Розовое дерево

Кэндис Кэмп

Розовое дерево

Глава 1

В соседнем саду стоял незнакомец.

Миллисент увидела его, как только вышла из дома. На ней было хлопчатобумажное платье, называемое чаще «халатом», и старая панама, в которой она обычно работала в саду. Она сошла с крыльца и с гордостью окинула взглядом цветы, посаженные аккуратными рядами перед домом и вдоль изгороди, окружавшей сад спереди и с восточной стороны. Затем, взяв толстые рабочие перчатки и инструмент, направилась к короткому белому забору, разделявшему двор Хэйзов и сад старой вдовы Белл. Известные призовые ирисы Миллисент — высокие и сильные — росли как раз вдоль забора. Чудесные поникшие головки цветов казались слишком тяжелыми для тоненьких стебельков.

Миллисент дошла до клумб, взглянула через забор на дом старой Белл и именно тогда заметила мужчину. Она настолько не ожидала увидеть там кого-нибудь, что уронила на землю перчатки и садовый инструмент и просто стояла, ошалело уставившись на незнакомца.

…Соседний дом пустовал уже около года, с тех пор, как умерла вдова Белл, и там не бывал никто, кроме людей, присылаемых из попечительской конторы для прополки гряд. Поговаривали, что у вдовы осталась единственная дочь, которая жила в Далласе и вовсе не собиралась приезжать в Эмметсвилл. В течение месяца все судачили о том, что же будет с домом, а потом успокоились.

Миллисент подумала, что для бродяги или грабителя мужчина слишком прилично одет. Он был, возможно, чуть выше среднего роста и хорошо сложен — никакого лишнего веса. На незнакомце была черная шляпа. Вдобавок он стоял к Миллисент спиной, и она не могла видеть его лица. Она, внезапно охваченная любопытством, ждала, когда же он повернется.

Он подошел ближе к дому и, запрокинув голову, чтобы посмотреть на второй этаж, снял шляпу. На солнце его волосы отливали ярким золотом, отдельные пряди казались темно-пепельными и светло-каштановыми. Теперь Миллисент была твёрдо уверена, что не знала его. Она не могла вспомнить ни одного человека в их городе, у кого был бы такой цвет волос — нечто среднее между желтизной кукурузы и светлым золотом пшеницы, а ведь Миллисент знала здесь почти всех. В городке, подобном Эмметсвиллу, появление незнакомца всегда было новостью. Но тот, кто осматривает виллу старой Белл, заслуживает особого внимания.

Мужчина быстро поднялся по ступенькам к главному крыльцу, открыл дверь и вошёл. Заинтересованность Миллисент теперь переросла в настоящее любопытство. Он отпер дверь ключом, а это могло означать только одно: он взял его у мистера Картера, поверенного вдовы и хозяина ее поместья в настоящее время. Похоже, человек всерьез собирается покупать или арендовать дом.

Миллисент внезапно поняла, что со стороны, должно быть, хорошо видно, как она из своего сада во все глаза уставилась на соседский. Стоит незнакомцу только слегка повернуться, и он ее сразу же заметит. Эта мысль заставила девушку покраснеть. Она всегда вела себя добропорядочно и пристойно, гордилась этим, и быть пойманной на чем-то неприличном — как, например, глупое разглядывание незнакомого мужчины чуть ли не в упор — казалось Миллисент малоприятным. Поэтому она поспешила в противоположный уголок сада, к кустам, похожим на снежки; в это время года кустарник разросся и покрылся огромными круглыми гроздьями белых цветов.

Эти «снежки» были первыми в непрерывном ряду, разделяющим два внутренних двора. В нескольких местах дворики были не отгорожены друг от друга, оставались проходы от одного дома к другому, совершенно типично для Восточного Техаса, где добрые отношения между соседями были одним из основных жизненных правил.

Спрятавшись за большим кустом, Миллисент не без интереса погрузилась в размышления о незнакомце и его будущем в Эмметсвилле. Будет так забавно рассказать на следующей неделе всем из Женского Миссионерского общества о возможной перемене хозяев на вилле старой вдовы Белл. А только представить себе, в каком замешательстве будет тетушка Ораделли, когда Миллисент сообщит новость раньше нее!..

Звук захлопнувшейся запасной двери в доме Белл вернул Миллисент в настоящее. Миллисент на корточках почти проползла вокруг куста, но заметила только, как что-то мелькнуло, и больше ничего. Она никак не могла увидеть заднее крыльцо. Она быстро перебежала от «снежного» куста к гортензиям и затем, через проход, к зарослям «свадебных гирлянд», распустившихся аккуратными белоснежными цветочками. Теперь появилась возможность наблюдать за незнакомцем, но и сама Миллисент оказалась как на ладони; слишком низкий куст не мог скрыть ее голову и плечи. Она присела и тут же поняла, что ветки кустарника слишком толстые и густые, чтобы через них можно было хорошо рассмотреть соседний сад. В замешательстве она оглядывалась вокруг, и вдруг заметила, куст пираканты сразу за ее спиной. Листьев на нем не было, ветви росли в разные стороны и могли неплохо защитить от постороннего взгляда, но у основания они не были такими толстыми, как у «свадебных гирлянд». Так она сможет из безопасного места наблюдать за двором вдовы.

Миллисент всегда отличалась любопытством — качеством, которое, по словам тетушки Ораделли, было ее главным пороком. Она непременно хотела увидеть лицо мужчины. Что же это будет за новость, если она даже не сможет описать его внешность другим дамам? Итак, пригибаясь и поддерживая подол платья, она подкралась к подходящему по высоте кусту и аккуратно подползла под его свисающие колючие ветки. Да, это оказалось то, что надо. Отсюда ей было все прекрасно видно.

Мужчина, держа шляпу в руке, стоял на крыльце и осматривал большой задний двор. Он спустился вниз и стал расхаживать по двору, изучая и дом, и сад со всех сторон. Когда он повернулся в сторону Миллисент, она ясно увидела его лицо, и ее сердце остановилось на мгновение. Это был самый красивый мужчина, которого ей приходилось когда-либо встречать. Он выглядел несколько старше ее самой, но моложе средних лет. У него был сильный подбородок, резко очерченные скулы и твердая, даже жесткая линия губ. Это было волевое лицо, но что-то в морщинках, собравшихся вокруг рта и расходящихся от уголков глаз говорило, что это все же не жесткое лицо, и его часто посещает улыбка. Светло-коричневые брови напоминали по форме перевернутую букву V, что придавало лицу несколько насмешливое, шутливое выражение. В целом такое лицо могло бы быть названо совершенным.

Простое разглядывание незнакомца вызвало в Миллисент необычайное ощущение опасности, смешанное с восторгом. Она изучала линии его шеи, загорелой и сильной, и его крепкие руки, держащие шляпу. Ее взгляд упал на его грудь, затем заскользил ниже, к длинным стройным мускулистым ногам, потом машинально вернулся назад. Какого цвета у него глаза? Она недостаточно рассмотрела, чтобы сказать точно.

Миллисент отвела в сторону маленькую веточку и, вытянув шею, чтобы было лучше видно, выглянула из ветвей. Ее колени запутались в складках платья, не давая возможности переступить для поддержания равновесия, и она чуть не упала. Рука ухватилась за ветку, и шипы впились в кожу. Она инстинктивно негромко вскрикнула и тут же закрыла руками рот.

Звук привлек внимание незнакомца, и он подошел ближе, наклонился и заглянул внутрь куста. Миллисент сидела тихо и неподвижно, отчасти из-за того, что ее парализовал страх: она все-таки надеялась, что он не заметит ее в гуще ветвей. Он нахмурился, затем его брови вопросительно изогнулись, потом он начал улыбаться.

О Боже! Он заметил ее!

Хуже того, этот человек подошел прямо к ней! Миллисент отползла еще дальше под куст, но в этот момент еще несколько шипов впились ей в спину. Она почувствовала, что зацепилась, и замерла. Это была ловушка! Девушка подумала о незнакомце, который обнаружит ее в таком положении: сидящую на корточках под кустом, всю в колючках пираканты, и ее лицо запылало. Она этого не вынесет!

Он может подумать, что она за ним шпионила, что она назойливая, сующая нос в чужие дела старая дева. Ну, честно говоря, может, она и шпионила, но на самом-то деле она вовсе не собиралась этим заниматься! Это простое любопытство, вот и все, и она поступала автоматически, под влиянием момента. Миллисент на минуту представила, как фыркнет тетушка Ораделли, когда услышит обо всем происходящем.

Этой мысли было достаточно, чтобы девушка резко рванулась из цепких ветвей кустарника, не обратив внимания на царапины и характерные звуки рвущейся материи. С неохотой шипы отпустили свою жертву. Она вскочила на ноги, и колючки на этот раз вцепились в панаму, сорвав ее с головы. Миллисент почувствовала прикосновение ветерка к коже спины и тут же поняла, что, должно быть, шипы разорвали сзади ее «халат». Зацепившись за тесемки платья, они еще и развязали их, и теперь ее плечи оголились, открыв на обозрение всю фигуру девушки. Миллисент не могла понять, почему она так испугана и взволнована; она никогда не была кокеткой и уже несколько лет как записала себя в разряд «синих чулков». Но это замешательство словно усиливало ее унижение, и все что могла сейчас Миллисент — это еле-еле сдерживать слезы, глядя в лицо незнакомого мужчины.

Он сделал еще несколько шагов в ее сторону и остановился между «свадебными гирляндами» и кустом пираканты, с интересом разглядывая девушку.

Миллисент была уверена, что видела в его глазах пляшущие веселые огоньки, хотя она и была слишком смущенной, чтобы встретить его взгляд. Она уставилась на его левое плечо, и щеки ее пылали. Не было никакого достойного выхода из этого затруднительного положения. Она даже не смела повернуться и убежать, как глупенькая девчонка, потому что он тогда увидит дырку на спине. Она не имела понятия, насколько большой была эта дыра и насколько откровенно оголяло ее тело. Ничего не оставалось делать, как только надеяться, что все разрешится само собой… Миллисент сорвала с куста свою панаму и завязала узлом тесемки платья.

Она передернула плечами и придала своему лицу самое холодное, самое надменное выражение, заставив себя посмотреть прямо в глаза мужчине. Они смеялись. Но, о Боже, какие красивые глаза! Ее сердце замерло. Они были большие и карие, нет, «карие» было слишком невзрачным определением для такого волшебного цвета: необыкновенная смесь золотого и коричневого, почти как янтарь из коллекции брата Алана. Веки были окаймлены длинными темными ресницами, такими густыми, что это придавало его блестящим глазам томное, почти сонное выражение. Он был даже красивее, чем показался ей на расстоянии, или, может быть, здесь, вблизи, он казался более реальным, что ли, менее современным и, соответственно, менее интригующим. Она видела очертания будто высеченных из камня губ и прямой нос, морщинки у рта и глаз, говорящие о жизненном опыте, и аккуратный шрам на подбородке.

— Привет, — сказал он, улыбаясь.

Она знала, что он смеется над ней, и это ее злило. Нужно было его как-то осадить. Очевидно, он ожидал просьбы подать руку, что было бы вполне прилично, но она не сделает этого. В конце концов, это было преимущество женщин, но она не могла стать естественнее, заговорить, так как боялась, что разразится слезами.

— Я — Джонатан Лоуренс, — продолжал он. — Снимаю соседний дом, поэтому мы, как я понимаю, будем соседями.

— Здравствуйте, — ответила, наконец, Миллисент. — Меня зовут Миллисент Хэйз. Здесь живу я и мой брат Алан.

— Приятно с вами познакомиться!

Приятно для него, мрачно подумала девушка. Сама она никогда еще не испытывала чувства более гадкого. Он наклонился, будто собирался получше рассмотреть ее лицо под полями панамы. Миллисент была благодарна, что у ее головного убора такие широкие поля, и отвернула лицо еще больше, чтобы было невозможно его увидеть. Ей бы не хотелось, чтобы он слишком хорошо ее разглядел. Кроме всего остального, она не хотела, чтобы он увидел, как она расстроена, и как горят ее щеки.

— Я тут работала в саду, — произнесла Миллисент. Это было единственное разумное объяснение, пришедшее ей в голову, почему она на четвереньках стояла под кустом, — кроме настоящей причины, естественно.

Она взглянула на свои руки и вдруг поняла, что у нее не было с собой рабочих перчаток и садового инструмента. Все это осталось у самого дома, возле цветочных клумб, где она в первый момент заметила Джонатана Лоуренса. Ее щеки, успевшие за это время приобрести свой естественный цвет, вновь покраснели.

— Я полола сорняки, — вяло объяснила она, только после этого осознав, насколько это было абсурдно. Ни одна леди не выйдет на прополку без рабочих перчаток.

— Грязная работа для приятной девушки, — вежливо сказал мужчина.

Ну что ж, подумала Миллисент, по крайней мере, он притворяется не меньше ее.

— Мне нравится ухаживать за цветами, — сконфуженно отреагировала она, и, вспомнив, где находилась, когда мужчина заметил ее, добавила — …и за кустарником.

— Это видно. У вас превосходный сад! Эти цветы у крыльца привлекли мое внимание сразу же, как я вошел.

О, Господи, неужели это значит, что тогда же он заметил и ее?

— Спасибо…

Последовала пауза. Он предпринял новую попытку за говорить:

— Вы хорошо знали миссис Белл?

— Время от времени мы ходили друг к другу в гости.

Почему же он не уходит? Она не могла расслабиться, зная, что у нее на спине разорвано платье. И еще не могла забыть, как, должно быть, глупо выглядела, когда наблюдала за ним из-под куста пираканты.

— Кажется, дом в хорошем состоянии…

— Насколько я знаю, эта женщина была великолепной хозяйкой.

Мистер Лоуренс постоял еще немного, как будто бы хотел продолжить разговор, но Миллисент всем своим видом выражала желание, чтобы он ушел.

— Итак, — наконец произнес он, отступая назад и надевая шляпу, — я оставляю вас, чтобы не мешать заниматься работой.

Миллисент скрестила за спиной руки, вспомнив вновь, каким нелепым было ее объяснение. Она слегка кивнула, осознавая, что поступает невежливо, но сейчас просто не в силах придумать что-то другое.

— Надеюсь еще увидеться с вами, мисс Хэйз!

— Я тоже надеюсь… — ее слова противоречили интонации, с которой были произнесены, и они оба это поняли.

— И еще я с нетерпением ожидаю встречи с вашим братом.

— О, да!.. Но Алан нечасто выходит из дома.

— Понятно… — было видно, что он как раз ничего не понял, но, по крайней мере, больше не совал свой нос в ее дела. Напротив, поправил шляпу, повернулся и зашагал прочь.

Миллисент повернулась и побежала к своему дому, обеими руками придерживая на спине разорванные клочья одежды. Наконец она укрылась в собственной комнате. Она всем сердцем желала, чтобы Джонатан Лоуренс не купил виллу Белл и не переселился в соседний дом.

Миллисент спускалась по ступенькам задней лестницы в широкий холл, натягивая свои самые лучшие чёрные перчатки. Завернув за угол, она остановилась у комнаты брата. Алан, облокотясь на подушки, развалился в кровати и был так погружен в чтение, что не слышал стука ее каблучков о деревянный пол. Минуту Миллисент, незамеченная, стояла в проходе, наблюдая за ним. На массивной кровати с высокой, витиевато украшенной орнаментом спинкой орехового дерева, он казался совсем маленьким. Его голова, почти такая же темная, как и у нее, склонилась над книгой, и непослушная прядь упала на лоб. Он лениво поправил ее. Кожа, когда-то смуглая от загара, побледнела за последние годы заточения в четырех стенах, а плечи ссутулились от постоянных занятий с книгами, коллекцией камней и армиями оловянных солдатиков — всем тем, что заполняло теперь все его время. На коленях, спрятанных под складками пледа, лежала тяжелая объемистая книга.

Бедный Алан, в который раз подумала девушка, и знакомая боль сдавила ее горло. Парень был умным и ловким; он многое умел делать в жизни. Он никогда не думал, что будет проводить все свое время, валяясь в кровати, вот как сейчас. Где-то за жалостью пряталось острое чувство вины, со временем немного притупившееся, но не исчезнувшее. Если бы не она, Алан не лежал бы сейчас неподвижно в постели.

Длинными худыми пальцами он перевернул страницу, и в это время, должно быть, боковым зрением заметил сестру, так как тут же поднял голову, повернулся к ней и буквально расплылся в улыбке.

— Миллисент!

Сестра улыбнулась знакомой ласковой улыбкой так, как всегда улыбалась только ему:

— Доброе утро, Алан! — Она попыталась произнести это твердым голосом, чтобы дрожь не выдала ее чувств, и направилась к кровати брата. — Как ты себя чувствуешь?

Взглянув на нее, он вместо ответа пожал плечами.

— Доброе утро, Милли! О, да ты сегодня такая элегантная!

— Спасибо! — Миллисент сделала несложное па, продемонстрировав свой наряд.

На ней была ее лучшая темно-зеленая юбка, сшитая по моде, и подходящая по цвету короткая блузка, украшенная пуговицами цвета черного янтаря. Манжеты были оторочены бисером такого же цвета.

Миллисент хорошо осознавала свое положение аристократки — старой девы в их городке и всегда носила темные цвета и незатейливые фасоны, полностью оправдывающие это положение; но все же она очень ценила красоту и не могла удержаться, чтобы не украсить свой костюм хотя бы небольшой изысканной деталью. Платья ее всегда были безупречны. «У Миллисент Хэйз на платье никогда не найдешь ни одной морщинки», — сказала как-то одна дама. Темные густые волосы Миллисент расчесывала на пробор и укладывала кольцами на затылке; каждый волосок был на своем месте.

Сегодня она надела самую лучшую шляпу, тоже темно-зеленого цвета, купленную только в этом году на смену старой черной, которую Миллисент носила последние два года. Возможно, она не осмелилась бы ее купить; фиолетовая или черная были бы более практичны. Однако, это оказалась такая подходящая милая шляпка с двойной, уложенной в форме буквы «V» лентой, что она просто не устояла перед соблазном приобрести ее.

Зная, как не любит Алан поднимать голову, чтобы увидеть вошедшего, Миллисент быстро присела к нему на кровать. Алан был высоким, нескладным четырнадцатилетним подростком, когда упал с повозки с сеном. Прошли годы, но несмотря на болезнь, он продолжал расти, и поэтому, сидя рядом, Миллисент была ниже брата.

— Что за особый случай? — спросил Алан.

— Я просто иду в церковь, глупенький! Сегодня воскресенье. — Алан забывал о времени и путал дни недели. Здесь не было ничего удивительного: он все время находился дома, и хотя временами это было мучительно, Миллисент старалась не показывать своего раздражения.

— Ой, действительно! Какой я глупец! — он помолчал. — Думаю, это значит, что ты пойдешь сегодня к кому-нибудь из тетушек на обед.

— Да… — не было почти ни одного уикэнда, когда бы та или иная ветвь семьи не собиралась по воскресеньям на обеды в чьем-либо доме. И Хэйзы, и Конолли были большими, крепкими, сплоченными семьями, все члены которых жили в одном местечке вот уже шестьдесят лет, с тех пор, как здесь поселились их отцы.

— На этот раз у тётушки Ораделли. Ты не хотел бы пойти со мной? Все будут рады видеть тебя.

Алан скорчил забавную гримасу и застонал:

— Только, ради Бога, не это! Слушать рассказы тетушки Ораделли обо всех болезнях или несчастных случаях за последние тридцать лет? Увольте меня!

Миллисент хохотнула и наклонилась, чтобы сжать руку брата.

— Пойдем, пойдем, это не так уж и плохо!

— Нет, нет! Я в любое время могу наблюдать за шитьем и вязанием кузины Сонни или глубоким сном тети Нан прямо с переднего крыльца.

На этот раз Миллисент прыснула от смеха:

— Алан, ты просто невыносим! — Она задержала на нем свой веселый взгляд. — Но точнее не скажешь! — Она вновь рассмеялась.

— Думаю, мне лучше остаться дома и почитать, — сухо закончил Алан.

— Тогда встретимся после обеда, когда я вернусь от тетушки Ораделли. Джонни уже был у тебя?

— Нет. Ты же знаешь Джонни. Он, как всегда, опаздывает, — в его голосе послышались капризные нотки ребенка, что так не вязалось с его лицом: боль и страдания выжгли на нем морщины старика. Алану было всего двадцать пять, на четыре года меньше, чем сестре. В некоторых вещах он мог бы сойти за пожилого человека, в а чем-то никак не мог перебороть в себе ребенка.

— Я уверена, что он скоро зайдет. Как обычно. — Джонни был сыном их поварихи и домоправитель-ницы, Иды Джексон. Насколько его мать была умной и практичной, настолько он — сентиментальным тугодумом. Он делал кое-какую посильную работу для Миллисент и ее брата, ухаживал за садом или мог застеклить разбитое окно. Еще он вывозил Алана, когда тот хотел посидеть за своим столом или подышать воздухом на заднем дворе. В будни, когда Джонни крутился весь день по дому, занятый какими-то делами, Алан вызывал его, звоня в колокольчик, подвешенный рядом с кроватью. Но иногда проходило несколько минут, прежде чем Джонни медленно вплывал в комнату; помимо этого он часто опаздывал и по утрам.

Алан часто жаловался, но и Миллисент, и он сам прекрасно знали, что он никогда не разрешит кому-нибудь другому выполнять эту работу. В каком-то смысле Джонни, Ида и ее дочь Черри, которая занималась по утрам уборкой, были частью одной большой семьи, а не просто посторонними людьми, которых можно «нанять» и «уволить». Кроме того, Джонни «делал это» для Алана уже одиннадцать лет подряд и был одним из немногих, кому тот позволял видеть свои искалеченные, ставшие бесполезными ноги; Миллисент не могла вообразить, что брат подвергнет себя такому, как ему казалось, унижению, и покажет свои ноги еще какому-нибудь живому существу; вот почему он не обращал особого внимания на медлительность Джонни.

— Ида еще здесь?

— Да. Она принесла мне завтрак тысячу лет назад. Я уверен, что она приготовит мне ланч перед тем, как идти в церковь. Но вот с коляской она мне помочь не сможет так, как ты.

Миллисент ненавидела, когда брат становился мрачным или начинал жаловаться на что-либо. Это было для нее как нож в сердце, напоминание о том, как он, должно быть, несчастлив. Она посмотрела в окно, стараясь найти подходящий предмет, чтобы изменить тему разговора. Тяжелые шторы были раздвинуты, и лёгкий летний ветерок доносил сладковатый аромат жимолости, растущей вдоль стен дома. Шторы длиной от потолка до пола чуть заметно шевелились.

Вдруг с улицы на подоконник прыгнул кот. С минуту он разглядывал комнату, затем уселся и начал невозмутимо умываться. Миллисент нахмурилась, но кот с величественным равнодушием игнорировал ее присутствие.

— Я вижу, что ты все равно разрешаешь коту свободно заходить в твою комнату, — начала ворчать девушка.

Алан улыбнулся устроившемуся на подоконнике представителю кошачьего рода.

— Я люблю этого старого бандита. Он выносливее и более приспособлен к жизни, чем все мы, вместе взятые.

— В этом я не сомневаюсь.

Он был страшненьким, подумала Милли, совсем непохожим на ее толстого белого персидского кота Панжаба, грациозного, раскошного, с длинной пушистой шерстью. А у этого приблудного шерсть была белой с рыжими полосками, слишком часто вымазанной в грязи или, еще хуже, засохшей крови. Висящее ухо, несомненно, было разорвано в одной из многочисленных драк, и вся морда и туловище в мелких шрамах и царапинах. Он появился прошлой зимой на заднем дворе, и хотя Миллисент с Идой пытались его прогнать, кот просто отказался уйти. В конце концов, Милли была вынуждена вынести ему миску остатков от обеда; она не могла спокойно взирать на любое живое существо, умерающее от голода у нее на глазах. Вскоре и Ида вынесла пару старых ковриков и устроила ему постель на веранде, а перебраться в дом было для этого бродяги всего лишь делом времени. Он быстро нашел комнату Алана, а когда Миллисент обнаружила его там и попыталась прогнать, брат настоял, чтобы она позволила ему остаться.

С тех пор кот при любом удобном случае пробирался в комнату к Алану, особенно когда потеплело и у него появилась возможность входить через открытое окно. Миллисент принципиально отказывалась дать ему имя, называя просто «Кот», когда нужно было его позвать. Она именно принципиально не любила кота; он был слишком нахальным, обыкновенным уличным котом, и она со злостью думала о количестве грязи, приносимой им в комнату. По ее мнению, он никак не мог стать чьим-либо любимцем.

Но порой она становилась очень бдительной и следила, чтобы никто случайно не заметил, как она тайком гладит его и почесывает нахалу за ушком.

— Привет, Котик! — произнес Алан, подзывая его. Тот прыгнул на кровать, потоптался немного на месте, устраиваясь поудобнее, и, наконец улегся, глядя на Миллисент немигающим взглядом.

Милли скорчила ему рожицу. Но было так приятно видеть, как Алан гладит и почесывает кота. Она знала, что если бы Алан пожелал, она бы впустила в дом двух или трех бесполезных старых котов.

Она поднялась и взглянула на висящие на цепочке часики в виде кулона.

— Ну, мне лучше бежать, а не то я опоздаю! — Краешки губ брата изогнулись в улыбке.

— Ты можешь не смотреть на время. Все в доме ставят часы по тому, как ты ходишь в церковь.

Миллисент придала лицу выражение насмешливого негодования.

— Ну-ка, ты… — Она нагнулась и поцеловала его в лоб. — До свидания! До послеобеда. Будь осторожен.

Алан кивнул.

— Желаю хорошо провести время.

— Слушая описание опухоли на большом пальце ноги Мэри Сью Грэнтхем или наблюдая за тем, как продвигается вязание кузины Сонни? — поддразнила она брата, за что была вознаграждена улыбкой.

Кивнув на прощание, она вышла из комнаты.

Глава II

Миллисент достала с полочки у двери свой зонтик, потому что, несмотря на хорошее утро, знала, что ко времени ее возвращения послеобеденное техасское солнце будет палить нещадно.

Она сошла с крыльца и огляделась. Стоял прекрасный майский денек, и это уже само по себе поднимало настроение.

Ее кот Панжаб развалился на широких перилах лестницы. Это был просто пушистый белый комок шерсти, который неожиданно поднял голову и посмотрел на нее с ленивым интересом. Любимым занятием этого неповоротливого толстяка было лежать, свернувшись клубочком, на перилах или подоконнике. Когда он был в хорошем настроении, то мог устроиться на коленях у Миллисент и ни у кого больше, и то только тогда, когда сам посчитает нужным. С самого первого момента, когда девушка увидела его, она ясно поняла, что этот кот королевской крови.

— Здравствуйте, ваше Высочество! — прошептала Миллисент, погладив его за ухом. Он позволил ей эту вольность, зажмурив большие, удивительно синие глаза. — Как себя чувствует мой сладкий?

Миллисент еще раз погладила его и начала спускаться по лестнице. Первое, чего коснулся ее взор на улице, была вилла старой Белл, такая же тихая и пустая, как всегда. Было почти невозможно поверить в то, что вчера произошло в ее саду. Почти невозможно, но не совсем.

Это действительно было, все случилось на самом деле. Мужчина хотел купить дом Белл и переехать туда, и она успела выставить себя перед ним абсолютной дурой. Воспоминание о том, как необдуманно и глупо она вела себя, даже сейчас заставляло Милли краснеть. Каждый считает, что в возрасте двадцати девяти лет женщина должна хоть немного обладать здравым смыслом. Да и тетушка Ораделли как-то заметила, что удивлена быстрым взрослением Миллисент за последние несколько лет, тем, как ей удалось оставить в прошлом все ее неразумные выходки.

Вздохнув, Миллисент открыла калитку в невысоком заборчике, отделявшем ее сад от улицы. Утро было слишком хорошим, чтобы позволять воспоминаниям о встрече с Джонатаном Лоуренсом портить наступающий день. Она начала напевать какой-то мотивчик и даже размахивать в такт зонтиком.

В это время года воздух еще не был раскаленным от жары, а только приятно теплым, обещающим скорое наступление лета.

Листья на деревьях только-только распускались, зато в саду Хатауэев уже цвели розы: светло-розовые, ярко-красные и невинно-белые. Возле дома Морганов росло огромное дерево магнолии, верхушка которого касалась края крыши. Листва была темно-зеленая, и то здесь, то там на ветвях распускались огромные пышные белые бутоны, самая серединка которых была чуть тронута малиновым.

Миллисент всегда жила в Эмметсвилле, никогда не уезжала дальше Далласа, куда она с тетушкой Софи и кузиной Сьюзан наведывались в магазины.

Но она была твердо уверена, что нигде не существует места лучше, чем их маленький городок. Эммествилл всегда считался процветающим городом, даже задолго до того, как пятнадцать лет назад построили железную дорогу. До войны в него можно было добраться по Миссисипи. Расположенный всего в тридцати милях от Луизианы, Эмметсвилл был удобным портом; отсюда экспортировали хлопок и другую продукцию, получаемую на северо-восточных техасских фермах.

В отличие от большинства подобных маленьких городков, необжитых и необустроенных, в Эмметсвилле было проведено электричество и газовое отопление, выложена камнем мостовая Главной Улицы, на окраинах городка было построено мнбго аккуратных кирпичных домов и рабочих контор, а также многочисленных приятных на вид и даже по-своему элегантных особняков. Над мирно текущей речкой был разбит парк со скамейками для отдыха и столиками.

Но ничто из этих достоинств цивилизации не могло сравниться с прелестью природы Эмметсвилла. Его окружали сосновые леса; высокие стройные сосны росли везде, защищая городок от беспощадного техасского солнца зеленым балдахином, удерживающим прохладу, и покрывая землю мягким ковром хвои. Под высокими соснами теснились деревца пониже, большей частью дубы и орешник, кое-где магнолии, мимозы с их ровными и резными, подобно листьям папоротника, лепестками, которые от прикосновения стыдливо закрывались, и кизил с нежными распускающимися почками. В заболоченных местах у берега реки стоял большой шишковатый кипарис, поросший испанским мхом.

Словно вдохновленные красотой природы и ландшафта, жители Эмметсвилла выращивали в своих садах кустарники, деревья и яркие цветы так, что весной, казалось, город расцветал одним роскошным богатым бутоном. Миллисент не могла выразить словами всей силы, с которой эта красота воздействовала на ее чувства, к тому же ее рационализм и достаточная житейская практичность не позволяли даже пытаться это сделать, но она ощущала, как сжималось сердце при виде роскошной природы городка.

Дойдя наконец до Первой Баптистской Церкви — большого здания с мощным резным забором — она поднялась по ступенькам и направилась прямо к скамье Хэйзов. Вообще-то говоря, скамейка не принадлежала им, но члены клана Хэйзов так долго садились на одно и то же место и в одном и том же порядке, что эта скамейка стала считаться их постоянным местом: это было известно всем — как и то, что Слокумы всегда сидят в первом ряду слева.