Глава 1

В соседнем саду стоял незнакомец.

Миллисент увидела его, как только вышла из дома. На ней было хлопчатобумажное платье, называемое чаще «халатом», и старая панама, в которой она обычно работала в саду. Она сошла с крыльца и с гордостью окинула взглядом цветы, посаженные аккуратными рядами перед домом и вдоль изгороди, окружавшей сад спереди и с восточной стороны. Затем, взяв толстые рабочие перчатки и инструмент, направилась к короткому белому забору, разделявшему двор Хэйзов и сад старой вдовы Белл. Известные призовые ирисы Миллисент — высокие и сильные — росли как раз вдоль забора. Чудесные поникшие головки цветов казались слишком тяжелыми для тоненьких стебельков.

Миллисент дошла до клумб, взглянула через забор на дом старой Белл и именно тогда заметила мужчину. Она настолько не ожидала увидеть там кого-нибудь, что уронила на землю перчатки и садовый инструмент и просто стояла, ошалело уставившись на незнакомца.

…Соседний дом пустовал уже около года, с тех пор, как умерла вдова Белл, и там не бывал никто, кроме людей, присылаемых из попечительской конторы для прополки гряд. Поговаривали, что у вдовы осталась единственная дочь, которая жила в Далласе и вовсе не собиралась приезжать в Эмметсвилл. В течение месяца все судачили о том, что же будет с домом, а потом успокоились.

Миллисент подумала, что для бродяги или грабителя мужчина слишком прилично одет. Он был, возможно, чуть выше среднего роста и хорошо сложен — никакого лишнего веса. На незнакомце была черная шляпа. Вдобавок он стоял к Миллисент спиной, и она не могла видеть его лица. Она, внезапно охваченная любопытством, ждала, когда же он повернется.

Он подошел ближе к дому и, запрокинув голову, чтобы посмотреть на второй этаж, снял шляпу. На солнце его волосы отливали ярким золотом, отдельные пряди казались темно-пепельными и светло-каштановыми. Теперь Миллисент была твёрдо уверена, что не знала его. Она не могла вспомнить ни одного человека в их городе, у кого был бы такой цвет волос — нечто среднее между желтизной кукурузы и светлым золотом пшеницы, а ведь Миллисент знала здесь почти всех. В городке, подобном Эмметсвиллу, появление незнакомца всегда было новостью. Но тот, кто осматривает виллу старой Белл, заслуживает особого внимания.

Мужчина быстро поднялся по ступенькам к главному крыльцу, открыл дверь и вошёл. Заинтересованность Миллисент теперь переросла в настоящее любопытство. Он отпер дверь ключом, а это могло означать только одно: он взял его у мистера Картера, поверенного вдовы и хозяина ее поместья в настоящее время. Похоже, человек всерьез собирается покупать или арендовать дом.

Миллисент внезапно поняла, что со стороны, должно быть, хорошо видно, как она из своего сада во все глаза уставилась на соседский. Стоит незнакомцу только слегка повернуться, и он ее сразу же заметит. Эта мысль заставила девушку покраснеть. Она всегда вела себя добропорядочно и пристойно, гордилась этим, и быть пойманной на чем-то неприличном — как, например, глупое разглядывание незнакомого мужчины чуть ли не в упор — казалось Миллисент малоприятным. Поэтому она поспешила в противоположный уголок сада, к кустам, похожим на снежки; в это время года кустарник разросся и покрылся огромными круглыми гроздьями белых цветов.

Эти «снежки» были первыми в непрерывном ряду, разделяющим два внутренних двора. В нескольких местах дворики были не отгорожены друг от друга, оставались проходы от одного дома к другому, совершенно типично для Восточного Техаса, где добрые отношения между соседями были одним из основных жизненных правил.

Спрятавшись за большим кустом, Миллисент не без интереса погрузилась в размышления о незнакомце и его будущем в Эмметсвилле. Будет так забавно рассказать на следующей неделе всем из Женского Миссионерского общества о возможной перемене хозяев на вилле старой вдовы Белл. А только представить себе, в каком замешательстве будет тетушка Ораделли, когда Миллисент сообщит новость раньше нее!..

Звук захлопнувшейся запасной двери в доме Белл вернул Миллисент в настоящее. Миллисент на корточках почти проползла вокруг куста, но заметила только, как что-то мелькнуло, и больше ничего. Она никак не могла увидеть заднее крыльцо. Она быстро перебежала от «снежного» куста к гортензиям и затем, через проход, к зарослям «свадебных гирлянд», распустившихся аккуратными белоснежными цветочками. Теперь появилась возможность наблюдать за незнакомцем, но и сама Миллисент оказалась как на ладони; слишком низкий куст не мог скрыть ее голову и плечи. Она присела и тут же поняла, что ветки кустарника слишком толстые и густые, чтобы через них можно было хорошо рассмотреть соседний сад. В замешательстве она оглядывалась вокруг, и вдруг заметила, куст пираканты сразу за ее спиной. Листьев на нем не было, ветви росли в разные стороны и могли неплохо защитить от постороннего взгляда, но у основания они не были такими толстыми, как у «свадебных гирлянд». Так она сможет из безопасного места наблюдать за двором вдовы.

Миллисент всегда отличалась любопытством — качеством, которое, по словам тетушки Ораделли, было ее главным пороком. Она непременно хотела увидеть лицо мужчины. Что же это будет за новость, если она даже не сможет описать его внешность другим дамам? Итак, пригибаясь и поддерживая подол платья, она подкралась к подходящему по высоте кусту и аккуратно подползла под его свисающие колючие ветки. Да, это оказалось то, что надо. Отсюда ей было все прекрасно видно.

Мужчина, держа шляпу в руке, стоял на крыльце и осматривал большой задний двор. Он спустился вниз и стал расхаживать по двору, изучая и дом, и сад со всех сторон. Когда он повернулся в сторону Миллисент, она ясно увидела его лицо, и ее сердце остановилось на мгновение. Это был самый красивый мужчина, которого ей приходилось когда-либо встречать. Он выглядел несколько старше ее самой, но моложе средних лет. У него был сильный подбородок, резко очерченные скулы и твердая, даже жесткая линия губ. Это было волевое лицо, но что-то в морщинках, собравшихся вокруг рта и расходящихся от уголков глаз говорило, что это все же не жесткое лицо, и его часто посещает улыбка. Светло-коричневые брови напоминали по форме перевернутую букву V, что придавало лицу несколько насмешливое, шутливое выражение. В целом такое лицо могло бы быть названо совершенным.

Простое разглядывание незнакомца вызвало в Миллисент необычайное ощущение опасности, смешанное с восторгом. Она изучала линии его шеи, загорелой и сильной, и его крепкие руки, держащие шляпу. Ее взгляд упал на его грудь, затем заскользил ниже, к длинным стройным мускулистым ногам, потом машинально вернулся назад. Какого цвета у него глаза? Она недостаточно рассмотрела, чтобы сказать точно.

Миллисент отвела в сторону маленькую веточку и, вытянув шею, чтобы было лучше видно, выглянула из ветвей. Ее колени запутались в складках платья, не давая возможности переступить для поддержания равновесия, и она чуть не упала. Рука ухватилась за ветку, и шипы впились в кожу. Она инстинктивно негромко вскрикнула и тут же закрыла руками рот.

Звук привлек внимание незнакомца, и он подошел ближе, наклонился и заглянул внутрь куста. Миллисент сидела тихо и неподвижно, отчасти из-за того, что ее парализовал страх: она все-таки надеялась, что он не заметит ее в гуще ветвей. Он нахмурился, затем его брови вопросительно изогнулись, потом он начал улыбаться.

О Боже! Он заметил ее!

Хуже того, этот человек подошел прямо к ней! Миллисент отползла еще дальше под куст, но в этот момент еще несколько шипов впились ей в спину. Она почувствовала, что зацепилась, и замерла. Это была ловушка! Девушка подумала о незнакомце, который обнаружит ее в таком положении: сидящую на корточках под кустом, всю в колючках пираканты, и ее лицо запылало. Она этого не вынесет!

Он может подумать, что она за ним шпионила, что она назойливая, сующая нос в чужие дела старая дева. Ну, честно говоря, может, она и шпионила, но на самом-то деле она вовсе не собиралась этим заниматься! Это простое любопытство, вот и все, и она поступала автоматически, под влиянием момента. Миллисент на минуту представила, как фыркнет тетушка Ораделли, когда услышит обо всем происходящем.

Этой мысли было достаточно, чтобы девушка резко рванулась из цепких ветвей кустарника, не обратив внимания на царапины и характерные звуки рвущейся материи. С неохотой шипы отпустили свою жертву. Она вскочила на ноги, и колючки на этот раз вцепились в панаму, сорвав ее с головы. Миллисент почувствовала прикосновение ветерка к коже спины и тут же поняла, что, должно быть, шипы разорвали сзади ее «халат». Зацепившись за тесемки платья, они еще и развязали их, и теперь ее плечи оголились, открыв на обозрение всю фигуру девушки. Миллисент не могла понять, почему она так испугана и взволнована; она никогда не была кокеткой и уже несколько лет как записала себя в разряд «синих чулков». Но это замешательство словно усиливало ее унижение, и все что могла сейчас Миллисент — это еле-еле сдерживать слезы, глядя в лицо незнакомого мужчины.

Он сделал еще несколько шагов в ее сторону и остановился между «свадебными гирляндами» и кустом пираканты, с интересом разглядывая девушку.

Миллисент была уверена, что видела в его глазах пляшущие веселые огоньки, хотя она и была слишком смущенной, чтобы встретить его взгляд. Она уставилась на его левое плечо, и щеки ее пылали. Не было никакого достойного выхода из этого затруднительного положения. Она даже не смела повернуться и убежать, как глупенькая девчонка, потому что он тогда увидит дырку на спине. Она не имела понятия, насколько большой была эта дыра и насколько откровенно оголяло ее тело. Ничего не оставалось делать, как только надеяться, что все разрешится само собой… Миллисент сорвала с куста свою панаму и завязала узлом тесемки платья.

Она передернула плечами и придала своему лицу самое холодное, самое надменное выражение, заставив себя посмотреть прямо в глаза мужчине. Они смеялись. Но, о Боже, какие красивые глаза! Ее сердце замерло. Они были большие и карие, нет, «карие» было слишком невзрачным определением для такого волшебного цвета: необыкновенная смесь золотого и коричневого, почти как янтарь из коллекции брата Алана. Веки были окаймлены длинными темными ресницами, такими густыми, что это придавало его блестящим глазам томное, почти сонное выражение. Он был даже красивее, чем показался ей на расстоянии, или, может быть, здесь, вблизи, он казался более реальным, что ли, менее современным и, соответственно, менее интригующим. Она видела очертания будто высеченных из камня губ и прямой нос, морщинки у рта и глаз, говорящие о жизненном опыте, и аккуратный шрам на подбородке.

— Привет, — сказал он, улыбаясь.

Она знала, что он смеется над ней, и это ее злило. Нужно было его как-то осадить. Очевидно, он ожидал просьбы подать руку, что было бы вполне прилично, но она не сделает этого. В конце концов, это было преимущество женщин, но она не могла стать естественнее, заговорить, так как боялась, что разразится слезами.

— Я — Джонатан Лоуренс, — продолжал он. — Снимаю соседний дом, поэтому мы, как я понимаю, будем соседями.

— Здравствуйте, — ответила, наконец, Миллисент. — Меня зовут Миллисент Хэйз. Здесь живу я и мой брат Алан.

— Приятно с вами познакомиться!

Приятно для него, мрачно подумала девушка. Сама она никогда еще не испытывала чувства более гадкого. Он наклонился, будто собирался получше рассмотреть ее лицо под полями панамы. Миллисент была благодарна, что у ее головного убора такие широкие поля, и отвернула лицо еще больше, чтобы было невозможно его увидеть. Ей бы не хотелось, чтобы он слишком хорошо ее разглядел. Кроме всего остального, она не хотела, чтобы он увидел, как она расстроена, и как горят ее щеки.

— Я тут работала в саду, — произнесла Миллисент. Это было единственное разумное объяснение, пришедшее ей в голову, почему она на четвереньках стояла под кустом, — кроме настоящей причины, естественно.

Она взглянула на свои руки и вдруг поняла, что у нее не было с собой рабочих перчаток и садового инструмента. Все это осталось у самого дома, возле цветочных клумб, где она в первый момент заметила Джонатана Лоуренса. Ее щеки, успевшие за это время приобрести свой естественный цвет, вновь покраснели.

— Я полола сорняки, — вяло объяснила она, только после этого осознав, насколько это было абсурдно. Ни одна леди не выйдет на прополку без рабочих перчаток.

— Грязная работа для приятной девушки, — вежливо сказал мужчина.

Ну что ж, подумала Миллисент, по крайней мере, он притворяется не меньше ее.

— Мне нравится ухаживать за цветами, — сконфуженно отреагировала она, и, вспомнив, где находилась, когда мужчина заметил ее, добавила — …и за кустарником.

— Это видно. У вас превосходный сад! Эти цветы у крыльца привлекли мое внимание сразу же, как я вошел.

О, Господи, неужели это значит, что тогда же он заметил и ее?

— Спасибо…

Последовала пауза. Он предпринял новую попытку за говорить:

— Вы хорошо знали миссис Белл?

— Время от времени мы ходили друг к другу в гости.

Почему же он не уходит? Она не могла расслабиться, зная, что у нее на спине разорвано платье. И еще не могла забыть, как, должно быть, глупо выглядела, когда наблюдала за ним из-под куста пираканты.

— Кажется, дом в хорошем состоянии…

— Насколько я знаю, эта женщина была великолепной хозяйкой.

Мистер Лоуренс постоял еще немного, как будто бы хотел продолжить разговор, но Миллисент всем своим видом выражала желание, чтобы он ушел.

— Итак, — наконец произнес он, отступая назад и надевая шляпу, — я оставляю вас, чтобы не мешать заниматься работой.

Миллисент скрестила за спиной руки, вспомнив вновь, каким нелепым было ее объяснение. Она слегка кивнула, осознавая, что поступает невежливо, но сейчас просто не в силах придумать что-то другое.

— Надеюсь еще увидеться с вами, мисс Хэйз!

— Я тоже надеюсь… — ее слова противоречили интонации, с которой были произнесены, и они оба это поняли.

— И еще я с нетерпением ожидаю встречи с вашим братом.

— О, да!.. Но Алан нечасто выходит из дома.

— Понятно… — было видно, что он как раз ничего не понял, но, по крайней мере, больше не совал свой нос в ее дела. Напротив, поправил шляпу, повернулся и зашагал прочь.

Миллисент повернулась и побежала к своему дому, обеими руками придерживая на спине разорванные клочья одежды. Наконец она укрылась в собственной комнате. Она всем сердцем желала, чтобы Джонатан Лоуренс не купил виллу Белл и не переселился в соседний дом.

Миллисент спускалась по ступенькам задней лестницы в широкий холл, натягивая свои самые лучшие чёрные перчатки. Завернув за угол, она остановилась у комнаты брата. Алан, облокотясь на подушки, развалился в кровати и был так погружен в чтение, что не слышал стука ее каблучков о деревянный пол. Минуту Миллисент, незамеченная, стояла в проходе, наблюдая за ним. На массивной кровати с высокой, витиевато украшенной орнаментом спинкой орехового дерева, он казался совсем маленьким. Его голова, почти такая же темная, как и у нее, склонилась над книгой, и непослушная прядь упала на лоб. Он лениво поправил ее. Кожа, когда-то смуглая от загара, побледнела за последние годы заточения в четырех стенах, а плечи ссутулились от постоянных занятий с книгами, коллекцией камней и армиями оловянных солдатиков — всем тем, что заполняло теперь все его время. На коленях, спрятанных под складками пледа, лежала тяжелая объемистая книга.

Бедный Алан, в который раз подумала девушка, и знакомая боль сдавила ее горло. Парень был умным и ловким; он многое умел делать в жизни. Он никогда не думал, что будет проводить все свое время, валяясь в кровати, вот как сейчас. Где-то за жалостью пряталось острое чувство вины, со временем немного притупившееся, но не исчезнувшее. Если бы не она, Алан не лежал бы сейчас неподвижно в постели.

Длинными худыми пальцами он перевернул страницу, и в это время, должно быть, боковым зрением заметил сестру, так как тут же поднял голову, повернулся к ней и буквально расплылся в улыбке.

— Миллисент!

Сестра улыбнулась знакомой ласковой улыбкой так, как всегда улыбалась только ему:

— Доброе утро, Алан! — Она попыталась произнести это твердым голосом, чтобы дрожь не выдала ее чувств, и направилась к кровати брата. — Как ты себя чувствуешь?

Взглянув на нее, он вместо ответа пожал плечами.

— Доброе утро, Милли! О, да ты сегодня такая элегантная!

— Спасибо! — Миллисент сделала несложное па, продемонстрировав свой наряд.

На ней была ее лучшая темно-зеленая юбка, сшитая по моде, и подходящая по цвету короткая блузка, украшенная пуговицами цвета черного янтаря. Манжеты были оторочены бисером такого же цвета.

Миллисент хорошо осознавала свое положение аристократки — старой девы в их городке и всегда носила темные цвета и незатейливые фасоны, полностью оправдывающие это положение; но все же она очень ценила красоту и не могла удержаться, чтобы не украсить свой костюм хотя бы небольшой изысканной деталью. Платья ее всегда были безупречны. «У Миллисент Хэйз на платье никогда не найдешь ни одной морщинки», — сказала как-то одна дама. Темные густые волосы Миллисент расчесывала на пробор и укладывала кольцами на затылке; каждый волосок был на своем месте.

Сегодня она надела самую лучшую шляпу, тоже темно-зеленого цвета, купленную только в этом году на смену старой черной, которую Миллисент носила последние два года. Возможно, она не осмелилась бы ее купить; фиолетовая или черная были бы более практичны. Однако, это оказалась такая подходящая милая шляпка с двойной, уложенной в форме буквы «V» лентой, что она просто не устояла перед соблазном приобрести ее.

Зная, как не любит Алан поднимать голову, чтобы увидеть вошедшего, Миллисент быстро присела к нему на кровать. Алан был высоким, нескладным четырнадцатилетним подростком, когда упал с повозки с сеном. Прошли годы, но несмотря на болезнь, он продолжал расти, и поэтому, сидя рядом, Миллисент была ниже брата.

— Что за особый случай? — спросил Алан.

— Я просто иду в церковь, глупенький! Сегодня воскресенье. — Алан забывал о времени и путал дни недели. Здесь не было ничего удивительного: он все время находился дома, и хотя временами это было мучительно, Миллисент старалась не показывать своего раздражения.

— Ой, действительно! Какой я глупец! — он помолчал. — Думаю, это значит, что ты пойдешь сегодня к кому-нибудь из тетушек на обед.

— Да… — не было почти ни одного уикэнда, когда бы та или иная ветвь семьи не собиралась по воскресеньям на обеды в чьем-либо доме. И Хэйзы, и Конолли были большими, крепкими, сплоченными семьями, все члены которых жили в одном местечке вот уже шестьдесят лет, с тех пор, как здесь поселились их отцы.

— На этот раз у тётушки Ораделли. Ты не хотел бы пойти со мной? Все будут рады видеть тебя.

Алан скорчил забавную гримасу и застонал:

— Только, ради Бога, не это! Слушать рассказы тетушки Ораделли обо всех болезнях или несчастных случаях за последние тридцать лет? Увольте меня!

Миллисент хохотнула и наклонилась, чтобы сжать руку брата.

— Пойдем, пойдем, это не так уж и плохо!

— Нет, нет! Я в любое время могу наблюдать за шитьем и вязанием кузины Сонни или глубоким сном тети Нан прямо с переднего крыльца.

На этот раз Миллисент прыснула от смеха:

— Алан, ты просто невыносим! — Она задержала на нем свой веселый взгляд. — Но точнее не скажешь! — Она вновь рассмеялась.

— Думаю, мне лучше остаться дома и почитать, — сухо закончил Алан.

— Тогда встретимся после обеда, когда я вернусь от тетушки Ораделли. Джонни уже был у тебя?

— Нет. Ты же знаешь Джонни. Он, как всегда, опаздывает, — в его голосе послышались капризные нотки ребенка, что так не вязалось с его лицом: боль и страдания выжгли на нем морщины старика. Алану было всего двадцать пять, на четыре года меньше, чем сестре. В некоторых вещах он мог бы сойти за пожилого человека, в а чем-то никак не мог перебороть в себе ребенка.

— Я уверена, что он скоро зайдет. Как обычно. — Джонни был сыном их поварихи и домоправитель-ницы, Иды Джексон. Насколько его мать была умной и практичной, настолько он — сентиментальным тугодумом. Он делал кое-какую посильную работу для Миллисент и ее брата, ухаживал за садом или мог застеклить разбитое окно. Еще он вывозил Алана, когда тот хотел посидеть за своим столом или подышать воздухом на заднем дворе. В будни, когда Джонни крутился весь день по дому, занятый какими-то делами, Алан вызывал его, звоня в колокольчик, подвешенный рядом с кроватью. Но иногда проходило несколько минут, прежде чем Джонни медленно вплывал в комнату; помимо этого он часто опаздывал и по утрам.

Алан часто жаловался, но и Миллисент, и он сам прекрасно знали, что он никогда не разрешит кому-нибудь другому выполнять эту работу. В каком-то смысле Джонни, Ида и ее дочь Черри, которая занималась по утрам уборкой, были частью одной большой семьи, а не просто посторонними людьми, которых можно «нанять» и «уволить». Кроме того, Джонни «делал это» для Алана уже одиннадцать лет подряд и был одним из немногих, кому тот позволял видеть свои искалеченные, ставшие бесполезными ноги; Миллисент не могла вообразить, что брат подвергнет себя такому, как ему казалось, унижению, и покажет свои ноги еще какому-нибудь живому существу; вот почему он не обращал особого внимания на медлительность Джонни.

— Ида еще здесь?

— Да. Она принесла мне завтрак тысячу лет назад. Я уверен, что она приготовит мне ланч перед тем, как идти в церковь. Но вот с коляской она мне помочь не сможет так, как ты.

Миллисент ненавидела, когда брат становился мрачным или начинал жаловаться на что-либо. Это было для нее как нож в сердце, напоминание о том, как он, должно быть, несчастлив. Она посмотрела в окно, стараясь найти подходящий предмет, чтобы изменить тему разговора. Тяжелые шторы были раздвинуты, и лёгкий летний ветерок доносил сладковатый аромат жимолости, растущей вдоль стен дома. Шторы длиной от потолка до пола чуть заметно шевелились.

Вдруг с улицы на подоконник прыгнул кот. С минуту он разглядывал комнату, затем уселся и начал невозмутимо умываться. Миллисент нахмурилась, но кот с величественным равнодушием игнорировал ее присутствие.

— Я вижу, что ты все равно разрешаешь коту свободно заходить в твою комнату, — начала ворчать девушка.

Алан улыбнулся устроившемуся на подоконнике представителю кошачьего рода.

— Я люблю этого старого бандита. Он выносливее и более приспособлен к жизни, чем все мы, вместе взятые.

— В этом я не сомневаюсь.

Он был страшненьким, подумала Милли, совсем непохожим на ее толстого белого персидского кота Панжаба, грациозного, раскошного, с длинной пушистой шерстью. А у этого приблудного шерсть была белой с рыжими полосками, слишком часто вымазанной в грязи или, еще хуже, засохшей крови. Висящее ухо, несомненно, было разорвано в одной из многочисленных драк, и вся морда и туловище в мелких шрамах и царапинах. Он появился прошлой зимой на заднем дворе, и хотя Миллисент с Идой пытались его прогнать, кот просто отказался уйти. В конце концов, Милли была вынуждена вынести ему миску остатков от обеда; она не могла спокойно взирать на любое живое существо, умерающее от голода у нее на глазах. Вскоре и Ида вынесла пару старых ковриков и устроила ему постель на веранде, а перебраться в дом было для этого бродяги всего лишь делом времени. Он быстро нашел комнату Алана, а когда Миллисент обнаружила его там и попыталась прогнать, брат настоял, чтобы она позволила ему остаться.

С тех пор кот при любом удобном случае пробирался в комнату к Алану, особенно когда потеплело и у него появилась возможность входить через открытое окно. Миллисент принципиально отказывалась дать ему имя, называя просто «Кот», когда нужно было его позвать. Она именно принципиально не любила кота; он был слишком нахальным, обыкновенным уличным котом, и она со злостью думала о количестве грязи, приносимой им в комнату. По ее мнению, он никак не мог стать чьим-либо любимцем.

Но порой она становилась очень бдительной и следила, чтобы никто случайно не заметил, как она тайком гладит его и почесывает нахалу за ушком.

— Привет, Котик! — произнес Алан, подзывая его. Тот прыгнул на кровать, потоптался немного на месте, устраиваясь поудобнее, и, наконец улегся, глядя на Миллисент немигающим взглядом.

Милли скорчила ему рожицу. Но было так приятно видеть, как Алан гладит и почесывает кота. Она знала, что если бы Алан пожелал, она бы впустила в дом двух или трех бесполезных старых котов.

Она поднялась и взглянула на висящие на цепочке часики в виде кулона.

— Ну, мне лучше бежать, а не то я опоздаю! — Краешки губ брата изогнулись в улыбке.

— Ты можешь не смотреть на время. Все в доме ставят часы по тому, как ты ходишь в церковь.

Миллисент придала лицу выражение насмешливого негодования.

— Ну-ка, ты… — Она нагнулась и поцеловала его в лоб. — До свидания! До послеобеда. Будь осторожен.

Алан кивнул.

— Желаю хорошо провести время.

— Слушая описание опухоли на большом пальце ноги Мэри Сью Грэнтхем или наблюдая за тем, как продвигается вязание кузины Сонни? — поддразнила она брата, за что была вознаграждена улыбкой.

Кивнув на прощание, она вышла из комнаты.

Глава II

Миллисент достала с полочки у двери свой зонтик, потому что, несмотря на хорошее утро, знала, что ко времени ее возвращения послеобеденное техасское солнце будет палить нещадно.

Она сошла с крыльца и огляделась. Стоял прекрасный майский денек, и это уже само по себе поднимало настроение.

Ее кот Панжаб развалился на широких перилах лестницы. Это был просто пушистый белый комок шерсти, который неожиданно поднял голову и посмотрел на нее с ленивым интересом. Любимым занятием этого неповоротливого толстяка было лежать, свернувшись клубочком, на перилах или подоконнике. Когда он был в хорошем настроении, то мог устроиться на коленях у Миллисент и ни у кого больше, и то только тогда, когда сам посчитает нужным. С самого первого момента, когда девушка увидела его, она ясно поняла, что этот кот королевской крови.

— Здравствуйте, ваше Высочество! — прошептала Миллисент, погладив его за ухом. Он позволил ей эту вольность, зажмурив большие, удивительно синие глаза. — Как себя чувствует мой сладкий?

Миллисент еще раз погладила его и начала спускаться по лестнице. Первое, чего коснулся ее взор на улице, была вилла старой Белл, такая же тихая и пустая, как всегда. Было почти невозможно поверить в то, что вчера произошло в ее саду. Почти невозможно, но не совсем.

Это действительно было, все случилось на самом деле. Мужчина хотел купить дом Белл и переехать туда, и она успела выставить себя перед ним абсолютной дурой. Воспоминание о том, как необдуманно и глупо она вела себя, даже сейчас заставляло Милли краснеть. Каждый считает, что в возрасте двадцати девяти лет женщина должна хоть немного обладать здравым смыслом. Да и тетушка Ораделли как-то заметила, что удивлена быстрым взрослением Миллисент за последние несколько лет, тем, как ей удалось оставить в прошлом все ее неразумные выходки.

Вздохнув, Миллисент открыла калитку в невысоком заборчике, отделявшем ее сад от улицы. Утро было слишком хорошим, чтобы позволять воспоминаниям о встрече с Джонатаном Лоуренсом портить наступающий день. Она начала напевать какой-то мотивчик и даже размахивать в такт зонтиком.

В это время года воздух еще не был раскаленным от жары, а только приятно теплым, обещающим скорое наступление лета.

Листья на деревьях только-только распускались, зато в саду Хатауэев уже цвели розы: светло-розовые, ярко-красные и невинно-белые. Возле дома Морганов росло огромное дерево магнолии, верхушка которого касалась края крыши. Листва была темно-зеленая, и то здесь, то там на ветвях распускались огромные пышные белые бутоны, самая серединка которых была чуть тронута малиновым.

Миллисент всегда жила в Эмметсвилле, никогда не уезжала дальше Далласа, куда она с тетушкой Софи и кузиной Сьюзан наведывались в магазины.

Но она была твердо уверена, что нигде не существует места лучше, чем их маленький городок. Эммествилл всегда считался процветающим городом, даже задолго до того, как пятнадцать лет назад построили железную дорогу. До войны в него можно было добраться по Миссисипи. Расположенный всего в тридцати милях от Луизианы, Эмметсвилл был удобным портом; отсюда экспортировали хлопок и другую продукцию, получаемую на северо-восточных техасских фермах.

В отличие от большинства подобных маленьких городков, необжитых и необустроенных, в Эмметсвилле было проведено электричество и газовое отопление, выложена камнем мостовая Главной Улицы, на окраинах городка было построено мнбго аккуратных кирпичных домов и рабочих контор, а также многочисленных приятных на вид и даже по-своему элегантных особняков. Над мирно текущей речкой был разбит парк со скамейками для отдыха и столиками.

Но ничто из этих достоинств цивилизации не могло сравниться с прелестью природы Эмметсвилла. Его окружали сосновые леса; высокие стройные сосны росли везде, защищая городок от беспощадного техасского солнца зеленым балдахином, удерживающим прохладу, и покрывая землю мягким ковром хвои. Под высокими соснами теснились деревца пониже, большей частью дубы и орешник, кое-где магнолии, мимозы с их ровными и резными, подобно листьям папоротника, лепестками, которые от прикосновения стыдливо закрывались, и кизил с нежными распускающимися почками. В заболоченных местах у берега реки стоял большой шишковатый кипарис, поросший испанским мхом.

Словно вдохновленные красотой природы и ландшафта, жители Эмметсвилла выращивали в своих садах кустарники, деревья и яркие цветы так, что весной, казалось, город расцветал одним роскошным богатым бутоном. Миллисент не могла выразить словами всей силы, с которой эта красота воздействовала на ее чувства, к тому же ее рационализм и достаточная житейская практичность не позволяли даже пытаться это сделать, но она ощущала, как сжималось сердце при виде роскошной природы городка.

Дойдя наконец до Первой Баптистской Церкви — большого здания с мощным резным забором — она поднялась по ступенькам и направилась прямо к скамье Хэйзов. Вообще-то говоря, скамейка не принадлежала им, но члены клана Хэйзов так долго садились на одно и то же место и в одном и том же порядке, что эта скамейка стала считаться их постоянным местом: это было известно всем — как и то, что Слокумы всегда сидят в первом ряду слева.

Служба закончилась, и Миллисент задержалась поболтать с некоторыми знакомыми. Когда она направилась к тетушке Ораделли, остальные родственники уже скрылись из виду. Миллисент пошла побыстрее. Тетушка Ораделли не одобряла, если кто-нибудь опаздывал к ней на обед. А все знали, что она в семье была главной.

Мать тети Ораделли умерла, оставив совсем маленьких детей, и она, четырнадцатилетняя девочка, стала для своих младших сестер и братьев матерью. Даже после того, как их отец женился во второй раз, она все равно продолжала сама растить и воспитывать детей. Ораделли настолько растворялась в жизни семьи и заботах о ней, что никто даже не думал, что она может когда-то выйти замуж. Однако она вышла, правда, несколько позже, чем это бывает обычно, за Элмера Холлоуэя, вдовца с тремя маленькими детьми. Даже со своими новыми малышками на руках она не бросила сестер и братьев и продолжала по-прежнему оставаться главой семьи Хэйзов. Теперь, будучи маленькой, полной седой шестидесятилетней женщиной, она все еще наблюдала своим зорким оком за жизнью семьи, и ничего не происходило ни у Хэйзов, ни у Холлоуэев, ни в городке Эмметсвилле, чего бы не знала Ораделли Хол-лоуэй.

Миллисент подошла к большому, внушительному кирпичному дому, где жила тетя и ее семья, и постучалась в массивную дубовую дверь. Через минуту дверь открыла Камилла Холлоуэй.

— Кузина Миллисент! — Камилла улыбнулась как-то быстро и нервно, как она обычно делала, и протянула руки, будто собираясь обнять Миллисент, но вместо этого просто пожала ей руку. Жесты и предложения Камиллы часто были какими-то оборванными, незаконченными, будто она на ходу передумывала что-то делать или говорить; и что бы она ни говорила, на последних словах ее голос постепенно таял. Она была одной из дочерей мистера Холлоуэя от первого брака; сейчас ей было около сорока. Камилла давно стала «закоренелой» старой девой, которая до сих пор жила со своим отцом и мачехой. Все говорили, что она была утешением для родителей на старости лет, но Миллисент не была уверена, что она способна служить утешением хоть кому-нибудь. Тетушка Ораделли, скорее, была раздражена ее неустроенностью и нервозностью поведения, нежели утешена присутствием в доме.

Миллисент жалела Камиллу. Должно быть, нелегко быть падчерицей у Ораделли Холлоуэй. Миллисент всегда старалась относиться к Камилле с особой теплотой, за что та, казалось, была ей трогательно благодарна. Однажды, к изумлению Миллисент, Камилла заявила, что она ее самая близкая подруга. Если учесть, что Миллисент встречалась с ней очень редко, только на семейных вечеринках типа сегодняшней, то девушка никак не могла понять, когда же она стала считать кузину настолько близкой. Это доказывало еще раз, как крепко Камилла была привязана к дому и к родителям. Миллисент надеялась, что не станет старой девой типа Камиллы — именно такой. Несомненно, она была другая.

— Мама на кухне, — сказала Камилла абсолютно ненужную фразу. Где же еще может находиться тетушка Ораделли, как не в гуще суеты, в своем опрятном, без единого пятнышка, фартучке, руководя всем и всеми?

Как она и ожидала, тетушка Ораделли колдовала у огромной плиты, наливая и переливая какие-то жидкости из одних графинов в другие, в то время как одна из ее падчериц стояла рядом с длинным деревянным половником в руках.

— Соус, кажется, уже готов. Анна, нужно расставлять приборы!

Пожилая леди повернулась в поисках очередного объекта внимания и увидела входящую Миллисент и неуверенно следующую за ней Камиллу.

— Мама, кузина Миллисент… — начала было Камилла, но миссис Холлоуэй нетерпеливо оборвала ее:

— Конечно, она здесь… Как ты, дорогая? И как бедняга Алан? Почему он не пришел с тобой? — не давая Миллисент времени для ответа, она продолжала:

— Почему бы тебе не надеть фартук и не помочь Анне?

Затем она занялась расстановкой фарфоровой и серебряной посуды на длинном обеденном столе.

Камилла извиняюще улыбнулась Миллисент. как будто бы она сделала что-то дурное:

— Мама так активна для своего возраста…

— Да, — сухо отозвалась Милли, — и вдохновляет всех нас.

Она взяла лежащий на холодильнике фартук, повязала его, затем сняла корзинку с одной из многочисленных полок и насыпала туда груши.

— Положи их в вазочку с китайским рисунком, — сказала Анна, указывая на большую белую фарфоровую вазу, на которой была изображена в голубых тонах какая-то сценка.

Миллисент пересыпала груши, зная, что тетя Ораделли очень строго следит, какое кушанье надо подавать в той или иной посуде, и горе той дочке или падчерице, которая по невнимательности положит груши в вазу, предназначенную для диоскореи. Нет, она не будет устраивать скандала. Тетушка Ораделли никогда не устраивала сцен. Она просто нахмурится, вздохнет и скажет: «Нет, нет, нет, дорогая, не в фарфоровую посуду», или: «Нет, ради Бога, только не это блюдо», как будто каждая мало-мальски образованная женщина должна знать, что к овощам подходит именно эта ваза, и никакая другая. И подобный случай надолго засядет в памяти тетушки, заняв свое место в списке достоинств и недостатков данной женщины. Впоследствии, на каком-нибудь уютном семейном сборище, она со вздохом заметит: «Бедный Джон, не могу понять, почему он на ней женился; Анна просто не имеет понятия, как вести домашнее хозяйство».

Миллисент понесла вазу с фруктами в просторную гостиную. Стол, длинный, черный, сделанный из черного-орехового дерева, был покрыт ирландской льняной скатертью. Ораделли Холлоуэй любила лишний раз напомнить, что ее муж был богат, и что если даже она и вышла замуж несколько позже других женщин их семьи, зато ее выбор был удачнее.

Сьюзан, дочь тети Софи и дяди Чаба, сидела на одном из стульев и разбирала салфетки, а ее младшая сестра и одна из дочерей Ораделли суетились вокруг стола, расставляя хрусталь, фарфор и серебро. Сьюзан подняла глаза на вошедшего и, увидев, что это Миллисент, лениво улыбнулась.

— О, Милли! — голос ее был хрипловатым и низким, говорила она так же медлительно, как и двигалась, улыбалась или делала что-нибудь еще. Ее брови были слегка изогнуты и придавали лицу сонное выражение. И хотя она никогда не отличалась красотой, мужчины почему-то всегда находили ее привлекательной, а мух был влюблен в нее так же страстно, как и восемь лет назад, когда они поженились. Однако, она никогда не была кокеткой, как, например, Ребекка Конолли; ее отношения с мужчинами были непринужденными и естественными, как само дыхание.

— Как поживаешь? Кажется, не виделись с тобой тысячу лет! — Сьюзан отложила салфетки и протянула Миллисент руку. — Извини, что я не встаю.

— О, Боже, конечно же! Тебе незачем напрягаться. — Они обе старались избегать говорить о причине, почему Сьюзан оставалась сидеть в кресле: она была на седьмом месяце беременности, и в последние дни блузка откровенно оттопыривалась на ее круглом животе, и уже никакие ухищрения костюма не могли этого скрыть. Поэтому она большей частью сидела дома, посещая только семейные вечеринки, подобные сегодняшней. Через неделю или две, думала Миллисент, Сьюзан перестанет выходить совсем, особенно сейчас, когда погода стоит жаркая.

Миллисент присела в кресло рядом с ней. Разница в их возрасте составляла всего несколько месяцев, и сколько себя помнила Миллисент, Сьюзан была ее лучшей подругой — после Полли Крэйг, конечно. А когда Полли вышла замуж несколько лет назад и уехала из городка, Миллисент даже сильнее сблизилась со Сьюзан. У этой женщины был трезвый ум, и хотя она могла порой сказать что-то неслыханное, все же находиться с ней рядом было забавно.

— Как ты себя чувствуешь? — серьезно спросила Миллисент, начав заниматься салфетками вслед за Сьюзан. Эта была третья беременность ее подруги, но, к удивлению всех и самой Сьюзан, она чувствовала себя намного хуже, чем прежде.

Сьюзан пожала плечами и машинально разгладила складки блузки на большом круглом животе.

— Хорошо чувствую. Ты слишком беспокоишься.

— Ну, кто-то же должен беспокоиться! Тебе же самой нельзя.

Сьюзан хихикнула:

— Да и некогда. Я все время занята Фаннином и Сэми.

— Ты им не сможешь ничем помочь, если не будешь себя беречь, — заметила Милли, — что они станут делать, если ты будешь вынуждена слечь в постель?

— Ну, Милли… ты все принимаешь слишком близко к сердцу. Здесь нет ничего опасного. Просто в этот раз я переношу все по-другому, не так, как в предыдущие. Вот и все.

— Откуда ты знаешь?

— Просто знаю, — она замолчала, и загадочная улыбка чуть тронула ее губы, будто бы она знала какую-то тайну. — Я думаю, это означает, что будет девочка. — Ее сонные карие глаза ожили. — Правда, это будет прекрасно? Ты знаешь, я хотела сыновей ради Фаннина. Любому мужчине нужны сыновья. И я люблю их до смерти. Но они так скоро тебя покинут. А девочка — она будет всегда с тобой.

Миллисент почувствовала, как одиночество словно кольнуло ее. Или, может быть, это была просто зависть, потому что она знала, что слишком часто испытывает зависть, даже к таким подругам, как Сьюзан и Полли. Ей казалось, что они переступили порог того мира, из которого она была исключена, испытывали тайные чувства и эмоции, о которых она могла только догадываться. Она не испытывала недостатка в чем-либо и была вполне удовлетворена своим образом жизни, заботой об Алане, но порой случались минуты, когда она чувствовала себя несчастной, сознавая, что лишена чего-то такого, что ничем не может быть заменено.

— Тогда будем надеяться, что это девочка. — Миллисент смотрела вниз на руки, боясь, что ее мысли отразятся на лице. Пальцы быстро перебирали салфетки привычными движениями; на всю работу она затратила вдвое меньше времени, чем потребовалось бы Сьюзан. Если задуматься, было крайне глупо учиться ведению хозяйства: шить, готовить, убирать, ухаживать за детьми — словом, всему тому, что пригодилось бы ей в семейной жизни и воспитании детей. У нее же не было возможности применить на практике все эти замечательные умения, чтобы создать тепло и уют в собственном доме.

Миллисент не понравился такой ход мыслей, и она вспомнила, что ей есть что сказать:

— У меня есть новости.

— Правда? — Сьюзан заинтересовалась. — Какие?

— Кто-то собирается покупать дом вдовы.

— Миссис Белл? Честно? И кто же это? — Щеки Милли медленно залились краской, и она пожалела, что затронула эту тему. Было неприятно думать о незнакомце, который застал ее в таком дурацком положении.

— Я… я его не знаю. Думаю, он не из наших мест.

— Интересно, кто же это может быть… и почему он будет переезжать в наш город? С ним была семья?

Миллисент покачала головой, и, странно, ее щеки вновь зарделись:

— Я не знаю. Он не сказал.

— Ты имеешь в виду, что разговаривала с ним? Почему же ты так и не скажешь? Кто он?

— Кто он есть? — Одна из дочерей тети Ораделли, Бетти — приземистая, склонная к полноте женщина, очень похожая на свою мать — поставила за ними на стол тяжелую вазу. Очевидно, она услышала часть разговора.

— Какой-то мужчина собирается купить дом по соседству с Миллисент, — объяснила Сьюзан.

— Виллу вдовы Белл? Туда кто-нибудь переедет?

— Ах, этот дом пустовал, кажется, целую вечность! — воскликнула тетушка Софи.

— Кто он? — Марианна, другая дочь миссис Ораделли, пересела поближе.

— А как его зовут? — вступила в разговор Амелия, младшая сестра Сьюзан.

За какую-то минуту вокруг Миллисент и Сьюзан образовался небольшой кружок женщин, привлеченных новостью и страстно желающих задать вопросы и услышать подробности.

— Подождите! Пожалуйста! Я не знаю… — Миллисент подняла руки, как будто защищаясь.

— Ради Бога, о чем это вы тут кудахчете, словно куры на насесте? — это был голос тетушки Ораделли, решительно ворвавшийся в щебетание женщин, которое постепенно затихло.

— Миллисент сказала, что кто-то переезжает в дом вдовы Белл, мама, — объяснила Бетти.

— В самом деле? — тетушка Ораделли выглядела удивленной и заинтересованной. На минуту Милли испытала чувство удовлетворения от того, что обладает информацией, которую еще не слышала тетя Ораделли.

— Я так думаю. Я видела его возле виллы Белл, и он сказал, что собирается ее купить.

— Ты с ним разговаривала? — тетушка нахмурилась. — С абсолютно незнакомым мужчиной?

У Миллисент появилось желание провалиться сквозь землю под строгим взглядом миссис Ораделли.

— Я работала в саду, а он был в соседнем дворе, осматривал дом миссис Белл. Он подошел и представился.

— Для меня это звучит несколько необычно. Он джентльмен?

— Похоже, да…

— Что? Красивый? Таинственный? Не похож на наших?

Она помнила необычные карие глаза, в глубине которых плясали искорки смеха, и почувствовала, как краска вновь начинает заливать шею и лицо.

— Он был… хорошо одет и… очень представительный.

— Представительный! — воскликнула Амелия и скорчила разочарованную мину, — Бедняжка Милли-сент, это совсем не то, что мы хотим знать. Скажи нам, как он выглядит, ради Бога! Молодой? Старый? Толстый? Какой?

Тетушка Ораделли строго посмотрела на назойливую девицу.

— Успокойся-ка, дорогая! Важно не то, как он выглядит, а вел ли он себя, как подобает джентльмену.

— Да, тетя, — Амелия скромно потупила глаза, приняв совершенно смиренный вид, но Миллисент подозревала, что та специальна смотрит вниз, чтобы спрятать смех в глазах.

— Думаю, он джентльмен, — быстро сказала Милли, не желая, чтобы Амелии досталось, — и достаточно красив.

— В самом деле? — Амелия вскинула голову.

— Правда? — даже тетушка Ораделли не смогла сделать вид, что она не заинтересована этим дополнением. И как же именно?

— Ну… вообще, я думаю. У него светлые волосы, глаза очень необычного коричневого оттенка, но не отталкивающего. Черты лица правильные. Хорошо выбрит.

— Милли! — даже Сьюзан, казалось, была разочарована. — Какое сухое описание! Ты можешь вспомнить более интересные детали?

— Ее описания вполне достаточно, — обрезала тетушка Ораделли, — девушка не может знать более интересных деталей о мужчине, с которым не знакома.

— Но мы даже не представляем, как он выглядит. Он просто симпатичный или безумно красив? Он улыбался тебе? Это было захватывающе или просто приятно?

— Да, дух захватывало, — уцепилась за подсказку Милли, — хотя, мне кажется, приятным это не назовешь. Улыбка у него какая-то озорная, что ли. Почти мальчишеская, хотя в то же время в глазах было что-то дьявольски опасное.

— Это уже поинтереснее, — Амелия подвинулась ближе. — Сколько ж ему лет?

— Для тебя слишком стар, — едко ответила Милли, — где-то между тридцатью и сорока.

— Ну, это не так уж и много, — запротестовала Амелия.

— Не говори чепухи, — строго взглянула на нее тетушка Ораделли, — тебе только шестнадцать.

— Большинство мужей старше своих жен! Да и мистер Холлоуэй был на пятнадцать лет вас старше, ведь так?

— Это был абсолютно другой случай. Ни один порядочный джентльмен не заинтересуется такой пустышкой, как вы, молодая леди. До тех пор, пока вы не измените ваши манеры.

Амелия надула губы и замолчала, а Ораделли вновь обратила внимание на Миллисент:

— Как его зовут? Он сказал, почему осматривал дом?

— Он сказал, что собирается его купить и что мы будем соседями. Вот почему он и представился. Его имя — Джонатан Лоуренс.

— Кажется, я не знаю никого из Лоуренсов… Хотя за Уиллоу Грэуф есть семья… нет, их фамилия Лоусон, а не Лоуренс. Хм… — Ораделли приложила в задумчивости указательный палец к губам.

Миллисент была уверена, что если тетушка слышала о ком-то с фамилией Лоуренс, она рано или поздно вспомнит полное имя, происхождение и все-все слухи, когда-либо возникавшие вокруг этого имени.

— Почему ты думаешь, что он переезжает в Эмметсвилл? — спросила мать Сьюзан. Если миссис Ораделли не знала его, было очевидным, что он приезжий.

— Знаете что…. — тетушка Ораделли сощурилась и подняла указательный палец, — я слышала о человеке, приезжающем в наш город. Я не знаю его имени, но пару дней назад Фанни Болдуин сказала, что она слышала, будто кто-то покупает газету Фреда Гиллеспая.

— «Сентинел»? — Миллисент произнесла название маленькой, выходящей раз в неделю местной газетки.

— Ты думаешь, это один и тот же человек? При таким повороте событий беседа разгорелась с новой силой. Миллисент тоже стало интересно, был ли Джонатан Лоуренс покупателем издательства. Она пыталась представить Лоуренса новым владельцем газеты, но не могла. Она считала, что человек такой профессии должен быть степенным, очень умным сморщенным старичком, и обязательно в очках, как Фред Гиллеспай. Человек же, которого она встретила вчера в саду миссис Белл, казался слишком сильным, загорелым, полным жизни, что ли, для того, чтобы днями сидеть в душной конторе и писать о других людях.

— А почему Фред Гиллеспай продает свое издательство? — спросила тетя Софи.

— Он болен, — сразу же отреагировала тетушка Ораделли, понимающе кивнув головой, — уже несколько месяцев. Вы все должны бы проведать его, и об этом вам обязательно нужно напоминать.

— Но я видела Лу Энн где-то около недели назад, и она не обмолвилась об этом и словом.

— Это на нее похоже. Неразговорчива и замкнута; Клинтоны все такие.

— Лу Энн Гиллеспай была в девичестве Клинтон? Ты уверена, Ораделли?

— Конечно же, уверена. Тетя наградила свою золовку взглядом, от которого съежился бы не только такой спокойный и мирный человек, как Софи Хэйз.

— Я была на их свадьбе. Ее отцом был Джеферсон Клинтон, а матерью — одна из представительниц рода Буфердов.

— Ах, верно! — тетя Софи улыбнулась, — этот приятный Дэн Клинтон — ее брат. Я, помнится, танцевала с ним на вечере в честь помолвки Руфь Тисон.

— Вы в курсе, наверное, что Дэниел уехал на Запад и, насколько я слышала, умер в Эль Пасо. От туберкулеза.

— Да, да, я забыла, — тетя Софи вздохнула. — Как жаль…

— У всех Клинтонов очень слабые легкие, — мрачно продолжала Ораделли, — и Фреду Гиллеспаю недолго осталось. Запомните мои слова.

Тема смерти была одной из самых любимых тетушкой Ораделли, и ее разговоры обычно содержали предсказания надвигающегося неминуемого рока, или сообщения о том, кто и когда завещал и наследовал имущество, или приговоры одной или нескольким персонам, которым, конечно, следовало покинуть их городок. Миллисент вполне нормально относилась к тому, что ее необыкновенная тетушка знала причину смерти каждого, кто умер в Эмметсвилле или его окрестностях за последние пятьдесят лет. Если она ничего не знала о каком-то человеке, значит, он не представлял никакого интереса.

— Ox, да… — миссис Холлоуэй громко вздохнула и покачала головой, — так мы ничего не приготовим, стоя здесь и разговаривая в то время, как еда остывает. Бетти, зови мужчин, дорогая. Миллисент, на кухне еще осталась тарелка с цыпленком. Будь добра, принеси.

Кружок женщин распался: Миллисент ушла на кухню, Бетти направилась в библиотеку, где собрались мужчины, а остальные дамы поспешили расставить стулья и разобраться с оставшимися блюдами. Миллисент внесла тяжелую широкую тарелку с жареными цыплятами и поставила рядом с соусом — густым ароматным, белого цвета и с капельками янтарного масла. Стол был весь заставлен блюдами — жареный картофель, золотая кукуруза, сочные груши, засахаренные фрукты, тонко нарезанный домашний хлеб с черной хрустящей корочкой, пористо-желтый изнутри. Отдельно стояли вазочки с апетитным желе всех цветов радуги, еще одна тарелка с цыплятами и кувшином с молоком. На мраморном столике ждал десерт: абрикосовое вино и белоснежный торт.

В комнату начали заходить мужчины, улыбаясь и рассыпая комплименты изобилию кушаний: «Посмотрите-ка сюда!» «О, как аппетитно выглядит!», «У-у, жареные цыплята!», «Абрикосовое вино! Я учуял его еще, когда шел по коридору…», «Дайте мне хотя бы глоток!»

Детей отправили на кухню за рабочий стол, а мужья и жены, объединившись, рассаживались за обеденным. Наблюдавшая за ними Миллисент почувствовала себя чужой. Нет, она была членом этой семьи, была полезной, любимой, обогретой их теплом, и всё же… Она взглянула на Камиллу, так же, как и она, стоящую чуть в стороне. Холод одиночества сдавил грудь Миллисент, но она отогнала его прочь и пошла занимать свободный стул рядом с Амелией.

Глава III

Вскоре вопрос о том, кто был незнакомец, покупающий дом вдовы Белл, разрешился сам собой. «Сентинэл» опубликовала статью о продаже издательства опытному журналисту из Далласа мистеру Джонатану Лоуренсу. Это именно он, думала Миллисент, пробегая статью еще раз. Почему газета не дает никакой важной информации о нем: например, есть ли у него семья, хотя, конечно, должна быть, а то зачем одному человеку такой большой дом? И все-таки было в нем что-то такое, что не вязалось с представлением о семейном человеке.

Миллисент хмурилась, держа газету. Что за польза от листка, который не сообщает читателям того, что им интересно узнать? Теперь ясно, почему Фред Гиллеспай продавал издательство. Со вздохом разочарования она сложила газету и пошла в комнату к Алану.

— Пришла «Сентинэл». Хочешь почитать? — она остановилась в дверях, протягивая газету.

— Что? — Алан сидел в своей коляске, склонившись над рабочим столом и казался увлеченным. — А-а, нет, не сейчас. Положи ее на кровать. Я прочту позже.

— Хорошо, — она положила сложенную газету и обошла кровать. — Над чем ты трудишься? Алан скорчил гримасу:

— Я пытаюсь подправить этот холм, но у меня, кажется, не получается. Это скорее огромная гора, чем холмик.

Миллисент внимательно посмотрела на деревянную доску, лежащую перед братом на столе. Одним из его хобби было коллекционирование оловянных солдатиков, искусно сделанных с соблюдением всех знаков различия, формы и оружия, характерных для той или иной армии.

В их городке жил старый джентльмен, выпускник Уэст-Пойта и армейский майор, позднее полковник сил Конфедерации, который тоже интересовался военной историей и коллекционировал оловянные армии. Он приходил к Алану раз в неделю или чаще, и они вдвоем расставляли аккуратных лошадок со всадниками, пушки и пехоту и даже военные укрепления, углубляясь в бесконечные споры по поводу мельчайших подробностей.

Несколько недель назад Алан загорелся идеей максимально приблизить один из макетов к реальности, точно воссоздав рельеф с помощью естественной топографии района сражения. Он набросал эскиз на большом листке фанеры и пытался смоделировать ландшафт из папье-маше; это был утомительный и кропотливый процесс, заставлявший его часто ворчать или даже взрываться.

— Я не художник, — вздохнул он и отодвинул от себя фанеру. Я даже не знаю, зачем это затеял.

— Ну, Алан… — Миллисент взяла недоделанный макет и поставила его в угол комнаты, — возможно, ты просто устал. Наверное, тебе лучше лечь и отдохнуть.

— Отдохнуть! — взорвался он. — Чушь, Милли! Все, что я делаю — это отдыхаю! Я до смерти устал отдыхать! Какую часть своей жизни я сплю? В моей жизни для отдыха слишком много часов, слишком много дней.

Миллисент в который раз с болью подумала, что ничем не может помочь брату, ничего не может сделать, чтобы облегчить его страдания.

— Если ты не хочешь спать, давай я принесу шахматы, и мы сыграем партию? Знаю, что я тебе не соперник, но…

— Ты играешь достаточно хорошо, но сейчас я не хочу играть в шахматы.

— А может, ты почитаешь мне вслух, пока я буду штопать? Я могу сейчас принести сюда все необходимое и…

— Брось это, Миллисент! Мне надоело, что меня постоянно развлекают, успокаивают и утешают. Просто уйди и оставь меня одного.

Слезы подступили к ее глазам, но она постаралась взять себя в руки и произнесла твердым голосом:

— Да, конечно. Извини.

Она повернулась к выходу, но голос брата остановил ее:

— Ах, Милли, прости меня! Подожди, не уходи. Я не хотел…

Миллисент обернулась и улыбнулась ему. Лицо ее просияло: «Все в порядке. Я понимаю».

— Нет, нет! Я старый, неуклюжий медведь. Ты самая лучшая сестра в мире, и я не знаю, чтобы делал без тебя. — Он протянул к ней руки. — Подойди и скажи, что ты меня простила.

— Конечно, — Миллисент вернулась и взяла его ладонь в свои. — Ты — самый лучший в мире брат.

— Принеси шахматную доску, и мы поиграем. Когда Миллисент направилась за шахматами, она случайно выглянула в окно. И застыла: «О Боже!»

— Что там?

— Алан, посмотри! Он переезжает.

— Кто? — Алан подъехал на своем кресле к окну. Перед домом вдовы Белл стояла повозка, нагруженная мебелью и чемоданами, а немного позади виднелась еще одна.

— Тот человек, о котором я тебе говорила. Ну, ты помнишь, которого я встретила в саду на прошлой неделе?

— Ах, да! Тот, который, как думает тетушка Ораделли, купил издательство.

— Он действительно его купил. Об этом сказано в сегодняшнем номере. И вот переезжает.

За то время, пока они наблюдали, двое рабочих подошли к повозке и, стащив огромный чемодан, понесли в дом. Сразу за ними показался еще один человек. На нем был тяжелый рабочий костюм; рукава темно-синей рубашки закатаны, обнажая загорелые мускулистые руки. На его голове не было шляпы или кепи, и солнце переливалось в его светлых волосах. Даже переодетого, в другую одежду, Миллисент без труда узнала его.

— Вон он. Это и есть Джонатан Лоуренс. Он достал с повозки чемодан поменьше, и слегка согнувшись под тяжестью, понес его к дому. Потом посмотрел в сторону крыльца дома Белл, которого Милли не могла видеть, и улыбка осветила его лицо. Через минуту показалась маленькая девочка, и они вместе, о чем-то разговаривая, направились в дом.

— Итак, у него есть дочь, — Миллисент не могла понять, почему, но это открытие вызвало какое-то странное ощущение в животе, показавшееся даже забавным.

— Угу, и собака тоже, — Алан указывал на большую белую собаку, спрыгнувшую с повозки. Пес метался, виляя хвостом, затем разразился радостным лаем и бросился к крыльцу.

Оставшуюся часть дня рабочие переносили вещи из повозок в дом. Джонатан Лоуренс часто мелькал в поле зрения Милли, помогая рабочим. Несколько раз она видела и девочку, слоняющуюся то там, то здесь, и вертящуюся у всех под ногами. Миллисент решила, что ей лет девять-десять. Время от времени появлялась собака, которая то неподвижно лежала в тени, то начинала носиться кругами, как сумасшедшая. Но за весь день она так и не увидела одного человека — женщину, миссис Лоуренс. Где же она? Раз у него есть дочь, наверняка есть и жена.

Если только он не вдовец.

При этой мысли она вновь почувствовала прежнее забавное ощущение в животе. Это начало ее раздражать. Она не относила себя к глупым старым девам, которые строят планы по поводу первого же мужчины, появившегося поблизости.

Возможно, он и был красив, но в то же время он не был джентльменом, иначе не стоял бы и не развлекался от души, глядя, в какой неловкой ситуации она оказалась под этим кустом пираканты. Вспомнив, как смеялись его глаза, она сердито поджала губы. Любой, у кого есть хоть капля порядочности, на месте Лоуренса сделал бы вид, что ничего не заметил. Нет, он положительно последний мужчина, которым она могла бы заинтересоваться. Признаться честно, она вообще не желала его больше видеть.

Но Миллисент осознавала, что это невозможно. Они будут соседями, в конце концов, придется встречаться на улицах или в своих садах. В таких ситуациях она может ограничиться кивком головы или быстрым коротким приветствием. Но самое неприятное ожидает ее впереди: в знак гостеприимства она должна будет нанести визит соседу и преподнести угощение. Милли не хотелось этого делать, не хотелось встречаться с этим человеком лицом к лицу. Придется обращаться к нему, улыбаться и, может быть, даже о чем-то разговаривать.

Но она также понимала, что никак не может избежать этой процедуры. Это было неотъемлемой частью традиций гостеприимства в Техасе. Если сосед был болен или кто-то в его доме умирал, или приезжал новый человек, полагалось навестить и преподнести какое-то кушанье. А если мистер Лоуренс действительно жил один с дочерью и не успел нанять прислугу, то он тем более нуждался во вкусной еде. И каким бы грубым не был Джонатан Лоуренс, Милли соблюдала приличия и всегда вела себя так, как и требовало соответствую-щее воспитание. Ее мать посчитала бы верхом непорядочности саму мысль не посетить и не угостить нового соседа, если бы таковая пришла в голову Миллисент.

Поэтому Милли все же решилась к концу дня навестить виллу теперь уже Джонатана Лоуренса. Она надела белоснежную блузку, темную юбку, вторую свою лучшую шляпу, и прихватив корзину сладостей, приготовленных Идой, и печеных бобов, направилась к бывшему дому Белл. Она шла твердой походкой, держа спину прямо, полная решимости выполнить свой долг.

Через несколько секунд после ее пронзительного звонка в доме послышались приближающиеся шаги, и Джонатан Лоуренс открыл дверь. Миллисент заранее обдумала, что она скажет, когда его увидит, но сейчас все заученные слова вылетели у нее из головы.

Он был еще красивее, чем показался при первой встрече. Как она могла забыть эти густые ресницы или особенно золотисто-коричневый оттенок глаз… Рукава рубашки были закатаны, открыв красивые, мускулистые руки, а на лице выступили капельки пота. Лицо его было слегка покрасневшим, а светлые волосы — чуть влажные. Он, казалось, просто подавлял окружающих своей жизнерадостностью и силой.

Лоуренс улыбнулся широкой белозубой улыбкой:

— А, соседка! Как вы себя чувствуете сегодня, мисс Хэйз?

— Спасибо, хорошо, — сдержанно ответила она, — а как ваши дела?

— Немного устал, — признался он, хотя Миллисент подумала, что внешне это никак не выражалось; просто очень энергичный человек.

— Я уверена, что переезжать куда-то — очень хлопотно. — Милли протянула ему корзинку с кушаньем. — Я принесла вам кое-что к обеду. Добро пожаловать в Эмметсвилл!

— Ого, спасибо! — он взял корзинку и вдохнул аромат. — М-м-м… Пахнет аппетитно! Входите. Уверен, что дочка будет рада с вами познакомиться. — Он повернулся и крикнул:

— Бетси!

Но вместо ребенка показалась собака, выбежавшая из-за угла дома и буквально взлетевшая на крыльцо. Она оказалась еще больше, чем когда Милли видела ее из окна. Огромный лохматый белый пес вилял хвостом так быстро, что становилось непонятно, как он оставался на месте. Пес пару раз пробежал вокруг девушки, затем прыгнул, встав на задние лапы, а передними толкнул ее прямо в грудь, чуть не сбив с ног.

— Адмирал! — крикнул хозяин. — Нельзя! Сидеть! Собака опустилась на все четыре лапы, но не отвела ждущего взгляда от Милли. Пес высунул из пасти язык и сидел, энергично виляя хвостом и тяжело дыша. Миллисент с ужасом смотрела на грязные отпечатки лап на своей блузке.

— Адмирал! Назад! — из-за угла выбежала девочка и резко остановилась, увидев происходящее на крыльце.

— О нет… Адмирал! Ты опять это сделал?

— Да, несомненно сделал. Боюсь, он испачкал нашу гостью и чуть не уронил ее.

— Он еще щенок, — оправдываясь, сказала девочка.

— Щенок? — в ужасе спросила Милли. — Боже, что же из него будет, когда он вырастет?

Джонатан Лоуренс засмеялся, как будто она шутила.

— Да, он огромный, верно? Его поведение не соответствует его размерам. Я прошу извинения. — Он взглянул на пса и сказал:

— Сидеть, сидеть. Адмирал! Хороший мальчик.

Собака продолжала не отрываясь смотреть на Миллисент. Вокруг глаз у животного были темные пятна, что придавало взгляду несколько настороженное выражение, а высунутый из открытой пасти язык словно довершал эту не очень-то приятную картину. Миллисент не могла понять, кто мог выбрать такую собаку ребенку, тем более девочке.

Дочь Лоуренса была совсем не похожа на маленьких кузин Миллисент, одетых в скромные клетчатые хлопчатобумажные платьица и кружевные переднички. Их прически представляли собой уложенные в виде короны косы и длинные локоны, свободно спадающие на плечи. А светло-рыжие волосы этой девочки были заплетены в две косички, но часть волос выбилась и прядями свисала на лице. Ленточка на одной косичке развязалась, и концы ее свободно болтались; другая же, по всей видимости, была потеряна, и косичка наполовину расплелась. Ее тяжелые черные туфли были испачканы грязью, и на одной из них развязался шнурок. На Бетси было розовое с белым хлопчатобумажное платье, размера на три меньше, чем требовалось, и из-под него торчал край нижней юбочки. На одном чулке девочки была видна дырка, от которой вверх ползла широкая стрелка спущенных петель.

Ее нельзя было назвать хорошенькой: слишком крупный подбородок и слишком широкий рот, а щеки и лоб усыпаны веснушками. Однако глаза были большими и умными, а ресницы такими же густыми, как у отца. Миллисент подумала, что все это можно было даже назвать привлекательным, если бы девочка не смотрела на нее в упор откровенно любопытным взглядом — пожалуй, слишком откровенным даже для ребенка. В завершение всего ее лицо еще украшало и грязное пятно на щеке.

— Мисс Хэйз, позвольте познакомить вас с моей дочерью, Элизабет. Бетси, эта леди — наша новая соседка, мисс Хэйз.

— Привет, — дружелюбно отозвалась Бетси. Миллисент часто заморгала. Она даже не прибавила «мэ-м» или «мисс Хэйз», или «здравствуйте». Милли считала ее ответ неподходящим даже для подростков, не то что для детей. Сказанное прозвучало недопустимо грубо. Она взглянула на Джонатана Лоуренса. Он улыбался дочери, как будто это был самый чудесный в мире ребенок.

— Здравствуй, — вежливо произнесла Миллисент, — я рада с тобой познакомиться. — По крайней мере, она подаст хороший пример; было очевидно, что девочка росла в отсутствии человека, который мог бы правильно ее воспитывать.

— А у вас в саду есть вишневые деревья?

— Да, у нас есть несколько вишен.

— А вы залезали на них? Они, кажется, очень удобные.

— Залезала ли я? — брови Миллисент поползли вверх. Она представила выражение лица ее отца, если бы тот увидел ее карабкающейся на дерево. — О Боже, нет, конечно! Я не лазала по деревьям. — Она говорила очень убедительно, надеясь, что ребенок почувствует это.

Но девочка только сказала:

— О, это плохо! — Она с жалостью посмотрела на Миллисент. — Папа говорит, никто не станет взрослым, если не будет лазать по деревьям. — Ее бровки вопросительно поднялись. — Так, а если вы еще девочка, почему же такая большая?

Наконец-то Джонатан Лоуренс сконфузился:

— О, Бетси, я не…

Она невинно повернулась к нему:

— Но папа, разве ты не так говорил?

— Ну, это я просто так выразился, но не всегда вежливо вот так… ну… в общем… э-э…

Дальше заикания дело не шло.

— Леди не лазают по деревьям, — поучительно сказала Миллисент. Было ясно, что мистер Лоуренс не знает, как выйти из положения, — даже когда они еще маленькие девочки, потому что в будущем они все равно станут молодыми леди.

Бетси посмотрела на гостью, как будто у той на лбу выросли рога,

— Никогда не лазают? — Никогда.

— Значит, я никогда не стану леди. — В голосе девочки не послышалось и капли сожаления.

Миллисент неодобрительно поджала губы. Что за вещи говорит этот ребенок! Даже для более старших подобное просто недопустимо. В детстве за такое Миллисент оставили бы без ужина и отправили спать. А вот отец Бетси даже не делал попыток как-то отреагировать на ее поведение.

Миллисент вновь посмотрела на мистера Лоуренса. Он стоял, отвернувшись к окну, держа руку у подбородка, будто что-то серьезно обдумывал. Но Милли заметила блеск его глаз и вздрагивание плеч, и поняла, испытав чувство бессильной ярости, что он просто пытается сдержаться и не рассмеяться вслух!

Итак, она ни секунды не задержится здесь и не станет служить объектом такого извращенного чувства юмора.

— Надеюсь, вы меня извините, — напряженно произнесла она, поворачиваясь и подбирая подол юбки. Быстро спустившись по ступенькам не обернувшись, она добавила:

— Мне нужно возвращаться.

— Вы уходите? — Бетси казалась расстроеной, — но вы только что пришли… — Она семенила вниз по лестнице рядом с Миллисент.

— Я просто занесла вам угощение.

— А вы не будете с нами обедать? — Девочка шла следом, провожая гостью до калитки.

— Я не могу. Меня ждет брат.

— Он маленький? Или такой же старый, как вы? И как этому ребенку удается все время ее оскорблять? Бетси уже девять или десять лет, но, кажется, она понятия не имеет об элементарных правилах поведения.

— Алан — молодой человек, — коротко ответила Миллисент, наклоняясь, чтобы открыть калитку.

— А-а… — лицо Бетси стало разочарованным. — Я так хотела, чтобы здесь были дети! Все мои друзья остались в старом доме.

— Наверняка для тебя было очень тяжело расстаться с ними.

— Это всегда трудно. Но папе нужно было сюда.

— Конечно! — И что же, этот ребенок будет преследовать ее до дома? Миллисент повернулась к девочке:

— Тебе лучше вернуться к папе. Мне нужно идти домой.

— Хорошо, — Бетси вздохнула, — а вы еще придете к нам?

Миллисент выдавала из себя улыбку:

— Я уверена, что мы еще увидимся. А сейчас до свидания, Бетси.

— Пока. — Девочка влезла на калитку и раскачивалась вперед-назад, глядя вслед удаляющейся Миллисент. Девушка обернулась и бросила последний взгляд на Бетси и на крыльцо, где стоял ее отец. Но его там уже не было. Она поднялась по ступенькам лестницы и вошла в дом, захлопнув дверь с такой силой, что задребезжали стекла веранды.

Глава IV

Даже в лучшие времена Миллисент не рвалась на ежемесячные собрания Миссионерского Женского общества. Когда президентом общества была Флоренс Маршалл, все шло хорошо и интересно; она была слишком строга, но, по крайней мере, могла всех организовать, дисциплинировать, и поэтому дела продвигались быстро. С тех пор, как президентом стала Эмма Мак-Мастер, казалось, что вся работа просто-напросто замерла. Собрания превратились в долгие сборища, полные пустой болтовни и бесконечных споров; которые, по всей видимости, миссис Мак-Мастер абсолютно не могла направить в нужное русло.

Но в это утро Миллисент не хотелось идти туда больше, чем когда-либо. И не только из-за того, что, как обычно, там будет царить атмосфера раздражения и конфликтов. К сегодняшнему дню новость о приезде семьи Лоуренсов будет известна всему городу, ее засыплют вопросами по этому поводу.

Однако, Миллисент не относилась к числу тех, кто нарушает свои обязанности. Это было одной из тех вещей, которым всегда учил ее отец: «Ты должна быть благодарна судьбе, что у тебя хорошее имя и воспитание; да и денег достаточно», — бывало, словно священник, разглагольствовал он, — «но вместе с тем, это и кое к чему обязывает. Ты должна быть примером для других, показывая и доказывая пользу твоего воспитания и прекрасных нравственных качеств».

Естественно, судья Хэйз свято верил в то, что говорил. Он сам всегда служил примером для других до последнего дня, и не только в области соблюдения закона — дела всей его жизни, но и во всем, за что брался. И Миллисент всегда делала все возможное, чтобы быть похожей на отца, особенно после его смерти.

Имя ее отца, его слова перешли к Милли, и теперь на ней лежала огромная ответственность за сохранение его доброй памяти; и еще она должна была оправдать его надежды.

Тысячу раз казалось, что она не сможет постоянно нести этот груз ответственности. Но ей это как-то удавалось само собой. Обязанности нельзя было, как какую-то вещь, отложить в сторону; а это означало, что их нужно выполнять, и не только исключительные, но и ежедневные, какими бы нудными и досадными они ни были.

Собрание начиналось в половине десятого, и Милли вышла намного раньше, чтобы спокойно прогуляться. Она ненавидела непунктуальность в других и не допускала ее сама.

Она спустилась по задней лестнице и через гостиную прошла прямо в буфетную. Несколько лет назад в эту комнатушку поставили огромную чугунную плиту, и теперь помимо нее здесь еще помещались дубовый буфет и маленький старый кухонный стол.

Через узкую буфетную она прошла в просторную кухню, где на деревянном столе Ида раскатывала тесто. За этой работой она что-то тихо напевала.

— Ида, я сейчас ухожу на собрание Женского общества.

Ида, молчаливая от природы, кивнула.

— И не вернусь к обеду, — на этот раз все собирались у Розы Кинкейд, а Роза славилась своими затяжными пиршествами. — По этому на меня к обеду не накрывай. Только Алану.

Миллисент направилась к выходу, поприветствовала по пути Черри и пошла по улице в сторону дома Розы Кинкейд. Идти было недалеко, и она пришла еще до начала собрания.

Роза Кинкейд, миловидная, улыбчивая, вся словно состоящая из оборочек и рюшечек, открыла Миллисент и сразу же затараторила:

— Милли! Как ты, девочка? Кажется, я уже месяц тебя не видела!

— Мама, в прошлое воскресенье она была в церкви, — вставила дочь Розы, Изабелла, которая стояла рядом с матерью с мученическим выражением лица. Миллисент подозревала, что девочку заставили помогать встречать гостей, а она с гораздо большим удовольствием занялась бы чем-нибудь другим.

— Ну, конечно же, была. Миллисент всегда туда ходит, не так ли, дорогая? Я просто ее не видела. Но скажи, что это за новость о доме Белл? Его продали?

Миллисент тяжело вздохнула. Это было именно то, чего она боялась. Она не успела еще снять шляпу и перчатки, а уже вовлечена в обсуждение персоны Джонатана Лоуренса.

— Да, продали.

— О Боже, как интересно. Ну, расскажи-ка нам все, что тебе известно. Кто его купил? Он здешний или приезжий?

Изабелла тоже подалась вперед, глаза ее заинтересованно поблескивали:

— Я слышала, приехал вдовец. Это правда?

— Я не видела в доме женщины, — сказала Миллисент.

— Говорят, он невероятный красавец, — добавила Анна Мая Мак-Алистер, которая, заметив Милли, тоже присоединилась к разговору. — Это правда?

«Правда ли это? Да еще больше, чем вы можете себе представить».

— Да, он выглядел вполне приятно.

— О-о-о! — запищала Изабелла, хлопая в ладоши. — Расскажи подробнее!

Миллисент, стараясь держать себя в руках, описывала Лоуренса в подробностях всем присутствующим на собрании дамам. Наконец, она, в третий раз повторив рассказ о соседке, смогла вырваться из кружка женщин и сесть на свободный стул в гостиной. Она надеялась, что все окончилось и ее оставят в покое.

Но как бы не так! Спустя несколько минут она увидела Ребекку Коннолли, плавно плывущую прямо к ней. Ребекка уселась рядом.

— Кузина Миллисент! — в слащавой улыбке она блеснула мелкими ровненькими зубками. Миллисент откровенно застонала. Из многочисленных родственников она больше всех не любила Ребекку. Та не была связана с их семейным кланом кровными узами, а просто вышла замуж за Тира Коннолли, одного из кузенов Миллисент по материнской линии.

— Здравствуй, Ребекка! — Милли небрежно улыбнулась. Она ни с кем не должна быть грубой, даже с невыносимой Ребеккой Коннолли. — Как дела?

На белоснежно-фарфоровых щечках Ребекки появились ямочки. Вновь блеснули зубки. Ярко-синие глаза озарились неожиданным светом:

— У меня все складывается как нельзя лучше. Думаю, ты слышала о моей радости?

— Конечно. Поздравляю! — слова застревали у Милли в горле. В том, как Ребекка преподносила всем свое деликатное положение, было что-то раздражающее. Миллисент знала, что она говорит это, в первую очередь, для того, чтобы подчеркнуть, что у Милли вообще нет детей, в то время как она готовится произвести на свет четвертого.

Ребекка была почти ровесницей Милли, всего на год младше, и когда они еще были детьми, их отношения можно было бы назвать соперничеством. Ребекка была хорошенькой блондиночкой, похожей на фарфоровую куколку, и к тому же единственной дочерью пожилой четы; всю жизнь ее баловали и ласкали. Сама же она была очень завистлива, в частности, если дело касалось чьей-либо славы или популярности. Особенно, она, казалось, недолюбливала Миллисент, которая никак не могла понять, почему. Ребекка была красивее ее, и Милли никогда не могла требовать у отца дорогой одежды, чтобы ходить в школу, а это легко позволяли себе родители Ордуэй. Но Ребекка очень завидовала большому количеству друзей Миллисент.

— Вы — Хэйзы, Коннолли и Брашеры — всегда вместе, всегда цепляетесь друг за дружку! — крикнула она однажды Миллисент, и ее лицо безобразно исказилось от гнева. — Я ненавижу тебя! Я ненавижу вас!

Когда Милли было восемь лет, их отношения закончились тем, что Милли дернула Ребекку за длинную косу со всей силой, на какую только была способна, а та ударила ее по голове учебником для чтения Мангуффи.

Они повзрослели и стали скрывать неприязнь под лживыми улыбками и вежливыми короткими разговорами. Однако Милли была уверена, что Ребекке доставило огромное наслаждение выскочить замуж раньше Миллисент, да к тому же стать членом крепкого семейного клана Коннолли, Хэйзов и Брашеров. Редко когда Ребекке не удавалось так или иначе подчеркнуть незамужнее положение Миллисент.

— Как чувствует себя кузен Алан? Бедняжка! Я говорила, мне так безумно жаль его, неподвижно лежащего в постели. Такая трагедия… — она печально покачала головой. — Не знаю, мне кажется, окажись я на его месте, я бы лучше не жила…

— Алан любит жизнь, — мрачно сказала Миллисент, — и мы все благодарны судьбе, что он с нами. Он очень умный, и у него достаточно занятий.

Это было все, на что она была способна, чтобы сдержать себя в рамках приличия. Гнев заполнял ее грудь. Как смеет эта пустышка предполагать, что Алану было бы лучше не жить? Очевидно, у нее нет ни капли сострадания и понимания.

— Да, конечно, ты права, — Ребекка распахнула и без того большие синие глаза и придала лицу невинное выражение, что взбесило Миллисент еще больше. Ребекка помолчала, затем ангельски улыбнулась и продолжала:

— Милли, дорогая, я слышала, что в соседний с тобой дом переехал интересный вдовец…

— Да, дом Белл продали, — сухо ответила Миллисент.

— Какая прекрасная возможность для тебя! — продолжала Ребекка, с заботливым видом тронув руку Миллисент. — Теперь ты не должна ее упускать!

Миллисент задумалась, не слишком ли много разговоров повлечет за собой ее молчаливый уход от Ребекки:

— Я не понимаю, о чем ты. Я не ищу мужа.

Ребекка хихикнула:

— Да перестань! Любая незамужняя женщина ищет мужа.

— Некоторые совсем не собираются выходить замуж.

— Ах, глупости! Это хорошо говорить кому-нибудь еще, но между нами, кузинами, все должно быть честно, верно? Кто это и вправду не собирается выходить замуж?

— Я, — процедила Милли сквозь сжатые зубы. Неважно, насколько невоспитанно это будет выглядеть, но она уйдет. Будет более неприлично, если она залепит Ребекке пощечину.

К счастью, в этот момент Эмма Мак-Мастер наконец-таки объявила о начале собрания. Основным предметом сегодняшнего обсуждения были ежегодные расфасованные угощения, готовящиеся каждый июнь в качестве помощи и поддержки со стороны миссионерок. Это было довольно-таки простое дело. Специально выбранные молодые женщины украшают нарядные и элегантные коробочки и расфасовывают в них сухие пайки, рассчитанные на двух человек. А молодые люди пытаются догадаться, какая из женщин приготовила ту или иную коробочку (обычно девушки сами подсказывают им), выставленную на высокий стол. Те мужчины, которые отгадывают правильно, имеют право вскрыть коробочку и откушать угощение. Кроме того, они получают право находиться в компании той девушки, имя которой отгадали.

Это мероприятие обычно проводилось в парке и требовало некоторых хлопот: надо было расставить столы и найти человека, который захотел бы выступать в роли ведущего. Миллисент думала, что решение этого вопроса не составит никакого труда и не займет много времени.

Но получилось как раз наоборот.

Проблема состояла в том, что Джеймс Колпеппер, который обычно с удовольствием брал на себя обязанности ведущего, сейчас слег с радикулитом, и никто не знал, сможет ли он поправиться к июню и вновь выступить в привычной роли.

— Тогда давайте попросим другого мужчину, — вполне разумно предложила Аделаида Джефриз. — Я уверена, что в городе найдется не один, желающий постоять на сцене и часик поразглагольствовать.

— О-о, ну а вдруг мистер Колпеппер к этому времени выздоровеет? — спросила миссис Мак-Мастер, озабоченно хмурясь и качая головой, отчего покачивались и ее пепельные кудряшки. — Как мы тогда скажем, что его обязанности выполняет другой?

— Да, это будет ужасно, — согласилась еще одна женщина.

— А если мы начнем предлагать мужчинам выполнить эту работу, то можем набрать больше желающих, чем необходимо, — заговорила Мэри Ли. — Что тогда?

— Будет много обид.

Все зажужжали, каждая добавляла свои предложения и советы. Наконец, когда миссис Мак-Мастер предложила избрать комитет по проведению этого мероприятия, переложив на него вопрос о ведущем, Миллисент не выдержала и поднялась:

— Бог мой, леди! Я не думаю, что это мероприятие требует избрания целого комитета. Одного человека будет достаточно, чтобы выяснить, сможет ли мистер Колпеппер быть ведущим в этот раз и, если он не сможет, попросить другого мужчину. Что касается остальных, то им нужно будет помочь расставить столы и приготовить напитки.

— Я согласна с мисс Хэйз, — громко сказала Аделаида Джефриз, для убедительности стукнув об пол зонтиком, — и я думаю, нам следует поручить это самой мис Хэйз.

— О, да!

— Конечно!

— Прекрасная мысль!

Вот так получилось, что на Миллисент, против ее воли, возложили ответственность за организацию этого дела. Решив таким образом наскучивший вопрос, дамы воспользовались возможностью приняться за холодные закуски, приготовленные дочерьми миссис Кинкейд и обсудить более интересные вещи, например, окончательно ли Руфь Хэрис подорвала свою репутацию, выезжая за город в кабриолете с Мэтью Слокумом без всякого сопровождения.

Миллисент вошла в дом и с силой захлопнула дверь. И как ее угораздило оказаться ответственной! Сознание, что ей некого винить, кроме себя, не улучшало настроения.

Как часто говорила бабушка Коннолли, нужно сто раз подумать перед тем, как что-нибудь сказать.

Милли сразу поднялась к себе наверх, не зайдя даже повидать Алана. Она сказала себе, что будет лучше, если брат не увидит ее в таком настроении. Когда она чувствовала себя так гадко, существовало единственное занятие, которое могло как-то отвлечь и успокоить ее. Работа в саду.

За какие-то секунды она стянула перчатки, сорвала с головы шляпку и сняла юбку. Гораздо больше времени ушло на расстегивание всевозможных крючков и пуговиц и развязывания многочисленных ленточек и шнурочков на блузе и корсете. Наконец, расправившись со всем этим, она осталась в одной сорочке, штанишках и в нескольких муслиновых нижних юбках.

Затем она стащила с себя и сорочку, влажную от пота, и отбросила в сторону. Вытянув руки вверх, она начала раскачиваться из стороны в сторону, наслаждаясь свободой, не ограниченной никаким корсетом. Не было в мире ничего приятнее, чем ощущение свободы, когда ты только-только снимешь корсет. Она присела на кровать и стала расшнуровывать высокие ботинки. Покончив с этим, она сбросила их с ног и пошевелила пальцами.

Иногда обувь доставляет не меньше неудобств, чем корсет. Наконец, она сняла две последние нижние юбки, которые были у нее самыми новыми и самыми лучшими.

Потом она проворно облачилась в рабочий халат (с заплатками в нескольких местах) и сунула ноги в удобные широкие старые туфли. Нахлобучив панаму, она легко сбежала вниз, в кладовку, где взяла лопату, вилы и миниатюрные грабли. Выходя в сад, она заметила, что чувствует себя почти счастливой от одной перспективы покопаться в земле.

В воздухе пахло весной, сладкой жимолостью и свежей молодой травой. На деревьях лопались почки и появлялись клейкие маленькие листочки. Разве не стыдно было проводить такое утро на каком-то собрании!

Когда она возвращалась домой, то была так расстроена, что даже не взглянула на сад и грядки перед домом, но теперь ее взгляд сразу же упал на цветочные клумбы у низенького заборчика. Она резко споткнулась, глаза ее расширились от ужаса, и сердце, казалось, остановилось.

Сначала она вообще ничего не могла понять. А когда наконец-таки сообразила, то не могла поверить. Ее цветочные клумбы, всегда такие аккуратные, теперь были совершенно обезображены. Вся земля вокруг них была перекопана и насыпана на сами клумбы. Кто-то вырыл три огромные ямы прямо на клумбах. А стебелёк ее самого красивого, ярко-пурпурного ириса был сломан; бутон печально нагнулся к земле.

Крик боли вырвался из ее груди, она упала на колени и подняла погибший цветок. Конечно, на следующий год будут другие, ведь корни растения сохранились. Но что из того, если сейчас он был погублен? А ее лилии! Она взяла в руки один из цветков, вытащив его из кучи земли, и почувствовала, что ей дурно при виде вырванных корней. Это растение было уже не спасти. Еще три лилии были вырваны с корнем, тогда как остальные просто смяты и их стебельки поломаны.

На глаза Миллисент навернулись слезы. Она почувствовала себя так, словно ее сломали и оскорбили, посягнув не столько даже на ее собственность, сколько на то, что она больше всего любила и оберегала.

В груди постепенно закипал гнев. Она знала, чьих это рук, вернее, лап, дело. Здесь мог быть только один зверь, раскапывающий землю. Это мог быть только тот пес!

Миллисент вскочила на ноги и кинула взгляд на свой сад и двор Лоуренсов.

— О-о! Если бы под руки сейчас попалась эта собака!

Она бросила на землю рабочие перчатки и направилась к дому Лоуренсов. Подойдя, Милли громко заколотила в дверь кулаками.

На пороге появилась Бетси:

— О, привет!

— Подойдите сюда, молодая особа. Я хочу, чтобы вы кое-что увидели.

— Что? — Бетси пошла вслед за ней с очень любопытным выражением лица. Милли не отвечала, молчаливо направляясь через калитку в собственный сад.

— А почему вы не перелезете через забор? — спросила шедшая за ней по пятам девочка. — Это же очень просто.

Миллисент проигнорировала вопрос и показала на свои клумбы:

— Вот, смотрите.

Бетси взглянула туда, куда указывал палец соседки, и выдохнула:

— О! Ваши цветы! — Она тут же подбежала к клумбам и опустилась рядом с ними на колени. — Что с ними случилось?

— Что с ними случилось?! Ваша собака побывала здесь, вот что!

— Адмирал?! — Бетси вскинула на нее удивленный взгляд. — Но с какой стати понадобилось Адмиралу выкапывать ваши цветы?

— Возможно, он рыл землю в поисках чего-либо, или, наоборот, что-нибудь прятал. Я не знаю, что там у собак на уме!

— Откуда вы знаете, что это Адмирал? — выступила Бетси в защиту своего любимца. — Откуда вы знаете, что это не какая-то другая собака? Или, может быть, ваш кот? — она указала на Панжаба, растянувшегося на солнышке у дома.

— Мой кот не роет землю. Это глупость!

Девочка воинственно выставила подбородок и встала, подбоченясь:

— Как вы можете утверждать, что это сделала моя собака, когда сами не знаете наверняка?

— Молодая леди! Так нельзя разговаривать! Бетси сердито посмотрела на нее:

— А я не умею по-другому!

— Не сомневаюсь, что это так. Твое воспитание оставляет желать лучшего. И это очевидно. Но я не позволю, чтоб меня в моем собственном саду оскорблял ребенок!

— Я не оскорбляла вас! — Бетси обиженно заморгала при этих несправедливых словах. — Я просто сказала, что неизвестно, был ли это Адмирал, и ведь это правда неизвестно. Что же здесь плохого?

Милли не могла ничего произнести от гнева. Наконец, она выговорила:

— Как может ребенок девяти лет…

— Мне десять!

— …так разговаривать? Что за ужасные слова? — закончила она. Это правда, у Миллисент было немного опыта в обращении с детьми, но она никогда не встречала ребенка, который бы говорил со взрослыми на равных.

— Вы несправедливы! Вы не знаете наверняка, что это сделал Адмирал.

— Я знаю, что до того, как вы со своей собакой поселились в этом доме, мои цветы никто не портил.

И еще я знаю, что впредь вам следует держать своего пса подальше от моего сада.

— Я так и сделаю! — Бетси начала карабкаться через низенький заборчик к себе во двор. Потом она обернулась и крикнула:

— Ни я, ни Адмирал больше не хотим заходить в ваш вонючий старый сад!

Миллисент почувствовала непреодолимое желание заорать что-нибудь вслед неуклюжей маленькой удаляющейся фигурке, но только плотно сжала губы и опустилась на колени возле клумбы, перенеся свой гнев и разочарование на злополучную землю, закапывая ямы и со злостью утаптывая их. Она попыталась подвязать одну лилию, корни которой, казалось, уцелели, но другим цветам было уже не помочь. А на следующей неделе в ее доме должно состояться собрание членов Клуба садоводов!

Когда позднее она пересказала этот эпизод Алану, он, блестя глазами, сказал:

— Возможно, Милли, тебе следует взять над ней шефство. Мне кажется, ты должна пожалеть бедную сиротку.

— Честное слово, Алан, мне сейчас не до твоих шуток! Нет сомнения, что ей нужен кто-то, кто бы, как ты выразился, взял над ней шефство. Однако я не собираюсь этого делать!

— Может быть… — Алан не мог сдержать улыбки. — Боже, но как бы мне хотелось увидеть самому всю сцену…

— Алан!

Он пожал плечами:

— Я испытываю к ней необъяснимую симпатию. Ты помнишь Скэмпа?

Несмотря на ужасное настроение, Милли не могла не улыбнуться:

— Как же я могу забыть Скэмпа! — Это был маленький черный, облезлый терьер, взятый ради Алана, когда тому было шесть лет. Он был жизнерадостным и игривым, и Алан с Милли любили побегать с ним на заднем дворе.

— Я помню, считала ужасно несправедливым, что тебе можно иметь собаку, а мне нельзя.

— Насколько я помню, ты не только так думала, но и выкладывала это каждому, кто был готов тебя слушать.

Она засмеялась:

— Наверное, да. — Улыбка медленно исчезла с ее лица. И Милли вздохнула. — Но мама и папа были правы, когда говорили, что собака — это не игрушка для маленькой девочки. Это слишком грубо.

— Возможно. Хотя мне сдается, ты не особенно страдала, играя со Скэмпом.

— Нет, наверное, — она улыбнулась и, потянувшись, взяла руку брата. — Ах, Алан, ты всегда можешь рассмешить, как бы раздражена я не была. Наверное, я опять раздула из мухи слона?

— Возможно. — Он сжал ее руку и тоже улыбнулся. — Но твои цветы очень много значат для тебя.

— Да, но я должна быть снисходительной к детям и их собакам, не так ли? В конце концов, они здесь всего лишь несколько дней. Скоро все образуется.

— Я уверен в этом.

Остаток дня Алан был не такой медлительный и ап-патичный, как обычно. Его послеобеденный сон был прерван размеренными ударами мяча о стену дома, детскими криками и лаем собаки. Несколько часов спустя Миллисент застала Бетси, которая забралась на ее вишню; в такт движениям ребенка с дерева облетали цветущие бутоны, а на стволе остались следы ободранной ботинками коры.

Миллисент поняла, что гибель цветов была не просто случайным недоразумением, связанным с новизной впечатлений от перемены места жительства или необычности нового положения. Это было только первое несчастье в цепочке многочисленных бед, которые, как казалось Милли, не закончатся до тех пор, пока Лоуренсы будут жить в своем новом доме. Если только она, Миллисент Хэйз, потерпит поражение в борьбе с десятилетним ребенком и гигантским клыкастым псом.

Глава V

Миллисент открыла глаза и с минуту лежала, наслаждаясь тишиной раннего утра. Легкий ветерок раскачивал шторы, донося в комнату запах весеннего дня, чистого, росистого, и аромат отцветающей жимолости. Стоял конец мая; совсем скоро наступит День Украшения, когда горожане по традиции украшали и убирали могилы солдат Конфедерации и Союза, и этот день превращался в гигантский пикник. Затем придет июнь, а вместе с ним и настоящая летняя жара, бесконечный палящий зной.

Но сейчас на улице было хорошо, особенно утром и вечером. Миллисент прошлым вечером сидела на ступеньках крыльца, слушая жужжание майских жуков и отдаленное кваканье лягушек; в темноте сверкали светлячки. Все было мирно, уютно, немножко лениво — до тех пор, пока Бетси Лоуренс с визгом не выскочила к себе во двор, догоняя собаку.

Вздохнув, Миллисент ушла в дом. И зачем только она вспомнила об этом? Чужая девочка не давала ей покоя даже в лучшие минуты.

Внизу слышался голос Иды, разговаривающей с разносчиком молока, затем звук хлопающих поводьев и скрип отъезжающей повозки. Было слышно насвистывание Джонни, собирающего в лесу хворост. Все эти звуки были успокаивающими, знакомыми с тех пор, как она себя помнила; они были частью ее повседневной жизни, как бабушкино стеганое одеяло, висевшее на спинке кровати.

Душераздирающий крик взорвал тишину сада. Миллисент вскочила с кровати. Панжаб! Милли подбежала к окну в ту секунду, когда белый пушистый комок — Панжаб — забрался по стволу мимозы на одну из ветвей а теперь шипел оттуда на лохматого пса, прыгающего вокруг дерева и надрывающегося от лая. Миллисент стиснула зубы. Это было уже слишком! Четвертый раз за последние две недели этот лохматый остолоп гнался за ее пушистым белым персидским котом.

Бетси лазала на вишневое дерево на прошлой неделе, хотя Миллисент недвусмысленно запретила ей делать это, и конечно же, ребенок повредил кость руки. Всего лишь два дня назад Милли видела девочку, которая прогуливалась вдоль забора и бессмысленно проводила палкой по кольям, что создавало непереносимый шум. Хотя эти звуки были все же не такие ужасные, как те, что раздавались в начале недели, когда Бетси катала железный бидон по мощеной улице. Миллисент в обоих случаях заставила ее прекратить это. Каждый раз по требованию соседки Бетси переставала, но от этого было немного пользы. Девочка просто придумывала новый способ действовать Миллисент на нервы.

Наконец, Миллисент решила поговорить с мистером Лоуренсом о проблемах, возникших с появлением его дочери, но когда она пришла, его не оказалось дома.

Прислуга Лоуренсов, миссис Рафферти, невысокая, энергичная женщина, понимала проблемы соседки, добавляя, что Бетси не ребенок, а сущий демон.

Да, если Бетси — демон, то Миллисент знала, кто был тем дьяволом, что создал демона. Это был Джонатан Лоуренс. Этот мужчина абсолютно не занимался ребенком. Миллисент ни разу не видела, чтобы Бетси выглядела, как подобает приличной девочке. Ленточки на ее косичках были либо развязаны, либо вообще отсутствовали, и волосы ее, казалось, никогда не расчесывались. Ее носки всегда были сползшими и часто в дырках. Вчера подол одной из ее нижних юбочек наполовину оторвался и болтался из-под платья, грязный и мятый. Платья всегда были ей малы, и если она вдруг повязывала фартучек, то носила его очень недолго. Хуже того, она никогда не надевала шляпки, подставляя лицо под палящие лучи солнца, отчего ее лоб, нос, шею и щеки покрывали бесчисленные крупные веснушки. Ни один порядочный заботливый отец не позволит своей дочери выглядеть так скверно. Если он сам не в состоянии выбрать одежду для девочки (Миллисент подозревала, что никто из мужчин не в состоянии это сделать), то мог бы, по крайней мере, обратиться к какой-нибудь родственнице, которая занялась бы гардеробом Бетси.

Но это были еще не все его грехи. Уже целых две недели мистер Лоуренс с дочерью жили на новом месте, но ни разу не появились в церкви! Он даже не отправил ее в воскресную школу. Было очевидно, что мужчина не очень-то набожен и в том же духе воспитывал дочку. Если и этого было недостаточно, то Милли на прошлой неделе видела его, работающего у себя во дворе, раздетого по пояс! Она онемела, не в силах поверить своим глазам. Этот человек снял рубашку и под ней не оказалось ни майки, ни чего-нибудь подобного. Он остался просто полуголым! Это было, беспорно, неприлично. Миллисент уже почти собиралась сказать ему прямо все, что думает о нем и о том, как он воспитывает свою дочь. Это будет невежливым и неприятным, но бывают случаи, когда принципы становятся важнее учтивости.

Думая так о Джонатане Лоуренсе, она машинально взглянула в окно. И застыла на месте. Подумай о дьяволе, и он тут как тут. Мистер Лоуренс заканчивал уборку у своего дома. И снова он работал без рубашки! Миллисент не могла поверить этому. К тому же он был еще и босым.

Это так неучтиво, думала Миллисент, наклоняясь к окну, чтобы получше рассмотреть. Волосы Джонатана были растрепаны, и она заметила в какую-то долю минуты, когда он обернулся, что Лоуренс вдобавок еще и небрит. Очевидно, он только что встал с постели и вышел размяться на солнышке. Интересно, он и спит так же, не одеваясь, без ночной пижамы?

Пальцы Миллисент еще крепче сдавили край подоконника. Внезапно ей стало жарко, и внизу живота опять появилось странное ощущение, будто что-то извивается. Она положила руку на живот и стала слегка поглаживать его, как будто это движение могло остановить неприятные ощущения.

Джонатан поднял две доски, подравнял и отпилил выступающую часть одной из них. Во время этой работы на его руках и груди играли мускулы. Очевидно, он часто ходил на солнце без рубашки, так как его кожа была золотисто-коричневой; несмотря на ранний час, он уже успел вспотеть. Его грудь покрывали светло-коричневые волоски; сужавшиеся на животе в одну тонкую линию, влажные от пота, эти волоски прилипли к коже.

У Миллисент перехватило дыхание. Она облизала пересохшие губы. Джонатан, не выпуская доски, поднял руку вытереть пот со лба, и Миллисент увидела, как играют его мускулы на руках, на груди, на боках. Он весь был подтянутый и стройный, а кожа казалась гладкой, точно шелк.

Когда Миллисент осознала, о чем она думает, то покраснела до корней волос. Что она делает? Стоит и в упор разглядывает полуголого мужчину, думая, какая у него кожа! Да это была просто жутко. И нельзя оправдывать свое поведение тем, что Джонатан Лоуренс имеет наглость разгуливать по своему двору, не одевшись, как подобает джентльмену. Настоящая леди на ее месте должна была бы с отвращением отвернуться.

Миллисент резко отскочила от окна и тяжело упала на стул. Она застыла в каком-то оцепенении от увиденного; ну конечно, она все равно не должна так таращиться на него. Но она была настолько поражена, что не могла сдвинуться с места. Миллисент потрясла головой, словно желая вытряхнуть странные мысли.

Это, действительно, было очень трудно вынести. Она вскочила в приступе праведного гнева. Этот мужчина был просто варвар, язычник! Он не должен судить впечатлительную молодую девушку! Миллисент в данную минуту не могла себе представить, как она сможет жить рядом с ним.

В порыве ярости она умылась и гладко зачесала волосы назад, уложив их на затылке в узел, как обычно. Надела черное платье, которое носила во время траура по отцу. Взглянула на себя в зеркало и решила, что похожа на тощую черную ворону, но это зрелище вполне удовлетворило ее. Сегодня их с Идой ждала стирка, обычно очень тяжелая физическая работа. И, кроме того, ей казалось, что аскетический вид и гладкая прическа каким-то образом отдаляют ее от явной сексуальности и жизнерадостности Джонатана Лоуренса.

Она позавтракала на скорую руку, выпив стакан молока с кукурузным хлебом. Потом, закатав рукава, начала помогать Иде со стиркой. Ида всегда грела на плите воду и наливала полный таз. Таз стоял на рабочем столе на заднем дворе. Стирать было обычно жарко, и поэтому приходилось начинать рано утром.

Миллисент летала по дому, словно вихрь, срывая с кроватей простыни и собирая остальные вещи, нуждающиеся в стирке. Затем она бросала их в таз, а Ида начинала стирать хозяйственным мылом.

Когда Ида заканчивала стирать одну какую-нибудь вещь, Милли откладывала ее в другой таз с чистой холодной водой. После того, как белье какое-то время полежало в холодной воде, Ида полоскала его, отжимала и бросала в корзину. Потом она выливала горячую мыльную воду, наливала чистую и начинала стирать новую партию белья. А в это время Милли стирала более мелкие вещи, такие, как салфетки, женские батистовые сорочки.

Но все же ее работа была не такой уж лёгкой, как могло показаться на первый взгляд. Когда Миллисент развесила белье на трех веревках на солнце, ее спина разламывалась. Простыни вешать было труднее всего;

они были огромными и тяжелыми от воды. Она с большим трудом перекидывала их через веревку, выравнивая свисающие стороны. Простыни вместе с рубашками Алана и ее одеждой заняли две самые большие веревки, а на ближней веревке она повесила нижнее белье, закрытое от прохожих большими простынями.

Они закончили к обеду, и теперь белье могло сохнуть на солнце почти целый день.

Ида уже ушла готовить обед, а Милли медленно шла к дому, разминая болевшие спину и шею, когда за кустарником послышались крики Бетси Лоуренс и лай собаки. Милли была сейчас слишком уставшей, чтобы встречаться с этим ребенком. Девочка, может, и не натворит что-нибудь ужасное, но в последнее время она полюбила вертеться вокруг Миллисент, задавая самые невероятные вопросы о чем и о ком угодно. Милли не могла понять, как она успевает интересоваться всем на свете.

— Привет! А что вы делаете? — дружелюбно спросила Бетси.

— Я иду домой обедать, — сухо ответила Милли, не особо-то надеясь, что девочка поймет намек и оставит ее в покое. — Сейчас время обеда.

— Я знаю. Папа тоже оторвался от своих бумажек и собирается есть. Но миссис Рафферти велела мне убираться из кухни и пойти погулять, пока она не накроет на стол. Она сказала, что я ее до смерти утомляю.

— Не понимаю, почему, — — сухо сказала Милли, продолжая свой путь.

— Я тоже не знаю. Я только спросила ее, почему плита греет. А вы знаете?

Миллисент снисходительно взглянула на нее:

— Как почему? Потому что ее зажигают, конечно.

— Это-то я знаю. Но я имею в виду, как огонь в плите заставляет ее работать, греть, а не сжигает ее, как, например, дерево или другие вещи? Или не расплавляет? Ну, почему железо выдерживает огонь? И почему она не сразу же остывает, когда мы выключаем ее?

И откуда только этот ребенок берет такие вопросы? Миллисент не любила отмалчиваться, когда ее о чем-то спрашивали, даже если вопросы были такими же неожиданными и нелепыми, как у Бетси.

— Нет, я — я думаю, металл может расплавиться при достаточно высокой температуре, значительно более высокой, чем в плите.

— Как в кузнице?

— Точно! — Миллисент улыбнулась ее сообразительности. Оказалось, Бетси вполне разумная девочка, хотя ум ее был весьма своеобразным. Просто стыдно, что она такая необразованная!

— Видишь ли, когда кузнец раскаляет железо, оно становится мягким и краснеет, поэтому он может придать ему нужную форму. Ты видела когда-нибудь?

— Да! Оно становится мягким, потому что начинает плавиться?

— Конечно. — По крайней мере, Милли так считала; она не была совершенно уверена, но думала, что детям нужно отвечать очень твердо, будто у тебя нет никаких сомнений.

— Понятно… Вы намного умнее миссис Рафферти.

Сочувствуя миссис Рафферти, Миллисент не посчитала это за комплимент:

— Так нельзя говорить о вашей прислуге. Это невежливо.

Бетси пожала плечами.

— Она тоже со мной невежлива. Почему только дети должны быть вежливыми?

— Вежливым должен быть каждый, — назидательно сказала Милли. И именно в этот момент ее речь была прервана.

Все это время Адмирал трусил следом за Бетси, но потом погнался за какой-то птахой, выпорхнувшей из травы. Когда он возвращался, догоняя Миллисент и Бетси, которые к этому времени дошли до крыльца, легкий ветерок начал колыхать подсыхающее белье. Собака присела перед рядом висящих простыней, ветерок дунул в ее сторону, и простыня чуть не хлопнула животное по носу. Адмирал отпрыгнул назад и настороженно наблюдал за колыхающимся на ветру бельем.

Вдруг он прыгнул вперед, вытянул морду и начал лаять на простыню. Потом опять опустился на передние лапы, беспрестанно виляя хвостом. Наблюдая за ним, Бетси начала хихикать, и даже Миллисент не смогла сдержать улыбки.

И тут ветер раскачал белье с новой силой, и Адмирал, сделав резкий прыжок, вцепился зубами в край простыни. Он начал пятиться, натягивая ткань и мотая головой. Миллисент задохнулась и схватилась руками за горло.

Адмирал прыгал то вперед, то назад, не выпуская простыню из пасти. Милли вышла, наконец, из оцепенения.

— Нельзя! — крикнула она и бросилась к собаке. — Это мои чистые простыни! Оставь белье в покое, гнусная тварь!

— Адмирал! — Бетси бежала следом. — Нельзя! Прекрати! Фу! Негодник! — бесполезно кричала она псу.

Миллисент тоже кричала, ругалась, но ей не удавалось схватить собаку за шерсть. Она была просто в бешенстве, потому что вся ее утренняя работа из-за этого пса полетит к черту.

Миллисент подвернула юбку повыше, почти до колен, и бросилась к веранде. Ясно, что ей нужно было раздобыть какое-то оружие. За дверью кухни она схватила метлу и побежала назад, к Адмиралу, высоко подняв ее.

Пока Миллисент бегала за «оружием», объекту ее ярости удалось сорвать простыню с веревки и бросить на землю. Через пару секунд Адмирал отпустил конец этой простыни и принялся за другую. Он схватил зубами сразу два конца полотнища, свисающего по обе стороны веревки. Рыча и извиваясь, он пытался сорвать и эту простыню, и повис на ней всем своим телом.

— Нельзя! — кричала Милли, приходя в неистовство при виде ее чистого белья, лежащего на земле, и к тому же порванного в нескольких местах зубами Адмирала.

Она начала отгонять пса метлой. Он отскочил, удивленно посмотрел на нее и бросился прочь с простыней в зубах. И тут, наконец, веревка не выдержала и оборвалась. Свободный конец с висящим бельем упал на землю. Миллисент в ужасе замерла. Адмирал, не разжимая зубов, бросился наутек. При этом последнем рывке веревка лопнула и с другой стороны, и все чистое белье теперь волочилось за собакой, словно длинный-длинный хвост.

— Адмирал! Ко мне! Нельзя! Подожди! — Бетси бросилась за собакой, крича и размахивая руками.

Миллисент с метлой в руках не отставала от девочки. Адмирал с простыней в зубах и к тому же с глупым игривым выражением на морде, казалось, принял это за новую веселую игру и удирал сквозь кусты во двор Лоуренсов. Перескочив через забор, он сделал резкий разворот назад. Милли и девочка не отставали от него. Бетси, на повороте не удержалась и упала, и Миллисент пришлось перепрыгнуть через нее, чтобы не упасть сверху.

Перед ней маячил Адмирал, проскользнувший между кустами в ее сад, волоча за собой простыни и как раз очутившись в луже грязи. Миллисент испустила яростный визг и рванулась вперед.

Она с глухим звуком шлепнулась в слякоть, но пальцы ее успели победно ухватиться за край простыни. Адмирал дернул полотнище к себе, и Милли упала прямо лицом в грязь. Однако она не выпустила из рук свою добычу, пытаясь одновременно вырвать у собаки простыню и встать на ноги.

Бетси что-то кричала за ее спиной; потом тоже ухватилась за край простыни, помогая Милли тянуть ее из пасти пса.

— Адмирал! — Собака повернулась, весело глядя на них и вовсю виляя хвостом. Милли, воспользовавшись моментом, вскочила с земли, и они вдвоем с Бетси резко рванули простыню к себе. Та натянулась, и Адмирал, присев на задние лапы, с новой силой вцепился в ткань, рыча и мотая головой.

— Ты еще рычишь на меня, грязный паршивец! — кричала Милли вне себя от злости. Она изо всех сил тянула простыню, покраснев от натуги.

— Мы не играем с тобой! — вставила Бетси.

— Глупая собака! — шипела Миллисент; она стиснула зубы и крепко уперлась ногами в землю. Постепенно они с Бэтси стали шаг за шагом подбираться к Адмиралу.

— Наконец-то! Мы поймали его! — завизжала Бетси. Из груди Миллисент тоже вырвался триумфальный клич.

И тут она услышала смех.

Она не знала, почему не обратила на него внимания раньше. Это был мужской смех, и даже не просто хихикание или смешки, а какой-то гогот, приступ неконтролируемого, неудержимого хохота.

Она медленно повернулась в сторону дома Лоуренсов. На крыльце стояли два человека. Миссис Рафферти широко раскрыла рот и глаза и, казалось, не дышала. Другим человеком был Джонатан Лоуренс, и именно он-то и заходился от смеха. Он упал на перила животом и безудержно веселился.

Внезапно странный гнев Милли обратился на другой объект: хохочущего на крыльце мужчину. Она бросила веревку с бельем на землю:

— Вы что это делаете?

Джонатан взглянул на нее и попытался что-то сказать, но только разразился новым приступом хохота. Гнев исказил лицо Милли. Она сжала кулаки, почувствовав острое желание ударить этого несносного человека — прямо в смеющееся лицо.

— Папа! — закричала Бетси. — Почему ты не помог нам? — Ее голос звучал так, что, казалось, она сейчас заплачет. — Посмотри, что тут натворил Адмирал!

— Я… я вижу, — Джонатан судорожно вздохнул, стараясь подавить смех, и вытер выступившие слезы. — Прости, дорогая! Она… он… — Он взглянул на пса, смирно сидевшего с простыней в зубах и счастливо вилявшего хвостом. Собака с обожанием смотрела на Миллисент, готовая вступить в любую новую игру, какую только захочет женщина. Этого зрелища хватило Джонатану, чтобы он вновь согнулся пополам от смеха.

— Ax! — глаза Милли превратились в щелочки, и она зашагала в его сторону.

— Как… как вы можете смеяться над тем, что сделал этот негодяй?! Это ведь отвратительный зверь! Если у вас есть хоть капля разума, вы избавитесь от него. Он не может быть хорошей компанией для девочки!

— Нет! Нет! — закричала Бетси, охваченная ужасом возможной потери, бросилась к Адмиралу и обняла его за шею. Пес, наконец почувствовав, что над ним нависли тучи, быстро улегся на землю, вытянув передние лапы и положив на них голову, и переводил взгляд с Миллисент на Джонатана.

— Папа, ты не можешь забрать Адмирала! — хныкала Бетси.

— Успокойся, не заберу. — Но я думаю, сейчас тебе и Адмиралу неплохо было бы собрать все вещи мисс Хэйз.

Бетси с восторженным криком подпрыгнула, быстро скомкала все белье в одну огромную кучу, и вместе с вздыхающей миссис Рафферти ушла в дом. Адмирал поплелся за ними и забрался в свою любимую дыру под крыльцом.

Миллисент не обратила внимания на их уход. Она была так раздражена, так зла на Джонатана Лоуренса, что не замечала ничего вокруг. Она встала, уперев руки в бока:

— Конечно, вы не можете расстаться с этой собакой. Вам абсолютно все равно, как живет ваша дочь. Все, о чем вы заботитесь — как бы не утруждать себя лишний раз, а делать все только ради собственных развлечений. Вы не достойны быть отцом!

Лоуренс нахмурился, выражение веселья исчезло с его лица:

— Вы считаете себя достаточно компетентной в этом вопросе, чтобы судить других людей? Несомненно, ваш огромный опыт в воспитании детей дает вам на это право…

При этих саркастических словах, Миллисент вспыхнула:

— Да, у меня нет детей, но я достаточно хорошо знаю, что прилично, а что нет. Вы, сэр, воспитываете вашу дочь просто отвратительно! Целый день она бегает по двору одна, без присмотра.

— Здесь всегда миссис Рафферти.

— Нет сомнения, что миссис Рафферти прекрасная женщина, но она — ваша прислуга, а не нянька и ке мать. Уверена, ей по горло хватает домашней работы и без воспитания этой… оборванки.

При таком пренебрежительном отзыве о дочери лицо Джонатана Лоуренса потемнело от гнева. Он спустился на несколько ступенек к Миллисент:

— Поведение и привычки моей дочери не должны вас касаться. Кроме того, она — десятилетний ребенок. Вы можете быть чопорной, сухой, слабой женщиной, но Бетси — молодая здоровая девочка. И она должна бегать и играть, а не сидеть сиднем целыми днями в душиом комнате. Адмирал же для нее великолепная компания, даже если вы и не одобряете его присутствия здесь. И если я еще раз услышу, что вы клевещете на мою дочь…

Миллисент подошла еще ближе к нему, охваченная злостью до такой степени, что уже не обращала внимания на слишком близкое расстояние между ними, и с гневным лицом ответила:

— Я не клевещу на вашу дочь. Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что она всего лишь ребенок. Но именно вы виноваты, что она так ведет себя. Именно вы позволяете ей бегать везде, как дикому индейцу. Да что еще можно ожидать от вас, если вы сами подаете ей соответствующий пример! Ходите вокруг дома практически без ничего…

— Что?!

— Вы знаете, о чем я говорю. Я видела вас сегодня утром во дворе без рубашки и босиком. Это абсолютно неприлично! И потом, это уже не в первый раз. Я и раньше вас видела…

— Очевидно, вы не настолько рассердились, чтобы прекратить подсматривать, а? — произнес он с иронической ухмылкой.

Миллисент покраснела до корней волос. Этот урод! Этот грубиян! Он почти прямым текстом сказал, что она наслаждалась видом его обнаженного торса, что она была так им очарована, что продолжала наблюдать, надеясь увидеть его еще разок!

— Да как вы смеете! Если бы мне захотелось на вас посмотреть, то не в таком виде! Вы — низкий подлый грубиян… — Миллисент запнулась, от ярости не в состоянии даже говорить. Она была глубоко и несправедливо обижена. Девушка резко развернулась и зашагала в сторону своего дома; каждая линия ее напряженной фигуры выражала гнев. Отойдя на некоторое расстояние, она резко обернулась и погрозила Лоуренсу пальцем, как учительница, выговаривающая провинившемуся ученику.

— Именно вот таким отношением вы и губите свою дочь. Легкомыслие, как бы оно ни было завуалировано — вот ваша постоянная реакция на то, что происходит вокруг. Ваш ребенок считает, что все, что бы он ни делал, как бы непристойно и грубо это ни было — все равно правильно, потому что отец только смеется, и все. Естественно, нельзя ожидать от девочки, что она поймет: ее отец смеется над всем только потому, что сам невоспитанный грубиян! Наверное, выкапывание моих призовых цветов, издевательство над соседским котом, таскание по грязи только что выстиранного белья, а также грязная одежда и растрепанные волосы девочки — все это вам кажется очень забавным. Но уверяю вас, что так кажется не всем, и если вы будете относиться к своему ребенку в том же духе и дальше, то вашу дочь не будут принимать в приличном обществе.

— Да идите вы к черту со своим приличным обществом! Если быть леди означает быть похожей на вас, то я молю Бога, чтобы она никогда не стала леди!

— Если вы постараетесь, я уверена, так и будет, — Миллисент гордо повернулась и не спеша направилась к своему крыльцу.

Когда она поднималась по ступенькам, то ничего не видела перед собой из-за застилавших глаза слез. Этот человек был просто невыносим! Груб! Она не могла больше вспомнить других слов, чтобы охарактеризовать его. В этот момент Миллисент пожалела, что ее воспитали настоящей леди и она не может сейчас найти подходящего крепкого словца — как раз для такого рода людей.

Она с силой хлопнула дверью и почти бегом поднялась по лестнице наверх, в любимое убежище, в свою комнату. Там она взглянула в зеркало и ужаснулась своему виду. С замиранием сердца она оторопело смотрела на свое отражение. Волосы растрепались после борьбы с Адмиралом в луже и свисали сосульками прямо на лицо. Край нижней юбки, вывоженный в грязи, оторвался и волочился за ней, как хвост. Лицо было в пятнах грязи, а одежда в нескольких местах порвана. К юбке прицепились клочки от кустарника; а на коже шеи, рук, лба лежал слой пыли.

В ярости Милли даже ни на минуту не подумала, как она выглядит. И все это время она учила Джонатана Лоуренса, как подобает выглядеть леди! Неудивительно, что он так буйно хохотал. На нее, действительно, нельзя было смотреть без смеха. Она только удивлялась, почему во время их «беседы» он уже не смеялся. Наверное, ни один человек при взгляде на нее не мог оставаться серьезным. Она вспомнила, как описывала неряшливый вид Бетси, а сейчас она сама выглядела как оборванка! На щеках у нее выступили два алых пятна, и она, приложив к ним ладони, закрыла глаза.

Гнев постепенно стихал, оставляя место крепнущей уверенности, что она вела себя, как последняя идиотка.

Ну что заставило ее гнаться за этой собакой? Самое постыдное было, когда она ухватилась за край бельевой веревки, упала в грязь и волочилась по земле, не выпуская из рук конца веревки!

И все это время Джонатан Лоуренс наблюдал за ней! Он, должно быть, посчитал ее законченной дурой. И вдобавок ко всему, она потом еще учила его, как воспитывать дочь! То, что она говорила, конечно, было верно. Он действительно был безответственным и растил бедного ребенка, как сироту. Но он сам же сказал, что это не ее дело. Если она и могла проявить по отношению к девочке обычную христианскую заботу, то вряд ли должна была позволять себе, нарушив все приличия, кричать на ее отца как обычная надоедливая жена. А что она говорила!.. Такие слова не должны срываться с губ леди. Но что хуже всего, она еще упомянула, в каком виде Лоуренс работал в саду. Настоящая леди никогда не будет говорить такие вещи!

О, Боже, что же она наделала? Она, наверное приобрела в лице соседа заклятого врага на всю жизнь. Миллисент зажмурила вдруг враз увлажнившиеся глаза, и слезы потекли по ее щекам. Она никогда больше не столкнется с мистером Лоуренсом. Он должен просто презирать ее после всего, что случилось.

Она разрыдалась.

Глава VI

На следующий день, как раз во время обеда, кто-то постучал в дверь дома Миллисент. Когда она открыла, с удивлением увидела Бетси. Рядом с ней на полу стояла корзина чистого белья, а в руках она держала букет маргариток. Адмирала не было видно.

— Мисс Хэйз? — неуверенно начала Бетси, как будто бы вообще не была знакома с Миллисент. Она нерешительно протянула цветы соседке. — Это вам. Я нарвала их сама… возле своего дома, — быстро добавила она.

— Ну что ж, спасибо, Бетси.

— Я пришла попросить извинения за вчерашнее. Адмирал не специально это сделал, просто он еще щенок. Папа говорит, что мы должны его лучше обучать. Я… я думаю, мы сможем.

Глядя на виноватое лицо девочки, Милли почувствовала себя неуютно. Со стыдом она вспомнила собственное вчерашнее поведение.

— Мне следовало бы получше смотреть за ним в держать его подальше от вашего белья, — Бетси смущенно подняла на нее глаза. — Вы простите меня?

— Конечно же! Мне нужно извиниться перед тобой. Боюсь, я вчера вышла из себя и наговорила много вещей, которых не надо было произносить.

Бетси подняла все еще хмурое, но уже заметно начинающее светлеть личико, и сказала:

— Папа будто сошел с ума после разговора с вами. Он сказал, что многие вещи, которые он говорил мне раньше, я должна теперь забыть.

— О-о? — в животе у Миллисент что-то опустилось. Бетси кивнула на корзину.

— Я сама стирала. Миссис Рафферти только немного помогала мне. Я не могла отжать простыни. И еще она их погладила. Она не позволила брать мне утюг.

— Ты молодец! — Миллисент становилось еще неудобнее. — Тебе не надо было этого делать. Сейчас ояи выглядят даже лучше, чем до того, как Адмирал напал на них.

— Папа сказал, что я должна сделать это, — наивно призналась девочка. — Он подумал, что это вас немного смягчит.

— Правда? — Она на мгновение сжала губы, но потом не могла не улыбнуться непосредственности девочки. — Думаю, он оказался прав. Большое спасибо за стирку!

Миллисент наклонилась за корзиной и внесла ее за порог. Они стояли, настороженно глядя друг на друга. Потом Бетси опустила глаза и начала ковырять носком ботинка землю. Наконец, она сдавленно спросила:

— Мисс Хэйз, вы ненавидете меня?

— Что? Нет! — слова девочки, произнесенные так мягко и неуверенно, проникли в самое сердце Миллисент. — Конечно же, нет!

— Честно? — Бетси выпрямилась, посмотрела на нее и прямо сказала:

— Папа говорит, вы хотите, чтобы я оставила вас в покое.

Чувство вины совсем подавило Милли.

— Ну, я…. честно говоря, я не привыкла, что рядом дети. Возможно, я слишком… погорячилась. — Миллисент поколебалась минуту и потом доброжелательно предложила:

— Может, ты войдешь и выпьешь молока с кексами? Бетси уставилась на нее:

— Вы правда приглашаете меня?

— Конечно.

— Честное слово? Тогда с удовольствием!

Миллисент просто терялась, слыша такие выражения.

— Хорошо. Тогда пойдем на кухню и посмотрим, что у нас там есть.

Бетси следовала за Милли по коридору, ведущему в кухню. Дверь в комнату Алана была приоткрыта, девочка, заглянув туда, увидела его, сидящего в своем инвалидном кресле у окна с книгой в руках. Бетси остановилась.

— Привет, — поздоровалась она и направилась в его комнату. Миллисент, удивленно взглянув на нее, открыла рот. О, Боже, Алан ненавидит посетителей; она могла вообразить, каково ему будет с этим бестактным ребенком!

— Бетси, кухня в другой стороне, — сказала она, пытаясь увести ее. Но та даже не обратила на нее внимания. Она зачарованно смотрела на Алана и его коляску. Алан оторвался от книги и ошарашенно уставился на нее.

— Вы брат мисс Хэйз? — с любопытством спросила Бетси.

— Да.

— А почему ваш стул на колесах?

— Бетси, — твердо сказала Миллисент. — Мы собирались на кухню за кексами, ты забыла? Прости, Алан.

Бетси взглянула на нее:

— Но я не понимаю, почему он на колесах? — Она заулыбалась и повернулась к Алану. — Вы можете на нем ездить?

Алан заморгал, и на минуту Миллисент показалось, что он сейчас скажет что-нибудь грубое или просто отвернется. Но он прямо сказал:

— Да, я на нем езжу.

— Ей-богу! — Бетси, сбросив с плеча руку Милли, прошла в глубину комнаты.

— Я никогда такого не видела. А он быстро ездит?

Миллисент шла следом за ней, недоумевая, почему она поступила так необдуманно, пригласив девочку в дом. Могла бы догадаться, что та увидит Алана и засыплет его бесконечными вопросами. Но, к изумлению Милли, Алан улыбнулся:

— Нет. Боюсь, мне никогда не удавалось двигаться на нем очень быстро.

— А можно, я буду иногда кататься на нем? — Но не успел Алан ответить, как взгляд девочки упал на коллекцию солдатиков. Алан положил макет на стол, расставив там миниатюрных солдатиков, орудия, лошадей.

Бетси подскочила к столу.

— О, глядите-ка! Целая армия! Две армии! И деревья, и земля, и все-все остальное! — Она оглядела полки с книгами и коллекциями Алана.

— О, у тебя много игрушек!

Миллисент, зная, как чувствителен брат ко всему, что касается его положения, вся внутренне сжалась. Алан приподнял брови и засмеялся.

— Да, я думаю, ты права. У меня действительно много игрушек.

Бетси повернулась к нему, озабоченно нахмурившись:

— Но почему ты играешь с игрушками? Разве ты уже не вырос?

— В некотором смысле.

— Не понимаю…

Алан замялся, и Миллисент быстро сказала:

— Я тебе объясню. Почему бы нам не оставить Алана одного, чтобы он смог почитать? Нам нужно дойти, наконец, до кухни и взять эти кексы.

Бетси переводила взгляд с Алана на его сестру и казалась неудовлетворенной.

— Ладно, — послушно согласилась она и вышла в коридор. На пороге комнаты она обернулась и, обратившись к Алану, сказала:

— Могу я иногда приходить поиграть с вами? Мы могли бы поиграть в войну с вашими солдатиками…

— Думаю, да, — медленно произнес Алан. — Да. Почему бы тебе и в самом деле не навестить меня еще раз?

Бетси вся светилась:

— О-о, хорошо!

Миллисент настойчиво подтолкнула Бетси и повела ее перед собой по коридору. Когда они, наконец, пришли в кухню, Милли наклонилась к девочке и сказала ей на ухо:

— Ты не должна беспокоить Алана.

— Почему? Что с ним?

— Несколько лет назад с ним произошел несчастный случай, и теперь он не может ходить.

Бетси уставилась на нее широко раскрытыми глазами, усиленно соображая.

— Так вот почему у него этот забавный стул?

— Да. Так он может переезжать из комнаты в комнату или выезжать на крыльцо.

— А могу я когда-нибудь его повозить? Это будет весело…

— Не знаю. Алан любит быть один. Он… он не привык к компаниям, особенно к детям.

Лицо Бетси помрачнело.

— Вы имеете в виду, что в действительности он не хочет, чтобы я пришла к нему в гости?

— Я не уверена. — Слова ее брата удивили Миллисент; он обычно не любил, когда рядом были люди, особенно незнакомые! Но он, кажется, нашел Бетси забавной, а не назойливой.

— Он часто устает, и еще он… немного стесняется.

— О-о…

На кухне Миллисент достала из стенного шкафчика вазочку и поставила на стол. Бетси заглянула в нее и увидела, что та доверху наполнена печеньем и пряниками. Она радостно схватила того и другого и уселась за стол. Милли налила ей стакан молока и села напротив.

— М-мм. Как вкусно! Они намного лучше тех, что делает миссис Рафферти!

Миллисент не смогла сдержать улыбку:

— Правда? Спасибо! Я сама их пекла.

— Честно? А вы знаете, как делать все такое?

— Что «все такое»?

— Ну, готовить и все остальное: шить, гладить и тому подобное.

— Да, я знаю, как делать все это. Она помолчала, а потом любопытство пересилило, и она спросила:

— А разве тебя не учат этому?

— Не-а… — Бетси отрицательно помотала головой. — Миссис Рафферти говорит, что у нее не хватает времени и терпения обучать такую трещотку. Это значит — меня.

— В самом деле? — слова этой женщины не понравились Миллисент. Казалось недостойным так называть девочку вместо того, чтобы заниматься с ней. Конечно, это выражение подходило Бетси, но вряд ли ребенок виноват, что ни у кого не было времени научить его полезным вещам и хорошим манерам.

Естественно, отец Бетси мог жениться еще раз; именно мать должна все рассказать и показать девочке. Уже не в первый раз Миллнсент задумалась, что могло случиться с ее матерью. Она не смела спросить Бетси — не из-за того, что это выглядело просто невежливо: она боялась вызвать у девочки неприятные воспоминания.

На какое-то мгновение Миллисент в голову пришла мысль взять Бетси под свою опеку. Она не сомневалась, что могла бы изменить ее поведение и научить не только быть настоящей леди, но и выполнять кое-какую женскую работу. Конечно, это было бы нелегко. Очевидно, Бетси было позволено бегать целыми днями без всяких определенных целей, просто так. Однако Миллисент была уверена, что справилась бы. Но это означает, что она должна была бы большую часть своего времени посвящать девочке, стать нянькой. Все равно Бетси уже сейчас вертится вокруг Миллисент слишком часто и подолгу, задавая вопросы и так далее. По крайней мере, из их общения будет хоть какой-то толк.

Она представила себе Бетси через несколько недель, проведенных под ее неусыпным надзором. Она станет спокойной, с хорошими манерами, и главное, подобающе одетой. Может быть, она завяжет ей банты, перевязав ими пару аккуратных косичек; наденет приличные носочки, чистые туфельки и отутюженное, накрахмаленное, нормальной длины платьице. Бетси будет говорить «пожалуйста», «спасибо» и «да, мэм» и научится не смотреть таким пустым, откровенно-любопытным взглядом, каким она сейчас разглядывала ее. Миллисент слегка улыбнулась нарисованному ею образу. Вести станет привлекательной девочкой, если ее привести в порядок. Отец Бетси будет удивлен; он, без сомнения, искренне поблагодарит Миллисент и извинится за ужасные вещи, которые наговорил ей.

И вот здесь настроение Миллисент резко изменилось. Она ясно поняла, что не сможет заниматься с Бетси. Отец девочки презирал ее, и ему будет неприятно узнать, что Милли чему-то обучает его дочь.

Милли даже подозревала, что он сочтет это вмешательством в их жизнь. Кроме того, он был прав, когда говорил, что поведение Бетси ее не касается. Миллисент ничего не связывало с Бетси Лоуренс и ее отцом. Единственное, чего она добьется — что он еще раз обвинит ее во вмешательстве не в свое дело.

Нет, лучше будет оставить все, как есть. Пусть они сами выпутываются. В конце концов, ей даже спокойнее, если не будет лишних забот и хлопот.

— Что случилось с вашим братом? — невинно спросила Бетси; ее мозг переваривал новую информарцию.

Миллисент растерялась. Прошло довольно долгое время с тех пор, как ей нужно было говорить об этом. В самом начале боль была такой нестерпимой, а вина такой глубокой, что соболезнования соседей и постоянные причитания матери Миллисент просто уже не могла выносить. С тех пор она делала все возможное, чтобы избегать этой темы. А так как каждый в Эмметсвилле знал, что случилось с Аланом, то причины этой трагедии годами не обсуждались.

Теперь же, услышав прямой наивно-детский вопрос, она почувствовала, как что-то сжалось в груди. Она сложила ладони и глубоко вздохнула.

— Он упал с телеги. Мы ехали на самом верху воза с сеном; нас было несколько человек. — На минуту Миллисент еще раз увидела четырнадцатилетнего Алана, высокого и ловкого, который дразнил девчонок и шутил с ребятами. Как все могло бы быть по-другому, должно было быть по-другому, если бы не то мгновение… Если бы не та нелепая ошибка судьбы…

В эту минуту она вновь почувствовала боль; она отвернулась и сказала почти зло:

— Он делал то, что было не положено. Он вел себя неразумно: становился на борт телеги и раскачивался из стороны в сторону, разбрасывая сено. А потом он сорвался. Заднее колесо переехало ему ноги.

Бетси вскрикнула:

— О, нет!

Миллисент встала, взяла вазочку и поставила в шкафчик. Она не смотрела на Бетси.

Девочка некоторое время сидела молча. Потом она вздохнула:

— Боже мой…

— Все говорили ему, чтобы он не вставал, — горько сказала Миллисент. — Ну почему бы ему тогда не послушаться? Если бы он только был немножко поосторожней… Если бы я… — она резко оборвала фразу и отвернулась. — Ну что же, все это давно позади. Нет смысла говорить, что могло бы быть, если бы не…

Бетси вздохнула:

— Это несправедливо!

— Да, несправедливо, — Миллисент почувствовала себя очень старой, какой-то закостеневшей в своем горе. Но потом усилием воли заставила себя вернуться в настоявшее. — Единственное, что мы можем сделать — это принимать все, как есть. — Она попыталась улыбнуться, но безуспешно. — Правильно?

— Наверное…

— Конечно, правильно, — она вложила в эти слова всю свою надежду. — В конце концов, посмотри на Алана. Он смирился с несчастьем и научился хить с ним.

— Что вы имеете в виду?

Миллисент открыла рот, чтобы ответить, но вдруг замерла. Что она имеет в виду? Она сказала это об Алане, но внезапно, после вопроса девочки, почти разуверилась в своих словах, до того не вызывающих сомнений. Научился ли Алан жить с этой трагедией? И в самом деле, мог ли человек смириться с тем, что перевернет всю его жизнь, прикует неподвижного мальчика к замкнутой комнате, практически к постели на всю оставшуюся жизнь?

Милли нахмурилась:

— Я… Алан мужественно переносит это. Он редко жалуется. Он знает, что его жизнь больше не изменится, и он не теряет времени на то, чтобы плакать.

Бетси допила молоко и поставила на стол стакан, облизав белую полоску над верхней губой.

— Я думаю, что я бы плакала, — честно призналась она. — А вы?

— Может быть… закрывшись в своей комнате. Но вряд ли можно ставить себя на место человека, попавшего в беду. Леди не должна показывать своих чувств.

Сказав это, Миллисент вспомнила, как она проявила гнев вчера, прямо во дворе Бетси, и отвела взгляд, не в силах встретиться с широкими честными детскими глазами. Поколебавшись, она все же сказала:

— Едва ли я вчера показала достойный пример поведения настоящей леди. Это было скверно. Я не должна была терять самообладания. Обычно я так не делаю… — Что такого было в Лоуренсах: отце, дочери, собаке — что вытаскивало на свет худшие стороны ее натуры?

— Все верно. Я всегда всех вывожу из терпения. Миллисент удивленно подняла брови:

— Не похоже, чтобы ты говорила об этом с сожалением.

Бетси пожала плечами.

— Папа говорит, что он тоже всегда раздражает людей.

Миллисент не удержалась от улыбки. Этому она охотно поверила. Джонатан Лоуренс пощекотал нервы не только ей; за короткий период работы в качестве издателя ему удалось нарушить спокойствие многих людей. Среди них был и Джонас Уатсон, возможно, самый богатый человек в Эмметсвилле, владелец нескольких ужасных домов в прибрежном районе, которые он взял в аренду, и которые «Сэнтинел» назвал «позором города» из-за их состояния. Она сама была согласна с Лоуренсом в отношении мистера Уатсона, у которого, как она считала, напрочь отсутствовало христианское милосердие, и ужаснулась, читая, что ее церковь, благодаря чьей-то воле, теперь стала собственностью лорда, так как была расположена в том же районе. Однако, Миллисент знала, что большинство людей считали статьи Джонатана просто попыткой чужака посеять недовольство в городе.

— Папа говорит, что если человек проживет свой век, никого не раздражая, значит, он не хил по-настоящему, — серьезно продолжала девочка. — Он говорит, что некоторые из нас рождены быть оводами.

Миллисент моргала, слушая эту нетипичную для большинства философию, столь отличную и от ее собственной.

— Я думаю, это, наверное, больше подходит мужчинам, чем леди или маленькой девочке. — Увидев уже назревающий вопрос в глазах Бетси, она быстро продолжила. — Так как мы покончили с печеньем и кексами, наверное, пришла пора прощаться. Уверена, что мы мешаем Иде, да и я должна вернуться к своей работе.

Когда они поднялись, Бетси с надеждой взглянула в сторону комнаты Алана, но Миллисент, твердо взяв ее за руку, вывела через другую дверь, ведущую к заднему крыльцу. Бетси повернулась и взглянула на нее.

— Мне понравилось болтать с вами, — сказала она с обезоруживающей откровенностью. — Можно, я буду иногда приходить?

— Конечно.

На лице Бетси заиграла улыбка, и Миллисент поняла, что она у девочки такая же очаровательная, с ямочками на щеках, как и у ее отца, только в уменьшенном, как бы «женском», варианте. Миллисент, глядя на прыгающую по ступенькам девочку, подумала, что бедняжке придется прожить всю жизнь со своими шокирующими окружающих манерами. Менее чем за минуту девочке удалось допустить три грубые ошибки: она не поблагодарила Милли за угощение; она вообще не попрощалась; и она напрямик стала напрашиваться на новое приглашение. Миллисент вздохнула и покачала головой. Ну, что она могла сделать для девочки? Милли внезапно поймала себя на этих мыслях. Как глупо! Здесь она вообще ничего не могла поделать. При чем здесь она и Бетси Лоуренс?

Вечером, после ужина, Миллисент вышла посидеть на крыльце. За это время мистер и миссис Холмс прошествовали по улице, кивнув ей и обменявшись несколькими фразами; прошел мимо мальчик, толкая перед собой обруч; в сторону дома Андерсонов проехала, подпрыгивая на кочках, повозка. Посидеть на крылечке было любимым вечерним времяпровождением в Эмметсвилле. Можно понаблюдать за тем, что происходило вокруг, и частенько кто-нибудь останавливался поболтать.

Однако вот уж кого не ожидала увидеть Миллисент, так Джонатана Лоуренса. Еще меньше она ожидала, что он придет к ней с целью поговорить. Но именно так и было.

Она в замешательстве смотрела, как он вышел из дома и направился через ее сад прямо к ней. Он легко перешагнул через заборчик, разделявший их дворы. Когда он подошел к крыльцу, Милли выпрямилась и напряглась.

— Мистер Лоуренс…

— Добрый вечер, мисс Хэйз, — его глаза опять веселились. — Пожалуйста, не убегайте в дом! Я пришел не сражаться с вами.

Брови Миллисент поднялись, лицо приняло несколько высокомерное выражение, которое появлялось всякий раз, когда она не знала, как себя вести.

— Я и не собиралась убегать, мистер Лоуренс. Наверно, вы будете разочарованы, но знайте, что я едва ли боюсь вас!

Его улыбка стала еще шире.

— Меня это не разочарует. Честно говоря, наоборот: мне это приятно. — Он замолчал, потом спросил: — Не собираетесь предложить мне сесть или мы будем стоять, как две статуи?

— Пожалуйста, присядьте. — Миллисент села сама и указала на маленький стульчик, который стоял в нескольких шагах от нее.

Но Джонатан поднялся по ступенькам, и теперь возвышался над ней, Милли не понравилось, что он стоит так близко и, кроме того, ей приходится поднимать голову, чтобы смотреть ему в лицо. Это давало Лоуренсу несомненное преимущество. Но она уже не могла снова встать.

— Вы здесь с какой-то определенной целью, мистер Лоуренс? — спросила она, решив, что должна сама взять ситуацию под контроль и направить разговор в нужное русло.

— Да. Я пришел извиниться. — Он усмехнулся, заметив, как она изумилась. — Знаете ли, невежливо изображать удивление, когда человек собирается сделать доброе дело.

— Я… ну, это достаточно неожиданно…

— Иногда я выхожу из себя, особенно, когда что-то касается моей дочери. Боюсь, я вчера был груб. Я сказал некоторые дурные вещи, которые не имел право говорить. Извините меня. В том, что Адмирал испортил ваше белье, конечно, была наша вина. И хотя все было довольно… хм… забавно со стороны, уверен, что вам так не показалось. Очевидно, Бетси и Адмирал принесли вам много неприятностей, и за это я тоже хочу извиниться.

Под влиянием его искренних слов воинственное настроение Миллисент растаяло.

— Я тоже говорила в пылу гнева, вела себя грубо и слишком критично. Уверена, что Бетси — очаровательный ребенок. — Она вовремя спохватилась и не успела добавить, что Адмирал — очаровательная собака.

— Спасибо, — улыбнулся Джонатан, и последние остатки гнева исчезли из ее сердца. В конце концов, с ним было приятно поговорить. Она не могла обвинить его в том, что он потерял самообладание. А если вспомнить, как она сама вела себя…

— Вы не должны винить Бетси, — продолжал он. — Я растил ее… э-э… без необходимых условий.

Миллисент подумала, что это, действительно, все объясняло.

— Ее мать умерла пять лет назад, и с тех пор я ращу ее один. Я всегда разговаривал с ней, как со взрослой, как с равной. Я никогда не доверял женщинам, которые обращаются с детьми, как с низшими существами. Возможно, это я приучил ее быть слишком откровенной и независимой в словах и в поведении, потому что хочу видеть ее такой.

Миллнсент несколько ошарашено смотрела на него. Естественно, все услышанное было так не похоже на традиционные представления о мужчинах… Она читала о женщинах (конечно, янки), которые поддерживали других, были самостоятельны, как мужчины, но никогда до конца не верила этому. Она больше склонялась к мнению тетушки Ораделли, которая очень уверенно говорила: «Женщины не хуже мужчин!.. Какая чепуха! Мы лучше, и это очевидао. Брг знал, что он делает, когда доверил растить детей женщинам. И кто из них пожелает голосовать и быть присяжным? Сама идея — и то звучит смешно».

И хотя Миллисент, конечно, не могла принять эту идею, все же она почувствовала какую-то теплоту к Джонатану Лоуренсу, осознав, как трогательно он заботится о дочке, ни на минуту, казалось, не жалея, что у него не сын.

— Но, — начала Миллисет, тщательно подбирая слова, — разве это запрещает женщине быть повежливее или вести себя, как леди?

Джонатан вздохнул:

— Да, вы правы. Мужчине трудно одаому растить дочь.

— Безусловно.

— Спасибо за понимание. Я боялся, что в вашем лице приобрел врага на всю жизнь.

Миллисент было трудно поверить, что Джонатая Лоуреис очень-то беспокоился, станет она его врагом или нет. Если у него и были такие опасения, то он просто не хотел терять еще одного читателя своей газеты. Так или иначе, было приятно думать, что он искал с ней примирения.

— Нет, конечно, нет! Я сама вряд ли вела себя, подобающим образом.

— Почему бы нам не списать все на жару? — очаровательно улыбнулся он. — Для мая слишком знойно.

— Да, это вполне серьезная причина. — Было невозможно не улыбнуться в ответ. И она вновь испытала то непонятное, но уже знакомое ощущение в животе и в груди.

— Ну что ж, мне нужно идти, — сказал он. — Пойду укладывать Бетси спать. Спасибо.

— Спокойной ночи! — Миллисент в знак прощения и даже дружбы протянула руку. Но вместо того, чтобы нажать ее, он, удивив Милли, нагнулся и очень галантно слегка коснулся руки губами. Этот жест был изящным и даже несколько экстравагантным, и, сделай это любой другой, Милли было бы приятно и весело. Но поцелуй Джонатана словно пронзил ее. По телу пробежала дрожь и возбуждение, и возникло какое-то особенно нежное чувство к склонившемуся мужчине. Милли сдержала удивленный вздох. Она надеялась, что Джонатан не заметил, как внезапно задрожала ее рука.

Лоуренс выпрямился улыбнулся ей:

— Доброй ночи!

Он спустился с крыльца, направился через сад и легко перепрыгнул через низенький заборчик. Миллисент смотрела на удаляющегося мужчину. Она уже сама не могла разобраться ни в своих чувствах, ни в мыслях.

Миллисент влетела по лестнице наверх, думая о визите Лоуренса и пытаясь понять свои ощущения. Это был тот самый человек, который вчера вел себя грубо и невоспитанно, и он же сегодня осознал свои ошибки и пришел извиниться. Он любил дочь. Его улыбка, наверное, могла очаровать даже птиц на деревьях. Судя по публикациям, появлявшимся в «Сэнтинел», это был талантливый и принципиальный журналист. Он не боялся выступить против богатого или влиятельного человека, если считал, что тот неправ. Он умел отстаивать собственное мнение, а Миллисент всегда уважала это в людях.

Она подошла к окну занавесить шторы и задержалась на несколько минут, мечтательно глядя в ночь.

В соседнем доме на втором этаже в комнате горел свет. Милли стало интересно, был ли это рабочий кабинет Джонатана. Он мог быть сейчас там и готовить статьи для очередного номера.

Она зашторила окна и подошла к кровати, медленно расстегивая и снимая платье. Она хорошо сделала, что дала ему возможность извиниться. Можно было бы заново начать их соседские отношения. Милли решила, что завтра приготовит десерт и отнесет Лоуренсам, и даже улыбнулась, — так понравилась ей эта мысль.

Она кинула одежду на стул, не расправив и не повесив аккуратно, как обычно делала. Раздевшись, она бросилась на кровать. Закинув руки за голову, она лежала, глядя в потолок, и с легкой улыбкой на губах думала о завтрашнем дне.

Большую часть следующего дня Милли готовила свой фирменный шоколадный торт. Когда она все закончила, платье, руки и лицо, как обычно, были испачканы кремом и шоколадом. Следовало переодеться перед тем, как отнести соседям торт, поэтому она поднялась наверх и, перерыв весь гардероб, остановилась на одном из своих старых платьев. Оно было чуточку старомодным, голубого цвета, и когда-то очень нравилось Милли. Надев его и посмотрев в зеркало, она улыбнулась. Платье подходило к ее голубым глазам, подумала она, и Лоуренсы не заметят, что оно немного старомодно — так же, как не подумают, что женщине в ее возрасте не следует надевать платье такого «молодого» цвета.

Вглядевшись в свое отражение, Миллисент увидела, что даже на волосах были капли крема. Ей ничего не оставалось, как распустить волосы и расчесать их. Когда она попыталась уложить их снова, то вспомнила, как причесывается кузина Сьюзан: на затылке она укладывает волосы в виде переплетенной корзиночки, а по бокам спереди оставляет локоны. Милли подумала, что ей это пошло бы. Когда она была помоложе, то часто завивала волосы. А если ее кузина — ровесница позволяет себе носить такую прическу, то, несомненно, это не будет неприемлемо и для Миллисент.

В течение следующего часа она экспериментировала со свомми волосами, закрепляя прическу многочисленными шпильками, заливая лаком и равномерно расправляя волосы вокруг лица. Она с удовольствием заметила, что результат был превосходным. Она медленно поворачивалась перед зеркалом, оценивая свой новый облик, и удовлетворенно отметила, что все еще была хорошенькой. Может, уже не такой очаровательной, как несколько лет назад, но еще и не высохла, как старая карга.

Милли взглянула на комод, на верху которого стояла деревянная шкатулка. Что-то заставило ее подойти к комоду и снять ее. Шкатулка была небольшой, длиной всего восемь-девять дюймов, высотой — четыре-пять.

Она была сделана из розового дерева — изящная вещица, коричневая с рыжеватым оттенком. Родители подарили ее Милли на пятнадцатилетие, и она привыкла хранить ее, как воспоминание о юности. Но уже несколько лет шкатулка стояла на высоком комоде, и Милли не прикасалась к ней. Казалось, что будет очень больно вновь увидеть то, что лежит внутри; это были частички прекрасного времени, когда с Аланом еще не случилось несчастье.

Миллисент подержала шкатулку в руках, пальцами поглаживая изящно вырезанную поверхность розового дерева. Старая боль не возвращалась. Медленно, не без колебаний, она приоткрыла крышку. Сверху лежала малиновая лента, поблекшая от времени. Миллисент хорошо ее помнила. Этой лентой была перевязана коробка шоколадных конфет, которую Джимми Сандерс подарил ей на восемнадцатилетие. Она улыбнулась, вспомнив серьезное лицо Джимми, дарившего ей конфеты; кончики ушей у него покраснели, как всегда, когда он смущался. Джимми был таким милым; он нравился ей больше других кавалеров. Потом его женила на себе Анабета Мак-Крей пять или шесть лет назад, и сейчас у них трое детей, все мальчики.

Милли прясела на кровать, начала выкладывать из шкатулки все по порядку и раскладывать перед собой. Там были изящные фигурки из слоновой кости и белый веер. Она очень любила именно этот веер, брала его на все балы. Под ними лежало несколько приглашений: некоторые написаны небрежным, некоторые изящным почерком; кое-где просто стояла лишь подпись, как например «Денис Е. Хаскел», или одно только имя «Алекс Д. Б.». Дрожащими пальцами она провела по этим написанным именам, словно они имели какую-то тайну и смысл, который можно было почувствовать.

Дэвис поступил в медицинский колледж и теперь работает врачом в Гринвялле. Алекс Брутаолд погиб два года назад, упав с зерноэлеватора. Он был таким очаровательным, беспечным мальчишкой, полным высоких идей и, к тому же, лучшим танцором в городе. Трудно было поверить, что он мертв. А Генри Клейтон… У него были такие потные ладони, что Миллисент ненавидела с ним танцевать, но боялась оскорбить его чувства, отказав в танце. Он работал в продуктовом магазине своего отца, где в один прекрасный день станет управляющим. Несколько лет назад женился на Пруденс Крум, чьими стараниями прибавил и без того немалом весе еще фунтов тридцать.

Ниже в шкатулке лежала засушенная роза; аккуратный желтый бутончик все еще держался на длинном тоненьком стебельке. Еще там был бутон азалии, который она прикалывала к прическе на балы Морганов одно лето. Теперь этот цветок потемнел и стал очень хрупким. Потом показалась розовая открытка-«валентинка» от Джимми, еще одна, с более витиеватой надписью, от Эрни Далтона, одна белая вечерняя ми-тенка с маленьким аккуратным красным пятнышком и, наконец, небольшой сетчатый мешочек риса со свадьбы Полли Крейг, перевязанный розовой ленточкой.

Она глядела на девичьи драгоценности, разложенные по порядку на кровати, и слезы застилали глаза. Все ее юные поклонники далеко в прошлом, да и само прошлое умерло. Но странно, сквозь слезы она улыбалась и чувствовала, что где-то внутри зажглась давно онемевшая надежда, желание жить.

Миллисент поднялась, оставив на кровати шкатулку и ее содержимое, и надела свою лучшую летнюю соломенную шляпку с парой ярко-красных деревянных вишенок, пришитых с одной стороны. Время обеда давно прошло, скорее было ближе к ужину, и она не сомневалась, что Джонатан уже вернулся из редакции. Она завязала под подбородком широкие сатиновые ленты шляпки, а потом легко сбежала вниз, взяла с кухонного стола тарелку с тортом и пошла к выходу. Вышла на крыльцо, взглянула на дом Лоуренсов и онемела.

Вдова Вудз входила в калитку их двора. Она была одета в свое лучшее платье и шляпку, и в руке несла корзинку, накрытую льняной салфеткой. Миллисент в оцепенении смотрела на нее. Клара Вудз была года на три старше Миллисент. Это была круглолицая женщина с глубоко посаженными глазами.

Когда три года назад умер ее муж, она решительно настроилась подыскать себе нового. И хотя все попытки до сих пор были безуспешными, она не пропускала ни одного вдовца или холостяка, появившегося в округе. В городе часто шутили по поводу того, как вдова Вудз преследует своих жертв, наряжаясь в оболочки, неподходящие для женщины ее возраста и положения, и догоняя очередного претендента на публичных празднествах. Часто Клара разносила им подарки в виде джемов и других сладостей, которые готовила сама. Очевидно, теперь она положила глаз на Джонатана Лоуренса.

Миллисент опустилась на стоящий у крыльца стул, ощутив, что ноги стали ватными. Она чувствовала себя почти больной от стыда. Увидев Клару Вудз, она вдруг посмотрела на себя со стороны. Она, должно быть, выглядела так же глупо, как и вдова Вудз, в одном из своих девичьих платьев, с волосами, уложенными на манер молоденькой девушки, направляющаяся к Джонатану Лоуренсу с тортом, над которым убивалась полдня. Все, кто мог бы увидеть ее, наверняка решили бы, что она завлекает его! Миллисент была достаточно честна, чтобы признаться себе, что отчасти так оно и было, хотя и сама не была уверена в своих намерениях.

Какой же старой дурочкой она оказалась! Позволила этой дьявольской ухмылке и красивому лицy лишить ее здравомыслия, пока она не опомнилась и не увидела себя со стороны: высохшая старая дева, пытающаяся вновь стать молоденькой и симпатичной. Щеки ее запылали, а на глазах выступили слезы. Миллисент прижала ладони к щекам. Она благодарила Бога, что увидела вдову Вудз и вовремя образумилась. Она подумала, что не смогла бы вынести взгляд Джонатана Лоуренса, эту смесь жалости с насмешкой — взгляд человека, который знает, что она пришла с тайной надеждой все-таки заарканить его и женить на себе.

Милли зажмурила глаза и быстрым сердитым движением вытерла слезы. Ну что ж, она не будет похожа на эту вдову, она все же не совершила ошибку. Да небеса обрушатся прежде, чем она выставит себя посмешищем перед всем городом!

Миллисент вскочила и поспешила в дом. Вначале пошла на кухню, где поставила тарелку с тортом обратно на стол. Потом побежала наверх в свою комнату, вытащила шпильки из прически и стащила с себя голубое платье. Она надела платье, в котором готовила торт, предварительно стерев с него капли крема, и так сильно затянула на затылке волосы, что, казалось, вот-вот снимет собственный скальп. Потом зачесала все легкомысленные прядки и уложила в пучок на затылке.

Она взглянула на кровать, где все еще лежала шкатулка розового дерева и ее содержимое. Миллисент плотно сжала губы. Какая глупость! Ей уже не восемнадцать! Было неразумно хранить эти вещи, еще глупее вытащить их и вздыхать над ними при луне. Она подошла к кровати, смахнула все в шкатулку и с силой захлопнула крышку. Потом выдвинула ящик в изголовье кровати — ящик, который в дни юности был «ящиком надежд» и в который она складывала лучшие льняные ночные рубашки, стеганое одеяло ее бабушки и постельное белье — приданное, дожидавшееся дня ее свадьбы. Сейчас стеганое одеяло висело на кровати, а ящичек был забит вязаными шерстяными платками, шалями, шерстяными одеялами. Подняв край одного из одеял, Милли положила под него шкатулку розового дерева, а затем опустила одеяло на место и задвинула ящик.

После этого она спустилась вниз поужинать с Аланом и на десерт отрезала им с братом по кусочку торта. Алан был доволен неожиданным угощением, но кусочек торта на ее тарелке остался почти нетронутым. Она не могла проглотить даже крошки.

Глава VI

В последующие две недели Миллисент редко видела Бетси и ее отца. Время от времени, когда она полола или поливала или делала еще какую-нибудь работу в саду, то замечала, как Джонатан рано утром уходит на службу и поздно вечером возвращается. Однажды, увидев ее, он вежливо приподнял шляпу, и она ответила кивком головы. Один раз он подошел к забору и спросил, как она поживает. Она ответила, что прекрасно, но не смогла придумать ничего, чтобы продолжить разговор, и через минуту, кивнув, он ушел.

Миллисент, к своему удивлению, обнаружила, что скучает по Бетси и Адмиралу. Оба были очень шумными, но она поняла, что с ними ее дни были интереснее. Сейчас все стало так же ясно и предсказуемо, как обычно. Миллисент спрашивала себя, почему не замечала раньше, насколько однообразно текли ее дни. Даже собрания клуба и подготовка к празднику не заполняли пустоты жизни. В прошлом отец разрешал ей выполнять некоторые обязанности своего секретаря: вести статистику, отвечать на письма, разбирать и сортировать бумаги. Но после его смерти она занималась только работой в саду и по дому, а еще посещала занятия в клубах. Честно говоря, она часто уставала.

Однажды вечером в середине июня, часа через два после ужина, Миллисент и Алан были в его спальне, просто молчали, как они часто делали после того, как Джонни укладывал Алана в постель. Вдруг кто-то громко забарабанил, и Миллисент удивленно взглянула на брата.

— Кто может быть так поздно? — заинтересовалась она. Алан пожал плечами.

— Возможно, кто-нибудь из наших многочисленных родственников, — сухо сказал он. — Наверняка мы не заходили на этой неделе к тетушке Ораделли. Кто бы это ни был, у меня нет желания видеть его.

Миллисент вздохнула, отложив книгу, вышла из комнаты, стала спускаться вниз. Не успела она дойти до двери, как раздался еще один громогласный стук, даже более громкий, чем первый, и Милли раздраженно поджала губы. Она ускорила шаги и резко открыла дверь. Ее рот раскрылся от удивления.

Бетси Лоуренс стояла на пороге, натянутая как струна, с побледневшим лицом. За ней стоял ее отец, держащий на руках тело женщины.

Миллисент уставилась на них. Все было так неожиданно, так странно, что с минуту она не могла ничего понять.

— Впустите нас! Пожалуйста! — настойчиво попросила Бетси. Она схватила за руку Миллисент. — Вы должны нам помочь!

— Что? О-о! Конечно! — наконец Милли сообразила и быстро отступила в сторону, пропуская Джонатана с его ношей. — Прямо по коридору, потом налево, — она указала на открытую дверь гостиной.

Джонатан внес женщину туда, а Миллисент с Бетси не отставали от него ни на шаг.

— Положите ее на диван. Что случилось? Кто она?

— Я не знаю. — Джонатан осторожно опустил женщину на диван и отступил назад. — Несколько минут назад она появилась на пороге моего дома, спрашивая, не найдется ли для нее работа. И сразу же упала в обморок.

— О, Боже! — Миллисент наклонилась над женщиной — нет, девочкой; она выглядела слишком молоденькой, у нее было худенькое личико, белое как полотно, будто бы весь цвет просочился сквозь кожу. Волосы, заплетенные в косу, казались совершенно белыми, а брови и ресницы только чуть-чуть темнее. Все в ней было какое-то бледное, прозрачное, неопределенное; создавалось впечатление, что она в любое мгновение может раствориться, растаять в воздухе. Милли никогда не видела ее раньше.

Миллисент осторожно дотронулась до щеки.

— Мисс… мисс, вы меня слышите? — Не поворачивая головы, она сказала Бетси: — Сбегай, пожалуйста на кухню и принеси стакан воды. Там на столе стоит кувшин.

За спиной послышался звук быстрых шагов. Миллисент опустилась на колени возле дивана и взяла руку девушки, чтобы посчитать пульс. Тогда она и поняла, что эта девочка беременна. В первое мгновение Милли была слишком поражена появлением незнакомки, чтобы заметить ее положение. Теперь же она секунду смотрела на круглый живот, не в силах сразу поверить очевидному, думая о возрасте этой девочки; она была такой тоненькой — что там, просто худой.

— Я принес ее сюда, потому что подумал, ей будет нужна женская помощь, особенно в таком положении, — объяснил стоящий за спиной Милли Джонатан.

Она почувствовала, что краснеет при одном только упоминании о состоянии незнакомки. Джонатан Лоуренс говорил с женщиной более откровенно, чем другие мужчины, которых приходилось звать Миллисент. Болыпинство мужчин избежали бы разговоров о ее положения, зная, что оно и так очевидно.

— Я прошу прощения за беспокойство, — продолжал Джонатан, — но миссис Рафферти ушла, и я не знал, что можно сделать.

— Конечно же, вы поступили верно. Не извиняйтесь! — Миллисент, наконец, нащупала пульс девушки. Он был частым и очень слабым. Миллисент начала растирать холодные, как лед, руки незнакомки. Девушка пошевелилась и застонала.

— Кто… кто… — сказала она слабым голосом, пытаясь сесть.

— Ш-ш-ш… Все хорошо, не вставайте! Все в порядке. Вы просто потеряли сознание, и мистер Лоуренс принес вас ко мне.

Девушка облизнула губы и моргнула. Она посмотрела на Джонатана, и в глазах появилось осознанное выражение.

— О-о, это вы? Я помню… Извините меня!

— Все в порядке, — голос Джонатана был добрым и мягким. Миллисент никогда раньше не слышала, чтобы он с кем-нибудь так говорил. — Не за что извиняться. Вы одна из тех, кто нуждается в нашей заботе.

— Наверное, вам нужно сходить за доктором Мортоном, — сказала Миллисент Джонатану.

Глаза девушке расширились от ужаса и она снова попыталась сесть.

— Нет, нет! Пожалуйста! Мне хорошо! Мне не нужен доктор. Честное слово!

Она двумя руками прикрыла уже заметный живот. — Нет, действительно! Я уверена! Я… просто устала. Мне надо только посидеть и отдохнуть…

Миллисент поднялась. Девушка не выглядела уставшей, но было ясно, что она недостаточно следит за своим здоровьем. Все было не столь ужасно, но Милли казалось, что в таких случаях нужен врач.

— Может быть что-то серьезное, — Миллисент многозначительно посмотрела на ее живот.

— Нет, я просто устала.

Милли перевела неуверенный взгляд на Джонатана. Он поднял брови, выражая недоумение, но потом задумчиво посмотрел на девушку.

— Когда вы в последний раз ели? — прямо спросил он.

Милли уставилась на Лоуренса. Ей и в голову не пришло, что можно потерять сознание от голода. Она взглянула на незнакомку и увидела, что при словах Джонатана она покраснела.

— Не знаю, — призналась девушка тихим голосом, глядя на свои руки. — Может быть, день или два назад…

— Два дня! — Миллисент была шокирована. — Вы не ели два дня? Боже, вам нужно срочно поесть! Это же вредно для ребенка!

— Я знаю, мэм. — Милли послышались слезы в ее голосе. — Я знаю, что нужно есть, но я… но у меня нет денег.

Жалость пронзила Миллисент. Не удивительно, что девочка такая худая. Милли и Джонатан еще раз обменялись взглядами.

— Сейчас все будет готово.

Она бросилась на кухню и через несколько минут вернулась, неся поднос, на котором стоял высокий стакан молока, тарелки с хлебом, ветчиной и остывшая гороховая каша. Она поставила поднос на колени девушке. Та взяла стакан и жадно отпила. Потом почти за минуту съела хлеб. При виде этого у Милли сжалось сердце. Даже если она и ела два дня назад, то какая это была еда?

Девушка оторвалась от подноса и посмотрела на трех человек, наблюдавших за ней. Она выглядела смущенной.

— Извините, вы, должно быть, думаете, что это ужасно, раз я так жадно все ем. Просто все так вкусно, мэм, а я была немного голодна.

— Нет, пожалуйста, не извиняйтесь! — Милли нахмурилась и строго выговорила ей. — Но вам не следует вот так бродяжничать впроголодь… Вам следует оставаться дома, отдыхать и хорошо питаться… — Ее голос оборвался. Было ясно, что девушке некуда пойти, иначе она не сидела бы сейчас здесь, проглатывая пищу с такой скоростью, что Милли казалось, это просто опасно.

— У меня нет дома, мэм, — призналась девушка. — Честное слово. Я не хочу причинить вред ребенку, но не знаю, что еще делать. Надо найти работу, или я умру от голода, мы оба умрем. И я… — глаза ее наполнились слезами, она всхлипнула. — Извините, — прошептала она, вытирая глаза.

— Пожалуйста, не расстраивайтесь, — Миллисент положила ладонь на руку девушки. — Все хорошо. Доедайте. Потом мы поговорим.

Миллясент спохватилась, вспомнив, что Бетси стоит рядом, широко раскрыв глаза и наблюдая за этой сценой. Она подумала, что подобный разговор явно не предназначался для ушей маленькой девочки.

— Бетси, — начала Милли, повернувшись к ней, — почему бы тебе не сходить к Алану? Уверена, он будет рад тебя видеть. Посмотри, что он делает со своими солдатиками; последние дни он набросился на них, как сумасшедший.

— Правда? — Бетси казалась растерянной. В другое время она бы с радостью бросилась в комнату Алана, но сейчас ем не хотелось покидать молодую женщину, появление которой вызвало всеобщий переполох.

Бетси со вздохом вышла из комнаты, бросив напоследок тоскливый взгляд. Миллисент снова повернулась к девушке и поняла, что не знает, как начать. Что могла она сказать этой женщине, почти ребенку, но уже беременной, без дома, без самого необходимого? Что она могла сделать для нее?

Она глубоко вздохнула. Одного Миллисент Хэйз не допускала никогда: ухода от ответственности. Очевидно, здесь должна была брать инициативу в свои руки именно она.

— Я не хочу вмешиваться в чужие дела, но очень хочу вам помочь. Извините, я еще не представилась. Меня зовут Миллисент Хэйз. Мистер Лоуренс, на крыльце которого вы упали — мой сосед, и именно он принес вас сюда. Очевидно, это какая-то деликатная ситуация.

Девочка посмотрела прямо ей в глаза.

— А я Опал Уилкинс, мэм. Я очень благодарна вам за то, что позволили внести меня в дом, и за еду, и за все-все. Вы очень достойная леди, я вижу это. — Она посмотрела вниз и в сторону, избегая взгляда Миллисент. Ее голос стал еле слышным, и Милли была вынуждена нагнуться, чтобы лучше слышать. — Но, может быть, вы больше не захотите иметь со мной дело, когда… Я… видите ли, у меня нет мужа. — Она подняла лицо и боязливо посмотрела на Миллисент. — Я не замужем.

— Повятно. — До Миллисент дошло, что же в действительности произошло с Опал, хотя, конечно, была вероятность, что ее муж умер или просто оказался подлецом, который не заботился о ней. Конечно, услышанное было скверно, и Меллисент не могла простить такого греха, но в то же время отказывалась в чем-то обвинять Опал. К тому же она думала о бедном нерожденном ребенке…

— Может, есть семья, куда бы вы могли пойти? Кто-то, кто мог бы вас приютить? Нельзя работать в таком положении.

— У меня нет семьи. Видите ли, я сирота. Мама умерла, когда мне было шесть лет, а отца у меня не было. Поэтому меня отдали в приют. Когда я стала постарше, то попала в одну семью, но скоро сбежала. Мне было тогда четырнадцать. Тогда я начала работать уборщицей, поварихой, прачкой — кем удавалось. Но, — добавила она с гордостью, выпрямившись и посмотрев в глаза Мнллисент, — я всегда честно зарабатывала себе на жизнь. Я не… — Она смущенно взглянула на Джонатана, потом снова на Милли. — Я никогда не была одной из тех дурных женщин…

Миллисент почувствовала, как покраснели се щеки. Было неприлично говорить о таких вещах, тем более в присутствии мужчины.

— Конечно же не была, — поспешно сказала она, стараясь поскорее закрыть эту тему. Но она смутилась от того, что не знала, как уйти от тяжелого разговора, тем более с этой девочкой-беременной, сидящей здесь и оказавшейся полностью в ее власти. Почему Джонатан не поступит по-джентльменски и, извинившись, не выйдет? Хотя, конечно же, было трудно ждать этого от Джонатана.

— Потом я пошла работать в семью Джонсонов, — в голосе Опал послышалось отвращение, а на лице появилось жесткое и горькое выражение. — Это были нехорошие люди, но сначала я ничего не знала. Но вскоре я поняла, что Джонсон был самым отвратительным мужчиной на свете. Он очень гадко смотрел на меня и иногда делал и говорил вещи, которые не должен был делать. И его жена жила там же, в доме! Мне нужно было уйти от них. — Серые глаза снова наполнились слезами, и она крепко сжала кулачки. — Но нужны были деньги, и я решила, что смогу избегать его и продолжить работу. Я осталась до конца месяца, чтобы они могли рассчитать меня. Никогда не думала, что он сможет сделать то, что сделал. Но однажды ночью он… он пришел в мою комнату, как раз за кухней, и он… он сделал это со мной, — на едином дыхании закончила она.

Миллисент вся горела, но ее смущение перед Джонатаном Лоуренсом было ничто по сравнению с испытанным ужасом. Пока Опал говорила, у Милли появилось предчувствие, что ей уже известен конец истории, и все равно, когда девушка назовет вещи своими именами. Тем не менее, она была потрясена. Закрыв одной рукой рот, словно сдерживая крик, Милли инстинктивно сжала плечо девушки.

— О-о, моя дорогая! Бедная девочка! Я… я… — Она пыталась что-то сказать, но поняла, что не может придумать ничего подходящего.

— Я не хотела этого, клянусь! — Опал преданно смотрела на Миллисент, лицо было искажено болью воспоминаний, а глаза полны слез. — Он силой взял меня. Я сопротивлялась. Правда, я была против. Но он был слишком большой и слишком сильный. Пожалуйста, поверьте мне! — умоляющими глазами она смотрела на Милли и Джонатана.

— Конечно, я верю тебе! — Милли крепко сжала ее ладонь. Как можно было не поверить ужасу и отвращению, написанному на лице Опал?

— Честно? — Опал в ответ тоже ехала руку Миллисент. — Вы правда верите мне? О-о, мэм! — Ее голос оборвался. — Спасибо! Вы такая хорошая, добрая женщина. А она не поверила мне. Его жена. Я пошла к ней на следующий день; я проплакала всю ночь; я рассказала, что произошло… — голос перешел на тихий шепот. — Она не поверила мне. Она дала мне пощечину и назвала лгуньей. Она сказала, что я завлекла и окрутила его. Она выгнала меня из дома, даже не заплатив. Я пошла искать работу. А когда нашла, у меня начались боли в животе, и меня уволили, думая, что я больна. Я уже знала, в чем дело, но не посмела сказать. Потом я нашла другую работу: мыла полы и все такое, но мое положение уже нельзя было скрыть. Мне опять велели уходить. Сказали, что не позволят падшей женщине находиться в приличном доме…

Опал начала плакать, вытирая глаза дрожащими руками. Но она уже не могла остановиться и продолжала говорить, изливая всю накопившуюся боль.

— Меня нигде не стали принимать. Все видели, в каком я положении и спрашивали, где мой муж, и на этом все заканчивалось. Так прошел месяц, и я нигде не могла найти работу. Иногда какая-нибудь хорошая женщина, вроде вас, давала мне еды, но никто не позволял войти к ним в дом. Считали, что я пропащая, или что мне будет трудно справляться с работой. Я не знаю, что мне делать дальше! Как я могу уберечь моего ребенка? Я боюсь за него… Мне страшно!

— О нет, не плачьте! — Милли быстро присела на диван рядом с Опал и обняла ее. — Все будет хорошо. Мы не позволим вам умереть от голода. Я позабочусь об этом.

— Конечно, не позволим, — добавил Джонатан. Пока Опал говорила, он хранил молчание, понимая, что в присутствии мужчины-свидетеля своего стыда — она может еще острее почувствовать унижение. Он подошел к дивану и присел на корточки перед девушкой. — Не беспокойтесь, с вами все будет в порядке — с вами и ребенком. Вы будете в безопасности.

— Да, — подтвердила Милли. — Вы можете переночевать здесь. Я думаю, что в первую очередь вам нужно отдохнуть.

К ее удивлению. Опал начала плакать еще громче. Миллисент и Джонатан обменялись недоуменными взглядами.

— Извините, — ничего не понимая, произнесла Милли. — Я не хотела сделать вам больно. Я хотела вам помочь. Я сказала что-то не то?

— О-о, нет! — Опал оторвала руки от лица и с выражением смятения схватила Миллисент за руку. — Нет, мисс! Вы не сказали ничего плохого. Просто вы такая добрая и такая хорошая… Кажется, я плачу просто от облегчения. Я так устала, и трудно поверить, что я наконец-то встретила хороших людей, которые хотят помочь такой, как я…

— Вы не какая-то «такая», как и ваш ребенок, — сказал Джонатан, хмуро взглянув на нее.

Опал попыталась улыбнуться. — Спасибо, сэр. Я не знаю, как я смогу отблагодарить вас, вас обоих.

— Не беспокойтесь об этом.

— Ну что ж, тогда наверное, надо… — скороговоркой заговорила Миллисент, встала, готовая что-то делать и немедленно куда-то бежать. — Внизу есть комната, правда, небольшая и немного необычная. Она расположена за задней лестницей, здесь проход из жилой части дома в кухню. Но вам будет удобно — не надо все время подниматься по лестнице.

Эта комната служила когда-то чуланчиком и была одним из укромных местечек старого дома, где в детстве любили играть Миллисеит и Алан. После несчастья с Аланом отец приказал очистить чулаи и сделать из него маленькую спальню для человека, помогавшего ухаживать за Аланом. Там стояли только узкая кровать, комод и стул, но Милли сомневалась, что у девушки будет слишком много вещей; зато здесь Опал сможет хорошо отдыхать.

— Я постелю чистые простыни, и вы сможете лечь в постель прямо сейчас.

— Я сама могу постелить себе, мисс — Опал выглядела испуганной. — Вам не надо делать это для меня.

— Чепуха! Все в порядке. Уверяю вас, я стелила постель довольно часто. А вы не в состоянии делать ничего, кроме как отдыхать.

Опал все еще выглядела обеспокоенной, но Миллисент исчезла из комнаты, лишив ее возможности возра-жать. Она поднялась на второй этаж и взяла целую охапку чистых отутюженных белых простыней. Все это она повесла вниз к маленькой комнатке за задней лестницей. В коридоре стоял Джонатан.

— Я подумал, что вам понадобится помощь. — Милли не представляла, какая помощь может быть от мужчины в приготовлении постели, но сказала: — Думаю, вы можете перевернуть на другую сторону матрац.

Она зажгла керосиновую лампу и вошла. Комната была довольно узкой, и потолки низкие, но все же она показалась Милли достаточно уютной. Она поставила лампу на комод, и, пока Джонатан переворачивал матрац, протерла пыль на мебели. В доме Миллисент Хэйз не было ни одного уголка, где бы лежала пыль, но здесь убирали только раз в месяц. Миллисент Хэйз никогда не впустит никого, даже незнакомого человека, в комнату, где на мебели лежит пыль.

Было очень необычно оказаться вдвоем с Джонатаном в маленькой спальне, занимаясь таким обыденным и в то же время интимным делом, как приготовление постели. Милли украдкой наблюдала за движениями рук мужчины, когда тот переворачивал матрац. Она видела его большие, сильные, гладкие руки, длинные, цепкие пальцы. Во рту у нее пересохло. Миллисент вдруг поняла, что неотрывно смотрит на него. Она, смутившись, отвернулась и начала стирать пыль с комода, хотя уже один раз это сделала.

— Миллисент… — начал Джонатан несколько неуверенным голосом. — Спасибо, что вы впустили девушку и разрешили ей остаться.

Милли повернулась и взглянула на него.

— Но я же не могла ее выгнать, правда? Бедная девочка; такая грустная история…

— История многих девушек. Думаю, за вашей чопорностью скрывается доброта.

«Чопорностью»! Что он имеет в виду? Наверное, педантизм и требовательность в мелочах. Естественно, именно так и мог подумать о ней человек, подобный Джонатану Лоуренсу. И все-таки, было больно слышать от него именно эти слова.

— Но это должна была сделать каждая христианка на моем месте… — натянуто ответила она, возвращаясь к своей работе.

— Нет, нет! Не каждая христианка. Многие «положительные» христианки прогоняли ее.

— Наверное, они не поняли, насколько трудным было ее положение.

Миллисент набросила простыню на матрац и начала расправлять, глядя вниз, чтобы не встречаться взглядом с Джонатаном. Она очень удивилась, когда он подошел с другой стороны кровати и. расправив противоположный конец простыни, начал подтыкать ее под матрац. Она недоуменно посмотрела на него, а он засмеялся, увидев выражение ее лица.

— Я умею делать кое-что по дому, — сказал он, улыбаясь. — В сущности, я сам стелил себе постель до тех пор, пока не женился. Да и потом позже, когда Элизабет была беременна. — Увидев расширившиеся в изумлении глаза Миллисент, он поспешно добавил: — Извините, я имею в виду семейную постель. — Он поднял брови: — Так годится?

В его глазах опять засверкали искорки смеха, заставившие Милли сжать кулаки. Она холодно ответила: — Да, хорошо.

Последовала пауза, и потом Джонатан спросил абсолютно серьезным голосом:

— Что вы собираетесь делать в отношении мисс Уилкинс? Дадите ей работу?

Миллисент нахмурилась:

— Я не знаю, что делать. Ей нельзя выполнять физическую работу. Она такая маленькая и хрупкая. Боюсь, она повредит себе, или ребенку, или обоим.

— Так вы потом попросите ее отсюда? — голос его был абсолютно безучастным. Миллисент вздрогнула и подняла на него глаза.

— Конечно же, нет! Как вы можете такое говорить? Я ее никуда не отпущу! Что-нибудь придумаю. Может быть, церковь сможет что-нибудь сделать для нее…

— Я бы не рассчитывал на это.

Миллисент воинственно уперла руки в бока.

— Я понимаю, мистер Лоуренс, что вы питаете некоторую антипатию к религии, но здесь вы абсолютно не правы.

— Вы хотите сказать, что ваши женщины из благотворительных религиозных обществ выделят деньги этой девушке, чтобы она могла где-то жить, кормить и воспитывать своего ребенка? Более вероятно, что они отправят ее в женский приют, где ей придется отказаться от ребенка в обмен на еду и уход. На что они еще способны, кроме как петь гимны и отмаливать ее грехопадение, заключающееся в том, что у нее появился внебрачный ребенок, даже хотя и против ее воли?

Миллисент колебалась. Как раз сейчас она была ни в чем не уверена. Она не знала, куда должна пойти Опал, чтобы спокойно родить и потом растить своего ребенка. Ей казалось, что существуют специальные общества, заботящиеся о таких, как Опал, но Миллисент понятия не имела, как они действуют.

Однако, несколько знакомых женщин из ее прихода отнеслись бы к Опал именно так, как те, о которых говорила девушка. Они бы сказали, что ее беды и проблемы — это просто наказание, посланное богом за грех, который она совершила. Даже те из них, кто проникся бы жалостью к Опал, все равно решили бы отослать ее в приют для падших женщин.

Независимо от того, прав ли был Джонатан в своих рассуждениях о будущей жизни девушки в таком приюте или нет, сама Милли, увидев Опал и услышав ее рассказ, не могла бы никуда ее отправить. Было в этой девушке что-то честное и хорошее, чувствовалось такое отвращение к случившемуся в прошлом, что Миллисент желала для нее лучшего будущего, чем жизнь среди женщин с очеиь сомнительными нравами. После того, что произошло с Опал, она заслужввает лучшей участи.

Джонатан видел ее колебания и продолжал настаивать на своем:

— Опал Уилкиис — гордая девушка; я видел в ней это. Она очень стыдится своего положения. И ей нужна работа, а не благотворительные подачки; ей необходимо чувство, что она сама зарабатывает на хлеб. У нее не такой характер, чтобы жить на милостыню.

— Слушайте, почему вы думаете, что так хорошо все знаете?! — резко сказала Миллисент. За ее раздражением скрывалось нелегкое признание, что Лоуренс прав.

— Потому что мне знакомы подобные заведения. Мне знаком тот образ жизни, который вела Опал Уил-кинс. Я тоже был сиротой и тоже воспитывался в сиротском доме. — Он как-то криво усмехнулся. — Кстати, там я и научился готовить постель. Я насмотрелся на детей, занимающихся далеко не детским трудом. Только, в отличие от этой девушки, я в тринадцать лет сбежал из последнего в моей жизни приюта, по счастливой случайности попал в город и стал уличным продавцом газет. Один редактор поверил в меня, разглядев какие-то способности, и взял под свое крыло. Когда он узнал, что я сплю на улице, они с женой приютили меня в своем доме. Кормили, одевали и отдали в школу. Они научили меня всему необходимому. Но большинству, вроде Опал, не повезло так, как мне.

Сердце Милли разрывалось от жалости. Она смотрела в сторону, не зная, что ответить. Казалось, что если она начнет говорить, то расплачется.

— Вы позволите ей остаться здесь? Дадите ей работу? — спросил Джонатан. — Я оплачу все расходы. Я не могу взять ее в свой дом просто потому, что я — вдовец, а она — молодая, незамужняя, беременная женщина. Произойдет нежелательный скандал, а я не хочу, чтобы это затрагивало Бетси.

— О, нет! Вам никак нельзя, — сразу согласилась Миллисент. Джонатан Лоурсис проявил больше уважения к общественным принципам, чем ей казалось раньше. Милли очевь понравилось, что, в первую очередь, он думал о дочери, а не о личных неудобствах. — Конечно, она сможет остаться у меня. Но я буду оплачивать все сама! — Ей было неприятно при мысли, что он подумает, будто она согласилась оставить Опал после его обещания взять на себя расходы. — Я прекрасно знаю свои христианские обязанности.

Губы Джонатана немного дрогнули, и ей снова показалось, что его что-то рассмешило.

Миллисент вернулась в гостиную, где сидела Опал. Девушка была настолько уставшей, что уснула сидя, опустив голову на спинку дивана. Она выглядела беззащитной и хрупкой; руки безвольно лежали на коленях;

кожа лица и рук была бледной, почти прозрачной.

— Бедное создание! — прошептала Миллисент. — Не хочется будить ее, чтобы она перешла в свою комнату.

— Не нужно, не будите! Я ее перенесу. Она легкая, слишком легкая для ее положения и срока, поверьте.

Наверное, ей следовало бы взглядом выразить неодобрение при такой откровенной ссылке на положение Опал, подумала Миллисент, но на этот раз она не покраснела, а просто кивнула в знак согласия. Джонатан нагнулся и легко поднял девушку с дивана. Она на мгновение открыла непонимающие глаза, потом вновь закрыла и опустила голову на плечо Джонатана, точно маленькая девочка. Он отнес ее вниз в коридор, а потом в уютную комнатку. Милли шла следом. Возле кровати он остановился, и Мнллисент поспешно отвернула покрывало, приготовив место для Опал. Джонатан осторожно, стараясь не разбудить девушку, опустил ее на кровать. Миллисеит нагнулась и сняла с нее туфли. Потом, прикрыв ее покрывалом, они на цыпочках вышли из комнаты.

Уже в коридоре Джонатан повернулся и взял Милли за руку. Нервы ее натянулись, как струны. Она чувствовала тепло его кожи, и казалось, будто каждый нерв ее тела пульсировал в этой пытке, и этой пыткой было прикосновение его руки. Миллисент взглянула на его лицо, и глаза ее задержались иа его губах, широких и четко очерченных; на его высоких, словно вылепленных, скулах; на его глазах, необычный цвет которых оттеняли густые ресницы, такие таинственные и зовущие. Вдруг она представила, как бы Джонатан поцеловал ее. Нагнувшись, и прижав свои губы к ее губам. Нежно и в то же время страстно. Жарко.

Краска залила ее лицо и шею, и Милли понадеялась, что Джонатан не догадался, о чем она думает, глядя на него.

— Спасибо, — мягко сказал он, сжав ее руку. — Вы гораздо лучше, чем я думал. Примите мои искренние извинения.

— Кажется… — начала Миллисент, почти не дыша, — кажется, я тоже неверно думала о вас.

Он посмотрел ей в глаза, и с минуту они просто стояли, молча глядя друг на друга. Потом отворилась дверь комнаты Алана, и высунулась голова Бетси, а ее громкий голос нарушил хрупкую тишину. — Что случилось? Что вы здесь делаете?

Миллисент отскочила, Джонатан выпустил ее руку и отвернулся.

— Мисс Хэйз собирается приютить мисс Уилкинс. Теперь она будет жить тут.

Бетси завизжала:

— Я так и знала! Это просто здорово! А я смогу навещать ребеночка, когда он родится? Я буду очень внимательной, обещаю!

— Я… — отчего же, я думаю, да.

— Пойдем, милая, — сказал отец, беря Бетси за руку. — Сейчас нам лучше вернуться домой. Думаю, кому-то уже давно пора ложиться спать.

— Ой, ну не сегодня, пожалуйста… — начала хныкать Бетси, когда они пошли к выходу.

— Вы можете выйти через заднюю дверь, — предложила Миллисент. — Так ближе. — Ходить через заднюю дверь разрешалось только тем, с кем хозяева были в дружеских отношениях. Еще недавно Милли не могла бы предложить такое Лоуренсам.

Джонатан взглянул на нее:

— Хорошо, — сказал он и направился вслед за Миллисент, открыл дверь, на минуту заколебался, потом пожелал спокойной ночи и ушел, уводя дочь.

Миллисент повернулась и пошла в комнату к брату. Она знала, что он, должно быть, сгорает от нетерпения узнать в подробностях, что произошло: рассказ Бетси, конечно, был далеко не полным.

Милли поведала все, что знала, смущаясь и опуская некоторые детали истории Опал в надежде, что Алан сможет прочесть все между строк и не будет задавать вопросов.

— Ее так жаль, Алан, — закончила Миллисент. — Она очень слаба и выглядит слишком молоденькой, чтобы вынести это в одиночку. На ее лице одновременно есть и что-то странное — старческое и такое усталое, будто она уже видела все на свете и ничему не удивляется. Наверное, так оно и есть, если подумать, что с ней произошло.

— А может, она просто-напросто провела тебя? — озабоченно спросил Алан. — Ей можно верить?

— Ox, ну конечно! Никаких сомнений. Ты сам убедишься, когда увидишь.

— Интересно будет взглянуть на нее.

Миллисент удивленно посмотрела на него. Обычно Алан никого не хотел видеть. Он заметил ее взгляд и пожал плечами, улыбаясь чуть застенчиво.

— Признаю свое любопытство. Я не могу помочь, но так интересно, какая она.

— Ну что ж, у тебя будет возможность увидеть ее завтра утром. — Миллисент встала. — Но сейчас, мне кажется, нам нужно немного поспать. Я вдруг почувствовала себя такой уставшей…

Алан кивнул, и она наклонилась поцеловать его в лоб. Алан поймал ее руку и сжал:

— Этой девушке очень повезло, что она встретила тебя.

Миллисент подарила брату нежную улыбку:

— Кажется, ты мог бы и побольше похвалить меня!

Она взяла с тумбочки керосиновую лампу и вышла в темный коридор.

Глава VIII

Опал так крепко спала, что наступило утро, а она все не просыпалась. Миллисент уже начала беспокоиться. В конце концов, она на цыпочках подошла к кровати и стала наблюдать за Опал. Милли убедилась, что грудная клетка девушки равномерно поднимается и опускается, а значит, она хоть и почти незаметно, но дышит. Миллисент успокоилась и тихо закрыла за собой дверь.

Она сходила проверить Алана и снова заглянула к Опал. Девушка все еще спала. Милли поднялась к себе в комнату и села шить. Через каждые полчаса она останавливала машинку и мягко спускалась по лестнице взглянуть на спящую девушку, не в силах унять беспокойство, как бы с ней не случилось ничего плохого.

Наконец, ближе к обеду, заглянув в спальню, Миллисент увидела Опал, которая проснулась и теперь сидела и изумленно смотрела по сторонам широко открытыми глазами. Опал заметила Миллисент, и лицо ее озарилось широкой улыбкой.

— О, мисс! Как я рада вас видеть! Я думала, что это сон, и не хотела просыпаться. — Она снова оглядела комнату. — Какая хорошенькая комната! Самая лучшая, в которой мне когда-нибудь приходилось спать.

Миллисент собиралась принести извинения за небольшие размеры спальни и более чем скромную обстановку, но передумала и улыбнулась. Опал так восторженно радовалась своему новому жилью, что Миллисент, наконец, до конца осознала, как тяжела была жизнь девушки.

— Мне кажется, отдых пошел вам на пользу. — И действительно, кожа Опал выглядела свежей, глаза стали ясными и чистыми, вчерашняя усталость исчезла без следа. — Вы выглядите намного лучше.

— Правда?

— Конечно! Посмотрите на себя. — Миллисент указала на небольшое зеркало, висевшее над столом. Она поставила таз и кувшин с водой на этот стол, приспособив его под умывальник.

Опал только сейчас заметила зеркало и восхищенно вскрикнула. Она спрыгнула с кровати и бросилась к нему. С порозовевшими щеками и ясной улыбкой на губах она была почти хорошенькой.

— О, мисс Хэйз! — Опал хлопнула в ладоши и, обернувшись, бросила на Милли сияющий взгляд. Затем вновь стала смотреться в зеркало, не в силах оторвать от него глаз. — У меня никогда раньше не было своего собственного зеркала! Какое красивое! Вы слишком, слишком добры!

В глазах девушки появились слезы, и Милли, смущенная благодарностью, смотрела в сторону.

— Ну что ж, теперь я дам вам возможность переодеться. Если вы голодны, Ида оставила немного бисквитов и бекона на кухне.

— Спасибо, мэм.

Миллисент вышла, оставив Опал одну восхищаться комнатой, и вернулась дострачивать шов на платье. Потом начала вышивать льняные салфетки для кузины, которая скоро должна была выйти замуж. Увлекшись этой кропотливой работой, она не заметила, как пролетело время, и только неприятное ощущение в желудке напомнило об обеде. Отложив незаконченную салфетку, она стала спускаться вниз.

Милли выглянула на улицу через открытую входную дверь (ее сейчас оставляли открытой, чтобы впускать прохладный воздух) и увидела Опал, протирающую стекло на двери с внешней стороны.

Опал нагнулась, подняла таз с водой и пошла к окну гостиной. Миллисент, нахмурившись, пошла к ней.

— Опал! — Девушка остановилась и обернулась. При виде недовольной Миллисент она побледнела, пальцы начали нервно перебирать оборки на блузке.

— Мисс Хэйз? Извините! Я делаю что-то не так?

— Не так?! Да — если можно так выразиться. Что вы в самом деле делаете? Вам нельзя мыть окна и таскать тяжелые тазы.

Несмотря ва все усилия Опал сдержаться, ее нижняя губа задрожала.

— Но, мисс… Я думала вчера вечером, когда вы позволили мне остаться, что вы собираетесь дать мне работу. Хотите, чтобы я ушла?

— Нет, конечно же, нет! — Милли замолчала и перевела дыхание. — Извините, я должна была выразиться яснее: я хочу, чтобы вы оставались здесь, пока не родится ребенок, пока вы не встанете на ноги и сможете позаботиться о себе. Я не собираюсь давать вам работу.

Опал заморгала.

— Вы хотите сказать, что даете мне комнату, но не даете работы? Но я не могу просто так жить у вас без всякой платы.

Сомнение и ущемленная гордость переполняли Опал, и Милли вспомнила, что говорил вчера Джонатан. Девушка была слишком горда, чтобы принимать подачки, она сама хотела зарабатывать на жизнь. И глядя на Опал, Миллисент поняла, что Джонатан прав. Нужно было немедленно найти какой-нибудь выход.

— Хорошо, работа так работа. Но вам не следует впредь поднимать такие тяжести.

— О, извините, мисс! Как скажете…

— Вы сейчас должны заботиться о своем ребенке, — напомнила ей Миллисент, — не следует заниматься чем-то, что может повредить ему. Кроме того, у меня много более легкой работы, например, протирать пыль. Скоро нужно будет собирать груши. Потом пойдут кабачки, тыквы и помидоры. Вот здесь мне, действительно понадобится помощь.

— О-о, — Опал пыталась осознать, потом робко улыбнулась. — Хорошо, мисс. Этим я и займусь.

Миллисент вернулась в дом, а Опал осталась стоять на месте, глядя на дверной пррем. В груди у нее все сжалось от радости, ей хотелось плакать. Она не могла припомнить, чтобы кто-нибудь заботился о ее здоровье. Мисс Хэйз, думала она, наверное, ангел в этом отвратительном мире. Опал повернулась и оглядела сад. Мистер Лоуренс, должно быть, тоже ангел, хотя он и красив, как Люцифер. Он отнесся к ней по-доброму и с уважением, чего никогда ие делали другие, в том числе и мужчины.

Опал провела рукой по стройной колонне веранды. Убирать этот дом будет просто удовольствием. Он такой красивый и величественный. Она подняла таз и направилась вдоль веранды, тянущейся от парадного входа до заднего. За домом она выплеснула мыльную воду, потом поставила таз с тряпками в кладовку за кухней. На кухне обедала Ида, но Опал была сыта, наевшись меньше часа назад бисквитов и бекона. Поэтому она взяла тряпку и пошла протирать мебель.

Начала она с элегантной гостиной. Потом протерла пыль с мебели в не такой просторной и не такой официальной гостиной, где впервые оказалась вчера вечером, очнувшись после обморока. Она протерла деревянную стенную панель, махогоновые двери двух маленьких комнат. Пройдя через одну из них, толкнула дверь, с восхищением предвкушая, что там еще одна большая гостиная.

Затаив дыхание, она замерла на пороге, когда увидела, что незванной гостьей вторглась в спальню, а на кровати сидит мужчина, ошарашенно глядя на нее.

— О, извините меня, сэр! Простите! Я просто собиралась протереть пыль, и я… — шептала она, краснея. — Я не знала, что вы спите! Я приду позже, когда вы встанете.

Он засмеялся.

— Вряд ли дождетесь этого. — Его слова смутили Опал, и она в недоумении молча смотрела на него.

Он показал на свои ноги под покрывалом. — Мои ноги неподвижны. Я не могу встать. Я — калека.

Когда Опал поняла, что совершила куда более дурной поступок, чем просто разбудила мужчину своей уборкой, ее лицо из розового превратилось в малиновое. Она ворвалась в его комнату, даже не постучавшись, своими нелепыми словами смутила его…

— О, я очень виновата, сэр! Извините! — Она подобрала юбки, желая исчезнуть, как в сказке. — Я не знала. Сестра Анна-Мария всегда говорила, что я вначале скажу, а только потом подумаю!

К ее изумлению, он рассмеялся.

— Сестра Анна-Мария? А кто такая Анна-Мария?

— Одна из монахинь, сэр. В нашем приюте. Прошу прощения, я даже не назвала себя. Я — Опал Уилкинс. Мисс Хэйз наняла меня убирать дом.

— Да, я знаю, сестра говорила. Я — Алан Хэйз, брат Миллисент. — Он помолчал. — Очевидно, ова ие говорила вам обо мне.

— Нет, сэр.

— Ну, это не имеет значения. Входите. — Он жестом подозвал ее. — Вы должны научиться убирать вокруг меня.

Алая не хотел, чтобы она уходила. Опал заинтриговала его с того самого момента, как появилась в их доме вчера вечером. И потом, когда прошла мимо его окна, но так быстро, что он не успел хорошенько рассмотреть ее. Это еще больше усилило его любопытство.

Теперь, когда появилась возможность разглядеть ее вблизи, Алан удивился, что она оказалась намного моложе, чем он ожидал. Он в сам точно не знал, какой она ему представлялась, но уж точно не хрупкой и маленькой, похожей на фарфоровую куколку с волосами цвета пшеницы. Она казалась очень смущенной и робкой, слишком изящной для такой жизни и таких проблем.

Опал, закрыв за собой двери, прошла на середину комнаты и напряженно сказала:

— Если вы не возражаете, а протру спинку кровати и скамеечку около нее.

У Опал были большие, серьеэиые глаза, в глубине которых Алан заметил проблески грусти. Вокруг глаз и рта была мелкие морщинки. Вчера вечером, когда Миллисент рассказывала ему об Опал, он спрашивал себя, не могла ли сестра впустить в дом хитрую мошенницу, но теперь звал, что это не так. Он сомневался, умела ли эта девушка вообще лгать.

— Конечно. Начинайте. Вы не побеспокоите меня. — Он собирался вернуться к своей коллециии камней, которую разложил на коленях, но сам танком наблюдал за Опал, протирающей скамеечку для ног около его кровати. Она двигалась несколько стесненно, пытаясь прикрывать свой выступающий живот. Алану вдруг стало интересно, на каком она месяце, и он немного смутился от своих собственных мыслей. Алан редко видел беременных женщин. Он не мог заставить себя не смотреть на выпуклость ее живота под свободным платьем, хотя боялся, что этот интерес можно расценить как похотливый, как отголосок его юношеских переживаний о так и не познанной тайне. Он заставил себя сосредоточить внимание на камнях и постепенно расслабился, почти забыв о присутствии Опал. Она двигалась совсем бесшумно. Даже когда, вытирая комод, она начала тихо мурлыкать какую-то мелодию, он не возражал.

— О, Боже! — воскликнула Опал, прервав размышления Алана над его новым детищем в коллекции. Он немного ошарашенно посмотрел на нее.

— Что? Что случилось?

— Такие маленькие солдатики! — она стояла у стола, где он инсценировал сражение у Антиетама. Опал наклонилась, чтобы получше рассмотреть все это. — Они такие прелестные. Маленькие — и в то же время очень похожи на настоящих!

— Так и задумано: они должны совпадать даже в мельчайших деталях.

— Правда? — Опал обернулась и улыбнулась ему. — Они такие красивые. А как вы их делаете? Ой, извините, я вac отвлекаю, да?

— Нет, все в порядке, — быстро ответил Алан. — Я строю их в воинские ряды и пытаюсь воссоздать реальные военные сражения. Вот это будет, например, битва у Антиетама. Видите вон ту большую книгу на столе? Это одна из карт, по которой я работаю.

— Вот эта? — восхищенно спросила Опал, глядя на карту. — Я не могу тут ничего понять. Вы, должно быть, очень умный.

Алан сухо рассмеялся.

— Нет, просто я долгое время занимаюсь этим. Не трудно стать асом в чем-то, если больше нечем заняться.

Он вдруг понял, каким нытьем и хныканьем должны были показаться его слова. Интересно, его речь всегда так звучит? Неужели во всем, что он говорит, сквозят горечь и жалобы?

Но Опал, казалось, ничего не заметила. Она просто понимающе улыбалась и разглядывала его коробочки, шкатулки и книги на полках.

— Ой, нет, я не могу поверить! Имея столько книг, вы должны быть умным. Я бы никогда не смогла осилить всего этого, — она застенчиво пожала плечами. — У меня в школе никогда не было хороших отметок.

— Я тоже был ужасным учеником, — признался Алан, и его зеленые глаза весело заблестели. — Если бы моя учительница увидела все эти тома, то не поверила бы своим глазам. Я не любил читать… да и вообще что-нибудь изучать.

— Честно? — Она ошарашенно смотрела на него. — Я никогда бы не подумала, что вы были лодырем в школе. Мне кажется, что вы могли бы стать кем захотите. Доктором или судьей.

— Этого хотел мой отец.

Опал продолжала разглядывать полки.

— А что тут еще? Что во всех этих коробочках?

— Всякая всячина. Кроме солдатиков, у меня есть еще несколько коллекций. Солдатики, конечно, самая большая из них, но еще я собираю камни, минералы.

Он оборвал фразу на полуслове, будто в голову ему пришла какая-то идея:

— Послушай! — он выпрямился, и его лицо вдруг оживилось. — Ты знаешь, откуда произошло твое имя?

— Опал? — она выглядела озадаченной. — Не думаю.

— Это драгоценный камень. Самоцвет. Ты когда-нибудь видела опал?

— Нет.

Он нахмурился.

— Хорошо. Принеси вон ту шкатулку, как раз перед тобой.

Опал быстро выполнила его просьбу. Алан взял шкатулку и открыл крышку. Он аккуратно снял салфетку, что-то поискал и, наконец, достал маленький камешек. Положив его на ладонь, он протянул камень девушке.

— Вот. Это австралийский опал.

Опал наклонилась ниже, ее обычную застенчивость пересилило женское любопытство. На ладони молодого человека лежал камень овальной формы молочно-белого цвета в разноцветных прожилках, которые переливались всеми цветами радуги. Опал затаила дыхание.

— О-о! Красивый… Как это он может быть таким белым и, в то же время, разноцветным?

— Очень приятный, правда? — Алан тоже смотрел на самоцвет, погрузившись в созерцание его красоты.

Опал протянула руку к камню, но потом резко одернула. Взглянув на Алана, она сказала:

— Извините.

— Все в порядке, — ее неподдельный испуг тронул Алана, и в первый раз за долгое время он почувствовал, что сам жалеет кого-то другого. — Ты можешь потрогать его. Хочешь подержать?

— А можно?

Он кивнул, и Опал, протянув руку, осторожно взяла камень с его ладони. Она слегка повернулась к свету и с восхищенным выражением лица наклонилась над камнем. Алан наблюдал за ней, удивленный неожиданным приятным чувством, вызванным искренней радостью девушки.

Опал погладила пальцем гладкую отполированную поверхность камня.

— Я никогда не думала… никогда не догадывалась, что моя мама решила назвать меня так в честь такой красоты.

— Да, согласен с тобой. — Глядя на нее, Алан думал, что девушка, наверное, даже не знала, как разнообразны драгоценные камни. Он вспомнил собственное детство: ему никогда не приходило в голову, что мать и отец, например, могут не любить его. До трагедии он прожил четырнадцать беззаботных лет, немногим больше, чем сейчас должно быть Опал. И, однако, в те времена он не считал себя счастливчиком.

Опал медленно протянула ему камень.

— Снасибо. — Она улыбнулась, ее серые глаза блестели от удовольствия. Девушка поставила шкатулку на место и стала протирать полки.

Алан, забыв о незаконченной работе, наблюдал за ней. Закончив, Опал взяла тряпку и направилась к выходу. Уже у самой двери она повернулась, учтиво поклонилась и пробормотала:

— Приятного дня, сэр. Спасибо еще раз.

— Нет, пожалуйста, не называйте меня «сэр». Или «мистер Хэйз». Тогда мне кажется, что вот-вот появится мой отел.

Она улыбнулась.

— Хорошо, с…. а как же мне тогда к вам обращаться?

— Меня зовут Алан.

Оиа кивнула и, еще раз улыбнувшись, поспешно вышла из комнаты, будто он мог передумать, если бы она здесь задержалась. Войдя в столовую, она начала с удвоенным рвением протирать кухонный настенный шкафчик, полная решимости доказать Хэйзам, что никто из жих ие пожалеет, взяв ее в дом. Она будет работать так усердно, будет такой хорошей, что они просто не смогут представить, как обходились беэ нее раньше.

Миллисент наклонялась над кустом томатов, увидев ползущую по растению толстую зеленую гусеницу, ничем не отличающуюся от листьев. Милли постоянно воевала с вредителями помидоров. На сей раз эта молчаливая сосредоточенная борьба была прервана пронзительным визгом, раздавшимся где-то рядом позади нее. Она вскочила и, оглядевшись, заметила птицу — толстого самодовольного пересмешника. Пересмешники тоже были врагами Миллисент. Они постоянно объедали ягоды вишень и клевали груши. На заднем дворе она ставила пугала, чтобы отгонять пересмешников, но наглые птицы просто рассаживались на эти страшилища, срывая нелепые шляпы с кольев. Они даже умудрялись делать невыносимой жизнь Панжаба, пытаясь сесть ему на голову всякий раз, когда он медленно, по-королевски пересекал двор.

— Кыш-ш-ш! — прошипела Миллисент, махнув рукой, пытаясь отогнать пересмешника. Но он продолжал сидеть на ветке мимозы, вращая маленькими блестящими глазками.

— Выискивает, где бы еще напакостить, — затаив дыхание, сердито пробормотала Милли, наблюдая, как серая птица лениво перелетела на землю. Краем глаза она заметила что-то серое, мелькнувшее в траве. Она медленно повернула голову. Кот Алана буквально сверлил пересмешника взглядом и полз по земле, подкрадываясь к птице. Миллисент закрыла рукой рот, чтобы не прыснуть со смеху. Почти бесшумно двигаясь в траве, этот бродяга был почти точь-в-точь тигр в миниатюре. Пересмешник покрутил головой из стороны в сторону, а потом завел одну из своих пронзительных песен, не подозревая о приближавшейся опасности. Вдруг кот резко прыгнул, и его белая лапа зацепила острый птичий хвост. Песня пересмешника оборвалась на самой высокой ноте, и он, мгновенно взмыв вверх, исчез. Потом, вновь появившись, сел на ветку розового куста и круглыми глазами принялся рассматривать кота. Тот же уселся и начал облизываться, словно не он охотился за нересмепшиком минуту назад.

Миллесент рассмеялась. Трудно сказать, кто выглядел комичнее: смущенный кот или серьезная птица.

— Котик, глупое ты мое животное!..

Она уже забыла, с каких пор начала обращаться к нему не «кот», а «котик» — это имя дал ему Алан, все получилось как-то само собой. Кот бросил на нее невинный взгляд, потом подошел и стал мордой тереться о ее юбку.

— Хочешь, чтобы тебя приласкали? — Милли погладила его по спине, довольная, что Алан не может ее видеть. Он бы задразнил ее до смерти.

— Ты растолстел, знаешь? — спросила она, поглаживая своего любимца за ушами. Он закрыл глаза и уткнулся носом в ее колени, на морде застыло выражение блаженства. — Вот почему ты и не поймал эту птицу.

Только вчера вечером она обнаружила, что Опал, сидя на ступеньках крыльца, тайно подкармливала кота кусочками мяса с обеда. Не удивительно, что он набирал вес. Бедняжка Опал выглядела такой смущенной и виноватой, когда Милли застала ее «на месте преступления», что той пришлось засмеяться и признаться: она тоже привыкла подкармливать этого бродягу остатками от обеда.

Миллисент, вспомнив вчерашний эпизод, улыбнулась. Опал была хорошей девушкой. Милли ни на секунду не пожалела, что разрешила ей остаться в своем доме. Она была очень трудолюбивой, и единственное, о чем приходилось заботиться Милли — чтобы Опал не перегружала себя работой. Кроме того, она нравилась Алану. Вначале Миллисент беспокоилась, что брат воспротивится присутствию незваной гостьи. Но в первый же день пребывания девушки в доме Милли убедилась, что она совсем не мешает Алану. И сам Алан теперь бывал каким угодно, только не расстроенным; временами он даже казался необычайно веселым. Он с улыбкой говорил Милли, что разговоры с Опал совсем не утомляют его, и наоборот, он получает большое удовольствие от ее болтовни и рассматривания вдвоем многочисленных коллекций.

Миллисент была готова приютить еще хоть трех девушек — только бы они улучшили настроение брата. За последнюю неделю она ни разу не видела его угрюмым или замкнутым. Просто поразительно, как быстро у них с Опал возникли дружеские отношения, тогда как обычно он с ужасом относился к перспективе общения с незнакомыми людьми. Но Миллисент ни на миг не ставила под сомнение порядочность Опал.

Вчера Алан переехал на своем стуле в гостиную, где девушка штопала носки, и пока Опал работала, он болтал с ней.

Будь это кто-нибудь другой, Миллисент, конечно, могла бы забеспокоиться, что Алан влюбится и будет страдать. Но Опал, худенькая, бледная, с выступающим животом, никак не была той неотразимой красавицей, которая могла бы стать роковой женщиной для Алана. Да Опал и не собиралась завладеть сердцем брата, чтобы устроиться в жизни получше.

Миллисент вернулась к прерванной охоте на гусениц, встав на колени и наклоняясь каждый раз, когда было необходимо со всех сторон осмотреть листья. В этом году у нее должен быть хороший урожай помидоров. Плоды как на подбор — крупные, круглые, но пока еще зеленые. Сейчас они были как раз хороши для маринада; ей нужно не забыть сорвать несколько перед уходом и завтра приготовить маринад. Когда помидоры созреют, можно будет всерьез говорить об урожае. Она, Опал и Ида уже два дня занимались грушами, а завтра перейдут к кабачкам. С помощью Опал работа продвигалась гораздо быстрее. Она была проворной и работящей. Милли волновалась только, что девушка слишком много времени проводит на ногах. Прошлым вечером она видела, как Опал, сидя на ступеньках крыльца, снимала туфли и растирала опухшие ступни.

Вдруг истошный визг разорвал тишину. Милли подскочила, огляделась, и не увидела ничего или никого, способного издать такой звук. Выбежав за калитку, она решила обойти дом. Прикрывая рукой глаза от солнца, Милли оглядела улицу. Возле дома по соседству дрались двое мальчишек. Пока Милли присматривалась, один прыгнул вперед и ударил другого кулаком в лицо.

И только тогда Миллисент поняла, что один из них вовсе не мальчик, потому что был одет в юбку. Более того: кулаком по лицу ударила именно девочка. И это была Бетси Лоуренс!

Глава IX

Миллисент, не задумываясь ни на секунду, подхватила юбки и бросилась к дерущимся. Она вылетела через калитку и помчалась по улице, не заботясь о том, как будет выглядеть, если кто-то в этот момент случайно ее увидит. В детстве она очень быстро бегала и сейчас еще не потеряла этой способности. Но хорошо, что она перед тем, как работать в саду, сняла корсет — иначе просто бы задохнулась на середине пути.

Наконец, она добежала, хотя сильно запыхалась, но все же с достоинством выпрямилась возле детей, которые катались по земле, дрались и иногда что-то кричали друг другу. Нагнувшись, Милли схватила одного из них за воротник — это оказалась Бетси — и, встряхнув, поставила на ноги. Бетси, все еще махая руками, изловчилась и кулаком заехала Миллисент в бок.

Когда девочка поняла, кто стоит перед ней и кого она только что ударила, то замерла от ужаса.

— О-о! Нет! — крикнула Бетси. — Мисс Хэйз, извините, простите меня! Я не знала, что это вы.

Мальчишка, которого тузила Бетси, воспользовался случаем, вскочил на ноги и бросился бежать, но Миллисент быстро догнала его. Она ухватила его одной рукой за воротник и развернула лицом к себе.

— Джеферсон Стилуэлл! Куда же ты собрался?

Драчун повернулся, сунул руки в карманы и уставился в землю. Он уже имел дело с Миллисент Хэйз: та поймала его, когда мальчишка привязал консервную банку к хвосту ее кота; он не хотел бы повторить ту встречу.

— Я не ожидала от тебя такого чудовищного поведения. Что подумает твоя мама, Джеферсон?

А он знал, что она подумает: мисс Хэйз старая дева, нудная и сующая нос в чужие дела. Она так и сказала в прошлый раз. Но он не посмел произнести это вслух.

Вопрос Милли был чисто риторическим, и она продолжала:

— Драться с девочкой! Где твое воспитание? Где твое рыцарство? Я уверена, что твой папа не учил тебя этому.

— Она первая ударила! — яростно крикнул Джеферсон, задетый несправедливым обвинением.

— Она — молодая леди, и с ней нужно обращаться подобающе.

— Да, но что-то она не ведет себя, как леди!

— Согласна. Но это не оправдывает твоего поведения. И твои родители об этом узнают, поверь мне. Парнишка вздохнул.

— Пожалуйста, мисс Хэйз, папа меня накажет. Я не хотел иичего дурного, честно! Что было делать, когда она набросилась на меня? Она чуть не сломала мне нос!

— Глупости! Она ударила тебя в глаз. Это уже заметно. — Под глазом появлялся кровоподтек, а сам глаз опух.

— Ну и что, она меня и по носу ударила!

— Это потому, что ты не умеешь драться! — воскликнула Бетси без нотки раскаяния в голосе. — Ты — неженка, и вдобавок врун!

— Я не врал!

— «Я не лгал», — автоматически исправила Милли. — Итак, Джеферсон, предлагаю тебе немедленно отправиться домой и заняться глазом. Затем поразмышляй на досуге о роли и поведении джентльмена, а также о том, как мало ты был похож на него сегодня.

Миллисент отпустила его, и мальчик убежал. Теперь она повернулась к Бетси:

— Бетси Лоуренс, я не могу поверить своим глазам! Ваше поведение было просто ужасным! Юные леди не…

— Но он лжец! Он говорил гадкие вещи о папе! Он сказал, что папа — прохвост и, возможно, янки к тому же! Я не позволю ему говорить такое!

— Все ясно. — Она должна была сама догадаться. Проблема здесь была не в Бетси, а в ее отце. Миллисент вздохдула, гнев уступил место какому-то усталому смирению. — Что он еще говорил?

— Что папа заставил всех в городе возненавидеть его за то вранье, которое он печатает в своей газете. Но это неправда! Он некогда не врет в своих статьях! Он просто не может!

— Кояечно, не может! — Милли положила ладонь на голову девочки и заглянула в ее лицо: Бетси по-настоящему страдала. — Твой папа не такой человек, который может лгать. Он не прохвост, и уж, конечно, не янки. Однако он обладает способностью говорить в лицо правду, или печатать эту правду в своей газете, а эти вещи не всегда всем приятны. В сущности, вместе поступки просто настраивают определенных людей против него.

— Но почему?

— Люди не всегда хотят слышать правду. Иногда мы скорее будем верить удобной лжи.

— …? Я не понимаю, как такое может быть? — вздернув подбородок, придав лицу решительное выражение, девочка в эту минуту была очень похожа на своего отца.

— Ну, давай предположим, что все, что говорил Джеферсон о твоем отце — правда…

— Но это неправда!

— Ну, конечно, неправда, но давай все-таки представим это. Итак, если бы это было правдой, то ты не захотела бы слышать такую правду, верно? Ты бы предпочитала верить, что он не такой.

— А-а…

— Вот так же и другие люди. Им не нравится читать о себе плохие вещи в газете, даже если это и правдивые вещи. Поэтому они часто утверждают, что тот, кто печатает такое, лжет. Я думаю, Джеферсон услышал, как его отец сказал, будто твой папа лжет в своей газете, потому что, наверное, он прочитал в газете что-нибудь неприятное для себя. А Джеферсон верит своему отцу, и это вполне естественно, — продолжала Миллисент.

— Да, но это несправедливо, — мрачно сказала Бетси; уголки ее рта опустились вниз. — И я ненавижу Джеферсона Стилуэлла! Если он снова скажет что-нибудь такое, я его опять побью.

— Нет, ты этого не сделаешь, — твердо сказала Миллисент, взяв Бетси за руку и уводя за собой к дому. — Мы сейчас пойдем прямо к вам и поговорим с твоим папой о твоем недостойном поведении. Не следует даже играть с таким мальчиком, как Джеферсон Стилуэлл. Он слишком грубый.

— Грубый! Ха! — Бетси скривилась. — Я всю неделю каждый день колотила его, а он визжит, как девчонка!

— Моя дорогая Бетси, девочка вообще не может «колотить». Очевидно, тебе об этом еще не рассказывали.

— Папа всегда говорит мне, что я должна уметь постоять за себя, потому что не всегда рядом будет взрослый, чтобы защитить меня.

— Если папа научил тебя говорить такие неправильные вещи, тогда тебе точно понадобится защита.

— Вы тоже не любите моего папу?

Миллисент заколебалась.

— Люблю? Не знаю; я никогда над этим не задумывалась. — Джонатан смущал ее. Иногда просто шокировал. Одной своей улыбкой он заставлял ее дрожать. Он тронул ее сердце заботой об Опал. — Думаю «любовь» — несколько неподходящее название для чувства, которое твой папа вызывает в людях.

Бетси хихикнула:

— Мистер Харгроув, бывало, говорил то же самое. Он был владельцем газеты, в которой когда-то работал папа. Вы знаете, однажды толпа мужчин собралась перед нашим домом, все свистели и называли папу разными гадкими словами, а потом приехала полиция…

Миллисент позволила себе улыбнуться.

— Не удивительно. И что же тогда сделал твой папа?

— Он вышел на крыльцо с ружьем и сказал, что будет счастлив поспорить с ними в любое время, но сейчас его дочь спит, и не были бы они так любезны покинуть их двор. Но, конечно же, я не спала, и все слышала через окошко. Один из них стал ругаться и сказал, что хорошо, что умерла мисс Элизабет — это моя мама — и не испытала унижения перед всем городом, имея такого… — тут он назвал слово, которое мне папа велел никогда не произносить — …мужа. Папа будто взбесился, я думала, он его застрелит.

Миллисент слушала с широко раскрытыми глазами.

— Понятие…

— Тогда пришел полицейский, и все мужчины ушли. — Она пожала плечами. — И больше никогда не приходили.

— Я рада. — В какие сложные жизненные перипетии втягивал мистер Лоуренс свою дочь! Не удивительно, что девочка стала такой. Было, наверное, несправедливо возлагать всю вину за поведение Бетси только на Джонатана Лоуренса.

Но факт оставался фактом: девочке была необходима направляющая рука, причем твердая и решительная.

— А почему ты вообще играла с Джеферсоном?

Бетси пожала плечами.

— А больше никого нет. Он единственный из детей, кого я здесь встретила. — Она тяжело вздохнула. — Эмметсвилл — ужасно маленький городишко.

— Ну, не такой уж и маленький. Здесь полно других мальчиков и девочек.

— Где?

Милли задумалась. Джеферсон был одним из немногих детей, живущих неподалеку. Но многие жили гораздо дальше, и, естественно, у Бетси не было возможности познакомиться с ними. Стояло лето, школьные занятия уже закончились. Она смогла бы встретить их в церкви, но отец не водил ее туда. Миллисент мысленно отнесла это к недостаткам Джонатана Лоуренса.

— Я познакомлю тебя с некоторыми. У меня много кузин, а у них много детей. Уверена, что хотя бы один из них тебе понравится.

— Правда? — личико Бетси просветлело.

— Да, правда.

— Знаете, я бы хотела быть одной из ваших родственниц. Папа вчера сказал, что мы с вами родственные души.

— Родственные души?! — Миллисент изумленно посмотрела на девочку. — Это почему же он так думает?

Бетси пожала плечами.

— Я не знаю. Просто он так сказал. Что вы такая же настойчивая, как и я. Что вы будете бороться за то, во что верите. Как и он сам.

— Да, но… я… — Милли не знала, принимать ли это как комплимент или как оскорбление. Ей было приятно услышать, что кто-то, пусть даже Джонатан Лоуренс, считает, что она борется за свои принципы. Но сравнивать ее с Бетси! Девочка она, конечно, милая и ласковая, но в то же время взбалмошная и упрямая, и к тему же не имеет ни малейшего понятия о приличном новедении.

— Это, конечно, замечательно, — осторожно сказала Милли, — однако, в любом случае маленькие девочки не должны драться и ставить синяки мальчикам. Существуют другие способы решения ваших проблем. Как и другие способы выражения своего мнения.

— Папа тоже так говорит! — радостно воскликнула девочка. — Он рассказывал мне, что сам часто затевал драки до тех пор, пока не узнал способ получше: можно не драться, а напечатать статью в своей газете. Ей-богу! Вы с ним во многом похожи! Не удивительно, что вы нравитесь папе.

— Да?

— Да. Иначе он не сказал бы, что вы и я похожи. Потому что меня он любит сильно-сильно. Он мне сам говорил. Он говорил, что когда умерла мама, только я не давала ему опустить руки.

— Понимаю. — Миллисент не знала, что и думать. — Я уверена, что ты много значишь для своего отца. Поэтому мы должны рассказать ему обо всем, что случилось. Немедленно.

— Ox… — Бетси опустила голову, но все же послушно пошла за Миллисент к дому. У самой калитки она сказала:

— А знаете, папы сейчас нет. Он еще в редакции.

— Ах, вот что, — невозмутимо отреагировала Миллисент. Она думала, что Джонатан уже вернулся. Ей казалось, что Бетси проводит с миссис Рафферти гораздо меньше времени, ее отцу следовало бы бывать с дочерью почаще. — Ну что ж, тогда я пойду и поговорю с ним там. Этого нельзя откладывать. Иди в дом, Бетси и приведи себя в порядок. А потом я предлагаю тебе сесть и подумать, как ты себя ведешь и идет ли это на пользу тебе и твоему папе.

— Хорошо, — Бетси смотрела вниз на свои туфли. Потом подняла голову и посмотрела в глаза Миллисент.

— Мисс Хэйз…

— Да?

— Вы меня больнее не любите? Ну, потому что я дралась?

Черты лица Милли смягчились.

— Нет, конечно же. Я всё так же тебя люблю. Ты просто сделала ошибку, вот и все. Кроме того, — добавила Миллисент, сама себе удивляясь, — последнее время мне тебя даже не доставало.

— Как хорошо! Потому что я тоже вас люблю! — Она побежала к дому, потом остановилась и, повернувшись, прокричала:

— Я люблю вас больше всех, кроме папы и мамы. И Адмирала!

— Боже! Это даже слишком!

— Я знаю. — Бетси повернулась и побежала вверх по ступенькам крыльца, прокричав «до свидания» через плечо.

Миллисент постояла какое-то время, глядя вслед девочке. На душе у нее было тепло и даже весело, и она знала, что улыбается сама себе, как ненормальная, но не могла сдержаться.

Миллисент зашла домой за шляпкой и перчатками и решительно направилась в редакцию газеты Джонатана Лоуренса.

У входа в издательство стояла высокая стойка, а позади нее — два стола, за одним из которых сидел молодой человек. Он низко склонился над только что отпечатанными листами и сосредоточенно скоблил что-то лезвием, но как только вошла Миллисент, сразу же оторвался и посмотрел на нее.

— Здравствуйте, мэм. — Вскочив со стула, он подошел к стояке. — Чем могу служить?

— Я пришла встретиться с мистером Лоуренсом.

— Он в своем кабинете. — Молодой человек кивнул на открытую дверь позади. — Приглашу его.

— Не стоит. Я пройду в кабинет. — Ей не хотелось, чтобы кто-нибудь слышал их разговор.

Она прошла мимо стойки, затем через всю комнату к двери кабинета Лоуренса. Он что-то читал, подперев голову рукой, в которой был зажат синий карандаш. Пальцы другой руки он запустил в свои густые волосы.

— Мистер Лоуренс!

— О, мисс Хэйз! — Джонатан, улыбаясь, поднялся со своего кресла. — Никогда не думал, что увижу вас здесь. Прошу вас!

— Я к вам не со светским визитом.

— Хм-м… И в самом деле… — в его глазах начали появляться смешинки. — Я вижу это по выражению вашего лица — прямо как у школьной учительницы. Кажется, я получу нагоняй? Закрыть дверь?

Миллисент взглянула на дверь. Она не подумала об этом. С ее стороны не очень-то разумно оставаться с ним наедине за закрытой дверью, даже в его служебном кабинете, но в то же время вещи, которые она собиралась рассказать Джонатану, не предназначались для посторонних ушей. Тем более, его служащих. Она нахмурилась:

— Я… да, я думаю, закрыть.

— Ох-хо… — он вышел из-за стола и прикрыл дверь.

— Итак, нам не грозят подслушивающие уши. Пожалуйста, присаживайтесь. — Он указал на обитый кожей стул, и Миллисент вежливо присела на краешек, поставив на колени свою миниатюрную сумочку. Джонатан вернулся и привычно уселся в кресло, вытянув под столом ноги. — Прекрасно! Начнем, пожалуй. Какое преступление я совершил на этот раз?

Его шутливое поведение разозлило Миллисент.

— Вам не составляет труда шутить, мистер Лоуренс, но лично мне будущее Бетси не кажется таким уж несерьезным вопросом.

— Как и мне, уверяю вас. — Он вздохнул. — Итак, вы здесь из-за Бетси? Мне казалось, что между вами все уже наладилось. Кроме того, я попросил ее не беспокоить вас, как раньше.

— А-а, так вот почему в последнее время она не приходит ко мне. Понятно. Я… это очень благоразумно с вашей стороны, но, по правде говоря, последнее время у меня нет с ней проблем. Бетси — замечательная девочка, когда узнаешь ее поближе. Я ничего не имею против, если иногда она будет приходить в гости.

Его лицо расплылось в улыбке.

— Очень приятно это слышать. — Он замолчал, лицо приняло озадаченное выражение. — Тогда в чем же дело?

— Я видела сегодня, как Бетси дралась с Джеферсоном Стилуэллом.

— Что? Дралась? Из-за чего?

— Из-за «кого»! Из-за вас, в том-то и дело. Вот почему я пришла сюда.

— Из-за меня? — Он изумленно уставился на нее.

— Да. Из-за этих ваших опасных статей.

— Ах, вот оно что. — Морщинки на лбу разгладилась. — Стилуэлл… Владелец этих маленьких лачуг у реки. Я догадываюсь, что речь идет о его сыне.

— Да. Джеферсон, очевидно, повторяя за родителями, сказал Бетси, что вы в своей газете печатаете ложь, а Бетси посчитала себя обязанной заступиться за вас.

Легкая улыбка чуть тронула губы Джонатана.

— Молодец Бетси! Никогда не была трусихой.

— Мистер Лоуренс! Не означает ли это, что вы счастливы, что ваша дочь поставила мальчишке синяк под глазом?

Джонатан рассмеялся, ио быстро сжал губы, пытаясь скрыть свою реакцию.

— Она — ему? Синяк под глазом?

— Я могла бы догадаться, что вы отнесетесь ко всему именно так, — возмущенно сказала Милли. Оиа поднялась со стула, ее спина побаливала от напряжения.

— Очевидно, с вами бесполевно разговаривать о чем-то, касающемся Бетси. Конечно, это очень забавно, что ей приходится играть одной, когда в городе столько детей. Так, по-вашему?

— Нет, постойте! Не уходите! Вы слишком легко вспыхиваете. Я прошу извинения за этот смех. Пожалуйста, садитесь.

— Зачем? Всякий раз, когда ей не нравятся чьи-то слова, ваша дочь затевает драку, а вы веселитесь от души. Более того, даже гордитесь этим.

— Нет, я же не заставляю ее драться, тем более размажижать кулаками. Я уже разговаривал с вами об этом раньше.

— Думаете, её не вдохновит ваш одобрительный смех, когда вы услышите, что она кому-то поставила синяк под глазом? Она наверняка решит, что вы не считаете это серьезным проступком.

— Я не смеюсь в присутствии Бетси. Я же разговариваю сейчас с вами, а не с ней. Мне кажется, не стоит скрывать от всех свои мысли и смех, тем более от взрослых людей, и уж тем более — от друзей. Или я не могу считать вас своим другом?

— Нет, конечно же, можете. Надеюсь, вы понимаете, что я говорю так в интересах Бетси и ваших тоже.

— Итак, о чем конкретно идет речь?

— О поведении девочки! О том, как она говорит и как поступает. Как она думает, наконец! Она не похожа на других детей. Более того, она вообще не подготовлена к будущей жизни. Вы, например, знаете, что она не имеет понятия, как шить или как готовить простые блюда? Я уверена, что она не умеет обрабатывать овощи и фрукты, консервировать их, не знает, как убирать дом. Как же она будет это делать, когда вырастет? Мне кажется, в ваши планы не входит нанимать ей до конца жизни слуг, не так ли?

— Нет, конечно, нет. — Джонатан потер лоб, глядя на Милли с выражением обычной в таких случаях мужской беспомощности. — Но что я могу поделать? Здесь от меня не очень-то много пользы. А с тех пор, как умерла ее мать… ну, вы знаете, эти служанки, экономки не очень-то хотят учить ребенка всему такому. Если бы она росла с матерью, то училась бы у нее.

Милли не ответила, что, очевидно, ему следует жениться во второй раз, хотя такой ответ напрашивался сам собой.

— Конечно, вас можмо понять, но это не единственная проблема Бетси. Посмотрите, как она одета. Эти платья слишком коротки для нее; очень заметно, что она давно из них выросла. Носки у нее всегда в ужасном состоянии. Волосы она расчесывает очень редко. Этому, конечно, тоже можно найти причины, но дети всегда замечают такие вещи, и Бетси придется нелегко, когда она пойдет в школу. Все они в этом возрасте жестокие, и ее будут дразнить или даже колотить за то, что она не такая, как все. И все только из-за ее внешности!

Джонатан тяжело дышал.

— Наверное, и это еще не все?

— Да. Ваши статьи в газете разозлили многих в городе. Похоже, вы изо всех сил стараетесь вызвать к себе всеобщую неприязнь. — Он начал было что-то говорить, но она жестом остановила его. — Я понимаю, что вам до этого нет дела, но вашей дочери? Ребенок не может расти без друзей.

— Что, по вашему мнению, мне следует делать? Скрывать правду? Не публиковать то, во что я верю? Не обращать внимания на плачевное состояние домов на берегу реки, которыми владеют известные в городе личности? Или вы, как и другие, считаете, что я не прав? Ведь никто не мешает Джонсу Ватсону и Фрэнку Стилуэллу выкачивать огромную прибыль из собственности, которая находится в ужасном состоянии; этим домам давным-давно нужен капитальный ремонт…

— Нет, — прервала его Миллисент. — Конечно, нет. Я абсолютно с вами согласна, что состояние, в котором находятся сдаваемые дома — позор для всего города и что никто не должен так жить. Просто вы с Бетси — новички в Эмметсвилле. Так не могли бы вы дать ей немножко времени, чтобы она обзавелась друзьями прежде, чем половина населения города станут вашими врагами? И еще: некоторые идеи, которые вы ей внушаете — такие… несколько странные. — Она нахмурилась. — Я очень не хочу видеть ее чужой среди других детей.

— Я тоже, — ответил он с мрачным видом. — Но я так же ие могу учить ее лгать или скрывать правду, чтобы завести друзей.

— Естественио, этого не нужно!

— Ну, а тогда что же вы предлагаете?

— А если вам на время прекратить такие резкие выступления? Не могли бы вы вначале помочь ей подружиться с кем-нибудь?

— Не выступать так резко… Но это стопроцентная смерть для нас! Я ничего не имею против того, чтобы Бетси завела друзей, но пока не начались занятия в школе, это будет сделать трудновато.

— Но она сможет познакомиться с кем-нибудь, когда придет в церковь, — ляпнула Миллисент.

— Вы считаете церковь подходящим местом для знакомств? — ухмыльнувшись спросил он.

— Вы извращаете мои слова. Я просто сказала, что у нее будет возможность встретить детей, когда она придет в церковь. А причина, по которой ей нужно туда ходить, проста: нельзя расти такой же неверующей, как… — Она резко оборвала фразу.

— Как ее отец? Вы это хотели сказать?

— …Да! Это. Как ребенок отличит истинные жизненные ценности, если ни разу не войдет в ворота храма? Как можно ждать от такого ребенка, что он будет знать, как себя вести? Или что хорошо и что дурно?

Лицо Джонатана потемнело, и он кратко ответил:

— Я не желаю, чтобы Бетси забивала себе голову всякой чепухой.

— Чепухой! — Миллисент едва не задохнулась от негодования. Она давно догадывалась, что Лоуренс был далеко не набожным. Но такого активного отрицания религии она не ожидала.

— Чему они ее там научат? — спросил он, встав со своего места и шагая по кабинету. Голос его был полон горечи. — Что Бог справедливый? И хороший? Я узнал уже очень давно, мисс Хэйз, что в жизни нет ничего справедливого. И я очень сомневаюсь, что все создано Справедливым Господом. Что касается хороших людей, то лично я знал в жизни всего двоих. Одним из них был издатель газеты, который взял меня под свое крыло… Он умирал долгой мучительной смертью, харкая кровью и задыхаясь. Другой — моя жена. Молодая и красивая, у которой все было впереди, она умерла вместе с нашим нерожденным сыном, пытаясь дать ему жизнь.

На секунду Миллисент показалось, что она увидела в глазах Джонатана блеснувшие слезы, но он отвернулся слишком быстро, чтобы она могла удостовериться. Когда он вновь повернулся, его глаза были сухими, а лицо — каменным.

— Когда умерла Елизабет, я поклялся, что никогда больше не переступлю порог церкви. И, естественно, раз сам ни во что не верю, не пошлю туда Бетси для того, чтобы просто угодить окружающим.

Миллисент не знала, что сказать. Она никогда не предполагала, что за его отказом посещать церковь кроется столько горя и озлобленности; она считала, что причиной была лень и отсутствие нравственного воспитания. Джонатан заблуждался — она не сомневалась. Но она не знала, как убедить его. Да к тому же Милли подозревала, что все подобные попытки лишь разозлят его. Она посмотрела на его руки.

— Я… я прошу прощения. Очевидно, вы очень любили свою жену.

Джонатан глубоко вздохнул:

— Она была самым лучшим созданием из тех, кого мне приходилось встречать, — спокойно сказал он. — Вы бы тоже полюбили ее. В ней было все, чего так не хватает мне. Добрая, хорошо воспитанная, интеллигентная… Кажется, я викогда не слышал, чтобы ова о ком-то плохо отозвалась. Настоящая леди. Я никогда раньше не встречал такую женщину, и уж, естественно, никогда не думал, что она станет моей женой. Когда она сказала, что у нас будет второй ребенок, я был самым счастливым человеком на свете. На этот раз я надеялся, что будет сын… — Его губы задрожали. — А вместо этого я потерял ее, ребенка, все…

— Но вы не должны позволять себе так горевать сейчас, — мягко сказала Мнллвсент. Слушая Джонатана, она почувствовала странную боль в груди, но не захотела заострять на этом внимание. — Мне кажется, она бы не хотела, чтобы вы так переживали. А вы как думаете?

Он пожал плечами, все еще находясь где-то в прошлом.

— Она была сказочно добра и всегда всем и все прощала. К сожалению, я не такой. — Джонатан обошел стол и сел в свое кресло. — Но все это далеко увело нас от Веток. Что, по-вашему, я должен делать?

— Ну, я думаю… — она начала было говорить, но остановилась. Потом покачала головой. — Нет, это, должно быть, не очень хорошо.

— Что?

— Я… Вам может это не понравиться.

— Почему бы сначала не сказать, а там посмотрим.

— Мне пришло в голову, что, возможно, я… я могла бы немного помочь Бетси.

— Как?

— Она, кажется, очень интересовалась тем, что я делаю по хозяйству. Я подумала, что могла бы попросить ее помочь. Мы скоро начнем консервировать овощи и вишни. Она могла бы прийти и посмотреть. А может, даже сама кое-что попробует сделать. Я могу научить многим полезным вещам. И даже подсказать насчет одежды и манер. Она очень смышленая девочка, к тому же всем интересуется. Я уверена, что она очень быстро все усвоит. — Миллисент посмотрела ва него немного неуверенно. Этого выражения Джонатан прежде не видел на ее лице.

Лоуренс с минуту молча изучал это выражение.

— Должен признаться, вы меня снова удивили. Уверен, что Бетси с удовольствием будет приходить к вам. У меня нет никаких возражений.

Миллисент улыбнулась, почувствовав облегчение. Еще по пути в редакцию она и не предполагала, что сможет предложить что-нибудь подобное, хотя подсознательно, наверное, этого хотела.

— Хорошо, спасибо.

— Это я должен благодарить вас! Я даже не мог рассчитывать на такое!

Миллисент немного покраснела от его благодарностей.

— Ничего, я думаю, у нас с Бетси все славно получится. Кроме того, у моих родственников много детей. Я смогу познакомить Бетси с некоторыми из них. Может, ей кто-нибудь и понравится.

— Уверен в этом. — Он перегнулся через стол и взял ее руку. — Мисс Хэйз, вы нам посланы небесами.

— Ну что вы… — При его прикосновении Милли почувствовала слабость и головокружение. Она сделала титаническое усилие, чтобы бросить из-под ресниц приветственный взгляд и улыбнуться, как когда-то улыбалась Джимми Сандерсу.

Потом она осторожно высвободила руку из его ладоней и расправила складку на юбке.

— Ну что ж, тогда решено.

— Да. Я скажу об этом Бетси сегодня. — Он улыбнулся. — Уверен, завтра она прилетит ни свет ни заря.

— Прекрасно! С нетерпением жду. — Очень странно, но Миллисент обнаружила, что говорит достаточно искренне.

— О, ну, тогда до свидания!

— До свидания! — он улыбнулся, отчего по ее телу пробежала дрожь возбуждения.

Милли повернулась и поспешно пошла к выходу. В конце концов, ее смущение было естественным, ведь этот визит выглядел достаточно странным. Но сейчас она знала только одно: нужно срочно уйти от Джонатана Лоуренса до того, как она сделает что-нибудь непоправимо глупое.

Глава Х

Миллисент не удивилась, когда на следующее утро Бетси постучала в дверь через секунду после того, как они закончили завтракать. Она пришла на несколько минут раньше условленного срока, но, должно быть, ей не терпелось начать.

Руки и личико Бетси были необычно чистыми, волосы заплетены в две аккуратные косички. Миллисент поразилась внезапному импульсному желанию наклониться и обнять ребенка.

Она улыбнулась девочке, зная, как смягчает улыбка ее лицо, и взяла Бетси за руку, повела через холл в кухню.

— Ты как раз вовремя, — весело соврала она. — Давай наденем фартуки и приступим к делу.

Миллисент повязала длинный фартук, зная, какой грязной будет работа, а другой, поменьше, надела на Бетси. Девочка захихикала и принялась смешно крутиться перед зеркалом, держа фартук за края. Миллисент не могла не посмеяться над ее шалостями.

Но когда они начали консервировать, Бетси стала очень серьезной, наблюдая за действиями Миллисент и копируя их до мельчайших деталей. Миллисент велела ей резать зеленые помидоры. Бетси осторожно двумя руками взяла большой нож, кончик языка она от старания зажала между зубами. Миллисент скоро заметила, что Бетси схватывает все на лету, и хотя ее пальцы были еще медленными и непослушными, она уже неплохо справлялась с заданием. Милли сама удивилась, обнаружив, как приятно обучать других тому, что умеешь сам. Было любо-дорого видеть, как быстро Бетси усваивала ее уроки, и Милли даже испытывала гордость оттого, что передает знания, которые получила сама от матери и тетушек.

День выдался жарким, как и большинство летних дней в этом году, а в кухне было совсем невыносимо от раскаленной плиты. К концу дня и Бетси, и Миллисент были утомленными и мокрыми от пота. Опал Милли отправила с кухни еще несколько часов назад.

Милли слишком устала от жары, чтобы проголодаться, поэтому, когда Бетси ушла домой, она поплелась в свою комнату. Единственное желание, которое неотступно преследовало ее, было облиться холодной водой. Она с тоской вспомнила, как много лет назад она и Алан ходили к пруду недалеко от их дома и прыгали в холодную воду. Если об этом узнавала мать, она выговаривала Миллисент, но летние купания стоили того. С каким наслаждением Милли прыгнула бы в воду прямо сейчас… Но она больше никогда не ходила к пруду, и сейчас не могла и мыслить о том, чтобы раздеться и в одной рубашке нырнуть в чудесную прохладу…

Она расстегнула платье и сбросила его с себя, расстегнула и влажный от пота нарядный бюстгальтер. Затем задумчиво посмотрела на дверь: наверное, это все же нехорошо, неприлично, но ей так жарко…

Милли подошла к двери и замкнула ее на ключ, стянула через голову бюстгальтер и сняла нижние юбки.

Она потянулась и почувствовала себя виноватой за свою наготу: настоящая леди не должна стаскивать с себя всю одежду и стоять абсолютно голой, и не вахно, что ей жарко и что в комнате, кроме нее, никого нет. Хуже того, было так приятно стоять обнаженной… Легкий ветерок, раскачивающий занавески, нежно ласкал ее тело.

Милли взяла широкий китайский таз, осторожно встала в него и, наполнив кувшин водой, начала поливать себе на плечи. Удивительно прохладная вода ручейками сбегала по ее телу. Она закрыла глаза, отдаваясь чувственному наслаждению. Было почти так же хорошо, как раньше, когда она прыгала в холодную гладь пруда. Новый порыв ветерка, играя с занавесками, ворвался в комнату и обжег прохладой влажную кожу Милли.

Она открыла глаза и, повернувшись, посмотрела на свое отражение в зеркале. Фигура все еще хорошая, подумала Миллисент. Ее грудь, целый день стянутая тесным и жарким лифчиком, была высокой, а ноги — стройными. Талия стала немножко шире, чем в ранней юности, но высокая красивая грудь компенсировала этот недостаток. Кожа еще не начала увядать, а сама она вовсе не была склонна к полноте.

Струйки воды приятно ласкали кожу. Одна из них медленно стекла по груди на сосок. Коричневато-розовый бутон набух при прикосновении легкого ветерка. Милли подняла руки к груди и начала поглаживать ее, вытирая последние капли воды. Она замерла, сжав соски пальцами и чувствуя, как они реагируют на это прикосновение. Незнакомое ощущение, смутное и необъяснимое, пронзило все ее тело. Она невидящими глазами смотрела в зеркало.

Внезапно Милли очнулась. Горло сдавил какой-то комок; она быстро отвела в сторону глаза и опустила руки. Что она делает? О чем она думает? Прохладная вода, естественно, освежает в жаркий вечер, но это не значит, что нужно стоять, уставившись в свое отражение в зеркале, да еще в обнаженном виде. Она вытерлась мягким полотенцем и обернула его вокруг тела. Взяв ночную рубашку, через голову надела ее. Это была рубашка без рукавов, с глубоким вырезом, сшитая из белоснежного хлопка, но даже это легкое прикосновение к коже показалось неприятным после нескольких мгновений свободы.

Милли села на стул у окна и начала расчесывать волосы. Она неспешно разбирала каждую из сотни прядок, как делала каждый вечер, сколько себя помнила. Красное солнце садилось за горизонт. Нигде не было видно ни облачка.

Когда солнце, наконец, зашло, Миллисент легла в постель, но никак не могла уснуть. Было слишком душно, и ей не удавалось расслабиться, несмотря на усталость. Она вертелась и переворачивалась с боку на бок, и, наконец, после двух бессонных часов, поднялась с кровати. Подойдя к окну, Милли взглянула в сад. Взошла луна. Огромная, круглая, она рассеянным бледным светом озаряла окрестности. Луна слишком яркая, чтобы можно было уснуть, подумала Миллисент. Боже, как ее измучила жара…

И тут ей пришла в голову мысль спуститься и выйти через заднюю дверь. Что-то в этой теплой, душной ночи настойчиво влекло ее. Милли вдруг поняла, что больше ни секунды не может находиться в помещении. Не накинув поверх рубашки даже халата, она выскользнула из комнаты.

Милли приоткрыла скрипучую входную дверь и, выйдя из дома, вновь осторожно прикрыла, чтобы не разбудить Алана. На цыпочках она пересекла двор и, добежав до пруда, села на берег, поставив ноги на каменные ступеньки. Она внимательно посмотрела на гладь пруда, потом подняла голову, безучастно вглядываясь в яркую серебристо-белую луну.

Вдруг послышались какие-то слабые звуки, и Милли бросила взгляд на сад, таинственный и странно незнакомый в бледном свете луны. Где-то около забора, отделявшего ее двор от соседнего, что-то зашевелилось в темноте. Милли вскочила, сердце забилось от страха.

— Извините! Это всего лишь я, — мягко произнес мужской голос, и в тени кустарника показалась фигура, направляющаяся к ней. Это был Джонатан Лоуренс.

— Я не хотел испугать вас. Просто не мог заснуть и вышел посмотреть на звезды. Потом увидел, как вышли вы, но не хотел помешать… — Он подошел совсем близко. — Вам тоже не спится?

Миллисент судорожно покачала головой, не уверенная в своей способности говорить. Ее сердце колотилось от испуга, но это было еще не все, что она испытывала в эту минуту.

Рубашка Джонатана была надета навыпуск, к тому же наполовину расстегнута так, что обнажала загорелую, в завивающихся волоках, грудь. У Милли закружилась голова. Она прекрасно помнила, что сидит здесь в одной ночной рубашке. Посреди ночи! Слишком интимная ситуация… Если бы кто-то узнал об этом, разразился бы необыкновенный скандал.

Но никто не узнает. Они были здесь вдвоем, объятые душной, таинственной ночной темнотой.

Миллисент передернула плечами. Она даже не попыталась убежать в дом, когда Джонатан подходил к ней ближе. Глаза его были в тени, светлые волосы переливались в лунном свете. Миллисент увидела его руки и подумала, какими сильными и большими они кажутся. Пальцы были длинными, с крупными ногтями; ладони широкие, а на запястье выделялись острые сухожилия. Она поняла, что неотрывно смотрит на его руки, и снова перевела взгляд на лицо Джонатана.

— Да, я тоже не могла уснуть, — сказала она, слегка задыхаясь.

— Очень красивая ночь! — Но глаза его смотрели на нее, а не в ночь.

Волосы Милли не были привычно стянуты в узел на затылке, а свободно спадали на спину и плечи, как темная накидка. Они доходили ей до пояса: чувственная шелковая мантия женственности. Обычно жесткая линия губ сейчас смягчилась, да и все ее лицо стало нежнее; а глаза казались огромными темными в мерцании луны.

— С тех пор, как поселился в Эмметсвилле, я называл вас разными словами и думал о вас разное, — произнес он мягким, почти усыпляющим голосом, — но именно сегодня я впервые говорю, что вы красивы. «Интересная» — было. «Надоедливая» — тоже. — Он улыбнулся. — «Строгая», «решительная», даже «мягкая» — когда вы согласились приютить ту бедняжку. «Интригующая», «полная неразгаданных тайн». — Он замолчал. — Но почему я никогда не замечал прежде, как вы прекрасны? Как огромны ваши глаза? Какая гладкая у вас кожа?

Его взгляд скользнул ниже. На Милли была только свободная белая просвечивающаяся ночная рубашка, почти не скрывающая легких форм девичьего тела.

Милли не могла дышать, в горле стоял какой-то комок. Она не могла ни говорить, ни двигаться. Воздух был наполнен ароматом роз, растущих вдоль ограды, и запах этот казался тяжелым и приторным. Милли почувствовала головокружение.

— Почему вы не вышли замуж? — мягко спросил Джонатан.

Перед тем, как ответить, Милли постаралась успокоить прыгающее сердце. Затем попыталась отшутиться:

— Разве вы не знаете, что неприлично спрашивать женщину о причинах ее непопулярности у мужчин?

Джонатан снова медленно улыбнулся — той самой улыбкой, которая обязательно вызывала ответную улыбку собеседника.

— Я не могу поверить, что вы не вышли замуж, потому что никто не предлагал. Для этого вы слишком хороши. Итак? — продолжал он, видя, что Милли не отвечает. — Можете ли вы поклясться, что вам никто не делал предложения?

Миллисент таинственно улыбнулась, избегая его взгляда.

— Да, некоторые предлагали.

— Я так и думал! Держу пари, что ваши карточки приглашений на танец были заполнены именами юношей, — предположил он, и по тому, как смягчилось лицо девушки, понял, что не ошибся. Внезапно он ясно увидел в ней ту Милли, которой она когда-то была — румяную и смешливую, с пляшущими огоньками в глазах. Его голос, грудной и низкий, неожиданно зазвучал хрипло:

— Они слетались к вам, как пчелы на мед, верно?

— Ну, не то, чтобы я очень была против…

— Разве? Значит причина в том, что ваш отец был судьей. Я прав?

Миллисент хихикнула:

— Да ладно вам! Вы преувеличиваете! — Она бросила на него взгляд, такой игривый, молодой и абсолютно бесхитростный, что у него перехватило дыхание.

— Думаю, нет. — Он подошел ближе, заглядывая девушке в глаза. — Почему вы не вышли ни за одного из этих обожающих вас мальчиков, Миллисент? Что произошло?

— А разве так странно, что женщина предпочитает не выходить замуж? — коротко, вопросом на вопрос ответила она. — И почему это мужчины считают, что женщины спят и видят, как бы сменить свою фамилию и образ жизни и начать ублажать их?

— Не думаю, что вы мужененавистница. По крайней мере, вы не были ею тогда. Вам кто-то причинил боль? Предал?

Миллисент прикрыла глаза, пытаясь вернуть лицу маску колкой и циничной старой девы.

— Очень романтичные мысли, мистер Лоуренс! Возможно, вам бы следовало писать любовные истории, а не газетные статьи. — Он молчал и просто ждал, скрестив руки на груди. Ее глаза все так же избегали его взгляда. Наконец, она мягко произнесла:

— Уверяю вас, ничего подобного не случилось. Я была девочкой с сияющим взглядом, окруженная глупыми возвышенными мечтами. Но все это ушло само собой, когда… когда случилось нечто жестокое и непоправимое. Дело в том, что с моим братом, Аланом, произошел несчастный случай. Он стал инвалидом на всю жизнь. Вскоре после этого умерла наша мать. Она была очень слабой женщиной, и я думаю, что горе приблизило ее конец. Итак, остались мой отец и брат, и кроме меня о них некому было позаботиться.

— И этому вы посвятили себя? Забыли о будущем муже, о семье? О своей собственной жизни?

— Это и есть моя собственная жизнь! — Милли покраснела, глаза загорелись гневом. — И у меня есть семья!

— Но нет собственных детей, детей, рожденных от любящего вас мужчины.

Эти откровенные слова отозвались болью где-то внизу живота, и Милли показалось, что сейчас она не выдержит и задрожит. Она крепко сжала ладони между колен.

— У вас нет права судить меня и утверждать, что моя жизнь ничего не стоит.

— Нет, конечно, нет! Но это жизнь мученицы!

— Вы преувеличиваете! Во-первых, я не встречала мужчины, за которого действительно хотелось бы выйти замуж. Во-вторых, мне нравится моя жизнь. Она достаточно полна…

— Не сомневаюсь — полна невеселой рутины. — Она бросила на него хмурый взгляд, а Джонатан продолжал. — Скажите честно, вы действительно считаете, что справедливо жертвовать собственной жизнью, потому что ваш брат — инвалид?

— Я люблю брата.

— В этом нет сомнения. Но то, что вы делаете, больше, чем любовь. Вы заживо хороните себя.

— Вы ничего не знаете об этом! — пылко возразила Миллисент. — Кто-то должен нести свой крест и принять ответственность за других. Я люблю свою семью, и нет ничего на свете, чего бы я не сделала для них. Для Алана.

— Извините, но вы запутали меня. О чем мы говорим: об обязанностях или о любви?

— И о том, и о другом! Человек живет на земле не только ради удовольствий, ради того, чтобы делать все, что ему захочется, где ему захочется и когда. Наша цель — понять, что правильно в этой жизни и поступать именно так. И не имеет значения, приятно это или нет, трудно или легко. Во всем должен быть порядок. Существуют же общие правила поведения независимо от того, во что вы верите. У людей есть обязанности и чувство ответственности. Я отвечаю за своего брата. Кем же я буду, если просто отодвину его в сторону и убегу развлекаться?

— Никто вам не предлагает быть эгоистичным, беззаботным чудовищем. Но почему вы считаете, что не бывает обязанностей перед собой, ответственности за свою собственную жизнь?

— Неужели вы действительно думаете, что я могла бы выйти замуж и оставить Алана?

— Нет, думаю, что не смогли бы. Вы слишком добры, хотя и пытаетесь скрыть это от всего мира, показывая только шипы и колючки. Но факт остается фактом: вы с братом — очень обделенные люди. У вас, Миллисент, есть прислуга, садовник, но вы считаете себя обязанной самой заботиться о своем брате. А ведь можно оставлять кого-то присматривать за ним…

— Для того, чтобы готовить и стирать ему — конечно. Джонни помогает Алану садиться в кресло, а из него — обратно в кровать. Но это совсем не то, что значит «заботиться». Этого будет недостаточно человеку, нуждающемуся в понимании, сострадании, любви. Кто будет болтать с Аланом и рассказывать последние городские новости? Играть в шахматы, смеяться и вспоминать прошлые времена, когда мы были детьми? Держать за руку, когда он почувствует себя одиноко или помрачнеет от непрошенных мыслей. Или сидеть у его кровати и волноваться, когда он лежит в лихорадке? Алан не может купить любовь. Только я могу дать ему это.

— Только вы? Другой женщины в городе не найдется? Разве больше не существует женщин с добрым сердцем и любящей душой? Разве не найдется женщины, для которой он стал бы любимым мужчиной, а не просто младшим братом?

— Джонатан Лоуренс! — Милли от удивления открыла рот. — Вы что, предлагаете Алану жениться?

— Все может статься. Разве ваш брат не способен полюбить?

— Конечно, нет! Он прекрасный человек, добрый и смелый. Никогда ни на что не жалуется. Но… но он — инвалид.

— Вы имеете в виду, что он не способен…

— Пожалуйста, мистер Лоуренс! — Милли вся пылала. — Вряд ли это подходящий вопрос для нашего с вами обсуждения.

— Вы правы. Это личное дело вашего брата. Но уверяю вас, существуют женщины, которые были счастливы любить мужчину и не деля с ним постель.

— Достаточно! Вы слишком… вульгарны!

Джонатан пожал плечами:

— Меня и раньше в этом упрекали. Предпочитаю думать, что я просто трезвый реалист.

Миллисент не могла даже вообразить, что когда-нибудь будет так думать о брате. Подобные темы не должна обсуждать истинная леди.

— Алан — инвалид, — мрачно повторила она. — Когда случилось несчастье, он был почти ребенком, ему было четырнадцать. Он не знает других женщин, кроме тетушек и кузин. Почти все свое время он проводит дома и никогда никуда не выезжает. Он стал очень застенчивым и необщительным. Среди незнакомых людей он теряется, особенно среди женщин. У него нет шансов жениться.

— Тогда нужно честно сказать, что вы вдвоем похоронены в одной могиле.

Милли резко вскочила.

— Вы самый грубый, самый безжалостный человек из всех, кого я встречала.

— Вы уже говорили мне это!

— Да, и очевидно, вас это не трогает. Позвольте уверить вас, мистер Лоуренс, что не нужно меня жалеть. Я вполне счастлива. И моя жизнь не принесена в жертву. У меня много самых разных развлечений.

— Например?

— Например, — она запнулась, ее мозг лихорадочно работал, но в первую минуту ей ничего не удавалось вспомнить. — … например. Клуб садоводов! И моя работа в церкви. Я — ответственная за организацию праздника, придуманного Женским Миссионерским обществом, и я… — Она замолчала, пораженная, увидев, что этот несносный мужчина, почти не стесняясь, смеется.

— Уверяю вас, что моя жизнь полноценна! В ней есть определенный порядок, обязанности и… и соблюдение приличий!

— Скажите еще что-нибудь, мисс Хэйз! — его тон был откровенно насмешливым. Он медленно подался чуть вперед; руки упирались в бока, а глаза неотрывно смотрели в ее глаза. Он быстро спросил:

— Вы когда-нибудь за свою жизнь делали что-то просто так, не задумываясь? Пусть даже совершенно невероятное, дикое?

— Надеюсь, что нет, — ответила Миллисент, но голос ее дрожал. В пылу спора она совершенно забыла, в каком виде стоит перед Джонатаном, но в эту секунду, когда он вот так смотрел на нее, Милли вдруг вспомнила, что на ней нет ничего, кроме легкой летней ночной рубашки. От прикосновения ткани грудь вдруг стала твердой и упругой; Милли почувствовала, как материя ласкает ее бедра. Кожа стала горячей, кровь прилила к лицу; а гнев исчез, оставив после себя только жар во всем теле.

— Неужели вы никогда не делали чего-то безо всяких причин, просто потому, что так захотелось? — Джонатан стоял сейчас на той же ступеньке, что и девушка, а шепот его стал довольно громким. Она поднялась на ступеньку выше, и теперь их лица были почти на одном уровне. Милли смотрела в его глаза, темные и пристальные, в эту минуту она и в самом деле не видела ничего, кроме этих глаз.

Джонатан легко, медленно и осторожно провел пальцем по ее щеке и коснулся кромки губ. Милли не смогла сдержать дрожь, пробежавшую по телу.

— И вы никогда не совершали ничего под влиянием порыва, неконтролируемого желания, вдруг, ни с того ни с сего?

Миллисент закрыла глаза. Ноги стали ватными, и она могла просто упасть, как сломанная кукла. Она была не способна даже кивнуть в ответ.

Но он и не ждал ответа. Джонатан не слушал. Его глаза неотрывно смотрели на изгиб ее губ, на шелковистую кожу. Он наклонился, и его губы легко, нежно, как дуновение, коснулись ее. Миллисент подалась вперед, обняла его за плечи, чтобы не упасть, и инстинктивно вцепилась пальцами в ткань его рубашки.

Он что-то хрипло произнес, обхватив руками ее талию, притянул девушку к себе и буквально впился в ее губы. Поцелуй был долгим и упоительным. Обняв Милли, Джонатан крепко прижал ее к своему сильному телу. Грудь девушки касалась его груди, руки обвили его шею. Она прильнула к нему, дрожа от будоражащих кровь чувств, от незнакомого жара и страсти. Хотелось стонать, кричать. Она желала, чтобы этот поцелуй никогда не кончался. Джонатан не отрывал губ от ее рта, а она отвечала ему, стремясь еще острее ощущать вкус его губ. Его руки. Пальцы.

Она могла вдыхать его запах, ощущать прикосновения, даже пробовать его кожу на вкус. Казалось, он окружает, обволакивает ее со всех сторон; она утонула в нем. И хотела этого все больше и больше.

Она чувствовала жар его тела сквозь тонкую материю ночной рубашки. Его язык повторил линию ее губ, и она задохнулась, пораженная своими новыми ощущениями и неосознанной попыткой повторить это движение. Его язык проник сквозь ее губы. Милли несколько раз целовали в юности смелые и решительные кавалеры, но она никогда не испытывала ничего подобного. Поцелуй Джонатана был настойчивым, собственническим, и в то же время нежным и возбуждающим, вызывающим внутри такую бурю ощущений, что казалось, она может взорваться.

Жар разносился вместе с кровью по ее венам и оседал тяжестью где-то внизу живота. Она почти не дышала, дрожа в его объятиях. Миллисент поняла, что больше всего хочет почувствовать его руки на своем теле. Хочет его прикосновений к обнаженной коже. Между ног она почувствовала пульсирующую требовательную боль, я поняла, что хочет почувствовать его там.

Эта мысль потрясла ее. Она напряглась и, вырвавшись из его рук, поднялась на две ступеньки. Милли схватилась за перила и взглянула в лицо Джонатану. Ои смотрел на нее блестящими глазами; она почти физически ощущала горячие волны, исходящие от его тела. Его руки сжались в кулаки.

Джонатану удалось добиться того, что ее собственное тело вдруг стало чужим, разбудить чувства, о которых она не могла и догадываться. Это оказалось захватывающе — словно Милли стояла на пороге нового удивительного мира. Но это было и страшно. С минуту они молча смотрели друг на друга. Потом Милли, опомнившись, слабо вскрикнула. Руки непроизвольно взлетели к лицу и закрыли рот, будто она испугалась, что может сказать что-то лишнее. Она повернулась и бросилась в дом, оставляя Джонатана одного в ее саду.

Алан лежал, уставившись в потолок бессмысленным взглядом. Ему, как и всем, не спалось в эту душную жаркую ночь. Окна комнаты были открыты, и он слышал все, что происходило в саду. Он слышал звуки поцелуев Миллисент и Джонатана, стон, вырвавшийся из груди сестры перед тем, как она убежала в дом и поднялась наверх в свою комнату. Ему даже не обязательно было видеть все, чтобы понять, происходившее сейчас в сердце Милли. Это чувствовалось в каждом слове и вздохе.

Алан понимал, что Милли хотела жить жизнью обычной женщины: иметь любящего мужа, детей, собственный дом. Она хотела Джонатана Лоуренса. Алан желал ей того же: он любил сестру и знал, что готов для нее на все. Но еще сильнее он стремился удержать ее рядом. Мысль, что он может остаться здесь, в этом доме наедине со своей трагедией, была невыносима. Конечно, Милли с ее таким обостренным чувством ответственности и самопожертвованием не оставит его, просто не сможет поступить иначе.

В этот момент Алан был готов возненавидеть Джонатана Лоуренса, хотя никогда даже не встречался с ним.

Более того, Алан возненавидел себя. Только трус будет жертвовать счастьем сестры ради своего спокойствия. И именно он был таким трусом.

Глаза наполнились горячими слезами, и он поднес ладонь к векам. Да, за эти годы он повзрослел, думал Алан, но так и не стал настоящим мужчиной.

Глава XI

Миллисент испытывала чувства непереносимого унижения. Укрывшись в своей комнате, этом испытанном убежище, оставшись наедине с собой, она села на кровать и прижала ладони к пылающим щекам. Что же случилось? Она была ошеломлена. Ее никогда так не целовали и не обнимали. Милли никогда не чувствовала ничего подобного! Что с ней происходило? Может, это случается со всеми старыми девами, приближающимися к тридцати? Неужели эти странные, эротические мысли и ощущения дремлют в их думах и телах, пока их не потревожат, не взбудоражат? Миллисент всегда контролировала свое поведение и поступки. Даже будучи совсем юной и легкомысленной, когда жизнь состояла из череды вечеринок, нарядов и болтовни с девчонками, она всегда была уверена в том, что знает, что следует, а чего не следует делать. До сих пор она не представляла, что значит потерять контроль над собой. Она никогда не предполагала, что позволит мужчине такие вольности, тем более что будет испытывать от этого удовольствие!

Милли крепко зажмурила глаза, словно это могло помочь вычеркнуть из памяти этот эпизод: Джонатан целует ее, прижимает к своей сильной груди, а она, пылкая и разгоряченная, тянется ему навстречу… При одном воспоминании о его губах, о глубине и страсти этого поцелуя Милли бросило в дрожь. Даже теперь она почувствовала слабость и огонь во всем теле. Несмотря на стыд за собственное недостойное поведение, она не могла отрицать, что внутри нее горело возбуждение, а сердце бешено колотилось. Она знала, что страстно желала повторения этого поцелуя, прямо сейчас.

Казалось, она стоит на пороге чего-то темного, неизведанного, что впереди лежат тайны женственности, страсти, любви и познания мужчины. Это был мир, доселе вырванный из ее жизни судьбой, пугающий и интригующий, полный незнакомых жарких эмоций и ощущений. Но этот мир уже властно захватил ее и поселился внутри, живя своей собственной жизнью. Это было странно и ново. Ей хотелось кричать. Ей хотелось смеяться. Ей хотелось упасть на кровать и выплакать непонятное разочарование.

Милли провела длинную бессонную ночь. Ее мозг неустанно работал, пытаясь найти разумное объяснение тому, что произошло. Она не могла разобраться в самой себе, и это приносило ей больше страданий, чем поток неведомых до сих пор ощущений.

Она не могла понять и Джонатана Лоуренса. Зачем он обнимал и так страстно целовал ее? Она была слишком старой и непривлекательной, чтобы заинтересовать его. Наверное, слишком глупо придавать значение этому поцелую. Происшедшее, конечно, взбудоражило ее, но единственное, что следовало сделать — это выбросить его из головы. Просто в ее жизни не было места пылким страстям по красавцу-блондину с дьявольской улыбкой. Это невозможно: ничего не могло, ничего не может произойти между ними! У Истинной Леди не должно быть никаких чувств; истинные леди никогда не ведут себя так. Этот случай с Джонатаном Лоуренсом был результатом временного заблуждения, вот и все.

К несчастью, все было не так просто: Миллисент никак не могла выбросить из головы тот поцелуй. Она думала о нем, когда пришла Бетси помогать консервировать овощи. Она думала об этом, когда видела, как Джонатан уходил на службу и когда возвращался домой. Она думала об этом вечером, собираясь ложиться спать; ее непослушные мысли витали там, где им хотелось. Она думала об этом в то время, когда ей следовало заняться подготовкой праздника, организованного церковью с помощью их Женского Миссионерского общества. Она постоянно думала об этом, поняла, что скоро может сойти с ума.

Этот ежегодный праздник должен был состояться в следующую субботу. Милли требовалось заранее ото-сласть приглашения и напомнить некоторым забывчивым девушкам об их обязанностях. Кое-кто из них вообще, казалось, обо всем забыл; они с нетерпением и надеждой ждали самого праздника. Милли раздражало, что большинство девушек видели в этом событии только веселый праздник, забывая о главном — сборе денег с благотворительными целями.

В субботу парк Эмметсвилла заполнили нарядные горожане. Милли сидела за столом и собирала приготовленные девушками коробки и корзинки с угощением. Каждая давала Милли свою поделку, и та вносила имя девушки в список. Одна из ее кузин по материнской линии — Ханна Рэдфилд — присела рядом с Милли и принялась развлекать ее разговорами. Милли куда больше хотелось, чтобы ей помогала Сьюзан, но Сьюзан сейчас редко появлялась на людях. Не было ее и на сегодняшнем празднике. Она даже перестала посещать семейные обеды.

Многие останавливались поболтать с девушками и проходили мимо. Миллисент и Ханна знали почти всех прихожан церкви, да что там — всех жителей города по именам. Еще одна кузина Миллисент ненадолго задержалась поболтать, в основном о своей скорой свадьбе. Но когда она заметила тетушку Ораделли, плывущую к ним, как пароход, и следующую за ней по пятам ее скромную падчерицу Камиллу, то пробормотала: «О-о-о», — и тут же исчезла.

Милли с удовольствием последовала бы ее примеру, но ей нельзя было покидать своего места. Сейчас она была благодарна Ханне за то, что та осталась.

— Миллисент, дорогая, я не представляю, что ты творишь! — произнесла тетушка Ораделли, едва подойдя к Милли и с громким пыхтением усевшись на стул рядом с девушками. — Это позор!

Испытывая угрызения совести, Миллисент сразу же воскресила ночное происшествие с Джонатаном Лоу-ренсом, и краска бросилась ей в лицо. Как только тете удалось узнать об этом? Нет, это невозможно. Милли успокоилась. Значит, миссис Ораделли имела в виду что-то другое.

Милли перевела дух и спокойно ответила:

— Добрый вечер, тетя Ораделли! Как вы себя чувствуете?

— Как я себя чувствую? — повторила Ораделли. Ее массивная грудь негодующе вздымалась. — Как я могу себя чувствовать, слушая все эти слухи о тебе, ползущие по городу. Сегодня ты — самая любимая тема разговоров.

— Да уж не может быть такого, — лениво заступилась Ханна. — Люди всегда просто обожают выискивать у других какие-нибудь недостатки, но никто не смог бы организовать этот вечер лучше Милли.

Тетя Ораделли пристально посмотрела на Ханну:

— Как вы прекрасно знаете, Ханна Конноли Рэдфилд, я не имею сейчас в виду данный праздник.

Милли внутренне сжалась. Тетя была еще больше не в духе, чем она ожидала; когда Ораделли начинала обращаться к людям, называя их полные имена, это значило, что она кипела от негодования.

Разделавшись таким образом с Ханной, глава семейства Хэйзов вернулась к тому, с чего начала.

— Говорю о безобразии, происходящем в твоем доме, Миллисент. Когда Бетти рассказала мне, что ты сделала, я не могла вначале даже поверить.

— Что сделала?

— Не делай невинные глаза, юная леди. Ты прекрасно знаешь, что сделала. — Она понизила голос и таинственно наклонилась ближе, — cпрятала эту распутную девчонку, вот что. Раби, или как там ее зовут.

— Опал. Ее зовут Опал Уилкинс.

— Опал, Раби… Какое это имеет значение? Дело в том, — она понизила голос до свистящего шепота, — что она в положении!

— Да, я знаю. — Миллисент отложила карандаш в сторону и, положив руки на колени, посмотрела тете прямо в лицо, которое просто горело от гнева и злобы. Придать ему спокойное выражение было для Ораделли такой сложной задачей, что ей так и не удалось овладеть этим искусством. Истерика, страх, даже пренебрежение — все это были средства, при помощи которых она держала свою семью в руках. Но холодное спокойствие Милли говорило само за себя: что ее, Ораделли, мнение ничего сейчас для Миллисент не значит.

— «Да, я знаю!» И это все, что ты можешь сказать? «Да, я знаю?»

— А что еще, тетушка Ораделли, — спокойно ответила Миллисент, — вы хотите от меня услышать? Я знаю о положении Опал, но ничего не могу с этим поделать.

— Как раз наоборот, можешь. И ты должна это сделать. Избавься от девушки!

Милли поджала губы. Тетушка снова пыталась отпускать свои колкости, как всегда в подобных разговорах, но Милли твердо решила не дать себя разозлить. Это было нелегко — сохранить спокойствие, если Ораделли решила чего-то добиться.

— Нет, — коротко ответила Миллисент.

— Нет? — глаза Ораделли расширились от изумления.

— Миссис Холлоуэй, — попыталась успокоить тетушку Ханна, — вам не нужно нервничать по этому поводу.

— Я никогда ни по какому поводу «не нервничаю», если пользоваться твоими вульгарными выражениями. — Ораделли Холлоуэй бросила уничтожающий взгляд на Ханну. Ее не волновала Ханна, слава Богу; она была из рода Коннолли, а всем было известно, что члены этой семейки отличались недостатком воспитания. Вот Миллисент — другое дело: она была Хэйз и тут Ораделли чувствовала ответственность. — Я просто высказываю свое разочарование. Миллисент никогда не относилась так небрежно к чести семьи.

Милли скрипнула зубами, потом усилием воли попыталась расслабиться. Она развернула веер и начала медленно обмахивать им лицо.

— Я не отнеслась небрежно к честному имена семьи, тетя.

— Ты заставила весь город говорить о том, что приняла непорядочную девушку Бог знает откуда и спрятала ее в собственном доме. И не знаешь, как это называется? Да, а что же думает обо всем этом твой бедный брат? Если ты не считаешься с нами, то хотя бы побеспокоилась о нем.

— Алан любит Опал, как и я.

— Конечно, он любит ee! — Ораделли взяла свой черный веер и начала быстро обмахиваться, чтобы немного успокоить нервы. — Он, в конце концов, мужчина. Чего еще ты ожидала? А что будет дальше? Он может полюбить ее еще сильнее.

— Не думаю, что здесь есть повод для беспокойства. Опал никогда не…

— О, ишь ты! — Тетушка Ораделли движением веера прервала Милли. — Много же знают о жизни такие молодые дамы, как ты! Именно это и попытается сделать такая девушка.

— Какая девушка? — повысила голос Милли, теряя, наконец, терпение. — Опал не совершала ничего плохого. — Тетя бросила на нее многозначительный взгляд. — Конечно нет! Вы осуждаете ее, ничего не зная! Это не ее вина, что она беременна!

Тетушка Ораделли потеряла дар речи, а Ханна и Камилла, тихо сидящие возле мачехи, выглядели потрясенными до глубины души.

— Миллисент Анна Хэйз! Соблюдайте, пожалуйста, приличия!

— Извините. — Милли знала, что сказала неприличную фразу; она сама была в шоке, когда Джонатан Лоуренс прямо назвал вещи своими именами. Но, в конце концов. Опал действительно была беременна. Намного проще было откровенно и прямо сказать об этом, как Джонатан, чем ходить вокруг да около, в то время как каждый знал, о чем речь.

— Я не знаю, что нашло на тебя. — Тетя Ораделли говорила таким голосом, будто ее племянница вдруг заболела страшной, неизлечимой болезнью.

— О, зато, думаю, я знаю! — произнес лукавый голос за спиной Миллисент. Она резко обернулась. Ребекка Коннолли!

— Ребекка, что ты здесь делаешь? Опять подслушивала? — презрительно спросила Ханна.

— Нет, дорогая сестренка, — шелковым голоском ответила Ребекка, подплывая к их столу. Она была вся в розовом, на ее плече висел зонтик от солнца, которым Ребекка время от времени кокетливо вертела, хотя солнце уже почти село и вероятность того, что солнечные лучи коснутся ее белой кожи, была очень мала. Милли знала, что Ребекка просто любит носить его с собой как дополнение к своему симпатичному личику.

— Я просто собиралась засвидетельствовать почтение тетушке Ораделли и случайно услышала, о чем вы все говорили. Конечно же, я догадалась, о чем речь. Сейчас все только и говорят об этом.

Глазки Ораделли превратились в щелочки.

— Говорят о чем? — холодно спросила она. Миссис Холлоуэй считала своим правом выговаривать племяннице, но не собиралась позволять чужакам обсуждать членов ее семьи. А Ребекка Коннолли, родственница Милли и Алана по материнской линии, да и то по мужу, несомненно, была посторонней.

— Ну, как же — о Миллисент и этом молодом красавце, — ответила Ребекка, — Джонатане Лоуренсе? Ну, вы знаете — том, который купил «Сэнтинел».

— Я прекрасно знаю, кто он. Но я никак не могу уловить связи между этим будоражащим всех человеком и моей племянницей.

— Хотите сказать, вы не знаете, что он стал соседом Миллисент?

— Естественно, знаю. Это знают все.

— Или что Милли почти удочерила его маленькую дочь? — Ребекка бросила на Милли взгляд скорее злобный, чем просто любопытный. — Я слышала, последние дни эта девочка постоянно пропадает у тебя в доме.

— Алан любит, когда она приходит. Она отвлекает его от мрачных мыслей, — смущенно объяснила Миллисент. Она надеялась, что выглядела не такой виноватой, как чувствовала себя. Что случилось бы, если бы все эти женщины узнали о происшедшем той ночью в ее саду? Это был бы ужасный скандал…

— Нет, люди говорят, что на это у тебя есть другие причины: ты надеешься, что папа девочки официально сделает тебя ее мамой!

— Абсолютная глупость! — строго сказала миссис Ораделли, — Ребекка, ты всегда собираешь мох с болота.

Глаза Ребекки округлились, она задохнулась от негодования, но Ораделли, не давая ей времени опомниться, безапелляционно продолжала:

— А, вот однако, как распространяются сплетни — благодаря таким легковерным и недалеким людям, как ты! Я очень надеюсь, что у вас хватит здравого смысла хотя бы не выносить это за пределы семьи. Заиметь репутацию завистницы так просто!

— Завидовать! — Гневный взгляд Ребекки говорил красноречивее слов, что Миллисент — последняя женщина, кому она позавидовала бы.

— Да, да, — многозначительно глянула на нее тетя Ораделли. — У людей долгая память.

Ханна даже не попыталась сдержать смешок, и щеки Ребекки заалели. Все понимали, о чем речь: Ораделли напоминает Ребекке, что до несчастного случая с Аланом Миллисент имела гораздо больший успех у юношей и только из-за трагедии брата не успела стать самой известной девушкой Эмметсвилла.

Тактика миссис Ораделли сработала.

— Естественно, я не стану ни с кем делиться слухами о ком-либо из своей семьи, — холодно произнесла Ребекка, поднимаясь со стула, на который присела минуту назад. — Я просто подумала, что Миллисент должна знать, что о ней говорят люди. Ей следовало бы поосторожней вести себя. Как вы правильно заметили, подпортить свою репутацию не составляет большого труда.

Она пошла прочь от их стола. Ханна повернулась, смеясь, к миссис Холлоуэй и бросила на нее наполовину веселый, наполовину восхищенный взгляд.

— Кажется, сегодня мне удалось засечь самое короткое время, за которое кто-то смог избавиться от Ребекки Ордуэй.

Муж Ребекки приходился Ханне братом, и было общеизвестным фактом, что все женщины Конноллн недолюбливали Ребекку. Ораделли фыркнула:

— Маленькая лицемерка. Я знаю ее с пеленок и, кажется, никогда не слышала от нее не единого доброго отзыва о ком-либо. — Но вмешательство в их разговор Ребекки не смогло сбить тетушку Ораделли с толку. Она вновь обратилась к Миллисент, поучительно подняв указательный палец. — Но тебе, милая, лучше бы принять это к сведению. Ты думаешь, я не слышала, что ты опекаешь дочку мистера Леуренса?

— Тетя Ораделли, честное слово! — Милли с негодованием стукнула по столу. — Вы тоже думаете, что я с определенной целью взяла девочку в помощницы! Ребенок очень одинок. Теперь девочка часто приходит к нам, она развлекает Алана. Она одна из немногих, кого он хочет видеть. Что же, по-вашему, я должна сделать: приказать маленькой, растущей без матери девочке убираться из моего дома?

— «Растущей без матери», — то-то и оно. Ее отец вдов и живет рядом с тобой. Внешне он привлекателен, но несомненно, не джентльмен, судя по его статейкам в газете. Он не пользуется уважением среди людей, и это очевидно. Я думаю, это не тот мужчина, на которого могла бы обратить внимание леди.

— Я не обращаю на него внимание. Я едва знакома с ним. Все, что я сделала — это позволила его дочери помогать мне консервировать кабачки и помидоры! И это, честное слово, не преступление.

— Нет. Но это дает почву для разговоров.

— Я не отвечаю за эти разговоры.

Брови тетушки при словах Милли поползли на лоб.

— Настоящая Леди, — четко произнесла она, отбивая такт взмахами веера, — не делает ничего такого, что бы могло дать повод для разговоров о ней.

Миллисент стиснула зубы. Тетя Ораделли частенько говорила о том, что должна и чего не должна делать настоящая леди. Но сегодня ее проповеди показались Милли более назойливыми, чем обычно. Однако по собственному опыту она знала, что спорить с ее тетей бесполезно. Лучшее, что можно было сделать — это дать возможность ей самой выпустить весь пар или надеяться, что ее внимание отвлечет какой-то новый объект.

— Эта… этот людской зверинец, в организации которого ты играешь не последнюю роль, послужит росту сплетен. Кто же подумает, что ты заботишься о дочере этого вдовца, не надеясь стать ее официальной мамашей? А когда ты впустила в дом эту женщину легкого поведения, разве тот же твой сосед не подумает, что ты такая же? Говорю тебе, Миллисент, твое поведение вызовет нежелательные последствия со стороны этого мужчины.

— Может быть, они как раз не нежелательны, — поддразнила ее с улыбкой Ханна. — Я видела Джонатана Лоуренса, и мне он показался безумно красивым.

Кровь бросилась в лицо Милли. Ее кузина, всего лишь пошутив, оказалась очень близка к истине. Если бы только она догадывалась, как желаемы были «последствия ее поведения со стороны этого мужчины» в ту ночь, то пришла бы в ужас, не сомневалась Миллисент. Все считали ее образцом добропорядочности. Никто не подозревал, какие порочные страсти бушевали внутри нее. Да и сама Миллисент никогда до встречи с Джонатаном не догадывалась об их существовании.

— Ты правильно сказала: «безумно». — Подчеркнуто значительно произнесла миссис Ораделли. — Мужчине не следует быть таким красавцем. Это абсолютно неприлично. Тем более для вдовца с дочерью на руках.

Милли не знала, что нужно было сделать жене Джонатана перед смертью с его внешностью, но не захотела спрашивать об этом тетушку. Тем более, та уже перешла к следующей теме — недостатки самого Джонатана Лоуренса — забыв на время о проступках племянницы.

Милли, откинувшись на спинку стула, расслабилась, не спеша обмахиваясь веером и в пол-уха слушая, как Ханна и тетя Ораделли обсуждали Лоуренса, его взгляды и его нашумевшие публикации. Она взглянула в сторону площадки. Тэд Барнхилл, согласившийся вести этот праздник, уже появился и сейчас взбирался на высокую сцену. Перед сценой и по бокам ее толпились молодые девушки. Весело смеясь и оживленно переговариваясь, они то и дело бросали любопытные взоры в глубь парка. Это были те девушки, которые готовили коробки с угощениями. Милли была уверена, что они высматривают юношей, которые должны были вот-вот появиться, и которые, как они надеялись, купят именно их коробочку.

С внезапной острой болью Миллисент вспомнила, как стояла вот так же со Сьюзан и Полли, пытаясь скрыть волнение за веселой болтовней, в то же время умирая от нетерпения узнать, кто же купит ее коробочку и как дорого она будет оценена. Сейчас казалось нелепым вспоминать о том, как она волновалась, оценят ее коробочку дороже, чем Ребекки, или нет. Она бы ни за что не хотела вернуться в то время; она не горела желанием еще раз испытать дрожь и ужас, жаркий комок в горле… И все же… она не могла признаться, что все еще чувствует ностальгию по тем временам. Каким простым и легким все тогда казалось! Каким понятным и ясным… Сейчас ты можешь веселиться и флиртовать, но наступит день, и придет самый лучший мужчина, встанет на одно колено, а потом будет свадьба, и дети, и счастливая жизнь. И это так же верно, как то, что день сменяет ночь.

Конечно, это был придуманный мир, а она сама была тогда эгоистичным и непосредственным ребенком.

Но и сейчас довольно часто наступали минуты, когда она глядела на этих свежих юных девочек, ярких, как маргаритки, в светлых платьях, и не могла удержаться от боли в груди, от того, что тоже когда-то была такой и что все ее мечты умерли, когда брат упал под колеса телеги с сеном.

— Вспомни дьявола… — внезапно стихшим голосом проговорила Ханна, и это отвлекло Миллисент от грустных мыслей. Ханна наклонилась и дотронулась веером до руки тетушки Ораделли. — …И вот он идет.

— Кто? — Ораделли, распространявшаяся о причинах непопулярности Лоуренса и его газеты, непонимающе заморгала.

— Джонатан Лоуренс, вот кто, — прошипела Ханна.

— Он направляется как раз в нашу сторону!

— Кто? — Милли непроизвольно обернулась. Конечно же, это был ее сосед, шагающий по газону к их столику. Он улыбнулся Милли и приподнял шляпу в знак приветствия.

— Мисс Хэйз, — сказал он, подойдя ближе.

— Мистер Лоуренс. — Милли вскочила. Она не встречала его с той ночи и сейчас совсем смутилась.

— Я… вы… очень приятно вас видеть. — И почему ему вздумалось подойти и заговорить именно сейчас, именно здесь? Что подумают ее тетушка и кузина после того, что только что наговорили ей?

— Э-э… разрешите представить вам мою тетю. Это миссис Элмер Холлоуэй, сестра моего отца. И, э-э… миссис Ричард Рэфилд, моя кузина. Тетя Ораделли, кузина Ханна, вы знакомы с Джонатаном Лоуренсом?

— Нет, боюсь, не имела удовольствия, — сказала Ханна, протягивая руку Джонатану. — Здравствуйте, мистер Лоуренс!

Тетя Ораделли холодно кивнула ему. Миллисент по веселым огонькам в глазах Джонатана поняла, что он прекрасно знает, как ее тетя относится к нему. Она надеялась, что он догадывается только о тетушкином недовольстве его статьями и ничего не подозревает о том, что Ораделли считает его еще змеем-искусителем, пытающимся соблазнить ее невинную племянницу.

— Вам нравится пикник, леди? Похоже, у вас довольно много коробок для продажи. — Он кивнул на стол, где стояли эти коробки.

— Да, у нас сегодня большой сбор, — сразу ответила Миллисент, возвращаясь к своей роли организатора этого праздника.

— А вы, мистер Лоуренс, пришли купить чью-либо коробочку? — приподняв брови, лукаво спросила Ханна. Джонатан рассмеялся.

— Нет. Боюсь, я только буду собирать материал для субботнего номера.

— Разве у вас нет специальных корреспондентов, молодой человек? — Тон тетушки Ораделли предполагал, что достойному джентльмену писать об общественных праздниках было неприлично.

— Да, мэм. — Уголки его полных губ изогнулись, придав лицу неповторимое, присущее только Джонатану выражение: что в любой ситуации он найдет что-то забавное. — К несчастью, выяснилось, что только владелец издательства должен работать по субботним вечерам.

Тетя Ораделли издала непонятный звук, напоминающий мычание, которое могло означать как неодобрение, так и нечто противоположное.

Это был ее обычный ход, когда она не собиралась продолжать беседу.

Джонатан повернулся к Миллисент.

— Как я понял, вы за все это отвечаете?

— Да. Это не так уж и трудно.

— Уверен, что вы скромничаете.

— Конечно, скромничает, — поддержала его Ханна, и Миллисент бросила на нее быстрый взгляд.

— Извините, — прервала Милли, — мне нужно отнести эти коробки на сцену. — Она обошла Джонатана и начала собирать коробки со стола.

— Позвольте помочь вам. — Джонатан взял коробки у нее из рук. Его пальцы коснулись руки Милли, и колючее тепло разлилось по ее животу.

— Спасибо. — Миллисент старалась быть как можно строже. Передавая ему коробки одну за другой, она боялась, что Джонатан заметит, как дрожат ее пальцы. Оставшиеся она схватила сама и повернулась, стараясь не встречаться глазами с Лоуренсом.

Она направилась к сцене, шагая по неровной земле так быстро, как только могла. Джонатан не отставал. Он шел рядом с ней! Ну, в самом деле! Почему он именно в этот момент решил показать себя джентльменом? После того, что наговорили Ораделли и Ребекка, Милля меньше всего хотелось, чтобы полприхода видело их вместе. Нет, теперь многие действительно смогут почесать языки…

Она не представляла, как ей вести себя с Лоуренсом. После того, что произошло между ними в ту ночь, после всех пересудов она вообще боялась заговорить с ним или дахе взглянуть на него. Что если дикая, животная чувственность, которую она испытала при его поцелуе, написана у нее на лице всякий раз, когда она смотрит на него? Если каждый может догадаться, что было между ними, только взглянув на них вместе? Вдруг он замечает, как она меняется в его присутствии? Милли чувствовала себя неуютно и неуверенно и, как всегда в таком состоянии, была раздражительна и резка.

— Какая из этих милых коробочек ваша? — невозмутимо спросил Джонатан, имея в виду те коробки, которые они несли.

Милли, забыв о смущении, ошеломленно взглянула на него. Он что, шутит?

— Никакая, естественно.

— Вы хотите сказать, что втянули стольких девушек в это мероприятие, в то время как сами не внесли свою лепту? — Он насмешливо покачал головой. — Ай-ай-ай, мисс Хэйз, нехорошо!

Она решила, что он дурачит ее. Любому было ясно, что старая дева, выставляющая на аукцион свою коробочку с лакомствами, делает из себя посмешище. Она холодно произнесла:

— Вряд ли это разумно, мистер Лоуренс. В празднике принимают участие совсем юные девочки. Боюсь, что мой праздник давно позади.

Подойдя к сцене, Милли оставила свою ношу и собралась идти за остальным. Глаза наполнились слезами, но она, сердито поморгав, прогнала их. Она не позволит Джонатану Лоуренсу оскорблять ее чувства.

— Мисс Хэйз! — услышала она его голос позади, но, не останавливаясь, решительно шла вперед. — Мисс Хэйз, подождите!

Для того чтобы расставить все коробки, которые нес Джонатан, потребовалось немало времени. Но он догнал ее и взял за локоть, останавливая. Милли круто повернулась. — Прошу прощения!

Она бросила сверкающий взгляд на его ладонь, сжавшую ее руку. Он сразу отпустил ее.

— Миллисент, извините, пожалуйста. Я обидел вас? Честное слово, я не хотел.

Его голос казался искренним. Милли посмотрела ему в лицо. Его брови были озабоченно нахмурены, а золотисто-карие глаза были чистыми и непонимающими. Он увидел, что она колеблется, и настойчиво продолжал:

— Пожалуйста, скажите, что я сказал или сделал не так? Я не хотел вас расстраивать. Я просто пытался завести разговор. Почему вы так побежали?

— Ох, не будьте таким бестолковым! — сердито проговорила Милли. — Я бы желала закрыть эту тему, а не пускаться в досадные объяснения.

— Лучше я узнаю нечто досадное и неприятное, чем буду находиться в неведении. Итак, не будете ли вы так добры объяснить, почему так рассердились?

— Я не рассердилась. Мне просто стало больно, — сказала Милли.

— Больно? Но почему? Я не понимаю! Что я сказал?

— Вы пошутили насчет сегодняшнего праздника и моего в нем участия, хотя каждый знает, что я уже далеко не в том возрасте, когда… Я не люблю, когда надо мной смеются, — резко закончила она и, отвернувшись от него, пошла дальше.

Он снова схватил ее за руку:

— Минуточку. Вы слишком быстры. Уверяю вас, я не насмехался над вами. Просто решил, что вы тоже принимаете участие. Почему бы нет?

— Мистер Лоуренс, в самом деле! — Щеки Миллисент покраснели. — Это благотворительная акция, правильно, но кроме того, это еще и способ подобрать себе пару. Это возможность для мужчин выбрать себе девушку, как… как предмет симпатии. И это для незамужних девушек, а не для старых дев.

— Так вы относите себя к ним?

— Конечно. К кому же еще я могу себя отнести? Джонатан как-то странно взглянул на нее.

— Я… я не знаю. Очевидно, мне никогда это не приходило в голову.

Миллисент насмешливо взглянула на него:

— А не вы ли сами говорили мне, что я — одна на них?

Губы Джонатана растянулись в улыбке.

— Нет, для такой женщины вы слишком здравомыслящи. И к. тому же я никогда не называл вас «старой» или «незамужней». — Он моргнул. — По-моему, вы вполне подойдете мужу, которому не помешают несколько шипов среди его роз.

Сердце Миллисент забилось сильнее. Что это? Джонатан Лоуренс флиртует с ней? Нет! Это абсурд. Она не занималась этим уже несколько лет. Даже то, что он поцеловал ее в ту ночь, не означало его интереса к ней, разве что в самом примитивном смысле. Она ни на секунду не представляла, что он может позволить себе заигрывать, флиртовать, ухаживать за ней на людях. Неважно, что он сказал, но все ведь знают, что она уже не первой молодости. Все ли? Но Джонатан не имел в виду, что она привлекательная или что она ему интересна. Или имел?

Она почувствовала, как неосознанно вытерла руки об юбку.

— Мистер Лоуренс, я в самом деле не вижу смысла в нашей беседе.

— А каждая беседа обязательно должна иметь какой-то смысл? — спросил он. — Разве никто не может поговорить с вами просто потому, что это ему нравится?

— Я не уверена, что вы находите приятными наши беседы, потому что мы всегда спорим.

Джонатан засмеялся:

— Я люблю немного перца в разговорах. А вы? Общаться с этими девушками — все равно, что есть покрытый сахарной глазурью торт. — Он кивнул в сторону девушек, болтающих у сцены. — Лучше целый час спорить и поддевать друг друга, чем выслушивать хихиканья, жеманности и выражения типа «я должна признаться…»

Он так комично закатил глаза, изображая чувствительных юных особ, что Миллисент не смогла не засмеяться.

— Может быть, нам нужно учредить новый праздник, где коробочки будут готовить мужчины — такие, как вы. — Она помолчала, потом поддразнила его:

— Интересно, захотели бы вы, чтобы кто-нибудь купил вашу коробочку?

Джонатан артистично прижал руки к груди и произнес:

— Это должны быть вы! — Потом он улыбнулся. — Почему бы нет?

Позже Миллисент решила, что могла бы предвидеть такой ответ, но в этот момент она ни о чем не думала. Она просто чувствовала себя легко и счастливо, пока Джонатан помогал переносить на сцену остальные коробки. Затем он задал ей несколько профессиональных вопросов о празднике и его благотворительных целях, и они разошлись.

Еще до начала аукциона Милли заняла свое место за столом и начала принимать вступительные взносы от молодых людей и записывать их имена на листочек. Ведущий весело шутил со зрителями, стоящими в первых рядах, ближе к сцене, подтрунивая над чьей-нибудь прижимистостью или спрашивая, кто чью коробочку предпочитает купить. Милли не обращала на него внимания, пока не услышала, как он произнес имя Джонатана Лоуренса. Она подняла голову и посмотрела на собравшихся у сцены людей. Среди них стоял Джонатан, скрестив руки на груди и улыбаясь.

— Ну же, давайте! — подбадривал Тэд. — Вы за весь вечер не поставили ни на одну коробочку, мистер Лоуренс!

— Но у вас нет той, которая мне нужна, — улыбнувшись еще шире, ответил он.

Миллисент отложила в сторону карандаш, постепенно все больше заинтересовываясь происходящим. Она вытянула шею, чтобы увидеть, чьи коробочки стоят на столе перед Тэдом. Их оставалось всего три. Она узнала одну, принадлежавшую Бьюлах Дорси; наверняка Джонатан не пожелает разделить с ней ужин. А впрочем, почему бы нет? Разве он не может выбрать кого-нибудь из этих трех юных созданий? Что значат его слова о нежелании выслушивать щебетание всех этих симпатичных девушек? Конечно же, его слова ничего не стоят, разве можно верить мужчинам? Он просто разыгрывал ее. А она, как дурочка, попалась на это.

Она заметила еще одиу девушку, стоящую возле сцены рядом с Бьюлах. Мнлли сощурилась, пытаясь узнать, кто же эта худенькая, бледная девушка. Кто она?

— Итак, мистер Лоуренс, которая из этих? — продолжал Тэд, указывая на коробочки. — Три красивые коробочки с вкуснейшим угощением, уверяю вас, а вот стоят симпатичные девушки, каждая из которых может составить вам компанию.

— Уверен, вы правы! Но, к сожалению, та леди сегодня не внесла свой вклад! Тэд поднял брови.

— Вот как? Вы говорите о девушке, которой сегодня здесь нет? Так выберите другую! Вы не пожалеете!

— Нет, все в порядке, она сегодня здесь — ответил Джонатан. — Просто она посчитала неподходящим для себя участвовать в аукционе.

Теперь уже все без исключения с жадным любопытством смотрели на Лоуренса, ломая головы, о ком же он говорил. Холодная пустота начала постепенно охватывать Милли. Он не может иметь в виду… нет, он не может говорить о…

— Итак, ну кто же это может быть? — наклонившись вперед, допытывался Тэд. — Держу пари, она будет счастлива принести свою корзинку с ужином прямо сейчас, если вы назовете ее.

— В самом деле? — Джонатан полез в карман и вытащил золотую монету. — Ну что ж, давайте посмотрим. Я даю двадцать долларов золотом за ужин с мисс Миллисент Хэйз.

Глава XII

Джонатан повернулся и с вызовом поглядел прямо на Миллисент. Та потрясение смотрела на него. Толпа тихо ахнула. Двадцать долларов было намного больше, чем давали за коробочки в этот вечер, тем более, золотой монетой! И за Миллисент Хэйз, которую все знали, как старую деву «со стажем» уже несколько лет!

Все как один повернулись к Миллисент. Лицо и шея ее залились краской. Ей казалось, что на нее смотрят тысячи глаз. Она никогда в жизни не чувствовала себя такой смущенной. Хотелось залезть под стол или вскочить и убежать. Или просто упасть на стол и разреветься.

Ни о чем подобном нельзя было и думать. По крайней мере, Миллисент Хэйз. В конце концов, она уважаемая в обществе; она должна сохранить хоть остатки своего достоинства после того, как Джонатан на людях опозорил ее.

Она медленно поднялась, ноги ее дрожали. Наклонившись, она подняла корзинку с едой, приготовленной, чтобы самой перекусить вечером. Она гнала от себя мысли, что, должно быть, сейчас все думают о ней и Джонатане и строят всякие невероятные предположения. На негнущихся ногах она направилась к сцене. Она будет очень спокойной, думала Милли. Она будет холодной и высокомерной, и никто не сможет даже подумать ничего плохого о ней или о дерзком предложении Лоуренса.

Миллисент протянула корзинку Тэду и произнесла ровным, твердым голосом:

— Конечно, мистер Барнхилл! Если мистер Лоуренс желает заплатить двадцать долларов за несколько яиц и пирожных, я буду счастлива отдать их ему!

Она не спеша пошла назад, стараясь ровно держать спину. Не хотелось, чтобы это выглядело бегством. Она опустилась на свой стул и посмотрела на руки, крепко зажатые коленями.

— Еще кто-нибудь смотрит сюда? — шепотом, не поворачивая головы, спросила она у Ханны.

— Нет. Все великолепно! Кузина Миллисент! Почему вы ничего не сказали мне? — Ханна перегнулась через стол и крепко зашептала. — Почему вы сразу не сказали, что Джонатан Лоуренс интересуется вами? Милли вскинула голову. Глаза Ханны блестели, она широко улыбалась. По другую сторону от нее тетя Ораделли глотала ртом воздух, выходя из шокового состояния и начиная приходить в себя.

— Он не интересуется мной! Он делает это, чтобы позлить меня. Это самый невыносимый мужчина из всех, кого я когда-либо знала.

— Он заплатил двадцать долларов золотом только для того, чтобы позлить тебя? — резонно заметила Ханна. — Каждый может сделать это бесплатно.

— Мисс Хэйз. — К их столу подошел Джонатан с ее старой корзиной в руках. На лице его светилась улыбка.

— Что? — пробормотала Миллисент и бросила на него хмурый взгляд.

— Мне кажется, что по традиции девушка, которая приготовила угощение, должна разделить его с тем, кто его купил.

— О-о! — Милли вскочила из-за стола, миновала Джонатана и быстро, не оглядываясь, пошла в парк, избегая мест, где собирались кучки людей, хотя в то же время у нее хватало ума не исчезать из их поля зрения окончательно. Она могла вообразить, как люди еще почешут языки по этому поводу!

Она остановилась у дерева и повернулась к Джонатану.

— Как вы могли так со мной поступить? — требовательно спросила она.

Джонатан с невинным видом пожал плечами.

— Как поступил? Заплатил немыслимую сумму денег для ваших благотворительных целей за еду, которая даже не украшена этими замысловатыми розовыми ленточками, бантиками и цветочками? — В глазах Джонатана играли веселые искорки, когда он, поставив корзинку на землю, начал изучать ее содержимое.

Миллисент неподвижно смотрела на него.

— Вы прекрасно знаете, «как». Не пытайтесь выпутаться, отпуская остроумные фразы! Вы опозорили меня на глазах практически у всего города. Нашу семью все знают!

— Опозорил вас? Что здесь ужасного, если за вашу корзинку, даже не выставлявшуюся на аукцион, дается самая высокая цена? Мне это кажется, наоборот, комплиментом. Я думал, вам станет приятно. Что вы даже будете гордиться!

Миллисент надоело стоять над Джонатаном и слушать его слова, доносившиеся снизу. Она присела и первым делом расправила юбку, убедившись, что та полностью закрывает ноги как раз до краев высоких ботинок.

— Моя тетя сказала, что слышала о нас сплетни только из-за того, что Бетси приходит ко мне. В Эм-метсвилле ничего не любят больше сплетен. Сегодня вы вдруг, ни с того ни с сего, подлили масла в огонь, заплатив эту нелепую сумму за мою корзинку! Завтра об этом будет знать весь город. Мы не сможем пройти по улице, чтобы кто-то не остановился и не начал шептаться за нашей спиной. Разве вам это безразлично?

Он пожал плечами:

— Если бы я позволил себе зависеть от того, что скажут другие, то остался бы без работы уже очень давно. Я должен отвечать только перед одним человеком — самим собой, и до тех пор, пока, смотрясь по утрам в зеркало, я не буду краснеть за себя, мне не о чем беспокоиться.

— Ну что ж, может, вам и безразлично, что о вас говорят. Возможно, вы способны прекрасно прожить один, не обращая внимания на пересуды. Но я так не могу! И что же вы сделали? Зачем?

Он помолчал, обдумывая ее вопрос.

— Я и сам точно не знаю. Я думаю, потому, что мысленно все время возвращался к нашему с вами сегодняшнему разговору, и мне показалось, до чего идиотское и устаревшее это понятие — «старая дева». Так называть девушку только потому, что она не выскочила замуж до двадцати лет! Но почему женщина должна выйти замуж при первой же возможности? Или при второй? Или когда там принято? Некоторые женщины намного красивее и интереснее в тридцать или сорок, чем большинство глупых девушек в семнадцать. Почему они должны отойти в тень, если остались незамужними к определенному возрасту? И почему мужчине следует выбирать жену только из недозрелых девчонок?

Миллисент странно смотрела на него:

— Просто так принято.

— Но почему? И почему все должно так продолжаться и дальше? Я прекрасно осознаю, что говорю:

с большим удовольствием предпочту провести время с вами, чем целый час сидеть с глупенькой молоденькой пустышкой. Вы — привлекательная женщина. Каждый бы испытал удовольствие от общения с вами. Но единственная причина, почему ваша корзина не выставлялась на аукцион — это устаревшая общественная традиция отодвигать незамужних женщин старше двадцати на задний план.

— Мистер Лоуренс, вам не кажется, что вы перегибаете палку? Я вовсе не чувствую себя «задвинутой на задний план». Как вы сами заметили, именно я отвечаю за организацию этого праздника.

Он неопределенно махнул рукой.

— Это же в переносном смысле! Я имею в виду, вы считаете, что должны сидеть тихо и незаметно, стать частью мебели. Вам больше не следует носить яркие или светлые тона, нужно быть не женщиной, а простым серым воробьем… Но это же просто идиотизм!

— Никакая женщина не хочет выглядеть глупо, выставляя себя более молодой, чем на самом деле, — сухо заметила Милли.

— Но зачем специально старить себя? Казаться старше, чем вы есть на самом деле? Знаете, мне кажется, в вас намного больше хорошего, чем вы показываете другим. Вы только хотите казаться самой строгостью и порядочностью.

— Хочу казаться? Нет, мистер Лоуренс, это настоящий абсурд. Мне вспоминается, что именно вы…

— А именно вы… — решительно прервал он ее, — …позволили надоедающему вопросами, назойливому, шумному, беспокойному десятилетнему ребенку быть рядом с вами, несмотря на то, что девочка совершенно не умеет вести себя в обществе и, к тому же, имеет огромного бестолкового щенка и шокирующего всех отца. Именно вы приняли в свой дом бедную бездомную девушку, которую каждая «порядочная» женщина немедленно отправила бы в приют для «заблудших женщин». Это вы делали из-за доброты и сострадания, а не из чувства долга. У вас доброе сердце, и неважно, за сколькими слоями кружев и шелка вы пытаетесь его спрятать. Согласитесь, вы ведь тоже пренебрегаете нормами общественной морали. Потому что достаточно независимы, чтобы когда-нибудь чувствовать себя по-настоящему счастливой, живя по правилам остальных.

— Кажется, вы меня знаете слишком хорошо для человека, который разговаривал со мной два или три раза. Для того чтобы понять, где истинные качества, а где маска, которая их скрывает, нужно много времени. Что мне действительно хотелось выяснить, так это — зачем ее носят…

— Не верю! — Он помолчал, затем улыбнулся. — И не думаю, что вы сами верите в это. Вы очень упорно стараетесь вести себя в соответствии с традиционными представлениями о «старой деве». Вам это пока, по-моему, плохо удавалось.

— В самом деле, мистер Лоуренс? Вы говорите абсолютную чепуху!

Джонатан пожал плечами.

— Может быть… — он вновь заглянул в корзинку. — Хм, вы не обманывали насчет нескольких яиц?

— Естественно, нет! Я же собиралась перекусить сегодня вечером одна. Уверена, что вы останетесь таким же голодным после сегодняшнего ужина, как и до него.

Он взглянул на нее, в глазах блистали смешинки.

— О, пожалуйста, не беспокойтесь обо мне.

— Да нет, вы же знаете, я не беспокоюсь…

— Ах, Миллисент, вы раните меня этим, — шутливо сказал он, запихивая в рот целое яйцо. — М-м-м… Вкусно! Кажется, качество вашей пищи компенсирует её количество.

— Не припомню, чтобы разрешала вам обращаться ко мне по имени, — холодно произнесла Миллисент, прикладывая все усилия, чтобы сохранить серьезный тон и не начать вслед за Джонатаном поддразнивать и иронизировать. Эта манера оказалась весьма заразительной.

Джонатан посмотрел на нее, не говоря ни слова, и на его губах медленно проступила улыбка, неясная и зовущая. Глаза его потемнели и потеплели. Милли поняла, что он вспомнил об их поцелуе в ту ночь. Она почувствовала, как вспыхнуло ее лицо, но сама не могла понять, что это было: жар стыда или жар страсти.

— М-м-м… — промурлыкал он, облизывая пальцы, — — вам не кажется, что мы сегодня слишком официальны?

— Джонатан… — начала Милли почти просительно, но вдруг поняла, что сама назвала его по имени. Она, смущенно замолчала.

Он засмеялся:

— Видите, как это легко?

Теперь она была абсолютно уверена, что покраснела до корней волос.

— Извините… Я не думала… — он был прав, у нее почти непроизвольно слетело с языка его имя. Слишком легко и просто. Она знала, так получилось потому, что слишком часто она думала о нем и мысленно обращалась к нему.

— Не стоит извиняться! Я не возражаю. Мне нравится, когда вы произносите мое имя. А я люблю произносить ваше. Вам не кажется, что мы уже достаточно знакомы, чтобы оставить официальные обращения?

Милли посмотрела на Джонатана. Его золотистые глаза сейчас были серьезными. Мысли ее вновь вернулись к той ночи. Она снова могла почувствовать его губы на своих, ощутить прикосновение его рук. Да, они достаточно знали друг друга. Что касается Милли, так близко она вообще не знала никого другого.

Она опустила глаза.

— Я… я думаю, да. — Она услышала, как он вновь зашуршал чем-то в корзинке и потом протянул ей яйцо. — Прекрасно! Не хотите ли попробовать своей собственной стряпни? Это вкусно.

— Спасибо. — Милли взяла половинку яйца из его рук, и ее пальцы коснулись его. Она ужаснулась, поняв, что внутри снова все задрожало. Боже, помоги ей не показать себя растерявшейся дурочкой перед этим человеком! Она была уверена, что ему удавалось ставить в такое положение многих женщин.

Она быстро глотала маленькие кусочки яйца, абсолютно без желания и аппетита, но не представляя, что еще можно делать в этой ситуации. Она никогда не встречала человека, который бы приводил ее в такое смятение, как Джонатан Лоуренс.

Он лежал на боку, подперев голову рукой, и снова пытался что-то отыскать в ее корзине. Миллисент наблюдала за ним сквозь опущенные ресницы.

— Я говорила, здесь ничего такого нет, — наконец произнесла она насмешливо. Он невинно взглянул на нее.

— Разве я что-то сказал?

— Вам было нужно вовсе не это.

Джонатан улыбнулся:

— Моя дорогая Миллисент, мне кажется, вы должны чувствовать себя втройне виноватой за то, что подсунули мне эту полупустую корзинку.

— Я ее вам не подсовывала! Мне и в голову не могло прийти, что вы будете настолько глупы, чтобы купить ее — да еще и за такую цену!

— Мне всегда могла легко вскружить голову хорошенькая женщина. — Он достал еще одну половину яйца из корзинки и отправил ее в рот.

— Вам нравится дразнить меня?

Джонатан улыбнулся, и глаза его заблестели:

— Скорее всего, я испытываю определенное удовольствие, наблюдая, как вы вспыхиваете. Конечно, это не очень красиво, но ваши глаза тогда становятся такими необычайно синими…

— Я не падка на лесть. — Милли взглянула на него.

— Лесть? Это не лесть, это правда! Вы всегда так реагируете на комплименты?

— Я не знаю, в какую, как вы это называете, игру вы играете, но уверяю, что не хочу принимать в ней участие.

— Вы неисправимая колючка, Миллисент Хэйз. Вам кто-нибудь уже говорил это? Нет, догадываюсь, что никто не посмел. Однако, это так. Там, где только комплименты, учтивость и попытки завязать разговор, вы видите обиды и оскорбления. Я просто хотел побыть в вашей компании, поговорить с вами. А вы продолжаете настаивать на том, что я скрываю какие-то дьявольские замыслы…

— Но это все неразумно.

— Что неразумно?

Милли неопределенно махнула рукой.

— Все это. Ваша покупка корзинки. То, что мы сейчас сидим здесь вместе. Вещи, которые вы говорите. Я не понимаю вас!

— Не надо все усложнять. — Он спокойно посмотрел на нее. — Я не лицемер и не дьявол, как вы думаете. Я уже объяснил, почему купил именно вашу корзинку. А еще я хотел найти повод побыть с вами наедине. Это несложно понять; причина та же, что и у каждого мужчины, покупающего угощенье, приготовленное для аукциона девушкой. Он хочет остаться с ней вдвоем.

Миллисент не дышала.

— Я уже не в том возрасте, чтобы верить красивым сказкам, — наконец произнесла она дрожащим голосом. Джонатан поморщился.

— Ну вот, вы опять! Неужели, действительно, так трудно поверить, что мужчине может нравиться ваше общество? Что он может считать вас привлекательной?

— Мне почти тридцать. Я старая дева.

— Вы защищаетесь своим незамужним положением точно щитом. Чего вы боитесь?

— Я ничего не боюсь, — презрительно ответила Миллисент.

— Тогда почему же так настойчиво пытаетесь убедить себя и всех окружающих, что вы обычная и некрасивая? Почему вы, как старуха, одеваетесь в темные, скучные цвета и стягиваете свои волосы в пучок на затылке? В тот день — вы знаете, о чем я — с распущенными волосами вы выглядели просто красавицей!

Милли снова бросила на него взгляд; будучи не в силах удержаться, Джонатан, не отрываясь, смотрел на нее какими-то сонными светло-карими глазами, на губах была та же самая улыбка… Ее сердце сжалось в комок. Все, о чем она могла сейчас думать — это их ночной поцелуй. Она почти физически ощущала аромат роз у крыльца, чувствовала, как его руки обнимают ее талию.

Этот человек был опасен. Миллисент опустила глаза и посмотрела на юбку, края которой она крепко сжала пальцами, чтобы унять дрожь в руках. Она не позволит ему вытворять с ней такое. Она слишком старая, слишком циничная, слишком спокойная.

— Не думаю, что это подходящая тема для обсуждения, — неуверенно сказала Милли.

— Возможно, вы правы. Но меня часто обвиняли в бестактности, — произнес он все таким же глубоким, проникновенным голосом. Милли подозревала, что он будет продолжать в том же духе, пока не услышит от него желаемого ответа. — Еще обо мне часто говорят, что я настойчив. Циничные замечания редко беспокоят меня. Так же, как и нормы поведения в приличном обществе.

— Могу себе представить! Я не понимаю, зачем вы все это делаете! — в сердцах сказала Миллисент, избегая его взгляда.

— Делаю что?

— Вы знаете, что. Говорите такие слова, а в ту ночь…

— Вы имеете в виду, когда я вас поцеловал? — Миллисент кивнула, ее лицо пылало от смущения. — Я поцеловал вас, потому что вы были прекрасны. Потому что я хотел вас. Думаю, сейчас я здесь по той же самой причине.

— Это невозможно, — почти не дыша, возразила Милли. Она чувствовала себя так, будто превратилась в один сплошной нерв. Каждый мускул ее тела был в напряжении, словно она с чем-то боролась, хотя сама не до конца понимала, с чем.

— Невозможно? — Голос Джонатана прозвучал озадаченно. — Неужели невозможно представить, что мужчина способен потерять из-за вас голову? Не верю, что вы ни разу не были объектом страсти и желания какого-нибудь мужчины!

— Все это давно осталось в прошлом. Я уже не та глупенькая девочка, какой когда-то была. — Милли начала подниматься, желая поскорее уйти, но Джонатан, дотянувшись, взял ее за руку и усадил на место.

— Так вы боитесь этого — быть юной девушкой, какой были когда-то? Так вы это прячете в себе?

— Я ничего не прячу! — зло ответила Миллисент сердито посмотрев на него. — Я только не хочу выслушивать ваши бредовые обвинения! Не понимаю, что вы делаете — пытаетесь насмехаться надо мной?

— Нет. — Его спокойный взгляд замер на ее лице. Миллисент ощущала этот взгляд почти как физическое прикосновение. — Никогда не пытался.

— Тогда что? Думаете, я легкая добыча, потому что когда-то не вышла замуж? Что я слишком хорошо знаю, сколько мне лет и каковы мои шансы, и позволю вашим сладким речам… — Она остановилась, не находя подходящих слов, чтобы выразить свою мысль.

— …Соблазнить вас? — прямо и откровенно подсказал Джонатан. Он сел, и вздохнув, отпустил ее руку. — Нет, у меня не было в мыслях. Ничего подобного. Я не имею привычки вводить в грех ничего не подозревающих женщин. Однако было бы глупо отрицать, что у меня есть такие же желания и инстинкты, как и у любого мужчины. Не буду скрывать, я желал вас той ночью, — и он посмотрел на нее. — Разве это не естественно в отношениях мужчины и женщины?

— Не знаю… — поколебавшись, ответила Миллисент. — У меня маловато опыта…

— Я в этом не сомневаюсь, судя по тому, как вы бежите от всех.

— Джонатан, честно говоря… — она заставила себя посмотреть ему в глаза, — я не распущенная женщина, не из тех, кто…

— Я никогда так не думал, — вставил он. — Но знаю, что вы очень страстная, как бы ни пытались это скрыть. Я почувствовал это, когда обнимал вас, ощутил на ваших губах…

Его слова, произнесенные глубоким грудным голосом, можно было сравнить с острыми иглами желания, которые пронзали насквозь ее тело. Казалось, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Милли немного боязливо оглянулась по сторонам. Было такое ощущение, что все окружающие должны слышать, о чем они говорят, видеть, как блестят глаза Джонатана и ощущать тепло, исходящее от его тела.

— Джонатан, пожалуйста, не говорите так! Это… нельзя!

— Почему?

Она уставилась на него.

— Вы серьезно? В парке столько народу, и сейчас еще светло.

Джонатан улыбнулся.

— Они не слышат нас. И еще: все, что чувствуют друг к другу мужчина и женщина, должно обсуждаться в темноте? Хотя, я признаюсь, не отказался бы от встречи с вами наедине ночью. А что, это можно устроить.

— Джонатан! О Господи! Я не хочу обсуждать никаких подробностей на этот счет. Естественно, я не собираюсь ничего «устраивать» ночью или в любое другое время суток. Вы, должно быть, и в самом деле дурно думаете обо мне, если предполагаете, что я соглашусь на какое-то тайное свидание!

— Никогда и не ожидал этого от вас. И никогда не думал о вас «дурно». Я самого высокого мнения о ваших добродетелях, ваших способностях, вашем лице, вашей фигуре. — На последних словах его голос стал мягким и вкрадчивым. — Миллисент, мне очень нравится вас дразнить. Мне нравится, как при этом сверкают ваши глаза и розовеют щеки. Но сейчас я говорю серьезно. Вы действительно мне нравитесь. Я не имею понятия, что может произойти между нами в будущем. Не знаю, полюблю ли я еще когда-нибудь и женюсь ли во второй раз. — Он криво улыбнулся. — Я не представляю, можем ли мы с вами пробыть больше пяти минут вместе и не поругаться. Но я уверен в одном: мне хорошо с вами. Так, мне кажется, мы могли бы лучше понять наши отношения и самих себя. Пусть все идет своим чередом, а там станет ясно. Я бы хотел танцевать с вами на балах. Сидеть рядом на всех общественных праздниках.

Милли просто молча смотрела на него, не в состоянии вымолвить ни слова. Он что, серьезно? Он говорит об ухаживании за ней?

— По-моему, я прошу у вас разрешения ухаживать за вами, — продолжал он. — Что вы на это скажете, мисс Хэйз?

Миллисент судорожно вздохнула и отвела взгляд в сторону. Сердце ее кричало «да!» Она хотела сидеть с ним на веранде или в гостиной и разговаривать. Она хотела слышать его голос и смех, наблюдать за движениями рук, за неуловимыми движениями его лица. Как божественно было бы танцевать с ним на балу или прогуливаться вместе прохладным вечером… Божественно, но опасно.

Она так легко теряла контроль над собой в его присутствии. С первого взгляда она почувствовала его привлекательность и попыталась сбросить с себя чары его обаяния. Но глубоко внутри Милли знала, что ее тянет к Джонатану. Когда он целовал ее, она вся дрожала от желания. И неважно, как часто она сердилась или осуждала его — волнение охватывало ее каждый раз, когда он был рядом. Когда он улыбался, жаркое тепло постепенно разливалось по всему ее телу. Во всем, что касалось Джонатана, она поступала безрассудно и опрометчиво. А что будет, когда он полностью завладеет ее сердцем?

Миллисент сама знала ответ. Она станет слабой и жалкой. Поэтому, чтобы ни говорил Джонатан, она точно знала: у их отношений нет будущего. Может, ему и нравится болтать с ней, может, его действительно к ней влечет, но она не могла представить, что когда-нибудь он захочет жениться на ней. Это абсурд. Даже если он сгоряча или бездушно примет такое решение, для Миллисент это будет невозможно. Она не бросит брата и свой сестринский долг только потому, что встретила мужчину, чьи божественные глаза зажигают в ней огонь страсти. Расстаться же с Джонатаном будет не так легко, как это происходило у нее с бывшими кавалерами, и только по одной причине: он вызывал в ней целую бурю эмоций, чувств, и — настолько сильных, что это новое состояние Милли ни с чем не могла даже сравнивать.

Ее непреодолимое, почти на уровне инстинкта, желание шокировало ее саму; Миллисент не могла понять, откуда вдруг внезапно появилась эта низкая, почти животная страсть. Разве так должна чувствовать истинная леди? Она была глубоко уверена, что ни одна из известных ей порядочных женщин не переживала ничего подобного. И Милли твердо решила, что не должна позволять низменным страстям брать верх над своими основными жизненными правилами. Она будет делать то, что все, включая ее саму, ожидали от нее: будет терпеливо, год за годом, ухаживать за Аланом. Волнение, которое пробудил в ней Джонатан, не было любовью, говорила себе Миллисент, однако боялась, что оно может перерасти в любовь и тогда выбросить из сердца Джонатана будет еще больнее. Она не могла позволить себе так сильно увлечься им. Конечно, Джонатан вряд ли окажется способным это понять. А она не может допускать, чтобы все шло своим чередом, как он предлагает. Это слишком большой риск.

— Итак, Миллисент? — спросил он и, взяв за подбородок, повернул к себе ее лицо. — Вы позволите ухаживать за вами?

— Джонатан, это глупо! Мы слишком стары, чтобы делать такие вещи.

Его брови в изумлении поднялись.

— Слишком стары? Чтобы заинтересоваться человеком противоположного пола? Только не я, дорогая! Да, думаю, и не вы.

— Пойдет столько сплетен… — ухватилась Милли за последнюю отговорку, которую сумела придумать. В конце концов, не могла же она сказать, что боится слишком привязаться к нему или влюбиться, а потом остаться с разбитым сердцем.

— Несомненно! — весело согласился Джонатан. — Но я не слышал, чтобы кто-нибудь умирал от сплетен.

— Вам, конечно, будет все равно, — согласилась Милли, освободив подбородок из его пальцев. — А женщины всегда страдают. Я стану для всех посмешищем.

— Потому что будете встречаться со мной? Дорогая Миллисент, вы оскорбляете мою гордость!

Миллисент поморщилась.

— Все будут говорить, что я, как дурочка, стала ловить такого выгодного жениха…

— Я и не догадывался, что в Эмметсвилле так высоко меня ценят!

Миллисент округлила глаза.

— К чему эта ложная скромность? Конечно, вы сами прекрасно знаете, что красивы.

Он заулыбался.

— Приятно слышать, особенно от вас!

— Я просто констатирую очевидный факт, — холодно ответила Милли. — Привлекательный неженатый владелец местной газеты… Естественно, вы считаетесь хорошей партией. Намного более достойной, чем полагалось бы мне. Будут говорить, что я охочусь за вами и что-нибудь типа «запомните мои слова: Миллисент Хэйз очень скоро окрутит его».

— Неужели вы так зависите от мнений недалеких городских сплетниц? Неужели то, что скажут другие люди, намного важнее, чем ваши чувства и желания? Я думал, вы более независимая.

— Я уже говорила, для мужчины все намного проще, — сердито ответила ему Милли. — Обычно над женщиной смеются и женщину осуждают. Мне ведь придется встречаться лицом к лицу со своей семьей и со всеми остальными в этом городе, зная, что они перешептываются за моей спиной. Что у женщины есть, кроме доброго имени?

— А счастье? — предположил Джонатан, лежа на траве, подложив под голову руку и глядя на Милли. — Смех? Любовь?

Миллисент ничего не отвечала, только нервно покусывала губы.

— Но я, — продолжал он более мягким тоном, — не прошу вас наплевать на свою репутацию и стать моей любовницей. Так же, как не прошу, чтобы из-за меня вы попадали в идиотское положение!

— Я знаю, — тихо сказала Милли. Она чувствовала, что вот-вот расплачется. Она никак не могла признаться, как сильно хочет видеть его, зная, что в противном случае они расстанутся! Он мог бы привести еще дюжину доказательств, что она не права. И даже тогда Милли не смогла бы сказать правду, что просто боится совсем потерять голову от любви к нему.

— Джонатан, пожалуйста! Я знаю, что правильно решила. Лучше будет, если вы не станете за мной ухаживать. Лучше все прекратить сейчас, быстро и насовсем.

— Прекратить все? Прекратить — что? Между нами ничего не было! — Его голос казался сердитым, и Миллисент не смела посмотреть ему в глаза. Она чувствовала, что в этот момент он ненавидит ее и что сегодня ночью она выплачет все глаза. Но что было поделать? Миллисент Хэйз не умела забывать свои обязанности, как и обещание, данное отцу, Алану и самому Господу Богу. Она поклялась заботиться о брате, и никто, даже Джонатан Лоуренс, не заставит ее нарушить эту клятву.

Наконец, когда пауза в разговоре слишком затянулась, Джонатан вздохнул и поднялся.

— Хорошо, Миллисент. Я оставлю вас в покое и больше не буду навязываться. Надеюсь, вы будете счастливы со своим незапятнанным честным именем в глазах общества. Знаете, кого вы мне напоминаете? Сказочную красавицу Рапунцель, запертую в башне. Только ту держал замок, а вы заперли себя сами — своим страхом.

Джонатан повернулся и зашагал прочь.

Глава XIII

Алан сидел в кровати, когда пришла Опал вытирать пыль в комнате. Его лоб был нахмурен, на губах недовольная гримаса. Опал доброжелательно улыбнулась, но он только мрачно кивнул в ответ. Опал растерялась. Вначале Миллисент была молчаливой и раздражительной после праздника вчера вечером, а теперь, кажется, и Алан на что-то сердился. Опал испуганно подумала, не она ли чем-то расстроила их.

— Извините, — мягко сказала она. — Я пришла не вовремя? Может, мне уйти? Я вернусь попозже.

— Нет, ты тут ни при чем. Входи, Опал, не обращай на меня внимания. — Алан вздохнул и его губы раздраженно изогнулись: — Это все этот про… проклятый Джонни. Я позвонил в колокольчик как минимум десять минут назад, а он до сих пор не изволит появиться. Я хотел встать и пересесть на стул; мне нужно кое-чего поделать за столом. Куда он делся? Неужели для того, чтобы добраться в комнату с заднего двора, нужно десять минут?

— Так он не во дворе! Ида послала его в овощную лавку купить приправы для супа. И еще он собирался зайти по пути на почту, чтобы взять газеты для мисс Миллисент. Он, должно быть, вот-вот вернется.

— Прекрасно! — На лице Алана появилось раздраженное выражение. Он отвернулся от девушки, не желая, чтобы она видела его таким. — Извини. Ты, должно быть, думаешь, что я абсолютно избалованный, эгоистичный человек, заставляющий всех носиться со своими проблемами…

— Нет, ну что вы! Конечно же, нет! — Опал подошла к изголовью его кровати. — Честное слово! Вы не избалованный, не эгоистичный. Должно быть, очень тяжело ждать кого-то лишь потому, что хочешь встать с кровати. Это раздосадует любого.

Алану удалось улыбнуться.

— Спасибо. Я всегда могу рассчитывать на тебя, если мне нужно будет успокоиться. Кажется, я этого не заслуживаю.

— Ну что вы! Может быть, я смогу вам помочь подняться с кровати? — предложила Опал. — Знаете, я очень сильная, намного сильнее, чем кажусь.

Алан выглядел испуганным.

— Нет, я уверен, ты не сможешь! В твоем-то положении? Нет, так не пойдет. Даже если бы ты была не…. то все равно не подняла бы меня. — Он не пояснил, что Джонни в полном смысле слова, переносит Алана с кровати на стул, как ребенка. Слишком стыдно было рассказывать об этом Опал. — Нет, нет. Все в порядке, не волнуйся! Я подожду, пока вернется Джонни. Это недолго.

— Ну что ж, если вы так считаете… — Опал заколебалась. — Но я могла бы вам помочь, в самом деле. — Она повернулась и начала уборку. Алан наблюдал за ее быстрыми и уверенными движениями, когда она стирала пыль с мебели, наклонялась, чтобы протереть ножки кровати и шкафов.

Алан нахмурился:

— Ты уверена, что эта работа не тяжела для тебя? Я имею в виду твое положение. — Опал выпрямилась опершись о стену, чтобы легче было стоять, и улыбнулась ему.

— О Боже, это совсем не тяжело для меня! Даже наоборот, очень легко. Мне кажется, я обманываю вас и Миллисент.

— О, нет! — быстро перебил ее Алан. — Не думай так. Уверен, что ты очень помогаешь Миллисент.

— Не понимаю, чем, — честно призналась Опал. — Но я очень благодарна мисс Миллисент за доброту. И вам тоже.

Алан, смущенный ее благодарностью, опустил глаза. Ему не казалось, что они с Милли так уж много сделали для девушки. Опал нужен муж, который заботился бы о ней. Она была такой милой, хорошенькой и хрупкой — и такой доброй, сердечной…

Опал продолжила уборку, затем остановилась, не решаясь что-то сказать, но потом неуверенно произнесла:

— Я подумала… надеюсь, вы не сочтете меня слишком бестактной…

— Конечно, нет, — заверил Алан, когда она замолчала. — В чем дело?

— Знаете, в одном из приютов, где я жила, был мужчина, уже пожилой. Его ранили во время войны, когда он был еще мальчиком. Обе ноги ампутировали выше колен. На потолке над его кроватью был приделан крюк, через который протянули веревку. Так он подтягивался по этой веревке и сам поднимался с кровати. — Она замолчала, пытаясь по выражению лица Алана определить его реакцию.

Алан с минуту смотрел на нее. Странно, но от этих слов он ощутил где-то внизу живота холодное предательское шевеление, похожее на страх. Но это глупо — чего ему бояться?

— Какое такое приспособление? — наконец произнес он. — Что ты имеешь в виду? Расскажи поподробнее.

Ободренная его вопросом. Опал подошла ближе.

— Знаете, он был очень независимым человеком и ненавидел, когда санитарки или их мужья помогали ему вставать с кровати или, наоборот, перебираться из коляски в постель. Он сидел в кровати или кресле у окна целыми днями и строгал что-то ножом. Попросил своего брата принести веревку, и они перекинули ее через крюк. А потом он научился подтягиваться по этой веревке — поднимать свое тело и садиться прямо в инвалидное кресло, которое стояло рядом с кроватью. Он проделывал это каждый день.

— Понятно… — после некоторой паузы сказал Алан. — И ты думаешь, что я должен попробовать то же самое?

— Нет, я не говорила, что вы «должны». Но знаю, что вам не нравится подолгу ждать Джонни. Могу поспорить, вы чувствуете, что слишком зависите от него.

Опал была права. Он ненавидел это чувство. Но всегда относился к нему как к тому неизбежному, с чем необходимо смириться. Он никогда не думал, что все это можно изменить. После несчастного случая Алан был очень слаб; долгое время находился между жизнью и смертью. Ему грозило кое-что пострашней, чем парализованные ноги. Еще год или два после этого он был очень болезненный и при малейшей возможности подхватывал простуду. С самого начала Джонни стал переносить его с кровати в кресло и обратно, как ребенка. Миллисент и мать нянчились с ним, как с маленьким, всегда стараясь предугадать любое его желание. Они непростительно разбаловали его; Алан считал, что Миллисент до сих пор продолжает это делать. А он постарался принять все случившееся как должное, не жаловаться и не стонать, примириться с фактом, что он инвалид, не способный ничего сделать самостоятельно.

— Но я… — он попытался улыбнуться, чтобы скрыть чувство унижения. — Я слабый человек. После несчастного случая я совсем обессилел. Похоже, мне просто может не хватить сил, чтобы поднять свой вес с кровати.

— О, простите! Думаю, я заговорила обо всем этом только потому, что мне и в голову не пришло, будто у вас ослабленный организм. — Ее лицо стала медленно заливать краска. — Знаете, вы прекрасно выглядите, но я должна была сама догадаться. Я не подумала… — она смущенно отвернулась.

Алан обнаружил, что ему неприятно, когда Опал думает о нем как о немощном и больном. Одна из главных причин, почему ему нравилась эта девушка, заключалась в том, что она не относилась к нему как к ребенку, а именно так поступали Миллисент и его остальные родственники. С Опал он не чувствовал себя беспомощной развалиной. Она считала его умным и добрым. А теперь, со страхом подумал Алан, и она поймет, что он абсолютно обыкновенный человек: заурядный лежачий больной, не способный сам заботиться о себе и полностью зависящий от других.

Она увидела его таким, какой он был на самом деле — просто калекой.

Опал тихонько выскользнула из комнаты. Алан откинулся на подушку и закрыл глаза. Ему было больно;

больно так, как никогда раньше. Это не была горечь, или печаль, или знакомое разрывающее душу желание вдруг сделать что-то, что он мог делать раньше, до того, как… Он не хотел вновь стать мальчиком. Все, чего он желал, — это поступать и выглядеть, как мужчина.

Через несколько минут в комнату бесшумно вошел Джонни, прервав грустные размышления Алана.

— Мистер Алан, — произнес он, обходя кровать. Джонни был угловатым и худым, как лезвие ножа, но Алан знал, что внешняя хрупкость была обманчива; он без труда поднимал и переносил Алана. Этот парень был очень медлительным, хотя Алан помнил, что в детстве Джонни мог летать, словно ветер. Алану никогда не удавалось догнать его. Все в Джонни было странным. Тихий голос и странная, присущая скорее туповатым людям манера разговаривать резко контрастировали с острым юмором и глубоким смыслом сказанного, который скрывался за простыми обыденными словами.

— Джонни, — обратился Алан, взглянув на парня, — можешь ответить на один вопрос? Только честно. Ни один мускул загорелого лица Джонни не дрогнул.

— Ответить на вопрос? Ну, конечно же. Вас что-то беспокоит?

Алан покачал головой:

— Нет, просто — как ты думаешь, я очень слаб? Я имею в виду, если укрепить как-нибудь на потолке веревку, я смогу подтягивать с ее помощью свое тело? Или это для меня непосильно?

Джонни долгим взглядом посмотрел сначала на Алана, потом на потолок. Еще через некоторое время он вновь посмотрел на Алана.

— Что вы имеете в виду под «укрепить»? Как мы это сделаем?

— Ну, не знаю. Но если сделаем, смогу я подниматься с кровати и пересаживаться на стул?

Джонни заморгал. Он взглянул на инвалидное кресло, стоящее довольно далеко от кровати.

— А для чего вам это? Я помогу вам.

— Да, но я не хочу, чтобы мне помогали. Это моя цель. — Алан поморщился. — Все, что я хочу от тебя услышать, так это хватит ли у меня сил или нет?

И снова неподвижный взгляд задержался на нем еще на одну минуту.

— Вы хотите сказать, достаточно ли сильны ваши руки? Сможете ли вы поднять собственный вес? — Он нахмурился и слегка покачал головой. — Точно не знаю. Вы были достаточно сильным парнем, но ваши мышцы очень долго отдыхали. Мне кажется, они сейчас слабоваты. Не уверен, что вы сможете приподнять себя с постели. По крайней мере, сейчас.

Алан кивнул. Он ожидал именно такого ответа.

— Только… — медленно начал было Джонни.

— Да? — подхватил Алан. — Что только?

— Сила мускулов — это такая вещь, которая может вернуться. Вот что я думаю: это не то что деньги, которые истратил, и все. Если бы вы поработали над этим, то сумели бы справиться рано или поздно.

Алан покраснел.

— Работать над этим? И что я должен делать?

Джонни выглядел озадаченным.

— Ну, я не знаю сейчас, что именно. Никогда не задумывался. — Он помолчал. — Наверное, поднимать что-нибудь? Что-нибудь маленькое, но тяжелое, как камень или кирпич.

— Да. Можно начать с этого, а потом брать более весомое — по мере того, как я буду становиться более сильным. Если буду становиться… — Алан был далеко не уверен в этом. В конце концов, его руки не занимались никакой физической работой целых десять лет. С другой стороны, он не мог выносить, когда Опал думала о нем как о слабом и беспомощном. Но если ничего не выйдет, ему снова придется это пережить. Он до сих пор ощущал привкус стыда, испытанного, когда был вынужден признаться Опал, что не может сделать то же, что другие мужчины. Больше всего на свете Алан не хотел испытать этот стыд еще раз.

Он судорожно вздохнул. Он уже не помнил, когда в последний раз рисковал. Да, в самом деле, в последний раз он испытал это, когда маневрировал на краю телеги и свалился под колеса. Последний, гибельный риск.

Он подумал о больших серых глазах Опал. Как они сияли, когда он что-нибудь ей объяснял! Бывали случаи, когда отказаться от риска опаснее, чем решиться на него. И болезненнее.

В оставшуюся часть дня, после того, как Джонни пересадил его в кресло и подкатил к столу, Алан не переставал думать о возможности укрепить мышцы рук. Не то, чтобы они были совсем слабыми. В конце концов, все эти годы он руками крутил колеса своей коляски; нельзя сказать, что его руки абсолютно бездействовали.

Да и почему руки должны быть слабыми, если покалечены ноги? В действительности у него не было причин считать себя полным инвалидом, думал он. До несчастного случая Алан имел превосходное здоровье. И хотя он был тогда лишь подростком, но уже достаточно сильным физически. Он рубил дрова, скакал верхом, взбирался на деревья. Все знали, что он отличный пловец, самый быстрый из всех мальчишек.

Если бы он с самого начала решил без посторонней помощи подниматься с кровати и ложиться в нее, то сейчас это не представляло бы для него проблемы. Мышцы обрели бы силу и крепость. Почему он не попытался раньше? Почему никто не заставил его попробовать?

Алан подумал о любви родителей и Миллисент, о том, как они оберегали его, заботились о нем, стараясь делать все, чтобы он не ощущал себя обделенным судьбой. А ему было так легко, приятно, удобно принимать их любовь. Они абсолютно обезопасили его мирок. Тогда он только этого и хотел. Но теперь — теперь недавнее прошлое показалось слишком гладким и спокойным.

Было бы здорово самому поднимать и опускать себя при помощи подтягивания. Это будет способом отвоевать хоть толику независимости. Алан при этой мысли ощущал головокружительное чувство свободы.

Он решил, что сможет начать, упражняясь с парой книг в каждой руке. Если он будет ежедневно делать это бесчисленное множество раз, то, по крайней мере, скоро поймет, увеличивает ли это силу мышц или, наоборот, ухудшает самочувствие.

Алан подъехал к книжным полкам и взял толстый художественный журнал, который Миллисент принесла ему вместе с почтой. Не удовлетворившись им, он принялся искать еще что-нибудь подходящее, вытаскивая и вновь ставя книги на место. Наконец, нашел два тома подходящего веса и размера, которые, казалось, могли бы послужить для его целей.

Он начал поднимать и опускать книги много-много раз, пока руки не заболели. Он опрокинулся на спинку кресла, чтобы отдохнуть, и задумался о том, когда же удастся достаточно укрепить руки, как вдруг услышал за спиной звонкий молодой голос.

— Привет! А что ты делаешь? — Бетси, зацепившись руками за подоконник, стояла на цыпочках на веранде по ту сторону окна.

— Сейчас я и сам толком не знаю. Кажется, пытаюсь тренировать руки.

— Зачем? Как?

Алан улыбнулся. Это были два самых любимых вопроса Бетси.

— Я… — он поколебался, не желая никому объяснять свои намерения. Словно внутренний голос настойчиво советовал скрыть эти первые усилия, пока не выяснится, получится у него что-нибудь или нет. Но Бетси была слишком любопытным ребенком, чтобы удовлетвориться молчанием вместо ответа. — Ну что ж… я пытаюсь провести эксперимент с этими книгами.

— Эксперимент? Правда? — Бетси еще больше свесилась в комнату через подоконник, глаза ее расширились от любопытства.

— Да. Хочу выяснить, смогу ли укрепить руки.

Бетси нахмурилась, сморщив нос.

— Но как вы сможете узнать это из книг?

— Не из книг, а с их помощью. Смотри, книги легко поднять, но в то же время они довольно тяжелые. Если я буду их поднимать какое-то время, то мои руки должны стать сильнее. Потом я попробую удерживать более тяжелые книги — ну, и так далее.

— А, понятно! Но зачем это вам?

— Я надеюсь, что если стану сильнее, то попрошу Джонни укрепить на потолке, над кроватью, веревку и буду подтягиваться на ней, поднимая свое тело с постели. Потом научусь пересаживаться на стул с кровати и обратно, не прибегая к посторонней помощи.

Бетси энергично закивала. Она все-таки была еще ребенком, чтобы понять желание делать все самостоятельно, без помощи посторонних.

— А что вы хотите прикрепить к потолку?

— Веревку. Я думал, что можно будет закрепить там крюк и привязать к нему веревку.

— Ей-богу! Вот будет!

Наивная Бетси, подумал Алан, улыбаясь.

— Ты так думаешь? Надеюсь, что будет. Но вначале я хочу потренировать руки.

— Бьюсь об заклад, что тогда вам лучше не терять времени, — решила Бетси, спрыгивая в комнату. — Я могу чем-нибудь помочь?

— Нет, спасибо! Если ты не возражаешь, я бы хотел сейчас остаться один.

— Хорошо. — Бетси поняла: в первый раз всегда лучше делать что-то одному, когда никто не стоит за плечом и не наблюдает. В отличие от многих взрослых, она не обиделась на столь откровенную просьбу Алана оставить его одного. Она наклонилась к нему и тихим, заговорщицким шепотом спросила:

— Это секрет? — Снова она заставляла его улыбаться.

— Да. — Тоже прошептал он в ответ. — Думаю, секрет, хотя бы на некоторое время.

Бетси кивнула и, скрестив пальцы, приложила их к губам.

— Я не скажу ни слова! Клянусь! — Еще раз показав жестом, что ни за что не выдаст тайну, Бетси вылезла в окно.

Алан вновь взял книги и вернулся к своим занятиям. Он поднимал увесистые фолианты из разных положений, какие только мог придумать, стараясь размять каждую мышцу. Завершив тренировки, он был уверен, что задействовал все мышцы, так как руки болели от плеча до кисти. Ему хотелось узнать, стоили ли чего-то эти усилия, но нутром он чувствовал, что стоили. Впервые за последние годы он сделал что-то самостоятельно.

Давным-давно Алану не снились кошмары. Но в эту ночь они вернулись: демоны, рвущие на части его ноги; боль, которая казалась одновременно и горячей, и ледяной; чудовища, толкающие его к краю обрыва… И вот он с криком срывается в бесконечную бездну…

— Алан! — раздался шепот над головой. Чья-то рука трясла его за плечо. — Алан, проснитесь, вам снятся кошмары!

Он выкарабкался из темноты и, открыв глаза, увидел склонившуюся Опал, а на ее лице — сосредоточен-ное, обеспокоенное выражение. Он сел в кровати, сердце его бешено колотилось. Рубашка, в которой он спал, стала влажной от пота.

— О, Господи! — воскликнула она. — Я до смерти испугалась! Я услышала, как вы стонете, а потом закричали…

Она материнским жестом убрала с его лба волосы.

— Вы в порядке?

Алан кивнул. Сердце все еще колотилось, но он уже окончательно проснулся, чтобы почувствовать себя идиотом.

— Извини. — Алан вздрогнул от ее прикосновения. Стало слишком хорошо; он захотел упасть лицом ей в колени, отыскать покой в ее руках. Он не позволит ей больше видеть его слабость. — Все в порядке.

— Нет, не все. Я разбудила вас, но я — я уверена, что сейчас вам нужен сон.

Алан знал, что неприлично вот так, не отрываясь, смотреть на ее выступающий живот. Да, но в беременной женщине было что-то таинственное, даже запретное. Казалось, никому не позволено видеть ее, кроме мужа, который знает ее тело. Такие мысли смутили его.

Опал заметила его откровенный взгляд. Она прикрыла руками живот и улыбнулась.

— Нет, с этим нет проблем. Просто немного неудобно спать — он стал уже слишком большим. Я часто просыпаюсь. Вот почему я и услышала вас.

— Надеюсь, что больше не побеспокоишься. — Он отвел взгляд в сторону. — Кошмар не должен больше повториться.

— Вот и хорошо! — Опал наклонилась к нему, поправляя подушки. — А сейчас, — мягко сказала она, — почему бы вам не попытаться заснуть? О Боже! Ваша рубашка насквозь мокрая. Должно быть, вы сильно вспотели. — Она немного отступила назад.

— Лучше, если вы переоденетесь во что-нибудь сухое, иначе простудитесь.

— Нет, не беспокойся! Сейчас слишком тепло. — Алан почувствовал, что покраснел, и поблагодарил Бога за то, что в комнате темно.

— Ничего не знаю! Это не… — она замолчала, робко улыбнулась ему и поправилась:

— Я хотела сказать, что нельзя спать в мокром, независимо от того, тепло в комнате или холодно. Я много раз слышала, что это вызывает такие страшные болезни, как дифтерия или пневмония, и даже в летнее время. Вы же не хотите рисковать.

— Я не такой хилый, как вы все думаете…

Горечь в его голосе заставила Опал замолчать и повернуться к нему лицом.

— Я не это имела в виду! Извините, мистер Хэйз! Я не хотела вас обидеть. — Она подошла к его кровати, бледное личико сморщилось от волнения.

— Знаю. — Он махнул рукой, чтобы остановить поток ее извинений. — Все дело во мне. Я — брюзга. Спроси Миллисент. Я часто впадаю в плохое настроение. Я тоже не хотел…

— О, нет… — Опал тихо засмеялась. — И это вы называете плохим настроением? Вы — брюзга? Вовсе нет! Если бы вы знали кое-кого из тех, с кем мне приходилось встречаться, то тогда бы поняли, что такое «брюзга». И потом: если бы вы все время были спокойны и в хорошем настроении, то были бы святым, а не мужчиной. — Опал повернулась к шкафу.

— Итак, где же ваши свежие сорочки? Ага, вот они.

Она с довольным видом извлекла длинную хлопчатобумажную ночную рубашку и подошла к постели Алана. — Вот. Давайте мы освободим вас от старой и наденем новую, сухую.

Алан колебался. Он стеснялся снимать рубашку при Опал. Это казалось почти неприличным. Но Опал все еще стояла рядом, терпеливо ожидая, когда он снимет влажную сорочку.

Он наклонился и осторожно стал стягивать рубашку через голову, стараясь действовать осторожно, чтобы не сползло одеяло ниже талии. Опал протянула руку за сорочкой. Ее пальцы коснулись его руки, и при этом прикосновении внутри у него все похолодело.

Опал отбросила мокрую рубашку и, став на цыпочки, начала надевать на Алана новую. Он просунул руки в рукава и голову в горловину рубашки, а девушка натянула ее и аккуратно расправила. Ему стало стыдно, что она одевает его, будто ребенка. Естественно, не воспринимая его как мужчину. Она наверняка думает, что если он калека, то и импотент.

Господи, кто бы мог представить, что он еще способен почувствовать возбуждение в присутствии женщины! Алан тяжело задышал. Опал была совсем рядом, в одной прозрачной ночной сорочке, светлые волосы заплетены в две косички, спадающие на спину. Он чувствовал смущение, желание, стыд и еще что-то странное. Он не знал, как вести себя, что говорить.

Нужно, естественно, все скрыть. Обязательно. Нужно не показывать вида, что сердце бешено колотится от одного прикосновения ее руки, и что кровь закипает, когда его взгляд спускается ниже лица Опал, на шею и грудь, на темные кружки сосков под светлой материей. Пусть она продолжает думать, что он просто евнух. Иначе, он был уверен, она станет держаться от него подальше.

— Вот так! — удовлетворенно сказала Опал, отступая на шаг назад. — Так ведь лучше, верно?

Он кивнул. Опал подняла старую рубашку и, аккуратно расправив, повесила на спинку стула. Она подошла к кровати и взялась за заднюю спинку.

— Когда я была маленькой, мне часто снились кошмары. Я боялась снова засыпать, думая, что они вернутся, и очень радовалась, когда оказывалась в комнате не одна, а с другими девочками. Могу поспорить, что это бывает у каждого.

— Не знаю, — Алан лёг на спину, оперся на взбитые подушки, сложив руки на груди и глядя на Опал. — Мне это кажется вполне объяснимым.

Опал облокотилась на спинку кровати.

— Иногда я думаю, что будет дальше? Как я стану заботиться о малыше? Ваша сестра спрашивала, не собираюсь ли я отдать его в приют, чтобы его потом усыновили или удочерили. Может, она и права. Может, я не смогу растить ребенка, и работать, и делать все остальное. Возможно, какая-нибудь добрая богатая пара возьмет его. Я слышала, что многие очень сильно хотят иметь ребенка и могут, наверное, дать ему то, чего не смогу я. — Ее личико помрачнело. — Но я, наверное, не смогу жить, зная, что собственными руками отдала малыша в один из этих приютов. А что, если никто не захочет взять его? Если он будет расти, как и я? Я не могу даже думать об этом. Я хочу сама растить малыша. Я хочу любить его и — о, мистер Хэйз, вы — умный человек… — Опал потянулась к нему, — скажите, это очень плохо? Должна ли я оставить ребенка в приюте?

— Ни в коем случае, конечно же! — Алан сел в кровати, лицо его было серьезно. — Ты — мать ребенка. Где ему будет лучше, как не с родной матерью? — Она неуверенно стояла у его кровати, и выглядела такой нерешительной, что Алан, забыв свою обычную стеснительность, потянулся и взял ее за руку, желая как-то утешить. — Никто не сомневается, что ты отлично справишься. Ведь это естественно, если мать хочет вырастить своего малыша, так? — В этом вопросе он не очень-то хорошо разбирался, но был убежден: то, что он сказал, правда. — Уверен, Миллисент не имела в виду, что тебе следует отдать ребенка; она просто предложила, на случай, если ты захочешь. Только ты, наверное, не сможешь работать так много, как раньше.

— А на что же я буду жить, питаться, одеваться и тому подобное?

— У тебя есть дом. Или тебе не нравится у нас?

— Ну что вы, конечно же, нравится! Это самые замечательные дни в моей жизни. Но я не могу просить мисс Хэйз и вас содержать меня и дальше.

— Но это же не одолжение, не волнуйся! Ты работаешь, возможно, даже больше, чем следует в твоем положении. И к тому же, будет очень приятно, если в доме появится малыш. Я никогда близко не общался с детьми. Миллисент наверняка страшно избалует его. Мне кажется, она способна на это.

— Она любит детей. Посмотрите хотя бы, как она добра с соседской девочкой…

При упоминании о Бетси Алан мысленно вернулся к разговору между Милли и Джонатаном Лоуренсом, подслушанному несколько недель назад.

Конечно, Миллисент любила Бетси. Но еще больше она любила ее отца. Снова Алан почувствовал одиночество, и страх сжал его сердце.

— Да, — произнес он голосом, показавшимся девушке усталым и словно звучащим издалека. Конечно, Опал рано или поздно захочет уйти, встретить мужчину и выйти замуж, найти отца для своего ребенка. Она это заслужила. — Да, вообще-то тебе нужен собственный дом.

Опал недоуменно посмотрела на него, удивленная переменой в его голосе.

— Я… извините меня! Вы устали, а здесь еще я со своими проблемами. Теперь вам нужно поспать, мистер Хэйз, а если что-нибудь понадобится, позовите меня.

Алан молча кивнул, и она выскользнула из комнаты. С тяжелым вздохом он снова опустился на подушки. Сквозь тонкие шторы в комнату заглядывала луна, и Алан, наблюдая за странной игрой света на высоком потолке, думал о сестре, о своей жизни, об Опал. Сон еще долго не приходил к нему в эту ночь.

Весь июль Бетси навещала Хэйзов. Иногда она приходила к Алану и подолгу оставалась в его комнате. Миллисент точно не знала, чем они там занимаются, но видела, что у этих заговорщиков есть какой-то общий секрет. Алан и Бетси частенько таинственно улыбались друг другу, хотя оба изо всех сил отрицали, что задумали что-то необычное. В эти дни дверь комнаты Алана долго оставалась закрытой, а на его лице появилось новое жизнерадостное выражение. Опал, так же, как и Миллисент, оставалась в неведении, но никто из них не настаивал в открытии этой тайны. Так приятно было видеть Алана веселым и счастливым!

Однако большую часть времени Бетси неотлучно находилась при Миллисент. Они вместе пололи и поливали огород. Они собирали овощи, и Милли показывала, как их надо мыть, чистить и консервировать. Бетси оказалась отличной помощницей при сборе вишни, забираясь на верхние ветки дерева и срывая ягоды там, куда не могла дотянуться стоящая на лестнице Миллисент. Они мыли ягоды и выбирали косточки до тех пор, пока их руки не становились такого же красного цвета, а потом пекли пироги и торты с вишней, консервировали и варили варенье из оставшихся ягод (которые не успевали съедать).

Милли обнаружила, что все сильней и сильней привязывается к девочке. Бетси очень быстро училась всему и крайне редко ошибалась. Она вбирала знания и житейский опыт Миллисент, словно губка. Она сама тянулась к новому и неожиданно, к удивлению Милли, проявила интерес к своей внешности, выразив желание выглядеть лучше.

— O-o! — воскликнула Бетси, когда Миллисент, разобрав на ровный пробор ее волосы, заплела две тугие аккуратные косички. — У вас так красиво получается! Я не представляла, что так вообще бывает… Как вы это делаете? — Она крутилась и вертелась перед зеркалом, стараясь увидеть себя с разных сторон.

— Просто я слишком долго этим занимаюсь. Смотри, я тебе покажу. — Она начала расплетать косички Бетси.

— Ой, не надо! — закричала в ужасе Бетси, прикрывая голову руками. — Не расплетайте! Они мне так нравятся!

Миллисент засмеялась.

— Я заплету точно так же, вот увидишь. — Она расчесала волосы девочки и показала, как разделить их на ровные прядки, как туго заплести косу и как перевязать ее ленточкой. Бетси раз за разом повторяла ее движения, пока не научилась делать все сама. Потом Милли показала, как завязывать ленту, чтобы кончики не торчали в разные стороны. Когда Бетси, наконец, сама сделала все правильно, то была несказанно горда.

— Это выглядит великолепно? Правда? — невинно нахваливала она себя. — Почти так же красиво, как было у вас.

— Конечно! Со временем у тебя будет получаться все лучше и лучше. А теперь надо подумать о твоей одежде.

— Ой, честно? — завизжала Бетси. — Вы можете что-нибудь сделать с моими платьями?

— Почему бы нет? — Милли удивилась: оказывается, девочка сама понимала, что одевается плохо. — Если ты, конечно, хочешь, чтобы я помогла тебе.

— Да, да! — Она серьезно повернулась к Милли. — Я бы хотела выглядеть красиво, мисс Хэйз. Правда, хотела бы. Я не хочу жаловаться папе; тогда у него будет плохое настроение. Он так сильно старается воспитывать меня правильно. Но иногда он по-настоящему расстраивается и говорит, что растит меня не так, как надо. Я не хочу, чтобы он так думал. Но сама я не умею шить… — Она посмотрела на свое платьице. — Мое очень короткое, да? И иногда у меня торчат подолы нижних юбок. Но я не знаю, как сшить новое платье. Попробовала загнуть нижние юбки, но, по-моему, получилось плохо…

— Я помогу тебе — научу шить, и мы вместе сошьём несколько новых платьев. Как тебе эта идея?

— О-о, да, да, конечно! — глаза Бетси радостно заблестели. — Это будет так здорово! О, мисс Хэйз, я так вас люблю!

В порыве чувств она обхватила Милли за талию и прижалась к ней лицом. Это так сильно поразило Миллисент, что с минуту она не могла двинуться с места. Но в следующее мгновение ее руки уже обнимали девочку. Было так естественно держать ее в своих объятиях и так хорошо! Сердце Милли сжалось, а на глазах выступили слезы. Внезапно она наклонилась к Бетси и прошептала:

— Я тоже тебя люблю. — Она вдруг с удивлением осознала, что говорит совершенно искренне. Непостижимым образом Бетси твердо заняла место в ее сердце. Это открытие испугало Милли, но неизмеримо больше обрадовало.

Насколько часто Бетси была в доме Хэйзов, настолько редко показывался на глаза ее отец. Несколько раз Миллисент видела Джонатана во дворе его дома, а однажды — по дороге в магазин дамских шляп — встретила на улице. Они коротко поздоровались, кивнули друг другу, и разошлись в разные стороны. Это была их единственная встреча с того самого вечера, когда проходил аукцион в парке. Милли успокоилась, убедившись, что Джонатан выполняет обещание и не собирается ухаживать за ней. Она чувствовала себя гораздо спокойнее. Хотя… не могла выбросить из головы мысль о том, что он отступился слишком легко.

И, хотя Милли никогда бы не призналась в этом даже самой себе, в душе она все-таки скучала по нему.

Однажды вечером, в середине июля, все трое — Милли, Алан и Опал — сидели в гостиной. Миллисент просматривала почту, поставив на колени большую коробку с газетами и письмами. Алан растягивал на руках моток шерсти, а Опал, сидя на табуретке напротив него, сматывала клубок. Вдруг на улице послышались громкие звуки ударов.

Миллисент вскинула голову:

— Что там происходит?

Все недоуменно смотрели друг на друга. Алан пожал плечами:

— Не знаю. Похоже, что бьют по чему-то железному.

— Может, соседи ставят железный забор? — предположила Опал.

— Может быть, — согласилась Миллисент. — Но кто будет заниматься забором в такой час? — Она, нахмурясь, отложила перо. — Если этот маленький дьяволенок Джеферсон Стилуэлл устраивает шум в такое время…

— Не думаю, — Алан выглядел несколько обеспокоенным. — Этот звук какой-то… странный.

Милли согласилась. Пока они говорили, шум на улице усилился: раздавались приглушенные крики, скрежет и еще какие-то непонятные звуки. Милли показалось, что она услышала чей-то голос, но не смогла разобрать слов. Каким бы непонятным не был этот шум, у Милли появилось тяжелое предчувствие. Поднявшись, она подошла к окну и, отодвинув штору, выглянула на улицу, в темноту.

— Ничего не видно…

Милли повернулась и пошла через спальню на заднюю лестницу, к входной двери, испытывая смутное ощущение опасности, которое охватило всех, но никто не мог сказать, почему. Алан в своем инвалидном кресле и Опал последовали за Милли. Когда она открыла дверь и вышла на крыльцо, послышался еще один удар и низкий глухой стон. У нее, казалось, волосы встали дыбом, а на коже выступили мурашки.

— Есть там кто-нибудь? — выкрикнула она, сойдя со ступенек крыльца и стоя посреди сада. — Что происходит?

— Что там, Милли? — выехав на крыльцо, спросил Алан. Рядом с ним стояла Опал.

— Не знаю. — Милли пошла к калитке. Ее глаза постепенно привыкли к темноте, и теперь она могла различить силуэты мужских фигур прямо напротив дома Лоуренсов. Их было двое или трое, и они сплелись в какой-то странный шевелящийся клубок.

— Кто вы такие? — срывающимся голосом крикнула она.

Силуэты стали более отчетливыми, когда мужчины выпрямились и повернулись в сторону Миллисент. Один из них стоял к ней спиной, а на земле перед ним шевелилось что-то большое и темное, оказавшееся двумя мужчинами, вцепившимися в третьего. Теперь все стоящие повернулись в сторону Миллисент.

Милли задохнулась и бессознательно отступила назад. У этих людей не было лиц! В следующую секунду она поняла, что все трое натянули на головы что-то черное, скрыв таким образом свои черты и сделав себя неузнаваемыми. В этот момент она поняла, что происходит что-то ужасное и еще что они были трусами, раз прятали свои лица за черными масками.

— А ну-ка! — звонко скомандовала она. Страх сменился гневом. — Что вы делаете?!

Она побежала к калитке и стала поспешно открывать ее. За спиной она услышала, как Опал выдохнула:

«Нет!», а ее брат закричал: «Миллисент, не смей! Брось, Милли, вернись!»

Она не обратила на них внимания, увидев, как двое мужчин, держащих третьего, бросились бежать. Отпущенный нападавшими, человек упал на колени, а потом рухнул на землю. Третий мужчина в маске кинулся вслед за убегающими. Только сейчас Миллисент заметила, что лежащий на земле человек единственный из всех был без маски. Его лицо было бледное и все в крови, но Миллисент сразу узнала его. Это был Джонатан Лоуренс!

Глава XIV

— Джонатан! — закричала Миллисент, бросившись вперед и не думая об опасности или о чем-то еще. Кроме одного: что Джонатану больно. При ее появлении трое мужчин исчезли из вида. Миллисент даже не взглянула на них. Она бросилась на землю рядом с Джонатаном и схватила его неподвижно лежащую руку.

Он застонал и попытался поднять голову. Один глаз опух и покраснел, а половина лица представляла собой сплошной кровоподтек, начинающий уже опухать; губы были разбиты. Кровь сочилась из раны на скуле и тоненькой струйкой текла из уголка рта. Руки он прижал к животу, скорчившись от боли. Глаза бессмысленно блуждали перед тем, как он, наконец, сумел остановить взгляд на Миллисент. Его губы искривились, пытаясь изобразить улыбку.

— Теперь, я вижу, вы пришли меня спасать, — запинаясь, прошептал он.

— О-о, тише! — Миллисент изо всех сил сдерживалась, чтобы не обнять его и не прижать к себе. Она чувствовала, что к глазам подступают слезы и поморгала, чтобы не заплакать. Она не собиралась разрыдаться (не успев оказать помощь), тем более перед Джонатаном Доуренсом. Страх быстро сменился спасительным гневом. Она больше привыкла действовать, испытывая раздражение и ярость, нежели этот леденящий кровь страх.

Милли сердито посмотрела на Джонатана и невпопад спросила:

— И что вы только делаете на улице в такое время?

Он приподнял голову, взглянул на крыльцо дома Милли и, опустив голову, пробормотал:

— Целая армия спасителей… Да поможет нам Бог!

Миллисент оглянулась через плечо. Алан на своем кресле съехал с крыльца по специальному наклонному настилу, и теперь они с Опал спешили через сад на помощь. У Алана на коленях лежал толстый сук дерева — единственное оружие, которое он, по-видимому, подобрал на своем пути.

— Господи, вы ни капельки не изменились! — воскликнула Миллисент. — Подшучивать даже над теми, кто только что спас вас… Эти люди били вас, не так ли?

— Да, — улыбка исчезла с его лица. — Я не подшучиваю, Милли, просто… — Джонатан сморщился от боли, — просто пытаюсь не ударить в грязь лицом перед вами.

— Слова, рассчитанные на дешевый эффект! Ну, давайте я помогу вам подняться. Нужно как-то довести вас до моего дома и осмотреть раны.

— Со мной все в порядке, — покачал головой Джонатан. Его голос все еще был тихим и прерывистым от боли.

— Вздор! Что вы собираетесь делать? Явиться домой в таком виде? Хотите насмерть перепугать дочь, которая еще слишком мала для таких зрелищ? Ладно, давайте попробуем подняться и пойдем к нам. И перестаньте вести себя, как… типичный мужчина!

Смех и стоны слились в голосе Джонатана.

— Ах, Миллисент, вы хотите убить во мне последние остатки гордости? Будь я проклят, но я не могу подняться!

— Ради Бога! — взмолилась Миллисент. — Мы вам поможем. — Она просунула свою руку под его плечо, а с другой стороны Джонатана подхватили подоспевшие Опал и Алан.

Опершись на всех троих, он встал на ноги, продолжая стонать и проклинать все на свете. Опершись на плечо Миллисент и почти повиснув на ней, он медленными шагами начал двигаться в сторону ее дома. Опал и Алан спешили следом.

Миллисент провела Джонатана в кухню. Она освободилась от его руки и осторожно усадила на один из стульев. Потом сняла со шкафчика керосиновую лампу и зажгла ее, поставив на стол напротив Джонатана.

В свете лампы он выглядел еще ужаснее. Лицо было почти белым, за исключением кровоподтеков и ссадин;

глаз и губы опухли. Губы Миллисент задрожали, и она быстро отвернулась. Она сжала руки, заставляя себя быть сильной.

Она бросилась к баку с водой, и набрав кувшин, вернулась к столу, захватив заодно из шкафчика немного ваты. Джонатан оперся на край, положив голову на руки; один локоть упал со стола.

— Все в порядке, посмотрите на меня, — приказала Миллисент, сама не замечая, каким мягким стал ее голос.

Джонатан медленно поднял голову, бессильно уронив руки и, привалился к спинке стула. Миллисент смочила вату и осторожно промокнула раны. Он поморщился, но не шелохнулся, и она продолжала осторожно, как только могла, стирать кровь с его лица.

Алан и Опал, молча наблюдая, стояли у двери. Глядя на то, как сестра заботится о Джонатане, Алан вспомнил невольно подслушанный разговор этих двоих. Все внутри него сжалось. Он взглянул на Опал, а она, повернувшись к нему, улыбнулась и многозначительно показала глазами на Милли. Алан знал, что и Опал догадывается о симпатиях Миллисент и Лоуренеа. Она наклонилась к Алану и сжала его локоть, потом кивнула на гостиную, намекая, что им следует удалиться.

Опал искренне хотела, чтобы возникшее между этими двумя чувство окрепло. В этом, Алан знал, она отличалась от него. Алан не был уверен, что ему хочется развития отношений сестры с соседом. Он снова посмотрел на них. Миллисент все еще продолжала нежно колдовать над лицом Джонатана.

Тогда Опал, наклонившись к его уху, прошептала:

— Давайте пойдем и закончим сматывать клубок.

Она повернулась и направилась в гостиную. Алан последовал за ней.

Миллисент не заметила, как ушли Опал и Алан, да и вряд ли она вообще поняла, что они тоже находились на кухне, так как была слишком занята ранами Джонатана.

Она с облегчением сделала вывод, что никаких серьезных повреждений не оказалось. Его царапины, безусловно, были очень болезненны, но не глубоки и не опасны, несмотря на то, что он потерял достаточно много крови. И кости были целы. Чтобы удостовериться, она мягко провела пальцем по его скуле и щеке. При этом прикосновении Джонатан издал приглушенный стон.

— Я просто проверяю, не сломана ли кость, — объяснила Милли, убрав руку. — Кажется, все в порядке.

— Это вы так думаете, — проворчал Джонатан. — Вам следовало бы потщательней осмотреть.

— Спасибо, не нужно. — Миллисент окунула вату в воду, отжала и продолжила протирать лицо. Когда вся кровь была смыта, она отложила вату и пошла за льдом. За день лед в специальном отделе морозильника подтаял, но его еще осталось достаточно. Она завернула куски льда в тонкое полотенце и приложила к щеке Джонатана. Он снова поморщился, но стал придерживать полотенце у лица.

— Почему эти люди вас били? Что случилось? И кто они?

— Не имею ни малейшего понятия. Вы не видели их лиц? Они натянули на головы какие-то черные чулки с прорезями для глаз. Я не смог их узнать.

— Я тоже, — вставила Миллисент. — Но я надеялась, что вы-то могли рассмотреть их получше. Джонатан покачал головой.

— Нет, а тоже не смог. Хотя это не имеет значения. Они всего лишь наемники.

— Что вы имеете в виду?

— Что это были не просто читатели, обидевшиеся на какую-то статью. Их наняли, чтобы проучить меня. Так сказать, предупредить.

— Предупредить?

— Да. О том, что может произойти, если я не перестану высказывать свое мнение.

Милли опешила от изумления. Она дахе ни на секунду не предполагала чего-нибудь подобного. Она полагала, что это были обычные грабители.

— Они вам угрожали? Пытались запугать, чтобы вы чего-то не печатали?

Джонатан пожал плечами и тут же сморщился от боли, причиненной неосторожным движением.

— Мне кажется, да. Другие уже пытались так делать.

— Им это удалось?

Джонатан сумел придать взгляду насмешливое выражение:

— А как вы думаете?

— Думаю, вы тогда поступили так же глупо, как и сейчас. И почему только мужчинам присуще необъяснимое желание доказать всем, что они ничего не боятся, что их нельзя ничем запугать?

— Но в данном случае все ясно. Я защищаю права свободной прессы.

— Уверена, это очень благородно с вашей стороны. Он вздохнул и закрыл глаза.

— Миллисент… Сейчас я не чувствую в себе достаточно сил и желания ссориться с вами.

Сердце Милли болезненно сжалось. Он выглядел таким усталым, таким непривычно ранимым с закрытыми глазами и опухшими от ударов тяжелых мужских кулаков лицом.

— О, Джонатан… — прошептала Миллисент и опустилась на стул напротив него. Ноги вдруг стали ватными, и она почувствовала, что ее всю колотит. Она безотчетно потянулась через стол и положила свою ладонь на его руку. — Я боюсь.

Джонатан открыл глаза и посмотрел на нее удивленно-испытывающим взглядом.

— Миллисент, неужели вы действительно беспокоились обо мне?

Милли поджала губы:

— Ваш сарказм ни к чему! Неужели вас удивляет, что женщина может просто напугаться, увидев несколько разбойников, напавших на человека?

— Не было никакого сарказма! Я просто несколько озадачен. И, пожалуйста… Мне кажется, вы бы так не испугались, если бы на моем месте был другой. Так?

Милли почувствовала горячий ком в горле. Она отвернулась и попыталась отдернуть руку, но Джонатан, сжав пальцы, не отпустил ее.

— Скажите мне правду: вы боитесь за меня?

— Конечно, за вас! Любая женщина чувствовала бы то же самое, имей она хоть чуточку милосердия.

— Я говорю не о милосердии. Я говорю о вашем беспокойстве, о том, что вы испугались…

Она знала, что должна солгать или, по крайней мере, постараться этого не касаться, но ее язык почему-то не поворачивался сказать неправду.

— Да, — наконец ответила она каким-то испуганным голосом. — Да! Да! Я забочусь именно о вас. Я боюсь именно за вас!

Она умоляюще посмотрела на него:

— Джонатан, пожалуйста, будьте осторожнее! Вы не должны подвергать себя опасности.

— Когда вы смотрите на меня, как сейчас, я не чувствую никакой боли, никаких ран. — Он криво улыбнулся, и его палец погладил ладонь Милли.

— Не глупите… — на одном дыхании проговорила она и попыталась убрать руку, но он не отпустил ее.

— Нет, не уходите от меня еще раз! Не сейчас. Я… — Он остановился и отвел взгляд в сторону. Затем он заговорил быстро, тихим голосом. — Понимаете, вы мне нужны, именно сейчас нужны…

Милли с минуту просто неподвижно сидела, словно пораженная громом. Она совершенно не ожидала услышать от Джонатана такое признание. Она не могла говорить от переполнявших ее эмоций, а только крепче прижала ладонь к руке Джонатана. Он положил голову на их сплетенные руки, прижав лоб к ее прохладной коже.

— Ты такая холодная… Так хорошо… — бормотал он. — Ах, Милли, иногда я спрашиваю самого себя: может, я сумасшедший, что делаю все это — пишу то, что думаю. Было бы легче все оставить…

Миллисент захотелось погладить его светлые мягкие волосы, положить руку ему на лоб, прошептать ласковые успокаивающие слова. Ее сердце тревожно билось от сладостно-печальной боли.

— Не могу представить, что вы сидите спокойно и ни во что не вмешиваетесь. А вы можете?

Джонатан взглянул на нее. Миллисент улыбалась как-то покорно и любяще. Улыбка тронула его вспухшие губы, но боль моментально прогнала ее.

— Нет, — согласился он, — не могу.

Он вздохнул, потом в последний раз проведя подушечкой большого пальца по ее ладони, выпустил руку Милли. — Мне лучше пойти домой. Чем дольше я здесь просижу, тем труднее будет уйти. — Он начал подниматься, издав слабый стон. — Кажется, я в порядке. Мышцы вновь крепки и сильны.

Миллисент посмотрела на его опухшие и теперь уже синеющее лицо. Она почувствовала, как напряглись ее собственные мышцы.

— Могу я помочь вам дойти до дома?

Он бросил на нее быстрый взгляд:

— В самом деле? — На его лице появилось что-то похожее на слабую улыбку. — Не стану возражать.

Джонатан обошел стол, держась за его край, и Миллисент поднялась ему навстречу. Она положила руку на его талию, а он обнял ее за плечо. Он не навалился всей своей тяжестью, не повис на ее плече, как в первый раз, когда, избитый, едва смог подняться на ноги после нападения. Теперь он шел сам, просто прижимая ее к себе. Удивительно, но Милли чувствовала, что ей как-то особенно хорошо и уютно рядом с ним, хотя, казалось бы, именно он должен был искать уюта и комфорта. Она искоса посмотрела на него и мысленно спросила: испытывает ли Джонатан такое же чувство от ее близости?

Они прошли в коридор, а оттуда — на крыльцо. Потом медленно двинулись через сад к дому Джонатана. Ночной воздух был таким душным и жарким, таким тяжелым и густым, что было трудно дышать. С жужжанием летали ночные насекомые. Откуда-то издалека доносилось кваканье лягушек в пруду, и эти звуки казались мирными и домашними. Не верилось, что в такую ночь на одного могут напасть трое, и какая разница, из-за чего.

Инстинктивно Милли крепче прижалась к Джонатану.

— Вы хотя бы пообещаете мне быть в будущем осторожнее?

— Обещаю. В сущности, я всегда осторожен, только сегодня совершил ошибку: просто прогуливался во дворе, глядя на луну и размышляя. И так увлекся, что совершенно не смотрел по сторонам. Они налетели еще до того, как я успел их заметить. Теперь я буду более бдительным, уверяю вас. Не очень-то приятно испытать такое.

— Хорошо. — Они дошли до крыльца его дома и медленно поднялись по ступенькам.

Милли без особого желания отпустила Джонатана и отступила назад.

— Ну… — Она, не зная, что делать, заложила руки за спину. — Здесь я вас оставлю. Если вы уверены, что дальше справитесь сами.

— Да, я в порядке. Или буду через несколько дней.

— Хорошо, — снова повторила она и сделала еще шаг назад. — Тогда все. Я… возможно, я загляну завтра проведать вас.

— Буду рад.

Они минуту, не отрываясь, смотрели в глаза друг другу. Джонатан положил руку ей на плечо. Потом, не говоря ни слова, притянул к себе и нежно обнял за талию. Миллисент со вздохом расслабилась в его объятии, сама потянулась к нему, обвила руками его талию и опустила голову ему на грудь. Милли могла слышать удары сердца Джонатана, ощущать тепло и силу его тела. Ей было так хорошо и спокойно, что она отбросила все мысли, все сомнения и страхи, и на какое-то мгновение просто утонула в своих ощущениях. Внезапно Милли остро почувствовала голод, но не физический, а душевный. Любовный голод ее души, он длился многие годы, но был скрыт глубоко внутри; она старалась не замечать его, прятала от всех и от самой себя. Сегодня он, словно бурный горный поток, с кипением и страстью рвался из глубин. В объятиях Джонатана она нашла удовлетворение и спокойствие. Ей не хотелось уходить.

Он губами тронул ее волосы, вдыхая их аромат.

— Спасибо, — пробормотал он. Джонатан погладил ее волосы и плечо. На мгновение он неподвижно застыл, прислонившись лбом к ее голове, обняв ее за плечи. Потом он резко отстранился. — До свидания.

Миллисент подняла на него глаза.

— Доброй ночи, — мягко ответила она. — Обещайте, что будете осторожнее!

— Обещаю.

Она попыталась изобразить что-то, похожее на улыбку, но почувствовала, что сейчас разрыдается; резко повернулась, сбежала по ступенькам с крыльца и быстрым шагом направилась к дому.

Миллисент проснулась, когда первый луч солнца коснулся ее лица. Она улыбнулась и легко соскочила с кровати. В это утро она чувствовала себя безумно счастливой и не тратила время на раздумья о причинах чудесного настроения. Она присела у окна и начала расчесывать волосы, что-то тихонько напевая и наблюдая, как голубоватые прозрачные тона рассвета постепенно сменяются ярко-золотыми красками летнего утра.

Все ее существо было переполнено необъяснимой радостью, и Милли казалось, что она вот-вот зальется трелью, как все эти птахи, щебечущие за окном. Мир сегодня предстал необычно ярким и разноцветным: в основном преобладали рыжие и красные тона, розовые и голубые гортензии, насыщенные ярко-зеленые — листьев и травы. Именно так свежо и чисто, подумала Милли, выглядит природа после дождя, когда смыта вся грязь и пыль.

Она придирчиво пересмотрела свой гардероб, отобрав все новые платья. Время траура, который долго соблюдала по отцу, уже прошло, и Милли задала себе вопрос, почему же она продолжает носить мрачные, темные цвета. Джонатан был прав: даже если она до сих пор не вышла замуж, это не должно означать, что ей следует выглядеть, как старой вороне. Она выбрала голубое платье, отделанное черной каймой, то самое, в котором собиралась нести Лоуренсам торт несколько недель назад, и, надев его, посмотрела на свое отражение в зеркале.

То, что она увидела, ей понравилось, и Милли улыбнулась. Так она выглядит намного женственнее. Это платье можно носить, пока она не купит ткани и не сошьет пару новых. Ей пойдет оттенок темно-голубого, подумала она, или даже цвет лаванды. В магазине несколько недель назад она видела симпатичный набивной ситец с мелкими розочками. Сегодня можно походить по магазинам.

Она оделась, взяла лучшую шляпку с черными лентами, сделала реверанс и засмеялась, радуясь своему новому облику и настроению. Потом она легко сбежала по лестнице. На кухне хлопотала Ида: она готовила бисквиты и нарезала ломтиками бекон, но Миллисент не заглянула туда. Вместо этого она выбежала в коридор и оттуда вышла на веранду.

Этот день трудно было назвать чудесным. Уже с утра стояла сильная жара, и жители Эмметсвилла называли его «парилкой»; воздух наполнился тяжестью от горячей влаги, и было трудно дышать.

К обеду весь город обычно впадал в дремотное состояние, навеянное неподвижным зноем; всё насекомые куда-то исчезали, а на деревьях не колыхался ни один листочек. Но горячее золото окрестностей казалось Миллисент удивительно красивым, а утомительная жара ее вовсе не раздражала.

Она спустилась со ступенек веранды и подошла понюхать росшие здесь же, у ступенек, розы. Потом медленно направилась к клумбам лилий. Яркие бутоны ирисов уже давно отцвели, но распустились другие цветы, не давая померкнуть пестрым краскам сада.

Миллисент бросила взгляд на соседний дом. Интересно, Джонатан еще спит? После завтрака она сходит проведать его. Сейчас еще слишком рано для визитеров. Да и ему не помешает хороший сон. Но в эту минуту дверь дома Лоуренсов распахнулась, и на пороге появился Джонатан.

На нем был костюм, в руке он держал шляпу и твердой походкой направлялся к калитке. Лицо сохраняло следы вчерашнего происшествия: оно было слегка перекошено на одну сторону и его «украшали» бордовые ссадины и уже несколько пожелтевшие синяки. Один глаз был полузакрыт. Это был Джонатан Лоуренс, и в таком виде он собирался идти на службу.

— Джонатан Лоуренс! — гневно крикнула Миллисент.

Он удивленно остановился и обернулся. На той половине его лица, которая уцелела от синяков, появилось подобие улыбки.

— А, Миллисент! Не ожидал вас увидеть. — Он пошел по газону ей навстречу.

— Кого-кого, а вас я действительно не ожидала увидеть! — Миллисент сурово уперла кулаки в бока. — И что же такое вы делаете?

— Иду в редакцию. Мне пришлось выйти пораньше обычного, так как, боюсь, на дорогу у меня сегодня уйдет больше времени.

— Но вы должны быть дома и лежать в постели.

— В постели? Зачем? Лежать в кровати и дуться на весь мир — это не поможет моим синякам быстрее исчезнуть.

— Но вы не в состоянии ни проделать такой путь, ни сидеть за столом весь день. Вы должны дать организму время и возможность поправиться.

Он пожал плечами:

— Может быть, если бы у меня не было столько дел. Но пока я не могу позволить себе отдых: к завтрашнему дню у меня должен быть готов номер газеты.

— Разве никто, кроме вас, не может этого сделать?

— Не так хорошо, как я! — Знакомая насмешливая улыбка, несколько болезненная из-за царапин и ушибов, появилась на его лице. — Кроме того, я должен кое-кому доказать, что продолжаю печатать все, что считаю нужным. Если я останусь дома, некоторые подумают, будто испугали меня, может быть, даже сломали. Я должен всех убедить в обратном.

— Ничего не понимаю! — возмущенно проговорила Миллисент. В то же время в ней поднималась волна гордости, которую не мог остановить никакой скепсис. Да, Джонатан Лоуренс — далеко не трус. Он никогда не позволит кучке хулиганов запугать себя. — Мужчины порой такие глупые!

— Подойди сюда. — Голос его стал тише, и он, потянувшись, взял ее за руку. — Ты ведь не хочешь, чтобы я поступил по-другому?

Милли поморщилась и отдернула руку.

— Ох, конечно же! Думаю, не хотела бы. Просто я испугалась.

— Спасибо! Мне приятно, что я тебе настолько небезразличен, что ты боишься за меня.

— Вы ведь не можете гарантировать своей безопасности?

— Нет. Но дрожать за свою жизнь и жить — это абсолютно разные вещи.

— Вы говорите очень странные слова…

— Думаю, ты понимаешь меня. — Он снова взял ее руку, и на этот раз она не убрала ее. Он поднес ее руку к губам и нежно поцеловал. — Спасибо за то, что ты сделала этой ночью.

Миллисент судорожно перевела дыхание. Колени стали предательски слабыми и задрожали.

— Знаешь, — продолжал Джонатан, — я выполняю свое обещание. Я держусь от тебя подальше. Ты заметила?

— Да. — Она посмотрела в сторону.

— Но сегодня ночью я понял, что поступал глупо. Ты отвергла меня, и это задело мою гордость. Но я не хочу отказываться от тебя. Особенно когда я понял, что ты можешь так легко обходиться без меня. Что я для тебя значу меньше, чем общественное мнение.

Глаза Миллисент расширились от удивления.

— Нет, я этого не говорила!

— Надеюсь, что это так. Сегодня ночью я подумал… я почувствовал… мне показалось, что ты, может быть, испытываешь ко мне нечто большее. Я… — Он потряс головой и посмотрел куда-то в сторону. — … не припомню, чтобы когда-нибудь с таким трудом подбирал слова. Не уметь связать двух фраз — это никогда не было в числе моих недостатков. — Он перевел дух. — Миллисент, сегодня ночью между нами что-то происходило. Это не просто физическое влечение, хотя только Богу известно, что я чувствую к тебе. Но сегодня ночью мне было хорошо и спокойно с тобой; ты дала мне силы. Мне казалось, что мы стали ближе друг другу. Не помню, когда я испытывал такое с женщиной. Может быть, никогда. Мне не хотелось бы это терять. И я не потеряю это.

Сердце Милли билось где-то в горле.

— Не уверена, что я понимаю, о чем вы говорите.

— Я собираюсь быть более настойчивым. Вот что. Не хочу на этот раз отступаться так легко.

— Я что-то должна сказать?

— Думаю, ты уже сказала. Сказала, что эта ночь стала очень важной.

— Но я не помню, чтобы говорила что-то о вас и обо мне…

— При чем здесь слова? Я видел это в твоих глазах, когда ты смотрела на меня. Я чувствовал это в твоих руках, когда ты стирала кровь с моего липа. Я знал это, когда держал тебя в объятиях. Это было как обещание чего-то прекрасного в будущем, и я чуть было не испугался. И еще: остается то, чего мне хочется совершенно безумно: попробовать еще раз разрушить все препятствия, которыми ты себя окружила.

Миллисент не находила слов для ответа. Она с изумлением поняла, что не может разобраться в своих чувствах, не знает, что должна говорить. Она подумала о теплоте, которую ощутила в груди, когда проснулась, о легком, светлом чувстве, которое было подобно этому летнему дню. Ей стало больно при одной мысли, что это ощущение может исчезнуть.

— Может быть, — медленно произнесла она, — может быть, вам только кажется, что существуют такие препятствия.

Джонатан широко улыбнулся:

— Я принимаю это за согласие.

Миллисент улыбнулась ему в ответ. Она осознавала все безрассудство и даже глупость своего поведения, но внезапно испытала бесшабашную радость и возбуждение. Она не думала ни о каких последствиях. Она принципиально не будет думать о них.

— Тогда, возможно, я вас увижу на балу на следующей неделе.

— На балу?

— У Миллеров.

— Ах… Ах, да… — Каждое лето, обычно в июле, перед сбором урожая, проходили балы, но Миллисент не появлялась там уже несколько лет. — Я даже не думала об этом. Не знаю, пойду ли…

— Ну что ж; будьте готовы. И будьте готовы танцевать со мной!

— Хорошо.

Спустя некоторое время после этого Миллисент изумлялась своему быстрому согласию. Она уверяла себя, что она просто дурочка. Она убеждала себя, что не пойдет. Ее решение в день аукциона было единственно правильным. Будет очень глупо с ее стороны прийти на этот бал; а танцеваць там с Джонатаном Лоуренсом будет, наверняка, означать не что иное, как выставлять себя на всеобщее осмеяние. Но каждый раз, когда Милли задумывалась об этом, ее сердце замирало от ожидания чего-то необычайного. Она думала о бальном платье, о том, как выглядеть красивой, кружась в объятиях Джонатана, и ее желание пойти на бал было так сильно, что его можно было сравнить только с чувством сильного голода.

В воскресенье на обеде у тети Софи, когда зашел разговор о предстоящем бале, тетушка Ораделли, повернувшись к Миллисент, спросила:

— Думаю, в этом году ты снова не пойдешь?

Тон ее был недобряющим. Она считала, что долг Миллисент, как одной из невышедших замуж родственниц, сидеть у стены, рядом со старшими по возрасту женщинами и помогать присматривать за молодыми девицами на выданье. Милли как-то пару раз поддалась на увещевания тетушки, но потом чувствовала себя такой жалкой, что впредь зареклась ходить туда. Ей всегда очень нравилось танцевать, и поэтому было так ужасно сидеть в углу и наблюдать, как танцуют другие, когда ее собственные ноги непроизвольно отбивали такт, а сердце рвалось в круг танцующих.

— Нет, почему же? Думаю, пойду, — ответила Миллисент.

Тетушка Ораделли уставилась на нее. Она открыла рот, но не успела ничего произнести, потому что вмешалась тетя Софи:

— Как хорошо, дорогая! Возможно, ты захочешь присоединиться ко мне, Амелии и Чату?

— Спасибо, тетя Софи! С удовольствием, — поспешно ответила Миллисент, пока Ораделли не успела перебить ее.

Тетушка Ораделли нахмурилась. Не часто золовка опережала ее. Настоящее место Миллисент должно быть с ее семьей с тех пор, как умерли родители девочки. И, кроме того, Миллисент была бы прекрасной компанией для Камиллы, чье глупое щебетание будет отрывать Ораделли от основного занятия: орлиным взором наблюдать за тем, чтобы на балу не произошло ни единого нарушения норм общественной морали, ни единого неприличного поступка, такого, как, например, уход из зала с мужчиной без сопровождающих.

— А почему ты в этот раз решила пойти? — спросила Ораделли. — Раньше ты никогда не изъявляла желания.

— Сама не знаю, — чуточку слукавила Милли. Она знала, что причина ее желания была ясной и понятной, хотя она никогда никому не признается в этом. — Возможно, сейчас, мне следует больше выходить, ведь траур по папе окончился уже давно.

Ораделли не перестала хмуриться, но ничего не казала. Милли была уверена, что тётушка подстроит так, чтобы Миллисент на балу сидела рядом с ней. В этом случае ей будет легче, словно ястребу за добычей, наблюдать за ней. Миллисент глупо улыбнулась тетушке Ораделли. Пусть наблюдает, подумала она. Она не собирается делать ничего предосудительного. В том, чтобы смотреть на танцующие пары, не было ничего плохого. Как и в том, чтобы поболтать с Джонатаном Лоуренсом, если он, конечно, подойдет и заговорит с ней. Естественно, сама она не будет танцевать; для этого она слишком стара. Но это не означает, что ей вообще нельзя развлечься. И в самое ближайшее время, решительно подумала Миллисент, она намерена это сделать.

Глава XV

Вернувшись из гостей, Миллисент сразу же принялась выкраивать платье из розового коленкора, купленного на прошлой неделе. Платье получилось простым по фасону, но очень хорошо на ней сидело. Широкий пояс подчеркивал тонкую талию, а розовый цвет очень шел Милли. В долгожданный день она уложила волосы в высокую прическу из спускающихся каскадом на спину локонов, украсила ик розовой лентой и решила, что выглядит очень мило.

Мнение это еще больше укрепилось, когда за ней зашли тетя Софи и дядя Чат. Когда она открыла дверь, глаза дяди стали круглымв от удивления, и он воскликнул:

— Милли, — клянусь, ты выглядишь ужасно хорошенькой!

— Спасибо, дядя Чат. — Миллисент улыбнулась, и на ее щеках заиграли ямочки. Потом она услышала мягкое восклицание тети Софи и менее сдержанные восторженные возгласы Амелии.

Миллисент взяла дядю Чата под руку и пошла с ним к коляске, где их ждали Софи и Амелия.

Когда они подошли поближе, Амелия нетерпеливо наклонилась к ней и сказала:

— Кузина Миллисент, ты такая красавица! — Последне слово она произнесла, растягивая его по слогам.

— Я согласна, — в своей медленной манере добавила тетя Софи. — Я уже несколько лет не видела, чтобы ты так выглядела. Жаль, Сьюзан тоже не может порадоваться.

— Как она? — спросила Милли, усаживаясь в коляску рядом с Амелией.

— Прекрасно, лучшего и желать не надо! — Тетя Софи понизила голос. — Ее срок уже совсем близко. Можно ждать в любой день. — Она вздохнула. — Я так беспокоюсь за ребенка.

Безмятежное выражение лица Софи меньше всего можно было бы назвать обеспокоенным. Милли не помнила случая, когда бы тетя Софи действительно волновалась.

Дядя Чат занял свое место кучера. Лошади тронулись. Дядя Чат всегда был весельчаком и балагуром, полная противоположность своей спокойной и тихой жене. Он был младшим из братьев Хэйз, и Миллисент однажды слышала, как ее отец заметил, что Чат слишком надолго задержался под зорким оком их старшей сестры, и что он достаточно созрел, чтобы жениться на женщине, совершенно не похожей на Ораделли, и жить самостоятельно. Сама Милли была уверена, что его выбор пал на Софи лишь потому, что она не соревновалась с ним в болтовне, как Ораделли.

Как и обычно, дядя Чат всю дорогу до дома Миллеров не замолчал ни на минуту, но Милли не слышала почти ни слова из его бесконечных рассказов. Она была слишком занята собственными мыслями и… опять тем самым странным ощущением, что внутри ее все дрожит. Она не переставала думать о Джонатане Лоуренсе, не переставала задавать себе один и тот же вопрос: придет ли он сегодня на бал? Как будет выглядеть? Она не видела его несколько дней, но при последней встрече его лицо все еще украшали желтоватые синяки, но, по крайней мере, хоть опухоли спали.

Однако, больше всего Милли интересовало, действительно ли Джонатан имел в виду то, о чем говорил. Или она услышала в его словах то, что ей тайно так хотелось услышать, дала волю воображению?

Милли надеялась, что когда они придут на бал, ей удастся устроить так, чтобы не сидеть с тетушкой Ораделли, но вскоре поняла, что ей не повезло. Сама тетушка, дядя Элмер и Камилла пришли раньше, и как только Ораделли заметила появление Милли и Софи, она повелительным жестом подозвала их в свой кружок. Все сидели, так плотно прижавшись к стене, будто та держалась в вертикальном положении только благодаря их спинам.

— Миллисент! Софи! — голос Ораделли отчетливо выдялялся из гула других голосов. Не заметить ее было никак нельзя.

Милли показалось, что она услышала слабый вздох Софи, но в следующую минуту на лице ее появилась улыбка, и она направилась к Ораделли.

— Пойдемте, девочки, поздороваемся с Ораделли! А потом выпьем немного пунша. Я умираю от жажды.

Счастливые от того, что Софи придумала, как улизнуть от тетушки Ораделли, Миллисент и Амелия последовали за ней к представительницам ветви Холлоуэй. Вообще-то Амелии было все равно, подходить к тетушке Ораделли или нет; она в любом случае будет сегодня танцевать. Пока они шли через зал к Ораделли, ее уже остановили двое молодых людей и попросили разрешения пригласить ее. Милли вспомнила время, когда ей нечего было волноваться, что придется просидеть весь вечер с какой-нибудь пожилой родственницей или надоевшими домочадцами. Единственной проблемой тогда было поскорее, заполнить танцевальную карточку именами желающих пригласить ее молодых людей и отдать распорядителю бала до того, как объявят музыку.

— Здравствуй, Ораделли! Рада тебя видеть, — сказала Софи, остановившись возле невестки. Миллисент и Амелия почти хором поздоровалась с тетушкой.

— Здравствуйте, Софи, Миллисент, Амелия! — Приветствуя, она осмотрела их с ног до головы. — О, да ты прекрасно выглядишь сегодня, Софи! И ты, Миллисент! — Было совершенно очевидно, что Ораделли нарочно не высказала своего одобрения или неодобрения по поводу вида Миллисент. Для нее всегда было непреложным фактом, что женщины семьи Хэйзов — одни из самых привлекательных. Но вот сегодня Ораделли действительно не знала, как отнестись к платью и прическе племянницы. Да, девочка явно начала поздновато, и Ораделли не на шутку забеспокоилась, что бы это могло означать. Для нее, как для главы семьи, казалось оскорбительным, что Миллисент держит в тайне причины такой перемены в себе.

— Спасибо, тетушка Ораделли! — Как и Софи, Миллисент не садилась.

— А я, тетя? — кокетливо спросила Амелия, игриво вытянув трубочкой губы.

— Ну, конечно же, Амелия, ты хороша! Не нужно выпрашивать комплименты. Ты сама знаешь не хуже меня, как выглядишь. Дочери Софи всегда выглядят очаровательно.

— О, спасибо! — ответила Софи, пропустив мимо ушей особую интонацию Ораделли — намек на то, что в других добродетелях ее дочери не так преуспевают. — Я тоже очень горжусь ими.

— Как Сьюзан? — понизив голос, спросила Ораделли.

Милли пришло в голову, что все сегодня говорят о Сьюзан, будто ей грозит смерть или произошло что-то невероятное. Так было всегда, когда затрагивалась тема беременности, и хотя раньше Милли никогда не обращала внимания, сейчас ее почему-то разозлило. Все вели себя так, словно рождение ребенка считалось чем-то постыдным, хотя в то же время все были безмерно счастливы, когда в одной из семей рождался малыш. Вся родня любила нянчиться и возиться с детьми. Впервые в жизни Милли стало интересно, почему тема беременности и родов была какой-то постыдной, почему она никогда не обсуждалась в присутствии мужчин или детей. И почему, если уж об этом говорили, то какими-то намеками и туманными фразами. Она подумала об Опал и ее радостном ожидании рождения ребенка и о том, как свободно, без стеснения говорит она о предстоящем. Для Опал все казалось совершенно естественным.

Тетя Софи, подойдя поближе к Ораделли, начала пересказывать ей о Сьюзан то же, что говорила и Миллисент по пути к Миллерам.

— Садись, Софи! — резко скомандовала Ораделли. — Я так сломаю шею, глядя на тебя.

— Нет, нет, я, правда не могу! Мы шли к буфету за пуншем. — Софи произнесла, наконец, свою заранее заготовленную отговорку. — Я уже говорила девочкам: после этой тряски так хочется пить.

— Глупости! Нет необходимости ходить самим. — Ораделли оглянулась, увидела одного из своих сыновей, разговаривающего с юной леди, и поманила его пальцем. — Дональд, принеси, пожалуйста, дамам пунш. Где твое воспитание?

— Да, мама. — Он недовольно поморщился, но немедленно пошел в сторону буфета.

— Присаживайся, Миллисент, вот сюда, рядом со мной. — Тетушка Ораделли указала на стоящий рядом стул. Миллисент ничего не оставалось делать, как улыбнуться и грациозно, насколько это у нее могло получиться сейчас, занять указанное тетей место. Садясь, она подумала, что теперь уж ей наверняка не удастся избавиться от тетушки.

Она почти не слушала болтовни двух дам, оглядывая зал и отмечая, кто пришел. По другую сторону от нее задвигалась Камилла и тихо произнесла:

— Рада тебя видеть.

Милли повернулась к ней и улыбнулась.

— Спасибо. Я тоже рада тебя видеть.

— Ты сегодня выглядишь просто очаровательно, — продолжила беседу Камилла.

— Правда? Благодарю! — Миллисент не смогла ответить ей комплиментом на комплимент. Камилла, казалось, сделала все возможное, чтобы остаться незаметной; на ней было коричневое с высоким воротником и невыразительным орнаментом платье, а волосы собраны в скромный узел на затылке.

— Похоже, сегодня будет приятный бал, тебе не кажется? — произнесла Милли, стараясь поддержать разговор и подумав, что таким образом ей хотя бы удастся избежать нежелательных тетушкиных расспросов.

— О, да! — голос Камиллы, когда она разглядывала публику, звучал несколько тоскливо. — Посмотри, вон Дэн с Ребеккой и их маленький сын.

— М-м-м… — нечленораздельно пробурчала Миллисент, глянув в сторону своей кузины и ее семьи.

— Интересно, он с ней счастлив? — заметила Камилла.

— Не знаю. Ребекка — женщина симпатичная, и уверена, что своему мужу она показывает лучшие стороны — не то, что нам.

Легкая улыбка чуть скривила губы Камиллы.

— Не могу представить, что они у нее есть… Миллисент посмеялась.

— Они тщательно замаскированы!

— Мама всегда говорит, что красивые женщины ослепляют мужчин.

— Может быть. Но не кажется ли тебе, что существуют и другие мужчины? Которых привлекают умные женщины, а не только юные? Должны же мужчины, которых интересуют более зрелые и серьезные женщины…

Камилла повернулась и пристально посмотрела на Миллисент. В глазах ее мелькнула заинтересованность.

— Миллисент, ты говоришь о ком-то конкретно? Это кто-то из твоих знакомых?

Миллисент почувствовала, как вспыхнули и залились краской щеки, и это разозлило ее. Она избегала встречаться с любопытным взглядом Камиллы.

— Нет, естественно, нет! Просто я так думаю.

— Ясно…

Но Милли была убеждена, что Камилла ей не поверила. И зачем только она заговорила на эту тему? Последние дни Миллисент сама не понимала своих действий и поступков.

Миллисент уже мысленно проклинала себя за болтливость, но ее отвлек голос тетушки.

— Ах, извольте видеть! Он на балу, да как выглядит!

Милли вскинула голову и посмотрела на дверь. Было совершенно ясно, о ком идет речь. И действительно, вошел Джонатан. Под глазом у него еще желтел синяк — так вот что, подумала Миллисент, возмутило тетушку Ораделли. Но даже такие «украшения» не могли скрыть привлекательность этого человека или затемнить таинственное сияние его глаз.

Сердце в ее груди бешено застучало. Джонатан оглядывал зал. Милли спрашивала себя, не ее ли он высматривает. Она знала, что от этих мыслей сойдет с ума, но не могла остановиться. Ее обычно контролируемые эмоции в эти дни вышли из-под подчинения. Она нервно схватила веер, ожидая, когда взгляд Джонатана отыщет ее.

— Он — типичный скандалист, — неодобрительно продолжала тетушка Ораделли. — Никакой порядочный джентльмен никогда не наберется наглости настолько, чтобы явиться в общество в таком виде. Едва ли подобный человек достоин быть издателем газеты, влияющей на общественное мнение.

— Скандалист? — Миллисент резко обернулась к Ораделли, в груди у нее кипела ярость от несправедливого обвинения. — Это к нему не относится! Едва ли он виноват, что трое — трое, заметьте — разбойников поджидали его в его же собственном дворе, ночью, чтобы напасть и избить!

Тетушка Ораделли, глотая ртом воздух и не в состоянии говорить, уставилась на племянницу.

— Миллисент Хэйз! Да что вы можете знать об уличной драке?

— Я видела ее! И слышала. Вряд ли было возможно не заметить, если все происходило под моими окнами. На него напали трое, и все они убежали, как только мы вышли из дома. Едва ли это была его вина. А что ему оставалось делать? Прятаться у себя в комнате, пока не сойдут синяки? Как бы плохо он себя не чувствовал, он посчитал необходимым пойти на следующий же день в редакцию и доказать, что они не запретят ему высказывать свое мнение.

Тетушка, не мигая, смотрела на нее.

— Несомненно, милая, ты знаешь об этом намного больше, чем следовало бы. И еще мне интересно, почему это ты так защищаешь этого мужчину?

Миллисент осознавала, что было серьезной ошибкой дать тете Ораделли даже крошечный повод для подозрений, если дело касалось ее отношений с Джонатаном. Теперь ей следует быть более осторожной. Но она не собиралась брать свои слова назад или извиняться за то, что заступилась за Джонатана. Миллисент вызывающе вздернула подбородок и тоже посмотрела на тетушку Ораделли.

— Этот мужчина — мой сосед, и мне неприятно, когда я становлюсь свидетелем жестоких и несправедливых обвинений.

— Несправедливых обвинений! — гневно повторила за ней Ораделли. — Как ты смеешь такое говорить!

Сидящая по другую руку от Ораделли Софи внимательно наблюдала за происходящим, и Милли была уверена, что не один человек с интересом прислушивается к громкому голосу тетушки. Но Миллисент решила, что волноваться не следует. Она от души желала победить в этом споре, она слишком устала от постоянного угождения тете Ораделли только потому, что та была главой клана и самой разговорчивой в их семье.

— Ты забыла, что я все-таки дочь судьи, — сердито произнесла Миллисент, — воспитана с верой в определенные принципы. Мой отец был справедливым человеком и верил в «Билль о Правах».

Глаза тети Ораделли грозно прищурились, лицо исказила гримаса гнева. Она приготовилась прочитать племяннице долгую и нравоучительную лекцию, но не успела вымолвить и слова, как раздался мужской голос:

— Добрый вечер, леди!

Миллисент вскинула голову. Перед ними стоял Джонатан. Он снял шляпу и вне защиты ее полей синяки на его лице казались еще более заметными. Он обращался ко всем сразу, но глаза его смотрели на Миллисент и сияли весельем и еще чем-то. Миллисент до конца не понимала, что означал этот его взгляд, но он вновь вызвал в ней уже знакомые ощущения.

— Джо… мистер Лоуренс. — Внутренне Милли прокляла себя за эту оговорку.

Тетушка Ораделли перевела свой величественный взор на Джонатана и холодно кивнула. Она посмотрела так, будто перед ней стоял двадцатифутовый слон, но Лоуренс в ответ улыбнулся простой улыбкой без тени смущения или испуга.

— Как вам сегодняшний вечер? — как ни в чем не бывало, продолжал он.

— Прекрасно, спасибо, — сказала Камилла и была осажена взглядом мачехи.

— Нравятся танцы?

— Да. А вам? — голос Миллисент был несколько глуховатым; она надеялась, что это не выдаст волнения, которое она чувствовала каждой клеточкой своего тела.

— Уверен, мне тоже понравятся, если вы, мисс Хэйз, будете так добры и позволите пригласить вас на танец.

Милли показалось, что сердце в груди оборвалось. Она не собиралась с ним танцевать и, честно говоря, все-таки не ожидала, что он ее пригласит. Она предполагала, что они просто посидят рядом, поболтают и может быть, вместе дойдут до буфета за напитками. А вот танцевать с ним, наверное, не следовало. И кто-кто, а тетушка Ораделли именно так и считала. Краешком глаза Милли увидела, как Ораделли повернулась к ней и выражение ее лица было при этом весьма красноречиво.

Милли открыла рот, чтобы отказаться, но услышала, как ее собственный голос произносит:

— Почему бы нет, мистер Лоуренс, с удовольствием!

Не обращая внимания на взгляд потрясенной Ораделли и тихие веселые смешки остальных, Миллисент встала. Ноги от волнения дрожали и казались чужими. Она протянула Джонатану руку, и они пошли в центр зала.

У Милли было ощущение, словно она парит в руках Джонатана под звуки музыки. Он осторожно обнимал ее, нежно и, в то же время, крепко обхватив ее талию одной рукой, а другой держа трепещущую ладонь.

Он танцевал не просто умело, он еще и демонстрировал такие оригинальные па, которые можно было встретить очень редко.

— Кажется, ваша тетушка была более чем недовольна, — прокомментировал он, кивнув в сторону Ораделли, наблюдающей за ними с грозным видом.

Миллисент подавила смешок. Скользя по паркету в его объятиях, она чувствовала себя молодой и беззаботной, как девчонка.

— Думаю, вы правы.

— Насколько я понял, она не одобряет меня?

— Думаю, она не одобряет меня, танцующую с вами. — Миллисент помолчала и потом честно добавила. — Хотя, кажется, она не одобряет и вас тоже.

— А вы еще говорили, что я такой завидный жених в городе, — пошутил он.

— Тетя Ораделли — исключение из общих правил. Во-первых, у нее нет дочери на выданье. Во-вторых, она жена банкира…

— А-а, теперь все становится ясно.

— Также она — опора и поддержка Первой Баптистской Церкви.

— Которая владеет прибрежной собственностью? Мм-м, кажется, я понимаю все больше и больше.

— А к этому еще прибавьте мою дерзость, мое непослушание и…

Джонатан, запрокинув голову, громко расхохотался:

— Вы? Мисс Миллисент Хэйз, само достоинство и порядочность? Вы в глазах вашей тети дерзки и непослушны?

— Нет ничего смешного, — строго заметила Миллисент, но потом сама не сдержалась и рассмеялась.

— Вы должны рассказать мне, в каких грехах вас обвиняют.

— Я приютила Опал — это раз, а когда тетушка Ораделли объясняла, как это непорядочно и неприлично и говорила, что нужно избавиться от нее, я отказалась. Еще ей не нравятся мои частые встречи с Бетси.

— Бетси! — Джонатан нахмурил брови. — Опал — одно дело; меня возмущает их отношение, но совершенно ясно, что большинство дам точно так же отнеслись бы к ней. Но десятилетняя девочка? Она-то как может «дурно влиять» на других?

— О, нет, речь не о дурном влиянии. Просто это дает повод для разговоров. Будут думать, что… ну, вы знаете… — Миллисент опустила глаза, а голос ее смущенно затих.

— Нет, не знаю. Что они будут думать?

Она удивленно посмотрела на него и увидела, что его глаза смеются.

— Ах, вы! — Она покраснела. — Прекрасно знаете, что они подумают о нас с вами.

— Скажите же. — Его палец нежно заскользил по ее ладони.

Миллисент вздрогнула, будто молния пронзила ее руку.

— Перестаньте! Вы пытаетесь меня скомпрометировать.

— Нет, я пытаюсь сдержаться, чтобы не поцеловать вас прямо здесь, на виду у всех.

Миллисент казалось, что стало нечем дышать. Она посмотрела в его глаза, которые уже не смеялись, а стали вдруг сияющими и зовущими. Она не могла произнести в ответ ни слова.

— А когда вы смотрите на меня вот так, как сейчас, сделать это становится все труднее, — прошептал он.

Миллисент перевела взгляд. Она чувствовала себя так, будто внутри плавился воск.

— Нет, не отводите глаз, — запротестовал он. — Я достаточно порочен, чтобы получать удовольствие от такой пытки.

— Вы дразните меня! Я… я не знаю, что отвечать…

— Может, я дразню себя… — Он понизил голос. — Я — не настоящий джентльмен. И не умею одновременно и желать женщину, и искусно скрывать свою страсть. Мне нравится быть рядом с вами, и даже нравится испытывать эту страсть. Но иногда мне бывает очень трудно сохранять спокойствие, потому что желание слишком сильно…

Миллисент судорожно переводила дыхание.

— Я никогда не встречала мужчину, который разговаривал бы так, как вы. Думаю, это, наверно, неуважение ко мне…

— Нет, ошибаетесь! Ни в коем случае! Почему нельзя уважать женщину, которая так желанна? А неужели то, что ты говоришь ей правду, не доказывает этого уважения?

— Я… Я не знаю. И совсем запуталась… Вы владеете даром убеждения. — Она улыбнулась, и на ее щеках снова заиграли ямочки. — Мне кажется, из-за этого вы опасны. Я не могу чувствовать себя спокойно рядом с вами.

Танец кончился, и Джонатан неохотно отпустил ее.

— Можно пригласить вас на следующий?

Хотелось ответить, что она готова танцевать с ним весь вечер, но, естественно, это было невозможно. Нельзя танцевать с ним более двух, может быть, трех танцев. Иначе о них тут же заговорят все. И будет скандал. Милли неохотно произнесла:

— Возможно, еще один — попозже.

— Тогда, может быть, вам принести пунша?

— Да, было бы прекрасно.

Они вместе направились к буфету, взяли два бокала пунша и, оживленно болтая, начали медленно потягивать напиток. Миллисент казалось, что все до единого в зале наблюдают за ними. Конечно же, то, что любой житель Эмметсвилла считал своим долгом быть в курсе дел всех и каждого, раздражало. Милли представила, как все они рассядутся, темными кружками и с карандашом в руках примутся вычислять, сколько раз та или иная дама протанцует с тем или иным мужчиной.

Миллисент знала, что ее мысли посчитали бы здесь крамолой. Она всю жизнь жила по незыблемым законам общественного поведения и практически всегда следовала им беспрекословно. Но теперь она пересмотрела эти заповеди и усомнилась в их ценности. И с какой стати тетушка Ораделли взяла на себя право диктовать всем, как следует или не следует поступать? Неужели кроме нее не было никаких других столпов нравственности?

Она сама немного растерялась от пришедших в голову новых, неожиданных мыслей. Она могла без труда вообразить, как бы отреагировала на них сама Ораделли. Но голос вздравого смысла и логика были сильнее. В сущности, Милли не понимала, почему она никогда не задумывалась обо всем этом раньше.

Когда они допили пунш, причин оттягивать ее возвращение к тетушке уже не оставалось. Миллисент. скрипнула зубами и вместе с Джонатаном пошла к сидящей у стены семье. Ей ужасно не нравилась перспектива просидеть до конца вечера под боком у Ораделли, выслушивая ее ворчание. Поэтому она обрадовалась, когда подошел Уильям Батлер и пригласил ее на танец еще до того, как тетя Ораделли успела произнести первые слова своей тирады. Миллисент вскочила и дала согласие, не обращая внимание на взгляды потрясенной тетушки. После танца с Уильямом она, поражаясь сама себе, согласилась на приглашение еще трех кавалеров. Естественно, двое из них были вдовцами, годящимися ей в отцы, а третий — ее кузеном, ужасно робеющим в обществе других женщин. Но после того, как она несколько лет подряд только сидела у стенки и наблюдала за молодыми девицами, в этот вечер Милли получала огромное наслаждение от танцев. Она сама не могла понять, каким образом вдруг стала такой популярной партнершей.

Когда она направлялась к своему месту после третьего подряд танца, лицо ее блестело, глаза сияли. Она не представляла, какой красотой и радостью светилось все ее существо, как это было непохоже на увядший, даже бесцветный образ Миллисент Хэйз, так привычно знакомый всем в последние годы. Тетя Софи подмигнула ей, а Камилла смотрела с тайной, тщательно скрываемой радостью. Ораделли хмурилась, но Милли решила не замечать этого. Ей было слишком хорошо, чтобы позволять тетушке снова портить себе настроение.

— Милли! — Тетя Софи перегнулась через пышную грудь Ораделли и протянула ей руку. — Ты выглядишь здесь самой красивой! Я так счастлива видеть, что ты, наконец, вышла из своего заточения.

Заточения? Миллисент не поняла, но все равно улыбнулась ей.

— Счастлива? Хм-м! — Ораделли бросила на золовку осуждающий взгляд. — У тебя всегда было не больше здравомыслия, чем у какой-нибудь кокетки, Софи.

— Ах, оставь, — пренебрежительно махнула в ее сторону веером Софи. — Ты просто ворчишь, потому что Миллисент поступила, как хотела и без твоего разрешения. Порадуйся за девочку! Она делает то, что ей следовало бы делать уже давным-давно: она развлекается!

— Ну, ты как всегда, в своем репертуаре. Как будто развлекаться — самое главное!

— Да, это самое главное на балу! Бал не место для ворчания и поучений. Это хорошо для тебя и меня — сидеть и обсуждать, как костлява Эдна Рандберг, но Миллисент еще молода. Она должна веселиться, и я рада, что у нее это получается!

— Она может веселиться, не выставляя себя на всеобщее обозрение — горячо ответила Ораделли и помахала сложенным веером перед лицом Софи. — Запомни мои слова, она пожалеет о сегодняшнем поведении!

— Честное слово, ты — точно старая ворона! Как раз в твоем духе, Ораделли — сидеть здесь и наводить тень на белый день.

Миллисент еле сдержалась, чтобы не рассмеяться вслух. Все годы, сколько она знала своих тетушек, Ораделли всегда поучала и исправляла Софи, но никогда раньше Миллисент не слышала, чтобы уравновешенная, спокойная тетя Софи так проучила бы Ораделли.

— Становится жарко, — пробормотала Милли и услышала, как рядом с ней Камилла хихикнула, что было совсем неподобающе истинной леди.

Тетушка Ораделли в шоке уставилась на жену брата.

— Софи Кортланд! Вы так говорите, будто я не желаю видеть Миллисент счастливой. Будто я не волнуюсь за нее! — Щеки Ораделли гневно задрожали. — Вы должны знать, что это не так. Кто сидел у ее постели ночами, когда она, как и ее мать, лежала в лихорадке? И кто, интересно мне знать, помог ей с похоронами ее бедного отца?

— Конечно, ты, Ораделли, мы все это знаем. Я ни в коем случае не хотела сказать, что у тебя недоброе сердце или что ты не любишь Миллисент. Нет надежнее опоры в семье, чем ты, когда случается какая-нибудь беда. Все это знают!

Да, это была правда, Миллисент знала. Тетя Ораделли, при всей ее назойливости, любила свою семью больше всего на свете и была готова прийти на помощь. В сущности, Миллисент думала, что тетя Ораделли никогда не любила жизнь больше, чем когда появлялась необходимость преодолеть очередной кризис или справиться с каким-нибудь несчастьем.

Ораделли коротко кивнула, несколько успокоенная словами Софи.

— Но я не понимаю, — тем не менее продолжала Софи спокойно, — почему любовь к Миллисент дает тебе право решать, как ей следует жить или выговаривать, если девочка захотела повеселиться.

Ораделли заморгала. Миллисент не поняла, согласилась ли ее тетушка со словами золовки или просто замолчала, удивленная продолжением атаки Софи.

Ораделли повернулась к племяннице.

— Ты тоже так обо мне думаешь, Миллисент? — спросила она преувеличенно-вежливым тоном, скрывая свои уязвленные чувства. — Думаешь, я похожа на Мари Аду? — Она назвала их всем известную тетушку с вечно кислым выражением лица, постоянно недовольную. — Всегда критикую? Всегда что-то оплакиваю?

Милли почувствовала привычное ощущение вины при виде страдания в глазах Ораделли. Ее тетушка все — таки обладала добрым сердцем, чего нельзя было сказать о тете Мари Аде, и она так много делает для каждого в ее семье.

— Конечно же, нет, тетушка Ораделли, — поспешно ответила она. — Ты не похожа на тетю Мари Аду. И ты это прекрасно знаешь.

— Ах, Ораделли, не надо извращать мои слова! — вспыхнула Софи. — Я никогда не сравнивала тебя с Мари Алой. Бог мой, та женщина состояла из кислого молока и касторки. Но я не вижу причин винить Миллисент за то, что она танцует и получает от этого удовольствие.

— Поверь, это совсем не одно и то же — хорошо проводить время и поступать так, будто у тебя нет ни капли здравого смысла. — Ораделли перевела хмурый взгляд на племянницу. — Послушай меня, юная леди: в тот момент, когда ты увлечешься этим мужчиной, ты сама себя толкнешь в пропасть.

— Я никем не увлеклась, и меньше всех Джонатаном Лоуренсом! — уязвленно ответила Миллисент.

— В самом деле?

— В самом деле! Я просто танцевала! И получала от этого удовольствие. И я не нахожу в этом ничего плохого!

Тетушка Ораделли раздраженно поджала губы.

— Девушке в твоем возрасте не подобает скакать по залу в танце, тем более с таким сомнительным кавалером, как Джонатан Лоуренс. Это выглядит неприлично. И что бы только сказал твой отец?

Миллисент на мгновение растерялась. Тетушка задела ее самое больное место. Что непристойного она сделала в этот вечер? Неужели отцу стало бы стыдно, если бы он видел ее сегодня на балу?

— Не знаю, — честно ответила Миллисент. Она перевела дух и продолжала. — И, честно говоря, я не понимаю, при чем тут это. Моего отца здесь нет и никогда не будет, и все, что мне остается — это полагаться на собственную голову. — Она встала. — А теперь прошу прощения…

Миллисент повернулась и быстро пошла к выходу.

Глава ХVI

Милли пробиралась сквозь толчею людей, сама точно не представляя, куда идет. Она только знала, что нужно как можно скорее уйти от тети Ораделли, пока та не успела разрушить счастливое очарование этого вечера. Зал был полон людей. Стало шумно и душно. Миллисент решила, что ей необходим глоток свежего воздуха.

Она открыла входную дверь, собираясь немного подышать, а сама выскользнула на улицу. В окнах дома Миллеров ярко горел свет. Оттуда в сторону танцевального зала направлялись несколько женщин, несущих кувшины с пуншем. На крыльце сидели девицы и громко смеялись. Миллисент помедлила, решая, куда ей повернуть. Она не хотела ни с кем встречаться, не хотела идти к дому Миллеров, но и в то же время было невозможно просто слоняться возле танцевального зала, где стояло много юношей и молодых людей. Как раз недалеко от нее показалась компания мужчин, смеющихся и несущих куда-то несколько бутылок.

Пока она так раздумывала, внезапно за ее спиной мужской голос спросил:

— Вышли подышать воздухом или вас прогнала ваша тетушка?

— Джонатан! — Она сразу же узнала его ироничный голос и резко обернулась. — Что вы здесь делаете?

— Я мог сказать то же, что и вы — дышу воздухом. Но, по правде говоря, я наблюдал за вами и решил выйти следом.

— А-а… — Стоя здесь с ним наедине, в тусклом свете, льющемся из окон танцевального зала, она почувствовала, как замерло дыхание в груди.

— Неужели вы не знаете, что ходить здесь одной непристойно? — добавил он, улыбаясь в темноте.

— Ну, уж наверняка куда непристойнее стоять здесь с вами!

Он засмеялся.

— Да, несомненно, это еще хуже. Пожалуй, это серьезная причина, чтобы удалиться подальше отсюда.

Он взял Милли за руку и повел вокруг танцевального зала, на задний двор. Миллисент улыбнулась и не отняла руку. Они прошли мимо парочки, спрятавшейся за чьим-то кабриолетом, а потом наткнулись еще на двоих мужчин, вышедших перекурить. Курильщики понимающе кивнули друг другу, и Милли подумала, сразу ли они расскажут всем, что видели эту девчонку Хэйз наедине с парнем Лоуренсом, или подождут.

Очевидно, Лоуренс подумал то же самое, потому что спросил:

— Интересно, к завтрашнему дню узнает весь город, что мы с вами вместе покинули зал?

— Более вероятно, что это будет известно к концу бала. — Милли тихо засмеялась. — Помню, когда мне было семнадцать, я и Тедди Уайт убежали одни с танцев у миссис Крауфорд и ушли гулять в дальний сад. Папа очень рассердился. Главным образом потому, что моя тетя узнала обо всем и прочитала ему соответствующую лекцию о моем ужасном воспитании.

Джонатан улыбнулся:

— Ах, Миллисент! — Он притворно заохал, пытаясь выглядеть серьезным. — Я не могу представить, что вы были уличены в таком скандальном поведении.

— Это еще ничего! Только благодаря Богу папа и тетя Мари Ада не узнали, что было на самом деле:

Тедди поцеловал меня в орешнике!

Он строго взглянул на нее, а брови его комично поползли на лоб.

— Милли, ай-ай-ай, что я узнаю о вас! А я, простофиля, считал вас самой твердой леди, воплощением непоколебимой добродетели!

— Tcc-c! — Миллисент резко хлопнула его по плечу веером. — Перестаньте дурачить меня!

— Я? Ничего подобного! Но вам следует рассказать мне об этом несчастном поцелуе.

Они шли мимо длинного ряда кабриолетов и колясок. Джонатан остановился и прислонился спиной к одной из колясок, повернув Миллисент к себе лицом.

— Тебе понравилось?

Миллисент посмотрела в его глаза. Луна была почти серебряная, и ночь мерцала этим серебром и тусклым отблеском звезд. На глаза Джонатана падала тень, его необычно светлые волосы почти светились в темноте. Он казался незнакомцем, задумчивым и странным, и в то же время волнующим, как опасная красота неизведанной речной глади.

— Понравилось что? — голос Миллисент перешел на шепот. Она не могла оторвать глаз от его лица. Он томно и зовуще улыбался.

— Поцелуй, глупенькая! Тот самый, который ты получила от Тедди — как его там…

— Уайта, — подсказала Миллисент. С ней творилось что-то невероятное, буря новых ощущений не давала покоя. Она никак не могла отвести взгляд от губ Джонатана. Его нижняя губа казалась мягкой, а верхняя имела четкие очертания. Ей вспомнился их вкус. — Ну… — неуверенно начала она. — Я плохо помню его…

— Какой позор мистеру Уайту, — голос Джонатана стал нежным и проникновенным.

— Это был мой первый поцелуй. Тогда я могла думать только о том, что произошло, а не о том, как.

— Первый поцелуй. — Джонатан поднял руку и легко коснулся пальцем ее губ. Голос его чуть охрип. — Жаль, там не было меня. Жаль, что я не был тем пареньком.

— Тогда я бы не забыла… — бездумно ответила Миллисент, а когда поняла, что именно сказала, то вся залилась краской. — О, нет, извините, я не должна была так говорить!

Она отступила на шаг, но Джонатан схватил ее за руку и задержал. Его рука даже сквозь ткань ее рукава казалась горячей.

— Нет, должна. Ты должна так говорить. Я хотел услышать именно это.

Он взял ее за руку и притянул ближе к себе. Миллисент послушно подалась вперед, ее тело казалось ей частью Джонатана. Они стояли так близко, что она чувствовала жар его кожи и видела блеск глаз.

— Ты сегодня красива, — нежно прошептал он. — Когда я увидел тебя впервые, ты выглядела такой жеданной, что я чуть не выпрыгнул из собственного костюма. Не обнимать тебя во время танца было адски трудно. Даже труднее, чем совсем отпустить тебя.

Слова Джонатана диким огнем зажигали каждую клеточку ее тела. Внизу живота вновь начала пульсировать тяжелая жаркая боль. Она почувствовала, как вся тает, становится податливой, будто вот-вот упадет. Она слегка наклонилась, и ее тело коснулось его.

Она услышала, как он резко задержал дыхание. Руки его обвили ее талию; руки, крепкие и сильные, прижали ее к своему горячему телу. Он плотно слился с ней, ища губами ее рот. Миллисент повернула лицо навстречу его губам. В ней куда-то исчезло стеснение и протест; осталось только желание вновь почувствовать, как его губы касаются ее тела, расстаять от его жара.

Он поцеловал ее жадно и глубоко, и на этот раз, когда его язык проник сквозь ее губы в рот, она не вырвалась. Сердце колотилось в груди, и она обвила Джонатана руками, сама прижимаясь к нему в приступе чувственности, которая ее закружила. Ее кожа горела везде, где она касалась Джонатана, а грудь странно напряглась и стала болезненной, точно так же, как и низ живота. На щеке она чувствовала его горячее дыхание. Она вдыхала его резкий запах. Его губы требовательно, властно завладели ее ртом. Она оказалась как бы внутри него, он затопил ее, и этого ей все равно было недостаточно. Миллисент прижалась к нему, и ее язык дотронулся до его.

Джонатан прерывисто дышал. Одна рука опустилась ей на бедра, и он с силой прижал ее к себе. Миллисент даже через свои многочисленные юбки почувствовала и поняла, как сильно он желает ее. Она встала на цыпочки, не отрываясь от крепкого тела Джонатана, и обвила его шею руками, словно спасала свою жизнь. Единственное, что ей удалось сейчас — это сдержать поднимающийся в груди стон.

Джонатан, не в силах сдержать свое желание, застонал и оторвался от ее губ для того, чтобы начать жадно целовать ее лицо и шею. Он повернулся, прислонив теперь к коляске Милли и вновь впился в ее губы. Миллисент, не замечая ничего вокруг, перебирала пальцами его волосы, наслаждаясь их шелковистой мягкостью по сравнению с жесткой кожей на скулах. Ей хотелось ощутить его вкус, его прикосновения и самой касаться и ласкать его. О, Боже, она хотела чувствовать его руку на каждой клеточке своего тела!

Слабый стон вырвался из ее груди, и Джонатан вздрогнул. Но его губы не оторвались от ее рта, а рука, проникнув меж их прижатых друг к другу тел, заскользила вверх по телу Миллисент. Он почувствовал податливую мягкость ее груди и накрыл ее ладонями, нащупывая сквозь ткань пальцами острые соски. Он еле сдерживался, чтобы не разорвать ее платье и не освободить эту грудь для ласк его губ и рук.

При прикосновении его к груди Миллисент испытала поразившее ее саму удовольствие. Она никогда даже в мечтах не могла представить, что бывают подобные ощущения, что ей может хотеться таких вещей, которых она жаждет сейчас, что она может испытывать такую полноту чувств. Это было безумие. Какое-то наваждение. Она утонула в новой для нее дикой чувственности, не в состоянии собрать последние остатки самообладания.

— Миллисент, Миллисент… — Он шептал ее имя, скользя губами по ее щеке к мочке уха. Она слышала его прерывистое дыхание, и оно пронзало ее насквозь.

Позади них около открытой двери зала раздался мужской смех, а потом послышался более высокий, заливистый смех какой-то женщины. Там прощались с друзьями. Эти звуки внезапно ворвались в страсть Джонатана и Милли, отбросив их назад, в реальный мир.

Джонатан замер, переживая трудную внутреннюю борьбу. Со слабым вздохом он погрузил лицо в ее волосы и стоял так неподвижно, давая себе время расслабиться. Миллисент хотелось кричать ему, чтобы он не останавливался, но она так же, как он, понимала, насколько опасной была ситуация. Она с трудом, но все-таки сдерживалась. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, и Милли чувствовала, как постепенно расслабляются его мышцы. Он отступил на шаг назад.

— Извини. Я… я буду в следующий раз помнить, как быстро ты меня разогреваешь. — Он пригладил волосы неуверенно улыбнулся ей.

Миллисент молча смотрела на него, не зная, что нужно говорить. Она была уверена, что еще недостаточно пришла в себя, чтобы произнести что-то внятное. Ей всегда казалось, что только мужчины бывают узниками своих низменных страстей, но в данный момент именно она, а не Джонатан, не могла опомниться и вернуться в реальный мир.

— Ах, Милли, не смотри на меня так, — хрипловато произнес он, — или я опять не совладаю с собой. Милли отвела взгляд.

— Извини…

— Нет, это я должен извиняться. Я… обычно я не так импульсивен. — Он с трудом посмотрел на нее. — Надеюсь, я не… обидел тебя?

Миллисент не смогла сдержать смех. Она совершенно запуталась, чувствуя над собой власть сильнейшего из первобытных инстинктов, как самая развратная из всех развратных женщин, а он еще спрашивает, не оскорбил ли ее своим поведением!

Джонатан расслабился и тоже засмеялся.

— Вот так-то, моя Миллисент… — Он потянулся к ней и пальцем провел по ее щеке.

Она еще чувствовала слабое подрагивание его тела.

— Я знаю, что скрывается за всей твоей чопорностью. Боже, ты не женщина, а клад!

Миллисент заморгала, удивленная таким заявлением. Она никогда не думала так о себе. В ее понимании такие женщины должны быть обязательно изящными маленькими созданиями, хрупкими и милыми, как ее мать, а не сильными и надежными, как она. Ее, скорее, можно было бы назвать «трудягой» или «хорошей женщиной», но никак не «сокровищем». Хотя, говоря это, Джонатан выглядел абсолютно серьезным, даже в глазах его не прыгали обычные смешинки.

— Я… а-а, спасибо. — Он медленно вздохнул.

— А сейчас нам нужно вернуться.

— Да. Нужно. — Никто из них не двигался с места.

— Проклятье! Но почему это так трудно? — Джонатан нахмурился. — Я думал, у меня это должно было остаться позади много лет назад.

— Что «это»?

— Расстаться на время с женщиной. Хотеть, чтобы остановилось время и смотреть на тебя, разговаривать с тобой, просто быть рядом с тобой. Я чувствую себя школьником.

При его словах тепло разливалось у нее в груди. Она понимала, о чем он говорит и чувствовала то же самое. Ей не хотелось уходить от него, не хотелось возвращаться в танцевальный зал. Она мечтала смеяться и болтать с ним всю ночь. Но это было невозможно.

Миллисент вздохнула и посмотрела в сторону. В конце концов, она здравомыслящая женщина, а не девчонка-кокетка. Она должна поступать разумно.

— Но нам пора возвращаться.

— Ты права…

Он повернулся и медленно зашагал в сторону зала, она шла рядом. Чем ближе они подходили, тем медленнее становились шаги, и, наконец, уже у самой двери, за кустарником, они остановились.

Миллисент взглянула на Джонатана.

— Мне лучше войти одной.

— Хорошо. — Он поправил прядь ее волос. Миллисент вспыхнула, внезапно вспомнив, что, должно быть, ее одежда и прическа ужасно выглядят после объятий Джонатана. Она оправила платье и руками пригладила волосы. — Я нормально выгляжу?

Джонатан медленно улыбался.

— Ты просто очаровательна.

Радость заполнила ее, и она смущенно отвела глаза.

— Нет… Я имею в виду, все ли на своем месте?

— Абсолютно!

Ну что ж, прическа и платье, может быть, и приведены в порядок, но никак нельзя избавиться от блеска глаз и румянца на щеках.

— До свидания…

— До свидания. — Джонатан на минуту задержал ее ладонь в своей руке, и в этом жесте она почувствовала невысказанное обещание. Он неохотно выпустил ее руку и отступил назад.

Милли повернулась и направилась к своим тетушкам.

После рассказа Опал о возможности самому подниматься с кровати, Алан каждый день продолжал тренировать мышцы рук. Он работал до тех пор, пока на лбу не выступал пот, а руки не начинали болеть. Чаще всего его долго отдыхавшие мышцы болезненно протестовали. Он старался спокойно относиться к тому, что улучшение было практически незаметно. Бывали дни, когда казалось, что он не достиг ничего, кроме боли во всем теле. Надоело, говорил он себе, лучше все бросить и вернуться к привычному образу жизни, который он вел уже несколько лет.

Но что-то внутри противилось этому решению. Когда у Алана появились такие мысли, в груди словно вырастала железная стена уверенности и непоколебимости, и он продолжал занятия. Он обязан передвигаться сам. И он сделает это. Неважно, как много потребуется времени, как много уйдет сил, сколько предстоит испытать разочарований — он был решительно настроен довести свои усилия до конца.

Об этих планах он не сказал никому, кроме Бетси. Она приносила ему кирпичи и камни, когда книги уже оказались слишком легкими для рук Алана. Она задавала нетерпеливые вопросы и ободряла его, и Алан был уверен, что без ее детского энтузиазма ему одному было бы не справиться.

Через несколько недель тренировок стало очевидно, что пройден некий барьер, и, пока Алан не начнет поднимать вес собственного тела, новых сил не прибавится. Он придумал, как укрепить на потолке скобу и зацепить за нее веревку. Но как только он это сделает, все узнают о его тайных замыслах, начнут наблюдать за ним и ждать результатов. И если у него ничего не выйдет, об этом тоже узнают все. И Опал. Он страшился даже одной мысли об этом, но другого выхода не было.

Однажды утром он позвал Джонни и объяснил ему, как, по его мнению, следует укрепить скобу на высоком потолке прямо над кроватью и привязать к ней веревку. Джонни все внимательно выслушал, кивая головой, затем, усадив Алана в коляску, отвез к окну, а сам пошел за лестницей, готовый приступить к работе. Довольно долго он пытался закрепить скобу и веревку на таком расстоянии, которое требовалось Алану, пока, наконец, это ему не удалось. Он вновь перенес Алана на кровать.

Горя желанием начать и в то же время испытывая страх, Алан взялся за конец веревки и попытался приподняться. И… не смог этого сделать. Он замер, положив руки на одеяло. Потом поразминал пальцы и попробовал еще раз. Он подался вперед всем телом, безуспешно стараясь хотя бы на дюйм приподнять туловище с матраса. Но потом пальцы его сорвались, и он упал на кровать, тяжело дыша от напряжения.

Ему захотелось завыть. Разочарование жгло изнутри, и он не мог заставить себя опять дышать спокойно и ровно.

— Что? — спросила Опал, входя в его комнату с полотенцем в руках. Она остановилась и уставилась на конструкцию, сооруженную иа потолке над кроватью Алана. Губы ее удивленно приоткрылись. Она перевела взгляд на Алана. — Вы пытаетесь попробовать?

Голос ее звучал немного хрипло от удивления и счастья, а на лице появилась чудесная улыбка.

— О, Алан! Это замечательно! Думаете, что у вас получится?

Она быстрыми шагами пошла к его кровати, и сотня вопросов уже готова была сорваться с ее губ. Но сердитое лицо Алана остановило Опал.

— Что… в чем дело?

— Я не могу этого сделать, вот в чем дело. — Глаза Алана сверкали злостью и разочарованием. — К черту! — Он, стукнул кулаками по краям кровати. Потом стал стучать снова и снова, отбивая такт каждого слова. — Я не могу сделать это! Я не могу сделать это!

— Нет! Пожалуйста, не говорите так. Это неправда. Ничего подобного! — Она бросила полотенце на стул и подошла к нему.

Присев рядом, Опал взяла его руку в свои ладони и почувствовала, как дрожит его рука. Он вырвал ее.

— Прекратите! Прекратите смеяться надо мной. Вы все думаете, я не знаю? Я знаю! Я ничего не могу сделать. Я не достоин ничего. Я просто камень на шее Миллисент.

Опал ошарашенно уставилась на него.

— Нет! Уверена, что она так не думает.

— Может, не думает. Она слишком хорошая. Но если бы не я, она бы вышла замуж, нарожала детей и была счастлива. Она… она могла бы быть с ним… — Он кивнул головой в сторону дома Лоуренсов, — … вместо того, чтобы быть здесь со мной. А как она может быть счастлива, пожертвовав своей жизнью ради калеки-брата?

— Миллисент любит вас!

— Знаю! Вот почему она и отдала мне свою жизнь. А для чего? — Он провел ладонью по лицу и по волосам, будто мог этим движением стереть боль и отчаяние, разрывавшее его изнутри. — Лучше бы я умер, когда упал с этой повозки. Боже, как жаль, что я не разбился насмерть…

— Нет! — Обычно спокойная, даже робкая Опал удивила его, да и себя, когда вдруг схватила Алана за плечи, впилась пальцами в рубашку и начала изо всех сил трясти его. — Не говорите так! Вы не смеете так говорить! Я благодарю Господа, что вы живы! Это великий подарок. Как вы можете отвергать его? Так много людей, готовых отдать все на свете за то, чтобы жить. Вы должны быть благодарны!

Алан неподвижно уставился на нее, потрясенный переменой в ее поведении.

— Что бы случилось со мной, если бы вас не было? Или с моим малышом? Не окажись здесь вас и вашей сестры, и… никто не приютил бы меня, не дал бы мне надежды… и доброты. — В глазах ее стояли слезы. — А Бетси? Неужели вы не видите, как изменилась девочка? Насколько она стала счастливее, когда подружилась с вами и мисс Миллисент?

— Но я ничего не сделал. Все это Милли, а не я…

— Если бы не вы, она бы, возможно, даже здесь не жила. Она бы вышла замуж и стала хозяйкой в доме мужа. Или, возможно, до сих пор оставалась одна, потому что не смогла бы оправиться от потери брата. И она бы жила с ее тетушками или другими родственниками, не имея даже собственного дома. И, кроме того, не только Миллисент все решает. Думаете, она позволила бы мне остаться, если бы вы были против. А ваша доброта ко мне, ваше обращение со мной, будто я леди, а не какая-то девчонка со дна общества…

— Ты не «какая-то девчонка со дна общества», — нахмурился он.

Опал сильно затрясла головой:

— Именно так. Я никогда не ощущала себя никем другим, пока не встретила вас. Вы и мисс Миллисент так добры со мной! — Слезы уже почти капали из ее глаз, и она судорожно всхлипнула перед тем, как продолжить. — Вы никогда не упрекаете меня за прошлое и не обращаетесь со мной, как с дешевкой.

— Боже мой, да неужели бы я смог? — Алан, не отрываясь, смотрел на нее.

Опал улыбнулась, смахнув слезинки с ресниц.

— Об этом я и говорю. Вы такой порядочный человек, такой джентльмен, что никогда не сможете обидеть женщину, которая вам так признательна за все…

— Не надо! Не наговаривай на себя! Я не позволю этого.

— Спасибо! Благодаря вам я… чувствую, будто я намного лучше, чем на самом деле. Что я точно такая же, как и остальные.

— Опал… — Алан взял Опал за руку и сжал ее; его злость и разочарование куда-то исчезли, сменившись заботой о девушке. — Ты так и должна чувствовать себя. Ты такая и есть. Ты очень хорошая. И это сразу ясно, стоит только увидеть тебя.

Ее щеки заалели.

— О, мистер Хэйз…

— Просто Алан.

— Алан…

Его имя, произнесенное ее тихим, нежным голоском, заставило Алана вздрогнуть. Он подумал, что может поднести ее руку к губам и поцеловать. А может прижать ее к сердцу. Дыхание участилось, тело стало горячим. Он неуклюже отпустил ее руку и отвел взгляд.

— Я — я… извини… Я вел себя недавно так грубо.

Алан пытался отвлечься от назойливых мыслей.

— Не надо извиняться!

— Нет, надо! Иногда я бываю неблагодарным чудовищем, знаю. А ведь мне действительно есть за что быть благодарным: я жив. Но очень трудно смириться с инвалидностью. Когда ты недавно рассказала о том, что можно научиться самому подниматься с кровати, мне так сильно этого захотелось, и… — Он в отчаянии покрутил головой. — О, черт! Я тренировался много дней и сегодня решил попробовать. И меня ждал провал…

— Но, Алан, — серьезным тоном произнесла Опал, наклонившись вперед и положив руку на его плечо. — Ты же не можешь добиться всего вот так, прямо сейчас. Сегодня ты только в первый раз попытался подняться. Твои руки еще просто незнакомы с таким весом. Но если ты будешь продолжать тренироваться, все обязательно получится. Я имею в виду, что никто бы не смог этого сделать с первого раза.

Алан криво усмехнулся. В этот момент он верил ей. Когда Опал улыбалась ему, а в глазах светилось восхищение и доверие, невозможно было ей не поверить.

После ухода Опал Алан вновь взялся за веревку. В этот раз он очень крепко ухватился за ее край, чтобы пальцы не соскользнули. Он вновь подался вперед, мышцы рук напряглись до боли, и ему удалось приподняться с кровати. Пусть ненамного — возможно, не более чем на дюйм. Но это уже было что-то, и когда он, отпустив веревку, упал на подушки, на лице его сияла улыбка.

Все последующие дни Алан продолжал выполнять это упражнение. От постоянного напряжения руки болели, но у него и мысли не возникало о том, чтобы остановиться по этой причине. Он проделывал свои подъемы ежедневно, по несколько раз, а в промежутках между этими занятиями продолжал поднимать все более и более тяжелые предметы. Замечая значительные успехи, он, наконец, и сам поверил, что сумеет сделать то, что задумал. Впервые за многие годы появилась надежда.

Через некоторое время Алан уже мог без особого труда отрывать свое туловище от кровати и даже немного перемещаться из стороны в сторону. Конечно, до того, чтобы самому пересаживаться с кровати на инвалидную коляску, было еще далеко, но все-таки это было первым серьезным достижением, и Алан гордился им. Миллисент, которая наблюдала за его успехами со смешанным чувством тревоги и радости, была вначале ошеломлена, а затем зачарована. Опал тоже очень радовалась, хотя и без того неподдельного удивления, которое испытала Миллисент. Алан понял: с самого начала Опал знала, что рано или поздно у него получится. Эта вера в его силы воодушевляла его все больше и больше.

Опал с каждым днем становилась полнее и медлительнее, и, наконец, Миллисент запретила ей выполнять даже легкую работу. Алан знал, что время родов уже приближалось, и очень беспокоился. Она выглядела усталой, хотя перестала работать. Опал жаловалась Алану, что ей очень трудно заснуть и что она часто проводит долгие бессонные часы, крутясь и ворочаясь, стараясь найти удобное положение. Алан боялся родов Опал, опасаясь за ее здоровье. Так много женщин умирало… Он немного знал о рождении детей; ему никогда раньше не приходилось задумываться об этом, и, естественно, подобную тему с ним никто не обсужадал. Все, что было известно Алану, он услышал из обрывков чужих разговоров или увидел, наблюдая за своими домашними животными в разные периоды их жизни. Еще он знал о страшной боли во время родов. Сама мысль о страданиях Опал казалась невыносимой и леденила его кровь.

Алан пытался не думать об этом, забыть о приближающемся событии в жизни Опал. Вместо этого он с новым рвением приступил к тренировкам. Он пододвинул коляску к кровати и когда в первый раз оказался на ее краю и взглянул на инвалидное кресло, ему показалось, что между ним и кроватью — огромная пропасть. Одна мысль о необходимости перекинуть свое тело с кровати на коляску наполняла Алана ужасом.

Умом он понимал, что расстояние это не превышает нескольких дюймов; что только страх так увеличивает его. Но все же было очевидно, что кровать слишком высока по сравнению с коляской. Казалось невозможным спрыгнуть с кровати на инвалидное кресло. Он вспомнил, что Опал говорила, будто у ее знакомого покалеченного ветерана была низкая кровать. На следующий день Алан попросил Джонни подпилить ножки его кровати так, чтобы она стала почти вровень с коляской. Когда все было готово, Алан пододвинулся на край и взглянул на стоящую рядом коляску.

И все равно задуманное выглядело совершенно невероятным. Хотя Алан знал, что его руки уже достаточно сильны, чтобы выдержать вес тела при перемещении его с кровати на коляску. Ему мешал только страх.

Потом начали возвращаться кошмары. Алан задумывался о том, не сумашедший ли он, раз решился на такое. Но мысль об Опал, о ее вере в него заставляла не отказываться от своего намерения.

Однажды утром он проснулся с твердым убеждением, что именно сегодня все получится. Прежде, чем усомниться в этом или испугаться, как обычно, он с помощью рук сместился как можно ближе к краю кровати, схватился за веревку и подтянул туловище к самому краю. Он взглянул на коляску, напрягся, зажмурил глаза и бросил свое тело в сторону коляски. Он не успел ничего подумать и за какую-то долю секунды уже оказался за пределами кровати. В это мгновение пальцы разжались, и он удал на сиденье, но упал боком, и ручка коляски больно вонзилась в ребра. Потом, через некоторое время, он осознал, что уже не в кровати, а в инвалидной коляске. Забыв о боли, Алан начал ерзать и ворочаться, держась за ручки своего кресла и поворачивая тело до тех пор, пока ровно и удобно не устроился на сиденье.

Когда Алан, наконец, уселся, как надо, он откинулся на высокую спинку инвалидного кресла. Он сделал это! Он сам, без всякой посторонней помощи, обойдясь только своими силами, сел в инвалидную коляску, и неважно, что сначала чуть было не свалился. Он вытер со лба пот и улыбнулся. Он совершил это! И еще он знал, что теперь раз за разом делать это будет все легче и легче.

Через несколько минут дверь в его комнату открылась и вошла Опал с подносом в руках.

— Ида сказала, Джонни опоздает, и я подумала, что… — Она застыла на месте и голос ее оборвался… — что смогу принести тебе завтрак. — Она с минуту просто молча смотрела на него, а потом сказала:

— Алан! Ты в своем кресле! — Алан кивнул. Солнечная, светлая улыбка озарила лицо Опал. — Ты сделал это!

Она поставила поднос на кровать и подбежала к нему.

— Я так горжусь тобой! Это замечательно! — Она импульсивно наклонилась и обняла его, коснувшись его лица своей щекой.

Алан еле сдержался — так хотелось обхватить ее и не отпускать от себя. Она пахла так свежо и сладко, и ее прикосновение было так приятно! Чувствовать ее руки на своих плечах, видеть так близко ее глаза было равносильно минуте в раю! Алан взглянул на ее улыбающееся лицо.

Он знал: все, что ему пришлось испытать, стоило ее улыбки.

Глава XVII

Алан с трудом проснулся. Моргая в темноте, он пытался понять, что именно разбудило его. Спустя некоторое время раздался слабый, непонятный звук, который, по-видимому, уже давно подсознательно слышал Алан.

Но что это может быть? Он присел в кровати и напрягся прислушиваясь. Кругом стояла тишина, которую нарушали только гулкие удары его собственного сердца. Но вдруг тот же незнакомый звук повторился. Он был похож на тихий стон, который тут же оборвался. Алан еще не осознал, что это, не понял значения происходящего, но внутри него все затрепетало; он начал инстинктивно двигаться к краю кровати. Что-то с Опал!

На минуту он замер. Потом схватился за веревку и бросил свое тело на инвалидное кресло, даже не задумываясь о том, что еще вчера этот поступок казался ему великим достижением. Все мысли были только об Опал. Должно быть, ей пришло время рожать, и нужна помощь.

Сняв с тормоза коляску, Алан выехал в коридор, а оттуда повернул к крошечной спальне под лестницей. Дверь была прикрыта. Он, не постучавшись, толкнул ее и заглянул внутрь.

— Опал? — Его голос прозвучал громко в маленькой комнате; очевидно, он почти кричал от страха.

Опал сидела в кровати, прислонившись спиной к стене. В тусклом свете Алан еще различал ее, но вся поза Опал выражала страдание. Можно было сразу догадаться, как тяжело и больно ей сейчас.

— Опал? — повторил он, подъезжая ближе.

— Да… — Голос ее показался слабым и отдаленным. В темноте слышалось частое прерывистое дыхание.

— Что случилось? — Алан увидел очертания выдвинутых ящиков комода и направил коляску туда. Он взял керосиновую лампу с комода, поискал спички и зажег камин. Повернувшись к Опал, он спросил:

— Это малыш?

Опал кивнула. В свете лампы Алан видел ее усталое вспотевшее лицо; в глазах была мука и страх.

— Думаю, да, — ответила она нетвердым голосом. — У меня начались схватки. Они наступают каждые несколько минут. Последняя только что закончилась, но… это долго не продлится.

Алан нервно покусывал губы. Он абсолютно растерялся. Хотелось взять на себя боль Опал, но это было невозможно. Он не имел понятия, что должен делать. Подъехав к выходу, он громко позвал:

— Миллисент! Миллисент!

Через несколько секунд он услышал сбегающие шаги сестры.

— Что? Алан?

Миллисент перепрыгнула последние ступеньки и вбежала в коридор. На ней была только ночная сорочка, волосы заплетены в толстую косу, спадающую на спину, а на ноги она ничего не успела надеть. Лицо ее было испуганным. Она резко остановилась, увидев Алана, выезжающего на своей коляске. Он выглядел смущенным. Милли все поняла.

— О, мой Бог!

Она бросилась в комнату Опал. Как только она вбежала, Опал испустила сдавленный стон. Алан въехал следом, внутри у него все похолодело. Опал скорчилась, подминая под себя простыню и одеяло; бледное лицо исказилось гримасой боли. От бессилия и жалости Алан вцепился в ручки своей коляски и посмотрел на Миллисент.

— Милли! Делай же что-нибудь!

— Я побежала за доктором, — решительно сказала Миллисент.

— Нет, — слабо запротестовала Опал. — Пожалуйста, не будите его зря. Сейчас ночь. Я уверена, что он не захочет подниматься. Это, я думаю, будет еще не сейчас. Иногда все может длиться часами…

— Часами! — Алан побелел. Опал должна терпеть эту боль много часов?

— Не глупи, — твердо ответила Милли. — Ты не знаешь, когда это случится. Я — тем более. Нам нужен врач. А если он отказывается встать с постели ночью ради больного, то это не доктор. — Милли кивком головы прекратила разговоры на эту тему, беря ответственность на себя. Она повернулась и выбежала из комнаты, крикнув на ходу:

— Я позову доктора Мортона. Алан, пожалуйста, побудь с Опал!

Алан кивнул. Он и так никуда не собирался. Он подъехал к кровати Опал; над их головами прозвучали шаги Миллисент.

— Все будет в порядке, — стараясь говорить убедительно, успокаивал он Опал. — Ты и не заметишь, как она вернется с доктором. А мистер Мортон — очень хороший врач. Несколько лет назад, после этого несчастного случая, он буквально вытащил меня. Все считали, что я не выживу, но ему удалось спасти меня.

Опал кивнула и постаралась улыбнуться, но не смогла. Ее лицо было абсолютно белым, а глаза казались огромными от ужаса и боли.

— Алан?

— Да?

— Я боюсь…

Его собственный страх притупился; вернее, Алан сам постарался забыть о нем. Опал не должна видеть, что он тоже смертельно боится за нее. Ей тогда будет еще хуже.

— Опал, нет! — Он взял ее руки. — Не бойся. Не надо волноваться. Доктор Мортон — самый лучший.

— Я совсем одна…

— Нет, неправда! Я буду с тобой. Я не допущу, чтобы с тобой что-то случилось. — Алан искренне этого хотел, но в то же время понимал: он не может ничего сделать, чтобы прекратить ее мучения или гарантировать, что все закончится благополучно.

— А если я умру? — прошептала она. Темные круги под глазами еще больше увеличивали их, а руки казались такими маленькими и хрупкими. У Алана защемило сердце.

— Не надо! Не говори так. Ты не умрешь. Я же говорю, сейчас придет доктор и все сделает, как надо.

— Доктор не сможет ничего поделать, если ребенок будет неправильно идти. Иногда, когда это наступает, никто не может ничем помочь. Просто приходит твой конец, и все…

— Перестань говорить об этом. Твой конец не пришел, — настойчиво убеждал ее Алан. — Послушай, Опал, ты однажды сказала, что я — самый умный мужчина из тех кого ты знала…

Опал слабо кивнула:

— Да.

— Тогда поверь мне! Я знаю, о чем говорю. Ты не умрешь! — Он крепко сжал ее ладони и посмотрел в глаза, желая, чтобы его спокойствие и уверенность передались ей. Он должен заставить ее поверить в его слова. Он не знал, насколько Опал может довериться ему, но одно ему было известно совершенно точно: сомнения и страхи только навредят, если она будет все время думать о том, что умрет, то не сможет приложить достаточно усилий, чтобы все прошло хорошо.

Опал еле заметно улыбнулась.

— Правда? Ты уверен?

— Абсолютно. — Он надеялся, что она не спросит, почему.

Она не спросила. Вместо этого она вся напряглась, и Алан увидел, как на лице ее отразилось страдание. Вдруг захотелось все бросить и быстро, как только возможно, убежать, уехать подальше от боли, которая завладела ее телом. Он не знал, как найти в себе силы и вынести это. Но он не покинул ее. Он был нужен Опал, и единственное, что ему было доступно — это оставаться рядом и спокойно подбадривать ее, пока не прекратятся эти мучения.

Пальцы Опал впились в его руку, а дыхание стало судорожным и прерывистым. На лбу выступил пот. Стараясь сдержать стон, она все глубже и глубже впивалась ногтями в руку Алана. Но все-таки она не смогла сдержаться и застонала. Потом, когда боль отпустила, она прошептала:

— Извини…

— Извинить? За что?

— Должно быть, я кричу, как зверь. Уверена, ты никогда такого не видел…

— Никогда, — признался он. — Но я знаю одно: немногие могут сдержать крик, когда им больно. А уж мужчины — особенно. Так говорит моя сестра, во всяком случае…

— Уверена, что ты никогда…

— Я? Ха! Я кричал громче, чем банда разбойников. И потом, в течение нескольких лет это повторялось не один раз. Спроси Милли, она расскажет. — Он помолчал. — Не волнуйся и не стесняйся. Не надо! Кричи! Не сдерживай себя! Никто ничего не скажет…

Когда наступила следующая схватка. Опал снова впилась в руку Алана, но на этот раз не старалась сдержать стон.

Когда это закончилось, она немного расслабилась, открыла глаза и посмотрела на Алана.

— Что будет с моим ребенком, если я умру?

— Я же велел тебе не говорить так.

— Знаю, но вдруг это действительно случится? Что тогда? Я боюсь. Меня не пугает смерть, правда, не пугает. Но кто тогда позаботится о моем малыше? Что с ним будет? — Слезы текли по ее щекам. — О, Боже, Алан! Что с ним станет?

— Не беспокойся об этом. Я обещаю, с ним не случится ничего плохого. Я позабочусь о нем. И Миллисент тоже. Он ни в чем не будет нуждаться. Тебе не надо думать об этом.

— Честно? — На лице ее засветилась надежда. — Вы правда будете заботиться о нем?

— Конечно.

— И вы не отправите его в приют, как меня когда-то…

— Нет! — строго ответил он. — Никогда. Я буду растить его, как собственного ребенка. Клянусь!

— О, спасибо! — Слезы уже ручьем лились из ее глаз. — Спасибо!

Она схватила его руку, поднесла к губам и поцеловала. Горячие капли слез падали на его кожу.

— Пожалуйста, Опал, не надо! Ты заставляешь меня чувствовать себя неудобно. Я не заслуживаю такой благодарности.

Опал прижала его ладонь к своему лицу, но когда вновь началась схватка, еще более сильная, чем раньше, она перегнулась пополам и закричала.

— Господи! — Алан почуствовал, что сам вспотел. Ее мучения были для него, как нож в сердце. Но он не мог прекратить их, как не мог убежать. Он мог только держать ее за руку и просить потерпеть.

— Эта, кажется, была короче, — сказал он, когда Опал, глубоко дыша, откинулась на подушки. Она устало кивнула:

— Они теперь чаще, но короче. Самое ужасное… самое ужасное, что невозможно их остановить. Я все думала: хватит, не могу больше; заберите кто-нибудь эту боль; я больше не могу выносить ее. Но никто не в силах этого сделать. Я должна терпеть. Больше ничего не остается. — Она взглянула на него. — Спасибо, что ты здесь, со мной.

— Я буду с тобой, сколько ты захочешь. Столько, сколько буду нужен тебе.

Алану показалось, что прошли долгие часы, пока пришли Миллисент и доктор. Боль скручивала Опал еще несколько раз, и Алан уже не понимал, как ее хрупкое тело способно все это вынести. Она так сильно впивалась ногтями в руку Алана, что на коже оставались красные полосы, но Алан не замечал собственной боли, он был слишком полон страданиями Опал.

Наконец, он услышал, как открылась входная дверь и в коридоре раздались быстрые шаги.

— Алан! Опал! Мы пришли. — Милли почти вбежала в комнату.

— Слава Богу! — воскликнул Алан, поворачиваясь к сестре. — Какого дьявола вы так долго?

— Я всю дорогу бежала! — задыхаясь от быстрой ходьбы, ответила Миллисент. — Но я целую вечность поднимала доктора Мортона. Потом мне пришлось ждать, пока он одевался. — Милли округлила глаза. — Он сейчас возле дома; распрягает лошадей и берет свои чемоданчики. Никогда раньше не представляла, до чего же медлителен этот человек! — Она резко замолчала, услышав шаги врача.

Доктор Мортон вошел в комнату и остановился, оглядываясь.

— Алан? Как жизнь?

— У меня все прекрасно. Это вот Опал, она… Доктор немного улубнулся:

— Это я понял. Мисс Миллисент все мне подробно объяснила.

Врач подошел к Опал, и Алан, выпустив ее руку, отъехал в сторону. Доктор Мортон нащупал пульс и улыбнулся своей величественной улыбкой.

— Итак, юная леди, насколько я понимаю, мы скоро станем свидетелями знаменательного события. Рождение новой жизни — удивительная вещь! Возможно, вам сейчас так не кажется, но позже вы все поймете. — Выражение его лица было одновременно торжественным и добрым. — А мы этому поможем. — Он огляделся. — Но здесь темно, точно в пещере! Мне нужно больше света.

— Я принесу еще лампы, — быстро предложила Миллисент.

— Не думаю, что это очень поможет. Здесь нет окон. Сейчас уже рассвет. За окном должно светать. Нам нужно перенести ее в комнату, где есть окна.

Миллисент в раздумье смотрела на него.

— Но куда? Все спальни наверху. Она не в состоянии подняться по ступенькам.

Доктор нахмурился. И тут вмешался Алан:

— Мы можем перенести Опал в мою комнату. Наверное, это самая светлая комната во всем доме; окна выходят на восточную сторону. И, кроме того, там есть кровать.

Миллисент выглядела неуверенной, во доктор сказал:

— Отлично! Есть кто-нибудь в доме, кто сможет перенести даму в другую комнату?

— Я не… Джонни не должен прийти в ближайшее время. Я смогу ее поддерживать, если она попробует сама идти, — ответила Миллисент.

Было очевидным, что мистер Мортон, щуплый и невысокий, не сможет приподнять даже кого-нибудь гораздо легче Опал.

— Думаю, это придется сделать нам вместе, — согласился доктор и наклонился к Опал. — Если вы, мэм, можете идти, я и мисс Миллисент будем поддерживать вас по обе стороны.

Опал кивнула и медленно выпрямилась, помогая себе руками. Она выглядела такой хрупкой, что Алан задохнулся от жалости.

— Нет, постойте! — быстро произнес он, подъезжая к кровати. — Я ее перевезу.

Доктор Мортон удивленно приподнял брови, и на лице сестры Алан увидел то же выражение сомнения.

— Я смогу, — уверил их Алан. Он подался вперед, одной рукой обхватил Опал за плечи, другую положил ей под ноги.

— Не бойся! Я постараюсь быть осторожным.

Когда он приподнял Опал с кровати и посадил себе на колени, его мускулы напряглись. Ее вес оказался много легче того, который приходилось поднимать его рукам в последнее время. Его же сейчас беспокоило одно: не причинить ей дополнительной боли.

Опал сдавленно застонала, но все же помогла Алану, приподнявшись с постели, а оказавшись у него на коленях, доверчиво прильнула, положив голову ему на плечо. У Алана потеплело на сердце; казалось, оно прыгало внутри, наполняя его самими разнообразными эмоциями. Он осторожно развернул свое кресло и повез Опал к выходу.

Миллисент и доктор Мортон следовали за ним. Когда он подъехал к своей кровати, Милли поспешила помочь переложить Опал. Алан был доволен, что его кровать такая низкая и удобная.

Несколько неохотно он уступил место доктору. Его руки показались непривычно пустыми.

— Отлично, Миллисент, открой шторы, — приказал доктор Мортон, снимая пальто и аккуратно вешая его на стул. — Сейчас нам предстоит кое-что сделать здесь. — Он обернулся к Алану. — Спасибо за помощь, но, мне кажется, вам пришло время выйти и оставить нас одних.

— О, да, конечно!

— Нет! — выдохнула Опал и протянула к Алану руку. — Пожалуйста, — сказала она, задыхаясь, — не оставляй меня!

— Глупости, — жестко сказал доктор Мортон. — Мужчине не место при родах, по крайней мере, если он не врач. Мисс Миллисент поможет мне, и мы прекрасно со всем справимся, уверяю вас.

— Я?! — воскликнула Миллисент, глядя на доктора.

Ее руки соскользнули с ручки ящика комода, который она только что выдвинула. — Но, доктор, я никогда… я имею в виду, что у меня абсолютно нет опыта в… в таких вещах. Я же незамужняя женщина… — закончила она шепотом.

— Ну что ж, сегодня у вас появится такой опыт! Мне необходима еще одна пара рук; к тому же у нас нет времени, чтобы сходить к кому-нибудь из ваших родственниц. Ребенок вот-вот должен родиться. Нужно принести несколько простыней и полотенец.

Миллисент побледнела и взглянула на Алана. Глаза ее были полны ужаса. Алан тоже посмотрел на нее. Он знал, что чувствует сестра; он сам был похож на комок нервов и не представлял, как сможет уйти за дверь и ждать там. Но еще страшнее было остаться с врачом и помогать ему, осознавая, что ты абсолютно не понимаешь, что делать и что в любую минуту можешь допустить ужасную ошибку.

— Пожалуйста, Милли, — спокойно произнес Алан. — Ты должна помочь.

Миллисент выпрямилась, глубоко вздохнула, и на лице ее появилось выражение спокойствия.

— Конечно.

Она быстро вышла из комнаты за всем, что попросил принести доктор. Алан выехал вслед за ней, мягко притворив за собой дверь.

Алан не знал, сколько уже ждал в гостиной; казалось, прошла целая вечность. За дверью были слышны крики и стоны Опал. Он подумал, что сойдет с ума. С каждым новым криком Опал он сжимал кулаки с такой силой, что, наконец, его ногти оставили на ладонях более глубокие следы, чем ногти Опал. Но почему же он ничего не делает?! Самым ужасным было сидеть здесь и чувствовать себя совершенно бесполезным, в то время как Опал страдала всего в нескольких метрах от него.

Доктор Мортон был хорошим, опытным врачом, и Алан это знал. А Миллисент, как бы неопытна она ни была, все же способна спокойно оказать необходимую помощь. Опал не могла и мечтать о лучшем. Но чем больше он пытался себя успокаивать, тем труднее становилось отгонять от себя мысли о том, сколько женщин умирало во время родов или вскоре после них. Опал была права. Если ребенок начнет идти неправильно, врач ничем не сможет помочь.

Наконец, раздались возбужденные голоса Миллисент и доктора и ужасающий крик Опал, а потом он услышал необычайно тоненький писк новорожденного.

Сердце Алана, казалось, замерло. Он поднял голову и взглянул на двойные махагоновые двери, отделяющие гостиную от его спальни, будто бы его взгляд мог каким-то образом проникнуть сквозь них, если он будет очень старательно смотреть. Он услышал, как победно-радостно засмеялась Миллисент, как заговорили все и сразу. Хотелось закричать, чтобы они рассказали ему, что произошло.

Он быстро пересек гостиную. В это время дверь его спальни распахнулась, и выбежала Миллисент. За те мгновения, пока дверь была открыта, Алан услышал смех Опал вперемешку со всхлипами.

— Что случилось? Уже все?

Миллисент улыбнулась ему. Волосы ее, обычно аккуратно и гладко причесанные, были все так же собраны в косу, как и тогда, когда она вскочила ночью с кровати, но сейчас растрепались и в беспорядке свисали прядями на лицо. У лба волосы были мокрыми от пота; на лицо прилипло несколько влажных прядок. Рукава блузки были расстегнуты и закатаны до локтей. Выбежав из комнаты, она продолжала полотенцем вытирать руки. Воротник тоже был расстегнут, а сама блузка выбилась из юбки, которую Милли второпях натянула ночью. Но необычным был не только внешний вид. Что-то новое и непривычное было в выражении ее лица: мягкая линия губ, блеск влажной кожи, светящиеся глаза. Все это заметно изменило ее. Она казалась горячей, усталой и какой-то полной жизни и энергии.

— Алан! Я только вышла тебе сказать. Он родился! Мальчик!

— Мальчик… — повторил он, пытаясь представить новое живое существо, но это оказалось нелегко. — А Опал… как Опал? С ней все нормально?

— Ой, ну конечно. — Миллисент подошла ближе и склонилась над его стулом. — Она все сделала замечательно. Я никогда не думала, что такая изящная девушка может быть такой сильной. Она крепкая, как-как та самая кожа, из которой делают кнут, понимаешь?

— Да, да! Но ничего страшного не произошло? Сейчас Опал вне опасности?

— Да. Доктор Мортон говорит, что с ней все будет о'кей. Ты бы видел ее, когда она держала на руках малыша… О-о! — Миллисент глубоко вздохнула, и ее глаза засветились еще ярче. — Алан, это было просто чудесно! Я не могу описать тебе. На ее лице было такое счастье, такая любовь! Она была такой красивой! — На глазах Милли выступили слезы.

— Могу я… я имею в виду, когда, ты думаешь… ну, ты знаешь… я смогу увидеть ее? И новорожденного. Я хочу спросить, мне можно? Ну, должен ли я?

— Конечно, должен! Я знаю, что Опал хочет, чтобы ты увидел мальчика. Алан, это такая кроха! Ты не поверишь! — Она счастливо вздохнула, покачав головой. — Пойдем на крыльцо. Когда выйдет доктор, я думаю, он позволит тебе увидеть ее и ребенка.

— Хорошо. — Алан неохотно поехал к входной двери, а потом на крыльцо.

Милли шла следом. Она, выйдя из дома, облокотилась на перила и оглядела двор, словно это было какое-то новое, необычайное место, которое она увидела впервые. Она подняла руки, вытащила из волос гребень и расплела растрепавшуюся косу. Волосы тяжелой волной упали на спину и рассыпались густыми прядями. Легкий ветер ласкал ее влажную голову.

Алан несколько удивленно наблюдал за ней. Он не мог вспомнить, когда в последний раз видел свою сестру с распущенными волосами. Должно быть, когда они еще были детьми. Милли запрокинула голову и немного покачала ею из стороны в сторону, наслаждаясь свободой. Потом обернулась к Алану и уселась на перила, прислонившись спиной к колонне и свесив ноги.

— Ну разве сегодня не самый прекрасный день? Какое замечательное время для рождения новой жизни! Ранним летним утром… Я хочу, чтобы и мой ребенок родился в такой же день — если, конечно, у меня когда-нибудь будут дети…

Он согласно кивнул:

— Хорошее время. Миллисент улыбнулась.

— До сих пор не могу поверить… Я не помню, когда чувствовала себя так, как сегодня. Знаешь, когда доктор Мортон попросил помочь ему, я испугалась. Очень сильно…

— Знаю. Я видел.

— Но, Алан… это было самым замечательным из всего, что мне приходилось видеть. Я почувствовала… даже точно не знаю, что. Будто я снова молода, а передо мной лежит вся моя жизнь. — Она говорила быстро, голос был отрывистым и взволнованным. — Я не могу объяснить тебе, не могу описать. Но я почувствовала такую надежду, такую любовь к жизни! Ну, ты понимаешь, о чем я говорю?

— Думаю, да. — Он не был в этом уверен, но было так приятно видеть блеск ее глаз, слышать срывающийся звонкий голос. — Я так рад за тебя!

— Я словно прикоснулась к чему-то огромному и вечному. К самому началу жизни! Я никогда раньше не представляла, какое это, оказывается, чудо — рождение ребенка! Или как может быть прекрасна жизнь. Сегодня утром для меня все изменилось: цвета как будто стали ярче, каждая деталь видна совершенно отчетливо. Знаешь, мне кажется, что по-новому вижу каждый листок, каждую травинку… — Она остановилась и засмеялась. — О, Боже, я совсем заговорила тебя!

— Мне нравится видеть тебя счастливой.

— Спасибо! А мне нравится ощущать себя счастливой. — Она посмотрела в сторону, и Алан заметил, как ее взгляд упал на соседний дом. — Когда задумываешься о том, какова цена жизни, становится ясно насколько глупо попусту тратить ее. Все самое необходимое — рядом с нами. Просто безумство не замечать этого! — Она повернулась к Алану, улыбаясь сияющей улыбкой. — Что-то я сегодня слишком много философствую! Ты, должно быть; считаешь меня сумасшедшей…

— Вовсе нет! Я просто думаю, что ты очень счастлива сейчас.

— Да. И ты тоже будешь — когда увидишь этого младенца. Я его держала, заворачивала в полотенце. Сам он такой маленький, а ручки и ножки тоже крошечные — и в постоянном движении! Ты бы его видел! — Она снова засмеялась своим воспоминаниям.

Открылась дверь, и на крыльцо вышел врач, надевая пальто.

— О, оказывается, уже наступило утро, не так ли? — заметил он. — Боюсь, я пропустил утреннюю службу.

— О, мой Бог! Утренняя служба! Я совсем забыла, что сегодня воскресенье. Я тоже пропустила… — Милли выглядела несколько виноватой.

— Я бы не волновался по этому поводу, мисс Миллисент, — сказал доктор Мортон. — По-моему, я сегодня был гораздо ближе к Господу, принимая это дитя, чем если бы посетил церковь.

Милли слегка округлила глаза, услышав такую дерзость, но потом улыбнулась.

— Знаете, доктор, мне кажется, вы правы. Мистер Мортон улыбнулся им обоим и хлопнул Алана по плечу.

— Приятно видеть тебя, Алан, таким веселым.

— Спасибо, доктор Мортон!

— До свидания. — Он помахал им шляпой, а Миллисент и Алан хором ответили «до свидания».

Доктор спустился с лестницы и остановился, оглядываясь вокруг и вдыхая полной грудью.

— Прекрасное утро, правда?

После ухода доктора Миллисент пошла в комнату Алана, а сам он остался нетерпеливо ждать в гостиной. Он чувствовал, что не сможет поверить, что с Опал все в порядке, пока не увидит ее собственными глазами. Через несколько минут из комнаты на цыпочках вышла Миллисент.

— Опал хочет, чтобы ты зашел, но только-шш-ш… Маленький спит.

Алан понимающе кивнул и как можно тише направил свою коляску в спальню. Опал лежала на подушках в его кровати и улыбалась. Она выглядела очень усталой, а на лице было выражение такого умиротворения и радости, что к горлу Алана подступил комок и ему захотелось плакать.

— Опал… — прошептал он ее имя, подъезжая к кровати. Было очень странно видеть ее здесь, в его постели, хотя в то же время, очень приятно.

— Алан… — голос Опал был тихим, но твердым. Одной рукой она прижимала к груди спящего ребенка, другую протянула ему.

— Как ты? — спросил Алан и взял ее руку, несказанно обрадовавшись этому жесту.

— Замечательно! — выдохнула она. — Совершенно замечательно.

Он тихонько засмеялся.

— Ты так меня напугала!

— Я знаю. Спасибо за то, что вы с Милли были со мной. Мне кажется, без вашей поддержки я бы не справилась. Вы были очень добры.

— Да нет, не доброта это. А я просто не мог тебя оставить. — Алан плотно сжал губы. Если он не будет осторожен, то с языка могут сорваться слова, которые Опал не захочет слышать — безумные слова, о которых он будет жалеть.

Опал улыбнулась.

— Ну что ж, в любом случае — спасибо. — Она посмотрела на спящего малыша. — Он стоил всех мук и страданий. Посмотри на него. Правда, красивый?

Алан нагнулся, чтобы лучше рассмотреть мальчика. Его завернули в небольшое мягкое одеяльце, и Алан мог видеть только крошечное личико. Оно было красным и сморщенным, глаза крепко зажмурены. Волос почти не было, за исключением нескольких светлых кудряшек над ушами и на макушке. В общем-то, он казался Алану скорее страшненьким, чем «красивым». И все же было в нем что-то притягательное. Алан не понимал, что именно, но когда смотрел на это маленькое существо, сердце наполнялось теплом и замирало.

— Да, — произнес он, протянув руку к малышу, быстро, виновато ее отдернул и взглянул на Опал.

— Не бойся! — она улыбнулась. — Ты можешь потрогать его. Это не причинит вреда.

Алан с любопытством потрогал пальцем щечку мальчика. Она была такой мягкой, что было даже трудно в это поверить.

Опал развернула ребенка, чтобы Алан смог увидеть его.

— Посмотри! Правда, он смешной? Взгляни на эти крошечные пальчики!

Алану никогда не приходилось видеть только что родившихся детей; те, которых он видел, успели стать к тому времени пухлыми и беленькими. Но этот был весь красный, а ручки и ножки неестественно тонкими. Он свернулся в комочек, прижав ножки к животу, но когда Опал сняла с него одеяльце, смешно задвигался. Глаза открылись, и рот тоже. Лицо стало постепенно сморщиваться, и он запищал. Он стал еще некрасивее, чем был до этого, но Алан в радостном оцепенении не сводил с него глаз.

Казалось невозможным, что кто-нибудь может быть таким малюсеньким и уже совершенно сформировавшимся.

— Какие ногти! — задохнувшись, произнес Алан, осторожно дотрагиваясь до двигающейся ручки. Он положил палец на ладошку малыша, чтобы рассмотреть маленькие ноготки — точно такие, как у него, но только в сотню раз миниатюрнее. Крохотные пальчики инстинктивно обхватили его палец.

— Посмотри, посмотри! — нежно воскликнул Алан. — Он держит меня за палец! — Он не понимал ничего, но ему хотелось плакать. Ну, разве может кто-нибудь быть таким маленьким? Таким крошечным и очаровательным?

Алан взглянул на Опал. Она с сияющим выражением лица смотрела на них. В этот момент Алан был уверен, что любит Опал всем сердцем. Она была такой красивой, а ребенок — это просто дар Бога. Видеть их, лежащих здесь, на его постели, осознавать, что таинство рождения ребенка произошло тоже здесь — это переполняло его счастьем. Хотелось признаться, что он любит ее, хотя он еще не настолько потерял голову, чтобы вот так сейчас сказать ей об этом.

Вместо этого он потянулся и взял ее руку. Долгое время просидел так Алан: малыш крепко держал его за палец, а рука Опал доверчиво покоилась в его ладони. Он подумал, что ничто в его жизни никогда не сравнится с этим.

Глава XVIII

Миллисент проснулась оттого, что о стену ее дома кто-то бросал камешки. Озадаченно нахмурясь, она встала с кровати и подошла к окну. На улице еще было темно, и только далеко на востоке засветились первые розово-золотистые лучи. Милли услышала внизу «тс-с-с…» и выглянула наружу. Во дворе, сразу под ее окном, стояли Джонатан и Бетси. Бетси размахивала руками, словно делая какие-то таинственные знаки. Миллисент недоуменно смотрела на эту парочку. Еще даже не начинало рассветать. Для чего они встали? Еще более странно — что они делают здесь?

Но она не смогла не улыбнуться им; кажется, при виде Лоуренсов улыбка всегда возникала сама собой. Она открыла створки и выглянула из окна.

— Что вы здесь делаете? — тихо спросила она. — Еще даже не начинало светать.

Джонатан помахал ей рукой:

— Спускайтесь… — Его голос был каким-то разбойничьим. — У нас для вас есть сюрприз.

— В такое время? — голос Миллисент был скептическим, но она прикрыла окно и пошла накинуть одежду.

Став подальше от окна, чтобы не было видно с улицы, она быстро оделась. Она не стала укладывать косу, оставив ее свободно лежать на спине, и на цыпочках, стараясь ступать как можно тише, чтобы не разбудить малыша, стала спускаться по лестнице.

— И что вы тут делаете? — спросила она громким шепотом, выйдя на крыльцо и обнаружив Джонатана и Бетси у входа.

— Мы хотели вам что-то показать, — сказал улыбающийся Джонатан и взял ее за руку, увлекая за собой. Ей не нужно было помогать сходить по ступенькам, но она ничего не имела против того, чтобы он держал ее за руку.

— Что?

Он отрицательно покачал головой.

— Здесь вы этого не увидите! Вам нужно пойти с нами. Мы с Бетси обнаружили это еще месяц назад, но сегодня Бетси предложила, чтобы мы поделились с вами. Я подумал, вы по достоинству оцените наше открытие…

— Звучит очень подозрительно, — скептически заметила Милли, но заинтригованная и удивленная, сразу пошла за ними. На самом деле она бы пошла за ними хоть на край света, но не видела необходимости в том, чтобы Джонатан знал об этих мыслях.

Джонатан продолжал крепко сжимать ее руку. Бетси тоже взяла ее за руку, и они втроем направились через задний двор на боковую улицу. Они шли по этой улочке, пока она не превратилась в узенький переулок, а потом почти совсем исчезла. Эта дорога вела к пруду, и Мил-лисент, когда была маленькой, тысячу раз ходила по ней. Но в начинающем брезжить рассвете, в туманной легкой дымке дорога смотрелась по-иному, немного таинственно. В воздухе чувствовался аромат свехескошен-ного сена, и уже начинали щебетать птицы.

Милли стало интересно, зачем они идут к пруду, но она решила не спрашивать. Было очень приятно идти вот так, держась за руки с Джонатаном. Дойдя до пруда, они обогнули его с западной стороны. На земле лежали две удочки.

— Вы собираетесь ловить рыбу! — воскликнула она. — Но зачем вы привели меня?

Бетси хихикала и прыгала вокруг в полном восторге.

— Потому что мы хотели, чтобы вы рыбачили с нами! — кричала она, объясняя то, что и так ясно.

— Понятно… — от слов девочки в душе Миллисент потеплело. — Но, боюсь, из меня плохой рыбак.

— А вы что, никогда не ловили рыбу на рассвете?

— Нет, — честно призналась Миллисент. — Вообще-то, я никогда не ловила рыбу, если не считать, что пару раз подержала удочку для Алана.

Бетси уставилась на нее.

— Никогда? Честно?

— Честно. — Миллисент дожала плечами. — У меня никогда не было удочки. Я никогда… даже не думала об этом. — Она не стала добавлять, что рыбалка — это занятие мальчиков и мужчин. Она знала, что у Джонатана было вполне сложившееся мнение по поводу женских и мужских развлечений. И сейчас, когда Милли задумалась об этом, хотя раньше подобное никогда не приходило ей в голову, она сама удивилась, почему рыбалка должна быть исключительно мужским занятием.

— Тогда вы непременно должны попробовать, и прямо сейчас! — настойчиво произнес Джонатан и вложил ей в руку одну из удочек.

— Бетси, давай-ка покажем, как это делается!

А потом, пока солнце не поднялось над горизонтом, Миллисент сидела на корточках, с удочкой в руках и неподвижно смотрела в одну точку на глади маленького пруда.

— Вы здесь когда-нибудь что-нибудь поймали? — спросила она.

Бетси сморщила нос, обдумывая ответ.

— Так, давайте вспомним… однажды я поймала старую перчатку…

Миллисент рассмеялась.

— Нет, я имею в виду из рыбы.

— Не-а… — Бетси потрясла головой. — Но здесь есть рыба! Я видела! Мы с папой иногда ходим сюда плавать, бывает, что вдруг почувствуешь, как к тебе прикасается рыбка. — Воспоминания отразились на ее лице выражением радости и удовольствия.

Миллисент улыбнулась:

— Я помню. Я тоже плавала здесь, когда была маленькой.

— Правда? — Джонатан с вызовом смотрел на нее. — Удивительно, как это вам разрешили родители?

— А-а, они не разрешали, — ответила Милли.

— Вот как, мисс Хэйз! — поддразнил он ее. — Вы хотите сказать, что обманывали родителей?

Милли бросила многозначительный взгляд на Бетси. Ей это казалось неподходящей темой для обсуждения в присутствии ребенка.

— Нет, почему же, я… я не обманывала их…

— Понятно, просто не считали нужным говорить им об этом. — Глаза его искрились от смеха. Он обернулся в сторону дочери.

— Бетси, тебе этого лучше не слышать. Мисс Хэйз боится, что это собъет тебя с правильного пути. Бетси озадаченно взглянула на отца:

— Что ты имеешь в виду?

— Что ты последуешь ее дурному примеру и будешь скрывать от меня все, что ты делаешь.

— Зачем мне от тебя скрывать?

— Я должна бы догадаться, — резко сказала Милли. — Ребенок не стесняется говорить вам абсолютно ничего!

— А разве это так плохо? — он теперь выглядел серьезным.

Миллисент вздохнула.

— Все дело в том, что она уверена: вас абсолютно ничего не расстроит! У вас нет строгих требований к поведению!

— Нет строгих требований? — Он поднял брови. — Ну почему же, я учу Бетси быть честной, прямой, порядочной…

— Я не говорю сейчас о глобальных понятиях. Речь идет о ежедневных поступках. И здесь у вас достаточно неординарный взгляд на воспитание.

Бетси с интересом наблюдала за ними и теперь спросила:

— Вы опять воюете?

— Да, — сказала Миллисент.

— Нет, — в то же самое время ответил Джонатан. Они удивленно взглянули друг на друга и расхохотались. Бетси состроила гримаску и махнула рукой, будто говоря, что никогда не поймет этих взрослых, и вновь вернулась к рыбалке.

Джонатан, успокоившись, вытянулся на земле рядом с Миллисент, опершись на локоть.

— Я бы хотел увидеть вас маленькой девочкой, — сказал он мягким голосом. — Ваши косички, наверное, всегда были аккуратно заплетенными, а фартучки — накрахмаленными и белоснежными.

— С утра — да. — Она хотела бросить на него неодобрительный взгляд, но он у нее получился слишком легкомысленным. — И еще у меня были всегда зашнурованные ботинки, чистые носочки и платья достаточной длины.

— 0-ох! — он смешно сморщился. — Вы опять за свое. — Он помолчал, потом грустно произнес:

— Вы многое делаете для Бетси. Я благодарен вам. — Он посмотрел ей в глаза, и Милли всем своим существом почувствовала магнетизм этого взгляда.

Она отвела в сторону глаза.

— Не за что.

— Нет! Вовсе не «не за что». Вы ничего не обещали, но вы… ну, вы ей как мать. Ей нужна мать.

Милли напряглась. Она не желала говорить ничего подобного, но эти слова как-то сами собой слетели с губ:

— Вам нужно жениться еще раз, чтобы у девочки была мама.

Джонатан пожал плечами.

— Я не могу. — На минуту в его глазах мелькнула грусть, что так не вязалось со всем его обликом. — Никто никогда не сможет заменить ее мать. Я… я думаю, не нужно так делать. Жениться только для того, чтобы у Бетси появилась мать. И потом, я с тех пор никогда не влюблялся…

— Ваша жена, должно быть, была замечательная женщина. — Голос Миллисент был твердым, все внутри напряглось. Она все еще держала в руках удочку, не замечая ее.

— Да. — Джонатан неподвижно смотрел на воду. Поднималось огромное золотое солнце и отражалось в дрожащей глади пруда. Но Джонатан не замечал красоты пейзажа; его взгляд был направлен куда-то в прошлое; он был увлечен картиной, открывшейся только ему одному. — Она была милой и доброй — не женщина, а маленькая кукла. Я знал ее много лет, с тех пор, когда она еще была девочкой. Ее отец был тем самым владельцем газеты, о котором я вам рассказывал, тем самым, который взял меня под свою опеку. Я не смел и мечтать, что понравлюсь ей. Когда она согласилась выйти за меня, казалось, я — самый счастливый человек на свете.

Милли почувствовала, что ей тяжело и больно. Она никогда не думала, что от простых слов можно испытывать настоящее физическое страдание, но, однако, так оно и было. Лицо Джонатана светилось любовью к жене — так казалось Милли. Было очевидным, что он боготворил ее, что он никогда не переставал ее любить.

— Она была намного лучше меня. Изящная, добрая, все и всех прощающая. Настоящая леди в полном смысле этого слова.

Миллисент представила себе хрупкую красавицу, несомненно, блондинку. Совсем не похожую на нее. Она никогда не спорила, не взрывалась гневом, не командовала — словом, у нее не было ни одного из тех грехов, в которых можно было обвинить Миллисент. Он назвал ее леди, хотя Джонатан, наверняка, никогда не считал ее чопорной или чересчур прямолинейной. Нет сомнения, что он никогда не повышал на нее голос и не советовал не совать нос в чужие дела. Миллисент знала, что ей никогда не сравниться с его женой.

Теперь она поняла, почему Джонатан заинтересовался ею, почему просил разрешения ухаживать. Ему нужен друг, взрослый человек, с кем он может поболтать и посмеяться, но ему не нужна любовь. Он любил только свою жену. Миллисент видела, что не представляла никакой опасности даже для умершей, но по-прежнему любимой Элизабет, и это причиняло ей боль.

— В чем дело? — спросил Джонатан. Миллисент повернулась к нему и удивленно взглянула.

— Что? Что вы имеете в виду?

— Вы выглядите — я не знаю… грустной, что ли. Она не собиралась объяснять ему, что ревнует к мертвой. Милли пожала плечами:

— Вы говорили о грустном.

Он, казалось, был не совсем удовлетворен ответом, но оставил все как есть и, кивнув, произнес:

— Да. Но это уже в прошлом. Боль притупилась. Вначале я думал, что легче никогда не станет, что эта нестерпимая боль останется навечно. Но понял, что со временем все проходит.

— Не все.

— О чем вы?

— Ну, вы же так и не женились. У вас нет… подруги.

— Нет? — он улыбнулся. — Ну почему же, я думал, что такая подруга у меня есть. Это вы. Моя «настоящая подруга».

Милли отвела взгляд, не в силах встретиться со взглядом Джонатана. Она испугалась, что он заметит, как блеснула надежда в ее глазах.

— Это действительно так?

— Конечно.

Милли чувствовала, что он, не отрываясь, испытыва-юще смотрит на нее, но волнение все не проходило.

— Кого же еще я могу пригласить на рыбалку в такой час? — шутливым тоном продолжал он.

Миллисент изо всех сил пыталась сдержать подступивши смешок.

— Так вот зачем нужна «настоящая подруга»? — Она, наконец, взглянула на него и встретилась с его неожиданно серьезным взглядом.

— Думаю, да, — без улыбки ответил он. — Встретить восход солнца на берегу пруда можно не с каждым, а только с тем, кто тебе дорог.

Ее сердце учащенно забилось. Все нужные слова куда-то исчезли. Милли хотелось спросить, действительно ли она дорога ему, но звуки словно застряли в горле. Нервы были напряжены до предела.

Джонатан наклонился к ней. Милли сидела неподвижно, а сердце ее стало колотиться еще быстрее.

Очень нежно он прикоснулся губами к ее рту. Поцелуй был легким, словно дуновение крыльев бабочки, но от него затоепетало все ее тело. У Миллисент появилось абсолютно не подобающее леди желание броситься в объятия этого мужчины. Ее ногти до боли впились в собственные ладони.

— Спасибо за то, что пошла с нами сегодня, — мягко прошептал он.

Миллисент несмело улыбнулась.

— Спасибо, что пригласили.

Они сидели рядом, в сказачной тишине, не глядя друг на друга, но чувствуя, что соединены какими-то нежными хрупкими нитями. Они сидели и смотрели на Бетси с удочкой в руках и на занимающийся день. Наконец, выйдя из оцепенения, Джонатан пошевелился.

— Становится совсем светло.

Они поднялись, отряхиваясь, и позвали Бетси. Прошло еще немного времени, прежде чем удалось уговорить ее закончить рыбалку, но, наконец, они втроем, держась за руки, направились к дому. Миллисент знала, что если кто-нибудь увидит ее с Лоуренсами, небрежно одетую, да еще в такой ранний час, это будет ужасно. Но она старалась не думать об этом, чтобы не портить себе настроение. Ей было слишком хорошо.

Той же дорогой они вернулись обратно и подошли к крыльцу Миллисент. Она обернулась к Джонатану, оттягивая минуту расставания.

— Не хотите выпить по чашке кофе?

Джонатан лениво улыбнулся.

— Пожалуй, меня можно уговорить.

— Да! — возбужденно воскликнула Бетси, прислонив удочки к стене. — Может быть, мы увидим ребеночка! А то он все время спит, когда я прихожу…

— Это верно. Сейчас как раз можно застать этого малыша бодрствующим, — согласилась Миллисент. Она взглянула на Джонатана. Он смотрел на нее и, казалось, спокойно реагировал на разговоры о новорожденных, кормлениях или кофе.

— С удовольствием, — сказал он.

Миллисент почувствовала внутри какое-то волнующее ощущение. Она была не в силах понять, как простой звук его голоса мог творить с ней такое.

Они вошли в гостиную. Ида накрывала стол для завтрака, а Алан с ребенком на коленях сидел в своем кресле.

— Ты хочешь мне что-то сказать? — наклонившись над малышом, спрашивал Алан абсолютную бессмыслицу. Мальчик смотрел на Алана, двигая ручками и ножками и корча смешные рожицы с очень серьезным видом. Алан склонился еще ниже и потерся носом о носик малютки. — Хмм-м? Ты хочешь что-то сказать?

— О чем вы, мистер Алан? — удивленно спросила Ида. — Он еще ничего не может сказать!

— Знаю. Но он выглядит так, будто вот-вот заговорит. — Алан заметил Миллисент и Джонатана и улыбнулся. Обычно он вел себя настороженно по отношению к Джонатану, но, сегодня, занимаясь с ребенком, был настроен дружелюбно и весело.

— Милли, подойди, взгляни на него. Правда, он кажется серьезным, как судья? Такое впечатление, что он вот-вот произнесет приговор.

Миллисент улыбнулась. Алан, возясь с сыном Опал, сам становился похожим на ребенка.

— Да, точно, — согласилась она.

Джонатан и Бетси побыли с ними еще какое-то время, поохав и поахав над младенцем, как и полагается в таких случаях. Когда они ушли, Миллисент поднялась к себе наверх, причесалась и надела свежеотглаженное платье. Неожиданно для себя она решила навестить Сьюзан. Уже очень давно у них не было возможности поболтать. С тех пор, как Сьюзан перешла на постельный режим, Милли видела ее всего раз или два, да и то всегда в присутствии каких-нибудь родственниц. Сьюзан выглядела такой бледной и усталой, что Милли боялась лишний раз ее беспокоить. Полли была далеко, а у Милли накопилось так много всего, что она испытывала потребность поболтать с подругой.

Сьюзан встретила ее с радостью и провела в гостиную «для своих».

— Я так рада, что ты зашла! Нам повезло: только что уложила Аманду, а мальчики ушли гулять. Мы можем вдоволь наговориться.

Они устроились рядом на софе. Глаза Сьюзан светились неподдельным интересом. Она повернулась к Миллисент.

— Итак, расскажи мне все. Что это я все время слышу о тебе и Джонатане Лоуренсе?

— В действительности нечего и рассказывать. Все сильно преувеличено. Ты же знаешь, как Эмметсвилл любит сплетни.

— Конечно! Но не бывает дыма… и так далее. — Она весело подтолкнула Милли локтем. — Мама рассказывала мне, как ты танцевала на балу у Миллеров и как сердилась тетушка Ораделли. — Сьюзан хихикнула. — Жаль, что меня там не было и я не видела этого!

Миллисент улыбнулась.

— Да, это верно. Я действительно танцевала с ним, и я — оо-о, Сьюзан, я так веселилась! — лицо Милли посветлело. — Знаешь, я не чувствовала себя так уже несколько лет. Он такой… ну, я не знаю, как его описать. «Хороший», «милый» — абсолютно не подходит, но все равно он такой. Он милый и хороший. Но он еще и такой… смешной. Он… с ним очень… волнующе.

— И еще он очень красивый…

— Да. И красивый. Он постоянно смешит меня. С нами происходит такое, во что я сама не поверила бы. Я снова чувствую себя девчонкой!

— А ты и есть девчонка!

— Нет. Я — взрослая женщина. — Миллисент слегка нахмурилась. — Но я забываю об этом, когда рядом Джонатан Лоуренс. Он — абсолютно сумасшедший, но, знаешь, мы убеждены, что все, что мы делаем — это правильно.

— Ты в него влюблена, — прямо сказала Сьюзан.

— Нет! — Миллисент резко откинулась назад. — Конечно же, нет. Мне просто весело с ним, я же говорю тебе. Ничего серьезного.

Сьюзан скептически подняла брови.

— Миллисент, не знаю, кого ты хочешь одурачить, но только не меня. Я с первого взгляда определяю влюбленную женщину. А, судя по тому, что я слышу, вот-вот нужно ожидать объявления о помолвке.

— Нет, Сьюзан, честное слово, ты далека от истины! Мы не собираемся объявлять ни о какой помолвке. Я же говорила, в нашем городе все придают этому слишком большое значение. Просто нам с Джонатаном нравится вместе проводить время. Я вообще не собираюсь ни за кого выходить замуж; я не могу. Ты же знаешь, у меня Алан. Да и Джонатан интересуется женитьбой не больше, чем я. Он все еще любит умершую жену. Все, что тебе в таких случаях остается делать — это слушать о ней, ну и самой тоже иногда говорить. Ему нужна дружба, вот и все. Вот почему он почти ухаживает за старой девой.

Сьюзан фыркнула, совершенно позабыв о приличиях:

— Он ухаживает не за «старой девой», а за милой, интеллигентной женщиной, так как он, очевидно, мужчина с хорошим вкусом. Я не знаю, насколько он любил свою жену, но ее больше нет с нами, а он здесь, и он заметил тебя. Более того, думаю, ты завладела его сердцем.

— Не глупи!

— Это не глупости, — твердо ответила Сьюзан. Она наклонилась, взяла Милли за руку и серьезно сказала:

— Милая, не убегай от этого шанса! Ты заслужила счастье!

— Я счастлива.

— Это очевидно. Но я говорю о будущем. Не хочу, чтобы ты думала, будто именно это и есть все счастье. Существуют другие ощущения, удивительные, которые ты можешь испытать только… — Она поколебалась, в лицо бросилась краска, затем продолжала. — … только с мужчиной. Когда ты выйдешь замуж… это будет совсем другое, совершенно не похожее на то, что ты знаешь сейчас. Это глубже, больше, и… о-о, Милли, я не могу этого описать! Я не умею говорить об этом.

Миллисент смотрела на лежащие на коленях руки, не смея посмотреть в глаза кузине. Именно это в последнее время полностью занимало ее мысли, хотя она не могла поговорить об этом ни с кем, даже со своей кузиной и близкой подругой. Все, что она рассказала Сьюзан, было правдой; она действительно веселилась с Джонатаном и с ним действительно было приятно разговаривать, танцевать, да и просто общаться. Но не только рядом с ним она испытывала сильное душевное смятение. Когда он брал ее руку или обнимал за талию, кружась в вальсе, ее охватывал жар от этих прикосновений. Когда он целовал ее, сердце учащенно билось, кровь по жилам текла быстрее, где-то внизу живота ее пронзали острые шипы желания. Она физически ощущала, хотела такого, о чем никогда в жизни не мечтала. Она была уверена, что это страшно неприлично, и думая об этом, чувствовала себя виноватой, но в то же время жаждала этого, желала так сильно, так жадно, что ее саму это пугало.

Джонатан поступал как настоящий джентльмен. Он не позволял себе ничего большего, кроме нескольких поцелуев наедине. Нет сомнения, что это было непристойно и грешно, но ей хотелось, чтобы он ввел ее в этот пламенный, дрожащий мир страсти. Прошлым вечером он сказал ей «до свидания» и уже спустился с крыльца, но потом внезапно вернулся обнял и поцеловал глубоко, жарко и нежно, не заботясь о том, что в любую минуту их могут увидеть. А потом он резко оттолкнул ее и ушел быстрыми шагами. Милли почти болезненно вновь ощутила прикосновение его тела, вкус его губ. Каждый нерв ее был напряжен, и потом еще несколько часов ей не удавалось заснуть. Да, ей хотелось именно его близости, именно того, что должно происходить в супружеской постели.

— Это правда, Сьюзан? — мягко, все еще избегая взгляда кузины, спросила Миллисент. Это, наверное, должно быть неописуемо, болезненно сладко, как обещали поцелуи Джонатана.

— О, да! — Сьюзан сжала ее руку. — Да, да — по крайней мере, если ты любишь этого мужчину. Поверь мне! И я очень хочу этого для тебя.

Миллисент знала, что сама хотела того же. Она любила Джонатана.

Глава XIX

Опал задержалась у октрытой двери в комнату Алана. Он лежал на кровати, играя с малышом, и не заметил ее появления. Опал с минуту наблюдала за ними. Роберту было уже почти два месяца. Это был здоровый, пухлый, довольный крепыш. Он лежал, внимательно глядя на Алана и двигая ручками и ножками. Алан, опершись на локоть, болтал и мягко смеялся, позволяя Роберту хватать его палец.

— А-ах, какой ты силач, — нежно поддразнивал он мальчика, нагибаясь, чтобы потереться носом о носик ребенка. — Правильно! Ты прямо сейчас оторвешь мой палец, если я не буду тебя слушать, да? — Ребенок издал какой-то звук, и Алан засмеялся. — Да что ты? Уже огрызаешься на меня? Что же с тобой будет в двенадцать? Ты станешь еще большим сорванцом, чем я. Но лучше не беспокой маму. Понятно?

Роберт улыбнулся беззубой улыбкой, и Алан чмок-нул малыша в лобик.

Опал прислонилась к стене, к горлу ее подступил комок. Алан любил Роберта, любил с самого его рождения. Он вел себя так, как самый любящий и гордый отец. Опал так сильно хотелось, чтобы это было правдой. О лучшем отце, лучшем муже нельзя было и мечтать.

Она в задумчивости закрыла глаза. Это были опасные мысли, способные принести только несчастье, но которые ей все труднее стало выбросить из головы в последние дни. Алан был таким красивым, таким добрым, таким порядочным. И еще в нем чувствэвалась сила. Не только физическая мощь рук, груди, плеч, которая появилась у него за время тренировок, но и какая-то внутренняя сила. Он перестал чувствовать себя беспомощным инвалидом, забыл, как раньше то и дело обращался с просьбами к Джонни. И все это он совершил сам! Опал считала, что никто другой не сделал бы это лучше Алана Хэйза. Опал почувствовала бы себя униженной, если бы кто-то узнал, что она испытывает к Алану. Но она понимала, что никто не может проникнуть в ее мечты и старалась тщательно скрывать свои чувства от всех, особенно от Алана. Он так добр, что будет испытывать неловкость в ее присутствии, думала Опал, если узнает о ее любви. Это разрушит чудесную легкую дружбу, которая связывала их сейчас, а этого Опал хотела меньше всего.

Поэтому она спрятала подальше вглубь души теплоту и радость, переполнявшие ее при виде Алана с ребенком, и придала лицу спокойное выражение.

Алан обернулся на звук ее шагов и улыбнулся:

— Опал!

От этой улыбки все внутри Опал перевернулось. Она так озарила его лицо, была такой ласковой и открытой, что ее можно было ошибочно принять за счастливую улыбку любви.

— Привет, Алан! — Ей нравилось, как его темные волосы непослушно падали на лоб.

Волосы у него уже стали довольно длинными и начали завиваться на концах. Опал находила это милым, как, впрочем, и все в нем в последнее время. — Как дела?

— Прекрасно! А у тебя? — Он нетерпеливо отбросил волосы со лба.

— Проклятые волосы! Их давно уже надо подстричь. Опал улыбнулась.

— Хочешь, я позову Джонни?

— Нет. В прошлый раз у него получилось ужасно! Я сам не знаю, что делать. Обычно Черри подстригала меня, но сейчас она уехала. — Он ухмыльнулся. — А пусть растут хоть до пят!

Опал засмеялась.

— Вот это будет картина, представляешь? — Она подошла ближе. — Я могу попробовать укоротить их, если ты не против.

— Ты? — Он помолчал. — Правда? Опал кивнула.

— Я раньше уже стригла. Немного в приюте, а потом подстригала всех детей миссис Рейли, когда у нее работала. — Она усмехнулась. — А волосы у них тоже завивались.

— По крайней мере, мои не вьются. Ладно, рискну. Давай попробуем.

Опал улыбнулась и подошла, чтобы взять малыша.

— Я пойду уложу Роберта спать. Он, должно быть, очень устал. — Она помолчала. Подошло время кормления, и ее грудь к этому часу, как обычно, налилась и побаливала. — А… а ты не будешь против, если я… пойду покормлю его?

— Нет, конечно. Это прекрасно! — Голос его показался странным и даже хрипловатым. Алан откашлялся и продолжал:

— А за это время я поднимусь с кровати.

Опал кивнула, не глядя ему в глаза и унесла малыша. Она быстро поднялась наверх и заперлась в своей комнате. Она положила Роберта на кровать, расстегнула платье и достала грудь. Из нее уже начало капать молоко и промочило не только салфетки, которые она подкладывала, но и самое платье.

Она была уверена, что Алан понял, что она имела в виду, когда сказала, что пойдет кормить ребенка. И он, и она смутились; оба знали, что малыш сосет грудь. Интересно, подумал ли Алан о ее груди, когда она сказала о кормлении? Интересно, он вообще когда-нибудь думал о ней так? По своему небольшому опыту Опал знала, что мужчины всегда думают об этом. Но, может быть, несчастный случай повлиял и на это, и Алан никогда не задумывается о таком? А если нет, и он испытывает те же желания, что и все мужчины, то он просто настоящий джентльмен.

Опал бросила взгляд в зеркало над комодом. Ее грудь в эти дни стала больше и тяжелее, чем обычно. Никогда раньше она не отличалась пышным бюстом; всегда была худенькая и стройная. Но сейчас все ее платья плотно обтягивали грудь. Она машинально дотронулась до сосков. Глаза закрылись, и она представила, что это прикосновение Алана. Его пальцы, должно быть, легкие и нежные… они мягко касаются ее кожи…

Она медленно гладила грудь, воображая, будто это рука Алана. Тепло разлилось по ее животу, и вырвался короткий стон. Последние ночи она просыпалась, чувствуя то же самое, мечтая об Алане. Опал сжала ноги, испытывая тайное наслаждение. Она не помнила, чтобы когда-то раньше ей приходилось чувствовать такое.

Но она понимала, что желать Алана бессмысленно. Он был от нее так далек, как солнце от земли.

Ребенок сердито запищал, устав ждать молоко, и этот звук вернул Опал к реальности. Вздохнув, она взяла малыша на руки.

Алан поднялся с кровати и при помощи веревки пересел в свое кресло. Его мысли сосредоточились лишь на одном: как она там, наверху, кормит мальчика. С того момента, как Опал сказала, что пойдет кормить Роберта, он не мог думать ни о чем другом. Он представлял, как Опал снимает платье, достает налитую молоком грудь и дает ее малышу. Он пытался представить ее грудь, вспоминая ее формы, что видел в ту ночь, когда Опал разбудила его, избавив от кошмаров, и он случайно заметил ее под тоненькой тканью ночной рубашки. Околососковые кружки были большими, темными, с твердыми сосками.

Алан медленно глубоко вздохнул. Он возбуждался от одной мысли о ее обнаженной груди. Через несколько минут придет Опал, и она не должна все это видеть, не должна догадаться, о чем он грезил в ее отсутствии. Ему казалось, она будет ошарашена, узнав, что Алан возбуждается, думая о том, как мать кормит младенца грудью.

Он положил голову на спинку стула, пытаясь сосредоточиться на других вещах. К тому времени, когда Опал должна была вернуться, ему почти удалось совсем избавиться от мысли о ней и о своем желании. Но стоило ей ступить в комнату, как все его старания пошли насмарку. Едва увидев ее, аккуратно одетую и робко улыбающуюся, он снова захотел ее.

Алан постарался улыбнуться.

— Привет. — Он не мог придумать никакой темы, которая бы не касалась кормления Роберта.

— Привет…

— Как Роберт?

— Наелся до отвала и быстро уснул, — сказала она, не успев ничего придумать. Боже, неприлично было даже касаться темы кормления! Алан посчитает ее невоспитанной женщиной. Щеки ее покраснели.

— Я-а-а… ты еще не передумал, насчет того, чтобы я подстригла тебя?

— Нет, конечно! Подравняй волосы, но совсем немного.

— Хорошо. — Она сходила за полотенцем и ножницами и положила все это на столик рядом с его креслом. Потом нахмурилась:

— Знаешь, здесь не получится. Слишком высокая спинка.

— А-а, да… Ну что ж, я смогу пересесть на другой стул. — Он указал на маленький стул, стоящий по другую сторону стола.

— Отлично! Этот подойдет.

Алан был рад, что научился пересаживаться со своего кресла на стул или на кровать, иначе ему пришлось бы испытать унижение и вновь прибегнуть к помощи Джонни.

— Так, но куда же мы его поставим? К окну? — предложила Опал. — Или ты хочешь, чтобы мы намочили волосы? Когда они влажные, их легче стричь.

— Как захочешь. Как ты мочила волосы тех детишек? Мы можем сделать так же.

— Ну… а-а… волосы были мокрыми, потому что дети принимали ванну. — Она отвела глаза, и лицо залилось краской.

При этих словах Алану стало жарко, и не только от смущения. Он покусывал губы, мысленно проклиная себя.

Опал огляделась.

— Если так?.. — Ее лицо прояснилось, и она перетащила низенький стул к умывальнику. — Если ты сядешь на стул спиной к умывальнику и наклонишь назад голову, я как раз смогу намочить твои волосы.

Алан кивнул и подъехал к умывальнику. Он приложил все силы и волю, чтобы удачно пересесть со своего кресла на низенький стул. То, что Опал стояла рядом, наблюдая за каждым его движением, каждой его ошибкой, вовсе не помогало. Он чуть не упал на пол, но вовремя успел подставить руки, ухватившись за стул, и пусть неровно, но, наконец, сесть. Он выпрямился и откинулся назад, почувствовав спинку стула. Глаза его были опущены вниз.

— Теперь нужно наклонить голову назад, — мягко сказала Опал, подходя ближе.

Мысль о том, что Опал будет такое делать для него — мыть ему голову! — снова бросила в жар. Он больше всего хотел, чтобы она сделала это, но чувствовал, что должен освободить ее от такой процедуры.

— Я… я могу сам.

Опал немного обеспокоенно поджала губы.

— Ну, как хочешь. Но мне было бы удобнее сделать это.

— Хорошо… — Алан сложил и крепко сжал руки, чтобы унять дрожь. Он не мог спокойно ожидать прикосновения ее рук к ево голове, к его волосам.

Алан откинул голову назад, и Опал поддержала ее руками, направляя под струю воды. При прикосновении ее пальцев Алан закрыл глаза. Она одной рукой поддерживала его голову, а в другую взяла кувшин с водой. Затем отжала мокрые волосы. И остановилась.

— Знаешь что? Мы, кажется, намочили твою рубашку, — сказала она. — Ее лучше снять. — Она начала расстегивать верхнюю пуговицу.

Алан резко выпрямился.

— Я сам, — хмуро произнес он. Это движение Опал пронзило его желанием. Будет невозможно скрыть свидетельство своей страсти, если он останется в таком положении, позволив ей снимать с него рубашку.

Нервыными пальцами он расстегнул пуговицы и, стянув рубашку, отбросил ее в сторону. Он хорошо знал, как выглядит его обнаженный торс. Опал смотрела на него. Он не знал, о чем она думает. И это одновременно пугало и возбуждало его. Кончиками пальцев она дотронулась до его обнаженной кожи и слегка наклонила его назад. Он почувствовал ее прикосновение, жар на своем разгоряченном теле. Он не представлял, как он, полуобнаженный, высидит рядом с ней, чувствуя ее руки на своей голове. Это было дьявольское сочетание наслаждения и адской муки.

Опал продолжала осторожно лить воду из кувшина на голову Алана. Вода струилась по его волосам, а она убирала прилипающие пряди с его лица и шеи, нежно касаясь их пальцами. Везде, где он чувствовал ее прикосновения, кожа, казалось, раскалялась, как от огня.

Когда волосы его стали достаточно мокрыми, она взяла мыло и намылила свои руки. Затем погрузила пальцы в его волосы и начала втирать мыло. Кончиками пальцев она массировала его голову, медленно перебирая пряди. Он, казалось, начинал таять. Потом вдруг загорался. Алан, наконец, не сдержался и тихо застонал.

Опал засмеялась, явно приняв этот стон наслаждения за что-то другое.

— Приятно, правда? Ничего так не расслабляет, как мытье головы. Я всегда люблю мыть волосы.

— У тебя очень нежные прикосновения, — он так тихо произвес это, что Опал едва расслышала. Он опустил веки, чтобы скрыть наслаждение, которое, он был уверен, светилось в его глазах. Ее руки были просто волшебными.

— Спасибо. — Она откинула его волосы назад. — Сейчас я буду их ополаскивать. Не открывай глаза!

Он услышал, как она наполнила кувшин и почувствовал первые прохладные струи. Так приятны были чувственные ласки воды, особенно в сочетании с прикосновениями пальцев Опал! Она склонилась над ним и вышло так, что ее грудь оказалась в нескольких дюймах от его лица. Она различал ее округлость, ее форму. Если он чуть-чуть приподнимет голову, то сможет дотронуться до ее груди губами. А что, если действительно обнять ее и прижаться губами к ее соскам?

От этих мыслей он возбудился. Румянец выступил на его скулах. Опал, должно быть, все поняла — нельзя было не заметить столь очевидного доказательства его желания… У Алана не оказалось ничего под рукой, чтобы набросить на колени. Все, что он мог сделать — это просто ждать и надеяться, что Опал не посмотрит вниз, не увидит…

Она приподняла его голову, обернула полотенцем, и он выпрямился. Опал аккуратно вытерла его волосы, затем расчесала их и начала осторожно подстригать вьющиеся концы. Алан искоса смотрел на нее. Казалось, она была вся погружена в работу и видела только ножницы. Но вдруг она взглянула вниз, и ее рука на минуту замерла. Затем, не говоря ни слова, она продолжила щелкать ножницами.

Когда Опал, наконец, закончила стрижку и вышла из его комнаты, Алан с облегчением вздохнул. Он стряхнул волосы с голой шеи и плеч и надел рубашку, застегнув все пуговицы. Он не знал, как теперь сможет взглянуть Опал в глаза. Он так глупо вел себя с ней! Хуже того — она узнала о его страсти!

Свадьба кузины Тильды состоялась в конце ноября. Миллисент считала, что для такого торжества это довольно мрачное время. Но будущий муж Тильды, Мак-Гаскинс, был фермером, и настаивал, чтобы церемония происходила после сбора урожая, но раньше, чем начнется сев. Поэтому, думала Миллисент лучше уж в ноябре, чем в морозном январе или во время Рождества.

Как и все подобные события в семье Хэйзов, эта свадьба тоже стала грандиозным праздником. Когда на такого рода торжество являлись все близкие и дальние родственники, многочисленные друзья со своими семьями и семьи друзей этих друзей, то создавалось впечатление, что собралось пол-Эмметсвилла и еще кое-кто из его окрестностей. Все вначале заполняли церковь, а затем направлялись, чаще всего, в дом тетушки Ораделли и рассаживались там на веранде и во дворе. В этот раз всем повезло, для ноября стояла необычно теплая погода.

Впервые Миллисент пришла на семейное торжество с Джонатаном и его дочерью. Она немного побаивалась, но по какой-то необъяснимой причине не могла устоять перед искушением пригласить его и Бетси. Было так удивительно хорошо идти в церковь под руку с Джоно-таном, даже если каждый бросает на них взгляд из-подтишка, и то слева, то справа слышатся перешептывания.

Не успели Милли и Лоуренсы после церемонии венчания ступить в дом Холлоуэев как одна из тетушек Миллисент оттеснила ее от Джонатана и Бетси и потянула на кухню — помогать готовить праздничный стол-

— Но тетя Леонора…. — пыталась протестовать Милли, оглядываясь на Джонатана и его дочь. — Я с друзьями.

Тетя Леонора подняла удивленно брови, не ослабляя хватки и продолжая увлекать за собой Миллисент.

— Здесь толпа народу! Им будет с кем поболтать. А мы, знаешь, нуждаемся в твоей помощи.

Она знала, что помощь Миллисент принималась как само собой разумеющееся. Слишком долго она выполняла эту роль — роль незамужней женщины, которая на всех торжествах вместе с замужними дамами, со старыми девами удалялись на кухню готовить, накрывать на стол, потом убирать и мыть посуду, оставляя мужчин, детей и молодые пары в комнатах.

Но сегодня Миллисент меньше всего хотелось оказаться на кухне. Ей было необходимо провести Джонатана сквозь бурные волны ее многочисленного семейства. С Бетси не было проблем. Несколько недель назад Милли познакомила ее с дочкой кузины Берты, Анна-бель. Девочки очень быстро подружились, поэтому можно не сомневаться, что она убежит играть с Анни. Но Джонатан… кто знает, что взбредет кому-нибудь в голову сказать или спросить, если ее не будет рядом и она не сможет вовремя осадить или поставить на место обидчиков? Кроме того, ей просто хотелось быть рядом с ним. Без Джонатана ей не было и наполовину так весело, как с ним.

Однако, без достаточно уважительной причины Милли не могла отказаться от своих обычных обязанностей, поэтому она хмуро повязала передник и начала подставлять всевозможные блюда на быстро пустеющие столы. Она решила, что поработает чуть-чуть, для отвода глаз, а потом постарается незаметно улизнуть из кухни и разыскать Джонатана.

А в это время Джонатан и Бетси топтались у входа, оглядываясь вокруг и взирая на гогочущую, гудящую толпу с некоторым ужасом.

— Думаешь, все эти люди — родственники мисс Миллисент? — еле дыша, спросила Бетси.

— Честно говоря, надеюсь, что нет, — ответил Джонатан.

В течение нескольких минут после того, как они вошли в сад Ораделли, Миллисент успела показать ему, по крайней мере, трех кузин, каждая по какой-нибудь линии, одну двоюродную кузину, двух дядюшек, одну бабушку и еще одну троюродную сестру. Джонатан никогда не видел такого мощного семейного клана.

В приюте, естественно, у него не было никаких родственников — ни близких, ни дальних. Элизабет тоже была единственным ребенком в семье, переехавшей в Техас, оставив свою родню в Алабаме. Соответственно, семейные торжества были немноголюдными.

— Анни сказала, что когда вы с Миллисент поженитесь, все они станут и моей семьей. Это правда? — Бетси, казалось, была несколько обескуражена; такой перспективой.

— Что? — Джонатан, который пробирался через толпу, слушая болтовню девочки в пол-уха, теперь резко обернулся. — Что ты сказала?

— Я сказала, что когда вы поженитесь с Миллисент, то все ее родственники станут и моими. Это правда? Он с минуту смотрел на дочь.

— Почему ты решила, что я и мисс Миллисент собираемся пожениться? — Бетси пожала плечами.

— Так говорит миссис Рафферти. Она сказала, что очень скоро мисс Хэйз станет моей новой мамой. Только я не понимаю, как это может быть, потому что у меня уже есть мама, только она умерла. Но Аннабель сказала, что миссис Рафферти просто имела в виду, что вы поженитесь с мисс Миллисент. Анни сказала, что все говорят об этом. Ее мама, кузина мисс Миллисент, сказала, что так думают и большинство их родственников, и теперь они спорят об этом.

— Спорят о чем?

— Ну, одни не хотят, чтобы она выходила замуж за тебя. Другие не хотят, чтобы она выходила замуж вообще. Но некоторые, такие, как тетя Софи и кузина Сьюзан, и их семьи — очень счастливы по этому поводу.

— Неужели? — криво усмехнувшись, пробормотал он. — Приятно слышать, как другие решают за меня мое будущее.

— А разве нет? — лицо Бетси помрачнело. — Разве вы с мисс Миллисент не собираетесь пожениться?

— Я об этом, честно говоря, не думал. Мы вообще не обсуждали такую перспективу, в отличие от других. — Джонатан был несколько обескуражен заявлением Бетси. Жениться на Миллисент? Она нравилась ему; она волновала его. Иногда ему казалось, что он вот-вот разорвется от желания. Он довольно часто фантазировал и воображал, как бы они занимались любовью, но это было совсем другое, он никогда не задумывался о свадьбе.

— Почему нет? — Бетси, как обычно, смотрела на него честным, откровенно любопытным взглядом. — Миссис Рафферти считает, что ты за ней ухаживаешь.

— Миссис Рафферти говорит слишком много. Бетси не обратила внимания на его язвительное замечание.

— Но ты ведь ухаживаешь за ней?

Он пожал плечами:

— Да, думаю, да.

— А разве это не значит, что ты женишься на ней?

— Я сам не знаю, что это точно значит. Миллисент — очень непредсказуемая женщина. — Он вздохнул и потряс головой. — Бетси, я не знаю, что ответить. Я всегда старался быть честным с тобой, но в данном случае я не знаю сам, что происходит. Когда дело касается Миллисент Хэйз, я всегда теряюсь.

— Мне она нравится, — продолжала Бетси. — Я бы хотела, чтобы она стала моей новой мамой.

— Правда?

Бетси кивнула.

— Она меня многому научила, и, кроме того, она красивая и хорошая, когда к ней привыкнешь. Вначале я думала, что она какая-то чопорная и высокомерная, но сейчас она намного чаще смеется. И к тому же, она симпатичная…

— Да, ты права. — Он смотрел на открытый вход в гостиную, где Миллисент расставляла блюдца с пирожными. Он в последние дни часто ловил себя на том, что постоянно ищет ее глазами, где бы ни был: уходя в редакцию или возвращаясь, он высматривает Миллисент в ее дворе или на веранде; при малейшей возможности с готовностью отлучаясь со службы, оглядывается на улицах, чтобы увидеть ее — в тайной надежде, что она, возможно, направится в город или захочет походить по магазинам. День казался особенно приятным, если он случайно сталкивался с ней на почте, в магазине или просто на улице.

— Она мне нравится. Она даже больше, чем нравится мне. Думаю, она мой самый любимый человек после тебя. — Бетси не отводила глаз от Джонатана.

Он улыбнулся ей:

— И для меня тоже…

Бетси улыбнулась с видом победителя.

— Так, значит, ты женишься на ней?

— Я не знаю, дорогая! Ты считаешь, что сама Миллисент не имеет здесь права голоса?

— А-а, она согласится, — убежденно ответила Бетси. — Она любит тебя.

От этих слов что-то загорелось у него в груди.

— Ты так думаешь?

— Конечно! Это видно по тому, как она смотрит на тебя! — Бетси склонила голову набок, сосредоточенно задумавшись. — Знаешь что, иногда ты на нее смотришь точно так же.

— Неужели? — Его губы изогнулись в задумчивой, почти загадочной улыбке.

— Бетси! — К ним подбежала черноволосая, розовощекая, улыбающаяся девочка. Она вся была как-то круглее и мягче Бетси, а платье ее, казалось, состояло из одних ленточек и рюшечек; волосы длинными локонами рассыпались по спине, но в глазах, устремленных на Бетси, прыгали озорные чертики.

— Анни! — Бетси повернулась к девочке, обрадованная появлением подружки, и быстро переключилась на другой, более интересный предмет.

— Мы будем играть во дворе.

Бетси бросила отцу «пока!», послала извиняющуюся улыбку, и девочки, взявшись за руки, побежали к выходу, о чем-то увлеченно болтая.

Джонатан огляделся. На него надвигалась важная дама, и, быстро взглянув в сторону гостиной, он понял, что бесполезно идти туда, чтобы избежать встречи. Доставая из кармана сигареты, он направился к выходу, и пройдя через лужайку перед домом, остановился возле чугунной ограды. Он закурил и, скрестив руки на груди, поглядел на улицу, наслаждаясь видом аккуратных домиков.

В то же время Джонатан сам бы не смог ответить, куда он смотрит. Он был слишком погружен в раздумья, вызванные разговором с дочерью. Жениться на Миллисент… Он не допускал такой мысли. Он признался себе, что, вероятно, просто избегал думать об этом. Когда умерла Элизабет, он поклялся никогда больше не жениться. Разрываясь от страданий и горя, он был уверен, что никогда не полюбит никакую женщину так, как Элизабет.

И он, действительно, испытывал к Миллисент нечто другое — совсем не похожее на то чувство. Она не была милой и нежной, мягкой и прощающей. Нет, она была сложной женщиной. Она часто раздражала и озадачивала его своими поступками; она разжигала его кровь, как виски. Но, Боже, он желал ее! Бывало, он не спал ночами, думая о ней и о том, как бы они любили друг друга. Страсть, считал он, но не любовь. Но правда ли это? Хотел ли он жениться на ней? Дать ей свое имя, жить с ней в одном доме, видеть ее в своей постели — день за днем, до конца жизни?

От этих мыслей по телу прокатилась дрожь страстного желания. Внезапно он почувствовал себя невыносимо одиноким и обделенным. И понял, что не сможет жить без Миллисент Хэйз.

Глава XX

— Мне понравился твой молодой человек, Миллисент, — призналась тетя Вирджиния, устраиваясь рядом с Милли за длинным деревянным рабочим столом на кухне Холлоуэев.

Миллисент мягко улыбнулась. Было забавно слышать, как Джонатана называют «ее молодым человеком». Создавалось впечатление, что речь идет о школьнике, сбежавшем с уроков, а не уважаемом солидном человеке.

— Спасибо! Только я бы не называла его моим «молодым человеком».

— А кто же он еще, интересно знать? — спросила тетя Софи с противоположной стороны стола. Все они сидели на кухне тетушки Ораделли. Когда закончилось пиршество, они убрали и помыли посуду и теперь попивали кофе после трудов праведных.

— Не знаю. Наверное, свой собственный. — Милли бросила взгляд в окно. Во дворе Джонатан, муж Сыо-зан — Фаннин, дядя Чат и двое сыновей тетушки Ораделли, смеясь, играли в «слона». К удивлению Миллисент, прошедшее торжество оказалось для них с Джонатаном не таким трудным, как она ожидала. Джонатан вошел в ее семью намного легче, чем она могла предположить, и хотя один из ее дядюшек завел разговор о какой-то написанной им статье, Джонатан не пустился в опасный спор, а превратил все в спокойное, довольно интересное обсуждение. Когда застолье подходило к концу и Милли была вынуждена удалиться на кухню, Джонатан вместе с другими мужчинами принялся складывать столы и составлять их в специальную комнату. Когда же дядя Чат предложил им в награду за труды поиграть в «слона», он с готовностью присоединился к остальным.

Джонатан снял пиджак и повесил его на спинку стула в столовой, закатал до локтей рукава рубашки, а верхние пуговицы воротника расстегнул. Его белокурые волосы переливались в лучах ноябрьского солнца, а когда дядя Чат что-то рассказывал, он заразительно смеялся, сверкая белыми крепкими зубами. Он казался здоровым и жизнерадостным, красивым той красотой, от которой по телу Милли пробегала дрожь.

— Да, именно за тобой он ухаживал последние несколько месяцев, — заметила тетя Софи. — Я бы сказала, что это дает тебе некоторую власть над ним.

Миллисент улыбнулась, удивленная этой мыслью.

— Не думаю, что кто-то может иметь власть над Джонатаном…

— Только ни в коем случае не позволяй, чтобы он услышал это, — предупредила с серьезным видом тетя Вирджиния. На самом деле она была не «тетя», а кузина отца Миллисент. Говорили, что в молодости она была настоящей красавицей, и сейчас, особенно в улыбке и манерах, еще сохранились остатки ее красоты. — Нельзя давать мужчинам почувствовать, что сама считаешь, будто не можешь им управлять. Тогда наверняка потеряешь главное преимущество.

— А у меня должно быть перед ним преимущество? — Миллисент бросила взгляд на Сьюзан, которая улыбалась и делала большие глаза.

— Конечно, мой Бог, конечно! — Тетя Вирджиния закудахтала от наивности Милли. — Иначе всю жизнь будешь у него под каблуком!

— Вы говорите о семейной жизни, как о настоящем сражении, тетя Вирджиния, — заметила Сьюзан.

Старая леди поджала губы, обдумывая услышанное.

— Ну, а ведь так оно и есть, моя дорогая, в каком-то смысле! Если бы мы все эти годы не боролись за свои права, нас бы до сих пор колотили мужья и мы бы до сих пор семенили за ними в нескольких шагах поодаль.

— Я бы так не сказала, Вирджиния, — робко возразила тетя Софи. — Наши мужчины не смогли бы долго выносить такого положения. Приходилось бы постоянно оборачиваться, чтобы выкрикивать свои жалобы…

Все женщины засмеялись и обменялись взглядами — одновременно понимающими, покорными и любящими. На секунду Миллисент охватило старое знакомое ощущение отстраненности и одиночества. Только она одна здесь была не замужем. Она одна была не знакома с удовольствиями и недостатками жизни с мужчиной.

Смех, казалось, напомнил всем, что пора расходиться. Работа была сделана, кофе выпит, да и общение уже начало исчерпывать себя. Тетушки и кузины Миллисент стали подниматься и собираться по домам. Милли тоже опустила рукава, которые ей пришлось завернуть, когда она мыла посуду, и поискала глазами поднос, который принесла из кухни.

Пока все прощались, приглашая друг друга в гости, к Миллисент подошла тетя Ораделли и положила тяжелую руку ей на плечо.

— Миллисент, задержись на минуточку. Мне нужно поговорить с тобой.

Выражение ее лица было достаточно серьезно. Милли охватило нехорошее предчувствие. Похоже, предстоял долгий разговор, один из тех, в котором, как подозревала Миллисент, ей совсем не захочется участвовать. Она опять взглянула в окно, где во дворе стоял Джонатан.

— Мне нужно идти. Может, лучше прийти завтра?

— Мальчики займут мистера Лоуренса этим дурацким «слоном» столько, сколько нам потребуется. — Тетя Ораделли кивнула в сторону группы мужчин во дворе.

— Ну, что ж… хорошо. — Миллисент не могла придумать другой отговорки. Она опять села на стул, с которого только что встала, внутренне вздохнула и стала ждать, пока тетя закончит со всеми «до свидания» и «спасибо».

Тете Ораделли удалось довольно быстро проводить гостей, и уже через некоторое время она вернулась на кухню.

— Так, с одним покончено.

— Это был прекрасный праздник! — хотя ее тетя не была матерью невесты, но всегда бескорыстно и с готовностью предоставляла свой дом для таких семейных пиршеств, потому что ее дом был значительно просторнее, чем у других членов семьи. Именно по этой причине тетя Ораделли была больше всех остальных заинтересована в семейных свадьбах и подобного рода торжественных событиях.

— Да, думаю, все прошло нормально, — снисходительно согласилась Ораделли, присаживаясь рядом с Милли. — По крайней мере, никто не выглядел дурачком, и Тильда не хихикала, как глупенькая. Но нужно сказать, что я не об этом хотела поговорить с тобой. Ну, во всяком случае, не совсем об этом, хотя свадьба и имеет некоторое отношение к теме нашего разговора. — Она положила ладонь на руку Миллисент и придвинулась поближе. — Миллисент, дорогая, я чувствую себя в роли твоей матери после смерти твоих родителей. И поэтому должна поговорить с тобой.

О Боже, подумала Милли. Это выглядит еще более серьезно, чем она ожидала.

— Я беспокоюсь за бедного Алана.

— Алана? — Миллисент удивилась. — Почему? Он сейчас в очень хорошем состоянии, чувствует себя лучше, чем когда-либо.

— Конечно, дорогая, и я уверена, что это благодаря твоей заботе. — Тетя Ораделли ободряюще улыбнулась. — Последние годы ты была образцовой сестрой, Я уверена, что отец очень гордился бы тобой. Впрочем, и до того, как на тебя легла ответственность за Алана, он гордился тобой. Он сам говорил мне.

— Правда? — просияла Милли.

— Да, да, он сам говорил мне. Несколько раз. Он говорил: «Ора, эта девчонка тверда, как скала. Любой отец может только мечтать о такой дочери».

На щеках Милли от удовольствия выступил румянец. Ее отец всегда был довольно скуп на похвалы и делал это только в совершенно особых случаях, и хотя Милли всегда очень старалась заслужить одобрения отца, но у нее частенько возникали сомнения, достаточно ли она сделала, чтобы он похвалил ее. Было очень приятно слышать, что он так отзывался о ней своей сестре.

— Я рада, — пробормотала Миллисент.

— Конечн, Бедный Бенжамен… — Ораделли печально склонила голову. — Он бы намного больше волновался за Алана, если бы не был уверен, что ты сможешь так заботиться о нем. — Она помолчала. — Вот почему я решила, что просто обязана поговорить с тобой о сложившейся ситуации. Вместо твоего отца.

— Какой ситуации? — Милли подумала, что тетя собирается говорить о вредном влиянии Опал Уилкинс на Алана.

— Касающейся тебя и этого газетчика.

— Джонатана? — Милли подняла брови, а в животе похолодело. Это было хуже, чем глупые тетушкины опасения насчет Опал. — Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что станет с Аланом?

— А что с ним станет? Ничего.

Лицо тети Ораделли приняло вежливо-недоверчивое выражение.

— Всем ясно, что у тебя с этим Лоуренсом серьезно. Болтают, что вы не заставите долго ждать с объявлением о помолвке.

Миллисент покраснела.

— О, тетя Ораделли… Я и Джонатан не собираемся объявлять ни о какой помолвке.

— Не отрицай того, чего тебе бы хотелось!

— Но я…

— Он — взрослый мужчина с ребенком, нуждающимся в заботе, а не какой-то флиртующий мальчишка. Когда такой человек проявляет к тебе интерес, то это серьезно.

— Думаю, Джонатан немного другой… Он… я… он очень любил свою жену, и когда она умерла, то решил, что больше не захочет жениться.

— Чепуха! Вдовцы всегда хотят жениться снова, особенно если отрицают это. И особенно вдовцы с детьми, тем более с девочками. А глядя на вас, нетрудно догадаться, что вы уже вот на столечко от женитьбы. — Тетя Ораделли изобразила пальцами крошечное расстояние.

Миллисент почувствовала одновременно смущение, удовольствие и раздражение. И почему тете Ораделли понадобилось затрагивать эту тему?

— Миллисент, никто не желает тебе счастья больше, чем я. Ты — прекрасная женщина, замечательная дочь и сестра. Гордость и поддержка семьи. — Ораделли высказала свою самую высшую похвалу. — И я бы хотела, чтобы ты вышла за этого Лоуренса, если это сделает тебя счастливой. Временами я думаю, что было бы лучше, если бы Алан в ту ночь умер…

— Нет! Тетя Ораделли, как вы можете так говорить?

— По крайней мере, ты тогда бы смогла построить свою собственную жизнь, иметь семью, быть хоть немного счастливой…

— Я и так счастлива!

— Сейчас — да, — мрачно поправила ее Ораделли. — Вот почему ты сейчас витаешь в облаках, наслаждаясь настоящим и не задумываясь о будущем. Но очень скоро тебе придется принять решение. Собираешься ли ты и дальше ухаживать за братом или ты выйдешь замуж за Джонатана Лоуренса?

— Джонатан Лоуренс не предлагал мне выйти за него. И, очевидно, даже не помышляет об этом.

— Не обманывай себя! Ничего не стоит на месте. Ваши отношения должны сдвинуться с этой точки или вперед, или назад. Чем дольше ты будешь решать, тем вероятнее разобьешь себе сердце! Это правда, Миллисент: я говорю это не просто ради своего удовольствия. Если будешь ждать, пока он сделает тебе предложение, а потом решать, что не можешь дать согласие, то причинишь боль себе, ему и этой маленькой девочке. Ты должна смотреть вперед и смириться с правдой. Нельзя больше оставлять все как есть в надежде, что тебе никогда не придется встать перед выбором. И чем дольше ты ждешь, тем труднее будет ответить отказом. А что станет с Аланом? Что он будет делать, если ты выйдешь замуж и переедешь в дом к мужу? Как он будет жить?

— Он будет рядом, в соседнем доме, — нетерпеливо прервала ее Милли.

— Ты сама знаешь, что это разные вещи.

— Ну, иногда я думала, что Алан мог бы жить с нами, — предложила Миллисент, испытывая застенчивость из-за того, что ей приходится всерьез думать и говорить о свадьбе с этим человеком.

— Жить с вами! Что за идея! Алан, в таком состоянии? Ты сама знаешь, как он не любит компании. И клянусь тебе, какой мужчина захочет в качестве дополнения к жене иметь в своем доме шурина? Нет лучшего пути сгубить брак! Ты только вспомни Хауэллов…

Тетя Ораделли строго посмотрела на нее:

— Твой отец очень полагался на тебя, Миллисент, и мать тоже. Они верили, что ты всегда останешься рядом с Аланом и будешь заботиться о нем до конца его жизни и не допустишь, чтобы с ним что-то случилось.

— Знаю. — Миллисент смотрела на свои руки. Голос был тихим и немного дрожал. — И я буду заботиться о нем. Буду.

— Я знаю, это тяжело и несправедливо. Но такова жизнь. Не всегда можно только получать удовольствия, иногда нужно и чем-то жертвовать. Ты же знаешь, Алан не виноват, что с ним произошло такое несчастье. Он почти не видел жизни. И это тоже несправедливо. Но что он может сделать? Что все мы можем, кроме как смириться и стараться изо всех сил, чтобы все шло более или менее гладко? — Тетя Ораделли замолчала и испы-тывающе посмотрела на Миллисент. — Ты не можешь оставить Алана.

— Я не оставлю! Я и не думала об этом!

— Я знаю, ты не хотела бы этого. Ты бы сама возненавидела себя. Но когда мы позволяем отношениям зайти слишком далеко, то часто потом не можем выпутаться. Иногда мы делаем то, что легче и приятнее. И только намного позже понимаем, что сделали, и жалеем об этом. Миллисент, я не хочу, чтобы ты потом жалела о своем поступке. Я не хочу, чтобы ты в пылу страсти забыла обо всем на свете, вышла замуж за мистера Лоуренса, лишив Алана твоей любви и заботы. Потому, что ты будешь жалеть об этом до конца своих дней; ты сама знаешь, что так оно и будет.

— Я этого не сделаю! — возразила Миллисент, к глазам подступили слезы при мысли об Алане, всеми забытом и покинутом, маленьком и слабом, умирающем от одиночества и отсутствия заботы.

— Конечно, не сделаешь. — Тетя Ораделли сжала руку Миллисент. — Я знаю, как сильно ты любишь Алана. И что ты обещала родителям. Но трудно владеть собой, когда тебя увлекает страсть. Я не хочу, чтобы ты сделала ошибку.

— Я не сделаю. И не оставлю Алана. Никогда!

По дороге домой Миллисент была тихой и задумчивой. Слова тетушки не выходили из ее головы. Правильно ли она поступила? Неужели она старалась не замечать, что происходит, потому что боялась столкнуться с правдой? Неужели она заставила себя поверить, что никому не принесет вреда, если будет много времени проводить с Джонатаном, и только потому, что сама этого хочела? Неужели надеялась, что Алан каким-то образом освободит ее от обязанности заботиться о нем и она сможет выйти замуж за Джонатана, если он предложит? Она не была, в отличие от своей тетушки, столь уверена в этом. Но она вынуждена согласиться, что их отношения развиваются именно по такому пути. Если задуматься, сколько времени они с Джонатаном проводят вместе и какие чувства, эмоции и желания, не находящие выхода, она испытывает в его присутствии, то можно было согласиться: что-то должно произойти. Их отношения должны как-то определиться. Тетя Ораделли была права: ничего не стоит на месте.

Когда они подошли к дому, уже темнело, и в сгущающихся сумерках Джонатан взял руку Миллисент в свои ладони. И хотя было довольно прохладно, они присели на ступеньки крыльца, стремясь хоть немного оттянуть минуту расставания. Миллисент смотрела на руку Джонатана, лежащую на ее руке. Она была намного темнее, чем ее, тверже и грубее. Миллисент всегда испытывала волнение, когда видела эти уверенные, сильные, мужские руки; она не могла забыть их прикосновений.

Она взглянула на него и увидела, что Джонатан изучает ее лицо так же внимательно, как она изучает его руки. Он наклонился и свободной рукой погладил ее по щеке.

— Ты красивая, — прошептал он, не отрывая светло-карих глаз от ее лица, и поцеловал, и неожиданная страстность этого поцелуя, казалось, лишила ее рассудка. Миллисент обожгло жаром его плоти, его руки крепко обняли ее. Джонатан прижался к ней, и Милли спиной ощутила острые края ступенек лестницы. Она чувствовала себя так, словно ступила в самое пламя пожара. И поняла, что хочет еще большего, хочет сгореть в этом пламени.

Миллисент обвила руками его шею, и притянув к себе, начала исступленно целовать.

Он напрягся, и на секунду показалось, что они вот-вот совершат что-то дикое, необъяснимое и безрассудное. Его губы скользнули по ее лицу и вниз, к шее. Он что-то шептал, но голос его звучал приглушенно, так как он не переставал ее целовать, его рука медленно исследовала ее тело — ее грудь, живот, бедра. Милли никогда не испытывала таких прикосновений, и это до глубины души поразило ее. Она ощутила огонь, разрывающий низ живота. Но еще больше Миллисент потрясло ее желание, чтобы эти ласки не прекращались, чтобы почувствовать его руки на обнаженной коже.

Джонатан оторвался, прерывисто дыша и закрыв глаза, как от боли. Он отбросил волосы со лба.

— Боже, Миллисент! — Голос его дрожал. — Я так хочу тебя!

Она хотела прижаться к нему, сказать, что она хочет его не меньше. И только многолетняя привычка держать себя в руках позволило ей слабо произнести:

— Мы не должны…

Он кивнул и, отвернувшись, стал тереть лицо, потом вздохнул. Через секунду Джонатан повернулся к ней.

— Миллисент… я… — Он замолчал и потряс головой.

— Что?

— Ничего, так. Давай поговорим с тобой в другой раз. Сейчас мне лучше на какое-то время остаться одному. — Он виновато улыбнулся. — Я понял, что иногда мне плохо думается, когда ты рядом.

Миллисент чуть заметно улыбнулась. Она сама едва могла соображать, когда ее тело было охвачено любовным огнем.

— Хорошо…

— Я лучше пойду. — Джонатан взял ее руку и поцеловал в ладонь.

Милли кивнула. Ей хотелось ухватиться за эту руку, не отпускать его. Она не желала думать о том, что говорила тетя Ораделли.

Но она заставила себя сдержаться и позволить, чтобы он ушел. Милли смотрела на его удаляющуюся фигуру, пока Джонатан не скрылся в тени деревьев за забором. Тогда она поднялась и медленно пошла в дом. Милли знала, что должна поговорить с Аланом, но ей очень этого не хотелось. Может быть, выяснится, что она зря беспокоится, что тетя Ораделли не права. Может быть, Алан скажет… что? Что он сможет сам заботиться о себе? Что он не имеет ничего против ее ухода? Нет! Это глупо. Она не может ждать от него таких слов. Она надеялась на легкий выход: и сохранить чистую совесть, и не разбивать себе сердце.

Миллисент задержалась в прихожей и, взглянув в маленькое зеркальце, пригладила волосы. Потом поправила сбившуюся блузку и складки юбки. Глаза ее все еще были блестящими, а губы немного припухли от поцелуев. Она закрыла глаза и отвернулась, пытаясь привести свои чувства в такой же безупречный порядок, в каком была теперь ее одежда. Облизав губы, Милли сделала глубокий вздох и медленно расслабилась. Потом снова взглянула в зеркало.

На этот раз получше, подумала она. Постояла еще немного, подождав, пока перестанет колотиться сердце и пройдет волнение. Но в последние дни, казалось, волнение и страсть не оставляли ее. Ну что ж, возможно, Алан ничего не заметит. Она повернулась и направилась в его комнату.

Он не читал и не занимался ничем из своих обычных дел. Он лежал на кровати, мрачно уставившись в стену прямо перед собой. Миллисент колебалась. Кажется, это было неподходящее время для разговора. Но не успела она сделать шаг-назад, как Алан поднял глаза и заметил ее.

— Привет, Милли!

— Привет, дорогой! — Она приклеила на лицо улыбку и вошла в комнату. — Как ты?

Он пожал плечами. Едва ли он мог ей сказать, что лежит здесь, думая об Опал и о том, как безнадежна его страсть.

— Думаю, нормально. Как прошла свадьба?

— О, и венчание, и застолье — все прошло прекрасно! Ты же знаешь, как это бывает, когда тетя Ораделли отвечает за все.

— Да. Ничего дурного просто не может произойти.

Миллисент засмеялась.

— Ты прав! — Она огляделась. — А чем ты занимался в мое отсутствие?

— Да так… — Он перевернулся на спину. — Немного почитал. Немного поиграл с Робертом. — При воспоминании о мальчике его лицо посветлело.

— Правда, он милый? — Миллисент обошла стол и начала рассматривать коллекцию монет, которую Алан еще не закончил оформлять. Она не знала, с чего начать разговор.

— Мне нравится наблюдать, как он растет, — продолжала она, судорожно подыскивая подходящие слова. Алан странно взглянул на нее:

— Ты думаешь, он всегда будет здесь?

Милли посмотрела на брата.

— Не знаю. Я об этом как-то не думала. Опал выглядит вполне счастливой в нашем доме. Разве не так?

— Кажется, да. Сейчас — да. Но наверняка когда-то она захочет уйти. Она кого-нибудь встретит, влюбится. Выйдет замуж.

На какое-то мгновение его лицо побледнело, и у Миллисент защемило сердце.

О Боже, неужели она сделала ошибку, разрешив Опал жить в их доме? Что, если тетя Ораделли была права и Алан заинтересовался ею? Что, если она разбила ему сердце?

— Я… я думаю, да. Она что-то говорила по этому поводу?

— Нет. Но ведь так делает большинство людей, верно?

— Да. — Теперь в его лице не было ничего странного, и Милли спросила себя, не показалось ли ей, что он выглядит бледнее, чем обычно.

— Думаю, да… Алан, … ну, … ты испытываешь особенные чувства к Опал?

Голова Алана как-то дернулась, и он поднял на нее испуганный взгляд.

— Что ты имеешь в виду?

— Не знаю точно. — Она озабоченно хмурилась. Его реакция на вопрос еще больше подтвердила опасения Миллисент.

— Было бы глупо, не так ли? — быстро сказал он. — Кто-то, подобный мне, вдруг влюбляется…

— Не глупо, Алан, неправда!

— Но безнадежно, да? — Он криво улыбнулся ей, отчего сердце Милли заныло.

— Я не дурак, Милли! И знаю, что никакая женщина не захочет калеку…

— Ты — прекрасный человек! — запротестовала Миллисент.

— А ты — моя сестра. Верная до самого моего горького конца. — Он взял ее руку и крепко сжал, а она улыбнулась в ответ любящей улыбкой. — Ты единственная и неповторимая! Не думай, что я ничего не понимаю. Ты всегда была самой лучшей. Ты не оставляешь меня. И я знаю, что всегда могу на тебя положиться.

— Я люблю тебя, Алан! Ты ведь знаешь.

— Знаю. Но еще я знаю, как я должен ценить твою любовь. Со мной трудно жить. Я всегда хочу только одного: чтобы меня оставили в покое, а все трудности ложатся на твои плечи. Не многие бы возились со мной, как ты.

Сердце Милли разрывалось. Да, тетя Ораделли была права. Алан не станет жить с ней, Джонатаном и Бетси;

для него это будет пыткой.

Алан продолжал:

— Я никогда не говорил, как ценю то, что ты делаешь для меня все эти годы.

— Нет, тебе не нужно…

— Знаю, что не нужно. Но я хочу. Я не очень-то умею говорить такие вещи. Но иногда мне кажется, что я страшный эгоист; я принимаю то, что ты для меня делаешь и никогда не выражаю благодарности. Будто бы так и должно быть, но это не так. И я знаю это. Многие женщины наверняка не стали бы делать для меня то, что делаешь ты.

Милли смотрела на него полными слез глазами. Каждое произносимое им слово о любви больно резало ее. Она растерялась и покачала головой.

— Нет, не отрицай! Немногие сестры такие любящие, такие преданные. Ты сделала больше, чем кто-либо ожидал. Я хочу только одного — чтобы у меня была хоть какая-то возможность отплатить тебе за все это, чтобы я мог сделать для тебя хоть половину того, что делаешь ты.

— Не надо! Тебе не нужно благодарить меня! Я люблю тебя; я никогда не пожалела ни об одной минуте, проведенной с тобой. И я никогда не хотела оставить тебя!

— Бывало, я очень боялся, что ты уйдешь… Он покачал головой, улыбаясь болезненным воспоминаниям.

— Я знал это! Я знал, что ты никогда не бросишь меня. Но где-то в глубине души я все равно боялся. Я боялся, что если я умру, то это будет… — Голос Алана охрип от переполнявших его чувств, и он замолчал, стараясь собраться с силами. — Я боялся, что это будет для тебя облегчением и ты будешь втайне радоваться, что наконец-то освободилась от такой обузы.

— Ты не обуза для меня! — жарко произнесла Мил-лисент, присаживаясь к нему на кровать и беря его руку. Любовь и горечь слились воедино в ее чувстве к самому родному и близкому человеку. — Ты — мой брат, и я люблю тебя! Все, что я делаю, я делаю по собственному желанию.

— Правда?

— Я клянусь! Я никогда никому не говорила, что хочу выйти замуж. Я сама выбрала этот путь и предпочла остаться с тобой. Именно этого я и хотела.

Она знала, что все сказанное — правда, но почему же неожиданно заговорила в прошедшем времени? Это эхом отозвалась у нее в голове. То, что она ощущала сейчас, было совсем иное. Да, тетя Ораделли была права. Услышав признания, которые только что сделал Алан, она никак не сможет покинуть его.

Миллисент наклонилась и обняла брата, прижавшись щекой к его лицу.

— Не волнуйся! Даже не думай ни о чем подобном! Я не оставлю тебя. Я всегда буду с тобой.

Глава XXI

Милли вышла из комнаты Алана, постояв с минуту, медленно стала подниматься к себе наверх. Уставшая от эмоций, бушевавших в ней последние часы, она разделась, повесила одежду на спинку стула, вымылась и надела ночную рубашку. Потом села у окна и стала не спеша расчесывать волосы, разделяя их на тонкие пряди.

Она понимала, что ей придется оставить Джонатана. Это очень больно, но надо прекратить их роман, такой сладкий и, в то же время, такой жестокий, полный смеха, страсти и горечи. Наступило время, когда нужно, наконец, встать перед лицом реальности. Она не может и дальше беспечно плыть в тумане, надеясь, что нигде впереди не натолкнется на скалу.

Она встала и выглянула в окно. Прислонилась лбом к холодному стеклу. Где-то внутри нее все еще горел огонек страсти, разожженный Джонатаном в этот вечер; незатухающее пламя рисовало в ее вооброхении картины возможного будущего — если бы она смогла оставить своего брата одного. Но она знала, что не способна сделать такое, не хочет этого. Она навсегда останется старой девой. Навсегда непорочной. Она так и не узнает счастья прикосновения губ, рук Джонатана. Милли сжимала и комкала ткань ночной рубашки, охваченная внезапной страстью и отчаянием.

Это несправедливо! Сердце разрывалось при мысли о том, что ей придется оставить мечты о замужестве, надежду любить и быть любимой Джонатаном. Она никогда не узнает, как это — лежать в объятиях Джонатана, положив голову ему на грудь и слушая биение его сердца. И никогда не утолить этой жажды, сжигающей ее изнутри; она никогда не испытает того ощущения, о котором с мягкой таинственной улыбкой говорила Сьюзан. Она будет становиться старше и старше, так и не узнав, как это; будет завидовать кузинам и подругам. Это слишком жестоко! Должна ли она отказаться от всех надежд? От единственного в ее жизни мужчины, разбудившего в ней такие чувства?

— Нет! — Милли отпрянула от окна, и вдруг поняла, что громко выкрикнула это слово.

Она не хочет отказываться от всего! По крайней мере, она может сохранить для себя этот маленький лучик счастья. Она может быть с Джонатаном, может испытать, что это такое — быть любимой им, и она сохранит это воспоминание до конца своей жизни; оно будет согревать ее всегда.

Не оставляя времени на раздумья, Миллисент вытащила из комода шаль, сунула ноги в мягкие домашние туфли и выбежала из комнаты. Спустившись по задней лестнице, она перевела дыхание на крыльце, набросила на плечи тонкую шаль. Было уже по-вечернему прохладно. Милли пересекла двор и остановилась у дверей Лоуренса. Минуту она колебалась, но потом постучала.

Бетси не должно быть дома, она знала это. Девочка осталась у Берты со своей подругой Анабель. Джонатан один. Она старалась не думать о том, как он отреагирует на ее предложение. Об этом было слишком страшно задумываться.

За дверью послышались шаги, и на пороге появился Джонатан. В его руке была керосиновая лампа, и свет от нее падал на его лицо.

— Миллисент? — В голосе прозвучало удивление, и он поднес лампу поближе, чтобы лучше рассмотреть ее. — Что ты здесь делаешь?

— Я… я пришла, чтобы увидеть тебя, — задыхаясь, произнесла Милли. Теперь, когда она была здесь, все слова куда-то исчезли. Что, если он откажется? Что, если он не хочет быть с ней?

Джонатан выглядел встревоженным, но отступил назад, пропуская ее в дом.

— Входи. Что-нибудь случилось?

— Нет. — Милли вошла в прихожую, и Джонатан закрыл за ней дверь.

Минуту они молча смотрели друг на друга. Милли опустила глаза. На щеках выступил румянец. Она чувствовала себя нелепо и ужасно, но сейчас было уже поздно отступать. Она решила довести все до конца.

Джонатан перевел взгляд с ее лица ниже, увидел ночную рубашку, наброшенную шаль, аккуратно расчесанные волосы, волной спадающие на плечи.

— Может быть… ты пройдешь в гостиную? Миллисент покачала головой, не в силах говорить. Ей не хотелось идти в таком виде в гостиную, где она будет смотреться по меньшей мере глупо. Она жалела, что нет какого-нибудь более простого и легкого способа дать понять ему, зачем она пришла, не прибегая к словам. Но такой способ не приходил ей в голову.

Она распрямила плечи и подняла голову, встречая его взгляд.

— Я пришла спросить, не можешь ли ты…

— Не могу ли я — «что»? — спросил он вежливо, и брови его озабоченно сдвинулись.

— Не можешь ли ты… — она закрыла глаза и выдохнула, — взять меня к себе в постель?

— Что?! — Его нижняя челюсть отвисла. Он поставил лампу на стол. — Миллисент, о чем ты, черт возьми, говоришь?

Миллисент в инстинктивно-защитной реакции вскинула подбородок.

— А ты не понимаешь? Я прощу тебя… — Она не могла придумать ни одной подходящей фразы. Ни одна леди никогда не говорила ничего подобного, а эвфемизмы, которые ей приходилось слышать, будут звучать здесь абсолютно по-идиотски. Едва ли она сможет предложить ему что-нибудь типа «воспользуйтесь подходящей ситуацией» или «лишите меня невинности, пожалуйста». Но разве нет таких слов, которые бы обозначали, что она пришла к нему по своей воле?

— Заняться с тобой любовью? — произнес он тихим и, как ей показалось, немного напряженным голосом.

— Да.

— Ты хочешь, чтобы мы сделали это сейчас? — Он сжал кулаки и тут же разжал их. Потом нервно обхватил себя руками, прижав ладони к ребрам. — Я не понимаю… Ты серьезно?

— Конечно, серьезно! — крикнула Миллисент, разозленная явным отсутствием его интереса. — Неужели ты думаешь, что я ради смеха разыгрываю комедию? — Она резко повернулась и быстро направилась к выходу.

— Нет, постой! — Он схватил ее за руку. — Черт возьми, ты не можешь уйти прямо сейчас, после этого маленького потрясения!

— Я не хотела поставить тебя в неловкое положение, — мрачно сказала Милли, не глядя на него. — Ладно, все в порядке! Если ты против, я…

Джонатан сдержал проклятье.

— Боже мой, Милли, естественно, я хочу тебя! Я… Но ты просто потрясла меня. Все так неожиданно… Я не могу понять, почему ты просишь меня об этом. Почему ты…? Это, должно быть, противоречит всему, чему тебя учили, всему, во что ты веришь?

— Почему что я хочу тебя! — горько ответила Миллисент, не отводя от него своего чистого решительного взгляда. — Я хочу чего-то и для себя тоже.

— Миллисент… — Невольно его взгляд вновь скользнул по ее фигуре.

От этого взгляда Миллисент стало жарко, она уронила шаль на пол. В свете лампы были отчетливо видны линии ее тела и темные кружки затвердевших под его взглядом сосков, выделяющихся под тонкой тканью ночной рубашки.

— Миллисент… — повторил он и шагнул к ней, не отрывая взгляда от ее груди. — Ты очень красивая. Я не могу не хотеть тебя. Но — ты уверена в себе?

— Вполне. — Ее голос задрожал, но на этот раз не от неуверенности, а, скорее, от ожидания в его глазах.

Джонатан взял ее руку, поднес к губам и мягко коснулся ими ее ладони. От этого прикосновения все внутри нее оборвалось. Миллисент почувствовала, что ее живот стал горячим и как будто потяжелел, а грудь внезапно сделалась такой чувствительной, что она ощутила касание ткани о соски и их ответную реакцию.

Джонатан зажмурил глаза, как от боли и, наклонив голову, снова поцеловал ее ладонь так же медленно и нежно.

— Если бы я был джентльменом, — пробормотал он, — я бы не согласился…

Колени Миллисент ослабли, и она качнулась в его сторону.

— Я бы напомнил тебе, что это безнравственно, — продолжал он, — и что завтра утром «вы будете раскаиваться»… — Его губы ласкали мягкую, нежную кожу запястья. — Но ты знаешь, что я не джентльмен.

— Я знаю… — Ее голос был чуть-чуть громче шепота. Его поцелуи творили что-то странное с ее чувствами. — И я рада этому.

Джонатан засмеялся, а ощущение его дыхания на коже пронизывало ее насквозь.

— Ах, Миллисент, когда-нибудь ты пострадаешь от своей честности! Благодари за это Бога.

Джонатан поднял голову, а его рука легла ей на шею. Он, не отрываясь, смотрел на нее, затем наклонился и поцеловал, вначале легко, а затем со все возрастающей страстью. Миллисент охватила дрожь от силы его чувств, и руки непроизвольно обняли его плечи. Он обхватил ее, сильно прижал к своему телу и жадно впился в губы.

Ласки его языка были настолько нежными, медленными, возбуждающими, насколько были настойчивы и требовательны его губы. Из груди Миллисент вырвался стон. Она почувствовала, что ее тело стало чужим и неуправляемым. Новое, незнакомое ощущение пугало ее, и в то же время ей хотелось этого еще и еще.

Когда Джонатан отпустил ее, он дышал, как после быстрого бега; лицо его пылало, а глаза неестественно блестели.

— А теперь прикажи мне остановиться, — переводя дыхание, хрипло произнес он. — Или я уже не смогу сделать этого.

— Люби меня, — прошептала она.

Ноздри Джонатана рассширились, а руки еще крепче сжали ее. На секунду Милли показалось, что сейчас они упадут на пол, и все произойдет прямо здесь, но он взял ее за руку и, схватив керосиновую лампу, повел по лестнице в свою комнату.

Оказаться наверху в его доме было довольно необычно. Она всего-то несколько раз была в доме Лоу-ренсов и никогда не поднималась на второй этаж, где располагались спальни. Это была незнакомая, чужая комната — комната мужчины. Свет лампы освещал только небольшое пространство темного коридора перед ними, а все остальное пряталось в тени, что придавало помещению еще более чужой вид. Милли шла очень осторожно, на цыпочках и чувствовала себя виноватой, будто совершила грех, нарушив запретную «мужскую» зону.

Джонатан задержался у двери в свою комнату, оглянувшись и поджидая ее. Миллисент тоже остановилась. Это была его спальня. Ей показалось, что она здесь лишняя. Это ее чуть-чуть напугало и в то же время разожгло и взволновало.

Она впервые оказалась в мужской спальне, если не считать комнаты ее брата и отца. Быть здесь уже означало какую-то близость, родственность — ощущения, которые она не испытывала больше ни с кем, кроме Джонатана. И хотя она только что страстно целовала его, так крепко прижималась к нему, что не могла дышать, сейчас ей все же казалось, что она нарушила какую-то границу, которую нельзя было переходить.

Сегодня ночью она узнает его так, как не знала никогда раньше, и он ее тоже.

Миллисент повернулась и пристально посмотрела на Джонатана. Будто бы почувствовав растерянность и смущение, охватившее ее, он улыбнулся, протянул руку и нежно и легко погладил ее по щеке.

— Боишься?

Миллисент кивнула:

— Немного…

Она едва дышала, сердце колотилось, и она уже не могла отделить страх от возбуждения и ожидания.

— Не волнуйся. — Он нежно обнял Милли, прижавшись щекой к ее волосам. — Я не буду спешить и сделаю все возможное, чтобы не причинить тебе боль.

Она вообще-то не очень беспокоилась о физической боли, хотя, насколько слышала, боль должна быть, по крайней мере, в первый раз. Она боялась чего-то неизвестного, нового; наверное, в ней что-то произойдет, она изменится, но насколько будет хорошо Джонатану?

Завтра она уже не будет прежней Миллисент Хэйз, и она не представляла, какой станет та, новая Милли, да и вообще хочет ли она стать другой.

Она повернула к нему лицо; глаза ее блестели. Джонатан глубоко вздохнул, охваченный страстью и любовью; заглянув в ее сияющие глаза, он наклонился и поцеловал ее. Потом он целовал ее снова и снова — в губы, щеки, уши, шею — нежно, затем страстно; медленно, потом быстро и настойчиво. Миллисент будто таяла, отдавая свое тело его жадным губам, все ее страхи и нервозность улетучились, сменившись собственной страстью. Она бессознательно застонала, обвив его руками. Джонатан задрожал, впившись пальцами в ее тело.

Его руки медленно спускались по ее спине к изгибу бедер и потом к ногам; а затем вверх, к мягким выпуклостям груди. Он накрыл их ладонями и начал нежно гладить через рубашку отвердевшие соски. Миллисент затаила дыхание, ошеломленная новой чувственностью, которая разлилась по ее телу при этих прикосновениях. Она никогда даже не могла вообразить, что можно чувствовать такое. Она жаждала ощутить его руки каждой клеточкой своего тела, испытать прикосновение его обнаженной кожи к своей.

Джонатан неохотно отпустил ее, сделал шаг назад, а потом начал медленно, немного подрагивающими пальцами расстегивать пуговицы своей рубашки. Миллисент, не в силах оторваться, смотрела, как он расстегивал и снимал рубашку, обнажая загорелую грудь. Кожа его была гладкой, светло-коричневые волосы сужались к животу буквой V. Джонатан сбросил туфли и снял оставшуюся одежду. Миллисент увидела стройные, гладкие линии его ног и бедер.

Когда она, наконец, поняла, что перед ней стоит обнаженный Джонатан Лоуренс, краска стыда из-за собственного любопытства залила ее лицо, хотя, в то же время, она была так очарована и возбуждена, что не смогла отвести взгляд от его тела.

Она не ожидала, что он будет раздеваться вот так, при свете, хотя призналась себе, что было этому рада. Вид его мускулистого тела смущал ее, разжигал горячее страстное желание, которое поражало ее своей силой.

Джонатан подошел к Милли и коснулся края ее ночной рубашки, медленно стал поднимать его вверх, открывая ее ноги и бедра, затем осторожно снял рубашку через голову. Его взгляд остановился на ее груди, высокой, с розовыми, твердыми от прикосновения воздуха сосками. Под взглядом Джонатана они еще больше набухли, и вся грудь стала вдруг болезненно чувствительной. Миллисент почувствовала, как между ног начало что-то жарко и настойчиво пульсировать. Она поняла, что ей нравится, когда Джонатан смотрит на ее обнаженное тело, что она дрожит от его обжигающего взгляда, скользящего по ее фигуре, тает от него.

— Как ты красива, — тяжело дыша, сказал он.

Его руки возвратились к ее груди; пальцы так осторожно касались ее, будто это было нечто бесценное и хрупкое. Кончики его пальцев словно внимательно изучали ее тело. Он гладил шелковую кожу ее бедер, его руки скользили по нежным линиям ее ног, спины, талии, открывая ей ее собственное тело, вызывая самые разнообразные оттенки ощущений. Миллисент забыла о смущении и стыдливости, об интимности его прикосновений — забыла обо всем, кроме дрожащего огня внутри и наслеждения от его ласк.

Она застонала, и ее руки сами обняли его за плечи. Она хотела сама ласкать его. Вначале ее руки неподвижно, в каком-то напряжении замерли на его плечах, но когда она увидела блеск удовольствия в его глазах, то позволила своим пальцам погладить его шею и спину. Потом ее руки заскользили по его мускулистым рукам, груди, ощущая крепкие мышцы, гладкую теплую кожу, завивающиеся жесткие волоски и плоские маленькие соски, которые от ее прикосновений стали твердыми. Это было так не похоже на все, что до сих пор с ней случалось, совсем другое, и, в то же время, такое волнующее, запретное, что Милли чувствовала, как в ней просыпаются странные, непреодолимые желания, от которых краска заливала ее лицо.

Джонатан подвел ее к кровати и положил на спину. Они продолжали гладить и ласкать друг друга, он снова начал целовать ее. Наслаждение становилось почти невыносимым, она подумала, что вот-вот разорвется. И когда ей казалось, что уже ничего не может быть прекраснее этого, он начал покрывать поцелуями ее шею, грудь и твердые, почти горящие соски. Миллисент напряглась, но не пошевелилась. Ласка была неожиданна, но от этого еще более приятна. Не переставая целовать грудь, он продолжал ласкать ее бедра, ноги, живот. Внезапно Миллисент почувствовала, что его язык коснулся ее сосков; она затаила дыхание и впилась ногтями в его руку.

Джонатан на мгновение замер, но потом вновь продолжил ласкать соски. Он осторожно обхватил сосок теплыми губами и начал нежно касаться его языком, Миллисент почувствовала, что между ног стало влажно, ее дыхание участилось. Она окунулась в дикое, жаркое море чувственности. Собственное тело показалось ей каким-то новым, незнакомым, испытывающим животные, примитивные желания и страсти.

Джонатан продолжал ласкать ее грудь, вызывая все новые и новые ощущения. Его рука слегка коснулась треугольника волос внизу живота, и Миллисент застыла в удивлении. Он не должен касаться ее там!

Но он делал это. И ей хотелось этого еще и еще, несмотря на смущение. Она боялась, что он почувствует, что там влажно и остановится, но ничего подобного не случилось, когда его пальцы коснулись мягкой шелковистой плоти. Миллисент затрепетала, изгибаясь на кровати, отуманенная безумным удовольствием и почти невыносимым напряжением. Ее бедра инстинктивно задвигались. Она почувствовала непреодолимое, сильнейшее желание, простое и извечное; она хотела чего-то, а чего конкретно — не знала сама. Она должна иметь это. Она должна иметь его…

— Джонатан… — простонала она его имя, и под ее пальцами его кожа стала еще жарче.

Тогда он вошел в нее. Было больно, и все же это было то, чего ей хотелось. Она прикусила губу. Он был в ней, он удовлетворял ее новое, странное, примитивное желание. Когда он начал в ней двигаться, Милли поняла, что это еще не все, что именно сейчас происходит самое прекрасное, сейчас она уносится в мир удовольствий, о которых никогда даже не подозревала. Она часто дышала и стонала, а стоны Джонатана только усиливали ее страсть. Он продолжал двигаться в ней, и она инстинктивно помогала ему, пока не почувствовала, будто ловит его, следует за ним, словно боясь, что сейчас он исчезнет.

Вдруг она ощутила в себе ошеломляющий взрыв блаженства такой силы, что закричала. И немедленно последовала глубокая, безумная реакция Джонатана, его тело начало судорожно содрогаться, изливая страсть. Миллисент, крепко сжав его руками и ногами, вместе с ним испытала эту бурю блаженства.

Потои они начали медленно расслабляться, и постепенно к йим вернулось ощущение реальности. Миллисент чувствовала себя обессиленной, безвольной и ничего не понимающей, все тело стало словно невесомым после испытанного ею самого большого в жизни наслаждения.

— Я люблю тебя, — прошептала она. Слезы душили ее. — Я люблю тебя.

Еще какое-то время они лежали без сна, обнявшись, бормоча нежные, волнующие слова любви, и постепенно начали засыпать. Джонатан спал крепко, а Миллисент вскоре проснулась. Она неподвижно полежала несколько минут, все еще находясь под впечатлением испытанного. Но она знала, что должна уйти, ей нельзя оставаться здесь на всю ночь. Она неохотно поднялась с кровати, стараясь не разбудить Джонатана, и надела ночную рубашку. Милли бросила последний долгий взгляд на спящего мужчину, и сердце ее сжалось. Все в ней перемешалось: боль, наслаждение, любовь. Как она перенесет расставание с ним? Миллисент вдруг испугалась, что сделала страшную ошибку. Теперь провести остаток жизни без Джонатана будет труднее, намного труднее.

Стараясь ни о чем не думать, она вышла из комнаты и поспешила на улицу.

Милли пыталась отогнать от себя тяжелое, мучительное чувство страха, но не смогла; оно обрушилось на нее утром, когда она проснулась. Миллисент оглядывалась, непонимающе моргая. Это была ее старая, знакомая комната, но все же она как-то изменилась. Она поднялась, ощущая какую-то горькую, болезненную безысходность. Боже! Что же ей теперь делать?

Но, конечно, она знала ответ. Она будет делать то, что должна, что решила вчера вечером. У нее была ночь с Джонатаном, именно то, что она хотела, а теперь предстоит жить дальше — до конца своих дней, и поступить так, как она и собиралась. Мрачная перспектива.

Милли умылась, оделась и поплелась вниз. Она не сможет пойти сегодня в церковь. Она просто скажется больной. Не очень уж это и большой грех. Она разрывалась: одна часть ее существа испытывала удовлетворение и радость, тогда как другая — отчаяние и горе.

Перед обедом пришел Джонатан. Он выглядел сияющим, свежим и непозволительно цветущим. Ей было больно смотреть на него. Миллисент поняла, что в ту ночь, когда принимала решение, она не подумала о следующем утре. А сейчас ей нужно сказать, что она не сможет больше встречаться с ним.

И еще она поняла, что не подумала о Джонатане и его чувствах; она поступила эгоистично, беспокоясь только о себе и своих проблемах.

— Миллисент… — Его улыбка была нехной и многозначительной. Грудь Милли стала тверже, и ее снова охватило желание. — Как ты?

— Хорошо, — тихо ответила она и впустила его в дом. Она сцепила руки за спиной, что бы они случайно не потянулись к нему и не обняли его плечи. По выражению его лица она поняла, что он хочет поцеловать ее. Ей тоже этого хотелось. Очень.

И еще ей хотелось кричать. Эта последняя встреча станет пыткой.

— Я хотел поговорить с тобой, — начал он. В его низком голосе звучали интимные нотки.

— Хорошо. — Миллисент прикладывала все усилия, чтобы соблюдать хотя бы видимость приличий. Может, это будет неправильно, но сейчас они беспокоили ее меньше всего.

— Я… я тоже должна поговорить с тобой.

Джонатан улыбнулся:

— Хотя это невежливо, но я буду говорить первым.

Миллисент сцепила руки, внутри у нее все сжалось. Что он собирается сказать?

— Выходи за меня замуж.

Миллисент уставилась на него. Ей показалось, что стало нечем дышать. Она открыла рот, но не могла ничего произнести. Наконец она прошептала:

— Что?

— Я сказал, что хочу, чтобы ты вышла за меня замуж.

— О, Джонатан! — Миллисент, обессиленная, тяжело опустилась на стул. Джонатан озабоченно нахмурился.

— Миллисент?

— Я никогда не думала… я никогда не мечтала, что ты сделаешь мне предложение. — Она подняла на него глаза. — Прошлой ночью я пришла к тебе не для того, чтобы заставить тебя жениться на мне!

— Я знаю. — Он улыбнулся. — Ты считаешь, я мог так плохо о тебе подумать? Я прошу твоей руки не потому, что обязан на тебе жениться. Я хочу жениться на тебе. Я люблю тебя. Я знал это еще до того, как ты пришла ко мне. Та ночь только еще раз подтвердила это. Я хочу быть с тобой каждый день до конца моей жизни.

Миллисент, ошеломленная, какое-то время смотрела на него. Потом отвела взгляд, судорожно вытерев лоб дрожащей рукой.

— Я… я не знала. Я не представляла…

— Ты не представляла, что я люблю тебя? — Джонатан выглядел удивленным; чувство беззаботного счастья, с которым он пришел сюда, стало постепенно сменяться раздражением. — Неужели ты думаешь, что я такой коварный: вначале использовал тебя, а теперь брошу? Что я буду спать с женщиной без любви к ней, без намерения жениться на ней?

— Нет, я не думала, что ты коварный! Я… я знала, что нравлюсь тебе. Но я считала, … ну, что для этого мужчинам не всегда требуется любовь и что ты не собираешься делать мне предложение. Я… ты… Элизабет… — запинаясь, бормотала она, не в состаянии связно высказать свои путаные, сбивчивые мысли.

— Элизабет! — В его голосе появилась злость. — Какого черта ты приплетаешь ее сюда? Причем она здесь?

— Ты все еще любишь ее! Ты сам говорил, что никогда никого не полюбишь, как ее, и что не захочешь во второй раз жениться.

— Боже мой… неужели ты считаешь, что я взял тебя прошлой ночью без любви? Миллисент! Я люблю тебя; я хочу, чтобы ты стала моей женой!

Миллисент обеими руками вцепилась в складки юбки. На глазах выступили слезы:

— Я… о, Джонатан, я страшно во всем запуталась! Что я наделала? Я не хотела сделать тебе больно!

Он подошел к ней и насильно оторвал ее руки от юбки, отцепив судорожно сжатые пальцы.

— Я думал, что ты меня любишь…

— Я действительно тебя люблю! Я хочу быть твоей женой. Но я не могу. Это невозможно.

— Невозможно? Почему? Не понимаю. Ты что… нет, ты не можешь быть уже замужем. — Он непонимающе посмотрел на нее.

— Нет, нет! Я не замужем и вообще нет никакой подобной причины. Просто я не могу. Очень давно я уже говорила тебе, что никогда не смогу выйти замуж. Я обязана остаться с Аланом. Это мой долг.

Джонатан медленно отпустил ее и отступил назад.

— Из-за Алана? Ты отказываешь мне, потому что собираешься остаться с Алланом, чтобы заботиться о нем? Это твой долг? Твоя обязанность? Пожертвовать своей жизнью ради брата?

— Да. — Ее голос был еле слышен, и она не могла заставить себя посмотреть ему в глаза.

— Но есть другие способы…

— Приемлемых нет. Я не могу оставить его. Он умрет от горя.

— Ты не очень-то доверяешь своему брату, верно? Мне кажется, ты когда-нибудь узнаешь, что он сильнее, чем ты думаешь. Почему бы тебе не поговорить с ним? Спросить его?

— Я уже говорила! — выкрикнула Миллисент. — Вот почему я пришла к тебе прошлой ночью. После нашего с ним разговора я поняла, что никогда не смогу оставить его. Вот почему я прибежала к тебе тогда;

я хотела иметь хотя бы одну ночь счастья с тобой. Я хотела узнать, как это — лежать в твоих объятиях, быть любимой тобой.

— И это все, что тебе нужно? — горько спросил он. — Для тебя достаточно одной ночи? Ты попробовала «это», узнала, «как это», и теперь ты сможешь преспокойно жить без меня. Это так?

— Нет! — Из ее груди вырвался почти животный крик. — Я сама не знаю, как смогу жить без тебя! Лучше, если бы я не знала этого. Теперь я всегда буду думать о тебе.

— Это все, что ты можешь сказать — что будешь всегда думать обо мне? У нас была бы удивительная жизнь, но теперь я никогда не узнаю ее и — до свидания?

— Ты так просто говоришь обо всем, но это не так! Ты думаешь, мне все это нравится? Ты считаешь, я хочу оставить тебя? И Бетси? Вы же стали моей семьей!

— Я не знаю! Но похоже, ты делаешь это довольно охотно.

— Но я должна!

— Ты ничего не должна!

— Да, только как я тогда смогу жить? Как смогу жить до конца своих дней, зная, что оставила Алана? Зная, что нарушила обещание, данное родителям, и не выполнила свой долг!

— А долг перед самой собой? Ты ничего не должна себе?

— Иногда нужно прежде всего думать о других. Он повернулся, стукнув кулаком по своей ладони.

— Это безумие!

Он опять повернулся к ней.

— Но почему не найти золотую середину? Мы будем жить совсем рядом, ты будешь всегда приходить к нему. Да черт, он сможет жить с нами! Или я и Бетси переедем к вам, если тебе и ему будет трудно сменить дом.

— Алан не будет жить с нами. Он почувствует себя лишним. Да и Бетси не нужно расти рядом с инвалидом.

— «Алан!» «Бетси!» Проклятье, а что же мы? Разве ничего не значат твои страдания? Мои? Или мы — это ничто? Почему всегда Алан, Алан, Алан? Почему только он важен?

— Я обещала родителям, что буду ухаживать за братом. Когда с ним это случилось, моя мать совсем сдала. Она никогда не была сильным человеком, а тут потянулись долгие месяцы болезни Алана, уход за ним, забота о нем, страх за него… Это ее убило. Она умерла меньше чем через год. И все, о чем она просила меня, умирая — это не бросать Алана.

Голос Милли задрожал, а в глазах появились слезы. Она закрыла глаза, вновь увидев, пережив те долгие, жуткие ночи, когда они с матерью сидели у постели Алана, следя за его слабым дыханием, прислушиваясь к болезненным Стонам.

Иногда он переставал дышать, и они вскакивали, уверенные, что это конец. Миллисент тогда почти постоянно молилась, обещая Господу все на свете за сохранение брата, кляла себя, осознавая, что в случившемся была и ее вина.

— Я поклялась Господу, что ради брата отдам свою жизнь. Я обещала, что если только Бог вернет мне Алана, я всегда буду заботиться о нем.

— Миллисент… все в таком состоянии обещают то же самое! Я не смогу вспомнить, что я обещал Богу за возвращение Элизабет. Никто не ждет от тебя, что ты будешь держать обещание, данное в состоянии страха и горя. Неужели твой Бог действительно требует от тебя принести в жертву свою жизнь ради его помощи? И это милосердие?

— Ты не понимаешь!

— Я понимаю, что ты мучаешь себя зря! Что ты лишаешь себя счастья из-за глупых обещаний, выполнения которых от тебя не ждет никто, и особенно добрый и милосердный Бог!

— Я обещала это матери, когда она лежала на смертном одре! И за это я отвечаю. Я должна посвятить этому жизнь. Я не смогу просто взять все и отодвинуть в сторону…

— Почему? Почему ты, как проклятая, считаешь себя обязанной принести жизнь в жертву брату? Ты должна отвечать за себя. А Алан — за себя.

— Нет, я должна отвечать за него! — закричала она, вся как-то съежившись от противоречивых чувств, раздиравших ее сердце.

— Почему? Черт возьми, Милли, объясни мне, почему?

— Потому что это была моя вина! — крикнула она. Голос ее замер, и воцарилось глухое и непроницаемое, как стена, молчание. Джонатан, ничего не понимая, смотрел на нее. Наконец он произнес:

— Твоя вина? Как это может быть твоей виной?

— Я сделала то, что… Почти равносильно, если бы я столкнула его с бортика!

Слова, как оружейные выстрелы, срывались с ее губ, будто освобождаясь из многолетнего мучительного плена молчания. Никогда раньше она их не произносила, едва ли даже мысленно облекала их в какие-то фразы; она только ощущала глубоко внутри этот непоправимый, постоянно напоминающий о себе груз вины и ответственности. Когда Милли снова заговорила, голос ее дрожал, она всхлипывала, но уже не могла остановить льющийся поток слов.

— Я сделала это. Они велели мне смотреть за ним. Мне всегда нужно было смотреть за ним. Заботиться о нем. С тех пор, как я себя помню. Я — его старшая сестра. Он любил меня, он постоянно бегал за мной, как хвостик, хотел везде быть со мной. Иногда я ненавидела его за это. — При каждом слове она ударяла кулаком по ладони. — Я терпеть не могла смотреть за ним!

Джонатан молчал и сдерживал себя, чтобы не обнять ее. Она была такой нервно-возбужденной и напряженной, как натянутая струна, что могла взорваться при малейшем прикосновении. Он ждал и смотрел на нее. Его лицо выражало понимание и боль.

— Мне надоело повсюду брать его с собой. Они говорили мне: «А теперь посмотри за Аланом, дорогая! Ты же знаешь, какие эти мальчишки!» Но почему он сам не мог о себе позаботиться? — От старых воспоминаний ее голос зазвенел, будто она переживала все вновь. Глаза казались невидящими, как у всех, перед чьим взором сменяются картины прошлого.

— …Мне хотелось смеяться и веселиться. На повозке с сеном ехал Джимми и другие парни. Они мне нравились. И было совсем не до того, чтобы возиться с Аланом. Кроме того, он был уже достаточно взрослым, чтобы самому отвечать за себя. За ним уже не надо было присматривать, как за маленьким. Он из кожи лез вон, изображая перед всеми клоуна. Он хотел, чтобы я обратила на него внимание. Весь вечер он не переставал кричать: «Милли, посмотри на меня! Милли! Посмотри на меня!» Мне жутко надоело на него смотреть. Я болтала с тремя ребятами. Они флиртовали со мной, и мне это нравилось, потому что Ребекка Ордуэй бросала на меня убийственные взгляды. Меня просто распирало всю от радости и тщеславия…

Она зажмурила глаза и закрыла лицо руками, будто хотела скрыть свое горе, или, может быть, таким образом спрятаться, заслониться от прошлого. Руки ее задрожали, а из глаз хлынули слезы. Губы искривились от рыданий, слова были еле различимы из-за всхлипываний… — Он все просил, чтобы я посмотрел на него, а я отвернулась! Назло не поворачивала головы в его сторону! Я надеялась, что он, наконец, перестанет поясничать, замолчит. Просто отвлечется и оставит в покое. «Посмотри на меня, Милли! Посмотри на меня!..» Но мне было не до него. Тогда он вскарабкался выше, на самый борт. Чтобы я обратила внимание на него… — Она разрыдалась, не в силах больше сдерживаться.

— …И упал, — закончил за нее Джонатан. Миллисент кивнула, не в состоянии говорить из-за того, что беспрерывно всхлипывала и судорожно вздрагивала всем телом.

— Ах, Миллисент, родная…

Он подошел к ней и положил руки ей на плечи. На мгновение при этом прикосновении она напряженно замерла, но потом как-то безвольно качнулась, и он прижал ее к груди, обнимая и поглаживая по спине. Она судорожно всхлипывала; молчаливое отчаяние и сознание вины, годами не находившие выхода, постепенно изливались из души. Джонатан гладил ее по голове, по спине, бормоча бессмысленные, нечленораздельные слова утешения и сочувствия.

Наконец, Милли успокоилась и неподвижно застыла в объятиях Джонатана, положив голову ему на грудь. Он поцеловал ее волосы.

— Знаю, — начал он тихим голосом, — что сейчас ты не сможешь принять то, что я скажу, тем более поверить этому. Но в любом случае я должен это сказать. В том, что Алан стал инвалидом, нет твоей вины, Миллисент. Ты не смогла бы ничего предотвратить. Даже если бы ты тогда смотрела на него, то не успела бы его схватить, а если бы вдруг и успела — не смогла бы удержать. Алан был уже взрослым парнем, а не ребенком, за которым постоянно нужен глаз да глаз. Нет ничего удивительного, что тебя раздражали постоянные просьбы родителей присматривать за ним. В конце концов, не ты должна была отвечать за Алана, а твои родители. Если уж он был таким, стоило ли вообще отпускать его с вами? Да и потом, какой четырнадцатилетний парень будет слушаться свою сестру? Не бери на себя вину! Не нужно всю жизнь казнить себя за то, что ты, как сама считаешь, совершила ошибку! Это несправедливо — и по отношению к тебе, и по отношению к Алану. Дай Алану шанс стать взрослым! Дай ему возможность стать ответственным за свои поступки! Ты же не заставляла его залезать туда. Он не из-за тебя потерял равновесие. Все делал он сам. Жаль, что он поступал по-дурацки, чтобы привлечь твое внимание, но это опять же его собственные поступки.

— Он был только ребенком! Он не понимал, насколько это опасно…

— Как и ты! Если бы ты понимала, то, естественно, не позволила бы ему залезать так высоко. Вспомни, Миллисент, ты сама была тогда девочкой. Сколько — восемнадцать? Девятнадцать?

Миллисент кивнула.

— Ты была молода и тебе нравилось внимание твоих поклонников. Какой бы юной девушке это не нравилось? Здесь нет ничего плохого. И это не значит, что ты виновата в увечье своего брата. Произошел несчастный случай.

— Это так несправедливо! Он ведь не виноват.

— А разве можно вообще кого-то в этом винить? Миллисент устало покачала головой.

— Нет, он… — Она вздохнула и отошла в сторону, вытирая слезы. — Я, должно быть, выгляжу растрепанной.

— Ты выглядишь прекрасно.

— Теперь ты понимаешь меня, правда? — спросила она, глядя на Джонатана покрасневшими глазами. Джонатан помолчала, а потом медленно произнес

— Я понимаю, что ты чувствуешь. И почему убеждена, что ухаживать за Аланом — твоя обязанность. Но это неправильнб, и я не согласен с тобой. Я не одобряю этого. Миллисент, твоя жизнь в твоих руках, и ты должна освободиться от… от этого обета. Родная, — он подошел и погладил ее по щеке. — Я люблю тебя. Я хочу жениться на тебе. Мы будем жить вместе, у нас будет дом, дети… Все. Неужели этого недостаточно, чтобы освободить тебя из заточения?

Милли ничего не отвечала. Она не поднимала глаз. Джонатан помолчал какое-то время. А потом она услышала его медленные удаляющиеся шаги.

Глава XXII

Миллисент чувствовала себя несчастной. Весь ноябрь и декабрь она была поглащена своим горем. С каждым днем она все отчетливее осознавала, что произошло и что она потеряла. Теперь жизнь ничем не отличалась от той, которую она вела до появления Джонатана. Милли вставала, завтракала, работала в саду или по дому, сидела с братом, посещала собрания Женского клуба и семейные праздники. Но раньше она даже не задумывалась, насколько пуста была ее жизнь. А теперь, без Джонатана и Бетси, она поняла это.

Начали осыпаться орехи; и это означало скорое наступление рождественских праздников. С самого детства она помнила, что сбор орехов всегда был веселым и праздничным событием; в этот же раз для нее это стало частью обычной работы в саду. Такими же будничными стали еще десятки разных дел: она чистила и колола орехи, доставала ядра, снимая с них тоненькую оранжевую пленку, собирала лимоны, финики, готовила фруктовые торты, развешивала гирлянды нарезанных дольками фруктов над камином и на перилах веранды, очищала кукурузу, заготавливала клюкву и часто относила полные корзинки угощений семьям городских бедняков. Делая это, она постоянно рисовала в своем воображении картины того, как бы все происходило, будь рядом Джонатан и Бетси. Когда она носила корзинки с едой людям, живущим в районе реки, то вспомнила газетные статьи Джонатана о незаконном разделе этой земли и неправильном владении. Заботясь об Алане, она задумывалась о том, что могла бы дать Джонатану, и могла ли она вообще дать ему что-то.

Миллисент старалась постоянно занять себя делом, чтобы не иметь свободного времени. В церкви она возглавила компанию против домовладельцев, не заботившихся о благоустройстве принадлежащего им жилья в прибрежном районе, подолгу беседовала с каждым священником, управляющим и даже самыми высокими городскими чинами. Благодаря настойчивости, хитрости и решительности она добилась своего. Победа была полной, но Миллисент не чувствовала удовлетворения и радости, так как в последнее время она ни в чем не находила ни того, ни другого.

Когда к ней зашел Джонатан, чтобы поблагодарить за усилия, она испытала желание повернуться и бежать от него быстро-быстро — так хотелось разреветься, броситься ему на шею и бесконечно целовать. Она собрала всю свою волю, чтобы стоять и вежливо принимать его благодарность, а когда он ушел, Милли закрылась в комнате и проплакала до вечера.

Миллисент думала, что со временем ей станет легче, но проходили недели, а она чувствовала себя все такой же одинокой, если не сказать больше. Это казалось ужасно несправедливым: она поступила так, как должна была поступить, почему же тогда ей так плохо? Она надеялась, что со временем боль хотя бы немного утихнет. Что минуют дни, и она перестанет так скучать по Джонатану.

Пришли и ушли рождественские праздники. В день Рождества, после обеда пришла Бетси и принесла Миллисент подарок — салфетку под кувшин, сшитую своими руками. Миллисент взяла подарок, развернула и не смогла сдержать слез, рассматривая затейливо вышитую вещицу.

— Я хотела… Извините… — Глаза Бетси стали огромными и грустными. — Вам не понравилось? Папа уверял меня, что вам понравится…

— Ой, ну конечно! Она просто замечательная! — Миллисент обняла девочку и крепко прижала к груди. — Это самый красивый подарок из всех, какие я получала в своей жизни, я сохраню его навсегда.

Она медленно отпустила Бетси и отступила назад, вытирая слезы.

— А у меня есть что-то для тебя.

Миллисент протянула Бетси коробку и стала смотреть, как та развязывает ее и достает мягкую резиновую куклу, одетую в голубое, с оборками, платье.

— Какая красивая! — почти не дыша, прошептала восхищенная Бетси, осторожно прикасаясь кончиками пальцев к легким накрахмаленным оборкам.

Бетси осторожно взяла куклу и принялась рассматривать и изучать каждую складочку на ее платье, каждую мелочь. А Милли с радостью смотрела на девочку. Бетси почти не заходила к ней. Когда начались занятия в школе, она стала проводить почти все время с новыми подругами. И еще Миллисент думала, что девочка чувствует, как изменились отношения между отцом и Милли, и ей стало как-то неловко приходить в дом, где так часто бывала раньше.

— Мисс Милли, — медленно произнесла Бетси, не отрывая глаз от куклы, — вы нас больше не любите?

— Бетси, что ты, я очень тебя люблю! Ты — моя самая любимая девочка. Бетси улыбнулась.

— И папа тоже так говорит. Он считает, что это все из-за него. Но я не понимаю. Почему вы на него сердитесь? Это… это так плохо!

Миллисент пошатнулась. Как она может все объяснить ребенку?

— Это не просто. — Она на минутку замолчала, а потом продолжила. — Я не сержусь на твоего отца. Он мне очень нравится, но у нас ничего не получится.

Бетси нахмурилась:

— Не понимаю.

— Я знаю, что тебе трудно понять. Но поверь, я очень тебя люблю. Мне очень нравится, когда ты приходишь. Но что касается меня и твоего папы — здесь сделать ничего нельзя…

Бетси поморщилась.

— Я не понимаю взрослых.

Миллисент улыбнулась дрожащими губами.

— Иногда мы немного странные.

— И я такая стану, когда вырасту? — Бетси казалась расстроенной отрывающейся перспективой, и Миллисент засмеялась, хотя сердце ее не перестало болеть. Бетси казалась такой родной. Иногда ей приходили в голову мысли, что у них с Джонатаном тоже мог бы быть такой ребенок. Но лучше было не думать о таких вещах.

— Я не знаю, дорогая! Но тогда это уже не будет казаться тебе странным.

Бетси кивнула и, неловко потоптавшись, собралась уходить. У дверей она обернулась.

— Мисс Миллисент…

— Да, дорогая?

— Папа очень переживает из-за вас. Это правда! Он теперь почти всегда грустный. И уже не смеется, как раньше. — Сказав это, Бетси повернулась и вышла из дома.

Миллисент, зажав рот рукой, смотрела вслед удаляющейся девочке, и слезы катились по ее щекам. Слова Бетси причинили ей почти физическую боль. Она не хотела, чтобы Джонатан страдал. Это во много раз усиливало ее собственные муки. Возможно, он сейчас ненавидит ее за все, что пришлось пережить по ее вине. Она поступала необдуманно и эгоистично; не следовало позволять ему ухаживать за ней. И само собой разумеется, не нужно было идти к нему в ту ночь. Это было ошибкой; Милли сама сделала их расставание еще более болезненным.

Она хотела, чтобы эта ночь осталась у нее в памяти, но не предполагала, что воспоминания будут постоянно преследовать ее.

Алан направил свою коляску в библиотеку и там остановился у полок с книгами. Он взял толстый том, посмотрел на него и поставил обратно, затем пальцем провел по всем корешкам коханых обложек. Наконец, он нашел то, что было нужно. Вытащив книгу из плотного ряда томов, Алан положил ее на колени и направился было обратно в свою комнату. Но вдруг остановился и огляделся. Гораздо удобнее будет читать прямо здесь вместо того, чтобы таскать книгу туда-сюда. Раньше он не занимался в библиотеке, так как считал ее местом отцовской работы.

Мистер Хэйз не любил, когда маленький сын заходил сюда и отвлекал его.

Теперь отказываться от этого помещения не имело смысла. Библиотека была точно такой же комнатой в его доме, как и все остальные. Алан подъехал к окнам и раздвинул тяжелые зеленые бархатные шторы, и комнату залил свет. Поставив свой стул так, чтобы свет падал прямо на книгу, лежащую у него на коленях, Алан углубился в чтение.

Он читал отцовские фолианты по законодательству уже несколько недель. Начал он сразу после Рождества, когда Опал что-то спросила его из этой области. Он совершенно не представлял, что ответить, но ужасно не хотел разочаровывать Опал, поэтому пошел в отцовскую библиотеку и нашел необходимые сведения. Неожиданно для себя он заинтересовался этим занятием; даже поиски нужного справочника, а в нем — нужного ответа, представлялись ему увлекательнейшим занятием, своеобразной охотой. Он продолжал копаться в книгах, переходя от одной темы к другой, следуя лишь за собственным интересом и интуицией.

В коридоре послышались легкие женские шаги, и он услышал голос Опал, которая что-то напевала. Алан улыбнулся и поднял голову. Она вошла в библиотеку с ведром и тряпкой в руках и оглянулась по сторонам, как обычно это делала. Тут она резко остановилась и внимательно посмотрела на него.

— Алан? — Она подошла ближе. — О, я прошу прощения, что помешала! Но так удивительно видеть тебя в библиотеке — обычно она закрыта.

— Я знаю. Я взял одну из отцовских книг и решил, что смогу прекрасно почитать и здесь. По крайней мере, перемена декораций.

— Отличная идея. — Опал одобряюще кивнула. — Тебе нужны перемены. Знаешь, что я думаю?

— Что?

— Тебе следует больше гулять. Сейчас погода не очень хорошая, но весной и летом на улице так красиво! Прогулки пошли бы тебе на пользу.

— Прогулки? — с иронией спросил он. Опал покраснела.

— Извини. Ну, ты же понимаешь, о чем я говорю…

— Да, да, понимаю. — Он пожал плечами. — Боюсь, я не большой любитель «прогулок»…

— А почему? Ты ведь можешь, как любой другой человек, наслаждаться свежим воздухом! Мне кажется, тебе были бы приятны новые впечатления.

— Думаю, были бы. Но я прячусь не от впечатлений, а от людей.

— Прячешься? — Опал удивленно смотрела на него. — Ты боишься людей? Я думала, ты ничего не боишься! Ведь та боль, те страдания, что пришлось пережить тебе, намного сильнее всего, что выпадало на долю большинства людей. Мне казалось, самое страшное уже позади, и теперь тебе нечего бояться.

— Не думаю, что это какое-то особенное мужество. Просто выжил, и все.

— Чтобы выжить, тоже требуется немалое мужество. Алан улыбнулся.

— Боюсь, ты судишь по себе.

— Ой, нет, я не сильная! — Опал выглядела смущенной. — Я сама не очень-то люблю гулять. Ну, знаешь, прогуливать малыша и так далее. Я знаю, что люди говорят обо мне.

— Им не о чем волноваться, — уверил ее Алан. — Любой, кто с тобой знаком, не сможет не любить тебя или дурно отозваться о тебе.

— И о тебе тоже! Так почему же ты прячешься от людей?

Он задумчиво посмотрел на нее, слегка улыбнулся.

— А ты не уступаешь ни на йоту!

— Что ты имеешь в виду?

— Большинство окружающих меня людей сразу принимают все мои отговорки, никогда ни на чем не настаивают. Они прощают мне все капризы, потому что я — инвалид. Даже Миллисент не скажет мне ни слова против.

Опал внезапно встревожилась.

— Я не хотела, чтобы показалось, будто я пытаюсь кого-то переделать. Я не имею права говорить тебе, что хорошо, что плохо.

— Не извиняйся! Ты права. Кажется, за последние годы меня слишком избаловали. Все родственники жалели меня, старались во всем угождать, и особенно Миллисент. — Алан пожал плечами. — Она словно чувствует себя виноватой. И я даже не знаю, почему. Наверное, ей просто неловко, стыдно, потому что она молодая, сильная и здоровая — в отличие от меня.

— Миллисент любит тебя!

— Знаю. — Он вздохнул. — Вот почему так тяжело видеть, как ей плохо и быть не в состоянии чем-нибудь помочь.

— Понимаю. — Опал кивнула. — В последнее время, когда стало не видно мистера Лоуренса, у нее очень грустное настроение. И даже Бетси почти не заходит.

— Это, должно быть, как-то связано с Джонатаном. У них с Милли, по-моему, что-то произошло. Но как можно помочь человеку в такой ситуации? — Алан мог понять и прекрасно понимал, что такое безответная любовь; он почувствовал это на себе.

Вспоминать об этом лишний раз было тяжело, и Алан судорожно подыскивал тему, которая могла бы отвлечь от проблем разбитых сердец.

— Знаешь, что… у меня есть к тебе предложение.

— Что?

— Ну соглашение, контракт.

— Хорошо, — медленно согласилась Опал.

Он засмеялся.

— Не смотри так подозрительно! Вот что я предлагаю: завтра днем я пойду на прогулку, если, конечно, будет подходящая погода, но при одном условии — если ты пойдешь со мной.

— Я? Но зачем?

— Ты сказала, что тоже боишься выходить. И если уж я рискую стать посмешищем всего города, то уж, естественно, предпочту делать это не одному, а в компании. Тебе нужен свежий воздух не меньше, чем мне, если не больше.

Опал колебалась. Он молча ждал, скрестив руки на груди и наблюдая за ней.

— Хорошо. — Вид у ней был совершенно испуганный. Она была просто в панике. — Но ты же будешь со мной?

— Да, рядом. — Он непроизвольно протянул руку, и Опал доверчиво пожала ее.

— Может быть, я смогу сделать это… если ты будешь рядом.

На следующий день они пошли на прогулку, и, к своему удивлению, обнаружили, что это было совсем не так страшно, как казалось. После этого они ощутили неповторимое чувство свободы и покоя. Алан собирался продолжить прогулки до конца января.

— У меня есть еще одно предложение, — сказал Алан, когда однажды они с Опал сидели в гостиной. Он качал на коленях Роберта, заставляя малыша визжать от удовольствия, а Опал шила сыну новую распашонку.

Опал подняла на него наполовину встревоженный, наполовину заинтригованный взгляд.

— Я собираюсь пойти в воскресенье на обед к тетушке Мод.

Опал уставилась на него.

— Правда? Вместе с Миллисент? Ну что ж, это просто замечательно!

Он пожал плечами.

— Не знаю, насколько это замечательно, но я подумал, что давно уже пора появиться у родственников. Действительно, чего бояться? Они что, съедят меня? А так все же новые встречи, впечатления… Уже интересно.

Опал улыбнулась.

— Я рада. — Она помолчала, а ее улыбка сменилась озабоченным выражением. — А что ты говорил о каком-то предложении? Какое это имеет отношение ко мне?

— Я хочу, чтобы ты с Робертом пошла с нами.

— Что? — на ее лице был написан ужас. — О, нет! Мы не можем! Роберт и я… Я хочу сказать, что Роберт и я не принадлежим к вашей семье. Они подумают, это настоящая наглость!

— Глупости! Обещаю, никто не скажет против тебя ни слова.

— Они могут и не сказать — из-за тебя и Миллисент, но наверняка подумают. Всем станет очень интересно, с какой стати вы привели прислугу на семейный обед. И это нормально…

— Ты не просто прислуга! — Алан ненавидел, когда сама Опал или кто-нибудь другой называл ее «прислугой». — Ты — наш друг. И ты им понравишься — я говорю о семье. Все будут рады видеть Роберта. Да наша родня просто помешана на детях!

Опал все еще выглядела испуганной и неуверенной.

— Пожалуйста… нет! Я не могу пойти. Я буду очень скованной. Они знают обо мне и… и о том, как я попала к вам, о ребенке. В общем, все. Я не смогу этого вынести.

— Они уже все забыли, — Алан говорил необычайно уверенно, но знал, что это — ложь. Сам-то он понимал, что если дело касается сплетен и слухов, у его семьи, как и у всего Эмметсвилла, память огромная, как слон. Но еще он знал, что самый лучший способ заставить злые языки замолчать, а сплетни — умолкнуть — это познакомить Опал с семьей, и тогда все своими глазами увидят, какая она. Тогда большинство слухов и разговоров потихоньку сойдут на нет, а потом и прекратятся вообще. Привести же Опал под его с Миллисент крылом было лучшей возможностью представить ее.

— Кроме того, — добавил он, — если там появлюсь я, все будут заняты только этим, и у них просто не будет времени обратить на тебя внимание. Я принадлежу к сильнейшей ветви нашего семейного клана. А Коннолли далеко не такие любопытные, как Хэйзы, и у них нет своей тетушки Ораделли. Опал хихикнула.

— Я слышала, что Миллисент рассказывала о ней.

— Будь уверена, Милли говорила правду. Тетя Ораделли может святого довести до убийства. — Он заглянул в глаза Опал. — Скажи, что пойдешь со мной! Я и с места не двинусь без тебя. Опал, ты придаешь мне силы.

— Я согласна.

Опал уступила Алану, потому что не могла ни в чем отказать ему, особенно, если он просил ее так, как сейчас — особо подчеркивая, что нуждается в ее помощи и поддержке. Но по мере того, как приблажалось воскресенье, она все больше и больше жалела о своем решении.

Она страшилась предстоящей встречи с огромной, известной своими аристократизмом и манерами семьей Алана. Несомненно, все буду воротить от нее носы. Алан чудесный человек и считает всех остальных такими же добрыми и чуткими, как он. Но Опал знала, что это далеко не так. Возможно, в присутствии Миллисент и Алана никто не скажет ей ничего обидного, но она представляла, о чем они будут думать. Если Алан вот так открыто явится с ней на семейный обед, то родственники, несомненно, решат, что это не случайно. Что он испытывает к ней намного большее, чем жалость и сочувствие к попавшей в беду служанке. Чего доброго, они обвинят ее в том, что она, пользуясь инвалидностью Алана, пытается завладеть им.

Бывали минуты, когда Опал сама думала, будто она интересна Алану несколько больше, чем просто друг. Опал готова была поклясться, что в день, когда она стригла его, он чувствовал к ней настоящее физическое влечение. В конце концов, мужчина не может скрыть некоторых очевидных свидетельств его возбуждения. Она надеялась, что не ошиблась, и ждала от Алана других доказательств его страсти, но проходили месяцы, а их отношения оставались прежними. И она смирилась с тем, что Алан тогда испытал одно только желание и никаких других чувств, а так как в целом он продолжал относиться к ней спокойно и сдержано, и был наствящим джентльменом, то не смог воспользоваться подходящей ситуацией.

В первый раЗ Опал наяву убедилась, что Алан действительно поступает достойно и порядочно. Она знала, что принадлежит к другому кругу, и никогда не надеялась, что он полюбит ее, не говоря уж о том, чтобы когда-нибудь стать его женой. Но она бы с радостью согласилась лечь с ним в постель. Если ее жаждущее любви сердце не найдет счастья и утешения, пусть будет удовлетворена сжигающая ее изнутри страсть.

Неожиданная сила этой страсти удивила саму Опал. Она бы согласилась стать любовницей Алана, если бы он пожелал, просто потому, что ей хотелось отдать ему все, что было в ее силах. Опал испытала бы радость и гордость, если бы смогла сделать для него что-то приятное. Но она совершенно не ожидала, что в ней разгорится такое жаркое пламя охватывающего все ее тело желание — почувствовать губы Алена на своих, когда она касалась его. После того, что сделал с ней Джонсон, Опал думала, что никогда в жизни не захочет физической близости ни с одним из мужчин. Но Алан совсем не походил на известных ей мужчин; он не был грубым и пугающим. Он оказался хорошим, добрым человеком, и в атмосфере спокойствия и безопасности его дома. Опал снова почувствовала себя женщиной, познала любовь и желание.

Она страстно мечтала, чтобы Алан испытал к ней то же самое, пусть на короткое время. Ей хотелось почувствовать его объятия, его поцелуи, биение его сердца; ей хотелось ощутить его в себе, быть заполненой его страстью. Но Опал не обладала ни уверенностью, ни самонадеянностью, чтобы завязывать с Аланом интрижку, бросая долгие взгляды и пуская в ход «случайные» прикосновения. Она могла только желать, надеяться и страдать все ночи напролет, ночи, в которых не было его.

Обед в кругу его многочисленной семьи оказался не таким тяжелым испытанием, как ожидала Опал. И хотя иногда она наталкивалась на изучающие взгляды, никто ничего не сказал по поводу ее присутствия, а некоторые женщины даже поиграли с Робертом. Но главной причиной, почему она осталась в тени, явилось шумное оживление по поводу появления Алана. Все были так удивлены и обрадованы его присутствием, что поинтересоваться ею просто не хватило времени. Родственники мгновенно окружили его, восклицая, как это чудесно — видеть его, и делая бесконечные комплименты его внешнему виду и здоровью. Алан бы немедленно стеснён от Опал и Миллисент и начал болтать с многочисленной родней. Оказавшись одна, без Алана рядом. Опал испытала страх и неуверенность. Она старалась ни на шаг не отходить от Миллисент. К счастью, Милли отправилась помогать на кухне, где Опал чувствовала себя намного уютнее, и первую половину для она провела там, помогая готовить и разносить блюда. Только так она ощущала себя хоть немного приобщенной к этой семье, члены которой казались такими блистательными, красивыми, умными, великолепно одетыми. Она прекрасно понимала, что ни в чем не может сравниться с ними.

Самого застолья Опал боялась больше всего. Подумать только, чтобы прислуга сидела с ними за одним столом… Опал была уверена, что никто этого не одобрит. Хотя в то же время было бы странно, если бы она одна сидела и обедала на кухне.

Опал не знала, куда идти или что делать, и у нее отлегло от сердца, когда Миллисент твердо взяла ее за руку и посадила рядом с собой и Аланом.

Алан улыбнулся ей.

— Где ты была? Я не видел тебя с тех пор, как мы пришли. — Он казался довольным, даже веселым.

— Тебе понравилась встреча с семьей, — сказала она, — я так рада!

— Все прошло лучше, чем я ожидал, — признался он. — Но ты не должна была исчезать!

— Нет, — возразила Опал, улыбаясь и качая головой. — Я не отношусь к твоей семье. Им хотелось побыть с тобой. Я бы только мешала.

— Опал вместе со мной помогала на кухне, — вставила Миллисент.

— Ты не должна позволять им эксплуатировать тебя на кухне! Эта семейка может работой свести в могилу кого угодно, правда, Милли?

— Да, это точно, — Миллисент искоса взглянула на Опал, — но, мне кажется. Опал была не против?

— Нет, что ты, совсем нет! Я с удовольствием помогала.

— Это хорошо. Но не смей сегодня после застолья удаляться на кухню мыть посуду! Ты останешься со мной, и я тебя со всеми познакомлю.

От подобной перспективы Опал чуть не упала в обморок, но Алан, обычно такой чуткий, сейчас даже не обратил внимания на ее состояние. Когда все встали из-за стола, он настоял, чтобы Опал пошла с ним и провела время в обществе его кузин, и следующие несколько часов она чувствовала себя неловко, пытаясь поддерживать разговор. Один из кузенов Алана был так добр, что немного поболтал с Опал, и она слегка расслабилась, благодарная ему за легкое, приятное общение и непрекращающийся поток шуток.

И все-таки, когда он смогла уйти на кухню и в еще большей степени — когда пришло время раходиться, она почувствовала огромное облегчение. Опал знала: она чужая и для Хэйзов, и для Конноли, как бы ни были добры к ней Алан и Миллисент.

Ночью разразилась гроза, и Алан проснулся от ударов грома. Сердце бешено колотилось. В первую минуту он не мог ничего понять. Но потом, услышав тяжелые раскаты за окном, сообразил, что это гроза.

Странно. Гроза зимой была исключительной редкостью, чаще ее можно было наблюдать весной и летом. Алан даже не мог припомнить, когда в последний раз слышал гром.

Гром раздался снова, и наверху послышался тоненький плач ребенка. Гроза разбудила Роберта.

Алан сел на кровати, а потом при помощи веревки оказался в своем кресле. За последние несколько месяцев он научился это делать почти автоматически. Сняв кресло с тормоза, он подъехал к окну и отодвинул тяжелые шторы. Для этого времени года небо было необычным светлым и похожим на желтовато-дымные летние облака, предвещающие наступление града. Где-то за клубящимися занавесями туч блистала молния, освещая на мгновение небо, а потом через несколько секунд вновь рокотал гром.

Алан снова услышал плач ребенка, а через несколько минут — звуки легких шагов на лестнице. Он выехал в коридор. Опал спускалась на кухню. Увидев его, она вздрогнула, но потом вздохнула с облегчением.

— Алан! Ты напугал меня!

— Извини. Я не хотел…

— Тебя разбудил малыш? — На руках у нее был Роберт, и она равномерно покачивала его, пытаясь убаюкать. Роберт сонно морщился и пищал. — Извини…

— Нет, не малыш, а гром! А уже потом я услышал, что заплакал Роберт. Гроза, наверное, напугала его?

— Да, он проснулся из-за этих ударов. — Она все качала и баюкала его, но было очевидно, что он вовсе не собирается сейчас спать. Мальчика явно что-то беспокоило.

— Боюсь, он голоден! Я его кормила, но он, по-моему, не наелся. Так что проснулся не только из-за грозы. Явно хочет есть… Вчера вечером он заснул и не дождался, пока я приготовлю молочную смесь.

Роберт был упитанным, быстро растущим малышом, и Опал уже начала по утрам и вечерам понемногу подкармливать его смесью.

— Так ты приготовь ему сейчас! Тогда он, скорее всего, сразу заснет. Давай я подержу его, пока ты сделаешь все необходимое.

— Правда? — Опал благодарно улыбнулась. — Знаешь, а то с ним на руках все делать вдвое сложнее. Но сейчас слишком поздно, тебе, наверное, хочется спать, тем более гроза помешала…

— Нет проблем.

Оиал передала малыша Алаиу. Роберт вначале раскричался, но, почувствовав знакомые руки, притих — груди у Алана.

Алан поехал вслед за Опал на кухню, где она быстро зажгла керосиновую лампу, включила плиту и поставила кипятить воду. Было довольно холодно, и она немного дрожала. Она не успела ничего накинуть поверх ночной рубашки, когда второпях вскочила с постели, разбуженная плачем Роберта.

В свете лампы Алан видел очертания ее фигуры, а когда Опал повернулась, он обратил внимание на ее соски, выделявшиеся на мягкой фланелевой ткани рубашки. Несомненно, ее грудь реагировала на холод. Алан снова почувствовал, что его переполняет желание. Он наблюдал за Опал — как она двигается по кухне, наполняет ковш водой, ставит его кипятить, отмеряет нужное количество муки. Ее движения были быстрыми, экономными, и в то же время плавными. В Опал всегда, что бы она ни делала, чувствовалась женственность и изящество. Ее тяжелая грудь немного вздрагивала при ходьбе. У Алана пересохло во рту, и стало жарко, несмотря на холод в кухне.

Он почувствовал себя виноватым. Нельзя так жадно смотреть на нее. Он часто наблюдал за тем, как она работает, но никогда не испытывал ничего подобного. Такой жажды женщины. И уж наверняка он не должен сейчас…

Алан резко повернул свое кресло и выехал из кухни. Он направился к себе в комнату, где схватил со спинки кровати пиджак, и вернулся к Опал.

— Вот, — смущенно сказал он. — Накинь это. Ты, должно быть, замерзла.

Опал, оторвавшись от работы, удивленно посмотрела на него. Лицо ее смягчилось.

— Спасибо тебе. — Она подошла к нему, взяла пиджак и накинула на плечи. — Я немного замерзла, но не хотела подниматься наверх за шалью. — Она улыбнулась ему. — Ты очень хороший.

От ее благодарности его слегка покоробило. Знала бы Опал, о чем он думает, когда смотрит на нее. Отъехав от нее подальше на приличное расстояние, он стал укачивать Роберта. Но никак не мог заставить себя оторвать взгляд от ее подрагивающей груди. Он пытался остановить разыгравшееся воображение: вот рука скользит по мягкому изгибу ее бедер и вниз, по ногам…

Алан закусил нижнюю губу, сдерживая стон. Ну зачем он сам себя мучает, думая о запретных и невозможных для него вещах? Да и потом, просто непорядочно представлять Опал, такую нежную, чуткую и добрую, в своих нечистых помыслах; разве можно так низко и пошло думать о ней? Нет сомнения. Опал была бы в ужасе, догадайся, что он о ней думает. Но он становился невластен над своими мыслями, когда рядом была Опал.

— А вот и я! — весело сказала она, возвращая его в реальный мир и отрывая от тайных темных фантазий. Она быстро подошла к столу и взяла маленькую бутылочку. — Иди ко мне, моя крошка, — нежно заговорила она, забирая Роберта от Алана. — Давай-ка посмотрим, что у нас тут есть…

Она села на стул, привычно удобно положив Роберта на изгиб руки, и дала ему бутылочку. Алан слушал, как она ласково разговаривает и что-то напевает сыну. Опал была такой милой, что у него защемило сердце.

Он оставался в кухне, пока она не накормила мальчика. Они болтали о всяких пустяках: о погоде, о том, означает ли зимняя гроза, что пойдет снег или это просто причуда погоды; потом они обсудили воскресный обед у тетушки Мод и, наконец, поговорили о чтении Аланом отцовских учебников.

— Это очень интересно, — признался он ей, стараясь не обращать внимания на жаркое пламя, разрывающее его, и не замечать выпуклостей ее груди, на которой покоилась головка засыпающего ребенка. — Знаешь, я никогда не стремился изучать право. Возможно, это из-за того, что отец очень хотел видеть меня судьей. Но сейчас я вдруг нашел в этом много любопытного… Теперь понятно, почему отец был так предан своему делу.

— Знаешь, ты достаточно умен и образован, чтобы стать судьей или вообще кем угодно… Алан взглянул на нее.

— Я думал об этом. Ты считаешь, это возможно? Я имею в виду, стать судьей?

— Ну конечно же, — уверенно ответила Опал. — Господи, да ты можешь делать все, что захочешь!

— Но есть очень много препятствий. Я даже не закончил школу, не говоря уже о колледже. Но я мог бы заниматься с репетитором. Думаю, старый папин коллега согласился бы, чтобы я работал с ним. Можно учиться и работать его помощником. Если это получится, почему бы тогда не попробовать перейти непосредственно к практике? Я имею в виду, неужели я не смогу правильно заключать контракты или составлять завещания, или даже выступать в суде? — Он помолчал. — Ты считаешь, это глупо? Все будут думать, что я сумасшедший?

— Не знаю… Может быть, некоторые и подумают так. Но это будут те люди, которые считают сумасшедшими всех, кто не похож на них.

Алан улыбнулся.

— Вероятно, ты права. Пожалуй, я поговорю с мистером Картером, коллегой отца, и узнаю, что он об этом думает.

— Вот это звучит разумно. — Опал еще пыталась докормить Роберта, но веки малыша сонно смыкались.

— Думаю, этот маленький мальчик уже почти спит. — Она вытерла ему ротик и поднялась. — Я отнесу его наверх и уложу. А потом вернусь и все уберу. — Она махнула рукой в сторону грязной бутылочки и ковшика.

— Не стоит беспокоиться об этом! Ложись спать. Ида все сделает утром сама.

— Нет, не люблю оставлять грязную посуду. Да и потом, у меня уже прошел сон…

— У меня тоже.

Она ушла, унося Роберта, и Алан услышал ее легкие шаги на втором этаже. А он остался ждать на кухне. Конечно, следовало бы идти к себе, и он это прекрасно знал. Больше не было причин, удерживающих его тут. Гроза прекратилась, и Роберт был накормлен. Вероятно, Опал посчитает странным, что вместо того, чтобы отправляться спать, он остался на кухне.

Но он знал и то, что все равно не сможет уснуть, когда кровь его еще кипит, а из головы не выходят мысли об Опал. Он хотел побыть с ней наедине. Именно этого он уже давно и страстно желал, но днем рядом всегда были Миллисент, Ида, Джонни…

Через некоторое время вернулась Опал. Наверное, она укачивала мальчика, чтобы тот уснул, думал Алан. И опять — стоило подумать об Опал, как Алан сразу почувствовал то, что до сих пор было ему незнакомо — любовь, нежность. Но сильнее всех эмоций была жажда женщины. Именно Опал разожгла в нем эту непреодолимую страсть. Он хотел ее, и это желание пронизывало каждую его мысль, каждый его шаг.

Он обернулся на мягкие шаги и увидел входящую Опал. На ее плечах все еще был накинут его пиджак, словно шаль. Алан увидел, как залилось краской ее бледное личико над белевшей в темноте ночной рубашкой.

— Ты еще здесь? — произнесла она удивленным и в то же время обрадованным голосом.

— Да. Думаю, что не смогу заснуть.

— И я тоже. — Опал взяла ковшик и пошла вымыть его. Пока она поочередно мыла и вытирала ковш, тарелку, ложку, бутылочку, они не переставали болтать.

Закончив, она повернулась к Алану.

— Не хочу выливать воду. Мне понадобилось совсем немножко. Наверно, я оставлю ее. А Ида сможет завтра помыть в ней посуду.

Алан кивнул. Он не мог говорить. Пока она возилась с посудой, брызги летели на ее рубашку. Капли воды попали прямо ей на грудь, и теперь темный кружок соска был хорошо виден через мокрую ткань. Еще несколько капель попали на живот.

Алан не мог оторвать глаз от этих мокрых пятен. Дыхание его стало судорожным. Опал затихла и опустила глаза, проследив за его взглядом. Щеки ее заалели, и она инстинктивно прикрыла пятно на животе. Потом медленно подняла глаза, и их взгляды встретились. Лицо Алана выражало откровенное, нескрываемое желание.

Дыхание, казалось, замерло у нее в груди. Она медленно, словно под гипнозом его взгляда, пошла к нему. В нескольких дюймах Опал остановилась. Алан поднял голову и посмотрел ей в лицо. Так прошло несколько секунд. Он напряженно молчал, тело его было натянуто, как струна, а губы подрагивали от бушевавших внутри чувств. Страсть, казалось, охватила не только все его тело, ее волна расходилась по всей комнате и, словно магнит, притягивала Опал.

— Алан… — выдохнула она его имя.

Он протянул к ней руки, и, обняв за талию, мягко посадил к себе на колени. Он уже не мог остановиться. Опал прижалась к нему, блаженно закрыв глаза. Их губы встретились, и страсть пронзила его тело, как недавно молния пронзила небо. Алан крепко впился пальцами в ее руки, не отрываясь от ее теплых мягких губ.

Глава XXIII

Алан не знал, как нужно целоваться. Ему никогда не приходилось целовать ни одну женщину, кроме Миллисент и матери, а это было совсем другое. Но инстинкт вел его. Когда Алан крепко прижал губы к губам Опал, ее рот немного приоткрылся, и Алан почувствовал, что сам, не осознавая, хотел именно этого. Его язык проскользнул между ее полуоткрытыми губами и тронул кончик ее языка. Это удивило и взволновало Алана. Его язык начал двигаться у нее во рту. Он задрожал, а дыхание стало быстрым и прерывистым. Он вдыхал аромат ее тела, он будто бы тонул в ней, и все же ему этого было мало. Он так сильно желал ее, что, казалось, может сейчас умереть, исчезнуть, раствориться.

Алан отстранился и посмотрел на Опал. Он судорожно задышал, а лицо его горело. Руки не могли оставаться на месте, они рвались без конца обнимать это тело. Он с ужасом думал, как глупо, по-дурацки все получилось; кроме того, Алана душил стыд, будто он был в чем-то виновен. А еще ему стало страшно. Но над всеми этими доводами разума возвышалась непреодолимая, жарко пульсирующая земная страсть. Опал должна принадлежать ему. Он не может больше ждать, не может отпустить ее.

Опал молча смотрела на него. Ее глаза сияли подобно звездам, и это еще больше разжигало его желание. Казалось, она тоже хочет Алана, и с радостью готова вверить ему себя, свою душу и тело. Это безумно волновало Алана. Она коснулась пальцами его щеки, и в этом месте кожа, казалось, вспыхнула. Алан в наслаждении, ставшем почти невыносимым, сжал руки в кулаки и закрыл глаза. Боль внизу живота была жгучей, требовательной, толкающей его куда-то.

Он легко коснулся пальцами шеи Опал и нежно погладил шелковистую кожу.

— Я не хочу причинять тебе боль, — тяжело дыша, прошептал он.

Опал улыбнулась:

— А ты не можешь причинить мне боль…

Ему хотелось, быть уверенным в этом, так, как она. Алан почти не узнавал себя: неужели это он вот-вот потеряет контроль над собой? Его пальцы дрожали, касаясь кожи Опал, гладкой как бархат. Он чувствовал, что готов дико, почти по-животному разорвать ее рубашку и увидеть эту, такую соблазнительную, грудь.

Алан, приложив все силы, развернул кресло и направил к своей спальне. Опал доверчиво свернулась у него на коленях, положив голову ему на грудь. А он ощущал только одно: как все больше и больше возрастает его желание, как становится уже не под силу переносить это.

Он закрыл на ключ дверь комнаты и подъехал к кровати, потом остановился, и Опал, легко соскользнув с его колен, встала перед его креслом. Не говоря ни слова и не отрывая от него глаз, Опал стала через голову снимать ночную рубашку. Теперь она стояла перед ним абсолютно обнаженная, освещенная тусклым светом луны.

Алан вцепился в ручки кресла. Он почти не дышал. Она была такой красивой — хотя, может, слишком хрупкой и маленькой для мужчины, и все же такой женственной и желанной — округлые бедра, высокая, красивая грудь… Алан не смог сдержаться и протянул к ней руки. Пальцы нежно коснулись ее сосков, потом плавно опустились на талию, а затем вновь взлетели к груди. Бархатно-нежная плоть чуть твердела под его пальцами.

Алан почувствовал возбуждение. На лбу выступили капли пота. Он осторожно поддержал снизу ее грудь. Соски Опал затвердели и увеличились. Алан затаил дыхание. Ему стало вдруг нестерпимо жарко.

Казалось, он может сейчас просто взорваться, но желание охватывало его с новой силой, хотелось еще и еще чего-то большего, и он сам не представлял, чего именно… Он должен познать это нежное тело, изучить во всех подробностях. Немного подрагивающими руками он гладил ее лицо, грудь, плоский живот, бедра. С каждым движением его страсть становилась невыносимее, она стучала и пульсировала в нем.

Не зная, что нужно делать, Алан стал действовать, как подсказывал ему инстинкт. Одной рукой он начал ласкать низ ее живота. Когда пальцы коснулись мягких светлых волосков, он ощутил нежную, влажную, горячую плоть. Опал застонала, и он резко взглянул на нее, испугавшись, что причинил ей боль. На ее отрешенном лице Алан не увидел выражения боли. Губы Опал были слегка приоткрыты, и она тихо постанывала. Пока он колебался, она опустила бедра немного ниже, как раз под его руку, будто просила не останавливаться. Вся она была горячей и напряженной, и он почувствовал под своей рукой влагу. Это возбудило его еще сильнее, и он начал нежно ласкать ее плоть кончиками пальцев. Опал застонала, откинула назад голову и приоткрыла губы.

Он прижался лицом к гладкой коже ее живота, начал целовать все ее тело, желая немедленно взять Опал, и в то же время еще продолжить наслаждение ее восхитительным телом. Аромат ее кожи сводил его с ума. Он чувствовал себя невероятно сильным, невозможно здоровым и живым.

Он отпустил Опал и сорвал с себя рубашку. Опал легла на кровать и протянула к нему руки. Он схватил веревку и опустился в ее объятия. Опираясь на руки, Алан глубоко вошел в нее. Затем он начал двигаться, а Опал бедрами помогала ему. Она была под ним горячей и напряженной, а сознание того, что он в ней, приводило Алана в состояние невероятного возбуждения. Он никогда раньше не мог вообразить такого. Наслаждение, которое он испытывал, было настолько сильным, что его можно было сравнить с болью, а каждая секунда, все ближе и ближе приближала его к взрыву блаженства. Наконец, тело его начало судорожно вздрагивать, и он не смог сдержать стона. Он изливался в нее так напряженно, так сильно, до конца, пока не почувствовал себя совеем опустошенным жаркой, черной, кружащейся страстью.

Он сделал последние судорожные вздохи, затем, не ослабляя объятия, перекатился на спину, и Опал оказалась наверху. Впервые в жизни он почувствовал блаженное, исчерпывающее удовлетворение, и с улыбкой на губах погрузился в сон.

Рука Алана занемела, и, наконец, он проснулся от неприятных покалываний. Он непонимающе поморгал в темноте, стараясь сориентироваться и понять, что это за боль в руке. Крепко спящая Опал лежала рядом, а ее голова покоилась у него на руке. Ее шелковистые золотые волосы рассыпались по его плечу и подушке. Алан вспомнил, что произошло, и на какое-то мгновение его снова охватила недавняя страсть. И сразу после этого пришло ощущение вины. О, Боже, что же он наделал?

Он осторожно высвободил занемевшую руку и сел, потирая ее с отсутствующим взглядом. Он переспал с женщиной — нет, даже с девочкой, которая была под его защитой. Опал перенесла столько страшного и тяжелого, и, наверное, надеялась, что здесь, под его крышей, ей наконец-то ничего не угрожает. Он обманул ее доверие, разрушил хрупкие мечты о покое и безопасности.

Алан застонал от сознания бессилия и безнадежности. Опал пошевелилась и проснулась. Она непонимающе огляделась и увидела Алана, улыбнулась, но вдруг испуганно села:

— О, Боже! Который час! — Она посмотрела в окно. — О, нет! Солнце уже встало! Что, если уже все поднялись? Что, если они заметили, что моя комната пуста?

С выражением ужаса на лице она спрыгнула с кровати, не обращая внимания на свою наготу и побежала надевать рубашку. Она быстро привела себя в порядок и выскользнула за дверь. Алан наблюдал за ней с бешено бьющимся сердцем. Нужны ли были большие доказательства того, что он сделал с Опал нечно ужасное: она стыдилась происшедшего, чувствовала себя униженной, боялась, что об этом узнают, и Миллисент начнет думать о ней то же, что и другие.

Алан заскрипел зубами при воспоминании о ее бывшем хозяине. Был ли он сам лучше Джонсона? Да, он не насиловал ее, это правда. Он знал это точно. Конечно, он был неопытным, но никак не дураком. Опал отдалась ему по своему желанию. Он не принуждал ее силой, но когда дал понять, что хочет ее, она могла расценить это как ультиматум: принять его любовь или потерять работу и крышу над головой ее ребенка.

Алан подозревал, что даже если бы Опал не боялась лишиться работы и крова, она могла бы почувствовать себя обязанной за заботу, и вообще, он внушал ей какой-то благоговейный ужас. Получается, он использовал ее благодарность и порядочность, страх и желание сохранить для ребенка все необходимое. Уже обняв, усадив на колени и поцеловав, он поставил ее перед выбором, который был предрешен: Опал не могла отказать. Она, возможно, посчитала, что обязана отдаться ему.

Алан вздохнул, закрыл ладонями лицо. Теперь он все испортил, и только потому, что не умеет владеть собой. Как хотелось все вернуть назад, все исправить, но это было невозможно. Уже ничего нельзя изменить, просто оставить все так, как есть. Он мог бы извиниться, объяснить Опал, что она была не обязана ложиться с ним в постель, что он никогда больше не попросит ее об этом. Но он знал, что это будет ему не под силу, потому сейчас, после того, что произошло между ними, он не представлял, как сможет прожить без этого.

Часы тянулись отвратительно медленно. Алан ни на чем не мог сосредоточиться: ни на своих увлечениях, ни на отцовских книгах. Он проклинал себя за то, что позволил страсти взять верх над разумом и сходил с ума, вспоминая, как прекрасно это было. Алан просто разрывался от противоречивых мыслей и чувств. Он не переставал думать о красивом нежном теле Опал, о ее поцелуях и ласках, и вдруг начинал презирать себя за то, что принял этот вынужденный дар, чтобы удовлетворить свою похоть.

В этот день он видел Опал всего однажды. Ему показалось, что она старается избегать его. Когда он случайно заглянул в комнату, которую она убирала. Опал вскочила, растерялась, бросила в его сторону нервный взгляд, а на ее щеках выступили красные пятна. Затем она быстро взглянула на сидящую у окна Миллисент, занятую вязанием, пробормотала извинения и выскользнула из комнаты. Алан похолодел и еще раз убедился, что правильно понял ситуацию.

В эту ночь он долго лежал без сна, размышляя, как деликатнее извиниться перед Опал и избавить ее от выбора, перед которым невольно ее поставил. Уже засыпая, Алан услышал тихий стук. Затем немного приоткрылась дверь, и в комнату вошла Опал, осторожно прикрыв ее за собой.

Алан выпрямился, от удивления горло у него пересохло. Опал подошла к спинке его кровати. Она стояла спиной к окну, и молочно-белый свет, проникающий с улицы через полоску незадвинутых штор, освещал каждый плавный изгиб ее тела под тонкой тканью ночной рубашки. Алана качало, он сам смутился из-за внезапно вспыхнувшего желания.

— Опал? — Алану показался неестественным его собственный голос.

— Алан… — Ее голос немного дрожал. Он не видел ее лица. Опал подошла и остановилась совсем рядом, слегка повернувшись к свету, и Алан смог различить ее черты. Выражение лица было несколько напряженным и нервным. У него защемило сердце. Она боялась его!

— Постой! Тебе не нужно этого делать…

— Что? — спросила она, запинаясь, и снова повернулась так, чтобы он не видел ее лица.

— Я… « собирался поговорить, но так и не смог остаться с тобой наедине.

— Извини. — Она сжала перед собой руки. Голос ее был тихим и, как ему показалось, полным слез. Сердце Алана разрывалось при мысли, что он — причина ее горя.

— Я была немного… я не знала, как вести себя, когда ты рядом. Боялась, что Миллисент увидит. Что она догадается.

— Я знаю. И понимаю тебя. Но я хотел тебе кое-что сказать, и прошу извинить, что не сделал этого раньше. Тогда, думаю, ты бы меньше боялась и переживала.

— Что?

— Я хотел извиниться за то, что сделал прошлой ночью.

— Извиниться? — Онал казалась потрясенной до глубины души. Неужели она считает его настолько непорядочным и бесчувственным, что так удивилась этому решению Алана признаться в своем поступке?

— Да. Я был неправ. И не должен был ставить тебя в такое положение. Мне не следовало делать того, что я сделал…

— О-о… — Казалось, она сейчас закричит. Он отвернулся, чтобы не видеть ее, зная, какое унижение она сейчас испытывает.

— Извини меня, Алан…

— Нет, пожалуйста, не извиняйся! Я поступил недостойно. Ты ни в чем не виновата. Это была полностью моя вина. Не могу передать, как мне жаль, что все это случилось. И я обещаю тебе, что это больше никогда не повторится.

— Да, да, конечно… Я понимаю. — Она медленно отступала к двери шаг за шагом. — Я не буду… — Голос сорвался, она повернулась и выбежала из комнаты.

Опал зажала ладонью рот, сдерживая рыдания. Как чудовищно и нелепо все получилось! Как ова могла подумать, что из-за вчерашней ночи может позволить вот так взять и прийти к нему в комнату? Она проклинала себя, называла идиоткой за то, что позволила чувствам взять верх над разумом.

Ей следовало бы знать, думала Опал, что если Алан в пылу страсти взял ее вчера ночью, это еще не означало, что он захочет все повторить. Алан Хэйз не тот человек, который станет заводить интрижки со служанкой. Он мог поддаться настроению, захотеть ее, когда она была такой близкой и соблазнительной в своей прозрачной ночной рубашке, но наверняка не захочет продолжать эти отношения в своем доме, да еще живя под одной крышей с сестрой.

Несомненно, Алан был удивлен и даже обескуражен, когда она сегодня вечером пришла к нему в комнату. Он, должно быть, подумал, что она навязывается, пытается претендовать на что-то большее, чем просто прислуга в богатом доме. Он, конечно, поступил, как всегда, очень порядочно, взяав вину на себя. Но как, должно быть, неловко он себя чувствовал, несмотря на всю доброту и спокойный характер, когда она явилась в комнату Алана с нескрываемым желанием залезть к нему в постель!

Опал вся горела от унижения. Было стыдно и за себя, и за Алана. Ни одна достойная женщина не станет так откровенно, не скрывая своих желаний, по доброй воле отдаваться мужчине. Она поняла, что больше не сможет перенести подобного позора. Неважно, что ей будет трудно держаться подальше от Алана, неважно, что вчера ночью ей было так чудесно в его объятиях и сегодня так сильно хочется повторить все сначала — она больше не подойдет к нему.

Миллисент была слишком глубоко погружена в свои переживания и только через несколько дней заметила, что остальные домочадцы находятся в таком же угнетенном состоянии. И Опал, и Алан казались невеселыми и молчаливы»», и Милли стало ясно, что они стараются избегать друг друга. Она ничего не понимала. Вне всякого сомнения, между ее братом и Опал что-то произошло, хотя было непохоже, чтобы они сердились друг на друга. Ни от одного из них она не слышала каких-нибудь колких или злых замечаний по поводу другого, даже когда Алан или Опал оставались наедине с Милли. Напротив, если Миллисент упоминала кого-то из них в присутствии другого, то слышала в ответ самые добрые отзывы, полные симпатии и обожания, и самые заинтересованные вопросы о делах и здоровье. Когда же эти двое оказывались рядом, то были предельно вежливы, хотя в остальном чувствовалось определенное напряжение. Но враждебности или злости Милли не ощущала.

Они скорее выглядели страдающими, грустными, но так как никто и ничего ей не объяснял, она понятия не имела о том, что между ними происходит.

Грусть обитателей дома, казалось, передавалась от одного к другому, и даже днем в комнатах царила мрачная атмосфера. Лучиком света в этой тяжелой полосе переживаний стала Бетси, временами забегавшая к ним в гости, но однажды, в феврале, она перестала приходить. Милли начала подозревать, что мрачная обстановка в их доме повлияла, в конце концов, и на беззаботный нрав девочки. И она не могла винить Бетси за то, что та перестала их навещать.

Однако, на следующий день, встретив миссис Рафферти, Миллисент выяснила, что Бетси исчезла не из-за тяжелой атмосферы в их доме, а из-за серьезной простуды.

— Она где-то подхватила эту простуду, довольно сильную, я бы сказала, — говорила миссис Рафферти, качая головой. — Я, сколько знаю эту маленькую особу, еще ни разу не видела ее такой молчаливой и тихой. Знаете, я даже не могла выбраться в овощную лавку за последние три дня. Бетси уже с неделю болеет. Я решила, что смогу испечь ей несколько имбирных пряников; может быть, она поест немного. Она вообще сейчас плохо кушает. Но когда я увидела, что кончилась мелисса…

— Но… ей сейчас лучше? — наморщив лоб, перебила ее Миллисент. Она очень испугалась за Бетси и очень расстроилась. Почему ей не пришло в голову, что Бетси могла заболеть? Она должна была почувствовать что-то неладное, но оказалась слишком поглощена собственными проблемами, чтобы побеспокоиться о ком-то еще — как и тогда, когда долго не замечала ничего необычного между Опал и Аланом.

Миссис Рафферти засомневалась.

— Знаете… я не знаю точно. У нее все тот же кашель, хотя, по-моему, уже не такой сухой. Я ставила ей горчичники, но это не принесло пользы. Мистер Лоуренс даже два или три раза звал доктора. Он всерьез волнуется за здоровье девочки.

— Да, я знаю. И что сказал врач?

— А, он дал нам мазь, чтобы втирать в грудь, но я не могу сказать, что это помогает.

— Я пойду навещу ее, — сказала Миллисент. — Нужно было давно это сделать, но я и не предполагала, что она больна. Я посижу с ней, а вы сможете сделать свои дела.

— Действительно? Это было бы замечательно, мисс Хэйз! А я тем временем испеку ей имбирные пряники, и может быть, еще успею зайти и купить продукты.

Милли даже в голову не пришло надеть шляпку и перчатки, чтобы дойти до соседнего дома: она была слишком взволнована. Она просто накинула на плечи жакет и поспешила за миссис Рафферти. Оставив жакет на кухне, Милли поднялась на второй этаж, где, по словам миссис Рафферти, спала Бетси.

Оказавшись наверху, Миллисент вспомнила о проведенной здесь ночи с Джонатаном, и сердце ее сжалось. Но она усилием воли отодвинула эти мысли в дальний уголок памяти, и, входя в комнату Бетси, приклеила на лицо улыбку.

Бетси спала; на белой подушке алым пятном выделялось ее лицо. Милли стало не по себе: было очень непривычно и поэтому страшно видеть девочку в таком состоянии. Миллисент не часто приходилось иметь дело с больными детьми. Она не знала, как именно они должны выглядеть при простуде.

Бетси открыла глаза, и, увидев Миллисент, улыбнулась.

— Мисс Милли!

— Здравствуй, родная! — Миллисент присела рядом с девочкой, и наклонившись, поцеловала ее в лоб. — Я только что узнала, что ты болеешь. Как тебе сейчас, лучше?

— Думаю, лучше. — Бетси покашляла. — Я рада, что вы пришли. Я так скучала по вас!

— И я тоже. Я даже не предполагала, что ты больна. Если бы знала, то пришла бы раньше.

— Да. Я должна была лежать в постели. Мне нельзя вставать. — Бетси сморщила носик. — Вы побудете немножко?

— Конечно. — Как ей, должно быть, ужасно лежать в постели, одной, общаясь только лишь с миссис Раф-ферти. Миллисент вспомнила, что во время болезней ей всегда больше всего хотелось, чтобы рядом была мама. А прислуга и экономка — это было совсем другое… Милли взяла Бетси за руку, и девочка крепко сжала пальчиками ее ладонь.

— Как хорошо… — просто сказала она, закрыла глаза и моментально уснула.

Миллисент не захотела отнимать у нее руку. Так она и просидела на краю кровати до обеда, не шевелясь и не вставая, пока рука девочки сама по себе не ослабла и не отпустила ее руку.

Милли слышала, как внизу, на кухне, хлопочет миссис Рафферти. Ближе к ужину миссис Рафферти поднялась с подносом в руках.

— Я потушила для вас мясо, — сказала она Миллисент. — Ох, я так удачно все успела; переделала все накопившиеся дела. Вы — просто ангел!

— Ну что вы, мне было не трудно! Напротив, мне очень приятно. Но вам не стоило беспокоиться о еде.

— Ничего, ничего! Я все равно готовила мистеру Лоурвнсу. И я подумала, что вам не мешает подкрепиться. Ну как, очень она вас беспокоила?

— Нет, совсем нет! — Милли немного удивилась. И почему миссис Рафферти считает Бетси источником вечных хлопот? А когда она вспомнила, что сама недавно так же думала о девочке, то не смогла не улыбнуться. Удивительно, как порой меняются наши представления о людях. Теперь она любила Бетси и не хотела бы видеть ее никакой другой. Даже смешно вспоминать, как когда-то ее раздражало все, что делала Бетси.

— Мистера Лоуренса еще нет. Этот человек всегда опаздывает. Но я специально несколько раз предупредила его, что сегодня мне надо уйти пораньше. Сестра уехала, и мне нужно приготовить ужин для ее семьи. У нее двое ребят и муж; никто из них не способен и шагу ступить на кухне, а Матти беспокоится, что они останутся голодными. — Она покачала головой. — И как такие взрослые увальни не могут прожить дня без ужина? Да ладно! В любом случае, я хочу попросить, мисс Миллисент: если вам не трудно, не посидите ли вы с Бетси, пока не придет ее отец?

— Конечно. — Милли хотелось побыть с Бетси, она не желала оставлять девочку в таком состоянии. Но это означало, что она столкнется лицом к лицу с Джонатаном; при этой мысли ей стало не по себе.

— Я с удовольствием останусь.

— Спасибо! Вы настоящая христианка, мисс Хэйз, и я говорила это мистеру Лоуренсу.

— В самом деле?

— Да, говорила. Где-то с месяц назад я вошла на кухню и увидела мистера Лоуренса, который стоял у окна и смотрел на ваш дом. Вы были у себя наверху, очевидно, в спальне, шторы на ваших окнах были не задернуты, а вы стояли напротив окна в одной ночной рубашке. Конечно, дело происходило утром, но все-таки вам следует завешивать окна, когда вы раздеты. Ну, я и сказала мистеру Лоуренсу, что смотреть на вас в таком виде очень неприлично для джентльмена. И знаете, что ответил этот человек?

Миллисент покачала головой. Кровь прилила к ее лицу.

— Нет, не могу представить.

— Так вот, он сказал: «Не так неприлично, как мои мысли, миссис Рафферти». Ну, разве это достойный ответ?

Это было так похоже на Джонатана, что Милли чуть не рассмеялась. Но она была уверена, что миссис Раф-ферти не одобрит такую реакцию, и поэтому плотно сжала губы и постаралась придать лицу строгое выражение. Однако она ничего не могла поделать со своим уже привычным ощущением, возникшим при мысли о Джонатане. Милли представила, как он наблюдает за ней через окно и, очевидно, испытывает при этом вполне объяснимые желания…

— Вот тогда я и сказала ему, что, если он думает о вас что-то плохое, то абсолютно неправ. «Мисс Хэйз — настоящая добрая христианка», — сказала я ему. Конечно же, он согласился со мной. И еще сказал, что вы добрая и милая, а это, мне кажется, можно говорить только в особенных случаях. Но он — странный человек. И хороший, и красавчик, но… странный.

Миллисент позволила себе, наконец, улыбнуться, надеясь, что ее улыбка не покажется миссис Рафферти слишком любящей.

— Ну, я лучше пойду. Мне нельзя стоять тут целую вечность, болтая, или я так и не приготовлю ужин. — Миссис Рафферти заспешила из комнаты, на ходу бросая Милли последние слова благодарности.

Миллисент вновь подошла к кровати Бетси и присела на краешек. После того, как ушла миссис Рафферти, в доме стало совсем тихо. Время, казалось, замерло. Стемнело. Миллисент задернула шторы и зажгла керосиновую лампу. Она снова присела на кровать. Есть не хотелось. Ей нечего было делать, кроме как копаться в своих мыслях. Она представляла, как Джонатан поднимется по лестнице и войдет в комнату. Пыталась вообразить, как он будет выглядеть, когда увидит ее, что скажет. Ей не приходило на ум ни единого достойного выхода для них обоих. Ну что ж, им ничего не поможет, убеждала она себя. Нет, она не собиралась уходить домой; и в то же время, была не в силах находиться с ним рядом. Но она нужна Бетси, да и миссис Рафферти просила ее посидеть с девочкой. В этом не было ничего противоестественного.

Через некоторое время проснулась Бетси, и Милли попыталась дать ей хоть немного тушеного мяса, но Бетси наотрез отказалась. Милли показалось, что девочке стало гораздо хуже, чем несколько часов назад. Она присела рядом с Бетси и положила ладонь ей на лоб. Да, жар, несомненно, усилился.

— Давай-ка попьём, хорошо? — предложила она, наливая в стакан воду из стоящего здесь же графина.

— Я не хочу, — капризно сказала девочка.

— Сделай это для меня, пожалуйста! Вот так, сядь и немножко попей. — Милли обняла Бетси и помогла ей сесть. Боже, да она же вся горит! Должна ли девочка так выглядеть при высокой температуре? Она поднесла стакан к ее губам, и Бетси все-таки сделала несколько глотков, но потом зажала рот, и Милли ничего не оставалось делать, как снова уложить ее в постель.

Миллисент мерила шагами комнату, задумчиво покусывая губы. Она жалела, что у нее так мало опыта обращения с больными детьми. Ей казалось, что состояние Бетси резко ухудшилось. Но высокая температура — нормальное явление при простуде, а Милли не знала, какая температура была у Бетси ночью или утром. Упала она или поднялась? Может, у нее не было причин для беспокойства?

И все-таки, Миллисент не могла оставаться безучастной. Она хотела, чтобы поскорее вернулся Джонатан. Он-то знает, как обычно чувствует себя Бетси во время болезни, как ведет себя, как ест. Он сможет сходить за доктором, если будет необходимо.

Наконец, она услышала стук двери и шаги Джонатана и вздохнула и облегчением. Удивительно — все ее прежние тревоги и опасения по поводу встречи с этим человеком забылись сами собой. Она бросилась в коридор ему навстречу.

— Ах, Джонатан, я так рада, что ты пришел! Он остановился как вкопанный.

— Миллисент! — Он улыбнулся и шагнул к ней. — Что ты здесь делаешь?

— Я сидела с Бетси. Миссис Рафферт должна была уйти.

— Проклятье! Я совсем забыл об этом! Что-то там с ее сестрой. — Его улыбка исчезла. — Ну что ж, спасибо за то, что посидела с Бетси. Я…

Миллисент нетерпеливо оборвала его:

— Да оставь ты это! Я хочу, чтобы ты взглянул на Бетси. Я очень беспокоюсь.

— Да? — На его лице появилось озабоченное выражение, и он быстро направился в комнату Бетси.

— В чем дело? — Увидев спящую дочку, он нахмурился. — Температура стала еще выше?

— Думаю, да. Но не уверена. Мне кажется, что когда я пришла, она не так горела. Она недавно проснулась, почти ничего не сказала, и почти сразу же уснула опять. Так должно быть?

Джонатан положил ладонь на лоб Бетси. Лицо его выглядело старым и уставшим.

— Она слишком горячая. Черт! Я не ничего в этом не понимаю. Бетси никогда не болела. — Он погладил дочку по щеке, и она что-то забормотала.

Потом Бетси открыла глаза и посмотрела на Джонатана отсутствующим взглядом.

— Думаю, что Сказочная Королева несчастлива, папа.

— Что? — Джонатан испуганно смотрел на нее.

— Джимми мне так сказал…

— Джимми!?

— О чем она говорит, Джонатан? — с тревогой спросила Миллисент. Слова девочки звучали странно.

— Не знаю, Джимми — это мальчик, наш сосед в Далласе. Она его не видела с тех пор, как мы переехали сюда.

Бетси облизала губы.

— Я хочу пить, — неожиданно попросила она. — Здесь очень жарко. Сказочной Королеве тоже жарко. Ты же знаешь, она не любит приходить днем.

— Джонатан, она бредит! У Алана такое было после его травмы. Он вот так же бормотал всякие невероятные вещи.

Джонатан повернулся к Миллисент.

— Ее лихорадка может так усилиться, что … — Он резко замолчал и бросился к выходу.

— Побудь здесь! Я за доктором. Это уже, должно быть, не простуда…

Миллисент кивнула. Она вся сжалась от страха. И чтобы унять его, ходила взад и вперед по комнате. Где-то внизу хлопнула дверь за Джонатаном. Она посмотрела на Бетси; глаза девочки лихорадочно блестели, а лицо пылало. Миллисент вспомнила, как долгими, бесконечными часами сидела у постели брата, объятая ужасом, страшась каждой ночи: может быть, именно сегодня она потеряет Алана… Она говорила себе, что даже если Бетси бредит в лихорадке, из этого вовсе не следует, что ей так же грозит опасность, как когда-то Алану. Это же не значит, что она не грани жизни и смерти?..

Миллисент намочила полотенце и положила Бетси на лоб, заставляя себя быть спокойной и уверенной, как всегда. Истерика еще никогда и никому не сослужила добрую службу и не помогла. А она, Милли, должна сейчас помочь Бетси.

Бетси открыла глаза и улыбнулась.

— Привет, — хрипло произнесла она. — Мне жарко, мисс Милли.

— Я знаю, дорогая. И пытаюсь сделать все, чтобы тебе стало легче.

— Спасибо. — От этой вежливой благодарности Милли чуть не заплакала. Было так необычно слышать это от слабой, горящей в лихорадке девочки. По крайней мере, в этот момент она перестала бредить.

Но скоро Бетси вновь начала говорить бессмысленные, несвязные слова, и когда пришли доктор и Джонатан, она забылась чутким, болезненным сном. Доктор Мортон стал осматривать ее, а Милли и Джонатан ждали в другом углу комнаты. Лицо Джонатана было такое испуганное, что Миллисент инстинктивно взяла его за руку. Он в ответ благодарно сжал ее руку.

— Я благодарю Бога, что ты здесь, — прошептал он. Миллисент кивнула. Все, что было между ними, ее решение остаться с Аланом — ничего это сейчас не имело значения. Она была нужна Джонатану. И она сделает все, чтобы помочь ему.

Доктор Мортон повернулся и с хмурым видом направился к ним.

— Бетси стало хуже, — тихо сказал он. — Это была ужасная зима. Так много болезней. — Он вздохнул и посмотрел на Джонатана. — Боюсь, у Бетси пневмония.

— Пневмония… — хмуро повторил Джонатан. Врач стал говорить, что нужно делать, но Джонатан прервал его:

— Минутку, доктор! Что вы говорите? Бетси грозит опасность? Она может… — Он остановился, не в силах произнести вслух эти слова.

— Пневмония — серьёзная болезнь, мистер Лоуренс, и я не буду вам лгать. Однако это не значит, что Бетси умрет. Она молодая и здоровая. У нее есть все, чтобы выздороветь. Но сегодняшняя ночь и следующий день будут кризисными. Вам нужно очень внимательно и очень осторожно ухаживать за ней. — Он повернулся к Миллисент. — Вы многое умеете делать. Не давайте ей переохлаждаться. Ей нужно как можно больше пить: высокая температура иссушит ее. И еще ей будет трудно дышать. Девочке нужно придать полулежачее положение. А пар увеличит влажность воздуха и облегчит ей дыхание.

Он объяснил, как сделать тент, удерживающий пар.

Миллисент кивала. Ее парализовал страх, и при взгляде на Джонатана она поняла, что и с ним происходит то же самое.

Когда ушел доктор, Милли спустилась вниз вскипятить воду, а Джонатан стал развешивать простыни на спинках кровати и над головой Бетси, сооружая некоторое подобие палатки. Он положил под голову девочки несколько подушек и натянул ей одеяло до подбородка. Когда вскипела вода, они отнесли ее наверх и поставили дымящиеся тазы под тент, рядом с кроватью. Пар поднимался вверх и заполнял пространство под тентом.

Сделав это, они отступили на шаг назад. Теперь им больше ничего не оставалось, кроме как ждать. Миллисент повернулась и пошла к лестнице.

— Нет, постой! — Джонатан схватил ее за запястье. Миллисент удивленно обернулась.

— Не уходи, — тяжело дыша, произнес он. На лице его застыли боль и решимость. — Останься со мной… хоть ненадолго. Ты мне нужна именно сейчас.

Миллисент какое-то время непонимающе смотрела на него.

— О чем ты говоришь? Куда, по-твоему, я иду?

— Домой…

— Джонатан Лоуренс! Вы действительно думаете, что я могу уйти в такую минуту? Спокойно пойти домой, оставив вас с Бетси?

— Я не знаю… Тебя же ничего не связывает с нами…

— Кроме моего сердца, — быстро ответила она. На его лице отразилась сразу целая буря эмоций, он подошел к ней, притянул к себе и крепко обнял.

— О, Боже, Миллисент, я люблю тебя! Ты так мне нужна. Что же мне делать? Что, если… что, если я потеряю ее, как Элизабет? У меня не останется никого…

— У тебя есть я…

— Так ли это?

Миллисент поняла, как нелепы были ее слова. Разве она с Джонатаном? Она сама отвернулась от него несколько месяцев назад. И не надо было удивляться тому, что он подумал, будто она собралась сейчас уходить домой. Она ведь давно оставила его и Бетси. Милли вдруг ясно и отчетливо осознала: какую боль она причинила ему, какое право имела пожертвовать и его жизнью тоже?

— Прости… — Голос ее охрип от подступивших слез. — Мне так жаль! Я не хотела делать тебе больно. — Она посмотрела ему в глаза. — Я никогда не уйду, пока Бетси не станет лучше. Обещаю — я буду здесь, рядом с тобой.

— Спасибо. — Не выпуская Милли из объятий, он поцеловал ее в волосы.

— Я же и не думала уходить, — мягко произнесла она после недолгой паузы. — Просто хотела пойти на кухню вскипятить еще воды и приготовить нам с тобой кофе. Боюсь, эта ночь будет долгой…

— Да, да, — Джонатан отпустил ее и отступил назад. — Конечно, иди.

Она направилась было вниз, но потом остановилась и, повернувшись, взглянула на Дхоиатаиа. Он неподвижно стоял у кровати дочери и грустно смотрел на лежащую в забытьи Бетси.

— С ней все будет в порядке, — твердо сказала Милли, и Джонатан обернулся на ее голос.

— Нет, правда, она выздоровеет! Я уверена в этом.

Джонатан грустно улыбнулся.

— Когда ты рядом, по-другому просто не может быть!

На кухне Милли поставила кипятиться новое ведро воды, а потом приготовила кофе. Она налила две чашечки и понесла наверх. Всю ночь они попеременно дежурили у постели девочки. Милли несколько раз подогревала воду в тазу под тентом, принося с кухни один за другим кипящие чайники. Когда стало очень жарко, а простыни намокли от горячего влажного пара, они сняли их. Позже, когда дыхание Бетси опять стало тяжелым и прерывистым, они снова повесили теперь уже новые простыни и опять наполнили таз кипятком. Им пришлось проделывать эту процедуру много раз за ночь.

Милли боролась с высокой температурой, протирая лицо и запястья Бетси смоченным в холодной воде полотенцем. Она несколько раз сменила влажные наволочки и сырую ночную рубашку девочки. Каждый раз, когда Бетси просыпалась, она начинала говорить бессмысленные фразы, но иногда бред прекращался, и речь ее становилась вполне ясной и понятной. Миллисент и Джонатан сидели рядом, и когда уже ничего не оставалось делать, кроме как сидеть, смотреть и ждать, они это и делали. И тоже вместе. Время от времени кто-то из них, слишком уставший, чтобы героическим усилием заставлять веки не слипаться, засыпал, и тогда другой следил за Бетси более внимательно.

Ночь казалась бесконечной. Жар Бетси не спадал, а кашель не ослабевал. Наконец, наступило утро, и, хотя самочувствие не улучшилось, но Милли и Джонатан все равно испытали облегчение — оттого, что в комнате стало светло и темнота больше не давила на них.

Пришла миссис Рафферти и удивилась, увидев, что Миллисент еще здесь и что она и Джонатан провели всю ночь у постели Бетси. Она повздыхала, поохала и побежала на кухню готовить для них завтрак. Ни Джонатан, ни Милли не хотели есть, но с готовностью выпили еще кофе. Всю ночь они разговаривали о самых разных вещах, стараясь хоть как-нибудь отвлечься и не думать о грозящей Бетси опасности. Они обсудили все, что можно: детство, игры, праздники, любимые блюда, говорили на любые темы, за исключением самой главной — их болезненных сложных отношений. Но когда наступило утро, разговор сам собой иссяк. Они были слишком утомлены, да и дневной свет нарушил ту близость, которая возникла между ними в темноте ночи.

Оба молчали. Милли облокотилась на спинку кровати и, положив голову на руки, задремала.

— Миллисент! Миллисент, проснись!

Она резко открыла глаза. Непонимающе оглядываясь, она пыталась понять, где находится и что происходит. И почему рядом с ней Джонатан Лоуренс? Всё вспомнив, она вскочила и взглянула на Бетси. Девочка спала на высоко взбитых подушках, а тента над ее кроватью не было.

— Милли, — взволновано прошептал Джонатан, беря ее за руку, — пойди, послушай, как она дышит.

Милли, наконец, совсем пришла в себя и, наклонившись над Бетси, прислушалась. Потом посмотрела на Джонатана огромными, полными надежды глазами.

— Лучше?..

— Тебе тоже так показалось? — снова прошептал Джонатан. В его глазах стояли слезы. Лицо было бледным, на щеке краснело пятно, очевидно, от прижатой ладоии, он оброс щетиной, но радость, светящаяся в глазах, делала его самым красивым мужчиной, которого когда-либо приходилось видеть Миллисент.

— Да, да! Я тоже так думаю!

Милли ввглянула на лицо девочки, и ей показалось, что оно ухе не такое пылающее. Дрожащей рукой она потрогала лоб Бетси. Он был влажным, но ухе не таким горячим, скорее, даже прохладным.

— У нее упала температура!

Джонатан вслед за Миллисент потрогал лоб Бетси, и когда почувствовал, что жара нет, то едва сумел приглушить возглас радости. Схватив Милли, он поднял ее в воздух и стал кружить.

— С ней все будет хорошо! С ней все будет хорошо! Они смеялись и визжали, как дети. Они обнимали друг друга, и Милли поцеловала Джонатана в щеку. Она почувствовала себя такой счастливой, что казалось, может взлететь, и ощущала счастье Джонатана, словно свое собственное. Он спрятал лицо у нее на груди, и она почувствовала его слезы и подрагивания его тела. Милли крепко обняла его и прижалась, а он выплакивал свой страх и свое облегчение. Никогда в жизни она столь остро не чувствовала рядом такую близкую, родственную душу, не ощущала себя частичкой другого человека, как это было теперь с Джонатаном Лоуренсом.

— Я люблю тебя, — шептала она, — я люблю тебя.

Глава XXIV

Через некоторое время температура Бетси снова повысилась, но девочка больше не бредила. К концу дня становилось все более и более очевидно, что самое страшное уже позади. Миллисент, утомленная, отправилась домой высыпаться.

Проснувшись, она почувствовала себя великолепно. С Бетси все будет хорошо. И у них с Джонатаном тоже…

По ее телу разлилось тепло. Сев в кровати, она вздохнула. Когда они сидели рядом у постели Бетси, то были так близки друг другу, им было очень хорошо вместе, несмотря на волнение и страх. А когда стало ясно, что кризис у Бетси миновал, лихорадка отступила, она, Милли радуясь, чувствовала такой покой, такое единение с Джонатаном! Ничего не могло быть прекраснее. Но она понимала, что теперь жизнь пойдет своим чередом, все вернется на круги своя, и это чудесное единение душ исчезнет. Оно не может длиться, если она не выйдет за него замуж. Милли казалось, что ее еще раз с болью отрывают от Джонатана.

В этот же день она вновь пришла к Лоуренсам, чтобы побыть с девочкой. На ее стук дверь открыл Джонатан и улыбнулся.

— Миллисент… — Он хотел обнять ее, но Милли поспешно отступила назад. Джонатан остановился, свет на его лице померк. Вместо этого вернулись морщины и усталость.

— О-о, — заметил он, — а я думал, ты пришла к Бетси.

— Да, я пришла к ней. Как ее самочувствие?

— Лучше. Сейчас спит, но недавно просыпалась и разговаривала со мной.

— Ты сам поспал?

— Немного. В кресле, — признался Джонатан неохотно. Наступила неловкая пауза.

— Ну что ж, — хмуро сказал он, пропуская ее, — входи. Если ты посидишь с ней немного, я, может быть, посплю.

Миллисент кивнула. Она чувствовала, что может сейчас расплакаться.

Бетси быстро поправлялась. Миллисент несколько раз в день приходила посидеть с девочкой, почитать или поиграть. С каждым разом было все трудней и трудней удерживать Бетси в постели. Джонатана Милли видела редко, так как обычно уходила до его возвращения, но когда они оказывались вместе, то вели себя неестественно-официально, как было после ее отказа выйти за него замуж.

Потекли чередой одинаковые и бессмысленные дни. Милли пришлось взять на себя много работы по дому, так как Ида и ее семья легли с простудой, и сразу же за ними заболела Опал. Опал пыталась оставаться на ногах, помогать в домашних хлопотах, но Миллисент настояла, чтобы та легла в постель, объяснив, что она проболеет в два раза дольше, если не будет заботиться о себе. Опал была неприхотливой и некапризиой больной, но, тем не менее, к многочисленным обязанностям Милли добавились новые: готовить для Опал бульон, горячий чай, время от времени сидеть у ее постели, следя за температурой. Кроме того, вся остальная домашняя работа легла на ее плечи. Она была благодарна Алану, что он всю заботу о малыше взял на себя. Бетси, которая только что выздоровела, предложила помочь, но Миллисент отказалась, боясь, что девочка может снова подхватить инфекцию.

В довершение всего, бабушка Милли по пути в церковь воскресным утром зашла к ней и напомнила, что Милли очень давно не навещала кузину Агнессу.

Миллисент внутренне застонала. У нее не было никакого желания навещать кузину Агнессу. Когда мать Милли и Алана была жива, они пару раз в год заглядывали в кузине, так как мисс Хэйз считала это своей обязанностью по отношению к семье. После смерти матери Миллисент унаследовала эту обязанность и сама заглядывала к кузине раз или два в год. Кузина Агнесса была ее родственницей по материнской линии, ее мужа убили во время войны, и она с тех пор больше не вышла замуж. Жила она в маленьком аккуратном домике на краю города. Визиты к ней всегда были невыносимо скучны, и Милли не нравилась темная, мрачная атмосфера ее гостиной.

— Госиоди, ну все одно к одному последние несколько недель, — пожаловалась про себя Миллисент, а вслух сказала:

— На меня столько всего свалилось в последние дни…

Но бабушка Конолли, казалось, не собралась принимать во внимание эту слабую отговорку. Она посмотрела на Миллисент грустными большими глазами. Ей не нужно было добавлять, что она уже просила Милли сходить к кузине три месяца назад.

Милли опустила глаза.

— Ты права. Извини. Я давно уже должна была навестить ее. Скорее всего, сегодня же днем загляну к ней.

Это время было для нее так же неудобно, как и любое другое. Опал все еще болела и лежала в постели, но она уже была в состоянии сама позаботиться о себе, да и работу по дому на сегодня Милли в основном сделала.

— Вот это было бы очень хорошо. — Миссис Конолли улыбнулась ей. — Может, возьмешь с собой что-нибудь из еды? Я слышала, что она сейчас ужасно бедна.

— Конечно. — Она сможет отнести ей супа, который готовила для Опал.

Бабушка Конолли взяла Милли под руку, и они вместе дошли до церкви. В церкви Миллисент оставила ее с дедушкой Конолли, а сама направилась к Сьюзан и ее семье. Она села рядом с ними, здороваясь с каждым и улыбаясь.

Церковный хор занял свое место. Через минуту придет пастор, и все встанут при первых тактах музыки. Но вдруг по церкви разнесся легкий ропот. Миллисент обернулась, заинтересованная, чем он был вызван. В церковь входили Джонатан и Бетси.

Она ошарашенно наблюдала за тем, как они устроились несколькими рядами дальше нее. Джонатан ласково улыбнулся ей, а Бетси помахала рукой. Миллисент отвела от них взгляд и, отвернувшись, стала смотреть вперед. Джонатан Лоуренс в церкви! Что с ним случилось?

Она все время не переставала думать об этом и в результате не слышала ни одного слова пастора. Когда служба закончилась, Милли направилась к выходу вместе со Сьюзан и ее детьми.

— Я впервые сегодня увидела Джонатана Лоуренса в церкви. Ну и ну! Миллисент, ты на него благотворно влияешь!

— Глупости! Он здесь не из-за меня. — Взгляд Милли искал Джонатана в толпе перед церковью.

Фаннин распахнул перед ними дверь, и они вышли на улицу.

— В самом деле, не из-за тебя? — спросила Сьюзан, еле сдерживая смех. — Тогда зачем он ждет тебя?

Милли посмотрела на лестницу, куда указывала ей Сьюзан. Джонатан и Бетси искали кого-то в толпе, и, очевидно, ждали тех, кто последним выходил из церкви. Сердце Милли бешено заколотилось, но ей удалось придать лицу невозмутимое выражение.

— Мисс Хэйз, — официально приветствовал ее Джонатан. — Вы не против пойти домой вместе с нами?

— Да, спасибо. — Миллисент не обратила внимания на многозначительный взгляд кузины и направилась с Джонатаном и Бетси в сторону дома. Бетси взяла ее за руку, а Джонатан, встав с другой стороы — под руку. Несмотря на прохладную погоду, Милли было тепло и хорошо. Она знала, что ей всегда этого хотелось: идти из церкви домой с Джонатаном и Бетси, ее семьей — каждое воскресенье, до конца своих дней…

Они немного прошли молча, затем Миллисент сказала:

— Я очень удивилась, увидев тебя в церкви. Джонатан засмеялся.

— Могу себе представить! И не только ты.

— И что же заставило тебя прийти?

— О-о… Одно очень важное лицо сумело убедить меня, что я был неправ.

Миллисент уставилась на него, открыв рот от удивления.

— Не смотри на меня так. Я признал свои ошибки. — Джонатан улыбнулся еще шире, а в глазах заплясали веселые огоньки. — Что я делаю, естественно, очень нечасто…

— Естественно. — Миллисент не собиралась развивать эту тему; она просто была рада, что он решил прийти.

Но к ее удивлению, он без предисловий продолжал:

— Когда болела Бетси, я вдруг понял, что постоянно молюсь Богу, чтобы он спас мою дочь. Я думал о том, каким я был безбожником, постоянно твердя, что не верю в Бога. В последние две недели я много думал об этом. И понял, что во мне больше нет той горечи, кото-руя я испытывал все последние годы.

Он повернулся и посмотрел на Милли как-то задумчиво.

— Думаю, после смерти Элизабет я использовал эту желчь, этот цинизм как… как лекарство против боли и разочарований. Но тебе удалось избавить меня от этого опасного средства. Оно просто исчезло. И мне показалось, что любое лекарство может в равной степени и помогать, защищать от боли, и сделать тебя своим рабом. Ты как бы замыкаешься в своем горе. Внушаешь себе какую-то мысль и изо всех сил держишься за нее. И не имеет значения, замыкаешься ли ты в страдании, или жертвуешь своей жизнью ради каких-то обязанностей, или еще что-то. Результат один и тот же.

Она поняла, что он имел в виду ее. Миллисент отвернулась и стала смотреть в сторону.

— И я больше не хочу этого. Никогда, — мягко продолжал он. — И для тебя я тоже этого не хочу. В том, что ты все время живешь в плену прошлого, нет никакой пользы.

Она вспомнила его слова час спустя, когда пришли в гости к кузине Агнессе. Кузина Агнесса уже давно превратилась из женщины в настоящее приведение, проводя все время за разговороми и воспоминаниями о своем погибшем муже. Он был убит на войне тридцать три года назад, а кузина Агнесса до сих пор носила траур.

Смерть мужа всегда была главной темой ее разговоров, а дом ее стал музеем, собранием реликвий, напоминавших о ее муже, включая форму солдата Конфедерации, которую Агнесса показывала каждому, кто проявлял хоть малейший интерес. Миллисент еще раньше считала ее навязчивую идею скучной и отвратительной, а теперь с ужасом увидела, что эта женщина просто заживо похоронила себя, день за днем, год за годом живя только памятью о мертвом. Кузина Агнесса прожила с ним всего четыре года, и в двадцать два все для нее закончилось с гибелью близкого человека. Сейчас ей было почти пятьдесят шесть, и добрую половину своей жизни она просуществовала, ничего не делая, так и оставшись одинокой и мрачной хранительницей памяти. И теперь уже ничего нельзя изменить, потому что это стало единственным смыслом ее жизни.

Неужели она тоже идет к этому, мрачно думала о себе Миллисент. Неужели она тоже стала вечной пленницей прошлого — той ужасной трагедии многолетней давности — и равнодушно махнула рукой на оставшиеся годы? И когда ей будет пятьдесят пять, она вот так же будет жить воспоминаниями, как кузина Агнесса, станет такой же высохшей, одинокой и отрешенной, грустной особой, а дети Сьюзан, Жанны и Берты станут считать визиты к ней тоскливой семейной обязанностью? Будут ли они вот так же вздыхать, скучать и думать, какую неинтересную, бесполезную жизнь она прожила? И, возможно, они будут правы?

Она медленно шла домой, полностью погруженная в свои мысли, даже не замечая холодного ветерка, пронизывающего насквозь: на ней была всего лишь легкая летняя накидка. Но за квартал от дома ее раздумья прервал какой-то странный металлический звон. Милли посмотрела вверх, затем оглянулась по сторонам и вдруг поняла, что означал этот звук: где-то пожар! Над макушками деревьев она увидела поднимающиеся клубы черного дыма.

Милли остановилась, ноги ее будто приросли к земле. Дым поднимался от их домов. Там был ее дом, и там были Джонатан и Бетси!

Алан оторвался от книги и нахмурился. Пахнет как-то странно. Что это может быть? Он принюхался еще раз. Пахнет, как… как будто что-то горит. Так оно и есть. Должно быть, когда Милли готовила обед, что-то пригорело. Он вернулся к чтению, но никак не мог сосредоточиться. В последние дни ему вообще было трудно собраться с мыслями, они все время возвращались к отношениям с Опал и к собственной душевной пустоте. Но сейчас это было что-то другое, что сидело у него в дальнем уголке мозга и не позволяло целиком углубиться в чтение.

Он резко дернулся. Ведь Миллисент не готовила сегодня обед. Она просто оставила им немного холодного мясного рагу, а сама пошла к кузине Агнессе. Они же вместе ели, и Миллисент собрала грязную посуду. Пригорать было нечему. На плите никто ничего не оставлял.

Сердце Алана начало тяжело стучать, и он направил свою коляску в коридор. Запах здесь чувствовался еще сильнее.

Алан заспешил в столовую, затем в комнату для прислуги, где, наиболее вероятно, могло что-то подгореть. Но здесь тоже не оказалось ничего подозрительного, и тогда он понял, что горело где-то в жилой половине дома. Он быстро развернул коляску и поехал в гостиную.

Здесь запах горелого был еще резче, а когда Алан подъехал к лестнице, то увидел, что сверху по ступенькам стелется дым.

— Опал? — позвал он, запрокидывая голову. — Опал? Что там подгорело?

Он вцепился в ручки коляски.

— Опал!

Ответа не было. Панический страх, казалось, парализовал его.

— Опал! Черт побери, ответь мне!

По полу стелился черный густой дым. В доме был пожар, и, очевидно, загорелось что-то наверху.

И Опал тоже была там, наверху… Милли говорила, что Опал с малышом сегодня проведут весь день в постели: она еще слишком слаба после болезни. Она не одевалась и не спускалась вниз после того, как ушла Миллисент, иначе он знал бы об этом. Она должна была заглянуть в его комнату или, по крайней мере, занести малыша.

— Опал! — выкрикивал он ее имя снова и снова. Она не отвечала. Алан похолодел от ужаса. Она, должно быть, спала, когда начался пожар, и ничего не заметила! Она, наверное, задохнулась во сне… Он слышал, что во время пожаров спящие часто задыхаются во сне от дыма, а потом, не приходя в сознание, гибнут в огне. О, Опал! Она, наверное, лежит там без сознания, не в силах проснуться. Боже, неужели она и ребенок станут беспомощными жертвами пожара?!

— Опал! — Он схватил деревянный стул, стоящий здесь же, рядом с лестницей, и стал что есть силы колотить по перилам. Он стучал снова и снова, создавая невообразимый Шум, пока стул не развалился на части. А Опал все не отзывалась.

Так он ее никогда не разбудит. Кто-то должен спустить вниз ее и ребенка, и как можно скорее. Он быстро подъехал к входной двери и, выглянув на улицу, стал звать на помощь. Но он понимал, что .это бесполезно. Андерсоны, живущие через дорогу, слишком стары, а Джонатана Лоуренса, скорее всего, не было дома. Кроме того, у Алана не оставалось времени для размышлений и поисков выхода; огонь разгорался. Опал могла погибнуть в любой момент. Он не мог ждать, пока кто-то подойдет.

Алан вернулся к лестнице и, задрав голову, снова стал звать девушку, разрываясь от бессильной ярости и проклиная свою беспомощность. Опал было некому спасти, кроме него самого, а он не способен подняться по лестнице, чтобы вынести ее из огня. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким беспомощным и жалким, таким ненужным из-за своей инвалидности. Опал погибнет, и ребенок тоже — и все из-за того, что он не может ходить!

С животным криком отчаяния Алан схватился за перила так высоко, как только был способен дотянуться, и в нечеловеческом напряжении собрав все силы, приподнялся в кресле и бросился вперед. Он тяжело упал боком на перила, не обратив внимания на резкую боль в ребрах от впившегося в бок острого края перил. Он пытался подтянуться, ухватившись за перила, еще на некоторое расстояние. Медленно переставляя руки и подтягивая свое тело, он поднимался вверх по лестнице; ноги бесполезно волочились по ступенькам.

Алан старался подниматься как можно быстрее, но все равно, это, казалось, занимало целую вечность. Он остановился, оперевшись на стену. Отдохнув, Алан вновь начал подниматься вверх; по лицу и шее струился пот.

Преодолев, наконец, подъем по лестнице, дальше он стал ползти быстрее, опираясь на руки, волоча ноги за собой. Здесь, наверху, дым сразу окутал его, разъедая глаза и затрудняя дыхание. Алан закашлялся. Дым становился все гуще и гуще.

Он шел из-под двери комнаты Милли в конце коридора; там были видны отблески пламени. Алану стало жарко, с каждым вдохом легкие наполнялись горячим едким дымом.

Алан подполз к комнате для гостей, в которой, по словам Миллисент, спала Опал. Открыв дверь, он увидел лежащую на кровати Опал. Алан знал, что никогда не сможет дотянуться до высокой кровати и подхватить Опал на руки. Он остановился, тяжело дыша. Затем, напрягшись, одной рукой оперся о комод, а другой вцепился в матрас и со всей силой потянул его на себя.

Снова и снова Алан дергал матрас, пока он вместе с Опал не упал ему на спину. Алан с минуту не двигался, тяжело переводя дыхание, затем осторожно выполз из-под матраса. Опал лежала с закрытыми глазами, прижимая к груди ребенка. Лицо ее было бледным и словно бы умиротворенным, и на какое-то мгновение сердце Алана сковал страх. Ему показалось, она мертва.

Но вдруг он заметил, что ее грудь слегка поднимается и опускается, и у него вырвался вдох облегчения. Но нужно было спешить. В комнате становилось все жарче, воздух наполнился густым ядовитым дымом, который тяжело расползался по полу, как раз там, где они лежали. Он должен успеть перетащить Опал и Роберта вниз, пока сам не потерял сознание от дыма.

Алан набросил на себя и на них покрывало, чтобы хоть как-то защититься от удушливой завесы. Затем подложил руку под спину Опал, обняв ее за талию, а другой рукой стал придерживать малыша. Медленно и осторожно он начал подталкивать их к выходу.

Потом Алан никак не мог понять, как ему удалось перетащить их на лестницу. Это был медленный, мучительный путь, ночной кошмар, в котором слилось все: жара, черный удушливый дым, заполнявший легкие, дрожащие от напряжения руки… Иногда он подтягивался вперед на одной руке, а другой придерживал Опал и ребенка. Иногда, чтобы перевести дух, проползал немного вперед, затем, оборачиваясь, брался за край ночной рубашки Опал и волок их с Робертом за собой.

Это казалось совершенно невероятным, но Алан все-таки подтащил их к лестнице, кашляя и задыхаясь, чувствуя, что силы на исходе. Он уронил голову на руки и, если бы не полуобморочное состояние, то разрыдался бы. Ну, как он спустится с ними по лестнице? Нести он их не может, а как по-другому преодолеть эти крутые ступеньки? Боже, он, пытаясь спасти, погубит Опал и малыша!

Но он знал, что бездействие сейчас подобно смерти. Все они погибнут если не от огня, так от удушья! Он стащил со спинки кровати покрывало и разостлал на полу, взял из рук Опал ребенка и неловко перекатил тело едва дышащей Опал на покрывало. Держа на одной руке ребенка, другой он тянул за собой покрывало с Опал. Затем, крепко прижав к себе одной рукой Опал и малыша, другой он зацепился за перила и стал неловко, на боку, сползать вниз, волоча за собой бесчувственные ноги. Ступеньки больно упирались Алану в ребра и локоть, на который он опирался. Чем ниже они сползали, тем труднее ему было удерживать на одной руке Опал, мальчика и самого себя. В конце концов, пальцы, держащиеся за перила, разжались, и Алан, не выпуская свою ношу, покатился вниз, больно ударяясь головой о ступеньки.

Задыхаясь, Алан лежал на площадке лестницы, чувствуя тупую, ноющую боль в голове. Перед глазами было темно. Он хватал ртом воздух, стараясь не потерять сознание. Оставался еще один пролет, всего в несколько ступенек. Здесь нельзя было останавливаться. Он решительно схватился за стену и начал подтягивать свое тело, пытаясь подняться. Он не мог видеть своих свежих царапин и ссадин на руках или огромной шишки на голове, хотя чувствовал струйку липкой крови, сочившейся из разбитой брови прямо на веки, мешая смотреть. Это, конечно, раздражало, но у него не было времени, чтобы вытереть кровь. Каждая его мысль, каждый мускул, каждый нерв был нацелен на одно: как можно скорее вниз, к свежему воздуху.

Медленно, собрав всю волю, он пополз вперед. Еще немного, еще…

— Боже! — услышал он где-то внизу мужской голос. — Алан!

Раздались быстрые шаги — кто-то вбежал наверх и поднял Опал с покрывала, которое Алан держал из последних сил.

— Проклятье! Бетси, быстро отсюда! — услышал Алан резкий крик и тоненький голосок девочки: — Я вынесу Роберта!

Теперь Алан, наконец, позволил себе расслабиться. Они в безопасности! Веки опустились, он больше не мог держать глаза открытыми, последние силы иссякли. Его окутала темнота, и только в единственной точке — там, где он ударился головой о ступеньки — пульсировала боль. Уже сползая вдоль стены по последнему пролету лестницы, он понял, что все страшное осталось позади. Алан потерял сознание.

Миллисент мчалась по улице, не замечая никого вокруг. Чем ближе становился дом, тем отчетливее она осознавала, что пожар где-то совсем рядом. Милли не могла выбросить из головы мысль, что очень многие в городе не любят Джонатана за его статьи. Она вспомнила, как жестоко его избили. Правда, после этого все затихло, но возможно, они просто затаились, чтобы посмотреть, как подействовали на Лоуренса их угрозы. Что, если они решились на крайние меры? Что, если они сожгли его дом, чтобы выжить Джонатана из города?

Она подумала о Бетси. О Джонатане. Даже об Адмирале. Страх гнал ее вперед, она почти задыхалась, а в боку начало покалывать. Юбка, путаясь в ногах, мешала бежать. Но Милли ни на что не обращала внимания. Она ни о чем не могла больше думать — только о Джонатане, о Бетси, и о том, что может случиться с ними, если…

Миллисет завернула за угол и резко остановилась. Она бессмысленно смотрела на открывшуюся перед ее взором страшную картину. Дом Джонатана стоял целый и невредимый, но зато второй этаж ее собственного дома пылал, охваченный пламенем!

Первое, что почувствовала Милли, было, как ни странно, облегчение: Джонатану и Бетси не грозила опасность. Но сразу после этого ужас огромной, безграничной вины охватил ее, ведь она ни разу не вспомнила об Алане и Опал! Когда Милли увидела дым, то в первую очередь испугалась за Джонатана и Бетси, а об Опал и брате даже не подумала. Она была настолько парализована страхом за судьбу Лоуренсов, что этот страх вытеснил все остальные мысли.

Сердце бешено стучало, и она не могла отдышаться. В глазах потемнело, и Милли поняла, что она на грани обморока. Собрав все свои силы, она бросилась через луг к дому.

Черт побери! Ей не нужно было останавливаться. Но она встала и судорожно попыталась восстановить дыхание. Затем, покачиваясь, поплелась через дорогу к дому. Она боялась увидеть нечто страшное. Смогли ли Опал и Алан благополучно выбраться из огня? Мысль о том, что в доме были только инвалид, больная женщина-и грудной ребенок, неотступно преследовала Милли. Если они не погибли или не пострадали, то она поверит, что на свете бывают чудеса. Руки ее были, как лед, а живот свело от страха. Шаги ее становились все медленнее и медленнее.

Перед домом Хэйзов царила беготня и суматоха. Появилась пожарная машина. От дома Лоуренсов к ее дверям протянулась цепочка людей, передающих друг другу ведра с водой и заливающих огонь. Кругом стояли зеваки, наблюдающие за борьбой с пожаром. Скованной страхом Милли это казалось одним сплошным кошмаром, и она в панике оглядывалась по сторонам. Наконец, она заметила знакомую фигуру, стоящую возле дома. Этот человек только что вытащил из дома деревянный стол. Его лицо, одежда, руки и светлые волосы были черными от копоти.

— Джонатан! — закричала Милли, не заботясь о том, что их слышит столько людей и что все они становятся свидетелями ее радости при виде этого человека.

Он резко обернулся.

— Миллисент! — Широкая белозубая улыбка засияла на его грязном лице. В несколько шагов он пересек разделявшее их расстояние и крепко прижал ее к груди.

— Ох, Миллисент! — шептал он, зарывшись лицом в ее волосы.-Родная моя, я так испугался! Я увидел, как из твоего дома валят клубы дыма, и подумал, что там можешь быть ты…

— Нет, нет, со мной все в порядке! А как Алан? Как Опал? Ведь они были в доме! С ними все в порядке? Джонатан еще сильнее сжал ее в объятиях.

— Да, все хорошо. Они у меня дома, отдыхают. Все: и Алан, и Опал, и малыш. Алан всех их спас.

— Что? — Милли немного отстранилась и непонимающе посмотрела на него. — Алан спас их? Что ты имеешь в виду?

— Когда начался пожар. Опал и ребенок спали наверху; они угорели, даже не проснувшись…

— О-о, нет!

— Да, но Алан был у себя внизу, читал книгу и почувствовал запах дыма. Он поднялся по лестнице и вытащил Опал и мальчика.

Миллисент открыла рот.

— Вытащил их? Но как? Да как он вообще поднялся наверх?

— Он ползком поднялся до второго этажа, а потом волоком стащил их вниз.

— Он вполз наверх, потом тащил их вниз? — Миллисент покачала головой. — Я не могу поверить! Это невозможно!

— Думаю, любящий человек способен на самые невероятные поступки. И я подозреваю, что твой брат может многое такое, о чем ни ты, ни он сам не догадываетесь. Да, в конце концов, посмотри, чего он достиг за последние несколько месяцев! Бетси сказала, что он даже стал изучать закон и право.

— Закон и право? — И еще Джонатан что-то сказал про любовь? Что Опал и Алан любят друг друга? Неужели все происходило у нее под носом, а она была так слепа, что ничего не замечала? Она никогда не могла даже представить, что Алан сумеет стащить кого-то со второго этажа без чьей-либо помощи. Она засомневалась, хорошо ли знала собственного брата, и подумала, что наверняка недооценивала его возможности. Может быть, в своей слепой любви она всегда считала его ребенком? Не видела, на что он способен и даже не давала шанса проявить эти возможности? Она покачала головой.

— О, Джонатан, — прошептала она. — Я не знаю, что и думать.

— Не нужно сейчас ни о чем думать. — Он снова притянул ее к себе. — Все прекрасно, Милли! Знаешь, когда я увидел дым и подумал, что в доме можешь быть ты, я испугался до смерти…

— А я увидела дым по пути домой. — Миллисент, улыбаясь, опустила голову ему на грудь. — Знаешь, я подумала, что горит ваш дом, и так испугалась за тебя и Бетси… — Она крепко обвила его руками, словно никуда не хотела отпускать. Оказаться в его объятиях было так хорошо, так благословенно… Ей казалось, что она может стоять вот так целую вечность.

— Я никогда в жизни не была так напугана. Я подумала, что могу навсегда потерять тебя, я поняла, какой была глупой. Рассталась с тобой и своим счастьем, и даже сама не понимаю, почему! Прости. Прости меня. Я знаю, что сделала тебе больно. Ты простишь меня когда-нибудь?

Она подняла голову, чтобы заглянуть в его глаза, по щекам ее текли слезы. Джонатан улыбнулся, и его глаза тоже слегка заблестели.

— Ну что ж… Дай-ка мне подумать. — Он еще собирался шутить! — Я смогу простить тебя при одном условии: Если ты пообещаешь мне здесь же, сейчас же, что станешь моей женой.

— Да, да! — без колебаний ответила Миллисент. — Стану! Когда захочешь! Я поняла это сегодня, еще до того, как произошел пожар. Я не хочу тратить понапрасну свою жизнь. Я не хочу посвятить ее прошлому или все время жить по законам других, в соответствии с их представлениями о том, каковы мои обязанности, каков мой долг перед семьей. У меня только одна жизнь, и она принадлежит только мне. Я заслужила счастье и хочу иметь семью, любовь, прекрасную жизнь; ведь даже если я откажусь от всего, это не вернет Алану ног. Я ничего не смогу сделать для того, чтобы он поднялся и пошел. Я люблю его, и мы будем часто видеться. Но теперь я поняла, что не могу жертвовать своей жизнью, своим счастьем…

Какое-то время Джонатан молча смотрел ей в глаза. Затем нагнулся и поцеловал. Потом широко улыбнулся и оглянулся с хитрым видом.

— Тогда, милая, ты не сможешь отказаться от своих слов! У меня очень много свидетелей, что ты дала слово выйти за меня замуж.

Миллисент посмотрела по сторонам. Она забыла, что вокруг столько людей, и теперь почти все с любопытством глядят на них. А они с Джонатаном стоят перед ними и открыто целуются! Миллисент вспыхнула до корней волос.

— Джонатан! Ты заставляешь меня краснеть!

Джонатан засмеялся.

— Уверен, что это не в последний раз!

Миллисент не могла удержаться от улыбки.

— Это верно, — согласилась она. — Я тоже в этом уверена. — Она взяла его за руку. — Но я все равно буду твоей женой.

Глава XXV

Каждое семейное торжество Хэйзов всегда было грандиозным событием, и свадьба Миллисент Хэйз не стала исключением. Она состоялась в марте, что, по мнению многих, было слишком уж поспешно. (Спешить с этим делом считалось не совсем прилично). Но с некоторых пор Миллисент не очень прислушивалась к чужому мнению; она и Джонатан решили, что свадьба должна состояться как можно скорее. Сердце тетушки Ораделли было разбито: Милли не только нарушала обещание не выходить замуж, но и настояла на проведении торжества в собственном доме, да еще и за организацию всего взялась сама.

Эта свадьба, как единодушно решили все уважаемые дамы города, была совершенно странной. Во-первых, шлейф подвенечного платья Миллисент несла дочка конюха, а подружкой невесты стала Опал Уилкинс, которая, как известно, была прислугой у Хэйзов! К алтарю невесту подводил брат, что само по себе не так ух странно, ибо отец ее умер, но ведь Алан был инвалидом! По проходу в церкви он ехал на инвалидной коляске рядом с Миллисент. Такой картины никогда не видел не только Эмметсвилл, но и весь Техас. Софи Хэйз утирала слезы и говорила, что церемония прошла замечательно. Ораделли морщилась, гримасничала и изрекла, наконец, что Софи до невозможности глупа, и что вообще скоро надо ждать конца света. Однако это не помешало ей после всего крепко обнять невесту и даже поздравить Джонатана Лоуренса и произнести: «Добро пожаловать в нашу семью!» (как бы иначе Ораделли могла направлять их на путь истинный, если бы они отдалились от семьи?)

Удача была на стороне Миллисент: погода в начале марта стояла замечательная, и приглашенные смогли перейти из гостиной в общий двор домов Милли и Лоу-ренсов. Хотя на сей раз Ораделли была не у себя дома, она все же заняла главенствующее положение на кухне, и все пошло, как по маслу.

Однако, Миллисент едва ли что-то замечала. Порхая в праздничной толпе, принимая поздравления и пожелания, она чувствовала себя такой счастливой, будто очутилась в раю. И почти постоянно рядом с ней был Джонатан, а если он отлучался, Милли сразу начинала искать его глазами среди присутствующих. Нет, в его отсутствие она не волновалась и ничего не боялась. Просто ей хотелось постоянно чувствовать себя связанной с ним, пусть даже одним только взглядом.

Миллисент нашла брата на веранде. Алан сидел в инвалидном кресле и смотрел на веселящихся во дворе гостей. Когда появилась сестра, он улыбнулся ей, но в глазах была такая печаль, что сердце Милли сжалось. Она знала, что должна теперь оставить Алана и ей было больно думать о предстоящих ему несчастливых днях. Она наклонилась и поцеловала его в лоб, удивив брата таким открытым проявлением чувств, что было непривычно для их семьи.

— И за что это? — удивленно спросил он. Миллисент пожала плечами.

— Думаю, за то, что ты — лучший в мире брат.

— В самом деле? — иронично спросил Алан.

— Конечно. — Она присела рядом и заглянула ему в глаза. — Ты ни разу не высказал недовольства тем, что я выхожу за Джонатана Лоуренса, а многие на твоем месте не смогли бы сдержаться. Ты всегда был добрым и понимающим и никогда не добавлял мне страданий по этому поводу.

— А зачем тебе страдать «по этому поводу»? — резонно спросил Алан. — Ты поступаешь так, как должна, и я с этим согласен. Я просто хочу, чтобы ты была счастлива.

— А я того же хочу для тебя.

— А почему это ты смотришь на меня таким многозначительным взглядом?

— Ты сам знаешь, почему. Мы с тобой говорили об этом, когда я рассказала тебе о предложении Джонатана. Ты любишь Опал. Почему же не хочешь сказать ей об этом? Почему не попросишь ее стать твоей женой?

Он раздраженно нахмурился.

— Оставь это, Миллисент, ты невероятно упрямое создание! Ты прекрасно знаешь, почему я не могу. Очень вероятно, что она согласится из чувства благодарности, посчитав это своим долгом. Я прекрасно проживу и сам. Ты же видела, чего я достиг за последние месяцы. Я смогу сделать для себя все необходимое, да еще помогут Ида и Джонни. Буду работать: я уже говорил с Эверсоном Картером, и он согласился помочь с юридической практикой. Да плюс мои увлечения. Увидишь, моя жизнь начнет обретать смысл.

— Она заполнится повседневными заботами — возможно. Но это не всегда означает полноценность и смысл…

Алан пожал плечами.

— Все будет хорошо. Кроме того, с такими соседями, как ты и Бетси, мне, думаю, не будет скучно. Миллисент улыбнулась.

— Вот это верно! Я еще успею надоесть тебе, заглядывая ежеминутно… Алан кивнул.

— Уверен в этом.

Она помолчала, а потом продолжила:

— И все-таки это не то.

— Миллисент, пожалуйста, оставь эту тему. Ты же знаешь, я не соглашусь быть камнем на шее Опал.

— Ты мог бы, по крайней мере, дать ей шанс.

— Миллисент, право же!

— Ну все, все… Я не буду больше надоедать тебе. Обещаю. Но все равно хочу видеть тебя счастливым.

— Я знаю. Так оно и будет. Тебе не стоит волноваться, просто наслаждайся весельем. Это же твоя свадьба! Твоя жизнь. Я так рад за тебя Милли! Ты сделала для меня столько, что я в вечном неоплатном долгу перед тобой, и вряд ли смогу вернуть его. Ты заслужила право на счастье.

Миллисент улыбнулась и непроизвольно перевела взгляд на Джонатана, стоящего у невысокого заборчика и серьезно беседующего с Элмером Холлоуэем.

— Вот что, пойду-ка я лучше спасу Джонатана от дяди Элмера. Или наоборот? Не хочу, чтобы дядя успел наскучить Джонатану до безумия, а тот успел смертельно обидеть его.

Алан засмеялся.

— Это точно! Тебе лучше поторопиться.

Улыбка не сходила с его лица, пока он смотрел вслед удаляющейся сестре, одетой в элегантное подвенечное платье, шлейф которого доставал до земли.

— Красивая, правда? — услышал он тихой голос за спиной.

Алан вздрогнул от неожиданности и обернулся.

— Опал! Что ты здесь делаешь?

— Просто стою, а что?

— И давно ты здесь стоишь?

— Только что подошла. А почему ты спрашиваешь? — Ее глаза потемнели от страдания.

— Так просто… Извини. — Он сочувственно протянул руку, и она быстро пожала ее. — Я просто сегодня очень устал. Извини, что тебе приходится терпеть меня.

— Все в порядке. Я понимаю. Ты будешь очень сильно скучать по ней, да?

Алан вздохнул.

— Да. За последние годы мы так сблизились, как, наверное, ни один брат с сестрой. После ее ухода в душе останется пустота. — Его губы задрожали. — Я — эгоист. Не могу представить, как смогу жить один.

— Ты не будешь один, — возразила Опал. — С тобой останутся Ида и Джонни. С тобой буду я. И Роберт.

Алан посмотрел на нее; в его глазах застыла боль, но голос звучал ровно и спокойно:

— Ты ненадолго останешься со мной. Опал. И ты это прекрасно понимаешь. Встретишь кого-нибудь, захочешь выйти замуж, жить своей жизнью. Иметь мужа, еще детей.

— Нет, не захочу! — Казалось, Опал была поражена его словами. — Я ни за кого не выйду замуж, как бы ни хотела иметь еще детей. Я не смогу быть с другим мужчиной после…

— После чего? После того, как двое мужчин, которых ты не любила, заставили тебя лечь с ними в постель? С человеком, которого ты полюбишь, все будет по-другому. Встретишь мужчину, к которому тебя потянет, с которым сама захочешь любви и близости, и тогда все будет по-другому.

Опал смотрела на него широко раскрытыми глазами.

— О чем ты говоришь? Двое мужчин? Неужели ты сравниваешь себя с этим дьяволом Джонсоном? Алан пожал плечами.

— Я, конечно, не так принуждал тебя, как он, но могла ли ты мне отказать? Я знаю, что ты благодарна мне, что ты готова на все, потому что чувствуешь себя обязанной — ведь я согласился дать тебе крышу над головой.

— Я не понимаю тебя, ты действительно считаешь, что я способна заниматься любовью с мужчиной только из благодарности? Что я из тех хеищин, кто телом расплачивается за услуги?

Алан выглядел озадаченным.

— Опал, нет… подожди! Я не думал о тебе ничего плохого. И не имел в виду, что ты торгуешь собой.

Но Опал выпрямилась, на щеках ее выступили алые пятна.

— Ты думаешь, что я действительно могу пойти в спальню к мужчине, раздеться перед ним, позволять ему целовать себя, лечь с ним в постель, и все это без любви? Нет, никогда! Я не такая женщина. Я полюбила тебя — вот почему я пошла с тобой. Я и сейчас тебя люблю. Несмотря ни на что…

Он, не отрываясь, смотрел на нее.

— Ты не можешь говорить это всерьез.

— Почему же? Это правда. Я люблю тебя. И понимаю, почему ты не хочешь, чтобы между нами возникло что-то серьезное. Я же понимаю: ты такой хороший, благородный, и поэтому не желаешь поддерживать отношения с женщиной, обнадеживать ее, что женишься, когда сам заранее знаешь, что не сделаешь этого. Я понимаю, тебе нужно больше, чем… больше, чем просто страсть. Ты хочешь полюбить женщину, равную тебе, ту, которая сможет стать твоей женой. — Она опустилась на колени рядом с его креслом, схватила руку Алана и заглянула в его глаза. — Я знаю, что не подхожу тебе. Я… я испорченная. Испорченная тем ужасным человеком. Если станет известно, что между нами что-то есть, разразится страшный скандал. Но никто не узнает. Я не позволю себе поступать так, будто имею на тебя какие-то права. Алан, пожалуйста, позволь мне остаться с тобой! Позволь просто любить тебя, больше ничего не нужно!

Алан, пораженный услышанным, казалось, потерял дар речи.

— В последнее время я много думала об этом. С той ночи… Я так сильно хочу тебя, Алан. Хочу быть рядом с тобой, чувствовать то, что я чувствовала в ту ночь. Это было удивительно! Наверное, плохо и неприлично хотеть этого, но я хочу. Было бы так хорошо снова оказаться в твоих объятиях… Ведь ты тогда желал меня, я знаю. Я не жду от тебя любви, но неужели ты не хотел бы повторить ту ночь? Неужели мы не можем позволить себе хотя бы это? Я, конечно, не уверена… может, я тогда разочаровала тебя, но…

— Нет! Боже, нет, ты не разочаровала меня! Это я был неопытным глупцом! — Он крепко сжал ее ладонь. — Я не переставал вспоминать ту ночь, я так жалел, что это не может повториться. ЭТО было самым прекрасным в моей жизни.

— Правда? — Ее лицо просияло от радости. — О, Алан, я так счастлива! Ты тоже хочешь испытать это снова? Это, наверное, не такой уж и страшный грех, ты согласен? Обещаю, что не буду ничего ждать от тебя, не стану устраивать сцен, если ты решишь жениться на девушке своего круга. Я просто уйду и не причиню беспокойства ни тебе, ни ей.

— Девушке моего круга! Перестань говорить так! Ты самая лучшая. Ты — мой круг, нет, ты выше меня! Я никогда не женюсь ни на ком другом. Ты — единственная женщина, которую я хочу, которую я люблю. Ты недостойна меня?! Боже мой, и ты думаешь, что я поэтому не хочу жениться на тебе? Я женюсь на тебе через минуту! Я люблю тебя. Никто в мире, кроме тебя, не сделает меня счастливым.

Удивление на лице Опал постепенно сменялось выражением счастья.

— Это правда? Ты действительно хочешь жениться на мне? Ты говоришь это не для того, чтобы просто успокоить?

— Ну, как ты можешь так думать? Я люблю тебя.

— Честно? — Она засмеялась. — Чем же мы тогда занимались последние два месяца?

— Значит, ты согласна выйти за меня замуж?

Опал кивнула, нервно закусив губу.

— Да, конечно, но я не уверена, что это будет хорошо для тебя.

— Хорошо? Боже мой. Опал, да я буду счастливейшим человеком на свете! — Алан замолчал, его внезапно охватило волнение при мысли о будущем, о котором он никогда даже и не мечтал, о невероятной и счастливой жизни; открывавшейся впереди. Все, что он сейчас желал — это, чтобы Опал сказала «да» и стала его женой. Но, собрав всю волю, он все-таки высказал свои сомнения:

— Ты не знаешь, что тебя ждет. Может, сейчас ты действительно думаешь, что хочешь стать моей женой, но ты еще так молода… Ты считаешь меня каким-то необыкновенным, но это не так. Пройдет время, и созданный тобой образ померкнет. Ты поймешь, что я самый обычный, такой же, как все. Или полюбишь другого человека. Ты не можешь так бессмысленно тратить ради меня свою жизнь…

— Все, чего я хочу — это быть с тобой. Алан, я люблю тебя! Неужели этого мало? Неужели тебе все еще непонятно? Для меня никогда не будет существовать никакой другой мужчина. Та ночь, когда ты ласкал меня, была самой замечательной в моей жизни. Знаешь, я совсем перестала вспоминать о тех страшных, тяжелых минутах с ним… с Джонсоном. Ты заставил меня почувствовать себя чистой, невинной и… любимой! Я никогда не испытывала ничего подобного ни с кем другим. Я люблю тебя. Пожалуйста, позволь мне любить тебя.

Алан смотрел на нее с надеждой. Он еще не мог поверить до конца, что сбудется то, о чем он так долго мечтал. Затем судорожно вздохнул, будто в нем что-то сломалось, и нежно обнял Опал за талию.

— Я люблю тебя, и если ты говоришь серьезно…

— Да, серьезно! Серьезно!

Его лицо осветила широкая улыбка.

— Тогда все в порядке. — Он взглянул на гостей, собравшихся перед домом, и повысил голос:

— Внимание! Внимание! У меня есть очень важное сообщение.

Постепенно все поворачивались в их сторону, замолкая от любопытства.

— Алан! Что ты делаешь? — прошептала Опал. Алан не обратил внимания на ее слова.

— Я хочу объявить о помолвке. Опал Уилкинс согласилась стать моей женой. Похоже, в семье Хэйзов ожидается еще одна свадьба.

Все разом заговорили оживленно и громко.

— Алан! Но почему ты вот так прямо всем сказал? — заволновалась Опал. — Теперь ты уже не сможешь изменить своего решения. Вначале надо было все хорошо обдумать…

— Я не передумаю. Я хочу жениться на тебе, и я женюсь! Тсс… — Он приставил палец к губам. — Не смей говорить, что ты недостаточно хороша для меня! Ты самая восхитительная женщина, самая лучшая, самая красивая, самая добрая. Ты знаешь, почему я вот так сразу объявил о нашей помолвке? Чтобы ты не успела опомниться и возразить. Теперь тебе придется сдержать слово.

На глазах Опал показались слезы.

— Я люблю тебя, — прошептала она.

— Алан! — На веранду влетела Миллисент, а за ней, не отставая, Джонатан и Бетси. Милли наклонилась и крепко обняла брата. — Как замечательно! Но почему ты не сказал мне раньше? Почему заставлял меня волноваться и упрашивать сделать Опал предложение?

— Я только сейчас решился. До этой минуты я и не верил, что Опал такая ненормальная, что согласится стать моей женой.

— Ах, ты… — Миллисент игриво ткнула его в бок. — Я так счастлива! Этот день, бесспорно, лучший в моей жизни! — Она повернулась к Опал и обняла ее.

Джонатан поздравлял Алана, пожимая ему руку, Опал обнимала и целовала по очереди то Алана, то Бетси, без конца повторяя, что теперь у нее самая прекрасная семья. Джонатан взглянул на свою жену и поднес ее руку к губам. Поцеловав ее, он обернулся к Алану и Опал.

— Надеюсь, вы будете так же счастливы, как мы.

Миллисент засмеялась.

— Ты женат всего два часа! Мы даже еще не успели ни разу ни о чем поспорить!

Джонатан тоже рассмеялся.

— О-о, я с удовольствием буду спорить с тобой по любому поводу. Мне понравятся наши с тобой споры. — Он заглянул ей в глаза и мягко сказал: — Ты не считаешь, что нам пора покинуть этот праздник?

Миллисент слегка зарделась и, отойдя с ним немного в сторону, произнесла:

— Если ты хочешь…

— Да, я хочу, — заверил Джонатан, и его взгляд развеял все сомнения.

Он взял Милли под руку, и они направились к его дому. Рядом появилась Бетси.

— Папа! Миллисент! Можно я с вами? Я тоже хочу пойти!

— Не сейчас, — твердо ответил Джонатан. — Ты же должна остаться с Аннабель, помнишь?

Бетси нахмурилась.

— Знаю, но я хочу быть с вами.

— Ты будешь с нами. Не волнуйся! Ты теперь будешь с нами долго-долго, пока сама не выйдешь замуж. Но сегодня ночью и еще несколько дней я хочу побыть с Миллисент наедине.

— Хорошо, — неохотно разрешила Бетси.

Он наклонился и поцеловал девочку в лоб, а Миллисент крепко-крепко обняла ее и прижала к себе. Потом они повернулись и пошли к дому.

Возле забора, разделявшего два соседних двора, Джонатан остановился. Он посмотрел на куст пираканты, возле которого все началось, затем перевел смеющийся взгляд на Миллисент. Она непонимающе подняла брови, но потом не смогла сдержаться и улыбнулась. Они расхохотались.

Джонатан обнял ее за плечи.

— Входите, миссис Лоуренс! Ваш дом теперь здесь.

Об авторе:

Кэндис Кэмп, публикуется также под псевдонимами Лиза Грегори и Кристина Джеймс — автор двадцати пяти популярных исторических и современных романов. Живет в Остине, штат Техас. Удостоена награды за лучшее романтическое произведение и литературной премии «Серебряное Перо».