Даль, вытерев потный лоб, закончил перевод рассказа. Галактион Александрович все время сличал услышанное с записями «Черного Принца». Сомнений не было. Перед ними действительно был Инко Тихий!

Слушатели глубоко задумались, разглядывая носолобого потомка фаэтов, снова ставшего печальным. Он рассказал о пережитом вместе с подругой на Земле. Теперь Эры не было с ним, она осталась в глубинах времени, откуда он вышел.

Глядя на него, ничем, кроме переносицы, не отличавшегося от остальных людей, трудно было поверить, что это не человек, а марсианин, к тому же живший много тысяч лет назад. Таня принесла гостю поесть. Он с опаской посмотрел на блюдо. Даль перевел его слова:

— Умоляю понять, что марсиане не едят трупов. Таня смутилась:

— Что вы! Что вы! Это синтетические продукты. На Земле научились, как и у вас на Марсе, приготовлять искусственные питательные белки.

— Я знал, что так будет, — улыбнулся гость и с осторожностью положил в рот маленький кусочек. Ведь он ел впервые за много тысяч лет.

— Есть необходимо, как и дышать, — заметил Даль.

— Простите, — внушительно вступил Галактион Александрович. — Даль, переведи, что у меня есть к гостю несколько вопросов.

— Инко Тихий охотно ответит старшему из новых братьев, — отозвался гость.

— Вопрос первый: почему наш гость был погружен в анабиоз, если таковой еще не был до конца отработан, судя по тому, что во второй биованне автоматы отказали? Вопрос второй: кто оставил в околоземном космическом пространстве повествующие аппараты?

— История так же печальна, как и горька, — сказал Инко Тихий. — Но неужели у вас на Земле ничего не известно о нашем пребывании там?

Эльга Сергеевна боялась, что ее супруг с его авторитетной прямотой тяжело ранит гостя, припомнив, как вера в его возвращение привела к порабощению индейцев испанскими конкистадорами. Их ведь приняли за сынов Кетсалькоатля и Кон-Тики. Опережая мужа, она сказала:

— Предания древних народов говорят и о Кетсалькоатле, отменившем человеческие жертвоприношения, и о Кон-Тики — просветителе людей.

— Сохранились ли у инков принципы справедливости: бесплатный хлеб всем, обязанность каждого трудиться? — спросил Инко.

— Несколько сот лет назад эти принципы существовали в государстве инков наряду со странным обычаем первому инке жениться лишь на собственной сестре, — ответила Эльга.

— Потомки моей Ивы и Гиго Ганта! — грустно вздохнул Инко Тихий. — Они оберегали наследственность вождей, чтобы в их кровь не проникли частицы сердца ягуара.

— Принципы, о которых гость спрашивает, — напомнил командир корабля Крутогоров, — стали сейчас целью всего человечества.

— Только потому вы и могли прилететь сюда, — сказал, ничуть не удивившись, Инко Тихий. — По закону развития это неизбежно должно было случиться. Веря в это, мы с Эрой и погрузились в холодный сон.

Упомянув имя подруги, Инко Тихий сразу осунулся, скулы стали заметнее на его лице.

— Отчего же вы не вернулись на Землю, как обещали? — спросила Эльга.

— Мы прилетели, но к другим народам. Мы и им должны были принести семена разума и стремились сделать как можно больше. Мы опустились на другом материке, между двумя большими реками. Вождя людей там звали Амменоном.

— Амменон! — обрадовалась Эльга Сергеевна, которая в вопросах древней истории была весьма сведуща. — Так ведь это же древние шумеры, едва ли не первая цивилизация на Земле!

— Как так первая? — удивился Крутогоров. — А египтяне, китайцы, индейцы?

— Вавилоно-ассирийская культура, — объяснила Эльга, — наследовала шумерскую цивилизацию. Шумеролог Торкильд Якобсон из Гарвардского университета, говоря о диких племенах, живших в междуречье Месопотамии, пишет, что «месопотамская цивилизация выкристаллизовалась словно за одну ночь. Схема, по которой станет жить эта цивилизация, познавая себя и весь мир, возникает мгновенно во всех своих главных чертах».

— Удивительно! — заметил Крутогоров.

— Сохранились клинописные записи. У нас есть книга на корабле.

— Я принесу, — предложила Таня.

— Клинописью писали наши далекие несчастные предки на Фаэне, — отозвался гость людей.

Пока Таня ходила за книгой, Галактион Александрович напомнил о своих вопросах. Инко Тихий грустно ответил:

— После нашего вторичного возвращения, под влиянием моей матери Моны Тихой, Совет Матерей решил, что марианам не удастся воспитать людей в духе любви и мира, а потому запретил на вечные времена полеты в космос и посещения Земли. Врожденно жестокие земляне, попав на Мар, могли бы погубить мариан. Но мы с Эрой, вкусившие прелесть жизни под открытым небом среди щедрой земной природы, не могли уже Жить в душных подземельях вместе с остальными марианами. Мы полюбили людей и верили, что добрые начала восторжествуют в них над сердцем ягуара, что они поднимутся по лестнице цивилизации, познают добро и справедливость. Мы мечтали этого дождаться. И Совет Матерей выполнил наше желание. Нам разрешили уснуть холодным сном. На Маре умели погружать в него… Однако нас должны были разбудить не потомки мариан, отказавшихся от космоса, а только люди, когда они созреют для полетов в космос. Мы согласны были дождаться во сне, пока они нас обнаружат в холодных ваннах космического «Хранилища Жизни».

— Однако мне неясно, почему в звучащем аппарате, оставленном людям, осваивающим космос, не было никаких указаний о погруженных в анабиоз марсианах около спутника Фобоса, — заметил Галактион Александрович. — Не вижу логики.

— Все просто, — со вздохом пояснил гость людей. — Аппарат, который вы называете «Черным Принцем», — гость выговорил это название по-русски, обладая, очевидно, феноменальной способностью к языкам, — был оставлен у Земли до того, как Совет Матерей запретил дальнейшее общение с землянами. Мы с Эрой могли рассчитывать лишь на разум тех, кто наследует посеянные нами семена знания на Земле… Вернулась Таня с книгой в руках.

— Вот позвольте прочитать: «В первый год из той части Персидского залива, что примыкает к Вавилону, появилось животное, наделенное разумом, и оно называлось Музаром Оанном». (Корн. Античные фрагменты. «Из повествования Александра Полигостера, заимствовавшего легенду от Бероза, жреца Бела — Мардука в Вавилоне в эпоху Александра Македонского». Перевод с древнегреческого и латинского языков.)

— Марианин Инкоанн, — поправил гость людей. — Так называли они меня.

— При последовательных не очень точных переводах клинописи неизбежны искажения, — пояснила Эльга.

— Клинопись пришла к ним через меня от фаэтов, — сказал Инко Тихий.

— Неужели это были опять вы? — удивилась Эльга Сергеевна. — Но ведь дальше говорится, — она взяла у Тани книгу, — что «все тело у животного было как у рыбы; а пониже головы у него была другая, и внизу, вместе с рыбьим хвостом, были ноги, как у человека. Голос и речь у него были человечьи и понятные».

— Очевидно, так восприняли люди мой скафандр. Не желая ставить под возможный удар наш космический корабль, я, выполняя наказ Совета Матерей, опустил его в воду и каждую ночь, погружаясь в море, приплывал к Эре, ждавшей меня. Не мудрено, что меня считали земноводным. Однако это не мешало моей просветительской деятельности.

— Здесь говорится: «Существо это днем общалось с людьми, но не принимало их пищи…»

— Они ели куски трупов, — словно оправдывался Инко Тихий.

— «И оно обучало их строить дома, возводить храмы, писать законы и объяснило им начала геометрии. Оно научило их различать семена земные и показало, как собирать плоды. Словом, оно обучило их всему, что может смягчить нравы и сделать людей человечными. С тех пор ничего существенного не прибавили люди к своим знаниям: настолько полным было его учение. Когда солнце заходило, существо снова уходило в море, ибо оно было земноводным».

— Эра ждала меня! Как она была бы счастлива, слыша эти слова!

— После передачи своих знании шумерам и возвращения на Марс вам, как я понял, запрещены были полеты к Земле? — снова заговорил Галактион Александрович. — Как же это увязать с дальнейшим, с чем нас познакомит сейчас Эльга Сергеевна?

— Да, дальше говорится о царствовании Алапара, преемником которого была Амиллар из города Пантибиблона. «В его время из моря вторично вышел полудемон Аннедот, очень похожий на Оанна (по имени Одакон). После него еще трижды сменялись царствования, и при Даосе, в прошлом пастухе из Пантибиблона, из моря снова выходили некие двойственные по виду существа, называвшиеся Эведоком, Эневгамом, Эневболом и Анементом».

— Повтори, пожалуйста, — попросил Даля Инко Тихий. — Может быть, я не так понял. Ведь это невозможно!

Даль, взяв из рук Эльги книгу «Античные фрагменты» Корна, строчку за строчкой перевел написанное. Гость людей был ошеломлен.

— Нет слов передать мое волнение! Значит, запрет Совета Матерей был отменен в новых поколениях, и потомки современных мне мариан все-таки летали на Землю к шумерам, чтобы проверить всходы посеянных семян разума.

— Может быть, не только к шумерам. На Земле есть немало загадочных следов посещения ее гостями из космоса, — пояснил Даль и добавил: — Вот они, японские «догу»!..

— Как была бы счастлива Эра! Помогите же мне пробудить ее!

— Я только недоучившийся инженер, но я готов лететь с тобой к «Хранилищу Жизни». Попытаемся привести в действие автоматы, — предложил Даль. Галактион Александрович вмешался:

— Не следует ничего предпринимать. Лучше всего спуститься с нашим гостем на поверхность Марса и найти там место, где можно начать археологические раскопки.

— Раскопки? — нахмурился Даль. — Почему раскопки?

— Потому что, лишь найдя остатки былой марсианской культуры, мы сможем обнаружить секреты их анабиоза. Лишь тогда целесообразно вернуться к прозрачному склепу.

— Ты продолжаешь думать, что марсиан уже нет на Марсе?

— Несомненно, как это ни тяжело будет узнать нашему гостю. Но сам по себе он бесценная находка для земной науки. И наряду с двумя мумиями, которыми мы будем располагать…

— Как тебе не стыдно, Галактион, — оборвала мужа Эльга Сергеевна. — В склепе живая женщина!..

— Разумеется. Потому это вдвойне ценно для нас. Я запрошу Землю. Полагаю, нам разрешат приступить к намеченным раскопкам. Хотя я не исключаю, что нам предложат немедленно вернуться вместе с нашим гостем на Землю. Тысячи ученых заинтересованы встретиться с ним.

— Уж если запрашивать Землю, то о том, как вывести из анабиоза его Эру, — сказал Даль.

— О чем говорят люди? — поинтересовался Инко Тихий.

— Как помочь тебе и твоей подруге, — живо ответил Даль. Галактион Александрович поморщился.

— На Земле еще не погружали в анабиоз высших животных. Едва ли нам помогут… в ближайшее время. Хотя не исключено, что будут начаты необходимые исследования. Если спящая будет пробуждена на сто лет позже, для нее это не составит большой разницы.

— Как не составит? А ее Инко? — гневно спросила Эльга, готовая испепелить мужа взглядом. Галактион Александрович развел руками. Инко Тихий словно догадался, о чем говорят:

— Я готов ждать до самой глубокой старости.

Даль в скафандре летел среди звезд рядом с ожившей статуэткой «догу» из его юношеских грез. Серебристая труба оранжереи, вдоль которой они двигались, казалась непостижимо длинной. У Инко Тихого в скафандре не было шлемофона, пригодного для общения с радиоустройством Даля, поэтому они летели молча.

Полупрозрачный куб склепа, по-прежнему наполненный беловатым туманом, наконец, показался в конце трубы.

Инко Тихий залетел с нужной стороны, искусно пользуясь каким-то хитрым устройством своего скафандра, по сравнению с которым ракетница Даля выглядела первобытным орудием.

Инко повис с наружной стороны склепа «Хранилище Жизни» перед знакомым ему местом входа в шлюз.

Створки двери подчинились его сигналу и раскрылись. И Даль следом за ним оказался в предкамере.

Вскоре и она наполнилась полупрозрачным туманом, и они через внутренние створки вошли в камеру «Хранилища».

Очевидно, здесь можно было дышать, потому что Инко снял с себя шлем и знаком предложил Далю сделать то же самое. Он хотел поговорить с ним.

— Сделано как у древних фаэтов, — сказал он. — Привод механизмов от взгляда. Слишком тонко.

— Если привод действует от взгляда, то тем более начнет действовать от прямого включения. Ты знаешь, где находится привод? Я предпочел бы разобрать его и заменить работу тонких механизмов прямым включением. Когда-то я увлекался автоматами, даже делал робота, искусственного человека.

— Помни, что твой старший брат не дал тебе права разбирать механизмы. Я привел тебя сюда потому, что твоему взгляду подчинился первый автомат. Посмотри, прошу тебя, на крышку ложа. Сосредоточься.

Даль склонился над хрустальным гробом. Нежное лицо с загнутыми, готовыми вздрогнуть ресницами приблизилось к нему. У этой женщины глаза должны быть прекрасными.

— Она словно уже просыпается, — сказал Даль.

— Не раньше, чем твоя воля включит механизмы. Даль еще ниже склонился над крышкой и стал в упор смотреть на спираль, приходившуюся как раз над ясным лбом спящей. Он вложил в свой взгляд всю силу желания помочь Инко Тихому и его подруге, прекрасной просветительнице людей. Но спокойное лицо спящей не дрогнуло. Недвижной осталась и крышка гроба.

— В твоей оболочке для головы слышен голос старшего брата людей, — сказал Инко Тихий, протягивая Далю снятый им шлем.

У Даля помутилось в глазах от напряжения. Почему же не срабатывают автоматы? Какой требуется код? Может быть, надо решиться на вскрытие механизмов, замкнуть накоротко сигнальную цепь, работающую от биотоков мозга? Мало ли что могло произойти за десяток тысяч лет! Может быть, Галактион и решится? Даль взял у Инко свой шлем и услышал голос брата:

— Получено сообщение с Земли. Повторяю его в третий раз: «Прекратите все попытки вмешательства в устройство анабиозной камеры. Если на Марсе не удастся найти указания, как вывести из анабиоза спящую, будет прислан специальный корабль, который доставит камеру всю целиком в околоземное пространство. Ученые всего мира примут участие в оживлении спящей». Понятно?

— Что он говорит? — спросил Инко Тихий.

— Эту камеру отбуксируют к Земле. Там знатоки знания приложат все усилия, чтобы вернуть твою Эру к жизни.

— На Земле нет нужных знаний. Я найду мариан, покажу людям вход в их глубинный город.

— Если он населен, — издалека донесся по радио голос Галактиона Александровича, которому Даль перевел слова Инко.

— Мариане не могли все погибнуть. Среди них найдутся те, кто по древним письменам знает секрет «Хранилища Жизни», — уверенно сказал Инко Тихий.

Итак, я, Инко Тихий, носивший на Земле имена Кетсалькоатля и Кон-Тики, возобновляю после пробуждения свои записки — отчет перед Разумом. Переход от сна к бодрствованию заложен в существе каждого, но требуется время, чтобы организм начал работать нормально. В «Хранилище Жизни» автоматы, пробудившие меня, не только отогрели мое тело, вернули силу мышцам, ввели в кровь бодрящие вещества, но и сообщили мне угол сдвига созвездия. Я был потрясен сознанием числа пролетевших тысячелетий. Меня разбудили люди, поднявшиеся в космос на своей высшей ступени развития. Я сам мечтал о такой встрече с ними, но — увы! — мое пробуждение не принесло мне полного счастья…

Не знаю, чем вызвана мучительная боль в затылке: остаточным состоянием длительного замораживания или напряжением, с которым я старался взглядом включить автоматы пробуждения Эры.

Эра лежит, спокойная и прекрасная, такая же, какой я видел ее на ложе холодного сна перед тем, как самому занять место рядом. Я не только помню, я ощущаю ее светлую прощальную улыбку.

Ее губы и сейчас полуоткрыты, готовые снова улыбнуться, ресницы способны вздрогнуть, глаза открыться, но… моя Эра остается недвижной.

Возможно, за время сна я утратил силу взгляда, в моем мозгу произошли какие-то изменения, и его ослабленные биотоки не в состоянии привести в действие автоматы…

Мои новые братья, на которых я лишь и надеюсь, проявляют ко мне участие. И мне стыдно признаться, что они кажутся мне более чужими, чем их дикие предки, которых я стремился приобщить к добру и знанию.

Те люди древности были яснее для меня: они боялись боли и смерти, но бывали отважны, они любили неистово и ненавидели безмерно, покорно трудились, но стремились к богатству и власти, были жестоки и кровожадны, но бывали нежны и сострадательны. А главное, всегда стремились узнать больше, чем знали, шли всегда вперед, жадные к неизвестному.

Новые люди, напоминая во многом прежних, все же в чем-то другие. Если младший брат их вождя как-то ближе и понятнее мне, то сам вождь с его уверенностью в гибели марианской цивилизации и даже с упрямой надеждой на это (во имя чего?!) хоть и не жесток и кровожаден, как жрецы Толлы, но неприятен мне.