Это было как ушат холодной воды.

— Я не злорадствовала, — прошептала я. — И что означает «так называемый роман»? Это и есть роман, никакой не «так называемый»!

«Про книжку Лили пишут, что она „приторная“, чего не скажешь о ее авторе. Демонстрируя высокомерное небрежение к мнению окружающих, Лили заявляет: „Мне плевать, что говорят критики“.

Я перевела взгляд на свою фотографию: теперь я не казалась себе умной, я была расчетливой.

Дальше следовала еще одна моя цитата: «Добро пожаловать в мое скромное жилище».

Что ж, кто-то же должен был это сказать!

Она описала даже сохнущее на кухне белье…

«Райт не заботит красота и чистота в доме».

Кусочек «лего»…

«Когда гостя приглашают присесть, разве излишне ожидать, что хозяева предусмотрительно уберут с сиденья все острые предметы ?»

Мой семейный статус…

«Хотя у Райт уже есть дочка, она и не думает оформить брак, чтобы ребенок не рос незаконнорожденным. И что это за мать, которая отправляет малыша гулять в минусовую температуру?»

Это было УЖАСНО!

— Она меня разложила, как Кортни Лав, — проговорила я, ошеломленная.

Два самых мерзких отрывка из «Обсервера» и «Индепендента» тоже были процитированы — вдруг кто-то их пропустил? Затем следовал пересказ истории с ограблением, причем особенный упор делался на том, что после инцидента я не работала и не мылась. Заключительный абзац гласил:

«Травма, вызванная нападением, все еще дает о себе знать. Хотя Райт лишь посмеивается, подсчитывая гонорары, она предпочитает жить в неряшливой однокомнатной квартирке, которая, если говорить откровенно, выглядит не намного лучше какой-нибудь лачуги. Или она считает, это то, что она заслуживает ? Если так — может, она и права…»

— Это какие, интересно, гонорары я подсчитываю и посмеиваюсь? — спросила я. — Если не считать аванса, я еще и гроша не получила. И какая я? Самоуверенная? Или прибитая заниженной самооценкой? И у нас не однокомнатная квартира. У нас квартира с одной спальней, а это разные вещи.

Впервые Антону изменил его природный оптимизм. Ничего хорошего в связи с этой статьей сказать было нельзя. Абсолютно ничего.

— Подать в суд? — спросила я.

— Не знаю, — задумчиво произнес он. — Твое слово будет против ее, а многое из написанного — всего лишь ее мнение, за это в суд не тащат. А вот с Жожо поговорить надо.

— Ладно. — Меня в очередной раз обдало волной людского равнодушия. Это было в тысячу раз хуже, чем материал в «Обсервере». Там только критиковалась моя книга, а тут облили грязью меня саму.

— Только жалкие личности могут быть такими жестокими, — пыталась я убедить себя. — Она, должно быть, очень несчастна.

— Несчастным буду я, если ты станешь сидеть с таким видом.

При повторном чтении всплыла еще масса неточностей, которые мы пропустили в первый раз, шокированные неприязненным тоном.

— Антон, а ты, оказывается, каменщик.

— Как это?

— А вот так.

— Откуда они это берут? И про печенье опять ни слова, вот стерва! А ведь самое дорогое!

— Позвоню Жожо. — Однако сработал автоответчик.

Мы с Антоном молча смотрели друг на друга — эмоционально мы были совершенно опустошены. И даже Эма странно притихла.

Мы так и продолжали молчать, пока Антон не сказал:

— Так, идея. — Он расстелил на полу мерзкий разворот и протянул мне руку. — Вставай.

— Что такое?

Он порылся в дисках.

— Так, посмотрим… «Секс Пистолз» подойдет? Нет, вот что нам нужно.

Он поставил запись фламенко.

Я, озадаченная, смотрела, как он гоголем выхаживает по комнате, притопывает и вскидывает руки над головой, и все это — прямо на газетных листах. Если честно, танцевал он здорово, ничуть не хуже Хоакима Кортеса. Эма, радуясь, что напряжение в доме как будто спало, визжала и скакала вокруг него. Музыка ускорялась, а вместе с ней — Антон, теперь он топал ногой и хлопал в ладоши все с большим жаром и щегольством, пока песня не кончилась. Тогда он эффектно откинул голову.

— Оле!

— Ле! — закричала Эма и тоже закинула назад голову, чуть не упав.

Заиграла следующая песня.

— Идем, — пригласил Антон.

Я притопнула ногой — мне это понравилось, я топнула еще раз и увлеклась. Я старалась пнуть посильнее в фотографию Марты, в ее противную физиономию, пока Антон не попросил уступить ему место.

— Дай-ка мне. Правильно, Эма, теперь ты.

Эма запрыгала по фотографии.

— Молодец, дочка, — похвалил Антон. — Оттопчись на ней как следует.

Потом Антон отошел чуть назад и с разбегу опустил свои ножищи на физиономию журналистки.

Мы трое топтали и мяли гадкий газетный текст, и мерзкая рожа Марты Хоуп-Джонс корежилась и распадалась. Заключительный аккорд Антон исполнил, взяв газетный лист, как плащ матадора, и дав мне пнуть его ногой со всей силы.

— Ну как, получше стало?

— Немного.

Тут появился Дурачок Пэдди.

— Что у вас тут за топот? У меня кусок штукатурки прямо в чай упал!

— В чай? — Антон поднял его на смех и вытолкал за дверь. — Дурака-то не валяй!

— А если правда? — из-за двери глухо протестовал Пэдди.

— Может, это вообще он виноват, — заметил Антон. — Не пел бы про Санта-Клауса — глядишь, она бы и не обозлилась так. Надо уезжать отсюда. Я серьезно! Пора подумать о покупке квартиры.

— На какие шиши? Нам только-только на жизнь хватает.

— Судя по тому, как продвигается твоя карьера, нам недолго осталось бедствовать.

— Судя по тому, как продвигается моя карьера, меня скоро на улице камнями забьют. — Я потянулась за телефоном. — В Деттол-хаус мы не едем.

— Почему?

— Стыдно на улицу показываться.

— Да пошли они все! Ты ничем не провинилась. Чего тебе стыдиться?

— Я думала, ты обрадуешься, что мы не едем.

— И обрадовался бы. Но сейчас важнее, чтобы ты не закисла. Если ты сейчас рассыплешься на кусочки, считай — Марта Хоуп-Джонс победила.

— Ладно, — устало проговорила я. — Едем.

Расписание поездов метро в северном Лондоне было до обидного скудным… Даже до того, как отменили поезд в 11.48. А потом и в 12.07.

Мы с Антоном и Эмой сидели на продуваемом всеми ветрами перроне в ожидании следующего поезда, молились, чтобы и его не отменили.

— Дебс вообще-то неплохой человек, — сказала я, чтобы поднять дух — свой и Антона.

Неплохой, — согласился Антон. — Она вообще не человек. Понаблюдай за ней сегодня. Она никогда не моргает. Говорю тебе, она пришелец. Не смотри! — вдруг закричал он, загораживая мне обзор: на соседней скамейке какая-то женщина листала «Дейли Эко». Мой желудок коварно заурчал. Интересно, она уже прочла обо мне? И сколько людей по всей Британии прочитали эту отраву?

Сорок пять минут спустя мы стояли у порога Деттол-хаус. Дебс открыла дверь и оглядела нас своими круглыми синими глазами. Эма моментально захныкала.

— Вас приглашали на обед, — «добродушно» проворчала Дебс, — а не на ужин.

На ней, как всегда, было что-то младенчески-пастельное, а легкие тапочки на ногах сияли такой белизной, что у меня защипало в глазах. Смотреть на них можно было только через картонку с дырочкой, какие используются для наблюдения за солнечным затмением.

— Прошу прощения за опоздание. — Я пыталась сложить коляску, а Антон успокаивал ребенка. — Поезда в метро не дождешься.

— Уж это мне метро! — снисходительно проворчала Дебс. Она относится к нам с Антоном так, будто мы живем, как цыгане, по собственной воле, а не объективно бедны. — Кто-то из вас определенно должен найти дельную работу!

Я предостерегающе глянула на Антона. Хозяйку убивать не положено!

— Входите. — Дебс повела нас в гостиную, каждый раз выставляя вперед ногу, прежде чем аккуратно опустить ее на пол.

На кухне нас ждал папа. Он обнял меня с таким видом, будто у нас умер близкий человек.

— Бедная моя девочка! — заохал он. Когда он наконец меня отпустил, в глазах его стояли слезы.

— Насколько я понимаю, ты уже видел «Эко», — сказала я.

— Ведьма, настоящая ведьма эта баба.

— Нехорошо так отзываться о законной супруге, — тихонько шепнул мне Антон.

— Чем я могу тебе помочь? — спросил папа.

— Не беспокойся. Надо поскорей об этом забыть, и все. Эма, поздоровайся с дедушкой.

— Ты только погляди на эту мордашку, — заворковал папа. — Куколка, а не ребенок.

Дебс налила всем выпить и радостно обратилась к Антону:

— Вижу, твоя шайка никак не угомонится?

— Это вы о чем, мама?

При слове «мама» Дебс слегка нахмурилась, но продолжала:

— ИРА[2]. Отказываются сложить оружие.

Всякий раз, как в новостях фигурирует ИРА, мы решаем этот ребус, и Антон уже давно отчаялся объяснить Дебс, что он не является ее членом. Антон ирландец, а для Дебс это достаточный аргумент. Беда Дебс в том, что она не признает иностранцев. Она не понимает, почему весь остальной мир не может просто входить в состав Англии.

Потом Антон поздоровался с Джошуа и Хэтти, детьми Дебс от первого брака, восьми и десяти лет от роду.

— А, — воскликнул он с выражением, — «дети кукурузы»!

Дебс думает, что он их так называет, потому что они светловолосые. На самом деле «Дети кукурузы» — это название романа Стивена Кинга, и никакой связи с цветом волос тут нет. Зато есть связь с их необычным внешним видом и поведением: они всегда неестественно чистые и сговорчивые.

— Привет, Джошуа, привет, Хэтти. — Я присела, чтобы видеть их лица, но оба отвели глаза. Однако не стали, как делают невоспитанные дети, толкать меня и убегать прочь. Вместо этого они послушно стояли передо мной, уперев взор в несуществующий предмет у меня за головой.

Антон говорит, он почти уверен, что из них вырастут маньяки-убийцы и кончится тем, что они зарубят спящую мать топором.

Тут вихрем вбежала Поппи. Удивительно, до чего она похожа на отца — если его уменьшить размером и надеть парик с кудряшками.

— Лили! — закричала она. — Антон. И Эма! — Она расцеловала нас всех. Потом схватила Эму за ручку и бегом утащила ее куда-то за собой. Она просто прелесть, мы все ее безумно любим, особенно Эма.

Нас наконец усадили за стол, но обед оказался на редкость неудачным. Сначала Дебс извинилась за качество ростбифа.

— Его надо было съесть еще час назад, — сказала она в свое оправдание.

— Извините нас, — пролепетала я.

Однако все это было лишь прелюдией к основной программе, которая заключалась в злорадных комментариях по поводу интервью Марты Хоуп-Джонс.

— Лили, ты, наверное, сгораешь от стыда? Я бы на твоем месте сквозь землю провалилась. Носа бы на улицу не высовывала. Как подумаешь, сколько людей это прочтут и осудят тебя! Страшное дело.

— Да. — Я смотрела в тарелку. — Поэтому я была бы признательна, если бы мы не обсуждали эту тему.

— Ну конечно! Тебе же хочется поскорей об этом забыть. Когда кто-то пишет такие гадости да еще публикует это в газете с тиражом в семь миллионов экземпляров… Случись такое со мной — я бы, наверное, убила себя.

— Я вас избавлю от затруднений и охотно сделаю это сам, — весело проговорил Антон. — Если вы немедленно не заткнетесь.

Дебс залилась краской.

— Прошу извинить. Я просто пыталась выразить сочувствие. После такого ужасного, унизительного, постыдного…

— Довольно! — оборвал ее отец таким твердым голосом, что Дебс моментально примолкла. Но он тут же допустил промашку, облизав свой нож, и она радостно кинулась его пилить.

Все последние годы Дебс играла роль профессора Хиггинса в отношении того, что она считала папиной невоспитанностью: он, например, имел привычку пить молоко прямо из пакета, проливая его себе на подбородок и вытираясь рукавом. Благодаря ее усилиям он даже сбросил вес — она исключила из его меню все жирное, но мне было больно смотреть, как под ее недреманным оком он словно сжался.

День выдался поистине тяжелым, но в половине пятого над нами неожиданно смилостивилось небо: у Дебс была назначена тренировка по теннису. Она оставила отца по локоть в мойке с грязной посудой и помчалась переодеваться. Спустя пять минут она уже сбегала вниз по лестнице в легкомысленной белой юбочке и с волосами, стянутыми лентой.

— Ну… — восхитился Антон. — Вы прямо как школьница, а не какой-то сорокашестилетний эльен.

Дебс приняла игривую позу с ракеткой на плече, хихикнула и вдруг насупилась.

— Сорокашестилетний — кто?

— Эльен, — бодро ответил Антон. Мне захотелось убежать.

— Это ирландское слово. Означает «богиня».

— Правда? — В голосе слышалось недоверие. — Понятно. Что ж, мне пора. Время не ждет.

— Тем более эльенов, — подмигнул Антон. — До свидания. Удачной игры! И пожалуйста, потом ни с какими подружками не шляться! — погрозил Антон. — Знаю я вас, проказниц!

Она снова хохотнула, затем молча отпихнула липнувшего к ней Джошуа, протрусила к своему светло-желтому «Ярису» и была такова.

— Нет, — заключил Антон уже в метро, когда мы возвращались домой.

— Что — нет?

— Ни за что не поверю, что ей знакомо, что такое секс. У нее вместо сердца мочалка для мытья посуды. Непонятно, как Поппи-то появилась? Будем смотреть правде в глаза: из всех мужчин ее интересует только «Мистер Мускул».

— Наверное, она кладет с собой в постель флакон моющего средства.

— Прекрати, мне дурные мысли в голову лезут. Господи, какая она мерзкая!

— Да уж, — согласилась я. — Но папа от нее без ума, поэтому я вынуждена ее терпеть. Во многих отношениях она для него — благо.

— В каких же?

— Она, например, умерила его страсть к рискованным денежным операциям.

— Еще скажи: у нее хватило предусмотрительности записать дом на свое имя.

— Зато у них всегда есть крыша над головой.

— Это правда.

— Ты можешь сделать для меня одну вещь? — спросил Антон.

Я, наивная дурочка, ответила:

— Любую.

— На Грэнтам-роуд продается дом. Не съездишь со мной посмотреть? Вместе с Эмой, конечно?

Помолчав, я спросила:

— Сколько просят?

— Четыреста семьдесят пять.

— Зачем смотреть дом, который мы никогда не сможем себе позволить? Даже через миллион лет?

Я каждый день мимо него прохожу по дороге к метро, и он меня заинтриговал. Он похож на дом из сказки, совсем не такой, как все. В нем есть что-то совершенно не лондонское.

— А почему продают?

— Он принадлежал одному старику, тот недавно умер. Родственникам дом не нужен.

У меня в животе вдруг встал ком. Мне ничего не сказал, а сам провел целое расследование.

— За спрос денег не берут, — он словно услышал мои мысли.

Я была категорически против. Но Антон так редко меня о чем-то просил, как я могла ему отказать?

— Вот он, — объявил Антон, остановившись перед крепким особняком красного кирпича с острой готической крышей. Он был похож на миниатюрный замок и при этом не был ни слишком громоздким, ни слишком маленьким. То, что надо.

Черт!

— Викторианской постройки, — сказал Антон, распахнул невысокие ворота и сделал приглашающий жест. Мы с Эмой проследовали за ним по дорожке, ведущей к крыльцу под черепичной крышей. Массивную входную дверь синего цвета мгновенно распахнул перед нами молодой человек в костюме. Это оказался Грег, агент по торговле недвижимостью.

Я шагнула в холл, дверь за мной закрылась, и меня охватил странный покой. Освещение здесь было какое-то необыкновенное. Веерное витражное окно над входной дверью отбрасывало разноцветные узоры на деревянный пол, и все вокруг казалось таким мирным и мерцало золотистым светом.

— Большую часть мебели вывезли, — сообщил Грег. — Родственники забрали. Начнем отсюда, не против?

Мы последовали за ним в зал, тянущийся на всю глубину дома, и наши шаги гулким эхом разносились над деревянным полом. С фасада располагался прелестный эркер, а задней стороной зал застекленными дверями выходил в сад, весь увитый какой-то старомодной листвой. У правой стены высился выложенный изразцами камин.

— Настоящий Уильям Моррис, — сказал Грег, постучав по плиткам.

В доме стоял едва уловимый запах трубочного табака, и я сразу представила себе, как дети в этом доме ходят в ботинках на шнурках, едят яблоки в глазури и качаются на деревянных лошадках.

С другой стороны холла была небольшая уютная комнатка квадратной формы, тоже с эркером и камином.

— Тут мы бы устроили твой кабинет, — сказал Антон. — Лили — писательница, — пояснил он Грегу.

— Да? — вежливо отозвался тот. — Известная?

— Лили Райт, может, слышали? — засмущалась я.

— О, — сказал он. Конечно, мое имя было для него пустым звуком. — Что ж, похвально.

Половицы у окна скрипнули, а я вдруг вспомнила об одной американке, которая мечтала воссоздать викторианский дом и специально заплатила за настоящие скрипучие половицы. А тут они уже есть, и платить не надо.

— Здесь я бы поставила письменный стол, — сказала я и провела рукой по стене. Мне в ладонь насыпалась крошка от старой штукатурки.

— Дом, конечно, требует кое-какого ремонта, — сказал Грег. — Но это, по-моему, даже интересно.

— Да, — согласилась я, причем совершенно искренне.

Мы прошли на кухню. Мрачноватое убежище.

— Тут можно убрать одну стену, — сказала я себе под нос, не очень хорошо представляя себе, как это будет делаться и кем. Я вдруг вошла в роль будущей хозяйки.

Я уже видела перед глазами «свою» новую кухню. Расширенная, она будет в четыре раза больше нынешней, а пол сделаем с подогревом и выложим плиткой терракотового цвета. На бледно-голубой газовой плите будет постоянно дежурить большая кастрюля, и если кто-нибудь нагрянет неожиданно, я смогу в любой момент босиком пробежать на кухню и принять гостя как полагается, накормить ужином и напоить домашним ягодным вином.

Случится у кого неприятность — он явится в мое уютное гнездышко, зная, что здесь ему всегда дадут приют. Укроют пледом, уложат на кушетку в эркере и дадут любоваться игрой ветра в ветвях деревьев, а потом подадут ромашковый чай в симпатичных разнокалиберных чашках с блюдцами, пока буря в душе гостя не уляжется.

Грег повел нас к лестнице, я нагнулась взять Эму на руки и заметила в половицах малюсенькие черные дырочки. Жучок. Как это славно. Это так… так по-настоящему. В этом доме невозможно не быть счастливым.

Три спальни наверху были одна лучше другой. Кованые кровати, вышитые покрывала, кресла-качалки и тюлевые занавески, колышущиеся на ласковом ветру, — все это меня просто очаровало.

Я мельком заглянула в тесную допотопную ванную и снова пробормотала что-то насчет перепланировки.

Потом Грег повел нас вниз показывать гордость «объекта» — очаровательно заросший сад. Изгибающаяся дугой аллея, обсаженная деревьями и густым кустарником, словно подалась к дому и закрывала большую часть соседних зданий.

— Черная смородина. Малина, — показывал Грег. — Яблоня. Летом у вас будут свои фрукты.

Мне пришлось ухватиться за Антона.

Возле заднего забора стояла невысокая, старомодная теплица с помидорами. Рядом с ней — обращенная к югу садовая скамья с сиденьем и спинкой из белых деревянных реек, на кованых чугунных ножках. Она была похожа на скамейку в парке.

— Забудете, что вы в Лондоне, — заметил Грег.

— М-мм… — согласилась я, радостно отмечая про себя, что визг автомобильной сирены на соседней улице меня нисколько не беспокоит.

Я уже представляла, как стану сидеть в этом саду, писать в красивом блокноте, а рядом со мной будет стоять корзинка свежесобранной малины. В лучах солнца волосы у меня будут сверкать и пушиться, как будто надо мной поработал классный визажист, а одета я буду во что-то белое и летящее, непременно от знаменитого дизайнера.

Самым отчетливым видением была Эма, играющая с другими детьми — наверное, братишками и сестренками? По какой-то причине все были в кудряшках и с упоением кидались камешками в стенку теплицы.

Я бы стала сушить цветы. На стеклянные двери повесила бы легкие муслиновые занавески, которые будут колыхаться на ветру, а я буду ходить босиком из сада в дом с секатором и корзиной в руках.

Это было похоже на полузабытую мечту. Все здесь казалось давно знакомым, словно я уже бывала здесь раньше, хотя я точно знала, что нет.

Я никогда не отличалась материалистическим взглядом на вещи. Сколько себя помню, я всегда считала, что деньги штука обманчивая: обещают тебе весь мир — а иногда даже ненадолго дарят, — а потом забирают обратно.

Но сейчас мне вдруг стало ясно, какой я была дурой. Надо было с самого начала думать о деньгах и добиваться более высокого гонорара.

В тот момент мне так захотелось иметь этот дом, что я забыла о здравом смысле. Ради этого я бы, наверное, собственную бабушку продала — если бы она была жива и если бы сыскался покупатель.

Никогда и ничего я еще не жаждала с такой силой. Мне казалось, я жить не смогу без этого дома. Но для таких страданий не было нужды. Это и так уже был мой дом. Оставалось только раздобыть где-то полмиллиона фунтов.

Не помню, как добрались домой, но, вновь очутившись в своей убогой квартирке, я набросилась на Антона. У меня было ощущение, будто я только что пережила клиническую смерть и уже прикоснулась к божественному, как вдруг вернулась в свое бренное тело, потому что, по чьему-то небесному недосмотру, время мое еще не пришло. И теперь для меня ничто иное не существовало.

— Зачем ты мне его показал? У нас никогда не будет денег его купить.

— Послушай меня. — Антон выводил на бумажном пакете какие-то расчеты. — У тебя уже продано почти двести тысяч экземпляров, значит, порядка ста тысяч фунтов потиражных у тебя, считай, в кармане.

— Повторяю: первые авторские мне переведут не раньше сентября, то есть ждать еще как минимум пять месяцев. К тому времени дом наверняка уже уйдет.

Он покачал головой.

— Можно занять под будущий гонорар.

— Да? Антон, этот дом стоит полмиллиона, это же куча денег! Где мы ее возьмем?

— А ты думай на перспективу! — с жаром произнес он. — Когда-нибудь наша с Майки фирма начнет ведь приносить доход!

Я промолчала. Не хотелось показаться безразличной к его делам. Пока что «Ай-Кон» приносил одни неприятности — всякий раз, как я смотрела отчеты о расходах на обеды в Сохо с нужными людьми и о сделанных проектах (которых, можно сказать, не было), на меня нападала рвота.

— Но еще важнее, — продолжал Антон, — то, что у тебя уже есть договор на вторую книгу.

— Да, только из этой второй книги я пока написала всего две главы. — По правде сказать, до недавнего времени сей факт никого в «Докин Эмери» не волновал. О контракте они вспомнили только сейчас, когда на «Мими» начался сумасшедший спрос.

— А ты не забыла про «Кристальных людей»? — Я поняла, что Антон уже все продумал. — Она-то уже написана, и книга отличная. Предложи им ее.

Странно, но буквально на следующий день мне позвонила Таня. Она жаждала увидеть мою новую книгу.

— Хорошо бы нам успеть к Рождеству выпустить в твердой обложке.

Мне пришлось сознаться:

— Таня, новой книжки пока нет.

— То есть?

— Понимаете, ребенок, постоянная усталость и все такое… Словом, она еще не готова. Есть только две главы.

— Я-я-ясно. — Молчание. Затем: — Мы просто подумали… так как у нас договор на две вещи… мы ожидали, что вы сядете за вторую, как только сдадите первую. Но конечно… маленький ребенок, усталость… Вы действительно были очень заняты…

Она расстроилась. Я в панике позвонила Антону.

— Дай ей «Кристальных людей», — повторил он.

— Да она же не потянет. На нее ни один агент не клюнул.

— Потянет. Просто агенты попадались безголовые. Отличная книга.

— Ты так думаешь?

— Я так думаю.

Я позвонила Тане и, запинаясь, принялась объяснять:

— Не знаю, понравится ли вам, я ее отправляла многим агентам…

Таня оборвала мои причитания:

— Вы хотите сказать, что у вас есть вторая книга?

— Да.

— Ура! У нее есть вторая книга! — закричала она. Кто-то рядом радостно завопил. — Высылаю курьера.

Вечером того же дня Таня позвонила опять.

— Мне очень, очень понравилась ваша книга. Очень, слышите?

— Уже прочли? Когда вы успели?

— Оторваться не могла. Это совсем другая книга, нежели «Мими», но в ней тоже есть магия Лили Райт. Будем делать наш рождественский бестселлер.

Вскоре мне позвонила Жожо и повела разговор о контракте на третью и четвертую книги.

— Само собой, гонорар будет намного выше.

— Вот видишь? — обрадовался Антон.

Жожо сказала, что можно подписать договор уже сейчас, пока продажи на подъеме, либо дождаться конца осени: если новая книжка пойдет так же успешно, можно будет торговаться с издательством.

— А если не пойдет?

— Такую возможность тоже нельзя исключать, но вы уж сами решайте.

— А вы-то как думаете?

— Я думаю, что сейчас у вас очень сильная позиция, но в ноябре она может стать еще сильнее. Вы должны понимать, Лили: определенный риск всегда есть, в этой игре не бывает беспроигрышных ситуаций. Прошу меня извинить, солнышко, но решать только вам, как ни крути.

Антон объяснил мне, почему Жожо себя так повела.

— Это не для того, чтобы тебя напугать, — сказал он. — Она просто не хочет сама подставляться. В конечном итоге, все равно решать тебе, ведь это ты пишешь книги. Но знай: что бы ты ни решила, я всегда тебя поддержу. Но последнее слово — за тобой.

Я не знала, как поступить. Любое решение меня страшило: вдруг оно окажется неверным? Своему мнению я всегда доверяла меньше, чем чужому.

— Антон, а ты бы как сделал?

— Не знаю почему, но я бы подождал.

— Правда? А почему ты не хочешь получить деньги сразу?

Он засмеялся.

— Ты меня хорошо изучила. Но я стараюсь изменить подход к жизни. Стараюсь думать на перспективу, понимаешь? А с этой точки зрения мне кажется, что, если подождать, у тебя есть все шансы получить больше.

Сама не знаю как, но у меня вырвалось:

— Ладно. Тогда будем ждать.

Решить ждать до ноября оказалось проще, чем просить денег прямо сейчас. Ведь ближайших последствий такого решения было куда меньше. Но я все равно была в панике.

— Бедная моя Лили. — Антон прижал мою голову к себе и погладил по волосам.

— Осторожней, — пробурчала я. — Не три сильно — и так уж ничего не осталось.

— Прости. А вообще-то… Иди-ка сюда, я тебя развеселю. Помнишь, я тебе говорил, что за наш дом просят четыреста семьдесят пять? Так вот: они продавились аж на полтинник.

— Почему?

— Он уже почти четыре месяца как выставлен на продажу, может, хотят ускорить.

— А почему его до сих пор не купили?

— Потому что цену заломили. А теперь — нет, и поэтому нам пора действовать. Иначе прозеваем.

Но мне казалось немыслимым влезать в такие долги.

— Слишком много под вопросом, — сказала я. — Что, если новая книжка провалится? Или у меня не получится написать третью и придется возвращать аванс?

— Она не провалится. А чтобы ты могла целиком посвятить себя работе, я найму няню. В новом доме мы даже сможем выделить ей спальню.

Я неопределенно хмыкнула.

— А что мы еще сделаем, когда тебе перечислят авторские? — спросил он. — Не станем же мы покупать очередную двухкомнатную квартиру у черта на куличках, чтобы еще неизвестно сколько жить друг на друге и спать втроем в одной комнате. И ждать, пока появятся еще деньги, чтобы ее продать и купить что-то еще. Тогда нам придется дважды платить все сборы — а это, между прочим, три процента от суммы сделки, так что влетает в копеечку. За один этот дом нам начислят порядка пятнадцати штук, это безвозвратно потерянные деньги.

— Чувствую, ты и впрямь все продумал.

В настоящий момент я только об этом и думаю. — Он нагнулся ко мне и с жаром произнес: — Я считаю, этот дом — как раз то, что нам нужно. Там есть чудесная комната тебе под рабочий кабинет, там будет место для няни, и нам больше не придется никуда переезжать. Я согласен, денег у нас сейчас нет, но они же будут! А если мы станем сидеть и ждать, пока деньги поступят на наш счет, дом уже давно уйдет, и со свистом. — Он перевел дух. — Лили, мы ведь с тобой не умеем деньги делать, так?

Я кивнула. В этом смысле мы были безнадежны.

— Так давай хоть раз распорядимся ими правильно! Постарайся взглянуть на вещи шире. И позволь спросить у тебя одну вещь: тебе нравится этот дом?

Я кивнула. В этот дом я влюбилась, едва переступила порог. Он словно был создан для меня.

— Вот видишь. И мне тоже. Это идеальный дом за отличную цену. Цены на жилье в этом году немного снизились, но скоро опять пойдут вверх. Такой шанс нам уже не представится. Может, стоит еще раз на него посмотреть?

Это предложение меня обрадовало, меня давно тянуло побывать там опять.

Во время второго визита ощущение «своего» места, которое возникло у меня с первой минуты, лишь окрепло. Антон был прав, этот дом был как будто не лондонский; такой скорее увидишь на лесной поляне в старинной сказке. В его стенах мне было так покойно, так уютно. От него исходило какое-то завораживающее очарование.

Диву даешься, как случаются такие совпадения, но в тот же день мы получили от нашего хозяина мистера Манати уведомление, что «ввиду непредвиденных расходов» он поднимает арендную плату. Увидев новую цифру, я чуть не заплакала: плата возрастала почти вдвое.

— Безобразие! Я поговорю об этом с Ириной и, господи, — я прикрыла глаза рукой, — даже с Пэдди. Если действовать сообща — больше шансов на успех.

— Может, он про тебя где-то прочел, — предположил Антон. — И решил ловить момент. Это грабеж.

Антон, нам такая аренда не по карману, это исключено. — Наши глаза встретились. Одна и та же мысль родилась в наших голосах. — Придется переезжать.