О ужас. Кошмар, бред, жуть, КАТАСТРОФА. Как если бы не прозвонил будильник и я пропустила свадьбу лучшей подруги, бесплатный перелет на «Конкорде» до Барбадоса, хирургическую операцию, которая могла бы спасти мне жизнь…

Я не должна быть в своей квартире. Я должна была приехать к маме. Я обещала, она только при этом условии отпустила меня на день рождения. Ну, как я могла забыть? И сегодня утром — как я могла снова уснуть? Как я могла вспомнить о ней только сейчас?

Я нажала кнопку воспроизведения, и, когда бесстрастный голос Маргарет Тэтчер сообщил: «У вас — десять — новых — сообщений», — мне захотелось умереть. Первые четыре оказались от Гэри и Гей этажом выше. Они были очень, очень сердиты. После этого пошли мамины звонки. Первый — в пять утра. «Ты где? Почему не пришла домой? Почему не отвечаешь по мобильному? Я так и не ложилась». Второй звонок был в шесть пятнадцать, затем — в восемь тридцать и в двадцать минут десятого. С каждым разом в ее голосе слышалось все больше отчаяния, а в половине одиннадцатого она уже хрипела: «Мне нехорошо. Это сердце. На сей раз — точно. Где ты?»

Следующее сообщение было оставлено не мамой, а миссис Келли. «Твоя несчастная мать отправлена в клинику в ужасном состоянии, — ледяным тоном сообщала она. — Если ты найдешь время позвонить домой, мы все будем тебе крайне признательны».

TO: Susan…inseattle@yahoo.com

FROM: Gemma 343@hotmail.com

SUBJECT: Страсти улеглись аж через три дня

Я только сегодня пришла в себя.

У мамы, хвала господу, с сердцем все оказалось в порядке. Был очередной приступ паники. Медсестры провели с ней воспитательную работу — на предмет «тратить понапрасну время полицейских равносильно преступлению». Но после того как она поведала им об уходе отца и моем исчезновении, они обратили весь гнев на меня, и я почувствовала такие угрызения, что покорно выслушивала все их упреки.

Папы по-прежнему так и нет. Всю прошлую неделю я работала как автомат, и времени задуматься у меня на самом деле не было. Но теперь, когда обычная рутина восстановилась, я вдруг поняла, что папы нет уже две с лишним недели. Все это время я словно пребывала в трансе — неужели прошло уже две недели? Но я была готова дать голову на отсечение, что к исходу месяца он вернется.

Коди, миссис Келли, мои сослуживцы — все только и твердят, какой он старый дурак, но стоит мне начать с ними соглашаться, как у меня наворачиваются слезы, на меня начинают смотреть с каким-то подозрением, и я понимаю, о чем они на самом деле думают: что это ведь не мой муж меня бросил. Женам еще можно смахивать слезу, но от дочерей ждут, что они присоединятся к общему хору негодования. Я попробовала обозвать его «ополоумевшим старым подонком», и миссис Келли меня похвалила: «Правильно, девочка». Но я тут же расплакалась, чем вызвала ее крайнее раздражение.

В этом деле все какими-то полосами. То мне кажется, я понимаю: папа ушел и все разрушил; потом вдруг оживляюсь и начинаю думать, что он скоро вернется. Но тут меня будто оглушает мысль о том, что время идет, а он возвращаться не собирается, и эта мысль сидит у меня в голове, причиняя еще большую боль, чем прежде. Но, как я уже сказала, давай выждем месяц, это хороший круглый срок.

Да, и насчет волшебной палочки. Спасибо, что напомнила, что меня всегда тянуло к дешевой безвкусице. А что, к слову, безвкусного в моей шапочке для душа под девизом: «Пустите Кити в Нью-Йорк»? Красивая вещица, не говоря уже о функциональности.

Всю эту неделю я опять на работе. Какое облегчение — работать всего по десять часов в день. И иметь в досягаемости магазины. Я занялась покупками. Покупаю какие-то странные вещи. Вчера в обеденный перерыв купила стеклянный брелок в виде переливающегося всеми цветами радуги стилета, да еще с голубым цветком на конце. Потом я покрасила ногти в десять разных цветов — каждый последующий более приторно-пастельный, чем предыдущий. Это дань моей не первой молодости.

Ну ладно, пора бежать. Пришли мне какой-нибудь анекдот.

Крепко целую,

Джемма.

В тот вечер по дороге домой, как уже бывало не раз, я заскочила в аптеку взять для мамы очередное лекарство. На сей раз это была ножная мазь от грибка — понять не могу, где она его подцепила, учитывая, что она ни в бассейн, ни в какую общественную баню сроду не ходила. Но прежде чем я сказала, что мне нужно, симпатяга аптекарь возник из-за прилавка и объявил:

— В субботу вечером вы были в ударе.

Вся кровь, которая циркулировала в сосудах моей физиономии, разом прилила к щекам, а ноги и руки опять пустились в дрожь, что меня крайне раздосадовало, поскольку я только-только привела их в нормальное состояние.

— А где мы с вами виделись? — спросила я, с трудом ворочая обескровленными губами.

Он озадаченно помолчал, потом смутился и сказал:

— В «Хэммане».

— В «Хэммане»? — Господи, кого еще я там встретила в субботу вечером?

— Это для вас… неожиданность?

Еще какая. Вся эта история для меня неожиданность. И то, что я встретилась в баре с аптекарем и начисто об этом забыла. И то, что ему дали увольнительную из аптеки. В чем он был одет? Я не могла представить его в цивильном платье, только в белом халате. И был ли он там один или с компанией других провизоров, все — в белых халатах?

— Я тогда малость перебрала, — пролепетала я.

— Суббота же, — миролюбиво произнес он, но вслед за тем напустил на себя строгий вид и изрек: — Вам разве доктор не говорил, что спиртное во время приема антидепрессантов надо исключить?

Что ж, пора.

— Нет, не говорил, — ответила я, — поскольку, видите ли, дело в том, что эти лекарства, которые я у вас покупала, они не для меня, а для моей мамы. Извините, что я вам раньше не сказала, просто как-то к слову не пришлось.

Он сделал шаг назад, смерил меня долгим взглядом, легонько покивал, переваривая информацию, и наконец снова заговорил:

— А для себя вы ничего не брали?

Я перебрала в уме длинный список медикаментов, которые покупала для мамы; не только антидепрессанты, транквилизаторы и снотворное, но и антигистаминные препараты от ее сыпи, антациды от желудка, болеутоляющее от синусита…

— Лак для ногтей был для меня.

— Знаете что? — задумался он. — Я чувствую себя полным идиотом.

— Не стоит, — успокоила я. — Это я виновата, надо было вам сразу сказать. Тем более что вы были со мной так любезны. Несмотря на то что со мной все было в порядке.

— О'кей. — Он еще не справился со смущением.

— А можно полюбопытствовать? — спросила я. — Как там было, в этом «Хэммане»?

— А, неплохо. Только сплошная молодежь.

У меня тут же мелькнул вопрос, сколько же ему лет — до этой минуты он для меня был человек без возраста. По правде сказать, я вообще не воспринимала его как живого человека, просто как некую милосердную сущность, выдающую таблетки для поддержания в моей маме остатков рассудка.

— Это из-за белого халата, — уловил он мои мысли. — Он очень обезличивает. Я, скорее всего, не многим старше вас, Морин, и кстати, до меня только что дошло, что это, наверное, не настоящее ваше имя?

— Конечно. Мое настоящее имя — Джемма.

— У меня, представьте, тоже есть имя, — сказал он. — Джонни.

ТО: Susan…inseattle@yahoo.com

FROM: Gemma 343@hotmail.com

SUBJECT: Чудеса продолжаются

Угадай. Этот парень мне позвонил. Ну, с которым я познакомилась после дня рождения Коди. Оуэн, или как там его зовут. Он хочет меня куда-нибудь пригласить. «Зачем?» — спросила я. «Выпить», — говорит. «Ты целых две недели молчал», — заметила я. «Это я себе цену набивал», — ответил он.

В общем, я ему сказала, что не могу, а он: «Понятно. Хочешь побольше времени проводить со своим ведерком для угля».

На самом деле причина в другом. В том, что в данный момент мама меня ни за что не отпустит. Она отпускает меня только на работу и в аптеку, а сил сопротивляться у меня нет, особенно после того, как я так безобразно себя вела в тот вечер…

Ладно, напиши, как у тебя дела. Кавалера не завела?

Целую,

Джемма.

Кстати, о лекарствах. У мамы кончились снотворные таблетки — она их горстями ела, — так что мне пришлось сесть за руль, и любезный молодой человек, как всегда, стоял за прилавком в белом халате.

— Привет, Джемма, — поздоровался он. — Не Морин, а Джемма. Немного практики — и будет само собой получаться. Как бывает, когда меняют название какой-нибудь фирмы: первое время все с трудом его выговаривают, а потом привыкают.

— Это точно, — согласилась я. — Вы когда-нибудь бываете где-то помимо аптеки?

Он задумался.

— Нет.

— Но почему? Разве нельзя нанять еще кого-то, чтоб вам полегче было?

— Этот «кто-то» у меня есть — мой брат. Но он недавно попал в аварию. На мотоцикле.

Повисла пауза. Я сочувственно запыхтела:

— Давно это случилось?

— В октябре.

— Сто лет назад!

— И еще сто лет пройдет, пока он поправится. Он ногу искалечил.

Я снова сочувственно вздохнула.

— А временного работника днем с огнем не найдешь.

— Но можно же сократить часы работы? Какая необходимость работать допоздна?

— Все знают, что мы открыты до десяти. Вспомните, как вы сами примчались в первый раз. Что было бы, если б мы уже закрылись?

При этой мысли я зажмурилась. У меня на руках оказалась бы мамаша в состоянии буйного помешательства, которое ничем не снимешь. Он был прав.

— Я тоже мало куда хожу. — Мне не хотелось, чтобы он чувствовал себя единственным таким несчастным. — Вот к вам приеду — уже, считай, в свет вышла.

— Как это? — Какой он любопытный! Да и винить нельзя, я бы тоже спятила, сидя в четырех стенах с утра до ночи и читая надписи на упаковках с медикаментами. И я рассказала ему все. Ну, почти все. Про тот звонок, про высветленные пряди Колетт, про папины бакенбарды, про мамин «сердечный приступ» и про то, сколько я в последнее время смотрю телевизор.

Потом кто-то пришел за глазными каплями, и я уехала.

Поскольку я единственный ребенок в семье, я всегда знала, что когда-то мне придется нянчиться с кем-то из престарелых родителей. Но сейчас я еще не была к этому готова. Я думала, это где-то в далеком будущем, и в сознании у меня рисовалась туманная картина, где это бремя делил со мной преданный мужчина. Больше того, я была уверена, что второй из родителей соизволит к тому времени лечь в могилу, а не прыгать в койке с собственной секретаршей. Ну что ж, человек предполагает… Ну вы сами знаете.

В поразительно короткий срок моя прежняя жизнь канула в Лету. Со стороны она мне очень даже нравилась — моя квартирка, мои друзья, моя независимость, — но сейчас было проще уступить маме. А если уж совсем откровенно, то, лишившись отца, я ощутила потребность сблизиться с мамой, единственной из родителей, которая у меня осталась.

Помимо моей воли я втянулась в рутину, заключавшуюся в том, что мы с мамой по большей части сидели дома, как две чудачки. Мне разрешалось отлучаться на работу или в аптеку за ее лекарствами, после чего я возвращалась домой и вечерами напролет сидела с ней перед телевизором, наслаждаясь всегда одинаковым набором передач: две серии «Симпсонов», час на «Баффи», затем девятичасовые новости.

Если я задерживалась на работе, мама смотрела это все одна, а потом, когда я приезжала, пересказывала мне увиденное. По выходным у нас было «Инспектор Морс» или «Чисто английское убийство» — сериалы, которые она всегда смотрела с отцом, и самое странное то, что, никогда не оставаясь одной, я испытывала жуткое одиночество.

Нам с мамой нечего было сказать друг другу. Время от времени она изрекала:

— Как думаешь, почему он ушел?

— Может, из-за того, что дядя Лео и тетя Марго умерли практически один за другим.

У меня тоже сердце разрывается, как о них подумаю, — отвечала мама. — Но я же не завожу себе любовника, как видишь.

— Ну, тогда, может, из-за того, что в августе ему стукнет шестьдесят. Люди часто сходят с ума, когда предстоит круглая дата.

— Мне два года назад исполнилось шестьдесят — и что? Разве я из-за этого крутила с кем-нибудь шашни?

Мы жаждали папиного возвращения, и вся наша жизнь превратилась в сплошное бдение, хотя мы в том и не признавались. Мама бросила готовить, и мы питались одними крекерами, паштетами и концентратами. Стоило мне подняться с дивана, чтобы бросить в рот какую-то крошку, как мама раздражалась, и меня начинало мучить раскаяние.

Никто не верил, что я не могу уговорить отца приехать домой.

— Ты же все умеешь устроить, — удивлялся Коди.

— Ну да, если не считать моей личной жизни. — Это не было самоуничижением, я просто хотела избавить его от необходимости говорить неприятные вещи.

На работе дела обстояли не лучше. Хотя я пока не потеряла ни одного клиента (одна эта мысль уже тянет на Темную Комнату), новых заказов добыть тоже не удавалось, и Франциск с Франческой были не слишком довольны, поскольку, как мне постоянно напоминали, мне надлежало из года в год повышать оборот на пятнадцать процентов. (До прошлого года это были лишь десять процентов, но теперь им вздумалось покупать виллу в Испании, и аппетиты возросли.)

— Новые клиенты с неба не падают, — ворчала Франческа. — Ты должна их искать, Джемма. Волка ноги кормят.

Беда была в том, что я растеряла весь запал. Весь мой бизнес зиждется на моей личной бодрости и энергии. Когда я приглашаю на обед кадровиков крупных компаний, то должна ослеплять их своей энергией и убеждать в том, что их предстоящая конференция просто обречена на то, чтобы стать ни с чем не сравнимым, блистательным и незабываемым мероприятием, которое поневоле озарит и их своим блеском и сиянием.

Все за меня тревожились, особенно Коди.

— Ты совсем нигде не бываешь. Это на тебя не похоже, ты никогда раньше не вешала носа.

— Я и не вешаю. Это все временно, пока папа не вернется. Про себя я дала ему два месяца, чтобы образумиться, а прошло только полтора.

— А если он вообще не вернется?

— Вернется. — Свои надежды я основывала на нескольких факторах, в первую очередь на том, что писем от адвоката насчет «финансового урегулирования» не поступало.

— Если твоя мать так и останется затворницей, тебе придется от нее съехать.

— Я не могу. Она тут же начинает рыдать и задыхаться. Мне проще сидеть дома. Она даже в церковь не ходит. Говорит, религия — чушь собачья.

Коди ахнул:

— Ну, тут она, конечно, права, но я и не предполагал, что все так плохо. Я сейчас приеду.

Он заехал, посидел с мамой и объявил:

— Послушайте, Морин, оттого что вы тут сидите безвылазно, он не придет.

— Если я пойду на танцы или играть в бридж — результат будет тот же.

— Морин, жизнь продолжается.

— Только не для меня.

Спустя некоторое время он сдался, а выйдя в коридор, восхищенно прошептал:

— Упертая у тебя мать!

— А я тебе что говорю? Упрямая как баран.

— Теперь понятно, откуда это в тебе. Нового шоколада нет? Ой! — Он театральным жестом закрыл рот рукой. — Надо думать, что нет. И, судя по твоей маме, она и лежалый-то весь подъела.

Я открыла рот, чтобы возразить, но он решительно перебил и приложил руку к груди.

— Коди Купер. Называю вещи своими именами. Кто-то же должен это делать? Твоя мама всегда была интересной женщиной, в стиле пятидесятых, как Дебби Рейнолдс. А что у нее теперь с волосами?

— Корни отросли, только и всего. В парикмахерскую идти отказывается. — По длине маминых отросших волос я измеряла время папиного отсутствия. Теперь они были уже неприлично длинные.

— Она подвинулась рассудком. — Коди сделал паузу, дожидаясь моей реакции. — И ты тоже можешь. Подумай об этом. — После чего он исчез.

Родителей мы воспринимаем не так, как других людей, и все же я считала маму вполне привлекательной, хоть она и полненькая. Крепкие икры и руки, хорошая кожа, намек на талию. Я пошла в нее, а жаль, потому как такие фигуры нынче не в моде. Долгое время она выглядела моложе отца, теперь же все было иначе, но я не могла припомнить, в какой именно момент это произошло. До нынешнего кризиса она исправно следила за волосами — ну, не какие-то там «перышки», конечно, но я регулярно замечала, что у нее вполне ухоженные волосы и хорошая стрижка — значит, побывала в парикмахерской. Во всяком случае, она старалась. И она любила наряды — нет нужды говорить, что я бы, конечно, в жизни не надела этих шмоток: кардиганы с вышивкой, блузки с блестящими пуговками… Но она их обожала и умела выторговать себе скидку. Во время больших распродаж она самостоятельно, на автобусе, отправлялась в город и всегда возвращалась с победой. «Там был просто конец света — все пихаются, толкаются, всюду сумки и локти, — но я свое получила».

Она с ликованием распаковывала добычу; разложит шмотки на постели и зовет меня угадывать, что почем.

— Господи, откуда я знаю!

— Ну, угадай!

— До или после скидки?

— До.

— Семьдесят пять.

— Семьдесят пять? Это же шерсть!

— Сто.

— Больше.

— Сто пятьдесят.

— Меньше.

— Сто тридцать.

— Да! А теперь угадай, сколько я отдала.

— Сорок?

— Перестань, Джемма, я так не играю.

— Сто.

— Меньше, меньше.

— Девяносто?

— Меньше.

— Семьдесят?

— Теплее.

— Шестьдесят?

— Больше.

— Шестьдесят пять?

— Да! Полцены. И это — чистая шерсть!

Эту процедуру надо было проделать с каждой купленной вещью, причем папа всегда радовался наравне с ней.

— Какая милая вещица, радость моя. — И он часто со всей искренностью говорил мне: — Джемма, твоя мама — очень элегантная женщина.

Стоит ли удивляться, что меня так потряс его уход? Хотя… Его она тоже заставляла угадывать цену, так что, может, я зря удивляюсь?

ТО: Susan…inseattle@yahoo.com

FROM: Gemma 343@hotmail.com

SUBJECT: Предательница

Ни за что не угадаешь, что произошло. На работе прибегает ко мне Андреа и с круглыми глазами восклицает: «Я прочла книжку Лили Райт!» Как будто за это ей полагается медаль. Говорит, книга ей очень понравилась, здорово подняла ей настроение. Потом она увидела мое лицо и примолкла. Господи, какие все бесчувственные!

С того дня, как я запустила в отца шоколадкой, ни я, ни мама его больше не видели. И по телефону он не звонил — ни разу. Можешь поверить? Мне удается поговорить с ним только тогда, когда я застаю его на месте, а Колетт куда-то вышла и не может соврать, что он у зубного. Он не приезжает ни за вещами, ни за почтой — ни за чем. Когда я решила воспользоваться этим предлогом, чтобы заманить его к нам, он попросил меня пересылать ему письма почтой. Но сам не приходит. Он сказал: «Ах, это наверняка сплошные счета и прочая дребедень. Можно не беспокоиться».

Прежде чем продолжать, я сделала паузу. Я собиралась поведать Сьюзан о том, как в последние две недели исправно просыпаюсь в пять утра и лежу, охваченная паникой. Что будет дальше? Мне уже тридцать два, и такое ощущение, что жизнь кончена. Когда все опять вернется в накатанную колею? Мужчины у меня тоже нет — никакого утешения. А если и дальше так будет продолжаться, то он никогда и не появится. Или папа вернется, или… Или что?

Так дальше продолжаться не может.

Но на папу ничто не действовало. Ни извинения и обещания, ни гнев, ни взывание к его чувству долга.

— Папа, — сказала я, — пожалуйста, помоги мне, я одна не могу с этим справиться. Понимаешь, мама… она просто не приспособлена жить без тебя.

— Что ж, придется ей привыкать, — ответил он мягким, но пугающе отстраненным тоном. Ему было плевать.

Все чувства прочь, осталась одна грязь и блуд. В детстве мне казалось, папа все может. У тети Айлиш была любимая шутка — по тем временам очень даже богохульная: «Какая разница между Господом Богом и Ноуэлом Хоганом? Та, что Джемма считает, что Богу до Ноуэла далеко».

Теперь мир для меня перевернулся. И никакого выхода из положения я не видела. Это было невыносимо. Особенно если учесть, что я всегда была папенькиной дочкой. Лет до четырех, когда он приходил с работы, мы с ним, взявшись за руки, отправлялись ему за сигаретами, и я катила перед собой игрушечную коляску. Это повторялось изо дня в день.

Теперь от нашей близости не осталось и следа, и я больше никогда не буду его девочкой. Он нашел себе кого-то еще, и хоть это и глупо, но я тоже чувствовала себя брошенной. Что со мной не так, что он предпочел девицу всего на четыре года старше?

Мама была права — это было как если бы он умер, только хуже.

Больше всего я боялась, что Колетт забеременеет. Тогда вся эта мерзость обретет действительно приличный вид, а нам можно будет распрощаться с прежней жизнью навеки.

Самое печальное то, что я всю жизнь мечтала иметь брата или сестру. Вот вам урок: поосторожнее с сокровенными желаниями, накличете на свою голову.

Теперь всякий раз, разговаривая с отцом, я ежилась от страха, что он скажет: «У тебя будет сестренка или братик». Неужели это неизбежно? Спрашивать я боялась, вдруг надоумишь, но я никогда не отличалась долготерпением, поэтому в один прекрасный день позвонила и сказала:

— Пап, я хочу тебя кое о чем попросить.

— Газон покосить? — встрепенулся он. — Газон до апреля косить не нужно, а косилка в сарае.

— Если Колетт забеременеет… — Я нарочно сделала паузу, давая ему возможность меня перебить и заверить, что ничего подобного не случится. Но он молчал. Я похолодела и усилием воли заставила себя продолжать: — Если она залетит, позвони мне, пожалуйста. Ты меня слышишь? Как думаешь, сможешь ты мне сделать такое одолжение?

— Джемма, зачем ты так?

Я вздохнула. Мне было стыдно за себя.

— Прости. Но ты мне сообщишь?

— Сообщу.

И хотя мне было обидно, что он мне никогда не звонит, эти слова прозвучали как утешение. Возвращаюсь к Сьюзан.

Кроме того, у меня появилась навязчивая идея обзавестись тостером «Хелло, Китти». Розовым, конечно. Он очень миленький, и — только вдумайся! — на каждом ломтике хлеба оказывается нарисована — выжжена! — кошачья мордочка.

Мне удалось установить на папин допотопный компьютер программу доступа в Интернет. Теперь он способен даже выводить на экран цветные изображения тостеров «Хелло, Китти».

Пожелай мне удачи.

Целую,

Джемма.

P.S. Прошло полтора месяца с папиного ухода, и мама держится молодцом. Похудела на шесть кило, перекрасилась в блондинку, сделала аккуратную подтяжку лица и завела тридцатипятилетнего кавалера. Они собираются поехать в отпуск на Кап-Ферра. Учиться вождению она пока отказывается, но это неважно, поскольку ее новый парень (Гельмут, он швейцарец) всегда присылает за ней машину или сам заезжает за ней на своем красном «Астон Мартине».

Я нажала кнопку отсылки, после чего включила папин старый компьютер. Умру, но найду в Интернете тостер «Хелло, Китти».

— Чем ты занята? — Мама вошла в комнату и теперь заглядывала мне через плечо.

— Ищу тостер «Хелло, Китти».

— Зачем?

— Просто… — Я сосредоточенно прочесывала сеть. — Я читала, что у Риз Уидерспун такой есть.

Мама помолчала, потом сказала:

— А если бы Риз Уидерспун надумала спрыгнуть со скалы, ты бы тоже прыгнула?

ТО: Susan…inseattle@yahoo.com

FROM: Gemma 343@hotmail.com

SUBJECT: Настал черный день

Последняя папина шоколадка съедена. Может, хоть это выведет маму из оцепенения. А то лежит целыми днями, погребенная под грудой конфет.

Да, конечно, в прошлый раз это была шутка — насчет ее преображения. Господи Всемилостивый! Кажется, с самого дня, когда папа ушел, она не снимала своего халата. И с его миской для каши так и не расстанется. Что до веса, то она скорее прибавила шесть кило, чем наоборот. Она беспрерывно жует шоколад, говорит: потребляя продукцию его фирмы, она чувствует себя ближе к нему. Целую,

Джемма.

P.S. Я заказала тостер, и теперь мне хочется рюкзак «Барби».

P.P.S. У Гельмута пышная соломенная шевелюра (вроде маминой), он всегда загорелый, у него высокий рост и подтянутая фигура, которая мне почему-то не нравится. Он предпочитает косметику «Ля-Прэри», самую дорогую, с экстрактом черной икры. Он оставил у нас в ванной баночку такого крема, я, конечно, не удержалась и попробовала, так на другой день он закатил мне скандал и обозвал воровкой. Я, конечно, все отрицала, но он заявил, что точно знает, что это я, что я оставила на крышечке отпечаток пальца и что только дикари могут запускать пальцы в такой утонченный продукт и отхватывать себе смачный кусок.

Я возмутилась такой характеристике и пожаловалась маме. Она сидела в постели в шелковом неглиже цвета устриц и вкушала завтрак — один ломтик поджаренного диетического хлеба со злаками с прозрачным слоем меда. Она уже была причесана и накрашена. Я сформулировала свою жалобу.

— Ну, дорогая, — вздохнула она. Никогда в жизни она меня так не называла. — Как бы мне хотелось, чтобы вы перестали ссориться и подружились.

— Не понимаю, что ты в нем нашла!

— Ну, дорогая… — Она повела выщипанной бровью — с каких это пор мама выщипывает брови? — Просто… он необычайно хорош в постели.

— К чему эти откровения? Я все-таки твоя дочь!

Она поднялась. Пеньюар едва прикрывал ее ягодицы. Для женщины шестидесяти двух лет у нее очень красивые ноги. Хотя она теперь всем говорит, что ей только сорок девять и в будущем году она отметит полувековой юбилей.

Я заметила, что, если ей сорок девять, значит, меня она родила в шестнадцать.

— Дорогая, я очень рано вышла замуж.

— А папе, стало быть, было тринадцать.

— Кому? — Она рассеянно улыбнулась.

— Папе. Моему отцу. Мужчине, за которым ты была замужем.

— Ах, это, — отмахнулась она, одновременно небрежно и с сожалением.

ТО: Susan…inseattle@yahoo.com

FROM: Gemma 343@hotmail.com

SUBJECT: Я живу в мире грез

Я написала небольшой рассказ. Думаю, тебе понравится.

Ноуэл Хоган спокойно наблюдал за матчем в гольф, когда сверху снова раздался сильный грохот, такой, что закачалась люстра. Гэри и Робби устроили у себя погром, но подняться и всыпать им по первое число у Ноуэла не было сил. Да и что толку, они над ним лишь посмеются. Он вернулся к матчу и сказал себе, что это нормально, когда дети кидаются телевизором, а не подушками.

Колетт отправилась в город и оставила детей на него. Сказала, это будет для него хороший шанс наладить отношения с психованными маленькими негодяями (это его слова, а не ее), но он не мог отделаться от подозрения, что ей просто захотелось пройтись по магазинам без виснущих на руках детей.

Спустя некоторое время грохот стих. Черт. Что еще? С упавшим сердцем он увидел, как Робби и Гэри входят в гостиную с одинаково порочным выражением лица. Забавно: оба — просто копия матери, но у нее выражение совсем не такое. Или…

Гэри взяла в руки пульт и небрежно переключила каналы.

— Я смотрю матч, — сказал Ноуэл.

— Старый козел! Это не твоя квартира.

Гэри пощелкала пультом, оставила без внимания все интересное и остановилась на трансляции официальных похорон какого-то кардинала. На экране медленно двигалась похоронная процессия.

Тишина в комнате нарушалась монотонными погребальными песнопениями.

Робби изрек:

— Мы тебя ненавидим.

— Да, ты нам не отец.

— Скорее тянешь на деда. Только еще старше.

Ноуэл молчал. Не мог же он им сказать, что он их тоже терпеть не может. Он еще надеялся завоевать их расположение.

— Она поехала тратить твои денежки, — продолжала Гэри. — Она же только из-за этого с тобой. Накупит всяких классных вещей себе, мне, Робби и нашему папе, а когда деньги у тебя кончатся, она тебя выгонит. Если ты к тому времени не окочуришься.

Своими грубыми ремарками Гэри попала в точку. Колетт и впрямь с ошеломляющей скоростью тратила его деньги.

— Съешьте по шоколадке. — Ноуэл знал, что дети любят сладкое.

— Да ну… Это дерьмо, а не конфеты. Вот «Ферреро Роше»…

Наконец в двери повернулся ключ. Слава богу. Вошла Колетт и бросила на стол кучу пакетов из «Маркса и Спенсера».

— Привет, любимый. — Она поцеловала Ноуэла в нос и лукаво добавила: — А у меня для тебя подарок.

Неужели пироги со свининой, обрадовался Ноуэл. С жирком вкуснее не бывает. Что за женщина! Правильно он сделал, что ушел от своей милой женушки, даром что та тридцать пять лет хранила ему верность.

Колетт полезла в сумку и выудила сверток, хрустящий точь-в-точь как пакет с пирогами. Но это оказались не пироги. Это был бюстгальтер. Нейлоновый, черный с бирюзовым. Довольно смелый. Рука Колетт нырнула обратно и достала такие же трусики.

— Милые штанишки, — бесстрашно произнес Ноуэл.

— Это не штанишки. — Колетт игриво швырнула в него кружевным клочком, тот приземлился ему на темечко, растрепав зачесанные через лысину волосы и наэлектризовав всю его седую голову. — Это упряжь.

Упряжь. Ноуэл знал, что это означает. Это означает, что сегодня она будет настойчива. Опять. Но сначала будет показ мод, Колетт станет выхаживать по спальне в своих модных трусиках, демонстрировать ему задницу и танцевать вокруг пресса для глажки брюк — за неимением шеста. И так — каждый вечер.

Она была ненасытна, он — вконец измучен.