Она остановилась, по щекам текли слезы. Она понимала всю бессмысленность этих признаний, в голове стучало от ужаса при мысли о том, что ее мужем станет этот вислогубый, пукающий, шумно писающий человек. Она злилась, но не на него, а на то, что разрыдалась перед ним.

— Я вообще не хочу замуж, я скорее умру…

Она остановилась. Она скорее умрет, чем станет рожать детей в доме Мэттью Слайза, но сказать она этого не могла из страха перед отцом. Несмотря на растерянность и слезы, в ней кипел гнев на Скэммелла.

Он был ошеломлен. Он жаждал этой свадьбы, жаждал с того момента, как Мэттью Слайз предложил брачный контракт, ведь женитьба на Доркас Слайз сделает Сэмьюэла Скэммелла очень богатым человеком. Когда же вчера вечером он ее увидел, его желание еще усилилось. Ведь Мэттью Слайз ни словечком не описал свою дочь, и Скэммелл поразился ее красоте.

Вчера вечером он не поверил своему счастью. Это была девушка потрясающей красоты, обладавшая спокойным величием, пробуждавшая в нем плотские желания. И вот теперь та же самая серьезная, покорная девушка вдруг взбеленилась. Он встал, нахмурившись.

— Ребенок должен быть покорен родителям, как жена покорна мужу.

Он заговорил суровым и мощным голосом проповедника. Он нервничал, но Мэттью Слайз вдолбил ему, что надо держаться непреклонно.

— Мы живем, окруженные любовью Господа, а не земной любовью к телу и наслаждениям. — Он был в своей стихии, будто взывал к пуританам. — Земная любовь, как и тело, способна к развращению, нас же призывает любовь небесная, божественная, обет, данный Ему и Его Сыну.

Она покачала головой, бессильная против пуританской демагогии, он сделал шаг в ее сторону, и голос зазвучал еще напористее:

— Бог очищает тех, кого любит.

Когда она посмотрела на него, душу ее переполняла горечь. Ответила же она ему другой цитатой.

— «Мой отец наказывал тебя кнутом, я же накажу тебя скорпионом».

Скэммелл сверкнул на нее глазами.

— Должен ли я передать вашему отцу, что вы отказываетесь исполнить его волю?

Она проиграла и понимала это. Если она отвергнет этого человека, отец запрет ее в комнате, посадит на хлеб и воду, а когда солнце скроется на западе, явится с толстым кожаным ремнем. Он будет размахивать им перед ней, крича, что такова воля Божья и что она — грешница. Ее передергивало при мысли о синяках и крови, о всхлипываниях под аккомпанемент свистящего ремня.

— Нет.

Скэммелл покачался взад-вперед. Голос его стал, сладким:

— Вполне понятно, что вы расстроены, дорогая. Женщины склонны расстраиваться. Воистину, воистину, слабый пол, да? — Он засмеялся, чтобы продемонстрировать сочувствие. — Вы узнаете, дорогая, что Бог устроил так, что послушание облегчает путь женщины. Пусть жена подчинится мужу. Послушание избавит вас от мучительного выбора. Смотрите на меня как на своего пастыря, и мы всегда будем жить в доме Господнем.

Охваченный порывом великодушия, он наклонился вперед, желая поцеловать ее в щеку. Она отшатнулась.

— Мы еще не обвенчаны, сэр.

— Воистину, воистину. — Он сохранил равновесие, сделав шаг вперед. — Скромность, как и послушание, украшает женщину.

Ему было горько. Он хотел эту девушку. Хотел тискать ее, целовать ее и в то же время испытывал робость. Ничего. Через месяц они поженятся, и она станет его собственностью. Он с хрустом сцепил руки и вышел на дорогу.

— Продолжим путь, дорогая? У нас письмо к брату Херви.

Преподобного Херви, викария прихода Уэрлаттон, родители окрестили Томасом, но, повинуясь внезапному религиозному рвению, охватившему за последние годы всю Англию и вылившемуся в войну между королем и парламентом, он взял себе новое имя. Подобно многим пуританам, он полагал, что имя должно отражать истину, и он долго и усердно молился о правильном выборе. Один из его знакомых взял себе имя «И Я Закую Их В Железные Кандалы», которое нравилось преподобному Херви, хотя представлялось чуть длинноватым. Был также и преподобный «Его Милость Вечна» Поттер, страдавший лихорадкой и обильным слюнотечением. Если бы Поттера призвали в мир иной, Херви, вероятно, воспользовался бы его именем, несмотря на длину. Но преподобный Поттер, похоже, решил своей жизнью оправдать символику собственного имени. Больной и дряхлый, он уже перешагнул за восемьдесят.

Наконец, после долгих поисков по страницам Священного Писания, многих исступленных молитв, вознесенных Господу, он остановил свой выбор на имени и не слишком длинном, и не слишком кратком, на котором, как ему казалось, лежал отпечаток мощи и достоинства. Он создал для себя имя, а имя создаст ему славу, и вся Англия узнает о преподобном «Верном До Гроба» Херви.

Преподобный Верный До Гроба Херви был человеком больших амбиций. Пять лет назад ему повезло — Мэттью Слайз вытащил его из захудалого прихода и предложил место в Уэрлаттоне. Приход был хороший, за все платила усадьба, и Верный До Гроба получал в год от Мэттью Слайза не менее тридцати фунтов. Но ему все равно было мало, честолюбие его не знало удержу. Он страшно мучился завистью, когда к другим священнослужителям приходила Слава, которой он был лишен.

Ему было сейчас тридцать два года, жил он холостяком и, несмотря на измененное по моде имя, оставался совершенно неизвестен за пределами графства. Нельзя сказать, чтобы в этом был виноват только Верный До Гроба. Два года назад, в 1641 году, ирландские католики восстали против английских сюзеренов, и протестантскую Англию охватил страх. Вот эта-то волна страха, решил Верный До Гроба, и вынесет его к славе. Он написал брошюру, которую потом расширил до книги, превратившейся со временем в двухтомный манускрипт, представлявший собой якобы рассказ очевидца об «Ужасах последней резни, учиненной ирландскими католиками над мирными протестантами тех мест». Он не ездил в Ирландию, не знал лично никого, из тех, кто там бывал, но не считал это помехой тому, чтобы вести рассказ от первого лица. Он считал, что Бог направит его перо.

Он обзавелся картой Ирландии, откуда черпал названия городов и деревень, и если бы удержался и ограничился кратким описанием кровавых событий, то наградой ему вполне могла бы стать столь желанная известность. Но краткость была ему неподвластна. Ночь за ночью он лихорадочно строчил, расцвечивая пером возникавшие в голове кошмары. Сцены изнасилования легко возникали в его воображении, но процесс этот чрезвычайно затянулся, и, когда созданный им перечень поруганных протестанток-девственниц попал к лондонским издателям, два других рассказчика уже опубликовали и пустили в продажу свои собственные истории. Преподобный Верный До Гроба Херви упустил момент. Рукопись вернули, не опубликовав.

Помимо того, что мир пребывал в неведении о его способностях, в жизни Верного До Гроба было еще одно горе. Священник с тридцатью фунтами годового дохода не должен бы испытывать недостатка в невестах, но его честолюбие могла удовлетворить лишь одна девушка, которую он считал достойной и подходящей спутницей в своем восхождении к вершинам, способной принести ему земные богатства. Он хотел жениться на Доркас Слайз.

Преподобный Херви тосковал по ней вот уже пять лет, украдкой наблюдал со своей низенькой кафедры, изыскивал всякую возможность наведаться в Уэрлаттон. Отсутствие других поклонников придало ему решимости обратиться к Мэттью Слайзу и предложить себя в качестве жениха, но Мэттью Слайз оскорбил его. Он выразился кратко, грубо и однозначно. Верный До Гроба никогда в жизни больше не должен заикаться об этом. Тем не менее, категорический отказ Слайза не умерил плотских желаний. Он все так же жаждал Доркас.

И вот теперь он сидел в саду и делал заметки для воскресной проповеди, когда ему доложили о Доркас. Девушка, которую в мечтах он видел своей невестой, пожаловала собственной персоной со своим нареченным.

То была горькая как желчь минута, но ничего не оставалось, как изобразить радушие. Он суетился вокруг Сэмьюэла Скэммелла, зная, что этот человек, возможно, будет платить ему жалованье. Делая вид, что обрадован встречей, Херви в глубине души испытывал глубочайшую обиду.

— Чудесная погода, брат Скэммелл.

— Воистину, воистину. То же самое я говорил дорогой Доркас.

Дорогая Доркас уставилась на траву и не произносила ни слова. Херви ей не нравился, никогда не нравился, ей не хотелось видеть его скорбное лицо, длинную шею и подпрыгивающий кадык. Херви нагнулся, чтобы заглянуть ей в лицо.

— Вы шли сюда пешком, мисс Слайз?

Ее подмывало ответить, что они прилетели на помеле.

— Да.

— Чудесный день для прогулок.

— Да.

Письмо Мэттью Слайза положили на солнечные часы, а Верный До Гроба засуетился и побежал в дом за скамейкой. Кэмпион присела на лавку, отодвинувшись, чтобы не соприкасаться с жирным бедром Скэммелла, тем временем Херви изучал послание.

— Так значит, читать оглашение?

— Да.

Скэммелл обмахивал лицо своей черной шляпой.

— Хорошо, хорошо.

Хотя за годы религиозных потрясений в Англии «Книга общей молитвы» и была изгнана из многих приходов, свадебные и похоронные ритуалы по-прежнему сохранялись. Требования закона полагалось соблюдать, и оглашение будет читаться в течение трех воскресений, давая прихожанам шанс высказать свои возражения против свадьбы. Кэмпион знала, что никто не возразит. Да и кто бы отважился перечить Слайзу?

Мужчины обсуждали предстоящую свадьбу, выбирали, какие псалмы петь, и решали, В котором часу все это должно произойти. Кэмпион пропускала разговор мимо ушей, как жужжание пчел, трудившихся над цветками в саду Верного До Гроба.

Они задержались на час и ушли после пространного обмена любезностями. Брат Скэммелл и брат Херви преклонили колени для краткой — всего десять минут — молитвы, в которой Верный До Гроба привлек внимание Всевышнего к счастливой паре и попросил его дождем излить благодать.

Верный До Гроба проводил своих гостей взглядом. И пока они шли по деревне, изнемогал от зависти. Его обуревала ненависть. Ненависть к Мэттью Слайзу, который не отдал ему свою дочь, ненависть к Сэмьюэлу Скэммеллу, который ее получил. Но Верный До Гроба сдаваться не собирался. Он верил в силу молитвы и, вернувшись в сад, нашел подходящие слова в книге Второзакония: «Когда выйдешь на войну против врагов твоих, и Господь, Бог твой, предаст их в руки твои, и возьмешь их в плен, и увидишь между пленными женщину, красивую видом, и полюбишь ее, и захочешь взять ее себе в жены, то приведи ее в дом свой».

С лицом, перекошенным от горечи, он молился, чтобы слова стали реальностью, чтобы в один прекрасный день Доркас Слайз оказалась его пленницей. Вот за каким занятием застал его Эбенизер Слайз, который пришел час спустя на свою ежедневную беседу.

— Брат Херви?

— Эбенизер! Дорогой Эбенизер! — Верный До Гроба с трудом поднялся на ноги. — Сражаюсь во славу Господню.

— Аминь, аминь.

Они сощурили глаза от слепящего солнца, а потом уселись каждый с открытой Библией на коленях и сердцем, преисполненным горечи, в груди.

Кэмпион мечтала о побеге, который, как она знала, невозможен. Она думала о рыжеволосом человеке, который смеялся, стоя в ручье, лежал рядом с ней на траве, разговаривал с ней так, будто они старые друзья. Тоби Лэзендер был в Лондоне, и она не знала, вспомнит ли он ее вообще. Она бы с радостью убежала, только куда? Ведь не было ни денег, ни друзей. И даже если в отчаянии она и думала, не написать ли Тоби Лэзендеру, она не представляла никого, кто мог бы доставить весточку от нее в замок Лэзен.

Каждый день вновь и вновь напоминал ей о ее судьбе. Гудвайф Бэггерли одобряла замужество. «Слава Богу, он хороший человек и надежный кормилец. Женщине большего и желать нельзя».

В другой раз, слушая объяснения Гудвайф о том, где что лежит в доме, она выяснила, что еще запланировано для нее в будущей жизни: «Есть хорошие пеленки и колыбелька. Это ваши с Эбенизером, мы сохранили их на случай, если будут еще дети». «Мы» всегда означало для Гудвайф ее самое и мать Кэмпион — двух ожесточившихся женщин, связанных дружбой.

Гудвайф окинула Кэмпион критическим взглядом:

— Ребенок у тебя родится еще до конца следующего года, хотя с твоими бедрами, будь я неладна, неприятностей не оберешься. Ума не приложу, от кого ты их унаследовала. Эбенизер худ, но широк в бедрах. Твоя мать, упокой Господь ее душу, была крупной женщиной, да и отец твой в этом месте не узок. — Она фыркнула. — Да исполнится воля Господня.

Верный До Гроба Херви прочитал оглашение первый, второй, а потом и третий раз. Назначенный день приближался. Она никогда не станет Кэмпион, никогда не познает настоящей любви.

«На ложе своем ночью искала я того, которого любит душа». Каждую ночь Кэмпион металась в своей постели в ожидании кошмара. Скэммелл овладеет ею, как бык телкой? Она ежилась от возникавших в ее воображении картин, слыша его сопение, чувствуя, как нависает над ней его грузное тело. Она воображала прикосновение мясистых губ к своей шее и беспомощно вскрикивала в своей кровати. Чэрити беспокойно ворочалась во сне.

Кэмпион рисовалась собственная смерть при родах — в тот самый момент, когда на свет появлялось что-то бесформенное, скользкое, окровавленное, — она видела, как это бывает у коров. Иногда она думала, что было бы легче умереть до свадьбы.

Отец лишь раз заговорил с ней о бракосочетании. Это случилось за три дня до церемонии. Он наткнулся на нее в буфетной, где она прихлопывала масло, придавая ему форму кубиков. Казалось, он был удивлен, наткнувшись на нее.

— Отец? — Она улыбнулась.

— Ты работаешь?

— Да, отец.

Приподняв муслин, прикрывавший кувшин с маслом, Мэттью Слайз потеребил материю своими большими руками.

— Я воспитал тебя в вере в Господа. Я честно выполнил свой долг.

Она почувствовала, что ему нужна поддержка.

— Да, отец.

— Он хороший человек. Божий человек.

— Да, отец.

— Он будет надежной опорой. Да. Надежной опорой. О тебе хорошо позаботились.

— Спасибо, отец.

Она видела, что он вот-вот уйдет. Поэтому прежде чем он закроет дверь, задала тот вопрос, который неотступно преследовал ее после памятного разговора со Скэммеллом под буками:

— Отец!

— Да, дочь?

— Что такое Договор, отец?

Мэттью Слайз пристально смотрел на нее, массивное лицо застыло, он мысленно взвешивал ответ. В его висках стучала кровь.

Она навсегда запомнит этот миг. Это был единственный раз, когда она не сомневалась, что отец ей солгал. Ведь, несмотря на свою необузданность, он пытался всегда быть честным. И верным своему суровому Богу. Теперь же она ясно ощутила — он солгал.

— Это приданое и ничего более. Предназначается конечно же твоему мужу, так что тебя не касается.

Муслин в его руках затрещал.

В ту ночь Мэттью Слайз молился. Молился о прощении за ложь, об отпущении греха. Он застонал при мысли о Договоре. Да, этот Договор принес ему такие богатства, какие даже не снились, однако вместе с ними принес и Доркас. Он пытался сломить ее дух, превратить ее в ревностную служанку своего сурового Бога, но было страшно подумать, что она когда-нибудь раскроет тайну Договора. Она сможет стать богатой и независимой, и все его усилия сразу же пойдут прахом, она возжаждет того беззаботного счастья, склонность к которому Слайз в ней угадывал и считал отметиной дьявола. Деньги Договора не предназначались для счастья. Согласно планам Мэттью Слайза, они должны были пойти на распространение страха перед Богом в грешном мире. Он молился, чтобы Доркас никогда-никогда не узнала правды.

Его дочь тоже молилась. Она не сомневалась, хотя не знала почему, что отец солгал. И в ту ночь, и в следующую она молилась, чтобы ее миновал ужас брака с Сэмьюэлом Скэммеллом. Молилась, как всегда, о счастье и о любви, обещанной Богом.

Накануне свадьбы показалось, что Бог, возможно, прислушался к ней.

Стояла погожая теплая пора. Был самый разгар лета, и днем умер отец.