это было безнадежно, даже с моей помощью. Но город был так красив, что мне претила сама мысль о том, что он окажется разрушен.

– Только красота? А как же эльфы, жившие в нем?

– Они жили, умирали, приходили и уходили – это все не мои заботы. А вот драгоценные камни выдерживают испытание временем, и игра света на этих камнях тоже. Гавань Ринбаладена пронзила своей красотой мое сердце, а эти волосатые существа превратили ее в свалку и позволили ей затянуться илом, и сбрасывали туда трупы, и вода стала грязной и вонючей. А потом пришли крабы, стали поедать трупы, а покрытые мехом существа поедали крабов, заболели чумой и умерли, и я смеялся, глядя, как они ползли с раздутыми животами по канавам разрушенного ими города.

Далландру передернуло, и он искренне удивился ее реакции.

– Ты же понимаешь, что они заслужили смерть, – сказал Эвандар. – Они убили мой город, а заодно и всех твоих соплеменников. Я не понимаю, почему ты утверждаешь, что не помнишь Ринбаладен, Далландра. Я точно знаю, что видел тебя там.

– Может, и видел. Мы не запоминаем свои жизни. Душа, помнящая все, несет слишком тяжкое бремя для новой жизни.

Теперь передернулся он.

– Все забыть! Я бы этого не вынес. И жить такой ограниченной жизнью, как вы!

– Эвандар, нам пора честно поговорить, если, конечно, вы умеете быть честными. Ты просишь меня помочь вам, но при этом все время утверждаешь, что не нуждаешься в моей помощи.

– Это все для меня слишком ново. – Он взял арфу и сыграл такую неземную мелодию, что глаза Лалланадры наполнились слезами восторга. – Дело не во мне. Дело в Элессарио.

– А. Ты ее любишь?

– Люблю? Нет. Я не хочу обладать ею. Мне даже не нужно, чтобы она все время была рядом. – Он посмотрел на Далландру. – Я просто хочу, чтобы она была счастлива, и очень не хочу, чтобы она исчезла. Это любовь?

– Конечно, глупый! Это любовь куда более сильная, чем простое желание обладать.

Его удивление было забавным.

– Ну, Далла, если ты так говоришь… Подумать только! – Он сыграл еще одну мелодию, на этот раз забавную, с очень высокими нотами. – Очень хорошо. Я люблю Элессарио, как ни странно это для меня звучит, и она еще молода, слишком молода, чтобы понять, от чего откажется, если последует за вами в рождение и плоть, в бесконечное колесо и в весь этот сверкающий, странный, а иногда липкий, скользкий и мокрый мир, в котором вы живете. И тогда она получит все, что должны были получить все мы, а я смогу спокойно умереть.

– Почему бы тебе не прийти вместе с ней и жить?

Эвандар отрицательно покачал головой и склонился над арфой. Он играл музыку, предназначенную для танцев, это было ясно по быстрым аккордам и по тому, что ноги ее сами задвигались. Далландра заставила себя сидеть спокойно, пока он не закончил играть, неожиданно перейдя в минор и оставив мелодию незавершенной.

– Ты нас не поймешь, пока не попадешь в наш мир, – сказал он.

– Допустим, я пойду туда – просто допустим! Что произойдет с моим телом?

– С этим куском мяса? Тебя это волнует?

– Конечно же волнует! Без него я не смогу вернуться домой к мужчине, которого я люблю!

– Почему это должно волновать меня?

– Потому что без моего тела я умру, и мне придется родиться заново, а вам придется долго ждать и потом начинать все сначала.

– О, это будет утомительно сверх всякой меры, точно? Дай-ка подумать. О, я знаю! Ты же умеешь превращаться из женщины в птицу и обратно, так что если я превращу кусок мяса в драгоценный камень на цепочке, ты сможешь повесить его на шею, и он всегда будет с тобой, а когда ты захочешь домой, просто опять превратишься в женщину. Далла, честное слово, если ты проведешь с нами всего несколько дней – всего несколько – и посмотришь, как мы живем, и узнаешь нас поближе, ты придумаешь, как помочь моей Элессарио, я уверен. – Он улыбнулся. – Моей Элессарио. Которую я люблю. Так странно звучит, но ты знаешь, по-моему, ты права.

Он подхватил арфу и исчез.

Если бы Эвандар просил ради себя, Далландра бы никогда не согласилась, она понимала это даже тогда. Но он просил ради другой души, а это было совсем другое. Она уже достаточно долго встречалась с ними, в частности, с Альшандрой, чтобы понять – старый Невин был прав, у них нет сострадания. То, что Эвандар начинал испытывать любовь, не желая этого, было так важно, и эту перемену надо было лелеять и подпитывать. И хотя Далландра всегда очень внимательно относилась к возможным опасностям, она не хотела, чтобы Адерин узнал, что она собирается пойти на такой риск. Он только начнет кричать и браниться, уговаривала она себя, и вдруг поняла, что уже приняла решение.

Но ей не хотелось лгать Адерину, поэтому она ничего не сказала ему, уезжая тем утром. Отъехав на пять миль от лагеря, она расседлала лошадь, повернула ее в сторону табуна и, шлепнув по крупу, отправила домой. Потом вынула из кармана серебряный орех и развернула. Долго рассматривала она его думая, хватит ли у нее мужества пройти сквозь это. А если Эвандар лгал? Нет, ее магии достаточно, чтобы отличить ложь от правды. Никогда еще Эвандар не говорил так искренне. Как ни странно, подстегнула ее мысль об Адерине. Что он подумает о ней, если она поведет себя, как последняя трусиха, полная планов, но не имеющая мужества? Собрав в кулак всю свою волю, она дотронулась орехом до глаз – сначала до левого, потом до правого.

Сначала не произошло ничего, и она засмеялась над тем, что так легко поддалась на розыгрыш Элессарио. Но, сунув орех в карман, Далландра вдруг заметила изменения в ландшафте. Цвета стали ярче, трава – такого насыщенного зеленого цвета, что казалась изумрудной, а небо – глубоким и сверкающим, как море в солнечном свете. Далландра сделала несколько шагов и увидела что на север от нее над волной изумрудной травы в воздухе висит туман. Казалось, что он на горизонте, но при каждом ее шаге он приближался, его становилось все больше, потом он начал переливаться цветами от серого и бледно-лилового до нежнейшего розового и голубого, как перламутр на арфе Эвандара. Вспомнив об арфе, Далландра тут же услышала ее.

Туман окутал ее, и его прохладное прикосновение было приятным, как прикосновение шелка. Впереди виднелись три дороги, тянущиеся вдаль через пастбище. Одна вела налево к темным холмам, таким зловещим и мрачным, что им не могло быть места в стране Эвандара.

Вторая дорога вела направо, к горам, светлым и блестящим в чистом воздухе над туманом. Их вершины, покрытые снегом, сверкали так ярко, что казались подсвеченными изнутри. А прямо перед ней простиралась третья дорога. Далландра стояла, не зная, как поступить, и тут появилась Элессарио, бегущая по туманной третьей дороге.

– Далла, Далла! О, как здорово, что ты пришла! Нам будет так хорошо вместе! – Нет, нет, я пришла ненадолго, всего на несколько дней.

– Да, отец говорил мне. Тебе нужно вернуться к мужчине, которого ты любишь. Возьми. Отец велел отдать это тебе. – Она протянула Далландре аметист на золотой цепочке. Девушка взяла драгоценность и вскрикнула, потому что камень представлял собой статуэтку, изображающую ее самое в полный рост, не больше двух дюймов в высоту, но выполненную с потрясающей точностью вплоть до формы кистей рук. Она надела цепочку на шею.

– Эллесарио, если ты увидишь, что я уронила или потеряла его, скажи мне сразу же.

– Отец сказал то же самое. Я скажу. Обещаю. А теперь пошли. Сегодня будет пир, потому что ты здесь.

Эллесарио доверчиво, как ребенок, взяла ее за руку, и Далландра поняла, что по крайней мере эта душа была еще достаточно юной и могла научиться любить. Рука об руку пошли они по дороге, покрытой туманом. Оглянувшись, Далландра и сзади увидела только туман.


За три часа до заката кобыла Далландры вернулась в табун одна. Когда это увидел охранявший табун Калондериэль, он отправил мальчика в лагерь за Адерином. Адерин из палатки услышал мальчика, который громко звал его по имени, и опрометью выскочил из палатки.

– Мудрейший, о, мудрейший! – задыхаясь, выпалил мальчик. – Лошадь мудрейшей вернулась в табун одна!

Адерин помчался к табуну. В его сознании вспыхивали ужасные картины: лошадь скинула Даллу, и она сломала себе шею; Далла зацепилась за стремя, и лошадь волокла ее, пока девушка не умерла; Далла упала в овраг и сломала позвоночник… Навстречу ему вышел Калондериэль, ведя в поводу совершенно спокойную кобылу.

– Вот так она и вернулась, без седла и уздечки.

– О, боги! Может быть, Далла просто работала, а лошадь отвязалась и вернулась домой?

Сказав это, Адерин вдруг ощутил липкий холодный страх, словно рука зла стиснула ему сердце. Он был настолько взволнован, что не смог погадать на магических камнях, будто забыл все, что знал и умел. Как он ни старался, он не видел ничего – ни Далландры, ни ее следа, не видел даже седла и уздечки, которые наверняка лежали где-нибудь на лугу. Не выдержав этого, Калондериэль оседлал трех меринов, схватил кобылу за повод и позвал на помощь Альбараля, лучшего следопыта дружины. Альбараль бежал перед ним, как охотничья собака, не отрывая глаз от земли. К счастью, никто, кроме Далландры в этот день верхом не выезжал, и они очень скоро увидели примятую траву и кое-где следы копыт, ведущие напрямик через пастбище.

Солнце уже танцевало, скрываясь за облачным горизонтом, когда они нашли седло и уздечку. Альбараль велел Келу немедленно спешиться и подальше увести коней, чтобы не затоптать следы. Адерин спрыгнул с седла и подбежал к эльфу, стоявшему в высокой траве.

– Да, это ее вещи, – сказал Адерин.

Альбараль кивнул и вновь начал описывать круги, пытаясь отыскать следы самой Далландры. Адерин встал на колени, положил трясущуюся руку на седло и, ощутив резкий толчок двеомера, с мрачной определенностью понял, что она ушла. Не умерла, но ушла так далеко, что он никогда не найдет ее. Он закричал, и этот долгий, отчаянный крик-плач заставил Альбараля прекратить поиски.

– Мудрейший! Знамение?

Адерин кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Калондериэль оставил лошадей и подбежал к ним, хотел что-то сказать, но передумал. Его кошачьи глаза широко распахнулись, как у младенца-эльфа. Вздрогнув, Альбараль отвернулся.

– Я нашел следы. Мудрейший, вы подождете здесь?

– Нет, Я пойду с тобой. Веди.

Они прошли по следам всего несколько ярдов, до места, где трава была сильно примята. Опытный Альбараль определил, что здесь она сначала встала на колени, а потом легла. Дальше не было ничего – словно она превратилась в птицу и улетела.

– Тут нет ее одежды, – сказал Адерин. – Она не могла улететь одетой.

– Трава здесь влажная, – сказал стоявший на коленях Альбараль. – Похоже на туман. Или еще на что-нибудь.

– Туман двеомера? – спросил Калондериэль, бессознательно скрещивая пальцы, чтобы оградить себя от колдовства. Страх сжал Адерину горло и отнял дар речи. Неужели из этого тумана вылетела огромная птица и унесла Адлландру?

– Можно посмотреть, где кончается мокрая трава, – неуверенно сказал Альбараль. Адерин собирался ответить, как вдруг услышал – они все услышали – где-то в отдалении звук серебряного рога, и на горизонте показались всадники. Они вырисовывались на фоне заходящего солнца, черные кони в кроваво-красных облаках.

Это продолжалось несколько мгновений – и исчезло.

– Стражи, – прошептал Кел. – Это они забрали Далландру?

Адерин упал на колени, выдирая пригоршни примятой травы – последнее, к чему она прикасалась на земле. Его увели с трудом.

Всю ночь Адерин шагал по палатке взад и вперед. Он точно знал, что никогда больше не увидит ее, и тут же в нем вскипала надежда, и он верил, что Далландра вернется, конечно же, вернется, может быть, утром, или через час, может быть, она уже идет по лагерю и сейчас войдет в палатку. И снова слезы жгли ему горло, и он знал, что она все равно что умерла – ушла навсегда. На рассвете он выбрался наружу и пошел туда, куда ушла Далландра, но, конечно, не нашел ее. Он вернулся в лагерь, и все обращались с ним, как с больным: разговаривали, понизив голос, предлагали ему поесть, уговаривали лечь и полежать, и так печально смотрели на него, что ему хотелось кричать и ругаться.

Адерин спал весь этот день и бодрствовал всю ночь, и следующую, и следующую, и так прошло семь дней, а следов Далландры так и не было, и на рассвете восьмого дня он признал неизбежное и вызвал сквозь огонь Невина. Тот отозвался так быстро, словно и вовсе не спал. Адерин рассказал ему, что произошло, и образ Невина в огне постарел от горя.

– Однажды она обещала, что никогда не оставит меня, – сказал Адерин. – И я поверил ей, как последний дурак. Не дольше, чем на несколько дней, сказала она, и я поверил.

– Послушай, я не представляю себе, чтобы Далландра нарушила свою священную клятву, какой бы магической силой ни обладали эти Стражи.

– Может быть, она и не нарушит. Невин, я просто не знаю, что думать! Если бы я только знал, что именно с ней случилось, действительно знал! Я же могу только догадываться, что эти проклятые Стражи ее забрали!

– Почему бы не спросить их?

– Спросить их? Я не могу их найти!

– А ты пытался?

Адерин вышел из палатки в занимающуюся зарю. Он и в самом деле не пытался. В глубине души он не хотел их видеть. Он хотел проклинать их, накинуться на них, заставить их страдать так же, как страдал он сам. Но если он сделает это, они никогда не вернут ее. Он вышел из пробуждающегося лагеря и пошел на луг, сначала спотыкаясь, как слепой, шагая неизвестно куда. Потом успокоился и начал рассуждать. Он знал, в каких примерно местах могут появиться Стражи: на межах, на пересечениях тропинок, там, где сливаются ручьи, в общем, в тех местах, которые могут служить воротами, или переходом, или границей. Припомнив это, он добрался до места, где три ручейка сливались в одну речку.

– Эвандар! – яростно закричал он. – Эвандар! Верни мне мою жену!

В ответ только шумела трава и журчал ручей. Он закричал еще раз, и голос его походил на голос безумца.

– Эвандар! Дай мне хотя бы шанс сразиться за нее! Эвандар!

– Она не моя, я не могу удерживать ее или возвращать.

Голос раздался сзади. Адерин резко повернулся и увидел эльфа. Его желтые волосы походили цветом на нарциссы под ярким солнцем, он был одет в зеленую тунику и кожаные штаны, через плечо висел лук, а на поясе – колчан со стрелами.

– Она пришла к нам по своей воле, – продолжал Эвандар. – Честное слово. Я просил ее о помощи, но никогда бы не стал похищать.

– Но ты, конечно же, не знаешь, вернется ли она обратно?

– Обязательно вернется, когда захочет. Мы не будем удерживать ее против ее воли.

– А если она не захочет? Впрочем, тебя это не волнует, правда?

Эвандар нахмурился, уставился на траву и заговорил, не глядя на Адерина.

– В сердце моем поселилось странное чувство. Я никогда не испытывал ничего подобного, но, знаешь ли, мне жаль тебя Адерин Серебряные Крылья. Так тяжело и грустно у меня на сердце, что я не знаю, как по-другому можно это назвать. – Тут он поднял глаза, и в них действительно стояли слезы. – Я даю тебе обещание. Ты увидишь ее снова. Я клянусь тебе, и неважно, как долго она пробудет у нас.

– Я верю тебе, но не много мне толку от твоего обещания. Видишь ли, я не эльф. Мое племя живет недолго, очень мало по сравнению с эльфами, и еще меньше по сравнению с вами. Если она вернется домой нескоро, меня здесь уже не будет. Ты понимаешь меня?

– Понимаю. – Он долго думал, покусывая нижнюю губу совсем как человек. – Очень хорошо. Кое-что я сделать могу. Вот что, я дам тебе залог… что бы это… о, знаю. Однажды моя женщина дала твоей стрелу. На, возьми еще одну. Теперь у тебя мое слово и мой залог, Адерин Серебряные Крылья, и я обещаю, что она вернется, и ты будешь жив.

Адерин взял стрелу и провел пальцами по гладкому дереву, прохладному и настоящему.

– В ответ я благодарю тебя, Эвандар, потому что мне нечего дать тебе.

– Достаточно твоей благодарности. Очень странно все это.

Когда Адерин поднял голову, Эвандара уже не было, но стрела у него в руках осталась. Он принес ее в лагерь, порылся в вещах Далландры и нашел другую такую же стрелу, завернутую в вышитую ткань. Он завернул туда и свою, убрал сумку на место, сел на пол, уставился на стену и сидел так долго-долго, ни о чем не думая.


Для Далландры на туманной дороге прошло не больше часа. На закате Элессарио привела ее на широкий зеленый луг, где в траве проблескивали крохотные белые цветочки.

На лугу стояли длинные столы из позолоченного дерева с вкраплениями драгоценных камней. Они сверкали при свете тысяч свечей, горевших в золотых канделябрах. Вдруг пала ночь, и при свете свечей за столами пировали ее хозяева. Одетые в зеленое и золотое, с украшениями из золота и драгоценных камней, сверкающих у них на шеях, запястьях и в волосах, они очень походили на эльфов, только были гораздо красивее; так и сами эльфы красивее людей. Далландра так и не поняла, столько там было человек, может, тысяча, но сосчитать их она не смогла, потому что они не оставались на месте – или ей просто так казалось? Вот она краем глаза видит стол, а за ним, скажем, десять этих созданий; но стоит ей повернуть голову, чтобы разглядеть их – а стола уже нет, или за ним всего двое-трое, или, наоборот, уже двадцать вместо десяти. А в группах сидящих далеко, они словно сливались, и в то же время оставались различимыми, будто это были образы, которые мы иногда видим в облаках, или языки пламени в костре. Слышался смех, играла музыка – арфы, флейты и барабаны – такой красоты, что Далландра едва сдерживала слезы восторга.

Элессарио и Далландра сели справа и слева от Эвандара, сидевшего во главе стола. Он взял руку Далландры и поцеловал ее.

– Добро пожаловать. Хорошо ли прошло путешествие?

– О да, спасибо.

– Это замечательно, но ты, должно быть, устала. Выпей меду.

Эвандар протянул ей высокий кубок чистого серебра, украшенный гирляндой из крошечных розочек червонного золота. Восхищаясь искусной работой, напомнившей ей истории о старине, Далландра поставила кубок на стол.

– Спасибо, я не хочу пить.

Его красивое лицо исказилось от гнева.

– Почему ты отвергаешь мое угощение?

– Я не желаю попасть здесь в ловушку. Я и есть ничего не буду.

– Я уже дал тебе обещание: ты уйдешь тогда, когда захочешь, и ни мгновением позже. Ты можешь спокойно пить и есть.

– О, пожалуйста, Далла, – умоляюще произнесла Элессарио. – Ты же не можешь оставаться голодной все то время, что пробудешь здесь!

Далландра помедлила, потом улыбнулась и решительно подняла кубок. Если она будет в них сомневаться, они никогда не станут ей доверять.

– Твое здоровье, Эвандар, и за то, чтобы вы – были! – Она выпила до дна. – О боги, этот мед просто великолепен!

– У него вкус меда, который делали в Бравельмелиме.

Она рассматривала пирующих, красивую одежду и драгоценности, позолоченную посуду и великолепно вышитые скатерти и вдруг поняла.

– Все это сделано по образцу вещей, бывших в утраченных городах, да? – Далландра обвела все рукой. – Одежда и все остальное?

– Совершенно точно. – Он с удовлетворением улыбнулся. – Позднее появятся жонглеры и акробаты, именно такие, какие развлекали ваших королей.

Пир и развлечения продолжались до рассвета. Далландра тоже могла бы показать кое-какие фокусы, но пока она наблюдала – нет, она жила в утраченном прошлом своего народа, которое помнили с почти религиозным преклонением, которое дотошно восстановили создания, для кого эти образы означали саму жизнь, во всяком случае, единственно известную им жизнь. Желание увидеть как можно больше, понять исчезнувшую историю захватило ее. Когда пир окончился и пирующие растворились в бледном свете странного сумеречного рассвета, Эвандар повел Далландру на долгую прогулку по берегу реки. Вдоль нее цвели сады, в точности повторяющие сады города Танбалапалима. Они прошли по мосту, украшенному резными лозами винограда, розами и маленькими личиками дикого народца, и вошли во дворец, или только часть дворца, плавающую в тумане. Казалось, что некоторые комнаты открывались в пространство; некоторые залы заросли живыми деревьями; некоторые полы просвечивали насквозь, и внизу двигались какие-то тени.

Однако комната, в которой они устроились, выглядела вполне материальной, с высоким белым потолком, украшенным отполированными дубовыми балками, и серым полом, застеленным красными и золотыми коврами. Две стены без дверей и окон были раскрашены в точности как палатки эльфов, только гораздо изящнее; на одной изобразили красивую местность то ли на закате, то ли на рассвете, с рекой, впадающей в море. На другой стене был изображен вид на гавань Ринбаладелана. На мебели полированного черного дерева лежали разноцветные шелковые подушки.

– Наверное, эта комната принадлежала когда-то одной из королев утраченных городов? – спросила Далландра.

– Нет, вовсе нет, – Эвандар лукаво улыбнулся. – Обыкновенной жене купца.

Далландра ахнула, по-настоящему потрясенная.

– Ты и представить себе не можешь, до чего прекрасными были их города, Далла, – сказал он, и голос его дрогнул, в нем слышалась искренняя печаль. – Твой народ был богат, и жили они дольше, чем живете сейчас вы, им хватало времени, чтобы в совершенстве овладеть любым ремеслом; и они были щедрыми, используя свое богатство, чтобы строить такие красивые города, что при одном взгляде на них дух захватывало, даже у таких странных существ, как я. Я так любил эти города! Честно говоря, мне кажется, именно они и научили меня любить. Если бы они не исчезли, я бы отправился в ваш мир и стал жить там вашей жизнью. Но они утрачены, и мое сердце наполовину умерло вместе с ними.

– Что ж, – сказала Далландра. – Разбитый камень не станет целым, а упавшие стены не подымутся.

– Ты права. – Он отвернулся, глядя в окно на траву и цветы. – И твой Народ не вернется, они не вернулись даже, чтобы оплакать их. Это трудно простить. Это и, конечно, проклятое железо.

– Эвандар, мне так надоело слушать, как вы хнычете по поводу железа! Ты что же думаешь, можно было построить эти дурацкие города без него? Или ты думаешь, что мы сумели бы прожить здесь, на равнинах, без ножей, и наконечников для стрел, и топоров?

– Об этом я как-то не подумал. Извини.

– Отец, если они использовали железо в своих городах, – прервала его Элессарио, – как же ты смог находиться в них?

– С большим трудом. Но эта боль была оправдана.

– Что ж, – Далландра набросилась на него, как ястреб. – Если эта красота стоила такой боли, то…

Он оборвал ее смехом, но смех был приятный.

– Ты так же хитра, как и я, чародейка. – Он встал и поманил дочь. – Пойдем, дадим гостье отдохнуть.

– Ох, я и вправду смертельно устала, – зевнула Далландра. – Должно быть, уже сутки прошли, как я ушла из дома.


Первые двадцать лет после исчезновения Далландры Адерин верил, что она вернется очень скоро, в любой момент. Народ поражался его стойкости и верности, ведь во всех старых сказках говорилось, что никто не возвращается из земли Стражей. Он иногда встречался с Лесным Народом, который поклонялся Стражам, как богам, и узнал все, что им было известно об этих странных существах.

Когда их шаманы – назвать их жрецами было бы чересчур высокопарно – стали утверждать, что Адерин должен быть счастлив, ведь его жену удостоили такой высокой чести – быть наложницей у этих богов, Адерин удержался и не нагрубил им, но больше к ним не приходил.

Его спасала только работа. Сначала он наблюдал за тем, как переписывают привезенные Невином книги, и обучал новым знаниям тех эльфов, которые уже стали мастерами. Потом он набрал юных учеников и обучал их своему ремеслу с самых азов. В 752 году по дэверрийскому летосчислению он отправил трех своих учеников обучать других. В этом же году, когда он подыскивал себе следующего ученика, на границу Элдиса приехал Невин.

Они встретились в тридцати милях севернее Каннобайна, там, где Авер Гаван вливается в Делондериель. Этой весной эльфы устроили конскую ярмарку, потому что эдлисские купцы готовы были платить за породистых животных больше, чем обычно. Однако Невин привез с собой не железо на продажу, а новости. Король Элдиса очень хотел купить этих лошадей, потому что объявил войну Дэверри.

– Опять? – сварливо спросил Адерин. – О боги, как я рад, что больше не живу в ваших королевствах со всеми их ссорами и скандалами.

– Боюсь, что в этот раз это нечто большее, чем мелкий скандал. – Невин выглядел измученным. – Верховный Король умер, не оставив наследника, и есть три претендента. Среди них – король Элдиса.

– А-а. Ну что ж, тогда я прошу прощения. Это уже серьезно.

– Очень. – Невин помолчал, разглядывая Адерина. – Знаешь, в последнее время я чувствую себя ужасно старым. Боги, у тебя столько седины в волосах, а ведь я все еще помню маленького паренька, которого взял в ученики.

– Я чувствую себя старше, чем есть на самом деле.

– Ага. – Невин долго молчал. – Гм… а как ты живешь все эти годы? Я хочу сказать, без нее?

– Довольно неплохо. У меня есть работа.

– А надежда?

– Слабенькая, но жива. Я думаю, что жива. Может, моя надежда – как эти бальзамированные трупы, о которых рассказывается в книгах. Ну, как бардекианцы бальзамируют своих великих людей.

– Не могу винить тебя за горечь.

– Это до сих пор звучит горько? Ну, тогда надежда точно жива. – В первый раз за последние шесть лет он был близок к тому, чтобы расплакаться, но удержался и только глубоко вздохнул. – Да, так что насчет гражданской войны? Ты думаешь, она будет долгой?

Невин долго смотрел на него, словно решая, стоит ли разрешать своему бывшему ученику так резко менять тему.

– Боюсь, очень долгой, – сказал он наконец. – Все три претендента весьма слабы, а это значит, что никто из них не победит сразу. Кроме того, я получил много страшных предупреждений и знамений. Что-то разладилось в духовных уровнях, и я не пойму, что именно. Но я буду делать то, что могу, чтобы прекратить эту чепуху. Держу пари, эта война изживет себя лет за десять.

На деле все оказалось гораздо хуже: Смутное Время продолжалось сто пять лет. Именно Невин положил ему конец, хотя и очень высокой ценой. Хорошо, что оба они не знали, как долго будут бушевать войны, а то могли бы пасть духом и не делать вообще ничего. К счастью, с помощью магии или без нее, но они были вынуждены жить год за годом, как все остальные. Невин сразу оказался втянут в политику, но об этом написано в других книгах. Адерин же и Народ в первые тридцать лет почти не замечали войны. Потом начала рушиться сеть торговли, связывавшая Элдис и Дэверри столько лет, купцы стали ездить на запад все реже… Железные вещи сделались редкостью даже в самом Элдисе, и купцам уже не разрешали свободно вывозить их за пределы страны. Эльфы роптали, а Лесной Народ злорадствовал, утверждая, что это Стражи каким-то образом прекратили торговлю металлом демонов. Иногда Адерин думал, что они, быть может, и правы.

Конечно, Невин держал его в курсе событий, но для Адерина имело значение только одно. Ему были так безразличны сражения и интриги, что он, наконец, понял – он стал для Народа больше, чем другом. Теперь он думал так же, как и они. Круглоухие казались далекими и ничего не значили; жизни их пролетали так быстро, что не стоило помнить об их деяниях или придавать им особое значение, разве что какое-то из событий задевало его сердце или его жизнь. Но в 774 году Невин в одном из их редких разговоров сквозь огонь сказал, что умерли два его друга. Даже при таком магическом способе общения скорбь Невина была ощутима.

– Сердце мое болит, когда я вижу тебя таким печальным, – подумал ему Адерин.

– Спасибо. Видишь ли, мне кажется, это и тебя касается. О боги, прости меня! Я должен был сказать тебе об этом, когда они еще жили. Я говорю о душах, которые когда-то были твоими родителями. Гверан и Лисса – родившиеся вновь и так быстро убитые этой проклятой, порожденной демонами войной. Ты еще помнишь их?

– Ну конечно, помню! Да, мое сердце и вправду болит. Или мне так кажется? Я хочу сказать, это не так больно, как если бы они оставались моей семьей. Хм. Интересно, увижу ли я их когда-нибудь?

– Кто знает? Никто не может прочесть вирд другого. Но мне кажется, вряд ли. Их вирд связан с королевством, а твой – с совершенно другим народом.


Как оказалось, Адерину все же пришлось сыграть небольшую роль в окончании войны. В 834 году он покинул землю эльфов и на несколько недель отправился в Перидон, бывшую провинцию, которая решила вознаградить себя за все былые лишения и объявила себя независимым королевством. К этому времени, как сказал Невин, появилось столько претендентов на трон и в Дэверри, и в Элдисе, что война должна была длиться вечно. Невин и другие мастера двеомера решили сами выбрать наследника и приложить все усилия и всю магию в отчаянной попытке установить в королевствах мир. Поскольку Адерин оказался ближе всех к Лок Дрейв, где жил их претендент, он и поехал взглянуть на юношу, принца Марина, сына Касиля из Перидона. Знамения указывали, что именно ему быть будущим правителем Дэверри. Адерин отправился в путешествие под видом простого травника и жарким летним днем прибыл в дан Касиля, что стоял на укрепленном острове посреди озера.

У входа на дамбу, ведущую в дан, стояли вооруженные стражники. Интересно, подумал Адерин, если они меня не пропустят?

– Добрый дёнь, добрый господин, – сказал старший стражник. – Вы похожи на торговца вразнос.

– Не совсем так. Я травник.

– Превосходно! Несомненно женщины в дане захотят посмотреть на ваш товар!

– А ну, стой! – Вперед шагнул более молодой. – А если это шпион?

– Успокойся, парень. Никто не пошлет шпионить такого пожилого человека. Проходите, добрый господин.

Слова ударили Адерина, как пощечина. Пожилого? Неужели он уже пожилой? Знатные дамы в дане, включая саму королеву, приняли его очень гостеприимно и оставили погостить, так что он имел возможность не раз посмотреть на себя в зеркало. Да, стражники говорили правду: совершенно белые волосы, лицо в морщинах, веки набрякшие, а глаза утомленные, такие утомленные из-за его долгой скорби о похищенной женщине! Теперь он понял, что потеря Далландры сожгла его молодость, как огонь сжигает траву. За эти дни в дане Касиля умерли остатки его надежды на то, что он вновь увидит ее. И когда Невин попросил его задержаться в дане еще на день, он, не раздумывая, согласился; больше не нужно было спешить назад в алар в надежде, что Далландра вернется, пока его не будет.

А вернувшись в землю эльфов, он попросил бардов добавить новые слова в сказания о Стражах: они не всегда выполняют свои обещания.


Для Далландры же эта сотня лет пролетела, как четыре дня, наполненных радостью, пирами и музыкой, смехом и историями о былом. Она изредка вспоминала Адерина и предвкушала, как будет рассказывать ему то, что рассказывал об утраченных городах Эвандар. Она знала, что эти истории очаруют Адерина так же сильно, как очаровали они ее. Она не уставала слушать, а Эвандар не уставал рассказывать ей об этих городах, и говорил о них всегда с любовью. На четвертую ночь они сидели на склоне холма, глядя на луг. Там горели факелы, играли на арфах, а молодежь танцевала строго и торжественно, кланяясь и делая медленные шаги.

– Это так не похоже на танцы моего народа, – заметил Далландра. – Мы любим подпрыгивать, и выкрикивать что-нибудь, и танцевать быстро, как ветер.

– О, я помню ваши танцы. Тогда их называли деревенскими.

– Понятно. Знаешь, вот я все думаю, может быть, эти города можно восстановить? Жаль, что круглоухие такие ненадежные, а то можно было бы с ними договориться или хотя бы научиться снова обрабатывать железо. Я знаю, я знаю, ты ненавидишь железо, но оно необходимо, чтобы обтесывать камень и все такое. И нам нужно узнать, как делать строительный раствор, и ткать, и строить мосты, чтоб не рушились, и улицы, чтобы не изгибались. Может, для начала построить только один город? Очень жаль, что они так и остались разрушенными и только совы строят там гнезда да волки рыскают.

– То, что ты говоришь, звучит соблазнительно.

– Правда?

– Да, и даже соблазнительнее, чем ты думаешь, потому что я знаю лучше тебя, что можно сделать. А если у нас будет место, где можно жить, красивое надежное место, мы выберем жизнь, похожую на вашу, а не смерть. Ну, многие из нас. Молодежь. Меня тревожит их судьба. Со временем их рождается все меньше и меньше.

– Я так и не понимаю, как они рождаются.

– Я тоже. – Он тихонько засмеялся. – Я тоже не понимаю, но они появляются и восхищают нас. Страшно подумать, что они исчезнут.

На лугу играла музыка, ей вторил смех. Далландра посмотрела вверх и увидела огромную серебряную луну, слегка прикрытую облаками. Темные пятна (она решила, что это птицы) пролетели мимо нее, потом сделали круг и устремились вниз, увеличиваясь в размерах и шумно махая крыльями. Эвандар закричал и вскочил на ноги.

– Беги! – пронзительно кричал он. – Далла, к деревьям!

Она увидела эти деревья всего в нескольких ярдах, на вершине холма. Она бежала и слышала крики и вопли, шум крыльев и карканье разъяренных воронов. Уже подбегая к укрытию, она увидела большую птицу, камнем падающую на нее. В последний момент Далландра закатилась под куст. Пронзительно вскрикивая, разочарованный ястреб полетел к лугу, на котором метались между факелами растерянные и испуганные танцоры. Далландра решилась выбраться из своего укрытия, и ястреб снова повернул к ней, но на этот раз он приземлился и превратился в Альшандру.

– Я так и думала, что это ты, – спокойно сказала Далландра. – Чтобы не потерять дочь, тебе придется пойти вместе с ней.

– Вонючая сука! Я убью тебя!

– Не сможешь. Во всяком случае не здесь, не в этом мире. – Далландра положила руку на аметистовую фигурку. – Что ты собиралась сделать? Разорвать меня когтями?

В утреннем воздухе повис пронзительный крик. Альшандра исчезла. Сквозь лиловый туман поднималось солнце.


Далландра спускалась по склону холма при бледном свете зари, а в Дэверри и Элдисе подходил к концу 854 год.

Прошли косые осенние дожди, и этот год должен был стать черным для Элдиса, потому что Марин, теперь не юноша, а взрослый мужчина и Верховный Король объединенного Дэверри, расположился лагерем на севере Элдиса и вел осаду его северных городов самой большой армией, когда либо вступавшей в это государство. Адерин перебирался со своим аларом в зимний лагерь, когда Невин сообщил ему сквозь огонь эту новость. К этому времени Невин стал главным советником Верховного Короля, но, вместо того, чтобы сидеть в продуваемых сквозняками руинах разрушенного во время войны дана Дэверри, он путешествовал вместе со своим правителем.

– К счастью, не так уж много у меня дел, – сказал он этой ночью с заметным облегчением. Мы отсиживаемся в Кернметоне, и здесь хорошо и уютно, потому что город сдался, не дожидаясь осады.

– Я рад слышать это. Ты думаешь, война еще долго продлится?

– Нет. Куда бы король ни пришел, сопротивление там прекращается. Весной, когда в городах кончится провизия и они не смогут больше выдерживать осаду, войско отправится на юг, возьмет Аберуин и Абернас, и на этом все кончится. Дэверри и Элдис станут одним королевством. Что-то не так? Почему твой образ так испуган?

– Я действительно испуган. Когда война кончится, не двинутся ли жители Элдиса назад на запад, чтобы отобрать земли у моего народа?

– Я так старался закончить гражданскую войну, что совсем забыл, как на это смотришь ты. Но не терзай свое сердце. – Даже мысленное прикосновение к сознанию Невина позволяло ощутить его печаль. – Ты просто не понимаешь, как ужасна была эта война, сколько людей погибло. В новом королевстве будет достаточно земли, чтобы удовлетворить всех в течение долгих лет.

Адерин удержался и не стал втайне торжествовать.

– Дай-ка подумать, – сказал он вместо этого. – Мой алар не так далеко от Кернметона, и мы будем проезжать мимо по дороге к зимнему лагерю. Может быть, мы сможем встретиться?

– Это было бы прекрасно, но тебе не стоит въезжать в город. Интенданты короля сейчас стараются рекрутировать любого, кто в состоянии сражаться, так что мне кажется, Народу сейчас лучше держаться от нас подальше. Вот летом, когда война кончится, будет лучше. – Образ Невина неожиданно улыбнулся. – Со мной есть кое-кто, кого тебе необходимо увидеть. Эта душа была когда-то твоим отцом. Сейчас он снова бард, но долгие годы был наемным солдатом, и он – мой друг. Его зовут Мэдин.

К этому времени мысль об отце уже не волновала Адерина, и он отнесся к этой встрече, как к знакомству с любым иным другом Невина. Но, встретившись с Мэдином, он почувствовал в нем родственную душу. Предсказания Невина о войне были точны. Весной Марин со своим войском направился на юг, и жители Элдиса были счастливы сдаться и прекратить ужасы войны.

В Абернасе открыли городские ворота, едва завидев армию. Аберуин устроил целое представление, полдня удерживая город и сдался на закате. Марин и его люди преследовали последнего короля Элдиса Эйникира (для тех, кого интересует историческая точность, сообщаем, что он был законным правнуком принца Аберуина Майла, известного как Майл-Предсказатель), а Невин в обществе одного только Мэдина отправился на запад навестить Адерина.

Они встретились на северо-западе от Каннобайна на берегу небольшой речки, впадающей в И Брог, где алар остановился, чтобы дать отдых коням, на пути в первый летний алардан. К тому времени Мэдину исполнилось сорок пять, что считалось очень почтенным возрастом для воина; он был совершенно седым, с усталыми глазами – слишком много его друзей погибло за короткое время. И все же он оказался приятным собеседником, готовым пошутить, и Народу он очень понравился, потому что относился к дикому народцу с такой же любовью, как и сами эльфы. Одна маленькая фея с длинными голубыми волосами и зубами, острыми, как иголки, была ему необычайно преданна, не отходила от него ни на шаг днем и спала рядом ночью.

– Боюсь, это я виноват, – уныло сказал Невин, когда Адерин спросил его о фее. – Много лет назад, будучи тяжело ранен, Мэдин провел со мной целую зиму. Тогда он и познакомился с диким народцем, потому что они постоянно были рядом. Это как-то связано с его музыкой, ведь он очень талантливый арфист.

– Дикий народец любит красивые мелодии, это правда. Вообще большого вреда в этом нет, жалко только фею. Когда Мэдин умрет, она не сумеет этого понять и будет очень страдать.

– О, скорее всего, она его быстро забудет. Конечно, он не должен был встречаться с диким народцем, но никто не заставлял ее влюбляться в него.

Обычно Адерин спал всего несколько часов, но тем вечером он так устал, что рано ушел в свою палатку и заснул моментально. Во сне к нему явилась маленькая голубая фея и повела его на пастбища – то есть это он сначала решил, что это пастбище, а потом увидел над горизонтом полную фиолетовую луну. В сонном сознании прозвучал таинственный голос, сказавший:

– Это Врата.

Адерин огляделся и увидел двух молодых женщин, бегущих к нему, держась за руки и улыбаясь. В одной из них он узнал Далландру. Он так часто видел ее во сне за последние сто лет, что не почувствовал ни радости, ни печали, только подумал, что да, он по-прежнему любит ее, раз время от времени призывает к себе ее образ.

Далландра подошла поближе, и он увидел у нее на шее маленькую аметистовую фигурку. Это так не соответствовало его прежним снам, что Адерин почувствовал – это что-то другое, и вдруг понял, что в этом сне он присутствует в виде своего светового тела: бледно-голубого образа, своей формой слегка напоминающего человека. В этом образе он путешествовал по эфирным уровням.

– Адо, я так рада видеть тебя, несмотря на такой образ, – сказала Лалландра. – Но у меня мало времени. Нам нелегко приходить к Вратам, понимаешь?

– Не понимаю. Далла, во имя любви богов, когда ты вернешься домой? – Скоро, скоро. Ну, не дуйся – в конце концов, меня нет всего пару дней. Слушай внимательно. Ты же знаешь своего гостя, друга Невина, ну, этого, которого любит фея?

– Его зовут Мэдин. И тебя нет не пару дней.

– Ну, хорошо, пять дней. Ну, пожалуйста, слушай! Я чувствую, что меня уже уносит назад. У этого Мэдина есть драгоценность, сделанная из серебра гномов. Она нужна Стражам. Адо, мне столько надо тебе рассказать! Иногда Стражи видят будущее. Только отрывками и кусочками, но все равно видят. И один из них увидела что этот парень, Мэдин, станет очень важной персоной. В общем, им нужно это кольцо с розами. – Она еще продолжала говорить, но при этом становилась тоньше, бледнее, ее уже трудно было разглядеть. – У меня в сумах полно всякой всячины, на которую ты можешь обменять это кольцо. Дай ему все, что он захочет, хоть завали его с головой, мне все равно, только заполучи кольцо и оставь его у дерева возле лагеря.

– Для чего я должен это делать? Да почему я вообще должен помогать этим поганым созданиям?

– Ну, пожалуйста, Адо, будь благоразумным! Не хочешь сделать это ради них – сделай ради меня. – Она уже превратилась в тень, в цветное пятно. – Самый большой дуб возле лагеря.

И она исчезла вместе со своей спутницей. Адерин огляделся и увидел серебристую нить, соединяющую его световое тело с физическим, лежавшим на одеяле прямо под ним. Так что же – он не спал?! И встреча была реальной? Он скользнул вниз по нити, возвратился в свое тело и сел, хлопая руками по земле, чтобы скорее вернуться в земную реальность. Голубая фея, свернувшись в клубочек в ногах его постели, внимательно наблюдала за ним.

– Что, сестричка, это ты служила посланцем?

Она кивнула и исчезла. До самого утра Адерин спорил сам с собой, стоит ли выполнять просьбу Далландры, и решил, что ради нее он это сделает. Он нашел ее суму – к этому времени он возил ее с собой уже больше ста двадцати лет – и драгоценности, о которых она говорила. Хотя они уже потускнели от времени, броши и браслеты в эльфийском стиле были все же очень красивы, только их следовало почистить и отполировать.

Рано утром он отправился на поиски Мэдина и обнаружил его сидящим на траве в окружении дикого народца. Мэдин играл на маленькой деревянной арфе, старенькой и потертой, но Адерин никогда еще не слышал столь сладкозвучного инструмента. Они немного поболтали ни о чем, а дикий народец терпеливо ждал.

– У меня есть к вам одна просьба, – сказал наконец Адерин. – Возможно, немножко странная.

– О боги, я знаю Невина столько лет, что уже ничему не удивляюсь. Говорите.

– Мне сказали, что у вас есть серебряное кольцо с розочками.

– Есть. – Похоже, Мэдин все же удивился. – Мне подарила его женщина, которую я… ну, если я скажу, что любил ее, вы можете понять меня превратно. Она была женой другого, и за все время, что я любил ее, между нами не произошло ничего недостойного. Он говорил это таким вызывающим тоном, что Адерин решил – лжет, хотя это его совершенно не касалось. Мысленно он помянул недобрым словом Далландру, требующую вещь, несомненно, имеющую большое значение для Мэдина.

– Гм, да. – Адерин решил, что лучше не хитрить. – Видите ли, во сне одна ведунья, обладающая огромным могуществом, сказала мне, что на этом кольце есть двеомер, принадлежащий ее собственному вирду. Оно необходимо ей для работы. Она предложила купить его за высокую цену.

– Что ж, значит, она получит его. Я уже столько лет живу рядом с магией и понимаю, как важны сны и что именно вы можете в них узнать. Я, не буду его продавать а просто отдам его вам прямо сейчас.

– Эй, послушайте, я совершенно не собирался выманивать его у вас, как это делает маленький ребенок! Оно наверняка много значит для вас.

– Значило когда-то, но женщине, которая мне его подарила, уже не нужно ни оно, ни я. – Глаза барда наполнились слезами. – Если кольцо вам нужно, вы его получите.

Они пошли в палатку, в которой Мэдин жил вместе с Невином, а следом потянулся любопытный дикий народец.

Бард порылся в своих вещах и вытащил нечто, завернутое в вышитую ткань, развернул и показал кольцо, простую серебряную полоску шириной в треть дюйма, с выгравированными на нем розочками, а также булавку, сделанную в виде розы, причем так искусно, что казалось – лепестки будут мягкими на ощупь. Кольцо он протянул Адерину, а булавку снова завернул и спрятал. Адерин посмотрел на внутреннюю сторону кольца, думая увидеть там женское имя, но не нашел его.

– Кузнец, который выковал и кольцо, и булавку, потрясающий мастер, – заметил Мэдин. – Его зовут Отто.

Адерин из простого любопытства надел кольцо на палец, и его рука дернулась от холода двеомера.

– Что-то не так? – спросил Мэдин.

– Нет, все в порядке. На меня так снисходит понимание. В один прекрасный день ты получишь это кольцо назад, Мэддо. Ты получишь его очень неожиданным путем, когда совершенно забудешь о нем.

Мэдин удивленно уставился на него. Адерин не мог ему ничего объяснить, потому что сам не знал, что это означает. В сердце его была горечь – он вспомнил похожее обещание, данное ему Эвандаром. Очевидно, Страж имел в виду, что он увидит Далландру на это мучительно короткое мгновение в эфирном уровне.

На следующее утро Адерин выполнил просьбу Далландры, положив кольцо в развилку ветвей, пока алар собирался в дорогу.

Он так и не узнал, кто забрал кольцо, но когда алар разбил там лагерь в следующий раз, кольца не было. На его место положили кусочек коры с выцарапанным на нем эльфийским словом «спасибо». Он попросил шило и проделал в коре дырку, продел в нее шнурок и повесил кору на шею просто потому, что ее касались руки Далландры. Он увидел ее, и печаль вернулась, хотя убила его последнюю надежду.


На следующий год Мэдин с Невином сели на корабль в порту Элдиса и отправились в Бардек. Адерин больше никогда не видел Мэдина и не слышал о нем, даже не узнал, как именно тот умер где-то далеко на островах после того, как у него украли булавку в форме розы.

Как ни странно, о смерти барда узнала Далландра, точнее, она поняла, что произошло, когда голубая фея появилась в мире Стражей. Это случилось, как показалось Далландре, на следующий день после того, как она забрала серебряное кольцо. Именно драгоценность притянула туда маленькое существо, потому что Далландра увидела фею, сжимающую кольцо в своих крохотных ручках. Лицо ее исказилось от отчаяния; Элессарио хотела погладить ее, но фея быстро повернула голову и впилась своими острыми зубками в руку девочки. Потекла мнимая кровь и тут же испарилась. Элессарио уставилась на рану, заживающую прямо на глазах.

– Почему она это сделала?

– Точно не знаю, но думаю, Мэдин мертв.

Фея запрокинула голову, открыла рот в беззвучном вопле и исчезла.

– Похоже, что так, – продолжала Далландра. – А она оплакивает его.

Элессарио смешно наклонила голову набок, обдумывая сказанное.

Они шли по изумрудно-зеленому лугу в розоватых сумерках, а сине-зеленые деревья на горизонте меняли форму, как дым.

С воем, который они на этот раз услышали, вновь появилась фея; теперь она была ростом с трехлетнего ребенка.

– Она оплакивает его, потому что он ушел в место под названием смерть, сказала Элессарио. – А она не может последовать туда за ним?

– Нет, не может.

Они сидели на траве, а между ними устроилась фея, положив голову на шелковистые колени Элессарио.

– Я то и дело думаю, как это – умереть, сказала Элессарио. – Расскажи мне.

– Я не знаю. Я могу только догадываться. Мне кажется, это чем-то похоже на сон. О, прости, ты же никогда не спишь.

– Мне ужасно надоело узнавать, что на свете есть столько всего, чего я никогда не делала. – Но голос звучал скорее печально, чем сердито. К этому времени фея сидела у нее на коленях, еще немного подросшая, похожая уже на ребенка девяти-десяти лет, и молчала. – Если я буду жить среди Народа, если мне придется родиться и однажды умереть, что тогда, Далландра?

– Я не знаю. Никто из нас не знает, что может произойти.

– Мне ужасно надоело, что ты постоянно говоришь мне, что ты чего-то не знаешь!

– Но я действительно не знаю. Только ты сможешь узнать это.

Теперь они неторопливо шли среди роз, а фея, снова став маленькой, спешила вперед. Неожиданно она подняла голову и стала принюхиваться, как собака. На мгновение она замерла, потом взлетела в воздух, радостно облетела их и исчезла.

– Что-то случилось, и она счастлива, – сказала Далландра.

– Может, ее бард родился заново?

– О нет, это не могло случиться так скоро! Хотя я не знаю, может, у круглоухих это происходит быстрее.

Все вокруг них менялось и мерцало под лунным светом, в теплом воздухе плыла музыка.

– Ах, как чудесно луна поднимается, – сказала Далландра. – Трудно поверить, что я провела здесь уже семь дней.

Стоило ей произнести эти слова вслух, как мозг пронзила странная мысль. Как это: семь дней, семь коротких дней – а Невин съездил в земли эльфов и вернулся домой, появился бард Мэдин, потом он умер а теперь, возможно – да нет, не возможно, а точно – он родился вновь? Далландра вскрикнула. Крик сам рвался из горла.

– Элессарио! Ты лгала мне! Ты обманула меня!

– Что? – девушка посмотрела на нее и вдруг расплакалась. – Никогда! Далла, что ты имеешь в виду?

– Сколько времени я здесь?

Элессарио молча смотрела на нее, по щекам текли слезы. Далландра сообразила, что течение времени я нее пустой звук.

– Пойдем к твоему отцу. Где он?

– Я здесь. – В полном дворцовом облачении, закутанный в серебристо-синюю мантию, с золотым ободком на голове шел он им навстречу. – Это я обманщик, Далла, а не моя бедная маленькая дочь. В нашей стране время течет по-другому.

– Ты никогда не говорил мне этого.

– Ты бы не пришла.

– Если бы у вас были боги, я бы прокляла тебя их именем.

– В этом я не сомневаюсь. Знаешь, я очень сожалею, что солгал тебе. Странное чувство.

– Отпусти меня домой.

– Иди. Это было нашим соглашением, ты же помнишь? Ты отправишься домой, причем прямо сейчас.

– Нет! – закричала Элессарио. – Не уходи, Далла, пожалуйста!

– Мне очень жаль, дитя, но мне нужно уйти. Ты придешь ко мне туда, ты же делала это раньше.

– Я хочу пойти с тобой прямо сейчас. Пожалуйста, позволь мне пойти с тобой и жить с тобой.

Неожиданно воздух похолодел, луна спряталась за темными облаками. В мрачном свете факелов сверкнули латы и мечи; клацнули щиты, ругались мужчины, с шуршаньем трепетали знамена на них кинулось войско, во главе которого на коне мчалась Альшандра. С отвращением нахмурив брови, Эвандар резко поднял вверх руку и щелкнул пальцами. Нападавшие превратились в туман, и их унесло ветром. Перед ними стояла одна Альшандра, топая ногой.

– Далландра никогда не уйдет отсюда! Она настроила против меня мою дочь, и взамен я получу ее! Таков закон. Это справедливо. Она – моя награда.

– Я дал слово ее мужчине, – спокойно сказал Эвандар. – И я его сдержу.

– Это ты дал слово, Эвандар-желтоволосый, а не я. Она не уйдет. Если наша дочь уходит из-за нее, она останется и будет моей наградой.

Далландра поняла, что все это время сжимала аметистовую фигурку, пытаясь почувствовать себя в безопасности. Альшандра разразилась диким смехом.

– Ты не знаейть дороги домой, не так ли, девушка? Ты не знаешь, какая из этих дорог ведет домой!

Они стояли на туманной зеленой равнине, глядя на заходящее солнце. По правую руку темнели холмы, низкие и кособокие; по левую высились горы, их белые вершины сияли в последних солнечных лучах. Перед ними лежала только одна дорога, но она уходила в туман темный, как ночь.

– Здесь можно блуждать долго, – злорадно сказала Альгдандра. – Может, тебе повезет и ты попадешь прямо домой, но я в этом сомневаюсь.

Эвандар схватил ее за локоть. Она извернулась, чтобы посмотреть ему в лицо, и он самодовольно ухмыльнулся.

– Ты сказала, будет справедливо, если ты получишь награду, что так гласит закон? А будет ли справедливо, моя сладкая, моя ненаглядная, поймать в ловушку и запереть здесь душу которая никогда ничего у тебя не взяла, которая никогда раньше не видела Элессарио, которая никогда, никогда раньше не видела тебя или меня?

– Что? Конечно, это не будет справедливо, и я никогда не сделаю ничего подобного. Но какое это имеет отношение к происходящему?

– Самое прямое, моя сладкая, моя ненаглядная. Далландра носит под сердцем ребенка, невинное дитя, которое никогда ничего у тебя не взяло, которое никогда нас не видело!

С криком, с воплем, с воем Альшандра начала стремительно увеличиваться в размерах, нависая над ними, как грозовая туча. Она закричала снова, и голос ее был подобен траурным стенаниям.

– Несправедливо!

– Нет. – Голос Эвандара звучал холодно и спокойно. – Очень справедливо.

Она вытянулась, став похожей на облака, тающие под жарким солнцем, потом обрушилась вниз, и вот перед ними стояла старая, высохшая женщина, одетая в черное, а по ее морщинистым щекам неудержимо текли слезы.

– Это умно, – заметил Эвандар. – Но отчего-то сердце мое не болит, как должно.

Она зарычала и вновь оказалась перед ними в своем обычном облике, в охотничьей тунике и башмаках, с луком в руках.

– Очень хорошо, покажи ей дорогу домой, но ты – тупое, презренное животное, я ненавижу тебя.

И она исчезла. Далландра прерывисто вздохнула, почти всхлипнула.

– А чего ты хочешь от меня, Эвандар, в обмен на это?

– Только одного. Если ты не будешь счастлива, когда родится твое дитя, возвращайся обратно. – Он нежно обнял ее за плечи. – Но только если ты не будешь счастлива. Ты понимаешь меня? Возвращайся, только если сердце твое позовет тебя сюда.

– Я понимаю, но боюсь, вы никогда больше не увидите меня.

– Несомненно. Что ж, я могу надеяться, нет, я уверен, что раньше или позже Элессарио найдет дорогу к тебе в твой мир. Что до всех остальных – это не твоя забота. Судьбу всех нас я возьму в свои руки, и посмотрю, что тут можно сделать. Прощай. – Он наклонился и поцеловал ее нежным братским поцелуем.

Поцелуй словно стер пейзаж вокруг Далландры. Она поморгала, споткнулась и увидела, что стоит на краю невысокого утеса. Рука ее потянулась к шее, но аметистовая фигурка исчезла. Внизу, в заросшем кустами овраге, стояли раскрашенные палатки ее народа. Она увидела большую палатку, разрисованную вьющимися розами которая принадлежала ей и Адерину, только краски поблекли и стерлись.

Почему он не обновляет их? – подумала Далландра. Впрочем какое это имеет значение – я дома! Плача и смеясь, побежала она вдоль утеса, нашла тропинку, с трудом спустилась по ней, в нетерпении съезжая вниз, как с горки. Внизу она вскочила на ноги, услышала крики и увидела бегущих к ней людей во главе с Энабрильей.

– Далла, Далла! – Крепко обняв Далландру, Энабрилья истерически зарыдала. – О боги, спасибо! Спасибо каждому богу, каждому! Фарендар, не стой, как изваяние! Беги за Адерином!

Высокий юноша, сильный и крепкий воин, помчался выполнять поручение. алландра схватила подругу за плечи, остальные эльфы стояли вокруг в мертвой тишине и смотрели на нее. Половины из них она просто не знала.

– Это не может быть Фаро! – Она не договорила, в ее сознании зашевелился страх. – А с тобой что случилось?

– Тебя не было так долго! – Энабрилья повторяла это снова и снова. – Тебя не было так долго!

Далландра обнимала ее, трясла ее, кричала на нее, пока та не замолчала. Эльфы расступились, пропуская кого-то вперед. Далландра подняла глаза и увидела Адерина. Ей показалось, что сейчас она потеряет сознание. Он был таким старым, таким худым, с совершенно белыми волосами, руками, похожими на птичьи лапы, с морщинистым лицом, похожим на старую кожу, долго пролежавшую на солнце. Она всхлипнула вслух, и это больше походило на поминальный плач.

– О боги! Я вернулась как раз вовремя, чтобы помочь тебе умереть!

– Я так не думаю. – Голос его был тихим, но сильным, моложе, чем лицо. – Мой народ стареет долго, и только потом умирает, Далла.

Тут колени у нее подкосились, она споткнулась, но удержалась на ногах, снова споткнулась, но Адерин схватил ее за руки и помог устоять.

– Сколько? – прошептала она. – Сколько лет меня не было?

– Почти две сотни лет.

Она запрокинула голову и завыла скорбно и яростно, как недавно Альшандра. Эльфы подхватили ее, поддержали и повели в лагерь. Энабрилья с Адерином вошли с ней в палатку.

– Сядь, Далла, – сказала Энабрилья. – Сядь и отдохни… Все станет лучше, когда ты сможешь подумать. Во всяком случае, ты свободна и снова вместе с нами.

– Ничего никогда не станет лучше, никогда!

Энабрилья и Адерин усадили ее на одеяла. Ослепнув от слез, она протянула вперед руки, он взял их в свои и сжал, его пальцы были такими негнущимися и тонкими. Она поняла, что уже никогда не сумеет ощутить нежные ласки его рук, которые так хорошо помнила, и снова начала плакать.

Далландра смутно почувствовала, что Энабрилья ушла, и подумала, что за прошедшие две сотни лет Бриль научилась быть тактичной… Далландра чуть не засмеялась этой мысли, задохнулась, снова зарыдала, пока, наконец, измученная и ослабевшая, не затихла. Она упала на одеяла и скрючилась в неудобной позе. Она слышала, как Адерин встал; потом он положил перед ней кожаную подушку. Далландра взяла ее, сунула себе под голову, легла на спину и стала молча смотреть на него. На его лице не отражалось никаких чувств, кроме глубокого смятения.

– Адо, прости меня.

– Это не твоя вина. – Он сел рядом с ней. – Я поражен, что они вообще тебя отпустили.

– У меня будет ребенок, ради него меня и отпустили. Это твое дитя, Адо. Мы зачали его до того, как я ушла. Для меня все эти годы прошли, как семь дней.

Теперь пришла его очередь плакать; но его рыдания звучали странно и хрипло, как у человека, который не думал, что ему когда-нибудь снова придется плакать. Ей захотелось кричать о несправедливости, но какой смысл выть, «это нечестно!», как это делала Страж Альшандра. Далландра медленно села и обняла его за плечи.

– Адо, не плачь, пожалуйста. По крайней мере, я вернулась и мы снова вместе. Мне так тебя не хватало!

– Меня или того юноши, которого ты оставила? – Слезы кончились, он повернул к ней лицо, этот старик, так похожий на ее возлюбленного. – Меня бы уже не было в живых, если бы не Эвандар. Он применил какой-то двеомер, чтобы я мог жить так же долго, как эльфы. Он только забыл об их молодости.

Адерин был в бешенстве, и Далландра понимала: он, конечно, будет это отрицать, но гневался он не на Стражей, а на нее. Она снова захотела заплакать, но сил уже не было.

– А как же ребенок? – прошептала она. – Ты будешь его ненавидеть?

– Ненавидеть? Что ты! Разве я могу! Ах, Далла, прости меня! Сначала я каждую ночь мечтал о том, что вновь увижу тебя, и я все придумывал, что скажу тебе, я нашел столько хороших слов о любви. Но годы тянулись, и я забыл эти слова, потому что потерял надежду увидеть тебя. А теперь у меня не осталось никаких слов. – Он встал и немного помедлил у выхода из палатки. – Прости меня.

Она почувствовала облегчение, когда он ушел, и через несколько минут уснула.


Шли дни, и Адерин наконец пришел к пониманию, что гневался он больше на себя, чем на Далландру или Эвандара. Он сравнивал себя с воином, который всю зиму напролет пил, пировал и отлеживал бока в дане у своего лорда, но вот пришла весна, кольчуга не налезает на разжиревшее брюхо, оружие кажется слишком тяжелым, а тут начинается война, и он не знает, как быть. За все долгие годы после исчезновения Далландры ему даже в голову не пришло посмотреть на другую женщину, он больше никем не заинтересовался. Никто не смог бы вытеснить из его сердца Далландру, это правда; но правда и то, что он никогда не задумывался о новой женитьбе, хотя закон эльфов позволял это после двадцати лет и одного дня ее отсутствия. Он мог обрести пусть не любовь, но дружбу и теплую привязанность. Он мог дать своему сердцу возможность жить, а не душить его работой, что все это время делал. Всю силу своего сердца, всю свою способность любить он мог бы подарить другой женщине, а он превратил их в нечто выхолощенное и отдавал ученикам и своим занятиям. Он поражался себе – Далландра вернулась а он не мог снова любить ее, хотя она дарила ему всю свою былую страсть. Если бы он захотел, она с готовностью вновь делила бы с ним постель, но он воспользовался ее беременностью как предлогом и спал один.

Ему не нужна была ее жалость, так он это себе объяснял. Адерин был уверен, что она жалеет его, старика, морщинистого и уродливого и не желал этого. Но сам забыв, что такое любовь, он не хотел, чтобы кто-то другой завладел ее сердцем. Дни складывались в месяцы, и ее беременность стала уже заметной, а он все больше превращался в отвратительную личность, и это пугало его, а сил остановить это превращение не хватало. Он видел, как становится ревнивым старцем, у которого молодая жена. Ни его мастерство чародея, ни его странные знания, ни могущество, ни глубокое понимание тайн вселенной или беседы с духами не помогали, когда он видел Калондериэля, остановившегося поболтать с ней. Тогда Адерин ненавидел его всем сердцем. Если он видел, что Далландра невинно улыбается какому-нибудь юноше, он желал, чтобы тот умер. Что же он будет делать, спрашивал он себя, когда младенец родится и Далландра вновь станет изящной и прекрасной?

Если бы он мог поговорить с Невином, старый учитель излечил бы его, но Невин был в Бардеке, занимаясь какой-то своей загадочной работой. Если бы они жили в Дэверри, среди человеческих существ разных возрастов, он, возможно, пришел бы в чувство, но здесь все были молодыми и красивыми кроме него, Адерина. Ревность съедала каждый его день и отравляла каждую ночь, но благодаря долгим тренировкам самодисциплины и самосознания одно он все же мог: не выставлять свою ревность напоказ. Рядом с Далландрой он всегда был спокойным и добрым, он не бранил ее и не мучил вопросами о том, где она была и о чем разговаривала с тем или иным мужчиной. (Через много лет он понял, что такое разумное поведение было худшим, что он мог придумать, потому что она принимала это за совершенное безразличие.) Подходил срок родов, и Далландра уже не могла уходить куда-то одна. Алар разбил временный лагерь у ручья с хорошими пастбищами неподалеку, чтобы дождаться родов. Далландра все больше времени проводила с другими женщинами, в особенности с Энабрильей, которая собиралась принимать у нее роды.

Когда подошел срок, Адерин был далеко со своими учениками, показывая им, как правильно выкапывать лекарственные корни. К тому времени, как он вернулся в лагерь, Далландру уже забрали в палатку к Энабрилье, и по эльфийским обычаям его бы уже не пустили к ней, даже если бы он захотел.

Весь вечер он просидел у костра с другими мужчинами, которые говорили мало, выглядели угрюмо и только передавали по кругу мех с медом. Наконец подошла уставшая Энабрилья, чтобы пригласить Адерина в палатку.

– Сын, – сказала она. – Ребенок и мать чувствуют себя хорошо, хотя… нет, все хорошо.

– Скажи правду, – набросился на нее Адерин. – Что не так?

– Да в общем ничего особенного. Далландра справилась прекрасно, и хотя устала, все такая же деятельная и сильная, как всегда. А вот малыш что-то очень спокойный. Он ни разу не заплакал, даже когда начал дышать.

Спеша в палатку, Адерин припомнил все истории насчет подменышей и в ужасе думал, кого же родила его жена. Но младенец действительно выглядел абсолютно нормально и больше походил на человека, чем на эльфа. Ушки у него были слегка заостренные, но зрачки человеческие, а лицо и ручки – пухленькие, а не длинные и тонкие. В отличие от дэверрийских женщин эльфы никогда не заворачивают своих младенцев в свивальники. Облокотившись на подушки, Далландра держала его, свободно завернутого в легкое одеяльце, а он сосал грудь. Адерин встал возле нее на колени и поцеловал в лоб, а потом долго смотрел на сморщенное, красноватое создание со светлым-светлым пушком на голове. Его сын. У него есть сын, и в этот миг он снова стал молодым и почувствовал, что никогда не любил мать своего сына так сильно, как в эти минуты. Но если он скажет ей это сейчас, она еще сильнее начнет жалеть его… старик, торжествующий над младенцем, как над доказательством того, что он еще мужчина!

– Как мы назовем его, Адо? – Голос ее был тихим и дрожащим от усталости. – Я собиралась назвать его именем моего отца, но я так давно его не видела, что не имеет значения, если ты выберешь другое имя.

– Я об этом совершенно не думал. Это глупо, конечно, но мне не приходило в голову, что ребенку нужно имя.

Она поморщилась.

– С тобой все в порядке? Что-то болит?

– Нет, нет, все хорошо. – Она посмотрела на него с вымученной улыбкой. – Я хотела назвать его Алодалэнтериэль. Сокращенно можем называть его Лэйн.

– Это звучит прекрасно. Если тебе нравится, так и назовем.

Хотя по-эльфийски младенца звали Алодалэнтериэль, Адерин предпочитал называть его прозвищем, звучащим по-дэверрийски: Лослэйн. Это было легче произносить, кроме того получался каламбур, потому что «Лослэйн» означало «утешение в учености, и это забавляло Адерина. Прошли годы, и имя оказалось знамением, потому что Лослэйн и ученость были единственными оставшимися ему утешениями.


Далландра не могла сказать, когда именно она решила вернуться к Стражам. Сначала она поняла, что не особенно любит младенца, который стал для нее бременем. После его рождения она довольно долго ходила печальная, не понимая, откуда и почему взялась эта грусть. Малейшее неудачное слово или косой взгляд – и она заливалась слезами, а плач Лослэйна превратился для нее в пытку. Адерин везде брал Лослэйна с собой и приносил его к матери, только если малыш хотел есть. Далландре не нравилось кормить его грудью. Когда он сосал, вместо удовольствия, которое обычно испытывают матери, она ощущала только резкую боль в животе. Потом боли прекратились, но молока у нее не хватало, Лослэйн не наедался и громко кричал. Энабрилья пыталась приучить его сосать овечье или кобылье молоко, но оно вызывало у младенца неукротимую рвоту. Только одно доставляло Далландре радость – безграничная любовь Адерина к сыну, хотя к этой радости примешивалась горькая мысль о том, что ее мужчина думает теперь не о ней, а о ребенке.

От постоянного недоедания Лослэйнмот умереть совсем маленьким, но когда ему исполнилось два месяца, они перебрались в алардан где Далландра познакомилась с только что родившей женщиной по имени Банамарио. У нее было столько молока, что она могла прокормить своего ребенка и еще двоих, и Далландра без малейших колебаний отдала ей сына. Когда она увидела, как ласково улыбается Банамарио сосущему младенцу, как нежно гладит его по тонким светлым волосикам, как осторожно прикасается к его округлым ушкам, юную мать потрясло до глубины души чувство вины за то, что она и вполовину не любила собственного сына так, как любила его совершенно посторонняя женщина. Далландра была эльфом, а этот народ относился к каждому новорожденному, как к сокровищу, кроме того, младенцы были гарантией того, что их род не вымрет, поэтому чувство вины со временем превратилось в глубокую кровоточащую рану. И все же она продолжала надолго оставлять Лослэйна с кормилицей, которая была счастлива оказать услугу мудрейшей.

Далландра все чаще уезжала одна на равнину, подальше от шума и суеты алардана, и думала там о Стражах, особенно об Элессарио, по которой сильно тосковала. Иногда она думала, что любила бы Лослэйна больше, родись он дочкой, а не сыном, но главная проблема была, конечно, в ней и Адерине. Им обоим следовало быть молодыми, когда родился их сын, они должны были трястись над ним, и ссориться из-за него, и от этого сильнее любить друг друга. Конечно, у них бы родился еще ребенок, может даже два. Но всего этого не было, и мир для нее стал бесцветньхм, и она жила только воспоминаниями о другом, прекрасном мире, где все было проще и красочнее. Она чувствовала себя, как человек, которого прогнали от костра, когда бард рассказал только половину своей лучшей истории, и теперь он никогда не узнает, чем все кончилось. Что хотел Эвандар сделать для своего народа? Она все чаще и чаще вспоминала Эвандара и то, что он сказал ей на прощанье – возвращайся, если будешь несчастлива. Он знал, думала она, он знал, что это произойдет.

Перед тем, как алардан снялся с места, Адерин договорился, что Банамарио и ее муж перейдут в его алар. Лослэйна будут кормить и любить лучше, чем его будет кормить и любить она сама, подумала Далландра, и вопрос для нее был решен.

Вечером она зашла в палатку кормилицы, поцеловала на прощание Лослэйна и вновь ощутила укол совести за то, что так легко бросает его, ее маленького пухленького младенца с серьезным взглядом, пахнувшего молоком; но стоило ей выйти из лагеря, и чувство вины исчезло, и она больше толком ни разу и не вспомнила Лослэйна.

Далландра прошла около пяти миль на запад и нашла рощицу ореховых деревьев, росших там, где сливались вместе три ручья, образуя речку. Она сразу узнала ее, хотя две сотни лет назад ореховых деревьев здесь не было, а речка была совсем мелкой. Там ее ждал Эвандар, прислонившийся к дереву.

Он насвистывал трогательную мелодию. Далландра нисколько не удивилась тому, что он словно знал о ее появлении.

Было так здорово снова видеть его, сердце ее дрогнуло, и она вдруг поняла, что, кажется, любит его.

– Ты уверена, что хочешь вернуться? – спросил он.

– Уверена. Все это так странно. Мне не понравилось быть матерью, но теперь я могу принять роды. Я все же считаю, что кое-кому из вас хватит мужества, чтобы родить ребенка.

– Элессарио, например, и другим молодым. – Он засмеялся. – Забавная шутка. Родить ребенка. Я сразу и не понял. Знаешь, я становлюсь таким серьезным, я таким никогда не был.

Вместе вошли они в переливающийся туман, а впереди, между темными холмами и высокими горами, расстилалась ж4ущая их дорога. Далландра притронулась к шее, на которой уже висела аметистовая фигурка на золотой цепочке.

– А ты, Эвандар? Когда придет время, перейдешь ли ты в мой мир раз и навсегда?

– Могу ли я сделать это, зная то, что знаю, имея то, что имею?

– Если нет, ты потеряешь дочь.

Он остановился и посмотрел на нее, надувшись, как ребенок.

– Я могу быть такой же коварной, как и ты, – усмехнувшись, сказала Далландра. – Подумай только, если ты пойдешь первым, Элессарио обязательно пойдет за тобой. Она любит тебя даже больше, чем ты ее. Ты только представь себе: ты можешь спасти ее, спасая себя!

– Ты бесстыжая мошенница! – И он засмеялся, запрокидывая голову. – Я тебе кое-что скажу, Далла. Теперь я знаю, что значит тосковать о ком-то, и как это горько. Знаешь, почему?

– Думаю, что да. А как же Альшандра?

– Она покинула меня. Она ушла далеко вглубь.

– Далеко вглубь?

– Это плохой путь. Я объясню тебе позже.

Он поцеловал Далландру, и вокруг сомкнулся туман, а потом дорога превратилась в залитый солнцем луг, пестрящий яркими цветами.


В этот момент Адерин ощутил холод двеомера и понял, что она опять ушла. На этот раз он не плакал и не проклинал ее, просто сказал кормилице, что у Далландры осталась несделанной важная работа и ей пришлось вернуться. Банамарио, счастливая тем, что у нее есть целых два младенца, которых можно любить, и тем, что она живет в новом аларе, где всю тяжелую работу взяли на себя другие эльфьи, сказала только, что ей это все равно…

Ночью, когда он забылся тяжелым сном в палатке, вновь ставшей слишком большой и пустой, Далландра пришла к Вратам.

Во сне ему казалось, что они стоят на высоком утесе и смотрят вниз на покрытые туманом равнины. Видимо, мы находимся на западной стороне пастбищ, думал он, а на востоке восходит солнце в грозовых кроваво-красных тучах, что считается знамением зла. Далландра была одета не в эльфийские тунику и штаны, а в длинное платье пурпурного шелка, подпоясанное кушаком с драгоценностями. Как часто бывает во сне, он безо всяких объяснений знал, что это платье того стиля, который существовал в давно исчезнувших городах на далеком западе.

– Я пришла, чтобы принести свои извинения за то, что вновь покинула тебя, – сказала Далландра. – На этот раз ты не хотел, чтобы я осталась.

Это был не вопрос, а утверждение, и сердце Адерина сжалось от несправедливости сказанного, от того, что она могла подумать – он хотел, чтобы она ушла. А ведь он хотел только одного – снова суметь полюбить ее.

– Я не виню тебя за уход, – только и ответил он. – Для тебя в нашем мире не осталось ничего, верно? Даже сын не смог порадовать тебя.

– Верно. Но все же я хочу сказать, что…

– Ш-ш-ш! Не надо ничего объяснять, и просить прощения тоже ни к чему. Иди с миром. Я знаю, что тебя ничто больше не держит рядом со мной.

Она медлила, глаза ее наполнились слезами, губы печально скривились, и в то же время образ ее начал таять, бледнеть, превратился в туман, и ветер унес его в серый мрачный свет штормового утра. Он снова был в своей палатке, совсем проснувшийся, и слышал, как плачет Лослэйн в своей подвесной кожаной колыбельке. Адерин встал, переодел малыша и отнес его к Банамарио, чья палатка стояла рядом. Она кормила мальчика, а Адерин сидел возле нее на корточках и думал о двух стрелах с серебряными наконечниками, лежавших где-то в его палатке завернутыми в старое одеяло, залоге от Стражей, и залог этот оказался таким жестоким и беспощадным.

– Вот какой хороший мальчик, – приговаривала Банамарио. – Не хочешь больше кушать, мой хороший? Вот твой папа, Лэйн, иди к папе.

Адерин взял младенца и положил его на плечо, чтобы он отрыгнул, а Банамарио уже кормила своего ребенка, мальчика по имени Джавантериэль.

– Как вы думаете, мудрейший, когда вернется Далландра? – рассеянно спросила она.

– Никогда.

Она озадаченно посмотрела на него.

– У двеомера свои пути, Банни. Она выбрала тот, по которому больше никто из нас пойти не может.

– Я понимаю, но, мудрейший, мне так жаль!

– Меня? Не нужно. Я с этим смирился.

Но начиная с этого дня Адерин ни в чем не мог отказать Лослэйну, даже когда тот вырос и стал просить то, чего ему не следовало иметь.

Элдис

918

Глава первая

Проведя шестьдесят странных лет в Бардеке, Невин вернулся в Элдис поздним летом 918 года и остановился в Аберуине с необычной вещью, спрятанной для большей сохранности под рубашку. Находясь на чужбине, где он изучал магию у бардекианских жрецов, Невин решил сделать талисман для Верховного Короля: заряженный магией драгоценный камень, который будет постоянно излучать благородство и добродетель в сознание своего владельца. Для этого Невин купил очень необычный камень и прочитал множество описаний подобных ритуалов в библиотеках различных храмов, но, чтобы создать талисман, он привез камень домой.

Большой, как грецкий орех, совершенно круглый и гладко отполированный, этот опал был пронизан бледными золотыми прожилками, играл голубовато-розовым светом и чем-то походил на шкуру экзотического животного. Пока, несмотря на всю свою красоту, это был просто драгоценный камень, хотя и стоил целое состояние, но после того, как Невин завершит свою работу, он станет необыкновенно притягательным, и цена ему будет – человеческая жизнь.

В центре Аберуина находилось здание купеческой гильдии, внушительная приземистая башня со стеклами в окнах нижнего этажа и прочной сланцевой крышей. Меняла сидел в простой каменной комнате с очагом, двумя стульями и длинным столом. Там Невин и нашел его, полного седого человека, сидевшего перед горой свитков. Позади него, у входа в следующую комнату, стояли вооруженные стражники.

– Я только что вернулся из Бардека, – сказал Невин меняле.

– Вы пришли в очень удачное время, добрый сэр, сегодня хороший курс обмена. Присаживайтесь, присаживайтесь.

Невин подтянул к себе шаткий трехногий стул и, усаживаясь, заметил, что один из стражников с интересом скучающего человека наблюдает за ним. Это был юноша лет двадцати, высокий и мускулистый, светловолосый и голубоглазый, над верхней губой у него только начинали пробиваться усы. Невин не взглянул бы на него больше, если б не серебряный кинжал на поясе у стражника. Заметив кинжал, Невин пристально вгляделся в лицо юноши и чуть не выругался вслух, потому что хорошо знал душу, жившую в этом теле. Тут его отвлек меняла:

– Я даю вам тридцать дэверрийских серебряных монет за каждый полновесный бардекианский зотар.

– Да что вы? Это действительно щедро! Что, в Элдисе какие-то проблемы?

– Вы, наверное, давно здесь не были?

– Годы.

– Хм. – Меняла о чем-то подумал, прежде чем решился продолжить. – Я надеюсь на всех богов в Иных Мирах, что слухи – это только слухи, но поговаривают, что гвербреты тоскуют по тем временам, когда они были принцами. А Верховный Король далеко отсюда, друг мой.

– Это так. Мятеж?

– Давайте скажем просто, что купцы из Бардека предпочитают заработать меньше денег, только бы не попасть в передрягу. И теперь они привозят нам куда меньше звонкой монеты, чем раньше.

Меняла сосчитал зотары Невина, подвел итог на кусочке пергамента, который Невин подписал, и пошел в подвал, чтобы поменять деньги. Невин повернулся к юному стражнику и улыбнулся ему.

– Как тебя зовут, сынок? Похоже, тебе немного надоела эта служба.

– Мэйр, мой лорд. Я недолго буду охранять это место. Он нанял меня на время. Видите ли, его постоянный стражник сломал запястье, но, благодарение богам, лубки уже сняли.

Невин рискнул слегка приоткрыть двеомер, те его силы, которые управляли памятью, и лицо «серебряного кинжала» расплылось и изменило форму. Несколько мгновений Невин смотрел в усталые глаза барда Мэдина. Невин был так рад увидеть его, что едва не подпрыгнул от счастья. Ему так хотелось обнять барда, но, конечно, Мэйр не помнил своей прошлой жизни, и Невин не стал делать глупостей.

– А чем ты собираешься заняться потом? – спросил он. – Если слухи правдивы, скоро в Элдисе будет полно работы для «серебряных кинжалов».

– Если вы спросите меня, я вам отвечу, что все это – конское дерьмо, мой лорд. Гвербреты могут болтать над кубками с элем все, что им в голову взбредет, а вот найти денег и снарядить войско намного сложнее. Я думаю поехать на запад. Я еще никогда там не был.

Возможно, это было своего рода знамение. Невин еще не решил, где именно он будет трудиться над опалом, но на западном побережье была одна славная деревушка, о которой у него сохранились добрые воспоминания.

– Я тоже направляюсь на запад, – сказал Невин. – Твой капитан не будет против, если я присоединюсь к войску?

– Капитан? Войско? – Мэйр захохотал. – «Серебряные кинжалы» уже пятьдесят лет не собираются в отряды, добрый сэр. Был, знаете ли, королевский указ. Теперь мы можем ездить по одному или по двое, не больше.

– В самом деле? – Невин был потрясен. Меня не было слишком долго, подумал он. – А почему?

– Я не знаю. Это королевский закон, и меня он устраивает. А если вам нужен охранник, то меня можно нанять.

– Поедешь в Каннобайн?

– С удовольствием. Пара серебряных монет?

– Договорились. Тогда отправляемся послезавтра на заре.


Мэйр пришел вовремя. Когда он появился, Невин уже оседлал только что купленную лошадь и заканчивал навьючивать мула. «Серебряный кинжал» вел в поводу прекрасного вороного боевого коня, к седлу которого были приторочены две седельные сумы, постель, простой белый щит и шлем. Мэйр с интересом посмотрел на мула.

– Так вы травник?

– Травник. Так что можешь не бояться заболеть во время путешествия.

Мэйр ухмыльнулся и, не дожидаясь просьбы, помог навьючить мула. Они провели коней в поводу по запруженным утренним улицам и сели верхом, выбравшись за западные ворота.

Последний утренний туман таял под летним солнцем. По левую руку у подножья светлых утесов сверкало искрами и пенилось бирюзовое море, а по правую колосилась в полях золотая пшеница. У Мэйра было прекрасное настроение, он то насвистывал, то напевал что-то приятным чистым тенором. Стоило ему немного поупражняться, и он мог бы стать бардом. Невин искренне радовался тому, что человек, о котором он продолжал думать, как о Мэдине, снова поет. Но ему пришлось решительно одернуть себя. Теперь это Мэйр, а не Мэдин, и против всех законов двеомера, да и против здравого смысла, принимать одного за другого.

Он повернулся в седле, чтобы похвалить пение Мэйра, и еще раз удивился. Позади «серебряного кинжала», прильнув к нему, как дитя, сидела голубая фея довольно большого роста. Он пытался убедить себя, что, конечно же, не может существо, пусть очень любившее Мэдина когда-то, оставаться преданным ему после стольких лет, но тут фея поймала его взгляд и так самодовольно ухмыльнулась, что сомнений не осталось – это она. Все последующие дни их неспешного путешествия в Каннобайн Невин часто видел фею. Она целыми днями порхала вокруг Мэйра, а ночами сворачивалась рядом с ним в клубочек, как преданная собака. При этом было очевидно, что Мэйр не видит фею, потому что он частенько наступал на нее, если она не успевала вовремя отпрыгнуть в сторону. Однажды, когда Мэйр пошел к фермеру, чтобы купить продуктов, Невин решил поговорить с феей, хотя толковать с диким народцем о смерти – все равно что бросать слова на ветер.

– Ты знаешь, ведь он больше не видит тебя. Он теперь не тот, кого ты знала раньше.

Фея огрызнулась, обнажив длинные заостренные зубки.

– Нехорошо его так преследовать. Ты должна находиться вместе со своим народом.

В ответ на это она запрокинула голову и слабо застонала. Невин обеспокоился еще сильнее, потому что вообще-то дикий народец не мог издавать звуков.

– Я поговорю с одним из твоих королей, – сказал он, – и посмотрим, что…

Она в бешенстве завизжала, начала увеличиваться в размерах и вдруг исчезла с порывом холодного ветра.

В прошлой жизни Мэйр не только водил знакомство с диким народцем, но успел побывать и «серебряным кинжалом», но Невин решил считать это простым совпадением Он, конечно, не стал бы бесчестить себя назойливым вмешательством в чужие дела, но Мэйр сам захотел рассказать свою историю, когда они ночью сидели у костра.

– Ты ведь не из Элдиса, сынок? – спросил его Невин.

– Нет. Я родился в Блэйсбире, и именно там мне достался этот проклятый кинжал. Я служил в клане Волка, и однажды вечером мы с ребятами здорово напились. Одному из моих друзей и пришла в голову эта идиотская затея. Ему нравилась одна девчонка – это было довольно паршиво, добрый сэр, он походил на вепря во время гона, так ухлестывал за этой дочкой портного, но ее папаша, он за ней здорово следил. Так что мой дружок решил, что мы должны ему помочь. Мы все пошли в лавку к этому портному, Нин позвал девчонку из окна спальни, а я и еще один парень пошли к передней двери. Мы сделали вид, что деремся, и старый папаша кинулся за нами следом. Мы его заставили поплясать: по-всякому обзывали, вообще неплохо повеселились, но немного перестарались. – Мэйр вздохнул и потер подбородок. – В общем, мы окунули его в деревенскую лошадиную поилку, ну, просто чтобы посмеяться, а в это время Нин кувыркался с девчонкой под изгородью. Папаша пожаловался лорду и ругался, пока Авоик не взял сторону старого портного и не выкинул нас из дружины. Между прочим, совершенно несправедливо, потому что Нина потом взяли обратно: дура-девчонка забеременела, и Нину пришлось жениться на ней.

Это прозвучало так негодующе, что Невин невольно рассмеялся. Мэйр расправил плечи и посмотрел на старика.

– Ты что, не считаешь это несправедливым?

– Гм… да. Просто ты первый парень из всех, кого я знал на своем веку, ставший «кинжалом» из-за глупой проделки.

– Ну, вот такая у меня вышла история, добрый сэр. Я просто хотел немного посмеяться, а они взяли и перевернули все с ног на голову.

Как-то ближе к вечеру Невин и Мэйр поднялись на вершину холма и увидели Каннобайн, раскинувшийся вдоль небольшой реки под названием И Брог. Разглядев круглые, крытые соломой дома, Мэйр широко ухмыльнулся.

– Сегодня к ужину полагается эль, мой лорд. А может, в этой дыре даже таверна есть?

– Последний раз, когда я приезжал сюда, была. Но с тех пор прошло столько лет!

Теперь в Каннобайне была сотня семей, преимущественно фермеров и рыбаков, и он стал в два раза больше, чем помнилось Невину. Они нашли маленькую таверну и вполне приличный постоялый двор. Сняв комнату, Невин заказал эль и ужин для себя и решил угостить на прощание обедом своего «серебряного кинжала». Хозяин постоялого двора, полный мужчина по имени Эвейсн, суетился рядом.

– Много мимо вас проходит торговцев? – спросил Невин из чистой вежливости.

– У нас в городе есть свой купец, он там, на западе, торгует с этими племенами, у которых странные имена. Из Аберуина иногда приходят, покупают коней, которых он приводит с собой. – Он помялся, покусывая губы. – Вы не травник, сэр? У моей жены суставы болят, вот я и спрашиваю.

– Травник. Утром, если она пожелает, я с удовольствием поговорю с ней.

Утро для Самвэйны, жены хозяина, выдалось не из лучших. Накрывая на стол, она перечисляла им все признаки своего недуга, причем явно не в первый раз. За ростбифом и турнепсом они выслушали рассказ о таинственных болях в суставах, странных болях в пояснице, ночных потах, то горячих, то ледяных. К яблочному пирогу полагалась история о головных болях и минутах странного головокружения.

– Причина всех ваших болезней – в климаксе, – заключил Невин. – У меня есть хорошие успокоительные травы, они должны вам помочь.

Мэйр густо покраснел и едва не подавился.

– Моя нижайшая благодарность, – поклонилась Самнэйна. – а то я прямо поражаюсь, ей-ей. Слушайте, а вы не хотите поселиться в нашем городе, добрый сэр? Уж столько лет прошло, как к нам заходил травник.

– Вообще-то я подумываю об этом. Я уже слишком стар, чтобы бродить по дорогам, и мне нужно поселиться в тихом месте.

– О, нет города спокойнее, чем Каннобайн! – Самвэйна засмеялась. – Самое волнующее событие – собаки для охоты на вепря, принадлежащие лорду Пертису, задрали двух цыплят на Мининой ферме!

Невин, довольный, улыбнулся. Он прикоснулся к опалу, спрятанному под рубашкой. Если в Аберуине ожидаются волнения, ну его к чертям, этот Аберуин. Несомненно, до захолустного Каннобайна не доберутся даже слухи о мятеже.


– Черт побери, как можно быть таким упрямым?

– Это связано с именем моей семьи. – Пертис Майлвад прикоснулся к эмблеме на рубашке. – Мы Барсуки, друг мой, Мы не сдаемся.

– Ну, если так рассуждать, то мы, Медведи, не должны вылезать из берлоги! – Данри, тьерин Кернметона и лучший друг Пертиса, взгромоздился на край резного стола и посмотрел на приятеля. – Но будь я проклят, если так поступлю!

– А почему, ты думаешь, я прозвал тебя Соколом еще когда мы были мальчишками? Но на этот раз ты взлетел слишком высоко.

Они уединились в маленьком кабинете Пертиса, заперев дверь, и поступили правильно, потому что слова Данри попахивали государственной изменой. Комната была забита вещами: большой письменный стол, полка с двадцатью томами сводов законов в кожаных переплетах, два стула, куча маленьких бардекианских ковриков и две поби;ых молью оленьих головы на стенах – трофеи с какой-то давно забытой охоты одного из предков. Шлем Пертиса небрежно болтался на рогах большого оленя, а его щит был прислонен к конторке с вырезанными на ней собаками и барсуками.

– Мне всегда нравилось мое поместье, – рассеянно заметил Пертис. – Так далеко от всех. Тихо и спокойно. В таком месте, как Каннобайн, легко остаться в стороне от всех заварушек.

– Ты никак не поймешь, что сейчас невозможно остаться в стороне.

– Да что ты? Погоди, сам увидишь.

Данри опять вздохнул. Он был высоким, с надменным лицом, на котором часто отражался еле сдерживаемый гнев, и густыми светлыми усами, всегда влажными от меда. Однако в последнее время Данри замкнулся в себе, а усы походили на крысиные хвосты, словно он постоянно жевал их, думая о чем-то. Пертис не мог понять, что на уме у его друга. И вот на тебе. Конечно, все шестьдесят лет после того, как два королевства объединились, в Элдисе постоянно ворчали, мечтая о независимости и былой славе, недовольство кипело, как каша на медленном огне. Теперь огонь раздули; каша начала выплескиваться через край.

– Я всегда надеялся, что мы к этому придем, – говорил Данри. – И мне трудно поверить, что ты настолько слеп, что не видишь эля в собственной кружке.

– Я никогда не любил кислый эль. Какая мне разница, присягать на верность одному королю или другому?

– Перро, это же дело чести!

– О каком мятеже ты говоришь, если у вас даже нет короля, под чьи знамена можно встать? Или вы отыскали какого-нибудь неизвестного наследника престола?

– Конечно, не следует так отзываться о нем, но мы действительно его нашли. – Данри взял со стола кожаный собачий ошейник и начал теребить медную пряжку. – Парень дважды по женской линии связан родством со старинным королевским родом, и есть девушка, у которой родство по мужской линии. Если мы их поженим, они будут достойными претендентами. У них обоих в жилах течет добрая элдисская кровь, и наше дело правое. – Он продел конец ошейника в пряжку и затянул. – Между прочим, друг мой, твои права на трон ничуть не меньше, чем его.

– Нет! Нет у меня никаких прав! Никаких, ты слышишь меня? Мой самый знатный предок отрекся от престола; я происхожу по линии его жены-простолюдинки и хватит об этом! Ни один жрец в королевстве не поддержит моих притязаний на престол, и ты это прекрасно знаешь!

– К любому жрецу можно найти подход. – Данри положил ошейник. – Но ты, безусловно, трав. Я просто кое-что обдумывал.

– Слушай, даже шакалы убивают свою добычу прежде, чем начинают драться за нее.

Данри поморщился.

– Когда я достиг зрелого возраста, – продолжал Пертис, – я принес клятву королю Айрику, обещая служить ему хорошо и верно и положить свою жизнь за него. Кажется мне, что и ты, и остальные наши друзья приносили такую же клятву.

– Да к черту все! Ни одна клятва не считается обязательной, если ее давали под принуждением!

– Никто не приставлял к моей глотке меч. И возле твоей я тоже меча не видел.

Выругавшись, Данри вскочил со стола и попытался пройтись по забитой мебелью комнате.

– Принуждение было в прошлом. Они лишили Элдис всех прав и независимости под угрозой начать резню. Это дело чести, Перро.

– Если я нарушу клятву, у меня не останется чести, за которую стоит сражаться. – И Пертис погладил барсука, вышитого на рубашке.

– Ах, черт подери всех твоих проклятых Барсуков! А если ты не с нами, что тогда? Побежишь с доносом к этому фальшивому королю?

– Никогда, но это только ради тебя. Ты что же думаешь, я сам суну голову моего верного друга в петлю? Да я скорее умру!

Данри вздохнул и отвернулся.

– Лучше б и тебе остаться в стороне, – сказал Пертис.

– Да я погибну раньше, чем сумею это сделать. А ты можешь трубить о своем нейтралитете на все четыре стороны света, все равно окажешься в самой гуще. Что ж, ты думаешь, мы собираемся делать? Собирать свои дружины прямо в Аберуине? Нет, придет весна, и мы встретимся в лесу, здесь, на западе.

– Вы грязные ублюдки!

Данри захохотал, дружески похлопав Пертиса по плечу.

– Мы как-нибудь постараемся не потревожить его светлость и не потоптать его огород. Ну ладно, ладно, до весны еще далеко. Я верю, что ты придешь к нам, когда настанет время. Если же нет, это может стать для тебя опасным. Ты знаешь, я никогда не подниму руку на тебя, или на твой дан и семью, но ведь есть еще и другие… – Он многозначительно замолчал.

– То есть неприсоединившихся обдерут как липку, а потом еще устроят осаду? Замечательно! Можешь передать своим дружкам, что я буду защищать свою землю до последнего вздоха, и мне наплевать, будет там у вас король или нет.

– Они другого от тебя и не ожидают, Я тебя предупреждаю: когда мы победим, не рассчитывай на большой почет или высокое положение в новом королевстве.

– Я это как-нибудь переживу. Уж лучше я умру нищим попрошайкой, чем нарушу свою клятву чести. – Пертис слабо улыбнулся. – Ты употребил не то слово, друг мой. Не «когда» вы победите, а «если».

Данри вспыхнул от ярости. Пертис не опускал взгляда, пока Данри не выдавил кривую улыбку.

– Лавай оставим решение богам, – сказал Данри. – Кто знает, куда приведет человека его вирд? Очень хорошо. Пусть будет «если».

Пертис проводил Данри до ворот, где стояла его оседланная лошадь. Данри сел верхом, попрощался, как обычно, и пустил коня рысью. Пертис смотрел на клубы пыли и ощущал, как предчувствие опасности холодным комом ворочается в желудке. Какие глупцы, думал он, и, возможно, самый большой глупец – я. Он посмотрел на свой дан, на невысокий, приземистый брох, стоявший за бревенчатой оградой – нет ни крепостного вала, ни бастионов, потому что денег всегда не хватало.

Видимо, сейчас имело смысл потратиться на укрепления, хотя бы на ров и земляной вал. Многого, конечно, в поместье не хватало, но сторожевая башня в его дане была лучшей в Каннобайне: на ней каждую ночь зажигали маяк, предупреждая проходящие корабли о рифах возле берега. Если мятежники направятся в его сторону, подумалось Пертису, возможно, он сумеет договориться и будет продолжать зажигать огонь, чтобы подчеркнуть свой нейтралитет. Возможно. Желудок превратился в кусок льда.

Немного позже, когда он сидел с кружкой эля в большом зале, вошел паж и сказал, что у ворот ожидается «серебряный кинжал». Дружина Пертиса насчитывала всего десять воинов, поэтому Мэйра немедленно привели в дан.

– Я нанимаю тебя, «серебряный кинжал». Не знаю, когда начнется война, но сейчас каждый человек на счету. Пока получаешь только кров и пищу, а когда начнутся сражения – серебряную монету в неделю.

– Благодарю вас, мой лорд. Приближается зима, так что крыша над головой очень кстати.

– Хорошо. Гм… Мэйр, если ты сейчас сбреешь усы, они, знаешь ли, вырастут гуще.

Мэйр вытянулся в струнку.

– Ваша светлость, это предложение или приказ?

– Просто предложение. Я не хотел тебя обидеть.

Пертис отправил юношу к капитану и пошел на женскую половину – уютную солнечную комнату, занимавшую половину второго этажа в башне. Это была вотчина его старой няньки Мэйсы; сгорбленная и совершенно седая, она продолжала преданно служить клану, заботясь о четырехлетней дочери Пертиса Веклии. Пертису не нравилось, что он заставляет старую женщину работать, но больше никто справиться с девочкой не мог. Такая же упрямая, как ее мать, подумал он, и тут же вздрогнул, вспомнив отсутствующую жену. Беклия сидела у окошка, Мэйса расчесывала ее, не переставая что-то говорить. Как только вошел Пертис, девочка вывернулась и подбежала к отцу.

– Папа, я хочу поехать верхом! Пожалуйста, папа, пожалуйста.

– Попозже, радость моя. – Прямо сейчас! – Она откинула голову назад и сердито заплакала.

– Ну-ка прекрати! Ты расстраиваешь Мэйсу.

Усилием воли девочка заставила себя успокоиться и обернулась, чтобы посмотреть на обожаемую няньку. Беклия была очень красивым ребенком, с волосами цвета лунного луча, огромными серыми глазами, стройная, высокая для своих лет и грациозная, как олененок.

– Ну, ну, ягненочек, – сказала Мэйса, – скоро поедешь верхом. Ты же знаешь, твой папочка – лорд, мы должны его слушаться. Боги сделали его лордом, и мы…

– Конское дерьмо! – топнула ногой девочка. – Но раз ты велишь, я буду послушной.

Вздохнув и жалко улыбнувшись, Мэйса открыла свои объятия, и Беклия кинулась к ней. Необходимо найти кого-то в помощь несчастной старухе, напомнил себе Пертис. Он думал об этом с той же периодичностью, с какой нанимал молодых нянек, а потом наблюдал их бегство.

– Мэйса, мне нужен твой совет, – сказал он. – Я тут думал о сыне. Как по-твоему, мой кузен не обидится, если я заберу Адрегина на зиму домой?

– Ага. До тебя уже дошли слухи о возможном мятеже?

– Боги милосердные, Мэйса, ты что, знаешь все на свете?

– Все, что имеет хоть какое-то значение, мой лорд.

– Папа, пожалуйста, забери его, – тут же вклинилась Беклия. – Я так скучаю по Дрего!

– Я и не сомневался, – сказал Пертис. – Думаю, ему лучше всего вернуться домой. Если возникнет необходимость, я и сам могу с ним заниматься.

– Папа, – опять всунулась Беклия. – Я хочу поехать с тобой.

– Нет, моя радость. Юные леди не ездят верхом по округе, как «серебряные кинжалы».

– А я хочу поехать!

– Я сказал – нет.

– Плевать я хотела, что ты сказал! Плевать я хотела, что говорят ваши дурацкие боги! Не хочу я быть никакой леди! Я хочу поехать верхом! Я хочу поехать с тобой за Дрего! – Она с визгом хлопнулась на пол и начала брыкаться.

– Осмелюсь сказать, мой лорд, – Мэйса повысила голос, чтобы ее услышали. – Идите и оставьте нас одних.

Пертис поспешно ретировался. Он начинал жалеть, что не послушал жену и не отдал ей девочку. Отказал он ей в свое время из чистого упрямства. Благодарение богам, что Адрегин вырос разумным и вежливым мальчиком.


– Так, – глубокомысленно сказала Самвэйна, – теперь вы знаете, кто хозяин этого маленького коттеджа. Купец Версин. Он, понимаете ли, построил его для своей матери, когда та овдовела, но нынче весной бедняжка отправилась в Иные Миры. Конечно, ничего удивительного, проживи она на день дольше – и ей бы исполнилось семьдесят зим. Она все говорила, что ей шестьдесят четыре – ха! – будто я в этом ничего не понимаю, добрый господин. Во всяком случае, домик очень славный, прочный, и очаг там большой.

– А садик есть?

– Конечно же. Она ужасно любила цветы и всякое такое. И он достаточно далеко от дома самого Версина. Молса – жена его – на этом настояла, и винить ее за это не приходится, потому что старая Бвейса была страх до чего любопытна. Вечно совала свой нос в кастрюльки невестки – если вы понимаете, что я хочу сказать, добрый господин.

Невин вдруг вспомнил, почему он всегда избегал маленьких провинциальных городков. С другой стороны, домик был вполне подходящим и дешевым, и Невин все же снял его, а потом провело целый день, распаковывая вещи и устраиваясь. Он решил оставить себе верховую лошадь, а мула продать. Самвэйна, неиссякаемый источник местных сведений, посоветовала обратиться к фермеру по имени Налин.

– Он живет рядом с даном лорда Пертиса. Женился на ферме, то есть я хочу сказать, что ферма до сих пор принадлежит бедняжке Мине – она, бедняжечка, так рано овдовела, да еще двух дочек одна растила – а сейчас одна из дочек, ну, Лидиан, вышла замуж, и, конечно, хорошо, что у них наконец есть мужчина, чтобы работать в поле, так что в своем роде это ферма Налина.

Невин все же сумел от нее сбежать и отправился к Налину верхом, ведя мула в поводу. Ферму он нашел легко, но, спешиваясь возле захудалого круглого домишки, крытого соломой, услышал внутри чьи-то вопли.

Кричал мужчина, задыхаясь от ярости. Ему вторил плачущий, умоляющий женский голос. Боги, подумал Невин, неужели этот Налин бьет свою жену? Тут заорала еще одна женщина, а потом разразилась ругательствами.

Из дома выскочил молодой плотно сложенный мужчина, и ему вслед полетело яйцо, разбившееся о его голову. Мужчина с проклятиями повернул назад и тут увидел Невина.

– Прошу прощения, – начал Невин, – в деревне говорили, что вы можете купить моего мула. Я могу прийти в другой раз.

– Не надо, – буркнул молодой фермер, обеими руками пытаясь отчистить голову от яичного желтка. – Мне и правда нужен мул, хотя у моей сестры упрямства хватит на целый чертов табун. Подождите, я только смою эту гадость у колодца.

Из дома послышался смех, и в дверном проеме появилась молодая женщина примерно одного возраста с Мэйром. Она была хорошенькой, с иссиня-черными волосами и голубыми глазами, но не красавицей. Волосы обрезаны коротко, как часто делают сельские девушки, чтобы те не мешали им работать, платье грязное, чиненое-перечиненое, и подоткнуто за пояс, открывая босые ноги.

– А это еще кто, Налин? Очередной кандидат в женихи?

– Придержи свой чертов язык, Глэй! – огрызнулся Налин.

– Он, конечно, в возрасте, но выглядит получше, чем твой Доклин. Не обижайтесь, добрый господин, просто мой горячо любимый зятек спит и видит, как бы сбагрить меня замуж. Вы, может, как раз ищете молодую жену?

– Глэй! – рявкнул Налин. – Я сказал заткнись!

– Покомандуй мне еще, червивый свиной недоносок!

Кинув на Невина мученический взгляд, Налин пошел к колодцу. Девица вольно облокотилась на дверной косяк и одарила Невина чарующей улыбкой, которая на мгновение полностью изменила ее лицо. Потом она снова посмотрела на него подозрительным, холодным взглядом и тут же перестала быть красавицей.

– Слушайте, добрый господин, я даже не спросила, как вас зовут. Я – Глэйнара. Вы, должно быть, разговаривали с женщинами в деревне, раз знаете, что мы собираемся купить мула.

– Я действительно поговорил с Самвэйной. Меня зовут Невин. Это правда имя, я не шучу.

– Серьезно? Ну, что ж, лорд Никто, добро пожаловать на нашу скромную ферму. Самвэйна – славная женщина, правда? А ее дочь Брэйса – моя лучшая подруга. Кроткая, как ягненок-сосунок, но я ее люблю.

Глэйнара пощупала ноги мула, постучала по груди, раскрыла ему рот и проверила зубы прежде, чем возмущенный мул начал сопротивляться. Подошел Налин с мокрой рубашкой в руке, с кислым видом глядя на девушку.

– Я решаю, покупаем мы мула или нет, ясно?

– Ну так сам и проверяй ему зубы.

Налин подошел к мулу, намереваясь осмотреть его, но животное уже было настороже и укусило его за руку. Заходясь от смеха, Глэйнара сильно ударила мула, и он разжал зубы. Невин взял Налина за руку, чтобы осмотреть ее: иногда мул может укусить очень сильно. К счастью, этот даже не прокусил кожу. Налин вполголоса ругался.

– Ничего страшного, но синяк будет, – успокаивающе сказал Невин. – Я прошу прощения.

– Вы тут ни при чем, – прорычал Налин. – Глэй, однажды я тебя здорово отлуплю.

– Только попробуй. – Глэйнара подбоченилась и ехидно улыбнулась.

В это время из дома выбежали еще две женщины: мать Глэйнары, худая, седая, с морщинистым лицом, и ее сестра, довольно миловидная, с более мягкими и гармоничными чертами лица. Широко раскрыв глаза и всхлипывая, она схватила мужа за руку и посмотрела на него умоляющим взглядом. Мать повернулась к Глэйнаре.

– Глэй, пожалуйста! Хотя бы не при посторонних!

Глэйнара вздохнула, ласково обвила рукой ее тонкую талию и поцеловала в щеку. Налин потрепал жену по руке, посмотрел на Невина и снова покраснел. Глэйнара увела мать в дом, сестра кинула еще один взгляд на Невина и поспешила следом.

– Извините мою сестрицу, – сказал Налин.

– Мой добрый господин, ни один человек не возложит на вас ответственность за поступки этой девчонки.

По дороге в деревню Невин встретил дружину лорда Пертиса.

Они ехали по двое в ряд, вздымая клубы пыли. Во главе ехал сам лорд, высокий, изящный человек, напомнивший Невину своими иссиня-черными волосами и темно-синими глазами, прикрытыми тяжелыми веками принца Майла, своего далекого предка. Рядом с ним на сером пони ехал мальчик лет восьми, настолько похожий на лорда, что Невин предположил – это его сын.

Поравнявшись с Невином, Пертис помахал ему рукой и поклонился; Невин серьезно поклонился в ответ. Позади ехали десять человек, держа щиты с изображенными на них барсуками. Самым последним, без пары, весь в пыли, но, как всегда весело улыбаясь, ехал Мэйр. увидев Невина, он замахал руками.

– Я нашел себе отличное тепленькое местечко в барсучьей норе. Ты принес мне удачу, Невин.

– Хорошо, прекрасно. Я поселился в деревне. Наверняка мы будем с тобой встречаться, хоть иногда.


– Знаешь что? – спросил Адрегин.

– Не знаю, – ответил Мэйр. – Что?

– Отец сказал, что хочет нанять еще «серебряных кинжалов», если сумеет их найти.

– Сейчас? А ты знаешь, зачем?

– Спорим, будет война? Иначе зачем бы он забрал меня от кузена Макко?

– Похоже, ты прав.

Адрегин уселся на край водяного желоба и внимательно смотрел, как Мэйр моет седло. Мэйру нравился маленький лорд; он сам был старшим братом среди семи детей и привык, что за ним по пятам всегда следуют младшие.

– Тебе, наверное, часто приходится чистить свой кинжал? Серебряные тарелки, например, очень быстро пачкаются.

– Верно. Но кинжал немножко другой. Он ведь не из чистого серебра.

– А можно мне его подержать? Или об этом нельзя просить?

– Мой ты подержать можешь, но вообще никогда не проси об этом других «серебряных кинжалов», хорошо? Они обычно очень чувствительны на этот счет. Только осторожно, он острый, как передний зуб Владыки Ада.

Ухмыльнувшись, Адрегин взял кинжал и прикинул его на вес, не удержался и осторожно потрогал лезвие подушечкой большого пальца.

– А ты им убил кого-нибудь?

– Нет, но он у меня совсем недавно. Может, что и получится, если твой отец отправится на войну.

– Я бы тоже пошел на войну, но мне еще надо учиться всякому. – Адрегин вздохнул. – И приходится терять столько времени, чтобы научиться читать.

– Серьезно? Странное дело. А зачем?

– Отец говорит, что я должен. Все мужчины в нашем клане умеют читать. Это одна из тех вещей, которые делают нас Майлвадами.

Через несколько минут появился сам Майлвад и облокотился на водяной желоб рядом с сыном.

– Всегда приятно видеть, как работает кто-нибудь другой, – сказал Пертис. – Странно, конечно, но это правда.

– Так оно и есть, мой лорд. Я и сам иногда во время своих странствий останавливался, чтобы посмотреть, как какой-нибудь бедняк или фермер гробится на поле.

– Вот-вот. Эй, Дрего, ты что это делаешь с серебряным кинжалом Мэйра?

– Он разрешил мне подержать, отец, вот и все.

– Осторожно: такие вещи всегда чертовски острые.

– Я знаю. – Адрегин неохотно протянул кинжал Мэйру. – Отец, я хочу покататься верхом. Можно поехать на пони в деревню?

– Конечно. Постой-ка. – Пертис помедлил. – Мэйр, поедешь с ним, хорошо? Можешь взять запасное седло, пока твое сохнет.

– Конечно, мой лорд. – Мэйр решительно посмотрел Пертису в глаза. – Вы думаете, могут быть неприятности?

– Мир полон неприятностей, как море – рыбой. Не думаю, что это случится прямо сейчас, но все же, Дрего, теперь, если захочешь выйти из дана, скажи сперва мне и всегда бери кого-нибудь с собой.

– Зачем? Я же никогда этого не делал!

– Делай, как я велел, и не болтай об этом! Когда будет, что сказать, я тебе скажу.

В Каннобайне было шумно, потому что день был базарный.

Фермеры и ремесленники разложили свой товар прямо на одеялах, только у ткача и местного кузнеца были маленькие прилавки. Мэйр и Адрегин бродили по рядам, и мальчик то и дело останавливался, чтобы спросить, как дела, не болеют ли дети или жена, и помнил каждое имя, и это производило впечатление. На самом краю рынка сидела у корзины, полной яиц, молодая женщина, и Мэйр остановился, как вкопанный. Не красавица, но очень миловидная, с лучистыми голубыми глазами, хотя в улыбке проглядывало что-то злое.

– Кто это, мой лорд? – указал на нее Мэйр.

– О, это Глэй. Она со своим семейством живет на ферме рядом с нашим даном.

Мэйр повел паренька к Глэй и ее корзинкам.

– Доброго дня, Глэй, – сказал ей Адретин.

– Доброго дня, мой лорд. Пришли посмотреть на свой рынок?

– Да. – Адрегин показал на Мэйра. – Это Мэйр. Он теперь мой телохранитель.

– Да? – Глэй посмотрела на Мэйра холодным оценивающим взглядом. – Еще и «серебряный кинжал» в придачу?

– Да, я «серебряный кинжал». – Мэйр отвесил девушке полупоклон. – Но я молю вас не думать обо мне из-за этого хуже.

– Поскольку я вообще ничего о вас не думаю, мне трудно думать о вас хуже, верно?

Мэйр открыл было рот и снова закрыл, явно не находя подходящих слов.

– Я смотрю, у тебя новый мул? – поинтересовался Адрегин.

– Да, мой лорд. Мы купили его у нового травника.

– В городе кто-то появился? – Адрегин пришел в восторг. – А где он живет?

– В домике по соседству с Версином. И, судя по словам Брэйсы, это очень мудрый старйк.

– Пошли, Мэйр. Пошли познакомимся с ним. Может, он человек двеомера или что-нибудь в этом роде.

– Да ладно вам, – ухмыляясь, сказал Мэйр. – Вы что, верите сказкам бардов?

– Ну, никогда не знаешь наперед. Хорошего дня, Глэй. Надеюсь, ты продашь сегодня кучу яиц. Пошли, Мэйр, пошли.

Мэйр в последний раз поклонился девушке, которая в ответ лишь прикрыла глаза, и поспешил за своим маленьким хозяином.

Невина они нашли в садике перед домом. Он вскапывал цветочную клумбу, да так энергично, как не всякий человек в три раза моложе его. Адрегин приветствовал его, облокотившись на забор, и восторженно ахнул:

– О, у вас полон сад дикого народца! Они все танцуют и танцуют!

Изумленный Невин что-то пробормотал. Мэйр начал было смеяться, но осекся, побоявшись обидеть мальчика – тот уже покраснел из-за своей оговорки.

– Я имею в виду… гм… прошу прощения… я хотел сказать, я знаю, что на самом деле это вовсе не дикий народец.

– Что ты, – Невин говорил очень мягко. – Конечно, это дикий народец. И ты был абсолютно прав. В моем саду их полно.

Как хорошо, подумал Мэйр, что старик солгал и этим помог мальчику преодолеть неловкость. Адрегин просиял.

– Ты их тоже видишь? Честное слово?

– Конечно, вижу.

Адрегин повернулся и посмотрел на Мэйра.

– Ты тоже должен, Мэйр. Скажи нам, ведь мы-то видим.

– Сказать что, мой лорд?

– Да ладно тебе. Ты же знаешь, что эта большая голубая фея все время ходит за тобой, как привязанная. Наверное, ты ей нравишься. Ты что, не видишь ее?

Второй раз за этот день Мэйру не хватило слов. Он стоял, открыв рот, и вокруг него сгущалось неловкое молчание.

– Мой лорд, – ласково сказал Невин. – Иногда дикий народец привязывается к кому-нибудь по каким-то своим соображениям. Я не думаю, что Мэйр видит ее, да и других тоже. Видишь ты их, Мэйр?

– Ей-ей, нет.

– Ну-ка, скажи мне, Мэйр, ты видишь ветер?

– Что? Ну, конечно, нет! Никто не видит ветер.

– Вот именно. А между тем он существует.

На миг Мэйр засомневался. Может, Адрегин и старый Невин вправду видят дикий народец? Может, эти мифические маленькие создания вправду существуют? Ох, да не будь таким болнаном! – тут же одернул он себя. Конечно же, нет!

Когда они въехали в ворота дана, через внутренний дворик проходил лорд Пертис. Подбежал слуга, чтобы заняться пони Адрегина. Мальчик спрыгнул на землю, увернулся от ласковой руки отца и кинулся в брох.

– Что-то случилось? – спросил Пертис Мэйра.

– Гм. Видите ли, мой лорд, ваш парень хотел познакомиться с новым городским травником, и я отвел его туда, но, честное слово, я вот думаю, может, старик рехнулся?

– Рехнулся? Он что, напугал мальчика?

– Вовсе нет, но он напугал меня. Знаете, мой лорд, я не хочу сыпать соль на раны и все такое, но юный Адрегин часто говорит про дикий народец?

– Ах, это! – Пертис облегченно заулыбался. – И все? Что, травник подразнил его? Конечно, он удивился, что мальчик его лет все еще болтает глупости про дикий народец.

– Гм… не совсем так, мой лорд. Старик сказал, что он тоже их видит.


На следующий день, когда Невин сажал за домом быстрорастущие травы, надеясь, что они успеют вырасти до холодов, он услышал топот копыт. С лопаткой в руке он обогнул дом и увидел лорда Пертиса, спешившегося у ворот.

– Доброго дня, мой лорд. Чем я заслужил такую честь? Надеюсь, никто не заболел?

– О, благодаря святой Себанне мы все здоровы. Просто я решил поболтать с вами, раз уж вы новичок у нас.

Невин заткнул лопатку за пояс и открыл ворота. Пертис вошел, оглядывая садик широко раскрытыми глазами, словно ожидал увидеть духов, выглядывающих из-под каждого куста.

Духов здесь было много: маленьких серых гномов, посасывающих пальцы; голубых фей с длинными носами, которые ухмылялись, обнажая свои заостренные зубы; сильфов, похожих на невесомый хрусталь, летающих туда-сюда. В доме, возле очага, дикий народец сидел на столе и на лавке, забирался на полки, забитые травами. На столе лежала открытая книга в кожаном переплете.

– О боги! – ахнул Пертис. – Это же книга моего самого известного предка!

– Да, одна из них. Я приехал сюда и вспомнил о них. Вы ее когда-нибудь читали?

– Я иногда пролистываю ее. Когда один из Майлвадов достигает совершеннолетия, его отец велит ему прочитать «Этику». Так что вы одолеваете несколько страниц, а потом отец признается, что и сам не сумел осилить треклятую книжищу, и вы понимаете, что теперь стали полноценным мужчиной.

– Понятно. Не окажете ли мне честь присесть в моем доме, мой лорд? Я могу предложить вам немного эля.

– Нет-нет, не нужно. – Пертис озабоченно посмотрел на полки с незнакомыми травами и снадобьями. – Я только на минутку. Гм… видите ли, я кое о чем хотел у вас спросить.

– Дикий народец? Я так понимаю, Мэйр рассказал вам, что здесь произошло.

– Рассказал, да. Гм… вы ведь просто пошутили с моим сыном, правда?

Желтый гном захлопнул книжку, над ней поднялось облачко пыли. Пертис невольно вскрикнул.

– Нет, я не шутил, – отозвался Невин. – Вы, ваша светлость, действительно сомневаетесь, что юный Адрегин видит дикий народец?

– Ну, не то, чтобы сомневаюсь, но мне не хотелось бы выносить это из семьи.

– Ага. Я так понимаю, что жена вашей светлости родом из Западного Народа?

– Была.

– Примите мои извинения, мой лорд. Я не знал, что она проехала сквозь Врата Иных Миров.

– Если вы имеете в виду, что она умерла, то ничего подобного не случилось. – В голосе Пертиса явственно послышалась уязвленная гордость. – Насколько мне известно, она жива и здорова, и, несомненно, такая же раздражительная и упрямая, какой была всегда. Возможно, я несправедлив. Теперь я не понимаю, как мог решить, что она станет жить в дане и будет подходящей женой знатному лорду, но, клянусь льдами ада, она могла хотя бы попытаться!

– Понимаю. – Невин сдержал усмешку. – Видимо, вы не стали ей препятствовать, когда она решила покинуть вас?

– Да если б я даже упал на колени и начал умолять ее остаться, это бы ни на йоту не помогло! – Пертис слегка покраснел. – Не понимаю, зачем я обременяю вас всем этим. С вами легко разговаривать, Невин.

– Благодарю вас, мой лорд. Очень полезно для травника, если с ним легко разговаривать.

– Я думаю. Травник, вот как? И это все?

– А кто я еще, по мнению вашей светлости?

– Ну, я знаю, что многие насмехаются над двеомером, господин, но не Майлвады. В книгах принца Майла есть кое-что об этом, и мы передаем эти знания по наследству. Мы и правда, как барсуки. Мы не сдаемся.

– И держитесь клятвы, принесенной чужеземному королю?

Лицо лорда Пертиса мертвенно побледнело. Невин улыбнулся, подумав, что простое логическое построение могло показаться ему магическим приемом.

– Да, – выдавил, наконец, Пертис. – Айрик – это король, которому я поклялся служить, и я буду ему служить.

– Трудно будет противостоять врагам короля, имея всего десять воинов.

– Я знаю. Барсук может разорвать одного дикого вепря, а если вепрей много, барсуку конец. Но клятва – это клятва, и все тут. Может, они будут уважать мой нейтралитет, во всяком случае, я хочу на это надеяться. – Вдруг его светлость усмехнулся. – Кроме того, я нанял «серебряного кинжала», так что теперь у меня одиннадцать воинов. Может, мне попадутся еще.

– Кстати, это мне кое о чем напомнило, мой лорд. Вы не знаете, почему «серебряные кинжалы» больше не ездят вместе, как войско?

– Им запретил кто-то из королей. Я думаю, вместе они слишком опасны. Их ведь называли «делателями королей». А дружина, которая «сделала» короля, так же легко может его свергнуть. – Пертис нахмурился, что-то припомнив. – Постойте-ка, в одной их этих книг, что лежат у меня дома, говорится, что после гражданской войны были запрещены все наемные войска. Точно! Теперь я вспомнил. Это сделал сын Марина. Его советники хотели, чтобы он запретил и «серебряные кинжалы», а он отказался, потому что они оказали его отцу огромную услугу. Но он не хотел, чтобы в королевстве околачивалась независимая армия и устраивала неприятности, поэтому приказал, чтобы они нанимались по одному или по двое, не больше.

– А, понятно. В своем роде это очень плохо. Значит, если они до сих пор существуют, нанять их можно, верно? Но возможно, мятеж вообще не выйдет за пределы Аберуина.

Пертис отвернулся так быстро, что Невин понял – у него другие сведения.

– Бывают времена, когда общественные беспорядки распространяются быстро, как пламя по сухой траве, – сказал Невин. – Только никто не знает, куда подует ветер.

– Вот именно. Ну что ж, я отвлекаю вас от дел. Хорошего дня.


Все лето Глэйнара делала сыры в круглых деревянных формах. Когда четыре самых больших круга дозрели, она погрузила их на мула и повезла в дан лорда Пертиса в счет уплаты налога. Стояла изнуряющая жара и девушка поехала босиком, сберегая единственную пару башмаков на зиму.

Налин все время настаивал, чтобы она заказала башмаки в деревне, но Глэйнара предпочитала ограничивать себя, лишь бы не пользоваться тем, что расценивала как благотворительность зятя. Пока не появился Налин, самой сильной в семье считалась Глэйнара, поддерживая мать и сестру после смерти отца, работая больше, чем иные юноши, лишь бы наскрести средств к существованию. И стоило мне достаточно подрасти, чтобы пахать, как мужчина, как появился он, с горечью думала девушка. Но, конечно, мама и Лид были сейчас куда счастливее. Наверное, это оказалось для нее самым тяжелым ударом.

Ворота дана Каннобайна стояли открытыми настежь, и во дворе была обычная вялая неразбериха – шли по своим делам слуги, воины сидели на солнышке, играя в кости на медь, сам лорд Пертис отдыхал на крыльце, потягивая из кружки эль. Глэйнара присела перед ним, он в ответ встал со ступенек. Глэйнара считала себя куда ниже его, но все же ей нравился этот лорд, потому что он был человеком добрым, а его неудачная женитьба дала пищу для многолетних пересудов. В конце концов, многих правителей любили за куда меньшие достоинства.

– Похоже на сыр, – сказал Пертис. – Какой именно, белый или желтый?

– Желтый, мой лорд. Ужасно хороший сыр получился.

Пертис поставил кружку на землю и вытащил кинжал, чтобы отрезать кусочек. Он попробовал и удовлетворенно кивнул.

– Так и есть. Хорошо пойдет с элем, а для нас это важно.

Пертис отрезал еще кусок, потолще, взял эль и вернулся на крыльцо. Глэйнара отвела мула к кухонной двери и стала разгружать. Она уже сняла два круга, когда подбежал Мэйр, «серебряный кинжал», и отвесил ей глубокий поклон.

– Ну-ка, ну-ка, красавица, он, похоже, здорово тяжелый. Дай я сам отнесу.

– Ничего он не тяжелый. Всего двадцать фунтов круг.

Мэйр все же подхватил три сыра, разрешив ей нести только один, и пошел в кухню. Он положил сыры на длинный деревянный стол, и тут до Глэйнары дошло, что он пытается быть с ней вежливым. Девушка удивилась.

– Ну, спасибо, – неуверенно сказала она.

– О, всегда рад услужить.

Еще один сюрприз: похоже, он с ней заигрывает. Захваченная врасплох, Глэйнара отвернулась и заговорила с поварихой, старой. подругой матери, оставив Мэйра беспомощно топтаться у двери. Девушка надеялась, что он уйдет, но он дождался, пока они с поварихой кончат болтать. Когда Глэйнара собралась уходить, Мэйр схватил мула за поводья и довел до ворот.

– Честно, так здорово было повидать тебя, – сказал он.

– Правда? Чего это?

– Ну… гм. – Мэйр начал теребить уздечку. – Всегда приятно увидеть симпатичную девчонку, особенно если она с характером.

Глэйнара фыркнула и вырвала у него повод.

– Спасибо, что помог тащить этот сыр. Мне нужно идти работать.

– Можно проводить тебя немного?

– Нельзя. О, постой-ка минутку. Ты сказал, что готов услужить мне?

– Конечно. Только скажи.

– Тогда сбрей эти дурацкие усы. Из-за них твое лицо кажется грязным.

Мэйр застонал, прикрыв рукой верхнюю губу. Глэй проплыла мимо него, уверенная, что видит его в последний раз. Однако после обеда, когда она несла два ведра овощных очистков свиньям, он вошел в ворота, ведя за собой коня. Девушка замерла: усов не было. Вышел Налин с подковой в руке и прохладно посмотрел на Мэйра.

– Добрый день, сэр, – сказал Мэйр. – Я тут хотел поговорить с Глэйарой.

– Что вы говорите? И о чем, интересно, вы собрались разговаривать с моей сестрой?

– Какое твое дело, с кем и о чем я разговариваю? – огрызнулась Глэйнара.

– А ну придержи язык. Я хочу посмотреть на человека, который ухаживает за тобой, держа серебряный кинжал за поясом.

– Эй, – неуверенно сказал Мэйр. – Уверяю вас, у меня честные намерения.

Налин и Глэйнара, не обращая на него внимания, уставились друг на друга.

– Ты еще слишком молода, чтобы разбираться в людях, – рявкнул Налин. – А у меня есть опыт, и я могу отличить гнилое яблоко от хорошего.

– Кого это ты назвал гнилым?

– Пока никого. Конечно, я тебе родственник только потому, что женился на твоей сестре, но других братьев у тебя нет, и будь я проклят, если разрешу тебе разговаривать с «серебряными кинжалами» и другими отбросами!

– Не смей называть Мэйра отбросами! Я этого не потерплю!

– Ах вот как, не потерпишь? – сказал Налин с противной ухмылкой. – Откуда это ты знаешь, как его зовут, и чего это ты кидаешься его защищать?

Глэйнара схватила ведро с помоями для свиней, размахнулась и надела его на голову Налина.

– Я буду разговаривать с кем захочу!

Естественно, на шум выбежала Лидиан – и запричитала, увидев своего мужа, покрытого морковными очистками и ботной редиски. Мэйр согнулся от смеха пополам.

– Цветы красавице, – выдавил он, – и помои свинье. О боги, ты здорово управляешься с ведром! Ему повезло, что ты не убиралась сейчас в хлеву!

Кусок моркови прилип к его рубашке. Он снял его и с поклоном протянул Глэйнаре.

– В знак моего почтения. А теперь мне лучше уйти, пока твой братец не подковал меня.

– Только зять. И не забывай об этом.

Отправившись на рынок в следующий раз, Глэйнара очень быстро продала сыр и яйца и пошла на постоялый двор. Когда она привязывала мула у заднего крыльца, выбежала Брэйса, хорошенькая блондинка, дочка Самвэйны, схватила Глэйнару за руку и наклонилась поближе, как заговорщица. Они были ровесницы, хотя Брэйса выглядела моложе, потому что руки у нее были мягкими, а лицо не загрубело от работы в поле.

– Вчера вернулись Ганес и его отец! – захихикала она.

– Здорово! Твой отец собирается поговорить насчет помолвки?

– Он пойдет сегодня, сразу после обеда. О, Глэй, не знаю, как и дождусь! Я так хочу выйти замуж за Ганно.

За конюшнями стоял сарай, наполненный овсом и сеном. Глэйнара и Брэйса, как обычно, пошли туда, чтобы поболтать вдали от родительских улей. Но не успели они толком поговорить, как явился Ганес, без стука отворив дверь. Это был высокий парень, сложением больше походивший на воина, чем на купца, голубоглазый и золотоволосый – явный признак того, что его семья происходила из Дэверри.

– Лучше я пойду, – сказала Глэйнара. – Я на той неделе опять буду на рынке, Брэй.

Ганес улыбнулся и галантно придержал для нее дверь. Глэйнара шла по улице и думала, что нехорошо так завидовать удачной судьбе подруги. Она не очень любила Ганеса, но все же он был куда более хорошим уловом, чем те парни, которые могли бы ухаживать за ней.

Поворачивая на дорогу, она наткнулась на едущего ей навстречу Невина. Он поклонился в седле и выглядел при этом удивительно гибким для своих лет.

– Была на рынке?

– Да, сударь. Хорошего вам дня.

Он улыбнулся ей и вдруг наклонился с седла, пристально уставившись ей в глаза. На секунду Глэйнаре показалось, что она превратилась в камень, а его холодный взгляд был зубилом, пробивающимся ей прямо в душу; потом он отпустил ее, слегка кивнув.

– И тебе хорошего дня, девочка. О, постой-ка, я тут кое о чем подумал. Ты не хочешь заработать четыре медных монеты в неделю – постирать, подмести в доме и все такое?

– Конечно, хочу.

– Вот и отлично! Тогда приходи завтра, боюсь, я уже немного запустил свое хозяйство. А потом достаточно будет приходить дважды в неделю по утрам.

– Хорошо, сэр. Я приду завтра в полдень.

Продолжая свой путь, Невин думал о причудах вирда. Когда он в прошлый раз знал эту женщину, она была королевой Дэверри. Ее муж уехал на войну, а она осталась править Кермором. Однако самое странное – это не смена судьбы; самое странное, что сейчас он жалел ее даже больше, чем когда она была королевой.


В загоне позади большого деревянного дома купца лениво щипали траву и дремали на солнце двенадцать жеребят породы западная охотничья, в основном гнедые, а в сторонке стоял чалый, любимец Ганеса. Хозяин облокотился на забор, чалый подошел к нему и подставил уши, чтобы их почесали.

– Я подумываю подарить его гвербрету Аберуина, – сказал Версин. – Давно уж я не дарил ничего его милости в знак вашего уважения.

– Этот малыш станет хорошим боевым конем, это уж точно.

– Да. Знаешь, я вот думаю, ты и повезешь жеребенка его милости. Пора уж ему узнать, что ты – мой наследник.

– Да я, отец, тут думал, что…

– Ты не пойдешь в море! Мне до смерти надоело об этом спорить! Ты мой сын, мы торгуем лошадьми, и все тут!

– У тебя остается Авиль! Он ведь тоже твой сын, так? Из него получится отличный торговец лошадьми! Ты сам это сколько раз говорил.

– Старший сын – ты, и все на этом!

Версин скрестил руки на груди, верный знак того, что спорить бессмысленно. Ганес повернулся на каблуках и пошагал в город. Иногда ему хотелось набраться мужества и просто сбежать из дома. Эх, если б удалось найти капитана торгового судна, который не побоится обидеть его папашу… но в Аберуине, где Версин занимал далеко не последнее место в купеческой гильдии, это было маловероятно. Бесцельная прогулка привела его к дому бабушки, где сейчас жил новый городской травник. Он как раз копался в саду. Ганес оперся на забор, а старик выпрямился, вытер каким-то лоскутом руки и подошел поздороваться.

– Как вам наш домик, сударь? – спросил Ганес. – Если надо чего починить, так давайте, я попробую.

– Спасибо, сынок, но пока все в порядке. Я слышал, вы с отцом скоро собираетесь в Аберуин?

– Собственно, прямо завтра, на заре. Мы должны уплатить подать гвербрету Аберуина, а потом в купеческой гильдии будет собрание.

– Это интересно. И о чем пойдет речь?

– Мне не позволено обсуждать это, сударь, с теми, кто не относится к нашей гильдии.

– Ну и ладно. Держу пари, ты любишь ездить в Аберуин.

– Конечно, люблю! Милосердные боги, жить в Каннобайне так скучно!

– Наверное, так, но разве ты не ездишь со своим отцом торговать к Западному Народу?

– Езжу, конечно, да что с того? Это же просто Западный Народ.

– А, понятно.

И Ганес пошел прочь, отчетливо ощущая, что старик еле сдерживался, чтобы не рассмеяться ему в лицо.


В этот же вечер их отцы договорились о помолвке, но правила требовали, чтобы отец Брэйсы, подождав два-три дня, пошел к лорду Пертису за разрешением на обручение его дочери и купеческого сына Ганеса. Вообще-то Версину следовало идти вместе с ним, но он с сыном в это время уже был на пути в Аберуин, и сопровождал их взятый на время у его светлости «серебряный кинжал». Пертис одобрил помолвку, угостил счастливого отца кубком меда и отправил домой с наилучшими пожеланиями. Через несколько часов после того, как хозяин постоялого двора ушел из дана, к воротам подъехал тьерин Данри в сопровождении десяти человек.

Они до конца дня пили вместе в большой зале и лениво болтали обо всем на свете, кроме мятежа, но Пертис все время чувствовал, что Данри изучает его, как возможное препятствие. На следующий день, завтракая, Данри как бы между прочим предложил поехать поохотиться вдвоем, а не собирать толпу народа, чтобы застрелить одного оленя. Пертис понял, что близится решительное объяснение, но вида не подал. Они взяли с собой только мальчишку с вьючным мулом и несколько собак. Данри вооружился обычным охотничьим луком, у Пертиса же был длинный тисовый лук, украшенный серебром – свадебный подарок от брата его жены.

Мальчишку с лошадьми оставили на опушке и дальше пошли пешком, надеясь поднять оленя. Собаки рвались вперед, поскуливали, вынюхивая след, пробирались сквозь папоротники. Над ними высились старые дубы, отбрасывая прохладную тень, и невольно думалось о близкой зиме. Пертис и Данри сотни раз охотились вместе, пробираясь по следу бесшумно, подобно диким животным. Пертису отчаянно хотелось, чтобы они снова стали юношами, не связанными никакими обязательствами и клятвами, без мыслей о войне. Они добрались до поляны, пронизанной солнечными лучами, Данри свистнул собакам и взял их на сворку.

– Они даже не напали на след, – сказал Пертис.

Данри повернулся к нему и вяло улыбнулся.

– Мой ответ неизменен, – продолжал Пертис. – Я не поеду с вами весной.

– Упрямый, как барсук, право слово. Но я приехал, чтобы кое-что тебе сказать, и если ты еще любишь меня, не говори никому, откуда ты это узнал.

– Ты же знаешь, что я буду молчать.

– Ну, что ж, слушай. Перро, все стало еще хуже. Ты правильно сделал, что привез сына домой. Не я один подумал о твоих правах на престол. Есть кое-кто, кто с радостью посадит на это место Дрего.

– Сначала им придется убить меня.

– Именно это они и постараются сделать.

Пертис похолодел, несмотря на жаркое солнце.

– Он будет не первым ребенком, посаженным на трон, который для него завоевали взрослые дяди, – говорил между тем Данри. – До меня доходили только слухи. Никто не будет при мне говорить об этом открыто, потому что всем известно – мы с тобой друзья, связанные клятвой верности. Было бы куда легче прекратить эти разговоры, будь ты одним из нас.

Пертис отвернулся.

– Если они придут за мальчиком, как ты их остановишь? У тебя нет войска. Боги милосердные, у меня сердце рвется пополам, Перро.

– Так, может, тебе стоит присоединиться ко мне и к королю?

Данри вздрогнул и замотал головой.

– Не могу. Моя совесть не даст мне потом покоя.

– Моя мне тоже не даст, если я присоединюсь к мятежникам. Хочу тебя предупредить. Если твои союзнички придут за моим сыном, приготовься увидеть, как меня убивают.

Данри чуть не плакал, У его ног скулила собака, то дергая поводок, то вновь прижимаясь к хозяину. В лесу пели птицы, наполняя его радостными мелодиями жизни.

– Если я погибну, а ты останешься в живых, – медленно проговорил Пертис, – молю тебя, будь отцом Адрегину. Если вокруг него останутся одни волки, ему будет очень нужна преданная собака!

Данри, соглашаясь, кивнул. Пертис помедлил, хотел сказать что-то еще, но говорить было не о чем, И он решил провести этот последний день с другом и сделать вид, что все идет по-старому.

– Пошли поохотимся, хорошо?

Данри махнул рукой, и собаки рванули вперед. Они еще час молча бродили по лесу, собаки постепенно впадали в уныние, как вдруг одна из них принюхалась и задрала голову. Пертис наложил стрелу и натянул тетиву. В кустах раздался треск, и прямо на них выскочил олень. Собаки кинулись за ним, раздался свист, и стрела, выпущенная Данри, впилась в дерево. Поднял лук Пертис и плавным движением спустил тетиву.

Олениха сделала несколько шагов, споткнулась и рухнула на землю, собаки кинулись на нее. Пертис побежал за ними, вытаскивая на ходу кинжал, но она уже была мертва – стрела пронзила ей сердцё. Пертис отогнал собак. Подбежал Данри, волоча за собой лук, схватил скулящих собак за ошейники и оттащил их.

– Ну, парень, – ухмыляясь, сказал Данри, – ты лучше всех в Элдисе владеешь луком!

Пертис только улыбнулся, подумав, что его жена без усилий побьет его. Данри пытался заставить собак лечь подальше от добычи, а Пертис наступил оленю на шею и двумя руками вытащил стрелу. Она не сломалась, а привести ее в порядок можно. Он рассматривал стрелу, думая о своей жене и вспоминая ее истории о давно прошедших и забытых войнах. Сердце его вдруг забилось в мрачной надежде. Он глянул на Данри и почувствовал себя виноватым, как грабитель, застигнутый на месте преступления.

– Перро! Я умоляю тебя – присоединись к нам.

– Не могу. Во мне, друг мой, слишком много от барсука.

– О черт тебя подери! Ну, так тому и быть.

Их день окончился, последний день, когда они оставались друзьями, и любовь их еще не превратилась в кошмар. Пертис успел отвернуться до того, как слезы навернулись ему на глаза.

Поздно ночью, когда все в дане спали, Пертис вошел в свой кабинет и зажег две свечи в серебряных подсвечниках. Сквозняк колыхнул пламя, по стенам заколыхались тени, и Пертис опять подумал о зиме, последней зиме его жизни, как он считал. Однако в одном он был уверен – его смерть будет очень дорого стоить его врагам.

– Будет ли бесчестьем, – спросил он оленью голову на стене, – если я приведу длинные луки в Элдис? Мне всегда говорили, что будет. А с другой стороны, плевать я хотел на это бесчестье. Мятежники, в том числе и мой закадычный дружок, куда более бесчестны со своими треклятыми заговорами.

В мечущихся по стенам тенях глаза оленя словно ожили, будто он взвешивал сказанное Пертисом, но ответа лорд не получил. Пертис отыскал книги своего предка, его научные труды, соединенные в два тяжелых тома, каждый весом не менее пятнадцати фунтов, на светлых кожаных обложках которых был оттиснут девиз клана. Он водрузил второй том на конторку, зажег еще несколько свечей и начал переворачивать страницы. Прикосновение к книгам доставляло несказанное удовольствие, он словно прикасался к собственной истории, ко всем лордам Майлвадам, возвращаясь на сотню лет назад к самому отрекшемуся принцу. Если мятежники объявят Адрегина своим королем, у Верховного Короля не останется выбора – он будет вынужден убить мальчика.

– Чушь все это бесчестье! – сказал он оленьей голове. – Они убьют моего сына, пытаясь усадить его на чужой трон! И я имею полное право прикончить столько этих поганых ублюдков, сколько смогу, пока жив. Посмотрим, уговорю ли я купцов свозить меня на запад, когда они вернутся домой.

И он продолжил чтение, обнаружив в книге еще несколько сюрпризов, хотя совсем иного рода.

Утром Данри уехал, весело помахав на прощанье рукой и отпустив какую-то шутку. Пертис велел груму оседлать для него коня и направился к домику Невина. Пертис шел через садик, залитый жарким солнечным светом, и не мог отделаться от неприятного ощущения, что за ним следит множество глаз. Он всматривался в каждую тень, но не видел ничего, кроме вскопанной земли и растений. На его стук Невин открыл дверь и с поклоном пригласил его войти.

– Доброго дня, мой лорд! Чем я заслужил такую честь?

– Я просто хотел перекинуться с вами парой слов.

Невин улыбнулся. Пертис оглядел комнату, напоенную ароматами сотен трав и корешков, и горьких, и сладких.

– Дело в том, что вчера я читал книгу моего предка и наткнулся на очень любопытное место насчет двеомера. Это была «Книга Качеств». Может, вы ее тоже читали?

– Читал, но это было очень давно.

– Я думаю. Позвольте, я освежу вашу память. Весьма знатный принц рассуждал о том, существует ли двеомер, и заметил, что он знавал одного мастера двеомера.

– О, в самом деле? Кажется, я вспоминаю это место.

– Я и не сомневаюсь. Большая честь, когда чье-то имя внесено в книгу, чтобы люди помнили о нем через долгие годы.

Невин, слегка нахмурившись, посмотрел на него и неожиданно засмеялся.

– У вашей светлости быстрый ум. Вы более чем достойны имени своего благородного предка.

– Вы хотите сказать, я правильно догадался?

– О чем? Вы же не думаете, что я и есть тот человек, которого знавал принц Майл?

– Гм… ну… это, конечно, выглядит невероятно…

– Конечно. – Старик помедлил, словно что-то решал для себя. – Знаете, если вы пообещаете никому об этом не говорить, я расскажу вам правду. Имя Невин – что-то вроде почетного звания, и передается от учителя к ученику так же, как лорд передает свой титул сыну. Когда умирает один Невин, появляется другой.

Пертис смутился, как паж, уличенный в незнании этикета. Невин странно и довольно хитро усмехнулся, словно был очень доволен собой.

– Вы приехали сюда, только чтобы спросить меня об этом, мой лорд? Ваша светлость выглядит озабоченным. Все из-за двеомера?

– Вы должны простить меня, господин. Слишком о многом мне приходится думать в последние дни.

– В этом я и не сомневаюсь. Сейчас каждый лорд в Элдисе должен много думать.

Если бы не Данри, Пертис, пожалуй, рассказал бы чародею все, но его верный друг по самые уши погряз в измене, поэтому он промолчал.

– В Элдисе всегда было много сложностей. – Пертис очень осторожно подбирал слова. – А сейчас некоторых стало слишком много.

– Эти «некоторые» могут оказаться смертельными.

– Верно сказано. Поэтому Майл и числил среди благородных качеств осмотрительность.

Казалось, что взгляд Невина, острый, как меч, был направлен прямо в душу.

– Мне хорошо известно, что у вас и вашего сына есть кое-какие права на трон Элдиса.

– У меня нет никаких прав ни в истинном, ни в священном смысле.

– Такими качествами, как истина и святыни, в королевстве по большей части пренебрегают. Это цитата из книги вашего предка. Похоже, он был достаточно прозорлив, чтобы заслужить прозвище Провидец.

Пертис поднялся и взволнованно подошел к очагу.

– Позвольте мне догадаться, о чем вы не хотите поведать из-за своего благородства, – продолжал Невин. – Все ваши друзья так погрязли в этой мятежной мерзости, что уже не могут выбраться, поэтому вы разрываетесь на части между своей преданностью им и преданностью королю.

– Как вы… о боги, это действительно двеомер!

– Ничего подобного. Простая логика. Позвольте задать вам один вопрос: будете вы сражаться за короля или же постараетесь остаться нейтральным?

– Нейтральным, если боги позволят. Тогда позвольте, я спрошу вас о том же.

– Я принадлежу всем людям в этом королевстве, парень, не королю, не лорду и не захватчику. И это единственный ответ, который ты от меня получишь.


В большом зале купеческой гильдии Аберуина было очень жарко. Во всех окнах стояли хрустальные стекла – невероятная роскошь, но когда солнце светило сквозь них на толпу народа внутри, становилось очень душно.

Сотня человек торжественно сидела на длинных скамьях, стоявших на серо-синем сланцевом полу, а на возвышении установили ряд резных стульев для старшин гильдии: все до одного были в ритуальных мантиях в яркую клетку.

В конце этого впечатляющего ряда бесстыдно храпел главный писец гильдии. Ганес, сидевший на скамье, мечтал о том же, но всякий раз, как он начинал клевать носом, отец локтем толкал его в бок. С самого полудня шли яростные споры о том, ссужать ли гвербрету Аберуина две тысячи серебряных монет. Хотя никто и не заикнулся о том, зачем гвербрету нужны деньги, все это прекрасно знали, и это мешало рассуждать здраво. Удачный мятеж означал свободу от налогов Дэверри, свободу от гильдий Дэверри, ну, и головокружение от независимости. Поражение, в свою очередь, означало потерю всех денег до последнего медного гроша. Почти на закате официальное собрание, наконец, завершилось, и споры продолжались в гостиничных комнатах и за обеденными столами в богатых купеческих домах. Наконец среди шепотков прорезался главный вопрос: могут ли гвербреты победить?

– Если даже они победят, дальше что? – спросил Версин. – В Элдисе два могущественных гвербрета, а трон только один. Боги милосердные, у меня начинается головная боль, когда я представляю себе, как, победив первой войне, они кидаются друг на друга.

– Ну, мы уже начали над этим думать, отец, – сказал ему Ганес. – Мы завтра будем голосовать за заем.

– Тебе лучше голосовать так, как скажу я.

Они сидели в роскошной комнате на постоялом дворе и ждали двух друзей Версина, чтобы продолжить обсуждение. На столе стоял холодный ужин и бутылки бардекианского вина.

– Если я проголосую так, как скажешь ты, можно мне сегодня вечером спуститься в таверну? Какой смысл сидеть здесь и слушать, если ты все равно решишь за меня.

– Ах ты, противный юнец. – Версии сказал это совершенно беззлобно. – Только попробуй вернуться сюда пьяным прежде, чем уйдут мои гости! О боги, боги! Иногда я просто не понимаю, откуда у меня взялся такой сын, как ты! Хочет уйти в море! Или напиться! Гм!

Поскольку остановились они в дорогом постоялом дворе, таверна была большой и чистой, на белых стенах через каждые несколько футов висели стеклянные фонари, прислуживающие девушки выглядели очень прилично, а сам хозяин таверны отечески присматривал за ними, полный решимости не дать им сбиться с пути истинного. Уютно забившись в угол подальше от двери в кухню, сидел в одиночестве и пил эль Мэйр. Ганес подошел к нему.

– Ты что, не остался решать серьезные государственные проблемы с отцом и его друзьями?

– Нет. Они меня вообще не слушают, от этого можно рехнуться. План у них совершенно дурацкий. Они все решают, сколько воинов могут набрать мятежники, а между тем говорить надо о кораблях.

– Чего? Причем тут корабли?

– Ты что, тоже ничего не соображаешь? Сам подумай – когда король пойдет маршем из дана Дэверри в Кермор, кого он встретит по дороге? Местных вассалов, сидящих в тепленьких богатеньких поместьях, которые охраняются большими военными дружинами. Потом он попадает в Кермор, и что видит там?

– Корабли. – Мэйр выпрямился и задумался. – Корабли, которыми можно доставить всю эту толпу в Абернас и Аберуин в два раза быстрее, чем они доберутся верхом.

– Точно! А у мятежников нет и трети тех галер, которые потребны, чтобы их остановить.

– Гм. – Мэйр в раздумье пожевал – ижнюю губу. – Очень плохо, Ганно, что тебя не пускают в морские офицеры на галеры его светлости. Ты здорово соображаешь в этих делах.

– Отличная идея, я как-то об этом не думал. Хотел бы я знать… хотя нет, мы в Аберуине долго не пробудем, так что я просто не успею спросить у его светлости. Может, пойдем посмотрим, что за девчонки работают в тавернах ближе к порту? Пока папаша не видел, я стибрил у него несколько монет.

– Серьезно? Ну, если ты не против, я с удовольствием помогу тебе их потратить.

Уже прошла третья стража, когда Ганес, спотыкаясь, взобрался по лестнице, ввалился в комнату, споткнулся и с грохотом, ругаясь вслух, рухнул на четвереньки. Из спальни вышел Версин со свечой в руке. Ганес кое-как поднялся, вцепился в край стола, чтобы снова не упасть, и выдавил жалкую улыбку.

– Я чую запах меда даже отсюда, – заявил Версии. – И не только меда, между прочим. Дешевые духи, так?

– Ну, я же дождался, когда уйдут твои гости, или нет?

– Похоже, я должен благодарить богов за то, что у тебя есть хоть крупица ума. Посмотри на себя – точно призовой бык, откормленный и вонючий! Да еще и пьян впридачу, и меня обворовал, и… – Он сплюнул и глубоко вздохнул. – Боги милосердные, Ганно! Ты хоть знаешь, сколько времени? Ты почти всю ночь колобродил! А теперь собираешься ввалиться на заседание гильдии с красными, как у хорька, глазами, и все поймут, чем ты занимаешься! Клянусь черной задницей Владыки Ада, что подумают обо мне люди, увидев, каков у меня сынок?

Версии вернулся в спальню, захлопнув за собой дверь. В полной темноте, спотыкаясь о мебель, Ганес добрался до своей спальни, не раздеваясь, рухнул на кровать и уснул.

Утром он проснулся в отвратительном настроении, есть почти не мог и мрачно слушал отца, который все говорил о снижении налогов, словно мятежники уже победили.

– И не забудь, что я тебе сказал насчет голосования, – напомнил Версин.

Ганес еще раз попытался проглотить ложку ячменной каши, но сдался и отодвинул миску.

– Ссуду ему все равно дадут, неважно, что именно мы об этом думаем, – продолжал Версии, – так что лучше проголосовать, как все.

Ганес хотел возразить, но вдруг вскочил на ноги и бросился вон из комнаты на задний двор, где и изверг содержимое своего желудка на навозную кучу.

Голосование по займу стояло последним пунктом в повестке дня, словно старшина оттягивал его как можно дольше в надежде, что некое знамение облегчит решение. Ганес угрюмо сидел на лавке в последнем ряду, потому что явился позже всех, его тошнило, в висках стучало. Неожиданно на возвышении засуетились. Старшина гильдии встал, оправил мантию и дунул в серебряный рожок, призывая к порядку. На ярких красках пышного убранства зала – вышитых золотом знаменах, клетках и полосках всех цветов, цветных обоях – играли солнечные лучи.

– Мы подошли к вопросу о займе в две тысячи серебряных монет для его милости гвербрета Аберуина, – объявил старшина. – Кто-нибудь хочет еще что-то сказать?

Повисла тишина – никто даже не шевельнулся. Старшина поднес рожок к губам и еще раз дунул.

– Очень хорошо. Кто «за», переходит направо. Кто «против» – налево. Писец, приготовьтесь к подсчету и записи голосов.

Очень медленно люди поднимались и переходили направо так согласно, что их движение походило на плавное разматывание веревки. Ганес увидел, как перешел направо его отец, следом за ним смиренно шли его друзья. Начал подниматься и его ряд. Ганес шел за ними, потом резко остановился и перешел на левую половину зала. Ему доставило невыразимое удовольствие видеть, как отец побагровел от злости. Ганес скрестил на груди руки и ухмыльнулся, глядя, как все ахают и перешептываются: лица с бакенбардами, худые лица, пронзительные взгляды, бесцветные взгляды, но все до одного переполнены возмущением.

– Закончено, – провозгласил старшина. – Писец, что вы насчитали?

– Девяносто и семь «за», двое отсутствуют, один «против».

– В Элдисе есть еще человек, который поддерживает истинного короля! – гаркнул Ганес. – А вы все – вонючие трусы!

Поднялся пронзительный крик, как если бы он швырнул камнем в стадо гусей.

Люди кружили по залу, подталкивали друг друга локтями, шептались и ругались, потом кричали и ругались, все громче и громче. Ганес высказал вслух то, что они боялись произнести даже про себя: они проголосовали за измену: Ганес хохотал, глядя, как они спешат прочь из зала, бормоча что-то про себя, делая вид, что ничего не слышали. К нему подбежал Версин и отвесил ему такую оплеуху, что Ганес не устоял на ногах и врезался в стену.

– Ах ты поганец! – рычал Вексин. – Как ты смел? Да я убью тебя!

– Давай. Не я буду последним, кто погибнет в этой войне.

Беспрестанно ругаясь, Версин ухватил его за локоть и поволок прочь из зала. Ганес не сопротивлялся, беззвучно посмеиваясь. Он еще никогда так здорово не веселился. Удовольствие кончилось, когда они вернулись на постоялый двор. Трясясь от бешенства, Версии швырнул Ганеса в кресло и забегал по комнате, стиснув руки.

– Ты поганый ублюдок! На этом все кончено! Ты отправляешься домой немедленно! Я не могу смотреть людям в глаза, пока рядом со мной такой сын! Как ты мог? Почему? Ганно, ради всех богов, объясни мне – зачем ты это сделал?

– В основном чтобы посмотреть, что получится. Вы все были так чертовски довольны собой!

Версин подбежал к нему и снова ударил.

– Забираешь Мэйра и выметаешься прямо сегодня. Бери вещи, и вон отсюда! Не хочу тебя больше видеть!

Все время, что Ганес паковался и седлал коня, Версин продолжал орать на него, называть его дураком, порожденным демоном неблагодарным щенком, никчемным болваном, а также дерьмом хромой кобылы. Постояльцы и Мэйр с нескрываемым любопытством прислушивались к скандалу. Наконец Версин выдохся, и они направились к выезду из города. «Серебряный кинжал» не выдержал.

– Боги милосердные, он что, разбушевался так из-за одной-единственной шлюхи?

– Да ну, прошлая ночь не имеет к этому никакого отношения. Помнишь про заем гвербрету? Сегодня мы голосовали, и я был единственным, кто проголосовал против.

Мэйр уставился на него с неподдельным уважением.

– Слушай, для этого нужно мужество.

– Серьезно? Может, и так.

Западные ворота были открыты. Сразу за ними они увидели еще одного купца, старого друга их семьи Гаркина. Он стоял возле лошади и орал, руководя погонщиками мулов своего каравана. Ганес бросил поводья Мэйру и подошел к купцу, словно бросая вызов.

– Доброго дня, – сказал он. – Что так рано уезжаете?

Гаркин оглядел его с ног до головы совсем не так холодно, как ожидал Ганес, но не произнес ни слова.

– Ну, давайте, – подначивал его Ганес. – Скажите, что вы обо мне думаете. Я даю вам этот шанс, мятежник.

– Я думаю, что мозгов у тебя не хватает, а вот с нервами все в порядке. Это запомнят надолго. Что, отец отправил домой, подальше от позора?

– Ага. А вы что же? Я удивлен, что вы не остались, чтобы отпраздновать свою измену вместе с другими.

– Знаешь что, придержи-ка ты язык. Петухи, которые слишком много, кукарекают, заканчивают свой путь в кастрюле с супом. У меня жена заболела, вот я и еду домой. Хорошего дня, парень, и ради всех богов, думай, прежде чем говорить, хорошо?

Гаркин отошел, покрикивая на своих людей. Мэйр подвел к Ганесу коней.

– Кто это был? Кто-нибудь из гильдии?

– Да, а что такое?

– Я видел его раньше. – Мэйр прищурил глаза, припоминая. – Может, в какой-то таверне, но сдается мне, что это было в дане Дэверри, как раз после того, как мой лорд вышвырнул меня из Блэйсбира, и я отправился на запад.

– Может, и так. Хороший член гильдии едет туда, куда его зовет звонкая монета, а в дане Дэверри много монет. Ладно, нам пора.


Обычно Ганес был хорошим собеседником, но на этот раз он погрузился в долгое молчание, и расшевелить его нельзя было даже шутками, так что у Мэйра оказалось много времени для размышлений – занятия для него непривычного и не особенно любимого. Правда, в этот раз ему действительно было о чем подумать, начиная со старого травника Невина. Мэйр едва обратил на старика внимание, впервые встретив его в Аберуине, но во время совместной поездки на запад он не мог отделаться от ощущения, что знал старика раньше. Этого быть просто не могло, потому что Невин не бывал в окрестностях Блэйсбира, где Мэйр появился на свет и где прошли его детство и юность. Когда же Мэйр стал «серебряным кинжалом» и начал путешествовать, старик и вовсе жил в Бардеке.

Кроме того, лорд Пертис считал, что Невин был чародеем, то есть лорд Пертис признавал существование двеомера. Мэйр снова и снова думал об этом, словно то и дело вытаскивал из кошеля неизвестную монету и крутил ее между пальцев. Поскольку он вырос, привыкнув безоговорочно верить на слово знатным лордам, он предположил: если Пертис говорит, что старик – чародей, значит, тот и есть чародей. Он еще раз подумал об этом, потряс головой и задвинул эту мысль подальше. Может, когда-нибудь в этом и будет какой-нибудь смысл. Может быть.

Да еще этот случай с диким народцем. С тех пор, как юный Адрегин и старик поговорили об этом в тот день, Мэйр совершенно против воли начал думать, что, может, дикий народец и впрямь существует, и какая-то фея действительно везде следует за ним по пятам, как сказал мальчик. Доказательств, собственно, у него не было, но иногда он чувствовал, что кто-то прикасается к его волосам или к руке; еще реже ему казалось, что, когда он едет верхом, тоненькие ручки обхватывают его за пояс, словно кто-то сидит на седле позади него. Иногда он видел, как шевелился куст или ветка, будто кто-то стоит рядом; иногда собаки лорда Пертиса вдруг вскакивали и ни с того ни с сего начинали лаять, или лошадь начинала бить копытами и оборачивалась, словно видела что-то, невидимое Мэйру. Как-то раз он в одиночестве пил эль, и над кружкой возвышалась шапка пены, и вдруг кто-то сдул эту пену прямо ему в лицо. Ему бы хотелось, чтобы они оставили его в покое, но такое желание означало, что эти «они» существуют, а пока он еще не был готов это признать.

Несмотря на все попытки не обращать на это внимания, он невольно продолжал собирать все новые и новые свидетельства. Их кони иноходью преодолевали последние мили, оставшиеся до Каннобайна, а молчание Ганеса сделалось мрачным и ледяным, как зимняя буря. Мэйр развлекался тем, что рассматривал ставший уже привычным пейзаж: слева луга, утесы и искрящееся море; справа – тучные поля, кое-где рощицы, низкорослый лес, предназначенный под дрова. На ветвях осталось совсем немного алых и золотых листьев, особенно на деревьях, росших вдоль дороги, которые принимали на себя порывы морского ветра. На одном из таких деревьев Мэйр и увидел, причем очень отчетливо, маленькое личико, уставившееся на него: хорошенькое, несомненно женское, с длинными синими волосами и большими голубыми глазами, глядевшими с тоской. Мэйр взглянул еще раз – и она вдруг улыбнулась, обнажив два ряда длинных, заостренных зубов. Мэйр невольно заорал.

– Что? – очнулся Ганес. – Что случилось?

– Ты что, не видишь? Да смотри же! Вон там, на нижней ветке!

– Вижу что? Мэйр, ты что, с ума сходишь? Нет там ничего.

– День сегодня безветренный, а листья шевелятся!

– Ну, птица улетела или еще что-нибудь в этом роде. Ты, может, уснул в седле и увидел сон?

– Ну, наверное. Извини.

Печально вздохнув, Ганес снова погрузился в свои раздумья. Мэйр обозвал себя идиотом и начал старательно убеждать себя, что ничего не видел. Он почти преуспел в этом, но тут увидел в какой-нибудь сотне ярдов впереди Невина, выкапывающего корешки у подножья утеса. Они проехали мимо, старый травник распрямился и помахал им рукой, и его неожиданное появление просто потрясло Мэйра. Он решил, что это – знамение, и сумел только слабо махнуть рукой в ответ.


В следующий базарный день Глэйнара продала последние сыры. Она уже собиралась домой, как вдруг увидела всадника, пробиравшегося по запруженной народом площади. Это был Мэйр, его серебряный кинжал ярко блестел у него на поясе. Она не могла точно сказать, хочется ли ей, чтобы он остановился рядом, но ее никто и не спрашивал – он остановился.

– А твой языкастый братец в городе сегодня или нет?

– Нет. А тебе-то какое дело?

– Да я привез тебе из Аберуина подарок, но при нем дарить не хотел. – Мэйр вытащил из-под рубашки что-то, завернутое в белую ткань, и протянул девушке.

– Спасибо, Мэйр.

Он улыбнулся, глядя, как она разворачивает тряпицу и вытаскивает маленькое бронзовое зеркальце, которое легко могло уместиться у нее на ладони. С одной стороны на нем было серебряное стекло, с другой – красиво переплетенные спирали.

– Я хотел купить серебряное, – вздохнув, сказал Мэйр, – но монеты улетают от «серебряного кинжала» быстрее, чем цыплята улепетывают от лисицы.

– Ой, это неважно. Оно такое красивое. Боги, у меня никогда раньше не было зеркала! Спасибо. Нет, честно, спасибо.

Глэйнара подняла зеркальце вверх. Она наклонила голову и увидела в нем свое отражение, причем куда яснее, чем в ведре с водой. К своему ужасу, она заметила на щеке грязь и быстренько вытерла ее.

– У такой хорошенькой девушки должно быть свое зеркало.

– Ты правда думаешь, что я хорошенькая? Мне так не кажется.

Он выглядел таким возмущенным, что ей стало стыдно.

– Понимаешь, – раздумчиво сказал Мэйр, – хорошенькая – это неправильное слово, верно? Ты красива, как дикая лошадь или вьтпрыгнувшая из ручья форель, а не как роза в саду у лорда.

– Ну, тогда спасибо. – Глэйнара как раз заворачивала зеркало, но все равно покраснела от удовольствия. – А что у тебя за дело?

– Да наш Барсук хочет поговорить с Ганесом, сыном купца. Будь я проклят, если знаю, о чем, но я везу парню письмо. Я не умею читать, а то бы точно сунул в него нос. Оно не запечатано.

– Но это же нечестно!

– Оно так, но я всегда был ужасно любопытным. А, ладно, все равно я все эти буквы не понимаю. Ты придешь в город на той неделе?

– Могу прийти, могу не прийти. Зависит от куриц.

– Тогда я буду молиться богине, чтобы они снесли больше яиц, чем твоя семья сможет съесть, и чтобы мой лорд разрешил мне сходить в город.

Продав все яйца, Глэйнара подсчитала выручку. Монет оказалось достаточно, чтобы купить ткань и сшить себе платье, о котором столько времени талдычил Налин. Если работать иголкой прилежно, каждый вечер выходя во двор и оставаясь там до самого заката, платье будет готово к следующему базарному дню.


Ганес напряженно сидел на самом краешке стула и крутил в руках кубок с медом. Для похода к лорду он надел свою лучшую одежду – бригги в голубую и серую клетку и рубашку, густо расшитую цветами.

– Надо полагать, ты недоумеваешь, зачем я тебя пригласил, – говорил Пертис. – Я перейду сразу к делу. Мой «серебряный кинжал» сказал, что ты голосовал против мятежа в Аберуине. Я тоже поддерживаю короля, и сердце мое радуется, что ты – мой сторонник.

– Благодарю, мой лорд, но я не знаю, что мы вдвоем можем сделать.

– Не больше, чем мы можем, но в любом случае стоит попытаться. Я хочу предложить тебе поступить ко мне на службу. Весной разразится война, парень, и нет сомнений, что мятежники захотят убить меня прежде чем пойдут войной на короля.

– Я не воин, мой лорд но если вы хотите, чтобы я присоединился к вашей дружине, я буду сражаться, как лев.

Пертис одновременно удивился и устыдился. Он считал этого юношу обычным купцом, что было чуть позначительнее фермера, и уж конечно, трусом, так что до сих пор в расчет его не брал.

– Вообще-то, – сказал Пертис, – я надеялся, что ты для меня кое-что сделаешь. Ты же имеешь дело с Западным Народом, правильно? И знаешь, где их найти?

– Да, мой лорд, – озадаченно ответил Ганес и вдруг понимающе усмехнулся. – Длинные луки!

– Именно. Если я нагружу тебя железным товаром, и красивой одеждой, и драгоценностями – в общем, всем, что сумею наскрести – как по-твоему, наменяешь ты мне достаточно луков для моей дружины? Между прочим, я не откажусь и от лучников, если ты их уговоришь.

– Я попробую, мой лорд, но не думаю, что Западный Народ стремится в наемники. Впрочем, луки-то я, конечно, добуду.

– Это уже кое-что. – Тут Пертис заколебался, потому что ему в голову пришла неожиданная мысль, и он удивился, почему не подумал об этом раньше. – Ты знаешь, я вот думаю, гордый ли я человек.

– Мой лорд?

Пертис долго не отвечал, но все же любовь к детям заставила его заговорить. Конечно, ни один мятежный лорд не станет убивать его дочь, но во время осады случаются страшные вещи, особенно когда все кончается пожаром. Но если Пертис проиграет свою битву, и мятежники потерпят поражение в войне, Адрегин обречен. Люди короля просто задушат его.

– Скажи мне вот что, Ганно. Сможешь ты найти мою жену?

Ганес уставился на него, открыв рот.

– Конечно, ради меня она и пальцем не шевельнет, – продолжал Пертис. – А вот ради Беклии и Адрегина соберет небольшую армию.

– Я постараюсь, мой лорд, но только эльфийские боги знают, где она может быть, а Западные Земли ужасно велики. Чем скорее я уеду, тем лучше. Можете вы дать мне охрану и вьючных лошадей? Чем меньше папашиных вещей я возьму, тем меньше вопросов мне будет задавать мама.

Весь вечер, пока Ганес подбирал снаряжение в дорогу, Пертис мучился над письмом к жене. Наконец времени осталось совсем мало, и он решил, что напишет как можно проще и короче:

«Наши дети в смертельной опасности из-за грядущей войны. Мой гонец все тебе объяснит. Ради них я молю тебя о помощи. Я готов смириться и унизиться перед тобой, только прибудь сюда и забери их в безопасное место».

Он свернул письмо, вложил его в серебряный футляр, скрепил печатью и, не раздумывая, поцеловал печать, словно воск мог передать его поцелуй той, которой он предназначался.

На закате Ганес и его караван выступили из ворот дана: беспорядочная цепочка вьючных лошадей и мулов, двое самых надежных воинов Пертиса и помощник грума вместо слуги. Пертис отдал Ганесу монеты, которые тот мог потратить, футляр с письмом и встал в воротах, чтобы помахать своей единственной надежде. Он провожал их взглядом до тех пор, пока караван не скрылся в поднятой копытами дорожной пыли и морском тумане. Когда он входил в ворота, двор осветился теплым желтым светом – это фонарщик зажег на дозорной башне маяк.


В каждой военной дружине, грустно размышлял Мэйр, обязательно есть человек без чувства юмора, такой, например, как Кринс. Если ты скажешь, что погода славная, Кринс тут же ответит, что вот-вот пойдет дождь; если ты похвалишь еду, Кринс обязательно скажет, что у поварихи под ногтями всегда грязь; если тебе понравится лошадь, Кринс озабоченно заметит, что она склонна к хромоте. Иной раз мрачный вид Кринса заставлял стонать даже капитана Гароика.

– Боги, – сказал однажды Мэйр Кадмину, – я б его утопил, да только он обрадуется, если что-то пойдет не так.

Кадмин, легкий в общении блондин, бывший единственным другом Мэйра в дружине, согласился, с отвращением кивнув.

– Точно. Мы над ним все подшучивали, пока не поняли – он этого просто не замечает.

– Да ты что? Ну, тогда и я попробую.

После обеда Мэйр получил разрешение лорда Пертиса покинуть дан и отправился на ферму Глэйнары. К его досаде, она куда-то ушла, а зять отказался сказать, куда именно.

– Слушай, «серебряный кинжал», ты чего хочешь? – с досадой спросил Налин.

– Купить у тебя пинту сушеных бобов или гороха. Даю медную монету.

Налин подумал, жадность в нем боролась с неприязнью.

– Я с радостью продам тебе немного бобов, – сказал он наконец. – Но перестань околачиваться возле Глэй.

Вечером двое воинов удерживали Кринса в большой зале, придумав ему какое-то занятие, а Мэйр и Кадмин прокрались в барак, где они спали. Кадмин караулил у двери, а Мэйр снял с постели Кринса одеяло и простыни и рассыпал горох на матрасе. Спать все пошли, предвкушая потеху.

В темноте они хорошо слышали, как Кринс елозит по своей постели.

Потом он встал, смахнул мусор с простыни, снова улегся и опять начал елозить. Наконец кто-то не выдержал и хихикнул, и тут захохотали все. Кринс сел на постели и злобно крикнул:

– Вы, ублюдки, что смешного?

Все тут же замолчали, а Кринс опять встал и направился к очагу. Он зажег свечку и начал внимательно осматривать свою койку, а остальные с невинными лицами следили за ним.

– В моей кровати что-то есть!

– Блохи? – спросил Мэйр. – Вши? Может, клопы?

– Ты, поганый ублюдок, придержи свой истекающий гноем язык!

– Какой он вульгарный, правда? – заметил Камин.

Кринс вставил свечу в подсвечник и стянул с кровати простыню.

– Сушеный горох!

– Как это он туда попал? – спросил Кадмин.

– Это дикий народец постарался, – откликнулся Мэйр. И тут же пожалел, что сказал это. Он почему-то считал, что духи появляются, когда про них говоришь, и не знал, что они обожают подобные розыгрыши, чем грубее, тем лучше. Конечно, при мерцающем свете свечи ни в чем нельзя быть уверенным, но все же Мэйру показалось, что он заметил некие тени, причем безусловно плотнее чем дым, но такие же изменчивые. Кринс начал собирать горох и швырять его в соседей, а дикий народец ловил все, что мог, и швырял назад. Сам Мэйр неподвижно сидел на своей койке и думал, может ли Невин сварить для него какое-нибудь зелье, чтобы он пришел в себя. В конце концов в комнату ворвался Гароик в ночной рубахе поверх штанов и начал ругать всех и каждого за нарушение порядка.

Эта выходка принесла Мэйру такую славу, что он не собирался останавливаться на достигнутом, был там дикий народец или нет.

На следующий же день он набрал ведро воды, бросил в него грязную солому из конюшни и пристроил ведро на полуоткрытой двери в кладовую.

Юный Верик сумел уговорить Кринса принести что-то из кладовой, тот открыл дверь и был облит ледяной вонючей водой. Весь день он ходил в настроении, ничем не отличающемся от принятой утром «ванны», и настроение его не улучшилось после того, как Мэйр запер снаружи дверь уборной, в которой сидел Кринс. Он колотил в дверь и орал добрый час, пока Адрегин не услышал и не выпустил его. Кринс схватил грабли с навозной кучи и кинулся в барак.

Он запросто мог кого-нибудь убить, если бы Гароик не утихомирил его. Кринс не догадывался, кто его донимает, но Гароик был не таким тупоголовым и после ужина позвал Мэйра для разговора с глазу на глаз.

– Слушай, «серебряный кинжал», шутка есть шутка, я и сам с удовольствием посмеялся, но теперь довольно.

– Но, капитан, сэр, с чего вы решили, что это я?

– У меня есть глаза и уши. Я тебя предупредил, «серебряный кинжал». Гляди, как бы тебя снова не позвала дорога.

Быть выкинутым из дружины стало бы для Мэйра катастрофой, потому что надвигалась зима, и он поклялся, что розыгрыши закончены. К несчастью, Кадмин придумал новую шутку, от которой трудно было отказаться, и поклялся взять вину на себя, если все обернется к худшему.

У Кринса была пара башмаков для верховой езды из кожи двух цветов, он потратил на них все выигранные в кости деньги. Мэйр и Кадмин пошли на пруд недалеко от дана и поймали двух лягушек, не успевших зарыться на зиму в ил.

Лягушки отлично подошли, по одной на каждый башмак. Мэйр и Кадмин были на улице, когда Кринс надел свои новые башмаки, но крики его они слышал прекрасно. Они смеялись до колик в животе, и тут Кринс нашел их.

– Вы, поганые ублюдки! Я вижу ил на ваших штанах!

Из-под его рубашки раздалось кваканье.

– О, у тебя завелись домашние животные? – сказал Мэйр. – Что ж, цветы для красавицы, лягушки для того, у кого бородавки.

Кринс ударил Мэйра кулаком в лицо. Завопив, тот ударил в ответ, но голова у него кружилась, и он промахнулся. Он слышал, как что-то кричал Кадмин, потом кто-то куда-то бежал; Кринс ударил его еще раз, и тут чьи-то руки растащили их в разные стороны. Правый глаз Мэйра уже заплыл, но он все же разглядел бегущих к ним лорда Пертиса и Гароика, у обоих был очень сердитый.

– Это я виноват! – прохрипел Кадмин. – Кринс ударил невиновного!

– Он мог, – сказал Гароик.

– Что здесь происходит? – набросился на них Пертис.

– Лягушки, мой лорд! Они засунули лягушек мне в башмаки! Только сегодня утром! – Кринс вытащил из-под рубашки так напугавших его созданий. – Вот доказательство! И они насыпали сухого гороха мне под простыни, и облили меня грязной водой, и…

– Достаточно! – Пертис взял лягушек, мельком глянул на них и протянул ухмыляющемуся Адрегину. – Отнеси их обратно в пруд, ладно? Прямо сейчас, пожалуйста. Так. Мэйр, Кадмин. Почему вы совершаете эти гнусные поступки?

Кадмин поискал нужные слова и сдался.

– Понимаете, мой лорд, – сказал Мэйр, – мы просто шутили. Видите ли, из Кринса получается отличная жертва.

Кринс что-то визгливо произнес, но его светлость засмеялся.

– Вижу. Кринс, мне кажется, ты уже отомстил – посмотри на правый глаз Мэйра. А тебе это урок – не подставляйся на будущее. А то другим приходят в голову всякие мысли.

– Но мой лорд…

– Подумай об этом, хорошо? – И Пертис повернулся к обоим злоумышленникам. – Мэйр, тебе лучше пойти в деревню и попросить травника заняться твоим глазом. Мне не нравится, что он так распух.

Мэйр приехал к домику травника, где его поджидал сюрприз куда больший, чем лягушки в башмаках у Кринса. Перед домом стояла Глэйнара и развешивала постиранное белье. Такая хорошенькая в новом голубом платье, с блестящими черными волосами, она что-то напевала. Мэйр увидел ее, и внутри у него потеплело.

– А ты что тут делаешь? – окликнул он девушку, спешившись.

– Я слежу за хозяйством Невина. – Она подошла к воротам. Ой, Мэйр! Твой глаз!

– Да тут произошла маленькая заварушка с одним из наших парней.

Он нашел Невина в доме, тот сидел у стола, разбирая травы и высушенные корни. Старик встал, взял Мэйра за подбородок и наклонил его голову назад, чтобы как следует рассмотреть глаз. Пальцы старика оказались на удивление сильными.

– Вот это неприятность, а? Я сделаю тебе припарку. Сядь, Мэйр.

Мэйр сел, на столе появились два пузатых гнома и стали его рассматривать. Он нахмурился. Невин отошел к очагу, где на треноге висел железный горшок. Старик помахал рукой над дровами, и они загорелись. Мэйр вдруг почувствовал такую слабость, что неуклюже привалился к столу, словно леди, собирающаяся упасть в обморок. Невин взял со стола пригоршню трав и бросил их в горшок, в котором забулькала вода.

– Я полагаю, этот черный глаз – подарок от чьего-то кулака?

– Да, сэр. Совсем недавний.

– Ага. – Невин перестал помешивать зелье и пронзил Мэйра своим острым, как игла, взглядом. – Мэйр, Глэйнара славная и приличная девушка. Я совершенно не хочу, чтобы ее обесчестили и покинули.

– Правда, сударь? – Мэйр облизнул пересохшие губы. – Э… ну… я думаю, с вами не очень приятно столкнуться, если вы из-за чего-то рассердитесь.

– Совсем неприятно, малыш Мэйр, совсем.

Он снова махнул рукой, и пламя погасло. Значит, лорд Пертис был прав насчет старика, думал Мэйр. Вот интересно, могут волшебники превращать людей в лягушек или нет? Чего я точно не хочу, так это проверить на себе.

Мэйр уходил вместе с Глэйнарой и решил, что будет просто стыдно, если он поедет верхом, а она пойдет пешком. Он подсадил ее к себе в седло, сам сел сзади, протянул руки и взял поводья.

– Из-за чего это вы подрались? – спросила Глэйнара. – Спорю, из-за девчонки!

– А вот и нет. Это длинная история.

По дороге домой он рассказывал Глэйнаре, как цеплялся к Кринсу, и она хохотала не меньше, чем ребята в дружине. Мэйр решил, что это ему нравится в Глэй больше всего: она могла оценить хорошую шутку, а на такое способны далеко не все девушки. До фермы осталось около полумили, и Глэйнара решила оставшийся путь пройти пешком, чтобы не показываться на глаза зятю вместе с «серебряным кинжалом». Помогая ей спуститься на землю, Мэйр попытался поцеловать девушку. Она со смехом увернулась, но поцелуй он все же украл, и только губы их соприкоснулись, как Мэйр почувствовал острую боль в левом бедре, словно его ущипнули чьи-то костлявые пальцы. Он дернулся и ойкнул.

– Что случилось? – спросила Глэйнара.

– М-м-м, наверное, судорога. – Он осторожно потер больное место. – Извини.

– И часто это с тобой случается? – Она засмеялась и побежала на ферму. Совершенно растерянный Мэйр помахал ей вслед. Он только что разглядел в кустах небольшое существо с длинными синими волосами и личиком прелестного ребенка, которое сердито и ревниво смотрело на него. Потом оно исчезло, а Мэйр остался гадать, не сходит ли он с ума.

Он увидел фею в следующий раз, когда поехал в город, надеясь встретить Глэйнару. Девушка, конечно же, продавала на рынке яйца и репу. Стоило только Мэйру заговорить с ней, как существо с синими волосами появилось за спиной у девушки, возмущенное, как ревнивая любовница. Мэйр потерял голову.

– Только попробуй тронь ее!

– Тронь кого? – недоуменно спросила Глэй. – Курицу?

– Извини. Я сказал это не тебе… в смысле… о, черт!

Глэй резко обернулась. Синевласка, как Мэйробозвал ее, топала ногой и грозила Глэйнаре кулаком, но девушка ее явно не видела.

– Мэйр, ты что, дурной? Это же самая старая шутка на свете – заставить человека оглянуться, чтобы ничего не увидеть. И у меня, наверное, тоже не осталось мозгов, раз я на это купилась.

– Э-э… прости. Честно, я не хотел… э-э… ладно, мне пора идти… э-э… у меня поручение, но я скоро вернусь. Не уходи без меня, ладно?

Мэйр повел коня в сторону кузницы, но, не доходя до нее, свернул и нашел уединенное местечко позади постоялого двора. Тут же на седле появилась Синевласка с глупой улыбкой. Ощущая себя полным идиотом, он все же погрозил ей пальцем.

– Слышишь, ты, не смей болтаться около меня да еще и щипаться!

Она подняла руку и сделал вид, что ущипнула воздух.

– Вот-вот, и я про это. Не смей больше этого делать, тем более кому-то другому!

Она показала ему язык.

– Если ты не будешь вести себя как следует, я… я… я пожалуюсь на тебя чародею Невину!

Он сказал это просто потому, что не мог придумать ничего другого, тем более что сам-то он Невина по-настоящему боялся, но угроза возымела действие, которого он даже не ожидал. Она вскочила на ноги, открыла рот в безмолвном крике, простерла обе руки вперед – и исчезла. На минуту Мэйру даже стало стыдно. Потом он решил, что она сама виновата, и поспешил назад, чтобы спокойно продолжать свое заигрывание с Глэйнарой. На несколько недель дикий народец оставил его в покое, чему Мэйр был несказанно рад.


– Слушай, Глэй, – сердито сказал Налин. – Ты не хуже меня знаешь, что Доклин – порядочный молодой человек и отличный работник. Его отец согласен на самое скромное приданое, так что никого лучше мы все равно не найдем. Почему ты не хочешь выйти за него?

Глэйнара подняла глаза от миски с сушеным горохом и жеманно улыбнулась.

– Он мне не нравится.

– Ах, ах, простите меня, моя прекрасная леди! Внешность для мужчины – не главное.

– Это точно, иначе Лид ни за что бы не вышла за тебя замуж!

– Глэй! – резко оборвала ее Мина, сидевшая у очага. – Пожалуйста, не начинай все сызнова!

Глэй швырнула миску на стол и вылетела из дома, подоткнув повыше юбки – во дворе было очень грязно. Горькая правда заключалась в том, что ей надо выйти за кого-то замуж, иначе она обречена жить здесь, подчиняясь зятю, тяжело работая всю свою жизнь, и у нее никогда не будет даже подобия собственного дома – уж не говоря обо всех тех милых вещицах и удовольствиях, которые будут у Брэйсы. Около коровника она помедлила, взглянув на вышедшую из-за тучи луну, поежилась и пожалела, что не взяла с собой шаль. Что-то зашевелилось у курятника – мужчина? – Мэйр! Она поспешила к нему и заговорила шепотом.

– Ты что здесь делаешь?

– Пытаюсь придумать, как поговорить с тобой. Ты замерзла? Возьми мой плащ.

Закутавшись в теплый шерстяной плащ, Глэйнара пошла с Мэйром по направлению к лесу, где он оставил коня. Лунный свет пробивался сквозь ветви деревьев, рисуя узоры на земле.

– Если я смогу прийти завтра ночью, – сказал Мэйр, – ты выйдешь?

– Завтра ночью пойдет дождь. У Самнэйны сегодня весь день болели суставы, а это верный признак того, что будет дождь.

– Так что же, я все равно приду, и буду дежурить здесь под проливным дождем, и заработаю ужасную. лихорадку, и, может, даже умру – и все это из-за любви к тебе.

– Не говори глупостей.

– Я говорю правду. Глэй, я уже с ума сошел от любви к тебе.

– Вот только врать не надо!

В луннём свете Глэйнара хорошо разглядела его возмущенное лицо.

Ей вдруг показалось, что сейчас она заплачет, и девушка села под дерево, чтобы спрятать глаза. Через минуту Мэйр сел рядом.

– Извини, – сказал он. – Ты, конечно, права. Только я говорю чистую правду. Не думаю, что в Дэверри или Эдлисе есть похожая на тебя девушка.

– Это хорошо или плохо?

– И то, и другое. Я сам не понимаю. Конечно, я не схожу по тебе с ума, но ты мне чертовски нравишься, и иногда я думаю, что действительно тебя люблю.

– Вот этому я верю. Спасибо. Ты мне тоже нравишься.

Немножко нерешительно Мэйр обнял ее за плечи и поцеловал. Она разрешила ему поцеловать себя еще раз, поймала себя на мыслях о том, что последует дальше, и вместо того, чтобы отогнать эти мысли, сама поцеловала Мэйра. Он начал ласкать девушку; она крепко обняла его с решимостью человека, которому предстоит сейчас выпить большую порцию особенно горького лекарственного отвара, и позволила ему уложить себя на траву…

Лекарство сработало. Теперь у нее был мужчина, и это облегчало жизнь так же, как облегчали ее медяки, заработанные у Невина. Она решила не обращать больше внимания на оскорбления Налина, и стычки между ними прекратились, а мама и Лидиан успокоились. Но гром, конечно, грянул, и очень сильный. Как-то на закате Глэйнара загоняла кур на ночь, и тут из дома вышел Налин. Взгляд его был так холоден, что Глэйнара поняла – что-то случилось.

– И что тебя гложет?

– Я сегодня ездил в город, и все подряд стали мне советовать приглядывать за сестренкой. Говорят, «серебряный кинжал» приезжает в город только ради тебя.

– А если и так? – Глэйнара подбоченилась. – С его стороны очень порядочно подвозить меня, когда я устаю.

– Подвозить – ха! Кто на ком ездит, Глэй?

– Ты, паскудник! Не смей так со мной разговаривать!

Налин сгреб ее за плечи и затряс.

– Ты скажешь мне правду!

Глэйнара вывернулась и сильно лягнула его в голень. Он снова схватил ее и крепко стиснул, и ее потрясло каким он, оказывается, был сильным – он высился над ней и сжимал ее так, что было больно.

– Значит, ты таскаешься с этим парнем, так? А ему больше ничего и не нужно от тебя!

Такое предположение заставило Глэйнару залиться слезами.

– Боги милосердные! – рявкнул Налин. – Так это правда!

– А если и так? Или я не могу в моей треклятой жизни получить хоть что-то, чего мне хочется?

Выругавшись, Налин отпустил ее и влепил пощечину. Не задумываясь, Глэйнара ответила ему тем же, и тут их долгая подспудная вражда вырвалась наружу. Он схватил девушку за плечо, повернул ее и начал сильно бить по заднице.

Она боролась, и лягалась, и наставила ему немало синяков – но вырваться не могла. Боль от ударов была ничем по сравнению с ужасом осознания своей беспомощности. Глэйнара так рыдала, что уже ничего не видела вокруг, и только смутно слышала крики матери и Лидиан. Налин отпустил ее так резко, что она буквально упала на руки сестре.

– Нал, Нал, – хныкала Мина. – Что ты делаешь?

– Наказываю маленькую шлюшку, – прошипел Налин. – Лида, отойди от нее! Я не желаю, чтобы моя жена жалела эту потаскуху! Она и ее проклятый «серебряный кинжал»! Боги, да ведь теперь я не сумею выдать ее замуж за порядочного человека!

Лидиан начала плакать, ее руки, обнимавшие Глэйнару, сразу ослабели. Все еще перепуганная, Глэйнара взглянула на мать и увидела, что Мина застыла, ее тонкие губы затряслись, терпеливые глаза наполнились слезами. Глэйнара попыталась что-то сказать, но задохнулась от обиды.

– Глэй, – прошептала Мина, – скажи, что это неправда.

Глэйнара хотела солгать, но дрожала так сильно, что не могла говорить. Мина протянула к ней руку и тут же отдернула ее, глядя на дочь больными глазами.

– Глэй, – взвыла Лидиан, – как ты могла? – Смотрела она при этом на мужа. Мина тоже повернулась к нему, и этот удар оказался больнее, чем все удары Налина. Они разрешили вынести приговор ему.

– Это чистая правда, – выплюнула слова Глэйнара. – Вперед! Обзывайте меня, как хотите! Я этого не услышу!

Она выскочила за ворота и помчалась по дороге. Она бежала, хотя слышала, как они звали ее обратно. Она плохо понимала, что делает; ей хотелось бежать и бежать и никогда больше их не видеть. Ее мать взяла сторону Налина!

При этой мысли снова вскипели слезы, начали ее душить, она упала в высокую траву и зарыдала. Когда девушка выплакалась, солнце уже село. Она села, испугавшись, что Налин пошел за ней и снова побьет ее, но дорога была пуста. Она утерла рукавом грязное лицо и снова побежала. Она бежала в город, к Брэйсе, которая, возможно, простит ее – возможно, думала. Глэйнара, это единственный человек в мире, который способен ее простить.

Глэйнара добежала до деревни, когда в бархатном небе появились первые звезды. Она стояла позади постоялого двора и думала, впустит ли ее Самвэйна, и слезы снова навернулись на глаза, горячие и удушающие. Не впустит, думала она, и нет мне больше места в этой жизни, и некуда идти, и нет ничего, что я могу назвать своим. Теперь я опозорена, я шлюха и больше никто.

Она все еще плакала, когда во двор вошел здоровенный кузен Брэйсы – Кенес, сын кузнеца.

– Глэй, что это значит? – спросил Кенес.

– Налин меня выгнал, и я это заслужила. Все из-за Мэйра.

Кенес положил ей руку на плечо, и она дернулась, испугавшись, что он тоже будет ее бить.

– Ублюдки они, оба, – спокойно сказал Кенес. – Ну, не плачь так ужасно. – И он громко крикнул. – Брэйса, иди сюда!

Наружу выбежали Брэйса и Самвэйна, и Глэйнара выпалила им всю правду, перемежая рассказ рыданиями – лгать не имело смысла. Брэйса тоже начала плакать, но Самвэйна сразу занялась девушкой – так же спокойно и уверенно, как до этого Кенес.

– Ну, ну, это еще не конец света. Ах, Глэй, ты, конечно, дурочка, но я так и знала, что это случится. Слушай, ты не беременна, нет?

– Не знаю я. Еще рано что-то говорить.

– Ну и ладно, мы это узнаем, когда узнаем, и ни минутой позже. Пошли, пошли внутрь, там тепло, выпьем горячего эля.

Женщины ввели ее в кухню, Глэйнара оглянулась и увидела Кенеса, что-то горячо обсуждающего с Эвейсном и Селином, сыном ткача. Девушки сели, тесно прижавшись друг к другу, на лавку в углу кухни, а Самнэйна налила эль в высокий металлический кувшин и поставила его на угли в очаге.

– Мам? позвала Брэйса. – Можно Глэй переночевать у нас?

– Конечно. Нет смысла пытаться объяснить что-то Налину, пока он не остынет.

– Спасибо, – выдавила Глэйнара. – Почему вы помогаете мне? Вы должны были выгнать меня и отправить спать у дороги.

– Ну, тихо, тихо! Ты не первая девушка на свете, которая позволила обдурить себя привлекательному воину, и уж наверное не последняя.

Эвейсн просунул свою седую голову в дверь кухни и сказал Самвэйне:

– Я скоро вернусь. Съезжу тут с ребятами кое-куда. Мы, понимаешь, переживаем за бедняжку Мину.

– Я тоже, – отозвалась Самвэйна. – Прямо сердце болит.

– Вы же не едете на ферму, нет? – выпалила Глэйнара.

– Пока нет, девочка, – сказал Эвейсн. – Прежде надо дать твоему братцу хорошенько подумать.


Пертис разрешал своим воинам сидеть после обеда в большой зале, пить и сплетничать. Мэйр и Кадмин играли в кости, и тут в залу вошли хозяин постоялого двора Эвейсн, кузнец Кенес и сын ткача Селин. Они неуверенно осмотрелись и направились прямо к Пертису

– Интересно, что же они тут делают? – заметил Каин.

– Да кто их знает? Вообще странное время, чтобы платить подать.

Через несколько минут подошел глупо улыбающийся Адрегин.

– Мэйр5 тебя зовет папа. По-моему, у тебя большие неприятности.

– У меня? А что ж ты ухмыляешься как демон?

– Ты все узнаешь. Пошли, Мэйр, папа хочет видеть тебя прямо сейчас.

У резного кресла лорда Пертиса стояли Эвейсн, Кенес и Селин со скрещенными на груди руками и крепко сжатыми губами. Сам Пертис, похоже, пытался подавить смех. Мэйр отпихнул с дороги собак и встал перед лордом на колени.

– Хочу поздравить тебя, Мэйр, – сказал Пертис.

– Поздравить, мой лорд?

– Да, с грядущей женитьбой.

Озадаченный Мэйр в уверенности, что это розыгрыш, огляделся по сторонам. Вперед шагнул Кенес, который выглядел еще более огромным, чем обычно.

– Женитьба, – повторил он. – Ты развлекался с Глэй, ублюдок, и брат вышвырнул ее из дома.

– Женитьба – это не так страшно, Мэйр. – Пертис наклонился вперед с каким-то вкрадчивым выражением лица. – Я и сам однажды женился, и это меня не убило, хотя, если честно, было близко к тому.

Мэйр хотел что-то сказать, но не смог. Дружина хихикала и перешептывалась.

– Видимо, придется дать тебе постоянное место в моей дружине, – продолжал Пертис. – Не годится бедняге Глэй ездить по свету, сидя за спиной у «серебряного кинжала».

– Эй, постойте, – проскрипел Мэйр. – Я еще не сказал, что женюсь.

Кенес напряг мускулы.

– Эй, слушайте, из меня получится отвратительный муж. Глэй заслуживает лучшего.

– Заслуживает, – уронил Эвейсн. – Но об этом немного поздно говорить, парень. Ты задирал ей юбку, ты на ней и женишься.

Эвейсн и Селин наклонились, как ястребы, схватили Мэйра под локти и поставили на ноги.

– А теперь послушай, ты, – сказал Кенес. – Из-за тебя Глэй лишилась дома. Или ты дашь ей другой, или я буду бить тебя, пока от тебя мокрое место не останется.

Мэйр почувствовал, что сейчас потеряет сознание.

– Если она согласится жить с тобой в дане, – сказал Пертис, – у меня есть для нее работа. Я еще не встречал такой работящей девушки, как Глэй, так что она сможет быть нянькой при моей дочери. Эй, парень, что это ты так побледнел? Тебе понравится семейная жизнь. К этому просто надо привыкнуть. Я посмотрю, что можно сделать, чтобы выделить вам комнату здесь, в брохе. – И он посмотрел на ухмыляющегося слугу. – Пойди-ка оседлай Мэйру коня. Он едет в деревню, чтобы повидаться с невестой.

Свист, одобрительные восклицания и колкости – дружина взорвалась смехом.

– Эй, Мэйр! – закричал Кринс. – Вот это по-настоящему смешно!

Мэйр непроизвольно застонал, закрыл глаза и позволил Кенесу выволочь себя во двор. Следом выбежал Адрегин и дернул Мэйра за рукав.

– Мэйр, а что ты сделал с Глэй?

– Пойди спроси отца, хорошо? Это слишком сложно, чтобы объяснять это тебе прямо сейчас.

Мрачная процессия, состоящая из трех горожан и одного только что помолвленного «серебряного кинжала» подъехала к заднему крыльцу постоялого двора. Мэйр немного замешкался, и Кенес просто сдернул его с коня, хорошенько встряхнул и поставил на ноги. Мэйр застонал из-за несправедливости всего происходящего, а Кенес хорошенько толкнул его, и он, спотыкаясь, ввалился в кухню, где уже ждали Эвейсн, Селин, Самвэйна и Брйса, а позади них стоял, сердито глядя, Невин. Мэйр в ужасе похолодел, вспомнив две главные вещи: Невин взял Глэй под свое крылышко и Невин был волшебником, могущим – Мэйр в этом ни минуты не сомневался – превращать людей в лягушек. Больше никакой надежды, подумал Мэйр: или женитьба, или болото.

Сама Глэй скорчилась на лавке в углу. Он еще никогда не видел таких несчастных людей, какой была в этот вечер Глэй, с распухшими от слез глазами, в разорванном грязном платье, с красной опухшей щекой. Мэйр вдруг понял, что зять бил девушку, и почувствовал, что сам он – самый бесчестный подонок во всем королевстве.

Глэй подняла голову и посмотрела на него, губы ее дрожали.

– Если ты не хочешь жениться на мне – не надо. – Она говорила сухо и холодно. – Я лучше буду голодать, чем соглашусь на такую милостыню.

– Замолчи! Конечно, я хочу жениться на тебе! – Он кинулся к ней и упал на одно колено. – Моя ненаглядная, прости меня! Я чертовски подло вел себя с тобой!

Глэйнара уставилась на него, не в силах поверить своим ушам. Он протянул к ней руку, и она безвольно положила на нее свою, словно ей было все равно, что он делает.

– Глэй, я правда хочу жениться на тебе. Ну, улыбнись своему мужу, ладно?

И Глэйнара улыбнулась, сначала застенчиво, а потом расцвела ослепительной улыбкой, которая преобразила ее в красавицу. Невин протолкался вперед и уставился на Мэйра ледяным взглядом.

– Тебе лучше быть хорошим мужем.

– Самым лучшим на свете. Клянусь.

– Хорошо. – Невин хотел сказать что-то еще и вдруг, нахмурившись, посмотрел в сторону.

Мэйр тоже глянул туда и увидел маленькую Синевласку, сидевшую на полу, скрестив ноги. Сегодня она была не меньше трех футов высотой и более материальна, чем когда-либо. Она показала на Глэй, пренебрежительно сморщила носик и заплакала. Мэйр в ужасе смотрел на нее, а она начала пропадать, таять, стала прозрачной и исчезла. Но он каким-то образом знал, что она обязательно вернется. Мэйр посмотрел на Невина и увидел, что старик озабочен; это испугало Мэйра больше всего.


В этом году, 918 по летосчислению Дэверри, Лослэйну, худенькому, серьезному ребенку со светлыми волосами и огромными пурпурными глазами, исполнилось три. Хотя остальные дети и относились к нему, как к своему, он всегда сторонился их шумных игр, предпочитая наблюдать за ними, вцепившись в штаны отца, или тихонько играть в палатке со своим молочным братом Джавантериэлем. Адерин иногда задавал себе вопрос, не повлияло ли на него пребывание в непонятной стране Стражей, когда он еще находился в утробе матери, и тут же отказывался думать, что с его красавцем-сыном что-то неладно. Даже когда Лослэйн с криком просыпался ночами, увидев страшный сон, Адерин уговаривал себя, что все дети в его возрасте видят во сне монстров и тому подобную жуть.

В этом году собрался самый большой алардан из всех, что доводилось видеть Адерину. Все лето стояла особенно хорошая погода, и трава выросла сочной и густой, так что корма стадам было более, чем достаточно, и эльфы решили остаться в этом лагере дольше, чем обычно, посвятив эти дни пирам. Адерин не занимался подсчетами, но ему казалось, что вдоль речки раскинулось не менее пяти сотен палаток. Ночами небольшие костры, на которых готовили пищу, казались звездами на небе, а лошадей и овец было столько, что пастухам приходилось объезжать их полдня.

Поэтому неудивительно, что Ганес и его небольшой караван пришли в замешательство, наткнувшись на алардан: юный купец знал, что к этому времени эльфы обычно перебирались на юг. Адерин уже встречался с Ганесом, симпатизировал юноше и искренне сочувствовал его желанию порвать с замкнутой жизнью в семье и повидать мир. Гости уже поели и нашли место для своей палатки, и теперь Ганес искал именно Адерина: он хорошо знал обычаи эльфов и понимал, что обращаться следует к мудрейшему. Однако Адерин выслушал юношу и послал за Галабериэлем. Банадар начинал стареть; у глаз появились глубокие морщины, а при определенном освещении ясно была видна седина в его светлых волосах.

– Гал, тебе следует это выслушать, – сказал Адерин. – В Каннобайне возникли сложности, и это касается двух детей полу-эльфов.

– Отпрысков Пертиса Майлвада? – спросил Галабериэль, вэглянув на Ганеса.

– Да, банадар. – Юноша не очень хорошо говорил по-эльфийски, но все же его понимали. – Он отправил меня сюда с письмом для его жены. Ему очень нужна помощь. Враги угрожают сжечь его каменную палатку и убить его самого и детей, У него только одиннадцать защитников и ни одного лучника. У них – сотни и сотни людей.

– Как это похоже на проклятых круглоухих: надеяться на такое несправедливое численное преимущество. – Галабериэль ради гостя перешел на дэверрийский. – Не знаю, парень, сумеешь ли ты отыскать его жену. Когда я видел ее в последний раз, она направлялась со своим аларом далеко на запад. Конечно, я пошлю к ней гонцов, но надеяться на то, что ее найдут вовремя, не приходится.

– Этого я и боялся, сэр, – сказал Ганес. – Нам еще необходимы луки и запас стрел, и, может, один-два лучника, чтобы научить нас обращаться с ними, хотя, честно говоря, им будет лучше вернуться к вам до того, как начнется осада. У меня разорвется сердце, если ваши люди лишатся жизни в такой безнадежной войне.

– Я помню Пертиса по его свадьбе, – задумчиво протянул Галабериэль, кинув взгляд на Адерина. – Если я ничего не путаю, ты это празднование пропустил, мудрейший. Он хороший человек, единственный круглоухий, который мне нравится – кроме тебя, конечно, но ты не совсем круглоухий, да никогда им и не был, насколько я в этом разбираюсь. Не знаю, почему Анналерия вышла за него замуж, но лично мне он нравится. Может, я старею, но будь я проклят, если останусь здесь, когда человек, который мне нравится, должен быть убит в собственном доме.

– Вы поможете нам, сэр? – расплылся в улыбке Ганес.

– Помогу. Вы получите луки, и стрелы, и меня, и еще моих людей. Калондериэль вечно рвется в какую-нибудь заварушку; я думаю, Фарендар и Альбараль тоже захотят пощекотать себе нервы; а юному Дженантару пора поучиться говорить по-элдисски. Я скажу всем, и посмотрим, чье еще сердце загорится, чтобы отправиться с нами, но если честно, Ганес, я не хочу рисковать многими.

– Банадар, вы один стоите сотни круглоухих!

Галабериэль рассмеялся.

– Поставь меня на высокую стену с хорошим луком, И пусть кто-нибудь не дает опустеть моему колчану – вот тогда и увидим, прав ли ты, парень. И увидим мы это очень скоро.

Сначала Адерину стало нехорошо при мысли, что эльфы собираются вмешаться в политические дела людей, но потом он решил, что средств воспрепятствовать этому у него нет. Конечно, будучи мудрейшим, Адерин мог взять верх над банадаром, но только за счет больших социальных потрясений: им придется спорить много дней, а весь алардан станет принимать то одну, то другую сторону, что, в свою очередь, приведет к большим сложностям на много лет вперед. Кроме того, он решил, что в данном случае правда на стороне Пертиса Майлвада, и лорд заслуживает защиты и поддержки. Так он и сказал Невину, когда они беседовали с помощью огня этим же вечером.

– В общем, я с тобой согласен, – подумал в ответ Невин. – Но только скажи – лучники действительно создадут значительный перевес?

– Да. Галабериэль сказал, что в открытом сражении армия мятежников легко сметет небольшой отряд лучников, но ведь они будут не в открытом поле, правильно? Банадар собирается взять с нами двух человек, делающих оперения, и они всю зиму будут изготавливать стрелы, а он сам – тренировать людей Пертиса.

– Понятно. Погоди, ты сказал – «с нами»?

– Я подумал, что лучше мне поехать вместе с ними. Я бы с удовольствием взял с собой Лослэйна, чтобы ты посмотрел на него, но это чересчур опасно.

– Тут я с тобой полностью согласен. Ты знаешь, есть тут кое-что, на что тебе следует взглянуть. Помнишь Мэдина?

Адерин задумался.

– А, барда! Того, у которого было серебряное кольцо с розами?

– Совершенно верно. Он родился вновь и сейчас здесь, а эта треклятая голубая фея продолжает околачиваться возле него. Мне кажется, она по-настоящему его любит. Никогда не думал, что природные духи на это способны.

– Я тоже.

– А теперь Мэйр тоже видит ее и все их племя. Несчастный парень явился ко мне на днях страшно обеспокоенный. Я произнес целую речь, такую неопределенную И напыщенную, насчет магической природы пограничных миров вообще и этого в частности, и кинул несколько безопасных идей про дикий народец. Все это, конечно, вздор, но его впечатлило, и он стал спокойнее. Не мог же я ему сказать, что рядом со мной просыпается его память о прежней жизни.

– Если бы только это. Мне кажется, фея тут тоже как-то способствует. Ну, что ж, я еду к вам. Мы отправляемся завтра на рассвете, и, поскольку с нами идет навьюченный караван, мы пробудем в пути не меньше двух недель.

– Хорошо. Жду встречи с тобой.

– Я тоже. Мы так давно не виделись!


В день, когда караван прибыл в Каннобайн, додь лил, как из ведра – одна из тех бурь, которая заливает все вокруг безо всякого помпезного спектакля с громом и молнией. Мэйр дежурил на конюшне, так что находился во дворе, закутавшись в промасленный плащ с капюшоном, и сгребал в кучу для садовника отбросы из конюшен. д, ождь уже промочил насквозь тяжелую шерсть, и струйки бежали по спине. Тут он услышал топот копыт и крики у ворот. В восторге от того, что можно отвлечься, он швырнул на землю грабли и поспешил к воротам. Ганес уже вводил во двор навьюченных мулов. Мэйр радостно завопйл и послал садовника за его милостью.

– Мэйр! – закричал Ганес. – Радость моёго сердца и все такое! Мы это сделали, Мэйр! Мы привезли луки и людей, которые нас всему обучат!

Мэйр снова радостно завопил; кажется, ему удастся прожить дольше, чем только одну зиму. Тут до него дошло, что вокруг каравана толпится куча природных духов, и видит он их лучше, чем когда-либо. В воздухе висели радующиеся дождю сильфы; из луж вылезли ундины и усмехались, глядя на него; феи и гномы толкались вокруг животных и забирались в седла вьючных мулов; самые бессовестные создания взгромоздились на плечи людей; некоторые кидались людям навстречу и приветствовали их. Впечатляющие объяснения Невина насчет дикого народца и его привязанностей обретали реальный смысл.

– Давай! – орал Ганес. – Веди гостей к лорду Пертису! Животными займутся слуги!

Во главе с Ганесом они ввалились в большую залу, жаркую и дымную от огня, ревущего в обоих очагах. Все тут же скинули свои мокрые и вонючие плащи в одну большую кучу, чтобы служанка забрала их все сразу. Мэйр получил второе подряд потрясение: он никогда раньше не видел эльфов и даже не знал, что они существуют. Огромные глаза с кошачьими зрачками, зеленые, пурпурные и сине-фиолетовые, волосы лунного цвета, и их уши – он не мог отвести глаз, как ни старался. Наконец высокий юноша с лиловыми глазами оскорбился.

– Ты что пялишься, круглоухая собака?

– Кел, придержи язык! – Вперед очень быстро шагнул самый старший из всех. – Нельзя винить парня за то, что он удивлен. Между прочим, он хороший человек, потому что дружит с диким народцем.

Мэйр посмотрел вниз и увидел Синевласку. Она вцепилась в его руку, прижалась к ногам и уставилась на пришельцев, как застенчивый ребенок.

– Вы их тоже видите? – прошептал Мэйр.

– Ну конечно. – Эльф по имени Кел улыбнулся и протянул руку. – Друзья?

– Друзья.

Они торжественно пожали друг другу руки, и Кел поспешил к остальным, которых уже представляли лорду.


– Ганес, друг мой, если бы в моих силах было пожаловать тебя дворянством, я бы сделал это, – сказал Пертис. – Но я не могу, и монет у меня совсем немного, так что я просто не знаю, чем тебя отблагодарить.

– Знаете, мой лорд, если нас всех весной убьют, то вопрос благодарности отпадет сам собой.

Пертис рассмеялся и дружески хлопнул его по плечу.

– Нравитесь вы мне, купцы. Такие расчетливые, такие практичные. Нет уж, я придумаю, как тебя отблагодарить, особенно если мы каким-то чудом переживем эту весну.

– Я с радостью приму вашу благодарность, мой лорд. Слушайте, слуги уже должны были принести сюда длинные луки. Пойду-ка я потороплю их.

– Сделай это, пожалуйста. Не думаю, что я ждал чего-то в моей жизни больше, чем эти луки. Кроме того, мне нужно поговорить со старым другом Галабериэлем.

Выходя из залы, Ганес лицом к лицу столкнулся с Глэйнарой и замер с открытым ртом. Девушка была такая чистенькая и аккуратная, что он не сразу узнал ее. Даже волосы блестели чистотой и немного отросли, обрамляя ее лицо локонами. Руки тоже были чистыми, а на ногтях – маникюр.

– Что случилось, Ганно? Упал с лошади и ударился головой?

– Ох, извини, Глэй. Я… гм… просто не узнал тебя. То есть я хочу сказать, я не ожидал увидеть тебя здесь.

– Я теперь замужем за Мэйром.

– За «серебряным кинжалом»?!

– Он больше не «серебряный кинжал». – Она помедлила, явно чем-то расстроенная. – Ганно, ты еще хочешь жениться на Брэйсе?

– Что? Ну, конечно!

– Тогда тебе лучше прямо сегодня пойти в деревню. Понимаешь, когда твой папаша приехал из Аберуина, он сразу пошел к отцу Брэйсы и потребовал разорвать помолвку, но Эвейсн, да благословят его боги, сказал, что сперва дождется тебя.

Ганес прислушался к ее совету и поехал в деревню сразу же, как только Пертис отпустил его. Дождь к этому времени прекратился, закат был чистым и ясным, дул морской соленый ветер. Он привязал коня позади родительского дома, перелез через садовую ограду и вошел в заднюю дверь. В кухне сидел двенадцатилетний Авиль, выклянчивая у поварихи кусок хлеба с медом. Он увидел Ганеса и глупо улыбнулся. Повариха закрыла лицо фартуком и заплакала.

– Ага, значит, ты вернулся домой, – сказал Авиль. – Погоди, еще увидишь папашу.

Ганес пошел в комнаты, следом, подхихикивая, шел Авиль. В коридор на шум вышла Молигга. Она увидела Ганеса и задрожала. Авиль резко замолчал.

– Прости, мам, – сказал Ганес, – но я должен был сделать то, что считал правильным.

Она что-то начала говорить, потом затрясла головой, заливаясь слезами. Ганес хотел взять ее за руку, но она быстро шагнула назад.

– Ганно, уходи, – шепотом сказал Молигга. – Я не хочу, чтобы отец тебя увидел.

– Даже так? А вот я хочу сказать ему пару слов. Ну-ка, ответь мне: что ты думаешь насчет этого мятежа?

– Неужели ты думаешь, что меня это хоть немного волнует? Боги милосердные, даже если до этого и дойдет! Мой сын и мой муж вцепились друг другу в глотки, и все из-за короля, которого я и в глаза не видела! – По ее щекам медленно катились слезы. – Ганно, он перед всей гильдией отказался от тебя!

– Я знал, что он это сделает. Где он?

Молигга схватила его за руку. – Просто уйди!

Как можно ласковей Ганес отодвинул ее в сторону и пошел дальше по коридору. Он резко распахнул дверь в кабинет отца и вошел. Версин встал из-за бюро, сжимая в руках гроссбух в кожаном переплете, и кисло улыбнулся.

– Ты кто такой? Странно – ты похож на моего покойного сына.

На мгновение Ганес перестал дышать. Версин все улыбался. В маленьком кабинете повисла тишина, густая, как морской туман.

– Считай, что я его душа, ненадолго пришедшая к тебе из Иных Миров. И я пришел с предупреждением, как это обычно делают души. Если я переживу эту зиму, то сделаю все, чтобы ты больше никогда не мог торговать с Западным Народом. Они мои друзья, папуля, а не твои, и ты чертовски хорошо знаешь это.

Тяжело дыша, Версин метнул тяжелую книгу прямо в его голову. Ганес увернулся и засмеялся. Все это было не ради меня, а ради короля. С побагровевшим от ярости лицом Версин кинулся на сына, замахнувшись для удара. Ганес услышал, как пронзительно закричала Молигга. Он снова уклонился, схватил отца за запястья и сильно сжал их. Версин сопротивлялся изо всех сил, но вырваться не мог, Он пыхтел и всхлипывал, осознав истину: теперь его маленький сын сильнее. Когда Молигга зарыдала, Ганес отпустил отца.

– Нельзя ударить мертвеца. Прощай. – Ганес развернулся на каблуках, медленно вышел из комнаты, распахнул парадную дверь и увидел тощее личико младшего брата, уставившегося на него широко открытыми глазами.

– Теперь я наследник, Ганно. Как тебе это нравится?

– Тебя следовало утопить еще в младенчестве, как поступают со всеми крысами и хорьками.


В этот же день Адерин отправился навестить Невина и поговорить наедине о вещах, могущих привести в смятение любого обычного человека. Невин удивился тому, как он был рад видеть своего бывшего ученика во плоти, а не в магическом кристалле, и решил, что это признак старения и соответственной чувствительности. Они долгие часы говорили обо всем и ни о чем, делились новостями о своем мастерстве, обсуждали учеников, которых обучали в прошлом или, как Адерин, сейчас.

– Природные духи становятся таким забавными, когда дело доходит до магии, сказал наконец Адерин. – По-моему, у них к ней больше склонности, чем у нас.

– Несомненно. Ты только посмотри, насколько они полны жизни, живут так долго и остаются по-прежнему молодыми. Мне кажется, что они куда более восприимчивы к потоку жизненных сил, чем человеческие существа.

– Видимо, они живут в большем согласии с жизнью. Гм. – Взгляд у Адерина неожиданно стал пустым и замкнутым. – Большинство из них.

Невин понял, что их разговор снова напомнил ему о Далландре.

– Ну что ж, – чересчур поспешно сказал Невин, – я понял, что твоя огромная работа продвигается успешно. Я имею в виду восстановление всей системы двеомера Западного Народа.

Они еще долго беседовали и расстались, договорившись встретиться и завтра. Проводив Адерина, Невин пошел в спальню, поднял незакрепленную доску в полу и вытащил наружу маленькую деревянную шкатулку с хранившимся в ней опалом. Камень был завернут в пять разных кусков бардекианского шелка: бледный пурпурно-серый, пламенеющий алый, насыщенный морской волны, солнечный желтый и пестрый лоскут – красновато-коричневый, лимонный, оливковый и черный. Невин положил камень на ладонь и долго рассматривал его, мягко мерцающий в трепещущем свете свечей.

Известно, что каждый хороший камень обязательно вбирает в себя чувства, мечты и жизненную силу владельца, а также память о событиях, происходящих с ним. По этой причине Невин решил не начинать пока с ним работать, ибо воля его и чувства были взбудоражены тем, что он определял, как «этот идиотский мятеж», и сознание нельзя было назвать ясным, и он мог наделить камень ложными мыслями. Меньше всего он хотел, чтобы талисман начал излучать Верховным Королям всего Дэверри его душевное раздражение. Им наверняка хватало своего. Прежде, чем приступать к работе, он должен тем или иным путем уладить проблемы Каннобайна. Что ж, сказал он сам себе, если тебе хотелось спокойной жизни, надо было становиться жрецом, да и дело с концом!

Глава вторая

В большом дане Элриса, нависающем над городом с высокой скалы, с тьерином Ивмиром пил Дарни из Кернметона.

Они сидели на почетном месте у очага за прекрасным резным столом вместе с юным претендентом на престол Каварином.

Ему было всего шестнадцать, но он производил большое впечатление на людей, которые собирались служить ему: внешностью типичный элдисец, с иссиня-черными волосами и васильковыми глазами, он грациозно двигался, надменно смотрел и обладал манерами человека, рожденного, чтобы повелевать. Ивмир, битый жизнью, хитрый человек лет тридцати пяти, крутил свои длинные черные усы, а его светло-голубые глаза следили за сыном старшей сестры с искренной нежностью, как бы приглашая Данри разделить его восхищение этим юношей.

– Я искренне благодарен вам за то, что вы не поленились приехать сюда и воспользоваться нашим гостеприимством. – Тщательно подобранные слова Каварина звучали, как заранее подготовленная речь. – Я очень высоко ценю ваше боевое искусство, ваша милость.

– Благодарю вас, ваше высочество.

Ивмир и Каварин обменялись быстрыми улыбками, услышав это почтительное обращение.

– Но я надеюсь, что вам не придется демонстрировать свое искусство до весны, до приезда короля Дэверри, продолжал претендент. – Мне ненавистна мысль о том, что придется тратить впустую наши силы здесь, в Элдисе. Будет печально, если интриги и группировки возникнут еще до того, как мы взойдем на трон.

– Совершенно верно, – согласился Данри. – На этот счет у Пертиса Майлвада есть хорошая поговорка: даже шакалы убивают свою добычу прежде, чем начать за нее драться.

При упоминании имени Пертиса Ивмир напрягся. Данри решил, что пора кончать обмен любезностями.

– Знаете, я собственными ушами слышал, как Пертис преуменьшал свои права на трон Элдиса, а потом и вовсе от него отрекся. Он прекрасно осознает, что происходит по линии незаконнорожденного, да еще и родившегося от женщины низкого происхождения.

– у Пертиса ум острый, как бритва, – сказал Ивмир раньше, чем предполагаемый король успел вставить хоть слово. – Он человек чести, и я всегда очень уважал его.

– Я тоже, – сказал Данри, – хотя он большой чудак. Редко встретишь человека, который настолько бы не желал править.

Каварин внимательно слушал, склонив голову на бок, как делают умные собаки.

– Ты знаешь Перро лучше других, – сказал Ивмир.

– Знаю, и никогда не встречал человека, который бы так соответствовал символу своего клана. Пертис бывает так же упрям, как барсук, если уж вобьет что-нибудь себе в голову. Он хочет остаться в Каннобайне и будет цепляться за это всеми когтями.

Ивмир задумчиво кивнул, а Каварин беспокойно задвигался в своем кресле.

– Все это прекрасно, – резко сказал он, – но почему он не хочет присягнуть на верность своему истинному королю?

Ивмир плавно повернулся и бросил на него предупреждающий взгляд.

– О, я хотел сказать… м-м-м… – начал заикаться Каварин. – Несомненно, он сделает это, когда кончится война. Я имею в виду, у него даже нет людей, которых он может привести в наше войско, может, поэтому он и не хочет сражаться и все такое.

Данри улыбнулся, сделав вид, что не заметил оскорбления.

После ужина Ивмир настоял на том, что Данри необходимо пойти в конюшню и посмотреть на совершенно необыкновенного коня, и сам понес фонарь вместо того, чтобы пригласить слугу. Они подошли к стойлу, где дремал над кормушкой превосходный серый жеребец, Данри сказал все положенные комплименты и обратился в слух.

– Каварин еще слишком молод и не понимает, как человек может желать сохранения нейтралитета, – медленно произнес Ивмир. – Зато я понимаю.

– Я тоже понимаю. Не знаю только, понимает ли это еще кто-нибудь.

– Их мало. Совсем мало. Кстати, пора уже устраивать свадьбу Каварина. Если объединятся две тонкие нити, они неизбежно станут прочнее.

– Самое время. Моя леди мечтает приехать в Абернас на свадьбу.

– Сердце мое радуется, когда я слышу, что ты собираешься посетить эти празднества.

– А почему же нет? Я собираюсь продемонстрировать свою преданность нашему королю.

Ивмир опустил пониже фонарь и вгляделся в лицо Данри.

– Некоторые считают, что ты поддерживаешь своего друга через голову короля. Я склоняюсь к мысли, что они ошибаются.

– Жестоко ошибаются. Мой меч и мои люди принадлежат Каварину.

– Очень хорошо, и благодарю тебя. – Ивмир немного помедлил. Будет нехорошо с моей стороны, если я спрошу тебя, почему?

– Все нормально. Я хочу спасти жизнь Пертиса и его сына, поэтому каждый, кто решит, что Адрегин – лучший кандидат, чем Каварин, станет моим врагом – ради Пертиса и ради вас тоже.

Ивмир медленно кивнул, разглядывая фонарь в своей руке.

– Тогда дружеское предупреждение. Присматривай за Леомиром из дана Гвербин. Я-то за ним уже давно приглядываю.


Позади дана Каннобайн, на диком лугу, где высокая трава пригнулась из-за постоянно дующих с моря ветров, Галабериэль устроил учебное стрельбище для дружины Пертиса, для начала поставив раскрашенные деревянные щиты. Позже он набьет соломой старые рубашки чтобы было похоже на людей. Мэйр решил, что упражняться в стрельбе из лука исключительно скучно, и дружина с ним согласилась. Каждый день по утрам дождь ли, ветер, солнце, Галабериэль расставлял своих новобранцев на отмеченные места и заставлял натягивать и отпускать тетиву, пуская стрелу за стрелой. Несмотря на кожаные гарды и перчатки, пальцы их болели, а на запястьях багровели синяки. Галабериэль раздавал им травы эльфов, чтобы отмачивать руки в отваре, и требовал, чтобы на следующее утро они вновь появлялись на стрельбище.

Мэйр, разумеется, был единственным из всей дружины, кто видел компанию, собиравшуюся, чтобы понаблюдать за ними. Духи появлялись толпами, размещались по обеим сторонам стрельбища, как зрители на состязаниях, кружили воле мишеней, вставали позади стрелков и передразнивали каждое их движение, дергали оперение на стрелах, иногда даже щипали лучников, просто чтобы посмотреть, промахнутся они из-за этого или нет. Когда Мэйр в первый раз увидел, что стрела пронзила одного из духов, он чуть не закричал вслух и почувствовал, что страшно побледнел, но маленькое существо просто исчезло и с хлопком появилось на несколько футов дальше, и не похоже было, что стрела ему как-то повредила. Иногда он видел голубую фею, стоявшую рядом и грустно смотревшую на него. Упрек в ее глазах был совершенно человеческим, и Мэйр чувствовал себя виноватым, словно и впрямь предал ее.

Неукоснительные тренировки совсем не оставляли Мэйру времени для жены, и это, к его искреннему удивлению, раздражало его. Приходилось признать, что в женатом положении было много преимуществ; он мог обладать Глэйнарой, когда хотел, и не на твердой земле, а в теплой и удобной постели. За обедом, когда они вместе сидели за столом для прислуги, Глэйнара улыбалась ему и с лестным для него вниманием слушала рассказ о прошедшем дне, пока ей не приходилось идти помогать старой Мэйсе в женской половине. В это время Мэйр мог присоединиться к дружине, бражничавшей эль в большой зале, но он уже понял, что, женившись, приобрел больше, чем потерял.

Как-то вечером Мэйр выпил меньше эля, чем обычно, и вдруг поймал себя на том, что думает о нежном теле жены. Он рано ушел из-за стола и поднялся в спальню, где Глэйнара, сидя на кровати, зашивала прореху в его рубахе при свете свечи. Мэйр сел на пол и стал смотреть, как она шьет, слегка нахмурившись из-за неверного света.

– Ты меня извини, – сказал Мэйр. – Я загнал одну стрелу в живую изгородь, и наши друзья с кошачьими глазами заставили меня вытаскивать ее оттуда. Я думаю, что оперяльщик приводит их потом в порядок, пока они не совсем сломаны.

– Уж лучше я буду чинить рубашки для тебя, чем для кого-то другого.

Она с улыбкой посмотрела на него, и Мэйр ощутил сладкую дрожь. Интересно, подумал он, сколько еще времени она будет зашивать эту треклятую рубашку и когда мы сможем лечь в постель?

– Мэйр? Ты счастлив со мной?

– Счастлив? – Она поймала его врасплох. – Ну, если честно, я как-то не думаю о таких вещах. Я не знал, что ты об этом думаешь.

– Раньше – никогда. – Глэйнара сосредоточилась на узелке. – А вот теперь начала.

– Ну, мне больше нравится быть воином дружины, чем «серебряным кинжалом», даже несмотря на эти дурацкие тренировки с луком. – Он обнял ее и поцеловал. – Ложись, и я скажу тебе еще что-нибудь.

– С радостью. А когда ты подаришь мне ребенка, Мэйр?

– Бьюсь об заклад, не раньше, чем этого захочет богиня, а теперь ложись, и мы попробуем сделать его прямо сейчас.

На следующее утро после стрельбы из лука он немного задержался, чтобы войти в дан вместе с Пертисом.

– Мой лорд, я хотел у вас кое-что спросить. Вы человек женатый, так что вы меня поймете. Я вот все думаю – а вдруг начнется осада? Здесь ваша дочь, теперь еще и моя жена, и старая нянька, и девушки-служанки. Что с ними будет?

– Я отправлю их куда-нибудь подальше задолго до того, как начнутся большие неприятности. Я все думал, беспокоишься ли ты об этом.

– Беспокоюсь. Глэй может очень скоро стать вдовой, но я не перенесу, если ей придется голодать вместе с нами.

– Ты по-своему неплохой парень, Мэйр. Плохо, что твой вирд привел тебя в Каннобайн. А насчет женщин не тревожься, я попрошу помощи у Невина.

Мэйр почувствовал большое облегчение, потому что слепо доверял и лорду, и волшебнику. Они вошли в ворота и увидели у дверей броха прекрасного коня в сбруе из красной кожи и серебра. Пертис тихонько выругался.

– Так, Мэйр, – сказал он. – Хватай кого-нибудь из парней, бегите на луг и прячьте мишени. Луки тоже спрячьте. А я буду молиться, чтобы мы не опоздали, и постараюсь отвлечь ублюдка.

Пертис побежал в залу, а Мэйр кинулся к баракам. Он и еще шестеро спрятали мишени и луки в стог сена и пошли в большую залу. Мэйр увидел молодого человека, стоявшего на коленях у стула Пертиса и о чем-то серьезно беседующего с ним. Мэйр отыскал Глэйнару у очага прислуги и отвел в сторонку.

– Ты не знаешь, кто это?

– Воин тьерина Ивмира. Он привез нашему лорду весть о королевской свадьбе.

Вот тут Мэйр понял, как здорово иметь жену, знающую все сплетни в Каннобайне.

– Все так волнующе, продолжала Глэйнара. – Этот парень, который собирается жениться – тот самый, которого мятежники провозгласили королем Элдиса. Значит, если его милость поедет на свадьбу, он считается мятежником, а если нет – это оскорбление королю. Если он поедет на свадьбу, но не принесет там клятву королю, они его прямо там и убьют. Мэйса говорит, она еще никогда так не переживала. В конце концов, наш лорд для нее почти как сын.

– И что собирается делать наш Барсук?

– Он останется дома. Он ей сказал, что уже все равно всех оскорбил, так что какое это теперь имеет значение? – Глэйнара вздохнула, сама встревоженная. – Я не понимаю, почему они не держатся того короля, который у нас уже есть? Он даже никогда не приезжает в Элдис и совершенно не мешает им жить.

– Верно говоришь. Жаль, что они не смотрят на это с твоей точки зрения.

На следующий день посланец уехал, и тренировки с луками возобновились. Но теперь они упражнялись далеко от дана, в лесу, где никакой случайный гость не увидит говорящие о многом ряды мишеней.


Отец Каварина давно умер, поэтому свадьбу устроили во дворце гвербрета в Абернасе. Седовласый шумный гвербрет Майноик был кровным родственником Каварина по нескольким линиям и очень предан его делу.

В знак особой чести он пригласил Данри и его семью остановиться в главном брохе дана и принять участие во множестве развлечений: охоте в парке Майноика, представлениях бардов в большой зале, смотре военных галер в гавани.

Однажды вечером Ивмир предложил прогуляться в садах за брохом. Шел моросящий дождик, цветочные клумбы были перекопаны на зиму, с голых ветвей падали мутные капли. Посреди унылой лужайки работал маленький фонтан, в котором под прозрачной струей воды резвились дракон Аберуина и гиппогриф Абернаса. Ивмир посмотрел на них.

– Вы заметили, что дракон здесь немного меньше, чем гиппогриф? В Аберуине есть похожий фонтан. Видели его когда-нибудь?

– Видел. Забавная вещь: там дракон заметно больше гиппогрифа.

– Вот-вот. Между прочим, приехал Леомир. От Аберуина.

Их глаза встретились.

– Что-то холодно здесь, – сказал Данри. – Пойдемте внутрь? Надо проявить уважение и поздороваться с Леомиром.

Леомир, тьерин дана Гвербин, поселился в двух превосходных комнатах на верхнем этаже главной башни. Когда Данри отыскал его, он ел яблоко, держа его в руке, как крестьянин, и откусывая маленькие кусочки торчащими, как у кролика, зубами.

– А я-то как раз собирался разыскивать тебя. – Леомир швырнул огрызок в очаг. – Рад тебя видеть, друг мой.

– Благодарю, я тоже рад видеть тебя. Лучше прибыть поздно, чем вообще не появиться.

Леомир взял еще одно яблоко и протянул серебряную миску Данри.

– Нет, спасибо, я только что поел. У гвербрета отлично кормят, всего хватает.

Со слабой усмешкой, мелькнувшей во взгляде, Леомир надкусил второе яблоко.

– Ты становишься настоящим придворным, – сказал Леомир с полным ртом. – Я и не знал, что ты научился так здорово болтать языком.

– Практика утяжеляет руку.

– Ты этому у Пертиса научился? Он уклончив, как молодая девушка.

– Ничего уклончивого в Перро нет. Если он что-то говорит, он именно это и имеет в виду.

Леомир откусил еще кусок яблока и начал его рассматривать.

– Девушкам нравится получать в подарок брошь, – сказал он наконец. – И, как правило, размером побольше, и особенно, если это брошь-кольцо.

– На плечо или закалывать плащ? Пертис никогда не интересовался драгоценностями.

– Мне совершенно все равно, что делает Пертис, пока он не начнет сражаться за Дэверри.

– Конечно.

– Если ты еще не понял, я приехал сюда на свадьбу. Кстати, привез нашему сюзерену прекрасный подарок.

– Вот и прекрасно. Я надеюсь, он и королева будут много лет хранить его и оставаться в добром здравии.

Они сели в кресла лицом друг к другу. Данри положил руки на колени и молча ждал.

– Я весьма удивлен тобой, друг мой, – сказал Леомир. – Я знаю, что ты любишь Майлвада, как брата.

– Люблю, поэтому и хочу, чтобы он мог делать то, чего желает сам, а не то, чего хочу я.

– Гм… ну, допустим. Ты же знаешь, у меня всего тридцать человек, этого маловато, чтобы посадить на трон нового короля.

– А в Аберуине?

– Сотня и десять, это не больше, чем у тебя, Сокол, и ты это чертовски хорошо знаешь. Вот интересно, а знаешь ли ты, насколько успех мятежа зависит от твоей преданности?

– Я могу найти людей на целое войско, как и любой другой.

– Речь не об этом. Я видел, как ты сражаешься. Когда начинает сверкать сталь, ты похож на бога. Люди пойдут за тобой всюду.

Данри смущенно отвернулся. Леомир снова заговорил, и на этот раз его, как ни странно, что-то забавляло.

– Я надеюсь, тот день, когда ты и наш Упрямый Барсук пожалеете о своем решении, никогда не настанет. Между прочим, я ни на йоту не доверяю Ивмиру.

– Майноик тоже. – Данри снова повернулся к нему. – Я думаю, все можно решить к твоему удовлетворению, если у тебя есть время побыть подольше в Абернаусе.

Леомир посмотрел на него цепким взглядом и улыбнулся. Данри улыбнулся в ответ. Достаточно и одного короля, чтобы шакалы начали драться, думал он, главное, чтобы кровь была свежей, тогда она их привлечет.

Немного позже пришел паж и пригласил Данри присоединиться к Каварину и его дядюшке в большой зале. Большинство лордов, остановившихся в дане, уже были там. Они сидели за длинными столами согласно своему званию и положению. Во главе личного стола гвербрета сидел Каварин. В залу вошел Леомир и поклонился юноше так низко, что почти преклонил перед ним колени. Данри сидел и думал, что их разговор дал нужные результаты. Поднялся гвербрет Марноик и прокашлялся.

– Я пригласил вас сегодня, мои лорды, чтобы ваши сердца порадовались вместе с нами. Купеческие гильдии Абернаса и Аберуина объединились, чтобы преподнести нашему Каварину свадебный подарок.

Гильдии никогда не тратились на подарки мелким лордам. Дары преподносились только гвербретам – и королям. В залу медленно, торжественно вошли четыре пары купцов. Они несли импровизированные носилки, на которых, на огромной красной бархатной подушке стоял золотой котел, весь покрытый гравировкой из спиралей и завитушек, такой большой, что в него легко могли поместиться двадцать бурдюков меда. Данри задержал дыхание и присвистнул – подарок стоил целое состояние! По сигналу дяди Каварин встал.

– Нижайше благодарю вас за чудесный дар, – сказал Каварин, поглядывая на дядю. – Кому я обязан такой честью?

– Всем объединившимся торговым гильдиям Элдиса, ваша светлость! – ответил выступивший вперед старый Версин из Каннобайна. Так, так, так, подумал Данри. Знает ли об этом Перро? Версин разразился длинной и нудной речью, причем ловко избегал прямого упомйнания огем, что Каварин будет новым королем, и все же это было совершенно понятно. Собравшиеся лорды позволили себе легкие усмешки и многозначительные взгляды. Раз уж мятежников поддержали даже купцы, все складывается очень успешно.

Данри пошел в свою комнату, чтобы пригласить к ужину жену, и увидел еще одного купца, стоявшего в коридоре и увлеченного разговором со служанкой. Увидев Данри, купец поклонился, улыбнулся и поспешил прочь, пожалуй, слишком поспешил. Данри остановился и схватил служанку за руку.

– Кто это?

Девушка зарделась и сделала книксен.

– О, его зовут Гаркин, он женатый человек и слишком стар, ваша милость, чтобы им заинтересовалась такая девушка, как я.

– Ясно. Ну, иди работай.

Поздно ночью, когда праздничный пир закончился, Данри удалился в свою комнату. Он был молочным братом Пертиса, и воспитывали его так же необычно, как и всех Майлвадов, поэтому он умел читать и писать. Этой ночью он искренне возносил за это хвалу отцу Пертиса, потому что не зависел от писцов других лордов. Он написал Пертису длинное письмо, подробно описав все, происходящее вокруг нового короля и неоднократно подчеркнул, что следует опасаться Леомира из дана Гвербин. Рано утром, когда солнце еще не взошло, он отправился в казармы, разбудил своего капитана и вручил письмо самому надежному из его людей, чтобы тот доставил его в Каннобайн. Он даже проводил гонца до главных ворот дана и проследил, чтобы он уехал. Возвращаясь назад, Данри наткнулся на Леомира.

– Письмо отправил?

– Распоряжения управляющему. А ты подмечаешь все, что делают другие?

Леомир пожал плечами и откланялся. Данри не сомневался, что Леомир поверил ему не больше, чем он сам верил Леомиру.


– Слушай, Пертис, – сказал Невин. – Ты обратился ко мне за помощью, и я обещал помочь, но я ничем не смогу быть полезным, если ты не будешь говорить правду. Когда мятежники собираются заявить о себе вслух?

Пертис колебался, не в силах принять решение. Они были в его захламленной комнате, Пертис сидел в кресле, а Невин стоял у конторки, положив руки на книгу принца Майла.

– Я знаю, что у тебя есть друзья, за которых ты переживаешь, – сказал Невин.

– Один друг. Я бы с радостью умер за него, но не могу позволить погибнуть женщинам и детям.

– Похвально. Только как я могу помочь, если не знаю, чем вызваны твои затруднения? Допустим, ты заболел, но отказываешься сообщить, что у тебя болит. Разве я смогу составить нужное снадобье?

Пертис молча смотрел в пространство.

– Ну, вряд ли что произойдет до весны. – Лорд начал говорить через силу, но потом слова хлынули сплошным потоком. – В основном лорды объединились вокруг одного претендента, Каварина Элдисского, но есть и другие, создавшие собственную группировку, потому что не доверяют тем, кто стоит за Каварином. Эта группировка хотела выдвинуть претендентом меня, но я отказался. Конечно, трудно что-либо сказать категорически, но держу пари, мы оба догадываемся, что у них на уме: убив Майлвада, выдвинуть претендентом на престол его сына.

– Какой я дурак! Боги милосердные, я должен был догадаться! Это значит, что дэверрийцы начнут сражаться с теми, кто за общего претендента, а их противники спокойно придут и выиграют войну. Я видел, у вас здесь есть старая копия «Анналов Застоя» Майла. Вы читали его истории о Гверсингеторике и великом Гвиндеке?

– Как их собственные союзники предали их, и проклятые руманы выкинули короля Брана и наших предков на Западные Острова? Несомненно, этот мятеж обречен так же, как и тот в Гвиндеке. О боги, несчастный Данри! Я… – тут он спохватился, поморщившись от собственной оговорки.

– Так. Тьерин Кернметона и есть тот самый верный друг? Любит ли он вас настолько, чтобы вовремя предупредить?

– Да, и делает все, что может, чтобы уговорить вторую группировку сделать ставку на Каварина и оставить в покое меня. Он сообщил мне, что они как можно быстрее постараются возвести Каварина на престол и очень надеется, что все будут поддерживать его после того, как жрецы совершат нужные обряды. Лично я продолжаю в этом сомневаться.

– С вашей стороны это мудро. Что ж, теперь я знаю достаточно и мне есть с чего начать. Я больше не буду пытать вашу совесть раскаленным железом, во всяком случае, некоторое время.

Вечером Невин призвал на помощь Адерина. Тот должен был охранять его физическое тело, пока сам Невин будет заглядывать в будущее в своем световом теле: очень опасное дело, но выхода у него не было. Он никогда не видел этих людей во плоти, поэтому не мог вызвать их сквозь огонь. Они пошли в спальню. Там было очень тепло, потому что в углу топилась маленькая печка. Невин лег на спину на жесткий соломенный матрац, а Адерин сел, скрестив ноги, на пол. В маленькой комнате было тихо и темно, только угли слабо светились в печке. Вряд ли кто из горожан придет к Невину в это время суток, но уж если и придут, Адерин сумеет от них отделаться.

– Куда отправишься? – спросил он Невина.

– Для начала в Аберуин.

Невин сложил руки на груди, закрыл глаза и сосредоточился на дыхании. Очень быстро возникло его световое тело, просто силуэт из голубого света, соединенный с его телом серебристой нитью. Невин перенесся в световое тело, услышал шуршание, означавшее, что сознание тоже присоединилось и открыл астральные глаза. Теперь Адерин виделся ему неясно, похожим на фитиль в пламени свечи, скрытый свечением своей золотой ауры.

Невин медленно поднялся к потолку и сосредоточился на том, чтобы перенестись на прибрежную дорогу. Он тут же оказался снаружи, паря в синем эфирном свете над утесами. Океан виделся ему беспорядочной суматохой серебряных и голубых природных сил, вздымающихся и бушующих в океанских течениях, наполненных диким народцем и всеми возможными духами. Песок, камни и утесы казались черными и мертвыми, но все же были кое-где испещрены красноватой аурой водорослей и травы, росшей в расщелинах и трещинах. Луг на вершине холма светился тусклым оранжевым светом с мертвыми линиями дорог. Невин поднялся выше, дикий народец клубился вокруг, некоторые в виде вспышек и бликов отраженного света, другие – как световые импульсы, яркие, как драгоценные камни. Он посмотрел через эфирное плечо и увидел серебристую нить, уходящую в туман.

Невин длинными скачками мысли понесся через спящую землю, пока не достиг Аберуина; духи летели рядом. Далеко внизу лежал город: беспорядочное скопление круглых мертвых очертаний – домов – кое-где освещенных красноватой растительной аурой. Там и сям по темным улицам двигались ауры людей и животных, как подвижное пламя свечей. Покрытая вуалью природных сил, текла опасная река, похожая на холодное пламя. Невин пролетел над городской стеной и направился к дану гвербрета, сторонясь речных волн.

Он лишь единожды был в этом дане, и то семьдесят лет назад, поэтому не сразу разобрался, что к чему. Потом заметил небольшой сад: в центре ярких аур хорошо ухоженных растений стоял фонтан с фигурами дракона и гиппогрифа, освещенных эфирным свечением плещущей воды. Он сосредоточился и направился вниз, паря на высоте нескольких дюймов над травой. Рядом виднелась круглая стена главной башни. В окнах мелькал свет свечей и огней в очагах, образуя бледное отражение от общего эфирного свечения, и этих бликов было так много, что Невин предположил – именно там и находилась главная зала. Кроме того, он ощущал путаницу первобытных эмоций: жажду крови, возбуждение перед битвой и зловоние предательства, но все очень слабые, почти неразличимые в голубом свете.

Он прошел сквозь стену и очутился на почетном возвышении большой залы. Там обедал гвербрет Гатрик со своей леди и почетным гостем, которого Невин не знал – шатен с торчащими, как у кролика, зубами. Обмен чувствами между ними был путаным и острым, как живая терновая изгородь, но одно стало ясно: они ненавидели друг друга и при этом нуждались друг в друге. Они говорили о незначительных вещах, потом встали из-за стола и направились вверх по лестнице, приказав пажу нести за ними кубки с медом.

Невин плыл следом. Они вошли в маленькую комнату, завешанную гобеленами, скучными и мертвыми, как раскрашенный пергамент, для его астрального зрения. Гатрик и его гость уселись в резные кресла перед небольшим очагом, взяли у пажа мед и отослали мальчика. На этом уровне серебряные кубки, купающиеся в голубоватой ауре лунного металла, казались такими же живыми, как и державшие их руки. Невин сдвинул сознание на одну ступень ниже, комната осветилась обычным эфирным сиянием, и он сумел, хотя и с трудом, разглядеть их мысли.

– Пока все идет неплохо, – говорил гость. – Но как вы будете себя чувствовать, когда трон станет контролировать Майноик?

– Вот тогда и придется действовать. Слушай, Леомир, такая награда достойна ожидания.

– Хорошо сказано, ваша светлость. Но если мы не объявим Майлвада претендентом прямо сейчас, люди начнут сомневаться, когда мы сделаем это после. Они скажут: если вы не верили в Каварина, как в короля, зачем вы присягали ему?

Гатрик подумал, крутя кубок между ладонями.

– Это верно. Вообще ситуация сложная. У нас не хватает людей, чтобы силой посадить Адрегина на трон. Поэтому Данри так важен для нас.

– Я знаю. Но может, стоит захватить мальчишку прямо сейчас, как говорится для надежности?

– Если мы пойдем на Пертиса Майлвада, можно с таким же успехом отказаться присягать Каварину, и дело с концом. Каждый поймет, зачем мы это делаем.

– Не вижу ничего плохого в том, что мы уничтожим единственного сторонника короля на нашей территории до начала войны. Он наш враг, несмотря на весь его так называемый нейтралитет.

– Возможно. – Гатрик сделал глоток. – Но у него всего десять воинов, и никто не поверит, что он может всерьез угрожать мятежу. Кроме того, есть еще Данри. И его сотня и двадцать человек. И его союзники.

Теперь задумался Леомир.

– Что ж, ваша светлость, – сказал он наконец. Вы совершенно правы в одном: действовать, хоть так, хоть эдак, слишком рано. Но я бы хотел, чтобы вы не забывали обо всем этом. Когда настанет время объявлять нового короля, придется принюхаться и решить, что тут можно сделать. Я думаю, к нам могут присоединиться и другие, если увидят, что Ивмир чересчур важничает и скачет вокруг Каварина.

Невин услышал достаточно. Он выплыл наружу, перелетел через стены дана и отправился домой. Утром, оставив Адерина в домике, он поехал на стрельбище и нашел там лорда Пертиса, упражнявшегося вместе с остальными.

– Есть новости, мой лорд, – сказал Невин. – Давайте прогуляемся немного.

Пертис пошел за ним в лес; туман висел там клочьями, зацепившись за ветви деревьев.

– Скажите мне вот что, мой лорд. Что вам известно о пэре из Элдиса по имени Леомир?

– Тьерин дана Гвербйн? А почему вы о нем спрашиваете?

– Вы считаете его также другом, которого следует защищать? Могу вам поклясться, что это ваш злейший враг.

Пертис слегка побледнел, уставившись на него, как ребенок, который боится, что его побьют.

– Откуда вы знаете?

– У меня есть свои способы. Вы уважаете его?

– Ни в малейшей степени. Видите ли, Данри уже предупредил меня на его счет. Я просто чертовски удивлен что вы это тоже знаете.

– Сказал ли вам Данри, что этот самый Леомир и гвербрет Аберуина близки, как две коровы в холодном поле?

– Только намекнул. Он не был в этом уверен.

– Я уверен. Послушайте, если кто-нибудь из них попадется на вашем пути или пошлет вам известие, не верьте ни единому слову. И немедленно пошлите Мэйра в деревню, чтобы я об этом знал.

В течение следующей недели Невин провел много ночей в долгих и опасных путешествиях в эфир и узнал много имен, которые его интересовали, а также запомнил образы этих людей. Теперь можно было гадать сквозь огонь, оставаясь в большей безопасности. Он видел Леомира, занятого поместьем и семьей, и могло показаться, что тот вообще не думает о борьбе группировок, если бы не вереница гонцов, курсирующих между ним, его союзниками и гвербретом Аберуина. Он слушал, как Гатрик нес всякую чушь сторонникам Каварина, умудряясь убедить их в значимости своих слов. Он видел самого Каварина и искренне пожалел его, потому что в это опасное предприятие его втянул тщеславный дядя.

Более того, он видел Ивмира, советовавшегося со жрецами Бела: они сверялись с календарем и знамениями, чтобы выбрать наиболее подходящий день для провозглашения нового короля, тот решающий день, который ознаменуется не только воцарением Каварина, но и началом открытого мятежа.

Ненависть – плохое основание для начала войны, потому что она ослепляет человека, и он перестает видеть положительные качества своего противника. Лордам Элдиса так хотелось считать короля Эйрика бесчестным узурпатором, что они совершенно забыли, что король вовсе не глуп. Он уже давно видел, что в этой далекой провинции назревают неприятности, внедрил туда своих шпионов и платил им полновесной монетой за то, что получал от них самые свежие новости. В ту самую ночь, когда Ивмир и жрецы все же выбрали час для провозглашения Каварина королем, один из этих шпионов получал свою плату в дане Дэверри за очень интересное сообщение.


Хотя в очаге горело жаркое пламя, у окна было холодно из-за сырых каменных стен и ледяного дыхания зимы за стеклом. Возле королевского дворца в дане Дэверри на увядшую коричневую траву уже выпал первый снег. Король безостановочно ходил от очага к окну и обратно. Эйрик, красивый мужчина с необыкновенными зелеными глазами, шести футов ростом, казался еще выше благодаря гриве жестких светлых волос, отбеленных известью и по последней моде зачесанных назад. Поскольку он стоял, советнику Мелиру тоже пришлось встать на ноги, только старик держался поближе к очагу. Его худое лицо исказилось от тревоги, и Эйрику это казалось вполне понятным, потому что они обсуждали очень опасный вопрос.

– Мы все просто больны от ожидания, – сказал Эйрик. – Если король собирается и дальше терпеть этот мятеж, он его заслуживает.

– Нет сомнений, мой господин, но неужели король действительно считает, что должен сам идти на поле боя?

– Мы еще должны это решить. – Пожалев советника, Эйрик сел. Благодарно вздохнув, Мелир опустился в кресло напротив.

– Но если отправляться в Элдис, отправляться надо скоро, – продолжал Эйрик. – Поэтому мы и торопимся.

– Конечно, мой господин. Скоро дороги станут непроезжими.

– Вот именно. – Эйрик задумался, будучи слишком встревожен, чтобы придерживаться формальностей. – Будь я проклят, если позволю этой своре эдлисских псов посадить своего узурпатора на трон! В любом случае, скоро все они со своими дружинами окажутся в Абернаусе.

– Если полученные вами сведения точны.

– Зачем бы Гаркин стал лгать? Он уже долгие годы предан мне, точнее, моему кошельку. Он собирает сведения по всей провинции, уж не говоря о том, что видит собственными глазами. Проклятое бесстыдство этих мерзавцев купцов! Отмечать жалкую женитьбу этого парня королевским котлом!

Разгневанный Эйрик вскочил с кресла, потрясая сжатыми кулаками, и Мелир тоже встал.

– Но, мой господин, неужели слово шпиона станет достаточным доказательством измены в глазах всего королевства? У некоторых элдисских лордов наверняка есть друзья в западных частях Дэверри. У короля, которого втайне называют несправедливым, проблем будет не счесть.

– Это правда. С военной точки зрения лучше всего напасть на них прямо сейчас и уничтожить всех сразу. Но с государственной точки зрения прав ты. И все же я не вижу ничего плохого в том, чтобы подготовиться к выступлению, и покончить с этим сразу же после этого нечестивого фарса – провозглашения нового короля. Кермор никогда не заносит снегом. Я намереваюсь отвести туда армии до того, как дороги занесет. А оттуда можно добраться до Элдиса морем.

– Потрясающий ход, господин мой. Остается только один вопрос – стоит ли самому королю отправляться вместе с армией? Мне кажется, в этом нет нужды, потому что я полностью доверяю вашим капитанам и знаю, что сражаться они будут так же отважно, как если бы вы возглавляли войска.

– Конечно, будут, ну и что? Я отправляюсь, и на этом все. Мне хочется собственноручно засунуть мятежников лицами в болото. Наглость этих мерзавцев переходит всякие границы! Неужели они думают, что я не слежу за ними? Я… – Эйрик замолчал на полуслове и ухмыльнулся.

– Мой господин?

– Мне кое-что пришло в голову. Не похоже, чтобы они думали о возможных лазутчиках – держу пари, у них шпионов нет! Как нечестно с моей стороны оставлять всех шпионов себе! Думаю, надо им послать одного из моих с особой кашей, хорошенько сваренной – вместо слабительного!


Через месяц Ивмир приехал к Данри. Весь день они делали вид, что Ивмир появился здесь просто, чтобы удовлетворить любопытство тьерина. Но вечером, после того как семейство Данри отошло ко сну, а дружина ушла в казармы, они вдвоем остались у почетного стола в большой зале, чтобы выпить по последнему кубку меда у догорающего очага.

– Что-то я ничего не слышал о том, что поделывает Леомир, – сказал Данри. – А ты?

– Тоже ничего, и это меня тревожит. Он уже давно не был в Аберуине, но я очень сомневаюсь, что он занимается только своими домашними делами. Я послал ему письмо, просто дружескую записку, мол, собирается ли он почтить нас своим приездом, чтобы принять участие в церемониях. Что место для дополнительного конюшего или сопровождения всегда найдется, лишь бы он согласился.

– Хорошо. Дай знать, что он ответит.

Наутро бледное солнце поздно выползло на небо, засверкав на белом инее, покрывшем опавшую листву и увядшую траву. Данри пригласил своего гостя на охоту. Они отправились со сворой собак и толпой загонщиков, но едва успели достичь опушки оголенного леса, как увидели мчащегося галопом всадника. Он звал лорда Данри.

– Ваша милость, – выпалил он, догнав охотников. – Срочные новости. Ваша супруга послала меня за вами. В башне вас дожидается гонец.

Помахав на прощание рукой, Данри оставил охотников и пустил коня в галоп. Сердце сжалось от недоброго предчувствия, ледяного, как это утро. В дане его ожидал посланец от Майноика.

– Это безотлагательно, ваша светлость, – сказал он. – Умоляю, скорее пригласите писца.

Данри взломал печать и вытащил пергаментный свиток.

Он пробегал написанное и чувствовал, как от лица отливает кровь.

Купец Гаркин вернулся из своей последней торговой поездки с ужасными новостями. Королевские войска стояли в Керморе.

Более того, сам король тоже находился в Керморе, и все говорят, что он направляется к границе Элдиса со всей своей армией, чтобы успеть подавить мятеж до провозглашения Каварина королем. Майноик умолял всех лордов собрать свои дружины в Аберуине, где они объявят парня королем и пойдут маршем навстречу захватчику.

– Боги милосердныс, – сказал Данри. – Что ж, твоему племяннику не придется пройти через пышные церемонии, которые мы запланировали, друг мой.

– До тех пор, пока он король, все эти церемонии могут отправляться к Владыке Ада. Значит, проклятый дэверриец решил, что может перебить нас, как оленей в лесу? Мы будем сражаться на своей земле, а не на его, и дадим ему обещанный отпор прямо сейчас, а не потом.

Данри согласно кивнул, хотя прекрасно знал, да и Ивмир, без сомнения, тоже, что все эти слова – пустые угрозы.

Они не собирали военных советов, не планировали обозов, не занимались укреплениями. В преддверии зимнего голода Эйрик будет получать продовольствие из своего богатого королевства, а им здесь придется силой отбирать провизию у сопротивляющегося населения.

– Мне лучше ехать прямо сейчас, – сказал Ивмир.

– Разумеется. Надо заняться подготовкой. Встретимся в Аберуине, я постараюсь прибыть туда поскорее.

Весь день и всю ночь Данри вместе с управляющим и капитаном занимались подготовкой дружины и обозов с провиантом. Он забылся сном всего на несколько часов и поднялся задолго до позднего рассвета. Солнце только показалось на горизонте, а Данри уже пришел попрощаться с женой. Иланна упала в его объятия и зарыдала.

– Ну, тихо, тихо, любовь моя, – успокаивал ее Данри. – Мы скоро увидимся. Боги будут сражаться на стороне справедливых и истинного короля.

Она подняла мокрое от слез лицо и улыбнулась.

– Будут. Так сражайся и побеждай, любовь моя, и верни мне сына в целости и сохранности.

– Клянусь. И однажды ты будешь в милости у истинной королевы Элдиса.

Их старший сын Канвелин, сияя улыбкой, грозившей разорвать его лицо пополам, мерил шагами двор. Парню было всего пятнадцать, и он впервые собирался принять участие в настоящей битве.

– И за кого мы будем сражаться, сынок? – спросил Данри.

– За истинного короля. Единственного короля Элдиса.

Дружина разразилась приветственными возгласами: король! Король!

Смеясь, сел Данри на коня. Солнце поднималось над горизонтом, новый день вставал над Элдисом, когда они выехали из ворот.

Ехали быстро и добрались до Аберуина за три дня. По дороге к ним присоединялись другие дружины и соратники, и кончилось тем, что по взаимному молчаливому согласию Данри въехал в город, как предводитель войска почти из четырех сотен воинов. Дан кипел от людей и коней. Повозки с продовольствием запрудили въезд в главные ворота, коней привязывали в огороженных садах, на полу в главной зале лежали скатки постелей, на столах грудами валялось оружие, воины пили и ели, слуги сбились с ног, таская подносы с едой, донесения и доспехи. Данри протолкался вперед и нашел военный совет, заседавший в личных покоях гвербрета на самом верху главного броха. Простые лорды стояли в коридоре; тьерины заполнили полукруглую комнату; Майноик и Гатрик стояли по бокам претендента на престол и говорили одновременно. Данри поискал Леомира и обнаружил его, прислонившегося к стене в стороне от остальных. Данри слишком устал, чтобы играть словами.

– Сейчас не время для твоих интриг. Оставь барсука в норе.

– Я знаю это не хуже тебя, но как бы не было поздно для Майлвада.

– Что ты хочешь сказать?

– Слушай. Просто послушай, о чем говорят, Сокол.

Данри отошел от него и пробрался сквозь толпу, останавливаясь то здесь, то там, чтобы поздороваться с друзьями. Все задавались одним вопросом – откуда Эйрик узнал об их планах?

– Он знал даже про этот проклятый котел, который подарили купцы, – говорил Ладоик из Сисклога. – Измена, ребята.

Стоявшие вокруг угрюмо закивали, недобро уставившись на данри. У Ланри перехватило дыхание, но Ладоик продолжал.

– Нейтральный, а? Твой дружок Барсук, вот я про кого. Сдается мне, этот Пертис совсем отнял у тебя мозги, Данри. Надо было поехать в Каннобайн и стереть его дан с лица земли в тот же день, как он отказался присоединиться к нам.

Почти все в комнате повернулись к ним и прислушивались. Данри огляделся и увидел холодные взгляды, угрюмые взгляды, взгляды, полные горькой ненависти.

– Пертис дал мне клятву верности, – огрызнулся Данри.

– О, конечно, – протянул Ладоик. – Тебя никто и не винит, друг мой. Но клятвы и раньше нарушали, правда? Кто-то же передавал поганому дэверрийцу все новости?

Кивки – угрюмые ухмылки – Данри почувствовал себя так, словно его пронзила сразу тысяча ножей.

– Да черт вас подери, Пертис скорее умрет, чем солжет мне! Это был кто-то другой!

– Теперь на это нет времени! – в комнату влетел Ивмир, растолкал всех и подошел к Данри. – Какая разница, кто разрезал бурдюк; важнее залатать прореху! А позже разберемся, кто предатель.

Снова кивки – бормотание – угрюмое согласие. Весь остаток дня Данри провел в одиночестве.

Хоть он и отказался поверить в предательство Пертиса, эта мысль точила его, не переставая.

Не было пиров и развлечений, не было роскошного зала, убранного синим и золотым, не было красивых женщин, праздничных процессий и храмов – Каварин был провозглашен королем во дворе гвербрета Гатрика темным холодным утром. Горели факелы, бросая алый отсвет на хмурые лица людей – лорды впереди, воины позади. Стояли тесно, вооруженные до зубов и готовые отправиться в бой. Юноша, выпрямившись, стоял на спешно сколоченном помосте в окружении гвербретов и дяди, а жрецы Бела накидывали ему на плечи расшитую синим, золотым и серебряным мантию Элдиса. Каварин встал на колени, жрецы воздели руки и начали молитву. Данри угрюмо слушал и радовался, что жрецы на их стороне. Наконец главный жрец вынул из сундука массивную брошь-кольцо Элдиса, которая более пятидесяти лет хранилась в подвалах храма. Она была восьми дюймов в диаметре, из цельного золота, с рельефной отделкой по обеим сторонам, а в середине дракон и гиппогриф, соединившись, обвивали огромный сапфир. Жрец поднял брошь вверх обеими руками, и толпа ахнула. Медленно, с должной церемонностью, старый жрец сколол брошью мантию на плече.

– Встань, Каварин, – призвал жрец, – король всего Элдиса в час нужды.

Юноша поднялся на ноги, и толпа разразилась приветственными криками. Немного истеричный смех отражался от стен, и солнце вставало, чтобы осветить войну.


Войско вышло в поход этим же утром. Из Дэверри в Элдис вела не только удобная прибрежная дорога, но и два горных перевала. Северный находился очень высоко и в это время года наверняка был занесен снегом. Южный перевал был для армии доступен. Лазутчиков отправили вперед, но все считали, что дэверрийские войска пойдут вдоль побережья из Кермора.

Два дня форсированного марша – и войско Элдиса числом почти в тысячу человек подошло к горам. Они не теряли надежды. Их было много, и они готовы были сражаться не по приказу, а потому, что верили в свое дело.

Их вовремя предупредили о наступлении Эйрика, и им хватило времени, чтобы занять удобную позицию для первого столкновения. Как минимум на две недели им хватало еды и фуража, так что войско не будет голодать. Вернулись лазутчики и сообщили, что дэверрийцев пока не видно. Поздно ночью на вторые сутки, когда уставшие воины разбили лагерь, Ивмир пригласил Данри на небольшой военный совет, собравшийся у костра перед палаткой короля. Старшие говорили, а Каварин прохаживался перед ними с брошью на плече.

– Если мы подстережем Эйрика на побережье, – говорил Ивмир, – ему сильно не поздоровится. Мы просто пригвоздим его к утесам, и места для маневра у него не останется.

– А если боги позволят, – ухмыляясь, сказал Гатрик, – мы опрокинем его с хребта. Что, лазутчики вернулись?

– Последние еще нет, – наконец заговорил король. – Мы послали людей через границу в надежде, что они сообщат нам, как далеко противник.

Все серьезно закивали, стараясь не замечать, что король постоянно смотрит на дядюшку, проверяя, то ли он говорит.

– Мой господин, – сказал Данри. – А что там с лазутчиками на севере?

– Ни словечка, – отозвался Ивмир. – Мы послали следом еще людей, но бьюсь об заклад, Эйрик не рискнет идти через этот перевал.

Тут Ивмир не ошибся, но мятежные лорды проглядели то, что проглядели все в Элдисе, кроме Ганеса из Каннобайна: у короля в Керморе были корабли, большой флот, которого хватило, чтобы доставить его и войско из пятнадцати сотен воинов в Абернаус. Мятежники узнали об этом только в полдень следующего дня, когда обезумевший всадник на охромевшей лошади догнал арьергард направляющегося на восток войска. Данри, Ивмир и Леомир поскакали туда, чтобы узнать, что за крики там раздаются и увидели одного из стражников, оставленных для охраны форта в Абернаусе.

– Мой лорд, он окружил город! Я едва успел вырваться!

– Что? – рявкнул Ивмир. – Кто?

– Король. Король Дэверри. Эйрик. Со своим флотом. Они высадились в гавани вчера на рассвете. Они взяли гавань, мои лорды, но город держится стойко. Они даже не попытались атаковать, просто разбили лагерь у ворот.

Вокруг кричали, ругались и паниковали, но Данри уже понял совершенно точно, почему Эйрик тянет время.

– Нужно немедленно возвращаться! – Майноик проталкивался через толпу, окружившую гонца. – Мой город! Он сожжет его дотла!

– Ни в коем случае! – отрезал Данри. – Именно этого он от нас и ждет, и мы не можем сделать ничего хуже.

– Заткнись, тьерин Данри! Я сказал – мы возвращаемся немедленно!

– Лайте Данри договорить. – Ко всеобщему удивлению, в том числе и его собственному, защитником оказался Леомир. – Он знает, что такое война, мой лорд, и сердцем, и кровью, и каждой косточкой.

Повисла тишина. Потом Майноик недовольно кивнул, разрешив Данри говорить.

– Он ждет только нас, мои лорды. Он не собирается наносить вред ни единой душе в городе и не будет настраивать город против себя. Он хочет разбить нас и остановить мятеж, а затем предложить такое-очень-величественное помилование всем в Элдисе, и здесь больше никогда не возникнет мятеж. Если мы сейчас кинемся в Аберуин, он будет поджидать нас на выбранной им позиции с хорошо отдохнувшей армией.

Крики разорвали тишину, как летняя буря – яростная, с громом, но быстро проходящая.

– Достаточно верно, Сокол, – сказал, наконец, Майноик. – Так что же нам делать? Выбрать удобную позицию и ждать, когда он явится к нам? Наши люди начнут голодать раньше, чем он решит сдвинуться с места.

– Я знаю это, ваша светлость. Я считаю, нам следует идти в Аберуин. Пусть Эйрик сидит возле Абернауса и дожидается нас. Когда он поймет, в чем дело, и пойдет за нами, мы уже окопаемся за укрепленными стенами в городе с гаванью. Мы сможем посылать корабли за провизией, если потребуется, или использовать суда для безопасной перевозки людей в город и из города. Оттуда можно попробовать вновь собрать людей.

Все повернулись к Гатрику. Он пожал плечами и повернул руки ладонями вверх.

– Леомир прав, – заметил лорд Аберуина. – Сокол живет и дышит войной. Мои лорды, позвольте предложить вам радушный прием в моем дане.

Раздались смешки, но уж очень невеселые. Однако разойдясь по своим местам и начав отдавать приказы, мятежники воспряли духом. Надежда еще оставалась, люди и кони не успели устать, Аберуин находился от них в какой-то сотне миль, а Эйрик стоял далеко, под Абернаусом. И все же повстанцам не повезло – Абернаус, в котором была всего полусотня пожилых или больных воинов для его охраны да перепуганные, рыдающие горожане, сдался в тот же день.


Когда городское ополчение распахнуло ворота Абернауса, Эйрик заподозрил подвох, но тщательно отобранный им отряд занял город безо всяких проблем. Эйрик проехал во главе остальной армии в оставшиеся без охраны ворота, по безлюдным улицам, и только отдельные горожане смотрели на них из окон верхних этажей. Наконец возле дана гвербрета он увидел совсем старую женщину, которая храбро стояла на углу улицы. Эйрик подъехал поближе, а женщина подхватила лохмотья, заменяющие ей юбку, и присела в реверансе. Эйрик поднял руку и остановил войско, с самым серьезным видом поклонившись старой карге.

– Доброго дня. Что заставляет тебя делать реверанс королю?

– Хорошее воспитание, господин мой. Похоже, в этом паршивом городе все забыли о вежливости. Захлопнуть двери перед носом у короля! Вот моя мама часто твердила мне: всегда приседай перед королем. Так я и поступаю.

– В самом деле? Прошу тебя, назови мне свое имя.

– А, меня зовут Полоумная Маб, и это в общем-то правда, господин мой. Скажите, вы сожжете этот город? Я люблю пожары.

– Я думаю, тебе достаточно полюбоваться на огонь в очаге, Маб. И скажи всем, кто спросит тебя: король милосерден к тем, кто не устраивает заговоров и мятежей. Я же как можно скорее издам эдикт об этом.

– Так я и скажу им, мой господин. Кажется, вы добрый король. – Полоумная Маб склонила голову на бок и немного подумала. – Да, добрый, и наверняка вежлив со своей матерью.

– Во всяком случае, стараюсь. Доброго дня, Маб. – Эйрик поскакал в дан, расположенный на вершине самого высокого холма Абернауса, где у ворот его ждал отряд воинов. Дан был совершенно пуст – ни людей, ни коней, ни еды. Даже слуги пропали – вероятно, смешались с городским населением.

– Да плевать я хотел на треклятых слуг, – сказал Эйрик подошедшему с докладом капитану. – Что ж, очень хорошо. Похоже, жена Майноика тоже сбежала, и это замечательно. Пока мне некогда заниматься заложниками.

Эйрик бросил поводья подбежавшему пажу и прошел вместе с Гвенином, капитаном своей личной охраны, в большую залу. Увидев, насколько она мала и убога, он очень удивился: не намного лучше, чем зала простого тьерина Дэверри – со старомодными гобеленами, изношенной мебелью, и места не больше, чем для двух сотен человек.

– Да, мой господин, – заметил Гвенин. – Единственное, что может делать в этом дане король-самозванец – вешать людей. Это место прекрасно приспособлено для подобных целей.

Кто-то отыскал несколько хороших карт – настоящее сокровище, потому что ни король, ни его капитаны ранее в Элдисе не бывали. Эйрик уселся на край почетного стола и сам развернул карты. Наскоро перекусывая хлебом с сыром и запивая еду забытым Майноиком элем, король и его капитаны изучали побережье Элдиса, отмеченные на карте деревни и поместья знатных лордов.

Далеко на западе находился Каннобайн, где, как настоящий барсук, прятался от всех единственный оставшийся верным вассал. Эйрик указал на это место острием кинжала.

– Так или иначе нам все равно придется пройти мимо дана Майлвада, – сказал Эйрик. – Я намерен вознаградить его за преданность, поэтому лучше всего позволить ему и его людям присоединиться к нашему войску. Шпионы говорят, что у него всего десять или одиннадцать воинов, но для сельских лордов вроде Майлвада это дело чести.

– Несомненно, мой король, – отозвался Гвенин. – Боги, не много же народа живет на западной границе!

– Насколько мне известно, там только леса да туманы. Я не тороплюсь в Каннобайн, нет необходимости. Мы подождем здесь и посмотрим, заглотнут ли наживку наши мятежники.

Но сразу после заката прибыли двое лазутчиков с известием, что мятежная армия мчится в Аберуин. Эйрик разбудил свой штаб и приказал быть в готовности выступить до рассвета.


Конечно же, Данри тоже выслал лазутчиков, а ночью лично удостоверился, что вокруг лагеря выставлена двойная охрана. После спешного и совершенно бесплодного совещания с потерявшим присутствие духа королем Данри вернулся к костру, где его нетерпеливо дожидался сын.

– Отец, не хочу я сидеть всю зиму в Аберуине! Мы что, не будем сражаться?

– Будем, но не сейчас. Вот когда поднимется все остальное население и к нам на выручку пойдет дополнительная армия, мы выступим из Аберуина.

Канвелин был разочарован совсем по-детски.

– Ожидание – неотъемлемая часть войны, сынок. Нравится это тебе или нет, но ты уже настоящий солдат.

К этому времени армия мятежников перебралась через Авер Дилбрей милях в двадцати выше Абернауса и разбила лагерь на западном берегу. Отсюда на юго-запад по прямой оставалось не более сорока пяти миль до Аберуина. В те времена даже летом, в хорошую погоду, войско покрывало не более двадцати миль в день, а в сырые короткие дни середины зимы и двенадцать было много. Данри считал, что король их уже не догонит, но он не мог знать, что первоклассная королевская кавалерия, сурово вымуштрованная, верхом на лучших конях, имеющая в своем распоряжении сколько угодно запасных лошадей, с тщательно продуманной системой обеспечения – по иронии судьбы, наследием Невина – в случае крайней необходимости могла проходить расстояние вдвое большее.

Ивмир, не ведая, что творит, еще более ухудшил ситуацию, потому что утром потребовал сделать крюк в несколько миль, чтобы зайти в свое поместье и забрать двадцать воинов, оставленных там для охраны. Ивмир рассудил, что Эйрик будет преследовать основное войско и не станет нападать на даны, а им лишние воины и свежие лошади не помешают. Данри безумно хотелось закричать, что они должны торопиться и не могут задерживаться ни на минуту, но с болью осознал, что никто не назначал его кадвридоком, он просто советник, да и то из милости высших лордов. Поэтому он промолчал и позволил армии резко повернуть на запад, в дан Грейбур, вместо того, чтобы направиться на юг, в Аберуин.

Двадцать людей Ивмира не сыграли никакой роли, потому что Эйрик настиг их войско в пути на второй день после капитуляции Абернауса. У мятежников были лазутчики, поэтому Данри не был захвачен совсем врасплох. У них оставался час, чтобы найти хорошую оборонительную позицию и занять ее. Широкий луг переходил в невысокий пригорок, не выше двенадцати футов, но тылы оказались прикрыты, а на самом пригорке редкая рощица все же защищала повозки с продовольствием. Что касается короля, тут Ивмир и оба гвербрета не стали спорить с Данри, решив, что юноше лучше находиться подальше от этой первой и решающей битвы. Армия Эйрика еще не появилась, и Данри нашел Канвелина.

– Слушай, сынок, это твоя первая серьезная заварушка. Ты будешь одним из тех, кто охраняет короля.

– Ты хотел сказать, кто отсиживается в лесу!

Данри хлестнул его по щеке, но не сильно; в конце концов, он просто учил сына вежливости.

– Ты будешь делать то, что сказал я.

– Да, господин.

– Хорошо. – И он позволил себе улыбнуться. – А теперь вперед, Белло, и учти, большинство готово умолять о таком шансе – ехать рядом с королем. Тебе оказана высокая честь, глупый зеленый юнец, и поверь мне, позже сражений будет более чем достаточно.

Потирая одной рукой щеку, Канвелин выдавил улыбку. Отец похлопал его по плечу и подтолкнул в сторону повозок с продовольствием и королевской охраны.

Солнце уже было в зените, когда подошла армия Эйрика. Появилось облако пыли, и в войске мятежников раздались сигналы рога. Клацая металлом, люди вытаскивали дротики и готовили щиты. В центре размашистого полумесяца встал Данри во главе своих людей. Он успел прочитать молитву, чтобы боги сберегли Канвелина; потом роги Дэверри протрубили вызов, и времени на молитвы не осталось. Армия Эйрика свернула с дороги и остановилась на расстоянии четверти мили, чтобы вытащить дротики. Данри прикинул, что их около тысячи. Лазутчики сообщали, что больше, но это несоответствие объяснялось страхом и волнением неопытных людей. Больше ошибок за всю кампанию он не сделал.

Армия Дэверри образовала клин. Линия Элдиса подвинулась вперед, собираясь с силами; кони противника тоже сделали несколько шагов вперед, изготовившись к броску. Они уже стояли так близко друг к другу, что Данри хорошо видел крылатых драконов на щитах врага; роги королевской армии протрубили атаку; линия дрогнула; клин рванулся вперед и бросился на мятежников. Данри прокричал команду своим людям, метнул дротик и плавным движением вытащил меч; дэверрийцы подняли щиты. Несколько человек упало. Данри издал пронзительный боевой клич и пришпорил коня. Следом мчались его люди, разворачиваясь, как он учил их, чтобы ворваться на фланги противника и рассеять его силы. Поле боя взорвалось криками и лязгом оружия.

Данри столкнулся с кем-то, убил его, повернулся, чтобы пронзить еще одного, услышал рог, перекрывающий все боевые крики… Шеренга дэверрийцев откатывалась назад, словно отступая. Сзади галопом подлетел капитан Данри, Одиль.

– Мой лорд! Посмотрите назад!

Одиль прикрывал его сбоку, и Данри смог повернуть голову, чтобы увидеть, как среди деревьев клубится пыль. В это мгновение опять раздались звуки рогов и крики. Часть дэверрийской армии поднималась по другой стороне пригорка. Конечно, они просто пытались отрезать тыл мятежников, но им достанется великолепный приз.

– Король! – закричал Данри. – Одиль!

Крича и ругаясь, они пытались развернуть коней и собрать оставшихся в живых людей, чтобы защитить короля, но дэверрийцы брали верх. Люди Эйрика сражались хорошо, чертовски хорошо. У Данри хватило времени только на эту мимолетную мысль – и через мгновение он уже отчаянно защищал свою жизнь. Одиль упал, раненный в спину. Данри отчаянно пытался удержаться в седле, больше отражая удары, – чем нанося, и увертываясь от одной группы нападающих, только чтобы оказаться окруженным другой. Сердце его похолодело, когда он понял, что люди Эйрика обдуманно охотятся на предводителей – аристократов и капитанов, не убивая простых воинов. Молча, как сама смерть, продолжал он разить, рубить, увертываться, направляя коня все назад, назад, пока не достиг подножья холма. Теперь то, что служило защитой, превратилось в ловушку. На него так насели, что повернуть коня и начать взбираться на холм означало погибнуть. Он мог только сражаться и надеяться, что сумеет прорваться.

Роги Элдиса затрубили отступление. Данри повсюду видел золотых крылатых драконов, несущихся по полю боя. Он сбил с коня одного противника, убил другого, рванул вперед и удачно промчался мимо двух дэверрийцев, не успевших остановить его. Тут он заметил три элдисских щита – галопом мчались к нему Леомир и двое его людей.

– Выбирайся отсюда, парень! – кричал Леомир. – Все погибло!

– Мой сын! Я должен добраться до деревьев!

– Это безнадежно! Сердце мое рвется от боли, но, ради бога, скачи прочь! Смотри, вон приближаются эти ублюдки!

Прямо к ним скакал отряд из двадцати человек. Только мысль о том, что могло произойти чудо, король и Канвелин живы и нуждаются в нем, заставила Данри отступить, и он последовал за Леомиром, Они галопом пересекли поле и нырнули под укрытие дальнего леса. Позже Данри понял, что им удалось спастись только потому, что войско короля достигло какого-то большого успеха и перестало обращать на них внимание. В том миг он мог только благодарить богов.

В лесу они наткнулись на разрозненные остатки элдисского войска. Они собрали их в кучу, как скот, и пустили коней в галоп, и мчались, пока кони не выбились из сил и не начали спотыкаться, даже идя шагом. Данри повернулся в седле и посмотрел назад, но их никто не преследовал. Все, что они могли сейчас сделать – добраться до ближайшего верного им дана и надеяться, что остальным уцелевшим придет в голову та же мысль. По дороге они собирали отставших, так что до ворот лорда Мардира добрались шестьдесят измученных воинов. Во дворе толпились израненные, загнанные кони. Данри завел людей во двор и поручил их обезумевшим слугам.

В зале было море воинов, сидящих на полу, лежащих в углах, лелеющих свои раны и просто плачущих от унижения. Жена Мардира и ее служанки сбились с ног, ухаживая за ранеными. На возвышении сидела жалкая кучка знатных лордов. Данри и Леомир присоединились к ним, и сердце Данри упало, когда он увидел, что ни короля, ни Ивмира, ни Майноика среди них нет. Они еще появятся, успокаивал он себя, или же отправились в другой дан. Но тут его схватил за руку Ладоик.

– Короля взяли в плен! О боги, его схватили, как простого воина!

Данри начал всхлипывать, дрожа всем телом, а его надежды и честь умирали по мере того, как он выслушивал жестокую историю. Плакал не он один. Кто-то из лордов видел, как Майноик упал, еще один видел, как убили Ивмира, а третий – как вытащили из седла Каварина. В зал, спотыкаясь, вошли еще несколько человек. С каждым новым вошедшим Данри вскидывал голову, надеясь увидеть сына, но его не было. Слуги суетились, зажигали свечи и факелы, а лорды начали спорить о том, что им делать дальше. У каждого в дане оставались для охраны воины; если собрать их всех, получится войско числом до четырех сотен. Весь вопрос в том, как это сделать. Наконец гвербрет Гатрик, несмотря на раненую правую руку, собрался с силами и взял командование на себя.

– Прежде всего необходимо выбраться отсюда, иначе мы попадем в безнадежную осаду. Начинайте силой сажать своих людей на коней. Я знаю, это тяжело, но нам необходимо отправляться на запад. Мы сможем надежнее укрыться в необитаемых местах.

Логика была неоспорима. Данри отправился собирать своих людей, и тут к нему подошел один из воинов Ивмира.

– Мой лорд, я видел вашего сына. Он погиб.

Данри молча смотрел на него. Парнишка был не старше Канвелина.

– Скоро мы все погибнем, – произнес наконец Данри. – Я увижусь с ним в Иных Мирах.

Ночью около двух сотен всадников, оставшихся из тысячи, направили своих коней на запад. Лошади слишком устали и могли идти только шагом. Никто их не подгонял: если упадут лошади, все будет кончено и для людей. Двигались, пока могли, потом разбили какое-то подобие лагеря в лесу. Остатки элдисской знати собрались вокруг трескучего костра из сырых ветвей и попытались выработать план.

– Нужно искать убежище подальше от берега, – сказал Гатрик. – Он не сунется за нами вглубь страны. Пусть его берет Аберуин! Мы сумеем отбить его позже.

– Верно, – вставил Ладоик. – А Данри отлично знает все леса вокруг Каннобайна.

Данри почувствовал, что все смотрят на него, но в своем горе не мог понять, почему.

– Да, леса я знаю, – сообразил наконец он. – И пока это наша единственная надежда.

Все закивали. Гатрик, тяжело вздохнув, начал баюкать свою перевязанную руку, уставившись в землю. Остальные переговаривались между собой, а Данри вспоминал сына, крохотного карапуза, который ковылял к нему на нетвердых ножках, протягивая руки и что-то лепеча. Кто-то взял его за руку, и он вяло посмотрел вверх.

– Ты слышал? – спросил Леомир.

– Слышал что? Простите меня, лорды. Мой сын погиб в сражении.

Каждый сидевший поморщился от внутренней боли, сочувствуя Данри. Леомир отпустил его руку.

– Да мы тут думали, как скоро Дэверриец повесит короля, сказал он. – Бьюсь об заклад, он не будет долго ждать.

– О, я с тобой полностью согласен, не знаю, правда, чего стоит мое мнение.

– И наследников у короля нет, – голос Гатрика звучал совсем слабо. – Если мы хотим удержать трон в Элдисе, надо найти, кого на него посадить, точно?

Его слова прорвались сквозь изнеможение Данри, как горячий кинжал проходит сквозь воск.

– Очень благородно уважать друга, – продолжал Гатрик. – Но Пертис Майлвад держит будущее Элдгса в своих барсучьих когтях. Как ты думаешь, сможешь ты заставить его мыслить правильно?

Данри заколебался, и Гатрик неприятно улыбнулся.

– Я очень сомневаюсь, что ты сможешь, – сказал гвербрет. – Данри, поверь мне: мне тяжко говорить то, что я скажу. Но нам нужен этот мальчишка. Адрегин станет королем Элдиса в ту минуту, как умрет Каварин. И я не сомневаюсь, что Дэверриец знает об этом так же хорошо, как и мы. Мы пошлем вперед дружину, людей в самой лучшей форме на лучших конях, и они достанут мальчишку из дана его отца. С ними капитаном поедет Леомир, потому что он сможет по дороге остановится в дане Гвербин и забрать оттуда свежих людей и все такое. Остальные поедут следом и будут сражаться в тылу, чтобы удерживать Дэверрийца от немедленного броска на запад. Ты останешься со мной. Нам потребуется твоя боевая мудрость. Кроме того, я не хочу, чтобы ты видел, что произойдет в Каннобайне.

Сказано это было самым любезным тоном, но Данри понял, что его попросту взяли под арест.

– Благодарю вас, ваша светлость. Хоть он и предал нас, но Пертис был моим другом. Я не хочу видеть, как он умрет.

Это было достаточно неожиданно и застигло их врасплох. Все уставились на него, и Данри горько улыбнулся.

– Клянусь черной задницей Владьтки Ада, а чего вы ожидали? Что я увижу, как погибли все мои надежды, мой король, мой сын – и по-прежнему буду любить предателя, навлекшего все это на меня?

– Кажется, я недооценил тебя, друг мой, – сказал Гатрик. – Что ж, лорды, больше сказать нечего. Давайте попробуем поспать.

Данри чувствовал, что Леомир смотрит ему вслед, но у него не осталось сил беспокоиться об этом. Все равно все потеряно, думал Данри, и все, что мне осталось – это погибнуть, сохранив хоть немного чести. Вокруг трех костров сидели тридцать семь человек – все, что осталось от его дружины в сотню и двадцать. Данри сказал им несколько слов, завернулся в плащ и уснул на замерзшей земле, видя во сне сына и Пертиса, двоих людей, которых он любил больше жизни; один – мертв, другой – обречен.

Проснулся Данри, когда все еще спали и луна светила в усыпанном звездами небе. Он с трудом поднялся на ноги и огляделся в поисках приставленной к нему Гатриком стражи. Юный воин свернулся калачиком на земле и громко храпел. Данри тихонько пробрался мимо юноши и вышел на поляну, где стояли привязанные лошади. Часовой возле них тоже спал. Данри отыскал своего гнедого мерина, все еще взнузданного, и вывел его с поляны. Отойдя подальше от лагеря, он вскочил верхом на неоседланного коня. Ему предстоял долгий и трудный путь до Каннобайна, но Данри твердо вознамерился предупредить Пертиса и погибнуть, защищая его. В голове его царила такая неразбериха, что он считал свой поступок абсолютно честным: ведь он оставил своих людей и лошадей бывшим соратникам, чтобы таким образом оплатить измену.

Лошадь устала, и Данри пустил ее шагом, пытаясь обдумать, что делать дальше. Можно ехать через Элдис, думал он, и просить еду и свежих лошадей в данах своих былых союзников под тем предлогом, что несет ужасные новости. Здесь дорога вилась среди деревьев, скоро их станет больше, это уже лес. Пожалуй, можно срезать путь, заехав сразу в дан лорда Корина, одного из вассалов Майноика. Тут он услышал позади конский топот – к нему быстро приближались какие-то всадники. Данри пригнулся к шее своего мерина и пришпорил его, но усталый конь мог передвигаться только медленной рысью. Данри оглянулся и увидел, что отряд его догоняет.

Сначала он решил, что это дэверрийцы, но тут узнал в лунном свете Леомира. Это были жалкие нелепые гонки измученных людей на измученных лошадях, одни трусили за другим, не в силах даже закричать. Данри так надоел этот фарс, что он развернул коня и поехал навстречу Леомиру. Его самодовольная ухмылка заставила Данри обнажить меч. Шесть всадников окружили его, отталкивая друг друга, чтобы занять более удобную позицию.

– Так я и думал, – сказал Леомир. – Ты хороший лжец, Данри, но меня тебе не обмануть. Ты никогда не доберешься до норы Барсука.

Данри закричал и направил коня на Леомира, но ему помешал другой всадник. Данри убил его двумя ударами меча, сильно рубанул еще кого-то и даже не заметил, кого, и тут почувствовал, что спину его охватило огнем: пять всадников сразу напали на него с боков и сзади. Еще удар – теперь боль прожгла плечо до кости; потом удар в бок. Темная ночная дорога плясала и кружилась, кружилась, кружилась, кони вставали на дыбы, всадники вопили… Деревья устремились вниз, Данри сильно ударился о дорогу, задыхаясь, ощутил вкус пыли и крови… Дорога потемнела. Он увидел свет, возникший во тьме, и такой свет никогда не сиял на море или на земле. А в этом свете над ним склонился его мальчик…


Новость оказалась таким потрясением, что Пертис ощутил слабость и головокружение, как во время приступа злой лихорадки. Он задержался за завтраком, оттягивая момент, когда нужно будет выходить под дождь и тренироваться в стрельбе из лука, и тут в залу вошел Невин. Старик стянул с себя мокрый плащ и протянул его Адрегину.

– Они идут, мой лорд. Леомир и с ним восемьдесят человек, но мятеж подавлен, признают это идиоты или нет.

Пертис попытался что-то сказать, но не смог. Невин продолжал выкладывать новости: король вошел в Элдис, неожиданно напал на мятежников и уничтожил их. Осталось несколько отчаявшихся, которые ушли в леса и собираются сражаться насмерть.

– Сегодня утром король Эйрик повесил Каварина, – завершил рассказ Невин. – Боги, боги, это застало меня врасплох! Я все собирал новости – и обнаружил, что суп из котла уже выплеснулся в очаг! Я-то считал, что король появится в Элдисе не раньше, чем через месяц!

– Я тоже, – с трудом выдавил Пертис. – Где Леомир?

– Остался день пути.

Пертис в замешательстве качал головой. Галабериэль, увидевший Невина, поспешно подошел к почетному столу.

– Что будем делать с женщинами? – спросил банадар. – Похоже, в Элдисе нет для них безопасного дана.

Пертис кивнул и огляделся. В дверях стоял Адерин, глядя на Невина своим пустым совиным взглядом.

– Можно отправить их в лес, – предложил Невин. – А лучше всего – пусть остаются здесь. Придется держать осаду, пока не подоспеет король.

Пертис наконец обрел дар речи.

– Легко сказать, нелегко сделать. Если лучники и смогут держать их на расстоянии, те попытаются поджечь дан. Подъехать поближе и бросить факелы во двор. У нас везде полно дров для маяка.

– Я иной раз удивляюсь богам. – Галабериэль усмехнулся, пытаясь говорить не очень ехидно. – Они дают круглоухим такие же большие головы, как нам, а мозги в них положить забывают. На твоей стороне – два колдуна.

– И какое это имеет отношение к происходящему?

Галабериэль закатил глаза к небесам, словно умоляя богов быть свидетелями того самого отсутствия мозгов.

– Он хочет сказать, что, если Леомир и попытается поджечь дан, он не загорится, – пояснил Невин.

– Ну-ну, вы пытаетесь мне сказать, что распоряжаетесь огнем?

Невин посмотрел по сторонам, показал на пучок соломы, лежащий на камнях, и прищелкнул пальцами. Солома вспыхнула. Невин еще раз щелкнул пальцами, и огонь немедленно погас. Пертису показалось, что он теряет сознание.

– Я думал, вы видели этот фокус. Так вот, мой лорд, предлагаю подготовиться к осаде.

Пертис опять смог заговорить.

– Последний вопрос. Вы видели Данри в своих магических кристаллах?

– Видел, мой лорд. Мне тяжко это говорить, но Данри мертв, и его старший сын тоже.

Пертис всхлипнул и запрокинул голову, чтобы прогнать слезы.

– О, милостивые боги, я знал, что этим кончится, когда он пошел не той дорогой, но это так больно! Это случилось в сражении?

– С его сыном – да. Но Данри… – видите ли, Леомир и шестеро его людей убили его на дороге. Я думаю, Данри пытался бежать и предупредить вас о приходе мятежников, но точно сказать не могу.

– Это похоже на него – подумать обо мне. – Пертис заметил, что голос его дрожит, проглотил комок в горле и повернулся лицом к зале. – Все слушайте! Когда мятежники начнут рваться к воротам, знайте: лорд Леомир из дана Гвербин – мой! Все услышали? Ни один из вас не смеет послать в него стрелу, пока я сам не расправлюсь с ним! А теперь – за дело. Нужно предупредить горожан и фермеров, и пора распределить стрелы по местам на стенах.

День прошел в суматохе и спешке, и у Пертиса не было времени погоревать, но поздно вечером он один вышел в темный двор и стал вспоминать Данри. Он бы отдал свою правую руку за возможность поцеловать его на прощанье. Жена всегда ставила ему в вину, что Данри он любил больше, чем ее. В чем-то она была права, подумал Пертис, хотя он никогда не любил Данри больше, чем эту женщину; впрочем, она не верила ему. Теперь он потерял обоих… Пертис поднялся на сотню и пятьдесят ступенек маяка Каннобайна – вид сверху часто успокаивал его. На верху башни смотритель маяка, согнувшись над костром, подкладывал в огонь поленья. Галабериэль, опершись на каменное ограждение, высматривал что-то на темной поверхности океана, испещренной серебряными каплями лунного света. Пертис облокотился рядом и стал смотреть на скользящие внизу волны, покрытые призрачной пеной.

– Что, Перро, похоже, ты готов принять незваных гостей?

– Лучше готовым я уже не буду. У тебя и твоих людей еще есть время уйти домой.

– На это у меня не хватит времени в течение ближайшей сотни лет. Я тут думал о твоей свадьбе и…

– Знаешь, Гал, не очень-то я хочу вспоминать, каким счастливым я тогда был.

– Тоже верно. Может, лучше подумаем о противнике? Невин говорит, они еще довольно далеко, стали лагерем на север отсюда.

– Этот старик знает, что говорит.

– О, он за ними хорошо присматривает. – Галабериэль слегка повернулся, и в прыгающем свете маяка позади него было видно, что он с трудом сдерживает смех. – Невин мне говорит: эти ублюдки один раз застали меня врасплох. Будь я дважды проклят, если им это удастся еще раз! Этот старик – просто чудо, правда?

– Ты можешь сказать это еще дважды, и все равно скажешь только половину правды.


Задолго до рассвета Пертис поднял своих людей и расставил их по местам при свете маяка Каннобайна. Лучники разместились на узких мостиках, для защиты спрятавшись за мешками с сырым песком. Когда лорд подаст сигнал, они поднимутся во весь рост, готовые атаковать, и, надо надеяться, сумеют застать врага врасплох.

Пертис выбрал себе место прямо над воротами, спрятал лук и облокотился на стену, словно собирался вести переговоры.

Они ждали, и никто не разговаривал, даже эльфы. Небо на востоке медленно светлело; так же медленно умер огонь на маяке. Наконец хранитель огня закричал с башни:

– Пыль на дороге, мой лорд! Они быстро приближаются!

Еще две-три минуты – и Пертис услышал топот копыт. Леомир скакал впереди, из самонадеянности не надев шлем, а за ним прямо к дану мчалась дружина в восемьдесят человек. Они остановились, не доехав какой-нибудь сотни ярдов, вне досягаемости стрел. Леомиру хватило дерзости помахать совсем по-дружески, потом он подъехал еще ближе и заорал во всю глотку:

– Открывай ворота! Не будь дураком, Барсук! Это твой шанс стать королем Элдиса!

– В Элдисе уже есть король, и зовут его Эйрик.

Пожав плечами, Леомир повернулся в седле и начал отдавать приказы. Они умудрялись все время держаться вне предела досягаемости стрел. Часть дружины отделилась и окружила дан. Остальные столпились вокруг Леомира на дорожке, ведущей к воротам. Находящиеся сзади спешились и побежали к вьючным мулам. Обратно они вернулись с тараном – толстым бревном, обитым железом, который Леомир, должно быть, захватил из дана Гвербин. Очевидно, он и не рассчитывал, что Пертис сдастся. Восемь человек в доспехах, спешившись, ухватили таран за ручки и стояли наготове.

– Последний шанс, – заорал Леомир. – Сдаешься?

– Можешь засунуть себе этот таран туда, где он доставит тебе больше всего удовольствия!

Леомир снова пожал плечами, нахлобучил шлем, повернулся и махнул рукой. Державшие таран медленно двинулись вперед, за ними двигались всадники на лошадях, сам Леомир шел рядом и отдавал приказы. Люди двигались медленно, осторожно, ожидая, что ворота в любой момент распахнутся и оттуда начнут атаку. Пертис, улыбаясь, оценивал расстояние. Воины подошли еще ближе, обнажили мечи и с недоумением стали поглядывать на стены.

– Пертис, будь ты проклят! – закричал Леомир. – Ты что, и переговоров вести не будешь?

– Вот мои переговоры!

Пертис поднял лук, прицелился и отпустил тетиву одним плавным движением. Стрела запела и воткнулась Леомиру в плечо. Пертис схватил еще одну, снова натянул и отпустил тетиву и увидел, как Леомир пошатнулся в седле, когда стрела пробила его кольчугу и воткнулась ему в грудь. С криком поднялись остальные лучники, прицелились, и воздух запел от летящих стрел. Пертис услышал смех Галабериэля, стрела которого вышибла всадника из седла.

– Берегите лошадей! – прокричал банадар сначала по-дэверрийски, потом по-эльфийски.

Внизу закипала паника. Леомир перевалился через шею лошади и рухнул на землю. Лошади ржали и вставали на дыбы; люди вскрикивали, падали, кидались в разные стороны.

Несшие таран бросили его на землю и побежали к дороге, но добежали только двое. Пертис полностью погрузился в незамысловатый танец: отпустить тетиву, взять стрелу, натянуть тетиву и снова отпустить, наклоняться без напряжения, выбрать цель; собраться так как оставшиеся противники решили атаковать ворота, просто потому, что ничего другого не могли придумать… Когда дружина кинулась к воротам, Пертис ощутил прилив восторга, увидев, что тело Леомира топчут его же люди. Галабериэль выкрикнул что-то по-эльфийски, и его соплеменники дружно развернулись, целясь в нападающих; кони ржали; люди падали, кричали, ругались и проклинали всех, истекая кровью. Наконец Пертис понял, что не в силах больше выносить эту резню. Он опустил лук и закричал врагам:

– Отступайте, идиоты! Вам не победить! Отступайте!

Он был знатным лордом, а они растерялись и впали в истерику, поэтому нападающие послушались его, развернулись и помчались прочь. Крича и ругаясь во весь голос, Галабериэль успокоил лучников и дал противнику возможность бежать; те скакали галопом, изо всех сил нахлестывая лошадей. Пертис понял, что все кончилось. На поле боя только раненые кони пытались подняться и вновь падали.

– Откройте ворота, парни! – выкрикнул Пертис. – Давайте посмотрим, чем можно помочь тем несчастным, которых эти ублюдки бросили умирать.

Его люди развеселились и, смеясь, хлопали друг друга по плечам и спинам. Пертис же еле сдерживал слезы. Он и не думал, что его идея так хорошо сработает, а теперь, глядя на побоище внизу, понимал, почему элдиссцы столько сотен лет отказывались пользоваться длинными луками. Судорожно всхлипнув в последний раз, он закинул лук за спину и спустился вниз по лестнице к своей ликующей дружине.

Пертис распорядился, чтобы немногочисленных раненых отнесли в дан, погибших похоронили, а лошадей избавили от мук. Сам он отыскал изуродованное тело Леомира и высвободил его из-под убитых лошадей. Он положил Леомира на спину, скрестил ему руки на груди и постоял немного, глядя на труп.

– Надеюсь, сегодня же ночью ты замерзнешь в аду.

Пертис сильно пнул Леомира в голову и вошел в дан. К нему подбежал Адрегин и схватил отца за руку.

– Можно мне теперь выйти наружу? Отец, это нечестно, ты запер меня, словно я – женщина!

– Скажи-ка мне кое-что, Дрего. Ты хочешь стать королем Элдиса?

– Не хочу. Я же не буду королем, а только узурпатором. Разве ты не так говорил, отец? Ведь ты всегда прав, да? Ой, как здорово! Глэй сказала, что ты убил их всех! Убил, честно?

– Почти всех. Пойдем-ка со мной. Этот урок когда-то преподал мне мой папа, самое время преподать его тебе.

Пертис вывел его к воротам, где дружина собирала тела погибших. Пертис крепко взял Адрегина за руку и подтащил его к горе изувеченных трупов. Адрегин попытался вырваться и убежать, но Пертис схватил его за плечи и силой повернул лицом к страшному зрелищу. Мальчик разрыдался.

– Вот что означает «слава», Дрего, – сказал Пертис. – Ты должен это видеть. Смотри на них. Адрегин всхлипывал так сильно, что не мог держаться на ногах. Пертис взял его на руки, поднес к Асомиру и поставил рыдающего мальчика на земАю.

– Ты помнишь тьерина дана Гвербин, Дрего? – спросил он сына. Адрегин с залитым слезами лицом кивнул.

– Я его убил, – сказал Пертис. – Я стоял на стене, дважды выстрелил в него и вышиб его из седла. Знаешь, почему? Потому что он убил Данри. Вот что значит иметь кровного друга, сынок. Смотри на него. Однажды ты станешь лордом Каннобайна, и у тебя будет друг, которого ты будешь любить так же сильно, как я любил Данри.

Медленно, хлюпая носом, Адрегин успокаивался.

– А что случилось с его лицом? – прошептал мальчик.

– Его тело лягали лошади.

Адрегин отвернулся, выдернул свою руку из отцовской, и его вырвало. Когда он успокоился, Пертис встал перед ним на колени, сорвал пучок травы и вытер мальчику рот.

– Ты все еще думаешь, что это здорово?

Адрегин помотал головой, молча говоря «нет».

– Вот и хорошо. Однажды, когда мне было столько лет, сколько тебе, твой дед поступил со мной так же, как я сегодня поступил с тобой. Это тоже делает нас Майлвадами.

Вышли слуги с лопатами. Адрегин резко отвернулся.

– Сегодня ты можешь спать со мной, – сказал Пертис. – Тебе обязательно будут сниться страшные сны. Мне снились.

Вечером Пертис запер ворота, выставил часовых и позвал остальных членов дружины в большую залу. Он приказал обнести всех медом, потом велел слугам тор? кественно разрубить захваченный таран и сжечь его в очаге.

Люди ликовали, выкрикивали его имя, смеялись и поднимали свои кубки за лучшего капитана в мире. Пертис только улыбался в ответ и говорил, что вся слава принадлежит им. Завтра он произнесет другую речь, но сегодня они должны отпраздновать победу. Вот эльфы – другое дело. Пертис отозвал их подальше от дружины.

– Завтра на рассвете вы можете уехать, если пожелаете, и взять с собой столько трофеев, сколько увезут ваши кони. Не стоит вам видеть мое поражение. Остальные мятежники сейчас на пути сюда, как сказал Невин, и собирают по дороге подкрепление.

– Что ж, Перро, – сказал Галабериэль, – это очень благородно с твоей стороны, но мы приходим не для того, чтобы сбежать, как только запахнет паленым.

– Вы в этом уверены? Слушайте, вы достаточно хорошо разбираетесь в искусстве стрельбы из лука, чтобы понять: шестнадцать лучников не могут противостоять армии из трех сотен всадников.

– Это поначалу. Если нам немного повезет, их останется только сотня и пятьдесят.

– Обязательно повезет, – встрял Калондериэль. – С нами мудрейший с запада, да еще и мудрейший с востока. Боги милосердные, да если эти двое не сумеют отвести от нас злую судьбу, мы по дороге домой все равно попадаем с коней и поломаем шеи.


Ночью, когда раненых уже обиходили и они уснули, Невин поднялся на башню. Смотритель маяка уже привык к его необычному поведению, поэтому просто пожелал старику доброго вечера и продолжал колоть дрова. Невин удобно уселся, привалившись спиной к ограждению, и вгляделся в огонь, в котором ему так хорошо гадалось.

Через несколько минут яркое пламя Каннобайна превратилось в небольшой лагерный костер, возле которого метались Гатрик и Ладоик, разговаривая шепотом. Невин сосредоточил волю и приблизился к видению, разглядев посеревшее лицо Гатрика. Похоже, раны воспалились, отметил про себя старик. На земле сидели двое, бывших в дружине Леомира, уставшие и потрясенные. Так-так, значит, лордам уже известно, что Леомир погиб, и им самим придется ехать за Адрегином, раз он им так необходим.

Невин расширил границы видения, теперь ему казалось, что он парит над землей на большой высоте. Мятежники находились на расстоянии дня пути от дана, может, милях в двадцати. Важнее было знать, где находится король. Искать его пришлось чуть дольше, но наконец Невин увидел, что королевская армия расположилась лагерем в пятидесяти милях от Каннобайна, у западных ворот Аберуина. Тут на него напало уныние, и он перестал видеть. Из слов Галабериэля Невин понял, что небольшой отряд лучников не сможет отразить нападение пополненного войска мятежников, и те начнут таранить ворота. Теперь мятежники знают, что стены дана охранялись эльфами с длинными луками, и не кинутся в атаку так опрометчиво, как это сделал Леомир. Что ж, подумал Невин, отогнав временную слабость, если король не прибудет вовремя, придется задержать мятежников. Весь вопрос – как? Он прислонился к стене и задумался, разглядывая языки пламени.

Тут сильно дунул ветер, и хранитель огня закашлялся, протирая глаза.

– Проклятый дым! – пробормотал он.

Невин удержался от смеха, не желая обидеть хранителя – совсем не его запорошенные пеплом глаза заставили мага развеселиться. Он встал, пожелал смотрителю маяка доброй ночи и пошел вниз, размышляя о том, что бы подумал этот человек, узнав, что случившаяся с ним неприятность спасет весь дан. Но для этой работы ему нужно было уединиться. Невин нашел Адерина и поднялся с ним в его комнату на самом верху броха.

– Я не совсем уверен, что смогу это сделать, – признался Невин, объяснив бывшему ученику свой план. – В бардекианских свитках, которые я изучал, это считается теоретически возможным, но теория – одно, а практика – совершенно другое.

– Что ж, не сможешь – придумаем что-нибудь другое. Ты готов войти в транс? Двери я запер.

– Готов. Если я начну метаться, придержи меня, ладно? Иногда в глубоком трансе это со мной происходит.

Невин призвал световое тело, покинул дан, покружил немного над ним, чтобы набраться силы, и полетел в лагерь мятежников.

К тому времени, как Невин добрался туда, почти все спали, только гвербрет Гатрик и несколько оставшихся в живых лордов и капитанов сидели у костра совета. Невина приводило в бешенство то, что они уже понимали – все проиграно, и все же хотели заставить Эйрика дорого заплатить за мир. Они хотели умереть с тем, что называли честью, не думая, чего это будет стоить фермерам и горожанам Элдиса.

Отдохнув несколько минут, Невин подлетел поближе к костру, из которого изливались золотые струи чистой эфирной энергии и шел жирный черный дым, потому что лорды жгли сырые, загнившие ветви, что набрали в лесу.

Невин подготовил сознание так, как советовали теоретические скрижали, призвал добрых богов, которых следовало призвать, потом медленно всосал энергию, втянув в себя мельчайшие частицы дыма, и заставил ее вращаться вокруг себя.

Собравшись, он призвал на помощь Владык Огня. Частицы дыма шуршали и звякали под давлением светового тела точно так же, как металлические опилки, когда собираются вокруг магнита. Гатрик в ужасе закричал и вскочил на ноги; гниющая рука бессильно свесилась вдоль тела. Когда с криками и проклятиями вскочили и остальные лорды, Невин предположил, что да, теперь он выглядит, как призрак, сотканный из дыма. Говорить ему было нечем, поэтому он посылал в их сознание свои мысли.

– Остерегайтесь, – нараспев произнес Невин. – Остерегайтесь! Остерегайтесь, нечестивцы! Боги потеряли терпение. Смотрите, как бы ваш следующий пир не состоялся в Иных Мирах!

Невин хорошо видел, что их ауры резко уменьшились в размерах: реакция паники, когда все силы стремятся назад в тело. Группка перепуганных людей отступила назад. Невин заметил, что несколько простых воинов проснулись и теперь наблюдают за происходящим.

– Кто ты? – заикаясь, спросил Гатрик.

– Я – дух Эйникира, последнего короля Элдиса. Вам известна моя трагическая история?

– Известна.

– Владыка Ада позволил мне ненадолго вернуться на землю, чтобы я мог предупредить вас, так сильно любящих Элдис. – Невин помедлил, пытаясь вспомнить что-нибудь еще из старой саги, которую сейчас цитировал. – Хоть вы и называете это справедливостью, вирд ваш суров. Даже умершие не знают, когда придет время Элдису восстать! Остерегайтесь!

Удерживать сотканное из дыма тело становилось все сложнее. Невин чувствовал, как его временный образ колышется и изгибается над огнем. Он решил, что особо предупреждать их о Пертисе будет слишком прямолинейно для знамения, и позволил большей части своего образа обратиться в дым, оставив видимым только лицо.

– Я говорю, а Владыка Ада призывает меня обратно. Откажитесь от безрассудства, люди Элдиса, или завтра вам придется обедать со мной в Иных Мирах!

Последние клочья дыма растаяли в воздухе, и Невин послал излучение чистой паники. Старые скрижали предсказали точно: людям показалось, что они услышали пронзительный крик, резкий, замораживающий кровь вопль, похожий на вопль баньши. Невин пролетел над лагерем в световом теле, излучая ту же мысль в сознание спящих воинов. Люди сбрасывали с себя одеяла, вскакивали на ноги, ругались, спрашивали, что происходит и что означает этот безбожный вопль.

Дикий народец тоже слышал его. Излучая душевное страдание, которое наиболее чувствительные люди воспринимали, как свое собственное, природные духи обрели свой физический образ и сгруппировались вокруг светового тела Невина, которое они прекрасно видели. Ему тут же пришла в голову новая мысль.

– Видите этих людей? – подумал им Невин. – Это плохие люди. Они хотят убить Адерина и Галабериэля.

Если бы духи умели кричать, они бы яростно вопили, рассыпавшись по лагерю. Они щипались, лягались и кусались, колотили людей и хватали лошадей. Люди кричали, лошади ржали, царила страшная неразбериха. Тут Невин понял, что совсем измучен, и это становится опасным. По серебристой нити вернулся он обратно в дан и скользнул в свое тело. Вернувшись в сознание, он обнаружил, что лежит, скорчившись, у стены. Задыхающийся Адерин едва удерживал его.

– Клянусь богами! – сердито сказал он. – Если б я знал, что ты такой сильный, когда в трансе, я бы позвал Мэйра удерживать тебя.

– Я искренне и почтительно прошу прощения. Ты в порядке?

– Ты врезал мне по челюсти, а так все нормально. Как все прошло?

– Превращение дыма в эфирную форму сработало просто великолепно. Хм, жаль, что я не знал этого фокуса во время гражданских войн! А что касается результатов – давай просто заглянем в огонь и все увидим.

Они посмотрели на лагерь, но увидели только скомканные одеяла, разбросанное оружие, порванные веревки, которыми привязывали лошадей, и гвербрета Гатрика, в одиночестве сидевшего у костра и баюкавшего воспаленную руку с выражением отчаяния на лице. Если бы не смерть, которую он принес людям Элдиса, Невин, наверное, пожалел бы его.


В общем, в эту ночь мятеж окончился. Большинство простых воинов растворились в стране, крадучись вернулись к своим семьям и заняли привычные места на отцовской ферме или в лавке, решив проверить, насколько терпимым будет Эйрик. Чтобы защитить семьи, оставшиеся в живых мятежные лорды и те, кто еще был им верен, сдались на милость Эйрика. Эйрик помиловал воинов, но повесил лордов. Гатрик наложил на себя руки; впрочем, воспалившиеся раны все равно убили бы его в течение нескольких дней. Эйрик неторопливо двигался к Каннобайну, а Элдис ждал и трепетал. Отцы погибли, и вместо лордов остались их сыновья – мальчишки; впрочем, все знали, что Эйрик лишит их имущественных прав и даны мятежников будут отданы преданным королю людям из Перидона и Дэверри.


Пертис нимало не удивился, когда Галабериэль объявил, что он и его люди покинут Каннобайн до приезда короля. Совсем ни к чему, заметил банадар, с ног на голову переворачивать представление его высочества о мире из-за такого незначительного, в сущности мелкого, мятежа.

– От всего сердца благодарю тебя, друг мой, за то, что ты пришел на помощь, – сказал Пертис. – И сердце мое ликует от того, что никто из вас не погиб.

– Мое тоже. – Но говорил Галабериэль как-то рассеянно. – А скоро я увижу реки моего дома.

– Ты должен радоваться этому.

– Думаю, что так.

Пертис растерялся, услышав такой странный ответ.

– Я старею. – Галабериэль говорил теперь именно для него. – Наверное, в глубине души я надеялся на славную смерть в бою, быструю и легкую. А теперь на это надеяться не приходится. И впереди у меня только мирная жизнь. Ах, что это я: что боги нальют, то люди и должны выпить, правда?

– Конечно. Я понимаю.

– Я знал, что ты поймешь. Слушай, если я увижу твою жену, передать ей что-нибудь?

– Скажи, что с детьми все хорошо. И что я надеюсь, она все еще любит меня.

– Она всегда любила тебя, Перро. Она просто не может жить с тобой. Дело ведь не в тебе, а в обычаях круглоухих.

– О. – Пертис надолго задумался над этим откровением. Тогда скажи ей, что, если она хочет, может забрать к себе Беклию. А еще скажи, что я тоже всегда любил и буду любить ее.


Окруженный почетным эскортом в четыре сотни человек, король Эйрик появился в Каннобайне в день, когда дождь собирался, собирался, но так и не пошел. Пертис подозревал, что это Невин наколдовал что-то с погодой, но так и не рискнул спросить об этом старого мага.

Хотя большая часть королевской армии осталась в Аберуине, все равно в дане Каннобайн не могло хватить места для тех, кто пришел с королем. Лагерь разбили на лугу, на котором горожане летом выпасали скот. Сам Эйрик, Гвенин и эскорт в пятьдесят воинов поехали в дан. Лорд Пертис встречал их у ворот. Он настоял, чтобы все одиннадцать воинов дружины перед встречей короля помылись и надели чистое платье, сам сделал то же самое и обсудил протокол встречи с Невином, который, похоже, знал очень многое о том, как следует вести себя с королями.

Так что когда Эйрик появился и, спешившись, прошел пешком несколько футов, оставшихся до ворот, Пертис был полностью готов. Он и Адрегин поклонились так низко, как могли, потом преклонили колени: Пертис встал на одно колено, мальчик – на оба.

– Мой король, вы удостоили меня такой чести, о какой я и мечтать не мог – приветствовать вас в моем скромном дане.

– Он маленький, верно? – Эйрик огляделся, подавив улыбку. – Так дело не пойдет, лорд Пертис.

– Я от всего сердца прошу прощения.

– Прощения просить не требуется. Но я предлагаю как можно скорее перебраться в другой ваш дан.

– Мой король, у меня нет другого дана.

– Есть, гвербрет Аберуина.

Пертис, потеряв дар речи, взглянул на короля и увидел, что тот усмехается.

– Друг мой Пертис, благодаря этому мятежу в Совете Избирателей южного Элдиса остались только два человека – вы и я. Если я предложу выбрать вас в гвербреты, а вы поддержите мое предложение, кто сможет сказать нам «нет»?

– Мой король, я благодарю вас, но я не достоин этого!

– Конское дерьмо. Встань, Аберуин, и предложи мне своего меда. Его высочество погибает от жажды, как хорошо просоленная селедка.

Потом Пертис посоветовался с Невином, и старый маг сказал, что король воспользовался древним законом. Любой член Совета Избирателей, который поддерживает мятеж против законного короля, согласно Священной Хартии лишается своего места в Совете. Пертис был искренне напуган своим неожиданным возвышением, и все же понимал, что до конца дней своих будет сожалеть, если откажется от него. Кроме того, его слово гвербрета будет иметь значение при разборе последствий мятежа. Король был склонен к милосердию – он был достаточно дальновиден, чтобы по возможности предотвратить будущие мятежи, а не наказывать участников этого – поэтому он даровал милость по многим прошениям, а Пертис тоже к этому стремился. Хотя, конечно, не всем: семьи мятежных гвербретов лишались и земель, и титула, как, к примеру, клан Ивмира и клан Каварина, и по рождению, и по супружеству. Юной жене Каварина даровали жизнь, но только в качестве жрицы, так что она стала настоящей пленницей в своем храме.

Вдова Данри и его младший сын остались хозяевами Кернметона, так же, как и семья Ладоика в Сисклоге, и семьи почти всех младших лордов. Пертис наконец сумел отблагодарить Ганеса, когда юный купец пришел просить о милости для своего отца. Совсем другое дело – дан Гвербин. Эйрик пожелал передать его верному, хотя и бедному клану Красного Льва из западного Дэверри, и у Пертиса не было ни единого возражения.

И таковы извивы человеческого сознания, что с тех времен клан Красного Льва испытывал по отношению к Майлвадам только дружеские чувства, а Медведи Кернметона, забыв о благодарности, начали их ненавидеть.

Глава третья

Когда Пертис, гвербрет Аберуина, со своей семьей и свитой перебрался в новую резиденцию, он настоял, чтобы Невин оставался фактическим хозяином Каннобайна столько, сколько пожелает. Пришла весна, и вновь был восстановлен обычай поддерживать огонь в маяке и кормить семью хранителя огня. Невин исследовал брох и решил использовать для, своей работы комнату в верхнем этаже. Ее вымели и вычистили; когда в Каннобайне светило солнце, что случалось крайне редко, она была очень солнечной. Из трех ее окон открывался изумительный вид на окрестности и океан. В комнату поставили длинный стол, книжные полки, жаровню для угля и удобное кресло, и Невин продолжил работу над талисманом, хотя по утрам он по-прежнему лечил местное население. Время от времени из Аберуина приходили письма, в которых либо рассказывалось о новостях, – либо Пертис просил совета по тому или иному делу. Невин быстро отвечал и вновь наслаждался одиночеством.

Было теплое утро позднего лета, когда Невин увидел из окна своей комнаты в башне всадника, скачущего по направлению к Каннобайну. Он решил, что это обычный гонец от Пертиса, что слуги накормят его и уложат спать, и продолжал изучать диаграммы сигилов, которые привез из Бардека. Но вскоре в дверь осторожно постучали. Бранясь про себя, Невин открыл дверь и увидел Мэйра. Глаза измучены, лицо похудело и заострилось; казалось, он постарел на десяток лет. Невин увидел у него на поясе серебряный кинжал и мысленно ахнул.

– Если я мешаю вам, мой лорд, я сразу же уеду.

– Что ты! Конечно, нет. Я так понимаю, ты приехал не как гонец Пертиса?

– Нет. – Мэйр уставился в пол и начал покусывать нижнюю губу, словно борясь со слезами.

– Пойдем-ка в большую залу, выпьем эля, и ты расскажешь мне, что случилось.

– Рассказать недолго, мой лорд. Глэй мертва.

Невин уставился на юношу во все глаза, не в силах что-либо сказать.

– Роды? – произнес он, наконец.

– Да. Наш сын умер вместе с ней. Повитуха сказала, младенец был слишком велик, вот они и умерли. – Лицо Мэйра было мертненно-белым, он дрожал, вспоминая. – Боги милосердные, мне надо было уехать из Аберуина! Его светлость просил меня остаться, но я просто не мог. Вот я и решил: заеду, сообщу вам новость и скажу «прощайте», и вновь на дорогу.

– Сердце мое болит по тебе и еще больше по Глэй. – Невин ощутил укол вины, думая, мог ли он спасти девушку, окажись он вовремя в Аберуине. Но у него не было ни знаний, ни хирургических инструментов, чтобы сделать разрез и попытаться спасти хотя бы младенца. – И все же не спеши, сынок.

– Лорд Пертис сказал то же самое, только я знаю, что делаю, мой лорд. – Он посмотрел на Невина со слабым подобием улыбки. – Но, если вы не против, от эля я не откажусь.

За элем Мэйр подробно рассказал Невину о смерти Глэй. Голос его звучал холодно и бесстрастно, а глаза смотрели в какую-то далекую точку. Только бескровное лицо выдавало, чего стоили ему попытки оставаться спокойным. Пока он рассказывал, появилась голубая фея и села на скамью рядом с Мэйром. Она откровенно ликовала, беззвучно хлопала в ладошки и обнажала все свои заостренные зубы в дикой ухмылке. Впрочем, когда Мэйр посмотрел на нее, она тут же перестала сиять и попробовала изобразить на лице печаль.

– Она понимает, что случилось, Невин? – спросил Мэйр.

– Нет, сынок. На самом деле она не обладает настоящим сознанием. Так что не сердись на нее; она просто радуется, что ее соперница исчезла.

– Я сначала был в бешенстве. Но потом начал вспоминать, что вы мне говорили, и решил: что ж, она и вправду, как умная собака, и больше ничего.

– Даже еще умнее, ведь она понимает, что говорят, хотя сама говорить не может. Ты когда-нибудь видел обезьяну?

– Кого, мой лорд?

– В Бардеке есть такие животные. Но если ты их не видел, мое сравнение тебе ничего не скажет. Лучше думай о ней, как о маленьком ребенке.

Невин сумел уговорить Мэйра погостить у него три дня, но не сумел изменить решения «серебряного киижала» покинуть Пертиса. Видимо, гвербрет предложи Мэйру вернуться, когда тот пожелает. Самое большее, на что Мэйр согласился – когда-нибудь, если дорога покажется ему холодной и пустой, он подумает о возвращении.

– Если ты столько проживешь, заметил за ужином Невин. – Скажи, что ты собираешься делать? Позволишь кому-нибудь убить себя в ближайшей битве?

– Нет, мой лорд. Если бы я собирался наложить на себя руки, я бы просто утопился в гавани Аберуина, но я совсем не тот человек. Просто чем еще я могу заработать себе на хлеб, кроме сражений?

– А ты не думал о том, чтобы отправиться на запад и поискать там Западный Народ? Ты же помнишь, Калондериэль приглашал тебя, когда они уходили отсюда.

– Действительно. Вы думаете, он говорил серьезно?

– Западный Народ говорит только то, что думает.

В глазах Мэйра промелькнула живая искра.

– Ганес собирается вскоре ехать торговать на запад, – продолжал Невин. – Почему бы тебе не поехать с ним?

– Он занимается отцовским делом? А я-то думал, что Ганно уйдет в море сразу же, как только появится такая возможность.

– Его отец – конченый человек. Он целыми днями сидит и пялится на океан, и это все. Так что Молигга и младший сын нуждаются в Ганесе, да есть еще и Брэйса. – Тут Невин спохватился и быстро увел разговор подальше от счастливых браков. – Ты можешь, скажем, остаться в Западных Землях до конца лета, а осень посмотришь, как тебе там нравится. Сердце мое болит, когда я гляжу на тебя, да и Глэй не захотела бы, чтобы ты так распорядился своей жизнью.

Мэйр начал что-то говорить, потом всхлипнул и заплакал, как ребенок. Невин обнял его за плечи, не мешая ему рыдать, и Мэйр плакал так долго и так тяжело, что Невин понял: он сдерживал себя все эти долгие недели после смерти Глэй.


Вообще-то рецепт Невина мог сработать. Мэйр поехал бы в земли эльфов, в мир, совершенно отличный от всего, что он знал, и это отвлекло бы его от страшной потери, а оплакав Глэй, он, скорее всего, вернулся бы в Аберуин. Но Невин не принял во внимание голубую фею – точнее, Элессарио.

В постоянно изменяющемся мире Стражей прошло всего несколько часов после того, как Далландра оставила их, вернувшись к Адерину. Увидев подругу, уходящую по дороге домой, Элессарио, не разбирая пути, кинулась прочь. Трудно было назвать ее боль скорбью, но все же ей было тяжело, и она в слезах упала на траву. Она перестала плакать, когда Лалландра родила Лослэйна – боль исчезла так же быстро, как и возникла, и девочка отправилась искать какого-нибудь общества. Когда далландра вернулась, Элессарио была очень далеко, сидя рядом с духом реки и глядя, как танцуют ее друзья. Именно там голубая фея и нашла ее в то самое время, когда Мэйр с Ганесом вошли в осенний алардан в Западных Землях.

Элессарно успела забыть свою печаль, но все еще помнила Далландру и то, о чем они говорили. В одной из бесед они коснулись сострадания и помощи тем, кому больно и тяжело. Где-то в глубине возникающего сознания Элессарио очень хотела угодить Далландре и готова была следовать ее учению. К несчастью, она просто механически запомнила ее слова, не понимая, что они означают. Увидев искренние страдания феи и поняв, в чем причина, она решила помочь бедняжке в надежде, что Далландра будет ею гордиться. Элессарио была еще ребенком, но обладала большими возможностями.

Осенний алардан готовился разъехаться, и Ганес собирался домой с табуном купленных там лошадей. Мэйр мог выбирать – вернуться с ним или поехать с Адерином и его аларом в зимние лагеря. Он еще не оправился от своего горя и с трудом принимал решения. Каждое утро он просыпался и вновь укорял себя, что не понимал, как сильно любит Глэй, пока не потерял ее. Если бы можно было вернуться обратно, думал он, на один день, всего на один несчастный день, и прожить его, зная то, что он знает сейчас!.. И начинал сильно трясти головой, словно мог так стряхнуть свой вирд. Еще кое-что вызывало досаду: именно сейчас он так радовался любому обществу, а голубая фея неожиданно покинула его. Он не увидел ее ни разу за все долгие недели, проведенные у эльфов.

И вот наступило утро, когда эльфы свернули свои палатки, а люди Ганеса согнали лошадей в табун, и все готовы были тронуться в путь. Мэйр шел с Калондериэлем через лагерь и пытался решить, куда отправиться: на юг с эльфами или на восток с Ганесом?

– Скажи, – спросил Калондериэль, – если ты поедешь домой с Ганно, чем будешь там заниматься?

Шесть недель среди друзей сделали свое дело, и идея вернуться на большую дорогу уже не была такой привлекательной.

– Вернусь в Аберуин и скажу гвербрету Пертису, что он оказался прав.

– И всю долгую зиму просидишь в каменной палатке?

– Я понимаю, к чему ты клонишь. Хорошо, если вы согласны, я остаюсь с вами.

– Только этого я и хочу.

К этому времени в алар Адерина входили он сам вместе с сыном, банадар, его дружина из двадцати человек и их семьи, еще дюжина семей и, конечно же, их стада и табуны. Такой большой группе требовалось много места для зимнего лагеря, и они выбрали глубокий каньон в двух милях от моря. Как всегда, палатки расставили вдоль берега реки, а под выпас отвели край каньона. Очередная подружка Калондериэля, разозлившись на что-то, уехала почти сразу же, как только они устроились на зиму (ему не везло с женщинами, они появлялись и исчезали с такой же скоростью, как и дикий народец), и Мэйр поселился в одной палатке с Калондериэлем. Мэйр настоял на том, что тоже будет пасти скот; хоть он и был гостем, идея есть чужой хлеб и ничего не давать взамен претила ему. Но в дни, свободные от работы, он часто выбирался из каньона, садился верхом и пускал коня неспешным шагом, часами бесцельно катаясь по равнинам.

Именно в одну из таких одиноких прогулок он снова увидел свою фею. Сначала он ее не узнал. Солнечным утром Мэйр подъехал к группе ореховых деревьев в том месте, где три ручья сливались в речку. Лошадь хотела пить, поэтому он спешился, ослабил удила и пустил ее к речке, а сам глазел по сторонам. Среди деревьев сидела, как ему сперва показалось, женщина-эльф, одетая в длинную тунику.

– Приветствую, – сказал он по-эльфийски и продолжал по-дэверрийски: – Я вам не мешаю?

Она покачала головой, тряхнула длинными голубыми волосами, встала на ноги и шагнула к нему. Кожа ее была мертвенно-бледной, но в остальном женщина выглядела настоящей красавицей, с огромными голубыми глазами и мягким, нежным ртом. Она улыбнулась, обнажив довольно острые белые зубы. Мэйр был так заинтригован, что подошел к девушке поближе. От нее пахло розами.

– Мэйр? – позвала она.

– Откуда ты знаешь, как меня зовут?

– Я так давно тебя знаю! Но она сказала, что ТЫне узнаешь меня. Похоже, и вправду не узнал.

– Не узнал. А кто такая она?

– Просто она. Богиня. – Девушка помолчала и обольстительно улыбнулась. – Я теперь умею разговаривать. Я люблю тебя, Мэйр.

Если бы она не сказала, что теперь умеет разговаривать, Мэйр не узнал бы голубую фею. Он вскрикнул и отступил назад.

– Что-то не так? Ведь теперь я настоящая женщина!

– И вполовину не настоящая!

Ее глаза наполнились слезами. Мэйр повернулся и побежал к лошади. Садясь верхом, он слышал ее рыданья. Мэйр был так перепуган, что мог только подгонять коня, но ее слезы запомнил, и они жгли его память. Ему казалось, что это похоже на потерю возлюбленной. Бедняжка, думал он. Решила превратиться в женщину, и все ради меня! Конечно, это было абсурдно, и смущало, и пугало… Всю дорогу домой он размышлял и пришел к выводу, что таинственная «она» не могла быть настоящей богиней. Может, это кто-то из природных духов, а может, и кто пострашнее. Как и все остальные, Мэйр верил в духов и призраков где-то там, в Иных Мирах, которые иногда могут появляться в реальном мире. Встретить кого-нибудь из них считалось гэйсом и несчастьем, и он побоялся рассказать о случившемся, потому что не хотел, чтобы остальные от него отвернулись.

Этой же ночью, едва забывшись тяжелым сном, он увидел ее. Ему снилось, что он, проснувшись, но не в состоянии шевельнуться, лежит на своих одеялах в палатке Калондериэля. Она прошла прямо сквозь стенку палатки, села и уставилась на него. Она просто смотрела с таким упреком в полных слез глазах, что Мэйр не выдержал.

– Прости, что я заставил тебя плакать.

– Пожалуйста, приди и поговори со мной, Мэйр. Это все. Только приди и поговори.

– Ты живешь в этом орешнике?

– Я живу в ее мире. В орешник я прихожу. И в лагерь я могу прийти, но только тогда, когда здесь нет этого противного старика.

– Кого?

– Совы.

Мэйр подумал, что Адерин и вправду очень походит на сову. Он попробовал сесть и проснулся в темной палатке. Рядом похрапывал Калондериэль. Сон, а? Чертовски реальный сон! Он снова уснул и на этот раз видел во сне Глэй.

Прошло несколько недель в обычных трудах и заботах прежде, чем Мэйр снова увидел Синевласку. Но он постоянно думал о ней, потому что чувствовал перед ней какую-то вину.

Он чувствовал себя, как человек, который пришел домой поздно ночью, и, поленившись засветить фонарь, наступил на ни в чем не повинную верную собаку. И солнечным утром, выдавшимся между двумя грозами, он поехал искать ее. В орешнике ее не было. Он поднялся вверх по реке, где конь запутался в высокой и мокрой траве. Ее не было и там, Тревожно поглядывая на небо, где собирались темные грозовые тучи, Мэйр решил возвращаться домой, но тут заметил впереди еще одну рощицу. Именно там она и ждала, так ослепительно и счастливо улыбаясь ему, что у него заныло сердце.

– Ты все-таки пришел. Наконец-то.

– Да ты знаешь, погода была не очень.

Мэйр ослабил удила; подумал и расседлал коня, чтобы тот мог покататься по траве и отдохнуть. Животное начало щипать траву, а Мэйр вошел в рощицу. Она села на землю, изящно расправив вокруг себя нечто, похожее на длинную синюю юбку. Мэйр машинально сел рядом, глядя на нее.

– Я ненадолго.

– Почему?

– Становится темно, скоро начнется гроза. Я не хочу промокнуть, и оставаться на холоде всю ночь тоже не хочется.

– А. – Она наклонила голову и подумала. – Да, это я понимаю.

– Вот и хорошо. Послушай, малышка. Нужно поговорить кое о чем, хоть тебе это и не понравится. Тебе надо найти мужчину из твоего народа и оставить в покое меня.

– Ни за что! – Ее глаза полыхнули яростью. – Они все уродливые и в бородавках!

Мэйр был вынужден признать, что гномы – а, похоже, только они и были мужского пола – не выглядели красавцами.

– Это, конечно, плохо, но так это должно быть. Понимаешь, мне кажется, тебе не стоит слушать эту «ее», о которой ты говорила. Что-то мне кажется, она толкает тебя не на ту дорожку.

– Нет!

– Да что ты? А чего это она так заботится о том, как ты выглядишь? Спорю, Невин с Адрегином рассердятся, если услышат об этом!

– Не говори им, Мэйр! Умоляю, не надо!

Она скорчилась у его ног, глядя на него умоляющими, полными слез глазами, потом сжала его руку обеими своими. Кожа ее была нежной и прохладной, как бардекианский шелк. Мэйр все еще не воспринимал ее, как на самом деле существующую, поэтому даже не подумал, насколько опасной она может быть. Он улыбнулся и погладил ее по щеке.

– Хорошо, не скажу. Но мне все равно не нравится эта твоя так называемая подружка. Сомневаюсь я, что она – богиня. Бьюсь об заклад, она дух или призрак, и не должна она покидать Иные Миры, чтобы устраивать здесь такую путаницу.

– Не призрак. И не Иные Миры. – Она крепче сжала его руки и так печально, так тоскливо уставилась ему в глаза, что его сердце невольно потянулось к ней. – Ты поцелуешь меня, Мэйр? Один скромный поцелуй!

Он улыбнулся, наклонил голову и по-братски прикоснулся к ее губам. Потом поднял голову и увидел, что орешник исчез. Вокруг них в мерцающих пурпурных сумерках расстилался луг, покрытый цветущими розами. Их аромат опьянял. Мэйр оттолкнул Синевласку и с криком вскочил на ноги. Она, смеясь, тоже встала и начала танцевать вокруг него.

– Теперь ты мой! Мы будем так счастливы!

– Эй, ты! Немедленно верни меня назад!

– Погоди немного. – Она остановилась и с такой детской непосредственностью улыбнулась ему, что он испугался, не сошел ли с ума. – Конечно, мы вернемся. Совсем-совсем скоро.

Мэйру казалось, что она не способна на откровенную ложь, поэтому он немного успокоился и огляделся. На расстоянии около четверти мили от них стояло нечто, похожее на дан, но куда роскошнее, чем даже дворец в Аберуине; может, двадцать красивых башен, но он с трудом мог разглядеть их в тумане…

– Пойдем, я познакомлю тебя с ней, и ты вернешься домой, – сказала фея. – Пожалуйста. Совсем ненадолго.

Мэйр позволил ей взять себя за руку и увлечь вдаль. Они шли мимо многобашенного дана, а сумерки вдруг сделались голубыми и серебристыми… Теперь Мэйр видел его лучше – квадратное строение, непохожее ни на что, виденное им раньше, поддерживало башни; его окружала квадратная же стена с башенками по углам. Все было сложено из разных камней: розового песчаника, серого известняка, кое-где попадался зеленый мрамор. Он видел окна, золотые от света свечей, слышал музыку такую сладкую, что готов был заплакать. При этом замок не приближался. Каждый шаг давался с таким трудом, словно ноги Мэйра налились свинцом. Он едва дышал. Свет в окнах начал тускнеть, и тут Мэйр увидел другой свет, золотой и слепящий, исходивший как бы из туннеля, который появился перед ним.

Последнее, что он услышал, прежде чем его эфирный двойник окончательно исчез, был пронзительный крик феи.


Мэйр погрузился в транс сразу после полудня, незадолго до того, как разразилась гроза, первая яростная зимняя буря. Сверкали молнии; грохотал гром; лошадь перепугалась и помчалась прочь через луга. К несчастью, на этом коне Мэйр приехал из Аберуина, поэтому тот не сумел найти дорогу в табун. (Несколько месяцев спустя конь прибился к табуну другого алара, но это уже не имело никакого значения). Дождь шел до самого вечера, а Мэйр, погруженный в транс во всех смыслах этого мира, лежал, распростершись, среди лещин. К закату река начала выходить из берегов, а дождь все лил. Тело Мэйра конвульсивно дернулось и перевернулось на спину. С моря все плыли тучи, проливались дождем и уходили дальше на север. Река поднималась и поднималась, и около полуночи начала разливаться, сначала слегка покрыв траву, водоворотами вращаясь вокруг узловатых корней деревьев, все дальше и дальше; вода все прибывала. Она полностью закрыла лицо Мэйра за три часа до рассвета. Потом дождь прекратился, так что наводнение отнесло труп только на несколько футов, где его прибило к дереву. Там он и остался.


В обычных обстоятельствах Калондеривль поднял бы всю дружину и отправился на поиски гостя, как только увидел, что Мэйр не пришел к ужину, но река протекала мимо лагеря, и наводнение обеспокоило эльфов. Как только появились первые водовороты коричневой воды, Адерин и Галабериэль велели алару паковаться. Народ суетился, набивая мешки, загружая повозки, надевая ошейники на собак и созывая детей. К тому времени, как вода в реке поднялась совсем высоко, как раз на закате, все вещи были подняты на край каньона. Галаберивль иАдерин шли вдоль бурлящей реки, присматриваясь к ней в угасающем свете дня, проникающем сквозь тучи. Мимо проплыло целое дерево, оно крутилось и дергалось, как некое странное многолапое животное.

– Будет подниматься дальше, – озабоченно сказал Адерин. – Чтобы это предсказать, не нужен никакой двеомер.

– Ты прав, мудрейший. Что поделаешь. Пусть снимают палатки.

Они повернули назад и тут услышали пронзительный женский крик, крик ужаса и отчаяния, тут же подхваченный целым хором голосов: упал! Упал! Выругавшись сквозь зубы, Галабериэль подбежал к берегу. Адерин едва разглядел маленькую светлую головку, качающуюся на волнах футах в пяти от берега. Крича и причитая, его мать порывалась кинуться в воду. Муж схватил ее и оттянул назад в тот миг, когда банадар нырнул в воду. Адерин услышал свой собственный крик. Призывая на помощь Владык Вод, он побежал вниз по течению. Сначала Адерин не видел ничего, кроме коричневой и серебристой лены, потом вынырнули две головы, маленькая светлая и большая седая.

– Гал! Я держусь рядом! О, Владнки Вод, помогите же мне, как я помогал вам!

Держа одной рукой мальчика, Галабериэль пытался грести второй, сражаясь с ревущей рекой, которая неумолимо несла их к устью и дальше, в бушующее, пенящееся море. Адерин так и не увидел Владык Вод, но они, должно быть, появились, услышав его отчаянный призыв, потому что без сверхъестественной помощи Гал не сумел бы достичь берега. Он не доплыл до илистого берега какой-нибудь фут, швырнул ребенка в протянутые руки Адерина, и его тут же смыло бурлящей водой и понесло дальше, к жадно ждущим морским волнам. Истерически рыдающая мать вырвала мальчика из рук Адерина, будто именно он пытался утопить его.

– Банадар! – кричал на бегу Калондериэль. – Гал! Гал!

– Он ушел. – Адерин поймал Кела за руку. – Теперь ты – боевой предводитель этого алара.

Калондеризль запрокинул голову назад и завыл в ревущий ветер. Адерин сильно встряхнул его за плечи.

– Палатки! Ты должен велеть алару снять палатки!

Конвульсивно всхлипнув в последний раз, Калондериэль взял себя в руки, потом побежал обратно, и было слышно, как он властным голосом отдает распоряжения. Только перед рассветом, когда дождь уже едва моросил, кто-то спохватился:

– Слушайте, а где Мэйр?

Ругаясь и ворча, дружина бросилась прочесывать окрестности вокруг промокшего импровизированного лагеря. Когда занялся серый и тусклый рассвет, они вернулись с сообщением, что ни Мэйра, ни его коня нигде нет. Адерин почувствовал ледяное прикосновение страха.

– Должно быть, его настигла буря, – сказал Калондериэль, – а эти бестолковые круглоухие понятия не имеют, что нужно делать в таких случаях. Придется искать его прямо сейчас.

– Если вы подождете немного, – довольно резко сказал Адерин, – я погадаю и облегчу вам поиски.

Огонь развести было невозможно, поэтому он воспользовался водой, сосредоточился и увидел безжизненное тело Мэйра, прибитое водой к лещине. С пронзительным вскриком он прервал гадание.

– Мертв? – спросил Калондериэль.

– Утонул. Но я не понимаю, почему. Я нашел его среди деревьев. Почему он не влез на одно из них? Боги милосердные, вокруг него вода поднялась всего на фут!

Возглавив унылую процессию, Адерин отвел их к телу Мэйра. Калондериэль был сокрушен так же, как из-за гибели банадара, но сейчас к скорби примешивалось еще и чувство вины, и это разрывало ему сердце. Мэйр был его гостем, а он не сумел его спасти – так воспринимал это Калондериэль, и никто не мог его переубедить. Пока Кел казнился и плакал, а Альбараль заворачивал тело Мэйра в одеяла, читая при этом ритуальньте молитвы, Адерин побрел дальше по течению реки, пока не дошел до места, где три ручейка сливались в речку. Три ручейка. Орешник. Адерин вполголоса выругался.

– Эвандар! – закричал он. – Эвандар, ты слышишь меня?

Никто не ответил, никто не появился. Только ветер выл, да шелестела промокшая трава.

Несколько дней спустя Адерин выяснил, кто на самом деле убил Мэйра. Он гадал всеми известными ему способами, научился двум новым, советовался с Невином, привлек на помощь Королей Стихий и Владык диких Земель, призвал свое световое тело и пустился в опасное путешествие не только по эфирному, но и по астральному уровню, и собирая информацию по крупицам, воссоздал, наконец, историю преображенной феи, которая, не сознавая, что делает, убила того единственного, кого по-настоящему любила.

Спустя много недель он отыскал ее в ореховой рощице у слияния трех ручьев.

Желание пойти туда возникло так неожиданно и было таким сильным, что Адерин понял: кто-то шлет ему послание.

Владыки ли это диких Земель или Король Вод, он не знал, но, конечно же, не мог не пойти. Подъехав к рощице, он увидел фею, которая металась по берегу реки, опустив голову, словно выискивая что-то. Не желая напугать ее, Адерин спешился и подошел к роще пешком.

Она увидела его, зарычала и ударила скрюченными пальцами, как кошка лапой.

– Я не забирал Мэйра.

– Забрал! Я видела, как ты уносил его отсюда! Ты пришел с другими большими братьями, и они завернули его в одеяла, и вы все забрали его!

– Его душа к тому времени покинула его. Он был мертв. Ты знаешь, что это значит?

Она молча смотрела на него, а потом заплакала, разбрызгивая слезы.

– Отдай его!

– Отдавать нечего.

– Есть! Ты забрал его! Куда ты его дел?

Адерин попробовал спорить, но понял, что сил на это нет.

– Я покажу тебе его могилу, если ты ответишь мне на три вопроса.

– Его что?

– Место, куда мы положили его тело. Только я тебя предупреждаю, он больше не может ни двигаться, ни говорить.

– Я хочу его видеть!

– Тогда отвечай на вопросы. Во-первых: кто научил тебя разговаривать?

– Она. Богиня, которая мне помогла.

– Как эта богиня выглядит?

– По разному. Она приходит, и уходит, и меняется, так же, как и я.

– У нее есть имя?

– Что?

– Имя. Как Мэйр. Слово, которое принадлежит только ей.

– А. – Она сморщила носик и задумалась. – Элессарио. Это ее слово. А теперь покажи мне Мэйра. Ты обещал, и я ответила на все три вопроса.

– Правильно. Пойдем со мной. Только я предупреждаю еще раз, он теперь совсем другой.

С шорохом, похожим на шелест травы, она исчезла, только голос немного задержался.

– Ты поезжай верхом, я не отстану.

Он ехал к красивому месту в каньоне, где они похоронили Мэйра (Калондериэль решил, что гость предпочел бы похороны по обычаю своего народа, а не сожжение), и думал, как быть дальше. Он побаивался напрямую обращаться к Владыкам диких Земель, но, кажется, они приглядывали за ним сами, потому что ожидали его у могилы – два высоких тонких столба серебряного света, едва различимые, как мерцание воздуха. Он скорее почувствовал, чем услышал их благодарность и без слов понял, что они появились здесь, чтобы исцелить фею. Но она не пришла. Весь день и весь вечер Адерин и Владыки ждали ее, пока не взошла луна в последней четверти.

– Она оказалась слишком умной, – подумал Адерии. – Я думаю, она знает, что вы хотите забрать ее с собой.

Он почувствовал, что они согласны с ним и очень тревожатся. Один за другим они погасли, как звезды, исчезающие в свете зари, оставив Адерина в уверенности, что он не должен больше беспокоиться о фее, что так или иначе они найдут способ помочь ей.

А вот Мэйр, точнее, душа человека, кто однажды побывал Мэйром – совсем другое дело. Невин полностью согласился с тем, что его вирд оказался переплетен с вещами, которые вовсе не были его делом. Ведь фея однажды нашла его, когда он умер и родился вновь; теперь у нее было еще больше оснований искать своего потерянного возлюбленного.

– Ответственность я беру на себя, – подумал Невин в огонь. – Из-за Мэдина. Не следовало мне разрешать ему встречаться с диким народцем.

– Перестань. Ты никак не мог знать, к чему это приведет.

– Правильно. Но все же я должен был подумать как следует. Можно было заподозрить, что произойдет, или хотя бы понять, что это неправильно.

– Все было бы в порядке, если бы не Стражи. Давай не будем забывать, что всю эту путаницу устроила одна из них. Частично это и моя вина. Не нужно было оставлять Далландру с ними одну. Я должен был познакомиться с ними сам, тогда…

– Все эти «может быть» могут превратится в наше больное место, друг мой. Что есть, то есть, и мы не те люди, которые могут распутать нить времени и выпрямить ее.

– Это я знаю. Что-то мне подсказывает, что Мэйр, когда родится заново, опять окажется на моем пути. Вот тогда и посмотрим, что мы сможем для него сделать.


Прошло много времени, прежде чем Адерин снова встретил эту душу, около трех раз по двадцати лет, и произошло это совершенно случайно. Поздним летом, когда дни стали короче, а деревья на вершинах холмов и на открытых местах пожелтели, его алар перебирался на равнины севера, ближе к дэверрийской провинции Перидон. Молодой жеребец из их табунов сорвался с привязи и убежал, следуя естественному инстинкту – вырваться на волю. Несколько человек отправились его ловить. Адерин неожиданно расчувствовался и захотел вновь увидеть свой народ. Он оставил Лослэйна следить за палаткой и табунами и поехал с Калондеривлем и Альбаралем.

Найти следы жеребца оказалось очень легко; через несколько миль к ним присоединились следы другой, навьюченной лошади, и уже вдвоем они направились на восток, причем по такой прямой линии, что становилось ясно – либо жеребца украли, либо его прихватил с собой какой-то случайный всадник.

Поскольку вторая лошадь была подкована, они легко догадались, что всадник был человеком, а не эльфом.

Следы привели их прямиком в город Дрейвлок, а там смещались с другими. Задан несколько вопросов, эльфы выяснили, что кто-то из людей лорда Горсина нашел коня Западного Народа и привел его в дан. Калондериэль пришел в бешенство и поклялся перерезать парню глотку за конокрадство, но Адерин велел ему заткнуться.

– Может, для начала спросим обо всем самого лорда, а? Если б ты сразу продал жеребца в табун на племя, он не порвал бы привязь.

– Ну, ладно, ты заработал очко. Но этот паршивый конокрад мог бы поискать хозяина.

– А ты поехал бы один в лагерь круглоухих?

Калондериэль собирался ответить резко, но вдруг задумался.

– Еще одно очко. Пошли поговорим с лордом Горсином.

Дан лорда находился в трех милях от города: одинокий брох за земляными стенами, построенный на холме. Они подъехали к бреши в восточной стене, выполнявшей роль ворот, и увидели странную женщину – во всяком случае, сначала она показалась им женщиной – сидевшую на поросшей травой стене. Она была худой и бледной, одетой в грязные, рваные лохмотья, а подойдя поближе, они увидели ее длинные распущенные волосы глубокого синего цвета, как зимний океан. Увидев Адерина и эльфов, она вскочила на ноги и исчезла.

– Что такое? – прошипел Калондериэль. – Что это было? Она из дикого народца? Но выглядит, черт ее подери, как человек!

– Да-да. – Адерин почувствовал приближение неприятностей. – Кел, я, определенно видел ее раньше. Боюсь, что мы вляпались в хорошенькое дельце.

Лорд Горсин оказался дородным, лысеющим и приветливым человеком. Он приветствовал их безо всякой суеты и вполне дружелюбно, как если бы они все были людьми. Он пригласил их присесть за его обшарпанный почетный стол у дымящего очага и выпить меда из помятых серебряных кубков, а потом внимательно выслушал рассказ о пропавшем коне.

– Он совершенно точно здесь, парни. Красивое животное, очень красивое. А что, если я куплю его у вас? По законам Дэверри он мой, потому что мой человек нашел его бродившим без привязи, а по законам Западного Народа он ваш, но ведь мы не станем сражаться из-за него? У меня в конюшне стоят две замечательные кобылы, если хотите, они обе будут ваши.

Столкнувшись с такой неожиданной откровенностью, Калондериэль вынужден был согласиться посмотреть кобыл, и они все вместе пошли в конюшню. Кобылы были хороши – молодые, здоровые и красивые.

– Что ж, решено, мой лорд, – сказал Калондериэль. – Я охотно заберу их в обмен на жеребца, чтобы и дальше сохранить мир между нашими народами.

– Превосходно, превосходно! Это радует мне сердце, добрый сэр! Эй, парень! – крикнул он груму, который околачивался рядом, во все глаза глядя на эльфов. – Привяжи этих кобыл на веревку и выведи во двор!

Уже выходя из конюшни, Адерин увидел юношу, лежавшего на соломе в пустом стойле. Несмотря на теплый день, юноша закутался в одеяло, а лицо его было мертвенно бледным.

– Мой лорд, – сказал Адерин. – Что случилось с этим пареньком?

– Боюсь, он очень болен, и это очень грустно, потому что он дал мне клятву верности, да и сам по себе хороший человек. Местная травница велела ему полежать денек в конюшне. Она сказала, он впитает в себя жизненную силу лошадей, и это ему поможет.

Суеверная чушь, подумал Адерин, но вслух сказать это поостерегся.

– Я тоже травник, мой лорд. Не хотите, чтобы я взглянул на него? Может, я увижу что-то, что она пропустила.

– Охотно, добрый сэр, охотно. Его зовут Месри. Я пока проведу остальных гостей в большую залу.

Хоть лорд Горсин и назвал его мужчиной, Месри был почти мальчишкой, лет пятнадцати, и, очевидно, пришел в дружину совсем недавно. Худой, с ввалившимися глазами, светлые волосы, слипшиеся от пота, облепили заострившееся лицо. Адерин встал рядом с ним на колени, Месри приподнялся на локте, хотел что-то сказать, но закашлялся ужасным, сухим и лающим кашлем. Адерин обнял его за плечи и поддерживал, пока мальчик не отхаркнул, причем не мокроту, а кровь, ярко-красную, со сгустками. Адерин выдернул пучок чистого сена и вытер мальчику рот.

– Умираю, да? – прошептал Месри.

– Пока нет, может, и вовсе не умрешь. – Адерин готов был солгать. – Посмотрим, что можно для тебя сделать.

– Я уж теперь научился понимать, когда мне врут, травник. – Мальчик вздохнул и лег на теплое сено.

Чтобы проверить, сколько жизненных сил еще осталось в новом пациенте, Адерин всмотрелся тому в глаза и чуть не выругался вслух; он узнал душу, которая в прошлой жизни носила имя Мэйр. Тут он вспомнил и странную, похожую на женщину фею, которую видел у ворот лорда Горсина, и кровь его похолодела.

– У тебя странная возлюбленная, правда, Месри?

Лицо мальчика сначала побелело, а потом вспыхнуло стыдом, и Адерин понял, что его стрела поразила цель.

– Тебе нужно прогнать ее. Это она тебя убивает. Ш-ш-ш! Даже и не старайся спорить со мной. Просто слушай. Она так отчаянно хочет доставить тебе удовольствие, что старается выглядеть, как настоящая женщина, и делает это, питаясь твоей жизнью. Я не могу объяснить лучше, но именно поэтому ты болен.

Мальчик упрямо замотал головой.

– Мы еще поговорим. Пока отдыхай, я пришлю к тебе кого-нибудь из твоих друзей.

Адерин поспешил обратно в большую залу, где Калондериэль и остальные эльфы как раз допили мед и собирались уходить. Маг отвел лорда Горсина в сторону.

– Мой лорд, ваш воин умирает.

Горсин выругался и уставился в пол.

– Возможно – заметьте, просто возможно – я в состоянии помочь ему. Скажите, как давно он болен?

– Лихорадка у него началась весной, а кровью он харкает несколько недель, но, если честно, то вести себя странно он начал уже несколько месяцев назад. Собственно, еще прошлой зимой.

– Вести себя странно? Как именно?

– Все время уединялся, хотя до этого всегда был душой компании. Начал надолго уезжать верхом, несмотря на снег; я думаю, там его телесная жидкость и начала высыхать, на холоде и ветре. Это травница говорит, что его телесная жидкость высыхает. А время от времени другие ребята слышат, что он разговаривает сам с собой. Просто говорит, глядя в пространство, словно там кто-то есть.

Адерин почувствовал раздражение, которое всегда возникает, если видишь, что подтверждаются твои самые большие страхи.

– Вот что, мой лорд. Я уеду вместе с Западным Народом, но наш лагерь буквально в паре дней пути отсюда. Мне необходимо уехать, чтобы взять свои снадобья и прочее, но я вернусь как можно скорее. Теперь слушайте очень внимательно. То, что я скажу, покажется вам странным, но пожалуйста, мой лорд, если вы дорожите жизнью этого человека, сделайте, как я велю. Пока меня не будет, приставьте к Месри охрану. Не оставляйте его одного ни на минуту. Он не просто болен; им завладел злой дух, хотя и не опасный для остальных. Именно дух высасывает его телесную жидкость. Если рядом будут люди, дух растеряется и оставит его на несколько дней в покое – во всяком случае, я очень на это надеюсь. – Глаза лорда Горсина расширились, как у ребенка, но он кивал, соглашаясь со всем сказанным. В таких уединенных поселениях люди серьезно воспринимают духов.

В лагерь они ехали очень быстро, потому что Адерин не переставал подгонять спутников. Там он собрал снадобья, взял двух свежих лошадей и помчался назад. Ему очень – хотелось, чтобы Лослэйн поехал вместе с ним, потому что случай казался чрезвычайно интересным, но мальчик, точнее, уже молодой человек, захотел остаться дома, и Адерин, как всегда, не стал перечить. Адерин тревожился из-за феи не меньше, чем из-за Месри. По дороге он продумывал, как на нее повлиять и как вызвать Владык диких Земель, чтобы они помогли ее поймать. Оказалось, что он опоздал. Он подъехал к воротам лорда Госрина, когда Месри хоронили в освященной дубовой роще за даном.

– Боги милосердные, что случилось? – воскликнул Адерин. – Я был уверен, что в запасе есть несколько недель, мой лорд!

– Добрый тавник, боюсь, я не сумел помочь ему. Мы поговорим с вами после этих печальных похорон. Проходите в дан, пусть конюхи займутся вашими лошадьми.

Вечером за кубком меда лорд Госрин поведал Адерину, что произошло. Они точно выполняли все советы мага. Воины по очереди сидели с юношей и следили, чтобы он ни на минуту не оставался один даже днем. На ночь они приносили его в казармы, и спал он тоже в окружении людей. Поскольку он был так тяжко болен, никому и в голову не приходило, что он может уйти самостоятельно.

– Но именно это он и сделал, добрый сэр. – Аорд Госрин печально посмотрел на Адерина. – Как раз две ночи назад. Он весь день умолял товарищей оставить его одного, а в бреду все повторял: «Я должен ее увидеть!» Они решили, что он говорил про свою мать, умершую два года назад. – Лорд пожал плечами. – Может, так и есть, ведь сегодня он увидится с ней в Иных Мирах. Ну, они, конечно, не уходили. А вечером положили его на койку, и принесли ему похлебку, и все время были с ним – они даже обедали по очереди. А сбежал он ночью, когда все крепко уснули. Эти осенние ночи такие холодные, Адерин. В этом году будет ранняя зима. В общем, не знаю, какой бог дал ему силы, но Месри выбрался из казармы и ушел из дана, но не очень далеко. Мы нашли его в четверти мили отсюда, в березовой роще.

– Надо полагать, он уже был мертв?

– Конечно. У него опять начался приступ кашля, и он истек кровью. – Тут круглое лицо лорда побледнело. – Но произошла одна чертовски странная вещь. Он лежал на спине со скрещенными на груди руками, словно кто-то подготовил его к погребению. Я сам и мои люди спрашивали в городе и на окрестных фермах, но никто его этой ночью не видел и никто этого не делал. Честно скажу, я знаю своих людей. Ни один из них не сделал бы такого, не позвав меня.

Лорд Госрин очень хотел, чтобы Адерин воспользовался его гостеприимством, но старый маг придумал какую-то отговорку и покинул дан еще до обеда. Встреченный на дороге фермер показал, где именно нашли тело Месри. По ту сторону луга стояла березовая рощица, светлые деревья как будто скорбели об умершем мальчике. Тут же журчал ручеек, и Адерин решил переночевать в рощице. Он перекусил, очертил вокруг палатки магический круг, запечатал его пентаграммами и сел в ожидании.

Она пришла с восходом луны, часа через два после заката; прошла между деревьями, как настоящая земная женщина, только ее длинные синие волосы развевались, словно для нее дул какой-то особый ветер, и шла она босиком по заиндевевшей земле. Она сразу увидела магическую сферу, окутавшую палатку золотым светом. Фея не то зарычала, не то завыла, и вой ее был похож на волчий. Медленно и осторожно, боясь спугнуть, Адерин подошел к магической черте и стер небольшой отрезок, чтобы она могла войти в круг. Однако фея близко не подошла. Она сжала кулаки, угрожая ему.

– Где он? – хрипло спросила фея.

– Мальчик, которого ты любила? Он мертв, дитя.

Она уставилась на него своими бессмысленными голубыми глазами.

– Ты убила его, дитя. Я знаю, ты не хотела этого; и ты нуждаешься в помощи. Иди сюда, нам нужно поговорить.

Она продолжала смотреть, приоткрыв рот.

– Он ушел. – Адерин пытался заставить ее понять. – Ушел глубоко-глубоко под землю. Так уже было однажды, помнишь? Когда ты повела его знакомиться с Элессарио.

Ее крик-стон застал Адерина врасплох; на этот раз он прозвучал так по-человечески, словно вся боль, и печаль, и скорбь мира разрывали ей сердце.

– Мне очень жаль. Пожалуйста, дитя, иди сюда и сядь у моего костра. Позволь мне помочь тебе.

Она снова простонала и исчезла, оставив Адерина обзывать себя неуклюжим глупцом, позволившим ей так легко ускользнуть. Он не мог предположить, что она любила свою жертву так сильно и будет так скорбеть о ней. Он провел в рощице две недели, и каждую ночь искал ее в эфирном уровне, и медитировал, и обсуждал случившееся с Владыками Дикого Народца, но ни он сам, ни Владыки так и не нашли фею. Зато Адерин выяснил, что именно Владыки Дикого Народца положили несчастного паренька, как положено, в знак того, что готовы исправить все, что можно исправить. В конце концов он был вынужден признать, что проиграл, и отправился в свой алар; приближалась зима, и они перемещались на южное побережье. Долгие годы упрекал он себя за это поражение.

И долгие годы люди, живущие близ Дрэйвлока, слышали баньши – так они считали – завывавшего в уединенных местах во время полнолуния. Со временем он появлялся все реже, а через много-много лет совсем пропал, и никто его больше не слышал.

Эпилог

Граница Земли эльфов

Лето 1096 г

Алар шесть ночей оставался возле разрушенного дана, ожидая новостей об отце Родри. На седьмой день им пришлось переместиться севернее, потому что животным требовались пастбища. Проведя там еще два дня, алар все же разделился, желая помочь Родри. Калондериэль и его дружина вместе с женами и детьми, вся магическая компания Адерина и, разумеется, сам Родри, перебрались оттуда и увели с собой табун лошадей, чтобы лучшие пастбища остались овцам. Они разбили лагерь на границе Элдиса и каждую ночь выставляли часовых, остерегаясь ненавистных круглоухих. Маги ежедневно искали Девабериэля с помощью магического кристалла. Найти-то его было несложно, но он все ехал на север, не зная, что его давно потерянный сын ждет его на границе.

Все это время Родри боролся с собой, но его по-прежнему тянуло к Джилл. Он всю свою жизнь, с самой первой встречи, мечтал, что будет с ней всегда. Теперь он снова обрел ее – так он считал – и прежняя привязанность вспыхнула, как разгорается прикрытый дерном костер, если откинуть несколько комков земли. Он ухаживал за ней, словно она была молоденькой девчонкой: шел рядом, когда она гуляла; дарил ей цветы; старался сесть возле нее, когда они обедали или ужинали. В основном она принимала эти ухаживания очень холодно, но иногда смягчалась, если разговор заходил о тех, кого они знавали, или о том, что они вместе делали когда-то давно, в его прежней жизни, задолго до того, как он стал «серебряным кинжалом».

Как-то утром Родри пошел поискать Джилл и нашел ее на берегу реки возле палатки Адерина. Видимо, она только что искупалась и теперь расчесывала мокрые волосы. Рядом сидел и болтал о чем-то Саламандр. Когда Родри подошел, брат повернулся к нему.

– Я поеду сегодня на поиски отца. Видимо, гонцы Кела не сумели его найти, и я прямо представляю себе картину, как годы и годы все они мотаются туда-сюда по равнинам, все время оказываются рядом с друг с другом, но не встречаются, и все это тянется бесконечно…

– Я и сам уже тачал тревожиться, и благодарю тебя, но, может, мне следует поехать с тобой? В конце концов именно я хочу его увидеть.

– Адерин сказал, что твое место – здесь, – заметила Джилл. – Он пока не хочет, чтобы ты странствовал по равнинам.

– Хорошо, но в чем дело?

– Этого он мне не сказал.

– Но я хотел бы знать…

– Придержи коней, брат мой, – прервал его Саламандр. – У нас есть обычай: что мудрейший – то есть маг – скажет, то мы и делаем. Это, кстати, одна из причин, почему я никогда не стремился к этому высокому званию. Я немного владею двеомером, но вот мудрости, чтобы руководить Народом… В общем, я пока даже пробовать не хочу.

– Это доказывает, – спокойно сказала Джилл, – что крупица мудрости у тебя все же есть. – Она встала, держа в руках костяную расческу. – Я иду в лагерь.

– Я с тобой.

Родри тоже вскочил, но она нахмурилась.

– Ты когда-нибудь прекратишь меня преследовать?

– Слушай, любовь моя…

– Не смей меня так называть.

В ее холодном и резком голосе прозвучали такие повелительные нотки, что Родри сел на землю и молча смотрел, как она удаляется. Саламандр сделал вид, что рассматривает что-то в речке.

– Так, – сказал он, наконец. Я хочу взять с собой вьючную лошадь. Ты поможешь мне собраться?


На следующий день Родри поехал верхом подальше на луга, похожие на зеленое море; дул ветерок, и высокая трава колыхалась и вздыхала, как волны. Он долго ехал верхом под горячим летним солнышком, смотрел, как колышется трава и ни о чем не думал. И вдруг сообразил, что не помнит, как его зовут. Он выругался и сильно ударил себя поводьями по ноге, но это не помогло, имя пряталось от него, пока он не повернул назад в лагерь.

– Родри Майлвад! – сказал он тогда вслух и рассмеялся. – Ох, да никакой я не Майлвад, и никогда им не был. Может, потому и забыл? Но и Родри – сын Девабериэля тоже звучит странно. Как по-твоему? Каким именем я должен называться?

Лошадь фыркнула и замотала головой, словно говоря, что ей совершенно все равно.

Он вернулся в лагерь, где в табуне его ждал Калондериэль. Воинский предводитель помог расседлать лошадь, отправил ее к остальным, и все это молча, так что Родри понял – что-то случилось.

– В чем дело? – спросил он по-эльфийски, даже не заметив этого.

– Да в общем ничего особенного. Адерин хочет, чтобы ты перешел в его палатку.

– Хорошо. Но почему ты… О, клянусь Темным Солнцем! Джилл ушла, точно? Вот в чем дело!

– Боюсь, что так. Она похожа на всех этих окаянных круглоухих – нетерпелива, как ребенок. Все они такие. Сегодня утром она заявила, что раз Девабериэль не спешит, она не собирается сидеть здесь и дожидаться его. – Калондериэль нахмурился, уставившись в землю. – Могла бы соблюсти приличия, дождаться тебя и попрощаться.

– Понимаешь, она ушла из-за меня, и неважно, что она вам напела.

– О. – Долгое молчание. – Понимаю.

Родри резко развернулся и пошел в лагерь. Его вещей в палатке Калондериэля уже не было – надо полагать, мудрейший распорядился их перенести. Родри вошел в палатку старика. Маг сидел у очага в окружении дикого народца. Рядом с местом Гавантара лежали вещи Родри. Адерин внимательно посмотрел на него.

– Значит, Лжилл ушла? – спросил Родри, вновь переходя на дэверрийский.

– Да. Ты что, надеялся, что она останется?

Родри пожал плечами и плюхнулся на одеяла. Лагерь жил своей обычной жизнью – смеялись и бегали дети, ржали лошади, напевала что-то проходившая мимо палатки женщина, но все звуки доносились до него словно издалека.

– Не знаю, на что я надеялся, – сказал наконец Родри. – Знаю только, что это не имеет никакого значения. Ни для нее, ни для богов, ни для моего вирда, ни для вашего треклятого двеомера.

– Что ж, наверное, все это правда.

Родри кивнул и начал сосредоточенно стаскивать башмаки. Через несколько минут он поднял голову – старик ушел.

Ночью Родри увидел сон. Он шел через луг, высоко над головой светила полная луна, окрркенная двойным кольцом, под ногами хрустела заиндевевшая трава, но во сне он был настолько возбужден, что не чувствовал холода, и щеки его горели в морозном воздухе. С каждым шагом легкие его пронзала острая боль, будто в них всаживали нож. Но он упрямо шел дальше, даже и не думая возвращаться, заставлял себя шагать и шагать, пока не дошел до березовой рощицы. Деревья стояли совершенно белые от мороза, а между ними ждала женщина.

Сначала он решил, что это Джилл, но, подойдя поближе, увидел, что она и не человек, и не эльф, с кожей белой, как березовая кора и длинными волосами, темно-синими, как зимнее море. Она протянула к нему руки, поскуливая, как животное, и поцеловала его горящие щеки ледяными губами. Потом она начала целовать его в губы, и он едва дышал между ее поцелуями. Потом у него начался кашель. Он оттолкнул женщину, отвернулся и зажал обеими руками рот. Он давился, и кашлял, и все его тело сотрясалось. Она плакала и смотрела на него. Он отнял руки от лица и увидел, что они в крови, свежей, темной, вязкой и со сгустками. Женщина с криком кинулась к нему и снова поцеловала его. Когда она отпрянула, ее бледные губы были яркими от его крови…

…Ему нечем было дышать. Он давился и тонул в собственной крови. Родри с криком сел на постели и услышал, как женский вой эхом отдается вокруг. На стенах палатки плясал желтый свет двеомера. Над ним стоял Адерин.

– Что тебе снилось?

– Я задыхался. Она поцеловала меня и убила меня. Среди белых берез. – Постепенно сон расплылся и растаял, как отражение на воде, когда подует ветер. – Я больше ничего не помню.

– Я все думал, чем для тебя окажется пребывание на границе. Вставай, надо поговорить.

Дикий народец заставил пламя в очаге весело разгореться. Родри дрожал.

– Знаете, мне снился этот кошмар раньше, когда я был ребенком, но я его не очень хорошо помню. А этот был каким-то очень уж настоящим. О боги, мне до сих пор трудно дышать.

– Когда тебе снилось это раньше – я имею в виду, когда ты был ребенком – легкие твои болели при пробуждении?

– Не помню, но очень сомневаюсь. Зато хорошо помню, как я вопил: чуть голова не отваливалась; и моя старая нянька бежала ко мне, а ее ночная рубашка обвивалась вокруг ее ног. Что все это значит?

– Почти у всех снов много значений, как у луковицы много слоев шелухи. Я не решусь сказать, какое из них верное.

Родри не мог решить, стоит ли спрашивать дальше. Он знал, что Адерин давал священную клятву никогда не говорить откровенную ложь, и все-таки не мог отделаться от ощущения, что старый маг чего-то недоговаривает. Хочу ли я, чтобы он сказал все до конца? – спрашивал себя Родри. И здесь, так далеко от старого дома и привычной прежней жизни давал себе все тот же ответ – не хочу. Весь следующий день он не переставал вспоминать сон и то и дело припоминал все новые подробности – то, как выглядела женщина, ее поцелуй, и, наконец, понял, что она была ему очень знакома, эта Белая Леди, как он почему-то назвал ее.

Вечером за обедом Адерин объявил, что видел в магическом кристалле Девабериэля, что тот один и очень быстро движется через равнины на юг, хотя их еще разделяет много миль. Видел он и Саламандра, спешившего навстречу отцу. Видимо, один из гонцов Калондериэля сумел-таки отыскать барда, решил маг, и алар может выйти ему навстречу. Они направились на север, но держались границы, потому что Девабериэль будет разыскивать их возле Элдиса. По этой же причине они ушли недалеко, разбив временный лагерь под Педролоком.

Оказавшись так далеко от своего рана, Родри впал в уныние. Одно дело думать, что обретаешь новую жизнь; совсем другое – бросать старую. К своему большому удивлению он понял, что скучает по семье сильнее, чем тоскует о власти. Он то и дело думал о том, как живут его сыновья и их дети; иногда тепло вспоминал об Эйсе. У него появилась привычка в одиночестве ездить верхом, чтобы облегчить тоску; эльфы не мешали его уединению.

Однажды он попросил у Калондериэля замечательного мерина и уехал дальше, чем обычно, с удовольствием привыкая к новому животному. Через несколько часов он добрался до небольшой речки, впадавшей в илистый пруд, окруженный низкорослыми толстыми лещинами и ивами. Родри спешился и повел коня к пруду напиться. На отмели стояла на одной ноге белая цапля и подозрительно смотрела на него круглым глазом. Вдруг птица хрипло вскрикнула и улетела, шумно хлопая крыльями. Родри быстро повернулся, решив, что кто-то тихонько крадется за ним следом, но никого не увидел, даже дикого народца не было рядом. Конь был хорошей эльфийской выучки, поэтому Родри со спокойной душой оставил его одного и вернулся к деревьям. Золотой свет дня проникал между ветвями; стояла плотная тишина, которую, казалось, можно было потрогать. Тут он и увидел ее. Она стояла между ив и грустно смотрела на него.

Он сразу понял, что она не совсем реальна, но иллюзией она тоже не была: почти настоящая женщина, но не такая материальная, как, скажем, окружавшие ее деревья, высокая и гибкая, одетая в просторное синее платье без рукавов, с превратившимся в лохмотья подолом. Ее темно-синие волосы струились, как вода, по бледным плечам и вились локонами вокруг бледного-бледного лица. Она заговорила по-эльфийски, но казалось, что она не говорит по-настоящему.

– Наконец-то ты меня услышал. – Ее глаза наполнились слезами. – Я все звала и звала, а ты не приходил. Раньше ты всегда приходил.

– Пожалуйста, не плачь. Мне очень жаль. Я просто не слышал тебя.

– А, это, наверное, из-за старика. Противный старик. Я его ненавижу. Зачем ты живешь в его палатке?

– Надо же мне где-то жить. Ты говоришь об Адерине?

– Что такое адерин? А, сова!

– Нет, нет, нет, он человек; Адерин – это имя.

Она выглядела такой озадаченной, что он решил не объяснять дальше.

– А за что ты его ненавидишь?

– Он мне врал. Я знала, что ты никуда не ушел и не под землей. Это он мне так сказал. Далеко ушел и под землей. – Она помолчала, склонив голову на бок. – Но я так долго тебя искала. Почему?

– Не знаю.

Она надула губы, как ребенок, потом засмеялась и медленно пошла к нему, покачивая бедрами. Глаза были такими же темно-синими, как и волосы, но совершенно бессмысленными, как колодцы с водой – блестящие и пустые.

– Ты так холоден. – Она внимательно изучала его лицо. – Ты меня больше не любишь, да? Ты все забыл!

По щекам покатились крупные слезы, но исчезли раньше, чем докатились до подбородка. А вот всхлипывала она по-настоящему, горько и судорожно, как обиженный ребенок.

– Прости. – Ее печаль как будто пронзала сердце Родри. – Пожалуйста, не грусти так. Я просто ничего не понимаю.

Слезы высохли. Она снова склонила голову и внимательно посмотрела на него, потом улыбнулась.

– Я знаю, что ты вспомнишь. – Она обеими руками взяла его лицо и поцеловала его в губы. – О, теперь ты потеплел. Иди сюда, ляг рядом со мной. Я хочу обнимать тебя, как раньше. Это ты помнишь? Наверняка, помнишь. Кажется, мужчинам это нравится.

Она провела рукой по его волосам, и Родри вспомнил медленное, чувственное наслаждение, совсем непохожее на то, что испытываешь в объятиях обыкновенной женщины. Он притянул ее к ебе, поцеловал – и вдруг вспомнил кое-что еще: ее губы, красные от его крови в лунном свете. Это просто сон, сказал он себе, и означает он совсем другое. Он поцеловал ее еще раз, еще, наклонил ее голову назад и нежно поцеловал в шею. Она начала смеяться и прижалась к нему, такая счастливая, такая сияющая в своем счастье, что он и сам засмеялся от радости, что снова нашел ее. Они легли на землю, и он уже не мог думать о ней иначе, как о женщине. Все же когда он начал ласкать ее, руки сами ощутли разницу: кожа ее была похожа на шелк, плоть – непривычно мягкая, словно у нее не было мускулов. Это было неприятно, но она продолжала целовать его, и отличия стали исчезать. Она становилась теплее, материальнее и тяжелее. Изорванное платье исчезло. Родри не снимал его, но вдруг она оказалась в его объятиях обнаженной. Он провел рукой по ее груди, вскрикнул и отдернул руку – у нее не было сосков, просто небольшой холмик не совсем настоящей плоти.

Она нуждалась в нем, а сам он испытывал вожделение, только поэтому Родри остался в ее объятиях. Потом он открыл глаза, увидел, что пупка у нее тоже нет, и отодвинулся. Она посмотрела на него, глаза снова переполнились слезами, и она показалась Родри такой безутешной, что он поцеловал ее, лишь бы она не заплакала. Но, раз поцеловав, остановиться уже не мог, хотя на большее не решался, все вспоминая свои открытия. Тогда она сама, коротко засмеявшись, проникла рукой ему в бригги и начала смело ласкать его. Тогда Родри забыл обо всем на свете и мог думать только о том, как овладеть ею.

Но и тут все было по-другому – медленно, почти апатично; его словно обволакивало теплой водой. Достаточно было просто оставаться внутри нее, почти не двигаясь, чувствуя, как крепко она обнимает его. Она поскуливала, как животное, слегка шевелилась под ним, и в нем пробуждалось нечто, казавшееся блаженной вечностью, и наконец наслаждение стало сродни боли. Тогда он начал двигаться и едва не потерял сознание от мучительного восторга. Он всхлипнул, уткнувшись ей в плечо, а она ликующе засмеялась. Потом он лежал рядом, обхватив ее руками, и тяжело дышал.

– Показать тебе всякое, как раньше? – прошептала она. – Пойдем опять в красивые места? Не в опасные, не туда, где она, а в хорошие, как мой мир.

– Я не понимаю. Кто такая она?

– Ах, да, ты же ее так и не увидел! – Она нахмурилась, размышляя о чем-то, что ей никак не давалось. – Ты сказал, что она демон.

– Не помню я, чтобы такое говорил.

– Говорил, говорил! Может, ты был прав, потому что когда мы отправились в ее мир, ты ушел под землю. Поэтому мы туда больше не пойдем.

– Серьезно? Ну, как хочешь.

Она подняла голову и поцеловала его в закрытые глаза, потом в губы. У него было странное ощущение, что они вместе скользят в медленном потоке и их согревает солнечный свет, теплый и ласковый. Открыв глаза, он увидел, что они лежат на лугу, а в высокой траве цветут алые розы. Родри сел и ошеломленно осмотрелся. Мимо важно прошла стайка павлинов с тремя самцами впереди, сверкающими, как драгоценные камни, синие и пурпурные.

– Тебе всегда здесь нравилось. – Она села и начала пальцами расчесывать волосы.

– Здесь прекрасно, но где мы?

– Не знаю. Это просто такое место. – Она снова легла и провела рукой по его спине. – Сделай мне это еще раз. Мы так долго не были вместе, любовь моя.

– Слишком долго. О боги, я тосковал по тебе всю жизнь и даже не знал, о чем тоскую!

Они снова любили друг друга, и когда все кончилось, исчез и луг. Они опять лежали в ореховой рощице, солнце садилось, по земле протянулись длинные тени. Только в ее волосах еще сохранился запах роз.

– Скоро ночь, – сказал Родри. – Не могу даже думать об этом, но нужно уходить.

– Я знаю. Я тоже не хочу, чтобы старик все узнал. Ты придешь завтра?

– Обязательно. Я обещаю.

И она исчезла, разметав вокруг мертвые листья. Родри встал и пошатнулся. Кружилась голова, по спине струился холодный пот. Он вцепился в дерево, чтобы устоять на ногах, и долго приходил в себя, прежде чем сумел собраться с силами и дойти до коня, мирно щипавшего высокую траву. И все же, несмотря на изнеможение, он точно знал, что снова придет к ней. Дело было не только в ее необыкновенной сексуальности. Она сама была чудом. Каким образом он, глупец, забыл, что она брала его с собой в Ликие Земли и показывала, какие там чудеса? Всю долгую дорогу до лагеря он недоумевал, как вообще мог забыть ее? Кроме того, он помнил ее предупреждение: не нужно, чтобы старик узнал.

Когда Родри вошел в палатку, Адерина в ней не было. Родри сел, решив несколько минут отдохнуть, и тут же уснул. Проснулся он только раз, чтобы переползти на одеяла. Когда он проснулся в следующий раз, палатку заливал солнечный свет. Гавантар у очага помешивал что-то ароматное в железном котелке.

– Привет, – зевнув, сказал Родри. – А где мудрейший?

– Он взял вьючную лошадь и поехал к морю. Сказал, самое время собирать красные водоросли; они очень помогают, если живот болит.

– А ты почему с ним не поехал?

– Я поеду после полудня. Дочка Бронарио еще не совсем здорова. Адерин хотел, чтобы я побыл здесь и убедился, что лихорадка не вернется.

– Понятно. Мне, наверное, надо поесть да тоже идти. Сегодня моя очередь пасти табун.

– Ты уже опоздал. – Гавантар присел на корточки и ухмыльнулся. – Сейчас почти полдень. Я хотел тебя разбудить, а Кел сказал, не надо. Он сказал, пойдешь завтра.

– Полдень? Почти полдень?!

– Ну да. – Его улыбка увяла. – Родри, с тобой все в порядке? Ты такой бледный!

– Правда? Нет, все нормально. Я просто… Мне просто снились странные сны, вот и все. Поеду-ка я, пожалуй, в табун. Чувствую себя последним дураком – должен работать, а сам сплю!

Но, разумеется, поехал он не в табун, а назад к тем ивам и лещинам, и нисколько не раскаивался, что солгал Гавантару. Она уже дожидалась его, сидя на берегу речки и расчесывая пальцами длинные синие волосы. Он спешился и начал расседлывать коня.

– Ты ведь не сказал старику, нет? – спросила она.

– Не сказал. Он все равно уехал на несколько дней.

Со смешком она сверкнула, как солнечный зайчик, исчезла и вновь появилась, но уже рядом с ним.

– Так останься со мной, пока он не вернется!

– Не могу. Завтра моя очередь ехать с табуном. Понимаешь, мы должны переходить с ним с места на место, чтобы коням хватало травы.

Озадаченно нахмурившись, она обвила руками, нежными и невесомыми, как шелк, его шею. Родри поцеловал ее и тут же почувствовал, что она обретает вес.

– Посмотри, здесь полно еды для твоего коня!

– Для моего – да, но у нас в лагере много других лошадей.

– Ты теперь не из старших братьев. Тебе не удивительно?

– А что в этом удивительного?

– Я не понимаю людей. Вы так сильно меняетесь. – Она прижалась к нему еще теснее и поцеловала его. – Давай ляжем. Тогда мы сможем пойти в какое-нибудь красивое место.


В течение нескольких следующих недель Родри сделался очень хитрым и очень ловко выкраивал время для встреч с Белой Леди. Он выполнял свою долю работ в аларе; проводил достаточно времени с Калондериэлем и другими приятелями, так что не вызывал у них никаких подозрений; и всякий раз находил очень удачные предлоги для приступов меланхолии и долгих одиноких прогулок. Иногда он замечал, что Адерин присматривается к нему, но всегда умудрялся изобразит веселье и бодрость духа и обвести старика вокруг пальца. Все были совершенно уверены, что он, с одной стороны, все еще тоскует по Джилл, а с другой – привыкает к своей новой жизни. Да и в самом деле, превратиться из одного из самых могущественных людей западной границы в просто еще одного человека из Народа, да еще и не иметь ни одного коня при этом – событие, могущее повергнуть в уныние любого. Так что правды никто не подозревал. Никому и в голову не могло прийти, что его тяга к Белой Леди стала сильнее, чем тяга какой-нибудь девки из борделя в Керморе к трубке с опиумом.

Надо признать, что и Белая Леди тянулась к нему не меньше. Всякий раз, как он уходил, она умоляла его остаться. Сколько бы он ни объяснял, что ему необходима крыша над головой и еда, она не понимала. Если Родри предлагал ей пойти в лагерь вместе с ним, она приходила в бешенство, начинала пронзительно кричать и по-кошачьи вцеплялась ему в лицо. Ему непросто было объяснить Адерину происхождение царапин, и он решал порвать с ней, но наступал следующий день, и Родри снова искал возможность ускользнуть из лагеря. Она ожидала его, такая солнечная и любящая, словно они никогда не дрались. Ему казалось, что она просто забывала об этом.

В тот день она взяла его в место, которое называла «морские пещеры». Огромные аметисты, куски хрусталя размером с лошадиную голову, играющие огнем, украшали стены этих пещер, и наполняла и бирюзовая вода, прозрачная и теплая, как жидкий свет. Они вместе спустились в беспорядочные залы, в помещения с золотыми стенами, и какие-то существа говорили с ними голосами, звучащими слаще, чем арфа. Родри казалось, что они умоляют его остаться и избавить их страну от какого-то зла, но он не сумел толком понять смысла того, что они говорили. Потом существа оставляли его и Белую Леди одних, и они могли удовлетворять свою страсть. Когда, наконец, видение растаяло, Родри почувствовал себя таким изможденным, что едва мог поднять голову. Потом он ощутил дикую жажду, во рту все горело. Он с трудом поднялся на ноги, доковылял до пруда, упал на колени, опустил голову в воду и пил, пил, пока не напился досыта. Она села рядом с ним и погладила его потный лоб бледной, прохладной рукой.

– Солнце на востоке, – сказал он наконец. – Наверное, все еще утро, но мне кажется, что мы провели там очень много времени.

– Что? Я не понимаю.

– Я говорю, как странно течет время. Кажется, что прошли дни, а между тем вряд ли прошло больше нескольких часов.

Она уставилась на него, сузив глаза и слегка приоткрыв рот.

– О, не думай об этом, любовь моя. Это не имеет значения.

Однако он добрался до лагеря, и выяснилось, что это имело значение. К нему навстречу побежали люди, спрашивая, где он, черт его подери, пропадал последние два дня. Так что же, его не было так долго – затерянного в чужом странном мире без крошки еды и капли воды?

Он нырнул в палатку Адерина и увидел его самого, Калондериэля и Гавантара, решавших, сколько всадников надо послать на его поиски.

Тут же суетилась толпа необыкновенно взволнованных природных духов. Завидев Родри, Калондериэль вскочил и схватил его за плечи, и дикий народец тоже кинулся к нему, начал хватать его за лодыжки и радостно плясать вокруг.

– Клянусь самим Темным Солнцем! – закричал Калондериэль. – Я-то думал, что ты свалился в ущелье и убился! Ты болван! Разве можно вот так ездить одному? Здесь вокруг полно ядовитых змей, это ты знаешь? Ты больше никогда этого не сделаешь, или я сам сломаю тебе шею!

Родри только и мог, что молча смотреть на него с открытым ртом.

– Кел, Гавантар, – Адерин сказал это таким ледяным голосом, что сердце Родри упало: старик знал правду. – Вон отсюда.

Они вышли без возражений, увлекая за собой дикий народец. Измученный и дрожащий, Родри упал на колени перед очагом и протянул к огню руки. Адерин молча смотрел, не столько сердито, сколько встревоженно.

– Прости меня, – выдавил наконец Родри.

– Не извиняйся. В основном это моя вина, я должен был тебя предупредить. Я и собирался, как только решил бы, что именно можно тебе сказать. Я не думал, что она отыщет тебя так быстро. Уж если говорить правду, я надеялся, что она вообще тебя не отыщет. Я глупец, правда?

Родри хотел бросить в огонь несколько веток, но руки его тряслись, и ветки упали мимо. Адерин встал на колени рядом с ним и положил руку на затылок Родри. Из пальцев потекло тепло, и леденящий холод начал уходить из его жил.

– Когда ты ее встретил?

– Я тебе не скажу. Ты сделаешь ей больно.

– Это неправда.

– Ты заставишь нас расстаться.

– А вот это – правда.

Не раздумывая, Родри повернулся и замахнулся на Адерина. Он хотел скинуть руку старика со своей шеи, и больше ничего, но Адерин уклонился, и Родри упал на пол. Только тут он понял, как изможден. Он лежал и собирался с силами, чтобы приподнять голову, а потом сесть. Адерин снова присел рядом и посмотрел Родри в лицо.

– Прости меня, – прошептал Родри. – Я сам не знаю, что на меня нашло.

– Она – как лихорадка, или как яд, попавший в кровь, только воспалились твои сознание и душа. А по-честному, так ты сам в этом виноват. Она не может измениться или перестать это делать. Не больше, чем огонь может перестать жечь руку, которую ты по собственной глупости в него сунешь.

– Откуда ты узнал?

– Последние несколько недель я думал, что у тебя роман с кем-то, и ты просто смущен и не хочешь говорить об этом вслух. Видно, тут мой возраст виноват. – Адерин коротко усмехнулся. – Было совершенно ясно, что ты что-то скрываешь, и я то и дело видел, как ты улыбаешься: так улыбается любой мужчина, который недавно был с любимой женщиной. А потом ты исчез, и я чуть с ума не сошел от тревоги и подозревал самое страшное… А потом ты, спотыкаясь, ввалился в палатку, и в тебе не осталось жизненных сил, ты был белый, как береза – тут-то я и вспомнил про твой сон. Я должен был догадаться, что она рядом! Конечно, эти дни я был занят работой и учеником, но после твоего сна я должен был догадаться!

– Это мой позор, а не твой. Ведь не ты… – слова застряли в горле, как колючки: Родри вдруг понял, насколько неестественным было его вожделение. – О боги! Мне так жаль.

Адерин ничего не сказал. Он смотрел в огонь с таким видом, словно умел читать языки пламени, как люди читают книги. Родри не чувствовал ничего, кроме стыда, лицо его горело, как в лихорадке. Но даже и сейчас он считал, что его привлекали скорее чудеса, чем секс. Он так живо вспоминал их, эти пещеры, наполненные драгоценными камнями глубоко под волнами, которые никогда не бились о берег; или луга, на которых под золотым солнечным светом цвели розы, источая свой необыкновенный аромат. Он слышал пронзительные крики павлинов, важно выступающих по изумрудной траве, и видел рубиновые розы… Он встал и пошел по этим розам, вдыхая сладкий аромат… и тут резкая боль ударила его в лицо. Он попытался идти дальше, не обращая на нее внимания, но боль продолжалась. Видение исчезло с резким шипением, какое издает капля воды, попавшая в горшок с раскаленным маслом. Родри понял, что смотрит в лицо Адерину, который стоял над ним с поднятой рукой.

– Очень плохо, – сказал старый маг. – Она явилась за тобой сюда.

Адерин отступил назад, вытянул вперед руку и начал медленно очерчивать круг, одновременно вполголоса приговаривая что-то на незнакомом Родри языке. Казалось, что он указательным пальцем чертит большой невидимый круг вокруг палатки и в каждой его четверти рисует какую-то фигуру. Адерин сделал это трижды, и неожиданно Родри показалось, что его разбудили после ночи, полной кошмарных сновидений. Он еще помнил, что ел какие-то чудеса, но не мог вспомнить никаких подробностей, а палатка выглядела куда более настоящей, чем была в течение последних недель. Мир вокруг сделался унылым и странным – с одной стороны, в нем было полно мишуры, а с другой – он был каким-то грязным. Это походило на дорогую и красивую рубашку, всю вышитую бардекианскими шелками, но ее носили и носили, и теперь она, потрепанная, выцветшая и вся в пятнах, годится только на то, чтобы отдать ее нищему.

– Ты должен от нее отказаться. – Адерин говорил сурово и холодно. – Ты понимаешь меня? Она тебя убьет, если ты от нее не откажешься.

Родри охватил такой гнев, что он сам этому удивился. Он хотел ее, хотел ее чудес, хотел всего этого так, что готов был убить любого, вставшего у него на пути, даже Адерина. Старик резко отступил назад, и Родри понял, что ярость отразилась у него на лице.

– Пожалуйста, Родри, выслушай меня. Ты прикоснулся к запретному, мне трудно это объяснить, но… постой, я понимаю тебя. Подумай об этом вот как: помнишь свой сон? Это было знамение. Она убьет тебя, не желая этого, если ты будешь продолжать встречаться с ней. Она высасывает из тебя жизненные силы, и очень скоро тело твое совсем ослабеет и умрет, потому что в нем не останется сил для поддержания жизни. Я понимаю, что это звучит довольно бессмысленно, но…

– Чертовски верно, бессмысленно! О боги, неужели ты не понимаешь? Смерть – это совсем невысокая цена за то, что она дарит мне!

Адерин долго и молча смотрел на него.

– Похоже, все зашло еще дальше, чем я думал, – сказал он наконец. – Есть еще одно, чего ты пока не понимаешь. Возможно, ты готов умереть, а как насчет нее? Или ты собираешься потянуть и ее вслед за собой? Она думает, что я ее ненавижу, а ведь я тревожусь за нее так же сильно, как и за тебя. У нее нет сознания, и она не понимает, что между вами происходит. Она тебя любит, и это все, что ей известно об этом мире.

Против воли Родри вспомнил, как она растерялась, когда речь зашла о таких простых вещах, как имена или время.

– Она стала такой, какая она есть, потому что знает – ты хочешь ее такой, – продолжал Адерин. – Ты вынуждаешь ее к этому, Родри Майлвад. Если она будет продолжать угождать тебе, она погибнет, попав в ловушку между миром людей и эльфов и Дикими Землями. Ее настоящий дом – дикие Земли, но она его потеряет, он закроется для нее навеки, и все из-за тебя. Ты хочешь этого? Она будет обречена, превратится в космическое отребье и будет страдать половину Вечности, и все это из-за…

– Прекрати! О, ради бога, заткнись! Я не сделаю этого! Я откажусь от нее! Я клянусь всеми богами моих народов!

– А я помогу тебе сдержать эту клятву. Хорошо. Теперь я позову Гавантара. Похоже, что тебе не помешает хороший обед.

Родри заставил себя поесть, причем еда казалась ему странно безвкусной, потом упал на одеяла и заснул, даже не раздеваясь. Тут же он увидел сон, причем такой яркий, что он понял – это не простой сон. Она пришла к нему, потому что он не мог от нее отгородиться, потому что в стране снов госпожой была она, а он – ее рабом. Она начала упрекать его за то, что он предал ее; он упал на колени и умолял простить его, он ползал у ее ног, как последний раб, пока она не снизошла до него. Она протянула ему руку и приказала ухватиться за нее. Она увлекла его на луга с розами, и даже во сне воздух был напоен их густым ароматом; и отвела его к потоку, где среди золотых тростников и изумрудных водорослей скользили рыбки, яркие, как драгоценные камни. Они вдвоем сидели в теплой, сладко пахнущей траве, и Родри знал если сейчас он займется с ней любовью, он уже никогда не проснется, и тело его будет находиться в трансе, а разум – свободно скитаться во сне до тех пор, пока не придет смерть. Ее улыбка была сладкой, такой сладкой, что цена казалась ему невысокой. Он будет жить долго-долго, возможно здесь, с ней, и они будут наслаждаться ярким днем, пока не наступит серая ночь. Она наклонилась к нему, чтобы поцеловать, и он радостно улыбнулся… потом поймал ее запястья и отклонился назад.

Его смерть обречет ее на погибель. Так сказал Адерин, и в глубине души Родри знал, что старый маг не станет лгать. Надув губки, она придвинулась к нему, чувствуя его холодность; снова улыбнулась, высвободила руки, придвинулась еще ближе, пробежалась пальцами по его волосам и разбудила в нем такое желание, что он чуть не задохнулся от сладости всего происходящего. Он уже готов был поцеловать ее, но тут она пронзительно вскрикнула. Родри резко обернулся и увидел Адерина, быстро идущего через луг с лицом суровым и неумолимым, как у воина, и его появление разбудило какие-то таинственные силы. Он казался то худым юношей, только плоть его и одежды были бледно-серебряными, то туманной, изменчивой башней лунного света. С воплем ярости Белая Леди исчезла, и вместе с ней исчезли из окружающего мира все краски. По мертвенно-серому лугу шел Адерин, земля сотрясалась и грохотала, деревья раскачивались…

…и Родри проснулся. Адерин тряс его за плечи. Лицо его было таким же суровым, как и во сне, но сейчас он ничем не походил на Серебряного Владыку Диких Земель.

– Клянусь самим Темным Солнцем! – сказал Адерин. – Это будет та еще битва. Не покидай лагерь в одиночестве до тех пор, пока мы не победим. Я найду Кела и попрошу его дать тебе охрану.

Родри тут же подумал, что ускользнет, когда старик выйдет, но у входа в палатку стоял, скрестив на груди руки, Гавантар и сурово смотрел на него. Юноша щелкну пальцами, и появились природные духи. Они взобрались Родри на колени, схватили его за руки, взгромоздились на плечи и делали все, что могли, лишь бы не дать ему уйти. Родри уткнулся взглядом в пол, стараясь не слушать ее голос, шепчущий, умоляющий, зовущий… Теперь он не спал и мог спорить с ней, предупредить ее, рассказать об ужасной судьбе, которая ждет ее, если она будет упорствовать в своей любви, но она говорила только, что готова умереть за него так же, как и он за нее.

– Ты даже не знаешь, что такое смерть.

Тут он понял, что говорит вслух, а Гавантар слушает его с нездоровым любопытством, смешанным с ужасом. В глазах Родри вскипели слезы и потекли по лицу, он не в силах был остановить их и не мог произнести ни слова, пока не вернулся Адерин. Едва маг переступил порог, она ускользнула прочь, в последний раз прошептав о своей любви.

– Я сплю меньше других людей, – сказал Адерин. – Но и мне иногда нужен отдых, а Гавантар в таких вещах еще новичок. Благодаря воинскому предводителю и его людям тело твое всегда будет здесь, а вот с душой возникнут сложности. Думаю, нам нужна помощь.


Покинув лагерь, Джилл направилась на юго-запад, стремясь к морскому побережью и островам Веймглэйс, где в то время стоял небольшой храм богов учения и знаний. Рядом в длинном каменном здании размещалась ставшая впоследствии знаменитой библиотека. С помощью молодого жреца Джилл рылась в собрании из пяти сотен книг и старых манускриптов в поисках любой информации, которая могла помочь разобраться в тайнах вирда Родри Майлвада вообще и кольца с розами в частности. К этому времени все историческое и литературное наследие эльфов было утеряно. Некоторые из них умели читать, а некоторые стали сказителями, чтобы запомнить и передавать дальше эльфийские традиции, но только две книги эльфов уцелели после Великого Огня. Вместе с этим наследством был утерян смысл слова, выгравированного внутри кольца Родри.

Кое-где в книгах на других языках все же попадались ссылки на знания и учения эльфов, записанные теми редкими писцами, кто считал, что к Народу стоит прислушаться.

Джилл твердо вознамерилась выбрать из этих отрывков все, что только возможно. Она научилась читать довольно поздно, поэтому до сих пор очень медленно разбирала дэверрийские тексты, часто отдыхала и спрашивала у писцов значение того или иного неразборчиво написанного слова. Еще медленнее продвигалось дело с бардекианскими книгами.

Через две недели утомительных и почти бесплодных поисков Джилл готова была сдаться и искать нужные ей сведения только путем медитации, и тут наткнулась на отрывок, придавший ее мучениям смысл. «Когда наш народ впервые попал на острова», писал какой-то бардекианский историк, «он наткнулся на других беженцев, появившихся здесь немного раньше. У этих странных людей не было имен, и они говорили, что пересекли северное море.

Старые истории говорят, что этих людей было совсем немного и что все они либо умерли, либо уплыли на юг». И это все. Этот отрывок легенды, переданный изустно и, вполне возможно, ненадежный, причинял Джилл танталовы муки – он очень подходил под описание эльфов, бежавших из своих Городов от Великого Огня. А вдруг это правда? Более того, а вдруг потомки этих беженцев до сих пор живы где-нибудь на крохотных неизвестных островах далеко на юге? При одной только мысли об этом всплыли давно забытые воспоминания, крохи знаний о Бардеке, которые раньше не казались ей важными: например, манера расписывать стены, напоминавшая росписи на палатках эльфов.

Поздно вечером сидела она в крохотном домике для гостей и просматривала список названий малоизвестных островов в надежде найти что-то общее с языком эльфов и вдруг почувствовала, что в ее сознание стучится Адерин. Джилл села на пол перед очагом и уставилась на раскаленные угли. Над пламенем появилось его лицо.

– Слава богам, я все же отыскал тебя. Я уже долгие часы пытаюсь привлечь твое внимание.

– Мои извинения, Я напала на след очень любопытных сведений, и это настоящая загадка, причем очень увлекательная.

– Нет ли возможности на время отложить твои поиски? Случилось кое-что очень плохое.

– Что? Ну, разумеется! Я имею в виду – что случилось?

– Мне нужна твоя помощь. Мне неловко тебя просить, я знаю, что ты чувствуешь к Родри, но ты единственная, к кому я могу обратиться, Я молю тебя, если ты хоть немного меня почитаешь, вернись обратно в лагерь.

– Я отправлюсь в путь завтра же. Где вы сейчас?

Видение изменилось. Теперь она видела лагерь, укрывшийся в долине у северного края Педролока. Тут сознание Адерина покинуло ее в порыве тревоги, словно он не мог задержаться и на миг, чтобы объяснить, в чем дело.

Джилл оставила мулов и снадобья, но попросила у жрецов верховую лошадь на смену, чтобы быстрее передвигаться. Первые три дня все шло гладко, а потом с запада пришла летняя буря. На четвертое утро Джилл проснулась и увидела темное, как сланец, небо. В воздухе было что-то тяжелое и гнетущее, и обе лошади вели себя беспокойно. Буря разразилась днем. Сначала упало несколько тяжелых капель, потом хлестнул резкий порыв ветра, громыхнул гром и засверкали молнии. Джилл пришлось спешиться и успокаивать дрожащих лошадей, пока молнии не прекратились, а дождь не стал мелким и монотонным. Она все же проехала еще несколько миль, но пробираться сквозь мокрую траву было так тяжело, что Джилл пожалела лошадей и рано устроилась на ночлег у ручья среди нескольких ив.

Проснулась она до зари, дрожа от холода, с ощущением, что кто-то смотрит на нее. Дождь уже прекратился, но небо висело над равнинами все такое же серое и унылое, день занимался туманный и мрачный. Джилл огляделась и увидела между деревьями женщину.

– Хорошего вам утра, – сказал Джилл по-эльфийски. – Тут неподалеку ваш алар или вы путешествуете в одиночестве?

Женщина запрокинула назад голову, завыла на такой высокой ноте, что по спине у жил потек холод, и вдруг исчезла. Джилл медленно встала на ноги, дрожа теперь не только от сырости.

– Это что, баньши? О боги! Родри!

Она тут же попробовала отыскать его, но не нашла ни Родри, ни лагеря эльфов. Она едва не впала в панику, но сообразила, что Адерин, должно быть, везде наложил магические печати, а это – предвестие ужасной беды.

Гроза закончилась, солнце и ветер быстро высушили высокую траву, и Джилл весь день немилосердно подгоняла лошадей, но только к полудню следующего дня, то есть на пятый день после того, как покинула острова Вейм, она увидела лагерь – скопление круглых палаток на горизонте и табуны коней, мирно щиплющих траву. Юный эльф, стерегущий лошадей, громко и радостно приветствовал ее. Тут же примчался Калондериэль и с ним полдюжины эльфов.

– Забери ее лошадей! – приказал воинский предводитель. – Я провожу ее в палатку мудрейшего. Джилл, как я рад видеть тебя!

– Родри мертв?

– Нет. Адерин тебе не сказал? Родри сошел с ума. Совсем. Бредит, видит что-то непонятное… Я ничего не понимаю, но выглядит это пугающе, честное слово. Просто заставить его поесть – и то нужно суметь.

Палатка Адерина стояла на непривычном месте – посреди лагеря. Джилл вбежала внутрь, сзади шел Калондериэль, а толпа дикого народца толкалась вокруг них. Адерин стоял у погасшего очага и ждал. Мастер двеомера выглядел совершенно изможденным: бледный, ссутулившийся, с такими черными кругами под глазами, каких не бывает и у пьяного воина. Позади него, скорчившись у кожаной стенки, как животное в клетке, сидел Родри. Она едва узнала его; он сидел тихо-тихо, а глаза смотрели мертво.

– Что случилось? – отрывисто спросила Джилл.

– Для начала – я не спал больше недели, – сказал Адерин. – Но спорю, ты имела в виду Родри.

Родри не шевельнулся.

– Я думала, он мертв. Я встретила по дороге баньши.

– Это не баньши. Оно – она – это и есть беда. – Адерин повернулся к Келу. – Останься с ним, хорошо? Кричи, как заметишь первые признаки безумия. Мы будем тут, рядом, просто нам надо поговорить без свидетелей.

Они вышли наружу, и Джилл обратила внимание, что никто не осмелился подойти к ним, даже всегда любопытные дети, даже собаки.

– Это женщина из Диких Земель. – Адерин не стал терять времени на пустые слова. – Маленькая дрянь околдовала его, но ей это вредит еще сильнее, чем ему. Она связана с ним по его предыдущим жизням, а я не могу толком объяснить ему, чтобы не поведать истину, которой он не должен знать.

– Так надо поймать ее и вернуть Владыкам.

– Проще сказать, чем сделать. Я пробовал много раз, но она очень хитрая и коварная.

– Слушай, ведь Родри благородный человек. Разве нельзя объяснить ему, что он вредит этому несчастному невинному духу и…

– Я объяснил, только поэтому он до сих пор с нами. Он делал все, что мог, чтобы противостоять ей, но в конце концов она притянула его.

– Я все еще не понимаю, как…

– Она его любовница. Я имею в виду именно это. И страсть его к ней пылает во сто крат сильнее, чем к тебе во времена вашей любви.

Неожиданно охвативший ее гнев удивил Джилл. Конечно, это была не ярость, но несомненное негодование, проблеск былой ревности. Адерин неверно понял ее молчание.

– Ведь ты знаешь о таких вещах, верно? – спросил старик. – Она одна из природных духов, но много лет назад ее запутала одна из Стражей, давшая ей ложное тело. С тех самых пор она пытается стать человеческим существом, высасывая магнетизм из него и других любовников…

– Конечно, я знаю, что именно она делает! О, прости, Адерин, я не хотела на тебя кричать. И как долго это продолжается?

– Пару сотен лет, чуть меньше, чуть больше.

– Так сейчас она должна быть весьма… гм, убедительной.

– Очень, и к тому же красавица, во всяком случае, Родри так говорит, но он не может судить здраво. Лично мне никогда не нравились бледные дамочки с надутыми губками, все такие жеманные, с широко открытыми глазками.

– Родри они тоже не нравились. Это отвратительно, правда? Трудно поверить, что это случилось с ним, и вот пожалуйста. Как ты оберегаешься от нее? Обычные печати?

– Конечно, но она продолжает взывать к нему, особенно, когда он спит, а я не могу караулить его каждый миг. Гавантар помогает накладывать печати, но это и все. Честно сказать, теперь, когда ты здесь, я первым делом должен пойти в палатку Кела и поспать. Боги, как я устал!

Джилл оставила Гавантара охранять вход, а сама вернулась в палатку. Родри даже не взглянул на нее, когда она вошла, и ни слова не сказал. Джилл поела копченого мяса с хлебом, которые обнаружила в корзинке у очага. Потом уселась на пол неподалеку от Родри и стала внимательно рассматривать его. Похоже, ему это было совершенно все равно. Джилл потрясенно поняла, что он выглядел на свой возраст. Нет, у него не было ни единого седого волоска или мешков под глазами, но он выглядел стариком, лишенным жизненной силы и магнетизма, которые помогали эльфам оставаться молодыми. Она всегда воспринимала его, как своего юного возлюбленного, а этого пожилого человека Джилл не знала. Ей стало очень больно.

– Родри? Ты ничего не хочешь мне сказать?

Он поднял голову. Глаза сузились, рот приоткрыт – он словно пытался понять, кто она такая.

– Мои извинения, – сказал он после долгого молчания. – Я думал, ты предпочтешь, чтобы я не открывал рта.

– Почему это?

– Должно быть, я внушаю тебе отвращение.

Она подумала.

– Нет, это не так. Я опасаюсь за твою жизнь.

– Неужели имеет какое-то значение, жив я или умер?

– Ну конечно же! Твой вирд…

– Да к черту мой вирд! Я хочу сказать – для тебя это имеет значение?

Этот вопрос тоже требовал продуманного ответа.

– Имеет. Может, я и не влюблена в тебя больше, но ты мне нравишься, и всегда нравился, правда. Как хороший друг. И я всегда тобой восхищалась, а с годами это становится важнее, чем любовь.

– Разве? Я… – он замер, не договорив.

Краем сознания Джилл ощутила потрескивание энергии, означающее, что Дикие Земли где-то поблизости. Откуда-то выскочил ее серый гном и, выпучив глаза и разинув рот, начал тыкать пальцем во что-то позади нее. Джилл открыла свое второе зрение, медленно повернулась и всмотрелась. Первое, что она увидела, была гладкая золотистая сфера, которую Адерин и Гавантар возвели вокруг палатки и пометили пылающими пентаграммами. А за ней смутно маячила тень женщины, колеблющаяся, словно женщина виднелась сквозь бутылочное стекло. Джилл медленно встала на колени, и тень исчезла.

– Она знает, что я здесь.

– Собственно, именно она мне и сказала, что ты приближаешься. То есть она не знала, кто ты такая, просто сказала, что старик призвал еще одного мастера двеомера. Я сам понял, что это ты.

– Ты знал, что она знает, и не сказал Адерину?

Родри вспыхнул от стыда, и только тут Джилл поняла, как раздвоено его сознание.

За несколько последующих дней Джилл и Адерин разработали немного странный способ караулить. Когда Родри не спал и таким образом был в некоторой безопасности, они оба отдыхали, но с той минуты, когда он засыпал, кто-нибудь из них присматривал за его телом, а второй охранял эфирный уровень. Теперь Белая Леди не могла попасть в его сны, хотя однажды утром Джилл все же увидела ее. Вообще-то на эфирном уровне природный дух мог появиться только в виде группы линий силы или как хрустальный блеск, то есть скорее, как геометрическая фигура, нежели живое существо, но создание, которое Джилл увидела парящим на волне голубого света, казалось застрявшим между этими двумя образами. Лицо у нее было получеловеческим, но она то появлялась, то растворялась во вспышках зеленого света и линий. Джилл увидела это, и бывшее до сих пор отвлеченным сочувствие превратилось в искреннее сострадание: несчастный дух покинул свой путь и оказался в западне чужого мира. Если это будет продолжаться, он не сможет пережить такое перемещение, особенно если не будет подпитываться от Родри. Джилл послала в голубой свет сигил Короля Эфира и хотела шагнуть туда сама, но дух улетел прочь, излучая ярость, похожую на настоящий крик.

Джилл вернулась в свое тело и села, потягиваясь и зевая. Родри с подозрением смотрел на нее.

– Что ты с ней сделала? – рявкнул он.

– Глупец, я пыталась ей помочь.

Ему хватило учтивости, чтобы изобразить раскаяние.

Весь этот день Родри не находил себе места. Он ходил по палатке то поперек, то кругами, пока у Джилл не начала кружиться голова. Она предложила позвать Калондериэля и покататься верхом, но он ей даже не ответил.

– И долго ты собираешься грызть свою кормушку? – не выдержала Джилл.

– Что?

– Ты ведешь себя, как жеребец в охоте, которого не подпускают к кобыле. Не велико удовольствие видеть тебя в таком состоянии.

Он резко остановился и повернулся к ней.

– Адерин добрее меня, – продолжала Джилл. – Он считает тебя бедной невинной жертвой. Но я-то тебя лучше знаю! Бьюсь об заклад, этой твоей призрачной любовнице не пришлось силком тянуть тебя в свою постель. Спорю, ей даже не пришлось дважды повторять приглашение!

Вспыхнув, Родри шагнул к ней со взбешенным видом.

– Только попробуй, – ухмыляясь, сказала Джилл. – Я еще не забыла, как надо драться, и держу пари, я швырну тебя через всю палатку.

Он отвернулся, помедлил и упал ничком на одеяла. Джилл несколько минут смотрела на его трясущиеся плечи, прежде чем поняла, что он плачет. Она встала на колени и начала растирать его затылок, давая своему магнетизму перетекать в него. Через несколько минут Родри перестал плакать и перекатился на спину.

– Родри, пожалуйста, я не хочу, чтобы ты умер. делай то, что говорим мы с Адерином. Будешь?

Он сел и вытер глаза рукавом.

– Спасибо, – прошептал он. – Просто мне кажется, что я сейчас разорвусь на части, и я не знаю, как…

Раздался вопль, похожий на рев пантеры, дикий и жуткий, заполнивший собой палатку и растекшийся по лагерю. И сразу следом Джилл что-то ударило по лицу – сильный удар, словно кошачьей когтистой лапой. Все годы магических упражнений будто бесследно испарились. Ни о чем не думая, Джилл вскочила на ноги и ударила в ответ, пытаясь схватить руку, которой тут не было, ища врага, которого не видела. Пальцы ее сомкнулись на чем-то плотнее воздуха, но все равно не существующем в действительности; следующий удар из ниоткуда пришелся Джилл по губам; потом она услышала, как кричит Адерин. Враг испарился.

– Какая я идиотка! – в отчаянии вскричала Джилл. – Ведь я могла наложить на нее знак короля, а я совсем потеряла голову!

– Не могу сказать, что я виню тебя за это, – отозвался Адерин. – Инстинкт и все такое. Гаватар почуял ее и разбудил меня, но я опоздал.

– Теперь уже неважно. – Джилл осмотрелась и увидела Гавантара, стоявшего у входа в палатку. – Гавво, побудь здесь. Адерин, пошли поговорим где-нибудь, чтобы нас не подслушали. Прости, Роддо, но тебе я не доверяю.

В полной уверенности, что дух слишком напуган и вернется не сразу, они отошли подальше от лагеря. День был жарким, воздух неподвижным, но все равно, оставив палатку и одержимого Родри, оба мага почувствовали себя так, будто нырнули в прохладную речку.

– Она отчаялась, как волк голодной зимой, раз уж решилась взломать печати, – сказал Адерин. – Не знаю, сколько мужества и могущества ей для этого потребовалось. Трудно поверить, что она так страшно тоскует по нему.

– Это нечто совершенно другое. Она ревнует ко мне, и я думаю, мы можем этим воспользоваться. Послушай, Владыки Диких Земель наверняка хотят помочь нам в этом деле!

– Я уже связался с ними. Но она словно танцует вокруг них и ускользает всякий раз, когда они приближаются.

– Нам требуется что-нибудь, чтобы отвлечь ее неразвитое сознание, и мне кажется, я нашла самую подходящую наживку. Конечно, Родри будет тяжко видеть, как мы ее поймаем, но с другой стороны, он сам это на себя навлек.

– Ты не из тех, кто легко прощает, а?

– Да, ты нащупал мое слабое место. Мне не так легко проявить сострадание, Адерин. Я в этом не похожа на Невина, да и на тебя тоже. Может, это потому, что мне пришлось пережить трудные времена, но у меня не всегда хватает терпения.

– Пока ты об этом помнишь, хватает.

Через два дня разразилась летняя гроза. Ливень шумел над равнинами. Адерин заявил, что ему необходимо поговорить с Калондериэлем и ушел из палатки, нарочито уведя с собой Гавантара. Джилл сотворила шар магического света, подвесила его у дыры для выхода дыма в потолке палатки, потом вытащила мешочек с эльфийскими «костями», маленькими деревянными пирамидками, каждая сторона которых была выкрашена в разные цвета. Игра заключалась в том, что вы трясли десять костей в ладонях, потом бросали их. Победитель определялся в зависимости от того, сколько выпадало сторон одного цвета и какой узор они образовывали. Наибольшее число очков получал тот, кто выбрасывал все красные, что было практически невозможно. Поскольку на матерчатом полу палатки, как и на траве, пирамидки не падали отвесно, игра, как правило, заканчивалась скандалом; впрочем, Родри это было все равно. В основном он просто смотрел, как падают кости Джилл, и ей приходилось напоминать ему, что теперь его очередь.

– Если хочешь, можем больше не играть, – сказала Джилл в конце концов.

– Прости меня, но мое сердце не здесь.

– Она зовет тебя?

– Теперь она все время зовет меня.

– Ах, Роддо, как мне больно за тебя!

Услышав свое уменьшительное имя, он посмотрел на нее и улыбнулся так печально, что на миг ей по-настоящему стало его жалко. Джилл протянула руку и погладила его по щеке, а он слегка повернул голову и поцеловал ее пальцы – жест, привычный с тех времен, когда они были, вместе.

Удар сзади был такой силы, что Джилл едва не упала в объятия Родри. Она услышала, как он закричал; потом ее ударили по лицу. Усилием воли она заставила себя не применять магию. Вместо этого она протянула обе руки назад и стала нащупывать вслепую, как кошка в поисках мыши. Наконец одна рука с хлюпающим звуком ткнулась в нечто, слегка напоминающее человеческое тело.

– Ах ты дрянь! Ты оставишь Родри в покое!

В ответ ее снова ударили. Джилл уже двумя руками схватила что-то скользкое и холодное. Раздался крик, шлепок, и вдруг Джилл увидела ее. Она корчилась в руках Джилл, бледная, красивая, но взбешенная – рот ее искривился, зубы заострились, длинные синие волосы развевались, словно на них дул какой-то особый ветер. Она кинулась на Джилл и попыталась ее укусить, а потом исчезла, вытекла из ее рук, как вода. Джилл повернулась и снова схватила вслепую. На этот раз она ухватилась за нечто, напоминавшее длинные волосы. С воплем существо снова появилось. Оно визжало и пыталось вцепиться когтями в лицо Джилл.

– Хватит! – крикнул Адерин. – Мы уже начертили круг.

Фея замерла в руках Джилл, потом застонала. Это прозвучало так жалостно, что Джилл выпустила ее. Она уже попалась в ловушку и исчезнуть не могла. Мало того, что Адерин и Гавантар вошли в палатку, когда она была занята сражением, но появился и Владыка диких Земель, перешедший в физический уровень. Он походил на сгусток света, серебряную колонну, внутри которой смутно угадывались очертания человеческого тела. Фея упала на колени, из глаз ее брызнули слезы, она спрятала лицо в ладони.

– Все закончилось. – Голос Владыки был нежным, как журчание воды. – Ты возвратишься со мной домой, дитя.

Фея снова застонала и подняла голову, с отчаянием глядя на Родри. Она протянула к нему руки, и он шагнул вперед, но Джилл схватила его и оттащила назад.

– Я ненавижу тебя! – прошипела фея, глядя на Джилл.

– А я тебя нет, малышка.

Позади Владыки возник еще один луч света, на этот раз внутри угадывалась женская фигура. Джилл услышала, как ахнул Адерин, но основное ее внимание было отдано несчастному созданию, в муках корчившемуся на коленях посреди палатки.

– Иди со своим Владыкой. Он исцелит тебя.

Серебряный луч засветился изнутри теплым желтым светом и поплыл вперед, обволакивая фею. Мужская тень протянула руку, погладила фею по голове, и оба исчезли. Родри потерял сознание и упал на руки Джилл. Сквозь зубы бранясь из-за тяжести его тела, она осторожно положила его на пол, взяла одеяло и укутала его. Утратив магнетическую связь со своей Белой Леди, Родри стал мертвенно-бледным и сильно дрожал. Джилл хотела сказать что-то Адерину и увидела, что женщина-Владыка все еще оставалась в палатке и стала более материальной, чем была. Она вышла из колонны света, и плоть ее казалась почти настоящей, хотя и просвечивала. Женщина походила на эльфа и была красавицей, с такими светлыми волосами, что они казались серебряными, и холодными темно-серыми глазами. Адерин, не шевелясь, смотрел на нее и старался выглядеть таким равнодушным, что Джилл вдруг поняла, кто это.

– Далландра? – прошептала она.

Женщина повернула голову и посмотрела на нее долгим взглядом.

– Ты следуешь путями Света? – это был скорее не голос, а мысль, но, судя по страданию, исказившему лицо Адерина, он тоже услышал.

– Да, – сказал вслух Джилл.

– Хорошо. – Она повернулась к Адерину. – Элессарио сожалеет. Она не понимала, что делала. Она просто хотела помочь бедняжке, когда та полюбила Мэйра.

– Я признаю, что твоя подруга невиновна.

Лед в голосе Адерина потряс Джилл, но Далландра не обратила на это никакого внимания.

– Должен родиться ребенок, – сказала она Джилл. – Скоро. Или это будет скоро по нашему счету, а в вашем мире пройдет много времени.

– Этот ребенок имеет ко мне отношение?

– Я надеюсь. Я вижу вокруг этой девочки большую опасность.

– Я помогу, если сумею.

Далландра кивнула, благодаря без слов, и начала таять, как дымок на ветру.

– А что с кольцом? – Джилл вложила в вопрос всю настойчивость, которую могла, пытаясь вернуть ее назад. – Ты знаешь, в чем смысл кольца с розами?

Далландра коротко улыбнулась, и на это мгновение снова показалась смертной.

– Нет. Они не сказали мне. Они такие.

В воздухе повис ее смешок, а сама она исчезла. Адерин резко вздохнул, потряс головой и встал на колени возле Родри, словно ничего не произошло.

– Джилл, останешься еще на несколько дней? Мне потребуется твоя помощь.

– Ну конечно. Я всегда рада услужить тебе и хочу снова увидеть его нормальным. Когда-то я очень любила его.

– Когда-то, но не сейчас?

– Когда-то, но не сейчас. – Джилл вздохнула и встала на ноги. – В каком-то смысле я сожалею, что потеряла такую любовь, но она и не должна была случиться, а теперь ее нет, и это все.

Адерин долго молчал, а когда заговорил, его голос прозвучал неестественно спокойно.

– Очень жаль, что ты не была знакома с Даллой. думаю, вы могли бы подружиться.


Минут через двадцать Родри очнулся от обморока с ощущением, что проспал несколько дней. Кроме того, он был сильно озадачен тем, что лежит на полу в палатке Адерина, а рядом, серьезные, как жрецы, стоят Джилл и Гавантар.

– Что такое? – пробормотал он. – Я что, болел?

– Можно сказать и так. – Адерин протянул ему чашку с какой-то горячей жидкостью. – Выпей это, хорошо?

У жидкости был слабый привкус трав. Когда Родри выпил все, в голове у него прояснилось и он вспомнил Белую Леди. Теперь он не мог смотреть на них, особенно на Джилл. Лицо его горело от стыда.

– О-о, к лицу приливает кровь – весело сказал Адерин. – успокойся, сынок, все довольно хорошо кончилось. Нельзя винить тебя за то, что ты проиграл сражение, если у тебя даже не было оружия, а у нее – целый арсенал.

Родри долго отказывался выходить из палатки днем и покидал ее только под покровом ночи, когда все спали.

Под растущей луной шел он через равнины или метался по берегу реки, всегда бегом, словно мог оставить позади свой позор или встретить самого себя, идущего себе же навстречу, и наконец понять, кто же он такой.

И ни разу за все долгое время безумия он не подумал о себе, как о Родри Майлваде. Тот, кто лучше всех владел мечом в целом королевстве; лорд, чьей славой восхищался сам Верховный Король; лучший гвербрет Аберуина – все эти люди умерли. Иногда он вновь становился прежним Родри, отцом и дедом, который хотел знать, как живет его семейство, но ненадолго.

Казалось, даже горячо любимый внук уплывал от него все дальше и дальше с каждой прожитой минутой подобно тому, как пущенный маленьким ребенком по реке кораблик уносит течением в бесконечность. На рассвете он ковылял назад, измученный своей прогулкой, забирался в палатку Адерина и засыпал на весь день, и ему снились сумбурные сны. Ему часто снились старые сражения, особенно уничтожение города под названием Слэйт. Этот сон был настолько отчетливым, что Родри чуял запах дыма, когда горело убежище пиратов. Однажды в полнолуние ему приснилась Белая Леди, но откуда-то издалека, просто как воспоминание. Чудеса кончились, кончил навсегда. Он проснулся в слезах.

Адерин и Гавантар сидели в центре палатки у погасшего очага, вместе рассматривали какую-то книгу и тихонько разговаривали о сигилах и предзнаменованиях. По свету, просачивающемуся в палатку, Родри понял, что скоро закат. Он сел, и Адерин оглянулся.

– Голоден? Есть копченая рыба.

– Я не голоден, но все равно спасибо.

Адерин закрыл книгу и посмотрел на Родри. Точнее, он посмотрел на воздух вокруг Родри.

– Знаешь, тебе необходимо выходить на солнце. Ты белый, как молоко.

Родри отвернулся.

– Успокойся, – решительно сказал Адерин. – Никто, кроме меня, Джилл и Гавантара вообще не знает, что произошло.

–Все просто считают, что я сошел с ума, верно? Это довольно унизительно.

Адерин вздохнул. Родри заставил себя посмотреть ему в лицо.

– Я кое о чем хочу спросить, – сказал он. – Когда эта… гм… неприятность началась, ты говорил странные вещи, и вспомнил о них я только сейчас. Она снова нашла тебя, сказал ты. Что ты имел в виду под «снова»? Я никогда не видел ее раньше.

– Я все думал, запомнил ли ты это. Я совершил чудовищную ошибку, сказав это при тебе. – Старик встал и отошел в сторону, и вдруг показался Родри выше, чем он есть, нависшим над ним, грозным, с холодным взглядом темных глаз. – Ты в самом деле хочешь это знать? Я обязан сказать тебе, если ты спросишь, но вопрос сам по себе уже зловещий, и это только начало долгой, долгой дороги.

Родри стало страшно. Он смутно понимал, что собирался выпустить наружу какую-то ужасную тайну, подобно тому, как можно выпустить из клетки дикого зверя; какое-то знание, которое разорвет в клочки немногие остатки прежней жизни, его прежнего себя. Слишком много тайных мест он повидал за свою жизнь, слишком много запретных границ перешел, чтобы рисковать еще раз.

– Если я не должен это знать, храни свои тайны. Не самый плохой способ отблагодарить тебя – перестать выведывать то, что ты не должен мне рассказывать.

Адерин облегченно вздохнул и стал выглядеть, как обычно. Позже Родри пришло в голову, что старый маг испугался не меньше, чем он сам.

Этот день стал поворотной точкой, словно именно страх и был тем лекарством, которое могло прогнать его опасения. В тот же вечер Родри вышел из палатки Адерина и направился к Калондериэлю, где жила Джилл. Как всегда, вокруг банадара сидела толпа народа, в основном юноши, которые передавали друг другу бурдюки с медом. Джилл наблюдала, немного волнуясь, но Родри приветствовали безо всяких шуточек. Он тоже сел, взял в свою очередь бурдюк и стал слушать разговоры об охоте и о летней траве. Когда он ушел, с ним попрощались, как обычно, и этой ночью он бродил под убывающей луной всего пару часов. На следующий день он пошел охранять табун, и снова никто не сказал ему никакой гадости и ни о чем не спросил.

Вечером Родри присоединился за ужином к людям Калондериэля. Они встретили его так просто, что он понял – его уже считали принятым в дружину банадара. Это место ему подходило, и он с благодарностью принял его. С двойной благодарностью, потому что никто не заставлял его высказываться об этом вслух. Присягать на верность кому-то другому, помимо Верховного Короля, пусть даже самому старому другу на свете, было бы для Родри очень тяжело. После ужина они сидели вокруг костра, передавали друг другу бурдюк с медом, Меландонатар принес арфу и запел. Остальные подхватили балладу, только Родри просто слушал. Мелодия плыла вокруг, длинные фразы в скачущем ритме, в минорном ключе, они переплетались в замысловатых гармониях, а воины пели о древней битве, о последнем отчаянном противостоянии у ворот Ринбаладена во время Великого Огня много лет назад. Музыка кончилась, и все сидели такие грустные, что арфист тут же заиграл что-то веселое, простую песенку про охоту. Эту Родри знал, потому что ее больше всего любили при дворе в Аберуине, когда туда приезжал погостить Народ, и, даже не задумываясь, он присоединил свой надтреснутый тенорок к общей мелодии, оставив сложные гармонии другим певцам. Песня была весьма скабрезной, и они смеялись не меньше, чем пели, и было так шумно, что Родри не услышал, как кто-то подошел к нему сзади и встал на колени.

Тут же к хору присоединился новый голос, очень красивый тенор. Родри почувствовал на своем плече дружескую руку, обернулся и увидел лицо, так похожее на его собственное. Волосы Девабериэля были светлыми, как лунный свет, но глаза с эльфийским разрезом были того же василькового цвета, что и у Родри, форма челюсти и лба была так знакома, словно он смотрелся в зеркало. Родри перестал петь, почувствовав комок в горле и наворачивающиеся на глаза слезы. Девабериэль обнял его одной рукой за плечи и притянул к себе. Музыка медленно затихла, и все, сидевшие в круге, обернулись.

– Банадар, – позвал Девабериэль. – Есть ли здесь хоть один слепец, который скажет, будто бы это не мой сын?..

– Я в этом очень сомневаюсь, – усмехнувшись, сказал Калондериэль. – Лично я вижу, что он – твой.

– Тогда в данном собрании я объявляю его сыном и представляю вам.

Тут Родри заплакал по-настоящему, не понимая, почему, а слезы все текли.

Все вскочили на ноги с громкими радостными криками; к ним торопились женщины с полными бурдюками сонные дети выползали из своих палаток, чтобы принять участие в празднике. В общем гаме невозможно было разобрать ни слова. Родри увидел Саламандра, стоявшего вместе с Джилл в сторонке. Брат подпрыгивал от возбуждения, а вокруг них вились природные духи, как пчелы вокруг улья. Родри подошел к ним, но Джилл почему-то повернулась и отошла. Он ничего другого и не ожидал, и все равно ее холодность ударила в самое сердце. Впрочем, следом он не пошел.

– Ох, в конце концов я поймал-таки достопочтенного родителя, – выпалил Саламандр. – И притащил его сюда, как и обещал.

– Я уже сам направлялся сюда, – с заметной холодностью в голосе сказал Девандериэль. – Но это неважно. Я вижу, ты носишь это проклятое кольцо, младший мой сын. Кто-нибудь наконец выяснил, что оно означает?

– Джилл хотела с тобой об этом поговорить, отец, – встрял Саламандр. – Но это подождет до завтра. Давайте сегодня праздновать и, смотрите, поднимается луна, чтобы присоединиться к нам!


Прошло два дня, прежде чем Родри сумел поговорить с Джилл. Он мучился от похмелья в палатке Адерина, когда она вошла туда с двумя седельными сумами. Разговаривая с ней, он невольно перешел на дэверрийский, просто потому, что Джилл была такой важной частью его юности и его прошлого.

– Похоже, ты собираешься нас покинуть. Когда?

– Завтра на рассвете.

– Джилл, мне бы так хотелось, чтобы ты немного побыла со мной.

– Не могу. Я и раньше тебе это говорила. Мы слишком разные люди.

– Я не понимаю.

– Это точно. Ты не понимаешь. – Она встала, подошла к выходу из палатки и остановилась там, прислушиваясь к шуму лагеря. – Честно говоря, ты и не можешь понять, поэтому, ради всех богов, давай оставим эту тему!

На мгновение Родри захотелось удушить ее; потом ему захотелось зарыдать; потом он вздохнул и встал на колени, чтобы подбросить дров в очаг.

– А куда ты поедешь? – спросил он.

– В Бардек.

– В Бардек?

– Именно. – Она встала рядом. – Я думаю, у меня еще есть время вернуться в Аберуин и найти там корабль до того, как кончится навигация.

– А зачем тебе в Бардек? Или это тоже выше моего убогого и достойного сожаления понимания?

– Ты по-прежнему становишься надутым негодяем, когда захочешь, точно? Слушай, ведь ты едва не погиб, желая женщину, которую не мог получить. Так почему ты…

– Заткнись, ладно? Это нечестный прием.

– Но ведь это правда, или я ошибаюсь? В любом случае, я собираюсь раскопать, что же такого в этом кольце с розами. Или хотя бы попытаться.

Он машинально взглянул на серебряную полоску на среднем пальце правой руки.

– Точнее, насчет этих букв внутри, – продолжала Джилл. – Дай-ка мне его на минутку.

– Что-то я не понимаю, почему ты решила, что это слово с островов, если оно написано по-эльфийски. На, посмотри.

– Я никогда не говорила, что считаю его бардекианским. – Она взяла кольцо и повертела, чтобы свет очага осветил его. – Ты помнишь, как был пленником на островах? В доме той богатой женщины – не помню, как ее звали, но помню, что ты мне рассказывал про ее сыновей. Ну, вспоминай, со странными желтыми глазами, и ты был уверен, что они видят дикий народец.

– Клянусь богами, так оно и было! Я еще думал, нет ли в них эльфийской крови.

– Я до сих пор думаю. Слушай, я разговаривала об этом времени с твоим отцом. После Великого Огня Народ бежал во все стороны. Мы знаем, что у них были суда. Риндабаладен – а это, учти, был морской порт, продержался год, достаточное время, чтобы собрать самое ценное. Они-то понимали, что впереди – только изгнание. Ваши предки, те, кто бежал на восток, были людьми сельскими; у них не было ни времени, ни намерения спасать манускрипты. Но Риндабаладен был городом с древними традициями обучения, а увезти с собой книги, погрузив их на корабль, куда проще, чем в седельных сумах.

– Ты что же, думаешь, эти книги до сих пор сохранились?

– Конечно, нет, если их не переписали несколько раз, нет – не в джунглях южных островов со всей тамошней сыростью и плесенью. Но если – только если – кто-нибудь из Народа сумел найти убежище, и выжил, и построил город, что, если они сохранили древние знания?

Родри уставился в огонь. Ему казалось, что там поднимаются башни из золота и сверкают прекрасные дворцы.

– Джилл, я хочу поехать с тобой.

– Боги, ты упрям, как терьер, который держит в пасти дохлую крысу! Я не хочу, и все на этом. Твое место здесь. Даже не знаю, почему это так, но это так и есть.

– Что ты говоришь? Я полагаю, считается, что я должен сидеть здесь и тихонько дожидаться, когда ты вернешься? Черта с два!

– Ты будешь проклят, если так не поступишь. – Странно, но она ему улыбнулась. – Уж если собираешься дружить с колдунами, так делай то, что они тебе велят. Хотя, если честно, я сомневаюсь, что это имеет такое большое значение. Ты можешь идти, куда хочешь, Родри, сын Девабериэля, двеомер отыщет, тебя, когда ты ему потребуешься.

Он попытался придумать какой-нибудь умный ответ, но ничего не получалось. Джилл опять подняла кольцо, и серебро заблестело в свете очага.

– Это должно быть имя, – сказала она задумчиво.

– Что?

– Да буквы же, дурень! Если бы это было просто слово, кто-нибудь сумел бы его перевести. Твой отец и брат возили его к каждому сказителю в обоих королевствах. Кто-нибудь все равно знал бы его. Но вот имя… Иногда люди называют себя очень странно, особенно если они и не эльфы, и не люди, даже и сейчас. – Она нахмурилась, рассматривая написанное, потом произнесла вслух. – Арр-сосс-ах сот-и лорр-эсс-о-аз. – Она помолчала, потом произнесла это еще раз очень странным голосом, почти прорычала, и Родри показалось, что этот рык проник сквозь стенки палатки и разнесся по всей земле. – Арзосах Соти Лорезоаз!

И далеко-далеко на севере, на уступе скалы, высоко в горах, которых никогда не видел человеческий взор, зашевелился и заскулил во внезапном кошмаре спящий дракон.

Приложение

Политическая хронология королевств Дэверри и Элдис

8 год до н. э. – Народ Бела с помощью магических средств бежал в Северную Галлию после подавления мятежа Виндекса против императора Нерона и прибыл в свой новый мир.

5 год до н. э. – Уничтожение Семи Городов западных эльфов людьми, известными как Гел да Тэй из Клана Коня.

1 год новой эры – Основание Священного Города дана Дэверри после того, как король Бран увидел знамение Белой Свиньи.

2-254 гг. – Династия Белой Кобылы. Прямое правление потомков короля Брана. Маленькие колонии вокруг дана Дэверри расширяются и расползаются вверх и вниз по Белаверу. Основание Кермора в 25 году, Лугкарна в 106 году.

255—297 гг. – Первое междуцарствие. Смерть последнего прямого наследника Брана вызывает борьбу, в которой побеждает клан Нападающего Виверна. Возмущенный клан Гиппогрифа вместе с людьми Дракона уходит, чтобы основать свое королевство в Элдисе.

298—403 гг. – Династия Нападающего Виверна. Быстрая экспансия. Колонии в Кантрее и Гвэйнтейре, основание множества городов и селений в Дэверри. К 380 г. население, увеличиваясь, добирается до границ Элдиса. Сражение за эти границы ниспровергает династию Крылатого Виверна.

301 г. – После долгих поисков соответствующих знамений Кинэйнал из клана Гиппогрифа основывает королевский город Абернаус.

302 г. – Кадвэйнан из клана Дракона основывает Аберуин. Он молочный брат Кинэйнала и еще слишком молод, поэтому передает свой королевский статус Гиппогрифу. Действие этого договора длится до самой смерти Кадвэйнана при подозрительных обстоятельствах пятнадцать лет спустя.

317—322 гг. – Гражданская война в Элдисе. По ее окончании клан Гиппогрифа остается единственным королевским кланом в Элдисе, но разрешает существование имени Дракона из сентиментальных соображений.

403—600 гг. – Эпоха Непримиримых Кланов. Согласно некоторым ученым, второе междуцарствие. Не столько гражданская война, потому что в дане Дэверри все это время имеется титулованный король, сколько время, когда великие кланы поступают так, как им заблагорассудится. В стране достаточно пустующих земель, поэтому они могут непрерывно сражаться между собой, не раздирая общество на части, а желающие жить мирно просто уходят со спорных территорий. В этот период колонизируется Гвэйнтейр; население строит железный путь близ Кергони; появляются отдельные поселения в Аусглине.

Начало 400-х гг. – Поселенцы в Элдисе на севере и на дальнем западе начинают налаживать контакты с эльфами, которые предпочитают перебраться на запад, чтобы не сражаться за территории, которые едва успели заселить.

558 г. – Первые контакты с Бардеком, когда группа дэверрийских купцов, направлявшихся в Элдис, сбилась с курса и попала на дальние острова.

602 г. – После долгих лет сражений Адорик I основывает династию Синего Крылатого Дракона, первую имеющую законную силу за последние двести лет. Ее власть основана на союзе с набирающим силу новым классом купцов, жрецами Бела и Вейма и мелкими кланами. Уступки союзникам включают в себя королевскую поддержку в торговле с Бардеком и королевский запрет на охоту за головами. Адорик I также делит поместья некоторых побежденных великих кланов, чтобы вознаградить более мелкие, среди последних Соколы, Вепри и Волки.

621 г. – На трон восходит Адорик II, отец Галриона.

655 г. – В последний раз по обряду обезглавлен воин за то, что взял голову своего врага в качестве трофея.

610—664 гг.– В целом время процветания, относительного мира и растущей торговли с Бардеком. Королевство Элдис начинает развиваться более на восток, чем на север, и конфликты на границе в районе Гирисбеля становятся очень частыми.

665—676 гг. – Первая война с Элдисом. В конце концов граница проведена по горам, что никого не устраивает. В этот же период Элдис начинает расширяться на запад, происходят первые серьезные конфликты с эльфами.

720—728 гг. – Вторая война с Элдисом. Лисмарик из Гиппогрифов претендует на Кенерпейн, странный треугольник прибрежной равнины близ Гирисбеля. Элдис побеждает и навязывает унизительный договор, одним из условий которого является обручение дочери-инфанты Коврамура Дэверрийского с внуком Лисмарика Варином. Этот брак дает Элдису право впоследствии претендовать на Дэверрийский трон.

750 г. – Коврамур умирает, начинаются Смутные Времена, так как мужья всех его дочерей претендуют на трон. Всего оказывается три претендента, один в Керморе, один в Кантрее и один в Элдисе. Пока Кермор и Кантрей сражаются за Священный Город, Элдис ведет изнурительную войну на границе.

773 г. – Пленение Майла, принца Аберуина, приводит к двадцатилетнему перемирию между Кермором и Элдисом.

793 г. – Провинция Перидон поднимает мятеж против Элдиса и объявляет себя отдельным королевством. Результатом становится кровавый тупик, за которым тянутся годы внезапных набегов и ложных нападений, но никаких решительных действий не происходит.

828 г. – Рождение мальчика, которому судьбой предназначено стать королем Дэверри. Это Марин, сын Касиля, короля Перидона.

843 г. – Король Кермора Глин II умирает, не оставив наследника. Марин, переодевшись «серебряным кинжалом», ускользает от тех, кто охотится за ним, благополучно прибывает в Кермор и претендует на трон.

849 г. – Марин берет Священный Город. Вепри бегут в Кантрей и делают попытку основать там новую королевскую столицу.

851 г. – Марин I, истинный король Дэверри, коронуется в Священном Городе.

852—855 гг. – Последняя война с Элдисом. Элдис отказывается заключить мир. Марин завоевывает это королевство и называет его своей провинцией.

853 г. – Касиль из Перидона отрекается от престола в пользу Марина. Перидон также становится частью нового объединенного королевства.

862 г. – Марин I умирает от застарелых ран. В королевстве царит мир. Правит династия Красных Вивернов. Народ убежден, что боги призвали Марина в Иные Миры таким молодым, чтобы также сделать его богом.

856—900 гг. – В целом время возрождения. Когда Марин передал гвербретство Кантрей Южным Овнам, остатки клана Вепрей и остальные рассерженые проигравшие бежали на север в Кергони, основан там свободную лигу независимых лордств; большую часть времени они проводили в грызне за право называться гвербретом. Короли не обращали на них внимания; исключением являлись случаи, когда их наказывали за нападения на Гвэйнтейр. Население приходило в себя после долгих кровопролитных войн.

918 г. – Неудавшийся мятеж в Элдисе. Король Эйрик подавляет его с помощью преданного ему лорда Пертиса Майлвада, лорда Каннобайна, и вознаграждает его за доблесть, назначив гвербретом Аберуина.

921 г. – Внезапная война с Кергони; вновь назначенные гвербреты пытаются навязать новые ставки налогов городам Камина Ирэйна близ их ранов. Эйрик сокрушил их в течение нескольких месяцев.

936 г. – Возобновляются все торговые договоры с Бардеком под непосредственным контролем короля. Договоры между Бардеком и Элдисом становятся общими договорами Дэверри.

962—984 гг. – Войны с Кергони. В 962 король Марин II, взбешенный непрекращающимися попытками северных гвербретов взять под свой контроль железный путь, отменяет звание гвербрета в Кергони. Его сын, Касиль II, в конце концов успешно решает эту проблему. После этого все лорды Кергони присягают на верность непосредственно королю.

1007 г. – Гвардин II, у которого нет сыновей, выдает свою дочь замуж за сына своего брата Савиля, Лаллина, который становится Лаллином I, основателем новой династии, Золотого Крылатого Дракона. Хотя это и разрешается законом, родственный брак имеет негативные последствия в последующих поколениях.

1039 г. – Основание провинции Квэйм Пил. Гвербретство получает клан Жеребца.

1057 г. – Лаллик II наследует трон.

Глоссарий

Абер (дэверрийское) – устье реки, эстуарий.

Авер (дев.) – река.

Алар (эльфийское) – группа эльфов, чаще кровных родственников (хотя это и не обязательно), которые решают странствовать вместе некий неопределенный период времени.

Алардан (эльф.) – встреча нескольких аларил, обычно повод для пирушки.

Ангвид (дев.) – неизведанный, неизвестный.

Аннун (уэльск., буквально: неизведанное место) – название мира, в который эмигрировали дэверрийцы.

Архонт (перевод бардекианского «атзенарлен») – выборный глава города-государства (по-бардекиански: ат).

Астрал – плоскость существования «внутри» небесного пространства. В других системах магии часто называется «Иное Измерение» или «Сокровищница Образов».

Аура – поле электромагнитной энергии, исходящей от каждого живого существа, которое окружает его.

Бара (эльф.) – энклитика, которая показывает, что предыдущее прилагательное – это эльфийское агглютинативное слово в названии предмета, следующего за энклитикой, например «кан + бара + мелим» = «Бурная река» («бурный» + слово, обозначающее, что данное выражение – это «название + река»).

Бел (дев.) – главный бог в дэверрийском пантеоне.

Бел (эльф.) – энклитика, подобная по функции «бара», за исключением того, что показывает: предыдущий глагол – это название следующего элемента в агглютинативном термине, например: «Ларабелдал» – «Гладкое озеро».

Бригги (дев.) – свободные шерстяные штаны, которые носят мужчины и мальчики.

Брох (дев.) – невысокая башня, в которой живут люди. Изначально, в таких башнях имелся один большой очаг в центре первого этажа и несколько маленьких комнат по бокам, но ко времени нашего повествования там уже возводили камины с трубами на каждой стороне строения.

Великие – духи, некогда люди, ныне – бесплотные сущности, которые обитают на неизведанной высокой плоскости существования и которые посвятили себя окончательному просвещению всех разумных существ. Они также известны как бодхисатвы.

Вирд (перевод дев. «тингед») – судьба; неизбежные проблемы, которые принесены разумным существом с последнего воплощения.

Гвербрет (дев.) – высший ранг господ благородного происхождения, следующий за самой королевским. Гвербреты – верховные судьи в своем уделе, и даже короли не всегда могут отменить их решения.

Гейс – запрет делать что-либо. Нарушение гейса приводит к ритуальному загрязнению и неблагосклонности, если даже не активной враждебности, богов. В обществах, которые истинно верят в гейс, человек, его нарушающий, обычно довольно быстро умирает – от ужасной депрессии или от несознательно навлеченного на себя «несчастного случая», если только не было принесено ритуальное покаяние.

Гертсин (дев.) – буквально: «музыкант», странствующий менестрель, человек, развлекающий зрителей байками и фокусами, гораздо более низкого статуса, чем истинный бард.

Голубой Свет – еще одно название эфирной плоскости.

Дал (эльф.) – озеро.

Дальновидение – искусство видеть находящихся на удалении людей и места при помощи магии.

Двеомер (перевод дев. «Авундейвад») – в строгом смысле: система магии, направленная на личное просвещение через установление гармонии с природной вселенной на всех плоскостях и во всех проявлениях. В широком смысле – просто магия, колдовство.

Дан (дев.) – форт.

Духи – живые, хотя бестелесные сущности, присущие различным нефизическим плоскостям Вселенной. Только простейшие духи, такие как Дикие (перевод дев. «эльсион гоекль») могут появляться непосредственно на физическом уровне. Всем другим требуется некий посредник, например, драгоценный камень, благовоние; либо их должны притягивать свежесрезанные растения или пролитая кровь.

Заговаривать – производить эффект, подобный гипнозу, путем прямых манипуляций с аурой человека (обычный гипноз манипулирует только с сознанием жертвы и поэтому ему легче сопротивляться).

Инис (дев.) – остров.

Кадвридок (дев.) – военачальник. Не полководец в современном смысле этого слова. Предполагается, что кадвридок советуется с господами благородного происхождения, подчиняющимися ему, но имеет право на окончательное решение.

Кам (дев.) – долина.

Капитан (перевод дев. «пендейли») – второй человек в боевом отряде, подчиненный господину благородного происхождения. Интересно отметить, что слово «тейли» (которое является корнем или видоизмененной формой «дейли») может означать как боевой отряд, так и семью, в зависимости от контекста.

Конабер (эльф.) – музыкальный инструмент, похожий на свирель, но с еще более ограниченным диапазоном.

Копье (перевод дев. «пикекль») – поскольку оружие, о котором идет речь, составляет примерно три фута в длину, возможным переводом этого слова будет «боевой дротик». Читателю не следует думать о нем, как о настоящем длинном копье.

Луд (дев.) – цена, выплачиваемая кровью; отличается от виры (денежная пеня за убийство) тем, что сумма луда при некоторых обстоятельствах обсуждается в процессе переговоров, а не устанавливается по закону и не является неизменной.

Маловейр (дев.) – официальный суд, на котором присутствуют священник культа Бела, гвербрет или тьерин.

Мелим (эльф.) – река.

Мор (дев.) – море, океан.

Пан (эльф.) – энклитика, похожая на «фола», описанную ниже, за исключением того, что показывает: предыдущее существительное используется во множественном числе, например: «Корапанмелим» = «Река Многих Сов». Не забудьте, что эльфийский указывает на множественное число путем добавления полузависимой морфемы.

Пекл (дев.) – далекий, удаленный.

Ран (дев.) – политический союз земель; таким образом гвербретрин, тьеринрин – это местность под управлением определенного гвербрета или тьерина. Размер различных ранов сильно различается в зависимости от случайностей наследования и результатов войн.

Световое тело – искусственно созданная мыслью двеомер-мастера форма, позволяющая передвигаться через внутренние плоскости существования.

Сигил – абстрактная магическая фигура, обычно представляющая определенный дух, либо определенный вид энергии или силы. Эти фигурки, по форме геометрические узоры или даже просто каракули, создаются по определенным правилам трансформации магических рисунков.

Созданная мыслью форма – образ или трехмерная форма, которая создается из эфирной или астральной субстанции, обычно при помощи тренированного разума. Если достаточное количество тренированных разумов работают вместе, чтобы построить одну и ту же мысленную форму, то она будет существовать независимо некоторый период времени, в зависимости от количества вложенной в нее энергии. (Закладка энергии в такую форму известна, как «одушевление» созданной мыслью формы.) Манифестация богов или святых это обычно такие формы, воспринимаемые лицами с высоко развитой интуицией, – детьми или людьми, обладающими двойным зрением. Также возможно, что большое количество неподготовленных разумов создаст нечеткие, плохо определенные формы, которые можно воспринять как НЛО и явления дьявола.

Тейр (дев.) – земля, страна.

Тьерин (дев.) – ранг лиц благородного происхождения, ниже гвербрета, но выше обычного господина (дев. – «арк-лойд»).

Фола (эльф.) – энклитика, которая показывает, что существительное, предшествующее ей в агглютинативном эльфийском слове, является названием элемента, следующего за энклитикой, например: «Корафоламелим = Совиная река».

Хиррейд (дев.) – чисто кельтская форма депрессии, отмечаемая глубокими муками при страстном желании обладать некоей недостижимой вещью. В частности, ностальгия.

Эльсион лакар (дев.) – эльфы. Буквально – «яркие духи» или «яркие волшебные существа».

Эфир – плоскость существования, «расположенная» прямо «над» физической. Своей магнетической сущностью и течениями держит физическую материю в невидимой матрице и является истинным источником того, что мы называем «жизнь».

Эфирный двойник – истинная сущность человека, электромагнитная структура, которая сохраняет форму тела и является фактическим местом нахождения сознания.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26