Алекс Делавэр (№17) - Ледяное сердце

— Агрессивна? — уточнил Майло.

— Напротив — пассивна, с затуманенным сознанием, заторможена, ей было трудно сосредоточиться, отмечалось и нарушение двигательной функции. Она спотыкалась, падала… именно это с ней и случилось? Упала и ударилась головой?

— Едва ли, — ответил Майло.

— Кто-то помог ей в этом?

— Пока мы не знаем, сэр.

— О Боже! — воскликнул Уизерспун. Майло вынул свою записную книжку.

— Как фамилия врача, которая осматривала Эрну в связи с кровотечением?

— Мы пользуемся услугами нескольких врачей — все добровольцы. Думаю, в тот раз была Ханна Голд. Ее кабинет находится в районе Хайленд. Это было всего один раз. Регулярных осмотров Эрны она не проводила. Никто не проводил. Нам никогда не удавалось найти ее. Бог дает, и Бог берет, но мы, смертные, совершаем многое такое, что влияет на путь, избранный нами.

— Что вам известно о жизни мисс Мерфи в ее семье?

— Ничего. Она никогда не говорила об этом.

— Были ли у нее друзья? — спросил я. — Общалась ли она с вашими постояльцами?

— Я не замечал этого. По-моему, женщины побаивались ее. В крупной Эрне было что-то устрашающее.

— Каким образом?

— Ходила она покачиваясь, бормотала, что-то ей мерещилось.

— Что мерещилось?

— Эрна никогда не говорила об этом, но по ее поведению, жестам мы догадывались, что она испугана. Однако попытки успокоить ее Эрна отвергала.

— Итак, женщины боялись ее.

— Возможно, я преувеличиваю. Они скорее нервничали, чем боялись. Эрна никогда не создавала проблем. Иногда она забивалась в угол и, возбужденная, начинала бормотать и махать кулаком. В такие моменты все ее сторонились. Но Эрна ни на кого не нападала. Порой она била себя в грудь, стучала по голове костяшками пальцев. Ничего серьезного, но вы понимаете, как это пугает.

— Относительно периодов просветления, — проговорил я. — Почему вы решили, что она получила хорошее образование?

— Ее словарный запас. То, как она использовала его. Хотелось бы привести конкретный пример, но не могу. Прошло много времени с тех пор, как я видел ее.

— Сколько? — уточнил Майло.

— Три, возможно, четыре месяца.

— Вам не трудно заглянуть в ваши записи и сказать точнее, сэр? — попросил Майло.

— Мне очень жаль, но записи, которые мы ведем, предназначены для правительства. Статус учреждения, освобожденного от налогов, и прочее. Работа с бумагами, предназначенными для правительства, отнимает у меня много времени.

— Богатый словарный запас, — повторил я.

— Более того, хорошая дикция. В ее манере говорить было нечто… изысканное.

— О чем она говорила в периоды просветления?

— Надо спросить Диану. — Уизерспун подошел к своему столу, нажал кнопку внутреннего телефона и тихо поговорил с кем-то. — Она сейчас спустится.

Шестидесятилетняя Диана Петрелло, полная женщина небольшого роста, с коротко подстриженными седыми волосами и огромными очками в черепаховой оправе, в розовом свитере и длинной юбке, услышав от Майло об Эрне Мерфи, проговорила мягким высоким голосом «Бог мой!» Он добавил некоторые детали, и по ее щекам потекли слезы. Когда она села напротив нас, Дэрил Уизерспун подал ей чашку кофе.

Погрев о чашку руки, Диана сказала:

— Надеюсь, бедняжка наконец обретет покой. — Истерзанная душа, — кивнул Майло.

— О да. Не все ли мы таковы?

Он повторил мой вопрос относительно периодов просветления у Эрны Мерфи. — О чем она говорила… — начала Петрелло. — Ммм, в основном об искусстве. Эрна часами сидела, рассматривая репродукции. Однажды я купила для нее несколько книг по искусству, но когда принесла их сюда, Эрна уже ушла. Такая уж она была. Беспокойная, непоседливая. В сущности, после этого я не видела ее.

— Какой вид искусства ей нравился? — поинтересовался Майло.

— Пожалуй, этого я не знаю. По-моему, живопись.

— Пейзажи.

Красивые пейзажи Джули Киппер.

— Все красивое, — ответила Петрелло. — Казалось, красота успокаивала ее. Но не всегда. Ничто не действовало на Эрну, когда она была не в себе.

— Она находилась в сильном возбуждении, — заметил Майло.

— Но никогда не создавала проблем.

— Были ли у нее друзья в «Дав-хаус»?

— Нет.

— Друзья вне приюта?

— Я никого не видела.

— Говорила ли она о друзьях вне приюта? Петрелло покачала головой.

— Конкретно, мадам, меня интересует молодой человек немногим более двадцати лет от роду. Высокий, худощавый, темноволосый, прыщеватый. Носит очки.

Петрелло взглянула на Уизерспуна. Оба покачали головами.

— Это он убил ее? — спросил Уизерспун.

— Нам неизвестно, убил ли ее кто-нибудь вообще, сэр. Что еще вы можете рассказать нам о мисс Мерфи?

— Это все, что пришло мне в голову, — ответила Петрелло. — Она была так одинока. Как многие из них. Это главная проблема. Одиночество. Без Божьей благодати все мы одиноки.

Майло спросил, можем ли мы показать фотографию Эрны Мерфи другим обитателям приюта. Дэрил Уизерспун нахмурился.

— В приюте на этой неделе всего шесть женщин, — сообщила Диана Петрелло.

— А мужчины есть? — спросил Майло.

— Шестеро.

— Последние недели были очень трудными. И все, кто сейчас здесь, весьма ранимы. Ваши фотографии могут травмировать их, — пояснил Уизерспун.

— А если мы поговорим с ними, не показывая фотографий? Вы можете пойти с нами и убедиться, что мы не делаем ничего дурного.

Уизерспун и Петрелло переглянулись.

— Что ж, поговорите, — кивнул Уизерспун. — Но если что-то пойдет не так, мы сразу же уйдем, согласны?

Уизерспун вернулся за свой стол, а мы с Майло последовали за Петрелло наверх по жалобно скрипящим ступеням. Отельные комнаты верхних этажей располагались вдоль длинного светлого коридора. Женщины размещались на втором этаже, мужчины — на третьем. В каждой комнате стояли две двухъярусные кровати. Библии на подушках, небольшой платяной шкафчик и несколько плакатов религиозного содержания.

Половина постояльцев пребывала в полусонном состоянии. Назвав имя Эрны Мерфи, мы увидели лишь бессмысленные взгляды. Только молодая темноволосая женщина Линнет с лицом манекенщицы и следами уколов на тоненьких руках сказала:

— Рыжеволосая здоровячка?

— Вы знаете ее?

— Спала с ней в одной комнате пару раз.

Глаза Линнет — огромные, черные, с выражением затравленности. Волосы — длинные и темные. На левой стороне шеи — татуировка в форме звезды. Она сидела, согнувшись, как старуха, на краю нижней постели и держала в одной руке Библию, в другой — пакетик хрустящего картофеля. Все в этой поникшей женщине свидетельствовало о безнадежном взгляде на жизнь.

— Что с ней случилось? Линнет весело улыбнулась.

— Услышали что-то смешное, мадам? — удивился Майло.

— Конечно, слово «мадам». И что, кто-то замочил ее?

— Мы в этом не уверены.

— Может быть, это сделал ее дружок.

— Что за дружок?

— Не знаю. Эрна только сказала мне, что он очень толковый.

— Когда она сказала вам это? — Кажется, давно. — Линнет взглянула на Петрелло: — Наверное, не в последний раз, когда я была здесь?

— Несколько месяцев назад, — ответила Петрелло.

— Я путешествовала, — пояснила Линнет. — Должно быть, прошло несколько месяцев.

— Путешествовали? — удивился Майло.

— Знакомилась с США. Да, наверное, прошло несколько месяцев — может, шесть, семь, не знаю. Я это запомнила, потому что подумала тогда: Эрна врет как сивый мерин. Да кому нужна такая страхолюдина?

— Она не нравилась вам.

— А что в ней могло нравиться, в этой чокнутой? Начинала с тобой толковать, потом балдела, ходила и говорила уже сама с собой.

— Что еще она рассказала о своем дружке? — спросил Майло.

— Только это.

— Толковый. — Да.

— Имени не называла? —Не.

Майло подошел ближе. Диана Петрелло встала между ним и Линнет, и он отступил назад.

— Если бы вы сказали нам что-нибудь об этом дружке, я хорошо отблагодарил бы вас.

— Я ничего не знаю, — ответила Линнет, потом добавила: — Она сказала, что он толковый. Вот что. Хвасталась: «Раз он толковый, значит, я тоже толковая». Эрна сказала, что он придет и заберет ее отсюда. Вот так.

— Заберет из «Дав-хаус»?

— Отсюда. Из жизни. С улицы. Может, он так и сделал. Посмотрите, что с ней произошло.

Мы вернулись в машину.

— Что ты думаешь? — спросил Майло.

Эрне Мерфи нравилось искусство. Это объединяло ее с Кевином, этим самозваным вершителем судеб творческих людей. Картины Джули Киппер — это искусство. Возможно, Эрну влекло к ним. Не исключено, что Кевин направил ее на выставку. Использовал Эрну, чтобы отвлечь внимание.

— Коко Барнес открыла запасный выход и, вероятно, забыла закрыть его. — Майло потер лицо. — Страдающая психозом интеллигентная женщина. Как по-твоему, не использовал ли он Эрну и для чего-нибудь еще? Не добился ли Кевин того, чтобы она убила Джули? Крупная Эрна вполне справилась бы с хрупкой девушкой, особенно в тесном туалете. Если это сделала женщина, тогда понятно отсутствие спермы и сексуального насилия. И нам сказали, что иногда Эрна бывала вполне разумна.

— Относительно разума, — уточнил я. — Убийство Джули слишком хорошо спланировано и продумано; вряд ли это под силу психопату. На месте преступления не осталось никаких улик, даже отпечатков пальцев. Такой предусмотрительности ожидать от Эрны нельзя. Нет, тут что-то другое. Некто Э. Мерфи год назад подписал обзорную статью о Василии Левиче. Язык статьи напыщенный, но недостаточно путаный для Эрны. Ее имя украли.

— Толковый дружок, — усмехнулся Майло. — Линнет уверена, что Эрна заблуждалась насчет его.

— По части романтических связей — конечно. Но их связывали другие взаимоотношения. Эстетические интересы Эрны, ее образованность, умение четко выражать мысли — все это могло привлекать к ней такого человека, как Кевин Драммонд. Трагическая фигура, достигшая предела отчаяния, совершенно чужая другим людям. Даже ее психоз, возможно, импонировал ему. Некоторым дуракам кажется, что в сумасшествии есть нечто чарующее. Но что бы их ни объединяло, Кевин держал ее на расстоянии. Домохозяйка Драммонда никогда не видела Эрну, и никто из тех, с кем говорила Петра, не отмечал связи между этими людьми.

— Сначала Кевин идеализирует ее, потом убивает.

— Эрна больше не отвечала его мировоззренческим критериям, стала опасна.

— Душевный холод, — проговорил Майло, — вот то общее, что есть во всем этом. Ледяное сердце. Как в песенке Беби-боя. Я купил один из его компакт-дисков, слушаю и пытаюсь проникнуть в духовный мир исполнителя.

— Получается?

— Он был превосходным музыкантом. Даже человек, лишенный музыкального слуха, обыватель вроде меня, способен расслышать в звуках гитары Беби-боя его душу. Но в суть я не проник. Ты знал, что твое имя фигурирует в альбоме?

— О чем ты?

— Мелкий шрифт, внизу, где он благодарит всех — от Иисуса Христа до Роберта Джон-сона. Целый список. Имя Робин там есть. Он называет ее «прекрасной леди от гитар» и благодарит за то, что она держит в порядке его инструменты. Он упоминает и тебя: «Спа-сибо доктору Алексу Делавэру за то, что он делает эту леди счастливой».

— Уже прошло то время, когда это было правдой.

— Извини, я думал, что это доставит тебе удовольствие.

Я направился на запад по Голливудскому бульвару. Путь нам преградили дорожные рабо-ты. Рабочие в касках бесновались. Короли кирки и лопаты омолаживали окружающую местность. Возможно, когда-нибудь здесь появится сверкающий, стерильно чистый, привилегированный Голливуд, о котором мечтали отцы города. Сейчас между блеском и безнравственностью поддерживался весьма хрупкий баланс.

В нескольких милях к северу, на холмах, виднелась надпись «Голливуд». Рядом с ней де-сятки лет назад закончила жизнь восходящая звезда, и здесь же оставили гнить тело Чай-ны Маранга. Я не предложил поехать туда, Майло — тоже. Все произошло слишком дав-но и уже не имело значения.

Мы медленно ползли к Вайнстрит.

— Эрна, — сказал Майло. — Еще одна украденная душа.

— Алкоголичка, — отозвался я. — Вот в чем все дело.

29

Энсино. Петра обдумывала детали телефонного разговора с Майло. Опознание Э. Мерфи означало, что расследование убийства рыжеволосой также поручат ей.

Она позвонила Эрику Шталю и ввела его в курс дела.

— О'кей, — сказал он своим возмутительно спокойным голосом.

Голосом, словно означавшим: «Все это мне совершенно безразлично».

— Продолжите следить за квартирой Кевина?

— Возможно, это пустая трата времени.

— Почему?

— Сомневаюсь, что он появится здесь в ближайшее время.

— Я наблюдаю за домом его родителей, — сказала Петра. — Пока никакого движения. Тем временем, полагаю, нам следует глубже изучить биографию Эрны Мерфи. Если вы считаете, что логово Кевина — пустое дело, есть смысл заняться биографией.

— Конечно. С чего, по-вашему, мне начать?

— С обычных банков данных. Минуточку. К дому только что подъехала женщина — воз-можно, это мать Кевина; на счастливую отдыхающую не похожа. Продолжайте следить, Эрик, я позвоню вам позднее.

Она сидела в своем «аккорде» и смотрела, как женщина выходит из голубого «корвета». Эту приземистую крытую машину они со Шталем видели в свое первое посещение дома Франклина Драммонда.

Красная «хонда» была зарегистрирована на имя Анны Марти нес, горничной латиноаме-риканского происхождения, которая, видимо, жила при доме. Еще три машины были зарегистрированы на имя Франклина Драммонда. Для своих ежедневных поездок он пользовался серым «бебибенцем», «корвет» был забавой хозяйки, и, похоже, никого не интересовал белый «эксплорер». Возможно, им пользовались двое младших сыновей, приезжая из колледжа домой.

У Кевина тачка была дешевая. В любимчиках он не числился.

Женщина резким движением откинула волосы, поерзала и закрыла «корвет», включив сигнализацию. Средних лет, высокого роста, худая, длинноногая. Крупные черты лица. С виду глуповатая, но не без сексуальной привлекательности. Волосы лежали на голове светло-оранжевой каской. Цвет — такой же, как у Эрны Мерфи, ну не интересно ли это, доктор Фрейд? На женщине были белый мешковатый свитер, отделанный фальшивыми бриллиантами, черные гетры и сандалии с открытым задником.

Ни хрена себе туфельки. Молодящаяся старуха?

Не общалась ли мамуля Кевина с кем-нибудь, кроме папули Кевина?

Петра проследила, как она подошла ко входной двери, покопалась в сумочке и извлекла оттуда связку ключей.

Это наверняка мамуля Кевина. Он такой долговязый отнюдь не в отца, напоминающего пожарный гидрант Франклина.

Машина и все прочее свидетельствовало о том, что мама не прочь повеселиться в компании. Сексуально озабоченная дама. При царящем в доме беспорядке легко представить себе, каким было детство Кевина.

Сегодня вид у мамы жалкий. Стресс, мышцы шеи напряжены. Рот напоминает проволочные ворота для крокета. Она уронила связку ключей, наклонилась и подняла ее.

Петра выбралась из машины, когда женщина пыталась вставить ключ в замок. Подошла к ней раньше, чем та успела это сделать.

Женщина обернулась. Петра показала ей полицейский значок.

— Мне нечего вам сказать.

Голос заядлой курильщицы. От одежды рыжеволосой пахло табаком и духами «Шанель № 19».

— Вы миссис Драммонд?

— Я Терри Драммонд.

— Не уделите ли мне минутку, чтобы поговорить о Кевине?

— Ни в коем случае. Муж предупредил меня, что вы здесь появитесь. Говорить с вами я не обязана.

Петра улыбнулась. Фальшивые бриллианты образовывали на свитере Терри нечеткий контур двух терьеров. Обнюхивающихся, ласковых.

— Разумеется, не обязаны миссис Драммонд. Но сейчас я выступаю не в роли судебного обвинителя.

Рука Терри Драммонд, державшая ключи, напряглась.

— Называйте это как угодно, я иду в дом.

— Мадам, Кевин пропадает уже около недели. Вас, как мать, это не беспокоит?

Петра надеялась заметить в поведении матери хоть какой-нибудь намек на то, что Кевин встречался с ней.

Глаза Терри Драммонд наполнились слезами. Кроткие карие глаза с золотыми искорками. Прекрасные глаза, хотя Тери чрезмерно увлекалась тенями и тушью для ресниц и бровей. Петра пересмотрела свою оценку. Несмотря на крупные черты лица, Терри была более чем привлекательна. Даже встревоженная, она источала сексуальность. В молодости, надо полагать, она была весьма сексапильна.

И каково же быть сыном такой матери?

Петра ничего не знала о матерях. Ее мать умерла при родах.

Она дала Терри Драммонд время подумать. Терри носила большие золотые украшения, на безымянном пальце левой руки — кольцо с драгоценным камнем в три карата. Сумочка от Гуччи вблизи казалась настоящей.

Петра видела в ней женщину, чей призывно-вульгарный вид легко вскружил голову подающему надежды адвокату. Эта женщина поднялась на несколько ступенек вверх по социальной лестнице, возможно, отказавшись от карьеры, вырастила троих сыновей, погрязла в заботах провинциальной матери и пришла к тому, что ее старший сын стал… не таким, как все.

Теперь она была в ужасе. Кевин не звонил домой.

— Это наверняка волнует вас, мадам, — продолжила Петра. — Никто и ни в чем не обвиняет Кевина. Мы только хотим поговорить с ним. Ему может грозить опасность. Подумайте об этом. Исчезал ли он когда-либо раньше? Вы не считаете крайне важным, чтобы мы нашли его?

Терри Драммонд сдержала слезы.

— Если о нем ничего не знаю я, то как можете найти его вы?

— Давно ли это случилось, мадам? Терри покачала головой:

— Больше я ничего не скажу.

— Вы знаете, почему он интересует нас?

— Что-то связанное с убийством. Это просто смешно. Кевин — мальчик кроткий и ласковый.

На последнем слове голос Терри повысился, и ее словно передернуло. Петра подумала, что кто-то в свое время использовал это слово в оскорбительном для Кевина смысле.

Ласковый.

— Уверена, что так оно и есть, миссис Драммонд.

— Почему же вы травите нас?

— Вовсе нет, мадам. Убеждена, вы знаете Кевина лучше, чем кто-либо другой. Вы беспокоитесь о нем больше, чем кто-либо другой. Поэтому, если он свяжется с вами, выдадите ему добрый совет.

Терри Драммонд расплакалась.

— Я не нуждаюсь в этом. Мне это совершенно ни к чему. Если бы мой идиот деверь не настучал на него, мне не пришлось бы сейчас заниматься этим. Почему вы не присмотритесь к нему? Он уже убил двух человек. Рэндолф?

— Да, жену и ребенка. Грязный алкаш, — с отвращением бросила Терри. — Фрэнк постоянно твердил Рэнди, чтобы тот бросил пить. Он чуть не разорил нас — подавал в суд. И только потому, что Фрэнк снова встал на ноги. Так что вы должны понять, почему Рэнди обозлился на нас.

— Рэнди только подтвердил, что он дядя Кевина, — пояснила Петра. — Но мы и так узнали бы это.

— Почему, почему вы изводите моего мальчика? Он хороший, он добрый, толковый, ласковый, никогда и никому не причинил бы вреда.

— У Кевина была знакомая Эрна Мерфи? — Кто?

Петра повторила имя.

— Никогда не слышала о ней. У Кевина никогда не было… не знаю… друзей.

Необщительный Кевин. Признав это, Терри побледнела и попыталась представить сына в ином свете.

— Уходя, дети идут своим путем. Людям творческим особенно нужно свое, особое место в жизни.

Это прозвучало как хорошо отрепетированное объяснение странностей Кевина.

— Верно.

— Я рисую, — сообщила Терри Драммонд. — Я стала брать уроки изобразительного искусства, и теперь мне нужно свое место. — Петра кивнула. — Пожалуйста, — взмолилась Терри, — отпустите меня.

— Вот моя визитная карточка, мадам. Подумайте над тем, что я сказала. Ради Кевина. — Терри, поколебавшись, взяла карточку. — И еще одно. Не объясните ли мне, почему Кевин взял себе имя Юрий?

Улыбка Терри, короткая, ослепительная, необычайно украсила ее. Она прикоснулась к груди, словно вспоминая, кого она вскормила.

— Он такой замечательный, такой умный. Я вам скажу, и вы убедитесь, что ошибаетесь. Много лет назад, когда Кевин был еще маленьким — всего лишь маленьким мальчиком, но, безусловно, умным, отец рассказывал ему о гонках в космосе. О спутнике, великом достижении во времена детства Фрэнка. Русские прорвались туда первыми и показали нам, американцам, насколько мы расслабились и обленились. Фрэнк постоянно говорил Кевину об этом именно так. Кевин — первый сын Фрэнка, и он проводил с ним много времени, брал его с собой повсюду. В музеи, парки, даже в контору. Все звали Кевина «маленьким адвокатом», потому что он хорошо говорил. Фрэнк рассказывал Кевину о русских, и о спутнике, и об этом русском астронавте, как они там их называют — что-то начинающееся с «космо-»…

— Космонавтами.

— Космонавты, обогнали астронавтов. Первым в космосе был парень, которого звали вроде бы Юрием. И Кевин, совсем еще маленький, дослушав отца, сказал: «Папа, я хочу быть первым, я хочу быть Юрием». — У Терри снова потекли слезы. Одна рука с длинным ногтем прикоснулась к бриллиантовому терьеру. — После этого каждый раз, когда он совершал какой-нибудь хороший поступок, я всегда звала его Юрием. Ему это нравилось. Это означало, что он сделал хорошее дело.

30

На моем автоответчике два сообщения.

Одно от Элисон двухчасовой давности. Второе от Робин; оно поступило несколько минут спустя. Обе просили позвонить им, когда смогу. Я позвонил в гостиницу Элисон. Она подняла трубку на четвертом звонке и говорила задыхаясь.

— Это ты, прекрасно. Ты застал меня уже в дверях.

— Тяжелые времена?

— Нет-нет, времена отличные. Спешу на очередной семинар.

— Как прошла конференция?

— Превосходно. Приятная атмосфера.

— Приятная болтовня ни о чем? Она засмеялась.

— Вообще-то было несколько хороших докладов, материал, который тебе понравился бы. Влияние физической подготовки и спорта на жертв терроризма, хороший обзор депрессий у детей… Как идет расследование?

— Особо хвалиться нечем.

— Жаль… Хорошо, если бы ты был здесь. Мы немного развлеклись бы в горах. — Там все еще лежит снег?

— Нет. Я отменила Филадельфию, завтра вернусь домой. Хочешь встретиться завтра вечером?

— Еще бы!

— Домочадцев Гранта я не обидела. Сказать по правде, они, кажется, испытали облегчение. Все знают, что пора рвать связи. Я возьму такси прямо у аэропорта?

— Я могу за тобой заехать.

— Нет, занимайся своим расследованием. Я успею к восьми. Что-нибудь приготовить?

— Если хочешь, но это не обязательно. Так или иначе, поесть что-нибудь найдется.

Я отложил телефонный разговор с Робин. Когда же наконец позвонил и услышал, как она напряжена, то пожалел, что долго тянул.

— Спасибо, что позвонил.

— Что-нибудь случилось?

— Мне не хотелось беспокоить тебя, но, по-моему, ты должен это знать. Все равно рано или поздно узнал бы. Кто-то проник в мой дом, устроил в мастерской погром и унес кое-какие инструменты.

— Бог мой, какая досада! Когда?

— Вчера вечером. Мы уезжали, вернулись около полуночи. Освещение было включено, а дверь в мастерскую распахнута настежь. Полицейские появились только через три часа, составили протокол, позвали детективов, те составили еще один протокол. Потом появились криминалисты и сняли отпечатки пальцев. Посторонние люди в моем доме, все эти процедуры, о которых вы с Майло постоянно говорите.

— Было ли это проникновение со взломом?

— Черная дверь у нас на замке и зарешечена, но они сняли ее с петель. Похоже, петли ржавые. Сигнализация была включена, но детективы сказали, что подводящий провод, видимо, износился и контакт был не таким, какой нужен. Дом у нас старый… Мне следовало бы проверить, но домовладелец живет в Лейк-Хавасу и все это занимает много времени.

— Каков ущерб?

— — Они взяли несколько вещей, но хуже всего то, что они разбили вдребезги все находившееся на верстаке. Красивые старые вещи: мостик слоновой кости Мартина, мандолину «Лайон и Хили» Клайда Баффина, двенадцатиструнную — Стеллы. Все покроет страховка, но мои бедные клиенты! Стоимость этих инструментов невозможно оценить в деньгах… Тебе не стоит слушать, не знаю, зачем тебе позвонила. Тим поставил новую дверь, а потом улетел в Сан-Франциско.

— Ты одна?

— Всего на несколько дней.

— Я сейчас же приеду.

— Не приезжай, Алекс… нет, приезжай.

Она ожидала меня в белом пластиковом кресле на маленькой лужайке перед домом, в зеленом свитере и джинсах.

Робин обняла меня прежде, чем я прикоснулся к ней.

— Они унесли гитары Беби-боя, — начала она, дрожа всем телом. — Я говорила Джеки Тру, что хочу купить их. Думала отдать их тебе, Алекс. Он проверил через компанию «Кристи», и там ему сказали, что выше номинала они не пойдут. Он уже почти согласился. — Робин подняла глаза и посмотрела на меня. — Я знала, что они доставят тебе удовольствие. Надеялась подарить их тебе на день рождения.

Ее день рождения через месяц, но я об этом не подумал. Я погладил локоны Робин.

— Твои планы были очень милы.

— Только это и имеет смысл, правда? — Она улыбнулась и вздохнула. — Пойдем в дом.

Ее гостиная выглядела по-прежнему, если не считать исчезновения нескольких фарфоровых предметов.

— У детективов есть какие-то версии?

— Шайка наркоманов. Это явно не профессионалы. Не унесли несколько вещей высшего качества: великолепную гитару «Д'Анджелико эксел» и «Ф-5» сороковых годов. Слава Богу, они были в шкафу. Помимо гитары Гибсона, принадлежавшей Беби, они стащили несколько электронных гитар. Пару «фендеров» семидесятых годов, бас Стендела и новодел с золотым верхом «Лес Пол».

— Желание заработать на дозу наркотика, — сказал я. — Мальчишки. — Эта кража и ничем не оправданный погром, по словам детективов, свидетельствуют о том, что здесь побывали молокососы. Такие же погромы дети устраивают в школах. Эти банды разбойничали южнее Роуз. До сих пор мы их набегам не подвергались.

К югу от Роуз — это в двух кварталах отсюда. Еще одна разграничительная линия в Лос-Анджелесе — такая же реальная, как кинофильмы.

Осознание этой реальности, по-видимому, пришло к Робин внезапно, поскольку она задрожала еще сильнее, прижалась ко мне и уткнулась в плечо.

— Поездка Тима на север — это что, срочная необходимость?

— Он не хотел уезжать, но я настояла. Тим подписал контракт на работу с детьми для постановки «Отверженных». Два месяца репетиций до премьеры. С детьми надо проявлять осторожность, чтобы не перенапрячь их голосовые связки.

— А мне показалось, что ты проведешь одна лишь пару дней.

— Я поеду к нему, как только покончу с этим. — Я промолчал. — Спасибо, что приехал, Алекс.

— Помочь тебе привести все в порядок?

— Мне даже не хочется входить туда.

— Так, может, проветримся? Поедем куда-нибудь на чашку кофе.

— Я не могу покидать дом. Жду слесаря.

— Когда он должен прийти?

— Час назад. Просто посиди со мной. Пожалуйста.

Робин принесла пару бутылок кока-колы, и мы пили ее, сидя друг напротив друга.

— Хочешь домашнего печенья?

— Нет, спасибо.

— Я эгоистка. У тебя наверняка есть работа.

— Где ты сегодня собираешься ночевать?

— Здесь.

— Тебе не страшно?

— Не знаю.

— Давай поступим так. Когда поставят новые замки, мы приберемся, перевезем инструменты ко мне домой для лучшей сохранности, и ты полетишь в Сан-Франциско уже сегодня вечером.

— Я не смогу этого сделать, — ответила она и заплакала.

Когда Робин подготовилась к тому, чтобы снова увидеть разорение, мы вошли в мастерскую. В ее всегда тщательно убранной мастерской царил хаос. Мы вместе подметали и приводили все в порядок, собирали обломки разбитых инструментов, колки, мосты, оставляя то, что можно восстановить, и выбрасывая остальное.

Распрямляя спутавшиеся струны гитар, я пару раз поранился иx острыми концами, поскольку работал быстро. От тяжкого труда Робин задыхалась. Она стряхнула пыль с верстака и выпрямилась.

— Все хорошо, хватит, — сказала она. Я стоял с метлой в руке. — Подойди сюда, — позвала Робин.

Я поставил метлу и пошел к ней. Когда я оказался рядом с , ней, она обняла меня за шею, прижала к себе и поцеловала. Я повернул голову, и ее губы скользнули по моей щеке. Она горько рассмеялась.

— Все это время ты оставался во мне. А теперь все не так.

— Границы, — ответил я. — Без них невозможны цивилизованные отношения.

— Считаешь себя цивилизованным?

— Не слишком.

Робин схватила меня за руку и поцеловала еще крепче. На этот раз я позволил ее языку проникнуть в мой рот. Мой член затвердел как железо. Но мое эмоциональное состояние намного отставало от физического.

Поняв это, Робин прикоснулась ладонью к моей щеке, и в какой-то момент мне даже показалось, что она собирается дать мне пощечину. Но Робин просто отстранилась.

— В глубине души ты всегда был хорошим мальчиком.

— Почему это не звучит как комплимент?

— Потому что я испугана, одинока и границы мне ни к чему. Глаза ее выражали холодность и уязвленное самолюбие.

— Тим говорит, что любит меня. Если бы он только знал… Алекс, я веду себя плохо. Пожалуйста, поверь мне. Я позвонила тебе в надежде избавиться от душевной боли. И еще для того, чтобы сказать тебе о гитарах Беби. Бог мой, по-моему, в том, что произошло, больше всего меня беспокоит именно это. Мне действительно хотелось отдать их тебе. Хотелось сделать что-нибудь для тебя. — Робин рассмеялась. — И, странно, сама не знаю почему.

— То, что было между нами, никуда не денется.

— Ты когда-нибудь думаешь обо мне?

— Конечно.

— А она знает об этом?

— Элисон — умная женщина.

— Я очень стараюсь не думать о тебе. Как правило, мне это удается. Я бываю счастлива чаще, чем ты полагаешь. Но порой ты так и липнешь ко мне. Неотвязно. Обычно я справляюсь с этим наваждением. Тим ко мне хорошо относится. — Робин оглядела разгромленную мастерскую. — Честь, падение. Вообще говоря, вчера я не проснулась с мыслью: «Эй, девица, не впасть ли слегка в отчаяние?» — Она снова засмеялась и ласково прикоснулась к моей щеке. — Ты все еще мой друг?