17

На следующий день Майло пригласил меня на встречу. В пять часов вечера в задней комнате того же самого индийского ресторана.

— Приду. Есть что-нибудь новое?

— Агент Левича и его мать ничего нового не сказали. Мать в основном рыдала, а агент сказал только то, что Василий был красив и поразительно талантлив. Вот почему я хочу с тобой посоветоваться: по словам Петры, рана Левича — точная копия раны Беби-боя. К тому же коронер сообщил мне, что провод, обнаруженный на Левиче, той же толщины и прочности, как тот, что использовали для удушения Джули. И твоя догадка насчет того, что убийцу Беби-боя могли спугнуть, возможно, верна. Оказывается, в глухом закоулке был свидетель, бездомный бродяга, пьяный в стельку. По этой причине, а также из-за темноты его описание преступника не многого стоит. Но не исключено, что убийца почувствовал его присутствие и дал деру.

— А каково описание?

— Мужчина в длинном пальто. Он подошел к Ли, поболтал о чем-то, а потом сделал движение, похожее на крепкое объятие. Мужчина уходит. Ли падает. Убийца не сделал никакого движения в сторону бродяги — Линуса Брофи, а там кто его знает.

— Убийца не пошел бы к Брофи.

— Почему?

— Из-за своего «пунктика». Мы имеем дело с человеком, преследующим весьма специфические цели.

Собрав свои бумаги, я поехал в кафе «Могул». Та же самая женщина в сари, гостеприимно улыбаясь, проводила меня через весь ресторан к неприметной двери рядом с мужским туалетом.

— Он здесь!

Комната без окон, надо думать, служила когда-то складским помещением. Майло сидел за столом, накрытым на троих. Позади него стоял спальный диван, прислоненный к стене. На диване лежали плотно свернутые постельные принадлежности, стопка индийских журналов и пачка бумажных салфеток. Сквозь потолочную решетку проникал запах карри.

Когда я садился, он окунал некое подобие вафли в сосуд с красным соусом. Соус превращал его губы в нечто похожее на печень.

— Ты, наверное, произвел большое впечатление на нашу хозяйку.

— Я даю хорошие чаевые, и они полагают, что в моем присутствии более защищены. — У них были какие-нибудь проблемы?

— Обычные — надоедают пьянчуги, нежеланные люди со своими предложениями. Пару недель назад, когда я был здесь, какой-то идиот, предлагавший им купить сухие цветы в качестве средства, немедленно погружающего в нирвану, стал неуправляем. Я предпринял несколько дипломатических шагов.

— А теперь ООН требует от тебя соответствующего доклада.

— Ну, этой деревенщине, кажется, нужна помощь. А вот и она. Майло встал, чтобы приветствовать Петру Коннор.

Петра огляделась и улыбнулась.

— Ты и впрямь знаешь, как угостить девушку, Майло.

— Только лучшую представительницу голливудского отделения.

На ней был обычный черный брючный костюм, на губах коричневатая губная помада, а на лице бледно-матовая косметика. Коротко подстриженные волосы блестели, глаза сверкали. Как и Майло, Петра принесла раздувшийся мягкий плоский чемоданчик для документов. Его чемоданчик был потрескавшимся и серым, ее — черным и блестящим.

Она махнула мне рукой:

— Привет, Алекс.

Потом в комнату вошел сутулый мужчина, и Петра обернулась:

— Ребята, это мой новый напарник Эрик Шталь.

Шталь тоже был в черном. Накрахмаленная белая сорочка, мешковатый костюм и плотно повязанный серый галстук. Щеки ввалились, глаза посажены глубоко, как у слепого. Коротко подстриженные темно-каштановые волосы, на полтона светлее, чем у Петры, но с четко выраженным оттенком. Он был на несколько лет старше Петры, но такой же худощавый и бледный. Его одутловатость болезненно контрастировала с косметикой Петры. Если бы не красные пятна на лице, его можно было бы принять за экспонат Музея восковых фигур.

Он оценивающим взглядом осмотрел помещение. Тусклый, безразличный взгляд.

— Здравия желаю, Эрик, — сказал Майло.

— Здравия желаю, — тихо ответил Шталь и перевел взгляд на стол.

Вокруг стола стояло только три стула.

— Сейчас я тебя устрою, — вызвался Майло.

— Просто достань стул. Есть Эрик не будет, — сказала Петра.

— В самом деле? — удивился Майло. — Тебе не нравится индийская кухня, Эрик?

— Я уже ел сегодня, — ответил Шталь голосом, который точно соответствовал его взгляду.

— Эрик вообще не ест, — пояснила Петра. — Он уверяет меня, что это не так, но я ни разу не видела, как он ест.

Улыбающаяся женщина принесла блюда с кушаньями. Майло взял себе большой кусок, мы с Петрой накололи вилками по маленькому кусочку, Эрик Шталь положил руки на стол и рассматривал свои ногти.

Присутствие Шталя, казалось, исключает пустую болтовню. Поэтому Майло перешел прямо к делу, дав почитать нам дело Джули Киппер, после чего подвел краткий итог тому немногому, чем располагал по делу Василия Левича.

Оба голливудских детектива выслушали все без комментариев.

— Не резюмируешь ли данные по делу Беби-боя?

— Конечно, — согласилась Петра.

Ее краткий рассказ касался лишь относящихся к делу деталей. Четкое резюме свидетельствовало о том, как мало материала ей удалось собрать. Когда она закончила, я понял, что это беспокоит ее.

Шталь хранил молчание.

— По крайней мере есть сходные черты с делом Левича, — заметил Майло. — А как насчет психиатрической премудрости, Алекс?

Я поведал о случаях убийств вне города, слегка коснулся дела Уильфреда Риди, поскольку этот случай был явно связан с наркотиками, и перешел к делу Чайны Маранга. Я высказал предположение, что ее убили в процессе назойливого преследования, о котором она не подозревала. Собеседники выслушали меня, но реакции не последовало.

Три непроницаемых лица. Если я прав, то перед ними стояла сложнейшая задача.

— В ту ночь, когда Чайна исчезла, — продолжил я, — она ушла из студии в отвратительном настроении и, что вполне возможно, под кайфом. Чайна отличалась дурным характером и не скрывала своих чувств, внезапно обрушивая гнев на других. Вот наиболее характерный пример: она отказалась давать интервью репортеру журнала фанатов, однако редактор проявил настойчивость и опубликовал обозрение. Хвалебную статью. Благодарность Чайны выразилась в том, что она позвонила этому человеку и наплевала в душу. Оскорбила ужасно, как сказал один из музыкантов ее джаз-банда. У Чайны не было чувства самосохранения, она вела рискованный образ жизни. Эта черта характера и приступ ярости, охватившие ее в неудачно сложившейся ситуации, могли стать причиной смерти.

— Как назывался журнал фанатов? — спросила Петра.

— Нечто под названием «Груврэт». Я искал, но не нашел его. Ее тонкие белые пальцы легли на мою руку и прервали меня, не позволив докончить фразу.

— «Груврэт» писал о Беби-бое. — Петра открыла свой чемоданчик, вынула книгу нераскрытых убийств и начала листать ее. — Редактор был настойчив и в отношениях со мной. Настоящий зануда, звонил мне постоянно, выпытывал детали… Вот он: Юрий Драммонд. Я не принимала его всерьез, потому что он напоминал мне надоедливого ребенка. Утверждал, что никогда не встречался с Беби-боем, но опубликовал краткий биографический очерк, посвященный музыканту.

— То же самое, что и в случае с Чайной, — заметил Майло. — Беби-бой тоже отказал ему?

— Я не спрашивала. Он говорил, что интервью не главное в его журнале. Издатели ставят перед собой цель глубоко исследовать суть искусства, а не персоналии или другую подобную чепуху. Он разговаривал как двенадцатилетний мальчик.

— А что он от тебя хотел? — спросил я.

— Кровавые натуралистические детали. — Петра нахмурилась. — Он казался мне молодым вурдалаком.

— Интересно, писал ли он когда-нибудь о Джули Киппер, — сказал Майло.

— Действительно, — согласилась Петра.

— Я пытался найти экземпляр «Груврэт» на большом развале на Сельме, но не нашел. Владелец развала посоветовал обратиться в магазин комиксов на бульваре, но он был закрыт.

— Вероятно, пустяковое и не заслуживающее доверия издание, — предположил Майло. — Именно так и сказал музыкант из джаз-банда Чайны. Номера журнала у него тоже не сохранилось.

— Юрий Драммонд… звучит как вымышленное имя. Он что, хочет стать космонавтом?

— Все представляют себя в ином свете. Таков стиль Голливуда. — Петра посмотрела на Шталя. Он промолчал.

— Особенно когда находятся в бегах, — добавил я.

— «Груврэт». Что это означает? — спросила Петра. — Фанат, который тронулся умом?

— Кто-то глубоко эмоционально связан с карьерами жертв. Возможно, это человек, чья индивидуальность прочно связана с творчеством других. «Паразитируют на здоровом теле человека художественно одаренного», как бывший муж Джули Киппер охарактеризовал критиков, агентов, владельцев галерей и прочих людей, присосавшихся к миру творческого созидания. То же самое можно сказать и о фанатичных поклонниках. Порой такие связи перерастают в деловые отношения. Поклонники становятся президентами фан-клубов и торгуют памятными вещами, которых касалась рука кумира. Но суть дела сугубо эмоциональна. Популярность по ассоциации. Для большинства людей подобное идолопоклонничество — мимолетное увлечение. Оно прекращается, когда эти люди взрослеют. Однако отдельные лица, пребывающие в пограничном состоянии, никогда не взрослеют, и то, что начинается как безобидная подмена собственного «я» — ребенок, который стоит перед зеркалом и играет на воображаемой гитаре, воображая себя Гендриксом, — может превратиться в психологическое похищение.

— Похищение чего? — спросил Майло.

— Личности, которой восхищаются. «Я знаю звезду лучше, чем он знает сам себя. Как это он позволил себе жениться, предал меня, не послушался моего совета?»

— Как он мог отказаться от любезно предложенного ему интервью? — продолжила Петра. — Молодые люди — это самые настойчивые поклонники, так? А Юрий Драммонд производил впечатление именно подростка. То, что он публикует журнал для поклонников, ставит его в ряды наиболее активной группы фанатов.

— Возможности публикации с помощью настольных средств пробудили надежды в среде наиболее активной группы фанатов, — добавил я. — Купи компьютер и принтер, и ты тоже можешь стать газетным магнатом. Я знаю, что эти жертвы отличаются друг от друга в социально-экономическом плане. Но я всегда считал, что решающий фактор — их карьера, готовность к взлету. А что, если убийца воспылал страстью к ним именно потому, что они не были звездами? Лелеял фантастические мечты о спасении: мечтал стать творцом звезд, публикуя о них материалы. Они отказались от его услуг, и он прервал их восхождение. Не исключено: он убедил себя, что они его предали.

— Или, — вмешалась Петра, — раз уж мы заговорили о таланте сострадания, может, он сам был честолюбивым служителем искусства и его просто снедала зависть.

— Честолюбивый гитарист, певец и пианист? — усомнился Майло.

— Человек, страдающий манией величия, — уточнила она. Все три детектива посмотрели на меня.

— Это возможно, — ответил я. — Дилетант, который скачет от одной забавы к другой. Много лет назад у меня был пациент, преуспевающий писатель. Чуть ли не каждую неделю он встречался с кем-то, кто был готов написать Великий Американский Роман, если бы имел на это время. Этот парень написал свои первые четыре романа, продолжая работать в двух местах. Одно, по его словам, ставило его в тупик: когда кто-то говорит, что хочет стать писателем, он никогда им не становится. Когда он говорит, что хочет писать, у него есть шанс. Это отчасти соответствует нашему варианту с фанатичным убийцей — с таким, кто впадает в наркотическое опьянение от внешних привлекательных сторон созидания.

Петра улыбнулась.

— Паразитирует на здоровом теле искусства. — Много лет назад она писала картины. — Мне это нравится.

— Итак, у нас две возможности, — заговорил Майло. — В голове убийцы поселилась либо фантастическая идея, что он спаситель, либо его обуревает патологическая зависть.

— Или то и другое, — сказал я. — Если не ошибаюсь.

— Не вздумайте говорить это на месте для дачи свидетельских показаний в суде, доктор, — засмеялась Петра. — Юрий Драммонд посвятил свой журнал фанатов исследованию сути искусства. Когда он начал приставать ко мне с просьбами представить ему наиболее кровавые детали, это походило на желание повторно посетить место преступления — в плане психологическом.

— Эготизм, — сказал Майло, — как у поджигателей, любующихся пламенем.

— Юрий Драммонд писал что-нибудь о Беби-бое? — спросил я.

— Он, кажется, говорил мне, что это делал некий журналист, — ответила Петра. — Я записала имя того человека. Тогда мне казалось, что это не имеет отношения к делу. — Она положила салфетку на стол. — Пора проверить того человека, отработать свое жалованье. Все было очень мило, Майло. Позволь мне расплатиться по счету вместе с тобой.

— Забудь об этом. У меня здесь открытый счет.

— Ты уверен?

— Я раджа, — сказал он. — Иди расследуй преступление. Позванивай.

Петра коснулась плеча Майло и направилась к двери. Шталь встал и последовал за ней. За все время он не проронил ни слова.

18

Человек, предпочитающий помалкивать. Некоторые женщины считают, что это им нравится.

Петра относилась к их числу, но работа со Шталем оказалась крайне трудным делом.

Этот парень никогда не заговаривал, пока к нему не обращались, и даже в таком случае снимал слова со своего счета в банке словарного запаса крайне расчетливо — буквально по слогам.

И вот теперь, когда они ехали со встречи с Майло и Алексом, казалось, должна была начаться оживленная дискуссия. Но Шталь сидел и смотрел в окно, безучастный, равнодушный.

Что, смотрит, нет ли где-нибудь еще одной угнанной машины? За одну неделю Шталь обнаружил три автомашины общего назначения. Пассажира второй из них разыскивали за совершенное им уголовное преступление. Так что оба они получили по очку за хорошую службу. Но если именно это подогревало чувство собственного достоинства Шталя, ему следовало бы попросить о переводе в отдел борьбы с угоном автомобилей. Петру поражало, что он предпочел убойный отдел. Почему Шталь отказался от спокойного места в армейской службе безопасности, чтобы работать на улицах, удивляло ее еще больше.

Она рискнула задать несколько вопросов. Все попытки пробить броню кончались неудачей. Раковина оказывалась непробиваемой.

Нет, старина Эрик не был стойким мачо, желающим занять доминирующее положение. Не обуревала его и жажда славы. Напротив, с самого начала он дал ясно понять, что Петра — старший партнер.

В отличие от большинства мужчин он умел извиняться. Даже в тех случаях, когда в этом не было необходимости.

На третий день их совместного дежурства Петра пришла на службу рано и увидела, что Шталь сидит за столом. Он читал сложенную газету и посасывал травяной чай. Это было еще одной его характерной чертой — он не пил кофе. И если что-нибудь отличало его от других детективов, так это патологическая неприязнь к кофеину.

Заметив ее, он поднял глаза, и Петра заметила в них беспокойство — самый что ни на есть маленький намек на тревогу в его бесстрастных карих глазах.

— Добрый вечер, Эрик.

— Это не моя идея, — сказал он, передавая ей газету, на одной из последних страниц которой была помещена заметка в два параграфа, обведенная черным фломастером.

Обзор убийства, связанного с армянской бандой. Ее имя, как следователя, в печати. И Шталя — тоже.

Под этим делом была подведена жирная черта задолго до появления Шталя. Кто-то, возможно, какой-то придурок-пиарщик, не исключено, что и сам Шулькопф, преднамеренно копая под Петру, выдал на-гора эту положительную оценку их совместной деятельности.

— Тебе не о чем беспокоиться, — сказала Петра.

— Мне это не нравится.

— Не нравится — что?

— Этим делом занималась ты.

— Меня это не волнует, Эрик.

— Я подумал, не позвонить ли мне в «Тайме».

— Это смешно.

Шталь внимательно посмотрел на нее.

— О'кей, — сказал он наконец. — Мне просто хотелось внести ясность.

— Ты ее и внес.

Шталь вернулся к своему чаю.

За милю до отделения полиции Голливуда Петра спросила:

— Итак, что ты думаешь?

— О чем?

— О версии Делавэра.

— Ты знаешь его, — ответил Шталь. Утверждение, а не вопрос.

— Если ты хочешь выяснить, хороший ли он детектив, то, да, хороший. Мне приходилось работать с ним и с Майло. Майло — самый лучший, у него самый большой процент раскрываемости в западном Лос-Анджелесе, а может быть, и во всем управлении. — Шталь постучал по колену. — Он голубой, — сообщила Петра. Молчание. — Делавэр умный, — продолжила Петра. — Блестящий. Я обычно не доверяю психиатрам, но этот прошел строгий отбор.

— Тогда его версия мне нравится.

— И что дальше? Поищем «Груврэт» через магазины комиксов или попытаемся найти журнал с помощью телефонных звонков?

— Используем оба варианта, ведь нас двое.

— Чем бы предпочел заняться ты?

— Ты первая.

— Скажи, что ты предпочитаешь, Эрик.

— Я займусь телефонами.

Вот так неожиданность! Эрик — за своим столом, избегающий живого общения с людьми.

Высадив его, Петра поехала по Голливуду в поисках книжных магазинов. Вопросы относительно «Груврэт» вызывали лишь озадаченные взгляды продавцов. При пятой попытке прыщавый мальчишка, стоявший за прилавком, показал большим пальцем на картонный ящик слева от него. Надпись, сделанная красными чернилами, сообщала: «Старые журналы фанатов, один доллар».

От ящика пахло плесенью. Он был набит помятой бумагой и отдельными листами — подшивками порванных журналов. — Вы уверены, что там есть журналы «Груврэт»?

— Возможно, — ответил парень и уставился куда-то в сторону. Петра начала шарить в ящике, подняла пыль, от которой ее черный жакет стал серым. Большая часть журналов для фанатов представляла собой мусор, интересный только для увлекающихся этим делом юнцов. Журналы, напечатанные на некачественной бумаге, Петра только пробегала глазами. Мир алогичности, колеблющийся от скучного до совершенно бессмысленного. В основном это были статьи, посвященные музыке и кинокартинам, и грязные шутки.

Почти на самом дне стопки она нашла экземпляр «Груврэт» без обложки. Десяток страниц плохо напечатанного теста и любительские комиксы. По надписи в верхней части первой страницы Петра поняла, что этот экземпляр был опубликован прошлым летом. Никаких указаний на номер журнала.

Не было и подробных данных о редколлегии.

Юрий Драммонд, редактор и издатель Сотрудничающие авторы: обычная банда негодяев.

Вторая строчка кое-что напомнила Петре — плагиат из журнала «Мэд». Все ее четыре брата коллекционировали «Мэд». Что-то касающееся обычной банды идиотов…

Таким образом, мистер Драммонд не был оригинален, но с претензиями, что вполне соответствовало версии Алекса.

В конце первой страницы указывался адрес, по которому подписчики могли посылать свои чеки. Журнал обещал «нерегулярное издание» и оценивал годовую подписку в сорок долларов.

Все тот же бред. Интересно, неужели кто-то клюет на это? Ну, если существуют идиоты, готовые платить по три доллара за одну минуту телефонного гадания на картах таро, значит, возможно все, что угодно.

Адрес был голливудский — Сансет, восточнее Хайленда, неподалеку от того места, где находилась Петра.

Она просмотрела оглавление. Четыре материала о рок-группах, о которых Петра никогда не слышала, одна хвалебная статья о скульпторе, работающем с собачьим дерьмом, которое покрывал пластиком.

Автор статьи о ваянии, пишущий под псевдонимом «мистер Питч», подлинный ценитель фекального искусства, называл его «вполне приемлемым примитивным искусством, выворачивающим внутренности (привет, испорченные ребята)». Петра вполне убедилась в том, что имеет дело с подростковым умом, а это никак не сочеталось с тщательным планированием убийств. И все же на журнал для фанатов, проходящий по двум делам, стоило обратить внимание.

Просматривая остальные страницы, Петра не обнаружила ничего ни о Беби-бое Ли, ни о Джульетте Киппер, ни о Василии Левиче. Не нашла она ничего и о бостонском деле, выявленном Алексом, ни об убийстве балерины Бернет. Петра имела кое-какие сомнения по поводу Бернет, но понимала, что игнорировать догадки Алекса не следует.

Заплатив за потрепанный журнальчик, она направилась в редакцию «Груврэт».

Узкий променад в Гроувере и Сансете. Почтовые ящики с объявлением «Писем не опускать». Большое потрясение.

«Комплект-248» оказался абонентским ящиком 248, арендуемым теперь фирмой «Верна Джой, Холливуд косметике». Петра поняла это, ибо, ожидая, когда сотрудница перестанет заниматься своей кутикулой и обратит на нее внимание, заметила на прилавке две большие стопки писем. К Верне Джой проявляют большой интерес — слишком много почты на один абонентский ящик.

Верхний конверт был розового цвета. Обратный адрес указывал: Де-Мойн, — а аккуратный женский почерк извещал: «Чек внутри».

Заведующая почтовыми ящиками наконец отложила пилку для ногтей, заметила, что Петра рассматривает стопки писем, схватила их и сунула под прилавок.

Петра показала ей свое удостоверение личности, и раздражение на лице женщины сменилось презрением.