ДЖЕММА

ТО: Susan…inseattle@yahoo.com

FROM: Gemma 343@hotmail.com

SUBJECT: Папа ушел

Сьюзан, ты просила новостей. Вот тебе новости. Хотя ты сейчас пожалеешь, что спрашивала. Похоже, отец бросил маму. Пока не могу сказать, насколько это серьезно. Будут еще новости — сообщу.

Джема

Когда мама позвонила, я в первый момент подумала, что он умер. По двум причинам. Во-первых, в последнее время я как-то зачастила на похороны. То к друзьям моих родителей, а то и того хуже — к родителям моих друзей. Во-вторых, мама позвонила мне на мобильник. Впервые за все время — до сих пор она пребывала в неколебимой уверенности, что на мобильный можно звонить только с другого мобильного. Как будто это рация. Так что, когда я поднесла телефон к уху и услышала задыхающийся голос и фразу: «Он нас покинул», я, вполне естественно, подумала, что отец сыграл в ящик и мы с ней остались вдвоем.

— Собрал вещи и ушел.

— Собрал… что? — Тут до меня дошло, что папа, вполне вероятно, и не умер.

— Приезжай домой, — сказала мама.

— Хорошо. — Но я ведь на работе. И не просто в офисе сижу, а нахожусь в конференц-зале отеля и заканчиваю приготовления к большой медицинской конференции. (Можно сказать, на собственной шкуре испытываю оборотную сторону «Боли в спине».) Это было гигантское мероприятие, на его подготовку ушло несколько месяцев, накануне я проторчала в отеле до половины первого ночи, принимая прибывающих сотнями гостей и на ходу решая их проблемы. (Пришлось, например, заниматься перемещением из «некурящих» номеров тех несчастных, кто умудрился снова закурить в промежутке между бронированием отеля и фактическим заселением. Всякой такой ерундой.) Сегодня первый день работы конференции, и меньше чем через час сюда нахлынут две сотни мануальных терапевтов в расчете получить:

1. Бэджик с фамилией и место в зале.

2. Кофе и два печенья в 11.00 (одно простое и одно сдобное).

3. Ленч из трех блюд (включая вегетарианские) в 12.45.

4. Кофе и два печенья (оба — простые) в 15.30.

5. Вечерние коктейли и торжественный ужин, с раздачей корпоративных сувениров, танцами и поцелуями (пожеланию).

По правде сказать, когда зазвонил мой мобильник, я решила, что это мужик, который должен подвезти нам экраны для демонстрации слайдов и прочего, звонит сообщить, что скоро прибудет. Причем — что немаловажно — с экранами.

— Объясни, что случилось, — сказала я маме, раздираемая между служебным и дочерним долгом. Я не могу сейчас уйти…

— Все расскажу, когда приедешь. Поторопись. Я в ужасном состоянии. Одному богу известно, что я могу сделать.

Это сработало. Я захлопнула телефон и посмотрела на Андреа, которая, по-видимому, уже поняла, что случилось что-то нехорошее.

— Все в порядке? — шепнула она.

— Отец.

По ее лицу было видно: она тоже решила, что мой папаша откинул тапочки, как он сам любил говаривать. (Ну вот, я уже о нем в прошедшем времени.)

— О господи… Он…

— Да нет, — поправила я, — пока еще жив, слава богу.

— Иди, иди. Отправляйся немедленно! — Она подтолкнула меня к выходу, явно представляя себе старца на смертном одре.

— Я не могу. Кто этим всем будет заниматься? — Я обвела рукой зал.

— Мы с Мозесом все сделаем. Я позвоню в контору и попрошу прислать на подмогу Рут. Послушай, ты столько сил вложила в это мероприятие. Ну что теперь может случиться?

Правильный ответ, конечно, был: «Да что угодно». Я уже семь лет занимаюсь организацией подобных мероприятий и понавидалась всякого — от перебравших докладчиков, падающих со сцены, до профессоров, дерущихся за дармовое пирожное.

— Да, но… — Я строго-настрого наказала Андреа и Мозесу, что сегодня утром они должны явиться на работу, даже если будут мертвы. А теперь сама готовлюсь смыться в кусты — и ради чего, собственно?

Ну и денек! Еще и начаться не успел, а столько всего уже не заладилось. Начнем с моей прически. Давно не могла выкроить время на парикмахерскую, и в последний момент, в порыве безумия, решила обрезать волосы собственноручно. Хотела, конечно, лишь чуточку освежить кончики, но, начав, остановиться уже не смогла и успокоилась, только когда на голове остался нелепый бобрик.

За сегодняшнее утро мне уже несколько раз говорили, что я похожа на Лайзу Миннелли из «Кабаре». Мозес приветствовал меня словами: «Здравствуй и процветай» и жестом, символизирующим победу. Затем, когда я велела ему еще раз позвонить мужику с экранами, он с серьезным видом ответил: «Капитан, это было бы нелогично». Так. Теперь я уже не Лайза Миннелли из «Кабаре», а капитан Спок из «Звездных войн». (Короткое замечание: Мозес — не какой-нибудь бородатый старец в пропыленных одеждах и сандалиях, а молодой щеголь нигерийского происхождения.)

— Отправляйся! — Андреа снова подтолкнула меня к двери. — Береги себя и звони, если что нужно.

Такие слова обычно произносятся, когда кто-нибудь умрет. Так я оказалась на парковке. Меня моментально обхватил со всех сторон промозглый январский туман. Я тут же вспомнила об оставленном в гостинице пальто. Но возвращаться не стала. Перебьюсь.

Когда я садилась в машину, какой-то мужик присвистнул. Не в мой адрес, а в адрес автомобиля. Я езжу на «Тойоте МР2», маленькой спортивной машинке (очень маленькой, так что хорошо, что росту во мне всего сто пятьдесят шесть). Это не я ее выбрала — это фирма настояла. Дайнаны (ФФ — Франциск и Франческа) сказали, что для женщины моего статуса такая машинка будет весьма кстати. Ну да, а кроме того, ее как раз очень недорого продавал их сынуля. Ну так вот. Мужчины на эту машину реагируют очень неоднозначно. Днем это в основном свист и подмигивание. Зато по вечерам, когда они возвращаются в подпитии из паба, это совсем другая история: тут тебе то мягкую крышу ножичком полоснут, то окно кирпичом разобьют. Угонять ее никто не берется, зато нанести непоправимый вред — это за милую душу. В результате я не столько езжу на этой машине, сколько держу ее у жестянщика. В надежде снискать сострадание в душах этих загадочных существ — мужчин — я повесила на заднее стекло наклейку: «Еще у меня есть раздолбанная „Кортина“ 1989 года». Наклейку специально для меня сделал Антон. Пожалуй, надо было снять ее сразу, как он ушел, но сейчас не время об этом думать.

Дорога к родителям была свободной. Основной поток двигался в противоположном направлении, в центр Дублина. Я ехала сквозь клубы тумана, напоминающего сухой лед, и мне казалось, что все происходит во сне. Еще пять минут назад был обыкновенный вторник. Я настроилась на первый день работы конференции. Пребывала в естественном волнении — в последний момент всегда что-нибудь да возникнет, — но к такому никак не была готова. Я не знала, что меня ждет в родительском доме. Было очевидно, что случилась беда. К примеру, мама подвинулась умом. Вообще-то она не проявляла таких наклонностей, но в подобной ситуации всего можно ожидать. «Он сложил вещи…» Уже одно это было маловероятно. Примерно как рак на горе свистнет. Папе всегда собирала вещи мама, будь то на конференцию по вопросам сбыта или на банальную игру в гольф. Именно эти слова меня и встревожили. Либо мама тронулась рассудком, либо папа в самом деле умер. В панике я все сильней давила на педаль газа.

Запарковалась я очень плохо, возле дома (скромный таунхаус постройки шестидесятых годов). Отцовской машины на месте не было. Папа никогда не ездит на работу на машине, он предпочитает автобус. От того, что машина исчезла, мне стало совсем нехорошо.

Мама открыла дверь прежде, чем я вышла из машины. Она была в персиковом халате, челка накручена на бигуди оранжевого цвета.

— Он ушел!

Я быстро прошла в дом и направилась на кухню. Мне требовалось сесть. Хоть это и глупо, но мне казалось, что сейчас я увижу там отца, он сидит себе скромно в уголке и удивленно повторяет: «Я ей все утро твержу: никуда я не ушел, но она и слышать не хочет». Однако на кухне никого не оказалось. Только остывший кусок поджаренного хлеба, пара перепачканных в масле ножей и другие свидетельства недавнего завтрака.

— Что-то случилось? Вы поссорились?

Нет, ничего не было. Позавтракал, как обычно. Кашу съел. Я сварила. Вот, смотри. — Она показала тарелку со следами овсянки. Съеденной, хочу заметить, без остатка. Мог бы и подавиться для приличия.

— Потом он сказал, ему надо со мной поговорить. Говорит, он несчастлив, у нас не ладится и он уходит.

— «Не ладится»? Да вы тридцать пять лет женаты! Может… может, у него кризис среднего возраста?

— Ему уже шестьдесят, вряд ли это можно назвать средним возрастом.

Она права. Кризис среднего возраста отец вполне мог пережить лет эдак пятнадцать назад. Никто бы и не возражал, мы тогда этого даже ждали, но он продолжал молча лысеть, был, как всегда, рассеян и добродушен.

— Потом взял чемодан и сложил туда свои вещи.

— Вот в это не верю. Что именно он сложил? И как умудрился догадаться, каким образом это делается?

На мамином лице появилось некоторое замешательство, и, чтобы доказать верность своих слов мне, а может быть, и себе, она повела меня наверх, где продемонстрировала пустое место в шкафу, прежде занимаемое чемоданом. (Такой чемодан из комплекта, который можно выиграть по жетону с автозаправки.) Затем она повела меня в свою комнату и показала пустые полки в гардеробе. Он забрал пальто, куртку и хороший костюм. Оставил поразительное количество разноцветных свитеров и брюк, которые принято называть слаксами. Бежеватого цвета, мерзкого покроя и из отвратительной ткани. Я бы их тоже не взяла.

— Ему придется возвращаться за одеждой, — проговорила мама.

Я бы не стала на это рассчитывать.

— В последнее время он был какой-то рассеянный, — продолжала она. — Я тебе говорила.

И мы даже гадали, не есть ли это начальная стадия болезни Альцгеймера. Тут меня осенило. У него и впрямь Альцгеймер. Он не в своем уме. Где-нибудь мотается сейчас на машине с безумным взором и называет себя российской княжной Анастасией. Надо предупредить полицию.

— Какой у него номер машины?

Мама удивилась:

— Я не знаю.

— Почему это?

— А зачем мне? Я эту машину никогда не вожу, только пассажиром езжу.

— Надо узнать, потому что я его тоже не знаю.

— Да зачем он нам?

— Затем, что мы не можем просить полицию разыскать синий «Ниссан Санни» с пятидесятидевятилетним водителем за рулем, который возомнил себя последним из дома Романовых. Где у тебя документы и все такое?

— На полке в серванте.

Однако поиск в «кабинете» отца результатов не дал. Никаких документов на машину там не оказалось, а от мамы толку было немного.

— Это ведь казенная машина?

— Кажется.

— Тогда я позвоню ему на работу. Кто-нибудь, его секретарша или еще кто, нам поможет.

Я набрала прямой отцовский номер, в глубине души понимая, что он не ответит. Где бы он сейчас ни находился, это наверняка не работа. Закрыв рукой трубку, я велела маме поискать номер полицейского участка. Но не успела она подняться с кресла, как к телефону кто-то подошел. А именно — отец.

— Папа? Это ты?

— Джемма? — с опаской отозвался он. В самом этом факте не было ничего необычного — отец всегда отвечал по телефону с каким-то сомнением. Да и не без оснований, поскольку я звонила ему только в трех случаях:

1. Сообщить, что у меня сломался телевизор, и попросить приехать с инструментами.

2. Сказать, что мне пора стричь газон, и попросить приехать с газонокосилкой.

3. Сообщить, что моя входная дверь требует покраски, и попросить приехать с валиками, кистями, малярной лентой и всем прочим, а заодно захватить большой пакет с шоколадками.

— Папа, ты, значит, на работе. — Бесспорное утверждение.

— Да, я…

— Что случилось?

— Послушай, я собирался тебе попозже позвонить, у нас тут запарка. — Он тяжело дышал. — Похоже, у нас произошла некоторая утечка конфиденциальной информации, и конкуренты готовятся выпустить пресс-релиз — новый продукт, практически идентичный, промышленный шпионаж и все такое.

— Папа!

Прежде чем продолжить, я должна рассказать, что мой отец работает в отделе сбыта большой кондитерской фабрики. Название не скажу, поскольку, учитывая сложившуюся ситуацию, не собираюсь делать им бесплатную рекламу. Сколько я себя помню, он всегда работал в этой компании, и одним из преимуществ его работы было то, что продукции разрешалось брать сколько хочешь — бесплатно. Поэтому наш дом был вечно завален шоколадом, а меня очень любила вся улица. Вряд ли сверстники так бы тянулись ко мне, если бы не дармовые конфеты. Естественно, нам с мамой было строжайше запрещено покупать что-либо, произведенное конкурентами — дабы «не давать им преимуществ». Хотя мне был ненавистен этот диктат, который вообще-то и диктатом-то не назовешь — папа всегда был для этого чересчур мягкотел, сил противостоять ему во мне не находилось, и как бы нелепо это ни звучало, но когда я впервые попробовала «Ферреро Роше», то ощутила угрызения совести. Я понимаю, это не конфеты, а смех один, особенно то, как они себя рекламируют, но на меня они произвели большое впечатление, в первую очередь своей идеально сферической формой. Однако, когда я между делом посоветовала папе, что его фирме пора попробовать себя в конфетах в форме шарика, он грустно на меня посмотрел и произнес: «Ты ничего не хочешь мне рассказать?»

— Пап, я тут у мамы, она очень расстроена. Что происходит? Может, объяснишь? — Я говорила с ним не как с отцом, а как с дерзким мальчишкой, который творит невесть что, но стоит ему попенять — и он тут же возьмется за ум.

— Я собирался тебе попозже позвонить и все объяснить.

— Ну вот и объясни.

— Мне сейчас неудобно говорить.

— А вот это зря. — При всей грозности моего тона в глубине души у меня зрел страх. Я рассчитывала, что стоит мне заговорить строгим голосом — и он обмякнет, но этого не случилось.

— Папа, мы с мамой очень о тебе беспокоимся. Нам кажется, ты немножко… — Как бы это сказать? — Немножко нездоров. В душевном плане.

— Я здоров.

— Это ты так считаешь. Психически нездоровые люди очень редко отдают себе отчет в своей болезни.

— Джемма, я понимаю, в последнее время я как-то отдалился. Я это прекрасно понимаю. Но это не из-за душевной болезни.

Разговор пошел совсем не так, как я рассчитывала. Совершенно не так. Да и говорит он нормально — не как псих. И никакого раскаяния в голосе. Он говорит, как будто знает нечто такое, чего не знаю я.

— Что происходит? — спросила я упавшим голосом.

— Я сейчас не могу говорить, у нас проблема, требующая неотложного решения.

Я возмутилась:

— А по-моему, твоя семейная жизнь куда важнее, чем какой-нибудь шоколадный батончик с начинкой «Тирамису».

— Тише! — прикрикнул отец. — Хочешь на весь мир растрезвонить? Зачем я тебе только рассказал!

С перепугу я лишилась дара речи. Папа на меня никогда не кричит.

— Я позвоню тебе, как только смогу. — Его голос был суров. Так обычно говорят… даже смешно… так обычно говорят отцы.

— Ну что? — кинулась ко мне мама, едва я положила трубку.

— Он перезвонит.

— Когда?

— Как только сможет.

Я кусала костяшки пальцев и не знала, что делать дальше. В такой ситуации бывать мне еще не доводилось. Не было ни прецедента, ни инструкций, как себя вести. Оставалось только ждать. Ждать известия, которое не сулило ничего хорошего. А мама все приставала:

— Ну, как ты думаешь? Джемма, как ты думаешь? — Как будто это не она, а я взрослая и знаю ответы на все вопросы.

Хорошо еще, я не напустила на себя бодрый вид и не предложила выпить по чашечке чаю. Или, еще того хуже, по кружечке пивка. Я вообще не считаю, что чаепитием можно решить какую бы то ни было проблему, и дала зарок, что нынешний кризис не обратит меня в поклонницу чая. Ни за что.

Я подумывала подъехать к отцу на работу и поговорить с глазу на глаз, но, коли он как раз разгребает свой кризис под кодовым названием «Тирамису», меня к нему вряд ли подпустят.

— А где же он теперь будет жить? — жалобно вопрошала мама. — Из наших друзей его никто к себе не пустит.

Она была недалека от истины. В кругу родительских друзей так было заведено: мужья держали в руках семейный бюджет и ключи от автомобиля, а жены — бразды правления. Женщины решали, кому приходить, а кому уходить, так что даже в том случае, если кто-то из друзей имел неосторожность пообещать отцу приют, жена его и на порог не пустит — из солидарности с мамой. Но если не с кем-то из друзей, тогда где он еще может жить?

Отец уже виделся мне в побитой плесенью жалкой комнатушке с газовой горелкой и ржавым чайником.

Без мамы и домашнего комфорта ему долго не протянуть. Три вечера поиграет в гольф, а как чистые носки понадобятся — мигом домой прибежит.

— Когда он перезвонит? — снова спросила мама.

— Я не знаю. Давай включим телевизор.

Пока мама делала вид, что смотрит «Сансет-Бич», я написала первое письмо Сьюзан. Сьюзан (которую я называю «моя милая Сьюзан» — чтобы отличить от всех других Сьюзан, которые не такие милые) составляла одну треть компании, куда, помимо нее, некогда входили я и Лили. После великого раскола она осталась на моей стороне.

Каких-то восемь дней назад, 1 января, она перебралась в Америку, в Сиэтл, там у нее был двухгодичный контракт на работу в пиар-отделе одного крупного банка. Сьюзан рассчитывала, что за эти два года сумеет отхватить себе какого-нибудь умника из «Майкрософта», но выяснилось, что они все там работают по двадцать семь часов в сутки, так что на личную жизнь и ухаживание за Сьюзан времени совсем не остается. Пока что она заполняла паузу разнообразными видами кофе, маялась от одиночества и с жадностью впитывала все новости.

Детали я пересказала вкратце и нажала «Отправить». Компьютер у меня ого-го — только что мысли мои не читает. Мне его выдали в конторе, в порядке презента. Ну да, как же! На самом деле эта машина меня только еще больше поработила — теперь со мной можно было связаться любым угодным им способом и в любое время. А весит этот кирпич столько, что у моей почти самой лучшей сумки (есть одна получше) порвалась подкладка.

Когда «Сансет-Бич» закончился, а папа так и не позвонил, я сказала:

— Это неправильно. Я ему еще раз позвоню.

ТО: Susan…inseattle@yahoo.com

FROM: Gemma343@hotmail.com

SUBJECT: Папа ушел, по-прежнему главная новость

Ну вот, новостей прибавилось. Когда ты все узнаешь, тебе понадобится валиум, так что не читай, пока не запаслась таблеткой. Иди же, иди.

Вернулась? Готова? Молодец. Мой отец, Ноуэл Хоган, завел любовницу. Дальше — больше. Ей 36 лет. Всего на четыре года старше меня.

Где он ее отхватил? Сама-то как думаешь? На работе, конечно. Она его — господи, какая банальность! — личная помощница. Ее зовут Колетт, от прежнего сожителя у нее двое детей, девочка девяти лет и мальчик — семи. Замужем она не была. Узнав об этом, мама заметила: «Ничего удивительного. Зачем покупать корову, когда можно и так иметь молоко?»

По слухам, они очень тесно работали над новым продуктом — шоколадным батончиком «Тирамису» и на этом сблизились.

Да, про «Тирамису» я уже Сьюзан рассказывала. Я знаю, что это тайна, а я обещала отцу держать язык за зубами, но Сьюзан так возбудилась от этой темы, что я не удержалась и все разболтала. Она бы с радостью сочинила труд на тему: «От карамели до хрустящих „Китти-Кэт“ — куда идет шоколад в XXI веке?» «Ты только представь себе, какие для этого придется провести изыскания», — говорит она.

Мне пришлось отлучиться с работы (сбросив две сотни мануальных терапевтов на хрупкие плечи Андреа) и клещами тянуть из отца информацию, как будто мы играли в «двадцать вопросов». «Ты наделал долгов?», «Ты не заболел?» Наконец я перешла к сути дела: «У тебя есть кто-то на стороне?» Роман продолжается всего месяца три — по крайней мере, так он говорит. Ну чем он думает, когда перечеркивает тридцать пять лет супружества ради интрижки, которая длится всего три месяца? И когда, интересно, он собирался нам рассказать? Неужели он в самом деле думал, что можно вот так запросто упаковать вещи и навсегда уйти из дома, ничего не объяснив?

И какой трус, подумать только! Вываливает все на меня и предоставляет мне объясняться с мамой. Эй! Я же ему только дочь, а она — жена. Но когда я ему об этом напомнила, он сказал: «Нет-нет, ты уж сама ей скажи, у женщин это лучше получается». У него даже не хватило деликатности тут же меня отпустить восвояси, чтобы я рассказала маме. Нет, ему надо было поделиться своими восторгами относительно Колетт, а мама пусть потомится, пусть пострадает, как раненый зверь.

«С ней я чувствую себя таким молодым! — объявляет он. А я, значит, должна за него радоваться. Потом добавил (я заранее знала, что он это сейчас скажет): — Я чувствую себя подростком». Я говорю: «Нет проблем. Мы тебе найдем пару по возрасту. Ты кого предпочитаешь? Мальчика или девочку?» Он даже не понял. Старый дурак. За всю жизнь у меня не было более трудной задачи, чем сообщить маме, что ее муж бросает ее ради секретарши. Легче было бы сообщить, что он умер.

Но она восприняла это спокойно. Я бы сказала, слишком спокойно. Сказала только: «Понятно. — Очень рассудительным тоном. — Любовница, говоришь? Давай смотреть „Баффи“.

И вот, как ни безумно это звучит, мы уселись за очередную серию «Баффи», не воспринимая ничего из происходящего на экране, во всяком случае — я. Потом она без предупреждения выключает телик и говорит: «Знаешь, я думаю, мне следует с ним поговорить».

Она прошла к телефону и на этот раз дозвонилась к нему в кабинет. Состоялся очень спокойный разговор. Очень. «Да, Джемма мне сказала, но я подумала, вдруг она что-то не так поняла. Да, она сказала. Угу. Да… Колетт… Ты влюблен… Понимаю… Понимаю. Да, конечно, ты достоин того, чтобы быть счастливым… Симпатичная квартирка? Что ж, это чудесно. Квартирка — это хорошо. Письмо от адвоката? Понимаю. Я посмотрю. Пока».

Повесив трубку, она объявила: «У него есть любовница». Как будто она этого еще не знала.

Она прошла на кухню, я — за ней. «Любовница. Ноуэл Хоган завел любовницу. И будет жить с ней в ее симпатичной квартирке».

Затем она открывает буфет, достает тарелку и говорит: «Мой муж, с которым я прожила тридцать пять лет, завел себе любовницу». После чего как шмякнет тарелку об стену, только осколки полетели. Затем еще одну. И еще. Она орудовала все быстрее, тарелки так и мелькали, а я едва успевала пригнуться, такими короткими стали интервалы.

Пока она колотила простенький сервиз из синего с белым фаянса, я еще не очень волновалась. Я подумала, она делает то, что можно ожидать в данной ситуации. Но когда она перешла в гостиную и взялась за фарфоровую статуэтку (балеринка, помнишь эти жуткие безделушки? — она их обожает) и после секундного раздумья шмякнула ее в окно, я испугалась.

«Я сейчас поеду и убью его», — прорычала она безумным голосом. Остановило ее только то, что:

1. Она не умеет водить.

2. Папа забрал машину.

3. В мою машину она бы ни за что не села, потому что та слишком «показушная».

Осознав, что никуда поехать она не может, мама взялась за свои шмотки — стала их рвать на куски. Я все пыталась ее удержать, но она оказалась намного сильней меня. Тогда я встревожилась не на шутку. Она была неуправляема, и я понятия не имела, что делать. Кому звонить? Смешно, но я первым делом подумала об отце, тем более что это была его вина. В конечном итоге я позвонила Коди. Я, естественно, не рассчитывала на сочувствие, но надеялась получить практический совет.

Он ответил расслабленным тоном, невозмутимый, как… «Шок? А поподробнее?»

«Отец от нее ушел. Что мне делать?»

«О господи. Это я ее слышу?»

«Что именно? Вопли? Да».

«Она не?.. Это она не фарфоровых пастушек громит?»

Я быстро обернулась.

«Чайный сервиз. Ты почти угадал. Что мне делать?»

«Спрячь весь дорогой фарфор».

Не дождавшись от меня понимания, он добавил: «Вызови врача, дорогая».

Вызвать у нас врача на дом — это такое же гиблое дело, как, взяв пакетик орешков, пытаться остановиться на одной штучке. Не нам с тобой об этом рассказывать. Я позвонила миссис Фой, этой мегере — секретарше доктора Бейли. Я тебе о ней не рассказывала? Она у него работает с незапамятных времен и всегда ведет себя так, будто записаться на прием означает бессовестно покушаться на его время. Но мне все же удалось убедить старую ведьму, что дело не терпит отлагательств; скорее всего, конечно, сыграли свою роль мамины истеричные вопли на заднем плане.

И вот через полчаса появляется доктор Бейли в костюме для гольфа и — внимание! — делает маме укол. Я-то думала, уколы при нервном расстройстве делают только истеричным дамочкам в кино. Не знаю, что они там применяют, но эффект был впечатляющим: на моих глазах мама перестала трепыхаться и мешком осела на постель.

«Больше не понадобится?» — спрашиваю, а доктор отвечает: «О-хо-хо! Так что у вас случилось?» — «Отец ушел к своей секретарше».

Я ожидала, что он хотя бы изобразит удивление, а вышло знаешь что? На его лице скользнуло какое-то виноватое выражение, и я прямо-таки физически ощутила, как в воздухе голубой молнией сверкнуло слово «виагра», кроме шуток. Бьюсь об заклад, отец не так давно к нему приходил.

Быстро доктору смыться не удалось. «Уложите ее в постель, — велел он. — Не оставляйте одну. Если проснется, — он вытряхнул из флакончика пару таблеток и протянул мне, — дайте выпить обе. Но только в случае крайней необходимости». Затем накорябал рецепт на транквилизатор и дал деру. От его туфель на ковре остались травинки с газона.

Я уложила маму в постель — раздевать не пришлось, поскольку она сегодня так и не одевалась, — опустила шторы и прилегла рядом, поверх пухового одеяла. Я была в своем костюме от Николь Фари, но мне было плевать, что он потом весь окажется в пуху, а ведь я его не на распродаже брала. Вот до чего психанула.

Все это было так странно. Ты знаешь, как у нас тут заведено — здесь жен не бросают. Люди женятся и живут вместе по сто семьдесят лет. Даже если друг друга ненавидят. Не скажу, впрочем, что мои родители испытывали взаимную ненависть, вовсе нет. Они просто… ну… были женаты.

Я подумала и удалила последний абзац. Мать у Сьюзан умерла, когда ей было два года, и отец женился во второй раз только через восемнадцать лет. Около трех лет назад этот брак распался, и, хотя Кэрол не была ей матерью и разрыв происходил, когда Сьюзан уже жила отдельно, она все равно очень переживала.

И вот я лежу на кровати в своем лучшем костюме, и вдруг раздается звон церковных колоколов. Полдень. Я лежу в комнате с задернутыми шторами рядом с мамой, накачанной успокоительными лекарствами, и еще даже время обеда не подошло. При этой мысли меня обуял страх, и я позвонила на работу, просто затем, чтобы услышать живой голос. Андреа проговорилась, что экраны на конференцию так и не доставлены, но твердила, что все в полном порядке. Какой уж там порядок — как эти мануальные терапевты будут показывать свои слайды с искривленными позвоночниками, если экрана нет?

Ну и плевать, подумала я. По правде сказать, на любой конференции всегда что-нибудь да пойдет наперекосяк, как бы тщательно все ни продумать, так что надо радоваться, что хотя бы цветы для украшения столов на торжественном банкете прибыли заблаговременно. (Мы обмотали проволокой стебли алтея и других длинных растений, чтобы придать им форму позвоночника. Это Андреа придумала, она вообще на затеи горазда.)

Бедняжка Андреа сгорала от нетерпения узнать, что же приключилось с моим папашей, был ли это сердечный приступ или что-то еще, но, как ты знаешь, приличия не позволяют задавать такие вопросы напрямую. Я только сказала, что с ним все в порядке, но она этим не удовлетворилась.

«Стабилен?» — спросила она.

«Стабилен? Судя по его поведению, не совсем».

Я поспешно закруглила разговор, но, надо признать, здесь меня ждут проблемы. На работе все убеждены, что отец на смертном одре, а как я им скажу правду — что он завел себе подружку на стороне?

Мало того, что это в высшей степени неудобно, так еще и многие мои сослуживцы с папой знакомы, и вряд ли они мне поверят. На самом деле, хоть отец и сам сказал мне, что у него любовница, я тоже перестала в это верить. Он просто не из таких. Даже имя его к этому не располагает, ты не находишь? Дамы и господа, загляните в свои сердца и спросите себя: способен ли мужчина по имени Ноуэл Хоган бросить свою жену ради женщины, которая годится ему в дочери? Разве это не удел мужчин с именами типа Джонни Чансер или Стив Глим? Я же говорю вам, достопочтенные леди и джентльмены, что Ноуэл Хоган — это человек, который читает Джона Гришема, чья родословная прослежена на четыре поколения назад, чей кумир — не Рэмбо или Арни, а инспектор Морс; иными словами, леди и джентльмены, это человек, который ни за что бы не доставил своей жене и дочери даже минутного беспокойства.

Однако… Провалявшись еще бог знает сколько в постели, я решила заняться уборкой битого фарфора. Тебе бы стоило на это взглянуть: вся кухня усеяна осколками, даже в масле и в молочнике куски битой посуды. Из горшка с «ванькой мокрым» торчит осколок сантиметров десять длиной — видок тот еще!

Что до гостиной, где на поле сражения пало столько безделушек… Вообще-то это даже неплохо — многие были ужасны, но вот балеринку мне жаль, ей уже больше танцевать не придется.

Потом я вернулась в спальню и снова легла рядом с мамой, которая негромко похрапывала. Я плюхнулась поверх одеяла. У кровати с маминой стороны валялись какие-то журналы, их я и читала до самого вечера.

И знаешь, Сьюзан, меня кое-что и в моем поведении беспокоит. Отопление выключилось в одиннадцать, и комната очень быстро остыла, но я даже не удосужилась залезть под одеяло. Наверное, мне казалось, что раз я лежу поверх, то это просто за компанию, но стоит мне разобрать нормально постель, и это будет означать, что отец уже никогда не вернется. Как бы то ни было, я отключилась, а когда проснулась, у меня зуб на зуб не попадал, я просто вся задубела. Я тыкала пальцем в кожу, там оставалась ямка, но я ничего не чувствовала. Вообще-то это было довольно занятно — вроде как умереть.

Я несколько раз это проделала, потом натянула мамино пальто — какой смысл мучить себя переохлаждением только из-за того, что папашка немного спятил, — но под одеяло все равно не легла. Когда я проснулась во второй раз, солнце уже было кроваво-красным, и я на себя разозлилась. Пускай уже поздно, но еще есть надежда, что папа вернется, и если я не стану спать, а останусь бодрствовать, то утро никогда не придет. Чушь, конечно, но именно так я тогда подумала.

Первое, что сказала мама, проснувшись, было: «Он так и не пришел».

Второе: «Что это ты делаешь в моем лучшем пальто?»

Вот тебе и все последние новости. Будут новые — напишу.

Целую,

Джемма.

P.S. Во всем этом виновата ты. Если бы ты не уехала работать в Сиэтл, где ты ни одной живой души не знаешь, ты бы не страдала от одиночества и не требовала новостей с родины, а значит, моей жизни не было бы нужды рассыпаться в прах только затем, чтобы тебе угодить.

P.P.S. Это была шутка.

Зазвонил мой мобильник. Это оказался Коди. Это, конечно, не настоящее его имя. Его настоящее имя — Алоишиус, но, когда он пошел в школу, выяснилось, что никто из сверстников не в состоянии его выговорить. Максимум, на что они оказались способны, было «Уиши».

— Мне нужно прозвище, — объявил Коди родителям. — Такое, чтобы люди могли произнести.

Мистер Купер (Аонгас) смерил взглядом миссис Купер (Мэри). Он с самого начала был против того, чтобы называть сына Алоишиусом. Кто-кто, а он отлично знал, что такое волочить с детства ярмо непроизносимого имени, но его более набожная жена настояла на своем. Алоишиус был наречен в честь святого Алоизия — из высшего пантеона святых, который в девятилетнем возрасте принял обет целомудрия, а в двадцать три года умер, заразившись чумой от больных, за которыми ухаживал. Называться в его честь было необычайно почетно.

— Правильно, придумай себе прозвище. Любое, какое тебе нравится, сынок, — великодушно заявил мистер Купер.

— Я себе выберу… Коли! Пауза.

— Коди?

— Коди.

— Это смешное имя, сынок. Может, другое какое-нибудь придумаешь? Например, Пэдди. Или, скажем, Бутч.

Коди-Алоишиус заносчиво тряхнул головой:

— Можешь меня высечь, если хочешь, но меня теперь зовут Коди.

— Высечь? — опешил мистер Купер. Он повернулся к миссис Купер. — Что за книжки ты мальчику читаешь?

Миссис Купер зарделась. «Жития святых» была очень хорошая и поучительная книга. Разве она виновата, что они все кончают сваренными в кипящем масле, растерзанными градом стрел или забитыми до смерти камнями?

Коди — единственный из известных мне людей, кто считает, что у этих самых святых было «предназначение». Он два года провел в семинарии, изучая рудименты служения церкви (и особенно — как пороть нерадивых), прежде чем, как он выражается, «образумился и понял, что никакой я не святой, а просто-напросто „голубой“.

— Вот что, Джемма, — говорит мне Коди, — тебе надо быть мужественной.

— О господи, — говорю я, потому что, раз Коди велит мне быть мужественной, значит, он собрался сообщить мне нечто поистине ужасное.

Коди смешной парень. Он очень честный, причем подчас по-идиотски честный. Если его попросить: «Ты мне скажи, только честно, по-настоящему честно: видно через платье, что у меня целлюлит?» — он душой кривить не станет, так все и выложит.

Конечно, мало кто станет задавать такой вопрос, ожидая утвердительного ответа. Обычно такое спрашивают, пребывая в самонадеянной уверенности, что после месяца работы над телом — специальными кремами, французскими упражнениями «для похудания» по три раза на дню, истязаниями себя «антицеллюлитными» колготками и невероятно тугой юбкой с лайкрой — ответом будет категорическое НЕТ.

Однако Коди — тот единственный человек, который честно признается, что видит некоторое подобие «апельсиновой корки». Не думаю, что он делает это из природной жестокости; скорее он берет на себя роль Адвоката Дьявола, чтобы уберечь близкого человека от насмешек окружающих. Он, можно сказать, не признает никаких надежд и считает, что заблуждение, основанное на чрезмерном оптимизме, делает из нас дураков и дает всему остальному миру незаслуженное преимущество.

— Речь идет о Лили, — объявил он. — Лили Райт, — повторил Коди, не дождавшись от меня ответа. — О ее книге. Она вышла. Называется «Колдунья Мими». В субботу будет рецензия в «Айриш тайме».

— Откуда ты знаешь?

— Вчера кое с кем говорил. — Коди с кем только не знаком! С журналистами, политиками, владельцами ночных клубов. Он работает в Министерстве иностранных дел и чем-то напоминает Кларка Кента: днем — серьезный, честолюбивый, «правильный», пока не кончится рабочий день, — тогда он сбрасывает с себя свою чопорность и мчится по всевозможным тусовкам. Многие новости он в результате узнает раньше других.

— И хорошая рецензия? — Губы меня не слушались.

— Да вроде.

Сто лет назад я слышала, что Лили добыла себе контракт с каким-то издательством; от этой несправедливости у меня челюсть отвалилась. Это я должна была писать книгу; я так часто об этом говорила… И что, если моя литературная карьера так и ограничится тем, чтобы читать чужие книги, давать о них убийственные отзывы и заявлять: «Какая чушь! Я бы и во сне в сто раз лучше написала!»

Какое-то время, проходя мимо книжного, я заскакивала внутрь и искала глазами книжку Лили, но ее все не было, и поскольку прошло так много времени — больше года, — то я решила, что свершиться этому не суждено.

— Спасибо, что сообщил.

— Ноуэл не вернулся?

— Пока нет.

Коди прищелкнул языком:

— Господь сначала закрывает перед тобой одну дверь, а затем захлопывает другую — прямо перед носом. Что ж… Знаешь что? Позвони, если я тебе понадоблюсь. — Со стороны Коди это было высшим проявлением заботы, я растрогалась.

Я закрыла мобильник и взглянула на маму. Глаза у нее горели от возбуждения.

— Это отец?

— Нет, мам. Мне очень жаль. — Половина утра среды уже прошла, и настроение у нас обеих было хуже некуда. У нее был такой несчастный вид, когда она сегодня встала. А потом, проходя на кухню мимо входной двери, она тяжело вздохнула:

— Господи Иисусе, святая Мария и Иосиф, цепочку открытой оставили. — Потом пригляделась. — Да и врезной замок…

Она торопливо прошла в кухню и оглядела заднюю дверь.

— Задняя дверь тоже только на один ключ закрыта, и сигнализация не включена. Только не говори, что и окна не заперты! — Похоже, у папы было заведено на ночь запирать дом покрепче Форт-Нокса.

— Почему ты ничего не заперла? — спросила мама. Она меня не упрекала, просто удивлялась.

— Я и не знала, что нужно.

Она удивилась еще больше и после паузы произнесла:

— Ну а теперь знаешь.

Я собиралась ехать на работу, но мама выглядела такой потерянной и по-детски беспомощной, что я позвонила Андреа узнать, как идут дела; она удивила меня, сказав, что прощальный прием удался, что эти мануальные терапевты горазды повеселиться, все норовили разделить букеты алтея надвое, называя это «диск выскочил». У меня сложилось впечатление, что одного она вчера подцепила.

Андреа сказала, мне незачем приезжать, что было с ее стороны весьма любезно, поскольку очистка поля сражения после конференции — дело не из легких. Отправка делегатов в аэропорт, возврат кресел, осветительных приборов и экранов тем, у кого они были взяты напрокат (экраны, впрочем, так и не были доставлены — считай, одним делом меньше), торг с отелем по поводу счета — много всего.

В ответ на ее любезность я вкратце поведала Андреа, что же на самом деле случилось с моим отцом.

— Кризис среднего возраста, — заверила она. — На какой он машине ездит?

— «Ниссан Санни».

— Правильно. Не удивлюсь, если теперь он ее продаст и купит красную «Мазду МХ5», после чего довольно быстро очухается.

Я вернулась на кухню и обрадовала маму этим известием. Но она только сказала:

— На красные машины страховка дороже, я где-то читала. Я хочу, чтобы он вернулся.

Она сидела, поставив локти на стол, который до сих пор был усеян остатками вчерашнего завтрака: тарелками, ножами в масле, чашками. Когда я вчера убирала разбитую посуду, я не стала трогать стол, решив не вторгаться в мамины владения. Она очень гордится своим домом — по крайней мере, в обычных обстоятельствах, — но сейчас она даже не замечала царящего вокруг беспорядка. Я попробовала было начать прибираться и составила стопкой тарелки для хлеба, но стоило мне взяться за тарелку из-под папиной овсянки, как мама закричала: «Нет!» — выхватила ее у меня и поставила себе на колени.

Потом она снова набрала папин служебный номер. Начиная с половины девятого она звонила ему примерно раз в пять минут, но всякий раз натыкалась на автоответчик. Сейчас было уже половина одиннадцатого.

— Джемма, а мы не можем поехать к нему на работу? Я прошу тебя. Мне нужно его повидать.

Невыносимо было видеть ее в таком отчаянии.

— Давай дождемся, когда сможем с ним поговорить. — Что, если мы явимся к нему в контору, а его там нет? Лучше не рисковать. — Мам, ты не против, если я выскочу на десять минут?

— Куда ты собралась? — В голосе послышались слезы. — Не бросай меня.

— Просто по магазинам. Обещаю: я мигом вернусь. Купить тебе что-нибудь? Может, пакет молока?

— Зачем нам молоко? Разве нам его молочник уже не приносит?

Молочник. Какой-то другой мир.

Я поискала пальто, потом вспомнила, что забыла его у мануальных терапевтов. Придется идти в чем есть — во вчерашнем костюме, измятом и облепленном пухом.

— Ты скоро вернешься? — покричала мне вслед мама.

— Моментально.

Я быстро домчалась до ближайшего торгового центра и выскочила из машины, едва запарковавшись. Сердце у меня колотилось. Родительская драма на время отступила на второй план. Сейчас во рту у меня пересохло из-за книги Лили. Я стремглав пронеслась по галерее, про себя молясь, чтобы не столкнуться ни с кем из сослуживцев, и на полном ходу вбежала в книжный магазин. Адреналин у меня в крови кипел, я ощущала себя спецназовцем, ворвавшимся во вражеское посольство. Я быстро огляделась, готовая к засаде в виде витрин, уставленных книжкой Лили, затем повернулась на сто восемьдесят градусов, чтобы понять, что у меня за спиной. Ничего, насколько я могла видеть. Горящими от возбуждения глазами я узрела стеллаж с «Новыми поступлениями» и в мгновение ока пробежалась по всем обложкам до единой — но творения Лили не обнаружила.

Может, еще не получили? В конце концов, это маленький магазинчик местного значения. Так, ясно: придется ехать в центр в большой книжный и продолжить поиски. Не успокоюсь, пока не заполучу книжку Лили.

Следующая попытка — стеллажи по алфавиту. Р — это ближе к концу, у самого пола. Я нагнулась. Господи, вот же она. Вот ее фамилия на корешке. Лили Райт. С какими-то завитушками. Вязь какая-то. И не прочтешь сразу. И название с такими же крючками. «Колдунья Мими». Сердце застучало сильней, а руки так вспотели, что на обложке осталось влажное пятно. Я стала переворачивать страницы, но пальцы не слушались. Я искала место, которое принято называть «Об авторе». Нашла, вот оно.

«Лили Райт живет в Лондоне со своим другом Антоном и маленькой дочкой Эмой».

Господи ты боже мой! Написанное в книге, это звучало еще более убедительно, чем когда-либо. Черным по белому!

И все — издатель, читатели, продавцы книжного, все работники типографии, — все думают, что это правда. Антон — приятель Лили, и у них есть маленькая дочь. Я единственная во всей вселенной продолжала считать Антона по праву принадлежащим мне. Все остальные убеждены, что притязания на него Лили абсолютно обоснованны. Какая несправедливость. Она его украла, а вместо того чтобы счесть ее заурядной воровкой, все дружески похлопывают ее по плечу и поздравляют: «Молодец, какой у тебя славный парень. И сама ты — умница». Никто не скажет о том, что у нее плешь на макушке. Ни намека даже, что ей бы не повредило сделать пересадку волос — я это не со зла говорю, она сама сколько раз жаловалась. Но нет, все видят одно хорошее, все прекрасно и покрыто густой шерстью. На задней обложке была небольшая черно-белая фотография. Я уставилась на нее, горестно поджав губы. Вы только на нее посмотрите: такая нежная, с широко расставленными глазами, волосики светленькие, с завиточками, ну чисто длинноногий ангелочек. А говорят еще, объектив не врет…

У меня мелькнула мысль, что с меня не должны брать деньги за эту книжку. Мало того, что автор похитила у меня любимого мужчину, так еще и написала обо мне книгу. У меня появилось непреодолимое желание крикнуть продавцу: «Знаете, а ведь это все про меня!» — но я удержалась.

Я кое-как расплатилась и вышла из магазина. Остановившись на ветру, принялась листать страницы в поисках своего имени. Сразу найти не удалось, и я продолжала искать, пока до меня не дошло: она же его изменила — вдруг я еще в суд подам? Наверное, я и есть Мими. Только дойдя до седьмой страницы, я вышла из транса и поняла, что могу с таким же успехом сидеть у мамы в тепле и читать эту книгу, а не стоять на улице.

Едва я вернулась, как мама возникла в дверях кухни со словами:

— У него есть любовница.

Пока я отсутствовала, ей удалось наконец дозвониться до отца, и она заново переживала эту новость.

— Ни с кем из моих знакомых такого не было. Что я сделала не так?

Она шагнула вперед и упала мне на грудь. Что-то жесткое уперлось мне в косточку бедра — тарелка от каши, она лежала у нее в кармане халата. Она разрыдалась, как ребенок, в голос, с всхлипыванием, хрипом и икотой; сердце у меня готово было разорваться. Она была в таком жутком состоянии, что я дала ей две таблетки «на крайний случай» и снова уложила в постель. Дождавшись, пока она мирно засопит, я крепко зажала в кулаке рецепт на транквилизаторы, выписанный доктором Бейли, — как улучу момент, сразу же сгоняю в аптеку. — Затем, в порыве гнева, я позвонила отцу. Он удивился моему звонку — ни больше ни меньше.

— Сегодня ты приедешь домой и все объяснишь, — сердито произнесла я.

— Тут нечего объяснять, — попробовал отбиться он. — Колетт говорит…

— К черту Колетт, мне насрать, что она говорит. Ты приедешь сюда и выкажешь должное уважение.

— Что за лексикон, — угрюмо проворчал он. — Ладно уж. Буду около семи.

Я положила трубку. Я чувствовала, как земля уходит из-под ног. Мой отец завел любовницу. Мой отец ушел от мамы.

Я устроилась на кровати рядом с мамой и начала читать книжку про себя.

В середине дня мама открыла один глаз.

— Что ты читаешь? — пробормотала она сонным голосом.

— Книжку.

— А-а.

ТО: Susan…inseattle@yahoo.com

FROM: Gemma 343@hotmail.com

SUBJECT: Что это за баба, которая крадет любимого у лучшей подруги, а потом пишет книгу и ни словом об этом не упоминает?

Новый день — новые радости.

Подоспели новые печальные известия. Вышла книжка Лили. Да, той самой Лили, которой впору бы именоваться «все мужики — мои». Нашей Лили Плешинке. Ничего более дурацкого я за последние годы не читала. Это какая-то детская книжонка, только картинок в ней нет и слова чересчур длинные. Она — про ведьму по имени Мими (ты не ослышалась: про ведьму), которая приезжает в деревню, что с одинаковым успехом может находиться где-то в Ирландии, или в Англии, или на Марсе, и начинает влезать во все дела. Налагает заклятие, произносит заклинания типа: «Возьми щепотку сострадания, горсть ума и щедро присыпь любовью». Обхохочешься. И меня в этой книге нет, тебя — тоже, даже Антона нет. Единственный персонаж, которого я вроде признала, — это противная девица с большими серьгами, под которой, мне кажется, выведен Коди.

Всю книжку я одолела за каких-то четыре часа. Но, думаю, поскольку ее купят миллионы людей, она озолотится и прославится. Что за мерзость — наша жизнь.

Едва я дошла до последней страницы, как уже пора было поднимать маму, поскольку должен был прибыть отец. Она отказалась одеваться — она как-то сжилась со своим халатом. А уж отцовскую тарелку для каши она так бережет, словно ждет, что ее заберут судмедэксперты, положат в целлофановый мешок и привесят бирку: «Вещдок №1».

И вот приходит папа, открывает дверь своим ключом, а я-то думала, отец его давно потерял, и начинается самое страшное. Двух дней не прошло, а он уже так изменился. Стал жестче, ясней, не такой размазня, как прежде, а что меня больше всего поразило — он был во всем новом, тут-то я и поняла, насколько дело серьезно. Коричневый замшевый пиджак — господи ты боже мой! Старомодные бакенбарды, все время волосы причесывает, а хуже всего — кроссовки, матерь божья! Ослепительно белые и такие вызывающие, что казалось, будто это не он их носит, а они — его.

— Так что происходит? — спросила я.

Даже не присев, он объявляет, что ему очень жаль, но он любит Колетт, а Колетт любит его.

Это было самое странное, самое ужасное. Что в этой сцене не так? Да абсолютно все, черт побери.

— А как же мы? — спросила я. — Как же мама? — Я думала, что этим я его достану: он всю жизнь был нам очень предан. Но знаешь, что он ответил? Он сказал:

— Мне жаль.

Что, конечно, означало нечто обратное. Ему наплевать, и это меня очень удивило, ведь он всегда был нежным и добрым. Мне потребовалось некоторое время, чтобы осознать случившееся. В конце концов, это же мой отец, понимаешь? Потом, с еще большим ужасом, я понимаю, что он, как всякий влюбленный, находится в шорах и ничего не замечает вокруг себя, кроме того, что он счастлив, и не понимает, почему остальные — нет. Вот уж не думала, что такое может случиться с пожилым человеком. Тем более с кем-то из моих собственных родителей.

Тут мама говорит еле слышным голосом:

— Ужинать останешься?

Нет, правда! Кроме шуток. Тогда встреваю я, вся такая злющая:

— Он не может остаться.

Отец украдкой смотрит на входную дверь, меня осеняет, и я кричу:

— Она ждет на улице! Ты ее притащил сюда!

— Джемма! — кричит отец, но я его опередила и уже распахиваю дверь: так и есть, у него в «Ниссане» сидит баба. Я думала, у меня челюсть отпадет. Значит, другая женщина действительно существует, это не плод его больной фантазии.

Помнишь, в книжках всегда пишут, что женщины, которые уводят чужих мужчин, имеют суровый характер и нечего нам их жалеть. Так вот, у этой Колетт в самом деле был суровый вид. Она смерила меня с головы до ног и нагло уставилась, словно говоря: «Не шути со мной!» Я, как полная кретинка, подбегаю к машине и прижимаюсь лицом к стеклу с ее стороны, закусываю губу и выкатываю на нее глазищи, затем обзываю ее неприличным словом, а она, надо отдать ей должное, даже не шелохнется, только глядит на меня своими круглыми синими глазами.

За моей спиной возникает отец и начинает:

— Джемма, не трогай ее, она не виновата. — Потом бурчит: — Прости, дорогая, — но не мне, как ты догадываешься. Я, как спущенный мячик, возвращаюсь в дом, и знаешь, Сьюзан, о чем я думаю? Что волосы у нее смотрятся получше моих, у нее пряди высветлены.

Папа пробыл еще пять минут, потом, уже уходя, достал четыре пробных батончика «Тирамису» из кармана своего (с трудом вывела это слово) замшевого пиджака. Я чуть было не растрогалась — хоть от шоколада нас не отлучил, — но он говорит:

— Скажешь мне потом свои впечатления. Главное — не слишком ли резкий кофейный привкус?

Я швыряю в него батончиком, попадаю в щеку и говорю: «Сам проводи свои маркетинговые исследования!» — а краем глаза вижу, что мама в свою шоколадку вцепилась мертвой хваткой.

В следующее мгновение нас уже только двое, я и мама, мы сидим молча, разинув рты.

Тут у меня случился настоящий шок, все происходящее стало казаться совершенно нереальным. Я никак не могла прийти в себя.

Как это могло случиться? Но знаешь что? Хоть у меня на душе и полная неразбериха, одно я все же чувствую — смущение. Плохо, да? Нет, но ты только подумай: мой отец в постели — в постели! — с женщиной моего возраста. Думать о сексе между родителями уже неприятно, что уж говорить о чужих людях…

Вспомни, как твой отец женился на Кэрол. И как мысль о том, что они занимаются этим, нас так покоробила, что мы решили, что они сошлись, только чтобы не быть одинокими, для компании. Если бы только я могла себя убедить, что и здесь тот же случай!

И зачем все это суровой Колетт с ее мелированными волосами? Мой отец ведь даже жилетку носит. Жилетку, сечешь?

А-а! Я так и представила, как они вместе выходят в свет.

— И это после всего, что я для него сделала, — проговорила мама. — Бросить меня на закате жизни. Что я сделала не так?

Знаешь, меня всегда беспокоила перспектива обзавестись детьми, мне казалось, невыносимо будет смотреть, как разбиваются от несчастной любви их подростковые сердца. Мне и в кошмарном сне не могло привидеться, что придется переживать по тому же поводу за собственную мать.

Ты ее знаешь: образцовая жена, чудесно готовит, дом — в идеальном порядке, никогда не оборвет отца, когда он разноется про свои шоколадки, которые продаются не так хорошо, как должны. До самого климакса сохранила фигуру. Да и климакс перенесла героически, ни разу не вылетела из супермаркета с неоплаченной банкой сардин в сумке. (Почему это всегда оказываются сардины?)

Могу тебе сказать, что вся эта история очень ожесточила меня по отношению к мужчинам. Да что же это такое?! Ты отдаешь им всю жизнь, стоишь у плиты до седьмого пота, худеешь до остеопороза — и ради чего? Чтобы в тот момент, когда ты вступаешь в старость, тебя бросили ради неравнодушной к жилеткам женщины с крашеными волосами?

— Он тебя не стоит, — сказала я.

Но мама вдруг рассердилась:

— Между прочим, ты говоришь о своем отце.

Но что я должна была сказать? Что в море полно другой рыбы? Что ты еще встретишь свое счастье? Маме ведь уже шестьдесят два, она мягкая, домашняя и похожа на бабушку.

Если будет возможность, позвони мне, я сейчас с мамой живу. Это продлится некоторое время — пока отец не образумится и не вернется домой.

Целую,

Джемма.

P.S. Я не против, что ты не выпила валиум, ром с колой — неплохая замена. Ты правильно поступила.

Мама отпустила меня взять кое-какие вещи из своей квартиры, это в пятнадцати минутах езды.

— Если не вернешься через сорок минут, я буду волноваться, — пообещала она.

В таких ситуациях я начинаю жалеть, что у меня нет братьев и сестер. У мамы было два выкидыша — один до меня, другой после, — и отсутствие брата или сестры не компенсируешь никаким количеством детских лошадок и розовых трехколесных велосипедов.

За рулем я размышляла о Колетт и ее волосах. Самым большим потрясением явилось то, что она практически моя ровесница; может, отец и на моих подружек поглядывал? Прежде за ним никакие похождения не числились — до вчерашнего дня такое предположение вызвало бы у меня приступ хохота, — но сейчас, я неожиданно взглянула на ситуацию свежим взглядом. Мне вспомнилось, как добр он всегда был с моими подружками, одаривал их шоколадом — но это было почти равносильно тому, чтобы предложить им дышать нашим воздухом. А когда мне было лет двадцать, папа в два часа ночи надевал пальто поверх пижамы и ехал в центр, чтобы забрать меня и еще десяток таких же дурочек из ночного клуба. Обыкновенно мы были малость под градусом, и высшей точкой стал эпизод, когда Сьюзан высунулась из окна машины и выблевала полбутылки персикового шнапса прямо на дверцу. Папа ничего не заметил, пока наутро, позвякивая ключами, не подошел к авто, чтобы ехать в гольф-клуб, и не обнаружил, что одна из дверей как следует разукрашена. Но вместо того, чтобы рассердиться, как это случилось с мистером Байерсом, когда Сьюзан заблевала ему цветочную клумбу («Скажите этой сикушке, чтобы пришла и все убрала! Ей вообще не следует пить, она еще мала, да и не умеет!» — и еще много чего в таком роде), папа лишь произнес: «Вот те раз! Уж эта мне Сьюзан!» — и кинулся назад в дом за ведром воды и тряпкой. В те времена я считала, что папа у меня просто добрый, но теперь я начинаю думать, не скрывался ли под этой личиной старый развратник.

Тошнотворное предположение.

Я несколько раз застряла на светофоре и потеряла время. Хорошо хоть код на электронных воротах работал. Моя квартира расположена внутри комплекса, претендующего на «современность и комфорт», и среди его многочисленных удобств есть (смехотворно бедный) спортзал и электронные ворота, теоретически обеспечивающие «безопасность». Не будем говорить о том, что кодовый замок то и дело ломается и люди не могут выехать на работу или прибыть вовремя к ужину — в зависимости от того, в какое время суток произошла поломка.

Я пробежала глазами накопившуюся почту — шесть или семь листовок с рекламой йоги, буклет про очищение кишечника, больше ничего — и прослушала автоответчик: ничего срочного, все сообщения заканчивались обещанием позвонить на мобильник. (Уж этот мне мобильник. Куда легче было бы жить без него.) После этого я запихнула в сумку туалетные принадлежности, белье и зарядник к телефону и стала искать что-нибудь чистое из одежды, чтобы было что надеть на работу. Нашла одну отутюженную блузку на дверце шкафа, но мне требовалось две. Порывшись в шкафу, отыскала еще одну, но оказалось, что она висит неношеная по той простой причине, что под мышками у нее въевшиеся желтые пятна, которые никакая стирка не берет, потому я ее больше и не надеваю. Ну ладно, придется довольствоваться тем, что есть, пиджак снимать не буду — и все. В заключение я упаковала свой костюм в тонкую полоску и туфли на высоких каблуках. (Я никогда не хожу без каблуков. У меня всегда такие высокие каблуки, что, если я по какой-либо причине скидываю туфли, люди начинают озираться и недоуменно спрашивают: «Куда она подевалась?» — а мне приходится отвечать: «Я тут, внизу».)

Перед уходом я с тоской посмотрела на свою кровать; сегодня мне придется спать у родителей в гостевой спальне, а это совсем не одно и то же. Я обожаю свою постель. Давайте-ка я вам о ней расскажу.

Несколько моих любимых вещей

Любимая вещь № 1

Моя кровать. История любви

Моя кровать очень миленькая. Это не просто старая кровать. Эту кровать я собрала своими руками, причем это не значит, что я получила ее в плоской коробке из «ИКЕА». Я купила дорогой матрас — точнее, не самый дешевый из тех, что были в продаже. Кажется, он был третий по дешевизне. Гулять так гулять.

Дальше. Постельные принадлежности. У меня не одно, а два пуховых одеяла. Одно, как вы догадались, чтобы укрываться. Второе — вам это понравится — я стелю под простынку, так что можно сказать, я на нем сплю. Этому фокусу меня научила мама. Трудно передать, насколько это приятно — погрузиться в нежные пуховые объятия. Такое ощущение, будто эти два одеяла меня поглаживают и приговаривают: «Ну вот, хорошо, ты теперь с нами, расслабься, все будет в порядке», — как герой-любовник в конце фильма говорит девчонке, которая удрала от плохих фэбээровцев да еще и сумела без единого выстрела вывести их на чистую воду.

Простынки, одеяла и наволочки: хлопок, разумеется, и все белое, белое, белое (если не считать кофейных пятен).

Уникальная деталь: изголовье. Точнее — это лучшее во всей кровати. Мне его сделал приятель Коди — Клод (я заплатила, это был не подарок), и это изголовье достойно кинозвезды пятидесятых годов: большое, все в завитках и изгибах, обитое шелком цвета старой бронзы, по которому разбросаны чайные розы — немного от сказки, немного от ар-нуво, одним словом — замечательное. Кто ни приходит, всегда на него обращает внимание. Антон даже, когда впервые вошел, воскликнул: «Ой, какая у тебя девичья кроватка!» — и с хохотом меня на нее повалил. Счастливые денечки…

Я бросила на кровать прощальный взгляд. Не хотелось мне с ней разлучаться. Я даже перебросилась парой слов со своими несуществующими сестрами. Одной я сказала: «Отправляйся к маме, ты старшая». Но ничего не произошло, пришлось ехать самой.

Я вышла из машины и, нагруженная чистыми блузками и костюмом, прошла в дом. Мама вскинулась:

— Зачем они тебе?

— На работу ходить.

— На работу? — Можно подумать, она такого слова в жизни не слыхала.

— Да, мам, на работу.

— Когда?

— Завтра.

— Не ходи.

— Мам, Мне надо. Если я не пойду, меня выгонят.

— Возьми отпуск по семейным обстоятельствам.

— Такой отпуск дают, только когда кто-то умер.

— Да уж лучше бы умер.

— Мам!

— Нет, правда! Нам бы все сочувствовали. Выказывали почтение. А соседи бы еще и поесть носили.

— Пироги с начинкой, — уточнила я. (Так оно и бывает.)

И песочные корзиночки с яблоками. Маргарет Келли печет изумительные поминальные корзиночки с яблоками. (Это было сказано с определенной долей горечи, сейчас поймете почему.) Но, вместо того чтобы с Достоинством умереть, он заводит себе любовницу и меня бросает. А теперь еще ты собралась выйти на работу. Возьми отгулы.

— У меня их не осталось.

— Тогда больничный. Доктор Бейли тебе выпишет. Я заплачу.

— Мам, я не могу. — Во мне поднималась паника.

— Какие у тебя могут быть такие неотложные дела?

— В следующий четверг свадьба Давинии Вестпорт.

— Большое дело, — пробурчала она.

Если быть точными, то эта свадьба должна была стать одной из самых громких за этот год. Самая важная, сложная, дорогостоящая и наводящая ужас работа, какую мне когда-либо приходилось выполнять. Подготовка этого торжества уже несколько месяцев не давала мне покоя ни во сне, ни наяву.

Взять хотя бы цветы. Пять тысяч тюльпанов должны были прибыть в рефрижераторах из Голландии, а флориста с шестью ассистентами выписали аж из Нью-Йорка. Свадебный торт был заказан в виде четырехметровой копии статуи Свободы, но он должен был быть сделан из мороженого, поэтому заранее изготовить его было невозможно. Шатер, вмещающий до пятисот гостей, предстояло установить в чистом поле в Килдэре вечером в понедельник, а к утру следующего дня он уже должен быть превращен в страну арабских сказок. Тысяча и одна ночь. А поскольку Давиния — вообще-то любезная и понимающая девушка — решила сочетаться браком в январе, я до сих пор металась в поисках достаточного количества обогревателей, чтобы нам всем не окоченеть. И это — не считая всего остального. Которого было очень-очень много. Для меня было знаком профессионального признания, что Давиния именно меня выбрала для организации своей баснословной свадьбы. Но стресс, я вам доложу… Что, если повара слягут с отравлением, а у флористов будет аллергия на пыльцу? Парикмахер может сломать руку, шатер могут порезать хулиганы… И все это — мои проблемы.

Но ничего этого я маме объяснить не могла, поскольку все готовилось в строжайшей тайне, а мама умеет хранить секреты еще похуже моего. О шоколадке с начинкой «Тирамису» знала уже половина округи.

— Ты уйдешь на работу, а как же я?

— Может, попросим кого-нибудь из соседок с тобой побыть?

Тишина.

— Хорошо? Пойми, это моя работа, мне за нее деньги платят, я уже и так два дня пропустила.

— Каких соседок?

— Мм-мм…

За последнее время состав жителей квартала претерпел некоторые изменения. То все соседи были женщины маминого возраста и старше, и звали всех Мэри, Мора, Мой, Мария, Мора, Мэри, Мари, Мэри, Мэри и Мэри. За исключением миссис Прайер, которая носила имя Лота, но лишь по той причине, что она голландка. Они без конца наведывались к маме — чтобы вручить конверт для церковных пожертвований, а то и просто что-нибудь одолжить по-соседски — ну, вы понимаете…

И вот трое или четверо из этих Мэри переехали; Мэри, которая миссис Уэбб, продала дом и переехала в квартиру у моря, где собиралась доживать на пенсии, благо «дети уже подросли»; мистер Спэрроу умер, и Мэри Спэрроу, большая мамина подруга, уехала жить к сестре в Уэльс. А две другие Мэри? Уж и не упомню, поскольку, должна признать, я всегда пропускала мимо ушей половину из маминых рассказов о событиях местной жизни. Ах да, еще одна Мэри со своим мистером Гриффином перебрались в Испанию из-за артрита. А другая Мэри? Ну ничего, вспомню.

— Например, миссис Парсонс, — предложила я. — Она очень милая. Или миссис Келли.

Я тут же поняла, что идея не самая удачная. Отношения с этой парочкой (оставаясь внешне вполне благопристойными) натянулись после того, как миссис Парсонс попросила испечь торт по случаю двадцать первого дня рождения их дочки Силии не маму, а миссис Келли, хотя вся округа знала, что всем и всегда на двадцать первый день рождения торт печет моя мама; она делала эти торты в форме большого ключа. (Это было аж восемь лет назад. В этих краях злопамятство — вроде хобби.)

— Миссис Келли, — повторила я. — Она не виновата, что миссис Парсонс ее попросила испечь этот торт.

— Но ей необязательно было соглашаться, могла бы сказать «нет».

Я вздохнула. Все это мы уже тысячу раз обсуждали.

— Силия Парсонс не хотела ключ, она хотела бутылку шампанского.

— Доди Парсонс могла хотя бы спросить у меня, смогу я такое испечь или нет.

— Да, но она знала, что у миссис Келли есть специальная книга об украшении тортов.

— Мне никакая книга не нужна. Я могу придумать любое украшение из головы.

— Это точно. Ты у меня самая лучшая.

— И все говорили, что бисквит вышел сухим, как вата.

— Точно.

— Занималась бы тем, что у нее хорошо получается, — яблочными корзиночками для поминок.

— Но в самом деле, мама, миссис Келли ни в чем не виновата.

Сейчас было важно восстановить хорошие отношения с миссис Келли, поскольку больше пропускать работу мне нельзя. Франциск и Франческа (да-да, те самые ФФ) Дайнаны были довольны, когда мне досталось делать свадьбу для Давинии, и объявили, что, если у меня получится, все свадьбы будут мои. Но если я напортачу… По правде сказать, эти ФФ приводят меня в трепет. Как и всех в нашей конторе. У Франчески — седой пучок, как раз чтобы подчеркнуть ее боксерскую челюсть. Хотя в жизни она никогда не курит сигар, не носит мужских брюк и не сидит, расставив ноги, стоит мне закрыть глаза и подумать о ней (что происходит не так часто и всегда непроизвольно), как я тут же представляю ее именно в таком виде. Франциск, ее напарник по злодейским делам, похож на яйцо с ножками: весь его вес сосредоточен в районе живота, а ноги тощенькие, как у Кейт Мосс. Лицо у него круглое, а голова лысая, если не считать двух жидких кустиков над ушами, делающих его похожим на Йоду из «Звездных войн». Кто его мало знает, считают подкаблучником. Говорят про Франческу: «У них за мужика — она». Но как они заблуждаются! В этой семье оба — за мужика. Можете мне поверить.

Если я запорю эту свадьбу, меня посадят в ТК (Темную Комнату, это у них такой вариант карцера) и скажут, что я их очень разочаровала. После чего, как бы вдогонку, уволят. Будучи супругами, они без конца хвалятся, что у них семейный бизнес. Уж конечно, они знают, как сделать из меня провинившуюся школьницу, а вообще, призывают менеджеров по работе с клиентами (я — одна из них) состязаться с коллегами в духе братского соперничества (знающие люди говорят).

Ну да ладно.

— Так что, попросить миссис Келли прийти?

Мама погрузилась в молчание.

Потом она открыла рот. Сначала ничего не последовало, но я знала, что что-то будет. Потом откуда-то из глубин поднялся и вырвался наружу тонкий обиженный вопль. Он был похож на ультразвук, с неприятными частотами, различимыми человеческим ухом. Леденящий вопль. Уж лучше пусть каждый день бьет посуду.

Она остановилась, перевела дух и начала заново. Я тронула ее за руку и сказала:

— Ма-ам. Мам, ну пожалуйста!

— Ноуэл ушел. Ноуэл ушел. — Тут звук прекратился, и она безудержно разрыдалась, как в то утро, когда мне пришлось давать ей успокоительное. Но больше таблеток не было; как же это я в аптеку не сходила, была же возможность. Может, завалялось где-нибудь снотворное?

— Мам, я попрошу кого-нибудь побыть с тобой, пока я сгоняю в аптеку.

Ноль внимания. Я рванула к миссис Келли. Увидев, в каком я состоянии, она сразу подумала, что пора месить тесто и чистить яблоки для начинки.

Я объяснила, в чем дело, она подсказала, где аптека.

— В десять они закрываются.

Было без десяти десять. Придется нарушить правила. Я жала на педаль, как сумасшедшая, но к аптеке все равно подъехала в одну минуту одиннадцатого. По счастью, внутри еще кто-то был. Я стала изо всех сил барабанить в стеклянную дверь, и человек невозмутимо открыл.

— Спасибо. Господи, большое вам спасибо. — Я ввалилась внутрь.

— Приятно ощущать себя полезным.

Я сунула ему мятый рецепт.

— Только не говорите, что этого у вас нет. Мне очень нужно!

Он расправил бумажку и сказал:

— Не волнуйтесь, это у нас есть. Присядьте пока.

Он скрылся за белой стойкой, а я опустилась в кресло, пытаясь отдышаться.

— Вот это правильно, — похвалил он из-за прилавка. — Дышите глубже. Вдох — выдох, вдох — выдох…

Он вышел, держа в руках лекарство, и заботливым тоном произнес:

— Вот, пожалуйста. И не забудьте: когда их принимаете, за руль садиться или управлять какой-либо техникой нельзя.

— Отлично. Спасибо. Большое спасибо. — И, только сев за руль, я сообразила, что он решил, что таблетки нужны мне.

Обычно литературных рецензий я не читаю, поэтому я не сразу отыскала этот раздел в субботних газетах. Пробежав глазами критические заметки о книге биографий каких-то английских генералов и о монографии по Бурской войне, я уже стала подозревать, что Коди, в кои-то веки, ошибся. И тут сердце мое так всколыхнулось, что стало больно груди. Коди не ошибся. Вот она, рецензия. И все-то он знает.

УСПЕШНЫЙ ДЕБЮТ

Лили Райт, «Колдунья Мими». Изд-во «Докин Эмери»

«Первая Лили Райт — не столько роман, сколько пространное предание, но она нисколько от этого не проигрывает. Колдунья по имени Мими негласно появляется в небольшой деревушке (местонахождение которой не называется) и начинает заниматься ворожбой на свой лад. Пошатнувшиеся было браки крепнут, а разлученные влюбленные воссоединяются. Звучит слишком благостно? Оставьте свой цинизм и плывите по течению. Автор сумела сделать свою пронизанную мистицизмом книжку очаровательной комедией нравов с горькой иронией в адрес нашего общества. Эту книжку проглатываешь с таким же удовольствием, как горячие гренки с маслом студеным вечером — и так же не можешь оторваться».

Я с дрожью отложила газету. Кажется, книжка понравилась. Глубокий вдох, задержать дыхание, медленный выдох, глубокий вдох, задержать, выдох. Господи, я ревную. Так ревную, что у меня кровь в жилах кипит и зеленеет.

Я уже видела, как все будет: Лили Райт станет знаменитостью первой величины. О ней будут писать газеты, все станут ее любить. Несмотря на ее плешь, о ней все равно напишут глянцевые журналы. Все до единого. Она разбогатеет, сделает себе накладные волосы на темечко, как у Берта Рейнольдса, и ее станут любить еще больше. Она займется благотворительностью и получит литературную премию. Купит себе лимузин. И огромный дом. И спортивный самолет. Она все себе купит!

Я взяла газету и перечитала рецензию, выискивая что-нибудь критическое — хоть одно слово. Что-то ведь должно быть! Но сколько ни вчитывалась, я лишь убеждалась, что это не рецензия, а сплошные дифирамбы.

Я резко отшвырнула газету. Почему в жизни все так устроено? Почему одним достается все? Лили Райт достался красивый мужчина — мой. Хорошенькая дочка — тоже наполовину моя. А теперь еще и блистательная карьера. Это несправедливо.

Зазвонил мобильник. Я схватила трубку. Коди.

— Видела? — спросил он.

— Видела. А ты?

— Да. — Он помолчал. — Ее оценили по достоинству.

Коди ходит по узенькой тропочке между мной и Лили. Когда случился великий раскол, он отказался принимать чью-то сторону и никогда не поддерживал моего возмущения в адрес Лили, хотя в обычной ситуации он умеет постоять за Ирландию. (Жаль, что это не олимпийский вид.) Однажды у него даже хватило наглости предположить, что Лили не меньше моего переживает, что увела у меня Антона. Нет, честное слово! В принципе я могу понять его позицию, ему-то Лили ничего не сделала, но временами, как сегодня, меня это очень достает.

Была суббота. Пять дней, как ушел отец. Пять дней, а он так и не вернулся. Я была уверена: к выходным он будет здесь. Эта мысль помогала мне держаться, я считала, что это лишь временные трудности, не более; что ему в голову кровь ударила, да еще эта проблема с «Ти-рамису», но он быстро придет в себя.

Я ждала, ждала, ждала. Ждала, как повернется в замке его ключ, как он вбежит в гостиную и закричит, какую он совершил ошибку, ждала, что кончится весь этот ад.

В четверг я четыре раза звонила и просила его вернуться, и всякий раз он отвечал одно — что он очень сожалеет, но назад не придет. Тогда я решила, хватит ему звонить, лучше нам с мамой на несколько дней умолкнуть, может, это приведет его в чувство.

Неделю. Я бы дала ему неделю. Через неделю явится. Как миленький. Потому что обратную ситуацию невозможно и представить.

В четверг и пятницу я на работу так и не пошла. Не могла же я оставить маму в таком состоянии. Но я работала из маминого дома — делала звонки, рассылала факсы и электронную почту, отдавала распоряжения касательно свадьбы. Мне даже удалось вклинить пару посланий в Сиэтл, в которых я излила душу Сьюзан и согласилась с ней, что могло быть и хуже, если бы на отце был замшевый пиджак с бахромой.

Утром в пятницу приехала Андреа с бумагами, и мы весь день работали над списками. Приготовления к свадьбе Давинии Вестпорт включали бесконечное количество списков: список гостей с указанием времени прибытия; список водителей, которые их привезут; список размещения прибывших и список их особых пожеланий.

(Я обожаю списки, а иногда даже в начале работы я составляю список уже сделанного только затем, чтобы потом красиво перечеркнуть его надписью: «Сделано».)

Затем были графики. Все было расписано по часам — во сколько поставят шатер, во сколько привезут километры атласа, во сколько настелют пол, установят свет и обогреватели. Мы уверенно продвигались вперед, пока в пятницу не позвонила Давиния и не сказала, что ее друзья Блу и Сиена расстались и их нельзя сажать за один стол. После этого на два часа пришлось отложить всю другую работу и заново составлять план рассадки — один-единственный разрыв оказался чреватым для всего предстоящего мероприятия, поскольку все в этой компании, похоже, друг с другом переспали. Каждое перемещение имело последствия: Сиену нельзя посадить за четвертый столик, потому что там сидит новая подружка Блу — Августа. За пятый столик ее не посадишь, поскольку там уже сидит ее бывший кавалер Чарли. За шестым столом — бывшая приятельница Блу, Лия, которую он оставил ради Сиены. За седьмым столом… и так далее и тому подобное. Если же мы пробовали устранить препятствие — например, переместить Августу за другой столик, та непременно оказывалась лицом к лицу с кем-то, кого она бортанула или с кем спала. Это было похоже на кубик Рубика.

Дело осложнялось тем, что Андреа то и дело отвлекалась. Она разглядывала шоколадки, разбросанные по подоконнику, и те, что лежали в хлебнице и на холодильнике.

— У тебя тут как в кондитерском магазине, — восхищалась она.

Всю жизнь имея неограниченный доступ к бесплатному шоколаду, я привыкла с ним легко расставаться, но после вторника он оказался весьма кстати: мама не только потеряла волю к жизни, но и, что куда более неприятно, желание готовить еду. А поскольку я понятия не имела, как это делается, было очень удобно иметь под Рукой шоколад и печенье.

Я нагрузила Андреа целый пакет в надежде, что это позволит ей сфокусироваться на текущей работе.

— Сосредоточься, — умоляла я. — Сделай это ради Давинии, если для меня не хочешь.

Понимаете, эта Давиния Вестпорт была в своем роде редкий экземпляр. Несмотря на свое богатство, знатность и красоту, она оставалась вполне милой барышней. (Если не считать того, что, как я уже говорила, ей приспичило устраивать свадьбу в легком шатре в самое студеное время года.) В моей работе самым сложным чаще всего оказывается заказчик. Это даже хуже, чем пожар в актовом зале отеля за два дня до мероприятия, или подхватившие сальмонеллез гости благотворительного ужина, когда их, выворачиваемых наизнанку, приходится пачками увозить на «Скорой» в разгар лотереи. Давиния не такая. Она не звонит мне посреди ночи и не кричит, что у нее водолазка не того цвета или что у нее простужено горло и я должна что-то с этим сделать.

В пятницу мы с Андреа закончили около восьми вечера. Едва она откланялась, крепко прижимая к груди пакет с дармовыми сладостями, как мама вручила мне список того, что надо купить в супермаркете на неделю вперед. Сама она со мной не поехала, поскольку на все призывы одеться хваталась двумя руками за свой, все более грязный, халат персикового цвета и начинала хныкать: «Не заставляй меня». Но когда я вернулась и распаковала сумки, мама тут же объявила, что я накупила все не то.

— Зачем ты взяла это масло? — вопрошала она с тем же недоумением, с каким обнаружила в то первое утро, что двери всю ночь оставались незапертыми. — Мы такой хлеб не берем. И обычные хлопья мы не покупаем, мы берем только фирменные. Деньги на ветер… — ворчала она.

Перед отходом ко сну начиналось запирание дверей, окон, шпингалетов и цепочек на всех дверях. Я старалась соответствовать высоким маминым стандартам безопасности. Когда наступал момент ползти в кровать, я уже валилась с ног — невольно мне стало себя жаль. Вечер пятницы. Мне бы сейчас гудеть на каких-нибудь танцульках, а не нянчиться с мамашей. До чего же я жаждала, чтоб отец вернулся.

От расстройства мне не спалось, и я решила утешить себя фантазией. Придумывать истории, в которых заблудшие ухажеры возвращаются, а враги терпят крах, — мой фирменный трюк. Я даже этим прославилась, особенно среди друзей Коди, меня иногда специально просят сочинить что-нибудь такое на заказ.

Происходит обычно так: мне вкратце описывают случившуюся неприятность, например, дружка засекли в «Браун Томасе» в отделе упаковки подарков, где ему заворачивали сумочку от Берберри. Естественно, пострадавшая сторона считает, что это для нее, и, как всякая разумная женщина, идет и покупает себе такие же босоножки. Но на следующем же свидании парень объявляет о разрыве… и даже не думает подсластить пилюлю сумочкой. Ясное дело, у него появилась другая!

Я задаю несколько вопросов, например, как долго длились отношения, сколько стоила сумочка и т. д., недолго думаю и выдаю что-нибудь вроде: «О'кей, представь себе. Прошло три месяца, ты случайно натыкаешься на него на улице и, по счастливому стечению, выглядишь потрясающе… — Тут я делаю паузу, чтобы напридумывать что-нибудь относительно прически и гардероба — например, что на ней светлые брючки в полоску, какие были в „Вог“, и как, боже мой, они дивно смотрятся с открытым топиком. Ну ладно, пусть будет не очень открытый, если тебе хочется. Плюс к этому — сапоги, последний писк, как же без них… Потом продолжаю: — Сумки от Берберри были на распродаже, и ты купила себе целых две. Нет-нет, погоди, ты ни одной себе не купила, потому что — кто станет покупать сумки, которые никому не нужны? Нет, ты получила премию, взяла горящий тур и как раз вернулась из отпуска, где подхватила желтуху, так что теперь ты не просто отощала, но и цвет лица имеешь классный. Он только что раздолбал свою машину, льет проливной дождь, и у него украли один ботинок». — И так далее и тому подобное. Говорят, людям нравится мое внимание к деталям, и, когда Антон ушел к Лили, я занималась самоврачеванием.

Сюжет, которым я себя утешала, включал бегство в какую-то далекую сельскую коммуну под названием «Миллз энд Бун». Естественно, на море. Несуществующее такое море с огромными волнами, высоким прибоем и брызгами — все как положено. Я пускалась в длительные, рискованные прогулки по берегу или в горы, и, пока я так шаталась с угрюмым видом, меня замечал какой-нибудь работяга фермер, и, хотя я уже черт знает как давно не подкрашивала корни, он проникается ко мне симпатией. Конечно, он оказывается не простым фермером, а еще и кинорежиссером или бывшим импресарио, который продал за много миллионов свою новомодную студию. Во мне есть что-то эфирное, хрупкое, но я, пережив такую душевную рану, разговариваю с ним грубо, когда он в сельской лавке пытается со мной любезничать. Однако, вместо того чтобы обозвать меня дурой и стервой, как было бы в реальной жизни, и возобновить свои ухаживания за деревенской красоткой, он выбирает другое: утром оставляет на моем крыльце два свежих яйца, разумеется, еще тепленьких, прямо из-под курочки, как раз к завтраку. (Неважно, что обычно мой завтрак состоит из маленькой шоколадки и трех мисок воздушной кукурузы.) Я делаю восхитительный омлет, добавляю туда дикую петрушку, которую обнаруживаю в огороде, доставшемся мне в придачу к дому. Или он приносит мне букет только что сорванных полевых цветов, и, когда я вижу его в другой раз, я не насмехаюсь насчет того, что, дескать, в такую тьмутаракань «Интерфлора» цветов не доставляет. Напротив, я говорю спасибо. И что лютики — мои любимые цветы. (Ага, как же.) В некоторых случаях кончается тем, что я оказываюсь у него на кухне, где вижу, как он нежно кормит из детской бутылочки маленького барашка, и сердце мое начинает понемножку оттаивать. И оттаивает вплоть до того прекрасного утра, когда я иду на прогулку, а от скалы вдруг откалывается здоровенный кусок и увлекает меня за собой. О том, что здесь ходить опасно, меня много раз предупреждали, но я, одержимая желанием смерти, пропускала эти предостережения мимо ушей. Каким-то чудом работяга фермер увидел, как меня уносит в море, примчался на тракторе с веревками и спас меня с небольшого рифа, на котором я благополучно оказалась. Хоп. Дальше — сплошная благодать.

TO: Susan…inseattle@yahoo.com

FROM: Gemma 343@hotmail.com

SUBJECT: Продолжение трагедии

Сейчас ты узнаешь такое… Вчера вечером лежу я в постели и утешаюсь фантазиями на тему кинорежиссера тире фермера, как вдруг слышу из маминой комнаты какой-то шум. Сначала какой-то удар, потом она меня жалобно зовет: «Джемма, Джемма…» Точнее — «Джем-ммаааааа… Джемммаааааа…» Я бросаюсь к ней, чуть не падаю: она лежит на боку, как-то вывернувшись, наподобие издыхающей трески, и хрипит: «Сердце… — Оказывается, в жизни тоже так говорят. — У меня плохо с сердцем».

Я поверила — она вся серая, грудь вздымается, глаза навыкате. Хватаю телефон так резко, что роняю его на пол.

Нет ничего более странного, чем звонить по номеру 999 — до сих пор мне приходилось делать это всего однажды: на Антона напала невероятная икота, а я была здорово пьяна. (Он вообще-то тоже, отсюда и икота.) Мы все перепробовали, чтобы ее унять: холодный ключ по позвоночнику пускали, он пробовал пить с другой стороны стакана, изучал выписку с банковского счета, дабы убедиться, что он совсем на мели. В тот момент мне казалось, без «Скорой» не обойтись, но оператор меня грубо отшил.

Сейчас — другое дело. Меня выслушали со всей серьезностью, велели усадить маму в «позу выздоравливающего» (что еще за хренотень?) и заверили, что бригада уже выезжает. В ожидании машины я держала маму за руку и умоляла не умирать.

— Да уж лучше бы, — простонала она. — Отцу был бы урок.

Самый ужас в том, что у меня даже не было отцовского телефона. Надо было стребовать с него номер этой суроволикой Колетт — на всякий случай, — но самолюбие не позволило.

Мама тяжело дышала и даже, можно сказать, хватала воздух — должна признать, зрелище жуткое. А еще меня добивало мое невезение. Подумай только — потерять за одну неделю обоих родителей! В воскресном гороскопе ничего такого не говорилось.

Помнишь, как мы с тобой, что ни осень, записывались на всякие курсы (куда дольше трех недель никогда не ходили)? Так вот сейчас я пожалела, что это были курсы йоги и испанского, а не первой медицинской помощи. Может, я бы там научилась чему-нибудь, что помогло бы мне вернуть мою мать к жизни.

Я помнила что-то невразумительное насчет аспирина — он как-то связан с сердечными приступами, да? Не то его надо дать, не то, наоборот, категорически не давать…

Издалека донесся вой сирен, он приближался, потом сквозь шторы спальню озарили синие мигалки. Я рванулась вниз отпирать дверь, и уже через десять минут, когда я открыла все цепочки и замки, двое дюжих молодцев (тебе бы они понравились) вошли в дом, протопали наверх с носилками, пристегнули маму и так же быстро протопали вниз. Я с трудом за ними поспевала. Носилки пихнули в машину, я прыгнула следом, и маму стали подсоединять к всевозможным мониторам.

Мы мчались по улице, а парни следили за показаниями приборов, и вдруг, уж не знаю, как я это поняла, но атмосфера в фургоне сменилась с деловитой на какую-то неприятную. Парни загадочно переглядывались, а кол у меня в животе стал еще тверже.

— Она умрет? — спросила я со страхом.

— Не-а.

Потом один парень говорит:

— С ней все в порядке. Никакого сердечного приступа нет. Это не инфаркт. Все жизненные показатели в норме.

— Но она задыхалась, — напомнила я. — И вся посерела.

— Скорее всего, это приступ паники. Сходите к участковому, он вам выпишет валиум.

Представляешь? Сирену отключили. «Скорая» развернулась и куда медленнее покатила назад. Нас доставили домой и высадили перед воротами. Мы обе были в ужасе. Парни, надо сказать, держались вполне любезно. Выбравшись из машины, я стала извиняться за то, что мы отняли у них время, а они говорят: «Ничего страшного».

Я вернулась в постель и, честное слово, сгорала от стыда, прямо-таки пылала. Только сон накатит — тут же вспоминается этот срам, и я резко вскакиваю. Я несколько часов не могла уснуть, а когда проснулась, была уже суббота и надо было читать хвалебный отзыв о книжке Лили в «Айриш тайме». (Прочтешь во вложении текст с их сайта.)

Как же мне ненавистна эта жизнь!

С другой стороны, хоть тебя поразвлечь. Но скоро ты обзаведешься друзьями и перестанешь тосковать.

Мне пора идти, потому что явился доктор Бейли (опять). Пожалуйста, напиши мне и расскажи что-нибудь хорошее о Сиэтле.

Целую,

Джемма.

P.S. Не стоило, конечно, тебя в это посвящать, но если тебе любопытно, то, по мне, кофейный вкус был слишком резкий, и вообще, он лучше сочетался бы с черным шоколадом, а не с молочным.

Меня отпустили за лекарствами для мамы. Доктор Бейли прописал ей сильные транквилизаторы. Потом что-то черкнул в своем блокноте и произнес:

— Пожалуй, антидепрессанты тоже не повредят.

Мама сказала:

— Мне нужен только один антидепрессант — чтобы вернулся мой муж.

— Такого еще нет в продаже, — заметил доктор Бейли уже на ходу — он торопился на свой гольф.

Я поехала в ту же аптеку, где была пару дней назад. Там и люди внимательные, да и вообще она ближайшая. Дверь звякнула, и кто-то сказал:

— Рад вас снова видеть.

Это был тот же мужчина, что спас мою жизнь в среду.

— Здравствуйте. — Я протянула рецепт. Он прочел и сочувственно произнес:

— Присядьте пока.

Пока он копался за прилавком в поисках пилюль счастья для мамы, я обнаружила, что у них там масса всего замечательного, чего я в тот раз впопыхах не заметила.

Не просто обычный для аптеки набор болеутоляющих средств и микстур от кашля, но еще и куча всяких недорогих кремов и, что меня больше всего удивило, лаков для ногтей. К лаку для ногтей у меня особое отношение.

Несколько моих любимых вещей

Любимая вещь № 2

Мои ногти: характеристика

Всю жизнь терпеть не могу свои руки. Господь наградил меня коротенькими ручками и ножками, а уж о пальцах и говорить нечего. Но где-то с полгода назад, с подачи Сьюзан, я «занялась ногтями». Что означает их наращивание, выпрямление и прочие диковинные манипуляции. Самое потрясающее во всем этом — они не смотрятся искусственно. Это просто очень хорошие ногти, хорошей длины, хорошего цвета. (Меня бесит, когда ногти покрашены в демонический ярко-красный цвет — прямо роковая женщина получается.)

Теперь, когда ногти у меня в порядке, я ощущаю себя по-новому. Я более энергична, больше жестикулирую, мне лучше удается пугать подчиненных. Я могу выразить нетерпение, постукивая кончиками ногтей по столу. Короткой дробью я могу закруглить совещание.

Теперь я целиком завишу от своих длинных ногтей. Я без них — что Самсон без его волос. Я чувствую себя голой и бессильной. И я больше не смеюсь заодно с теми, кто потешается над девчонками, устраивающими трагедию из сломанного ногтя, поскольку для меня сломать ноготь — то же самое, что для Супермена — криптонит, то есть — смертельно.

Впервые в жизни я стала покупать лак для ногтей. Раньше в таких отделах я чувствовала себя не у дел, но теперь наверстываю упущенное, и лака у меня — на любой вкус. И матовый, и прозрачный, и перламутровый, и с блестками.

Единственная проблема — что делать, если на работе что-то не заладится, ногти-то я теперь грызть не могу. Можно, конечно, обзавестись муляжами и грызть их, заводят же люди себе фальшивые сигареты, когда бросают курить. А действительно, может, курить начать?

К тому моменту, как аптекарь появился с пилюлями счастья в руках, я уже выбрала себе лак: молочно-бежевого оттенка, какого бывает небо в январе. На небе этот цвет выглядит ужасно, но на ногтях, как ни странно, очень даже стильно.

— Приятный веселенький оттенок, — прокомментировал продавец.

Забавно слышать такое из мужских уст. Тем более что это вранье.

После этого он стал меня наставлять:

— Антидепрессанты принимайте раз в день, если пропустили — на другой день дозу не удваивайте, пейте как обычно. Транквилизаторы принимайте только в случае крайней необходимости, к ним очень привыкаешь. — Я припомнила, что в среду он решил, что эти лекарства я беру для себя. Надо полагать, он и сейчас думает, что все это хозяйство — мне. Но как ему сказать, что это для мамы, я не знала.

— Спасибо.

— Берегите себя! — покричал он вслед.

Вернувшись к маме, я разволновалась. Мне надо было к себе. Накопились дела:

1. Стирка.

2. Мусорный бак.

3. Счета.

4. Видик (поставить на запись «Я люблю 1988-й»).

Кроме того, мне надо было попасть в город, чтобы:

1. Купить Коди подарок ко дню рождения.

2. Купить шикарные колготки к свадьбе Давинии (надо будет слиться с гостями, хотя на самом деле я буду вкалывать. Нет, надо точно потребовать надбавку на экипировку, столько вещей покупать приходится! Шляпки, вечерние платья — много чего).

3. Сделать ногти.

В ту же секунду, как я поднялась с кресла, мама каким-то образом учуяла мои намерения и встревоженно спросила:

— Куда ты собралась?

— Мам, мне надо съездить домой. У меня там стирка и…

— Это надолго?

— Ну, несколько часов…

— Стало быть, к трем ты вернешься? Почему бы тебе не привезти грязное сюда? Я бы тебе постирала.

— Да что ты, не стоит.

— Я делаю это намного лучше тебя.

— Да, но у меня еще и другие дела есть.

— А как же я? Ты ведь не оставишь меня одну?

Я уехала. В животе у меня сидел страх, как мешок камней. Должен же быть хоть кто-то, кого можно призвать на помощь. Но, перебрав в уме все варианты, я пришла к выводу, что выбор невелик.

1. Братья-сестры? У меня их нет.

2. Заботливый супруг? Тоже нет.

3. Мамины братья-сестры? Тоже нет. Мама, как и я, была единственным ребенком в семье — судя по всему, у нас это традиция.

Папины братья-сестры? Стоп! Две сестры, но одна живет в Род-Айленде, а другая — в Инвернессе. Был еще брат, Лео, но он умер семь месяцев назад от обширного инфаркта, когда покупал для своей дрели новое сверло. Это был страшный шок, который усугубился, когда через какой-то месяц умерла и его жена Марго, одна из маминых лучших подруг. Вы, наверное, подумали, что ее свело в могилу разбитое сердце. А вот и нет — она просто, не затормозив, завернула за угол дождливым вечером и влетела в каменную стену. Жуть, тем более — следом за дядей Лео. Марго была забавная, и, хотя я с ней виделась только на свадьбах, на рождестве и прочих семейных торжествах, даже я по ней тосковала.

5. Соседи? Лучший вариант, который я могла придумать, была зловредная миссис Келли. Осознание сего факта далось мне нелегко, поскольку всегда, сколько я себя помнила, наш переулок жил одной семьей; все семьи были примерно одного возраста. Теперь же — и я этого даже не заметила — преобладали люди более молодые. Когда произошла эта перемена? Когда все начали умирать или переезжать в «более удобные» квартиры, это последнее пристанище перед тем, как переселиться в просторные небесные апартаменты?

6. Друзья? Маму с папой нельзя назвать членами большой компании, больше того, все мамины друзья — они и папины тоже, родители ведь «пара» и общались с другими «парами», да и вообще всех других людей воспринимают как «милая или неподходящая пара». Иначе как «Бейкеры» или «Тиндалы» они своих друзей не называют. (С мистером Бейкером папа играет в гольф.)

7. Мамин духовник? Святой отец такой-то? Надо попробовать.

Удачное ты выбрал время, чтобы нас бросить, Ноуэл Хоган, мерзавец этакий. Ничего не скажешь. Мне не давала покоя мысль: «А вдруг он никогда не вернется? Вдруг это навсегда? Что я буду делать, если мама начнет задыхаться всякий раз, как я ухожу? Как быть с работой? Как мне вообще жить?»

Утром в понедельник я, кровь из носа, должна была быть на работе. Кроме шуток. Хоть умри. Давиния попросила о личной встрече, а кроме того, нужно было съездить в Килдэр, проверить площадку и убедиться, что шатер возводят в нужном месте. Знаю, это покажется полным безумием, но с Уэйном Дифни такое однажды действительно случилось (ну, Уэйн Дифни — вы его знаете, он из группы «Лэдс», такой придурочный, с идиотской прической). Его свадебный шатер построили не на том поле, времени разбирать его и монтировать снова уже не оставалось, так что фермеру, которому принадлежала земля, пришлось отвалить астрономическую сумму. Слава богу, это было не наше агентство, и все равно основы Организации торжеств в Ирландии оказались подорваны.

И вот в воскресенье вечером, мучимая чувством вины и самозащиты, я отключила у телевизора звук и объявила:

— Мам, мне завтра просто необходимо быть на работе. Она не ответила и продолжала смотреть на безмолвный экран так, словно не расслышала моих слов.

День прошел ужасно, мама не пошла к мессе, и если вы не знаете, что такое Мама — Ирландская Католичка, то вам не понять всей серьезности этого события. Мама — Ирландская Католичка (назовем ее МИ К) ни за что не пропустит мессу, даже если у нее обнаружится водобоязнь и пена пойдет изо рта — она просто принесет с собой пачку бумажных платков и будет вытираться. Если у нее отвалится одна нога, она прискачет на другой. Если отвалится и другая, она придет на руках, умудряясь при этом приветливо махать соседям, проезжающим мимо на машинах.

В десять часов в воскресенье я прервала мамин увлеченный телепросмотр — она с безучастным видом сидела перед недельной сводкой биржевых новостей.

— Мам, нам не пора собираться на мессу?

Тут я внезапно вспомнила, кто была та четвертая Мэри, которая переехала. Никакая это была не Мэри. Это была миссис Прайер, Лота. Неудивительно, что я сразу не вспомнила. Должно быть, сейчас мне помогла предстоящая месса, поскольку мама как-то раз сказала: «Очень люблю Лоту, хоть она и лютеранка». Но прошлым летом Лота отправилась на небеса — участвовать в конкурсе чечетки, — а мистер Прайер продал дом и перебрался в приют.

Мама, похоже, меня совсем не слышала, и я повторила:

— Мам! Нам пора собираться к мессе. Я тебя отвезу.

— Я не поеду.

У меня в животе засосало.

— Ладно, пойдем пешком.

— Я ведь сказала: я не пойду! Все будут на меня глазеть.

Я прибегнула к фразе, которую слышала от нее с детства всякий раз, как демонстрировала эгоцентризм.

— Не глупи, — сказала я. — Все заняты только собой. Кому охота на тебя смотреть?

— Всем, — горестно проговорила мама, и, правду сказать, была права.

В обычной обстановке одиннадцатичасовая месса у мамы именовалась «променадом». Иными словами, для нее с подружками это был выход в свет. Если кто-то из соседей покупал себе новое зимнее пальто, его впервые демонстрировали публике именно на одиннадцатичасовой мессе.

Но сейчас мама превратилась в брошенную жену, и новые пальто никого не интересуют — а таковых можно было ожидать как минимум одно или два, ведь на дворе январь, время больших распродаж. Все косые взоры и перешептывания будут обращены в сторону мамы и ее одиночества, а, к примеру, бордовое пальто из шерсти пополам с полиэстром, так удачно добытое, предположим, миссис Парсонс за четверть цены, будет оставлено без внимания.

Так что к мессе мама не пошла, она провела еще один день в халате, а теперь отказывалась меня слышать.

— Мам, посмотри на меня, пожалуйста. Мне завтра непременно нужно быть на работе.

Я совсем выключила телевизор, и она с обиженным видом повернулась ко мне.

— Я же смотрю!

— Ничего ты не смотришь.

— Возьми отгул.

— Мам, утром я должна быть на работе. И вообще, в предстоящие несколько дней каждая секунда будет на вес золота.

— Это результат неумелого планирования, когда все оставляют на последний момент.

Ничего подобного. Арендовать шатер стоит двадцать тысяч евро в день, вот поэтому и приходится многие вещи оставлять на те несколько дней, что он у нас.

— А Андреа не может это сделать?

— Нет, это моя обязанность.

— И во сколько ты вернешься? Во мне поднялась паника. Обычно при таком заказе я просто живу на объекте, и если минуту и выкроишь от работы, то только для драгоценного сна. Но сейчас было похоже, что мне придется изо дня в день мотать из Дублина в Килдэр и обратно и дважды в день тратить на дорогу по час двадцать. Два часа сорок минут потерянного сна. Каждый день. О-о!

Звонок будильника в шесть часов утра в понедельник застал меня в слезах. Не потому, что было шесть часов утра, а потому, что мне взгрустнулось по отцу.

Прошедшая неделя была самой странной за всю мою жизнь — я пребывала в шоке и непрерывных заботах о маме. Теперь все отошло на второй план, и единственное, что у меня осталось, — это грусть.

Слезы заливали мою подушку. Как неразумное дитя, я только хотела, чтобы папа вернулся и все опять стало как раньше.

Он же мой отец, он должен быть дома. Он был тишайший человек, все больше молчал и слушал маму, и все равно — его отсутствие в доме ощущалось почти физически.

Это все моя вина. Я мало уделяла ему внимания. Я им обоим мало уделяла внимания. А все из-за того, что решила, будто они очень счастливы вдвоем. По сути дела, я об этом даже не задумывалась, такими они казались мне счастливыми. Никогда не доставляли мне забот, просто жили в согласии где-то рядышком, совершенно довольные друг другом. Ну хорошо, отец ходил на работу и ездил играть в гольф, мама же все время сидела дома, но у них было много общих интересов — кроссворды, поездки в Уиклоу на природу, и они увлеченно участвовали во всяких местных затеях для любителей детективного жанра типа поиска воображаемого убийцы. Однажды они даже ездили на уик-энд под девизом «Таинственное убийство», хотя, мне кажется, это оказалось не совсем то, чего они ожидали: они рассчитывали на некое подобие серьезного расследования, на какие-то «зацепки», которые привели бы их к «злодею». А их нагрузили выпивкой, рассовали по каким-то чуланам, где их потом с хихиканьем «поймали» такие же «сыщики».

Что, если папа уже давно несчастлив? Он всегда был таким симпатичным, мягким и учтивым человеком — что, если под этим скрывалось нечто мрачное, например, депрессия? Что, если он долгие годы лелеял мечту о другой жизни? До сих пор мне не приходилось думать о нем как о личности, только как о муже, отце и любителе гольфа. Сейчас в нем открылось нечто гораздо большее, и глубина этой неразведанной территории меня пугала и приводила в замешательство.

Я выползла из постели и пошла одеваться.

К десяти утра площадка в Килдэре напоминала киносъемочную — повсюду грузовики и люди.

Я надела наушники и стала похожа на Мадонну во время ее мирового турне в девяностом году, разве что бюстгальтер не так топорщится.

Из Англии привезли шатер, и семнадцать из двадцати нанятых для этой цели рабочих уже прибыли его монтировать. Я заказала четыре биотуалета, команда плотников трудилась над временным помостом, а я по телефону уговорила таможенника впустить в страну рефрижератор с тюльпанами.

Когда доставили мармиты для кухни (на два дня раньше, но это лучше, чем если бы их не привезли вовсе), я села в кресло, включила обогреватель и позвонила на работу отцу, чтобы еще раз попросить его вернуться.

Он мягко, но решительно отказался, и мне пришлось поделиться с ним опасениями, которые меня уже Давно мучили.

— Пап, а как у мамы будет с деньгами?

— Ты не получала письма?

— Какого письма?

— Я послал письмо, там все сказано.

Я тут же позвонила маме, она схватила трубку и выдохнула: «Ноуэл?» Сердце у меня упало.

— Мам, это я. Мы получали письмо от отца? Ты не могла бы сходить проверить?

Она отлучилась и быстро вернулась.

— Да, есть тут какой-то официальный конверт, адресованный мне.

— Где он был?

— На подоконнике, где все другие письма.

— Но… почему ты его не вскрыла?

— Видишь ли, корреспонденцией всегда ведал твой отец…

— Но это письмо от папы. От папы — к тебе. Ты не могла бы его распечатать?

— Нет. Дождусь, когда ты вернешься. Ах да, и еще приезжал доктор Бейли, выписал мне снотворное. Как я теперь его получу?

— Сходи в аптеку, — посоветовала я.

— Нет. — Голос у нее дрогнул. — Я из дома не выйду. Может, ты заедешь? Аптека открыта до десяти, ты же уже будешь дома к этому времени?

— Постараюсь. — Я положила трубку и закрыла лицо руками. (Случайно нажала кнопку повторного набора и снова, как в «Дне сурка», услышала мамин вздох: «Ноуэл?»)

С площадки я ушла в половине девятого. Это было все равно что взять пол-отгула. Я гнала на полной скорости, и меня никто не останавливал, примчалась к маме, схватила рецепт и рванула в аптеку. Слава богу, знакомого лучезарного продавца не было. Я протянула листок скучающей девице, но тут из подсобки выглянул мой благодетель и, как старой знакомой, бодро пропел: «Приветствую вас». Интересно, подумала я, он тут и живет? Питается диабетическим сахаром и пастилками от кашля, а ночью приклоняет голову к коробке с упругим лейкопластырем.

Он взял рецепт и сочувственно пробормотал:

— Не спите? — Вгляделся в мою физиономию и покачал головой. — Да, антидепрессанты в начале лечения часто дают такой эффект.

Его сострадание — хоть и совершенно не по адресу — было мне приятно. Я благодарственно улыбнулась и поспешила к маме. Мы сразу сели за папино письмо.

Оно оказалось от его адвоката. Господи, неужто все так серьезно? Хотя от усталости буквы у меня перед глазами так и плясали, суть я все-таки ухватила.

Папа предлагал так называемое «промежуточное финансовое урегулирование». Формулировка звучала зловеще, поскольку предполагала в последующем наличие более постоянного «финансового урегулирования». В письме говорилось, что он станет выплачивать маме определенное ежемесячное содержание, которое позволит ей оплачивать текущие счета, включая закладную.

— О'кей, давай прикинем. Сколько вы платите по закладной?

Мама уставилась на меня с таким видом, словно ее попросили объяснить теорию относительности.

— Ну, хорошо. А коммунальные платежи? Сколько примерно вы платите за электричество?

— Я… я не знаю. Все счета оплачивает отец. Извини, — сказала она, и я поняла, что продолжать бессмысленно. Причем — все.

Трудно поверить, но когда-то мама работала. В машбюро, где и познакомилась с отцом. Но когда забеременела мною, она ушла с работы: предыдущий выкидыш научил ее быть осторожной. Может, она в любом случае бросила бы работу после моего рождения, поскольку в ее время именно так поступали все ирландские женщины. Но если все другие мамаши, сдав детей в школу, возвращались к труду, то моя мама этого не сделала. Она говорила, что я ей слишком дорога. Если говорить более прозаически, мы просто не нуждались в деньгах, нам их всегда хватало, хотя папа так и не дослужился до высокого положения, персонального «Мерседеса» и все такое.

— Ну что ж, достаточно, — вздохнула я. — Давай спать.

— Тут еще кое-что, — сказала мама. — У меня сыпь. — Она вытянула вперед ногу и распахнула халат. Сомнений не было: ляжка была усыпана красными волдырями.

— Надо показаться врачу. — У меня дрогнули губы. Истерика.

Мама тоже рассмеялась.

— Позвоню доктору Бейли и попрошу еще раз к нам прийти.

В аптеку я больше не поеду. Этот симпатичный парень в халате решит, что я совсем спятила.

Во вторник утром в Килдэре творилось нечто несусветное. Прибыли дизайнер по интерьеру и восемь его помощников, им предстояло превратить пропахший мокрой травой шатер в сверкающую сказку «Тысячи и одной ночи». Но шатер еще был не до конца смонтирован, и обе группы пытались работать параллельно. Когда же один из строителей грязными сапогами прошелся по полотнищу из золотистого атласа, разразилась война.

Дизайнерша, мощная тетка по имени Мэри, обозвала несчастного «нескладным животным».

Однако тот воспринял это выражение как невероятно смешное и все твердил: «Нет, мужики, вы только послушайте: я — нескладное животное. Животное!»

Потом, в свою очередь, он обозвал Мэри «жирной гермафродиткой», что было чистой правдой, но не вполне отвечало задачам гармоничной совместной работы, и мне пришлось применить все свое дипломатическое искусство, чтобы предотвратить дальнейшие взаимные нападки. (Куда уж дальше?)

Когда спокойствие было восстановлено, я вышла в чисто поле в надежде спокойно позвонить тете Гвен в Инвернесс.

Своим немного визгливым голосом она принялась выражать восторги по поводу моего звонка, спрашивать, сколько же мне сейчас лет, но я ее грубо оборвала — ничего другого не оставалось, времени было в обрез. Я вкратце обрисовала ситуацию с отцом и завершила словами: «Я подумала, может, тебе следовало бы с ним поговорить?»

Тетя Гвен мгновенно превратилась в Неуверенную Старушку.

— Ну… я не знаю… Я не смогу… Это не мое дело… Девушка, говоришь? А что я ему скажу?

Тут мое внимание отвлекли: дизайнеры и строители дружно высыпали из шатра на улицу и, как я с ужасом осознала, изготовились к бою. Несколько строителей уже закатывали рукава, а один из парней-декораторов угрожающе помахивал бутылкой минералки. Пора идти.

— Да, спасибо, тетя Гвен, — быстро буркнула я и, не дослушав ее жалкие оправдания, закрыла мобильник и направилась к месту событий.

Позже я попробовала позвонить тете Айлиш в Род-Айленд. Но она связалась с дурной компанией, любителями психотерапии, которые под страхом смерти не способны ни на какое решение. Ее ответ был таков: «Мы все взрослые люди. Твой отец сам отвечает за то, как проживет свою жизнь, — точно так же, как мать отвечает за свою».

— Иными словами, твой ответ — «нет»?

— Нет. Это не «нет», а предоставление им нового шанса. В слово «нет» я не верю.

— Но ты его только что произнесла.

— Нет, я его не говорила.

Потом я звонила еще Джерри Бейкеру, папиному партнеру по гольфу, который натужно рассмеялся, как бы с сожалением.

— Я так и знал, что ты со мной свяжешься. Точнее — твоя мама. Полагаю, ты хочешь, чтобы я с ним поговорил?

— Да! — Слава богу, есть хоть один человек, готовый помочь. — Поговорите?

— Давай не будем торопить событий. В свое время он сам образумится.

Безутешная, я позвонила миссис Тиндал — в надежде, что она возьмет маму под свое крыло. Дохлый номер. Она держалась подчеркнуто холодно, потом сделала вид, что к ней кто-то пришел, чтобы только отделаться от меня.

Мне доводилось слышать сетования брошенных жен на то, как их «подруги» больше не желают с ними знаться из опасения, что они уведут у них мужей. Я всегда считала это навязчивой идеей, но это оказалась правда.

В тот день я попала домой только к часу ночи. Мама еще не ложилась, но, к моему удивлению, выглядела немного лучше. Помертвелое, истерзанное выражение глаз несколько смягчилось, и настроение у нее явно улучшилось. Вскоре я узнала причину.

— Я прочла эту книгу, — бодро сообщила она.

— Какую книгу?

— Ну, эту — «Колдунью Мими». Очень милая штучка.

— Правда? — Я вдруг испугалась. Мне вовсе не хотелось, чтобы эта писанина кому-то нравилась,

— Она меня очень взбодрила. И ты даже не сказала, что ее написала Лили! Я только тогда поняла, когда увидела сзади на обложке ее фотографию. Это огромное достижение — написать книгу. — Потом она задумчиво добавила: — Я ее так любила, эту Лили. Она такая милая.

— Прости, но она увела у меня парня, ты забыла?

— Ах да. Она и еще что-нибудь написала?

— Еще одну, — отрезала я. — Но ее не издали.

— Почему это? — возмутилась мама.

— Потому что… потому что она никому не понравилась. — Я была несправедлива. Некоторым литагентам книжка, можно сказать, понравилась. Ну, почти. Вот если бы убрать этот вот персонаж… Да место действия перенести в Мэн… Или переписать ее в настоящем времени…

Лили годами писала и переписывала эту книгу — как бишь она называлась? Что-то похоже на минералку… Ах да, «Кристальные люди», вот как. Но даже после того, как она внесла все изменения, никто не захотел ее печатать. Тем не менее она умудрилась получить отказ не у одного или двух, а сразу у трех агентов, что произвело на меня неизгладимое впечатление.

— Я дам эту книжку почитать миссис Келли, — сказала мама. — Она любит хорошие книги.

Тот факт, что маме понравилась книжка Лили, вернул меня в состояние возбуждения, которое несколько померкло под воздействием событий этой жуткой недели. На другой день, как только выдалась возможность, я позвонила Коди. В конторе его не оказалось, пришлось звонить на мобильный. Он тяжело дышал, из чего я заключила, что застала его на беговом тренажере. Или в разгар полового акта.

— Как там с книжкой Лили?

— Ну, мир не перевернулся.

— Слава богу.

— Да будет тебе.

— Пошел ты!

Потом Коди с сомнением спросил:

— Сама-то прочла?

— А как же! В жизни большей чуши не читала. А ты?

— Прочел.

— И?

Он помолчал.

— По-моему… вообще-то чудесная книжка.

Я решила, это он так язвит — это же Коди.

Но тут поняла, что он говорит без сарказма, и помертвела от ужаса. Если даже такой прожженный циник, как Коди, нашел эту книгу «чудесной», значит, так оно и есть.

ТО: Susan…inseattle@yahoo.com

FROM: Gemma 343@hotmail.com

SUBJECT: Колдовское зелье

В субботу Коди отмечал день рождения. Продолжать? Он собрал в «Мармосете», самом новом ресторане Дублина, двадцать ближайших друзей и злился, что я не применила всех своих организаторских способностей. Сказать по правде, я и пошла-то по той только причине, что его я боюсь больше, чем маму. Как бы то ни было, если в двух словах, гора с плеч оттого, что свадьба Давинии прошла без крупных проколов да плюс напряжение от наших домашних катаклизмов привело к тому, что я наклюкалась до беспамятства.

Я, конечно, предвидела возможные последствия и разработала хитроумный план действий, чтобы не напиться: я решила, что вино я пить не буду, поскольку, когда тебе без конца подливают, следить за количеством выпитого не представляется возможным. Я лучше стану пить водку с тоником, причем после каждой порции — в этом и состояла хитроумная часть — буду перекладывать лимон в новый стакан. Таким образом я сумею контролировать количество, и когда лимонных ломтиков в стакане наберется столько, что для водки места не останется, можно будет отправляться домой. Все очень просто, скажи?

А вот и нет.

Я пришла в числе последних, не только потому, что мама под всевозможными предлогами меня задерживала, но и из-за того, что этот «Мармосет» принадлежит к числу тех жалких заведений, которые, видите ли, не считают нужным кричать на каждом углу о своем существовании — ни названия, ни адреса, ни витрин. Точь-в-точь как вели себя новомодные заведения в Нью-Йорке или Лондоне лет пять назад. Ну так вот. Вхожу я, а во главе стола, конечно, наша Принцесса Коди. Принимает подарки. Тут мне пришлось понервничать, поскольку в тот день мама впервые, с тех пор как все это началось с отцом, отпустила меня по магазинам, и я от возбуждения металась и не знала, с чего начать и что купить. И вот, вместо того чтобы купить подарок Коди на день рождения, я покупаю — ты не поверишь — ведерко для угля. Не спрашивай зачем, просто оно мне приглянулось; я рыскала по хозяйственному отделу в «Дане», и оно вдруг попалось мне на глаза, и я поняла, что хочу такое. Затем — только никому не рассказывай — я отправилась в отдел игрушек и купила себе волшебную палочку — как у феи в сказках. Это сверкающая серебристая звезда на палочке, а вокруг нее — сиреневый пух. Мне стыдно признаться (я просто в замешательстве), как сильно мне захотелось ее иметь. Думаю, это из-за того, что папин уход словно лишил меня детства, и это была попытка его вернуть.

Что я, собственно, хочу сказать? То, что времени у меня осталось, только чтобы купить Коди бутылку шампанского, прилепить к ней подарочный бантик, который изрядно поистрепался, прежде чем попасть по назначению. При виде подарка Коди скривился и высокомерно изрек:

— Бьюсь об заклад, в этот бантик вложен глубокий смысл.

Я хотела было развернуться и уйти домой, смотреть с мамой сериал.

— Я здесь не для того, чтобы выслушивать оскорбления, — объявила я. — Уверяю тебя, мне есть куда пойти.

И тут он — поднять флаги! — извиняется и велит Тревору уступить мне место по правую руку от себя.

Обычная для Коди тусовка: горластые, смазливые, охочие до веселья. У всех мужиков маникюр, а бабы все ухоженные и хорошо знакомые с «Берберри». Была Сильвия, Дженнифер, еще какие-то — не упомнишь, как зовут.

Я с жаром принялась за водку с тоником и, надо признать, прекрасно провела вечер. Как в старые добрые времена. Потом я сказала Коди, что мне жутко нравится есть с большой тарелки — поскольку после того, как мама расколотила всю посуду, мы с ней приспособились питаться с пирожковых тарелочек — купить новую посуду мне недосуг.

Тогда Коди постучал ножичком по бокалу (при этом даже не заметив, что уронил себе в шампанское кусочек зелени), призвал всех к тишине и заставил меня рассказать о том, как нас бросил папаша. Поскольку я в этот момент уже приступила к шестой порции водки с тоником, такое предложение не показалось мне чем-то ужасным, а наоборот — невероятно забавным. Весь стол обратился в слух, все так и покатывались со смеху, слыша, как теперь выглядит мой отец, как к нам приезжала «Скорая» и сколько раз за последнее время я ездила в аптеку. Затем я поведала о том, какая у меня выдалась неделя, как я изо дня в день поднималась в пять утра и возвращалась из Килдэра к часу ночи. Как утром в день свадьбы Давинии большая часть биотуалетов оказалась в плачевном состоянии, никто их даже не чистил, не считая это своей обязанностью, поэтому мне пришлось завернуть рукава торжественного наряда, облачиться в фартук и взяться за щетку. При этом мне пришлось оставить на голове свой изысканный убор из павлиньих перьев, поскольку найти чистое место, куда его пристроить, мне не удалось.

В тот момент мне это занятие казалось тошнотворным, но, когда я поведала о нем гостям Коди, мне стало весело. Вот умора! Я хохотала до слез. Сильвия и Реймонд отвели меня в туалет, чтобы привести в порядок, после чего я заказала еще водки с тоником и продолжила веселиться.

Я рассказала всем и каждому о новых шоколадных батончиках «Тирамису» — включая официантов и людей за соседними столиками.

Что было потом, помню смутно. Помню, что счет принесли какой-то немыслимый, что на меня все набросились, поскольку водка с тоником оказалась по десятке за порцию, а я их выпила не меньше одиннадцати. Еще более смутно вспоминаю, как я отказывалась уходить, мотивируя тем, что в стакане с моими лимонными ломтиками еще оставалось место. Дальше — не то во сне, не то наяву — я с Коди и Сильвией села в такси и умудрилась шарахнуть дверцей себе по уху — и сегодня у меня ухо такое пунцовое, что, наверное, это было наяву. Больше ничего не помню…

Я остановилась. Если продолжение не ужать, это послание разрастется до размеров «Войны и мира». Потому что наутро после гулянки у Коди я проснулась в своей постели, в своей квартире, и не успела осознать, что лежу внутри пододеяльника, как во мне поднялось дурное предчувствие. Мне сразу показалось, что что-то со мной не так, и дальнейшие изыскания установили, что я лежу одетая, но при этом лифчик у меня под платьем расстегнут, а трусики спущены, хотя колготки на месте. Как только я все это поняла, мне стало настолько неудобно, что терпеть дальше я оказалась не в силах.

Пока я извивалась, пытаясь привести себя в более удобоваримый вид, я бросила взгляд в сторону и — не поверите — увидела распростертым на полу мужчину — в позе, в какой обычно полицейские обнаруживают труп и обводят его мелом. Темные волосы, в костюме. Я понятия не имела, кто он такой. Ни малейшего. Он открыл один глаз, прищурился на меня и сказал:

— Доброе утро.

— Привет, — ответила я.

Он открыл второй глаз, и мне показалось, я все же его знаю. Лицо точно было знакомое, без сомнений.

— Оуэн, — подсказал он. — Мы познакомились вчера в «Хэммане».

«Хэмманом» назывался новый популярный бар — хоть убейте, я не помнила, что побывала там вчера вечером.

— Почему ты лежишь на полу? — спросила я.

— Потому что ты меня вытолкала с кровати.

— Почему?

— Вот уж не знаю.

— А ты там не замерз?

— Окоченел.

— На вид ты совсем молоденький.

— Двадцать восемь.

— Я старше. — Я оглядела комнату и спросила: — А что тут делает мое ведерко для угля?

— Ты принесла его сюда мне показать. Ты вчера всем его расхваливала как предмет своей величайшей гордости. И не без оснований, надо признать, — добавил он. — Миленькое ведерко.

Он надо мной смеялся, а я хотела, чтоб он побыстрей убрался, чтобы можно было снова уснуть, а проснувшись, обнаружить, что все это мне привиделось.

— Ты в жутком виде, — посочувствовал он. Наблюдательный мальчик. — Я сделаю тебе чашку чая и уйду.

Я вскрикнула:

— Только не чай!

— Тогда кофе?

— Валяй.

Следующее, что я помню, — я резко проснулась. Губы как пергамент, в голове только одна мысль: все это мне только приснилось. Но рядом со мной стоял кофе — ледяной: по-видимому, я провалилась в кому, не сумев сделать глоток. На туалетном столике по-прежнему красовалось ведерко для угля, зато все множество красивых баночек и флакончиков — лак для ногтей, тональный крем, пудра — было разбросано и рассыпано по полу и глядело на меня с укоризной тряпичной куклы, попавшей в автомобильную катастрофу.

Все это было ужасно. Стоило мне подняться, как ноги подкосились при первом же шаге. В гостиной все диванные подушки были сброшены, как если бы помешали чьей-то борьбе (неужели моей с Оуэном?). Мой чудный деревянный пол украшали липкие красные круги — свидетельство початой бутылки красного вина, а на серебристо-сером ковре (восемьдесят процентов шерсти, между прочим) зловеще выделялось жуткого вида кровавое пятно. Из окружавших его осколков стекла можно было заключить, что в пылу борьбы мы с Оуэном приземлились на бокал с вином.

Тут я увидела, что мой замечательный деревянный пол пошел странными серебристыми пузырями, и меня объял ужас, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что это компакт-диски, в невероятном количестве разбросанные по всей комнате, блестят на солнце. В прихожей из-под двери торчала крайне гневная записка от Гэри и Гей, моих верхних соседей: они негодовали по поводу ночного шума. Они-то негодовали, а мне хотелось умереть. Придется извиняться, а у меня было такое чувство, что ко мне уже никогда не вернется дар речи.

Конечно, я знавала времена, когда подобные сцены были в порядке вещей каждым воскресным утром (после субботнего вечера), но в таком состоянии я не была уже лет сто (ну, год, это точно).

Надо заметить, с последнего раза, когда я привела в дом неизвестно где подцепленного мужика, что-то, наверное, изменилось, поскольку юный наглец оставил мне записку. Я полагала, что такие типы должны втихаря сваливать часа в четыре утра, впопыхах сунув трусы в карман брюк, и больше никогда не показываться. Но эта записка, накорябанная моей подводкой для глаз на рекламной листовке очистительных клизм (мне их шлют миллионами), содержала следующий текст:

«Принцесса Угольного Ведерка, чем-то ты меня странно притягиваешь. Давай как-нибудь повторим. Я тебе позвоню, как только заживут синяки. Оуэн.

P.S. Живи и здравствуй. Я тебе позвоню».

От этих слов, преодолевая воспаленные глазные яблоки и растрепанные волосы, в глубь моего опухшего мозга проникло нечто — я поняла, что это невыносимое зловещее чувство, от которого стало трудно дышать, не просто похмелье, а мысль о маме! Глаза мои обратились к телефону — и смотреть-то страшно. На автоответчике истерически мигала лампочка — наверное, с утроенной частотой, словно разгневавшись. (Интересно, такое вообще возможно? Может ли мигание участиться, если накопилось слишком много сообщений?)

О ужас. Кошмар, бред, жуть, КАТАСТРОФА. Как если бы не прозвонил будильник и я пропустила свадьбу лучшей подруги, бесплатный перелет на «Конкорде» до Барбадоса, хирургическую операцию, которая могла бы спасти мне жизнь…

Я не должна быть в своей квартире. Я должна была приехать к маме. Я обещала, она только при этом условии отпустила меня на день рождения. Ну, как я могла забыть? И сегодня утром — как я могла снова уснуть? Как я могла вспомнить о ней только сейчас?

Я нажала кнопку воспроизведения, и, когда бесстрастный голос Маргарет Тэтчер сообщил: «У вас — десять — новых — сообщений», — мне захотелось умереть. Первые четыре оказались от Гэри и Гей этажом выше. Они были очень, очень сердиты. После этого пошли мамины звонки. Первый — в пять утра. «Ты где? Почему не пришла домой? Почему не отвечаешь по мобильному? Я так и не ложилась». Второй звонок был в шесть пятнадцать, затем — в восемь тридцать и в двадцать минут десятого. С каждым разом в ее голосе слышалось все больше отчаяния, а в половине одиннадцатого она уже хрипела: «Мне нехорошо. Это сердце. На сей раз — точно. Где ты?»

Следующее сообщение было оставлено не мамой, а миссис Келли. «Твоя несчастная мать отправлена в клинику в ужасном состоянии, — ледяным тоном сообщала она. — Если ты найдешь время позвонить домой, мы все будем тебе крайне признательны».

TO: Susan…inseattle@yahoo.com

FROM: Gemma 343@hotmail.com

SUBJECT: Страсти улеглись аж через три дня

Я только сегодня пришла в себя.

У мамы, хвала господу, с сердцем все оказалось в порядке. Был очередной приступ паники. Медсестры провели с ней воспитательную работу — на предмет «тратить понапрасну время полицейских равносильно преступлению». Но после того как она поведала им об уходе отца и моем исчезновении, они обратили весь гнев на меня, и я почувствовала такие угрызения, что покорно выслушивала все их упреки.

Папы по-прежнему так и нет. Всю прошлую неделю я работала как автомат, и времени задуматься у меня на самом деле не было. Но теперь, когда обычная рутина восстановилась, я вдруг поняла, что папы нет уже две с лишним недели. Все это время я словно пребывала в трансе — неужели прошло уже две недели? Но я была готова дать голову на отсечение, что к исходу месяца он вернется.

Коди, миссис Келли, мои сослуживцы — все только и твердят, какой он старый дурак, но стоит мне начать с ними соглашаться, как у меня наворачиваются слезы, на меня начинают смотреть с каким-то подозрением, и я понимаю, о чем они на самом деле думают: что это ведь не мой муж меня бросил. Женам еще можно смахивать слезу, но от дочерей ждут, что они присоединятся к общему хору негодования. Я попробовала обозвать его «ополоумевшим старым подонком», и миссис Келли меня похвалила: «Правильно, девочка». Но я тут же расплакалась, чем вызвала ее крайнее раздражение.

В этом деле все какими-то полосами. То мне кажется, я понимаю: папа ушел и все разрушил; потом вдруг оживляюсь и начинаю думать, что он скоро вернется. Но тут меня будто оглушает мысль о том, что время идет, а он возвращаться не собирается, и эта мысль сидит у меня в голове, причиняя еще большую боль, чем прежде. Но, как я уже сказала, давай выждем месяц, это хороший круглый срок.

Да, и насчет волшебной палочки. Спасибо, что напомнила, что меня всегда тянуло к дешевой безвкусице. А что, к слову, безвкусного в моей шапочке для душа под девизом: «Пустите Кити в Нью-Йорк»? Красивая вещица, не говоря уже о функциональности.

Всю эту неделю я опять на работе. Какое облегчение — работать всего по десять часов в день. И иметь в досягаемости магазины. Я занялась покупками. Покупаю какие-то странные вещи. Вчера в обеденный перерыв купила стеклянный брелок в виде переливающегося всеми цветами радуги стилета, да еще с голубым цветком на конце. Потом я покрасила ногти в десять разных цветов — каждый последующий более приторно-пастельный, чем предыдущий. Это дань моей не первой молодости.

Ну ладно, пора бежать. Пришли мне какой-нибудь анекдот.

Крепко целую,

Джемма.

В тот вечер по дороге домой, как уже бывало не раз, я заскочила в аптеку взять для мамы очередное лекарство. На сей раз это была ножная мазь от грибка — понять не могу, где она его подцепила, учитывая, что она ни в бассейн, ни в какую общественную баню сроду не ходила. Но прежде чем я сказала, что мне нужно, симпатяга аптекарь возник из-за прилавка и объявил:

— В субботу вечером вы были в ударе.

Вся кровь, которая циркулировала в сосудах моей физиономии, разом прилила к щекам, а ноги и руки опять пустились в дрожь, что меня крайне раздосадовало, поскольку я только-только привела их в нормальное состояние.

— А где мы с вами виделись? — спросила я, с трудом ворочая обескровленными губами.

Он озадаченно помолчал, потом смутился и сказал:

— В «Хэммане».

— В «Хэммане»? — Господи, кого еще я там встретила в субботу вечером?

— Это для вас… неожиданность?

Еще какая. Вся эта история для меня неожиданность. И то, что я встретилась в баре с аптекарем и начисто об этом забыла. И то, что ему дали увольнительную из аптеки. В чем он был одет? Я не могла представить его в цивильном платье, только в белом халате. И был ли он там один или с компанией других провизоров, все — в белых халатах?

— Я тогда малость перебрала, — пролепетала я.

— Суббота же, — миролюбиво произнес он, но вслед за тем напустил на себя строгий вид и изрек: — Вам разве доктор не говорил, что спиртное во время приема антидепрессантов надо исключить?

Что ж, пора.

— Нет, не говорил, — ответила я, — поскольку, видите ли, дело в том, что эти лекарства, которые я у вас покупала, они не для меня, а для моей мамы. Извините, что я вам раньше не сказала, просто как-то к слову не пришлось.

Он сделал шаг назад, смерил меня долгим взглядом, легонько покивал, переваривая информацию, и наконец снова заговорил:

— А для себя вы ничего не брали?

Я перебрала в уме длинный список медикаментов, которые покупала для мамы; не только антидепрессанты, транквилизаторы и снотворное, но и антигистаминные препараты от ее сыпи, антациды от желудка, болеутоляющее от синусита…

— Лак для ногтей был для меня.

— Знаете что? — задумался он. — Я чувствую себя полным идиотом.

— Не стоит, — успокоила я. — Это я виновата, надо было вам сразу сказать. Тем более что вы были со мной так любезны. Несмотря на то что со мной все было в порядке.

— О'кей. — Он еще не справился со смущением.

— А можно полюбопытствовать? — спросила я. — Как там было, в этом «Хэммане»?

— А, неплохо. Только сплошная молодежь.

У меня тут же мелькнул вопрос, сколько же ему лет — до этой минуты он для меня был человек без возраста. По правде сказать, я вообще не воспринимала его как живого человека, просто как некую милосердную сущность, выдающую таблетки для поддержания в моей маме остатков рассудка.

— Это из-за белого халата, — уловил он мои мысли. — Он очень обезличивает. Я, скорее всего, не многим старше вас, Морин, и кстати, до меня только что дошло, что это, наверное, не настоящее ваше имя?

— Конечно. Мое настоящее имя — Джемма.

— У меня, представьте, тоже есть имя, — сказал он. — Джонни.

ТО: Susan…inseattle@yahoo.com

FROM: Gemma 343@hotmail.com

SUBJECT: Чудеса продолжаются

Угадай. Этот парень мне позвонил. Ну, с которым я познакомилась после дня рождения Коди. Оуэн, или как там его зовут. Он хочет меня куда-нибудь пригласить. «Зачем?» — спросила я. «Выпить», — говорит. «Ты целых две недели молчал», — заметила я. «Это я себе цену набивал», — ответил он.

В общем, я ему сказала, что не могу, а он: «Понятно. Хочешь побольше времени проводить со своим ведерком для угля».

На самом деле причина в другом. В том, что в данный момент мама меня ни за что не отпустит. Она отпускает меня только на работу и в аптеку, а сил сопротивляться у меня нет, особенно после того, как я так безобразно себя вела в тот вечер…

Ладно, напиши, как у тебя дела. Кавалера не завела?

Целую,

Джемма.

Кстати, о лекарствах. У мамы кончились снотворные таблетки — она их горстями ела, — так что мне пришлось сесть за руль, и любезный молодой человек, как всегда, стоял за прилавком в белом халате.

— Привет, Джемма, — поздоровался он. — Не Морин, а Джемма. Немного практики — и будет само собой получаться. Как бывает, когда меняют название какой-нибудь фирмы: первое время все с трудом его выговаривают, а потом привыкают.

— Это точно, — согласилась я. — Вы когда-нибудь бываете где-то помимо аптеки?

Он задумался.

— Нет.

— Но почему? Разве нельзя нанять еще кого-то, чтоб вам полегче было?

— Этот «кто-то» у меня есть — мой брат. Но он недавно попал в аварию. На мотоцикле.

Повисла пауза. Я сочувственно запыхтела:

— Давно это случилось?

— В октябре.

— Сто лет назад!

— И еще сто лет пройдет, пока он поправится. Он ногу искалечил.

Я снова сочувственно вздохнула.

— А временного работника днем с огнем не найдешь.

— Но можно же сократить часы работы? Какая необходимость работать допоздна?

— Все знают, что мы открыты до десяти. Вспомните, как вы сами примчались в первый раз. Что было бы, если б мы уже закрылись?

При этой мысли я зажмурилась. У меня на руках оказалась бы мамаша в состоянии буйного помешательства, которое ничем не снимешь. Он был прав.

— Я тоже мало куда хожу. — Мне не хотелось, чтобы он чувствовал себя единственным таким несчастным. — Вот к вам приеду — уже, считай, в свет вышла.

— Как это? — Какой он любопытный! Да и винить нельзя, я бы тоже спятила, сидя в четырех стенах с утра до ночи и читая надписи на упаковках с медикаментами. И я рассказала ему все. Ну, почти все. Про тот звонок, про высветленные пряди Колетт, про папины бакенбарды, про мамин «сердечный приступ» и про то, сколько я в последнее время смотрю телевизор.

Потом кто-то пришел за глазными каплями, и я уехала.

Поскольку я единственный ребенок в семье, я всегда знала, что когда-то мне придется нянчиться с кем-то из престарелых родителей. Но сейчас я еще не была к этому готова. Я думала, это где-то в далеком будущем, и в сознании у меня рисовалась туманная картина, где это бремя делил со мной преданный мужчина. Больше того, я была уверена, что второй из родителей соизволит к тому времени лечь в могилу, а не прыгать в койке с собственной секретаршей. Ну что ж, человек предполагает… Ну вы сами знаете.

В поразительно короткий срок моя прежняя жизнь канула в Лету. Со стороны она мне очень даже нравилась — моя квартирка, мои друзья, моя независимость, — но сейчас было проще уступить маме. А если уж совсем откровенно, то, лишившись отца, я ощутила потребность сблизиться с мамой, единственной из родителей, которая у меня осталась.

Помимо моей воли я втянулась в рутину, заключавшуюся в том, что мы с мамой по большей части сидели дома, как две чудачки. Мне разрешалось отлучаться на работу или в аптеку за ее лекарствами, после чего я возвращалась домой и вечерами напролет сидела с ней перед телевизором, наслаждаясь всегда одинаковым набором передач: две серии «Симпсонов», час на «Баффи», затем девятичасовые новости.

Если я задерживалась на работе, мама смотрела это все одна, а потом, когда я приезжала, пересказывала мне увиденное. По выходным у нас было «Инспектор Морс» или «Чисто английское убийство» — сериалы, которые она всегда смотрела с отцом, и самое странное то, что, никогда не оставаясь одной, я испытывала жуткое одиночество.

Нам с мамой нечего было сказать друг другу. Время от времени она изрекала:

— Как думаешь, почему он ушел?

— Может, из-за того, что дядя Лео и тетя Марго умерли практически один за другим.

У меня тоже сердце разрывается, как о них подумаю, — отвечала мама. — Но я же не завожу себе любовника, как видишь.

— Ну, тогда, может, из-за того, что в августе ему стукнет шестьдесят. Люди часто сходят с ума, когда предстоит круглая дата.

— Мне два года назад исполнилось шестьдесят — и что? Разве я из-за этого крутила с кем-нибудь шашни?

Мы жаждали папиного возвращения, и вся наша жизнь превратилась в сплошное бдение, хотя мы в том и не признавались. Мама бросила готовить, и мы питались одними крекерами, паштетами и концентратами. Стоило мне подняться с дивана, чтобы бросить в рот какую-то крошку, как мама раздражалась, и меня начинало мучить раскаяние.

Никто не верил, что я не могу уговорить отца приехать домой.

— Ты же все умеешь устроить, — удивлялся Коди.

— Ну да, если не считать моей личной жизни. — Это не было самоуничижением, я просто хотела избавить его от необходимости говорить неприятные вещи.

На работе дела обстояли не лучше. Хотя я пока не потеряла ни одного клиента (одна эта мысль уже тянет на Темную Комнату), новых заказов добыть тоже не удавалось, и Франциск с Франческой были не слишком довольны, поскольку, как мне постоянно напоминали, мне надлежало из года в год повышать оборот на пятнадцать процентов. (До прошлого года это были лишь десять процентов, но теперь им вздумалось покупать виллу в Испании, и аппетиты возросли.)

— Новые клиенты с неба не падают, — ворчала Франческа. — Ты должна их искать, Джемма. Волка ноги кормят.

Беда была в том, что я растеряла весь запал. Весь мой бизнес зиждется на моей личной бодрости и энергии. Когда я приглашаю на обед кадровиков крупных компаний, то должна ослеплять их своей энергией и убеждать в том, что их предстоящая конференция просто обречена на то, чтобы стать ни с чем не сравнимым, блистательным и незабываемым мероприятием, которое поневоле озарит и их своим блеском и сиянием.

Все за меня тревожились, особенно Коди.

— Ты совсем нигде не бываешь. Это на тебя не похоже, ты никогда раньше не вешала носа.

— Я и не вешаю. Это все временно, пока папа не вернется. Про себя я дала ему два месяца, чтобы образумиться, а прошло только полтора.

— А если он вообще не вернется?

— Вернется. — Свои надежды я основывала на нескольких факторах, в первую очередь на том, что писем от адвоката насчет «финансового урегулирования» не поступало.

— Если твоя мать так и останется затворницей, тебе придется от нее съехать.

— Я не могу. Она тут же начинает рыдать и задыхаться. Мне проще сидеть дома. Она даже в церковь не ходит. Говорит, религия — чушь собачья.

Коди ахнул:

— Ну, тут она, конечно, права, но я и не предполагал, что все так плохо. Я сейчас приеду.

Он заехал, посидел с мамой и объявил:

— Послушайте, Морин, оттого что вы тут сидите безвылазно, он не придет.

— Если я пойду на танцы или играть в бридж — результат будет тот же.

— Морин, жизнь продолжается.

— Только не для меня.

Спустя некоторое время он сдался, а выйдя в коридор, восхищенно прошептал:

— Упертая у тебя мать!

— А я тебе что говорю? Упрямая как баран.

— Теперь понятно, откуда это в тебе. Нового шоколада нет? Ой! — Он театральным жестом закрыл рот рукой. — Надо думать, что нет. И, судя по твоей маме, она и лежалый-то весь подъела.

Я открыла рот, чтобы возразить, но он решительно перебил и приложил руку к груди.

— Коди Купер. Называю вещи своими именами. Кто-то же должен это делать? Твоя мама всегда была интересной женщиной, в стиле пятидесятых, как Дебби Рейнолдс. А что у нее теперь с волосами?

— Корни отросли, только и всего. В парикмахерскую идти отказывается. — По длине маминых отросших волос я измеряла время папиного отсутствия. Теперь они были уже неприлично длинные.

— Она подвинулась рассудком. — Коди сделал паузу, дожидаясь моей реакции. — И ты тоже можешь. Подумай об этом. — После чего он исчез.

Родителей мы воспринимаем не так, как других людей, и все же я считала маму вполне привлекательной, хоть она и полненькая. Крепкие икры и руки, хорошая кожа, намек на талию. Я пошла в нее, а жаль, потому как такие фигуры нынче не в моде. Долгое время она выглядела моложе отца, теперь же все было иначе, но я не могла припомнить, в какой именно момент это произошло. До нынешнего кризиса она исправно следила за волосами — ну, не какие-то там «перышки», конечно, но я регулярно замечала, что у нее вполне ухоженные волосы и хорошая стрижка — значит, побывала в парикмахерской. Во всяком случае, она старалась. И она любила наряды — нет нужды говорить, что я бы, конечно, в жизни не надела этих шмоток: кардиганы с вышивкой, блузки с блестящими пуговками… Но она их обожала и умела выторговать себе скидку. Во время больших распродаж она самостоятельно, на автобусе, отправлялась в город и всегда возвращалась с победой. «Там был просто конец света — все пихаются, толкаются, всюду сумки и локти, — но я свое получила».

Она с ликованием распаковывала добычу; разложит шмотки на постели и зовет меня угадывать, что почем.

— Господи, откуда я знаю!

— Ну, угадай!

— До или после скидки?

— До.

— Семьдесят пять.

— Семьдесят пять? Это же шерсть!

— Сто.

— Больше.

— Сто пятьдесят.

— Меньше.

— Сто тридцать.

— Да! А теперь угадай, сколько я отдала.

— Сорок?

— Перестань, Джемма, я так не играю.

— Сто.

— Меньше, меньше.

— Девяносто?

— Меньше.

— Семьдесят?

— Теплее.

— Шестьдесят?

— Больше.

— Шестьдесят пять?

— Да! Полцены. И это — чистая шерсть!

Эту процедуру надо было проделать с каждой купленной вещью, причем папа всегда радовался наравне с ней.

— Какая милая вещица, радость моя. — И он часто со всей искренностью говорил мне: — Джемма, твоя мама — очень элегантная женщина.

Стоит ли удивляться, что меня так потряс его уход? Хотя… Его она тоже заставляла угадывать цену, так что, может, я зря удивляюсь?

ТО: Susan…inseattle@yahoo.com

FROM: Gemma 343@hotmail.com

SUBJECT: Предательница

Ни за что не угадаешь, что произошло. На работе прибегает ко мне Андреа и с круглыми глазами восклицает: «Я прочла книжку Лили Райт!» Как будто за это ей полагается медаль. Говорит, книга ей очень понравилась, здорово подняла ей настроение. Потом она увидела мое лицо и примолкла. Господи, какие все бесчувственные!

С того дня, как я запустила в отца шоколадкой, ни я, ни мама его больше не видели. И по телефону он не звонил — ни разу. Можешь поверить? Мне удается поговорить с ним только тогда, когда я застаю его на месте, а Колетт куда-то вышла и не может соврать, что он у зубного. Он не приезжает ни за вещами, ни за почтой — ни за чем. Когда я решила воспользоваться этим предлогом, чтобы заманить его к нам, он попросил меня пересылать ему письма почтой. Но сам не приходит. Он сказал: «Ах, это наверняка сплошные счета и прочая дребедень. Можно не беспокоиться».

Прежде чем продолжать, я сделала паузу. Я собиралась поведать Сьюзан о том, как в последние две недели исправно просыпаюсь в пять утра и лежу, охваченная паникой. Что будет дальше? Мне уже тридцать два, и такое ощущение, что жизнь кончена. Когда все опять вернется в накатанную колею? Мужчины у меня тоже нет — никакого утешения. А если и дальше так будет продолжаться, то он никогда и не появится. Или папа вернется, или… Или что?

Так дальше продолжаться не может.

Но на папу ничто не действовало. Ни извинения и обещания, ни гнев, ни взывание к его чувству долга.

— Папа, — сказала я, — пожалуйста, помоги мне, я одна не могу с этим справиться. Понимаешь, мама… она просто не приспособлена жить без тебя.

— Что ж, придется ей привыкать, — ответил он мягким, но пугающе отстраненным тоном. Ему было плевать.

Все чувства прочь, осталась одна грязь и блуд. В детстве мне казалось, папа все может. У тети Айлиш была любимая шутка — по тем временам очень даже богохульная: «Какая разница между Господом Богом и Ноуэлом Хоганом? Та, что Джемма считает, что Богу до Ноуэла далеко».

Теперь мир для меня перевернулся. И никакого выхода из положения я не видела. Это было невыносимо. Особенно если учесть, что я всегда была папенькиной дочкой. Лет до четырех, когда он приходил с работы, мы с ним, взявшись за руки, отправлялись ему за сигаретами, и я катила перед собой игрушечную коляску. Это повторялось изо дня в день.

Теперь от нашей близости не осталось и следа, и я больше никогда не буду его девочкой. Он нашел себе кого-то еще, и хоть это и глупо, но я тоже чувствовала себя брошенной. Что со мной не так, что он предпочел девицу всего на четыре года старше?

Мама была права — это было как если бы он умер, только хуже.

Больше всего я боялась, что Колетт забеременеет. Тогда вся эта мерзость обретет действительно приличный вид, а нам можно будет распрощаться с прежней жизнью навеки.

Самое печальное то, что я всю жизнь мечтала иметь брата или сестру. Вот вам урок: поосторожнее с сокровенными желаниями, накличете на свою голову.

Теперь всякий раз, разговаривая с отцом, я ежилась от страха, что он скажет: «У тебя будет сестренка или братик». Неужели это неизбежно? Спрашивать я боялась, вдруг надоумишь, но я никогда не отличалась долготерпением, поэтому в один прекрасный день позвонила и сказала:

— Пап, я хочу тебя кое о чем попросить.

— Газон покосить? — встрепенулся он. — Газон до апреля косить не нужно, а косилка в сарае.

— Если Колетт забеременеет… — Я нарочно сделала паузу, давая ему возможность меня перебить и заверить, что ничего подобного не случится. Но он молчал. Я похолодела и усилием воли заставила себя продолжать: — Если она залетит, позвони мне, пожалуйста. Ты меня слышишь? Как думаешь, сможешь ты мне сделать такое одолжение?

— Джемма, зачем ты так?

Я вздохнула. Мне было стыдно за себя.

— Прости. Но ты мне сообщишь?

— Сообщу.

И хотя мне было обидно, что он мне никогда не звонит, эти слова прозвучали как утешение. Возвращаюсь к Сьюзан.

Кроме того, у меня появилась навязчивая идея обзавестись тостером «Хелло, Китти». Розовым, конечно. Он очень миленький, и — только вдумайся! — на каждом ломтике хлеба оказывается нарисована — выжжена! — кошачья мордочка.

Мне удалось установить на папин допотопный компьютер программу доступа в Интернет. Теперь он способен даже выводить на экран цветные изображения тостеров «Хелло, Китти».

Пожелай мне удачи.

Целую,

Джемма.

P.S. Прошло полтора месяца с папиного ухода, и мама держится молодцом. Похудела на шесть кило, перекрасилась в блондинку, сделала аккуратную подтяжку лица и завела тридцатипятилетнего кавалера. Они собираются поехать в отпуск на Кап-Ферра. Учиться вождению она пока отказывается, но это неважно, поскольку ее новый парень (Гельмут, он швейцарец) всегда присылает за ней машину или сам заезжает за ней на своем красном «Астон Мартине».

Я нажала кнопку отсылки, после чего включила папин старый компьютер. Умру, но найду в Интернете тостер «Хелло, Китти».

— Чем ты занята? — Мама вошла в комнату и теперь заглядывала мне через плечо.

— Ищу тостер «Хелло, Китти».

— Зачем?

— Просто… — Я сосредоточенно прочесывала сеть. — Я читала, что у Риз Уидерспун такой есть.

Мама помолчала, потом сказала:

— А если бы Риз Уидерспун надумала спрыгнуть со скалы, ты бы тоже прыгнула?

ТО: Susan…inseattle@yahoo.com

FROM: Gemma 343@hotmail.com

SUBJECT: Настал черный день

Последняя папина шоколадка съедена. Может, хоть это выведет маму из оцепенения. А то лежит целыми днями, погребенная под грудой конфет.

Да, конечно, в прошлый раз это была шутка — насчет ее преображения. Господи Всемилостивый! Кажется, с самого дня, когда папа ушел, она не снимала своего халата. И с его миской для каши так и не расстанется. Что до веса, то она скорее прибавила шесть кило, чем наоборот. Она беспрерывно жует шоколад, говорит: потребляя продукцию его фирмы, она чувствует себя ближе к нему. Целую,

Джемма.

P.S. Я заказала тостер, и теперь мне хочется рюкзак «Барби».

P.P.S. У Гельмута пышная соломенная шевелюра (вроде маминой), он всегда загорелый, у него высокий рост и подтянутая фигура, которая мне почему-то не нравится. Он предпочитает косметику «Ля-Прэри», самую дорогую, с экстрактом черной икры. Он оставил у нас в ванной баночку такого крема, я, конечно, не удержалась и попробовала, так на другой день он закатил мне скандал и обозвал воровкой. Я, конечно, все отрицала, но он заявил, что точно знает, что это я, что я оставила на крышечке отпечаток пальца и что только дикари могут запускать пальцы в такой утонченный продукт и отхватывать себе смачный кусок.

Я возмутилась такой характеристике и пожаловалась маме. Она сидела в постели в шелковом неглиже цвета устриц и вкушала завтрак — один ломтик поджаренного диетического хлеба со злаками с прозрачным слоем меда. Она уже была причесана и накрашена. Я сформулировала свою жалобу.

— Ну, дорогая, — вздохнула она. Никогда в жизни она меня так не называла. — Как бы мне хотелось, чтобы вы перестали ссориться и подружились.

— Не понимаю, что ты в нем нашла!

— Ну, дорогая… — Она повела выщипанной бровью — с каких это пор мама выщипывает брови? — Просто… он необычайно хорош в постели.

— К чему эти откровения? Я все-таки твоя дочь!

Она поднялась. Пеньюар едва прикрывал ее ягодицы. Для женщины шестидесяти двух лет у нее очень красивые ноги. Хотя она теперь всем говорит, что ей только сорок девять и в будущем году она отметит полувековой юбилей.

Я заметила, что, если ей сорок девять, значит, меня она родила в шестнадцать.

— Дорогая, я очень рано вышла замуж.

— А папе, стало быть, было тринадцать.

— Кому? — Она рассеянно улыбнулась.

— Папе. Моему отцу. Мужчине, за которым ты была замужем.

— Ах, это, — отмахнулась она, одновременно небрежно и с сожалением.

ТО: Susan…inseattle@yahoo.com

FROM: Gemma 343@hotmail.com

SUBJECT: Я живу в мире грез

Я написала небольшой рассказ. Думаю, тебе понравится.

Ноуэл Хоган спокойно наблюдал за матчем в гольф, когда сверху снова раздался сильный грохот, такой, что закачалась люстра. Гэри и Робби устроили у себя погром, но подняться и всыпать им по первое число у Ноуэла не было сил. Да и что толку, они над ним лишь посмеются. Он вернулся к матчу и сказал себе, что это нормально, когда дети кидаются телевизором, а не подушками.

Колетт отправилась в город и оставила детей на него. Сказала, это будет для него хороший шанс наладить отношения с психованными маленькими негодяями (это его слова, а не ее), но он не мог отделаться от подозрения, что ей просто захотелось пройтись по магазинам без виснущих на руках детей.

Спустя некоторое время грохот стих. Черт. Что еще? С упавшим сердцем он увидел, как Робби и Гэри входят в гостиную с одинаково порочным выражением лица. Забавно: оба — просто копия матери, но у нее выражение совсем не такое. Или…

Гэри взяла в руки пульт и небрежно переключила каналы.

— Я смотрю матч, — сказал Ноуэл.

— Старый козел! Это не твоя квартира.

Гэри пощелкала пультом, оставила без внимания все интересное и остановилась на трансляции официальных похорон какого-то кардинала. На экране медленно двигалась похоронная процессия.

Тишина в комнате нарушалась монотонными погребальными песнопениями.

Робби изрек:

— Мы тебя ненавидим.

— Да, ты нам не отец.

— Скорее тянешь на деда. Только еще старше.

Ноуэл молчал. Не мог же он им сказать, что он их тоже терпеть не может. Он еще надеялся завоевать их расположение.

— Она поехала тратить твои денежки, — продолжала Гэри. — Она же только из-за этого с тобой. Накупит всяких классных вещей себе, мне, Робби и нашему папе, а когда деньги у тебя кончатся, она тебя выгонит. Если ты к тому времени не окочуришься.

Своими грубыми ремарками Гэри попала в точку. Колетт и впрямь с ошеломляющей скоростью тратила его деньги.

— Съешьте по шоколадке. — Ноуэл знал, что дети любят сладкое.

— Да ну… Это дерьмо, а не конфеты. Вот «Ферреро Роше»…

Наконец в двери повернулся ключ. Слава богу. Вошла Колетт и бросила на стол кучу пакетов из «Маркса и Спенсера».

— Привет, любимый. — Она поцеловала Ноуэла в нос и лукаво добавила: — А у меня для тебя подарок.

Неужели пироги со свининой, обрадовался Ноуэл. С жирком вкуснее не бывает. Что за женщина! Правильно он сделал, что ушел от своей милой женушки, даром что та тридцать пять лет хранила ему верность.

Колетт полезла в сумку и выудила сверток, хрустящий точь-в-точь как пакет с пирогами. Но это оказались не пироги. Это был бюстгальтер. Нейлоновый, черный с бирюзовым. Довольно смелый. Рука Колетт нырнула обратно и достала такие же трусики.

— Милые штанишки, — бесстрашно произнес Ноуэл.

— Это не штанишки. — Колетт игриво швырнула в него кружевным клочком, тот приземлился ему на темечко, растрепав зачесанные через лысину волосы и наэлектризовав всю его седую голову. — Это упряжь.

Упряжь. Ноуэл знал, что это означает. Это означает, что сегодня она будет настойчива. Опять. Но сначала будет показ мод, Колетт станет выхаживать по спальне в своих модных трусиках, демонстрировать ему задницу и танцевать вокруг пресса для глажки брюк — за неимением шеста. И так — каждый вечер.

Она была ненасытна, он — вконец измучен.

— Там у тебя еще что-то в пакете? — спросил он, все еще надеясь на пирог со свининой.

— А как же! — Она выудила на свет такой же пояс с резинками.

Ноуэл жалобно кивнул. Безумием было ожидать, что она привезет ему пирогов со свининой. Никогда ему их больше не видать. Колетт говорит, он уже не молод, организм изношен, артерии все в бляшках.

Но низкокалорийная диета, на которой она его держала, была убийственна.

КОНЕЦ

Что скажешь? Может такое быть, правда? Вот было бы здорово! Все бы отдала, чтобы он только вернулся домой.

Пора было нанести визит Джонни Рецепту. Он оказался занят разговором с дамой, которая жаждала получить эффективное средство от грудного кашля.

— Вот Джемма, наверное, знает.

— Знает что?

— Сколько надо взять с собой денег в Париж на выходные?

— Много, — ответила я. — Очень много.

— Он считает, четыре сотни хватит. — Миссис Грудной Кашель кивнула в сторону Джонни.

— Ну, это уж как минимум. В Париже прекрасная обувь. И украшения. И одежда. Еще о ресторанах не забудьте. — Господи ты боже мой! — Хотела бы я съездить в Париж!

— Я тоже, — поддакнул Джонни. Мы встретились взглядами.

— Я тебя свожу, — сказал он. — На пару недель.

— Тогда уж лучше на месяц. — Мы оба расхохотались. Миссис Грудной Кашель с улыбкой смотрела на нас.

Но когда мы с Джонни угомонились, посмотрели друг на друга и вновь зашлись смехом, улыбка у нее померкла.

— А что смешного?

— Нет, ничего, — задохнулся Джонни. — Ничего. — Это-то и было самое смешное.

ТО: Susan…inseattle@yahoo.com

FROM: Gemma 343@hotmail.com

SUBJECT: Новое свидание

Ни за что не угадаешь. Этот малыш Оуэн мне опять позвонил. Сказал, что посмотрел на свою ногу — чего-то в ней недоставало, и понял, что исчез огромный синяк, который я ему поставила, когда § прошлый раз спихнула с кровати. Спросил, есть ли надежда на повторное представление, и, кажется, застал меня врасплох, потому что я ответила — да. Окончательно еще не сговорились. Не знаю, как стану отпрашиваться у мамы, но что-нибудь придумаю. Я собираюсь повеселиться всласть…

Целую,

Джемма.

Это хорошо, что я собралась куда-то сходить. Постоянное, часами, сидение дома с мамой губительно сказывалось на моем восприятии реальности. Я беспрерывно фантазировала на тему рушащихся отношений папы с Колетт и затем сочиняла свои короткие эссе. Это было мое единственное утешение. Я создавала воображаемый мир, в котором, помимо всего прочего, Колетт теперь отказывалась работать, мотивируя тем, что у нее есть муж; у папы возникли неприятности с начальством, и он постепенно начинает приходить в себя.

До чего же я хотела, чтобы мама с папой опять были вместе. Было ужасно ощущать себя членом разрушенной семьи, хоть мне уже и исполнилось тридцать два.

Я забросила свои фантазии на тему фермера-кинорежиссера и целиком посвятила бессонные утренние часы сочинению разнообразных сюжетов по образу и подобию всяких романтических историй, которые все до единой заканчивались счастливым воссоединением моих родителей. Особенно мне нравился тот, где под каким-то предлогом — скажем, в связи с днем рождения общего друга — им приходится вместе совершать длинное путешествие, машина посреди дороги ломается, и они оказываются в домике в какой-то глуши, разыгрывается гроза, свет вырубается, они слышат какой-то странный шум и по соображениям безопасности спят в одной постели.

Но самым любимым моим сюжетом был тот, где папа заезжает к маме якобы затем, чтобы забрать почту. У нее красивая прическа, она скромно, но очень удачно подкрашена и одета в саронг и купальник. Выглядит — закачаешься.

— Ноуэл, — говорит она с теплотой, которая его повергает в смущение. — Как я рада тебя видеть. Я как раз собиралась обедать. Не хочешь составить компанию?

— Ну… не знаю. У тебя что на обед?

— Поджаренные тосты с сыром и ветчиной и бутылочка дивного шардонне.

— Колетт мне сыр не разрешает.

— А меня Гельмут считает вегетарианкой, — сухо отвечает мама.

— Значит, тебе тоже нельзя.

— Вот как? — По маминому лицу медленно ползет коварная улыбка. — А давай нарушим. Если ты никому не скажешь, то и я буду молчать.

— Ну, хорошо.

— Сегодня такой чудесный день, давай сядем в саду.

Они устраиваются за столиком, и солнце им улыбается. В колышущиеся на ветру пурпурные цветки наперстянки влетают и с сытым жужжанием вылетают трудолюбивые пчелки. Мама надевает темные очки от Шанель. Помада у нее такая стойкая, нисколько не бледнеет от еды. Папа смотрит на чудесный сад, некогда являвшийся его большой гордостью и отрадой — до того, как его поманила кружевная «упряжь».

— Я и забыл, какой тут солнцепек.

— А я — нет. — Мама вытягивает загорелую ногу. — Это же кильмакудская Ривьера, дорогой. Ну же, рассказывай. Как тебе живется с Клодетт?

— С Колетт.

— Ой, прости. С Колетт. Все в порядке, да?

— Прекрасно. — Сказано скорбным тоном. — А как у тебя с Гельмутом?

— Восхитительно. С таким обилием секса даже не знаю, что делать.

— А… Гм-мм…

— Секс… — машет рукой мама, слизывая с пальцев сыр. — Только о нем они и думают, эти молодые люди. Можно подумать, они его только что изобрели. Все это грустно.

— Ага. Готовы выжать тебя до капли. — Папу вдруг прорывает. — Что плохого в том, чтобы просто пообниматься? Почему всякий раз нужно все доводить до конца? Почему я не могу хотя бы раз лечь в постель и сразу уснуть?

— Точно. Это очень надоедает.

Они умолкают. (Разумеется, полное взаимопонимание.)

— А у Клодетт, кажется, двое детишек? Как они? Такой возраст, что брызжут энергией, так ведь?

— Ага. — Сказано угрюмым тоном.

— С ними сладу нет.

— Ага. — Он поднимает на нее удивленные глаза. Раньше она такой пикантной не была, правда?

— И чем дальше, тем хуже. Ты еще подожди, когда у этой барышни переходный возраст наступит… Она тебе задаст шороху!

Ноуэл не представляет себе, как можно задать еще большего шороху, и внезапно мысль о возвращении к Колетт повергает его в пучину отчаяния.

— Я, пожалуй, пойду. Мне надо забрать Гэри с танцев.

В прихожей он чуть было не забывает свою почту, но мама ему напоминает.

— Ты бы и голову свою оставил, если бы она не была закреплена, — нежно проговорит она. В полумраке прихожей, в своем голубовато-зеленом купальнике, она удивительно похожа на ту девушку, которую он когда-то взял в жены.

— Рада была тебя повидать, — говорит она и целует его в щеку. — Передай привет Клодетт. И не забудь, — добавляет она с озорной улыбкой, — про сыр. Я не проболтаюсь, если и ты будешь держать язык за зубами. Пусть это будет наш маленький секрет.

ЖОЖО

Понедельник, 14:35

Из-за двери показалась голова Мэнни.

— Жожо, пришел Кит Штайн.

— Кто такой Кит Штайн?

— Фотограф из «Книжных известий». Будет вас снимать для статьи.

— Ах да! Дай мне две минуты, — ответила Жожо. Она скинула ноги со стола и спрятала кроссворд, который никак не могла решить. Затем вынула из волос шпильку, державшую пучок. Каштановые волны рассыпались по плечам.

— Ой, мисс Харви, какая вы красивая! — восхитился Мэнни. — Только вот косметика немного потускнела. — Он протянул ей сумочку. — Сегодня вы должны выглядеть на все сто.

Уговаривать Жожо было излишне. «Книжные известия» читает весь издательский мир. Это для всех — главный ориентир.

Она открыла косметический набор и освежила алую помаду. Жожо предпочла бы тон посветлее или бежеватый. Но когда она единственный раз пришла на работу с такой помадой, на нее стали как-то странно посматривать. Марк Эвери сказал, что вид у нее какой-то больной, а Ричи Гант посочувствовал ее тяжелому похмелью.

То же и с волосами; никакая другая прическа ей просто не шла. Отпустить подлиннее — и она станет похожа на встрепанную художницу; а сделать короче… В двадцать с небольшим, вскоре после переезда в Лондон, она сделала себе озорную, как ей казалось, стрижку, и при первом же посещении паба бармен смерил ее подозрительным взглядом и спросил: «Сынок, а тебе сколько лет?»

На этом эксперимент с короткой стрижкой был признан неудавшимся — как и с прочими попытками изменить свой облик.

— Туши побольше, — посоветовал Мэнни.

— Да ну тебя с твоими гейскими штучками, — возмутилась Жожо.

— Какая вы некорректная! Нет, про тушь я серьезно говорю. Два слова: Ричи Гант. Пусть ему хуже будет.

При этих словах Жожо, неожиданно для себя, кинулась с удвоенной энергией накладывать очередной слой туши.

Стремительно пройдясь по лицу — румяна, маскирующий карандаш, блеск для губ, — Жожо в последний раз расчесала волосы и приготовилась предстать перед фотографом.

— Очень сексуально, босс. Просто шик!

— Зови его.

Увешанный железом, Кит вошел в кабинет, остановился и расхохотался в голос.

— Вы похожи на Джессику Рэббит! — восхищенно произнес он. — Или на ту рыженькую актрису пятидесятых годов. Как ее? — Он несколько раз притопнул ногой. — Кэтрин Хепберн? Нет.

— Спенсер Трейси?

— Это разве не мужчина?

Жожо сдалась.

— Рита Хейворт.

— Вот! Вам это уже кто-нибудь говорил?

— Нет, — улыбнулась она. — Никто. — Он смотрел так лучезарно, что обижаться было грех.

Кит снял с себя груз, оглядел крохотную комнатку, всю уставленную книгами, смерил оценивающим взглядом Жожо, после чего еще раз обвел взором кабинет.

— Давайте внесем кое-какие изменения, — предложил он. — Не будем снимать вас, как обычно делается, в позе Уинстона Черчилля за письменным столом, а лучше произведем небольшую перестановку.

Жожо ледяным взглядом уставилась на Мэнни.

— Что ты ему наплел? Заявляю категорически: топ я не сниму.

Кит оживился.

— А вы способны и на такое? Это было бы весьма кстати. Нужные места закрыть большими пальцами, и…

Жожо смерила его таким взглядом, что он осекся, а когда снова заговорил, игривости в нем поубавилось.

— У вас классный стол, Жожо. Что, если вы уляжетесь на нем на боку и многозначительно подмигнете?

— Я литературный агент. Имейте совесть!

— У меня идея, — подал голос Мэнни. — Что, если нам воспроизвести тот знаменитый кадр с Кристин Киллер? Помните?

— Где она сидит верхом на кухонном стуле? — уточнил Кит. — Классическая поза. И удачная.

— Но она была без одежды.

— Вам это не обязательно.

— О'кей. — Жожо решила, что это лучше, чем вытянуться во весь рост на столе, опершись на локоть. Надо с этим закончить поскорей, у нее куча работы, а полчаса она уже угрохала на кроссворд.

Мэнни стремглав вылетел из комнаты и вернулся со стулом, Жожо его оседлала, чувствуя себя круглой идиоткой.

— Фантастика! — Прежде чем начать снимать, Кит опустился перед ней на колени. — А теперь улыбочку. — Но вместо того чтобы щелкнуть затвором, он опустил камеру и снова встал. — Мне кажется, вам не очень удобно, — пояснил он. — Это костюм виноват. Вы не могли бы снять жакет? Только жакет, — поспешил добавить он.

Этого Жожо не хотелось, во всяком случае — не на работе. В своем костюме в тонкую полоску она чувствовала себя безопаснее, и без жакета она все время будет бояться, что грудь слишком выпирает. Без жакета ее тело начинало вести себя так, что невольно напрашивалось сравнение с кружкой кофе: когда ее расплещешь — наружу выливается столько, что диву даешься, как оно там все помещалось. Но она решила, что в данном случае грудь будет прикрыта спинкой стула, сняла жакет и вновь оседлала стул, прижимаясь грудью к спинке.

— И еще, — сказал Кит, — вы не могли бы закатать рукава блузки? И расстегнуть еще одну пуговку у ворота? Только одну, большего не прошу. И знаете что? Встряхните головой, пусть волосы попышнее рассыплются.

— Представь себя распутной, — предложил Мэнни.

— А ты представь себя в очереди на бирже труда.

— Давайте приступим, — остановил их перебранку Кит. — Жожо, смотрите на меня. — Щелк! — Мне говорили в редакции, что раньше вы работали в Нью-Йорке полицейским. Это правда?

Щелк!

— Да что с вами такое, ребята? — Все просто балдеют оттого, что она когда-то была офицером полиции. Даже Марк Эвери считает, что если вообразить, как Жожо вышибает ногой дверь и защелкивает на руках злодея наручники со словами: «Вы арестованы!», то это лишь добавляет ей притягательности в сексуальном смысле. — У вас что, своих женщин-полицейских нет?

— Здесь все иначе, они ходят в ботинках на низком каблуке, и волосы у них жидковаты.„Так вы действительно служили в полиции?

— Года два. Щелк!

— Круто.

Ничего крутого. Грязная работа, а телевидение все норовит преподать в каком-то героическом ореоле.

— И дверь вышибать ногой приходилось?

— Что ни день! Щелк!

— А под прикрытием работали?

— Да сплошь и рядом. Мне поручали соблазнять боссов мафии. Спать с ними и выпытывать секреты.

— ПРАВДА? Щелк!

— Нет. — Она рассмеялась.

— Оставайтесь так! А стреляли в вас? Щелк!

— Без конца.

— Голову чуточку назад. А вы стреляли? Щелк!

— А то!

— Улыбочку! И убивали? Щелк! Щелк! Щелк!

Понедельник, вторая половина дня

Кит ушел, Жожо запихнула себя назад в жакет и собралась продолжить работу, когда ей позвонил Мэнни.

— С вами хочет поговорить Эймон Фаррел.

— Что еще?

— Я так понял, что «Индепендент» сегодня опубликовал хвалебную рецензию на Ларсона Коузу, а Фаррелу обидно, что не он. Навешать ему лапшу на уши и отмазаться?

— Как ты любишь это повторять! Зря я тебя научила. Нет, соедини.

Раздался щелчок, и возмущенный голос Эймона Фаррела заполнил эфир и сам воздух кабинета:

— Жожо, мне надоели эти штучки с Коузой.

Он высказал все, что накипело, а Жожо лишь рассеянно поддакивала и изучала состояние своих ногтей. Один требует внимания. Надо будет заняться, как только закончится разговор.

— …Плагиат… Я первый… — разорялся Эймон. — …Всем обязан мне… Все дело во внешности… смазливый гаденыш… — Жожо на мгновение отняла трубку от уха — только чтобы убедиться, что она еще не задымилась. Он тем временем продолжал: — И знаете, как они его назвали? «Младотурком». Это же я «младотурок», черт подери!

Бедняга, подумала Жожо. Такое она уже проходила с другими авторами. Первый приступ восторга в связи с собственной публикацией быстро уступал место зависти. Они вдруг замечали, что не одни на литературном рынке — в мире есть и другие писатели! И эти другие получают хвалебные рецензии и крупные авансы. Не так просто, оказывается, взойти на борт этого корабля, особенно для таких, как Эймон, кто поначалу имел большой успех. В свое время его называли «младотурком», вундеркиндом. Теперь такие же характеристики отвешивались кукушонку Ларсону Коузе.

Эймон устал разоряться.

— И что вы намерены предпринять? Не забудьте, вы имеете комиссионные с моих двадцати пяти тысяч фунтов.

Ах, если бы!

Она выбила Эймону аванс в размере двадцати пяти тысяч за будущую книгу. Одна из самых крупных ее сделок, и очень впечатляющая по всем меркам. В особенности если учесть, что «младотурки» получают хорошие отзывы прессы, но распродаются неважно.

— Десять процентов, которые вы от меня отщипываете, неплохой заработок.

Вот тут ошибаешься, приятель. Жожо из этих денег ни копейки не достается. Чтобы прикарманивать комиссионные с любой сделки, надо именоваться в компании «партнером»; но и в таком случае это никак не может быть больше пяти пунктиков.

Но об этом она умолчала. Он просто злится, стоит ли принимать его выпады на свой счет. Отпустив еще несколько обидных выражений, он резко умолк и сказал:

— Жожо, простите. Простите, ради бога. Я идиот: что я на вас набросился? Просто в этом бизнесе такая жесткая конкуренция, похлеще, чем в любом другом. Меня это доканывает.

«Ага. Вот бы попробовал агентом поработать, тогда узнал бы, какая тут конкуренция», — подумала Жожо. А вслух сказала:

— Я понимаю, полностью вас понимаю. Не берите в голову.

— Жожо Харви, вы сокровище. Вы лучше всех. Можете выкинуть из головы все, что я только что говорил.

— Уже выкинула.

ТО:Jojo.harvey@LIPMANHAIG.co

FROM: Mark.avery@LIPMAN HAIG.co

SUBJECT: Скучаю

Скучать (гл.): 1. В ком-то (чем-то) нуждаться. 2. Тосковать. 3. С грустью ощущать чье-либо отсутствие. Напр.: Я по тебе скучаю.

Мхх

ТО: Mark. avery@LIPMAN HAIG.co

FROM: Jojo.harvey@LIPMAN HAIG.co

SUBJECT: Невезуха

Невезуха (простореч.) — невезение — отсутствие удачи, неблагоприятное стечение обстоятельств, неудачное решение. Напр.: Поездка на книжную ярмарку на целую неделю.

\J J XX

P.S. Я тоже с грустью ощущаю твое отсутствие.

Десятью минутами позже

Снова позвонил Мэнни.

— Звонит ваша двоюродная сестра Бекки, та, что так на вас похожа, но не такая классная, если судить по фотографии у вас на столе. Мне кажется, она хочет сегодня вытащить вас куда-нибудь, что-то она там невнятное бормотала насчет «Экспресс-пиццы». Если вам, девушки, понадобится мужская компания, с удовольствием отменю заказ на эскорт-услуги, который у меня есть от агентства на сегодняшний вечер, и проведу его с вами. Принимается или отклоняется?

— Соедини.

— Не так надо было сказать. «Принимается» — вот как.

Жожо вздохнула:

— Принимается.

Понедельник, 19:10

К тому моменту, как Жожо села заполнять опросник «Книжных известий», большинство ее коллег уже разъехались по домам.

Имя, фамилия Жожо Харви

Возраст 32

Послужной список

Три года в полиции Нью-Йорка (это правда). По приезде в Лондон несколько месяцев работа официанткой в баре, шесть месяцев — рецензентом в агентстве «Кларис», затем — ассистентом и младшим агентом. Четыре года назад получила должность агента и через полтора года перешла на работу в агентство «Липман Хеш».

Ваш любимый запах? Марк Эвери

Написав это, Жожо подумала: вот бы прямо сейчас его вдохнуть!

Нет, минуточку, это писать нельзя. Она поспешно перечеркнула надпись столько раз, что чуть не продрала лист. Что, интересно, другие отвечают на этот вопрос? Она пролистнула предыдущие выпуски и выяснила, что один старикан с галстуком-бабочкой написал: «Запах времени, исходящий от раритетного первого выпуска». Другой, с еще более крупным галстуком-бабочкой: «Запах свежих чернил, исходящий от первого романа начинающего писателя».

Ричи Гант (без галстука, поскольку с футболкой галстук вроде не носят) написал: «Запах денег», — и в этом его прагматизме заключалась вся его издательская мотивация. Однако, вынуждена была признать Жожо, надо отдать должное его откровенности…

Что повергает вас в депрессию?

Ричи Гант

Подумав, Жожо снова перечеркнула написанное.

Ваш девиз?

Ричи Гант должен умереть!

Нет, так тоже не напишешь.

Господи! Она сама жаждала, прямо-таки рвалась заполнить этот опросник, но это оказалось куда сложнее, чем можно было предположить.

Кем из современников вы больше всего восхищаетесь? Марком Эвери

Кого из современников вы более всех презираете? Жену Марка Эвери? Нет, нет и нет! Его женой должна стать я — см. следующий вопрос.

Какие черты человеческой натуры вам более всего отвратительны в других?

Интерес к женатым мужчинам.

Что бы вы хотели изменить в своей жизни? Наличие у моего возлюбленного жены и двоих детей не в счет ?

Может, написать про бескомпромиссный характер? Или чрезмерную упертость? Нет, подумала Жожо, надо написать про икры. Они у нее слишком толстые, так что высокие сапоги не наденешь. Даже сапоги-чулки, которые отлично тянутся, и то проблема. Это, может, и не единичный случай, но застегнуть «молнию» до конца Жожо никогда не удавалось. Как следствие она всегда надевала на работу брючные костюмы. Они, можно сказать, стали ее фирменным знаком. (Еще одним.) Как вы расслабляетесь?

С помощью секса с Марком Эвери. Либо, если его под рукой нет, бутылочкой «Мерло» и передачами о природе, особенно о детенышах морских котиков.

Что может вызвать у вас слезы? Бутылочка «Мерло» и передачи о природе, особенно о детенышах морских котиков.

Вы верите в моногамию?

Да. Я, конечно, понимаю, что не имею на это права. Да, я лицемерка. Но я никогда не думала, что с Марком так все получится. Я вообще не из таких.

О какой книге вы жалеете, что ее издал другой агент?

Ну, это просто. Впрочем, она бы и под пыткой в этом не призналась. Это была книга «Гонщики», которая сейчас у всех на устах. Роман великолепный, если не считать того, что агентом выступал Ричи Гант — а не Жожо, — который выбил для автора аванс в миллион сто тысяч фунтов. У Жожо случались подобные удачи, но меньшего калибра, и черная зависть одолела ее еще до того, как Ричи Гант специально пришел к ней в кабинет, чтобы помахать у нее перед носом контрактом и прокаркать: «Читай и рыдай, янки».

Кем вы себя представляете через пять лет?

Партнером в агентстве «Липман Хейг». И, надеюсь, гораздо раньше, чем через пять лет. Скажем, как только кто-то уйдет на пенсию.

В «Липман Хейге» было семь партнеров — пятеро в Лондоне и двое в эдинбургском отделении. Было еще восемь агентов, не являвшихся партнерами, и, хотя никогда нельзя было знать, кого из них совет директоров решит продвинуть на место уходящего на пенсию партнера, Жожо искренне надеялась, что выбор падет на нее. Хотя трое ее коллег трудились в агентстве дольше ее, она принесла конторе огромную прибыль — в последние два года ее усилиями было достигнуто больше, чем кем-либо еще.

Ваш любимая фраза?

Нас бьют, а мы посмеиваемся.

Ваши отличительные качества?

Умею свистом подзывать такси и ругаться по-итальянски. Мастерски изображаю Дональда Дака и умею чинить велосипеды.

Назовите пять вещей, без которых вы не мыслите свою жизнь.

Сигареты, кофе, водка с вермутом, «Симпсоны»… Что еще? Ровное сердцебиение?.. Еще раз сигареты.

Предмет вашей самой большой гордости? Отказ от курения. Не знаю. Еще не пробовала.

Каким самым важным урокам научила вас жизнь? У хороших людей бывают плохие волосы.

Жожо сделала паузу. Полная чушь, подумала она и воткнула ручку в шевелюру, где от нее было больше пользы. Пусть этим займется Мэнни. Пора на встречу с Бекки.

Понедельник, 20:45

На Уордор-стрит, несмотря на пронизывающую стужу январского вечера, было еще очень многолюдно. Жожо так стремительно шагала по тротуару, что какой-то бездомный прокричал вслед: «Милочка, где горит?»

Жожо не сбавила шаг, ей очень не хотелось опаздывать.

Жожо и Бекки были очень дружны, практически как родные сестры. Когда Жожо приехала в Лондон и перебивалась с хлеба на воду, работая сначала официанткой, а потом рецензентом в одном литагентстве, она жила у Бекки. Жить вдвоем в такой тесноте — это могло кончиться кровопролитием, но они обнаружили у себя поразительно много общего, хоть и выросли за тысячи миль друг от друга. Выяснилось, что матери у них (которые были родными сестрами) одинаково держали новую мебель в целлофане не меньше года. Когда же дочери плохо себя вели, и та, и другая мамаша говорила: «Я на тебя не сержусь, но ты меня очень разочаровала», после чего следовал подзатыльник, говорящий скорее о гневе, чем о разочаровании.

Бекки с Жожо даже внешне были похожи, с той лишь разницей, что Жожо была повыше и пофигуристей — что-то вроде «25 процентов сверх по той же цене». (У обеих были каштановые волосы, но Бекки носила короткую стрижку и осветляла кончики.)

Прожив несколько месяцев друг у друга на голове, они перебрались в квартиру с двумя спальнями и прожили там несколько лет в полной гармонии, пока Жожо не купила себе собственное жилье, а Бекки не познакомилась с Энди.

Бекки появилась на свет на восемь месяцев раньше, но старшей сестрой в этом тандеме была Жожо. И почему-то она всегда привлекала к себе больше внимания, чем Бекки, кроткая душа.

Бекки уже сидела в «Экспресс-пицце», потягивала красное вино и отщипывала по кусочку чесночный хлеб. Завидев Жожо, она помахала рукой.

Они обнялись, потом Бекки откинулась назад и растянула губы в безмолвном оскале.

— Зубы у меня не почернели?

— Нет. А что, у меня почернели? — Жожо встревожилась.

— Нет, просто я тут красным вином увлеклась… Ты за мной приглядывай.

— О'кей, но я тоже сейчас приступлю. Так что ты тоже за мной приглядывай.

Они изучили меню. Бекки сказала:

— Если я закажу «Венецианскую», ты мне скажешь, если у меня шпинат в зубах застрянет? Представляешь, Мик Джаггер однажды вставил себе в зуб изумруд. Чем, интересно, он думал? Когда еда-то застревает, противно, но камень…

Сделав заказ, Жожо спросила:

— По какому поводу встреча?

Бекки работала в частной медицинской компании и отвечала за работу с крупными клиентами. Доставалось ей — не приведи господи.

— Ты не поверишь, она мне сегодня всучила четыре новые компании на обслуживание. — «Она» относилось к Элизе, начальнице и мучительнице Бекки. — Четыре! И в каждой — десятки служащих. И всем нужен индивидуальный подход. Я с тем, что есть, и то не справляюсь, уже начала делать идиотские ошибки, а будет еще хуже, поскольку мне некогда проверять и перепроверять.

— Бекки, ты должна ей сказать, что это для тебя слишком много.

— А вот это нельзя. Это будет воспринято так, будто я не волоку.

— Но иначе ничего не получится.

— Не могу!

— Раз она нагружает тебя больше и больше, стало быть, она считает, что ты справляешься.

— Ничего подобного! Она нагружает меня затем, чтобы я сломалась и ушла. Она стерва, терпеть ее не могу.

Под впечатлением от грустного рассказа сестры Жожо потянулась за сигаретой.

— Опять курю.

— А как же твоя акупунктура?

— Да всякий раз, как ввинчу себе иголку в ухо, смерть как хочу картофельного пюре. То есть вынь да положь. Но я в пятницу вечером иду на гипноз. Один из наших партнеров, Джим Свитман, мне номерок дал. Он раньше по две пачки в день выкуривал, и вот уже три недели, как и думать забыл.

— Должен же у человека быть какой-то недостаток, — благоразумно рассудила Бекки.

— Это верно, но курильщикам сейчас уж больно нелегко приходится, обложили со всех сторон. Если я хочу курить в рабочее время — изволь выметаться на улицу, а там меня за проститутку принимают.

Бекки отхлебнула вина, потом посмотрелась в ложку, как в зеркало, — проверила зубы. Вверх ногами, зато не черные. Отлично.

— Мне стало полегче. Стоит пар спустить — и все вроде налаживается. Теперь твоя очередь, Жожо. Рассказывай, что у тебя хорошего.

— Ну… В последнее время я что-то ничего не продала. Хороших книг не было. Ну, совсем ничего. А этот паршивец Гант ухитрился за два месяца заключить два больших контракта, и меня это пугает до смерти.

Бекки погрозила пальцем.

— Ну-ка, ну-ка, а разве не ты на прошлой неделе что-то там подписала? Еще рюкзачок от Марка Джекобса себе купила по этому случаю?

— Какой, какой рюкзачок? Это было с гонорара за Эймона Фаррела. Я не говорю о тех авторах, которые у меня уже есть. А мне нужно постоянно пополнять список клиентов. Если и дальше так пойдет, не видать мне годовой премии.

— И рюкзачков таких тебе тогда тоже не видать. Премия, скажи пожалуйста! Ты должна получать проценты со сделки! Стань партнером!

— Над этим я как раз работаю.

— А как твой новый помощник?

— Мэнни? Молодой, сообразительный, остроумный, но… Он все же не Луиза. Надо же ей было забеременеть и меня бросить.

— Через четыре месяца вернется.

— Ты так думаешь? Думаешь, она не уйдет с работы под влиянием нежных чувств к малышу?

— Луиза? Вряд ли.

Луиза была умная девушка, всегда на высоченных каблуках и большая любительница водки с вермутом. Когда забеременела, коктейлям, конечно, пришел конец, но во всем остальном она мало изменилась.

— Плохо мне без нее, — вздохнула Жожо. — Даже поговорить не с кем. — Луиза была единственной в конторе, кто знал о ее отношениях с Марком.

— А как он из себя, этот Мэнни?

— О нет, Бекки. Нет, нет, нет. Тридцать килограммов, совершенно зеленый. Въедливый до невозможности. Любит, чтоб я хорошо выглядела. Считает, что его обязанность за этим следить.

— «Голубой»?

— Да нет.

— Общительный дальше некуда?

— Вот именно. Но умный, черт. Всего две недели как работает, а уже в курсе наших отношений с Ричи Гантом.

— И про Марка тоже знает?

— Да ты что! С ума сошла?

— Когда Марк с книжной ярмарки возвращается? Где она на этот раз?

— В пятницу. В Иерусалиме.

— А ты почему с ним не поехала? — удивилась Бекки.

— Чтобы пропустить рабочую неделю, сидя в отеле в ожидании, когда он вернется с очередных переговоров? — Жожо хотела изобразить негодование, но это у нее плохо получилось. — Нет, ты только представь себе! Целых пять дней в постели. Еда в номер, видеофильмы, каждый день чистые простыни… Что-то особенное есть в гостиничных простынях… Но там слишком много наших, и все в одном отеле. Нас кто-нибудь да засек бы. — Жожо с грустью взирала на пиццу.

В знак солидарности Бекки похлопала ее по руке. Но ничего нового на ум не пришло. С того момента, как четыре месяца назад начался этот роман, они сто раз все переговорили и обсудили, и добросердечная Бекки уже начинала жалеть, что принимает в этом участие.

Житейская мудрость подсказывала, что, раз Марк пошел на сторону, что-то в его браке не ладится. Но роман — это нечто иное, думала Жожо. Невольно чувствуешь себя виноватой. Во всяком случае, с ней было так.

Однако ни один мужчина уже давно не нравился ей так сильно. Последний ее кавалер (Бедняга Крейг) обнищал, потом, когда она решила расстаться, стал слишком навязчив. Предыдущий роман начинался вроде неплохо, но стоило ее возлюбленному (Петушок Ричард) узнать, что Жожо зарабатывает больше его, как начались придирки; его стало раздражать, что она слишком быстро ходит, что носит обувь на каблуках, хотя и так уже вымахала чуть не до ста восьмидесяти, что никогда юбку не наденет.

— Что еще на этой неделе делаешь? — поинтересовалась Бекки.

— Завтра вечером у нас банкет по случаю выхода четвертого романа Миранды Ингланд.

— Ой, а мне экземплярчик не добудешь? Я ее обожаю. А в среду вечером ты как?

— Ох! — Жожо закрыла лицо руками. — Званый ужин. Выходит биография Черчилля. Старперы будут разглагольствовать о Второй мировой войне, а я уткнусь в тарелку с супом, изнывая от скуки.

— Зачем тогда ходить? Это ведь не твоя епархия.

— Дэн Суон попросил составить ему компанию.

— Но он же тебе не начальник. Пошли его в задницу.

Жожо рассмеялась при мысли, как будет отсылать такого интеллектуала, как Дэн.

— Он старший партнер, и, кроме того, он ко мне всегда хорошо относится. Это большая честь, что меня пригласил такой человек. А в четверг я иду на урок йоги. — Пауза. — Может быть. В пятницу у меня сеанс гипноза, а в субботу прилетает Марк.

— В таком случае приходи к нам в воскресенье. Энди жалуется, что тебя давно не видно.

— Давно? Каких-то две недели, даже меньше. Послушай, Бекки, а я не очень вам там мешаю? Третий — лишний. Я ведь к вам хожу только потому, что вы люди семейные, знаете о нас с Марком, и с вами я могу изливаться до бесконечности — вы меня будете слушать. Ничего, что я так? Это же не часто?

— Да ты что, мы тебя обожаем. Приезжай, будем читать газеты, есть мороженое и плакаться друг другу в жилетку.

— По какому поводу?

— По какому хочешь, — великодушно объявила Бекки. — Погода, работа… что шоколадные яйца стали меньше. Сама выберешь.

Спустя час они распрощались. Перед тем как уехать, Бекки приоткрыла рот:

— Посмотри на мои зубы. Не черные?

— Нет, а мои?

— Нет.

— Мало выпили. А зря. До воскресенья.

Вторник, середина дня

ТО: Jojo.harvey@LIPMAN HAIG.co

FROM: Mark.avery@LIPMAN HAIG.co

SUBJECT: Скучаю

Скучать — изнывать, жаждать, желать, хотеть содрать одежду и завалить в постель.

М хх

ТО: Mark.avery@LIPMAN HAIG.co

FROM: Jojo.harvey@LIPMAN HAIG.co

SUBJECT: Тоска

Тяжелое, грустное, суровое, неприятное, огорчительное состояние, которое приходится терпеть недотепам, уехавшим на целую неделю на книжную ярмарку.

J J хх

В среду Жожо отправила Марку шараду.

Марк прислал по электронной почте ответ: постель.

ТО: Jojo.harvey@LIPMAN HAIG.co

FROM: Mark.avery@LIPMAN HAIG.co

SUBJECT: Постель

Когда мы увидимся? Когда мы опять будем вместе? Пожалуйста, сделай так, чтобы это произошло поскорее. Жду ответа.

Мхх

ТО: Mark.avery@LIPMAN HAIG.co

FROM: Jojo.harvey@LIPMAN HAIG.co

SUBJECT: Когда мы увидимся?

Суббота, суб-бо-та, суббо-о-ота, суббота, суб-бо-та, суббо-о-ота, суббота, суб-бо-та, суббо-о-ота, суббота. В субботу вечером. (Или днем.)

JJ хх

TO: Jojo.harvey@LIPMAN HAIG.co

FROM: Mark.avery@LIPMAN HAIG.co

SUBJECT: Суббота

Отлично. Без тебя кровать слишком просторна.

М хх

Пятница, 8:57

Жожо услышала их раньше, чем увидела, — ассистентов и рецензентов, столпившихся вокруг свежего номера «Книжных известий». Они галдели, как стая галок.

Первой ее увидела Пэм.

— Тебя напечатали!

— Прекрасно смотришься!

Ей бросили журнал, Жожо едва увернулась. Ну и снимок! Какая-то киногероиня пятидесятых годов. Волнистые каштановые волосы, закрывающие пол-лица, темные пухлые губы — и подмигивающий глаз. Кит взял именно этот кадр! Это же была шутка, он обещал его не использовать.

— Ответы классные. С таким юмором!

— Благодарю вас, — проговорил Мэнни и поспешил исправиться: — От лица Жожо.

Ваш любимый запах?

Запах успеха.

Кем из ныне живущих вы больше всего восхищаетесь? Собой.

Что бы вы хотели изменить в себе? Добавила бы скромности.

Кого из ныне живущих вы более всего презираете? Себя — из-за недостатка скромности.

Как вы расслабляетесь? В постели. Семь часов кряду.

Какие черты человеческой натуры вам более всего отвратительны в других? Тупость.

Что может вызвать у вас слезы? Резка лука.

Что повергает вас в депрессию?

Отсутствие у меня экстрасенсорных способностей.

Кем вы себя представляете через пять лет? См. предыдущий ответ.

О какой книге вы жалеете, что ее продвигал другой агент? Библия.

Вы верите в моногамию? Это такая настольная игра ?

Ваши отличительные качества?

Умею свистом подзывать такси и ругаться по-итальянски. Мастерски изображаю Дональда Дака и умею чинить велосипеды.

Это был единственный ответ, оставленный Мэнни без изменений. Правда, с ответами личного свойства она его не знакомила.

Назовите пять вещей, без которых вы не мыслите свою жизнь.

Свежий воздух, сон, еда, кровеносная система — и книги.

Ваша любимая фраза?

Вы принимаете «Визу» ?

Что вас больше всего радует? Положительный ответ.

Каким самым важным урокам научила вас жизнь? Везет тому, кто везет.

Отличный финал. Жожо переглянулась с Мэнни, Пэм не сводила с него глаз. Как-то — после определенной дозы алкоголя — Пэм попробовала воспроизвести манеру Жожо многообещающе подмигивать, но преуспела только в том, что сдвинула свою контактную линзу, отчего ресницы у нее затрепетали, как пойманная в сачок бабочка. К тому моменту, как она справилась со своим спазмом, парень, которого она хотела охмурить, уже взял коктейль другой девице.

Однако не все радовались за Жожо. По дороге в кабинет ей попались Лобелия Френч и Аврора Холл, которые до ее появления занимали первое и второе место в списке лучших сотрудников. Сейчас обе ее проигнорировали. Также как и Тарквин Вентворт, средней руки агент, до появления Жожо пребывавший в уверенности, что приставка «дост.» (т.е. «достопочтенный») перед его именем гарантирует ему автоматическое продвижение в партнеры.

11 минут спустя

Жожо еще не успела начать просмотр электронной почты, когда один из старших партнеров — Джослин Форсайт — постучался в дверь и спросил позволения войти.

Англичанин до мозга костей, он постукивал по ладони свернутым в трубочку номером «Книжных известий», потом развернул его точно на фотографии Жожо.

— Милая моя девочка, вы просто литературная виагра. Вы позволите? — Он мотнул головой в сторону стула.

О господи!

— Ну, разумеется.

Тут в дверях показалась голова Мэнни, он кивнул Джослину.

— Привет, Джок. Прошу меня извинить, Жожо, но звонит Эймон Фаррел, он просто вне себя. Он был в «Уотерстоунзе» и увидел, что у них там двенадцать экземпляров книги Ларсона Коузы и только три — его. Говорит, что сменит издателя. Навешать лапшу на уши и отмазаться?

— Что, что? — спросил Джослин.

— Навешать…

Жожо не дала договорить.

— Это означает успокоить его так, чтобы он опять стал радоваться жизни. Скажи ему, что двенадцать штук Коузы там потому, что их никто не покупает. Ну, ты сам знаешь, как это сделать.

— Можно полюбопытствовать, откуда у вас эти меткие выражения? — спросил Джослин. — Из правоохранительной практики?

— Ну да.

— А объяснить можете?

Чувствуя себя в роли дрессированного тюленя, Жожо повиновалась.

— Попробую. Скажем, время от времени кто-нибудь являлся в участок и начинал жаловаться, что на его улице совсем не видно полицейских. И это была правда, патрульных всегда не хватало, всюду никак не поспеть. Но мы говорили: «Не волнуйтесь, у нас масса агентов в штатском и работающих под прикрытием. Вы их не видите, но можете мне поверить, они там есть». И жалобщик уходил совершенно довольный.

— Психологический этюд.

— Вы правильно подметили.

— А еще пример?

Жожо не терпелось заняться электронной почтой, но Джослин был симпатичный старикан. К тому же — партнер!

— Дайте подумать. Ага, вот. Как-то раз приходит в участок дама и говорит, что за ней следят агенты ЦРУ — через электророзетки.

— Нечто подобное было с моей тетушкой, — заметил Джослин. — Только она боялась не ЦРУ, а МИ-5, но это почти одно и то же.

— Тогда можно не продолжать?

— Должен признаться, дорогуша, хоть мне и стыдно, но меня это жутко забавляло.

О'кей. Ну, так вот. Та дама, конечно, была не в себе, и место ей было в психушке. Мы доставили ее домой, и оказалось, что она живет в аккурат напротив магазина одежды, а в витринах там сплошь манекены. Мы и говорим: вон тот манекен — вовсе не манекен, а наша сотрудница, работающая под прикрытием, она за вашим домом будет присматривать.

— И поверила?

— Еще как.

— Понятно. «Навешать лапшу на уши и отмазаться», — повторил он, словно пробуя чужое выражение на вкус. — Чудесно. Надо взять на вооружение. Ну что ж, милочка, пора мне идти. Дела, знаете ли, но я рассчитываю, что вы как-нибудь составите мне компанию за обедом.

— Конечно.

— Кажется, он вам симпатизирует, — шепнул Мэнни, когда Джослин удалился.

— Угу.

— Это вам на пользу. Он же старший партнер.

— Угу.

— Бьюсь об заклад, на переговоры он является в жилете.

— Заткнись.

Две минуты спустя

— Звонил муж Луизы, — сообщил Мэнни. — У нее воды отошли.

— Как, уже? Но ей еще рано…

— На целых две недели, — подтвердил Мэнни.

Вот и хорошо, подумала Жожо. Чем раньше родит, тем раньше выйдет на работу, так ведь?

— Но декретный отпуск она будет гулять целиком. — Он что, читает мысли? — Так всегда делают. Полагаю, мы должны послать ей цветы.

— Кого ты называешь словом «мы», Бледнолицый?

— Я имел в виду вас. Распорядиться?

Обед

Мэнни отправился купить грелку, на этаже царила тишь и гладь. Жожо грызла яблоко, но вдруг шестым чувством ощутила чье-то присутствие и оторвалась от рукописи.

В дверях стоял Марк.

— Ты вернулся!

Она выпрямилась. Вот оно, счастье, положительные эмоции, вызванные появлением Марка Эвери.

Что было своего рода помешательством, поскольку, строго говоря, Марк Эвери не обладал высоким ростом, смуглой кожей и прочими признаками мужской привлекательности, необходимыми для роли героя-любовника. Росту в нем было где-то сто семьдесят пять, но в силу коренастого телосложения казался он даже ниже. Волосы темные, но кожа — без оливкового отлива, обыкновенная светлая английская кожа и английские глаза. Но это не имело никакого значения…

Он улыбался до ушей.

— Видел твою анкету. Высший класс, Жожо. — Он понизил голос. — Семь часов сна, говоришь? Что ж, сделаю, что в моих силах.

Не успела она ответить, как из коридора донеслись голоса — народ возвращался с обеда — и Марк исчез. Они так боялись, что их увидят вместе, что нередко Жожо замирала с раскрытым ртом, так как говорить уже было не с кем — разве что со стремительно удаляющейся спиной.

Четыре секунды спустя

Жожо хотелось вскочить, пусть даже ударившись о край стола, и броситься ему вдогонку — господи, они же не виделись целую неделю! — но она сдержалась.

Она попробовала вернуться к работе, но внезапно заумный второй роман Эймона Фаррела потерял для нее всякую привлекательность. Да он и с самого начала казался ей скучноватым.

Ну и как мне теперь закончить эту бодягу?

Но помощь пришла неожиданно.

Спустя тринадцать с половиной минут

В кабинет ворвалась Пэм, закрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной, как если бы за ней гналась стая псов. К груди она крепко прижимала рукопись.

Постучав пальцем по рукописи, Пэм прохрипела:

— Кое-что интересное.

У Жожо Пэм работала рецензенткой. У каждого агента был свой рецензент — именно так Жожо когда-то попала в издательский бизнес. Рецензенты пропахивали толстые стопки рукописей, которые каждый день поступали в «Липман Хейг». Временами они набредали на шедевр, но по большей части были вынуждены браковать тексты и составлять вежливые письма незадачливым авторам с советом не бросать своей основной работы.

Жожо это напоминало виденный недавно документальный фильм не то о Рио, не то о Каракасе — что о каком-то из латиноамериканских городов, так это точно, — где орды нищих искали себе пропитание на городской свалке. Целыми днями они рылись в горах гниющего мусора, силясь сыскать что-нибудь достойное продажи или обмена.

— Первые три главы творения под названием «Любовь под паранджой», — сообщила Пэм. — Это что-то!

— Кто автор?

— Натан Фрей.

— Впервые слышу. Дай сюда.

Пробежав глазами две странички, Жожо уже не могла оторваться. Все ее чувства обострились до предела, от возбуждения она почти не дышала. Вот повезло, что эту рукопись взяла читать Пэм, а не другой рецензент.

Прочитав три главы, она вскочила с места.

— Мэнни, звони этому парню. Скажи, мы хотим остальное. Пошли курьера.

Чтобы предложить свои услуги этому Натану Фрею, надо будет сначала прочесть всю рукопись. Ей уже попадались книги, в которых после захватывающих трех первых глав в четвертой появлялись какие-нибудь четырехметровые ящерицы.

В ожидании рукописи Натана Фрея Жожо чиркала в блокноте и разгадывала очередную шараду. «Одни заводят романы и обучаются тантрическому сексу, — подумала она. — Я же отгадываю эротические загадки».

Спустя час пятьдесят пять минут (рекорд!)

Мэнни вручил ей всю рукопись. Так бережно, как если бы это был младенец.

— Отлично. Просто здорово! Молодец.

— Ни с кем не соединять?

— Ты просто читаешь мои мысли.

Жожо закинула ноги на стол и углубилась в чтение. Это была изложенная чудесным языком любовная история о девушке-афганке и британском офицере разведки. Из тех редких книг, где есть внутреннее напряжение, пафос, гуманизм и много секса.

Целую вечность спустя

Мэнни просунул голову в дверь.

— Ящерицы есть?

— Пока нет. Буду искать.

— Мы сейчас идем в паб.

— Бездельник.

— Сегодня пятница. Идемте в паб! Я тут уже почти три недели и до сих пор не удостоился от вас халявного стаканчика. А с Луизой, говорят, вы то и дело поддавали.

— Вранье! Последние девять месяцев она была беременна. И потом, мне нужно закончить с этим творением, я уже не смогу остановиться. — Тем более что у нее уже было сильное подозрение, что конец будет трагический — залог положительных отзывов прессы, а может, и литературной премии.

Но Мэнни прав, раньше она чаще общалась с сослуживцами вне работы. Бурные пятничные вечеринки с коктейлями были вполне обычным делом, и нередко они заканчивались тем, что барышни ехали в клуб на охоту за мужиками. Но Жожо своего мужчину уже встретила…

Не успела она вернуться к чтению, как ее окликнул еще один голос:

— Выпить не пойдешь?

Это был Джим Свитман, начальник отдела связей с прессой и самый молодой из партнеров.

— Не-а.

— Что-то ты затворницей стала.

— Тебя случайно не Мэнни подослал? Джим нахмурился:

— Я тебя, часом, не обидел? В подпитии не совращал?

— Нет. И знаешь, как проверить? Зубы у тебя все целы? — Она рассмеялась. — Я должна дочитать эту потрясающую книгу, а в девять у меня свидание с твоим гипнотизером. Бросаю курить, помнишь?

— А, да. Тогда удачи.

— Веселых тебе выходных. Пока.

Она все читала и читала, прошло еще минут двадцать — двадцать пять, когда кто-то сказал:

— Чем ты занята?

Кто еще? Но это был Марк. Жожо радостно просияла:

— Читаю.

— И давно научилась?

Она откинулась на стуле, продолжая держать ноги на столе, и слегка качнулась. До чего же здорово, когда можно смотреть на него столько, сколько душе угодно. На работе она обычно позволяла себе только короткие взгляды украдкой — такое впечатление, будто на Марка она смотрела меньше, чем на других коллег. И все равно боялась, что кто-нибудь скажет: «Ага! Попалась! Пялилась на Марка Эвери? А что у тебя с нашим управляющим партнером?»

— Я думала, ты уже давно дома, — проговорила она.

— Да дел накопилось…

— Как твоя ярмарка?

— Надо было тебе тоже поехать.

— Правда?

Он расплылся до ушей:

— А поцелуя мне не полагается?

— Даже не знаю. — Отталкиваясь ногой, она покачивалась в кресле. — Думаешь, полагается?

Он обогнул стол, она встала. Обхватив его руками за шею, она прильнула к нему, наслаждаясь самим его присутствием, жаром его тела, ощущением у себя за спиной его крепких рук, его запахом — не лосьона после бритья и не одеколона, а чего-то не имеющего названия — запахом Мужчины. Напряжение у нее внутри спало, уступив место неизбывной радости.

Потом она чуть двинула головой, не обращая внимания на колючую щетину, и стала искать губами его рот.

— Жожо, — прошептал Марк, уткнувшись носом ей в шею. Они еще раз поцеловались, и его рука скользнула ей под жакет. Он жарко и шумно дышал ей в ухо, край столешницы больно впивался в бедро. Потом он расстегнул ей жакет, положил руку на мягкую теплую грудь, а у нее от вожделения подкосились ноги.

Она чувствовала, как он возбужден, он с силой нажал ей на плечо, побуждая опуститься. Он был сильный и настроен решительно, но Жожо воспротивилась.

— Все уже ушли, — сказал он и нашел пальцем ее сосок. — Все в порядке.

— Нет. — Она высвободилась. — Увидимся завтра.

Как бы сильно она его ни желала, на работе она этим заниматься не будет.

Пятница, поздний вечер

Жожо, расскажите мне про своего отца.

М-мм… Это шутка, да?

Расскажите о своем отце.

Мы что, снимаемся в фильме Вуди Аллена? Простите, вы меня хорошо слышите?

Я вас слышу прекрасно.

Тогда почему вы молчите?

Это вы должны говорить, а не я. Нет, минуточку, что у нас здесь происходит? Я пришла на сеанс гипноза, чтобы бросить курить.

Чтобы вам помочь, я должна вас лучше узнать.

Это еще зачем? Я видела по телевизору, как гипнотизеры работают, как они заставляют народ представлять себя несмышленышами, потерявшими сигареты. Они их видят впервые в жизни и ничегошеньки о них не знают.

Я не гипнотизер, а гипнотерапевт.

А есть разница?

И большая. Гипнотизеры — артисты, а может, и шарлатаны. А я — профессионал.

О господи! Так вы — психотерапевт!

Вас это беспокоит ?

Нет. А вообще-то да! Я хотела прийти, заглянуть вам в глаза, уснуть, после чего уйти и больше никогда не брать в рот сигарету.

Такая привычка, как курение, имеет глубокие корни. Волшебных решений тут не бывает.

А мне как раз требуется волшебное решение. Значит, после сегодняшнего сеанса я курить не брошу?

Совершенно верно.

И на следующей неделе должна буду прийти снова?

Совершенно верно.

И должна рассказать о своем отце?

Совершенно верно.

Перестаньте повторять одно и то же! И сколько мне предстоит таких посещений?

Какую длину имеет кусок веревки ? Ну, явно больше, чем мое терпение. Так сколько недель должно пройти?

В среднем — от шести до девяти. Благодарю.

У вас, мне кажется, проблема с доверием. У меня нет проблем с доверием. У меня проблема со временем.

Вы можете уйти прямо сейчас.

Я бы с удовольствием, но «Друзей» я уже все равно пропустила, так что могу и остаться. Давайте начнем.

Чем раньше начнем, тем быстрей я брошу курить. Вы хотите знать о моем отце. Послушайте, а курить у вас тут можно? Нет? Это я на всякий случай спросила. О'кей. Отца звали Чарли, он был наполовину ирландец, на четверть итальянец, на четверть еврей. Росту примерно сто девяносто, вес — сто кило, может, чуть больше. Сначала служил в полиции, потом в пожарной охране. Что вас еще интересует?

Что он был за человек ? Как он вас воспитывал ? М-мм… Видите ли, он был… Ну, отец как отец.

Вы были младшей из детей, при этом единственной дочерью. Он относился к вам иначе, чем к вашим братьям?

Ни в коем случае, я всегда была как четвертый сын. О том, что я девчонка, я узнала лет в пятнадцать.

Что в этом смешного ? Не поняла?

Почему вы сейчас смеялись ?Почему вы находите смешным то, что вас относят к противоположному полу?

Ну и ну… Сдаюсь. Я просто шутила. Я просто хотела сказать, что никогда не была этакой куколкой, которая носит нарядные платья и ни за что не испачкает ручек. Можно тут у вас жвачку жевать? Нет? Нет?!!

Так какую одежду вы носили ?

Насчет сигарет я еще могу понять, но жвачка… У меня, между прочим, не простая жвачка, а «Никоретт». Лечебная! И могу вас заверить, что, уходя, я не прилеплю ее к сиденью стула. Что вы сказали?

Так какую одежду вы носили ?

Это надо понимать как «нет», да? Черт! Так что я носила? Что все — джинсы, кроссовки. Черные очки. Искусственный хвост. Боа из перьев. Извините. Только джинсы и кроссовки.

Свои ? Иногда.

А чьи еще?

Братьев. Послушайте, мы были не так богаты, и мы с мамой не придавали большого значения моей одежде.

Чем сейчас занимаются ваши братья ? Служат в полиции.

Все? Нуда…

Выходит, вы росли в сугубо мужском окружении.

Прошу меня извинить, но думаю, моей маме это бы не понравилось. Она настоящая леди. Чуть чертыхнешься — мигом подзатыльник отвесит.

Она била вас по затылку?

А-а… Понимаю, понимаю, куда вы клоните. Просто она не хотела, чтобы ее дети выражались. Старалась прививать нам культуру.

Расскажите о своей матери.

Она англичанка, зовут Диана, работает медсестрой. С папой познакомилась, когда он как-то доставил в госпиталь жертву огнестрела.

Если мама — медсестра, это очень удобно, когда заболеешь, правда?

Вы надо мной смеетесь? Она всегда говорила, что возни с больными ей и на работе хватает. К примеру, если я падала и сдирала коленки, она говорила мне, что у нее в палате лежит девочка с ожогом семидесяти пяти процентов кожи. Или у отца голова разболится — мама непременно скажет, что можно попробовать раскроить ему череп бейсбольной битой, может, легче станет, и тут же предлагала свои услуги.

Значит, родители были несчастливы в браке? Да вы что! Они друг друга обожали. Про бейсбольную биту это она шутила.

Что случилось, когда вам исполнилось пятнадцать? Когда вы узнали, что вы — девочка ?

Вообще-то я всегда знала, что я девочка, просто я росла… ну, наравне с братьями. А в пятнадцать лет я выиграла у одного пацана в пул. Хотите слушать дальше? О'кей, у нас дома, в подвале, стоял бильярдный стол, я всегда с братьями и отцом играла, но они от меня только мокрое место оставляли. Но думаю, имея такую практику, играла я на самом деле неплохо. Потом я познакомилась с этим пацаном, и он мне понравился.

Понравился — в каком смысле ? Ну, понравился. Влюбилась я.

Это было ваше первое увлечение ?

Не-ет, увлечения у меня случались с восьми лет. Только я влюблялась не в живых людей, а главным образом в киноактеров. Ну, например, я была влюблена в Тома Круза. И к Тому Селлеку я была ой как неравнодушна. Может, мне вообще нравились мужчины с именем Том? Знаете, вот я сейчас об этом подумала… Мне ведь и Том Хэнке в «Большом» очень нравился.

Как звали ту вашу пассию ?

Мелвин. Не Том. Может, потому у нас ничего и не вышло.

А что случилось ?

У меня было первое настоящее свидание. Он пришел к нам, и папа ему говорит: пальцем ее тронешь — убью. Потом, нагнав на него страху, говорит: «Развлекайтесь, детки». Ну, мы с Мелвином спустились вниз и сыграли в пул. Я его разделала в пух и прах. Ему это не понравилось, и больше он со мной встречаться не пожелал.

Как вы к этому отнеслись ?

Решила, что он идиот. Нужен мне парень, которому непременно надо быть лучше меня!

Ну вот, мы уже кое-что прояснили. Неужели?

Но время истекло. Приходите в следующую пятницу в это же время.

Суббота, 9:07

Зазвонил телефон. Марк.

Плохие новости. Жожо была к ним почти готова. После недельного отсутствия было естественно, что жена не захочет его никуда отпускать — мусор не вынесен, дети не слушаются, и все такое.

— Жожо? — зашептал он в трубку. — Мне очень стыдно, но сегодня я не смогу.

Она молчала. Нет уж, нечего ему облегчать задачу.

— Сэм попал в беду. — Сэмом звали его сына. — Вчера вечером нам позвонили. Он отправился с приятелями выпить — нам сказал, что видео смотреть, — и допился до того, что угодил в больницу.

— С ним все в порядке?

— Сейчас уже да. Но мы здорово перепугались, и мне надо побыть дома.

Что тут скажешь? Мальчишке тринадцать лет. Дело серьезное.

— А ты откуда звонишь?

— Из сарая.

Из сарая. Окруженный со всех сторон паутиной и флаконами со всякой отравой — от сорняков, от комаров и проч. При мысли о романтичности этой ситуации она чуть не расхохоталась.

— Ну что ж, береги себя, его и… всех остальных. — Жену, дочь, мысленно прибавила она.

— Не сердись, Жожо, ты же знаешь, мне очень жаль, что так вышло. Но есть еще шанс, что завтра мне удастся…

— На завтра у меня планы. Надеюсь, Сэм поправится. Пока. Увидимся в понедельник.

Она положила трубку и натянула плед до подбородка. Ну уж нет, раскисать не будем. Жожо с самого начала знала, во что ввязывается, и была готова к подобным поворотам.

Но она находилась в таком возбуждении от предстоящей встречи, ведь они не были вместе больше недели…

Она бросила взгляд на тумбочку, куда каждый вечер клала новый рюкзачок, чтобы утром первым делом порадовать себя его видом, и выругалась вслух:

— Твою мать!

Зря она вчера не занялась с ним сексом в офисе. Когда встречаешься с женатым мужчиной, надо пользоваться каждой возможностью.

Как это могло случиться? С каких это пор секс на синтетическом ковре — счастье? Как они с Марком Звери дошли до такого?

Он с самого начала был ей симпатичен. Ей импонировало, как он стимулирует своих сотрудников к ударному труду, не прибегая к запугиваниям и унижениям. Было видно, что она ему тоже нравится. Всякий раз, как она проходила по коридору агентства, Марк театрально распластывался по стенке и говорил: «Прочь с дороги! Она летит на всех парах».

Он называл ее Рыжей, она его — Боссом. Разговаривали они обычно с бесстрастными лицами и сквозь зубы, как в старом гангстерском триллере.

Он был хорошим начальником, с таким даже посоветоваться не грех. Жожо, впрочем, старалась ему не докучать; она любила сама выпутываться из сложных ситуаций — если только дело не принимало такого оборота, когда никакие ее ухищрения не помогали. Как было, например, с Мирандой Ингланд, когда они зашли в такой тупик, что Жожо чуть не свихнулась.

Тогда она пришла к Марку, села и объявила:

— Босс, ты будешь в восторге.

— День тянулся так долго, — лениво проговорил он в своей бесстрастной манере. — Как и вся неделя. Как и вся жизнь. И тут появляется она. Что там у тебя, Рыжая?

Она объяснила. Миранда Ингланд — замечательная писательница, но ее карьерой с самого начала плохо занимались. Она хочет уволить своего агента, Лена Макфаддена, и перейти к Жожо. Еще она хочет поменять издательство. Но у Лена на руках контракт с прежним издательством еще на две ее книги. Миранда его подписала; пока документ у него, у нее связаны руки. А поскольку новость о том, что Миранда хочет его уволить, вызвала у Лена приступ ревности, он пригрозил торжественно вручить контракт прежнему издателю, чтобы привязать ее еще на две книги.

— А ты за свой труд ничего не получишь? Пока не будет заключен новый издательский контракт?

— Вот именно. Если, конечно, к тому моменту на ее карьере еще не будет поставлен крест.

Марк уставился в потолок, потом повернулся к ней.

— Первый вопрос: стоит ли овчинка выделки?

— Стоит, это точно. Миранда Ингланд пишет потрясающе, кроме шуток. И она еще долго будет писать замечательные книги и может сделать блестящую карьеру. Но для этого ей нужно сменить издателя. «Пелхэм» в ее раскрутку ничего не вкладывал, а «Докин Эмери» станет. С «Докин Эмери» ее карьера сразу пойдет в гору, мы даже могли бы перекупить права на ее первые две книги и выпустить их заново, с другой редактурой — как новые издания, и если сделать все по-умному, то книжки пойдут на ура.

— Хорошо. Стало быть, проблема в Макфаддене. Что он теряет?

— Свои десять процентов с двух следующих книг.

— А можешь ты у «Докин Эмери» выбить условия пощедрее? Чтобы и Миранда осталась при своих, и от Макфаддена откупиться? Из расчета его десяти процентов.

Жожо призадумалась. «Докин Эмери» очень жаждет заполучить Миранду.

— А знаешь, кажется, смогу.

— Ну, вот тебе и решение.

— Господи, до чего же ты умный.

Она пришла к нему, будучи в полном тупике, настоящая «Ловушка-22»: как ни старайся — все равно в проигрыше. Но он придумал выход, который всех устраивает.

— Ты просто гений, — сказала она. — Спасибо.

Этот эпизод имел место полтора года назад, и после него уважение Жожо к Марку так выросло, что что-то в их отношениях сдвинулось. Они вдруг стали относиться друг к другу намного теплее. Когда по пятницам на летучке она докладывала о сделанном за неделю, Марк теперь улыбался, но смотрел в сторону, и Жожо видела в том знак симпатии; ему нравилось, как она работает, а ей нравилось, что ему нравится.

Но у нее и в мыслях не было закрутить с ним роман — он был женат, что автоматически ставило его вне списка потенциальных кадров. Кроме того, если б она всерьез рассматривала его кандидатуру, то, скорее всего, решила бы, что он для нее староват — ему все-таки уже сорок шесть.

Однако все переменилось в тот день, когда он забрел к ней в кабинет, чтобы попросить представлять «Липман Хейг» на издательском банкете. Пойти должен был он, но жена слегла с мигренью, и ему предстояло вместо нее идти на родительское собрание.

— Я понимаю, надо бы заранее, — сказал он, — но, может, ты сегодня не занята?

Жожо прищурилась.

— Не знаю, не знаю. Сколько я с тебя в прошлый раз взяла?

Она ожидала, что он рассмеется, но по выражению его лица поняла, что что-то не так. Марк даже не улыбался; напротив — словно окаменел. Ее легкомысленное настроение вмиг улетучилось — и уступило место удивлению: прежде он всегда был расположен к шутке, но, возможно, она требует от него слишком многого. При всей симпатии, он ей все-таки начальник.

— Извини, — серьезным тоном произнесла она. — Конечно, я свободна.

И она решила, что все вернулось в обычную колею, но через несколько дней стало ясно, что нет.

В «Парк-Лейн Хилтоне» проходила церемония награждения героев издательского мира, долгая и пышная процедура. Когда Жожо к концу вечера вышла на улицу и, держа в руках босоножки, встала в очередь за такси, появился Марк. За весь вечер она его ни разу не видела.

— Рыжая! — кинулся он к ней. — Я тебя искал.

— Вот она я.

Кто-то из очереди сзади прокричал:

— Марк Эвери, это как, интересно, называется?

— Это называется лезть без очереди.

— Хотя бы честно признается, — донеслось до Жожо.

— Как тебе мероприятие? — спросила она.

— Тра-ля-ля книги, — со смехом проговорил Марк. Он был в легком подпитии. — Тра-ля-ля продажи. — Тут он заметил, что она держит в руках туфли, перевел взгляд ниже и увидел ее босые ноги на холодном асфальте.

Жожо пожала плечами:

— Они мне жали.

Марк покачал головой с радостно-изумленным выражением на лице и стал вместе с ней дожидаться очереди, тихонько напевая себе под нос.

— Мое такси, — сказала Жожо. — Пока. До завтра. Она уже садилась в машину, когда сзади Марк тронул ее за волосы.

— Можно мне с тобой? — спросил он, когда она обернулась.

— Подбросить? Хочешь?

— Нет, я хочу поехать к тебе. Она решила, что ослышалась.

— Нет, — ответила ошеломленная Жожо.

— Но почему?

— Ты женатый человек. Ты мой начальник. Ты пьян. Продолжать?

— Утром я буду трезв как стеклышко.

— Но холостым от этого не станешь. И субординация никуда не денется.

— Ну пожалуйста.

— Нет! — Со смехом она отстранилась от него и села в машину. Прежде чем закрыть дверцу, Жожо сказала: — Я буду считать, что этого разговора не было.

— А я — нет.

На другой день она приготовилась к смущенным извинениям — с закатыванием глаз и фразами типа: «Ну, я вчера и вмазал», — после чего она предложит ему стакан с таблеткой алказельцера в знак примирения. Но ничего такого не случилось.

Она вообще не видела Марка до самого обеда, пока они случайно не столкнулись в коридоре.

При Виде Жожо у Марка что-то произошло с глазами. Ей доводилось слышать о том, что зрачки глаз способны расширяться — слава богу, любовные романы ей присылали пачками, — но до сих пор она не знала, что такое бывает в жизни. И вот, как на заказ, его зрачки начали увеличиваться, пока не закрыли собой всю радужку. Он не сказал ни слова, но все после этого переменилось.

Суббота, 11:12

Не успела Жожо снова провалиться в сон, как позвонили в домофон. Цветы. С тех пор как у нее начался роман с Марком, он заваливал ее цветами. За всю жизнь Жожо не получала такого количества цветов и в каком-то смысле стала их бояться: цветы означали отмененные свидания, выбритую напрасно «зону бикини», поедаемые в одиночестве, вплоть до аллергической сыпи, вазы с клубникой.

В длинной футболке она встала в дверях в ожидании, когда посыльный поднимется в квартиру. Она жила в Мейда-Вейле в квартире на шестом этаже — в многоквартирном доме красного кирпича, из тех, в которых женатые мужчины снимают жилье своим любовницам. Хотя в тот момент, когда Жожо туда въезжала, она не предполагала, что тоже станет чьей-то любовницей. В то время одна эта мысль показалась бы ей смехотворной.

По лестнице двигался вверх огромный букет лилий. Прибыв наверх, лилии заколыхались, силясь передохнуть, и из-за них показался молодой человек.

— Опять вы, — заворчал он на Жожо и под хруст целлофана вручил ей посылку. — Ой, погодите-ка, карточку-то… — Он порылся в кармане и достал крохотный конверт. — Он извиняется и говорит, что искупит.

— А что, тайну частной жизни отменили?

— Какая тайна, я вас умоляю! Я же своей рукой это написал. Чувствую, на сей раз дело серьезное.

— Хорошо. Спасибо. — Жожо шагнула в комнату.

— Вы не могли бы в будущем обходиться без ссор? Ваша лестница меня в гроб вгонит.

Жожо закрыла дверь, опустила букет в мойку и позвонила Бекки.

— Чем занимаетесь?

— Я думала, ты с Марком день проводишь, — забеспокоилась Бекки.

— Планы изменились. Так что у вас там делается? — Она старалась говорить бодрым тоном, уж больно противно, когда тебя жалеют.

— Иду к зубному, — ответила Бекки. — Вчера вечером выпала пломба. А потом с Шейной хотим по магазинам прошвырнуться. Хочешь с нами?

Жожо заколебалась. Ее фигура — грудь, талия, бедра — уже лет сорок пять как вышла из моды. Ходить по магазинам с тощей Шейной было пустым занятиям — Шейна выбирает те, что торгуют одеждой для голодающих подростков.

— Я тебя понимаю, — прочла ее мысли Бекки. — Она нас потащит в «Морган». Но все равно пойдем! Развеемся.

— Нет, подружки, по магазинам вы уж без меня. А вот потом можно и пообщаться.

Суббота, 12:10

— Шейна, у тебя сегодня гости? Я знаю, я в тот раз себя нехорошо вела, но можно мне исправиться? Прости, если нарушаю запланированный порядок, но я согласна на чикен-нагетсы за маленьким столом с детьми.

— Опять, — проворчала Шейна.

— Да, опять.

Одним из побочных эффектов романа с женатиком было то, что приходилось навязываться в гости, причем обычно в последнюю минуту и не всегда в удачную компанию.

— Ты не должна позволять ему так над собой измываться, — проговорила Шейна, которая никому не позволяла над собой измываться.

— Я разве жаловалась?

Шейна щелкнула языком:

— Эх! Ладно, сегодня детей не будет, так что можешь рассчитывать на место за большим столом.

— Класс.

Шейна была давняя подружка Бекки и, когда Жожо перебралась в Англию, стала и ее приятельницей. Она была своего рода знаменитость. Первая темнокожая женщина-партнер в фирме по управленческому консалтингу, где она зарабатывала куда больше своего юриста-мужа Брэндона, целиком находившегося у нее под каблуком. Двое родов не помешали Шейне сохранить плоский, крепкий живот, а ее задница не выказывала никаких признаков сползания со спины на пол. Жили они в большом трехэтажном доме в Стоук-Ньюингтоне, который приобрели за семь с половиной фунтов — ну, за какую-то смехотворную сумму в этом духе. Съеденные жучком и траченные плесенью балки были заменены, худые трубы тоже, и развалюха превратилась в чудесный дом — и в аккурат в тот момент, как цены на недвижимость в том районе взлетели до небес.

Еще Шейна давала изысканные званые приемы. Точнее сказать, изысканными они обыкновенно бывали вначале, пока гости еще не употребили все немыслимое количество выставленного спиртного и не достигли куда большей близости к столу.

Суббота, 14:10, Кенсингтон Хай-стрит

По магазинам Жожо любила ходить одна — тогда можно в любой момент передумать и бросить это дело, не вызывая ни у кого досады. Сегодня она решила пройтись по хозяйственным, накупить красивого постельного белья и каких-нибудь экзотических масел для ванны — этим она занималась постоянно с тех пор, как год и восемь месяцев назад купила квартиру: она не жалела на нее ни любви, ни денег; вместо обычных журналов она вдруг увлеклась изданиями по интерьеру; ее неожиданно стали больше интересовать краски для стен, чем лак для ногтей; она дольше выбирала рамы для картин, чем туфли; купила себе гигантский мягкий диван и мебель в индийском стиле и уже совсем было собралась приобрести кресло с подставкой для ног и встроенной пепельницей, но Бекки отговорила. Короче, она пережила период помешательства на новой квартире.

Понемногу Жожо успокоилась и снова стала покупать «Харперз Куин» — пока не начала встречаться с Марком. Поскольку они никогда не появлялись вместе в обществе, ее квартира превратилась в любовное гнездышко, и приобретение всяких ароматических свечей и простыней из египетского хлопка помогало Жожо ощущать себя хозяйкой.

Но сегодня ей вдруг показалось, что покупать еще один комплект белья вовсе ни к чему — ведь от этого жена и дети у Марка никуда не денутся, — а «сексуального» белья из колючего гипюра у нее уже было столько, что впору магазин открывать. Поэтому Жожо воспользовалась преимуществом шопинга в одиночку и ПЕРЕДУМАЛА. Постельное белье — чепуха, вот одежда — это дело. Проведя десять минут в «Баркерзе», она набрела на чудные брючки, но при виде ценника аж вскрикнула.

— Что-то случилось, мэм? — будто из-под земли возникла продавщица.

Жожо смущенно хихикнула:

— Неудивительно, что вы американцев называете слишком шумными. Это у вас ценник такой? Вот это — цена, да? Не какой-нибудь артикул, а?

— Они чудесно сидят на фигуре. Не хотите примерить?

Жожо прочла имя продавщицы на блузке и сказала:

— Вот, Венди, именно на это нас и провоцируют.

Надо было поскорей уйти, бегом спуститься с эскалатора и затеряться в уличной толпе. Но вместо этого она проследовала за Венди в примерочную, застегнула «молнию» и в мгновение ока стала стройнее, живот исчез, ноги удлинились, а бедра обрели еще большую аппетитность.

— Как на вас сшиты, — прокомментировала Венди.

Жожо вздохнула, быстро прикинула свои финансовые возможности, поняла, что не должна покупать эти брюки, и вопреки своей воле проговорила:

— Какого черта? Надо ловить момент.

Она переоделась в свой костюм и протянула продавщице брюки.

— Цвет только такой? Да? О'кей, сейчас я вас действительно испугаю. У вас еще такие есть?

— Не исключено. А вы не хотите примерить еще что-нибудь? Из других моделей?

Жожо качнула головой:

— Я часто так делаю. Все надо мной смеются, но понимаете, с моей фигурой надо хватать то, что подходит. Однажды я купила пять одинаковых лифчиков. Они, правда, были разных цветов, но, как сказала моя подруга Шейна, это все равно тот же самый лифчик.

Продолжая болтать, Жожо проследовала за Венди к кассе.

— Точно так же поступает моя двоюродная сестра Бекки. Похоже, у нас это семейное. Только Бекки иногда смущается и продавцам говорит, что это она для сестры берет.

Венди сверилась с компьютером.

— Впрочем, я, наверное, тоже смущаюсь, — призналась Жожо. — Иначе с чего бы я стала вам все это рассказывать?

Венди молча стучала по клавишам. Она продавщица, а не психотерапевт. За психоанализ ей не платят.

Суббота, 20:15

Шейна порхала по дому в узком белом ансамбле, оставлявшем открытой восьмисантиметровую полоску блестящего черного живота, и накачивала своих гостей убийственной смесью на основе рома.

— Мой собственный рецепт. Я его называю «Эликсир жизни».

Гости представляли собой сборную солянку из самодовольных всезнаек — коллег Брэндона, проходимцев — коллег Шейны и супругов — ближайших соседей. Еще были старые друзья — в частности, Бекки и Энди.

Жожо взяла предложенный стакан, поздоровалась с гостями и с ужасом поняла, что ей уже скучно, хотя и самую малость.

Столовую освещал неяркий свет толстых восковых свечей, отбрасывавших неровные тени на крашенные белой краской стены. На комодах были расставлены модные композиции из сухих веток — никакой ерунды типа живого лепестка.

— Когда вырасту, — изрекла Бекки, — хочу стать Шейной.

— М-мм… — промычала Жожо. Не так уж и скучно. Но с Марком было бы лучше.

Ее мир в последнее время невероятно сузился, с кем бы она в данный момент ни находилась, ей всегда казалось, что с Марком было бы лучше. Вот что бывает, когда влюбляешься: тебе хочется видеть только одного человека.

Ей понадобилось всего пять секунд, чтобы разглядеть, что все, кроме нее, пришли парами: у Шейны, например, был ее бессловесный Брэндон, у Бекки — Энди. Ноев ковчег. Поскольку Марк был женат, Жожо оказалась в теневой зоне: вроде и не одна, но и пары нет.

Ой-ой. Не стоит так думать.

Внезапно перед ней возникла Бекки. Наклонившись вперед, она шумно выдохнула сестре в лицо:

— Нормально пахнет?

Сегодня стоматолог ей сказал, что десны у нее не совсем в порядке и надо купить электрическую щетку, и Бекки, которая и в лучшие-то времена всегда беспокоилась о своих зубах, решила, что у нее самый настоящий гингивит.

— Пахнет хорошо. А Энди что думает?

— Он ко мне так привык, что не заметит, даже если я скунса проглочу.

Новый укол. Станут ли они с Марком когда-нибудь так близки, чтобы он не заметил, что она проглотила скунса?

Тут Жожо обратила внимание на длинный обеденный стол темного дерева: на нем стояли двенадцать старинных тарелок из сервиза «Плакучая ива», двенадцать серебряных комплектов столовых приборов ручной работы, двенадцать бокалов муранского стекла — и пластмассовая миска с «Телепузиками», такой же детский стакан и нож и вилка с картинками. Это — место Жожо. Шейна давала понять.

Когда сели за стол, Шейна — благо ее намек уже был услышан — забрала миску с «Телепузиками» себе, а Жожо передала тарелку с «плакучей ивой», нагруженную всевозможной домашней снедью: курица, рис по-восточному, пироги с начинкой. Жожо набрала полную грудь воздуха и жадно набросилась на еду.

— Господи ты боже мой, — проговорил сосед по столу. Звали его Амброуз — кто-то там из конторы Брэндона. — Вы с этим легко справитесь.

— Это же еда, — заметила Жожо. — Что еще прикажете с ней делать? Корзинки плести?

Тот проследил за очередной порцией пищи, исчезающей у Жожо во рту, и выдохнул: «Ничего себе!» — да так громко, чтобы все слышали.

Жожо пригнулась над тарелкой. Какой королевич! Некоторым мужчинам просто не дает покоя ее… что именно? Аппетит? Рост? Ну, словом, что-то. Она понимала, что они кретины, но от этого было не легче.

— Жожо никогда не сидит на диете, — горделиво изрекла Шейна.

Ну, если по правде, то один раз, в семнадцать лет, она попробовала поститься, но не выдержала и дня.

— Это и так очевидно.

— Амброуз, ради бога, немедленно извинись! — воскликнула женщина напротив. Худючая — только что не светится. Жожо догадалась, что это девушка Амброуза.

— За что? Я только констатировал факт.

— Юристы хреновы. — Шейна закрыла глаза. Амброуз как ни в чем не бывало кивнул своей Косточке:

— Посмотрите на Сесили. Совсем ничего не ест — и в прекрасной форме.

Ну, это еще как сказать, подумала Жожо. Интересно, когда у этой Косточки в последний раз были месячные?

— Пожалуйста, извините, — проговорила Сесили через стол. — Обычно он не бывает таким грубым, это на него что-то нашло.

— Послушайте, вы-то что извиняетесь? — Жожо печально улыбнулась. Из-за этого козла еще сцены разыгрывать.

Он идиот. Пожалуйста, не обращайте внимания. — Девицу Жожо явно заинтересовала. Она наблюдала за ней с самого ее прихода. Жожо. была крупная девушка — гораздо крупнее, чем Сесили могла себе вообразить в своих ночных кошмарах на тему шоколада. Но она была красива. Аппетитная и сочная, особенно в этих потрясающих черных брюках и облегающем бордовом топе. Кожа и плечи гладкие как атлас, аж все светятся. (Вообще-то это все благодаря перламутровому лосьону для тела. Спросила бы — Жожо бы с ней поделилась секретом.)

Но больше всего Сесили поразило то, как естественно Жожо себя чувствует в своем теле. Поразило до того, что у нее даже мелькнула мысль, не забросить ли тренажерный зал. И даже — страшно подумать! — начать есть все, что хочется. Раз этой Жожо такая жизнь на пользу, может, и ей тоже?

Время от времени такое случалось с женщинами, в чье поле зрения попадала Жожо. При виде ее у них на время открывались глаза на лживость рекламы, они начинали думать, что размер на самом деле не имеет значения, а имеют значение неуловимые вещи — умение радоваться жизни, уверенность в себе. Но стоило им вернуться домой, как, к своему великому разочарованию, они обнаруживали, какие они разные с Жожо Харви, и уже сами удивлялись своим недавним настроениям.

Суббота, 23:45

Как только началась первая громогласная — пьяная — дискуссия о политике, Жожо решила: все, хватит! Ей вдруг стали невыносимы эти люди — они же не Марк! — которые тривиально проводили где-то вечер. В последние дни все время получалось, что она отовсюду уходит первой.

Шейна с Брэндоном уговаривали ее дождаться такси, пугали, что район не настолько благополучный, чтобы можно было без опасений разгуливать по ночам, но она хотела уйти немедленно. Чем больше ее уговаривали и обнимали, тем сильней в ней зрело ощущение, что она в западне. Но вот наконец ее отпустили. Оказавшись на безлюдной улице. Жожо с наслаждением вдыхала приятный свежий воздух, пока не увидела желтый огонек такси. Вот оно!

Через полчаса она вошла в свою безмолвную квартирку, налила себе бокал «Мерло», включила в спальне телевизор, укрылась одеялом и стала смотреть любимый видеофильм о мангустах в Калахари. Дискету ей одолжила Ольга Фишер. Ольга Фишер была в числе семерых партнеров в фирме «Липман Хейг». И единственной женщиной. С Жожо их объединяла любовь к передачам и фильмам о дикой природе. Все вокруг над ними потешались, вот почему фильмами они обменивались втихаря, как если бы это была порнография.

Ольге было под пятьдесят. Не замужем, любит жемчуг и элегантно повязанные шарфики, а поскольку ей удавалось выторговать для своих авторов хорошие условия, то она слыла пробивной особой. Будь она мужчиной, со злостью подумала Жожо, это бы называлось «хороший агент». Интересно, может, ее тоже называют «пробивной»? Все может быть. Уроды!

Она удобно устроилась в постели и засмеялась, видя, как самец мангуста, высматривающий добычу высоко на дереве — лапы напряжены, глаза неподвижно уставлены в одну точку, — теряет равновесие и падает на землю, тут же вскакивает на лапы, отряхивается и выглядит при этом уморительно смущенным. На камеру зверь смотрел с выражением Робби Уильямса, с досадой взирающего на ничтожных папарацци.

Жожо вдруг перестала смеяться и подумала: я женщина в расцвете лет. Негоже мне проводить субботнюю ночь одной, развлекаясь фильмами о падающих с деревьев мангустах.

Она повернулась к своему рюкзачку от Марка Джекобса и сказала:

— Это неправильно.

Но это была не новость.

«Зря я вообще с ним связалась, — подумала Жожо. — Сейчас уже была бы влюблена в кого-то еще, какого-нибудь холостяка. Н-да… Если бы да кабы…»

Если бы дело было только в сексе, сокрушенно думала она. В одних только, исполненных опасностей, интимных свиданиях. Специалисты по отношениям полов дружно утверждают, что влечение, основанное на дружбе и взаимоуважении, имеет куда больше шансов на устойчивый характер. И мерзавцы не ошибаются.

К Марку Жожо испытывала уважение еще до своего перехода в «Липман Хейг»; в издательском мире он был широко известен своим радикализмом. Пятью годами ранее он пришел в качестве управляющего партнера в «Липман Хейг», сонное маленькое агентство, имевшее в числе партнеров таких древних старцев, что Джослин Форсайт на их фоне казался угрюмым пацаном. Марк первым делом переманил нескольких хватких молодых агентов и, как только первых трех старцев удалось спровадить на пенсию, посадил их на освободившиеся места. Затем открыл в составе агентства отдел по зарубежным авторским правам и мощную пиар-службу, и через полтора года «Липман Хейг» превратился из незначительного, малозаметного образования в самое новомодное агентство в Лондоне.

Марк был крутого нрава — иначе нельзя, — но никогда не терял благородства. На переговорах с издателями он мог быть стойким, как целлюлит, но всегда сохранял достоинство. Не обижайтесь, говорил он всем своим видом, но по-другому не получится. Я уступать не намерен, так что давайте уж лучше вы. И все это — без излишней суровости и подобострастия. Честно. Как есть.

И еще у него было чувство юмора. Он был не хохотун, как его любимчик Джим Свитман, который, несомненно, знал, как, следуя советам Дейла Карнеги, «завоевывать друзей и влиять на людей», но копни чуть глубже — и найдешь бездну юмора.

А больше всего в Марке Эвери Жожо восхищало фантастическое умение находить выход из, казалось бы, безвыходной ситуации. Его никогда не обманывала интуиция, ничто не могло вывести его из равновесия, и он знал ответ на любой вопрос: настоящий дон Корлеоне, только голос не такой, да свита и брюхо отсутствуют.

Однако влечения она к нему не испытывала. Потом случилась встреча в очереди за такси возле «Хилтона», следом за ней — расширенные зрачки в коридоре агентства, и все пошло наперекосяк. Когда Жожо отчитывалась на пятничной летучке, Марк по-прежнему смотрел в сторону, только теперь улыбки на его лице не было. Он больше не распластывался в шутку по стене коридора, когда она стремительно проходила из одного кабинета в другой. Он называл ее исключительно «Жожо», шутливые перебранки ушли в прошлое.

Ей это не нравилось, но она была готова перетерпеть. Терпения ей было не занимать — благо опыта работы с издателями хватало, — и она умела отключить звучащие в голове звоночки страха и сомнения.

Но Марк никогда не стал бы управляющим партнером литературного агентства, не обладай он еще и стальными нервами, так что отчуждение продолжалось.

Что ж, думала Жожо, стерпим, не впервой. Однако витающее в воздухе напряжение приводило к тому, что она то и дело мыслями возвращалась к нему. Как-то раз она задумалась о Марке Эвери не как о начальнике, а как о мужчине, дала волю фантазии, и ее решимость начала слабеть. После того многозначительного взгляда в коридоре она начала сползать в пучину непреодолимого влечения, и это ее по-настоящему злило. Вскоре она призналась Бекки: «Мне не дает покоя вопрос: каково это — спать с Марком Эвери?»

— Ничего хорошего. Наверняка. С таким стариком?

— Ну, ему же не восемьдесят шесть, а только сорок шесть.

Бекки призадумалась — может ли из этого выйти что-нибудь путное?

— Это все потому, что ты не была с мужчиной целых девять месяцев. После Бедняги Крейга. Может, тебе с кем-нибудь переспать?

— С кем?

— Ну вот, она еще спрашивает. Да с кем угодно.

— Но я не хочу куда-то идти только затем, чтобы найти себе партнера на раз. Я не такая. Я хочу переспать с Марком. И ни с кем другим.

— Жожо, оставь эти мысли. Я тебя очень прошу!

— А учитывая, что он мне уже нравится, я им восхищаюсь и глубоко уважаю, можно считать, что я обречена, — безутешно подвела черту Жожо.

В более прозаическом плане ей надо было думать о карьере. Она рассчитывала в обозримом будущем стать партнером, но как это сделать, если босс перестал ее замечать?

Через месяц она сдалась и договорилась с ним о встрече. Пришла к нему в кабинет, плотно закрыла за собой дверь и села напротив него.

— Жожо?

— Марк, я… Я не знаю, как это сказать, но в наших отношениях появилась какая-то напряженность. Дело в моей работе? Ты мной недоволен?

Она знала, что это не так, но хотела ясности.

— Нет, твоей работой я абсолютно доволен.

— Та-а-ак. Тогда, может, мы перестанем валять дурака? И вернемся к тому, что было?

Он подумал и ответил:

— Нет.

— Но почему?

— Потому что… потому что… как сказать? — замялся он. — Потому что — ты только не смейся! — я в тебя влюблен.

— Перестань! Как это может быть?

— Мы с тобой вместе работаем уже два года. Если за это время я тебя не узнал…

Жожо помолчала, потом подняла голову и сказала:

— Ты женат. Я никогда не заведу роман с женатым мужчиной.

— Я знаю. И это одна из причин, почему я к тебе именно так отношусь.

— Что ж, — вздохнула она. — Сюрприз так сюрприз.

Предполагалось, что это будет разовый перепихон — чтобы выпустить пар и снова стать товарищами по работе. Конечно, это была чистой воды ложь, и это понимали оба. Ни тот ни другой и не мыслили выпускать какой-то там пар, но то, что должно было случиться, воспринималось как-то легче, будучи облеченным в благообразную форму.

После того как Марк признался ей в любви, Жожо позвонила Бекки и по телефону передала весь разговор.

— Не дергайся, — успокоила Бекки. — Это просто уловка, чтобы затащить тебя в койку.

— Думаешь? — с облегчением и одновременно разочарованием переспросила Жожо.

— Уверена.

ТО: Jojo.harvey@LIPMAN HAIG.co

FROM: Mark.avery@LlPMAN HAIG.co

SUBJECT: Я не шутил

Это не была уловка, чтобы затащить тебя в койку.

Мхх

— Именно так и сформулировал? — удивилась Бекки. — Бог ты мой, умный мужик.

— А я тебе что твержу?

Неприкрытое раздражение, с каким это было сказано, удивило Бекки.

В последующие девять дней Жожо с Марком ходили друг вокруг друга на цыпочках и при каждом контакте краснели и роняли вещи. О каждом, даже самом незначительном, эпизоде Жожо в подробностях докладывала сестре, которая, при всей обеспокоенности, помимо своей воли была захвачена происходящим.

На десятый день Марк пригласил Жожо на ужин; нужно было «поговорить».

— Ага, — вздохнула Бекки, — поговорить о том, как половчей влезть в твои штанишки.

«Вот и хорошо», — подумала Жожо.

— Значит, так, — начал Марк между закусками и горячим. — Не собираюсь тебе говорить, что моя жена меня не понимает. И что мы давно не спим вместе, поскольку время от времени это случается. И своих детей я люблю и не хочу делать ничего такого, что причинило бы им боль.

— То есть уходить от семьи ты не собираешься? — уточнила Жожо.

Вот именно. Так что решай сама. Ты заслуживаешь гораздо большего, чем я в состоянии тебе предложить, но я должен сказать, что ни к одной другой женщине я не испытывал ничего подобного.

— И не в твоих привычках ходить налево? Он опешил.

— Конечно, нет.

Вернувшись домой, Жожо тут же позвонила Бекки и передала разговор.

— Шустрый какой, — прокомментировала та. — Ты и не хочешь, чтобы он бросал детей. Ты просто хочешь с ним переспать.

— Да? Тогда все в порядке.

На другой день на работе ее ждала электронная почта.

ТО: Jojo.harvey@LIPMAN HAIG.co

FROM: Mark.avery@LIPMAN HAIG.co

SUBJECT: Пожалуйста

Пожалуйста. Просительная форма от упрашивать, умолять, добиваться, клянчить, валяться в ногах или увещевать.

М хх

К удивлению Жожо, глаза ее вдруг наполнились слезами. Слишком много всего навалилось — жена, дети, а теперь еще эта смиренная мольба.

Идея под названием «выпустить пар» родилась в голове у Бекки. «Вдруг он в постели окажется невыносим? Может, тебе станет противно?»

В этом Жожо сомневалась, но с деланым смущением передала слова сестры Марку.

— А если особенно повезет, ты тоже ко мне поостынешь, — добавила она.

Судя по выражению лица Марка, это было маловероятно.

— Ну, если ты уверена… Она кивнула.

— И где же мы… Я, к примеру, мог бы…

— Приезжай ко мне. Я ужин приготовлю. Нет, — поправилась она. — Не стану. Если я начну для тебя готовить еду, то никогда от тебя не отделаюсь.

К интимной близости с Жожо Марк подошел так же, как ко всему остальному: с решимостью, твердостью, вниманием к мелочам. Одежду он с нее снимал так, словно развертывал бесценный подарок.

Потом она спросила:

— Ну, и как тебе?

— Ужасно. — Он смотрел в потолок. — Я к тебе совсем не охладел. А тебе?

— Хуже, чем я ожидала.

— Ну как? Удивил он тебя? — спросила Бекки на другой день. — Или так себе? Иногда немолодые мужчины оказываются неумехами. — Один раз в жизни Бекки переспала с пьяным тридцатисемилетним мужиком и теперь считала себя специалистом в этом вопросе.

— Ничего подобного, — раздраженно возразила Жожо. — Это гораздо больше, чем секс: Марк — человек, который нравится мне больше всех.

— Ну, извини, — растерялась Бекки.

— Да нет, это ты извини, — в свою очередь растерялась Жожо.

— И что теперь? Выпустили пар, а дальше?

— Только круглая дура могла завести роман с женатиком.

— Ты не дура, Жожо.

— Не дура.

— Так когда вы теперь увидитесь?

— Сегодня.

Вечером Марк спросил Жожо о ее первом парне, и она со смехом ответила:

— Этого я тебе рассказать не могу, ты умрешь от ревности.

— Я справлюсь.

— Ладно. Он был новобранец из пожарной команды моего отца.

— Новобранец?

— Ну да, новенький.

— То есть он был пожарником? Черт, зачем я только спросил. Но ты рассказывай, рассказывай, теперь я хочу знать все. Верзила небось?

— Еще какой. Сто девяносто ростом, руки как бревна, он штангу тягал. А грудь у него была… Прижмет меня, да так, что и не охнешь, пока сам не отпустит.

— А-а.

Жожо расхохоталась.

— Сам спросил. Но знаешь? Быть гориллой с широченной грудью — дело нехитрое, меня этим не проймешь.

Самое смешное было то, что, только влюбившись в Марка, Жожо обнаружила, что к нему неравнодушны буквально все — и Луиза, и Пэм, и все остальные.

Удивительно было, как она раньше этого не замечала.

— Я думала, ты в Джима влюблена, — сказала она Луизе. — Нет?

— Пойми меня правильно, — сказала та, — Джим замечательный, но Марк… Марк — это воплощенный секс. Я бы за это… минуточку… дай подумать… Да, за одну ночь с Марком Эвери я бы согласилась никогда в жизни не покупать новой обуви — видишь, до чего дошло? — Она театрально передернула плечами. — Бьюсь об заклад, он настоящий зверь.

Воскресенье, утро

Проснувшись, Жожо потянулась за книжкой Вудхауза. Рядом с кроватью у нее всегда была припасена стопка приятного чтива. Она обожала Вудхауза, Агату Кристи — все, что читала еще в юности в Нью-Йорке и что будило фантазию насчет ее британских корней. Даже теперь, когда она отлично понимала, насколько далеки книги от реальной жизни, она читала с удовольствием.

Потом она встала и принялась за глажку, коротая время, пока не настанет удобный час для традиционного звонка родителям в Куинс. Жожо говорила с ними каждую субботу, и всякий раз разговор в точности повторял предыдущий, недельной давности.

— Привет, пап!

— Ты когда приедешь?

— Мы только что виделись! На Рождество, забыл? Всего месяц назад!

— Ты не поняла. Когда ты приедешь насовсем? Мама о тебе беспокоится. Ты же знаешь, в участке тебя в любой момент на работу возьмут. — Послышался какой-то шум. — Да подожди ты! Она и моя дочь тоже! — Вздох. — Ну вот, мама рвется с тобой поговорить.

Чарли завладела трубкой, послышались помехи.

— Здравствуй, доченька, как у тебя дела?

— Хорошо, мам, все в порядке. Вы все здоровы?

— Да. Не слушай этого старого дурака. Он просто за тебя волнуется. Есть хоть какая надежда…

— Мам, я постараюсь приехать летом, хорошо?

Десять минут спустя она повесила трубку и, чувствуя себя виноватой, принялась оправдываться перед своим рюкзачком:

— Понимаешь, я живу здесь! Это теперь мой дом. Она обожала свой рюкзачок. С ним всегда можно поговорить, это намного удобнее, чем иметь собаку.

После этого она поспешила на автобус до Вест-Хэмпстеда, где жили Бекки и Энди. На метро было бы быстрее, но Жожо предпочитала автобус: можно ехать и глазеть по сторонам. В Лондоне она жила уже десять лет и продолжала относиться к нему с нежностью, хоть и признавала в душе, что до Нью-Йорка ему еще далеко, особенно в части ухода за ногтями.

— Вот хорошо, — обрадовался Энди, открывший на звонок. — Мы как раз собрались в «Сейнсбери», поможешь пакеты нести.

Закупив продовольствие на неделю вперед, они потащили Жожо в магазин для садоводов.

— Ты не против, что я у вас тут третьего лишнего изображаю?

— Да нет, — ответил Энди. — Вносишь некоторое разнообразие, да и тема для разговоров появляется.

Бекки и Энди жили вместе уже полтора года и обожали притворяться, что никогда не занимаются сексом и вообще жуть как надоели друг другу. Жожо знала: это верный признак того, что они друг от друга без ума. Не станут люди шутить на эту тему, если абсолютно не уверены в незыблемости своих отношений. Как следствие — Бекки жаждала всех видеть счастливыми и устроенными, а больше всего — Жожо.

— Сестры Уайатт устраивают вечеринку, — объявила Бекки, когда все вернулись домой и выгрузили на кухне покупки.

Сестры Уайатт — Магда, Марина и Мейзи — были подружками Бекки, они с полгода жили вместе, перед тем как Бекки въехала в этот дом вдвоем с Энди. Это были светловолосые, шикарные красавицы, к тому же богатые и на удивление добросердечные. Они вращались в сферах с более высоким, чем у Бекки, октановым числом, но это не мешало им сохранять к ней дружеское расположение и приглашать на все свои вечеринки, а заодно и Жожо.

Бекки была неравнодушна ко всем трем, все три были неравнодушны к Жожо, и даже Жожо была слегка неравнодушна к Магде, старшей из сестер, наделенной самыми выдающимися организаторскими способностями. «НО НЕ В СЕКСУАЛЬНОМ ПЛАНЕ», — всякий раз прибавляла она, когда расхваливала Магду перед Энди.

— Это не имеет значения, — отвечал тот. — Я их боюсь. Уж больно они… не такие, как все.

— Мейзи исполняется тридцатник. Гулять будут в родительском особняке в Хэмпстеде. Правда, это будет только в июне, но они хотят убедиться, что ты сможешь прийти.

— В июне?! — воскликнула Жожо.

— Это что, так теперь принято в высшем свете? — удивился Энди. — Приглашать за несколько месяцев вперед?

— Откуда мне знать? Да, и учти: это будет маскарад.

— Маскарад! — простонала Жожо. — Ну почему обязательно маскарад?

Маскарады она ненавидела — с обычным-то нарядом всегда проблемы — и всякий раз наряжалась красным чертом: черное трико от подбородка до щиколоток, красные рожки в волосах и красный хвост на заднице.

— Зато это будет потрясающая вечеринка. Бог даст, ты там с кем-нибудь познакомишься. Ну… — Бекки смутилась, — с каким-нибудь холостяком.

— Не все же такие везучие, как ты, — сказала Жожо.

— Это верно, таких, как я, больше нет, — подхватил Энди.

— Да кому ты нужен, кроме меня? — усмехнулась Бекки.

— Да уж, — согласилась Жожо, хотя в душе считала, что Энди слишком симпатичный парень, чтобы не поглядывать налево.

— Завтра на работу, — грустно объявила Бекки, отрываясь от газеты. — Вчера мне приснилось, что я дала «Бритиш Эруэйз» неправильный расчет и выплатила лишнюю компенсацию сотням людей, а ведь они даже не мои клиенты. Но скоро, кажется, станут ими, — мрачно добавила она. — Если так и дальше пойдет, не успеешь и глазом моргнуть, как моими клиентами окажутся все компании в мире, чтоб их… Настоящий был кошмар, проснулась в холодном поту.

— Это переходит в наваждение, — прокомментировал Энди. — Тебе надо поговорить с твоей Элизой.

— Как?

— Спокойно. Скажи ей то, что говоришь мне.

— А если кончится неприятностями?

— Неприятностями? Это же работа, не принимай все так близко к сердцу. Бери пример с Жожо. Когда кто-то в конторе делает ей гадость, она им так прямо и заявляет. — Энди замолчал. — И не забудь: она спит с боссом, а это действительно чревато неприятностями, и нешуточными.

— И без того хватает, — проворчала Жожо.

— А как, кстати, твоя внебрачная связь? — спросил Энди. — Чем все кончится?

Жожо поморщилась:

— Спроси у Бекки. Она у нас спец по сердечным делам.

— Ну и? — Он повернулся к Бекки.

Бекки задумалась:

— Вариантов несколько. Составлю, пожалуй, список. — Она стала что-то писать на полях рубрики «Стиль» в «Санди тайме», после чего объявила: — Итак. Возможный исход событий.

1. Марк уходит от жены.

2. Его жена сама заводит себе любовника — скажем, учителя своего сына — и уходит от Марка.

3. Жожо с Марком постепенно охладевают друг к другу и остаются друзьями.

4. Жена трагическим образом умирает от… От чего люди умирают? От скарлатины. Жожо приходит к Марку в дом в качестве гувернантки его детей, и по прошествии приличествующего случаю времени он всенародно объявляет, что полюбил ее.

— Какой выбираешь?

— Никакой. Я не хочу, чтобы они с женой расставались.

— Иными словами, ты хочешь всю оставшуюся жизнь торчать на запасных ролях? — спросил Энди.

— Не хочу, но… — Она не собиралась разбивать ничью семью. Моральные устои, в каких ее воспитали, предполагали среди прочего незыблемость семьи. Семья — это главное. Если кому-то из папиных пожарников случалось завести шашни на стороне, подключались все остальные члены команды. Заблудшего мужа убеждали вернуться к жене, и, как правило, он так и делал. В тех же редких случаях, когда увещания оставались напрасны, все вставали на сторону обманутой жены, и парень оказывался в изоляции.

— Как же с детьми? Ведь они станут меня ненавидеть.

— Они останутся с матерью.

— Ага. И будут приезжать к отцу раз в неделю, чтобы испортить все выходные. Прошу извинить, — добавила она, — я просто говорю как есть.

— Но ты прекрасно ладишь с детьми, — напомнила Бекки. — Ребята Шейны тебя обожают.

— Я хочу детей, но сначала они должны быть младенцами. А не сразу — вот вам подросток, проявляющий задатки малолетнего преступника, и неуклюжая девчонка, которая на пони-то удержаться не может. Мне придется все время проводить в «неотложке».

— Чем тебе Джордж Клуни не мужик? — встрепенулся Энди.

— Мне Марк больше нравится.

— Черт. Чего ты тогда хочешь?

— Я хочу, чтобы у него не было ни жены, ни детей. Бекки сверилась со своим списком.

— Извини. Такого варианта не предусмотрено.

— Какая досада, — вздохнула Жожо.

— Неужто все так плохо? — спросила Бекки. — Ты так сильно влюблена? Примерно как с Домиником?

— Что за Доминик? — поинтересовался Энди.

— Это еще до тебя, — пояснила Бекки. — Это было нечто!

— Видишь ли, когда я приехала в Англию десять лет назад, я еще не понимала, что среди моих ухажеров могут попадаться и уроды, — сказала Жожо. — Я думала, они просто британцы. И даже когда до меня доходило, что они уроды, это же были британские уроды — уже не так плохо. Я не сразу стала разборчивой.

— Она с такими идиотами встречалась…

— Потом я встретила Доминика.

— И он был не идиот. Бугай под сто девяносто, журналист. Он ей был неплохая пара. Она за него чуть замуж не вышла, они даже обручились — кольца и все такое. Но он вдруг струсил. Не то чтобы совсем, но ему вдруг показалось, что он струсил…

— Он решил, что «не совсем уверен», — помогла Жожо. — За неделю до того, как мы должны были переехать в общий дом. Кольцо мне было разрешено оставить, но помолвка была расторгнута. В принципе брак не исключался, но когда это будет — сказать было трудно. Потом он решил, что нам будет полезно расстаться…

— …но продолжал то и дело являться в пьяном виде, все лез к ней в постель.

— Короче, он разбил мне сердце, — безыскусно подытожила Жожо. — Но я, слава богу, сильная женщина и на его лапшу не купилась. Вот еще, верить всяким козлам.

— Ну, вообще-то было разок, — напомнила Бекки. — Ты вспомни, ты мне однажды даже что-то соврала типа «ему переночевать негде», я возьми да и приди, а тут такое…

— Ладно, ладно. Раз или два, может, и дала слабину.

— Или раз двадцать.

— Но я все равно с ним порвала. И пережила, как видишь.

— Если бы такое было со мной, — сказала Бекки, — я бы продолжала встречаться, все надеялась бы, что он наконец образумится. Дошла бы до ручки. Сорок кило весу, ногти изгрызены, и все время бы кусала концы волос. Сидела бы на транквилизаторах и спала бы на полу в обнимку с телефоном. Питалась бы детскими пюре из баночек и…

— Давно это было? — спросил вдруг Энди.

Жожо задумалась.

— Шесть лет? — Она вопросительно посмотрела на Бекки, у которой было выражение человека, только что вышедшего из транса. — Шесть с половиной?

— А чем он сейчас занимается? — продолжал допытываться Энди. — Завел себе подружку-то?

— Понятия не имею. И вообще, мне плевать.

— Кольцо все еще у тебя?

— Не-а. Я его продала, а на вырученные деньги мы с Бекки на две недели съездили в Таиланд.

— Ты любишь Марка так же сильно, как Доминика? — спросила Бекки.

Жожо надолго задумалась.

— Может, и сильней. Но он все равно женат.

Вообще-то, в последнее время Марк стал делать намеки, что, возможно, уйдет от Кэсси. Причем Жожо его к тому никак не побуждала. Она ни за что не стала бы этого добиваться. Возможно, когда-нибудь вся эта конспирация станет для нее настолько невыносимой — сейчас она всего лишь раздражает, — что она начнет требовать большего. Но на данный момент все рассуждения об их счастливом будущем исходили исключительно от него.

Понедельник, 8:30

Жожо приехала на работу. Возле здания слонялся какой-то незнакомый мужик, он смотрелся в чье-то боковое зеркало и поправлял волосы, а лицо у него было Цвета лимонного пирога. Она почти не сомневалась, что это Натан Фрей заблаговременно явился на девятичасовую встречу. Настолько заблаговременно, что делалось страшно.

Понедельник, 9 часов 00 минут 10 секунд

Мэнни доложил о Натане Фрее, и это действительно оказался тот самый мужик с физиономией цвета лимонного пирога. Собственной персоной.

Он являл собой жалкое зрелище. Три года он писал свою книгу; перезаложил дом, на полгода ушел из семьи и в женском платье жил в Афганистане. Двое литагентов его уже отослали — «Ну, и дураки», — заметила Жожо, — и сейчас, стоя перед живым агентом, наделенным всеми полномочиями, чтобы осуществить его мечту, он сильно нервничал.

Но когда Жожо поздравила его с замечательной книгой и обрисовала свое видение того, как она будет влет продаваться в разных странах мира, лимонная бледность на его лице уступила место более здоровому оттенку, и он стал походить на подрумяненный пирог с творожной начинкой.

— У кого-то еще в данный момент есть ваша рукопись? Я говорю о литагентах, — спросила Жожо. Ей уже случалось бывать в ситуациях, когда автор массовым порядком рассылал свое творение, а в результате на его книгу начинали претендовать сразу несколько агентств.

— Нет.

Хорошо. По крайней мере не придется ни с кем биться.

— Я даже не поверил, когда вы мне позвонили. Мне как раз нужен такой агент. Не верится даже…

— Считайте, он у вас есть, — произнесла Жожо, и на его щеках мгновенно появились два ярких малиновых пятна.

— Ой! — негромко издал он возглас. — Господи! — Он вытер пот со лба. — Поверить не могу. — Все его лицо порозовело, превратившись в симпатичный клубничный мусс. — И что теперь?

— Теперь я буду готовить для вас контракт.

— Правда? — Он был поражен. — Так просто?

— Книга потрясающая. Ее захотят купить многие издатели.

— Мне неловко спрашивать… Я понимаю, это звучит смешно… но…

— Да, вы заработаете кучу денег. Я оговорю для вас самый высокий аванс, какой получится.

— Мне много не надо, — заторопился он. — Издаться — уже большая награда. Но мы сейчас оказались без источников дохода, жене и детям приходится нелегко…

— Не волнуйтесь. Интуиция мне подсказывает, что вашу книгу захотят заполучить многие издательства, они будут счастливы выложить за нее денежки. Дайте мне дней десять, как только будут новости, я с вами свяжусь.

Натан стал пятиться к двери, повторяя:

— Спасибо, спасибо, спасибо.

Мэнни проводил его взглядом и, дождавшись, когда последнее «спасибо» стихнет в конце коридора, заметил:

— Медовый месяц. Сколько, интересно, должно пройти времени, прежде чем он обнаглеет и станет звонить вам всякий раз, как потеряет проездной на метро?

Жожо улыбнулась.

— Ну что, можно считать, он наги? — спросил Мэнни.

— Наш.

— Расскажите, какой он. Заслуживает внимания?

— Еще бы! — Жожо пересказала афганскую историю. — В нашем бизнесе таких называют «писателями с большим будущим». — Она перебросила ему рукопись. — Начинай размножать. Мне нужно шесть качественных экземпляров, причем полчаса назад.

— Аукцион будете устраивать?

Жожо кивнула. Эта «Любовь под паранджой» так хороша, что несколько издательств наверняка вступят в бой и раскошелятся за право обладать шедевром.

Пока Мэнни вдыхал пары ксерокса и ворчал, что человеку с высшей оценкой по английскому в дипломе стыдно заниматься работой, на которую способна даже обезьяна, Жожо мысленно набросала список потенциальных издателей.

Но сначала надо будет узнать у Марка, как дела с Сэмом. Делать вид, что ее заботят его домашние проблемы, было не так легко. Она старалась, потому что Марк придавал им огромное значение, но итог был один: всякий раз, как у него дома что-то случалось, семья отбирала у нее Марка. А уж накликать на себя беду это семейство умело. Его жена Кэсси, учительница начальных классов, непременно сваливалась с мигренью, стоило ей поесть сыра, но сей факт никак не мешал ей наведываться в сырную лавку при каждом удобном случае. Их десятилетняя дочь Софи была опасна для себя самой: за то время, что Жожо встречалась с Марком, она успела свалиться с пони и разрезать себе ладонь транспортиром.

Инцидент с выпивкой был отнюдь не первым проступком Сэма — его уже ловили на воровстве фруктового «Минтона» из газетного киоска, что повлекло за собой визит к школьному психологу. Даже их пес Гектор участвовал в заговоре по разлучению влюбленных. Когда Жожо собственноручно, не из полуфабрикатов, приготовила индийскую еду на ужин, Гектор попал под машину и получил тяжелую травму; Марку пришлось ехать домой, так и не попробовав ни кусочка. После этого через какую-то неделю Гектор проглотил спортивный носок Марка, и Сэм попытался исцелить его приемом Геймлиха, но преуспел лишь в том, что сломал собаке ребро. Марку опять пришлось мчаться домой.

ТО: Jojo.harvey@LIPMAN HAIG.co

FROM: Mark.avery@LIPMAN HAIG.co

SUBJECT: Сэм

Все в порядке. Мне очень жаль. Как насчет вторника?

Мхх

ТО: Mark.avery@LlPMAN HAIG.co

FROM: Jojo.harvey@LIPMAN HAIG.co

SUBJECT: Вторник

Договорились.

J J XX

TO: Jojo.harvey@LIPMAN HAIG.co

FROM: Mark.avery@LIPMAN HAIG.co

SUBJECT: Ты Ютялбябеюл

Ютялбябеюл? Жожо призадумалась. Это еще что за абракадабра? Ютялбябеюл? Похоже на анаграмму. Она немного поколдовала, потом ее осенило. Она посмеялась и, немного поиграв в буквы, отослала ответ.

ТО: Mark.avery@LIPMAN HAIG.co

FROM: Jojo.harvey@LIPMAN HAIG.co

SUBJECT: Ютялбябеюл?

А лятюбебюля еще больше!

J J xx

Потом Жожо обзвонила редакторов шести лучших лондонских издательств, каждому сказала, что ему посчастливилось попасть в число избранных, которым выпадет честь сражаться за шедевр. Была назначена дата аукциона — через неделю, чтобы редакторы успели вытрясти из начальства крупные суммы, на которые она рассчитывала.

Чего еще можно ждать от одного дня? Когда Жожо говорила о книге Фрея с Таней Тил из издательства «Докин Эмери», та обрадовалась:

— Вовремя позвонила. Я как раз собиралась тебе звонить насчет Лили Райт.

Лили Райт входила в число клиентов Жожо. Тонко чувствующая, умная, деликатная женщина — Жожо с первого мгновения поняла, что она из когорты «хороших людей». Когда Жожо впервые взялась издать книжку Лили, та пришла на встречу со своим гражданским мужем Антоном; оба, волнуясь, сидели перед Жожо, говорили почти хором и в целом произвели очень трогательное впечатление. Лили написала книжку под названием «Колдунья Мими» — очаровательную сказку, в которой главная героиня занимается ворожбой и знахарством. Жожо была в восторге от Лили и искренне уверовала в ее незаурядность. Но поскольку в каком-то смысле это была книжка для посвященных, ей не удалось выбить из издательства очень уж большие деньги.

Ее купила Таня с авансом в четыре тысячи. Она тогда сказала: «Лично мне ужасно понравилось. Ни с каким прозаиком не сравнится. Положа руку на сердце, должна признать, что на лидера продаж она не тянет, ну да ладно, чем черт не шутит».

Таня приложила все усилия к тому, чтобы убедить своих коллег, что книга станет сенсацией, однако никто этой идеей не заразился. В результате издательство выпустило небольшой тираж, рекламы практически не было, так что стоит ли удивляться, что пока книга прошла почти незамеченной.

— А что с Лили? — спросила Жожо.

— Между прочим, хорошие новости. — По голосу было слышно, что Таня просто сияет. — На этой неделе вышла изумительная рецензия. И мы допечатываем тираж. Сведения о продажах весьма благоприятные. Ты не поверишь, но тираж почти весь распродан.

— Да? Фантастика! И это — без всякой рекламы?

— Ну, поскольку предстоит допечатка, я уговорила отдел маркетинга раскошелиться на несколько роликов.

— Отлично. А о какой допечатке идет речь? Еще пять тысяч?

— Десять.

Десять? Вдвое больше первоначального тиража? Надо думать, сведения о продажах и впрямь впечатляют.

— Загляни при случае на «Амазон», прочти читательские отзывы, — посоветовала Таня. — Кажется, эта книжка открыла что-то действительно новое. Видишь теперь, Жожо, как мы с тобой были правы!

Жожо согласилась, поблагодарила и попрощалась. Она была охвачена радостным возбуждением. Всегда радуешься, если книга, вопреки ожиданиям, идет хорошо. Но в этом случае она радовалась вдвойне, ведь автор — такая милая. Жожо вошла на портал «Амазон» и отыскала сайт, посвященный «Мими». Таня права. Целых семнадцать откликов, и все — восторженнее. «Чудесно… Душевно… Волшебно… Я прочла ее уже дважды…»

Жожо сразу позвонила Лили, та сначала опешила, потом бросилась благодарить. После этого Жожо откинулась в кресле, растерявшись, что делать дальше. Как что? Обедать, конечно! Она уже достаточно потрудилась за это утро.

Она сняла трубку и набрала внутренний номер.

— Дэн? Обедать идем?

— Куда, куда идем?

— В то место, где мы вместе едим.

— Ах, ну да. Как скажешь.

— Тогда через несколько минут.

Дэн Суон в точности воплощал представление Жожо об английских мужчинах — в том виде, какое было у нее до переезда из Америки. Худощавый, светловолосый и, несмотря на свои без малого шестьдесят лет, похожий на пацана. А главное — он всегда ходил в смешном твидовом пиджаке цвета овсянки, с замшевыми заплатами на локтях. Выглядел этот пиджак как фамильная реликвия, а намокнув под дождем, начинал пахнуть не то псиной, не то прелой травой.

Это Дэн уговорил Жожо пойти на работу в «Липман Хейг». Познакомились они на презентации книги младотурка. (Того, другого.) Дэн стремительно вошел в зал в пахнущем от дождя пиджаке и задержался у шумной сцены.

— О господи! — простонал он. — Это еще что за сборище?

Жожо, стоявшая у входа в надежде немного обсохнуть с дождя, прежде чем окунуться в рутину чествований, обратила внимание и на заплаты, и на высокомерный тон, и на запах. Отлично, подумала она. Чистопородный эксцентричный англичанин.

Дэн с досадой оглядел зал.

— Больше мерзких младотурок, чем звезд на небосклоне.

— Ага, — рассмеялась Жожо. — Кишмя кишат.

— Вот именно, кишмя, — поддакнул он. — Это вы верно заметили. — Он протянул Жожо руку: — Дэн Суон.

— Жожо Харви.

— Мисс Харви, вы мне напоминаете мою четвертую Жену.

На самом деле никакой жены не было — ни одной. У Дэна были другие наклонности. Вот почему он всю жизнь работал с военными мемуаристами. Позже он признался Жожо, что не в силах устоять перед мужчиной в форме, даже если это маразматик лет восьмидесяти.

По дороге в кабинет Дэна Жожо заглянула к Джиму Свитману.

— Привет тебе. — Она остановилась в дверях. — Ты меня наколол. Эта тетка по курению оказалась не гипнотизершей, а психотерапевтом.

Джим рассмеялся, демонстрируя великолепные белые зубы. Жожо прикрыла глаза рукой.

— Ты меня ослепил. Зачем ты это сделал?

Джим расхохотался еще больше.

— Лучше посмотри, что у меня тут написано. — На стене за его спиной висел лист бумаги формата А4, на котором черным маркером значилось: «СЕГОДНЯ 26-И ДЕНЬ БЕЗ КУРЕВА». — Какая разница, как это работает. Главное — что работает.

— М-да… — С Джимом Свитманом всегда так. Такой чаровник, что долго на него сердиться просто невозможно. — Но я не хочу ходить к психотерапевту!

Он опять пустил в ход свою улыбку — картина ничем не омраченной радости. Но что у него на самом деле на уме, Жожо сказать бы не взялась. Они так дружны с Марком, что она не удивилась бы, если бы выяснилось, что Джим в курсе.

Она повернулась и — хоп! — лицом к лицу столкнулась с Ричи Гантом. Тощий, с сальными черными волосами, он был похож на вероломную молодую акулу, готовую напасть на собрата ради новомодного мобильника. Она поспешила удалиться. «Ффф, я его коснулась».

При виде Жожо Дэн округлил глаза, как будто не с ней разговаривал каких-то девятнадцать секунд назад.

— Ах да, — рассеянно бросил он. — Еда. Вещь необходимая.

Он снял с вешалки допотопную фетровую шляпу, похожую на мшистую кочку. Плотно натянул ее на макушку и сразу стал похож на пчелиный улей зеленого цвета. Он подал Жожо руку:

— Идем?

Вторник, 10:15

Раздался первый звонок.

— Обезьянка беспокоит, — отрекомендовался Мэнни. — На проводе Патрисия Эванс. Принимается или отклоняется?

— Принимается, принимается! — Первая из обоймы. Щелчок — и:

— Жожо, я прочла «Любовь под паранджой».

У Жожо шумно забилось сердце, адреналин хлынул в жилы. Дело, кажется, пойдет.

— Я в восторге, — сказала Патрисия. — И все остальные тоже. У меня для тебя упреждающее предложение.

— Это должно быть очень выгодное предложение.

— Думаю, ты останешься довольна. Мы предлагаем миллион фунтов.

Ладони у Жожо покрылись жарким потом. Адреналин хлынул с натиском, сопоставимым с военной интервенцией. Жожо быстро-быстро соображала. Миллион. Безумные деньги, тем более для начинающего автора. Но раз «Пелхэм» готов столько выложить, может, и другие захотят? Что, если на аукционе ей удастся поднять цену еще выше? Выше миллиона ста тысяч, которые выбил Ричи Гант для «Гонщиков»?

А если она ошибается, и никто, кроме «Пелхэма», книгой не заинтересуется? Что, если никто не захочет участвовать или предложит какой-нибудь мизер? Как угадать? Она помнила, что два агента уже отказали Фрею — наверное, не увидели в книжке ничего экстраординарного, что, собственно, и служит залогом успеха…

Думай, думай, думай. Спокойно. Без спешки. Дыши глубже.

— Щедрое предложение, — проговорила Жожо в трубку. Спокойно, спокойно. — Я переговорю с автором и перезвоню.

— Предложение в силе ровно сутки, — предупредила Патрисия. Вот это вряд ли. Спокойно, спокойно. Прозвучало довольно сердито — ну как же, миллион, а она еще ломается. — Потом мы его отзовем.

— Ясно. Спасибо, Пэтси. Я позвоню.

Она положила трубку.

Выброс адреналина у Жожо всегда способствовал кристальной ясности мысли. На то, чтобы принять предложение «Пелхэма», есть двадцать четыре часа. Если отказаться, «Пелхэм» все равно сможет принять участие в аукционе. Но из опыта она знала, что, если они на это пойдут, речь будет идти уже о гораздо меньшей сумме — в отместку. А то и вовсе откажутся от торгов. Они пока пребывают в состоянии первоначальной влюбленности, а через неделю жажда обладания может утихнуть, и книжка перестанет казаться им такой замечательной, как сейчас. Или они сочтут ее не такой перспективной в коммерческом плане — да что угодно может произойти. Одновременно могут сорваться с крючка и все другие издательства, и у Жожо вообще не останется предложений для Натана Фрея. Такие случаи бывали, , хоть и не с ней. Катастрофа: все — у разбитого корыта, а денег — ни у кого.

Она, конечно, может посоветовать, но в конечном итоге решать должен сам Натан. Она взялась за телефон.

— Натан, это Жожо. Мы получили предложение от «Пелхэм Пресс». Очень заманчивое.

— Сколько?

— Миллион.

Раздался грохот — должно быть, телефон упал, — потом еще какие-то звуки. Она терпеливо дождалась, когда он вернется к телефону. Слабым голосом Фрей спросил:

— Можно я вам перезвоню?

Через полчаса он позвонил.

— Извините меня. Что-то голова закружилась. Я тут подумал…

Ну, еще бы.

— Раз они так много предлагают, могут и другие тоже.

— Гарантии нет, но в целом вы правы.

— А вы как думаете? Что собой этот «Пелхэм Пресс» представляет?

— Сугубо коммерческое издательство, очень агрессивны, издали уже кучу бестселлеров.

— Ух! Вы меня пугаете.

— Они прекрасно знают свое дело. — И это еще было слабо сказано.

— Понимаете, я в растерянности. Жожо, не заставляйте меня, решите сами. — В его голосе уже слышались слезы.

— Натан, выслушайте меня очень внимательно. Это лотерея. Если отвергнуть это предложение и устроить тендер, мы рискуем не поднять цену до такого уровня.

Все тем же слезливым тоном он спросил:

— Сказать вам, сколько я заработал за прошлый год? Девять тысяч. Девять тысяч! Так что для меня любой гонорар — что манна небесная.

Неужели он рискнет миллионом? Вот чудак! Недаром же в женское платье обряжался и полгода жил в Афганистане. Пойми их!

— Сейчас ничего не решайте. Подождем до завтра.

— Я уже решил. Что я в этом понимаю? Вы агент, вам и карты в руки. Я вам доверяю.

— Натан, тендер, как и любой аукцион, — это вам не точные науки. Может статься, все провалится, и я для вас ничего не выторгую.

— Я вам доверяю, — повторил он.

Решение осталось за Жожо.

Вторник, 11:50

Она продолжила работу, и следующие два часа прошли весьма плодотворно. Изучила эскиз обложки к новой книге Кэтлин Перри и забраковала — уж больно безвкусный; позвонила редактору Эймона Фаррела и сказала, что надо внести изменения в график выпуска его новой книги, иначе он совпадет с Ларсоном Коузой; позвонила Игги Гибсону выразить сочувствие в связи с убийственной рецензией.

Одновременно она, не переставая, проигрывала в голове два возможных сценария с книжкой Фрея. Согласиться или отказаться? Отказаться или согласиться?

«Пелхэм» не был ее любимым издательством. Слишком уж оно коммерческое — она не была уверена, что это их книга. Но миллион фунтов есть миллион фунтов. Согласиться или отказаться? Отказаться или согласиться?

Согласиться, решила она. В этот момент позвонил Мэнни.

— Снова обезьянка. Не хотите посмотреть, как я стану есть бананы? Или могу сплясать.

— Что у тебя?

— Вас жаждет Элис Бэгшоу из «Нокстон Хауз». Будете говорить или…

— Буду. — Щелчок. — Добрый день, Элис.

— Жожо, я по поводу этой книги. — Элис тяжело дышала.

— Ну, что я тебе говорила? Класс, да?

— Класс. Стопроцентный. До такой степени, что мы решили сделать тебе упреждающее предложение.

Жожо не сдержала улыбки.

— Мы хотим предложить целых… — Для пущего эффекта Элис растягивала слова. — …дввв…

У Жожо сразу мелькнуло: два миллиона. Слава богу, она еще не дала согласия «Пелхэму».

— …двввести — двввадцать — тысяч — фунтов, — с расстановкой договорила Элис.

Возникла пауза.

— Двести двадцать тысяч? — переспросила Жожо.

— Совершенно верно, — подтвердила Элис, принимая недоумение Жожо за восторг.

— Ой! Ой, Элис, мне очень жаль, но у нас есть гораздо более интересное предложение.

— Насколько?

— Намного.

— Жожо, это предел. Больше дать не можем.

Так. «Нокстон Хауз» отпал. Что ж, в игре еще пятеро.

— Сказать по правде, Жожо, я не думаю, что она стоит больше, чем мы предлагаем. Советую тебе принять то второе предложение.

— Да, Элис, спасибо.

Жожо задумчиво крутанулась в кресле. Звонок Элис сильно поколебал ее уверенность.

Оставшиеся четверо — кто знает, в какую сторону они скакнут?

У Олив Лидди из «Садерн Кросса» в последнее время было подряд несколько провалов, и она вполне может пойти ва-банк в погоне за удачей. Или — испугаться в последний момент.

Франц Уайлдер из «Колдера» — наш клиент: он недавно стал «Редактором года» и выпустил одну из книг, номинировавшихся на «Букера». Он жаждет нового бестселлера, но может статься, что уже пресытился и окажется недостаточно жаден.

Тони Охейр из «Тора» — редактор от бога, но «Тор» недавно пережил капитальную перетряску — увольнения, пенсии — и сейчас пребывает в состоянии вселенского хаоса. Бестселлер — как раз то, что им нужно, но разваленная система управления вполне может привести к тому, что Тони просто не дадут денег.

А Таня Тил из «Докин Эмери?» Тоже большая умница — редактор Миранды Ингланд. Она-то как раз может сыграть, как нам надо.

Но заранее предугадать ничего нельзя. Сначала должны хотя бы позвонить. Звонить самой? Исключено. Это все равно что заранее сдать позиции.

Надо проявить характер, сказала она себе. Выдержка — вот что сейчас нужно.

Жожо не в первый раз оказывалась в подобной ситуации, хотя ставки никогда не были столь высоки. Однако до сих пор у нее все получалось. Что не означает, что и сейчас все пойдет как по маслу.

А ущерб даже трудно себе представить — не только для бедняги Натана Фрея, но и для нее. Своими руками все разрушить, да еще на самом начальном этапе…

Слухом земля полнится, издательский мир будет взбудоражен, и превосходные отношения с редакторами, которые она столько лет и с таким трудом выстраивала, надо будет налаживать заново.

Вторник, вечер (после близости)

— Что надумала? — спросил Марк.

— А ты бы что сделал?

— Согласился бы на миллион.

— Понятно…

— Это огромные деньги, тем более для дебютанта.

— Поня-я-ятно…

— Значит…

— Что?

— Значит, решила отказаться?

— Да. Нет. Не знаю.

— Хочешь побить рекорд Ричи Ганта, да? — Марк запустил пальцы в ее волосы. — Это неправильный способ принимать решения. Стремление обставить Ричи вредит твоей логике.

— Я у тебя совета не спрашивала, — холодно проговорила Жожо.

— Нет, спрашивала, — рассмеялся он и стал один за другим целовать ей пальцы. — Если хочешь совета, Рыжая, то будь готова услышать совсем не то, что хотелось бы.

Она приподняла голову, убрала его руку и со вздохом опять опустилась на подушку.

— Жалеешь, что ушла из полиции? — подсказал Марк. Ее полицейское прошлое занимало его, как мальчишку, и он всякий раз пытался разговорить ее на эту тему.

— Да ты знаешь, там тоже не одни коврижки были. — Она была немного раздражена. — Что бы ты сказал, если бы тебя вызвали на труп, от которого уже за четыре этажа несет, и тебе еще надо ждать, пока труповозка не придет?

— Труповозка?

— Ну да, «Скорая помощь». Ее полагалось ждать внутри, но иногда воняло так, что просто сил не было. Вот и стоишь, бывало, в коридоре, сдерживаясь, чтобы не вывернуло наизнанку. — Она повернулась к нему и расхохоталась. — Марк, ты бы видел свое лицо. Если хочешь кровожадных подробностей, — бесстрастно подытожила она, — будь готов услышать совсем не то, что хотелось бы.

Он ущипнул ее. В довольно интересном месте.

— Зачем ты это делаешь, если не собираешься…

— Я собираюсь, но…

— Но?

— …но резервуар еще не наполнился.

— Милая формулировочка.

— А пока мы ждем, расскажи-ка мне, на что этот запах похож.

— Это самый омерзительный запах на свете. Один раз вдохнешь — уже ни с чем не спутаешь.

— А от него заболеть нельзя?

— Заболеть! Издали учуешь — и тебя уже выворачивает. И выворачивает, и выворачивает. И он какой-то прилипчивый — потом от него не отделаешься: все воняет — одежда, волосы. Тогда уже начинает выворачивать всех окружающих. Но! — весело прибавила она. — Если повезет, тебя вызовут на свежачка, который откинулся каких-нибудь несколько часов назад. Да еще и квартирка окажется симпатичной, тогда станешь коротать время у телика, пока то да се. Часа два обычно проходит. Иной раз даже пивка перепадет. Это считается удачным днем.

— Насчет пива ты, конечно, приврала, да?

— Нет.

После минутного раздумья Марк спросил:

— Тебя это когда-нибудь выводило из равновесия?

— Пиво или трупы?

— Трупы.

— Еще бы.

— Например?

Теперь задумалась Жожо.

— Однажды на моих руках умерла четырехлетняя девочка. В аварию попала. Ужинать в тот день я уж точно не могла.

— В тот день? И все?

— Ну, может, еще несколько дней. Эй, ты что на меня так смотришь?

— Как?

— Как на чудовище. Да, приходилось быть жесткой, иначе там не выжить. Ты не можешь патрулировать улицы с чувствительным сердцем. Мигом сломаешься. Мы можем о чем-то другом поговорить?

— Хорошо. Как там Мэнни справляется?

— Прекрасно. Пусть работает, пока Луиза не вернется.

— Если она вернется.

— Молчи.

— Даже если она вернется, — поддразнил он, — все будет совсем не так, как раньше. Она будет часто опаздывать, вести себя рассеянно, пахнуть больным ребенком. Будет клевать носом за рабочим столом и отпрашиваться пораньше, чтобы свозить малыша к доктору. И начисто растеряет инстинкт охотника.

Жожо ущипнула его. В одном интересном месте.

— Не делай этого, если не собираешься…

— Я-то как раз собираюсь.

Потом они задремали. Проснувшись рывком, Жожо с ужасом посмотрела на часы: четверть второго ночи.

— Марк, вставай. Тебе пора домой.

Он сел, обдав ее теплой волной. Еще сонный, но было видно, что он все обдумал.

— Почему бы мне не остаться?

— Просто не пойти домой?

— Да.

— Хочешь, чтобы тебя изобличили?

— Это будет так ужасно?

— Да. В любом случае так поступать не годится. — Она бросила ему носок. — Одевайся. И езжай домой.

Среда, 10:00

Стрелка часов неумолимо приближалась к объявленному «Пелхэмом» крайнему сроку, а Жожо была так же далека от решения, как и накануне.

Взять миллион и лишить себя шанса на большее? Или отказаться от миллиона и рискнуть? Можно прогадать.

Предвидеть наверняка невозможно: это всегда гадание на кофейной гуще. Но лучше будем называть это лотереей.

Почти то же самое, что игра в покер, которой увлекались в их семье. Сядешь, бывало, с братьями, отцом…

— Жожо, тебя Патрисия Эванс. Будешь говорить?

— Нет. Скажи, я ей сама перезвоню через десять минут.

Жожо промчалась мимо помощника, на ходу бросив:

— Я к Дэну.

— А, к своему наставнику, — отозвался Мэнни. — Надставнику, — поправился он, когда она скрылась из виду. Дэна Суона и его нелепой зеленой шляпы Мэнни побаивался.

Дэн был на месте. Он колдовал над каким-то военным трофеем с лоскутом в руках. На голове у него была зеленая шляпа — должно быть, забыл снять, когда пришел. Под этой шляпой лицо у него было как у маленького чертика.

— Привет, Жожо, а я тут как раз доспехи чищу.

С Дэном никогда нельзя было знать, намеренно или ненароком он изрекает двусмысленности. Наверное, специально, мелькнуло у Жожо, но сейчас ей было не до того.

— Вид у тебя малость встрепанный.

— Немудрено. Должна признаться: Патрисия Эванс предложила мне миллион еще до торгов. Принять и не дергаться? Или отклонить и рискнуть остаться с носом? Вы опытный агент, вы как в таких случаях поступаете?

Дэн порылся в кармане пиджака и выудил монетку.

— Орел или решка?

— Перестаньте!

— Другой вариант: иду к Ольге Фишер…

— Почему именно к Ольге? Сходить к ней?

— … и мы играем в «камень, ножницы, бумага». Жожо была раздосадована, а Дэн небрежно произнес:

— Я не могу давать тебе советы. Это все лотерея, и подозреваю, исходить надо из худшего сценария.

Жожо подумала.

— Худшего сценария? Я потеряю миллион. И разрушу карьеру одного писателя.

— Во-во.

— Да, — задумчиво проговорила Жожо. — Спасибо, Дэн. Вы мне очень помогли.

— Примешь предложение?

Жожо удивилась.

— Нет.

— Извини меня, дорогая, но ты только что сказала, что можешь остаться без миллиона и разрушить писателю карьеру. Ведь сказала же? Или я уже пошел по следам тетушки Джослина Форсайта, которая лает по-собачьи?

— Я сказала, это худшее из того, что может произойти. Это не вопрос жизни и смерти. Что бы ни случилось, все останутся живы и здоровы. Нет, я уж пойду до конца. Спасибо.

Разворот на каблуках на сто восемьдесят — и она умчалась. Дэн с восхищением произнес в пустоту:

— Эта женщина и своего детеныша бы съела.

Позже

Разговор получился не из легких. Патрисия была недовольна. Крайне недовольна. От ее дружелюбия не осталось и следа.

— Но в понедельник вы сможете предложить свою цену на торгах, — вежливо проговорила Жожо.

— Свою цену я уже предложила.

— Прости, мне действительно очень жаль. Если передумаешь… Я никуда не уезжаю, мой номер у тебя есть.

Потом Мэнни спросил:

— Как она восприняла?

— Теперь она меня ненавидит.

— Да нет, не может быть.

— Может, и еще как. Впрочем, она мне не лучшая подруга. И когда в другой раз мне попадется хорошая книга, она захочет об этом узнать. Как думаешь, — сказала она, резко меняя тему, — на какой урок йоги мне сегодня пойти? Можно выбрать сложный и стоять там на одной ноге, как цапля, потея, как лошадь, а можно пойти туда, где будешь лежать на полу и глубоко Дышать. Что посоветуешь?

— Лежать и глубоко дышать.

— Правильный ответ. Хороший мальчик.

— Не мальчик, Жожо, а мужчина. Когда вы это поймете?

Еще позже

Йогу Жожо решила пропустить. Уже поздно, а лежать и глубоко дышать она может и дома перед телевизором.

Она собрала вещи и двинулась к выходу. Свет в кабинете Джима Свитмана еще горел. Жожо вдруг захотелось задержаться и поболтать, но, постучав и открыв дверь, она обнаружила, что Джим не один — с ним Ричи Гант. Они рассеянно обернулись, чтобы тут же опять обратиться в слух: из динамика шел низкий, безликий голос.

— Послушайте, есть же еще потиражные.

— Извиняюсь, — прошептала Жожо и удалилась. Половина восьмого. Джим и Ричи на селекторном совещании. Что это они замышляют? С кем можно разговаривать в такой поздний час? Ясно, что ни с кем из «местных», это исключено. Это должен быть совсем другой часовой пояс. Стало быть — с кем-то из-за океана.

Пятница, 11:10, еженедельная летучка

— Жожо? — спросил Марк. — Есть чем похвастаться?

— Естественно. Моя клиентка Миранда Ингланд заняла седьмую строчку в списке бестселлеров «Санди тайме» за неделю.

Послышалось приглушенное: «Отлично!», «Молодец». Только Ричи Гант не издал ни звука. Она это знала, поскольку не спускала с него глаз, рассчитывая смерить его победоносным взглядом.

Марк перешел к следующему.

— Ричи?

Джим Свитман и Ричи Гант поерзали и сели прямее. Они переглянулись, Джим кивнул: «Ты докладывай». Жожо мысленно выругалась. Опять он ее обошел.

— Неподражаемый мистер Свитман, — начал Ричи тоном жалкого торговца подержанными автомобилями, — продал крупной голливудской студии права на экранизацию «Гонщиков» за полтора миллиона долларов. Мы всю неделю вели переговоры с Западным побережьем…

«Вели переговоры с Западным побережьем». С каким смаком он это произнес! Так вот чем они занимались позавчера вечером.

— …и вчера поздно ночью все утрясли.

И тут Ричи наконец поднял на нее взгляд. Наглый, самоуверенный взгляд прямо в глаза.

Пятница, 15:15

Позвонил Мэнни.

— Вас Тони Охейр из «Тора». Ответите или…

— Отвечу.

Адреналин забурлил во всю мощь. Хороший знак. Может, еще одно упреждающее предложение? Нелепо, конечно, в последний момент… И все же…

— Жожо? Это Тони. Я насчет «Паранджи».

— Да? — У нее перехватило дыхание.

— Мне очень жаль, но я вынужден сказать «пас». Черт!

— Лично мне книга очень понравилась, но мы тут малость поиздержались, теперь экономим. Год был не самый удачный, свободной наличности нет. Временно, конечно, но на данный момент это так. Уверен, ты меня понимаешь.

— Ладно. — Она прокашлялась. — Ладно, — повторила она уже обычным голосом. — Не переживай, Тони. Спасибо, что предупредил.

— Нет, это тебе спасибо, что книжку мне прислала. Мне правда очень жаль, Жожо, книга замечательная. Уверен, ты ее без труда продашь.

В этом Жожо уже начинала сомневаться.

— Ну? — Вошел Мэнни.

— Он не участвует.

— Почему?

— Говорит, в конторе денег нет. Ты не откроешь окно?

— Зачем? Прыгать будете?

— Подышать захотелось.

— Оно заклеено. И вы ему не поверили?

Трудно сказать, никогда же напрямую не скажут, что книжка не понравилась. Хотя бы для подстраховки — вдруг она пойдет на ура, а все будут знать, что они так облажались. Я выйду покурить.

Жожо стояла на улице и задумчиво дышала воздухом. В игре остались три издательства. Есть еще за что побороться.

Идти сегодня на сеанс гипноза смысла нет. Эти выходные ей без курева не пережить.

Воскресенье, 15:05

Жожо подняла голову от газеты и неожиданно с любопытством спросила:

— А Кэсси никогда не спрашивает, где ты проводишь время?

Марк приехал в начале одиннадцатого. Они сразу улеглись в постель, потом позавтракали, потом снова в постель, и вот сейчас оба изучали ворох газет и журналов. И он нисколько не спешил домой.

Марк отложил журнал в сторону.

— Я же не просто исчезаю. Всегда какую-нибудь отмазку придумываю.

— Например?

— Ну, что иду на работу… Или играть в гольф…

— И она верит?

— Если и нет, то виду не показывает.

— Может, у нее тоже есть от тебя секреты?

— Думаешь?

— А как бы ты это воспринял? После долгого раздумья Марк ответил:

— С облегчением.

На самом деле Жожо не представляла себе, что Кэсси может завести бурный роман. Хотя… Необязательно роману быть бурным. Не у всех же так. Кэсси со своим кавалером вполне может прогуливаться по берегу канала. Или решать вдвоем кроссворды.

Она ее однажды видела, но это было задолго до увлечения Марком, поэтому значения не придала. Помнится, выглядела она как настоящая учительница: улыбка гувернантки, доброе лицо с пучком. Ей было сорок с небольшим, но это Жожо узнала только от Марка.

Они с Марком были женаты около пятнадцати лет. Жожо эту историю знала. Марк дружил с ее братом — и до сих пор дружит — и познакомился с Кэсси, когда они втроем квартировали.

Жожо часто думала: неужели он до сих пор ее любит? Можно было спросить напрямик, но она боялась услышать утвердительный ответ — и отрицательный тоже.

— Ой! — сказала Жожо. — Прости, что я о Кэсси вспомнила. Мне очень жаль.

— Но…

— Расскажи что-нибудь. Развлеки меня.

Марк вздохнул и собрался с мыслями.

— Ну, давай. Посмотри вот на эту барышню. — Он показал на фотографию теннисистки в журнале. — Она загребает в год по десять миллионов спонсорских денег. А теперь подумай о комиссионных. Мы с тобой, Рыжая, не в тот бизнес пошли.

— Можно было бы попытаться привлечь к спонсорству «Кока-Колу». Но ты, конечно, прав: литература — не слишком сексуальная область. — При виде его удрученной физиономии она рассмеялась. — Ну ладно, давай помечтаем. У рекламщиков есть такое понятие — «размещение продукта».

— Это с чем едят?

— Сейчас поймешь. Предположим, мы берем несколько модных авторов, подбираем каждому определенный товар, и они его живописуют в своих новых романах.

— Я уже вижу, в какой восторг придет литературный мир.

— Согласна, поначалу будут вопли, но деньги скажут свое слово.

Жожо закинула руки за голову и мечтательно уставилась в потолок.

— Возьмем, к примеру… Дай подумать. Да, правильно. Возьмем Миранду Ингланд — как раз то, что нужно, последняя книжка разошлась тиражом в четверть миллиона, и читают ее практически сплошь женщины от двадцати до сорока.

— И какой ты ей доверишь продукт?

— Ну… — Жожо в задумчивости прикусила губу. — Косметику, конечно. Скажем, героиня всякий раз, выходя в свет, использует один и тот же брэнд. Предположим, «Клиник». — Сама Жожо пользовалась этой маркой с шестнадцати лет, когда впервые пришла в «Мейсиз». Свой выбор она сделала сразу. — Конечно, это не должно делаться в лоб, но исподволь, ненавязчиво… Куда более тонкий ход, чем прямая реклама, и намного более адресно.

— Бог ты мой, какая ты умная! — восхитился Марк.

— Да я просто шутила, — вдруг занервничала Жожо.

— Я понимаю, но мне все равно понравилось. Продолжай.

— О'кей. — Она оживилась. — Мужчины и автомобили. Бери любую мужскую книжку и сажай героя на «Феррари». Нет, к черту «Феррари», это слишком дорого, обычному человеку не по карману. Тогда «Мерседес» или бээмвуху.

Тут ее воображение заработало на всю катушку.

— Нет-нет, я знаю! Что-нибудь типа «Мазды». Доступная по цене машинка, чей производитель хочет придать ее имиджу сексуальность. И кроме того, чтобы засунуть ее в книжку, писателю дадут на ней покататься, скажем, год. А главный отрицательный герой будет ездить на машине конкурента, в решающий момент она у него сломается — ну, что-нибудь в этом духе. Возможности тут безграничны… И еще! Продукт можно будет упомянуть уже в самом названии книги. А кроме того, выставить на аукцион не только новые сочинения, но и уже изданные. Скажем, «Шептун» станет «Шептуном от „Кока-Колы“, а „Дневник Бриджет Джонс“ — „Дневником от «Клиник“. Это же практикуется в спорте, почему не в издательском деле?

Марк в своей манере, улыбаясь, смотрел на нее.

— А как мы уговорим своих авторов? Это же публика особая, не мне тебе рассказывать.

— Если речь пойдет о нормальных деньгах… — озорно проговорила Жожо.

— Ты золото, — объявил Марк. — Чистое золото.

Итак, — начал дразнить он, — завтра первым же делом договариваюсь о встречах с производителями автомашин и прохладительных напитков.

— Эй, это же я придумала!

— Ничего не поделаешь. Бизнес — это как в джунглях. Жожо погрузилась в задумчивость.

— Представляешь, как это будет ужасно?

— Омерзительно!

Понедельник. Утро

Большой день. Грандиозный. Сегодня будут сделаны первоначальные ставки на тендере по «Парандже». Если все пойдет удачно, — а Жожо на это очень надеялась, — то торги продлятся всю неделю — ставки и контрставки, звонки из различных издательств — от редакторов и редакторам, леденящие душу паузы, когда редакторы будут выбивать из своего начальства еще более крупные суммы, облегчение, когда кажется, что все завершено, — пока в последний момент кто-то не явится с еще одним предложением, и все закрутится снова, все выше и выше, до заоблачных высей…

10:45

Первой в игру вступила Таня Тил из «Докин Эмери». Жожо затаила дыхание, и Таня торжественно объявила:

— Четыреста пятьдесят тысяч.

Жожо выдохнула. Неплохо для начала. Если с такого рубежа начнут все трое, есть вероятность, что они доторгуются до миллиона и выше.

— Спасибо, Таня. Я тебе позвоню, когда получу предложения от остальных.

Она положила трубку. Настроение было прекрасное.

11:05

Следующей была Олив Лидди из «Садерн Кросса».

— Чем порадуешь? — сказала Жожо.

— Пятьдесят тысяч.

Жожо окаменела, а когда снова ожила, то рассмеялась, хотя было совсем не до шуток.

— Невпопад? — робко спросила Олив.

— И близко нет.

— Я поговорю с руководством, может, удастся что-то сделать.

— М-мм… — Жожо знала, что больше Олив не позвонит. Первоначальные опасения насчет Олив оправдались: череда неудач сделала ее неуверенной.

11:15

Позвонил Франц Уайлдер, «Редактор года».

— Предлагаю триста пятьдесят.

— Триста пятьдесят тысяч? — Не триста пятьдесят фунтов? Но, учитывая обстоятельства, лучше уточнить.

— Триста пятьдесят тысяч фунтов.

Слава богу! Двое все-таки в игре.

— Весомая ставка, Франц. Не самая высокая из тех, что я получила, но близко к тому. Если ты ее увеличишь…

— Не увеличу.

— То есть?

— Это мое окончательное предложение.

— Но…

— Я бы, конечно, смог довести эту книжку до ума… — Франц не стал договаривать, все и так было ясно.

Сердце у Жожо упало и продолжало падать сквозь подошвы туфель все ниже, ниже, ниже… Беда с этими заумными редакторами — в черных водолазках, с привычкой потирать подбородок. Две награды — и они уже мнят себя центром вселенной.

— Дело в том, Франц, — Жожо усилием воли придала голосу бодрости, — Фрай сейчас нарасхват, все жаждут его заполучить.

— Книга отличная, я бы смог сделать из нее конфетку.

— Ну конечно, — согласилась Жожо. — Но…

— Жожо, это мое окончательное предложение.

— Да, но… — Главное — приподнять его до уровня Таниной ставки, потом можно будет двигаться дальше.

— Нет, Жожо, больше не дам.

О'кей. Спасибо, Франц. — Что еще тут скажешь? — Твое мнение будет принято к сведению. И если Натан решит, что опытный редактор важнее гонорара, мы тебе непременно позвоним.

Черта с два, подумала она и положила трубку. Она чувствовала себя как выжатый лимон. Ужасающая правда встала перед ней во весь рост, она вдруг оказалась в вакууме. В игре остался только один редактор — Таня Тил. Какой тендер с одним участником?

Как я могла это допустить ?

Иного способа поднять ставки, как соврать Тане, что другие участники дают больше, не остается. Однако — мало того, что вранье само по себе отвратительно и противоречит всякой этике — это еще и палка о двух концах: если Таня назвала ставку, близкую к предельной, она может снять свое предложение совсем, тогда Жожо останется ни с чем.

Значит, все? Раз, два, три — продано Тане Тил за четыреста пятьдесят тысяч? Всего на пятьсот пятьдесят тысяч меньше, чем предлагала Патрисия Эванс. И до половины не дотянули. Боже мой!

Жожо сглотнула, превозмогая подступившую тошноту. «Я сваляла дурака, — сказала она себе. — Я повела себя неправильно. Надо было принять предложение Патрисии Эванс».

«Патрисия Эванс!» — застучало у нее в висках. Надо попробовать ей позвонить. Она, конечно, вряд ли пред дожит столько, сколько сначала, может и вовсе послать, но, если даст хоть что-то, это уже вдохнет жизнь во всю затею.

Жожо охватила безумная надежда, от волнения телефонную книжку удалось открыть только с третьего раза. Пока срабатывала связь, она мысленно репетировала предстоящий разговор. «Привет, Пэтси, — как ни в чем не бывало и очень дружелюбно скажет она. — Звоню напомнить, что сегодня начинаю принимать ставки на приобретение „Паранджи“.

Упоминать о первоначальном миллионе не следует, как и о том, что отказ страшно разозлил Патрисию. Жизнь научила Жожо, что, если держаться так, словно все идет своим чередом, люди подчас теряются и принимают твои правила игры.

Но Патрисии на месте не оказалось. Быть она могла где угодно — на переговорах, у стоматолога, в туалете, — но Жожо достигла такого взвинченного состояния, что ей явственно виделась редакторша, беззвучно диктующая секретарше: «Скажи, что я умерла».

Жожо положила трубку и сделала над собой усилие, чтобы разложить все по полочкам. Четыреста пятьдесят тысяч. Фантастические деньги! Они навсегда изменят жизнь Натана Фрея.

Но она могла выбить для него в два с лишним раза больше! И аванс выше, и маркетинг лучше, и рекламный бюджет больше — ведь издательство захочет окупить свои затраты.

Охватившее ее страшное чувство провала было связано не только с упущенными деньгами. Дело было в том, что она сама оказалась виновата. Она так уверовала в эту книгу, в то, что она побьет все рекорды, что готова была положить на алтарь всю свою карьеру. Мелькнула страшная мысль: «И положила». Ей, того не ведающей, судьба предоставила величайший в ее жизни шанс, и она его упустила. Миллион фунтов — огромные деньги, а она отказалась. О чем она думала?

Что, если теперь ей никогда не стать партнером? Что, если ее опередит в этом Ричи Гант? Всего восемь месяцев как в агентстве, а Жожо тут уже два с половиной года — но он отлично справляется. А Жожо нет…

Ее все больше охватывала паника и грозила удушить окончательно, так что Жожо силой заставила себя рассуждать логически. Никто не умер, не получил увечий. Все мы когда-то умрем, и вся эта суета покажется такой мелкой. Дальше шло любимое оправдание всех неудачников: нельзя все время выигрывать, иногда надо и проиграть.

Но проигрывать, хоть и иногда, было очень и очень неприятно, а еще неприятнее — когда об этом узнают другие. Надо будет попробовать сохранить это в тайне: прознает Ричи Гант — конца насмешкам не будет.

Вошел Мэнни и бросил на нее один-единственный взгляд.

— О нет!

— О да!

— Расскажите.

— Не сейчас. Мне надо кое-что купить.

— Что?

— Что-нибудь.

Жожо чуть не купила мусорное ведро для ванной — из голубой пластмассы, с рельефными маленькими дельфинчиками. Но когда она его взяла и направилась в кассу, там оказалась длиннющая очередь, стоять в которой у нее не было никакого настроения.

Она добрела до конторы и съела круассан с сыром и ветчиной, с тоской наблюдая, как кружатся и падают на ее стол масляные хлопья слоеного теста.

Когда позвонил Мэнни, сердце у нее чуть не выпрыгнуло — вдруг это Патрисия Эванс?

— Олив Лидди. Жожо тяжко вздохнула.

— Соедини.

— Олив? Чем могу служить? — Хочешь прибавить к своей ставке еще пятерку?

— Я насчет «Паранджи». Надеюсь, еще не поздно? У меня есть предложение.

— Олив, ты, часом, головой не ударилась? Ты уже сделала ставку, помнишь: я рассмеялась?.

— Я хочу ее поднять.

— До какой суммы?

— Шестьсот тысяч.

— Что… Олив, что происходит? — Как ты умудрилась за три часа выбить из начальства пятьсот пятьдесят тысяч ?

— Я недооценила масштаб этой книги. Я ее не так поняла.

Тут до Жожо дошло. Олив рассчитывала, что книжкой никто, кроме нее, не заинтересуется и она отхватит ее по дешевке. Ну и нервы! Так что теперь? Колесо снова закрутилось. Слава богу.

— Я перезвоню.

Понедельник, 15:07

— Таня? У нас есть предложения выше вашего.

— Насколько выше?

— Ты же знаешь, я не имею права тебе сказать.

— Жожо!

— Шестьсот.

— О'кей. Семьсот.

— Спасибо. Перезвоню.

15:09

— Олив? У меня новая ставка. Выше твоей.

— Насколько выше?

— Ты же знаешь, я не имею права тебе сказать.

— Сколько?

— Семьсот.

— Даю восемьсот.

15:11

— Таня? Твою ставку перебили.

— Мне нужно взять таймаут. Я не уполномочена поднимать выше.

— Когда ждать ответ?

— Скоро.

Вторник, 10:11

— Жожо, это Олив. Книга моя?

— Я жду ответа от второй заинтересованной стороны.

— Мне нужно знать как можно скорее.

— Поняла.

10:15

— Таня? Вынуждена тебя поторопить.

— Извини, Жожо. Никак не можем издателя поймать. Без него я не могу принимать финансовых решений, а он где-то плавает на яхте на Карибах.

— Когда ты сможешь дать ответ?

— Попробую сегодня до конца рабочего дня.

16:59

— Олив, это Жожо. Ты можешь подождать до завтрашнего утра?

— Даже не знаю…

— Олив, пожалуйста! Мы же старые друзья.

— О'кей.

Среда, 10:14

— Таня?

— Жожо! Слушай, мне очень неловко, что я тебе вчера не позвонила. Я так до него и не добралась.

— Таня, прости, но вторая сторона меня торопит.

— После обеда — железно. Пожалуйста, Жожо, мы тут все на ушах стоим.

14:45

— Жожо?

— Таня?

— Девятьсот!

14:47

— Олив?

— Жожо?

— Против тебя поставили девятьсот.

— Дьявол! Я уже думала, она моя. Придется согласовывать с инстанциями новую сумму.

— Сколько тебе потребуется времени?

— Не много.

14:55

— Жожо, это Бекки. Представляешь, в обеденный перерыв я уснула, и мне приснилось, что у меня выпали все зубы. Что это может означать? Страх чего-либо? Новые обязательства? Смерть?

— Страх остаться без зубов. Беке, мне сейчас некогда.

Четверг, 10:08

— Жожо, это Таня.

— Жду ответа второй стороны.

Понимаешь, мне нужно знать. Девятьсот тысяч — огромная сумма, а вторая сторона — это Олив Лидци, я знаю…

— С чего ты взяла?

— Слухом земля полнится. Ей никогда не выбить из них большей суммы. Они там в полной заднице. (Таня недавно попала в «Садерн Кросс» под сокращение и ушла со скандалом. Страсти еще не улеглись.)

— Таня, пожалуйста, дай мне время, после обеда все прояснится.

10:10

— Олив, это Жожо.

— Да. Слушай, прости, мы сегодня созываем экстренное совещание с участием всех начальников — продажи, маркетинг, реклама. Как только закончится — сразу позвоню.

— А пораньше вы свое совещание провести не можете? На меня очень давят.

— Не получится. Начальнику отдела маркетинга с утра оперируют вросший ноготь, он несколько месяцев ждал очереди, его выпустят от врачей не раньше половины первого. И сразу сюда. Прошу тебя, Жожо, ты сама вчера сказала: мы старые друзья…

— Все понимаю, но мне нужно ваше решение как можно скорее. Иначе придется отдать ее другому издателю.

— Это Таня Тил, да? Вот стерва! Ты, главное, не верь тому, что она говорит: сама она бы никогда не ушла, кишка тонка.

— Послушай…

— Три тридцать. Голову на отсечение. Большего обещать не могу.

14:29

— Это Мэнни. Вас Таня Тил.

— Господи, еще только половина третьего!

— Что ей сказать?

— Что хочешь. Придумай сам. Мне нужен час времени.

— Сказать, сломала ногу?

— Может, что-нибудь полегче?

— Подозрение на перелом?

— Валяй.

15:24

— Жожо, ты не поверишь.

— Бекки, привет, мне…

— Сегодня у меня была встреча, и представляешь? Один зуб взял и выпал! Я только рот раскрыла что-то сказать, как чувствую: во рту зуб катается, как ледышка из кока-колы. Как в моем сне!

— Как может зуб взять и выпасть?

— Это не совсем зуб, а коронка, но все равно выходит, я ясновидящая.

— А коронка у тебя в последнее время не качалась?

— Нет. Разве что самую малость…

— Бекки, прости, надо бежать.

15:31

— Жожо, это Олив. Ладно! — Дышите глубже. — Миллион.

15:33

— Таня, они дают миллион.

— Миллион! Как они могут этой курице доверять такие деньги? Она с детективом-то с трудом справляется…

— Ты играешь дальше или нет?

— Играю, но мне придется опять говорить с нашими финансистами. А кстати, как твоя нога?

Теперь, подняв ставки до первоначального миллиона, Жожо чувствовала себя на седьмом небе.

— Что дальше? — спросил Мэнни.

— На сегодня все, завтра продолжим. Обе от книги в восторге — к тому же у них личные счеты, что нам только на руку.

— Как станете праздновать? На йогу пойдете?

— Скажешь тоже! Предамся безудержному сексу с моим возлюбленным. — Зря она это сказала. От возбуждения всю осторожность растеряла.

— А кто он? — поинтересовался Мэнни.

— Неважно.

— Ричи Гант, да?

— Нет. Ричи Гант — это твоя пассия.

— Сначала был вашей, потом дал вам отставку, вы очень страдали, без конца звонили и умоляли взять вас назад.

Жожо провела щеткой по волосам.

— Как я выгляжу?

— Нагнитесь и тряхните головой. Жожо смерила его ледяным взглядом.

— За идиотку держишь?

— Нет, что вы! Просто так волосы пышнее делаются. Это я не для того, чтобы вам в вырез заглянуть. — И после паузы: — Ну хорошо, не только для того.

Вторник, 9:15, у дома Жожо

Что Марк сегодня не придет, она поняла сразу, как у подъезда столкнулась с посыльным из цветочного магазина.

— Куда вы пропали? — набросился он. — Я уже домой собирался. В семь я заканчиваю, не знаете разве?

— Это для меня? — Она оглядела цветы. — Вот черт!

— Благодарю покорно.

Она сунула букет под мышку, где уже торчала бутылка шампанского — будто она собралась поддать в одиночку, — и достала мобильник. От Марка было три сообщения. Пони наступил Софи на ногу и сломал два пальчика. Он очень извиняется. (Первое сообщение.) От стыда он места себе не находит. (Второе сообщение.) Она перестала с ним разговаривать? (Третье.)

Она набрала номер его мобильного.

— Ее могла бы и Кэсси отвезти, но она так расстроилась, что попросила меня поехать с ними.

В его голосе слышалось страдание: его доченьке больно, и она хочет, чтобы папа был с ней. Жожо вздохнула: ну как можно на него злиться?

— В субботу? В воскресенье? — спросила Марк.

— А завтра вечером ты не сможешь? У меня завтра гипноз от курения, а я хочу прогулять.

— Извини, Жожо, я завтра веду этих итальянских издателей в ресторан. Но если ты не хочешь на гипноз — не ходи. Для этого не нужно искать предлог.

Ты прав. Ладно. Тогда в субботу? Скажи Софи, чтобы близко к лошади не подходила. И пусть другие конечности бережет!

Она наудачу набрала Бекки, но и дома, и по мобильному сработал автоответчик, и Жожо позвонила Шейне.

— Давай куда-нибудь сходим, — заявила Шейна.

— А как ты няньку так быстро найдешь?

— Няньку? Зачем мне нянька? У меня есть Брэндон. Брэндон! Мы с Жожо идем куда-нибудь выпить.

— Приехать к тебе?

— Нет, что ты! Уверяю тебя, в здешних барах тебе не понравится. Там только пулю схлопочешь. Как ты начет Айлингтона? «Голова Короля», через час — идет?

— До встречи.

Они обсудили аукцион, поговорили о том, как сильно Жожо ненавидит Ричи Ганта, потом об импотенции Брэндона, и после нескольких стаканов Жожо проболталась Шейне о сорванном свидании. Это была ошибка.

— Девушка, это никуда не годится. — Шейна с негодованием покачала головой.

Это негодование адресовано ей, догадалась Жожо и со смехом ткнула подругу в живот.

— Не смотри на меня так!

— Я просто говорю, как обстоит дело. Не нравится тебе такая жизнь — измени ее! Знаешь, что надо сделать? — раскомандовалась Шейна. И, не дав Жожо ответить, закончила: — Надо познакомить его с нами — со мной и Брэндоном, Бекки с Энди. Так люди делают — знакомят друг друга со своими друзьями.

— Но он женат!

— Да, но если у него к тебе серьезно — как ты меня уверяешь, — то он и сам захочет с нами познакомиться.

— Скажи уж лучше: это ты хочешь с ним познакомиться. Нет, Шейна…

— Ты непременно должна с этим разобраться. Приходите к нам в воскресенье на бранч. Я позову маму, чтобы стояла у плиты и детей на себя взяла. Напьемся и познакомимся. Полвторого устроит?

О господи!

— Нет, Шейна. Мне каждая минута с ним дорога. Я не хочу им ни с кем делиться.

— Полвторого, — упрямо повторила Шейна.

— Нет. — Жожо уперлась в нее взглядом.

— Полвторого.

— Нет.

— Полвторого.

— Нет.

— О господи!

— Что такое?

— Там одна из сестер Уайатт.

Жожо крутнулась на табурете и увидела, что в бар толпой входят люди после театра, среди них была высокая блондинка.

— Это же Магда! — Из трех сестер Магду она любила больше всех.

Та тоже их заметила.

— Жожо! Роскошная женщина! — Они обнялись. — И Шейна тут! Как я рада!

С Шейной она не так ласкова, как со мной, подумала Жожо.

— А Бекки с вами?

— Нет, мы вдвоем, — пролепетала Шейна, словно извиняясь.

— Мы сейчас идем ужинать. — Магда сделала жест в сторону своей пышной свиты. Семь или восемь холеных мужчин и женщин. — Присоединяйтесь! — Она просительно тронула Жожо за руку.

Она приглашала искренне, но Жожо не хотелось садиться на хвост, и она отговорилась тем, что завтра рано вставать.

— Ну, как знаешь, но обещай, что ты мне позвонишь, и мы куда-нибудь сходим. Обещаешь?

Магда удалилась, и в зале как-то померкло.

— С тобой она полюбезнее, — тихо проговорила Шейна.

— Да. Правильно. Даже роскошной женщиной назвала.

Воцарилось молчание, а потом они повалились друг другу на грудь, сотрясаясь от смеха.

— Знаешь, кто мы такие? — заключила Шейна. — Две жалкие личности.

Пятница, утро

Таня предложила еще пятьдесят тысяч — меньше, чем рассчитывала Жожо. Олив накинула двадцать.

— Что такая грустная? — спросил Мэнни. Но он знал ответ. — Боитесь, не удастся обставить Ричи Ганта с его миллионом сто?

— Еще не вечер.

Но Таня набросила еще десятку, Олив — тоже десять. Обе почти дошли до потолка, сейчас ставка составляла миллион девяносто.

— Надо выжать еще десятку, — сказал Мэнни.

— Двадцатку. Я хочу его переплюнуть, а не просто сравняться.

Таня дала еще пять, столько же набавила Олив. И еще три от Тани! Рубеж Ричи Ганта был перейден. Самую малость, ну и что?

Малыми порциями Жожо удалось вытянуть из обоих издательств еще чуток, и торги замерли на отметке миллион сто двадцать.

— Двадцать штук сверх Ганта, — заметил Мэнни. — Можно останавливаться.

Но Жожо уже и так решила заканчивать. Денег на кону больше не было, а поскольку предложения обеих сторон сравнялись, то предстоял конкурс красоты: Натану представят обоих издателей, те устроят небольшую показуху, и Фрей будет решать, кто ему больше понравился.

Мэнни позвонил писателю.

— Утром в следующий четверг, — сказал он. — В десять вы идете в «Докин Эмери», а в полдвенадцатого — в «Садерн Кросс».

Пятница, полночь, дома у Жожо

Зазвонил домофон. Марк. Он отправил толпу крикливых итальянцев гулять, а сам без приглашения явился к Жожо.

— Захотел тебя увидеть. От итальяшек избавился, — подвыпившим голосом прокричал он в домофон. — Я на такси.

— Что ты хочешь? Медаль?

Она была рада его видеть, и даже очень, но негоже ему брать моду заскакивать на короткий перепихон, когда ему вздумается, по дороге домой к жене.

Она стояла в дверях и смотрела, как он преодолевает последние ступеньки.

— У меня тут мог оказаться другой. Не боишься? Он наконец поднялся и со всем пылом подвыпившего кавалера притянул ее к себе.

— Не советую.

— Этот женатик не советует мне заводить другого ухажера!

— Правильно. — Он не без труда выудил из кармана мобильник. — Это все слишком далеко зашло, сейчас я объявлю Кэсси, что я люблю тебя и…

Она выхватила у него телефон.

— Дай сюда, пьяный дурак. Раз уж ты здесь, у меня на тебя виды.

Двадцать минут спустя

Жожо откатилась; оба вспотели и запыхались.

— Это… это… — выдохнул он.

— Отвратительно?

— Да. А тебе?

— Хуже не бывает.

— Завершила аукцион и решила выпустить пар?

— Не пар, а гормоны, — усмехнулась она.

— Ты очень рисковала.

— Но ведь получилось!

— Признайся, ведь ты на это пошла, чтобы побить Ричи Ганта?

— Естественно!

Она лизнула его в плечо. Соль на гладкой коже. Потом уткнулась лицом ему в шею и втянула запах. Господи, до чего же вкусный!

Следующее утро, 5:45

Они проснулись одновременно, посмотрели на часы, и у обоих от ужаса округлились глаза и волосы встали дыбом.

— Черт! — ахнула Жожо. — Марк, быстрей, собирайся домой!

— Твою мать! — Бледный с похмелья, Марк пулей вылетел за дверь, на ходу одеваясь. — Я позвоню.

— Ладно. Ни пуха!

Хлопнула дверь внизу — наверное, съехал по перилам. В животе у Жожо встал нервный ком: настал критический момент. Кэсси все узнает, Марк ей во всем признается, они откроются детям, все это будет ужасно, он уйдет из дома, переедет к ней, они поженятся, но она к этому еще не готова.

День тянулся бесконечно. Марк не подавал голос. Она отправилась на йогу, рассчитывая хоть немного отвлечься от томительного ожидания. И это сработало, но на какой-то час, не больше. Дома она почти ожидала увидеть под дверью Марка с чемоданом вещей. Но ни его самого, никаких сообщений не было. Должно быть, Марк и Кэсси сидят в море слез и взаимных обвинений. При этой мысли у нее внутри все сжалось.

Полдня они с Бекки ходили по магазинам, и каждые пятнадцать минут Жожо проверяла телефон — нет ли сообщений. Пусто. Как она страдала, что не может сама ему позвонить.

Наконец, уже вечером, он позвонил. Жожо сидела в гостях у Бекки и Энди.

— Он? — беззвучно спросила Бекки, округлив глаза.

Жожо молча кивнула.

— Это он, — зашептала Бекки на ухо Энди, и оба сцепили руки, словно дожидаясь результата биопсии.

Жожо встала и направилась в гостиную.

— Что случилось? Разрыв?

— Нет.

Она впервые за целый день вздохнула полной грудью. Но чувству облегчения сопутствовало некоторое разочарование. Мысленно она уже жила с ним и была очень счастлива.

— Ну, давай, рассказывай.

Выяснилось, что Кэсси мирно проспала всю ночь и обнаружила отсутствие мужа лишь тогда, когда он ввалился без пяти семь и стал, как по бумажке, оправдываться: дескать, вечер с итальянцами затянулся, потом бар отеля, уснул на диване, если не веришь — вот их телефон.

Но Кэсси ему поверила — Жожо даже решила, что она глупее, чем казалось, — и большую часть воскресного дня они провели вдвоем с Марком в сдержанном обсуждении того, что случилось.

— Мы слишком близко подошли к краю, — заключили они. — Надо, чтобы впредь это не повторялось.

Но это повторилось. Через четыре ночи. Пусть предыдущий раз и вызвал массу волнений, но это был не конец света, они выкрутились тогда. Выкрутились и теперь.

Четверг, утро, издательство «Докин Эмери»

Жожо вышла из лифта и жестом пригласила Натана Фрея следовать за ней.

— Да, — пересохшими губами ответил он и осторожно вышагнул из кабины на священный пол «Докин Эмери». Он был готов припасть к нему губами.

— Не нервничайте так. — Жожо мягко погладила его по спине. — Они всего лишь издатели — и готовы отвалить кучу денег, чтобы издать вашу книгу. Да любой писатель все бы отдал, чтобы оказаться на вашем месте.

Она стремительно прошла в конец коридора и бодро улыбнулась девушке за стойкой приемной.

— Доброе утро, Ширли.

— Доброе утро, Жожо.

— Познакомься, это Натан Фрей.

Ширли вежливо улыбнулась бледному, полуживому человеку, ради которого она сегодня явилась на работу в половине восьмого и засыпала песком весь пол в зале совещаний. — Все уже собрались. Я доложу, что вы приехали.

— Я знаю дорогу.

— Да, я только…

Но она уже зашагала дальше, а Натан Фрей робко семенил сзади.

Их появления с нетерпением дожидались все высшие руководители издательства «Докин Эмери»: начальники отделов продаж, маркетинга и рекламы с помощниками, редактор, заключивший сделку, — Таня Тил и ее главный редактор. «Любовь под паранджой» была для них главной презентацией года.

— Черт бы побрал эту Жожо, вечно опаздывает, — проворчала Таня Тил. Потом высунула голову в коридор и быстро втянула назад. — Боже мой, она идет!

Послышалась возня, все приосанились, и вот Жожо уже в дверях и вводит Натана Фрея, тот выдавливает из себя улыбку, а над верхней губой у него поблескивают капельки пота.

Начальник отдела продаж Дик Бартон-Кинг подтянулся и прищурился сквозь прорезь для глаз в своей женской хламиде — кажется, в Афганистане это называется буркой. Он почти ничего не увидел, а жаль — он обожал Жожо.

Под многими метрами плотной материи он поискал край, чтобы выпустить руку для рукопожатия. Нелепое одеяние его бесило. Это, конечно, все маркетинг придумал. Почему бы им самим не вырядиться? Сами-то небось только легкие полотенца на голову навертели.

И игрушечный автомат, как другим, ему не выдали. Таня лично ходила покупать эти игрушки. Несправедливо.

В последнее время презентации ради приобретения «кассовых» книг стали носить все более изощренный характер. Но песок на полу и прочие афганские атрибуты значения не имеют, подумала Жожо, посмотрим лучше, какой они предлагают рекламный бюджет.

Все расселись, и хозяева мероприятия принялись взахлеб расписывать будущую раскрутку книги по телевизору, запланированный трехнедельный рекламный тур по стране, стотысячный тираж, гарантированные публикации в уважаемых газетах…

— И у меня возьмет интервью «Обсервер»? — восторгался Натан Фрей.

— Да, — заверил шеф пиар-службы Джуно. — Не сомневаюсь, мы это устроим. Возможно.

Уже были готовы варианты обложки, как и макеты рекламных плакатов и прогнозируемые объемы продаж. Даже Жожо, привычная к издательской показухе, осталась под впечатлением.

Что до Натана, то он пришел в такое возбуждение, что в какой-то момент она испугалась, что он сейчас грохнется в обморок.

Презентация завершилась. Высокопоставленные сотрудники «Докин Эмери» смотрели, как удаляются важные гости.

— Вроде неплохо прошло, — проговорила Таня Тил и вытрясла из сапога кучку песка.

— Да, — согласилась ее ассистентка Фрэн Смит и с тоской обвела глазами горы песка, которые ей теперь предстоит выметать.

Жожо посадила Натана в такси и повезла в «Садерн Кросс», где Олив Лидди с коллегами устроила им презентацию в совершенно другом ключе. Никакого песка и национальных одежд, никаких игрушечных автоматов. Взамен — разговор о Букеровской премии.

При гораздо меньшем рекламном бюджете они готовы были выплатить автору ровно такой же аванс, как и в «Докин Эмери». Что до скромного бюджета, то представлено это было как достоинство. «Чрезмерная реклама способна загубить любую книгу, — с серьезным лицом сказала Олив. — Хорошие книги не нуждаются в рекламе в торговых центрах и на станциях метро. Они сами за себя говорят».

Под нажимом Олив Натан признался, что не хочет, чтобы его книга фигурировала наравне с Джоном Гришэмом и Томом Клэнси во всех аэропортах и книжных магазинах без разбору и значилась в списках бестселлеров. И что ему гораздо более симпатична репутация, основанная на положительных рецензиях и рекомендациях читателей друг другу.

Когда встреча закончилась, Жожо повела Натана в ближайший паб, чтобы подсказать ему взвешенное решение.

— Даже такие замечательные книги, как ваша, от рекламы только выигрывают.

— Это моя книга, — сердито возразил он. Мечты о литературных премиях уже ударили ему в голову. — Я хочу издаться в «Садерн Кроссе».

Ну вот, приехали, подумала Жожо. Началось.

Пятница, утро

— Напечатали, — сообщил Мэнни, кладя ей на стол номер «Книжных известий». — Пятая полоса.

«КНИЖНЫЕ ИЗВЕСТИЯ», 2 МАРТА

Рекордная сделка

«Как сообщается, дебютный роман Натана Фрея „Любовь под паранджой“, действие которого происходит в Афганистане, был продан редактору Олив Лидди из издательского дома „Садерн Кросс“ за рекордную сумму в 1, 12 миллиона фунтов. Это самый высокий гонорар за первую книгу в истории британского издательского дела. Мисс Лидди охарактеризовала роман начинающего писателя как „книгу десятилетия“. Работая над книгой, Натан Фрей, в прошлом школьный учитель, полгода провел в Афганистане инкогнито, под видом женщины. Продажа была осуществлена литературным агентом из „Липман Хейга“ Жожо Харви. Это не первая ее удача за последнее время. Она также представляет интересы Миранды Ингланд, чей четвертый роман на этой неделе занимает первую строчку в хит-параде массового читательского рынка. Другой претендент на книгу Фрея, Таня Тил из издательства „Докин Эмери“, по поводу своей неудачи сказала, что испытывает глубокое отчаяние».

Отчаяние — это метко сказано, подумала Жожо. Когда накануне она позвонила Тане, чтобы сообщить неутешительную новость, та заплакала в трубку. Самое неприятное в работе агента — что ты вынужден людям отказывать, но что поделаешь: побеждает всегда только один.

— Мэнни, ты не мог бы сбегать за тортом?

— Праздновать будем?

— Нет, сегодня придет Луиза, принесет девочку показать.

— Луиза? — Мэнни опешил, но быстро взял себя в руки. — Может, заодно скажет мне, куда запихнула контракт Миранды Ингланд? А вы еще говорите, она четко работает!

Пятница, 9:45

В дверь постучал Джослин Форсайт.

— Сердечнейшие поздравления, дорогуша!

— Спасибо.

— Все на мази? Рекламный тираж и так далее?

— Практически. Тольку пленку осталось повесить,

— Пленку? О нет!

— Опять что-то из полицейского прошлого?

— Нет. Это из лексикона пожарных.

Он с нетерпением ждал разъяснений, и Жожо сказала:

— Когда пожар уже потушен, надо сберечь дом, поэтому окна завешиваются полиэтиленовой пленкой.

— Пленка. Чудесно.

Следующим явился Джим Свитман, озаривший кабинет своей ослепительной улыбкой.

— Мои поздравления. Было бы неплохо подумать и о правах на экранизацию.

— Хочешь сказать, мне предстоит командировка в Лос-Анджелес?

— Не исключено. Как у тебя с гольфом?

— С гольфом?

— Да. Чтобы общаться с этими киношными воротилами, надо уметь играть в гольф.

Пятница, 10:56

— Вижу, повезло тебе, красотка.

Жожо подняла голову. В дверях кабинета стоял Ричи Гант. Она отложила ручку.

— Что? Это ты о моей сделке в миллион сто двадцать тысяч?

— Вот это везуха!

— Да уж, — просияла Жожо. — И позволь тебе заметить, чем усерднее я работаю, тем больше мне везет.

Он пошевелил губами, но ничего не сказал. Видно было, его терзают эмоции.

— Ну, ничего, ничего. — Жожо наклонила голову набок. — Обнимать не нужно.

Она бросила взгляд на часы.

— Ладно. Пора на летучку. Давай провожу. — Она положила было руку ему на плечо, но он увернулся и зашагал прочь.

На летучке только и разговору было что о сделке Жожо — «книга десятилетия»! Особенно радовались партнеры — им-то твердый процент светит. Но восхищались и рядовые агенты — все, кроме Ричи Ганта.

— И сколько у нас на сегодня книг десятилетия? Не меньше шести, — заметил он.

Повисла неловкая пауза. Зависть испытывали все, но у большинства хватало ума ее не показывать.

— Это неспортивно! — возмутился Дэн Суон.

— А ты чего ждал? — странным, придушенным голосом отозвался Джослин Форсайт. — Он же тут новичок. И лучше бы нам было от него побыстрей отпачкаться.

— Не отпачкаться, а отмазаться, — шепотом поправила Жожо, пока коллеги изумленно взирали на старика Джослина.

Пятница, после обеда

Начиная с половины третьего женская часть работников «Липман Хейга» стали набиваться в кабинет Жожо — даже Лобелия Френч и Аврора Холл на время забыли о своей неприязни к Жожо. Все тащили с собой крошечные носочки, розовые ползунки, хлопчатобумажные переднички и кукольного размера футболочки с блестящими принцессами.

— Не хотелось бы тебе для себя такие получить? — вздохнула Пэм.

— Всегда хотелось.

И тут в дверях возникла принцесса и с порога закричала:

— Прии-веет!

— Что с волосами? — ахнула Жожо. Всегда коротко остриженные, волосы у Луизы отросли настолько, что пышно обрамляли сразу помолодевшее лицо.

— Сюда смотри! — Луиза показала на сверток, притороченный к ее груди. — Что там волосы? Как тебе этот детеныш?

— Покажи! — завопила Пэм.

— Прошу выстроиться в очередь, — сказала Жожо. — Я первая. Я торт купила — значит, все после меня. Привет, зайчик. — Она нагнулась и поцеловала Луизу. — Поздравляю тебя. Дай подержать.

— Поздоровайся с тетей Жожо. — Луиза передала ребенка.

— Ох ты! — Жожо вгляделась в крошечное личико, поразилась черным ресницам и еще не фокусирующим синим глазенкам.

— Красивая, скажи? — спросила Луиза.

— Очень. И очень вкусно пахнет. — Малышка пахла пудрой и молоком. По правде сказать, Луиза тоже всегда так пахла — вокруг нее вечно витало облако «Диора».

— А можно теперь мне? — взмолилась Пэм.

— И мне! — подхватила Ольга Фишер.

Пока все кудахтали над малышкой, Мэнни раздавал торт и бросал на Луизу косые взгляды.

— Луиза, — вслух обратился он, — раз уж вы здесь, не поможете нам найти контракт с Мирандой Ингланд? Не припомните, где он может быть?

— М-мм… — рассеянно заулыбалась. — Миранда — как?

— Миранда Ингланд. Последний из подписанных, ею контактов. Куда вы его положили, не помните?

Еще одна рассеянная улыбка.

— Не имею представления.

«И иметь не хочу», — заметила про себя Жожо. Потом явился Марк, и женское общество расступилось, чтобы дать ему дорогу.

— Поздравляю, — поцеловал он Луизу и посмотрел на малышку. — Вижу, на мамочку похожа.

— Подержать не хочешь?

Марк бережно взял Стеллу и подержал на руках, потом улыбнулся и тихонько сказал:

— Привет, красавица.

О господи! Торт замер на полпути к губам Жожо, после чего вернулся на бумажную тарелку.

— Я влюбился, — сказал Марк, поглаживая лобик Стеллы, а Луиза рассмеялась и сказала:

— Жаль, но вынуждена оставить вашу теплую компанию.

— Как, уже? — вскричали все.

— Я приехала на автобусе, чтобы можно было грудью покормить, но если сейчас не уйду, попаду в час пик и дома буду неизвестно когда.

— Задержись еще чуточку! — взмолилась Ольга Фишер.

— Правда, не могу.

— Ну ладно. — Ее нехотя отпустили и разошлись по рабочим местам.

Жожо собрала все подарки, проводила Луизу до лифта и, рассчитывая на взаимный интерес, спросила:

— У тебя все в порядке?

Луиза еще раз лучезарно улыбнулась и сказала:

— Жожо, я счастлива как никогда. Это просто блаженство!

— А я по-прежнему встречаюсь с Марком.

— Он хороший человек. Видела, как он ласково с ребенком разговаривал?

Ну да ладно! Контакта, которого жаждала Жожо, не получилось, во всяком случае — сегодня. Луизу словно подменили; это был совсем другой человек, она перестала принадлежать себе. Давайте взглянем правде в глаза: пока они с дочкой были в кабинете, Луиза ни на кого, кроме малышки, даже не смотрела, хоть та еще и не видит толком.

Они поцеловались на прощанье.

— Звони. Увидимся… Когда ты должна выйти? В июне?

— М-ммм… В июне. До встречи.

— Ну? — вскричал Мэнни, едва Жожо вошла. — Видели?

— Что?

— Стоило Марку Эвери взять ребенка, как все тетки застонали: «Ах, ах!» Как сами ее держали, так никаких стонов… Что все это значит?

Жожо внимательно на него посмотрела.

— И что? Говори.

Ей тоже не терпелось знать, почему при виде Марка, склоненного над ребенком, она лишилась аппетита. А, кстати, торт был — объеденье.

— Очевидная вещь!

— Что? Мужчина, а такой нежный — поэтому, что ли? Мэнни вылупил глаза.

— Да потому, что он начальник, вот они и лебезят!

Спустя месяц

— По-моему, тебе стоит взглянуть. — Пэм протянула Жожо пачку страниц. — Похоже на рукопись.

— Что значит «похоже»?

— То и значит. Электронная почта и еще кое-что в этом духе.

— Публицистика?

— Не совсем. Написал один человек, а принес другой. Автора зовут Джемма Хоган, а рукопись прислала ее подруга Сьюзан.

— Что-то странное.

Пэм пожала плечами:

— Рекомендую посмотреть. Наверняка сказать не могу, но мне кажется, штука занятная.

ЛИЛИ

Это было мое собственное решение, но я все равно себя никогда не прощу. Знаю, звучит выспренне, но я просто констатирую факт. До сих пор я часто жалею, что вообще его встретила. Это самое ужасное, что случилось в моей жизни, и даже теперь, когда мы уже давно вместе и у нас есть Эма, то и дело, посреди повседневных дел вроде подогревания бутылочки для ребенка или мытья головы, я вдруг понимаю, что внутренне продолжаю ждать беды. Счастье, построенное на чужом несчастье, не может быть долговечным. Антон говорит, мое раскаяние — от католической веры. Но я не воспитывалась в этой вере, и, наверное, раскаиваться мне не в чем.

Журналисты. За свою недолгую карьеру интервьюера я встречала две их разновидности. Первые подчеркивают свою профессиональную принадлежность тем, что одеваются как бомжи (если честно, то, став матерью, я сама начала непроизвольно позволять себе такой стиль). Вторые все время проводят на мероприятиях в иностранных посольствах. Сейчас в мою дверь входит представительница второго клана, Марта Хоуп-Джонс из «Дейли Эко». На ней — красный костюм с золотыми пуговицами и расшитыми погонами, туфли на высоких каблуках точно в цвет костюма. Интересно, мелькает у меня в голове, как ей удалось так подобрать обувь. Наверное, ходила в специальную контору, которая обслуживает свадьбы и где красят туфли подружек невесты в цвет их платьев. Правда, об этом я только понаслышке знаю.

— Добро пожаловать в мое скромное жилище, — сказала я и тут же прикусила язык. Я вовсе не собиралась обращать ее внимание на то, какое у меня действительно скромное жилище: бывшая муниципальная квартирка с одной спальней, и в ней живем мы трое — Антон, Эмаия.

Когда мой рекламный агент в «Докин Эмери» договаривалась об интервью, я умоляла ее назначить его где-нибудь в отеле, баре, на автобусной остановке — в любом другом месте, только не у меня в квартире. Но поскольку материал должен был идти в рубрике «В домашней обстановке», выбора у меня не было.

— Чудесно, — объявила Марта, сунула нос на кухню, не упустив, конечно, двух плотно завешанных сушилок для белья, которое никак не желало сохнуть.

— Сюда вам не надо. — Я покраснела. — Сделайте вид, что ничего не заметили.

Но Марта уже достала из такой же красной, как костюм, сумки блокнот и что-то чиркнула. Я попыталась прочесть вверх ногами, и одно слово мне показалось похожим на «свинарник».

Я повела ее в гостиную, в которой Антон, спасибо ему, в некотором роде навел порядок. Он сгреб все сорок или пятьдесят мягких игрушек в угол, затем извел целый флакон персикового освежителя воздуха в надежде перебить запах влажного белья.

Марта плюхнулась на диван, воскликнула: «О боже!» — и вскочила на ноги. Мы обе посмотрели на детальку «Лего», которая больно впилась ей в ягодицу.

— Извините, пожалуйста, это дочка у меня играет… Марта еще что-то накорябала в блокноте.

— А вы диктофоном не пользуетесь? — удивилась я.

— Нет, вот куда более основательная штука. — Она с улыбкой покрутила в руке авторучку. Ну конечно, и можно перевирать мои слова сколько заблагорассудится.

— А где ваша малышка? — Она огляделась по сторонам.

— С папой на детской площадке. — И будут торчать на качелях, пока я им не покричу, что территория свободна. Не собираюсь их втягивать в это безобразие.

Марта приняла чашку чая, от печенья отказалась, и интервью началось.

— Ну что ж. Неплохо у вас получилось, да? Я имею в виду «Колдунью Мими». — Ее глаза были похожи на голубые бусины — стеклянные и пронзительные.

Свой вопрос она задала таким тоном, словно я ловко надула легковерную публику. Как на это ответить? «Да, вышло в самом деле неплохо, спасибо»? Или это будет высокомерно? А скажи я: «Ну, машину времени я не изобрела», — вдруг она закроет блокнот и уйдет?

— Я немного знакома с вашей биографией, но вы наверняка знаете, что материалы Марты Хоуп-Джонс не имеют ничего общего с обычной газетной писаниной. Я начну с чистого листа, пойму, кто такая настоящая Лили, и проникну в ее глубинную суть.

Она сделала «копающий» жест, а я настороженно кивнула. Уж больно мне не хотелось, чтобы она проникала в мою глубинную суть.

— Вы ведь не всегда писали книги, правда, Лили?

— Не всегда. Я начала писать всего два года назад, а до той поры работала в сфере пиара.

Неужели? — Мне показалось оскорбительным ее неподдельное изумление, хотя я знаю, что внешне не похожа на пиарщика, каким их принято представлять.

Энергичные, сообразительные имиджмейкеры, выражающие чужие интересы, и выглядеть должны соответственно. Деловой костюм, идеальная прическа, профессиональный макияж. Но у меня, даже в пору моих скромных достижений на ниве пиара, подол юбки самым таинственным образом никогда не держался по одной линии, а длинные волосы вечно выбивались из прически и на самых ответственных встречах норовили упасть мне в кофе. (По этой причине мой начальник вскоре перестал брать меня на встречи с клиентами. Им он врал, что у меня назначена физиотерапия.)

— Какая именно область пиара? — спросила Марта. Она была заинтригована. — Певцы-однодневки? Заходящие звезды мыльных опер?

— Да нет, куда скромнее. — Я вовсе не пыталась острить.

Быть пиарщиком значит пропихивать на страницы прессы липучих, как мухи, бесталанных певцов, актеров, манекенщиц. Но если бы только это… Еще это значит впихивать сухое молоко нищим африканцам на том основании, что оно, дескать, полезнее грудного. Именно работники пиар-службы табачных компаний внушают легковерным правительственным чиновникам, что иметь курящее население очень выгодно, поскольку все вымрут еще до того, как им надо будет платить пенсию и содержать в домах престарелых. Именно из-под пера талантливого пиарщика рождается на свет пресс-релиз, убеждающий жителей района, что не стоит обращать внимания на выброс токсичных веществ близлежащим химкомбинатом — куда важнее, что он дает вам и вашим соседям рабочие места.

Такой эффект достигается двумя способами: рекламой и подкупом политических деятелей. Когда натиск достиг ужасающей силы и я поняла, что пора защищать беззащитных людей, я отошла в сторонку и стала писать пресс-релизы.

Я искренне сочувствовала несчастным, у которых под носом сооружали гигантскую свалку и по чьим садам должна была пройти скоростная магистраль. Как следствие, в моих пресс-релизах чувствовалось раскаяние; к своему стыду, я отлично выполняла свою работу и беспрестанно мечтала о том, чтобы заняться парочкой певцов, чья карьера идет под откос.

— Итак, вы работали в пиар-службе. — Перо Марты беспрерывно двигалось. — Где это было?

— Сначала в Дублине, потом в Лондоне.

— А как вы оказались в Ирландии?

— Когда мне было двадцать, моя мама переехала туда жить, и я поехала с ней.

— И вот теперь вы снова в Великобритании. Что произошло?

— Сокращение штата. Меня уволили.

Я сама виновата. Я так успешно провела две крупные кампании, что обе фирмы, ради которых были все мои старания, добились желаемого и перестали нуждаться в наших услугах. Это совпало по времени с экономией фонда заработной платы, я попала под сокращение, а нового места найти не удалось. Сказать по правде, я испытала огромное облегчение. Работа в пиар-службе повергала меня в безысходную депрессию.

— Моя мама вернулась в Англию, и я тоже. Стала свободным художником… — Я запнулась.

— А потом вас ограбили, — подсказала Марта.

— А потом меня ограбили.

— Вам не трудно будет вкратце пересказать мне эту историю? — попросила Марта. Она положила свою руку поверх моей и внезапно заговорила голосом «заботливой» героини мыльной оперы.

Я кивнула. Куда же без этого! Если умолчать о единственном драматическом эпизоде во всей моей жизни, не будет никакого интервью, и уж тем более — цветного разворота в четвертой по тиражу ежедневной британской газете. Я изложила его коротко, оставляя как можно больше за кадром, и быстренько перешла к финалу — как меня толкнул какой-то тип и удрал с моей сумкой.

— И оставил вас умирать. — Марта судорожно записывала.

— Ну, не совсем. Я была в сознании и даже смогла самостоятельно дойти до дома.

— Да, но с таким же успехом вы могли и умереть, — настаивала Марта. — Откуда ему было знать?

— Может быть. — Я неохотно пожала плечами.

— И хотя физические раны постепенно затянулись, душевные продолжали кровоточить?

Я сглотнула.

— Я переживала.

— Переживали? Да вы были просто душевно опустошены! Пережить такую травму! Правильно я понимаю?

Я покорно кивнула. Как мне все это надоело!

— Так, значит, имело место посттравматическое расстройство психики. — Марта водила пером все быстрее. — И даже ходить на работу было выше ваших сил?

— Ну, в то время я была на вольных хлебах…

— Вы не могли выходить из дома…

— Да почему, могла.

— Вы перестали мыться? Есть?

— Но я…

— Вы потеряли смысл жизни. Пауза. Выдох.

— Бывало иногда. Но разве такое не у всех случается?

— И в ваше мрачное одиночество внезапно прорвался лучик света. Озарение — и вы сели и написали «Мими».

Снова пауза, и я сдалась.

— Продолжайте. — Было ясно: я ей совсем не нужна.

— Потом вашу рукопись взял литагент, она нашла вам издательство — и вот вы проснулись знаменитой!

— Не совсем так. Я на протяжении пяти лет в свободное время писала роман, а когда закончила — он оказался никому не нужен.

— Сколько уже книг продано?

— По последним данным — сто пятьдесят тысяч. По крайней мере, напечатано было столько.

— Так, так, — радовалась Марта. — Почти четверть миллиона.

— Нет…

Ни больше ни меньше. — Ее акулья улыбка не допускала возражений. — И написали вы ее за какой-то месяц.

— За два месяца.

— Два? — Неподдельное разочарование.

— Но это же очень быстро! Первую книгу я писала пять лет, но она до сих пор не издана.

— Я слышала, у вас уже появились преданные поклонники. Правда ли, что ваши фанаты уже основали читательские клубы и именуют себя «шабашем»?

Я слышала о группе чудиков из Уилтшира, воображающих себя друидами. С ума, наверное, сойдешь, отстирывая эти белые балахоны. Но я кивнула: да, «шабаш», именно так они себя и называют.

Неожиданно Леди в Красном сменила тактику.

— Правда, критики не всегда столь благосклонны, да, Лили?

Она снова изобразила сострадание. По мне, так лучше уж паровым катком.

— Да какая разница, что там пишут эти критики? — бесстрашно заявила я. На самом деле лично я эту разницу очень даже чувствовала. Я наизусть помнила здоровенные отрывки убийственных рецензий, которые стали появляться, стоило «Мими» перекочевать в разряд модных книжек. Когда книга только вышла и никто еще не верил, что удастся продать больше двух тысяч экземпляров, одна публикация в «Айриш тайме» из разряда утешительных призов пролилась бальзамом на мои раны. Но последовавший коммерческий успех совпал с потоком желчи, щедро излитой на меня обозревателями крупных газет. «Индепендент» дала моей книге определение…

— …«Сахарная вата для ума», — проговорила в этот момент Марта.

Да, — униженно согласилась я. Я могла бы процитировать и дальше. «Этот дебютный роман есть не что иное, как абсурдный побочный продукт модной ныне слащавой чувствительности. Будучи „сказкой“, он повествует о мастерице белой магии, так называемой Мими, которая внезапно появляется в живописной деревушке и открывает лавку по торговле колдовскими снадобьями, спасающими жителей от всевозможных нервных расстройств…»

— А «Обсервер» написал, что книга…

— «…до того сладкая, что у читателя могут испортиться зубы», — закончила я за нее. Все это я знала. Я могла бы процитировать всю рецензию, назвать страницу и номер строчки в газете. — Поймите, — сказала я, — я написала книжку ради собственного развлечения. У меня и в мыслях не было, что кто-то ее напечатает. Если бы не Антон, я никогда не отослала бы ее Жожо.

Перо в ее блокноте задвигалось еще быстрее.

— А как вы познакомились со своим мужем Антоном?

— Мы пока не женаты, — поправила я. Журналисты обо мне столько перевирали, что факты моей биографии приходилось буквально вдалбливать им в голову. Я ненавидела интервью, где обо мне несли всякую чушь, я боялась, что люди будут считать меня лгуньей. («Я „сторонница техники поверхностного дыхания. Я воевала во Вьетнаме“. И много чего еще.)

— Итак, как вы познакомились со своим женихом Антоном?

— Партнером, — уточнила я — вдруг еще кольцо показать потребует.

Марта пытливо посмотрела на меня.

— Но вы ведь собираетесь пожениться?

Я издала невнятные утвердительные звуки, но мне, по большому счету, было все равно, поженимся мы или нет. Вот мои родители, те, напротив, свято верят в институт брака. Настолько, что не устают делать это снова и снова. Мама замужем во второй раз, отец женат уже в третий. У меня столько сводных братьев и сестер, что, если собрать вместе всю родню, получится нечто вроде семейного клана из сериала «Даллас».

— Так где вы познакомились с Антоном? — снова спросила Марта.

Что ей сказать?

— Через одного общего друга.

— Ваш друг хотел бы, чтобы его имя упомянули? — подмигнула Марта.

— Хм-мм, нет. Спасибо. — Вот уж это вряд ли.

— А-а. Вы уверены?

— Совершенно уверена. Благодарю.

Марта насторожилась, она сразу поняла, что был какой-то скандал, а у меня появилось ощущение, словно я проглотила ледышку. Терпеть не могу эти интервью. Ненавижу! Страшно подумать, что они могут докопаться. Но если сейчас это наглое копание в моей частной жизни продолжится, этим все и кончится.

Но Марта не стала углубляться. Во всяком случае, пока.

— А чем занимается Антон?

Еще один вопрос на засыпку.

— Они с его партнером Майки руководят продюсерской фирмой под названием «Ай-Кон». В частности, они делали «Последнего героя» для «Скай Диджитал». Реалити-шоу, помните? — с надеждой спросила я.

Но она впервые слышала это название. Как и шестьдесят миллионов других британцев.

— А в данный момент они ведут переговоры с Би-би-си о производстве полуторачасовой программы. («Полуторачасовой программой» был ерундовый фильм, но такая формулировка показалась мне более солидной.)

Однако подъемы и спады в карьере Антона Марту мало интересовали. Что ж, я сделала, что смогла.

— Чудненько, — пропела Марта, закрывая блокнот. Она встала и засеменила в туалет. Пока она отсутствовала, я гадала, все ли нужное я сказала и есть ли в ванной чистые полотенца.

Я проводила ее до выхода из подъезда. Проходя мимо двери Дурачка Пэдди на первом этаже, я молилась, чтобы он не высунулся. Но он, конечно, высунулся, этот никогда ничего не упустит — обожает развлечься. К счастью, он был настроен миролюбиво и даже игриво. Марта в ее алом одеянии явно пришлась ему по вкусу, и он объявил:

— Е-мое, у нас побывала песня.

— «Леди в Красном». — Марта милостиво кивнула. — Мне это на каждом шагу говорят.

И тут Дурачок Пэдди как заголосит песню про Санта-Клауса! А я мысленно стала ему подпевать.

— Не обращайте внимания, — мужественно улыбаясь, проговорила я и пожала Марте руку. — Спасибо, что пришли.

Пэдди продолжал голосить.

— С вами свяжутся насчет фото.

Пэдди все распевал.

— Приятно было познакомиться, — с угрюмой улыбкой сказала Марта.

Пение разносилось по подъезду.

— До свидания.

Тут как раз закончился последний куплет.

Как только она уехала, я поднялась наверх, перевела дух и позвонила Антону на мобильный.

— Можете идти домой, все чисто.

— Уже идем, радость моя.

Десять минут спустя он уже топал в дверях. Малышка Эма сладко спала у него на руках. Переговариваясь шепотом, мы уложили ее в кроватку и затворили дверь.

На кухне Антон снял пальто. Под пальто у него был розовый ангорский свитер, который папа прислал мне на случай, если меня вдруг пригласят на телевидение. (Про папу нельзя сказать, что он витает в мире грез, просто он регулярно ходит на одно ток-шоу.) Свитер был Антону узок и короток, сантиметров пятнадцать впалого живота оставались открытыми — вместе с узкой змейкой черных волос, бегущей вниз от пупка. Коди как-то заметил, что хуже Антона никто не одевается, но я бы так не сказала: этот розовый свитер был ему явно к лицу.

— Ой, это же твой свитер, — изумленно произнес он. — Прости, я в такой спешке одевался, я решил, что это мой — из тех, что сели. Ну, говори, как у тебя прошло с этой репортершей?

— Да сама не знаю. Все, кажется, шло неплохо, пока она не увидела Пэдди.

— Черт! Только не это! И что он учинил на сей раз? Надеюсь, не выставил ее за дверь?

— Нет, он ей пел. Про Санта-Клауса.

— В апреле?

— Она была вся в красном. Видимо, поэтому.

— Без бороды, надеюсь?

— Без.

— Придется переезжать. Печешек не осталось?

— Горы.

— Не понял.

— Я тоже. — В первом большом интервью в моей жизни меня выставили жадюгой: в нем было написано, что я угостила репортера пустым чаем или кофе, на выбор, и даже печенья не предложила. С тех самых пор, в тщетной попытке исправить репутацию, всякий раз, как ожидался очередной журналист, мы покупали самое дорогое печенье, но ни один к нему никогда не притронулся.

Об Антоне. Сразу хочу заметить: я не какая-нибудь искусительница. Сказать по правде, я вообще наименее роковая из всех женщин. Если по этому критерию провести конкурс, я бы отстала ото всех настолько, что специально для меня пришлось бы вводить новую категорию.

В двух словах о том, как все вышло. Я выросла в Лондоне. После нескольких лет постоянных раздоров мои родители разошлись. Мне тогда было четырнадцать. Когда мне стукнуло двадцать, мама вышла замуж за нудного добропорядочного ирландца и переехала жить к нему в Дублин. Я, хоть и была достаточно взрослой, чтобы жить отдельно, тоже уехала в Дублин и со временем обзавелась друзьями, из которых самой близкой подругой была Джемма. Примерно с год я повисела на шее у мамы и ее Питера, после чего взялась за ум, получила диплом по специальности «связь с общественностью», затем пошла работать в крупнейшую в Ирландии пиар-компанию «Маллиган Тейни» составителем пресс-релизов. Но после пяти лет работы я попала под сокращение и нового места уже не нашла. По времени это примерно совпало с маминым разрывом с Питером. Мама вернулась в Лондон, я, как мрачная тень, — вместе с ней. Хотя душа у меня к этому не лежала, я снова стала писать пресс-релизы, но уже на вольных хлебах, однако так обнищала, что позволить себе ездить на выходные в Дублин и повидаться со старыми друзьями уже не могла. Вскоре после моего возвращения в Лондон Джемма познакомилась с Антоном; она меня иногда навещала, но Антон всегда был на мели и с ней не ездил.

Я с ним практически не была знакома до тех пор, пока он, оставив убитую горем Джемму в Дублине, не приехал в Лондон в надежде основать независимую продюсерскую компанию. (Они с Майки были сыты по горло клепанием скучных роликов на тему безопасности на рабочих местах и хотели перебраться на телевидение; они рассудили, что в Лондоне это получится скорее, чем в Дублине.)

По версии Антона, после годичного романа они с Джеммой расстались; она же говорила, они только взяли тайм-аут, он просто еще не понял. Она тихонько плакала в трубку и говорила: «Помяни мое слово, дольше двух месяцев это не продлится, потом он поймет, что по-прежнему меня любит, и вернется».

Она, однако, опасалась, что он увлечется какой-нибудь лондонской девицей, и, поскольку я была под рукой, приставила меня приглядывать за ним. Я фактически стала ее агентом. Мне надлежало завести с Антоном дружбу, держаться к нему поближе и, если он только посмеет взглянуть на другую девушку, «ткнуть ему в глаз острой палкой» или «плеснуть девице в лицо кислотой».

Я обещала, но, к своему неизбывному стыду, не сделала ни того, ни другого. Я любила Джемму, она мне доверила свое главное сокровище — Антона, и за это доверие я отплатила ей предательством.

Джемма как знала. В одном телефонном разговоре она, словно извиняясь, попросила:

— Я знаю, я невротичная, ревнивая, безумная баба, и я прошу тебя держаться к нему поближе, только, пожалуйста, не слишком близко, а то еще влюбишься. Ты же у нас хорошенькая.

— Ну, если тебе нравятся лысеющие с макушки женщины…

(У меня такие тонкие и светлые волосы, что местами просвечивает розовая черепушка. Одни женщины говорят, что если выиграют в лотерею, то сделают себе большой бюст или подтяжку лица. Я бы сделала трансплантацию волос, хотя, говорят, есть угроза занести инфекцию, как, судя по всему, случилось с американским киноактером Бертом Рейнольдсом.)

— Откуда нам знать, вдруг ему плешивенькие нравятся. Так и вижу: вы с ним ходите по тусовкам, катаетесь на роликах, фотографируетесь на Трафальгар-сквер, у Биг-Бена, у Букингемского дворца… — Джемма запнулась.

— На Карнаби-стрит, — помогла я. — Мы туда поедем на красном автобусе.

— Вот именно, спасибо, что подсказала. Будете вместе весело смеяться. Потом у тебя ресничка попадет в глаз, он станет тебе ее вынимать — и хоп! Готово дело! Вы уже стоите лицом к лицу, только руку протяни, и вы вдруг понимаете, что все это время в ваших сердцах теплился огонек и на самом деле вы уже давно друг в друга влюблены.

Я пообещала Джемме, что ей не о чем волноваться, и в каком-то смысле сдержала слово. Никакого огонька не было, как не было и выпавшей реснички. Вместо этого я влюбилась в Антона с первого же взгляда. Но Джемма всегда говорила, что он страшный эгоист. Привык, поди, покорять девичьи сердца.

Но все это было еще впереди, и, набирая номер его квартиры через два дня после приезда Антона в Лондон, я понятия не имела, чем все обернется. Мне нужно было заступить на вахту. Как же за ним половчей приглядывать? Можно было засесть в машине возле его дома и вести слежку. Но мне этого не хотелось. Я решила, что лучше всего — в предварительном порядке — встретиться и выпить за знакомство. В зависимости от того, как пройдет эта встреча, можно будет познакомить его еще с кем-нибудь из друзей, и те, в свою очередь, разделят со мной мои шпионские обязанности.

Встречу мы назначили на семь часов четверга у выхода со станции метро «Хэверсток-хилл». Я тогда снимала хибарку рядом с Госпелоуком — в нескольких минутах ходьбы.

Я шла под горку в сторону метро и вдыхала запах буйно разросшейся травы; воздух был кристально чист, в нем уже ощущалось прохладное дыхание осени. Августовский дневной зной уступил место ясному синевато-серому воздуху ранней осени; запаха, распространяемого перегретыми на солнце мусорными баками, уже не чувствовалось, ему на смену пришел мускусный аромат желтеющей листвы, а прошедший недавно ливень смыл последнюю летнюю пыль. С приходом осени на меня сошло умиротворение. Я снова могла дышать. Но спокойствию пришел конец, едва я осознала, что не знаю Антона в лицо. Я могла опираться лишь на описание, данное Джеммой, которое звучало примерно так: «Красавец! Сексуален до невозможности». Но то, что кажется сексуальным одной женщине, может совершенно не трогать другую — до степени «даже будь он последний мужчина на земле…». Дура, кляла я себя, прищурясь на показавшийся на горизонте выход из метро в надежде, что там не окажется слишком много привлекательных мужчин. (Сама эта мысль свидетельствовала о близком помешательстве.)

Я шарила глазами по толпе и тут заметила, что за мной кто-то наблюдает. В тот же миг я поняла: это он. Он.

В буквальном смысле я не споткнулась, но ощущение было именно такое. Я была в состоянии шока, мысли скакали и путались, и в одно мгновение вся моя жизнь перевернулась. Знаю, это звучит нелепо, но это чистая правда.

Можно еще было остановиться. Уже тогда мне было ясно: надо развернуться и пустить будущее по другому сценарию, но я продолжала ставить одну ступню перед другой, как будто меня тянула к нему невидимая нить. Ясность мысли, страх и неотвратимость судьбы — вот что я тогда испытывала.

Каждый вдох отдавался громким, протяжным эхом, как если бы я плыла с аквалангом. Я все приближалась, и в конце концов мне пришлось отвести взгляд, я стала смотреть на мостовую — использованные билеты метро, окурки, смятые банки от кока-колы, — пока не оказалась прямо перед ним.

Первыми словами Антона, обращенными ко мне, были:

— Я тебя за километр заметил. Я сразу понял: это ты. — Он тронул мою прядь.

— Я тебя тоже сразу узнала.

Вокруг нас, как в ускоренной киносъемке, сновали во всех направлениях толпы людей, а мы с Антоном стояли неподвижно, как статуи, глаза в глаза, и он держал меня за руки, словно замыкая магический круг.

Мы пошли в соседний паб, довольно уютный, он усадил меня на лавку и спросил:

— Что-нибудь выпьешь? — Его мягкий, мелодичный акцент напомнил мне порывистый прибрежный бриз с туманным, напоенным вереском воздухом. Он был родом из Донегала на северо-западе Ирландии; позже я узнала, что они все там так говорят.

— Воды, — ответила я, опасаясь пить алкоголь, поскольку состояние и так уже было взрывоопасное. Он наклонился над стойкой и что-то сказал бармену, а я, в жутком смущении, мысленно суммировала то, что предстало моему взору. Он весь состоял из острых углов, джинсы на тощей заднице висели мешком, рубашка же была нарочито яркой — не гавайская в прямом смысле, но близко к тому. «Шут гороховый», — как-то отозвался на его счет Коди… При всем том у него были блестящие, как шелк, черные волосы, чудесная улыбка, да и вообще, то, что сейчас происходило, никак не было связано с его внешностью.

Он вернулся с напитками и блестящими от радости глазами стал смотреть на меня. Он хотел сказать мне что-то приятное, я видела, и поспешила опередить его нейтральной репликой:

— У тебя в квартире есть микроволновка?

— А как же, — все так же улыбаясь, ответил он. — А еще холодильник с морозильной камерой, плита, чайник, тостер и вентилятор. И это только на кухне.

Запинаясь, я задала еще несколько вопросов, один глупее другого. Нравится ли ему Лондон? Далеко ли от метро до квартиры? Он с самым серьезным видом мне отвечал.

Но главный вопрос я задавала себе. Я вглядывалась в лицо Антона и думала: что это? Что в нем такого, что я чувствую то, что чувствую?

Может, это оттого, что он самый живой человек из всех, кого я знаю? Глаза блестят, а когда он смеется, улыбается или хмурится, то все эмоции написаны у него на лице.

Все, что я в нем подмечала, производило на меня сильнейшее впечатление. Длинные пальцы, крупные костяшки — совсем не такие, как у меня. А от костлявых, ломких с виду запястий мне и вовсе сделалось нехорошо. Захотелось взяться за них и зарыдать, настолько неожиданно было видеть их у этого рослого, сильного парня.

Однако был один предмет, которого мы в разговоре не касались, но чем дольше общались, тем отчетливее ощущали его заочное присутствие. Точнее — ее. В конце концов я не выдержала и бросила его в разговор, как ручную гранату.

— Как там Джемма?

Не спросить я не могла. Мы встретились по ее милости, и я не могла притворяться, будто ее не существует. Антон уставился в пол, потом поднял глаза.

— У нее все в порядке, — извиняющимся тоном произнес он. — Я ее недостоин. Я ей все время это говорю.

Я кивнула, отхлебнула из стакана, потом вдруг у меня закружилась голова, и страшно затошнило. На подкашивающихся ногах я доковыляла до туалета, закрыла за собой дверь и долго корчилась над унитазом, пока не пошла уже одна желчь.

Я вышла из кабинки, голова продолжала кружиться, я подставила руки под струю холодной воды и спросила свое отражение в зеркале:

— Что со мной? Что за чертовщина?

Все очень просто: я влюбилась в Антона и от этого заболела. Джемма не выходила у меня из головы. Я люблю Джемму, Джемма любит Антона.

Я вернулась к нему и сказала:

— Мне надо идти.

— Я знаю. — Он все понял.

Он проводил меня до порога и сказал:

— Завтра позвоню.

Потом коснулся моих рук кончиками пальцев.

— Пока. — Я взбежала наверх, в свое убежище, но и дома мне не стало легче. Я металась по квартире, на душе было мерзко, и я никак не могла сосредоточиться. Телевизор меня раздражал, книгу я читала, не понимая ни слова, мне нужно было с кем-нибудь поговорить. Но с кем? Почти все мои подруги дружили и с Джеммой. Моя сестра Джесси была в кругосветном путешествии со своим женихом Джулианом; последняя открытка от них пришла из Чили.

Может, маме? Но она на мои звонки не отвечала. Я подозревала, что она от меня прячется — вдруг мне взбредет опять попроситься к ней жить. Папа вообще считает, что для меня даже сам господь бог будет недостаточно хорош, не говоря уже об объедках с барского стола, так что от него сочувствия не жди. Я была в отчаянии.

Разве такой должна быть любовь с первого взгляда? Да и вообще, кто в нее теперь верит? Разве что самые упертые романтики. Конечно, испытать половое влечение может каждый. Но разве можно с первого взгляда определить, будет ли этот человек потом глазеть на других баб в ресторанах, а потом все отрицать? Или наотрез откажется сесть в машину, если за рулем — ты? Или пообещает заехать за тобой в половине восьмого, а явится без двадцати десять, пропитанный запахами виски и духов.

Но, несмотря на все это, лично я всегда верила в такую любовь, хоть это и равносильно вере в честных политиков. Рассказы о любви с первого взгляда всегда производили на меня завораживающее действие. Когда я работала в «Маллиган Тейни», я познакомилась с одним мужчиной — он был большой человек в своей области, мог казнить или миловать своих подчиненных направо и налево. Так вот, он мне рассказал, как был без пяти минут обручен с одной женщиной, когда встретил ЛСЖ (любовь своей жизни). «Я только взглянул, как она идет, — и все стало ясно». Его буквальные слова.

(Вообще-то я даже не знаю, как вообще у нас эта тема возникла. Мы проводили совещание на тему, как лучше убедить жителей района, что им нечего опасаться канцерогенных отходов, которые компания этого мужика предлагала сливать непосредственно в их водоохранной зоне.)

Так что для меня стало неприятным откровением, что любовь с первого взгляда может быть и не такой сладостной. Вместо того чтобы придать моей непутевой жизни осмысленность и радостную наполненность, она разом выбила меня из колеи.

И без Джеммы это была бы непростая ситуация. А с Джеммой…

Я легла на диван, как в кабинете психотерапевта, и попробовала вспомнить, что она мне говорила об Антоне: что он великолепен в постели и у него все, что надо, на месте — но в этом не было ничего экстраординарного. Она никогда не говорила, что он из тех мужчин, на которых западают все бабы. Эдакий ирландский Уоррен Битти, не пропускающий ни одной женской юбки. Такие мужики мне всегда были противны, а еще более противно, как бабы из кожи вон лезут, чтобы их заполучить. Я не собиралась превращаться в очередную бегающую за Антоном глупышку, это вообще не в моем характере. (Я тогда так думала.)

И вот, поразмыслив как следует, я твердо решила, что буду сопротивляться изо всех сил. Я не стану с ним больше встречаться. Это будет лучше всего, и, приняв решение, я сразу почувствовала себя лучше. У меня как будто что-то отобрали, но мне значительно полегчало.

Я почти успокоилась настолько, чтобы можно было воспринимать шедший по телевизору фильм, когда раздался звонок. Я в ужасе дернулась, словно увидела бомбу с часовым механизмом. Вдруг это он? Может быть. Раздался щелчок автооветчика, и меня опять чуть не стошнило: это оказалась Джемма.

«Звоню, чтобы узнать, как продвигаются дела».

Не обращай внимания, не обращай внимания.

«Пожалуйста, очень тебя прошу, позвони мне сразу, как придешь, хоть среди ночи. Я тут с ума схожу».

Я сняла трубку. Как было не снять?

— Это я.

— Господи, ты рано вернулась. Виделась с ним? Обо мне разговор был? Что он сказал?

— Что ты для него слишком хороша.

— Ха! Это мне судить. Когда снова встречаетесь?

— Не знаю, Джемма. Тебе не кажется, что все это какое-то безумие? Ты посылаешь меня шпионить, и все такое…

— Никакое не безумие! Ты должна с ним еще раз встретиться! Мне нужно знать, что у него на уме. Обещай.

Молчание.

— Обещаешь?

— Ладно. Обещаю. — Я была этому только рада.

Я презирала себя.

Верный своему слову, Антон позвонил и первым делом спросил:

— Когда я тебя увижу?

Руки у меня стали липкими, еще сильнее накатило отвращение к себе самой.

— Я тебе перезвоню, — прохрипела я и бросилась в ванную, чтобы расстаться с утренним кофе.

Когда приступ миновал, я медленно выпрямилась и опустилась на сиденье унитаза, прислонившись вспотевшим лбом к краю раковины. От фаянса исходила приятная прохлада. Все еще как в тумане, я стала думать, как поступить. Обещание, данное Джемме, было только предлогом. Я сама хотела его видеть, но боялась находиться с ним наедине. Лучше всего будет разбавить его какой-то компанией.

Школьная подруга Ники как раз приглашала меня поужинать вместе с ее мужем Саймоном. Может, Антона позвать? Если повезет, они могут подружиться; чем больше у него будет знакомых, тем реже мне придется с ним видеться.

Услышав, что наша следующая встреча пройдет в компании других людей, Антон не выказал никакого разочарования. На самом деле он оказался образцовым гостем, нахваливал дом и еду и непринужденно болтал на ни к чему не обязывающие темы. Я же, напротив, была скована, нервничала и мучилась ревностью. Видя, как Ники изучает Антона, я лишилась аппетита. «Ну вот, опять, — думала я, — он ее с легкостью охмурил, она уже на все готова, как юный скаут».

На другое утро, как только позволили приличия, я позвонила Ники под фальшивым предлогом поблагодарить за вчерашнее.

Она произнесла:

— Этот Антон… Ну, что сказать?

— Что?

— Вот именно: что?

Мы еще несколько раз обменялись этими, исполненными глубокой задумчивости, репликами, и я уже приготовилась слушать, что она влюблена по уши и хочет уйти от Саймона, но Ники вдруг сказала:

— Придурошный какой-то. Что в нем Джемма нашла?

— Он тебе придурошным показался?

— Хм-мм… да. Он весь такой… супер. Такой… — следующее слово было сказано с неподдельным презрением, — энтузиаст. А этот акцент, а эти междометия — все сплошная фальшь.

— И ты не находишь его привлекательным?

— Ну, если кому нравятся двухметровые балбесы…

Тут было бы вполне уместно напомнить, что в Саймоне было всего сто семьдесят, из-за чего он обожал ковбойские сапоги на восьмисантиметровых каблуках. (И штанины его слишком длинных джинсов непременно должны были их закрывать.)

— Могу сказать, масть у него приятная, — добавила Ники. — Для ирландца. Совсем черный. Я думала, они все там русые и с веснушками.

— У него мать из Югославии.

— А, вот откуда эти скулы.

— Разве не восхитительные?

— Ну-ка, ну-ка… — Она что-то заподозрила.

— Жаль, у меня таких нет. — Это было справедливо, но Ники нюансов не поняла. Ее мимолетное подозрение улетучилось; да она и представить себе не могла, что я уведу у кого-то мужика. В том-то вся и соль. Никто от меня этого не ожидал. И меньше всего — я сама.

Я старалась держаться от него подальше. Господь свидетель, я очень старалась! Но знакомство с ним сдвинуло мой внутренний центр тяжести, и все элементы моего организма и моего сознания стронулись со своих мест. До сих пор я жила будто играючи. Внезапно моя жизнь набрала обороты и устремилась в глубокий тоннель, а я теперь изо всех сил пыталась удержаться на поверхности.

Почти полтора месяца, целых сорок мучительных дней, мы продержались, вежливо прощаясь друг с другом перед дверью, выбирая одиночество и честь вместо греха. Каждый раз я говорила свое «пока» совершенно искренне, но рано или поздно непреодолимое желание должно было взять верх, и в конце концов я сама сняла трубку и шепотом позвала его к себе.

У меня такое ощущение, будто в тот жуткий период я вообще не спала. Мы могли разговаривать ночь напролет, выдвигать все мыслимые аргументы за и против. Антон оказался куда прагматичнее моего. «Я не люблю Джемму», — сказал о». «А я люблю», — возразила я.

У меня были до него парни; начиная с семнадцати лет я была хрестоматийной серийной однолюбкой. За тринадцать лет — четыре с половиной мужика. (Половинкой был Эйден Макмэхон, который за девять месяцев знакомства переспал со мной всего два раза.) Каждого из них я искренне любила и перед расставанием проделывала все то, что принято делать в таких случаях, — рыдала на людях, напивалась, худела и уверяла всех и себя, что больше никогда никого не встречу. Но Антон был совсем другой.

Первая наша ночь произвела на меня неописуемое впечатление. Я физически чувствовала, как эмоции перекачиваются от меня к нему и от него ко мне, отчего дыхание мое замедлялось, словно мы находились под водой, и мы все больше превращались в единое целое. Это было намного сильнее секса, что-то почти мистическое.

Три раза мы решали все рассказать Джемме, и дважды я струсила.

— Независимо от тебя, — с грустью констатировал Антон, — Джемму я уже все равно не полюблю.

— Мне плевать! Уходи.

Но после нескольких часов разлуки от моей решимости не оставалось и следа, и в конце концов настал день, когда мы сели в самолет и полетели в Дублин.

О том, что произошло дальше, я даже вспоминать не могу. Даже сейчас, по прошествии стольких лет. Никогда не забуду ее последних слов: «Что посеешь, то и пожнешь. Знай: как ты его встретила, так его и потеряешь».

Зазвонил телефон. Это был кто-то из редакции «Дейли Эко» — по поводу интервью Марты Хоуп-Джонс. Они подбирали иллюстрации к тексту и хотели прислать человека за снимками моих ушибов после того, как меня «оставили на улице умирать».

— Меня не оставляли на улице умирать.

— Умирать, истекать кровью, зализывать раны — какая разница? Так как насчет фотографий?

— Не получится. Извините.

Немного погодя телефон опять зазвонил. На сей раз это была Марта.

— Лили, нам нужны эти снимки.

— Но у меня их нет.

— Почему?

— Нет… и все.

— Это сильно осложняет дело, — сказала она возмущенно, с какой-то прокурорской интонацией, и сразу повесила трубку.

Я тупо уставилась на телефон, потом воскликнула, обращаясь к Антону:

— Это кем же надо быть, чтобы фотографироваться после того, как на тебя напали на улице?

Район, где я жила, нельзя было назвать благополучным, однако я никогда не думала, что подвергнусь нападению. Будучи по натуре человеком сострадательным, к тому Же либеральных взглядов, я всегда сочувствовала грабителям и могла заявить в их защиту, что ими движет отчаяние. Я была уверена, что, попадись мне бандит на улице, он непременно распознает во мне свою заступницу и радетельницу.

Однако, если бы я дала себе труд задуматься, я бы поняла, что представляю собой идеальную добычу для грабителя. Чтобы отбить у бандита охоту на вас нападать, надо идти, выпрямив спину, излучая уверенность и владение навыками тэквондо. Сумку надлежит мертвой хваткой прижать к боку, а шагать твердо, не ведая преград.

Я же, напротив, хожу небрежной походочкой. Я как-то слышала, как мой босс в Дублине кому-то про меня говорил: «Идет так, будто с каждым деревцем и цветочком здоровается». Смысл в это он вкладывал оскорбительный, и цель была достигнута: я оскорбилась. Я не имела желания здороваться с каждым деревцем, но и воспринимать жизнь как монотонно крутящийся мельничный жернов, в который если попадешь — засосет и размелет, тоже не собиралась.

В тот вечер, когда на меня напали, я шла домой с автобусной остановки. Я возвращалась с совещания с представителями сети супермаркетов, которые затевали рекламную кампанию шпината, а от меня требовалось сочинить текст для листовки, которая будет раздаваться вместе с бесплатной порцией продукта. Вам это должно быть знакомо: там перечисляются содержащиеся в шпинате витамины и прочие его замечательные свойства. («Знаете ли вы, что в горсти шпината больше железа, чем в целом фунте свежей печени?») Дальше шел список знаменитых людей — любителей шпината.

(Разумеется, известные спортсмены… хм-мм…) И в завершение — новомодные и экзотические способы его приготовления. (Мороженое со шпинатом — не угодно ли отведать?)

Кто-то должен сочинять и такие листовки. Нельзя сказать, что я гордилась работой, но все же это было менее позорно, чем то, что я до этого делала в Дублине.

Было холодно и темно, я торопилась домой. Не только потому, что мне не терпелось увидеть Антона, который полгода как переехал в мою хибарку (в день нашего возвращения из незабываемой поездки в Дублин к Джемме), но и из-за того, что я была на третьем месяце и страшно хотела в туалет. Как все, что касается нас с Антоном, беременность тоже случилась нечаянно. Мы были неимоверно бедны, я зарабатывала какие-то крохи, Антон пока вовсе ничего не зарабатывал, и мы не имели ни малейшего представления о том, как станем растить ребенка. Но это ровным счетом ничего не значило. Я никогда не была так счастлива. И никогда мне не было так стыдно.

В туалет захотелось еще сильнее, и я ускорила шаг. И тут, к моему удивлению, мне будто плечо вывернули назад; кто-то ухватился за ремешок моей сумочки и с силой дернул. Я, как идиотка, обернулась и приготовилась улыбнуться, полагая, что это какой-то знакомый. Пошутил, только силы малость не рассчитал.

Но парня я не узнала. Он был толстый, с нездоровым, потным лицом.

Одновременно у меня в мозгу запечатлелись две вещи: первое — меня ограбили; второе — это сделал мужик, которого будто вылепили из сырого хлебного теста.

Все было не так, как можно было представить. Не худой и отчаявшийся найти честный заработок, каким, в моем представлении, должен быть уличный грабитель. (Я в некотором роде пуристка.) И ножа у него не было. Да и шприца тоже.

Зато у него была собака. Коротконогий питбуль, источающий угрозу. Поводок был намотан Хлебному Человеку на руку, собака уже рвалась ко мне, негромко рыча. Отпусти он поводок на один-два оборота — и пес разорвал бы меня в клочья.

Мои глаза словно приклеились к черным бусинам на лице Хлебного Человека (изюм в булке), и я покорно, не говоря ни слова, отдала ему сумку.

Он взял ее, сунул за пазуху, после чего — в порядке заключительного аккорда — толкнул меня так, что я упала.

Я подумала, уже все, но худшее оказалось впереди. Я лежала на мокром асфальте, ко мне подошел пес и наступил прямо на мой беременный живот. Собака была тяжелой, и меня замутило от ее отвратительного, мясного дыхания.

Все продолжалось не дольше двух-трех секунд, но и сейчас, когда я это вспоминаю, меня всю передергивает.

Парень с собакой не спеша удалились, а я, словно в забытьи, поднялась. Положение было дурацкое. В этот момент я увидела, что ко мне шагает Ирина, звонко отбивая железный такт высокими каблуками. Гроза всех бандитов.

Ирина была моя соседка с верхнего этажа, мы изредка здоровались кивком головы, но по-настоящему никогда не разговаривали. Я знала про нее только то, что она высокая, интересная и русская. Она всегда так густо красилась, что у нас с Антоном выработалось своеобразное развлечение: мы строили догадки на ее счет. Я считала, что она, скорее всего, проститутка, а Антон говорил: «Бьюсь об заклад, это вообще мужик-трансвестит».

Сейчас Ирина подошла и вопросительно взглянула на меня. Я стояла, покачиваясь.

— Меня только что ограбили.

— Ограбили?

— Ну да, парень с собакой.

— Парень с собакой? — с сильным акцентом опять переспросила она.

— Вон туда ушел, — показала я, но Хлебный Человек уже скрылся из виду.

— А денег много было?

— Несколько бумажек. Два или три фунта.

— Так мало? Слава богу!

Нельзя было сказать, что она излучала сострадание, но, во всяком случае, к Антону она меня доставила в целости и сохранности. Однако даже из его уст никакие утешения на меня не действовали. Я знала, что теперь произойдет: у меня случится выкидыш. И это будет мне кара небесная. За то, что я украла Антона у Джеммы.

Антон настоял на том, чтобы вызвать врача, который приложил все усилия, чтобы убедить меня в ничтожности шансов на выкидыш.

— Но я плохой человек.

— Это тут ни при чем.

— Так мне и надо, если потеряю ребенка.

— Это маловероятно.

Мы провожали врача, когда к нам в дверь позвонили: Ирина принесла горсть пробной косметики, чтобы компенсировать мою утрату.

— Новейшие разработки, — сказала она. — Я продаю косметику «Клиник».

Мы с Антоном хором воскликнули:

— Так ты продавщица? Ирина холодно оглядела нас.

— А вы думали, я проститутка?

— Да! — И мы прикусили языки. Честность не всегда уместна, но Ирина нисколько не обиделась.

На следующее утро Антон отвел меня в ближайший полицейский участок, чтобы подать заявление.

Мы сели в коридоре и стали смотреть, как снуют туда-сюда офицеры. Мы все ждали, когда они начнут говорить друг с другом, как в кино.

— «…на расследование этого дела у нас двадцать четыре часа…» — пробурчал Антон.

— «…прокуратура наседает…»

— «…придется мчаться на полной скорости по улице, забитой пустыми картонными коробками…»

После этого мы стали тихонько напевать мотивчик из какого-то полицейского сериала, а потом меня выкликнули. Хотя мое дело и было довольно незначительным, мне выделили персонального молодого офицера, и тот мужественно принялся за соблюдение всех положенных процедур. Я дала ему описание Хлебного Человека, список содержимого моей сумки — то, что смогла вспомнить. Помимо кошелька, ключей от дома и мобильного телефона, в сумке была еще всякая обычная ерунда — бумажные платки (использованные), шариковые ручки (с текущими стержнями), румяна (высохшие), лак для волос (чтобы придать моим волосенкам «объем» и спрятать плешь), а также четыре или пять пластинок «Старберста».

— «Старберст»? — ухватился офицерик, мысленно потирая руки: так я и знал — наркота!

— Раньше это называлось «Опал-Фрутс», — подсказал Антон.

— А-а. — Крайняя степень разочарования. Он отложил ручку. — Зачем они все время это делают, а?

— Что?

— Чем им не нравился «Марафон»? Нет, понадобилось называть его «Сникерсом». И так все время. Только привыкнешь — на тебе…

— Глобализм, — вежливо произнес Антон.

— Значит, это и есть глобализм? — Он вздохнул и снова взялся за ручку. — Что тогда удивляться, что все время протестуют. О'кей, вам надо позвонить в банк и заблокировать кредитку.

Мы с Антоном промолчали. (В конце концов, это наше право.) В тот момент мы сидели на такой мели, что блокировать кредитку было необязательно. Банк уже сам предпринял необходимые меры.

Вскоре после происшествия у Ирины случился выходной, и она пригласила меня к себе. Не успела я переступить порог, как она принялась курить одну за другой и с довольным видом рассказывать, как плохо она жила в Москве.

— У меня был парень, — с жутким акцентом говорила она. — Но я его не любила. Я была так несчастна. Потом познакомилась с другим. Он меня не любил. Я была так несчастна. Эти мужчины!

Теперь у нее был дружок-англичанин, но и с ним она была «так несчастна». Насколько я поняла ее английский, он оказался чрезмерно ревнив.

— Почему ты с ним не расстанешься, если он делает тебя несчастной?

— Потому что он отличный любовник. — Она пожала плечами. — Любовь — это всегда несчастье.

Если читать между строк, то можно было сказать, что ее самой пылкой любовью являлась косметика, которую она продавала. Краску она любила всем сердцем, а ее лицо служило витриной. Ирина была отличным работником (так она сказала) и зарабатывала больше, чем любая другая продавщица.

— Я тебе доверяю, поэтому сейчас покажу.

Ирина вышла и вернулась с полосатой жестяной банкой от печенья. Она сняла крышку — банка была набита купюрами. Десятки, двадцатки, полтинники. Но главным образом — полтинники.

— Мои сбережения. Каждый вечер пересчитываю. Иначе не усну.

Я забеспокоилась. Держать дома столько наличности небезопасно.

— Ты должна отнести их в банк.

— Банк, скажешь тоже! — Банкам она не верила. — Смотри. — Она сняла с полки книжку и открыла ее — между страницами тоже оказались деньги. — Гоголь, Достоевский. — Снова деньги. — Толстой. — Еще больше денег.

— А ты эти книги читала? — Теперь я чувствовала свое ничтожество не на фоне ее богатства, а на фоне такой грандиозной литературы. — Или они у тебя в качестве копилок?

— Я их все читала. Ты любишь русскую литературу? — лукаво спросила она.

— Ну… да. — Я ее почти не знала, эту русскую литературу, сказала просто из вежливости.

Она улыбнулась:

— Ты англичанка. Смотришь «Лолиту» и думаешь, что знаешь русскую литературу. А теперь прощаюсь. Сейчас «Истэндерз» будут показывать.

— Тебе нравится «Истэндерз»?

— Обожаю. Они там все такие несчастные — в точности как в жизни. Приходи еще. Когда захочешь. Если не захочу тебя видеть — я тебе так и скажу.

Другой человек решил бы, что Ирина говорит это из вежливости, но я-то ее знала!

Доктор оказался прав: выкидыша у меня не случилось. Но через несколько дней после нападения я почувствовала, что сползаю в какую-то черную дыру. Мое восприятие мира все мрачнело и мрачнело, пока я не стала различать только кровожадность людскую и наши тяжкие пороки. Мы разрушаем все, к чему прикасаемся.

Почему я влюбилась в Антона? Почему в него влюбилась Джемма? Почему мы не любим того, кого нужно? Что с нами такое, что мы сами нарываемся на ситуации, к которым абсолютно не готовы, и причиняем боль и себе, и другим? Зачем нам даны эмоции, которыми мы не умеем управлять и которые развиваются в направлении, прямо противоположном тому, что нам действительно нужно? Мы — ходячие конфликты, внутренние разлады на ножках, и если бы люди были машинами, их надо было бы вернуть продавцу за непригодностью.

Почему мы обладаем такой ограниченной способностью приносить радость и неограниченной — причинять боль?

Человечество — это космическое недоразумение, решила я. Чья-то божественная шутка. Космический эксперимент, который оказался неудачным.

То, что я живу, вызывало во мне бурю протеста. Единственное, что еще составляло смысл моего существования, была неизбежная перспектива смерти. Но я носила под сердцем ребенка и была вынуждена жить дальше.

Антон говорил, что эту безнадежность спровоцировала психическая травма, причиненная ограблением; мне надо еще раз показаться врачу. Я возражала: причиной моего жалкого состояния была моя собственная порочность. Антон и слушать не хотел. Он все твердил: «Ты не порочна. Я не любил Джемму, я люблю тебя».

Именно это я и хотела сказать. Почему он не любил Джемму? Почему все должно быть так сложно?

Мне удалось завершить работу над листовкой про шпинат, но, когда агентство нашло мне новых клиентов, я не поехала.

Мне практически не с кем было поговорить. После нашей с Антоном жуткой поездки в Дублин, когда мы все рассказали Джемме, со мной перестали общаться все знакомые мне ирландские девушки в Лондоне — наши с Джеммой общие подруги. Единственная, с кем я была дружна еще до Джеммы, оставалась моя школьная подруга Ники. Но у Ники были свои заботы, она безуспешно пыталась забеременеть от Саймона, который мало того, что ростом не вышел, так еще, оказывается, и бил холостыми.

Антон целыми днями пропадал на работе с Майки: они таскали телевизионных боссов обедать и рыскали в поисках финансирования; водили обедать литературных агентов и рыскали в поисках дешевых сценариев; водили обедать театральных агентов и рыскали в поисках актеров на роли в дешевых сценариях, которые они еще не купили и на постановку которых еще не добыли денег. При мысли об абсурдности происходящего меня начинало тошнить: клясться сценаристу, что актриса уже дала согласие, обещать актрисе, что с деньгами полный ажур, врать телевизионной компании, что есть и сценарий, и режиссер… Но Антон уверял, что без этого не обойтись.

— Никто не хочет первым брать на себя обязательства. Если кто-то уже подписался, тогда все начинают думать, что дело стоящее.

Антон с Майки вертелись как белка в колесе, но ни один проект еще не был запущен в производство.

— Скоро все склеится, — обещал Антон каждый вечер, возвращаясь с работы. — У нас будет хороший сценарий, хорошая актриса, и деньги посыплются как из рога изобилия. После этого к нам выстроится очередь.

Я тем временем проводила целые дни в одиночестве и однажды, когда оно стало совсем уж невыносимым, поднялась наверх к Ирине. Она открыла, и через ее плечо я сразу увидела на столе кипу банкнот..

— Сегодня была получка, — объяснила она. — Входи, посмотри.

— Спасибо. — Я скользнула в комнату. Повосхищавшись хрустящими новенькими купюрами, я принялась изливать душу.

Ирина слушала с интересом, а когда я доплелась до умозаключений, проговорила:

— Ты очень несчастна. — Теперь она по-настоящему зауважала меня.

И только исчерпав все способы отвлечься, я включила компьютер и попыталась найти утешение в своей книге. Я пять лет ее сочиняла, она основывалась на моем опыте работы в пиар-службе в Ирландии. Рабочее название книги было «Кристальные люди», и сюжет в двух словах был такой: химическая компания отравляет воздух в небольшом поселке, девушка из пиар-службы (списанная с меня, но посимпатичнее, поживее и с более густыми волосами) начинает высовываться, поднимает хай, открывает глаза местным жителям и совершает все те подвиги, которые я мечтала совершить в реальной жизни.

В последние четыре года по настоянию исполненных энтузиазма друзей и подруг я только и делала, что рассылала рукопись по литературным агентствам. В трех случаях мне было предложено кое-что изменить. Но« после того, как я переписала ее в соответствии с их рекомендациями, мне было сказано, что „момент для публикации не самый удачный“.

Тем не менее у меня еще теплилась надежда, что мой роман не совсем уж захудалый, и время от времени я продолжала его совершенствовать. Но в тот день я была просто не в силах писать о детях, рождающихся с четырьмя пальцами, и молодых, чистых душой отцах семейств, чахнущих от рака легких. Однако выключать сразу компьютер я не стала. Я сидела перед монитором, отчаянно силясь найти себе занятие. Я набрала: «Лили Райт», затем — «Антон Кэролан», потом — «маленький Кэролан», после чего последовал финал: «С тех пор они зажили счастливо».

Эти слова наполнили меня таким забытым оптимизмом, что я набрала их еще раз, После пятого раза распрямила спину, придвинулась ближе к столу и занесла руки над клавиатурой, как пианист-виртуоз, собравшийся исполнить «Полет шмеля» на главном концерте своей жизни.

Я хотела написать рассказ, в котором все жили бы счастливо, в каком-нибудь вымышленном мире, где случаются хорошие вещи и где все люди добрые. Этот свет надежды был не только для меня. Гораздо важнее он был для моего малыша. Я не могла произвести на свет этого маленького человечка, сгибаемая неизбывным отчаянием. Новая жизнь должна рождаться с надеждой.

И я начала. Я стучала по клавишам, поверяя бумаге то, что меня занимало, и неважно, что это получалось слащаво и сентиментально. Я не думала о том, что это станут читать другие люди; я писала для себя и своего ребенка. В образе главной героини, Мими, я дала себе волю. Она была мудрая, добросердечная, земная и волшебная одновременно — смесь сразу нескольких реальных людей: мудрость у нее была от моей мамы, щедрость — от папы, теплота — от папиной второй жены Вив, а волосы — от Хэзер Грэхем.

В тот вечер Антон вернулся после очередного тяжелого дня — до съемок опять не дошло — и настолько обрадовался, увидев блеск энтузиазма в моих глазах, что сел и стал слушать, что я написала. После этого я каждый вечер читала ему написанное за день. От первой строки до последней книга заняла у меня без малого восемь недель, и в последний вечер, прослушав главу о том, как Мими излечила все деревенские недуги и покинула эти края, Антон смахнул слезу, после чего запрыгал от радости.

— Здорово! — закричал он. — Мне нравится! Это будет бестселлер.

— Тебе все во мне нравится, ты просто пристрастен.

— Конечно. Но богом клянусь, книга потрясающая. Я пожала плечами. Мне сделалось грустно, что я закончила свой труд.

— Дай почитать Ирине, — посоветовал он. — Она в книгах толк знает.

— Она от нее камня на камне не оставит.

— Нет оснований.

И вот, поскольку я еще не была готова объявить эксперимент неудавшимся, я поднялась наверх, постучала в дверь и сказала:

— Я тут книжку написала. Может, прочтешь и скажешь, что ты об этом думаешь?

Она не стала скакать и вопить, как делают в таких случаях большинство людей: «Ого, ты написала книгу!

Вот это да!» Только кивнула, протянула руку за рукописью и с акцентом произнесла:

— Я прочту.

— Только прошу тебя, скажи честно. Не надо щадить мои чувства.

Она смерила меня недоуменным взглядом, и я отступила, мысленно удивляясь, что втравливаю себя в такое унижение. Интересно еще, сколько мне его ждать придется.

Но уже на другое утро, к моему вящему изумлению, Ирина явилась, как всегда, с сигаретой в руке. Она протянула мне рукопись.

— Я прочла.

— И? — Сердце мое екнуло. Во рту мгновенно пересохло.

— Мне нравится, — объявила она. — Сказка, в которой мир устроен по-доброму. В жизни так не бывает. — Она выпустила длинную струю дыма. — Но мне все равно нравится.

— Ну что ж, — обрадовался Антон, — раз Ирине нравится, стоит попробовать.

Антон сказал, мне нужен агент. Я не могу просто разослать рукопись по издательствам, поскольку они не работают с авторами, которых никто не представляет. Он позвонил одной знакомой («Тут самое главное — связи») — агенту, у которой он все силился купить сценарии по дешевке. Со свойственным ему энтузиазмом Антон учинил несчастной женщине допрос, как если бы он был прокурором, а она — главным свидетелем защиты. Ее совет заключался в том, что надо найти литагента.

— Только не ее, — пояснил Антон, — она занимается исключительно сценариями. А жаль. Было бы взаимовыгодное дельце. (В бизнесе все зиждется на взаимном интересе.)

Тогда я снова обратилась к трем агентам, которые читали мою первую книжку; и снова они сочли, что «момент для публикации не самый удачный», но просили прислать им новую книгу, если таковая появится. Как и в прошлый раз.

К моменту получения третьего отказа я взбрыкнула и заявила, что больше не намерена заниматься поиском агента; все это действует на меня разрушающе. В ответ Антон купил мне упаковку из шести пончиков и номер «Нэшнл Инкуайер» и стал ждать, пока я успокоюсь. Потом вернул меня в нужную колею, подсунув «Ежегодник мира литературы и искусства».

— Здесь поименованы все до единого литературные агенты на Британских островах. — Он радостно помахал солидным томом. — Переберем по одному, пока не подыщем тебе подходящего.

— Нет.

— Да.

— Нет!

— Да. — Мое упорство его удивило.

— Я этого делать не стану. Если хочешь, занимайся сам.

— Ладно, займусь, — немного язвительно ответил он.

— А я не желаю об этом знать.

— Отлично!

Следующие три месяца он старался скрывать от меня отказы, но я все равно о них знала, ведь книгу присылали обратно, и почтальон с грохотом кидал ее на пол в холле первого этажа. Я была как принцесса на горошине, этот гулкий стук я слышала с самого верха. Думаю, я услышала бы его и с соседней улицы.

— Пришла моя книга, — говорила я.

— Где?

— В коридоре внизу.

— Я ничего не слышал.

Всякий раз я оказывалась права. За исключением одного случая, когда принесли новый каталог «Аргос». И еще одного, когда это оказались «Желтые страницы». И еще одного, когда это был каталог «Некст», который принесли Дурачку Пэдди. (Который, как он доверительно признался Антону, он выписывал только затем, чтобы глазеть на теток в нижнем белье.)

Но всякий раз, как глухой удар на первом этаже (на том месте, где должен лежать коврик для ног, если бы он у нас был) действительно означал возврат моей рукописи, я с обидой и вялой агрессией бросала Антону взгляд, означавший: «Что я тебе говорила!» — и сердце сильнее прежнего обливалось кровью. Антона, однако, это не смущало, и очередное письмо с вежливым отказом небрежно отправлялось в мусорное ведро. Конечно, едва за ним закрывалась дверь, я выуживала его обратно и принималась терзать себя жестокими словами очередного эксперта. Так продолжалось, пока этого не заметил Антон. Тогда он стал брать письма с собой и избавляться от них по дороге на работу.

В отличие от меня он не тратил времени на раздумья о недостатках моего творения. Всегда устремленный в будущее, он просто открывал свой справочник, находил адрес следующего агента, в очередной раз желал моей рукописи удачи и отправлялся на почту, где всех уже знал по именам.

На каком-то этапе я потеряла надежду и сумела отстраниться от происходящего настолько, что стала воспринимать все хлопоты Антона вокруг помойки и почты как его новое хобби.

Так продолжалось до того утра, когда он вошел на кухню с письмом в руке и сказал:

— Больше не говори, что я никогда для тебя ничего не делаю.

— А?

— От агента. Теперь у тебя есть агент.

Я стала читать письмо. Буквы плясали и выпрыгивали за край страницы, но в конце концов я дошла до строчки, которая звучала так: «Буду счастлива представлять ваши интересы».

— Послушай… — Голос мой дрогнул. — Послушай! Она говорит, что будет счастлива представлять мои интересы. Счастлива! — И я разрыдалась над письмом, так что чернильная подпись Жожо расплылась.

Мы с Антоном поехали в ее контору в Сохо. Это было меньше чем за две недели до рождения Эмы, так что этот визит в некотором смысле был затеей небезопасной — все равно что загрузить в клетку и перевозить с места на место больного слона. Но я была рада, что поехала.

Агентство «Липман Хейг» оказалось большой, оживленной конторой с волнующей атмосферой, а лучшей его представительницей являлась Жожо Харви. Она была просто потрясающая. Сгусток энергии, ослепительной красоты женщина, она бросилась нам навстречу так, словно мы были ее давние-давние друзья, с которыми она сто лет не виделась. Мы с Антоном оба мгновенно в нее влюбились.

Она сказала, что книжка ей очень понравилась, и другим в агентстве тоже, что она очень милая… Я сияла — до того момента, как она остановилась и произнесла:

— Договоримся так. Не хочу вводить вас в заблуждение.

Сердце камнем ухнуло вниз. Терпеть не могу, когда люди начинают говорить со мной о честности. Это всегда плохая новость.

— Продать ее будет нелегко, поскольку она написана как детская, а тема — вполне взрослая. Ее трудно отнести к конкретной категории, а издатели не любят неопределенности. Они народ боязливый, всего нового боятся.

Она посмотрела на наши скисшие физиономии и улыбнулась.

— Эй, выше нос! В ней определенно что-то есть. Я вам позвоню.

А потом наступило четвертое октября, и все изменилось окончательно и бесповоротно. Приоритеты оказались мгновенно пересмотрены; все в этом списке спустилось на нижние строчки, а первую безоговорочно заняла Эма.

Никогда в жизни я не любила никого так, как полюбила ее; и меня никто так не любил, как она, даже родная мать. От моего голоса она переставала плакать и начинала глазами искать мое лицо — даже тогда, когда еще толком не умела видеть.

Каждая мать считает своего малыша самым красивым созданием на свете, но Эма в самом деле была красавицей. Как Антон, она была смуглая и появилась на свет с шелковистыми черными волосиками. В ней не было и намека на мою белую кожу и голубые глаза. «Ты уверена, что это твой ребенок?» — на полном серьезе спрашивал Антон.

Больше всех она была похожа на мать Антона — Загу. Вот почему мы решили записать ее на югославский лад, хотя сначала хотели назвать Эммой.

Она все время улыбалась, иногда смеялась во сне и была самым аппетитным существом на свете. Перетяжки у нее на ножках были неотразимы. Она восхитительно пахла, была восхитительна на ощупь, восхитительно выглядела и издавала восхитительные звуки.

Это была позитивная сторона.

Но была и негативная. Став матерью, я никак не могла оправиться от шока. Я оказалась совершенно не готова к материнству. Это бы и ничего, но, против своего обыкновения, я как раз решила подготовиться и прошла курсы дородовой подготовки и материнства. Напрасный труд. Эффект от этих занятий был едва различим.

Напуганная до смерти ответственностью за этот крошечный комочек жизни, я трудилась, как никогда в жизни. Особенно сложным для меня стало полное отсутствие каких-либо перерывов. Вообще. У Антона хотя бы была работа, и он каждый день куда-то ехал, я же оставалась родительницей семь дней в неделю по двадцать четыре часа в сутки.

Насчет кормления грудью: внешне оно выглядит чем-то восхитительно безмятежным. Если, конечно, не считать тех случаев, когда женщина пытается кормить на людях, но так, чтобы ее грудь никто не видел. Меня никто не предупредил, что это больно — по сути дела, настоящая пытка. И это — еще до того, как у меня начался мастит, сначала в одной груди, затем в другой.

Временами Эма ставила нас в тупик: ее покормили, сменили памперсы, дали срыгнуть, побаюкали, но она все равно голосила. В других случаях мы ставили в тупик сами себя: мы всегда жаждали, чтобы она побыстрей уснула, но если она спала слишком долго, начинали беспокоиться, пугать себя, что у нее менингит, и будили.

Наша квартира, которая и в лучшие-то времена не отличалась чистотой, превратилась в настоящий бедлам. По всей спальне валялись огромные пакеты памперсов, на всех поверхностях сушились ползунки, целые стада мягких игрушек таились на ковре в ожидании, когда я попадусь в ловушку, у меня на ноге не проходил синяк, поскольку всякий раз, идя по коридору, я натыкалась на тормозной рычаг коляски.

Где-то посреди тумана двадцатичетырехчасового рабочего дня, бессонных ночей, растрескавшихся сосков (у меня) и колик в животике (у Эмы) до меня дошла новость: Жожо удалось продать мою книгу известному издательскому дому под названием «Докин Эмери». Контракт был на две книги, за каждую обещали аванс в четыре тысячи фунтов. От одного сознания, что у меня появился издатель, я пришла в безумный восторг. Точнее сказать, это произошло, когда я собралась с силами. Четыре тысячи фунтов были огромной суммой, но, конечно, не той, которая может изменить всю твою жизнь, как мы надеялись. Казалось, мы обречены всю жизнь прожить в бедности, тем более что игровая программа «Последний герой», снятая продюсерской фирмой Антона и Майки, прибыли не принесла и, уж конечно, не вызвала у потенциальных спонсоров желания наперебой снабжать их деньгами.

Последовал визит в «Докин Эмери» и знакомство с моим редактором Таней Тил. Тридцати с небольшим лет, резковатая, но симпатичная. Она сказала, книга выйдет в январе будущего года.

— Только в январе? — До этого срока был еще целый год, но я пребывала не в том состоянии, чтобы качать права, потому что мало того, что ничего не смыслила в издательском деле, так еще и грудь у меня потекла, и я боялась, что Таня это заметит. Перед тем как к ней ехать, у меня даже не нашлось минутки принять душ, и я ограничилась тем, что протерлась влажными салфетками. Сейчас, немытая, я ощущала всю свою неполноценность.

— Январь — хорошее время для дебюта, — сказала Таня. — Книг выходит мало, и у вашей симпатичной повести будет больше шансов оказаться замеченной.

— Ясно. Спасибо.

Потом очень долгое время ничего не происходило. Примерно с полгода. Потом, как гром среди ясного неба, раздался звонок. Звонил некто Ли, он хотел знать, когда можно подъехать сделать снимок для обложки. Я запаниковала.

— Я вам перезвоню. — Я положила трубку в полном замешательстве. Какая я? Какой я хочу быть, чтобы люди меня воспринимали?

— Что? — спросил Антон.

— Какой-то тип приедет меня фотографировать на обложку. Мне надо что-то сделать с волосами. Я не шучу, Антон, мне правда нужно сделать пересадку — как у Берта Рейнольдса. Надо было давно это сделать! И одежда! Мне требуется что-то новое. И ногти, Антон, ты только посмотри на мои ногти!

Я отправилась в город и потратила полдня и неоправданно много денег на стрижку и окраску волос (трансплантацию делать не стала — Антон меня отговорил), покупку трех новых топов, пары джинсов, новых сапог и кое-какой краски для лица, которая на деле придала моей физиономии дурацкий блеск и маслянистость. А когда я ее стерла, то задела край рта и размазала помаду через всю щеку, отчего сделалась похожей на жертву автомобильной аварии.

— Катастрофа какая-то! — простонала я, обращаясь к Антону. — А сапоги я зачем купила? Они же в кадр не попадут!

— Неважно, ты будешь знать, что на тебе новые сапоги, и они придадут тебе уверенности. Побудь здесь, дорогая, я схожу за Ириной.

Он ушел и через несколько минут вернулся с соседкой.

— Ты в косметике спец, — сказал он ей. — Сможешь накрасить Лили для фото? Сделаешь ее красивой, а?

— Чудеса не по моей части. Сделаю, что смогу.

— Спасибо, Ирина, — пролепетала я.

Утром того дня, когда должна была состояться съемка, она зашла к нам перед работой, каким-то новомодным скрабом содрала с моего лица кожу с такой силой, словно драила пол на кухне, выщипала мне брови до голой кожи, затем намазала меня устрашающим слоем косметики, такой яркой, что Эма уставилась на меня в испуге.

— Все в порядке, солнышко, это я, мама, — выдавила я.

От этого по детскому личику градом покатились слезы — кто этот клоун с голосом, как у мамы?

Ирина и Антон с Эмой ушли. Антон взял девочку с собой на работу, поскольку съемка могла растянуться на много часов, а сидеть с ней было некому.

Потом появился фотограф. Молодой и спит с кем попало — это было видно по его физиономии. Он был увешан тоннами железа, которые ему помог поднять на наш этаж Дурачок Пэдди. Я бы предпочла, чтобы он этого не делал — станет еще клянчить у Ли деньги, но мне удалось без лишних церемоний выставить его за дверь.

Ли шумно опустил на пол несколько черных ящиков и огляделся.

— Только вы да я? А гримеров не будет?

— Хм-ммм, нет, подруга уже сделала мне макияж, я не знала, что понадобятся…

— Нет? Обычно приглашают профессиональных парикмахеров и гримеров. Фотография автора имеет колоссальное значение. Реализация книги от нее очень зависит.

— Что вы… Я хочу сказать, разве это не от самой книги зависит?

Он хмыкнул:

— . Вы еще молодая, многого не понимаете. Сами подумайте: ведь на телевидение только симпатичных писателей приглашают. Если автор — крокодил какой-нибудь, ее никто и не позовет. С такими издатели иногда даже идут на уловки — ну, например, говорят журналистам, что она затворница и не любит камеры.

Не может быть! Или может?

— Говорю вам, — продолжал он. — Вы, Лили, вполне симпатичная, но рука профессионала вам бы не помешала. Поэтому я и спросил про гримера. Я, конечно, подретуширую, что смогу. Для вас я уж постараюсь.

— Хм-мм… Спасибо.

Он оглядел мою гостиную, которую я вылизала до блеска, присвистнул и горько засмеялся.

— Мечтой фотографа не назовешь, да? Тут особо и не развернешься.

— Кх-хх…

— Да уж, — вздохнул он, — но студию для вас, конечно, никто оплачивать бы не стал. Вот что я вам скажу, сделаем парочку снимков здесь — на всякий случай, — а потом выйдем на улицу и попробуем там что-нибудь изобразить. Это же рядом с Хэмпстед-хитом, да?

— Да. — Это была большая ошибка. Выражаясь словами Джулии Роберте, роковая ошибка.

Почти час он устанавливал оборудование — зонтики, фонари, треноги, — а я сидела на краешке дивана и пыталась мыслительным усилием остановить испарение косметики с моего лица. Наконец можно было начинать.

— Сделайте сексуальное лицо, — приказал он.

— Э-э…

— Думайте о сексе.

Секс? Я о нем слышала, в этом я почти не сомневалась.

— Ну давайте же, сексу, сексу!

Я игриво улыбнулась, но оказалось, что его молодость, явная гетеросексуальная ориентация, а более всего — его бесстрастная оценка моей внешности повергли меня в робость.

— Подбородочек повыше. — Он приник к объективу и хмыкнул себе под нос. Пробурчал что-то смешное, потом сказал: — Расслабьтесь! У вас такой вид, будто вы стоите перед расстрельным взводом.

Он несколько раз сменил линзы и переставил свет, так что «парочка снимков на всякий случай» затянулись еще на час, после чего мне пришлось пятнадцать минут тащиться за ним до парка, сгибаясь под его треногой и одновременно силясь поддержать разговор. Накануне я почти не спала, и беседа давалась мне с трудом.

— Вы многих писателей фотографировали?

О да, сотни. Кристофера Блойнда, например. Или Миранду Ингланд. Классная, да? Мечта фотографа. Ее при всем желании плохо не снимешь. Чтобы ее снять, меня в Монте-Карло отправили. До Ниццы первым классом, дальше — вертолетом. — Как нарочно, эти слова он произнес ровно в тот момент, когда мы тащились по разукрашенному граффити железнодорожному мосту, и от такого контраста Ли расхохотался. — Из одной крайности в другую, да, Лили?

В парке Хэмпстед он с прищуром огляделся, потом оживился.

— Давайте-ка полезайте на дерево.

Я подождала, когда он рассмеется. Ведь это была шутка — или нет?

Судя по всему, нет.

Он сомкнул руку «в стульчик», подставил мне, и я взгромоздилась на сук почти в двух метрах от земли. Мне надо было стоять, обхватив руками ствол. И при этом улыбаться.

— Теперь смотрим на меня, вот так, волосы всклокочены ветром, да, и облизните губы…

Если б у меня был двойной подбородок и я бы сидела дома на диване, а меня снимали снизу — на кого бы я была похожа? На индюшку. На жабу. Очаровательную толстую жабочку.

— Думайте о сексе, сделайте сексуальный взгляд. Взгляд сексуальный!

— Еще погромче, — проворчала я. — В Казахстане еще не слышали.

— Взгляд сексуальный! — продолжал вопить он. — Еще сексуальнее, Лили!

Возле нас остановилась стайка мальчишек, они откровенно потешались.

— Теперь немного по-другому, Лили. Спускайтесь и будете висеть, держась за сук.

Я сползла вниз и обнаружила, что поцарапала новые сапоги о кору. Мне захотелось заплакать, но времени на слезы не было — Ли снова изобразил руками «стульчик», чтобы я дотянулась до сука и повисла на нем, как мартышка.

— Смотрим на меня и весело смеемся. — Ли как безумный кудахтал, желая меня воодушевить. — Ну же, смеемся! Ах-ха-ха-ха-ха! Вот так. Качаемся на дереве, веселимся до упаду, головку назад — и сме-ем-ся. Ах-ха-ха-ха-ха!

Плечи у меня болели, ладони взмокли и скользили, лицо не слушалось, новые сапоги испорчены, но я покорно смеялась, и смеялась, и смеялась.

— Ах-ха-ха-ха-ха! — не успокаивался он.

— Ах-ха-ха-ха-ха! — изобразила я.

— Ах-ха-ха-ха-ха! — изобразили мальчишки.

В тот момент, как у меня мелькнула мысль, что хуже уже не будет, начал накрапывать дождь. Я подумала, вот хорошо, теперь мы пойдем домой. Но — ничего подобного.

— Дождь пошел? — Ли задрал голову. — Что ж, это неплохо. Необычно. Романтика! Давайте-ка посмотрим, что нам еще придумать?

Я заметила, как один из мальчишек отсылает сообщение по телефону. Интуиция подсказывала, что он вызывает подкрепление.

— Давайте пройдем выше по склону, — предложил Ли. — Может, там что интересное есть.

Мокрая, злая и увешанная его железками, я поплелась за ним вверх по дорожке, затем обернулась в надежде, что мальчишки отстали, но как бы не так. Они двигались на почтительном расстоянии, но не расходились. Или это у меня разыгралось воображение, или их полку действительно прибыло.

Возле скамейки Ли остановился.

— Будем работать здесь.

Я, потная и запыхавшаяся, опустилась на скамейку. Слава богу, хоть посидеть дадут.

— Лили, мне нужно, чтобы вы стояли.

— На скамейке?

— Не совсем.

— Не совсем?

Он помолчал. Я приготовилась к чему-то ужасному.

— На спинке скамьи, Лили. Как канатоходец. Это будет уникальный снимок.

Онемев от ужаса, я уставилась на него.

— В издательстве сказали, что снимки должны быть необычными.

Я сдалась. Пришлось. Не станешь же создавать себе репутацию «трудного» автора.

— Не уверена, что удержусь.

— А вы попробуйте.

Я взобралась наверх под пристальными взорами школьников. До меня долетали их слова — они спорили, кто меня переплюнет.

Одну ногу я поставила на спинку скамьи, но это было самое легкое. Затем, к моему удивлению, я поставила туда и вторую — и вот уже я стою на узком бруске.

— Лили, прекрасно! — заорал Ли и судорожно защелкал. — Глаза на меня, думать о сексе…

Среди мальчишек началось оживление. Я подозревала, что они открыли тотализатор — как долго я удержусь.

— Лили, одну ногу поднимите! — прокричал Ли. — Стойте на второй, руки в стороны, как будто вы летите!

На какую-то долю секунды мне это удалось. Я застыла в воздухе в позе летящей птицы и тут увидела, что на горке собралось столько мальчишек, что со стороны можно было принять это за рок-концерт на открытом воздухе. Тут я качнулась и грохнулась оземь, подвернув при этом запястье и, что еще хуже, перепачкав новые джинсы.

Дождь уже лил вовсю, я а лежала почти что носом в грязи и думала: «Я писатель. Почему же я стою на карачках в грязи?»

Ли подошел и помог мне встать.

— Еще несколько снимков, — бодро объявил он. — Мы уже почти добились желаемого.

— Нет! — тонким, дрожащим голоском возмутилась я. — По-моему, уже хватит.

Всю обратную дорогу я с трудом сдерживала слезы унижения, разочарования и усталости, а вернувшись домой, сразу легла спать.

Потом снова наступила тишь и гладь. В какой-то момент мне прислали макет обложки, потом корректуру, чтобы исправить ошибки, обилие которых настораживало. К этому времени мне уже полагалось работать над второй книгой. Я, конечно, делала несколько заходов, но я испытывала постоянную усталость. Антон старался меня приободрить, но, будучи измотан не меньше моего, тоже быстро выдохся.

Настал день, когда прислали окончательный макет, я была растрогана до слез. Если учесть, что в свое время меня взволновало появление моей фамилии в телефонном справочнике, то, увидев и держа в руках книгу с моим именем на обложке, я испытала подлинное потрясение. Все эти слова — слова, написанные мною — не кем-то — и напечатанные теперь другими людьми, наполняли меня гордостью и удивлением. Конечно, это переживание было не сравнить с рождением ребенка, но на второе место я бы его смело поставила.

В качестве фотографии автора шел снимок, сделанный самым первым — я сижу у себя на диване и смотрю прямо в камеру. У меня фиолетовые круги под глазами и двойной подбородок, которого у меня на самом деле нет, в этом я была абсолютно уверена. Вид несколько нервозный. Не самый удачный снимок, но уж куда лучше, чем тот, где я вишу на дереве и делаю «Ах-ха-ха-ха-ха!».

В тот вечер, ложась спать, я обнаружила на подушке книгу, она лежала под одеялом так, что было видно только название; ее положил туда Антон, и я уснула, обнимая свое творение.

В магазинах книга появилась пятого января, и когда утром того дня я проснулась (в четвертый раз), то у меня было ощущение, какое испытывает ребенок в день своего рождения. Наверное, мои ожидания были чуточку чрезмерны; это было балансирование на тонком канате, когда радостное ожидание может в одно мгновение превратиться в горькое разочарование. Антон принес мне чашку кофе со словами:

— Доброе утро, госпожа писательница.

Я оделась, а он продолжал:

— Прошу меня извинить, Лили Райт, но кто вы по профессии?

— Писатель!

— Простите, мэм, я провожу кое-какое исследование. Вы не могли бы сказать, кем вы работаете?

— Я писательница. Мои книги издаются.

— Так вы — та самая Лили Райт?

— Писательница Лили Райт? Да, это я.

И мы с дружным смехом повалились на постель.

Эме передалось наше веселье, она разразилась длинной нечленораздельной тирадой, потом шлепнула себя по пухлым коленкам и весело засмеялась.

— Сообщи ей вести с фронтов, — сказал Антон. — Давай-ка собирай ребенка, пойдем посмотрим на второе твое детище.

Я разложила коляску, и мы торжественно прошествовали до ближайшего книжного магазина, который, как нарочно, оказался в Хэмпстеде.

— Мы идем в гости к маминой книжке, — сказал Антон дочке.

Та была в восторге оттого, что папа оказался дома посреди недели. Она безудержно лопотала и радовалась.

— Вот именно.

Мы пребывали в радостном возбуждении. Утро выдалось холодное и солнечное, и мы шагали, преисполненные сознанием важности. Мне предстояло увидеть на прилавке свое первое произведение — вот это событие!

Я вошла в магазин и так вытянула шею, что стала похожа на гусыню, а на лице у меня сияла счастливая улыбка. Где же она?

На виду книга выставлена не была, и я подавила разочарование. Таня мягко объясняла мне, что поскольку моя книжка «небольшая», то ее не будут выставлять на главные витрины. Но я все же надеялась…

Однако и на полке «Новых поступлений» «Мими» не оказалось. Как и на столах «Недавних публикаций». Слегка ускорив шаг, я оставила Антона с коляской, а сама устремилась на поиски. Я обшарила весь магазин, двигаясь все быстрее и быстрее, голова моя вращалась, как перископ, а волнение все нарастало. Книги нигде не было. Хотя в магазине было выставлено не меньше нескольких тысяч книг, свою я бы узнала мгновенно. Если бы она среди них была…

Дойдя до отдела книг по психологии, я резко остановилась и поспешила назад к Антону. Я отыскала его у стойки справочной.

— Нашла? — быстро спросил он.

Я покачала головой.

— Я тоже. Не волнуйся, сейчас спросим. — Он кивнул в сторону мрачного вида юноши, вперившегося в экран компьютера и совершенно игнорирующего наше присутствие. Немного подождав, Антон прокашлялся и сказал: — Прошу извинить, что отвлекаю, но я ищу одну книгу.

— Вы пришли по адресу, — бесстрастно ответил юнец и повел рукой в сторону моря книг, выставленных в зале.

— Да, но я ищу книгу под названием «Колдунья Мими».

Небрежно постучав по клавиатуре, юнец ответил:

— Нет.

— Что — нет?

— Мы ее не заказывали.

— Почему?

— Политика руководства.

— Но это прекрасная книга, — сказал Антон. — А вот ее автор! — Он показал на меня.

Я радостно закивала — вот она я, я ее написала!

Но вместо того чтобы восхититься, юнец лишь повторил: «Мы ее не заказывали», — и уставился на стоящего за Антоном покупателя. Смысл был ясен: «Отвалите!»

Мы продолжали стоять перед ним, как золотые рыбки, безмолвно открывая и закрывая рот, от изумления не в силах двинуться с места. Все должно было быть совершенно иначе! Я, конечно, не рассчитывала, что меня пронесут на руках через полгорода, но и не считала неосуществимой надежду обнаружить свою книгу в продаже. В конце концов, если не здесь, где еще мне ее искать? В магазине компьютерной техники? В химчистке?

— Прошу прощения, — сказал Антон, когда следующий покупатель получил ответ на свой вопрос.

Юнец с изумлением обнаружил, что мы еще тут.

— Мы не могли бы поговорить с управляющим?

— Вы с ним и говорите.

— А-а. Как мы могли бы повлиять на ваше решение не закупать эту книгу?

— Никак.

— Но это прекрасная книга! — не унимался Антон.

— Поговорите с издательством.

— А-а. Ладно.

Меня приятно удивило, что я расплакалась только на улице. Я даже была горда собой.

— Говнюк, — сказал Антон, весь красный от унижения. Мы быстро шагали в сторону дома. — Заносчивый маленький говнюк. — Он стукнул ногой по урне и сильно ударился. Я снова разрыдалась.

— Говнюк, — прохныкала я.

— Говнюк, — донеслось из коляски.

Мы с Антоном одновременно повернулись друг к другу. Наши лица враз оживились. Ее первое настоящее слово!

— Вот правильно, — пропела я, наклонившись к ребенку. — Он говнюк.

— Разговенный говнюк, — снова разозлился Антон. — Как придем, сразу звоним в издательство.

— Говнюк, — снова проговорила Эма.

— Ты уже это сказала, малышка.

Через двадцать минут мы были дома. Я позвонила прямиком Тане. Меня все еще била дрожь.

— Можно поговорить с Таней?

— Кто спрашивает?

— Лили Райт.

— А по какому вопросу?

— Ой. — Чудеса! — По вопросу о моей книге.

— Напомните, как она называется?

— «Колдунья Мими».

— Пожалуйста, еще раз ваше имя? Лейла Райан?

— Лили Райт.

— Либби Уайт. Минуточку.

Через две секунды Таня уже была на проводе.

— Извините мою ассистентку. Она здесь временно, не совсем в курсе. Как поживаете, дорогая?

Запинаясь и стараясь не выдать своего негодования, я поведала о случившемся в магазине. Таня заворковала, стараясь меня утешить.

— Мне очень жаль, Лили, правда. Мне очень нравится ваша книга. Но в стране ежегодно издаются сто тысяч новых книг. Они не могут все быть бестселлерами.

— Я и не рассчитывала, что моя книжка станет бестселлером. — По правде сказать, я, конечно, надеялась…

— Давайте посмотрим, как обстоит дело. Тираж вашей книги пять тысяч экземпляров. Такие авторы, как Джон Гришэм, издаются тиражом в полмиллиона. Поверьте мне, Лили, ваша книжка поступила в продажу, но, возможно, не во все магазины.

Я передала наш разговор Антону.

— Плохо работают. Где реклама? Где интервью и презентации?

— Их не будет, — безразличным тоном ответила я. — Забудь об этом, Антон, ничего этого не будет. Будем жить, как жили.

Но я недооценила его энергии.

С неделю спустя он пришел с работы сияющий.

— Договорился: тебе устроят встречу с читателями, будешь автографы раздавать.

— Что?

— Миранду Ингланд знаешь? Из самых крупных авторов «Докин Эмери»? Так вот, скоро выходит ее новая книга, на той неделе в четверг в семь часов она будет ее подписывать в магазине в Вест-Энде. Я уговорил Таню организовать двойную презентацию: она — и ты! Миранда — это величина, к ней толпы набегут, получат у нее автограф, а тут мы! Попались, голубчики?

— О боже! — Я так и ахнула. — Ты чудо! — Но меня мучил вопрос: а как же другие писатели? У которых нет Антона? — За это, молодой человек, ты сегодня будешь иметь секс на твой вкус.

Господи, как мы смеялись!

В тот вечер, когда я должна была давать автографы, мы с Антоном приехали в магазин неприлично рано. В витрине красовался снимок Миранды Ингланд — почти такой же огромный, как портрет Председателя Мао на площади Тяньаньмынь, — в окружении ее книг — тысяч несколько, не меньше. Был там и плакат с моей физиономией. На-а-много меньше. Такую фотографию впору на паспорт лепить.

В магазине висели еще несколько портретов Председателя Миранды, и, хотя до начала оставалось еще минут двадцать, уже собралась очередь. В основном женщины, все в нездоровом возбуждении.

Без одной минуты семь подкатил серебристый «мерс», и появилась Миранда с небольшой свитой. Она приехала с прямого эфира Би-би-си и была в сопровождении мужа Джереми, рекламного агента по имени Отали и нашего общего с ней редактора — Тани Тил. Таня чмокнула меня и ободряюще сжала руку. Миранда от дверей увидела разбухающую на глазах толпу. Собралось уже человек семьдесят — некоторые, похоже, приехали целыми группами, наверное, на автобусах.

— Черт, — буркнула она. — Мы тут до ночи проторчим. — Она повернулась к Отали. — Добрый полицейский и злой полицейский, идет?

О чем это они?

Едва мы переступили порог, как с головокружительной скоростью через весь магазин к нам подлетел молодой человек. Он резко затормозил прямо перед Мирандой и представился — Эрнест, менеджер мероприятия.

— Для меня большая честь с вами познакомиться. — Он буквально поклонился, коснувшись лбом руки Миранды. — Все эти люди собрались ради вас. — Он сделал жест в сторону фанатов. — Чем вас угостить? Мы слышали, вы любите австралийское печенье «Тимтам», мы для вас специально заказали.

Отали подтолкнула меня вперед.

— А это вторая сегодняшняя именинница, Лили Райт, она будет подписывать свою книжку «Колдунья Мими».

— Ах да, сейчас достанем. — По его голосу можно было понять: «Из запечатанной кладовки, где они у нас убраны с глаз долой, пятнадцать метров под землей, под грудой ядерных отходов».

Миранду провели сквозь толпу к столу, и по мере ее продвижения уровень шума в помещении заметно нарастал, стали слышны возгласы и даже визг. Оставленные за пределами магического круга, мы с Антоном переглянулись и пожали плечами.

— Вижу твой стол, — сказал он. — Иди и сядь.

Он провел меня к маленькому неприметному столику с крохотной табличкой, на которой стояло мое имя и название книги. Появилась и небольшая стопка книжек.

В ожидании, когда ко мне кто-нибудь подойдет — хоть кто-нибудь! — я следила за Мирандой и изо всех сил старалась не показать душившей меня зависти. Вокруг нее суетился весь персонал магазина, целая армия, без устали подтаскивая новые стопки книг и выстраивая их в заранее условленном порядке. Со стороны это было похоже на то, как художнику видится процесс строительства пирамид.

Отали регулировала очередь, выстраивала народ в затылок и раздавала карточки.

— Откройте книгу на странице, где будет стоять автограф, и вложите туда карточку с четко написанным вашим именем, — гремела она. — Никаких старых книг! — грозно предостерегала она. — Старые книги Миранда подписывать не будет, только новую. Вот вы, мадам, — набросилась она на женщину, волокущую пухлый пластиковый пакет, — если у вас в сумке есть старые издания — немедленно их уберите. У Миранды нет времени их подписывать.

— Но это любимые книги моей дочери, она их читала, когда лечилась от нервного расстройства…

— Она ничуть не меньше обрадуется автографу на новой книге. — Отали выудила из стопки новый роман и водрузила его поверх всего. На меня эта Отали производила жуткое впечатление, но дама хоть и опешила, но безропотно повиновалась и теперь лишь переставляла ноги вместе со всей очередью.

— Никаких посвящений! — орала Отали, шагая вдоль очереди. — Никаких поздравлений с днем рождения, никаких специальных просьб. Не просите Миранду ни о чем, кроме надписи, адресованной вам.

Несмотря на террор, учиненный Отали, в зале царила праздничная атмосфера, время от времени до меня долетали восторженные комментарии поклонниц Миранды:

— …даже не верится, что я вас вижу…

— …Помните, как у вас в «Маленьком черном платье» она обнаруживает, что ее парень надел ее трусики? Так вот, со мной было точно так же, и у меня это тоже были самые любимые трусики…

— Вы уж не сердитесь на моего пресс-секретаря, — вновь и вновь повторяла Миранда. — Я бы с удовольствием проболтала с вами всю ночь, но она у меня такая строгая…

Ах, вот оно что, осенило меня: добрый полицейский и злой полицейский.

Многие отходили от Миранды, утирая слезы, а те, что стояли в конце, спрашивали:

— Какая она?

— Славная! — отвечали счастливчики. — Такая же славная, как ее книги.

Ко мне по-прежнему не подошла ни одна живая душа.

— Отойди! — зашипела я на Антона. — Ты меня загораживаешь, люди меня не видят.

И вдруг… ко мне подошел какой-то человек! Он шел прямо на меня, исполненный решимости. Я просияла счастливой улыбкой. Очень счастливой — это же мой первый поклонник!

— Добрый вечер!

— Да, — насупился он. — Я ищу отдел документальных детективов.

Я застыла, уже занеся руку над стопкой «Мими». «Он, наверное, думает, я здесь работаю».

— Документальные детективы, — нетерпеливо повторил он. — Где они у вас?

— На улицу выйдешь — их там полно, — тихонько буркнул Антон.

— Хм-мм… — Я повертела головой по сторонам. — Точно не знаю. Может, вам к столу справок подойти?

Что-то пробурчав насчет безмозглых разгильдяев, он стремительно двинулся прочь.

В очереди к Миранде тем временем праздничная обстановка набрала градус, кто-то даже открыл шампанское. Откуда ни возьмись, появились бокалы, и воздух наполнился звоном стекла. Но на моей «половине» магазина, как в кино с разделенным экраном, продолжало царить запустение, дул холодный ветер, пронося мимо пучки перекати-поля, а затем и вовсе раздался похоронный звон. Во всяком случае, впечатление у меня было такое.

Вспышки фотокамер наполняли пространство вокруг Миранды серебристым светом. Одна из групп, прибывших на автобусе, фотографировалась в полном составе — два ряда хихикающих вертихвосток, расположившихся, как на снимке спортивной команды.

И тут меня заметили! Трое из этой группы, голова к голове, встали прямо передо мной и принялись меня изучать, как какую-нибудь зверушку в зоопарке.

— Это еще кто такая?

Одна прочла мою табличку.

— Лили какая-то. Кажется, тоже какую-то книжку написала.

Я изобразила ободряющую улыбку, но как только до них дошло, что я живая, они попятились. Вперед выступил Антон.

— Это молодая писательница Лили Райт, а вот ее замечательная книга.

Он раздал им по книжке — посмотреть.

— Антон! — Я была в ужасе.

— Что скажешь? — спрашивали друг у друга девицы, словно меня тут не было.

— Не-а, — решили они. — Не-а. — И они направились к выходу, восклицая: — Не могу поверить, что только что общалась с Мирандой Ингланд!

Мы с Антоном обменялись жалкими улыбками. На стороне Миранды уже, кажется, начались танцы.

Потом ко мне подошла пожилая дама. После предыдущего пинка я не стала спешить совать ей в руку свою книжку. И оказалась права…

— Вы не подскажете, милочка, где тут отдел искусства и ремесел? — У нее было что-то странное с зубами, они будто двигались вверх-вниз. Вставная челюсть, догадалась я. Может, и не своя.

— Извините меня, — сказала я. — Я здесь не работаю.

— А что вы тогда тут сидите? Только людей с толку сбиваете! — Сосредоточиться на том, что она говорит, было сложно, поскольку ее зубы как будто жили своей жизнью. Это было все равно что смотреть плохо дублированный фильм.

Я объяснила.

— Так вы писательница? — Она оживилась. — Это же чудесно!

— Вы так считаете? — Я уже начала в этом сомневаться.

— Да, дорогая, моя внучка тоже замечательно пишет и мечтает издаваться. Дайте-ка мне свой адрес, я пришлю вам рассказы Ханны, а вы сможете их пригладить, отдать своему издателю, и он их напечатает.

— Да, но они могут и не…

Я умолкла. Как в замедленной съемке, дама взяла в руки экземпляр «Мими» и оторвала здоровенный клок от задней обложки. Я повернулась к Антону — он был шокирован не меньше моего. Затем бабушка протянула клок бумаги мне вместе с ручкой.

— И индекс, пожалуйста, не забудьте. Антон снова шагнул вперед.

— Может, вы хотели бы приобрести книгу Лили? От такой наглости бабушка вознегодовала:

— Я пенсионерка, молодой человек! Давайте адрес, и я пойду искать книги по гобелену.

Антон с горечью смотрел ей вслед.

— Старая идиотка! Ты вот что, рваную спрячь вниз, а то еще платить заставят. И давай-ка пойдем домой.

— Нет! — Я была готова сидеть там вечность, даже если бы зал наполнился роем смертоносных пчел, а я почему-то оказалась перемазана медом. Антон для меня постарался, и я не стану платить ему черной неблагодарностью.

— Лили, тебе не нужно здесь торчать ради меня, — сказал он. — Я только скажу Отали, что мы уходим.

Даже Антон растерял свой оптимизм. Да, плохи мои дела.

Подошла Отали.

— Подпиши эти книжки и можешь идти. Подписанные экземпляры магазин нам вернуть не сможет.

Я начала надписывать скромную стопку книг, но тут меня заметил Эрнест, ползающий на коленях перед Мирандой и только что не целующий ее ноги. Он выпрямился и подскочил ко мне.

— Достаточно! Больше не подписывайте! Нам их некуда будет деть.

Мы оставили сборище распивающим шампанское, Миранда продолжала подписывать книги, которые, как вавилонская башня, громоздились до самого неба.

К концу января все закончилось; книга прошла абсолютно незамеченной. Ничего так и не произошло, и по окончании самого напряженного месяца в моей жизни я поняла, что и не произойдет. Я стала издающимся автором, но, если не считать крошечной — и не заметишь — рецензии в «Айриш тайме», это ровным счетом ничего не значило. Моя жизнь никак не изменилась, и надо было привыкать к этой мысли.

Я пыталась приободрить себя рассуждениями типа: «Я попала в жуткую аварию, лишилась рук и ног, мою сестру с приятелем выкрали террористы, а у моего ребенка ненормально большая голова».

Такой способ я применяю, когда чувствую себя страшно несчастной: я тут же представляю себе, что случилась ужасная катастрофа, и теперь я могу сказать: «Раньше я была необыкновенно удачливой, но сама этого не понимала. Все бы теперь отдала, чтобы повернуть время вспять». Идея в том, чтобы то, что некогда казалось скучной обыденностью, предстало вдруг в виде лучезарной утопии. Как правило, в результате я начинаю испытывать признательность к тому, что имею.

Я пребывала в унынии, и когда спустя несколько дней позвонил мой отец, оказалось нелегко изображать бодрость духа. Но это было не обязательно: у моего папы бодрости на десятерых хватит.

— Лили, детка моя! — вскричал он. — У меня для тебя отличные новости. Подруга Дебс — Ширли, ты ее знаешь — высокая, худенькая пташка — прочла твою книжку и нашла ее гениальной. Специально к нам приезжала и все никак успокоиться не могла. — Для пущего эффекта он понизил голос. — Она понятия не имела, что ты моя дочь, как-то не догадывалась. В ее книжном клубе планируется чтение «Мими», и когда она узнала, что я твой отец, то совсем потеряла голову — улавливаешь, о чем я? Она просит автографов.

— Э-э, замечательно, спасибо, пап. — Хоть это и был единичный случай, но настроение у меня немножко поднялось.

Не было нужды спрашивать, почему не Дебс, а он сообщает мне эту новость: Дебс бы скорее повесилась, чем сказала мне что-то приятное. Не зря мы называли ее «Страшная Дебс».

— У меня тут шесть книжек, когда их тебе забросить?

— В любое время, пап, я никуда не собираюсь.

Он уловил мой настрой.

— А ну-ка, дочь, выше голову! — радостно проговорил он. — Это — только начало.

Как-то я прочла в газете материал об актере Бобе Хоскинсе, он описывался как «ходячий член»; тогда это вызвало у меня определенные ассоциации: в некоторой степени мой отец был такой же. Невысокий, плечистый, не ведающий сомнений, рабочий паренек, который встал на прямую дорожку. Затем свернул на кривую. И в конце концов опять вернулся на прямую.

Моя мама — красавица — вышла замуж за парня, который до нее не дотягивал. Она и сама так всегда говорила, причем имелось в виду не только происхождение. Отец завоевал ее сердце словами: «Держись за меня, красотка. Мир повидаем». Это были его точные слова, и обещание он сдержал. Они переехали из скромного Хаунслоу-вест в роскошный Гилдфорд, а оттуда — в трехкомнатную квартиру над шашлычной в Кентиш-тауне.

(Все это сделало меня неохотницей до переездов. Если бы даже на меня рухнула крыша, я бы скорее подлатала ее черными пластиковыми мешками и изолентой, чем переехала на другое место.)

Кому-то покажется, что предприимчивый отец — большое счастье. Такие быстро сколачивают большие деньги и перевозят жену и дочерей в дом с пятью спальнями в Суррее. Гораздо реже вспоминают о рисковых парнях, которые слишком далеко заходят в своих начинаниях и закладывают все, включая дом, в расчете кардинальным образом увеличить свое и без того уже впечатляющее состояние.

Финансовые издания обыкновенно восторгаются такими мужчинами (кстати сказать, это бывают исключительно мужчины), которые «делают миллион, теряют его и делают новый». Но что, если таким мужчиной оказывается твой отец?

Один день меня возят в школу на «Бентли», на другой день — в белом пикапе, а на третий я уже хожу совсем в другую школу. Был клуб верховой езды на пони, потом не было никаких пони, ни с клубом, ни без, а когда они снова стали доступны, я от них отказалась. Я не верила, что их снова у меня не отберут в одночасье.

Но своего отца я боготворила. Он обладал неиссякаемым оптимизмом, и длительное уныние ему было неведомо.

В тот день, когда нам пришлось уехать из Гилдфорда, он плакал, как ребенок, зарывшись лицом в свои крепкие ладони. «Мой красавец, мой домик, пять спален, три ванных!»

Нам с моей младшей сестрой Джесси пришлось его утешать.

— Не такой он и красавец, — сказала я.

— И соседи нас третируют, — поддакнула Джесси.

— Это точно, — шмыгнул носом отец, принимая из рук Джесси бумажный платок. — Несчастные брокеры.

Когда пятью минутами позже он садился в пикап, он уже был убежден, что, убравшись из этого дома, только выиграет.

Думаю, эта постоянная неуверенность в финансовом положении семьи была причиной того, что мама в конце концов с ним развелась, но я знаю, когда-то они сильно любили друг друга. Они с нежностью говорили о себе в третьем лице: «Дейви и Кэрол». Она называла его «мой неограненный алмаз», а он ее — «моя райская птичка».

Я так и не смирилась с родительским разводом. Во мне еще живет крохотный очаг сопротивления и ждет, что они снова будут вместе. Мама дважды выставляла отца и принимала назад, прежде чем ее терпение окончательно иссякло, и, хотя они развелись восемнадцать лет назад, я по-прежнему воспринимаю это как нечто временное.

Но когда отец встретил Вив, шансы родителей на воссоединение быстро истаяли.

Вив оказалась маминой полной противоположностью. Мама не принадлежала к собственно высшему свету, она происходила из семьи врача, но на фоне Вив казалась представительницей родового дворянства.

С Вив отец познакомился на собачьей площадке, несколько месяцев встречался с ней тайно, а потом, когда решил жениться, усадил нас с Джесси и объявил свою новость.

— У нее очень доброе сердце, — сказал он.

— Что это значит?

— Она как я.

— То есть из простых? — спросила Джесси.

— Да.

— О господи!

Отец боялся, что мы с Джесси возненавидим его новую жену, и кто бы стал его осуждать? Мало того, что Вив априори была «злой мачехой», так еще и возраст надо учесть: мне было шестнадцать, Джесси — четырнадцать, так что нас просто раздирали эмоции по поводу разрушенной семьи. Мы и близких-то ненавидели, что ж говорить о чужой нам Вив?

Но она оказалась настоящей душкой: теплая, пухленькая и дружелюбная.

Когда отец впервые привез нас с Джесси в ее маленький, пропахший табачным дымом домик, на кухонном столе громоздился, сочась машинным маслом, автомобильный мотор, а один из ее двоих сыновей-подростков, не то Баз, не то Джез, длинным кухонным ножом вычищал грязь из-под ногтей.

— Ой, нам страшно! — фыркнула Джесси.

Баз — или Джез — бросил на нее угрюмый взгляд, и Джесси сделала вид, что споткнулась, толкнула его под руку, и нож вонзился ему в палец.

— Ой! — заорал Баз или Джез и от боли затряс рукой. — Черт! Ах ты, нескладная дура!

Крайне довольная, Джесси выглянула из-под своей непомерно длинной челки и усмехнулась. Момент был напряженный, я даже испугалась, что он ее прибьет, но он тоже рассмеялся, и после этого мы стали друзьями. Мы были для них шикарными сводными сестрами-блондинками, и они ястребом кружили вокруг нас, изо всех сил нами гордились и оберегали от неприятностей. Мы, в свою очередь, надеялись, что Баз и Джез — преступники, но, к своему вяшему разочарованию, обнаружили, что это все сплошной блеф.

— Так вы, значит, ни разу не сидели в тюрьме? — огорчалась Джесси. Баз качал головой. — И даже в колонии для малолетних?

По выражению Джеза можно было понять, что он хотел ответить «да», но передумал и сказал правду. Нет, в колонии для малолетних тоже не были.

— О боже, — сказала я.

— Зато мы побывали во многих разборках, — заволновался Джез. — У нас полно шрамов. — Он закатывал рукав.

— И татушки есть, — прибавил Баз.

Но мы с Джесси лишь тряхнули белокурыми головками. Это все не то.

Жили мы с Джесси вместе с мамой в Кентиш-тауне, но выходные в основном проводили у Вив. Жить с разведенными родителями было, конечно, не сладко, но далеко не так страшно, как я ожидала. Сейчас я понимаю, что все это — благодаря доброте моей мачехи.

Джесси переживала родительский развод куда легче, чем я. Она бодрым голосом перечисляла многочисленные преимущества нашего нового статуса.

— Можно творить что хочешь — никто тебе слова не скажет, все ведь нас жалеют! А подарки! В умных руках этот развод может оказаться очень даже… ну, как это говорится?

— Выгодным.

— Это когда нам достается куча всего?

— Да.

— Значит, выгодным.

Мама старалась вести себя достойно и сохранять объективность по отношению к папиной новой жене, но частенько, когда мы воскресным вечером возвращались от отца, не могла удержаться от вопроса:

— И как там Бесценный Король и его Королева?

— Хорошо. Шлют тебе привет.

— А ужином хоть накормили?

— Да.

— Чем именно? Заливным угрем с пюре?

— Рыбными палочками с жареной картошкой.

Через три года совместной жизни у папы с Вив родился сын Бобби, Бесценный Принц. Назвали его в честь футболиста Бобби Мура, звезды команды «Вест Хэм».

Я сгорала от ревности: теперь, когда у папы есть сынок, у него не останется времени на меня.

Я твердо решила не навещать малыша и продержалась целых шестнадцать дней. Только когда мама меня отругала, я дала слабину.

— Веди себя по-взрослому, девочка. Все тебя любят, но папа с Вив очень огорчаются, что ты до сих пор не пришла взглянуть на своего сводного братишку. Нравится тебе это или нет, но это твоя родня, и если уж я смогла его навестить, то ты и подавно.

Я неохотно купила плюшевого бегемотика и в сопровождении Джесси села на поезд до Дагенхема. Джесси развлекала меня рассказами о том, какой он необыкновенно милый, наш братик, но я не верила ни единому слову. Пока не увидела его. Я со страхом взяла его крохотное тельце на руки, и тут он мне улыбнулся — допускаю, что он всего лишь поморщился от движения воздуха, но это было неважно — и тоненькими пальчиками вцепился мне в волосы. Как можно ревновать к такому крохе?

Вскоре после рождения Бесценного Принца мама познакомилась с Питером, и наша жизнь переменилась еще сильней: мама надумала переехать в Ирландию. Это известие повергло меня в еще большую панику. Семья разлеталась на все четыре стороны, а я хотела быть вместе со всеми сразу.

У папы мне жить было негде; комната, в которой мы ночевали с Джесси, теперь была отдана Бобби. Я стала просить маму взять нас с собой в Ирландию; мама соглашалась, а вот Джесси — нет. Она любила Лондон и не собиралась уезжать. Когда она мне об этом объявила, я ответила в своей обычной манере — побежала в ванную и моментально рассталась с ужином.

Это было нелепо: мне уже стукнуло двадцать, Джесси — восемнадцать, но у меня было такое чувство, будто нас отсылают по разным приютам. В день отъезда в Дублин я безутешно рыдала.

К грусти, что разлучаюсь с сестрой, примешивалась неизвестность: у Питера имелась дочь, Сьюзан, всего на полгода старше меня. Я боялась, что она не захочет, чтобы я с ними жила, и будет мне пакостить. Но вышло совсем наоборот. Ее больше всего интересовала степень нашего с ней родства и как это правильно называется, и она очень обрадовалась, узнав, что после регистрации родителями брака мы становимся сводными сестрами.

— Я знаю, в Лондоне у вас все по-другому, но тут у нас иметь сводную сестру считается круто.

Лучшую подругу Сьюзан звали Джемма Хоган, и мы быстро стали неразлучной троицей. Несколько лет наша новая семья являла собой образец благополучия; может, правда, немного в духе французских фильмов, где все спят со всеми и прекрасно себя чувствуют. Но по крайней мере мы все друг с другом ладили.

Однако ничто не может длиться вечно.

После девяти лет брака с Вив мой отец познакомился с Дебс и по какой-то необъяснимой причине влюбился; может быть, это была первоапрельская шутка Купидона.

Дебс бросил муж, оставив ее с двумя малыми детьми на руках, и папа решил ее спасти. Он оставил симпатичную, добросердечную Вив ради злюки Дебс.

Все думали, у него просто временное помешательство, но, как только развод с Вив был оформлен, он женился на Дебс. У меня появились еще двое сводных — Джошуа и Хэтти. Потом Дебс забеременела и родила девочку, Поппи. Еще одна сводная сестра.

Когда мы с Антоном познакомились, мне пришлось вычертить схему, чтобы он мог разобраться в моей родне.

Как-то утром, в начале февраля, позвонила Отали.

— «Флэш» поместил потрясающую рецензию на «Мими».

— Какой еще «Флэш»? — спросил Антон. Он еще был дома.

— Есть такой журнал о знаменитостях.

— Куплю! — Он уже был на лестнице.

УМОРИТЕЛЬНАЯ МИМИ

Лили Райт. «Колдунья Мими».

Изд-во «Докин Эмери», 298 с.

«Не хочешь отставать от жизни? Недовольна своей попкой ? Татуировка воспалилась ? Тогда „доктор Флэш“ рекомендует: надень свои новые босоножки от Джимми Чу, отправляйся в ближайший книжный магазин и купи „Колдунью Мими“. Я знаю, вы, девушки, вечно на вечеринках, книжки читать вам некогда, но уверяю вас, эта книжка того стоит. Остроумная, веселая и добрая — вы просто будете кататься от смеха.

Лучшие страницы: муж и жена вцепились друг другу в глотки. Со смеху помрешь! «Мими» снова учит нас смеяться.

Самое плохое — нет продолжения. Эта книжка такая же лакомая, как целое ведро шоколадок «Кэдберри» — только без их пагубных последствий. Вперед, девчонка! «Флэш» гарантирует: ты будешь смеяться в голос, голову на отсечение».

— Тебе аж четыре с половиной звездочки поставили, — удивился Антон. — Максимальная оценка — пять. Бесподобная рецензия!

Да уж! Я, правда, не ставила себе задачи научить кого-то снова смеяться, но это неважно. Потом позвонила Жожо.

— Отличные новости! — сказала она. — «Докин Эмери» допечатывает тираж.

— И что это значит?

— Что первоначальный тираж распродан и они рассчитывают продать еще.

— Но это хорошо, да? — пролепетала я.

— Да, очень хорошо.

Я позвонила Антону и передала новость. Ответом было молчание.

— Что? — испугалась я.

— Не пойму, что в этой стране происходит? — прохрипел он.

Неделю спустя снова позвонила Жожо.

— Вы не поверите!

— А что такое?

— Они допечатывают.

— Вы уже говорили, я знаю.

— Да нет, они опять допечатывают! На сей раз двадцать тысяч экземпляров. Первый тираж был пять, второй — десять. Влет уходят.

— Но с чего бы, Жожо? Что происходит?

— Книжка попала в струю. Посмотри в Интернете, там уже специальный сайт есть, людей трогает ваша искренность и отсутствие цинизма. На этой неделе «Книжные известия» дают заметку, целиком посвященную «Мими», с вашей фотографией — вы висите на дереве и хохочете до умопомрачения. Я скажу Мэнни, он вам пришлет по факсу.

— Как здорово! Только… знаете… а факса у нас нет.

— Ладно. Пришлю с курьером.

— А вы не могли бы прислать простой почтой? — Я помнила, как с меня брали деньги за курьеров и ксерокс, а у нас с Антоном тогда ветер в карманах гулял.

— Нет, с курьером! О расходах не беспокойтесь, это мы берем на себя.

Вот это да!

— Прочтите отзывы на «Амазоне», — посоветовала еще раз Жожо и распрощалась.

Я попросила Антона помочь мне найти «Мими» на «Амазоне». Там было выложено семнадцать отзывов, и все дали мне по четыре с половиной звездочки, что было прекрасно, ибо не дотягивало до высшей оценки всего полбалла. Я бегала курсором по словам типа: «очарование детства… волшебство… упоительно… перенесла меня в другой мир… возрождение утерянной чистоты… отсутствие цинизма… полная надежд… поднимающая настроение… заставила меня хохотать до слез…»

Я была ошеломлена. До такой степени, что готова была плакать от гордости и счастья. Кто эти дивные люди? Удастся ли мне с ними познакомиться? Я вдруг почувствовала, что у меня появилась куча новых друзей.

Потом мне пришла в голову неприятная мысль.

— Антон, это ведь не уловки какие-то, да? — осторожно спросила я. — Это не розыгрыш?

— Нет, это взаправду. И между прочим, Лили, это совсем не рядовая ситуация. На «Амазоне» полно разгромных отзывов. — Он показал мне сайты других писателей, от которых читатели не оставляли камня на камне, и я даже поежилась.

— Откуда у людей столько злости?

— Какая разница? Радуйся, что тебя пока щадят, — ответил Антон.

Еще через неделю пришла новость о третьей допечатке — целых пятьдесят тысяч экземпляров, что было поразительно. Затем позвонила Таня Тил и спросила:

— Вы сидите?

— Нет.

— Ладно. Слушайте. Лили Райт, автор «Колдуньи Мими», занимает четвертое место в списке бестселлеров «Санди тайме» за эту неделю.

— Как это?

— За прошлую неделю продано восемнадцать тысяч сто двенадцать книг.

— Да?

— Да. Поздравляю вас, Лили, вы теперь знаменитость. Мы все вами так гордимся!

К вечеру из издательства прислали цветы. «Дейли мейл» называла меня «феноменом», и все, кто звонил в последующие несколько дней, просили позвать к телефону «феноменальную писательницу». Прошли времена, когда книжный магазин в Хэмпстеде меня «не заказывал» — теперь мне отвели целый стеллаж у самого входа и место на витрине. Они даже просили моего согласия на организацию встречи с читателями с раздачей автографов, но Антон велел отослать их куда подальше. Хотел даже сам туда позвонить. Но я великодушно решила не держать зла. Я им все простила. В моем настроении преобладали радость и восторг.

И тут рецензию на мою книгу напечатал «Обсервер»…

«Обсервер», воскресенье, 5 марта

КИСЛО-СЛАДКИЙ РОМАН

Лили Райт, «Колдунья Мими».

Изд-во «Докин Эмери», 298 с.

«Это такая приторная книга, что от нее затошнило даже такого испытанного рецензента, как Элисон Янсен.

Как человеку, получающему деньги за литературную критику, мне завидуют все друзья. Однако в следующий раз, когда кто-нибудь заикнется, какая у меня легкая жизнь, я дам им «Мими» и заставлю дочитать до конца.

Если сказать, что это худшее из всего, что я читала в жизни, это, пожалуй, будет преувеличением, но близко к истине. Издательство квалифицирует ее как «притчу» — предупреждая тем самым, что реализма ждать не стоит, как и многомерных образов и правдоподобных диалогов.

И они абсолютно правы. Эта книжка — неуклюжий замах на реалистический рассказ о волшебстве, однако там нет ни волшебства, ни реализма. Откровенно говоря, фабула настолько неинтересна, что первые сто страниц я никак не могла дождаться кульминации.

То же будет и с вами, когда вы узнаете, о чем это: загадочная, прекрасная собой «леди» появляется неизвестно откуда в небольшой деревушке, представляющей собой скопище хрестоматийных людских неурядиц. Разлученные отец с сыном, неверный муж, молодая жена в тоске — и все в таком роде, сплошной шоколад. Но вместо конфет Мими предлагает им колдовские зелья и даже делится с нами рецептами — из которых многие включают тошнотворные указания типа: «Добавьте щепотку сострадания, столовую ложку любви и смешайте с добротой».

Если это и есть лекарство — я берусь устранить проблему.

Примерно на середине этой — слава богу, недлинной — книжки у меня возникло ощущение, будто меня силой закормили до смерти сахарной ватой.

Автор, некто Лили Райт, в прошлом работала в пиар-службе, так что она не понаслышке знакома с цинизмом нашей жизни. И это угадывается в каждом липком слове ее текста. Так называемый сюжет перенасыщен жеманными ссылками на чудеса, в то время как единственным подлинным чудом является то, как эта карамельная чепуха могла увидеть свет. От ее сладости у читателя могут испортиться зубы, и при этом читать ее так же неприятно, как сосать лимон.

«Колдунья Мими» — низкопробная, надуманная книжка на грани нечитабельности. Так что, когда в следующий раз начнете сетовать на свою работу, вспомните о несчастном литературном критике…»

Можно почти без натяжек сказать, что это было самое тяжкое испытание в моей жизни. Сродни тому уличному ограблению. Прочтя рецензию, я почувствовала звон в ушах, какой бывает перед обмороком, стремглав бросилась в туалет и рассталась с завтраком. (Вы, надеюсь, уже поняли, что я отношусь к тому трепетному типу, который заболевает при малейшем огорчении.)

Обладая чувствительной натурой и либеральными воззрениями, я была постоянной читательницей «06-сервера», и то, что я подверглась нападкам со стороны уважаемого мною издания, сделало удар еще больнее. Напиши это «Ториграф», я бы посмеялась и сказала: «А чего вы ожидали?» А может, и не посмеялась бы, потому что вообще-то мало смешного оказаться оплеванной перед всем миром. Зато я могла бы обозвать их фашистами и тем самым дискредитировать их мнение.

Мне частенько попадались критические рецензии на чужие книги, фильмы и пьесы, но я всегда считала их обоснованными. Я же такого не заслуживала, а эта так называемая Элисон Янсен меня просто неправильно истолковала.

Жожо позвонила, чтобы сказать несколько ободряющих слов.

— Это цена успеха. Она просто завидует. Бьюсь об заклад, у нее в столе лежит какая-нибудь поганенькая книжонка, к которой никто не желает притрагиваться, и она злится, что вас взялись издавать.

— Неужели такое бывает? — Я всегда считала литературных критиков благородными, далекими от мирской суеты существами, абсолютно незаинтересованными и стоящими выше низменных людских слабостей.

— Еще как. Сплошь и рядом.

Затем позвонила Отали из пиар-службы.

— А, — отмахнулась она, — в эту писанину завтра бутерброды будут заворачивать.

— Спасибо. — Я положила трубку, и меня стала бить дрожь. У меня начинался грипп. То есть на самом деле, конечно, никакого гриппа не было. Будучи такой психосоматической барышней, я просто почувствовала, что заболеваю.

Потом позвонил папа: он тоже прочел рецензию. Одному богу известно, где он ее раздобыл. Он не читает ничего, кроме «Экспресса», и считает себя слишком занятым человеком для «левацких газетенок», к каковым причисляет и «Обсервер».

Он пылал благородным гневом.

— Кукла чертова! Как она смеет писать такую гадость о моей дочери! Ты заслуживаешь самого уважительного отношения, солнышко. Хочешь — поговорю с Томасом Майлсом?

Томас Майлс в достопамятные времена был главным редактором какой-то газеты, но даже я знала, что отнюдь не «Обсервера». В этом был весь мой папа.

У меня было чувство, что надо мной потешается весь мир; я боялась выходить из дому, потому что это было все равно что идти по улице голой.

Я потратила неприличное количество времени на гадание, кто такая эта Элисон Янсен и чем я ей так насолила. Я даже подумывала о том, чтобы подкараулить ее возле редакции и потребовать объяснений. Потом решила написать в редакцию и изложить свою позицию.

Антон сказал, что знает каких-то «ребят» в Дерри, они могут вложить ей ума арматурой, но я с ужасом обнаружила, что не хочу, чтобы ребята из Дерри это делали. Я хотела сделать это сама.

Но затем, в припадке самоуничижения, я пришла к заключению, что эта Элисон Янсен права и я просто бездарная кретинка; в жизни больше не напишу ни строчки.

В следующее воскресенье вышла рецензия в «Индепенденте» — такая же беспощадная, как и предыдущая. Снова со словами утешения позвонила Отали: «Завтра ее постелют в собачью конуру».

Меня это мало успокоило. Значит, теперь даже собаки будут знать, какую гадкую книжку я написала.

Потом вышло интервью с «Дейли Лидером»; вполне доброжелательное, если не считать того, что, по их версии, Антон работал поваром, а я даже не угостила репортера печеньем. Мне было жутко стыдно за себя из-за этого печенья — но не так, как папе, который гордится своей щедростью.

В результате я стала бояться газет.

Едва мы узнали, что у меня приедут брать интервью из «Книжных известий», как Антон был отряжен в «Сейнсбериз» за самым лучшим печеньем, которое можно купить за деньги. Но журналист его так и не попробовал, и в материале тема печенья не затрагивалась. На сей раз Антона обозвали Томом, а фотография, на которой мы с ним касаемся друг друга головами, была подписана так: «Лили и ее брат Том».

Затем зашла речь об интервью в «Дейли Эко» в рубрику «В домашней обстановке». Впрочем, о визите Марты Хоуп-Джонс я уже рассказывала.

— Лили, дело пошло! — Отали захлебывалась от восторга.

Посреди всех этих событий книжка на удивление все лучше и лучше продавалась. Я думала, что группа моих почитателей в Уилтшире, именующих себя «шабашем», — единичный случай, но оказалось, что с издательством уже связывалась аналогичная группа из Ньюкасла.

— Критики вас не полюбили, — говорила Отали, — а читатели — еще как!

Время от времени появлялись и хвалебные отзывы. Например, одна газета назвала чтение моей книжки «самым большим удовольствием, которое можно получить, не снимая одежды». И интерес прессы к моей персоне не охладевал. Но странное дело: положительные рецензии не производили на меня никакого впечатления. Ругательные я могла цитировать наизусть, а хвалебным — не верила.

Я открыла глаза, и меня разом охватило тяжкое предчувствие.

Лежащий рядом Антон сказал:

— Сегодня, кажется, нас ждет нечто ужасное, да?

Я вздохнула.

— Мы идем на воскресный обед к папе и Дебс в Деттол-хаус.

— А-а. А я думал, меня будут четвертовать. Если только это…

Он быстро поправился:

— Нет, к отцу твоему у меня претензий нет, но… — После еще одной горестной паузы Антон взял в руки трубку: — Привет, Дебс. Да, конечно! Нам бы очень хотелось к вам прийти. Но я лежу с переломом после несчастного случая. Дурацкая история. Разгружал стиральную машину, и тут — хлоп! На ногах не удержался, что тут сделаешь. Плакала моя бедренная кость. Ненадежная штука оказалась. Что говорите? Прискакать на здоровой ноге? Дебс, я бы с радостью, но вы разве не слышали? Рядом с Госпел-оук только что взорвалась ракета с ядерной боеголовкой! Нет, Дебс, я не думаю, что вам удастся убрать радиоактивные осадки тряпкой и порошком.

Он положил трубку на место и с угрюмым видом откинулся на спину.

— Вот черт, — изрек он. — Еще и добираться туда целый день.

Папа так и не вернулся назад в Суррей, хотя, думаю, теперь это было ему по карману. Подозреваю, что, после того как ему один раз пришлось оттуда убраться, он боялся вновь напороться на невидимого вышибалу, который не допустит, чтобы он там находился.

И он стал жить в Масуэлл-хилле, в роскошном доме эдвардианской постройки с очень подходящим его жене названием Деттол[1]-хаус, наполненном невыносимыми запахами. Дебс регулярно мыла, терла и чистила все подряд, была большой поклонницей освежителей воздуха и числила дезинфицирующие средства среди своих лучших друзей.

Район Масуэлл-хилл находится не так далеко от Госпел-оук — если по прямой. Если же ехать на метро, то надо давать большого кругаля.

Антон пошел в душ, я меняла Эме подгузник, и тут зазвонил телефон. По-настоящему зазвонил. Я не стала брать трубку — пусть с автоответчиком поговорят. Но уже через несколько секунд меня одолело любопытство, я прошла в гостиную и прослушала пленку.

Это была Отали. Вышло наконец интервью Марты Хоуп-Джонс; его появление в воскресном номере было для Отали неожиданностью. Никаких положительных эпитетов — типа «миленький материальчик» — не прозвучало. Знак нехороший.

— Антон! — прокричала я. — Мне надо выйти за газетой.

Он высунул голову из ванной.

— А что такое?

— Вышел материал Марты Хоуп-Джонс.

— Я схожу. — Антон натянул на влажное тело одежду и выскочил за дверь.

Пока он отсутствовал, я машинально продолжала одевать Эму и про себя молилась: «Пожалуйста, пусть оно будет хорошим, ну пожалуйста!»

Потом Антон вернулся. С газетой под мышкой.

— Ну? — с беспокойством спросила я.

— Я еще не читал.

Мы расстелили газету на полу и дрожащими пальцами стали переворачивать страницы.

Вот оно. Разворот на две полосы. Заголовок гласил: «Лили Райт: сомнительный успех». Это уже малость отличалось от ожидаемого «Лили Райт на пути к успеху» или «Так держать!». Какие еще пакости они мне уготовили?

Слава богу, хоть фотографию подобрали удачную: в кои-то веки у меня был умный вид, а не какой-то чокнутый. Но под фотографией самой Марты — погоны до ушей — красовался жуткий снимок чьего-то плеча с огромным сизым синяком. Подпись гласила: «У Лили были такие же синяки». О господи!

Я пробежала глазами текст.

«Так называемый роман Лили Райт „Колдунья Мими“ в последнее время устойчиво входит в число бестселлеров. Но не впадайте в заблуждение и не думайте, что это — результат тяжких трудов. „Я его накропала за восемь недель, — злорадствует Лили в адрес своих коллег. — Большинство книг по пять лет пишутся, и то потом их никто не печатает“.

Это было как ушат холодной воды.

— Я не злорадствовала, — прошептала я. — И что означает «так называемый роман»? Это и есть роман, никакой не «так называемый»!

«Про книжку Лили пишут, что она „приторная“, чего не скажешь о ее авторе. Демонстрируя высокомерное небрежение к мнению окружающих, Лили заявляет: „Мне плевать, что говорят критики“.

Я перевела взгляд на свою фотографию: теперь я не казалась себе умной, я была расчетливой.

Дальше следовала еще одна моя цитата: «Добро пожаловать в мое скромное жилище».

Что ж, кто-то же должен был это сказать!

Она описала даже сохнущее на кухне белье…

«Райт не заботит красота и чистота в доме».

Кусочек «лего»…

«Когда гостя приглашают присесть, разве излишне ожидать, что хозяева предусмотрительно уберут с сиденья все острые предметы ?»

Мой семейный статус…

«Хотя у Райт уже есть дочка, она и не думает оформить брак, чтобы ребенок не рос незаконнорожденным. И что это за мать, которая отправляет малыша гулять в минусовую температуру?»

Это было УЖАСНО!

— Она меня разложила, как Кортни Лав, — проговорила я, ошеломленная.

Два самых мерзких отрывка из «Обсервера» и «Индепендента» тоже были процитированы — вдруг кто-то их пропустил? Затем следовал пересказ истории с ограблением, причем особенный упор делался на том, что после инцидента я не работала и не мылась. Заключительный абзац гласил:

«Травма, вызванная нападением, все еще дает о себе знать. Хотя Райт лишь посмеивается, подсчитывая гонорары, она предпочитает жить в неряшливой однокомнатной квартирке, которая, если говорить откровенно, выглядит не намного лучше какой-нибудь лачуги. Или она считает, это то, что она заслуживает ? Если так — может, она и права…»

— Это какие, интересно, гонорары я подсчитываю и посмеиваюсь? — спросила я. — Если не считать аванса, я еще и гроша не получила. И какая я? Самоуверенная? Или прибитая заниженной самооценкой? И у нас не однокомнатная квартира. У нас квартира с одной спальней, а это разные вещи.

Впервые Антону изменил его природный оптимизм. Ничего хорошего в связи с этой статьей сказать было нельзя. Абсолютно ничего.

— Подать в суд? — спросила я.

— Не знаю, — задумчиво произнес он. — Твое слово будет против ее, а многое из написанного — всего лишь ее мнение, за это в суд не тащат. А вот с Жожо поговорить надо.

— Ладно. — Меня в очередной раз обдало волной людского равнодушия. Это было в тысячу раз хуже, чем материал в «Обсервере». Там только критиковалась моя книга, а тут облили грязью меня саму.

— Только жалкие личности могут быть такими жестокими, — пыталась я убедить себя. — Она, должно быть, очень несчастна.

— Несчастным буду я, если ты станешь сидеть с таким видом.

При повторном чтении всплыла еще масса неточностей, которые мы пропустили в первый раз, шокированные неприязненным тоном.

— Антон, а ты, оказывается, каменщик.

— Как это?

— А вот так.

— Откуда они это берут? И про печенье опять ни слова, вот стерва! А ведь самое дорогое!

— Позвоню Жожо. — Однако сработал автоответчик.

Мы с Антоном молча смотрели друг на друга — эмоционально мы были совершенно опустошены. И даже Эма странно притихла.

Мы так и продолжали молчать, пока Антон не сказал:

— Так, идея. — Он расстелил на полу мерзкий разворот и протянул мне руку. — Вставай.

— Что такое?

Он порылся в дисках.

— Так, посмотрим… «Секс Пистолз» подойдет? Нет, вот что нам нужно.

Он поставил запись фламенко.

Я, озадаченная, смотрела, как он гоголем выхаживает по комнате, притопывает и вскидывает руки над головой, и все это — прямо на газетных листах. Если честно, танцевал он здорово, ничуть не хуже Хоакима Кортеса. Эма, радуясь, что напряжение в доме как будто спало, визжала и скакала вокруг него. Музыка ускорялась, а вместе с ней — Антон, теперь он топал ногой и хлопал в ладоши все с большим жаром и щегольством, пока песня не кончилась. Тогда он эффектно откинул голову.

— Оле!

— Ле! — закричала Эма и тоже закинула назад голову, чуть не упав.

Заиграла следующая песня.

— Идем, — пригласил Антон.

Я притопнула ногой — мне это понравилось, я топнула еще раз и увлеклась. Я старалась пнуть посильнее в фотографию Марты, в ее противную физиономию, пока Антон не попросил уступить ему место.

— Дай-ка мне. Правильно, Эма, теперь ты.

Эма запрыгала по фотографии.

— Молодец, дочка, — похвалил Антон. — Оттопчись на ней как следует.

Потом Антон отошел чуть назад и с разбегу опустил свои ножищи на физиономию журналистки.

Мы трое топтали и мяли гадкий газетный текст, и мерзкая рожа Марты Хоуп-Джонс корежилась и распадалась. Заключительный аккорд Антон исполнил, взяв газетный лист, как плащ матадора, и дав мне пнуть его ногой со всей силы.

— Ну как, получше стало?

— Немного.

Тут появился Дурачок Пэдди.

— Что у вас тут за топот? У меня кусок штукатурки прямо в чай упал!

— В чай? — Антон поднял его на смех и вытолкал за дверь. — Дурака-то не валяй!

— А если правда? — из-за двери глухо протестовал Пэдди.

— Может, это вообще он виноват, — заметил Антон. — Не пел бы про Санта-Клауса — глядишь, она бы и не обозлилась так. Надо уезжать отсюда. Я серьезно! Пора подумать о покупке квартиры.

— На какие шиши? Нам только-только на жизнь хватает.

— Судя по тому, как продвигается твоя карьера, нам недолго осталось бедствовать.

— Судя по тому, как продвигается моя карьера, меня скоро на улице камнями забьют. — Я потянулась за телефоном. — В Деттол-хаус мы не едем.

— Почему?

— Стыдно на улицу показываться.

— Да пошли они все! Ты ничем не провинилась. Чего тебе стыдиться?

— Я думала, ты обрадуешься, что мы не едем.

— И обрадовался бы. Но сейчас важнее, чтобы ты не закисла. Если ты сейчас рассыплешься на кусочки, считай — Марта Хоуп-Джонс победила.

— Ладно, — устало проговорила я. — Едем.

Расписание поездов метро в северном Лондоне было до обидного скудным… Даже до того, как отменили поезд в 11.48. А потом и в 12.07.

Мы с Антоном и Эмой сидели на продуваемом всеми ветрами перроне в ожидании следующего поезда, молились, чтобы и его не отменили.

— Дебс вообще-то неплохой человек, — сказала я, чтобы поднять дух — свой и Антона.

Неплохой, — согласился Антон. — Она вообще не человек. Понаблюдай за ней сегодня. Она никогда не моргает. Говорю тебе, она пришелец. Не смотри! — вдруг закричал он, загораживая мне обзор: на соседней скамейке какая-то женщина листала «Дейли Эко». Мой желудок коварно заурчал. Интересно, она уже прочла обо мне? И сколько людей по всей Британии прочитали эту отраву?

Сорок пять минут спустя мы стояли у порога Деттол-хаус. Дебс открыла дверь и оглядела нас своими круглыми синими глазами. Эма моментально захныкала.

— Вас приглашали на обед, — «добродушно» проворчала Дебс, — а не на ужин.

На ней, как всегда, было что-то младенчески-пастельное, а легкие тапочки на ногах сияли такой белизной, что у меня защипало в глазах. Смотреть на них можно было только через картонку с дырочкой, какие используются для наблюдения за солнечным затмением.

— Прошу прощения за опоздание. — Я пыталась сложить коляску, а Антон успокаивал ребенка. — Поезда в метро не дождешься.

— Уж это мне метро! — снисходительно проворчала Дебс. Она относится к нам с Антоном так, будто мы живем, как цыгане, по собственной воле, а не объективно бедны. — Кто-то из вас определенно должен найти дельную работу!

Я предостерегающе глянула на Антона. Хозяйку убивать не положено!

— Входите. — Дебс повела нас в гостиную, каждый раз выставляя вперед ногу, прежде чем аккуратно опустить ее на пол.

На кухне нас ждал папа. Он обнял меня с таким видом, будто у нас умер близкий человек.

— Бедная моя девочка! — заохал он. Когда он наконец меня отпустил, в глазах его стояли слезы.

— Насколько я понимаю, ты уже видел «Эко», — сказала я.

— Ведьма, настоящая ведьма эта баба.

— Нехорошо так отзываться о законной супруге, — тихонько шепнул мне Антон.

— Чем я могу тебе помочь? — спросил папа.

— Не беспокойся. Надо поскорей об этом забыть, и все. Эма, поздоровайся с дедушкой.

— Ты только погляди на эту мордашку, — заворковал папа. — Куколка, а не ребенок.

Дебс налила всем выпить и радостно обратилась к Антону:

— Вижу, твоя шайка никак не угомонится?

— Это вы о чем, мама?

При слове «мама» Дебс слегка нахмурилась, но продолжала:

— ИРА[2]. Отказываются сложить оружие.

Всякий раз, как в новостях фигурирует ИРА, мы решаем этот ребус, и Антон уже давно отчаялся объяснить Дебс, что он не является ее членом. Антон ирландец, а для Дебс это достаточный аргумент. Беда Дебс в том, что она не признает иностранцев. Она не понимает, почему весь остальной мир не может просто входить в состав Англии.

Потом Антон поздоровался с Джошуа и Хэтти, детьми Дебс от первого брака, восьми и десяти лет от роду.

— А, — воскликнул он с выражением, — «дети кукурузы»!

Дебс думает, что он их так называет, потому что они светловолосые. На самом деле «Дети кукурузы» — это название романа Стивена Кинга, и никакой связи с цветом волос тут нет. Зато есть связь с их необычным внешним видом и поведением: они всегда неестественно чистые и сговорчивые.

— Привет, Джошуа, привет, Хэтти. — Я присела, чтобы видеть их лица, но оба отвели глаза. Однако не стали, как делают невоспитанные дети, толкать меня и убегать прочь. Вместо этого они послушно стояли передо мной, уперев взор в несуществующий предмет у меня за головой.

Антон говорит, он почти уверен, что из них вырастут маньяки-убийцы и кончится тем, что они зарубят спящую мать топором.

Тут вихрем вбежала Поппи. Удивительно, до чего она похожа на отца — если его уменьшить размером и надеть парик с кудряшками.

— Лили! — закричала она. — Антон. И Эма! — Она расцеловала нас всех. Потом схватила Эму за ручку и бегом утащила ее куда-то за собой. Она просто прелесть, мы все ее безумно любим, особенно Эма.

Нас наконец усадили за стол, но обед оказался на редкость неудачным. Сначала Дебс извинилась за качество ростбифа.

— Его надо было съесть еще час назад, — сказала она в свое оправдание.

— Извините нас, — пролепетала я.

Однако все это было лишь прелюдией к основной программе, которая заключалась в злорадных комментариях по поводу интервью Марты Хоуп-Джонс.

— Лили, ты, наверное, сгораешь от стыда? Я бы на твоем месте сквозь землю провалилась. Носа бы на улицу не высовывала. Как подумаешь, сколько людей это прочтут и осудят тебя! Страшное дело.

— Да. — Я смотрела в тарелку. — Поэтому я была бы признательна, если бы мы не обсуждали эту тему.

— Ну конечно! Тебе же хочется поскорей об этом забыть. Когда кто-то пишет такие гадости да еще публикует это в газете с тиражом в семь миллионов экземпляров… Случись такое со мной — я бы, наверное, убила себя.

— Я вас избавлю от затруднений и охотно сделаю это сам, — весело проговорил Антон. — Если вы немедленно не заткнетесь.

Дебс залилась краской.

— Прошу извинить. Я просто пыталась выразить сочувствие. После такого ужасного, унизительного, постыдного…

— Довольно! — оборвал ее отец таким твердым голосом, что Дебс моментально примолкла. Но он тут же допустил промашку, облизав свой нож, и она радостно кинулась его пилить.

Все последние годы Дебс играла роль профессора Хиггинса в отношении того, что она считала папиной невоспитанностью: он, например, имел привычку пить молоко прямо из пакета, проливая его себе на подбородок и вытираясь рукавом. Благодаря ее усилиям он даже сбросил вес — она исключила из его меню все жирное, но мне было больно смотреть, как под ее недреманным оком он словно сжался.

День выдался поистине тяжелым, но в половине пятого над нами неожиданно смилостивилось небо: у Дебс была назначена тренировка по теннису. Она оставила отца по локоть в мойке с грязной посудой и помчалась переодеваться. Спустя пять минут она уже сбегала вниз по лестнице в легкомысленной белой юбочке и с волосами, стянутыми лентой.

— Ну… — восхитился Антон. — Вы прямо как школьница, а не какой-то сорокашестилетний эльен.

Дебс приняла игривую позу с ракеткой на плече, хихикнула и вдруг насупилась.

— Сорокашестилетний — кто?

— Эльен, — бодро ответил Антон. Мне захотелось убежать.

— Это ирландское слово. Означает «богиня».

— Правда? — В голосе слышалось недоверие. — Понятно. Что ж, мне пора. Время не ждет.

— Тем более эльенов, — подмигнул Антон. — До свидания. Удачной игры! И пожалуйста, потом ни с какими подружками не шляться! — погрозил Антон. — Знаю я вас, проказниц!

Она снова хохотнула, затем молча отпихнула липнувшего к ней Джошуа, протрусила к своему светло-желтому «Ярису» и была такова.

— Нет, — заключил Антон уже в метро, когда мы возвращались домой.

— Что — нет?

— Ни за что не поверю, что ей знакомо, что такое секс. У нее вместо сердца мочалка для мытья посуды. Непонятно, как Поппи-то появилась? Будем смотреть правде в глаза: из всех мужчин ее интересует только «Мистер Мускул».

— Наверное, она кладет с собой в постель флакон моющего средства.

— Прекрати, мне дурные мысли в голову лезут. Господи, какая она мерзкая!

— Да уж, — согласилась я. — Но папа от нее без ума, поэтому я вынуждена ее терпеть. Во многих отношениях она для него — благо.

— В каких же?

— Она, например, умерила его страсть к рискованным денежным операциям.

— Еще скажи: у нее хватило предусмотрительности записать дом на свое имя.

— Зато у них всегда есть крыша над головой.

— Это правда.

— Ты можешь сделать для меня одну вещь? — спросил Антон.

Я, наивная дурочка, ответила:

— Любую.

— На Грэнтам-роуд продается дом. Не съездишь со мной посмотреть? Вместе с Эмой, конечно?

Помолчав, я спросила:

— Сколько просят?

— Четыреста семьдесят пять.

— Зачем смотреть дом, который мы никогда не сможем себе позволить? Даже через миллион лет?

Я каждый день мимо него прохожу по дороге к метро, и он меня заинтриговал. Он похож на дом из сказки, совсем не такой, как все. В нем есть что-то совершенно не лондонское.

— А почему продают?

— Он принадлежал одному старику, тот недавно умер. Родственникам дом не нужен.

У меня в животе вдруг встал ком. Мне ничего не сказал, а сам провел целое расследование.

— За спрос денег не берут, — он словно услышал мои мысли.

Я была категорически против. Но Антон так редко меня о чем-то просил, как я могла ему отказать?

— Вот он, — объявил Антон, остановившись перед крепким особняком красного кирпича с острой готической крышей. Он был похож на миниатюрный замок и при этом не был ни слишком громоздким, ни слишком маленьким. То, что надо.

Черт!

— Викторианской постройки, — сказал Антон, распахнул невысокие ворота и сделал приглашающий жест. Мы с Эмой проследовали за ним по дорожке, ведущей к крыльцу под черепичной крышей. Массивную входную дверь синего цвета мгновенно распахнул перед нами молодой человек в костюме. Это оказался Грег, агент по торговле недвижимостью.

Я шагнула в холл, дверь за мной закрылась, и меня охватил странный покой. Освещение здесь было какое-то необыкновенное. Веерное витражное окно над входной дверью отбрасывало разноцветные узоры на деревянный пол, и все вокруг казалось таким мирным и мерцало золотистым светом.

— Большую часть мебели вывезли, — сообщил Грег. — Родственники забрали. Начнем отсюда, не против?

Мы последовали за ним в зал, тянущийся на всю глубину дома, и наши шаги гулким эхом разносились над деревянным полом. С фасада располагался прелестный эркер, а задней стороной зал застекленными дверями выходил в сад, весь увитый какой-то старомодной листвой. У правой стены высился выложенный изразцами камин.

— Настоящий Уильям Моррис, — сказал Грег, постучав по плиткам.

В доме стоял едва уловимый запах трубочного табака, и я сразу представила себе, как дети в этом доме ходят в ботинках на шнурках, едят яблоки в глазури и качаются на деревянных лошадках.

С другой стороны холла была небольшая уютная комнатка квадратной формы, тоже с эркером и камином.

— Тут мы бы устроили твой кабинет, — сказал Антон. — Лили — писательница, — пояснил он Грегу.

— Да? — вежливо отозвался тот. — Известная?

— Лили Райт, может, слышали? — засмущалась я.

— О, — сказал он. Конечно, мое имя было для него пустым звуком. — Что ж, похвально.

Половицы у окна скрипнули, а я вдруг вспомнила об одной американке, которая мечтала воссоздать викторианский дом и специально заплатила за настоящие скрипучие половицы. А тут они уже есть, и платить не надо.

— Здесь я бы поставила письменный стол, — сказала я и провела рукой по стене. Мне в ладонь насыпалась крошка от старой штукатурки.

— Дом, конечно, требует кое-какого ремонта, — сказал Грег. — Но это, по-моему, даже интересно.

— Да, — согласилась я, причем совершенно искренне.

Мы прошли на кухню. Мрачноватое убежище.

— Тут можно убрать одну стену, — сказала я себе под нос, не очень хорошо представляя себе, как это будет делаться и кем. Я вдруг вошла в роль будущей хозяйки.

Я уже видела перед глазами «свою» новую кухню. Расширенная, она будет в четыре раза больше нынешней, а пол сделаем с подогревом и выложим плиткой терракотового цвета. На бледно-голубой газовой плите будет постоянно дежурить большая кастрюля, и если кто-нибудь нагрянет неожиданно, я смогу в любой момент босиком пробежать на кухню и принять гостя как полагается, накормить ужином и напоить домашним ягодным вином.

Случится у кого неприятность — он явится в мое уютное гнездышко, зная, что здесь ему всегда дадут приют. Укроют пледом, уложат на кушетку в эркере и дадут любоваться игрой ветра в ветвях деревьев, а потом подадут ромашковый чай в симпатичных разнокалиберных чашках с блюдцами, пока буря в душе гостя не уляжется.

Грег повел нас к лестнице, я нагнулась взять Эму на руки и заметила в половицах малюсенькие черные дырочки. Жучок. Как это славно. Это так… так по-настоящему. В этом доме невозможно не быть счастливым.

Три спальни наверху были одна лучше другой. Кованые кровати, вышитые покрывала, кресла-качалки и тюлевые занавески, колышущиеся на ласковом ветру, — все это меня просто очаровало.

Я мельком заглянула в тесную допотопную ванную и снова пробормотала что-то насчет перепланировки.

Потом Грег повел нас вниз показывать гордость «объекта» — очаровательно заросший сад. Изгибающаяся дугой аллея, обсаженная деревьями и густым кустарником, словно подалась к дому и закрывала большую часть соседних зданий.

— Черная смородина. Малина, — показывал Грег. — Яблоня. Летом у вас будут свои фрукты.

Мне пришлось ухватиться за Антона.

Возле заднего забора стояла невысокая, старомодная теплица с помидорами. Рядом с ней — обращенная к югу садовая скамья с сиденьем и спинкой из белых деревянных реек, на кованых чугунных ножках. Она была похожа на скамейку в парке.

— Забудете, что вы в Лондоне, — заметил Грег.

— М-мм… — согласилась я, радостно отмечая про себя, что визг автомобильной сирены на соседней улице меня нисколько не беспокоит.

Я уже представляла, как стану сидеть в этом саду, писать в красивом блокноте, а рядом со мной будет стоять корзинка свежесобранной малины. В лучах солнца волосы у меня будут сверкать и пушиться, как будто надо мной поработал классный визажист, а одета я буду во что-то белое и летящее, непременно от знаменитого дизайнера.

Самым отчетливым видением была Эма, играющая с другими детьми — наверное, братишками и сестренками? По какой-то причине все были в кудряшках и с упоением кидались камешками в стенку теплицы.

Я бы стала сушить цветы. На стеклянные двери повесила бы легкие муслиновые занавески, которые будут колыхаться на ветру, а я буду ходить босиком из сада в дом с секатором и корзиной в руках.

Это было похоже на полузабытую мечту. Все здесь казалось давно знакомым, словно я уже бывала здесь раньше, хотя я точно знала, что нет.

Я никогда не отличалась материалистическим взглядом на вещи. Сколько себя помню, я всегда считала, что деньги штука обманчивая: обещают тебе весь мир — а иногда даже ненадолго дарят, — а потом забирают обратно.

Но сейчас мне вдруг стало ясно, какой я была дурой. Надо было с самого начала думать о деньгах и добиваться более высокого гонорара.

В тот момент мне так захотелось иметь этот дом, что я забыла о здравом смысле. Ради этого я бы, наверное, собственную бабушку продала — если бы она была жива и если бы сыскался покупатель.

Никогда и ничего я еще не жаждала с такой силой. Мне казалось, я жить не смогу без этого дома. Но для таких страданий не было нужды. Это и так уже был мой дом. Оставалось только раздобыть где-то полмиллиона фунтов.

Не помню, как добрались домой, но, вновь очутившись в своей убогой квартирке, я набросилась на Антона. У меня было ощущение, будто я только что пережила клиническую смерть и уже прикоснулась к божественному, как вдруг вернулась в свое бренное тело, потому что, по чьему-то небесному недосмотру, время мое еще не пришло. И теперь для меня ничто иное не существовало.

— Зачем ты мне его показал? У нас никогда не будет денег его купить.

— Послушай меня. — Антон выводил на бумажном пакете какие-то расчеты. — У тебя уже продано почти двести тысяч экземпляров, значит, порядка ста тысяч фунтов потиражных у тебя, считай, в кармане.

— Повторяю: первые авторские мне переведут не раньше сентября, то есть ждать еще как минимум пять месяцев. К тому времени дом наверняка уже уйдет.

Он покачал головой.

— Можно занять под будущий гонорар.

— Да? Антон, этот дом стоит полмиллиона, это же куча денег! Где мы ее возьмем?

— А ты думай на перспективу! — с жаром произнес он. — Когда-нибудь наша с Майки фирма начнет ведь приносить доход!

Я промолчала. Не хотелось показаться безразличной к его делам. Пока что «Ай-Кон» приносил одни неприятности — всякий раз, как я смотрела отчеты о расходах на обеды в Сохо с нужными людьми и о сделанных проектах (которых, можно сказать, не было), на меня нападала рвота.

— Но еще важнее, — продолжал Антон, — то, что у тебя уже есть договор на вторую книгу.

— Да, только из этой второй книги я пока написала всего две главы. — По правде сказать, до недавнего времени сей факт никого в «Докин Эмери» не волновал. О контракте они вспомнили только сейчас, когда на «Мими» начался сумасшедший спрос.

— А ты не забыла про «Кристальных людей»? — Я поняла, что Антон уже все продумал. — Она-то уже написана, и книга отличная. Предложи им ее.

Странно, но буквально на следующий день мне позвонила Таня. Она жаждала увидеть мою новую книгу.

— Хорошо бы нам успеть к Рождеству выпустить в твердой обложке.

Мне пришлось сознаться:

— Таня, новой книжки пока нет.

— То есть?

— Понимаете, ребенок, постоянная усталость и все такое… Словом, она еще не готова. Есть только две главы.

— Я-я-ясно. — Молчание. Затем: — Мы просто подумали… так как у нас договор на две вещи… мы ожидали, что вы сядете за вторую, как только сдадите первую. Но конечно… маленький ребенок, усталость… Вы действительно были очень заняты…

Она расстроилась. Я в панике позвонила Антону.

— Дай ей «Кристальных людей», — повторил он.

— Да она же не потянет. На нее ни один агент не клюнул.

— Потянет. Просто агенты попадались безголовые. Отличная книга.

— Ты так думаешь?

— Я так думаю.

Я позвонила Тане и, запинаясь, принялась объяснять:

— Не знаю, понравится ли вам, я ее отправляла многим агентам…

Таня оборвала мои причитания:

— Вы хотите сказать, что у вас есть вторая книга?

— Да.

— Ура! У нее есть вторая книга! — закричала она. Кто-то рядом радостно завопил. — Высылаю курьера.

Вечером того же дня Таня позвонила опять.

— Мне очень, очень понравилась ваша книга. Очень, слышите?

— Уже прочли? Когда вы успели?

— Оторваться не могла. Это совсем другая книга, нежели «Мими», но в ней тоже есть магия Лили Райт. Будем делать наш рождественский бестселлер.

Вскоре мне позвонила Жожо и повела разговор о контракте на третью и четвертую книги.

— Само собой, гонорар будет намного выше.

— Вот видишь? — обрадовался Антон.

Жожо сказала, что можно подписать договор уже сейчас, пока продажи на подъеме, либо дождаться конца осени: если новая книжка пойдет так же успешно, можно будет торговаться с издательством.

— А если не пойдет?

— Такую возможность тоже нельзя исключать, но вы уж сами решайте.

— А вы-то как думаете?

— Я думаю, что сейчас у вас очень сильная позиция, но в ноябре она может стать еще сильнее. Вы должны понимать, Лили: определенный риск всегда есть, в этой игре не бывает беспроигрышных ситуаций. Прошу меня извинить, солнышко, но решать только вам, как ни крути.

Антон объяснил мне, почему Жожо себя так повела.

— Это не для того, чтобы тебя напугать, — сказал он. — Она просто не хочет сама подставляться. В конечном итоге, все равно решать тебе, ведь это ты пишешь книги. Но знай: что бы ты ни решила, я всегда тебя поддержу. Но последнее слово — за тобой.

Я не знала, как поступить. Любое решение меня страшило: вдруг оно окажется неверным? Своему мнению я всегда доверяла меньше, чем чужому.

— Антон, а ты бы как сделал?

— Не знаю почему, но я бы подождал.

— Правда? А почему ты не хочешь получить деньги сразу?

Он засмеялся.

— Ты меня хорошо изучила. Но я стараюсь изменить подход к жизни. Стараюсь думать на перспективу, понимаешь? А с этой точки зрения мне кажется, что, если подождать, у тебя есть все шансы получить больше.

Сама не знаю как, но у меня вырвалось:

— Ладно. Тогда будем ждать.

Решить ждать до ноября оказалось проще, чем просить денег прямо сейчас. Ведь ближайших последствий такого решения было куда меньше. Но я все равно была в панике.

— Бедная моя Лили. — Антон прижал мою голову к себе и погладил по волосам.

— Осторожней, — пробурчала я. — Не три сильно — и так уж ничего не осталось.

— Прости. А вообще-то… Иди-ка сюда, я тебя развеселю. Помнишь, я тебе говорил, что за наш дом просят четыреста семьдесят пять? Так вот: они продавились аж на полтинник.

— Почему?

— Он уже почти четыре месяца как выставлен на продажу, может, хотят ускорить.

— А почему его до сих пор не купили?

— Потому что цену заломили. А теперь — нет, и поэтому нам пора действовать. Иначе прозеваем.

Но мне казалось немыслимым влезать в такие долги.

— Слишком много под вопросом, — сказала я. — Что, если новая книжка провалится? Или у меня не получится написать третью и придется возвращать аванс?

— Она не провалится. А чтобы ты могла целиком посвятить себя работе, я найму няню. В новом доме мы даже сможем выделить ей спальню.

Я неопределенно хмыкнула.

— А что мы еще сделаем, когда тебе перечислят авторские? — спросил он. — Не станем же мы покупать очередную двухкомнатную квартиру у черта на куличках, чтобы еще неизвестно сколько жить друг на друге и спать втроем в одной комнате. И ждать, пока появятся еще деньги, чтобы ее продать и купить что-то еще. Тогда нам придется дважды платить все сборы — а это, между прочим, три процента от суммы сделки, так что влетает в копеечку. За один этот дом нам начислят порядка пятнадцати штук, это безвозвратно потерянные деньги.

— Чувствую, ты и впрямь все продумал.

В настоящий момент я только об этом и думаю. — Он нагнулся ко мне и с жаром произнес: — Я считаю, этот дом — как раз то, что нам нужно. Там есть чудесная комната тебе под рабочий кабинет, там будет место для няни, и нам больше не придется никуда переезжать. Я согласен, денег у нас сейчас нет, но они же будут! А если мы станем сидеть и ждать, пока деньги поступят на наш счет, дом уже давно уйдет, и со свистом. — Он перевел дух. — Лили, мы ведь с тобой не умеем деньги делать, так?

Я кивнула. В этом смысле мы были безнадежны.

— Так давай хоть раз распорядимся ими правильно! Постарайся взглянуть на вещи шире. И позволь спросить у тебя одну вещь: тебе нравится этот дом?

Я кивнула. В этот дом я влюбилась, едва переступила порог. Он словно был создан для меня.

— Вот видишь. И мне тоже. Это идеальный дом за отличную цену. Цены на жилье в этом году немного снизились, но скоро опять пойдут вверх. Такой шанс нам уже не представится. Может, стоит еще раз на него посмотреть?

Это предложение меня обрадовало, меня давно тянуло побывать там опять.

Во время второго визита ощущение «своего» места, которое возникло у меня с первой минуты, лишь окрепло. Антон был прав, этот дом был как будто не лондонский; такой скорее увидишь на лесной поляне в старинной сказке. В его стенах мне было так покойно, так уютно. От него исходило какое-то завораживающее очарование.

Диву даешься, как случаются такие совпадения, но в тот же день мы получили от нашего хозяина мистера Манати уведомление, что «ввиду непредвиденных расходов» он поднимает арендную плату. Увидев новую цифру, я чуть не заплакала: плата возрастала почти вдвое.

— Безобразие! Я поговорю об этом с Ириной и, господи, — я прикрыла глаза рукой, — даже с Пэдди. Если действовать сообща — больше шансов на успех.

— Может, он про тебя где-то прочел, — предположил Антон. — И решил ловить момент. Это грабеж.

Антон, нам такая аренда не по карману, это исключено. — Наши глаза встретились. Одна и та же мысль родилась в наших голосах. — Придется переезжать.

У меня есть привычка повсюду искать «знаки». В данном случае их и искать не пришлось,

Антон решил ковать железо, пока горячо.

— Они просят четыреста двадцать пять. Я предложу четыреста. Посмотрим, что будет.

— Откуда у нас четыреста тысяч? У нас их нет.

— А мы застолбим за собой дом, а там что-нибудь придумаем. Никогда нельзя знать, как повернется. Это же не обычная цепочка, как чаще всего бывает. Продают напрямую, причем не затем, чтобы купить новый дом, а чтобы только поделить наследство. Очень может статься, они охотно сбавят цену, им уже до смерти надоело ждать денег, не терпится сбыть папашино имущество — и дело с концом.

— Антон! Мы не можем делать такую заявку, если у нас нет наготове денег.

— Еще как можем.

— Ты не поверишь! — вскричал Антон. — Они согласились на четыреста!

Я почувствовала, как у меня белеют щеки.

— Ты торгуешься о цене, а у нас вообще никаких денег нет! Ты что, идиот?

Он засмеялся. Кинулся мне на шею и радостно объявил:

— Денег достанем.

— Откуда?

— В банке.

— Ограбим?

— Я согласен, ипотечный кредит нам так просто не дадут. Но мы найдем подходящий банк.

— Не желаю в этом участвовать. Позвони бедолаге Грегу и скажи, что ты напрасно потратил его время.

Это развеселило его еще больше.

— Бедолаге Грегу? Лили, он же агент по торговле недвижимостью!

— Тогда это сделаю я!

— Не надо, Лили. Пожалуйста, не звони. Дай мне немного времени. Доверься мне.

— Нет.

— Пожалуйста! Ну пожалуйста, любимая, просто доверься мне. — Он притянул меня к себе, и я прочла на его лице, как сильно он меня любит. — Я никогда не причиню тебе зла. Я всю жизнь положу на то, чтобы у вас с Эмой все было. Пожалуйста, поверь.

Я пожала плечами. Это не был положительный ответ, но и не отрицательный тоже.

Он засел за телефон и умолкал всякий раз, как я входила в комнату. Когда я спрашивала: «Кто это был?» — он тер себе кончик носа и моргал. Почта стала приносить пухлые письма, Антон выхватывал их из пачки и уходил читать в другую комнату, а когда я спрашивала, он снова теребил себя за нос и загадочно моргал. Можно, конечно, было настоять, но я демонстративно не хотела в этом участвовать.

Мне снился кошмар: я стояла в гигантском складском ангаре и паковала горы собственных вещей в неимоверное количество картонных коробок высотой по три метра. Целый ящик одной обуви, еще один — под сломанные телевизоры, затем я стала запихивать в коробку величиной с банку от печенья камин работы Уильяма Морриса, и тут чей-то безликий голос произнес: «Камины надо грузить особенно осторожно». Потом начался другой сон. Мы с Эмой сидели на разделительной полосе посреди шоссе со всеми этими коробками, и я отчетливо понимала, что, как ни прискорбно, нам негде жить.

Но когда я бодрствовала, меня не оставляла мысль о том доме, я мечтала и тосковала о нем. Мысленно я уже перекрасила, переделала и обставила все комнаты и все время переставляла мебель, словно это был кукольный дом. Мне мерещилась старинная французская кровать цвета слоновой кости, подходящий по стилю гардероб на гнутых ножках, бронзовая кровать с высоким изголовьем, с уютно поскрипывающим матрасом, резные сундуки, бордюры с розочками, пузатые комоды, пухлые валики, атласные пуховые одеяла, коврики на натертом дощатом полу…

Когда я думала о том, как стану жить в этом доме, мне представали разные картины. Мне хотелось нарожать еще детей, по крайней мере двоих, но в нынешних стесненных условиях об этом можно было забыть. В новом же доме это вполне можно будет осуществить.

Потом пришел Антон и сказал:

— Лили, свет очей моих, любовь моей жизни, свободна ли ты завтра после обеда?

— А что? — насторожилась я. «Свет очей моих» — это обычно предшествовало просьбе забрать его смокинг из чистки для какого-нибудь мероприятия.

— Нам назначена встреча в банке. Пауза.

— Не может быть.

— Может. Еще как может, тыковка моя.

На другой день мы оставили Эму на попечении Ирины и попросили не делать ей зеленую маску для волос, как в прошлый раз — мы до сих пор вычесывали у нее из головы засохшие остатки этой пакости. Затем облачились в самые приличные свои костюмы и отправились в банк. Нас встретили три одинаковых служащих в темных пиджаках. Я смутилась, но Антон был искрометен. Даже меня ему удалось убедить. Он говорил, какая я знаменитая писательница, какая меня ждет головокружительная карьера, как им повезло, что мы обратились именно к ним, как мы будем верны их банку, когда станем зашибать миллионы и владеть домами в Нью-Йорке, Монте-Карло и Леттеркенни. (Древняя столица Кароланов.) Затем, в подтверждение своих хвастливых заверений, он извлек на свет письма от Жожо, из бухгалтерии «Докин Эмери», справки о проданных на данный момент книгах и вытекающих из этого авторских гонорарах, документ об ожидаемых объемах продаж «Кристальных людей», рассчитанных руководством отдела реализации издательства, и моих предполагаемых доходах. (Между прочим, впечатляющие цифры. Я и не думала, что у «Докин Эмери» такой размах.)

Чтобы развеять беспокойство банкиров насчет того, что мы можем не расплатиться вовремя или что у нас нет стабильного источника дохода, он передал им двойной лист с предполагаемым графиком погашения кредита: одну сумму он рассчитывал выплатить в сентябре, когда мне перечислят первые потиражные, а вторую — в ноябре, когда я подпишу новый контракт.

— Джентльмены, будьте уверены: свои деньги вы получите в срок.

И в качестве финального аккорда он достал три экземпляра «Мими», которые я тут же подписала для жен банкиров.

— Дело в шляпе, — сказал Антон, когда мы вошли в метро.

Письмо на фирменном бланке банка пришло через два дня. Мы стали наперебой открывать конверт, и у меня в животе поднялась тошнота. Глаза запрыгали по тексту, я ничего не понимала, но Антон сообразил быстрее меня.

— Черт!

— Что?

— Они желают нам удачи, но с наличными не работают.

— Ну и все, — сказала я, с разочарованием и облегчением одновременно. — Пошли они…

Но, конечно, этим дело не кончилось. Антон, с его неистребимым оптимизмом, просто назначил встречу с другим банком.

— Под лежачий камень вода не течет, — объявил он.

Несмотря на проявленную в очередной раз напористость и изобретательность, второй банк нас тоже послал; Антон, на бегу зализывая раны, тут же договорился со следующим. На этот раз, зная, что шансы невелики, я чувствовала себя дутой величиной, а Антон меня все нахваливал. Когда мы снова получили вежливый отказ, я взмолилась.

— Еще разочек, — сказал он. — Ты слишком быстро сдаешься.

Я кормила Эму завтраком (долгая и суматошная процедура, в результате которой пол и стены кухни и даже мои волосы оказывались в брызгах каши), когда Антон выложил на стол конверт.

— На, взгляни. — Он улыбался, как дурачок.

— Сам скажи. — Я боялась поверить, но ничто другое не приходило на ум…

— Банк дал добро, они дадут нам денег. Дом наш.

Я бросилась ему на шею, он закружил по кухне, и мы оба хохотали, как безумные. Потом я притихла и со страхом уставилась на него.

Он какой-то алхимик. Иначе как объяснить, что он всякий раз умудряется находить выход из, казалось бы, неразрешимой ситуации? То нашел мне агента, и я смогла издаться, то «нашел» мне вторую книгу, когда я думала, что у меня ее нет, а теперь вот нашел, как осуществить мою мечту о доме, на который у нас нет денег.

— Как ты это делаешь? — слабым голосом спросила я. — Продал душу дьяволу?

Он сделал такой жест, будто полирует висящую на груди медаль, и рассмеялся над собой.

— Лили, это же все твоя заслуга. Это ведь твоими гонорарами мы собираемся погашать кредит. Иначе я бы мог обрабатывать их сколько угодно, и все без толку. Выставили бы меня за дверь с помощью охраны — и все.

Ой! — Я выхватила письмо из ручек Эмы, которая уже вовсю размазывала на нем кашу ложкой. Она недовольно завизжала, но оказать сопротивление не могла, так как была зажата в своем высоком стульчике. Я начала читать напечатанный на машинке текст, и меня потихоньку стала наполнять радость. Если банк согласился дать денег, все может получиться. Ясное дело, они решили, что у меня есть все шансы заработать достаточно, чтобы вернуть кредит; это был не просто кредит — это была поддержка моей карьеры.

Но тут я прочла фразу, которая заставила меня умерить свой пыл. Я так и ахнула.

Эма — тоже. Ее глазенки, в точности как у меня, округлились в тревоге.

— Антон, здесь написано, ваше заявление о предоставлении кредита «будет рассмотрено». Что это значит?

— Антон! Шотазачит? — требовательно повторил ребенок.

— Они хотят убедиться, что мы просим не больше, чем стоит этот дом, — на случай, если мы не сможем расплатиться и им придется забирать его в свою собственность.

Я содрогнулась. Упоминание о переходе дома в чужую собственность заставило меня похолодеть; оно напомнило мне, как мы уезжали из своего огромного дома в Гилдфорде.

— Поэтому они всесторонне исследуют этот вопрос, чтобы убедиться, что это не какая-то развалюха.

— А если он им не покажется?

— А тебе показался?

— Да, но…

— Вот и хорошо.

Антон вскрыл письмо. Молча прочитал, но атмосфера в комнате как-то странно помрачнела.

— Что такое?

— Так. — Он прокашлялся. — Это результат их исследования.

— И?

— Обнаружили в прихожей сухую гниль. Пишут, это очень плохо.

От досады у меня брызнули слезы. Мой чудесный дом. А как же малиновые кусты, кушетка в эркере, я в летящем белом платье с корзинкой малины в руке? Светские ужины, которые я стала бы устраивать, чтобы отдать долг Ники и Саймону, Майки и Чаре, Вив, Базу и Джезу — и всем другим людям, которые без конца приглашают нас с Антоном к себе и которых я ни разу не позвала сюда, в эту тесноту. Мои губы сказали:

— Что ж, значит, все.

— Ничего подобного. Лили, не вешай нос, с этой гнилью можно справиться. Велика беда! Дадут они нам кредит, не волнуйся, только немного меньше. На триста восемьдесят тысяч.

— А где мы найдем остальные двадцать?

— Да пойми ты, не надо нам будет их нигде брать! Мы пойдем к продавцам и еще собьем цену.

— Но надо же еще и плесень эту убрать! Вот я и спрашиваю: где мы возьмем двадцать тысяч фунтов?

— Никакая плесень не потянет на двадцать тысяч за ремонт. Максимум — две тысячи.

— Но банк же говорит…

— Банк просто перестраховывается. Ну? Что скажешь?

— Ладно, — сказала я. — Делай, как знаешь.

К моему величайшему изумлению, продавцы уступили еще двадцать тысяч. Сколько мне еще надо указаний на то, что этот дом предназначен мне? Однако в самый последний момент я струсила, и, когда Антон спросил: «Так покупаем?» — я простонала:

— Нет, мне слишком страшно.

— Ладно.

— Ладно? — Я удивленно уставилась на него.

— Ладно. Тебе страшно — забудем о доме.

— Ты ведь так не думаешь. Просто хочешь меня убедить методом от противного.

Он покачал головой:

— Нет. Я просто хочу, чтобы ты была счастлива.

Я с недоверием посмотрела на него. Мне показалось, он говорит правду.

— Хорошо. Тогда постарайся меня убедить. Он замялся.

— Ты уверена?

— Скорее, Антон! Уговори меня, пока я не передумала.

— Ну, что ж. — Он перечислил все причины, почему нам следует купить именно этот дом: скоро мы получим мои гонорары; моя карьера на подъеме, и в ноябре я заключу астрономический контракт; банк — известный своей осторожностью — дал нам добро на кредит; купить этот дом будет лучше, чем маленькую квартиру, из которой через год опять придется переезжать; нам не нужен дом вообще — нам нравится этот конкретный дом, он будто создан для нас. И наконец — «если вдруг настанут тяжелые времена, мы сможем его продать и выручить свои деньги назад».

— А если он упадет в цене, вместо того чтобы вырасти, и мы останемся на бобах?

— Такой дом? В таком районе? Конечно, он будет только дорожать, это ясно. Мы ничего не теряем. Все будет хорошо.

ДЖЕММА

Прошло восемьдесят дней с папиного ухода. Без малого три месяца, но если мерить днями, то звучит не так страшно. Ничего особенного не происходило, пока не случились сразу ЧЕТЫРЕ важных события.

Первое — в конце марта переводили часы. Знаю, ничего в этом особенного нет, но погодите, это не само событие, это только начало. Итак, в конце марта переходили на летнее время, все воскресенье я занималась переводом часов у мамы в доме — на духовке, микроволновке, видеомагнитофоне, телефоне, на семи настенных и настольных часах и даже на ее наручных, но дошло до меня только тогда, когда в понедельник, на работе, среди бела дня, Андреа вдруг заявила:

— Ну что ж, я пошла. Я говорю:

— Так ведь еще рано! А она отвечает:

— Без двадцати шесть.

Тогда меня осенило — я чуть не задохнулась от ужаса: вечера теперь станут длиннее, дело идет к лету, а ушел он в разгар зимы. Куда подевалось все это время?

Мне надо было его увидеть. Не ради мамы; ради самой меня. Я редко когда уходила с работы раньше семи, но в этот день меня настолько одолело желание повидаться с отцом, что никакими силами Франциск и Франческа меня бы не удержали.

Я протолкалась на улицу, села в машину и помчалась прямиком к нему на работу — домой к ним я и за миллион не поехала бы. Машина отца стояла на парковке, значит, он еще не ушел. Я нервно смотрела поверх руля, как персонал фирмы покидает контору. Забавно, но среди них не больше толстых, чем среди обычных людей, думала я. А ведь повсюду шоколад… О господи, вот он идет. С Колетт. Черт! Я надеялась перехватить его одного.

Он был в костюме и выглядел как всегда; я знала его не хуже себя самой, и было странно, что мы так долго не виделись.

Волосы у Колетт, как и в тот раз, были подкрашены, не похоже было, чтобы, заарканив себе мужичка, она распустилась. Вроде не беременна, слава тебе господи. • Они приближались и болтали настолько непринужденно, что мне сделалось нехорошо. Я вышла из машины и предстала перед ними. Я рассчитывала произвести эффект, но они шагали так быстро, что чуть не проскочили мимо.

— Пап! — окликнула я.

Оба повернулись; лица растерянные.

— Папа?

— А, Джемма. Привет!

— Ты что-то давно голос не подавал.

— Ах да. Ну… понимаешь… — Ему было не по себе. Он повернулся к Колетт: — Ты нас не подождешь в машине, милая?

«Милая» бросила на меня недовольный взгляд, но уплыла в сторону «Ниссана».

— Обязательно быть такой стервой? — спросила я. Не смогла удержаться. — Какие у нее основания так себя вести?

— Она просто чувствует себя немного неуверенно.

— «Она». А я? Я тебя не видела почти три месяца.

— Неужели так много времени прошло? — Он нетвердо, по-стариковски, перетаптывался.

— Да, папа. — Я сделала отчаянную попытку пошутить и спросила: — Тебе не хочется взять надо мной опеку? Ты мог бы отсудить право брать меня на воскресенье. В «Макдоналдс» бы водил.

Но он лишь сказал:

— Ты уже взрослая. Самостоятельный человек.

— И у тебя никогда не возникает желания меня повидать?

Никогда не следует задавать вопрос, ответ на который тебе неизвестен. Конечно, у него возникает желание меня видеть. Но он сказал:

— Пожалуй, это к лучшему, что мы пока не видимся.

— Но, папа… — Горе волной накрыло меня, и я заплакала. Мимо нас шли люди и оглядывались, но мне было плевать. Волна переросла в цунами. Я не виделась с отцом три месяца, я рыдала и задыхалась, как будто подавилась орехом, но он до меня даже не дотронулся. Я кинулась ему на грудь; а он стоял, как жердь, и смущенно похлопывал меня по спине.

— Ну, Джемма, ну, перестань.

— Ты меня больше не любишь.

— Люблю. Конечно, люблю.

Невероятным усилием воли я заставила себя прекратить рыдания, прокашлялась и быстро взяла себя в руки.

— Папа, пожалуйста, возвращайся домой. Я тебя очень прошу.

— Ноуэл, нам пора за детьми! — крикнула Колетт. Я повернулась к ней:

— По-моему, он велел тебе ждать в машине.

— Ноуэл, дети! — Она игнорировала меня, как предмет мебели. — Они не будут знать, куда мы пропали.

— Знаешь что? — Я посмотрела на нее и показала на отца. — Я — его ребенок и тоже не понимаю, куда он пропал.

Потом еще добавила:

— Так что — пошла ты!

Она смерила меня ледяным взором.

— Сама ты пошла!

— Две минуты, — обратилась она к отцу. — Время пошло. — Она вернулась в машину.

— Класс!

— Как твоя мама поживает? — спросил отец.

Не «моя мама», а твоя жена. — Последнее слово я проорала на всю стоянку. Те, кто еще не таращился, теперь тоже повернулись к нам. — Твоя жена поживает великолепно. У нее кавалер, швейцарец по имени Гельмут. У него красный «Астон Мартин» с распашными дверями.

— Нет, кроме шуток? Послушай, Джемма, мне надо идти. Джерри с ума сходит, если мы опаздываем.

Теперь я не испытывала ничего, кроме презрения. Я посмотрела на отца.

— Ты трус.

Укрывшись от посторонних глаз в машине, я снова дала волю слезам. Все мужики — трусы.

Да, и в ближайшее время ничего не изменится; меня просто убивало сознание того, что папа с Колетт стали производить впечатление дружной семейной пары. А куда теперь деваться мне? Как мне жить дальше?

Мама держалась молодцом, она действительно старалась быть мужественной. Она выработала своего рода рутину, в которой спасительным мостом через пропасть ей служили мыльные оперы — она усаживалась их смотреть с самого утра. Она снова стала ходить в церковь и даже пару раз ходила с миссис Келли пить утренний кофе, но домой всякий раз возвращалась дрожащая, как желе. И по-прежнему мне приходилось каждый день ночевать у нее.

Я и подумать не могла о том, что она когда-нибудь скажет: «Джемма, может, на выходные куда-нибудь сходишь? Напейся, подцепи сразу пару парней и прокувыркайся с ними до начала рабочей недели. Это пойдет тебе на пользу». Нет, пока это была несбыточная мечта.

И никто не поможет мне расслабиться, чтобы потом с новыми силами включиться в работу. Я подумала об Оуэне — парнишке, которого я притащила к себе в ночь, когда праздновали день рождения Коди (хотя как это произошло, я не помнила). Он дважды приглашал меня куда-нибудь сходить, и во второй раз я согласилась, но не смогла назначить день, поскольку не знала, как быть с мамой.

Обещала, что сама ему позвоню, но пока так и не позвонила.

Второе событие — и, пожалуй, наименее значимое из четырех — то, что на службе у меня появился новый клиент. Мне позвонили на следующий день в час десять, как раз когда я собиралась на обед. Уже по одному этому можно было судить, как пойдет дальше; есть люди, которые, сами того не желая, ведут себя беспардонно. Испорченной дивой оказалась Лесли Латтимор, небезызвестная светская барышня. Она славилась тем, что ходила на все тусовки и сорила деньгами, причем сама не заработала ни пенса. Ее папаша, Ларри Латтимор по прозвищу Денежный Мешок, сколотил состояние сомнительными контрактами по строительству и грабежом ирландских налогоплательщиков, но никого это не волновало. А меньше всего — Лесли.

— Я хочу, чтобы вы организовали торжество по случаю моего тридцатилетия. Я слышала, свадьбу Давинии Вестпорт устраивали вы?

Я не стала спрашивать, была ли она на свадьбе Давинии Вестпорт: я и так знала, что нет. Она была дочерью дельца с сомнительной репутацией, и Давиния не стала бы мараться. Но сейчас Денежный Мешок явно вознамерился устроить своей дочери не менее грандиозное чествование.

— Каким вы себе видите это торжество?

— Гостей двести с лишним. Тема — принцесса. Что-то вроде Барби в готическом стиле. — Мне сразу же захотелось это организовать. — Когда вы могли бы подъехать обсудить детали?

— Сегодня. Сейчас.

Я схватила какие-то папки с фотографиями самых пышных приемов, которые я устраивала, и отправилась к Лесли. Она жила в центре города, в двухэтажной квартире с видом на реку. У нее были ухоженные сверх всякой меры волосы, загар с Французской Ривьеры, а новая одежда сверкала так, словно ее покрыли лаком. Сумочка у нее, конечно, была крохотная — в подтверждение моей теории, что чем человек богаче, тем меньше у него сумка. Типа — что им может понадобиться? Золотая кредитка, ключи от «Ауди-ТТ», крохотный мобильник и тюбик помады. У меня, например, сумка размером с тележку, на которой стюардессы развозят еду, она набита папками, косметикой, подтекающими ручками, квитанциями из химчистки, недоеденными шоколадными батончиками. Прибавьте еще солпадеин, диетическую колу и, конечно, мой мобильный телефон величиной с кирпич.

Еще Лесли имела крайне высокомерную манеру держаться — где-то между небрежностью и откровенной грубостью, что в сочетании с ее лексиконом полностью затмевало ее достаточно неприметную внешность.

То есть вы не сразу замечали ее длинноватый нос и заостренный подбородок. По правде говоря, роль ведьмы — вместо принцессы— подошла бы ей куда больше. Странно, что папаша еще не купил ей новый подбородок. Однако, несмотря на мое внутреннее сопротивление, у нас с ней оказался общий взгляд на предстоящий праздник.

— Убедите меня, что мне следует нанять именно вас, — заявила Лесли, и я принялась расписывать, какие мероприятия на моем счету — свадьбы, конференции, церемонии награждения. Потом я замялась и с сомнением раскрыла последний козырь.

— И у меня есть волшебная палочка, — объявила я. — Серебряная звезда с фиолетовым пухом вокруг.

— И у меня такая есть! — вскричала она. — Я вас беру. Она убежала, принесла волшебную палочку и торжественно обвела ею круг вокруг моей головы.

— Жалую тебе честь устроить день рождения Лесли.

Потом протянула ее мне и сказала:

— Говори: «Жалую тебе замок с орудийными башнями».

— Жалую тебе замок с орудийными башнями, — повторила я.

— Жалую тебе торжественный средневековый зал.

— Жалую тебе торжественный средневековый зал. — Эти забавы уже начали меня утомлять.

— Жалую тебе отряд рыцарей.

— Жалую тебе отряд рыцарей.

В промежутке между «пожалованиями» мне надлежало обводить круг над ее головой и по очереди касаться звездой ее плеч.

Я испытывала крайнюю степень унижения, пока ей не наскучило играть. Тогда я чуть не закричала от радости. Тем более что мне надо было еще записать все ее пожелания.

Ну и списочек вышел! Она пожелала: серебристое царственное «облачение» (цитата) с рукавами длиной до пола, сходящими на клин; белый горностаевый плащ; остроконечный головной убор и серебряные туфельки (разумеется, с острыми носами). Напитки должны быть розового цвета. Стулья — серебряные на гнутых ножках. Еда — тоже розовая.

Я все записывала и кивала: «Угу, отличная идея». Никаких хитрых вопросов не задавала — типа как заставить гостей мужского пола пить напитки розового цвета или как гости станут танцевать под лютневый ансамбль менестрелей. Пока не время подвергать сомнению ее самые безумные затеи. Наши взаимоотношения находились еще на стадии медового месяца, а для выяснения отношений — когда она станет на меня орать, а я буду только смиренно улыбаться — у нас еще масса времени, просто масса.

— И когда вы хотите это устроить?

— Тридцать первого мая. — Через два месяца. Лучше бы, конечно, если бы через два года, но такие девицы никогда не думают о других.

Тем не менее я уехала полная идей, и жизнь сразу стала казаться легче. Новая клиентура — это всегда как глоток свежего воздуха, не то что просиживать в конторе. Я снова дышала полной грудью, и стало ясно, что ближайшая пятница будет идеальным днем для встречи с Оуэном. Маме можно будет наврать, что у меня работа, а самой приятно провести время и наутро помучиться похмельем. Нехорошо, конечно, обманывать маму, но мне было плевать. После того как я убедилась в серьезности папиных отношений с Колетт, надо было попробовать что-то изменить.

К тому времени как я добралась до своего рабочего места, Лесли успела позвонить мне четыре раза — у нее появились новые «классные» идеи: приглашения пусть доставляет прекрасный принц а гостям по прибытии пусть вручат сумки с подарками — но платить за них она не хочет. «Позвоните в „Клиник“, — сказала она. — И в „Ориджинс“. И в „Перспективз“. Скажите, нам нужны бесплатные подарки».

Следующая запись на автоответчике гласила: «И еще в „Деклеор“ и „Джо Малоун“.

И еще одна — «Дизайн пакетов закажите у Лулу Гиннесс».

Третье большое событие — мое свидание с Оуэном. Я позвонила и сказала:

— Это Джемма — Угольное Ведерко. В пятницу вечером устроит?

Для себя я заранее решила: если он не сможет в пятницу, пусть катится. Однако он ответил:

— В котором часу? В девять? Я замялась, и он сказал:

— В десять?

— Нет, я бы предпочла в восемь. Понимаешь, по ряду причин, о которых я сейчас не хочу распространяться, я редко теперь куда-либо выхожу, поэтому мне надо выжать из этого вечера максимум возможного.

— Тогда можем начать в семь.

— Нет, к семи я еще не освобожусь. Второй вопрос: где мы встретимся? Ты у нас парень молодой, должен знать все модные заведения, вот туда и пойдем.

— Во все сразу?

— Я же тебе сказала: я теперь редко выхожу.

Он задумался.

— Это всего лишь Дублин, а не Нью-Йорк. Модных заведений раз, два и обчелся.

— Это я понимаю. — Я попробовала объяснить. — Я хочу, чтобы это был такой бар, когда не знаешь, где находишься, особенно если пойти в туалет. Мне просто хочется ощутить себя живой, понимаешь?

Тогда, может, в «Крэш»? Там сплошь зеркала и лестницы. Все вечно спотыкаются и натыкаются сами на себя.

Превосходно. Тем более что я собиралась наведаться в это заведение, оно меня интересовало с точки зрения работы.

— Пятница, восемь часов, «Крэш». Не опаздывай! — предупредила я.

Я, спотыкаясь, спустилась по увешанной зеркалами лестнице в зал и увидела Оуэна; он показался мне далеко не таким симпатичным, каким я его помнила тем ужасным утром, когда он лежал на полу моей спальни, — наверное, у меня глаза еще косили после выпитого. Нет, он, конечно, был ничего, но совсем не тот милый парнишка из уличной банды, как мне запомнилось.

Однако…

— Красивая рубашка, — сказала я. На ней был нарисован «Кадиллак», мчащийся по пустынному шоссе. Очень круто. — И волосы твои мне нравятся. — Они блестели и стояли торчком — видно было, что он немало потрудился над прической.

— Спасибо, — ответил он и, помолчав, добавил: — Я их какой-то дрянью намазал, чтоб держались. Не слишком?

— Да нет.

— Можно предложить тебе выпить?

— Бокал белого вина. — Я устроилась на диванчике. — Но буду чередовать с минеральной водой. А перед тем как идти, я выпила стакан молока, теперь оно обволокло стенки желудка, и сегодня я не стану вытворять черт знает что, как в прошлый раз. Не слишком откровенно?

— Хм-мм… Да нет.

Он прошел к стойке. На спине его рубашки был такой же рисунок, только «Кадиллак» теперь не приближался, а удалялся.

Потом «Кадиллак» опять повернулся ко мне передними фарами.

— Твое вино. — Он поднял бокал. — За твой выход в свет.

Мы чокнулись, сделали по глотку, поставили бокалы на стол, и последовала неловкая пауза.

— Итак… как там угольное ведерко? — спросил Оуэн.

Но он опоздал — я уже успела начать атаку.

— Оуэн, эти неловкие паузы меня не устраивают. По ряду причин, о которых я сейчас не хочу распространяться, у меня на такие паузы времени нет. Нам надо двигаться ускоренными темпами. У нас нет времени неспешно узнавать друг друга; надо нажать на педаль. Это, конечно, звучит глупо, но, может, мы как-нибудь проскочим первые месяца три и перейдем к той стадии, когда люди остаются друг у друга дома «смотреть видео»?

Он с некоторой настороженностью посмотрел на меня, но потом, к моему вящему облегчению, произнес:

— То есть я уже видел тебя без косметики, так?

— Вот именно, ты правильно улавливаешь. И мы больше не спим каждую ночь. — Тут я почувствовала, что краснею; это был настоящий лесной пожар, он разгорался и разгорался. Я вспомнила, что мы с ним вообще ни разу не спали. Так. — О господи! — Я закрыла щеки руками. — Прости.

Мне захотелось домой. Я еще не была готова к выходу в свет, моя прямота меня пугала. Я сама себя не узнавала: что происходит?

— Прости меня, — повторила я. — Я не в своем уме, ну, немножко… Стресс, понимаешь?

Весь вечер вдруг повис на волоске, но тут Оуэн легко принял мои извинения и даже рассмеялся.

— После той нашей встречи я уже знаю, что тебе закон не писан.

Я жалко улыбнулась, мне не очень понравилось это определение, но, с другой стороны, раз он все равно уже считает меня чокнутой, то нет нужды и стараться выглядеть нормальной.

— Давай начнем игру, — предложил он. — Расскажи мне о себе, Джемма.

Хотя это была моя затея, мне вдруг стало неловко.

— Мне тридцать два года, я единственная дочь у родителей, занимаюсь организацией всевозможных мероприятий, работа ужасно нервная, но это не значит, что я ее терпеть не могу, живу в Клонскеге… Ничего не забыла?

— Машина?

— «Тойота МР-2». Да, я думала, это произведет на тебя впечатление. Теперь твоя очередь.

— «Хонда Сивик»-купе, со всеми наворотами, двухгодовалая, но в отличном состоянии.

— Повезло тебе. Что-нибудь еще?

— Кожаные сиденья, деревянная панель…

— Не прикидывайся. — Мне стало смешно. — Я имела в виду твою биографию.

— Мне двадцать восемь лет, я средний ребенок в семье, и с понедельника по пятницу я продаю свою душу корпорации «Эдачи Электронике».

— В какой именно ипостаси?

— Маркетинг. — Немного усталым тоном: — Пытаюсь убедить людей купить то, что мы производим.

— А есть у тебя куча ненавистных соседей по квартире?

— Нет, я живу… — тут он предательски сглотнул, — один.

— Отлично. Мне нужно в туалет.

— Удачи.

Вернулась я под впечатлением.

— Хитро придумано: кабинки спрятаны за умывальниками и зеркалами. Я их сто лет искала. Ты удачно выбрал заведение. А теперь давай продолжим рассказывать о себе. Два с половиной года назад моя лучшая подруга увела у меня любовь моей жизни, они и сейчас вместе, у них есть ребенок, но я их так и не простила — ни его, ни ее. Ты можешь уловить в моих словах обиду, но это оттого, что так оно и есть. А ты?

— Господи Иисусе! — Он был шокирован моим натиском. Ну вот, я опять переборщила. Но он ответил: — Я… Я встречался с одной девушкой.

Я ободряюще кивнула.

— Но мы расстались.

— Когда? И как долго вы встречались?

— М-ммм…

Я снова кивнула.

— Мы почти два года были вместе. Расстались… — он снова сглотнул, — перед самым Рождеством.

— Меньше четырех месяцев назад? А встречались два года?

— Со мной все в порядке.

— Не говори глупостей. Конечно, ты еще не отошел. Он продолжал стоять на своем, а я подумала: «И слава богу! Значит, ему от меня ничего не нужно!»

В последующие два часа, проведенные тут и еще в двух барах с запутанной обстановкой, я как следует насела на Оуэна и выпытала у него, что:

1) Он занимается тай-чи.

2) Он не ест креветки — не из-за аллергии, а просто не любит.

3) Одна нога у него на полразмера больше другой.

4) Он мечтает поехать отдохнуть на Ямайку.

5) Он считает, что поговорка «Есть ли человек, которого ты любишь настолько, что готов поделиться с ним последней пластинкой жвачки?» намного симпатичнее и гуманнее, чем новая, про парня, который пытается вынуть жвачку изо рта своей девушки, чтобы поделиться ею с только что объявившейся красоткой.

На каждый мой вопрос он задавал мне свой.

— Чего ты боишься больше всего?

— Состариться и умереть в одиночестве, — сказала я, смахнув слезинку. — Нет, нет! — Я жестом его успокоила. — Это из-за вина. А ты чего больше всего боишься?

Он задумался:

— Оказаться запертым в багажнике десятилетнего «Ниссана Микра» наедине с Ури Геллером.

— Отличный ответ! Идем танцевать.

Спустя несколько часов в его довольно опрятной для холостяка квартире мы весело кувыркались в постели. Без одежды. Я, конечно, думала об Антоне — последнем мужчине, с которым я спала; я думала, что после него ни с кем не смогу делить постель. Должна сказать, сегодня все было совсем по-иному. Не только с точки зрения эмоционального накала, но и физически — Антон был худой и долговязый, а Оуэн гораздо коренастее. Но я не жаловалась. Прежде чем продолжить, я поймала Оуэна за руку, заставила смотреть мне в глаза и с выражением объявила:

— Оуэн, я не с каждым мужчиной ложусь в постель в первый же вечер знакомства.

— Я знаю. — Волосы у него растрепались, он тяжело дышал. — Просто по ряду причин, о которых ты сейчас не хочешь распространяться, это все равно что после трех месяцев знакомства. Не переживай. Расслабься и получай удовольствие.

Он притянул меня к себе, прижимаясь ко мне своим роскошным инструментом, и я сделала, как он сказал.

Он проснулся в тот момент, как я натягивала на себя брюки.

— Ты куда?

— Мне надо домой.

Он нагнулся к тумбочке и посмотрел на будильник.

— Господи, сейчас половина третьего. Ты, случайно, не замужем?

— Нет.

— И детей у тебя нет?

— Нет.

— Это из-за угольного ведерка?

— Нет. — У меня вырвался легкий смешок.

— Дождись хотя бы утра. Не уходи. — Надо. Вызовешь мне такси?

— Зачем?

— Отлично, я выйду на улицу и стану голосовать.

— Вот и хорошо.

— Я тебе позвоню.

— Не утруждайся.

У меня снова вырвался смешок.

— Оуэн, вот мы и ссоримся. Мы и впрямь продвигаемся ускоренными темпами.

Четвертое событие

Литературное агентство «Липман Хейг» 4-8, Уордор-стрит, Лондон, Запад-1 31 марта

Уважаемая мисс Хоган! (Могу я называть вас Джеммой? У меня такое чувство, будто мы давно знакомы.) Большое спасибо за рукопись, которую мне передала ваша подруга Сьюзан Луби. Нам с моей рецензенткой она очень понравилась.

Конечно, для публикации в виде книги рукопись еще требует доработки, и вам предстоит решить, какой жанр это будет — мемуары, документалистика или роман. В любом случае мне бы хотелось с вами встретиться и переговорить. Пожалуйста, свяжитесь со мной, и мы все обсудим.

С наилучшими пожеланиями

Жожо Харви.

Можете себе представить? Был субботний вечер. День прошел чудесно — я пила алказельцер и думала об Оуэне, потом пришла в себя настолько, чтобы съездить к себе на квартиру (которая приобрела какой-то странный запах) — проверить почту, напоить кота (которого у меня нет, ха-ха), с тоской посмотреть на мою любимую кроватку. Тут я и обнаружила это письмо. Я еще его не вскрыла, а во рту у меня уже сделалось сухо, как в пустыне Гоби; такой эффект на меня, дуру, производит каждое письмо с лондонским почтовым штемпелем, поскольку я все жду, что Антон скажет мне, что это была роковая ошибка, что Лили оказалась лысеющей волчицей в модных одежках и он хочет вернуться ко мне. Это письмо произвело еще более сильный эффект, чем все предыдущие, поскольку на нем стоял штемпель «Лондон, Запад-1», а я случайно знала (вытянула из Коди), что как раз в тех краях расположена контора Антона.

Итак, я открываю письмо, оно напечатано на красивой кремовой бумаге, но в нем слишком мало слов для покаянного письма. Тем не менее мои глаза бегут сразу в низ листа — и точно, это не от Антона, а от некой Жожо Харви. Это еще кто такая? Я несколько раз глотаю слюну, чтобы смочить рот, и читаю письмо, но вместо того, чтобы проясниться, ситуация запутывается еще сильней. Это какая-то ошибка, решаю я. Но… она пишет о Сьюзан. Причем по фамилии.

Я решила позвонить Сьюзан. В Сиэтле было еще утро, и я ее разбудила, но она заверила, что ничего страшного, и мы были так рады слышать друг друга, что я не сразу перешла к сути дела.

— Послушай, Сьюзан, я тут письмо получила… Я его вскрыла, потому что адрес мой, но оно каким-то образом связано с тобой.

Она была заинтригована.

— От кого оно?

— От некой Жожо Харви, литературного агента из Лондона.

Последовало неимоверно долгое молчание. Настолько долгое, что я заговорила первой.

— Сьюзан? Ты меня слышишь?

— А… да.

— Я думала, связь прервалась. Скажи что-нибудь.

— Послушай… Тут такое дело… Она должна была написать мне, а не тебе.

— Тогда я просто перешлю его тебе. — Меня удивил ее виноватый тон.

Помолчав еще, Сьюзан быстро заговорила:

— Джемма, мне надо тебе кое-что сказать, и это тебе не понравится, во всяком случае — сначала, и прошу прощения, что ты узнаешь об этом вот таким образом.

Худшее выражение на свете — «мне надо тебе кое-что сказать». Нет чтобы сказать: «Ты похудела килограммов на шесть и, кажется, этого не заметила, но кто-то же должен тебе об этом сообщить» или «Один эксцентричный миллионер решил осчастливить тебя колоссальной суммой денег, которая изменит всю твою жизнь, но он хотел молча перевести ее на твой банковский счет, однако я, как твоя подруга, сочла своим долгом тебе сказать». Дождешься, как же. Всегда — только плохие новости.

Мой желудок устремился к центру земли.

— Что? Сьюзан, что?

— Помнишь, как я приехала в Сиэтл и ты стала слать мне имейлы?

— Да.

— Еще как раз твой отец ушел от матери, а ты сочиняла про них всякие истории?

— Ну да.

— Ну вот. Понимаешь, мне эти истории показались по-настоящему смешными, я вообще всегда считала, что из тебя выйдет первоклассный писатель, но ты сама сроду бы ничего не сделала для себя, я, честно говоря, не думала, что из этого что-то выйдет… — Она вдруг замолчала, словно загнала себя в угол, а потом вдруг объявила: — Сама ты бы никогда этого не сделала.

— Чего не сделала? — Но я уже поняла. — Ты отослала мои истории этой агентше?

Но это же неплохо или нет? Почему у нее голос такой затравленный? Потом Сьюзан сказала:

— Не только истории.

— А что еще?

— Твои имейлы тоже.

Память моя скакнула назад в попытке воссоздать, что я такого писала Сьюзан — что папа ушел, что вышла книжка Лили, что я познакомилась с Оуэном, — и у меня перехватило дыхание.

— Надеюсь, не… все имейлы?

— Не все, нет, нет, — поспешила заверить Сьюзан. — Кое-что я выпустила.

— Кое-что? — Это все равно что ничего.

— Я выпустила нехорошие куски — ну, как ты ненавидишь Лили, а еще…

— А еще? — Мне стало страшно.

— Как тебе не понравилась ее книжка.

— Еще?

— Как ты к ней относишься.

— Это ты уже говорила. Ты еще что-нибудь отсылала?

— Да. — Ответ прозвучал так тихо, что его можно было принять за помехи на линии.

— Сьюзан!

— Не сердись, Джемма, мне очень жаль. Богом клянусь, я сделала это из лучших побуждений.

Я заплакала. Мне следовало бы разгневаться, но у меня не было сил.

Я поехала к маме.

— Ну, где ты пропадаешь? — сказала она и протянула мне рюмку «Бейлиз». — «Чисто английское убийство» пропустим!

— Нет, я не могу смотреть.

Я включила свой гробоподобный компьютер. Мне не терпелось проверить, что я такого посылала Сьюзан. То, что сейчас лежит где-то в Лондоне на чужом рабочем столе.

Я пробежала папку «Отправлено». О господи, о господи, о господи, это даже хуже, чем я думала. Все мои страдания из-за ухода отца. Это же настолько личное! А хуже того — там было много плохого, такого, что можно демонстрировать друзьям, но чужим людям?.. От стыда мне стало тошно.

Весь субботний вечер и все воскресенье мой мобильный телефон надрывался: перепуганная Сьюзан жаждала извиниться. Я на ее звонки не отвечала; мне нужно было прийти в себя.

«Я только старалась помочь, — несколько раз написала она. — Ты настоящий писатель, но я знала, ты никогда о себе не похлопочешь».

В этом вся ее беда. Из-за того, что она уехала в Сиэтл и исполнила свою заветную мечту, Сьюзан хочет, чтобы так было у всех. В старые добрые времена (в прошлом году) она все вздыхала: «Джемма, мы так ничего не достигнем», — а я отвечала: «Я знаю. И чудесно, скажи?» То, что она предприняла решительные шаги, чтобы изменить свою жизнь, уже явилось шоком, но когда она стала пытаться изменить мою — это уж извините.

В понедельник по дороге на работу я все еще была не в себе. Всякий раз, как я представляла себе, как эта агентша читает, скажем, о моей первой ночи с Оуэном или о том, как у мамы был ложный сердечный приступ, я заливалась краской.

И я поняла, что в выходные лучше было работать, нежели лечиться от похмелья: на моем автоответчике было несколько сообщений, в том числе одно от Лесли Латтимор. В нем говорилось, что:

1. Ни один из дизайнеров одежды, с которыми я ее свела, ей не понравился.

2. О какой дармовой косметике мне уже удалось договориться?

3. Где ее замок с башнями?

Ни о какой косметике я, естественно, не договорилась — какой производитель станет отгружать горы бесплатного товара для торжества, о котором даже газеты не напишут? Подходящего замка для проведения праздника я пока тоже не подобрала.

Далее шли сообщения от всех трех дизайнеров. Первая обозвала Лесли «жуткой особой». Вторая сказала, что Лесли пыталась заставить ее сшить платье бесплатно взамен на рекламу. Третья назвала Лесли «никчемной богемной дамочкой». Ну и ну!

В панике я судорожно нажимала кнопки, звоня всем подряд — дизайнерам, журналистам, в салоны красоты, в замки с башнями. В одну кратчайшую паузу, когда я на мгновение оторвала палец от клавиатуры и уже занесла его над следующим номером, прорвался Коди.

— Это Коди Купер по прозвищу Кофи Аннан. С миротворческой миссией. Сьюзан жалуется, ты не хочешь с ней разговаривать.

— Не хочу. Мне еще никто не делал таких пакостей.

Это не так, кисейная ты наша барышня. Господи, Джемма, тебе надо было родиться гомосексуалистом. Я сейчас скажу тебе одну вещь и хочу, чтобы ты меня внимательно выслушала: тебя хочет представлять литературный агент, а ты ведь еще и книги не написала. Ты хоть отдаешь себе отчет, какое это везение? Тысячи людей пишут книги, мучаются, силясь их куда-то пристроить, но не могут найти себе литературного агента. Тебе же его на блюдечке преподнесли. Я пожала плечами.

— Ты сейчас пожала плечами?

— Господи, ты меня пугаешь.

— Это у нас с тобой взаимно, девушка.

— О чем ты?

— О тебе. О том, что ты перестала что-либо делать.

— Ой ты, господи, и кто из нас теперь кисейная барышня? Ты прекрасно знаешь, сколько у меня работы. У меня очень трудная работа, и скажу без ложной скромности: я ее делаю исключительно хорошо.

— Это верно. Что тебе удается, так это набрать денег для своей злодейской парочки, чтобы смогли купить себе дом в Нормандии. Или над чем ты там сейчас колдуешь? Но что тебе это дает?

— Коди, я хорошо зарабатываю и прошу тебя не называть их «злодейской парочкой». Они иногда слушают мои разговоры.

— Начни свое дело, в конце-то концов!

Все, кто занят тем или иным бизнесом, мечтают начать собственное дело. Но для этого нужны деньги и потенциальная клиентура, а ФФ связали меня по рукам и ногам таким трудовым договором, по которому я в случае ухода не могу брать с собой никого из своих клиентов.

— Может, когда-нибудь…

— А пока позвони этому литературному агенту. Если у тебя еще голова на плечах осталась.

— А что, если меня издадут и весь мир узнает, что мой папа бросил маму?

— Измени детали.

— Но они-то все равно себя узнают.

— Послушай, не мучь меня. Ты что-нибудь придумаешь.

Я молчала, и Коди сказал:

— Еще одно. Эта агентша работает и с Лили тоже.

— С Лили Райт?

— А ты знаешь еще какую-нибудь Лили?

— Но почему Сьюзан выбрала ее?

— Потому что она понятия не имела, как найти литагента. Это был единственный агент, о существовании которого она знала, вот она и попросила своего отца узнать у мамы Лили, с каким агентом та работает.

— Боже всемилостивый…

— Одним словом, позвони ей.

— Если я ей очень нужна, она мне сама позвонит.

— Не позвонит. Она занятой человек, к тому же на нее сейчас большой спрос.

— И плевать. — Я не собиралась звонить никакой Жожо Харви. Если суждено, все само собой произойдет.

Ну хорошо, хорошо, я ей сама позвонила. До следующего понедельника, целую неделю, заполненную Лесли Латтимор, я ждала, пока случится то, чему суждено, а не дождавшись, сняла трубку и набрала номер этой Жожо Харви.

Было утро понедельника. Выходные я провела, рыская по всей Ирландии в поисках проклятых замков с башнями, и теперь мне надо было как-то отвлечься.

Жожо не сразу вспомнила, кто я такая, но когда вспомнила, сказала:

— Приезжайте, побеседуем.

— Это не так просто, я живу в Ирландии.

Она не сказала, что сама прилетит в Дублин или что оплатит мой билет до Лондона. Не настолько я ей была нужна — я вообще подозревала, что она подошла к телефону, приняв меня за другого человека, — и это возбудило во мне неожиданное беспокойство.

Однако я не стала принимать решения о поездке. Я снова сделала вид, что все произойдет само собой. Но чтобы хоть как-то помочь судьбе, я стала делать все возможное, чтобы ФФ отправили меня в командировку, — к примеру, громогласно заявляла, стоя напротив их двери: «Терпеть не могу Лондон, как хорошо, что мне не надо туда ездить по работе. Хотя, если подумать, возможности там безграничные, ведь столько английских знаменитостей мечтают сыграть свадьбу в Ирландии. Но как подумаю, что пришлось бы ехать в Лондон открывать представительство — тошно делается».

Однако — а что я, собственно, удивляюсь? — ФФ сыграли со мной вдвойне злую шутку, и в среду до меня дошла новость, что в командировку посылают Андреа. Вот злыдни! Нет сомнения, на балу у сатаны они почетные гости, небось и флайерсы регулярно получают. А я восприняла полученный сигнал: сбыться этому не суждено.

Забудь-об-этом.

И я позвонила Коди.

— Как жизнь в тайном ордене? — спросила я.

— Неплохо. Овсянка сегодня особенно удалась.

Он прищелкнул языком, а я так и представила, как он закатывает глаза.

— Тебе в ближайшее время в Лондон ни за чем не надо? — спросила я.

— Нет, но тебе, я слышал, надо. Я сдалась.

— Не исключено. Съездишь со мной?

— Если ты поедешь затем, чтобы повидаться с этой агентшей, то да. А когда?

— На той неделе сможешь? К примеру, в среду?

— Отлично, на среду назначу мигрень. А теперь позвони Сьюзан.

ТО: Susan…inseattle@yahoo.com

FROM: Gemma 343@hotmail.com

SUBJECT: Спасибо и прости

В среду я собираюсь к Жожо Харви. Спасибо, спасибо и еще раз спасибо, что это устроила. Ты права, я бы ни за что этого не сделала, если бы не ты. Прости, что не отвечала на звонки, это не со зла — я просто была в легком шоке. Коди едет со мной, на работе скажет, что у него мигрень, а я сошлюсь на «критические дни». Я тебе позвоню, когда в Сиэтле будет не ночь.

Целую крепко, крепко.

Твоя благодарная подруга

Джемма.

После той ночи, когда я от него удрала, Оуэн мне так и не позвонил, что, на мой взгляд, было очень смешно. Кое-кто скажет, что, получив от меня все, что хотел, он потерял ко мне интерес. И должна признаться, когда я с кем-то сплю впервые, это для меня всегда щекотливый момент: я внутренне готова к перемене соотношения сил, к тому, что он вдруг отдалится, оставив у меня чувство утраты. Но с Оуэном, уж не знаю почему, мне было все по фигу, и я позвонила ему как ни в чем не бывало.

— Оуэн, это Джемма. Давай сходим куда-нибудь в пятницу вечером. — Как если бы мы расстались лучшими друзьями.

— Ну у тебя и характер.

— Не всегда, — призналась я. — Это ты на меня так действуешь. Ну так как?

— Опять удерешь посреди ночи?

— Да, но на то есть причина. Давай встретимся, я тебе расскажу.

Конечно, устоять он не смог и в пятницу в восемь часов опять ждал меня на коварной лестнице, ведущей в «Крэш».

— Дежа-вю, — просияла я. — Классная рубашка. — Рисунок был другой, но не менее крутой.

Ни улыбочки. Но я продолжала скалиться, и он в конце концов не выдержал и тоже расплылся. Потом, сам удивляясь тому, что делает, обхватил меня обеими руками и поцеловал. Это был очень милый поцелуй, затянувшийся намного дольше, чем мы оба предполагали, так что мы оторвались друг от друга лишь тогда, когда кто-то возмутился: «Пройти-то дайте!»

— Итак, какая причина заставляет тебя удирать от меня посреди ночи?

— Вполне уважительная. Возьми мне выпить, и я тебе расскажу.

Я поведала ему все по порядку, подробнее всего — о том, что маму нельзя оставлять одну на всю ночь, поскольку у нее тогда случаются ложные сердечные приступы.

— Надо отдать ей справедливость, она очень старается не висеть на мне камнем, но мы пока еще не вышли из опасной зоны. Ну, что? Теперь видишь, что мое бегство никак не связано с тобой, а?

— Мне не хотелось тебя отпускать. — Это прозвучало одновременно угрюмо и эротично.

Учитывая обстоятельства, я сочла разумным ответить:

— А мне не хотелось уходить.

Вечер прошел в легком флирте, с прикосновениями и ответными прикосновениями, поглаживанием рук и многозначительными взглядами, и мы оба довольно-таки сильно возбудились. Мы проторчали в «Крэше», пока нас не выставили, а выйдя на улицу, стояли очень, очень близко друг к другу, и он спросил:

— Что теперь? Еще куда-нибудь?

— Давай поедем к тебе, — сказала я и, как многоопытная искусительница, тронула пуговицу у него на груди.

— И ты опять улизнешь посреди ночи?

— Да.

— Тогда тебе туда нельзя.

Я в изумлении взглянула на него — он не шутил!

— Оуэн, но это же глупо! — Я-то рассчитывала на перепихон, у меня проснулся вкус к этому делу.

— Если тебе нельзя остаться до утра, я не хочу, чтобы ты вообще приходила.

— Но я же тебе объяснила, в чем дело! Мне надо домой к маме.

— Тебе тридцать два года! — прокричал он. — Такое я готов принять от шестнадцатилетней дурочки.

— Так пойди и найди себе шестнадцатилетнюю дурочку.

— Вот и хорошо.

Он повернулся и зашагал прочь, очень злой и немного ошарашенный. Я выставила руку и поймала такси. От негодования меня трясло. Я села в машину.

— В Килмакуд.

Машина уже тронулась с места, когда дверь распахнулась, и на меня плюхнулся Оуэн.

— Я с тобой.

— Не поедешь.

— Нет, поеду.

— Вот мама обрадуется, когда тебя увидит. Вылезай!

— Остановите машину! — Мы и так почти не двигались, но водитель покорно встал у тротуара. Оуэн, однако, продолжал сидеть. — Мы что, едем к твоей матери? Это обязательно? Почему не ко мне?

— Потому что мне все равно придется уйти посреди ночи.

— О'кей, я знаю, что делать. Едем к тебе на квартиру. Клонскег, пожалуйста, — сказал он таксисту.

— Минуточку. Кто это тебя туда звал?

Он попытался меня поцеловать, но я отпихнула его локтем. Он снова полез, и, поскольку целовался он очень хорошо, я не стала сопротивляться.

Потом он сунул руку мне в вырез топа и двумя пальцами поймал мой сосок; меня пронзило током, и безумно захотелось секса.

Назавтра я была бледна и подавлена. Я учинила пьяный скандал на улице. Я совершила половой акт в такси — точнее, попыталась, к счастью, водитель остановил. И я провела ночь с мужчиной, который называет свои интимные места не иначе как «дядя Дик с близнецами». Если быть точными, то он сказал: «Дядя Дик с близнецами по вашему приказанию прибыли!»

Но знаете что я вам скажу? Это был роскошный секс. Стремительный, азартный, потный и страстный. И в большом количестве.

В промежутке между двумя раундами он зарылся мне в волосы и пробурчал:

— Прости, что я там наговорил про шестнадцатилетку.

Я на него еще злилась, но, чтобы всерьез обижаться, надо быть к человеку неравнодушным, а у меня этого пока не было.

— Ты дурак, я тебя прощаю, — величественно произнесла я.

— Сегодня я виделся с Лорной.

С кем? Ах да, с бывшей подругой.

— Ты расстроился?

— Нет.

Нет, всего лишь был подавлен. Тут до меня дошло, что у нас произошло на улице. Он спорил не со мной, он спорил с кем-то, кого там не было. Но меня это не оправдывает.

Я сочувственно погладила его по руке, потом почувствовала, что его хозяйство вновь встрепенулось, и я повернулась к нему.

— Ну, скажи, скажи, — попросила я.

— Разрешите взойти на борт, шкипер!

В воскресенье после обеда он позвонил.

— Во вторник у меня билеты на рок-концерт.

— Стоять надо будет?

— Да.

— Тогда я пас. Не обижайся, просто я этого не люблю. Возьми кого-нибудь еще.

— Хорошо. — Пауза. — А сейчас ты чем занята?

Я работала — печатала списки для торжества Лесли Латтимор.

— Ничем, — сказала я. Под ложечкой засосало.

— А не хочешь ничем заняться? Я проглотила слюну.

— Например?

— Ты бы что хотела?

Я знала, чего бы я хотела, причем очень сильно.

— Час, — сказала я. — Больше выкроить не смогу. Через двадцать минут в моей квартире. Мам! — покричала я, судорожно запихивая в сумку кое-какие вещи. — Мне надо отлучиться. По работе. Буду часа через два, не позже.

Утром в среду, обменявшись многозначительными репликами с причесанными и ухоженными мальчиками за стойкой, Коди, в костюме и сапогах, умудрился добыть нам разрешение ждать вылета в зале VIP.

— Откуда ты их всех знаешь? — удивилась я.

Коди презрительно отшвырнул пару газет — о гольфе и о рынке ценных бумаг.

— Неужели нельзя хоть один экземпляр чего-то приличного завести? На каждом шагу ведь…

Едва мы вошли в самолет, как бортпроводник заметил Коди и мгновенно зарделся.

— Коди?

— Верно. По крайней мере, сегодня я зовусь так. Но кто знает, в какой из моих многочисленных ипостасей я предстану завтра? — Коди повернулся ко мне. — Пристегни ремень, дорогая. Послушай-ка, ты не посмотришь, я, кажется, не пристегнулся?

— Это же так просто, толстый ты…

— Прошу прощения, сэр. — Коди оттолкнул мою руку и призвал Румяного Мальчика. — Вы не поможете мне вот с этим? — Он показал на свою ширинку.

— А в чем проблема? — Румяный Мальчик с трудом скрывал смущение.

— Мне, если не возражаете, надо бы пристегнуться… Вот так… Ух ты… какие нежные пальчики… Вот так, аккуратненько… удобненько… вот так…

— На каждом шагу, — проворчала я. — У тебя обширный круг знакомств.

— Это лучше, чем жить взаперти, дав обет скорби. — Он недоверчиво оглядел меня, потом глаза его вспыхнули. — Что? Неужели парень из аптеки?

— Нет. — Я специально выдержала паузу, чтоб его помучить. — Это Оуэн.

— Милашка Оуэн?

В тот вечер, когда мы праздновали день рождения Коди, Оуэн подошел к нему и спросил: «Простите, можно у вас подругу одолжить?» В результате Коди сделал вывод, что Оуэн неподражаем.

— Милашка Оуэн, — подтвердила я.

— И ты с ним уже спала? Я опешила.

— Конечно.

— А мне ничего не сказала!

— Да разговора не было… Мы ведь с тобой толком не виделись, да?

— Господи всемилостивый! Давай же, рассказывай.

С ним я чувствую себя моложе. — Я поспешила заговорить, чтобы не дать ему пуститься в причитания. — Но не всегда в положительном смысле. С тех пор как мы стали встречаться, я… во-первых… — я стала отгибать пальцы. — Посмотри-ка, красивый у меня лак на ногтях? Так вот, во-первых, я устроила ему пьяный скандал прямо на улице; во-вторых, хватала его за всякие места в такси; в третьих, в воскресенье удрала от мамы, чтобы только заняться с ним сексом.

— Чтобы только заняться сексом? — переспросил Коди.

— И вчера вечером я это повторила, — добавила я. — По дороге с работы.

Оуэн позвонил мне в контору в районе половины седьмого и спросил:

— Ты что сегодня делаешь?

— Я сегодня иду домой, а ты идешь на концерт.

— У меня еще полтора часа. Приезжай.

Я мгновенно закрыла все папки и ушла. Едва я позвонила в звонок, как дверь отворилась, и он втянул меня внутрь, а через несколько секунд мы уже занимались делом — он прижал меня к двери, я даже не успела раздеться, как уже обхватила его ногами за талию.

— Какого цвета у него глаза? — заинтересовался Коди.

— Не знаю. Глаза как глаза. Ничего такого. Я просто весело провожу время, а кроме того, Оуэн еще не остыл к своей бывшей подружке.

— Но это первый, с кем ты переспала после Антона. Как он? Соответствует?

— Это нечестно, — сказала я. — Антона я люблю, это все равно что сравнивать «Макдоналдс» с шикарным рестораном. — Я задумалась. — Хотя… Иногда биг-мак — как раз то, что нужно.

Наш разговор прервал командир корабля.

— Через сорок пять минут мы совершим посадку в аэропорту Хитроу.

Оуэн был моментально забыт, я вдруг вспомнила, зачем, собственно, лечу в Лондон. И какие передо мной открываются перспективы. Я представила себе лучший из возможных исходов, и во рту у меня пересохло: меня издадут, книга будет иметь успех, и я стану знаменитостью… Но насколько это вероятно?

Мгновенно посерьезнев, я повернулась к Коди.

— Ничего из этой затеи не выйдет.

— Это ты так из вредности говоришь.

— Нет, серьезно. Ничего из этого не выйдет.

— Я не спорю.

— Ой, прости, я забыла, с кем имею дело. Мы немного помолчали.

— А почему, собственно говоря, ничего не должно выйти? — спросила я. — У тебя пораженческие настроения.

Он вздохнул и стал листать газету.

— Господи, о чем они только пишут…

В Хитроу мы приземлились через полтора часа — этот летчик оказался жалким обманщиком. Едва мы ступили на лондонскую землю, как мне повсюду начали мерещиться Лили и Антон. Каждую блондинку я принимала за Лили, а каждого мужчину выше ста семидесяти — за Антона.

— В этом городе восемь миллионов человек, — шипел на меня Коди, которого я то и дело хватала за рукав. — Мы никогда их тут не встретим.

— Прости, — прошептала я. С тех пор как Антон с Лили вместе, я бывала в Лондоне лишь дважды — сейчас был третий раз, — и пребывание на «их территории» начисто парализовало мою волю. Я до смерти боялась с ними столкнуться, и одновременно мне этого страшно хотелось.

Когда мы выходили из станции метро «Лестер-сквер», чтобы попасть в Сохо, я вся дрожала — где-то поблизости находилась контора Антона, но Коди отказывался называть улицу.

— Не отвлекайся! — заявил он. — Не забывай, зачем ты здесь.

Вам бы стоило взглянуть на эту Жожо Харви. Под три метра ростом, в теле, с темными ресницами и волнистыми каштановыми волосами до плеч. Если бы она была актрисой, то ее появление на экране сопровождалось бы тоскливой песней саксофона, с выраженными эротичными нотками. Видная девушка. И не тощая, понимаете? Ее было много.

Коди сказал, что подождет в приемной, и она повела меня по коридору в свой кабинет. На полках было полно книг, и, завидев «Мими» с ее бездарными снадобьями, я испытала приступ тоски, ненависти и еще примерно шестидесяти разных чувств. Хочу того же!

Жожо помахала растрепанной пачкой листов и сказала:

— Ваша рукопись. Ну и смеялись мы, честное слово!

— М-мм… Вот и хорошо.

— Как вы ездили в аптеку. И как папа отрастил бакенбарды. Просто здорово!

— Благодарю.

— Есть какие-нибудь предложения относительно жанра? Документальный или художественный?

— Не документальный, это уж точно. — Я была в ужасе.

— Тогда художественный.

— Но я не могу, — сказала я. — Это же все про моих родителей.

— И даже история с Гельмутом? Или как эта девушка — Колетт, кажется? — танцует вокруг пресса для брюк в одних трусиках? Мне этот эпизод очень понравился.

— Ну, нет, это, конечно, я из головы выдумала. Но главная линия — о том, как папа бросил маму, — это все подлинное.

— Знаете что? Можете считать меня бесчувственной, — она задрала ноги на стол — отличные сапоги, к слову сказать, — но это же все старо как мир: муж уходит к молодой женщине. — Она широко улыбнулась и сказала: — Никто же не подаст на вас в суд за то, что вы украли историю их жизни.

Легко ей говорить.

— Детали можно чуточку изменить.

— Как?

— Например, отец может работать в другой области — хотя все, что про шоколад, мне тоже жутко нравится, — а мама вообще может быть совсем не такой.

— Каким образом?

— Да каким угодно. Посмотрите на мам ваших знакомых — они все очень разные.

— Все равно все будут знать, что это про моих родителей.

— По статистике, каждый литературный дебют имеет автобиографическую основу.

Я хотела, чтобы она продолжала говорить, продолжала убеждать меня, уговаривать, а я чтобы продолжала возражать, а она бы опять отбивала мои аргументы. Приятно было сознавать свою востребованность, я готова была сидеть там вечно.

Но Жожо вдруг сбросила со стола свои длинные ноги, встала и протянула мне руку.

— Джемма, я не хочу уговаривать вас делать то, что вам претит.

— А-а… Верно…

— Жаль, что мы обе зря потратили время.

Меня словно ужалило. Она, наверное, очень занятой человек. Но мне все равно нравилось, как меня обхаживают и уговаривают, а сейчас эта Жожо стала нравиться мне заметно меньше.

Мы шли назад по коридору, а навстречу нам двигался этот ходячий половой акт — красивые длинные ноги в красивых брюках. Волосы черные и блестящие, как вороново крыло, глаза — синие, как мигалка на крыше «неотложки». (В точности этого сравнения я не вполне уверена.)

Он кивком головы поздоровался со мной и сказал:

— Жожо, ты надолго?

— Нет, сейчас буду. Это Джим Свитман, — пояснила она мне. — Шеф рекламной службы.

Мы с Коди возвращались в аэропорт на метро. Коди бушевал. Я была тише воды ниже травы. Агент, литературный агент проявил интерес к тому, что я накропала, — событие, по всем меркам более редкое, чем солнечное затмение. Теперь все было кончено. Я вздыхала. И готова была поклясться, что у Жожо безумный роман с этим неотразимым Джимом Свитманом.

Во мне словно заноза засела. Я зря потратила драгоценный свободный день — когда теперь на здоровье сошлешься? А худшее еще было впереди. В аэропорту я пошла в газетный киоск купить себе несколько журналов, чтобы было чем заняться в полете, и за два метра увидела это. По тому, как зашевелились волосы у меня на голове, я поняла, что случилось что-то очень скверное. Раньше, чем мой мозг успел перевести во что-то осмысленное заголовок на газетной полосе, в душе у меня уже поселился ужас. Это была фотография Лили — на первой полосе «Ивнинг стэндард», а крупно набранный заголовок — что самое ужасное — гласил: «Незнакомка из Лондона берет штурмом литературный мир».

Полностью статья была напечатана на девятой полосе. Я схватила в руки газету, поспешно долистала до нужной страницы и увидела еще один, в четверть листа, снимок Лили в ее роскошном доме (вообще-то, виден был только угол дивана) с ее роскошным сожителем, рассуждающим о ее роскошной, идущей нарасхват (поганой) книге. Больно признавать, но выглядела она великолепно, такая хрупкая, воздушная и совсем не лысая. Начес, конечно, «решила я.

Антон тоже смотрелся хоть куда, намного красивее ее, если уж говорить правду, тем более что волосы у него были свои, а не пересаженные, как у Берта Рейнольдса. Меня поразило сходство с прежним, моим Антоном, а новое в его облике вызвало протест. Волосы у него стали длиннее, а рубашка из чистого хлопка была вся в заломах — полная противоположность тем временам, когда его одежда всегда выглядела так, словно только что из-под утюга. (Впрочем, он и без этого всегда был хорош, я не такая вредная.)

Я уставилась на снимок: смеющимися глазами Антон смотрел прямо на меня. Он мне улыбается! Так. Стоп. Фантазерка. Скажи еще, он шлет тебе тайный сигнал.

В толчее аэропорта, плечом к плечу с Коди, я пробежала глазами историю восхождения Лили к вершинам популярности и испугалась, что меня стошнит прямо на людях.

Я набросилась на Коди.

— Ты говорил, она прошла незамеченной.

— Так и было. — Он злился, что что-то интересное прошло мимо него. — Не сваливай все на меня! Ты на себя должна злиться. — Коди никогда не извиняется — он просто переводит стрелки. — Сама подумай, какой шанс ты сегодня отвергла.

Он кивнул на улыбающуюся физиономию Лили в газете.

— Видишь? На этом месте, между прочим, могла быть и ты.

Газету я не купила — не смогла, но всю дорогу до дома думала об Антоне. Я не видела его больше двух лет, но сейчас эта фотография произвела на меня такой эффект, будто мы только что расстались. Возможно, я проходила сегодня мимо его конторы, может, была совсем рядом… Это должен быть какой-то знак.

Незаметно мы вступили в пятый месяц жизни без папы. Мне удалось пару дней не придавать этому факту значения, поскольку у меня были другие причины для подавленного состояния — в первую очередь моя мертворожденная писательская карьера.

Жожо права: муж, бросающий жену ради молодой женщины, — какой сюжет может быть более тривиальным? И хотя моему роману не суждено было появиться на свет, в голове у меня он уже рождался, тем более что я опять стала просыпаться в пять утра.

В книге у меня была бы другая работа — я вообще могла бы не работать, а быть домохозяйкой (о счастье!) и сидеть дома с парочкой собственных детей.

У меня было бы две сестры или брат и сестра; я проиграла в голове разные варианты и наконец остановилась на таком: у меня была бы старшая сестра по имени Моника. Симпатичная, безотказная, в детстве она всегда давала мне свою одежду поносить, но сейчас сидит как привязанная в своем огромном домине с четырьмя детьми, к тому же слишком далеко от нас (Белфаст? Бирмингем? — это я еще не решила), чтобы ждать от нее какой-то реальной помощи.

Еще у меня был бы младший братишка, симпатяга Бен, за которым бы увивались девчонки. Всякий раз, как звонит телефон, он дает маме инструкции: «Если это Мая, скажи, что меня нет. Если опять Кара — скажи, что мне очень жаль, но она меня скоро забудет. Со временем. — Смех. — А если Джеки — уже еду. Выехал десять минут назад».

Он меня постоянно выводил из себя. Вымышленная мама тоже не жаловала его слепой материнской любовью, что, как я понимала, лежало вразрез с общей линией: обычно, я знаю, мамаши души не чают в своих эгоистичных, «чудесных» сыночках, делая вид, что недовольны тем, как они обращаются со своими подружками, но в глубине души радуясь, ибо, как и юные проказники, пребывают в уверенности, что не родилась еще на свет достойная его женщина.

В моем сюжете Бен играл не слишком большую роль — он был слишком безответственной и эгоистичной натурой, чтобы хоть как-то поддержать «нашу» брошенную маму. Весь этот груз доставался мне, и я, как ни крути, оставалась, по сути, единственным ребенком в семье.

Меня звали Иззи, и у меня были упругие локоны до подбородка — в прекрасном состоянии. Хоть мне и очень бы хотелось не работать, представить себя домохозяйкой оказалось задачей непосильной, и я стала мучиться, изобретая профессию для Иззи. Первая мысль была сделать ее личной помощницей по хозяйству (но только на предмет покупок) какой-нибудь богатой леди. Но эту идею я отвергла — все просто умрут от зависти, что у нее такая классная работа. Вместо этого я решила, что она — что неудивительно — будет работать в области рекламы и, конечно, устраивать всевозможные мероприятия.

История личной жизни у Иззи была очень схожа с моей:

1. Миллион неразделенных страстей в юношестве.

2. В возрасте от девятнадцати до двадцати одного — странное увлечение гулянками, которое, наверное, мне преодолеть не суждено.

3. От двадцати пяти до двадцати восьми — отношения с мужчиной, которого все уже видели моим мужем, но я просто «не была готова» (на самом деле всякий раз, как бедняга Брайан поднимал этот вопрос, мне казалось, я задыхаюсь).

Но вот Антона я Иззи не подарю, не будет у нее возлюбленного всей ее жизни, уведенного прямо из-под носа лучшей подругой. Вдруг… ну, то есть… вдруг Антон это прочтет?

У Иззи вместо этого будут отношения «любви тире ненависти» с одним из ее клиентов. Звать его будут Эммет, роскошное сексуальное имя, но я его сделаю не кинорежиссером, поскольку действие происходит в Дублине. У него будет свой бизнес (пока не решила, какой для его компании), а Иззи поручат организовать конференцию по сбыту. Он слегка рассердится, что она в расстройстве из-за того, что папаша-мороженщик ушел от мамы, заказала всем не тот отель, но, будучи к ней неравнодушен, не уволит ее, как случилось бы в реальной жизни. Вначале у него был шрам на правой щеке, но потом я передумала, и щеки у него стали гладкие. Иззи какое-то время была красавицей, но не отдавала себе в том отчета, потом она стала действовать мне на нервы, и я вернула ей обыкновенную внешность.

Другие изменения: роман у отца будет не с секретаршей, уж больно это банально. Он будет со старшей дочерью его партнера по гольфу. А мамаша не совсем уж раскиснет, как моя, — я решила, что люди этому просто не поверят.

Какие-то вещи останутся без изменения, например, моя машина. И милого молодого человека из аптеки я тоже оставлю, только назову его Уиллом.

Это оказалось занятно — все равно что вдруг изменить обличье или вообще воплотиться в другого человека. Во всяком случае, когда я просыпалась на заре, охваченная невыразимым отчаянием, это помогало мне отвлечься от проблем.

TO: Susan…inseattle@yahoo.com

FROM: Gemma 343@hotmail.com

SUBJECT: Я засела за книгу

Я столько об этом думала, что мне стало казаться, не сделай я этого — я просто лопну. Пишу по утрам и поздно вечером. В половине десятого мама уходит спать и спит сном накачанного транквилизаторами человека, и у меня появляется возможность постучать на компьютере. Но и до этого, пока мы смотрим «Баффи», меня уже разбирает, и я жду не дождусь, когда мама наконец уйдет спать. Чтобы можно было начать.

И это называется творческими муками?

Ответы, пожалуйста, на открытке.

Целую,

Джемма.

Но вернемся к реальной жизни. Я наконец нашла замок с башнями. В Оффали. Не ближний свет, если надо обернуться в два конца за один день. Я также разыскала модельершу, настолько замученную неудачами, что она согласилась взяться за Лесли с ее нереальными запросами.

Я договорилась об аренде двадцати восьми кресел в стиле Людовика XIV и их обивке серебряной парчой. Я позвонила в модельное агентство и сказала: «Мне нужен прекрасный принц», — на что мужик на том конце провода мне ответил: «Всем нужен, милочка». И я постоянно носила с собой томик «Спящей красавицы» — источник моего вдохновения.

Но вот с подарками для гостей пока ничего не получалось, а бог свидетель, я старалась изо всех сил.

— Вы не напомните мне, за что я вам, собственно, плачу? — сказала Лесли. (Это, кстати, была еще одна проблема: до сих пор никто никаких денег нам не перевел, хотя я просила об этом столько раз, что повторяться уже стало неловко.) — В Дублине полно других специалистов по организации торжеств. Может, мне следует обратиться к ним?

Господи, как же я ее ненавидела!

— Я над этим работаю. — И это была правда. Я уже почти договорилась с одним глянцевым журналом о репортаже с мероприятия, а производители косметики с куда большей охотой согласятся нас спонсировать, если им будет гарантирована реклама в прессе.

Без ложной скромности скажу: в своей работе я — ас. Взяться за это безумное мероприятие и уже почти довести его до готовности кое-что да значит.

Лесли сбавила пыл и протянула мне оливковую ветвь, попросив заняться с ней медитацией. Я поняла, что отказывать нельзя, но лучше бы отказалась, поскольку в процессе я уснула.

ТО: Susan…inseattle@yahoo.com

FROM: Gemma 343@hotmail.com

SUBJECT: Я позвонила Жожо

И сказала ей, что буду писать книгу, а она ответила: «Что ж, поздравляю, считайте, что агент у вас уже есть». Потом она спросила, как дела у мамы, и я лишь промычала в ответ.

Случись такое со мной — ни за что бы не стала так раскисать.

Целую,

Джемма.

Что было потом, я Сьюзан не написала.

Я прокашлялась, поскольку собиралась сказать нечто важное. Я растягивала удовольствие, смаковала момент. Потом я сказала:

— Жожо, а я знакома с одной вашей клиенткой.

— Да? — Довольно равнодушно.

— С Лили. Лили Райт.

— А, у Лили все прекрасно! Я бы сказала — великолепно.

— Ну что ж, передайте ей при случае привет от Джеммы Хоган.

Передам. Послушайте-ка, мне тут одна мысль пришла. Конечно, рано еще об этом говорить, но если мы продадим вашу книгу — а я уверена, что так оно и будет, — мы могли бы приурочить к ее выходу какую-нибудь публикацию типа «Подруги». Было бы полезно с точки зрения рекламы.

Время потекло, как в замедленной съемке, мой голос гулко отдавался у меня в ушах.

— Предложите это ей. Но она может и не поддержать.

— Да что вы! Лили — такая лапочка!

Теперь видите, почему я ничего не сказала Сьюзан? Я не была уверена, что ей это понравится. Для нее вся эта история с литагентом была окрашена исключительно в позитивные тона, я же должна признать, что воспринимала ее в более низменном плане. Передавая привет Лили, я рассчитывала выбить ее из равновесия. Я посылала ей сигнал: я теперь с тобой в одной обойме и покоя тебе не дам.

Да ладно вам кривить губы! Она у меня украла счастье всей моей жизни, она миллионерша и не сходит с газетных страниц. Вы бы как поступили?

Ночь с пятницы на субботу стала для нас с Оуэном чем-то традиционным, и мы еще успевали перепихнуться разок на неделе. С Оуэном никогда не было скучно, а вот кома в животе, дрожащих коленок и сухости во рту, какие бывают, когда в кого-то страстно влюблен, не было. Он был искренен, умел поддержать беседу, в остальное время я совсем о нем не думала, но всегда была рада слышать его голос. То же самое он испытывал ко мне.

Смешно, но почти всякий раз между нами случался какой-нибудь скандал. Либо он на меня злился, либо я на него. Не хочу сказать, что это правильно, но у нас это происходило регулярно.

— Угадай! — сказала я, когда мы встретились в очередной раз.

— Антон просится назад?

— Нет. Я пишу книгу.

— Правда? А про меня там будет?

— Нет, — рассмеялась я.

— Почему?

— А почему там должно быть про тебя?

— Потому что я твой парень.

Я опять засмеялась.

— Правда?

Возникла пауза. Он все еще улыбался, но не так весело.

— А как еще прикажешь это называть? Мы встречаемся уже полтора месяца, выпиваем, перезваниваемся, ты регулярно видишься с дядей Диком и близнецами.

— Ты для меня не «парень», ты — мое хобби.

— Ага. — Улыбка сошла окончательно.

— Не надо на меня так смотреть, — заволновалась я. — Я для тебя тоже не «девушка».

— Это для меня новость.

— Сам посуди! — продолжала я. — Я для тебя — опыт общения с более зрелой женщиной. Приключение, если угодно. Чем заполнить период кризиса. Все нормально, — заверила я. — Я не против.

— Значит, я для тебя ничего не значу?

— Вовсе нет! — возразила я. — Значишь, и еще как. И еще мне нравятся дядя Дик с близнецами.

Он поднялся и ушел. Я его понимала, но сама не встала и не пошла за ним. Я уже знала ритуал — он хлопнет дверью, а через пять минут явится назад.

Я потягивала винцо и думала о приятном, пока — ну вот — он не вернулся и не сел на свое место.

— Дурашка, — сказала я. — Садись и допивай свое вино. Холодно там?

— Благодарю, — проворчал он.

— Да что с тобой такое? — заботливо поинтересовалась я.

— Ты меня всерьез не воспринимаешь.

Я недоуменно уставилась на него.

— Конечно, не воспринимаю. Но ведь и ты меня всерьез не воспринимаешь.

— К этому все шло.

— Не надо, — сказала я. — Это будет ужасно.

— Почему?

Во-первых, — я начала отгибать пальцы, — всех мужчин я считаю негодяями. Во-вторых, стоит мне начать считать что-либо на пальцах, как я тут же отвлекаюсь на цвет своего лака для ногтей. И в-третьих… Ну вот, мысль потеряла. И в-третьих, по-моему, все мужчины — негодяи. Никаких перспектив. В любом случае ты для меня слишком молод. Такие варианты не срабатывают. Мой отец был моложе матери — и вот что из этого вышло.

— Ну да. Они прожили вместе каких-то тридцать пять лет! — воскликнул он.

— Послушай меня, — сказала я. — Я не гожусь для серьезных отношений. И ты тоже. Вспомни: мы все время ссоримся, и это потому, что у нас обоих скверный характер. Проявляется это лишь временами, но сути дела не меняет. К тому же ты еще переживаешь предшествующий разрыв.

— Хочешь, чтобы я нашел себе помоложе?

— Отнюдь. Вообще-то, да. Но не сейчас.

ТО: Susan…inseattle@yahoo.com

FROM: Gemma 343@hotmail.com

SUBJECT: Слухи поползли

Ко мне подходит Франческа и говорит:

— Слышала, ты книжку пишешь?

Черт! Кто мог проболтаться?

— Имей в виду: мы подадим в суд. И отсудим весь твой гонорар до последнего пенса.

Но в книге их, конечно, зовут не Ф и Ф, а иначе. Все реальные персонажи в книге тщательно замаскированы, и моих вымышленных боссов там зовут Габриэла и Габриэль, они фигурируют под прозвищами «Злой полицейский» и «Очень злой полицейский».

Буду держать тебя в курсе…

Целую,

Джемма.

В воскресенье я отправилась закупать продукты на неделю. Я стояла в замешательстве между рядами круп и не знала, что взять для завтраков. Изначально мой план предусматривал отучить маму от ее любимой овсянки и перевести на что-то более современное, типа хлопьев с кусочками фруктов, но вышло иначе: я сама пристрастилась к овсянке. Вкусная домашняя еда, к тому же ее можно готовить в микроволновке, и продается теперь с добавками на любой вкус. Я взяла коробку банановой и тут заметила впереди в проходе мужчину. Он смотрел прямо на меня и улыбался.

Не какой-нибудь похотливый старик с зачесом поперек лысины, а Парень с Моей Делянки — ну, вы меня поняли: симпатичный и в подходящей возрастной группе. Это было настолько для меня ново, что я чуть не рассмеялась вслух: меня кадрят. В ирландском супермаркете! Не то что у вас в Сан-Франциско, мелькнула у меня хвастливая мысль. Мы тоже можем найти свою любовь посреди бакалейных товаров.

Но мужчина выглядел подозрительно знакомым.

— Джемма? — Черт, он даже знает, как меня зовут. Я никак не могла его вспомнить.

— Джемма? — Продолжая улыбаться, он нахмурил лоб, если, конечно, такое возможно, а я начала впадать в панику. С Дублином всегда так: он такой маленький, что здесь нельзя и помыслить ни о каких черных ночах тайной страсти — непременно потом встретишь своего безымянного возлюбленного в ярко освещенном проходе между стеллажами с кашей. (Должна заметить, одноразовых связей у меня за всю жизнь было не больше двух, и, если я случайно на этих парней натыкаюсь, они меня в упор не узнают — что меня вполне устраивает.)

Слава-тебе-господи-это-же-только-джонни-фармацевт!

— Ой, Джонни, прости! — Гора с плеч. Я позабыла про тележку и овсянку и кинулась ему на шею. — Я подумала, ты из тех, с кем я спала.

— Нет, я бы помнил.

— Без белого халата тебя не узнать.

— Со мной всегда так.

Какая-то дама, загружавшая в тележку пятикилограммовый мешок хлопьев, бросила свои дела и внимательно на нас посмотрела.

«В воскресенье Иззи отправилась закупать продукты на неделю. Она стояла в замешательстве между рядами круп и не знала, что взять для завтраков. Изначально ее план предусматривал отучить маму от ее любимой овсянки и перевести на что-то более современное, типа хлопьев с кусочками фруктов, но вышло иначе: Иззи сама пристрастилась к овсянке. Вкусная домашняя еда, к тому же ее можно готовить в микроволновке, и продается теперь с добавками на любой вкус. Иззи взяла коробку банановой и тут заметила впереди в проходе мужчину. Он смотрел прямо на нее и улыбался.

Не какой-нибудь похотливый старик с зачесом поперек лысины, а Парень С Делянки — ну, вы поняли: симпатичный и в подходящей возрастной группе. Это было настолько для нее ново, что Иззи чуть не рассмеялась вслух: ее кадрили. В ирландском супермаркете! Не то что у вас в Сан-Франциско, мелькнула у нее хвастливая мысль. Мы тоже можем найти свою любовь в бакалейном отделе товаров.

Но мужчина выглядел подозрительно знакомым.

— Иззи ? — Черт, он даже знал, как ее зовут. А она никак не могла его вспомнить.

— Иззи? — Продолжая улыбаться, он нахмурил лоб, если, конечно, такое возможно, а Иззи начала впадать в панику. С Дублином всегда так: он такой маленький, что здесь нельзя и помыслить ни о каких черных ночах тайной страсти — непременно потом встретишь своего безымянного возлюбленного в ярко освещенном проходе между стеллажами с кашей. (Надо заметить, одноразовых связей у нее за всю жизнь было не больше двух, и, если она случайно на этих парней натыкалась, они не узнавали ее в упор — что ее вполне устраивало.)

Слава-тебе-господи-это-же-только-уилл-фармацевт!

— Ой, Уилл, прости! — Гора с плеч. Она позабыла про тележку и овсянку и кинулась ему на шею. — Я подумала, ты из тех, с кем я спала.

— Нет, я бы помнил.

— Без белого халата тебя не узнать.

— Со мной всегда так».

Я перестала печатать, откинулась назад и уставилась на клавиатуру. О господи, подумала я, кажется, Иззи этот Уилл нравится.

После того случая на парковке папе я больше не звонила. Обычно я звонила ему как минимум раз в неделю, но сейчас я была настолько обижена, что перестала.

Тем не менее я постоянно ощущала его отсутствие, и меня нет-нет да и кольнет какое-нибудь болезненное воспоминание. Например, как-то вечером я переключала каналы, и на экране появился Томми Купер. Я-то, конечно, к нему равнодушна, но вот папа прямо-таки с ума по нему сходил.

— Смотри-ка! — воскликнула я, и первым моим побуждением было пойти позвать отца, но я тут же прикусила язык, возбуждение стало угасать, уступая место сознанию собственной глупости, а затем и горю. Может, он сейчас смотрит ту же программу с Колетт? Сидят у себя в гостиной…

Даже представить это уже было больно, и я поспешила мысленно переключиться на свою книгу. Благодарение господу, что она у меня есть. Это для меня действительно спасение, я могу погрузиться в свои фантазии и часами из них не вылезать, излагая их на бумаге. Точнее — на жестком диске компьютера. И хотя Иззи с мамой пока переживают не лучшие времена, я знаю: такие времена непременно настанут. С Гельмутом у мамы все хорошо, они даже занялись совместным бизнесом — стали импортировать в Ирландию продукцию «Ла-Прери». И уже подумывают об открытии бальнеологического центра с таким же названием. Тем временем у Иззи с Эмметом отношения развиваются лучше некуда. Он совершенно потерял из-за нее голову, что выражается, в частности, в том, что он чрезмерно строг с нею, в то время как исключительно любезен со всеми другими, особенно с дамами.

И хотя в жизни у меня были подозрения, что папа с Колетт прекрасно ладят, в книге я могла найти утешение в том, чтобы изобразить их совместную жизнь как ад кромешный, где танцы вокруг пресса для брюк перемежаются лишением пирогов со свининой.

Потом вдруг мне на работу позвонил отец. Я чуть не потеряла челюсть.

— Что случилось? — спросила я. — Она беременна?

— Что? Кто? Колетт? Нет.

— Тогда зачем ты звонишь?

— Давно тебя не слышал. Или мне закон запрещает звонить собственной дочери?

— Пап, ты звонишь мне впервые с того дня, как ушел, а прошло ни много ни мало пять месяцев.

— Перестань, Джемма, не преувеличивай.

— Это не преувеличение, это факт. Ты мне ни разу не звонил.

— Наверняка звонил.

— Не звонил.

— А теперь звоню. Как у тебя дела?

— Хорошо.

— А у мамы?

— Тоже хорошо. Пап, я сейчас не могу говорить, я занята.

— Не можешь? — Его удивило, что я не запрыгала от радости, что он звонит, но он меня так обидел, что я не собиралась облегчать ему существование. И вообще, мне было некогда, я собиралась ехать к Оуэну.

— Как думаешь, чем все кончится?

Мы с Оуэном лежали в его постели, расслабленные и томные после соития, и рисовали друг для друга радужные перспективы.

— Твою книжку напечатают, — сказал Оуэн. — Ты прославишься, — и издатели твоей Лили Райт, которая загребает себе всех мужиков, станут умолять тебя напечататься у них, но ты будешь стоять как кремень, пока они не откажутся от Лили.

— А Антон бросит Лили и вернется ко мне, так что я буду отомщена. Не обижайся, — добавила я и пнула его в плечо, чтобы смягчить удар. — Потому что ты будешь к тому времени женат на Лорне, и мы все станем друзьями. Мы снимем домик во Франции, в долине Дордони, и лето станем проводить вместе.

— А я всегда буду тебя обожать.

— Именно так. А я — тебя. Может, ты даже станешь крестным нашему с Антоном первенцу. Нет, лучше не надо. Это уже слишком.

— А как я верну себе Лорну?

— А ты как думаешь?

— Она увидит нас с тобой вместе и поймет, как много потеряла.

— Именно! Ты делаешь успехи, детка.

— Спасибо, кузнечик.

Я посмотрела на его будильник.

— Десять минут двенадцатого. До комендантского часа еще далеко. Давай пойдем куда-нибудь выпить.

— Я тут подумал… — сказал он. Я провела рукой по лбу.

— Только не начинай.

— Почему бы мне не познакомиться с твоей мамой? Могу я, к примеру, пригласить вас в воскресенье на обед? Или куда-то еще в том же духе? Если я ей понравлюсь, может, она станет отпускать тебя на подольше?

— Ни за что. Всякий раз, как я буду ссылаться на работу, она будет думать, что я поехала к тебе трахаться.

Я ждала, что он сейчас выкинет номер, но он был не одет и, следовательно, хлопнуть дверью не мог. И вообще, хлопать дверью собственной квартиры как-то нелепо. Всему свое время…

Потом мы сидели в «Ренардсе», и после нескольких, один за другим, бокалов Оуэн спросил:

— А я пойду на это мероприятие а-ля принцесса Барби?

— Нет.

— Как это? Ты меня стыдишься?

— Да, — сказала я, хотя это было неправдой. Даже не знаю, что на меня находит, когда я с Оуэном. Я не могу взять его на этот вечер, поскольку для меня это будет работа; я там буду не в качестве гостя Лесли, а в роли ее рабыни.

Я отодвинулась, давая Оуэну место побушевать.

— Иди.

И он ушел, а я продолжила пить вино и думать о приятном. Я сидела и думала, как вдруг среди толпы заметила, что на меня в упор смотрит какой-то мужик и приветливо улыбается.

Не какой-нибудь похотливый старик с зачесом поперек лысины, а Парень С Моей Делянки — ну, вы меня поняли: симпатичный и в подходящей возрастной группе. Это было настолько для меня ново, что я чуть не рассмеялась вслух: меня кадрят. В ирландском ночном клубе!

Он уже шел ко мне. Так я и знала!

Хотя… Я его знала. Только не могла вспомнить. Поразительно знакомая физиономия. Кто же, черт побери… Ну конечно, Джонни из аптеки. Собственной персоной. У меня в животе появилось странное ощущение теплоты, но, возможно, это все из-за вина.

— А кто же в лавке остался? — удивилась я.

— А кто остался с твоей мамой? Он понимающе рассмеялся.

Потом кивнул на мой бокал и весело произнес:

— Джемма, я бы с удовольствием купил тебе выпить, но разве тебе сейчас можно? Ты ведь сидишь на лекарствах?

— Это не я, дурашка. Это моя мамуля. — Кажется, я набралась сильней, чем думала.

— Я знаю, — подмигнул он.

— Я знаю, что ты знаешь, — подмигнула я в ответ.

— Прошу прощения. — Оуэн протиснулся на свое место, спихнул со стойки локоть Джонни, и расплескал при этом его пиво.

— Я вас, пожалуй, оставлю, — сказал Джонни и с выражением, которое можно было прочесть примерно так: «Твой юный друг, кажется, сердит», — возвратился к своей компании. — Рад был тебя видеть, Джемма.

— Это еще что за хлыщ? — проворчал Оуэн.

— Один парень, к которому я неравнодушна. — Что это еще за фокусы? Зачем было так говорить? Даже если бы это была и правда.

А это могла быть правда.

Оуэн смотрел на меня с обидой.

— Джемма, ты мне очень нравишься, но от тебя больше неприятностей, чем я готов терпеть.

— От меня? Неприятностей? — сказала я без тени юмора. — А ты только и делаешь, что уходишь и потом возвращаешься. Как Фрэнк Синатра.

Я опять стала считать на пальцах.

— Пьяная. Веду себя как маленькая. Неразумная. — Я помолчала. — И это — я? Обычно я не такая.

Я замолчала, глаза мои вдруг заволокло слезами.

— Оуэн, я не понимаю. Я, кажется, схожу с ума. Мне не нравится, как я веду себя с тобой.

— Мне тоже.

— Отвали.

— Сама отвали. — Он с неожиданной нежностью заключил мое лицо в ладони. И поцеловал прямо в губы — ах, как он сладко целуется! — а потом слизнул мои слезы.

Последняя неделя перед праздником Лесли Латтимор превратилась в семь дней сплошного ада. Клянусь, даже Господу Семь дней творения дались легче.

В первый день…

Подъем посреди ночи и поездка в Оффали. Тысяча дел, включая колоссальную работу по наружному освещению — со стороны замок должен был превратиться в сверкающий всеми гранями алмаз.

Все шло хорошо, пока Лесли не объявила, что хочет, чтобы наружные стены замка были выкрашены в розовый цвет. Я задала вопрос хозяину, мистеру Эвансу-Блэку, и тот меня послал куда подальше. Нет, буквально. А он ведь был совсем не такой, англо-ирландец до мозга костей и очень, очень приличный. «Идите вы знаете куда? — завизжал он. — Проваливайте, грязные ирландские вандалы, и оставьте мой милый замок в покое!» Тут он зарылся лицом в ладони и захныкал: «Неужели уже поздно отказываться?»

Я вернулась и сообщила Лесли, что с перекраской ничего не выйдет.

— Тогда в серебряный, — сказала она. — Если розовый его не устраивает. Ну же, спросите его!

И знаете, что самое удивительное? Что пришлось спрашивать. Хотя имелись кое-какие опасения, что это может его доконать. Пришлось — потому что это моя работа.

Когда я вернулась и доложила, что серебряный тоже не прошел, Лесли беспечно объявила:

— Ладно, тогда мы найдем другой замок.

И от меня потребовалась уйма времени и все мои дипломатические способности, чтобы убедить ее, что другой замок нам не найти — не только потому, что времени совсем не осталось, но и потому, что слухи уже поползли…

На второй день…

Подъем посреди ночи и поездка в Оффали. Насколько легче была бы жизнь, если бы я могла ночевать там. Но — никаких шансов. Мама не согласится ни при каких обстоятельствах.

Куча дел — платье, цветы, музыка: размахом предстоящее мероприятие было сродни свадьбе. Вплоть до истерик. Прямо на объекте провели примерку платья с остроконечными рукавами, туфель с остроконечными носами и шляпы с остроконечным верхом. Лесли вертелась перед зеркалом и вдруг, в задумчивости приложив палец к губам, говорит:

— Чего-то не хватает.

— Выглядите фантастически! — закричала я, чувствуя, как предо мной разверзаются врата ада. — Всего хватает.

— Нет, не всего, — возразила она с выражением маленькой девочки, раскачиваясь на каблуках. Страшное дело, тем более что я видела, что она сама себе нравится. — Знаю! Шиньон! Хочу, чтобы с макушки до поясницы спускался каскад кудрей.

Мы с дизайн ершей испытали миг отчаяния. Потом та прокашлялась и осмелилась высказать опасение, что шляпу поверх этого «каскада кудрей» придется делать величиной с ведро. Лесли парировала, повернувшись ко мне с визгом:

— Все уладить! За что я вам плачу, спрашивается?

Мысленно я проговорила: «Не волнуйтесь, я поработаю над законами физики. Может быть, поговорю с симпатягой мистером Ньютоном».

Она вдруг тихонько рассмеялась и сказала:

— Вы меня ненавидите, Джемма, правда же? Считаете меня избалованной дрянью. Признайтесь, смелее!

Но я лишь округлила глаза и сказала:

— Ну, что вы, Лесли, не говорите глупостей. Это же моя работа. Если бы я воспринимала такие вещи близко к сердцу, я бы занималась другим делом.

На самом деле мне, конечно, хотелось завопить: «Да, да, я тебя ненавижу, да еще как! Жалею, что вообще взялась за это дело, чтоб тебе пусто было! А ты знай: никакие остроконечные рукава и шляпы не сравнятся с твоим остроконечным носом! Знаешь, как мы тебя все называем? Мотыга, вот как! Когда ты ко мне подлетаешь, у меня такое ощущение, будто в меня метнули томагавк. Вот так-то! И хотя я порой завидую, что у тебя такой заботливый отец, я ни за что не променяю свою жизнь на твою».

Но ничего этого я, конечно, не сказала. Я молодец. Если кто-то сломает ногу и ему потребуется для фиксации стальная пластина, он вполне может взять у меня кусочек хребта для этой цели.

Стресс усугублялся тем, что у меня теперь не было времени писать и появились признаки абстинентного синдрома. Я такое испытала, когда бросала курить. Все время думала только об одном и ходила злая как черт.

Может, это и называется «муки творчества»?

На третий день…

Подъем посреди ночи и поездка в Оффали. Приехал парикмахер — сооружать «каскад кудрей», а я стала следить, как драпируют стены розовым шелком — от потолка до пола, как вдруг раздался бас:

— Так вот та женщина, которая тратит все мои деньги!

Я повернулась. Бог мой, это же сам Денежный Мешок! Да еще и с супругой. Много-много денег и много-много транквилизаторов — недурственное сочетание!

Денежный Мешок был толстый и улыбчивый дядька — было видно, что он гордится своим дружелюбным и беззлобным нравом. Точнее — манерой себя держать. Он нагнал на меня страху, я сразу поняла: от всего его дружелюбия может вмиг не остаться и следа, и он призовет братков, чтобы те уволокли неугодную личность в какой-нибудь подвал, привязали к стулу и как следует проучили.

— Мистер Латтимор? Рада с вами познакомиться, — соврала я.

— А ну, скажите, этот ваш бизнес по устройству мероприятий — доходное дело? — спросил он. Бьюсь об заклад: доведись ему встретиться с британской королевой, он бы и ее спросил, доходное ли дело — быть монархом.

От ужаса у меня застучали зубы.

— Об этом лучше спрашивать не у меня.

— У кого тогда?

О господи!

— У этой четы? У Франчески с Франциском? — спросил он. — У злодейской парочки? Это они, что ли, всю прибыль грабастают?

Что мне было ответить?

— Да, мистер Латтимор.

— Что вы все: «мистер» да «мистер»? Не надо со мной церемонии разводить.

— Как скажете… Мешок.

Глаза миссис Латтимор вспыхнули огоньком, последовала небольшая, но пикантная пауза, после чего Мешок заговорил.

— Меня зовут, — зловеще-спокойным тоном объявил он, — Ларри.

На четвертый день…

Подъем посреди ночи и поездка в Оффали. Прибыла воздуходувка — для создания эффекта «волн» из ткани. Мебель тоже уже выехала, новая остроконечная шляпа размером с ведро уже сооружалась, мне на подмогу прибыли Андреа с Мозесом, и все как будто налаживалось, как вдруг Лесли осенило.

— Спальни выглядят чересчур обыденно! Надо их тоже украсить.

Я не двинулась с места и, глядя ей в глаза, сквозь зубы отчеканила:

— Вре-ме-ни-нет!

Она невозмутимо выдержала мой взгляд и тоже отчеканила:

— Най-ди-те-вре-мя! Я хочу, чтобы над кроватями висели эти пологи… Ну, как москитные сетки, только красивые. Серебряные.

— Телефон! — закричала я Андреа, уже на грани. — Хозяйничайте тут без меня, а я пока скуплю всю серебряную парчу в Ирландии.

Пришлось обзвонить все известные мне ателье: крупные, мелкие и даже портних-одиночек. Это было похоже на эвакуацию союзных войск в Дюнкерке.

На пятый день…

Подъем посреди ночи и поездка в Оффали. Привезли бокалы, но половина не пережила дальней дороги. Отчаянные попытки добыть еще. Это же не простые бокалы, а фужеры розового итальянского хрусталя. Но меня добили москитные сетки из серебряной парчи. Такой срочный заказ согласились принять лишь несколько портних-одиночек, и часть их мне пришлось строчить самой. Я просидела за машинкой всю ночь. Домой попасть не удалось — взамен я предложила маме прислать за ней машину и привезти ее в замок, обещая, что больше такого не повторится. Но она сказала, что одну ночь переживет и без меня.

На шестой день…

День празднества. Я не спала не знаю сколько, пальцы у меня исколоты, но пока все под контролем. «Приникнув ухом к земле и держа руку на пульсе» — это все про меня. Я исправно подмечала и устраняла все неполадки — включая двоих бритоголовых типов, на которых трещали по швам пиджаки. Охранники. Господи, до чего же страшные!

Я поймала Мозеса.

— Вон та парочка. Мы не могли бы найти охранников менее жуткого вида?

— Эти? Это же братья именинницы. — И он побежал встречать менестрелей с лютнями и выдавать им их лосины и туфли с загнутыми носами.

Остаток дня и ночи прошел в беспрерывной череде людей, которые подбегали ко мне со словами:

— Джемма, в передней кто-то упал в обморок.

— Джемма, у тебя есть презервативы?

— Джемма, Мешок хочет чаю, а Эванс-Блэк забаррикадировался у себя в комнате и не дает чайник.

— Джемма, менестрелей освистывают. Довольно жалкое зрелище!

— Джемма, ни у кого не осталось наркотиков.

— Джемма, братья Лесли подрались.

— Джемма, жена Мешка с кем-то трахается, но это не Мешок.

— Джемма, женский туалет засорился, а Эванс-Блэк не дает вантуз!

— Джемма, Эванс-Блэк собрался вызывать полицию.

А на седьмой день…

Она солгала матери, что снова едет в замок убираться, тогда как этим занимались Андреа с Мозесом. А сама поехала к Оуэну и объявила:

— Я хочу заняться с тобой сексом, но у меня нет сил. Можно я просто буду лежать, а ты сам все сделаешь?

— А-а, это что-то новое?

Это он зря: обычно в постели с Оуэном Джемма была очень изобретательна и энергична. Но он сделал, как она просила, после чего приготовил ей тост с сыром, и она лежала на диване и смотрела телевизор.

«Иззи продолжала потягивать вино и думать о приятном. Так она сидела и думала о приятном, как вдруг среди толпы заметила, что на нее в упор смотрит какой-то мужик и приветливо улыбается.

Не какой-нибудь похотливый старик с зачесом поперек лысины, а Парень С Нужной Делянки — ну, вы поняли:

симпатичный и в подходящей возрастной группе. Это было настолько для нее ново, что она чуть было не рассмеялась вслух: ее кадрили. В ирландском ночном клубе!

Он уже шел к ней. Так и знала!

Хотя… Она его знала. Только не могла вспомнить. Поразительно знакомая физиономия. Кто же, черт побери… Ну конечно, Уилл из аптеки. Собственной персоной. У нее в животе появилось странное ощущение теплоты, но, возможно, это было из-за вина.

— А кто же в лавке остался? — удивилась она.

— А кто остался с твоей мамой ? Он понимающе рассмеялся.

Потом кивнул на ее бокал и весело произнес:

— Иззи, я бы с удовольствием купил тебе выпить, но разве тебе сейчас можно? Ты же сидишь на лекарствах?

— Это не я, дурашка. Это моя мамуля. — Кажется, она набралась сильней, чем думала.

— Я знаю, — подмигнул он.

— Я знаю, что ты знаешь, — подмигнула она в ответ».

Определенно, Иззи к нему неравнодушна. Творились какие-то странные вещи: книга все дальше и дальше уходила от места, с которого началась. Изменились персонажи. Я и мои родители стали совсем другими — теперь мы были вполне самодостаточными личностями. Так вот что называется «магией творчества»! Но временами это, надо сказать, очень раздражает. У меня для Иззи был припасен прекрасный предприниматель, а она уперлась в своем увлечении аптекарем, что я совсем не планировала. Ишь ты, вздумала проявить самостоятельность. О, майн готт, што я сотфориль? (Таким я представляю себе доктора Франкенштейна.)

Надо признать, что каждый раз, как я писала что-то милое про Уилла, у меня возникало чувство, будто я изменила Оуэну. Что бы он сказал, если бы узнал, что не он, а парень из аптеки стал для меня прототипом героя-любовника? Да важно ли это? К тому моменту, как книга выйдет, мы с Оуэном уже давно расстанемся. На самом деле, каждый раз, как мы встречались, я чувствовала, что продолжения может и не последовать.

Тем временем чем больше я о нем писала в своей книге, тем отчетливее мне вырисовывался настоящий Джонни Рецепт. Это было как при проявке фотоснимка. Под белым халатом оказалась превосходная фигура. В пятницу я это заметила, ведь он был в нормальной одежде. В классной одежде, а не в уродливом белом халате.

Интересно, есть ли у него девушка, подумала я. Что он не женат, я знала — он как-то об этом обмолвился, когда мы плакались друг другу на свою разнесчастную жизнь. Но не было никаких признаков того, что и девушки тоже нет. С другой стороны — когда бы он стал с ней встречаться? Разве что это девушка из той породы, что готовы терпеливо ждать, пока поправится его брат и жизнь пойдет легче.

На следующей неделе после дня рождения Лесли Латтимор мне понадобилось за лекарством (противовоспалительное: мама каким-то образом умудрилась растянуть кисть; интересно, как? Слишком сильно жала на кнопки пульта?), и я впервые испытала неловкость при виде Джонни. Я шла от машины и видела, что он наблюдает за мной через витрину. И я, конечно, споткнулась.

— Привет, Джемма. — Он улыбался. Я — тоже. Что-то в нем было необыкновенно милое. Такие приятные манеры. При этом, заметьте, он выглядел совсем иначе, чем тогда в «Ренардсе» — там он был оживлен и даже нагловат. Синдром Золушки: я вдруг увидела, до чего он измучен. Ведь все то время, что мы знакомы, он работает по двадцать четыре часа в сутки шесть дней в неделю, и хотя он с посетителями всегда любезен, я видела, что он отнюдь не в лучшей форме. Если бы только ему не нужно было так много работать…

Я подала рецепт и спросила:

— Как твой брат?

— Он не скоро встанет на ноги. Послушай-ка, надеюсь, я не очень тогда расстроил твоего парня?

Я набрала в грудь воздуха.

— Он мне не парень.

— Хм-ммм. Да, конечно.

Не зная, как ему объяснить, какие странные отношения связывают нас с Оуэном, я игриво проговорила:

— Да, у меня есть такая привычка — целоваться с мужчинами, которые не являются моими ухажерами.

— Отлично. Значит, у меня тоже есть шанс. — Что скажете? Похож он на человека, у которого есть девушка?

— Ага, значит, быть моим парнем ты не хочешь? — Я рассчитывала, что выйдет классная шутка, вполне безобидная, но внезапно его, а затем и мои щеки залила густая краска. Онемев от смущения, мы стояли, обдавая друг друга жаром, у меня даже подмышки взмокли.

— Господи! — Я еще силилась спасти положение своим искрометным юмором. — Да на нас с тобой можно яичницу жарить.

Он, все такой же красный, засмеялся.

— Оба такие зубастые, а так покраснели.

Оставив позади вытянувшее из меня все соки торжество Лесли Латтимор, я наконец получила возможность продолжить свою книгу. Она продвигалась чудесно; я прикинула, что три четверти пути уже пройдено. На службе у меня появились новые задания, но все — намного легче, так что единственным, что отравляло мне существование, правда, очень сильно, оставалась мама. Я с самого начала подозревала, что она не одобрит моей книги, хотя сюжет, как я неустанно себя убеждала, был старым как мир. К тому же все персонажи я перекроила.

Охваченная паникой, я уже стала думать, как напечатаюсь под псевдонимом и найму вместо себя какую-нибудь актрису. Но тогда я не смогу позлорадствовать над Лили и показать Антону, какого я достигла успеха. Мне самой хотелось и славы, и признания. Чтобы глянцевые журналы фотографировали меня в моем роскошном доме. А люди чтоб говорили: «Вы и есть та самая Джемма Хоган?»

Я обратилась за советом к Сьюзан.

— Скажи маме правду, — сказала она. — Попытка не пытка.

Но она ошиблась.

Я объявила маме новость во время рекламной паузы.

— Мам?

— У?

— Я хочу написать книгу.

— Какую еще книгу?

— Роман.

— О чем? О Кромвеле?

— Нет…

— О еврейской девушке в предвоенной Германии?

— Послушай… Выключи, пожалуйста, на минуту телевизор. Я тебе все объясню.

ТО: Susan…inseattle@yahoo.com

FROM: Gemma 343@hotmail.com

SUBJECT:Сказаламаме

Дорогая Сьюзан.

Я последовала твоему совету и все ей сказала. Она назвала меня дрянью. Я не поверила своим ушам, и она, кажется, тоже. Она в жизни никого так не называла, самое ругательное в ее устах было «барыня» или «негодница». Даже Колетт не удостоилась того, чтобы называться «дрянью».

Но пока я пересказывала маме сюжет моей книги, у нее все ниже отвисала челюсть, а глаза все больше лезли на лоб. Лицо у нее было такое, как у человека, которому многое хочется сказать, но от шока и ужаса пропал голос, и в конце концов слова исторглись из самых глубин ее души.

— Ах… ты… маленькая… — Тут последовала долгая театральная пауза, в течение которой слово пробивалось по узким, неведомым ему коридорам, как подтанцовка на рок-концерте, затем пробилось наверх, выше, выше и выше к свету: — Дрянь!

Как будто она меня ударила. Тут я поняла, что и это тоже произошло. Она хлестнула меня ладонью по лицу. Задела при этом мне по уху обручальным кольцом — вышло действительно больно.

— Хочешь, чтобы весь мир знал, как меня унизили!

Я пробовала объяснить, что это не про нее и папу, по крайней мере теперь, когда я все поменяла, что эта история стара как мир. Но она схватила пачку листов, которые я для нее распечатала.

— Это оно? — прорычала она. (Представляешь мою маму рычащей?) Стала рвать надвое, но пачка оказалась толстой, она ее разделила и по-настоящему отвела душу. Буквально растерзала в клочья. Богом клянусь, она рычала, я даже испугалась, что она начнет кусаться. И съест все до последнего клочка.

— Вот тебе! — закричала она, когда все страницы до единой, разорванные в мелкую труху, закружили по комнате, как снег. — Вот тебе книжка!

У меня не хватило духу сказать ей, что в компьютере все осталось.

Ухо у меня до сих пор болит. Настоящие муки творчества.

Целую,

Джемма.

Отношения с мамой безвозвратно испортились. Я страдала от стыда и чувства вины. Но писать все равно продолжала. Если бы я ее по-настоящему любила, то, наверное, бросила бы книгу, разве нет? Однако — и можете считать меня эгоисткой — я сочла, что уже достаточно много принесла в жертву, да и внутренний голос твердил: «А как же я?»

Тем временем мама пришла в себя, вернулась в свое состояние учетверенной мнительности и теперь следила за каждым моим шагом. Что-то должно было произойти. И произошло.

Был обычный рабочий день, я носилась по дому, готовясь ехать на работу, и тут мама приперла меня к стенке.

— В котором часу тебя сегодня ждать?

— Поздно. В одиннадцать. У нас ужин в новом отеле на набережной. Я там собираюсь конференцию проводить.

— Зачем?

— Затем, — вздохнула я и натянула колготки, — что мне надо проверить качество их кухни и посмотреть, удобно ли там устраивать конференцию. Если не веришь, можешь поехать со мной.

— Я не говорю, что я тебе не верю, я просто не хочу, чтобы ты туда ходила.

— Ничего не получится, это моя работа. Выбирать не приходится.

— Но зачем тебе работать?

— Затем, что мне надо платить по закладной.

— Почему бы тебе не продать эту старую квартиру и не переехать сюда?

Вот оно. Оправдались мои самые худшие опасения. Хуже не бывает.

И тут что-то у меня внутри щелкнуло.

— Я тебе скажу почему. — Я говорила чересчур громко. — Ты не подумала, что отец может жениться на Колетт и переехать сюда? И мы тогда еще радоваться будем, что у нас есть моя квартира.

Я сразу же пожалела о своих словах. У нее аж губы побелели, я даже подумала, что сейчас произойдет еще один ложный сердечный приступ. Она стала хватать воздух и в промежутке между двумя вдохами выдавила:

— Такого не случится.

Она еще чаще стала хватать воздух, но потом, к моему величайшему изумлению, проговорила:

— Это может случиться. Прошло уже шесть месяцев, а он ни разу не ответил на мой звонок. Я ему больше неинтересна.

И знаете что? Уже через день, практически минута в минуту, пришло письмо от папиного адвоката с просьбой назначить встречу для обсуждения «окончательного варианта финансового урегулирования».

Я прочла письмо и передала маме. Она долго смотрела на меня, прежде чем заговорить.

— Это означает, что он собирается продать дом, в котором я живу?

— Не знаю, мам. — Я сильно нервничала, но врать не хотелось. — Может быть. А может, он оставит дом тебе, если ты не будешь выдвигать других претензий.

— Каких претензий?

— На его зарплату. Пенсию.

— А мне на что жить?

— Я о тебе позабочусь.

— Это не должно быть твоей заботой. — Она стала смотреть в окно, но вид у нее был не очень побитый. — Всю жизнь я вела его дом, — рассуждала она. — Была ему кухаркой, уборщицей, наложницей, матерью его ребенка. И я ни на что не имею права?

— Не знаю. Придется нам нанять адвоката. — Надо было сделать это сто лет назад, но я все надеялась, что до этого не дойдет.

Снова повисло молчание.

— В этой своей книге… в каком свете ты выставляешь отца?

— В дурном. — Правильный ответ.

— Тогда мне жаль, что я ее порвала.

— В каком смысле — жаль? — Очень, очень осторожно.

— Ты могла бы написать ее снова?

ТО: Susan…inseattle@yahoo.com

FROM: Gemma 343@hotmail.com

SUBJECT: Она сказала да!

Она говорит, ей хочется, чтобы все узнали, какой отец негодяй. Пусть ему будет стыдно. Говорит, все и так уже знают о ее плачевном положении, и она готова даже пойти на дневное ток-шоу и там во всеуслышание ославить отца. А еще знаешь что? Я закончила книгу! Я думала, еще много надо писать, но все вдруг само собой сложилось и подошло к концу. Я до шести утра ее дописывала. Конечно, концовка немного сказочная, в чужой книжке она бы у меня вызвала один смех, но, как всегда бывает в жизни, когда это пишешь ты — совсем другое дело.

Целую,

Джемма.

Я позвонила отцу узнать, что он подразумевает под «окончательным урегулированием». Вышло, как я и боялась: он собирается продать дом, а на вырученные деньги купить новый, чтобы жить там с Колетт и ее детьми. Мы с мамой наняли адвоката по семейным делам, Бреду Суини, и отправились на переговоры.

— Отец хочет продать дом. Он имеет на это право?

— Только с вашего согласия.

— Которого мы не дадим, — сказала мама.

Я была приятно удивлена, я всегда подозревала, что в таких случаях закон не на стороне женщины. Оказалось, что у нас все-таки есть защита…

Не так быстро. Бреда еще не закончила.

— Но после года раздельной жизни он может обратиться в суд с иском.

— Какого рода?

— О том, что у него на иждивении две семьи и что значительная часть его дохода уходит на содержание дома его бывшей семьи. Дальше обычно происходит следующее: судья выносит постановление о продаже дома с последующим дележом вырученных денег.

Я похолодела, а мама спросила — едва слышным шепотом:

— Означает ли это, что я останусь без жилья?

— У вас будут деньги на приобретение нового. Необязательно пятьдесят процентов суммы, это будет решать судья, но какие-то деньги у вас останутся.

— Но это же мой дом! Я прожила в нем тридцать пять лет. А сад? — Она была на грани истерики. И не только она. Дома в Ирландии стоят так дорого, что, даже получив пятьдесят процентов, мама не наскребет ни на что похожее, хотя бы отдаленно.

Час от часу не легче. Маме шестьдесят два года, это уже почти старость, и теперь ее хотят лишить дома, в котором она прожила больше половины жизни, и заставить начинать все заново за тридевять земель.

— Но папа будет оказывать ей финансовую помощь? — спросила я.

— Необязательно. По закону она может претендовать на столько, сколько нужно для обеспечения ей привычного уровня жизни, но без ущерба для него. — Бреда сделала бессильный жест. — Деньги ведь не рекой текут.

— У меня кончаются транквилизаторы, — сообщила мама, когда мы прибыли домой. — Я не могу без них. Тем более теперь, с такими-то новостями. Ты не съездишь в аптеку?

— А-а. Хорошо. — Я почувствовала, что предложение вызвало у меня странную реакцию. С Джонни я не виделась уже недели две, с того дня, как у нас произошел сеанс флирта — я просто заскочила по дороге домой и завела разговор намеками.

Почему мне не хочется его видеть? — спросила я себя. Ведь он милый. Потому, что я понимаю: то, что я делаю, — неправильно. Оуэн, как ни крути, мой парень, и флиртовать с Джонни — нечестно по отношению к нему. Если, конечно, я ничего не собираюсь менять: например, порвать с Оуэном и смело двинуть в аптеку, чтобы не только отоварить мамин рецепт, но и претендовать на большее. А хочу ли я этого?

Одно дело проводить время с Оуэном, предаваясь фантазиям насчет Антона. Но Джонни совсем не такой. Он настоящий. И он рядом.

И он ко мне неравнодушен.

Я знала, с ним у меня есть неплохие шансы, и, хотя от этой мысли у меня подводило живот (в хорошем смысле), мне все равно было боязно. Я не знала почему, но я точно знала: с Оуэном мне страшно не бывает.

ЖОЖО

«Книжные известия», 10 июня

ПРОДАНЫ ПРАВА НА ЭКРАНИЗАЦИЮ

«Семизначной цифрой (по слухам, полтора миллиона долларов) измеряется сумма, выплаченная кинокомпанией „Мирамакс“ за права на экранизацию романа начинающего писателя Натана Фрея „Любовь под паранджой“. Сделка стала результатом переговоров между представителем „Криэйтив Артисте Ассошиэйтс“ Брентом Модильяни и сотрудником литературного агентства „Липман Хейг“ Джимом Свитманом. Роман, представляемый литагентом той же фирмы Жожо Харви, выйдет в свет в издательстве „Саузерн Кросс“ весной будущего года.

Мисс Харви также представляет интересы Лили Райт, автора нашумевшего романа «Колдунья Мими», и Эймона Фаррела, выдвинутого на соискание премии «Уитбред» нынешнего года».

И ни слова о Миранде Ингланд, которая с января не покидает десятку бестселлеров. Ну да ладно, грех жаловаться. Ничто так не будит покупательский инстинкт, как хорошие новости. Было время обеда. Почти.

— Мэнни, я выйду. Вернусь не скоро.

— Пойдете выбирать новый лак для ногтей?

По своей нью-йоркской привычке Жожо никогда не оставляла без внимания ногти.

— Лак для ногтей, сумочку — не знаю что. Я сегодня в настроении.

Но это длилось недолго. Выйдя на залитую солнцем улицу, она сразу же подпала под обаяние голубого кожаного пиджачка, выставленного в витрине «Уистлз»; от вожделения у нее аж во рту пересохло.

Она вошла внутрь, отыскала пиджак в своем размере, подержала перед собой на вытянутых руках и погладила, как живое существо. Кожа была такая тонкая и мягкая, а сама вещь — такая красивая, что у Жожо внутри все сжалось. И к тому же дорогая, непрактичная и больше одного сезона не проживет; на следующий год над ней все станут смеяться. Ну и пусть!

Не входя в кабинку, она примерила пиджачок, нашла зеркало — и восторг мгновенно улетучился. Ее грудная клетка выглядела так, будто ее надули велосипедным насосом. Вид был просто неприличный. Марку, конечно, он бы понравился, но куда она сможет его надеть? У себя дома в гостиной? В спальне? На кухне?

Мысленно она уже его купила, принесла домой в большом пакете и два раза надела — один раз, чтобы произвести впечатление на сестер Уайатт. Но теперь она передумала. Слишком дорого для вещи, которую станешь носить только дома. Она пока не решила окончательно, но надо еще поразмышлять. «Интересно, — подумала она. — Кажется, взрослею». Если так, то это ее не обрадовало.

В конторе Мэнни сообщил:

— Вас искал лучезарный Свитман.

Она с тоской посмотрела на свой сандвич, потом решила, что Джим у нее много времени не отнимет. И побежала к нему.

— Что такое?

— У меня потрясающие новости. Входи. Садись.

— У меня ленч стынет. Потрясающие новости я могу выслушать и стоя.

— Тогда стой, упрямая кляча. Брент Модильяни хочет завязать с нами «отношения». С «Липман Хейгом».

Брент. Тот самый агент, который вел переговоры с «Мирамаксом».

— Если у нас появится свой человек в Лос-Анджелесе, чтобы представлять наши интересы, нам будет куда легче подсовывать свои книги на стол голливудским продюсерам. Тут и твоя заслуга есть. «Паранджа» пробудила в нем интерес. Открыла глаза на класс литературы, которую мы тут представляем.

— Уговорил, сажусь.

— На той неделе он приедет с напарником. Сводим их в какое-нибудь крутое место на ленч.

— Кто?

— Мы с тобой.

О Ричи Ганте — ни слова. Ура!

— Знаешь что? Миранда Ингланд для Голливуда идеально подходит. Эксцентричные комедии никогда не выходят из моды. А «Мими» просто создана для кино.

Джим посмеялся ее прожектерству.

— В последнее время ты стала затворницей, но сегодня тебе никуда не деться, пойдешь с нами праздновать.

Она задумалась. Вечер, в общем-то, свободен. Марк идет на школьный спектакль к дочери.

— Ладно.

— Ты от гипнотерапевта отказалась?

— Нет. Вообще-то, да. Мне нравится курить, я прирожденный курильщик. Хоть мы и вымирающее племя.

— Это уж точно, вымирающее.

— Отступники всегда самые рьяные. Вернувшись к себе, Жожо проверила почту. Сообщение было только одно, от Марка.

TO: Jojo.harvey@LIPMAN HAIG.co

FROM: Mark.avery@LIPMAN HAIG.co

SUBJECT: Вечером в понедельник?

. Могу записать? Извини меня за уик-энд. Как нарочно, золотая свадьба у родителей. И сегодня — как нарочно, школьный спектакль у дочери. Приятных тебе выходных без меня (только не слишком приятных!).

М хх

P.S. юлябтелюяб

Это произошло как-то внезапно, но в последние несколько месяцев они все больше времени проводили вместе. Воскресенье Марк по большей части проводил у нее, Шейна выманила-таки их на свой вожделенный бранч, а несколько раз они даже появлялись вдвоем на людях: на Пасху съездили на два дня в Бат, где насладились сексом на крахмальных простынях и бесцельно бродили по улицам, взявшись за руки, уверенные, что в такой дали от Лондона им опасаться некого. По прошествии двух дней Марк умчался домой, чтобы на неделю свозить семейство на горные лыжи в Австрию, и это вполне устроило Жожо. Целых сорок восемь часов он был в ее полном распоряжении, а теперь исполнял свой семейный долг, так что она даже не чувствовала угрызений.

— Ты уверен, что это хорошая идея — поехать кататься на лыжах? Твои ребята вечно себе что-то ломают. А кроме того, в Австрии, по-моему, сыр на каждом шагу?

— Ты ошиблась, сыр в Швейцарии. Ничего-то вы, американцы, про Европу не знаете.

— Ты глубоко заблуждаешься, — сказала она, игриво касаясь его ширинки носком сапога. — Я, например, знаю, что такое датская выпечка, шведский массаж и шпанская мушка. — Она посильней нажала ногой и стала мягко водить ею вверх-вниз. — А еще я все знаю про французский поцелуй, — поддразнила она.

— Неужели?

— Буквально все.

Они молча смотрели, как под напором снизу приподнялся ее сапог.

— Покажи, что ты знаешь, — попросил он.

— Не покажу. Сначала ты должен извиниться. Он извинился.

После той ночи, когда Марк, напившись с итальянцами, до утра пробыл у Жожо, он стал ночевать у нее примерно раз в неделю. Кэсси нисколько не возражала против его ночевок вне дома, и ее пассивность озадачивала Жожо.

— Что ты ей на уши вешаешь?

— Что веду переговоры с Калифорнией или что охмуряю каких-то издателей и не хочу будить ее, заявившись в подпитии в три часа, когда ей с утра на работу.

— И она верит?

— Судя по всему.. Просит только, чтобы я предупреждал ее не позже полуночи, чтобы она запиралась как следует.

— А где, она думает, ты спишь?

— В отеле.

— Ну, я бы на такое ни за что не купилась. Ни за что! Если бы мой муж, не меняя работы, стал вдруг ночевать не дома, я бы из него вышибла душу монтировкой и била бы до тех пор, пока не признается.

— Не все же такие, Жожо.

— Да уж. — Она вдруг поняла, что людям бывает слишком больно видеть то, что происходит у них под носом. Больно и обидно. Она не хотела причинять Кэсси боль. И никому другому.

Но что она могла сделать? Перестать видеться с Марком? Это невозможно.

ТО: Mark.avery@LIPMAN HAIG.co

FROM: Jojo.harvey@LIPMAN HAIG.co

SUBJECT: Приятных выходных?

Понедельник вечером меня устроит. Долго ждать, ну да ладно. Но ты мне объясни, каких таких приятных выходных ты мне желаешь? Никогда не прощу, как ты обошелся со мной в мой день рождения.

J J хх

P.S. тоже юлябтелюяб Месяцем ранее, как раз на выходные, Жожо исполнялось тридцать три года. Незадолго до этого Марк сказал:

— На твой день рождения я тебя увезу.

— Да? — Она вспыхнула от восторга. Не забыл! — А куда?

Он помолчал.

— В Лондон.

— В Лондон?!

Не дав Жожо открыть рот и послать его куда подальше, он протянул ей листок бумаги.

— Вот программа.

ПЛАН МЕРОПРИЯТИЙ

ПО СЛУЧАЮ ДНЯ РОЖДЕНИЯ ЖОЖО

Пятница, 15:30

Удираем с работы пораньше. По одному приезжаем в отель «Клэриджес» на Брук-стрит.

— «Клэриджес»! Всегда мечтала там остановиться. — В воображении Жожо эта гостиница рисовалась чем-то сугубо британским в стиле Агаты Кристи — чай со сливками, учтивые дворецкие, девушки из провинции, приехавшие на день со своими эксцентричными тетушками и бабушками, из той породы, что надевают украшения, когда идут в огород.

— Знаю, — сказал он.

Жожо так растрогалась, что едва не расплакалась, но решила сдержаться.

Пятница, 16:00

Испробуем удобства в номере люкс…

— Люкс! Я тебя обожаю.

… обращая особое внимание на кровать. После чего выходим на соседнюю Бонд-стрит и ищем Жожо подарок.

Она снова подняла глаза.

— Бонд-стрит слишком дорогая.

— Знаю.

Она смотрела на него с восхищением.

— Ну, что за мужчина!

Пятница, 19:00

Аперитив, потом ужин в ресторане, где для заказа столика пришлось пообещать шеф-повару издать его книгу.

Суббота, утро

Завтрак в номере, затем заплыв в бассейне, после чего опять поход на Бонд-стрит в поисках подарка для Жожо.

Вторая половина дня

— по усмотрению; как вариант — проверка кровати на прочность.

Суббота, 19:00

Коктейли, затем — ужин в другом, но столь же недоступном ресторане.

Воскресенье, утро

Завтрак в номере, еще один заплыв и окончательная проверка матраса.

12:00

Выписываемся из отеля и едем по домам.

Это был восхихительный уик-энд. В номере их ждали цветы и шампанское. Они около шестидесяти раз занимались сексом, даже в бассейне, когда остались там одни — Жожо вообще-то не хотела, сочтя это несколько вульгарным, но Марк успел довести ее до такой кондиции, что ей уже было все равно.

Он терпеливо ходил с ней от магазина к магазину, восхищался то одной сумочкой, то другой, хотя, она знала, все они были для него одинаковы, и покорно изучал вместе с нею, какого цвета строчка на одной и другой и насколько по-разному они смотрятся. Единственный момент, когда он немного сломался, был тогда, когда Жожо заметалась между двумя одинаковыми сумками от Прады — одна была на длинном ремне, а другая, точно такая же, — с двумя ручками; Марк тогда сказал, что купит ей обе.

— Я тебя разгадала, — рассмеялась Жожо. — Тебя опять беспокоит состояние мебели в нашем номере. Надо срочно вернуться и проверить.

Послеобеденный чай они пили в саду отеля, в субботу ели ленч в номере и запивали шампанским, и единственная за два дня тучка набежала, когда в «Тиффани» Марк подвел ее к витрине с кольцами.

— Может, выберешь себе? — предложил он.

— Не будь идиотом! — вдруг рассердилась она. Уж больно ей не хотелось, чтобы в эти дивные выходные ей напоминали о том, что он женат.

Вечером в ресторане, изучая меню, он взял ее за руку.

— Марк, — нахмурилась Жожо. — Увидят!

— Что ты хочешь сказать?

— Пока мы в Лондоне, надо соблюдать осторожность.

— «Осторожность в твоем исполнении может оказаться самой опасной штукой».

Она расхохоталась.

— «Власть Луны»? Николас Кейдж говорит это Шер? Правильно?

Марк вздохнул.

— Ты должна была подумать, что я это сам сочинил. Ты удивительная женщина, я других таких не встречал. Ты все, все знаешь.

ТО: Jojo.harvey@LIPMAN HAIG.co

FROM: Mark.avery@LIPMAN HAIG.co

SUBJECT: День рождения

Разве тебе не понравилось?

ТО: Mark.avery@LIPMAN HAIG.co

FROM: Jojo.harvey@LIPMAN HAIG.co

SUBJECT: Понравилось?

Да, даже слишком. Других таких выходных уже не будет.

Пятница, 18:30, ресторан «Наездник»

На торжество явилось много народа — в конце концов, платила-то фирма. Ричи Гант маячил по залу, силясь урвать себе кусок славы, но все внимание было обращено на Жожо с Джимом. Они и сидели-то рядом, как царь с царицей, и пили коктейли с водкой.

— Видишь, не так это и плохо, — сказал Джим. — Помнится, в прежние времена ты на коллективные пьянки чаще хаживала.

— Ты прав, — согласилась Жожо. Она раскраснелась и была совершенно счастлива. — У меня давно не было такого хорошего настроения. Это, наверное, от алкоголя, но кто бы возражал? А у тебя как дела, Джим? Как Аманда?

— Жожо, ты совсем отстала от жизни. Аманда меня уже больше месяца как выставила.

— Да? Прости. А новую девушку не завел?

— Пока нет. Провожу аудит.

Повисла странная пауза, и Жожо, повинуясь какому-то шестому чувству, сказала:

— Но ты не спросил, есть ли у меня парень. Еще одна неловкая пауза — и Джим сказал:

— Я сам знаю, что есть. Время остановилось.

— Я знаю про Марка.

В животе у Жожо екнуло, как если бы она ехала в лифте и тот резко остановился.

— Это он тебе сказал?

— Я сам догадался.

— А он подтвердил? И когда же?

— Сегодня.

Она разом протрезвела и разозлилась. На Марка. Он нарушил уговор. Не он один пострадает, если об их отношениях станет известно. Во всяком случае, это не поможет ей быстрее продвинуться в партнеры. Тут она вспомнила о тесных отношениях Джима с Ричи Гантом, и ее затошнило.

Марк должен был ее предупредить! Кто-то знает их тайну, а она об этом даже не догадывается — это ставит ее в крайне опасное положение.

— Не суди его строго, — сказал Джим. — Надо же ему с кем-то поделиться.

Даже позвонить Марку и наорать на него она не могла. Вот досада!

— Не волнуйся, — продолжал Джим. — Я не проболтаюсь.

Жожо не знала, можно ли ему верить. И насколько он вообще надежен. Она вдруг задергалась.

— Мне пора. — Она собрала свои вещи, куда-то позвонила и на такси отправилась к Бекки и Энди.

В машине на нее вдруг накатила такая злость, что она решила не дожидаться личной встречи, а послала ему сообщение: «Позвони мне».

Он почти тут же перезвонил.

— Что это за дела с Джимом Свитманом? — спросила она.

— Он и так знал.

— Нет, не знал. Ты передергиваешь, Марк. Может, он догадывался, но наверняка он знать не мог, пока ты ему не сказал. Понимаешь?

— Жожо, в прошлое воскресенье он меня видел возле твоего дома в половине десятого утра.

— Да? Каким образом?

— Он ехал мимо.

— Зачем?

— Он живет в Уэст-Хэмпстеде, недалеко от тебя. Меня поймали с поличным. Поверь мне, Жожо, как бы я ни старался, в этой ситуации мне нечем было отмазаться. В противном случае я бы, конечно, так и сделал.

Она не ответила. Они настолько рискованно себя вели, что разоблачение было неизбежным. Рано или поздно. Но почему, почему обязательно это должен быть кто-то с их работы?

— Джиму можно доверять, — сказал Марк.

— Надеюсь. — Но вина Марка этим не исчерпывалась. — Почему ты мне ничего не сказал?

— Я сказал. — Он был озадачен. — Послал тебе имейл. Сразу, как он от меня ушел.

— В котором часу?

— В четыре — полпятого.

Почту после обеда она не проверяла. Пребывая в праздничном, пятничном настроении, она решила не утруждать себя и прямиком поехала в паб. Это на нее не похоже. Тут она допустила оплошность.

— Ладно. — Марка можно простить, он чист. — Ты прощен.

— Ну, слава богу! А то уж подумал, ты мне сейчас огласишь мои права и разрешишь сделать один звонок.

— Права? Звонок? — Она рассмеялась. — Так легко ты бы не отделался.

— До чего мне жаль, что мы не увидимся в эти выходные.

— Ничего страшного. Завтра вечером Мейзи Уайатт — из знаменитых сестер Уайатт — устраивает пиршество по случаю своего тридцатилетия. Бал-маскарад. Так что мне будет чем развлечься.

— Напомни-ка мне, к которой из сестер ты неравнодушна?

— Магда. Но…

— …не в сексуальном плане, — в унисон закончили оба.

— Спасибо, что предупредила, — вдруг очень серьезно произнес Марк.

— А?

— Она отличный писатель, будет жалко ее потерять. Судя по всему, в комнату вошла Кэсси.

— До понедельника.

Она рассказала Бекки и Энди о том, что произошло.

— Раз на работе узнали, скоро об этом будут знать все, — сказала она.

— Но вы и так рисковали, — возразил Энди. — Даже сами нарывались! Почему не повести себя честно и не сказать его жене, пока кто-то не сделал это за вас?

Жожо набрала побольше воздуха.

— Объясню почему. Потому что нет ничего хуже, чем разрушить чужую семью. А тут не только жена, еще и дети, и все будут страдать. Как они это перенесут?

— Не знаю, — ответил Энди. — Но такое сплошь и рядом случается. Ну, скажем… часто.

— Это не для меня. Это все равно что выйти на тропу войны. Не верится даже, что я об этом рассуждаю. Почему у других все так легко получается? Иной мужик возненавидит жену, повесит на нее всех собак — что, мол, растолстела или в рот в жизни не возьмет, — только и делов. Почему у меня все так сложно? Почему мне все время стыдно?

— Тогда брось его. — Энди устал от этого разговора. Что с мужика взять?

— Мне стыдно, но не до такой степени. А от этого — еще более стыдно.

— Для меня это что-то слишком сложно.

— Если… или когда… или если… Если мы с Марком когда-то решим сделать наши отношения достоянием гласности, в любом случае придется вытерпеть массу гадости. Как ни крути.

— Но это все-таки произойдет? Да или нет? — Не дав ей ответить, Энди продолжал: — Ты меня разочаровала, Жожо. Вот все вы, женщины, такие: только говорите, а делаете мало. Одни разговоры! Возьми хоть Бекки с ее работой. Прости, лапуль, — повернулся он к Бекки. — Я знаю, ты это не нарочно. Но от тебя, Жожо, я ожидал большего. Докажи, что я не ошибался. Докажи, что у тебя слова не расходятся с делом. Должен же я во что-то верить.

— У них сегодня управляющего уволили, — пояснила Бекки.

— О'кей, — нервно сглотнула Жожо. — Это произойдет. Вопрос времени. Но как вспомню себя в возрасте Сэма… — Она помолчала, а когда заговорила вновь, голос у нее дрожал: — Как подумаю, что Софи с Сэмом лишатся отца…

Слезы ручьем хлынули по ее щекам, Жожо уронила голову на грудь, а Бекки и Энди обменивались недоуменными взглядами. Жожо плакать не полагалось.

Ночью, в постели, она решила быть честной с собой. Она ждет, когда боль от расставания с Марком пересилит ее переживания по поводу его разбитой семьи и детей, лишенных по ее милости отца. Но пока этот момент не настал.

Она любила Марка, но не давала себе волю. Она ни разу всерьез не сказала ему, что любит, и он частенько укорял ее: «Ты от меня что-то утаиваешь, Жожо».

Беда в том, что она боялась, что чувства захлестнут ее настолько, что она совершит что-то вразрез со своими принципами.

Но Энди был прав. Они с Марком слишком рискуют. Как будто ждут, что их застукают и тогда им не придется самим принимать решение.

А какая жизнь их ждет вдвоем? Где они поселятся? Наверное, придется продать квартиру? Но это бы ничего. Правда, тогда надо будет записаться в спортзал, сейчас-то ей лестница помогает держаться в форме. До определенной степени. Может быть, им придется купить дом в пригороде.

Но это ее больше не страшило. Я готова, поняла она вдруг. Почти. Они с Марком станут вместе ездить на работу, каждую ночь спать в одной постели, каждое утро вместе просыпаться, и не надо будет больше ни от кого скрываться.

И она не боится, что от этого Марк станет ей менее интересен. Бытует мнение, что роман — это только безумный секс, влечение не выдерживает столкновения с повседневной скучной рутиной, но с Марком ей никогда не бывает скучно. Помимо секса, который еще далеко не потерял своей притягательности, они еще много чем занимались вместе. Она готовила ужин, они читали журналы, разгадывали кроссворды, говорили о работе. Не хватало только мягких тапочек. Не далее как в прошлое воскресенье она смеялась:

— Марк, ты посмотри на нас: мы как старички-супруги.

— Это можно устроить.

— Не болтай!

Она вздохнула. Она причинит страдания другим, накличет позор на себя, и все это надо будет пережить. Хорошо еще, что она умеет делать то, чего делать не хочется, но уметь не означает получать удовольствие.

Суббота, вечер, фамильный особняк Уайаттов

Магда распахнула массивную деревянную дверь и что было сил закричала:

— Жожо Харви! Моя красавица! Марина, Мейзи! Скорее сюда! Жожо приехала!

Вокруг Жожо в ее допотопных черных леггинсах, с покачивающимися красными рожками и пристегнутым сзади красным хвостом возник целый рой блондинок, осыпавших ее своей любовью. Даже миссис Уайатт, — «Магнолия, очень приятно», — которая вполне могла сойти за четвертую сестру, была тут как тут:

— Вы настоящая секс-бомба!

— Какая хитроумная идея — явиться в облике беса, — похвалила Магда.

Вот вам подтверждение того, что некоторые люди заслуживают быть богатыми и красивыми, подумала Жожо. Наряды самих сестер были взяты напрокат — а может, и сшиты специально к случаю, — но они дружно восторгались ее гадкими рожками и хвостом так, будто в жизни не видели более великолепного костюма.

Мейзи была в роли Мэрилин Монро в белом платье на тонких лямочках, Марина — в светло-голубом костюме от Шанель с нашитыми на него чучелами малиновок, изображала Типпи Хедрен в хичкоковских «Птицах», а Магда явилась величественной королевой эльфов из «Властелина колец».

— Знаешь, Жожо, смешно, но мне никогда не нравились мои уши. Я их считала чересчур плоскими и острыми и даже хотела сделать пластическую операцию. Теперь вот радуюсь, что не сделала.

Магнолия согласилась.

— Я всегда говорила, никогда не нужно ни от чего отказываться — в конце концов все входит в моду.

Вокруг Жожо хлопотали воспитанные девочки — дочери брата Магды, Михаила. Одна приняла у нее из рук пальто, вторая — подарок и с серьезным видом сообщила, что отнесет его в «комнату для подарков», а третья преподнесла ей коктейль с шампанским.

Торжество было продумано до мелочей, как будто его устраивал профессионал, но все это было делом рук Магды. Она предусмотрела место для отдыха с мягким светом; обеденную зону со шведским столом и мягкими диванами; в большой комнате была установлена стереоаппаратура и барная стойка — это называлось комнатой «для проказ». Стоило вам одолеть половину бокала, как перед вами появлялся поднос с напитками; мягкое кресло оказывалось под вами ровно в тот момент, как в голове мелькала мысль, не приземлиться ли, а стоило вам усомниться в своей привлекательности (ведь больше никто не пришел в самодельном наряде!), как вас одаривали восхищенными взглядами красавцы-мужчины. Все, буквально все взяли себе костюмы напрокат. За первые пять минут Жожо повстречала гориллу, Гэндальфа, Розовую Пантеру, рыцаря в доспехах, юную даму в печали, еще одного Гэндальфа, монашку, Бэтмена, третьего Гэндальфа и двух Марий-Антуанетт, причем обе были мужчины. Даже Энди явился в костюме Супермена, а Бекки в облегающем черном трико и маске изображала Женщину-Кошку.

Потом Жожо увидела Шейну с Брэндоном и облегченно выдохнула. Шейна, тощая, как палка, в коричневом трико «под крокодила», явилась в облике Твигги, а Брэндон, в огромных бесформенных клочьях монтажной пены по всему костюму, представлял собой попкорн.

— Жожо, у нас для тебя есть замечательные кавалеры, просто замечательные, — сказала Магда. — Первый — в костюме Али-Бабы. Куча денег, и действительно милый парень. Лучше не придумаешь. Есть только одна загвоздка, но ты должна обещать, что она тебя не испугает. — Она сжала Жожо руку. — Ради меня, Жожо. Обещаешь?

Жожо, улыбаясь, дала слово. Магду она обожала.

— Никто ему не объяснил, как правильно наложить грим. Но он милейший человек, и, как я уже сказала, денег — куры не клюют. Идем, я тебя представлю.

Она утянула Жожо через весь зал и подвела к мужчине в розовых шелковых шароварах и красном кушаке.

— Жожо, познакомься, это Генри. Я уверена, вы друг другу понравитесь.

Жожо посмотрела на красавца, и от нее потребовалась вся ее воля, чтобы не расхохотаться вслух. Под оранжевым тюрбаном лицо Генри имело такой вид, будто его раскрашивали мастерицы индонезийского батика. Неумело насурьмленные глаза были не лучше.

Магда удалилась, а Генри прокашлялся (после коктейля с текилой) и сказал:

— Прошу меня извинить за мою полосатую физиономию. Я не знал, как правильно наложить этот крем, имитирующий загар, — и вот результат.

— Да ну что вы! Откуда вам это знать, вы же мужчина.

— Теперь, говорят, неделю сходить будет. Жожо сочувственно кивнула.

— На работу показаться стыдно.

— А вы кем работаете?

— Диктором.

Новый прилив смеха — но она опять сдержалась. Чуть не задохнулась, даже кулаки пришлось сжать.

— Новости с фондового рынка, не политические. Но все равно неудобно.

Жожо стала думать, как бы удрать, но Магда ее опередила и появилась с каким-то розовым кроликом.

— Генри, познакомься, это Афина, самая младшая из сестер Гермиона. Я знаю, на тебя можно положиться, позаботься о ней, пожалуйста, а Жожо я вынуждена украсть, как ни грустно прерывать вашу беседу.

Удалившись на приличное расстояние, она шепнула:

— Крем для имитации загара, да?

— Нет…

— Неважно, у нас еще масса симпатичных мужчин. Итак, с кем теперь будем знакомиться?

У Магды был особый дар: она умела к себе расположить.

— Видишь ли, Магда, мне не нужен кавалер, у меня уже есть. Правда, он женат.

— Боже, как здорово! — Она увидела, какое у Жожо лицо. — Не очень здорово, да? Иди сюда, посидим.

Естественно, как раз рядом оказалась кушетка, причем такого размера, что на ней в аккурат разместились Магда и Жожо. Откуда ни возьмись появилась одна из племянниц, Магда велела ей принести бутылку шампанского, которую они и распили, пока Жожо изливала душу.

— И ты думаешь, такой мужчина тебе нужен? — спросила Магда, когда Жожо закончила рассказ.

— Не знаю. Мне так кажется, но разве можно знать наверняка?

— Знаешь, как я определяю, нужен мне мужчина или нет? У него обязательно будет жуткая обувь. Такая, что на людях стыдно показаться. Даже если во всем остальном мужик в порядке — обувь все равно ужасная. Так я и определяю.

— Ах, если бы все было так просто. — Мало того, что проблем выше крыши, так они еще нарастают, как снежный ком, вдруг поняла она. Похоже, им с Марком уже не под силу хранить свои отношения в тайне. Марк уже признался Джиму Свитману. А теперь посмотрите на нее: хоть она и любит Магду, но, если честно, знает ее довольно поверхностно, а вот нате же, все выболтала.

На другой день Жожо стояла у дверей квартиры Бекки и Энди.

Энди открыл на звонок и долго смотрел на Жожо.

— Жожо! Ты уже встала? У тебя здоровье, как у слона. Мы тут едва живы.

— Я уехала, пока еще была в состоянии передвигаться. — Она прошла за ним в дом. — А где Бекки?

— Думаю, с унитазом общается.

— Ты слишком много говоришь! Ну, вот что, — она ткнула в Энди пальцем. — Ты мужчина, ты-то мне и нужен.

— Только не сегодня. Может, в другой раз? Сегодня я не в форме. Черт бы побрал этих Уайаттов.

— На той неделе у Марка день рождения. Что мне ему подарить? Что вам, мужчинам, нравится?

— Нетрадиционный секс с опасными женщинами. Подойдет?

— Это у него и так есть. Что-нибудь еще?

— Запонки?

— Нет, — неожиданно по-русски ответила Жожо.

— Наручники?

— Нет.

— Бумажник?

— Нет.

— Одежду.

— Нет. Все это не подходит — жена увидит. Она же не такая дура.

— В этом я не уверен, — сказал Энди. — Разве не она ест бутерброды с сыром, прекрасно зная, что от них у нее мигрень? Может, нарды?

— Нет.

— Книжку?

Энди пытался острить, но Жожо ухватилась.

— Вот это мысль! Какое-нибудь первое издание. Он обожает Стейнбека. Что, если раздобыть «Гроздья гнева» в первом издании?

В комнату вползла Бекки, с серым лицом и необычно тихая. Она тихонько забралась на кушетку и легла на спину.

— Меня только что стошнило.

— И что ты теперь хочешь? — спросила Жожо. — Медаль?

— Я просто делюсь. Но если ты купишь ему какое-нибудь первое издание, то не сможешь его подписать — жена увидит.

— Ты подслушивала! — возмутился Энди.

— Рвота на слух не влияет.

— Она спрашивала моего совета. Как мужчины. А книгу можно подписать, если он будет держать ее в офисе.

— Дети, перестаньте ссориться! На первом издании я все равно ничего писать не стану.

Бекки ткнула Энди ногой.

— Дай мне что-нибудь от боли.

— Надо сказать «пожалуйста».

— Пожалуйста. Ты только посмотри на меня! — повернулась она к Жожо. — Три часа дня, а я в пижаме. Голова раскалывается, в животе буря, беспричинный страх… Эти девчонки Уайатт знают, как народ развлечь!

— Вечер удался. Марина была так же хороша, как ее костюм.

— А Мейзи в своем белом платье?

— А Магнолия?

— Но Магда… — Они дружно застонали от восторга, а Энди с кухни подхватил, но Жожо традиционно перебила:

— Но — не в сексуальном плане. Энди вернулся с горстью таблеток.

— Между прочим, одних Гэндальфов было пять штук.

— Мне кажется, один был не Гэндальф, а Дамблдор, — уточнила Бекки. — Мужиков вообще была целая орава. Отличный вечер знакомств, особенно для одиноких девиц. — Она повернулась к Жожо. — Ну? Я знаю, ты не одинокая девица, но мужики-то этого не знали! И что? Подвернулся кто-нибудь?

— Можно сказать, да. Медленный танец с одним Гэндальфом, быстрый — с Матушкой-настоятельницей, а потом Освежитель воздуха пригласил меня на ужин.

— Освежитель воздуха? Какой?

— Ну, знаешь эти елочки, которые вешают на зеркало заднего вида?

— Этот? Я думала, он изображает новогоднюю елку. Симпатичный?

— Не разглядела толком. У него одна ветка прямо перед носом висела.

— А я видел, как ты танцуешь с Королем Канутом, — вставил Энди.

Жожо отрицательно покачала головой.

— Видел, видел! Это была ты. Я хоть и пьяный был, а помню, еще подумал, что вы — прекрасная пара.

— Да нет, это я в его рыбацких сетях запуталась. Мы не танцевали, а пытались выпутаться.

Понедельник, утро. Проверка почты

Одно письмо было помечено как личное, и почерк показался Жожо знакомым. Она вскрыла конверт и вынула листок.

— О нет!

«Дорогая Жожо.

Трудно об этом писать, но я решила не возвращаться на работу. Знаю, я обещала тебе, что вернусь. Тогда я так и думала, но я еще представить себе не могла, что так привяжусь к Стелле. Сейчас не могу и помыслить о том, чтобы изо дня в день оставлять ее на чьем-то попечении. Когда у тебя появится малыш, ты поймешь, о чем я говорю.

Я знаю, что Мэнни тебе прекрасно помогает, и надеюсь, мы останемся друзьями.

Нежно тебя любим,

Луиза и Стелла».

Луизу она обожала. Та была ее ближайшей помощницей, большой умницей, ее палочкой-выручалочкой. По крайней мере — пока не свихнулась на почве материнства. Да, хорошей новостью не назовешь. Жожо сразу направилась к Марку.

— Луиза не вернется.

— А-а…

— Ты знал?

— Догадывался. Такое случается.

— А ведь богом клялась, что вернется.

— Не сомневаюсь, в тот момент она и сама так думала.

— Да, мне тоже так кажется, — призналась Жожо.

— Дадим объявление или хочешь Мэнни оставить?

— Мэнни меня устроит, чего уж, он хорошо работает, — нехотя согласилась Жожо. — Просто Луиза мне была подругой. Она, например, знала про нас с тобой. А теперь мне и поговорить-то не с кем. Впрочем, если прижмет, можно рассчитывать на Джима Свитмана, — ехидно добавила она.

Марк ничего не ответил. Он выдержал паузу, и Жожо первой нарушила молчание.

— Послушай-ка, в пятницу ведь у тебя день рождения. — Она решила сменить тему. — Назначаю тебе свидание в восемь часов в моей постели, тебя ждет необыкновенный подарок.

Он снова сделал паузу. Дольше, чем следовало бы.

— Я не смогу, — с сожалением произнес он. — Кэсси что-то затевает.

Жожо взяла себя в руки.

— Все в порядке, Марк, она же твоя жена.

— Как насчет воскресенья?

— Конечно.

После этого она вернулась к себе и объявила Мэнни, что его берут на постоянную должность. От радости тот чуть не расплакался.

— Вы не пожалеете! — восклицал он.

— Я и сейчас не жалею. Давай-ка, соберись. Мне никто не звонил?

— Звонила Джемма Хоган. Спрашивала, не продали ли вы ее книгу.

Жожо округлила глаза. Джеммой Хоган звали ирландку, которая отправляла имейлы своей подруге с подробностями о том, как ее пожилой отец ушел из семьи. Когда Жожо получила эту стопку листов, они еще не были организованы в книгу, но уже были достаточно занятны, чтобы вызвать у нее кое-какой интерес.

Они встретились — и надо сказать, более странной встречи у Жожо не случалось за всю работу в этом бизнесе: к ней всегда приходили авторы, жаждавшие увидеть свой труд напечатанным. Но эта Джемма оказалась не такая, как все, и как только Жожо поняла, что предлагает свои услуги человеку, который не только еще ничего не написал, но и издаваться не хочет, она моментально закруглилась. Она решила, что на этом ее контакты с мисс Хоган можно считать исчерпанными, но спустя пару месяцев та позвонила и сказала, что все-таки пишет книгу, — и без малого через месяц прибыл готовый «продукт».

Он оказался из тех, что Жожо относила к разряду «Ну и что?». Такую книгу с аукциона не продашь, придется предлагать ее издательствам поочередно и тыкаться от одного к другому, пока кто-нибудь не клюнет.

Героиня повествования, Иззи, стоит в центре ничем не примечательной любовной истории, которая затем принимает неожиданный поворот. С первой страницы кажется очевидным, что она заведет роман с вдумчивым и мужественным Эмметом, словно сошедшим с киноэкрана; но она вдруг увлекается тихим симпатичным фармацевтом, у которого покупает успокоительные таблетки для мамули. Мамашина история и вовсе была малоудобоварима. Шестидесяти двух лет от роду, настолько скучная и пассивная, что даже водить не научилась, а к семьдесят пятой странице она уже. руководит собственным бизнесом (импортирует в Ирландию швейцарскую косметику — на пару со своим швейцарским красавчиком).

Все это была полная чушь. В реальной жизни на каждую брошенную жену, завоевывающую титул «Деловой женщины года», приходятся тысячи тех, кому, по понятным причинам, так и не удается оправиться от удара. Интересно, в какую категорию попадет Кэсси, подумала Жожо. Если — если — они с Марком когда-нибудь решатся… Она искренне надеялась, что у Кэсси все сложится по сценарию деловой женщины. Однако, при всех изъянах, книжка вышла смешная, и не исключено, что будет пользоваться спросом. Критика, конечно, ее даже не заметит; подобные книжки — «дамские», как их принято называть — профессионалы считают недостойными своего внимания. Периодически, чтобы другим неповадно было, какую-нибудь такую книжонку выуживают на свет божий и пишут на нее «рецензию» — составленную на самом деле еще до того, как книга прочитана, при этом желчь изливается на автора с омерзительным высокомерием, напоминающим издевательства ку-клукс-клана над связанными чернокожими подростками.

Если бы ее написал мужчина, все, конечно, выглядело бы иначе… Тут бы стали говорить о «мужественной нежности», о «бесстрашном проникновении во внутренний мир и обнаженных эмоциях». И женщины, обычно высмеивающие «дамские романы», стали бы с гордым видом читать их в общественных местах.

А это мысль… Что, если попробовать убедить Джемму Хоган издаться под мужским псевдонимом? Пусть это будет, скажем, Гэри Хоган. Но вряд ли. Подобно многим, Джемма Хоган наверняка жаждет видеть свою фотографию в журналах и имя — в газетных статьях.

Когда Жожо позвонила и сказала, что приняла решение представлять ее и ее книгу, Джемма явно обрадовалась.

— Вы даже не представляете себе, как я рада! Жаль, я сейчас на работе и громко говорить не могу, — призналась она. — Так она вам понравилась?

— Очень. — Во всяком случае, было забавно. — Кстати, название вы уже придумали?

— Конечно. Я разве не написала? «Папины грехи».

— О нет, это не пойдет.

— Простите?

— Это вы меня простите, но название надо изменить.

— Но оно же отражает суть?

— Это легкая любовная литература. Название должно быть легким и романтичным. «Папины грехи» звучит тяжеловесно и несколько нудновато. Сразу представляешь себе несчастную девушку, подвергшуюся насилию в семье. Может, назовем «Помутнение»? Что-нибудь в этом роде…

— Но это же никак не связано с содержанием.

— Джемма, выслушайте меня внимательно. С таким названием я книгу не продам. Придумайте другое.

После долгой паузы Джемма неуверенно произнесла:

— «Сбежавший отец».

— Не пойдет.

— Больше ничего на ум не приходит.

— Хорошо, пусть это будет рабочее название. Новое мы потом придумаем, а книгу я уже сейчас начну предлагать издателям.

— Вы можете не предлагать ее в разные места, меня бы вполне устроило то издательство, в котором вышла книжка Лили Райт, «Докин Эмери».

— Ого! — Для дебютантки эта Джемма неплохо знает издателей. Потом Жожо подумала, что мысль, в общем-то, неплохая. С женскими романами «Докин Эмери» управляется умело, пример тому и Лили Райт, и Миранда Ингланд, из которой они вообще звезду сделали.

Можно попробовать, только редактора выберем другого. Когда подруги издаются у одного и того же редактора, хорошего мало. Вам может показаться невероятным, но это может вылиться в жестокое соперничество. — Если, конечно, дело уже не в нем, а Жожо все больше начинала это подозревать. — Тогда вашей дружбе конец.

— Мы не совсем подруги. Просто… хорошо знакомы.

Но Жожо все равно решила не экспериментировать — не всегда клиент оказывается прав — и отослала рукопись редактору другого издательства. Та, однако, быстро перезвонила и сказала:

— Жожо, эта книга, что ты прислала, больше по части Тани Тил. Я ее ей перекинула.

Самое странное то, что немедленно после этого разговора позвонила Джемма и спросила, как продвигаются дела, а услышав, что книга находится у редактора, работающего с Лили Райт, сказала:

— Я так и знала. Иначе и быть не могло.

Ни в какую предопределенность Жожо не верила, но в данном случае это произвело на нее впечатление.

Впечатление длилось минут пять. Таня пролетела. Она сказала, что книга симпатичная и даже чем-то напоминает раннюю Миранду Ингланд, но в ней нет изюминки.

Черт, подумала Жожо. Без таких неприметных книжек, конечно, не обойтись, но больно уж много ради них потеть приходится. А вознаграждение будет мизерное.

Кого еще попробовать? Патрисию Эванс из «Пелхэма». Но Патрисия до сих пор злилась, что «Паранджа» досталась не ей. Неудивительно, что уже через два дня после отсылки ей рукописи Жожо получила письмо с вежливым отказом. Она была готова спорить, что Патрисия ее даже не прочла. Теперь книжка была на столе у Клэр Колтон из «Садерн Кросса». И хотя порадовать Джемму пока было нечем, Жожо ей все равно позвонила. Она придерживалась правила перезванивать всем своим авторам, независимо от того, насколько они ей интересны.

— Джемма, пока продать не удалось. Я предложила книгу еще в два издательства. А вообще издателей у нас еще много.

— А мы не можем еще раз обратиться к редактору Лили Райт?

— Это абсолютно исключено.

— Ладно. Я зато придумала новое название.

— И?

— «Предательство».

— Ну, это уж больно в духе Даниэлы Стил. Вообще-то… знаете что? Не мне, конечно, вам говорить, но лучше бы вам сейчас… как бы это сказать? — жить дальше, что ли. Судя по тем названиям, которые вы предлагаете для книги, вы еще не оправились от потрясения.

— Так и есть. — Почему-то это было сказано с гордостью.

— О'кей. Вам виднее. Как придумаете подходящее название — позвоните мне.

Четверг, утро

Два агента из Лос-Анджелеса, Брент и Тайлер, прибыли в «Липман Хейг» и ослепили своими улыбками всю приемную. Брент был блондин, Тайлер — брюнет, оба смуглые, загорелые и всеми порами излучающие калифорнийское обаяние. На обоих были летние брюки, рубашки поло, и, несмотря на разницу во времени, глаза у них сияли. И у обоих была подозрительно гладкая кожа.

Джим Свитман представил Жожо как человека, «открывшего» «Любовь под паранджой».

— Как мы вам все признательны! — пропел Брент, сама любезность.

— Да, если бы не вы, нас бы сейчас тут не было.

— И нам уже не терпится познакомиться с другими вашими авторами. О них рассказывают потряса-а-аю-щие вещи.

— Да, да, потряса-а-ающие!

— Без преувеличения.

Жожо не выдержала и рассмеялась.

По дороге в кабинет они столкнулись с Марком.

— Полюбуйся. Веду к себе шутов из Лос-Анджелеса, — сквозь зубы процедила она. — На их фоне мы все как из Царства мертвых.

Марк мельком взглянул на гостей.

— Бог ты мой! Единственные яркие пятна в нашем черно-белом мире.

— Как вымощенная желтым кирпичом дорога в начале «Волшебника страны Оз».

— Или ребенок в красном пальтишке в «Списке Шиндлера». Ладно, пошел знакомиться.

— Поосторожнее. Они тебя облепят со всех сторон, как тесный костюм.

— Скорее — как ветряночная сыпь, — тихонько уточнил Марк, когда десять минут спустя все собрались в переговорной.

Жожо смотрела, как слетаются ее коллеги. Пришел Дэн Суон — этот будто никогда не снимал своей мохнатой зеленой шляпы: рассчитывает выдвинуться в штатные эксцентрики, решила Жожо. Он сел рядом с ней и, как завороженный, стал смотреть на загорелых заокеанских гостей.

— Вроде на мужчин похожи, — негромко проговорил он. — Только уж больно сияют.

Затем пришел Джослин Форсайт — не пришел, а прошествовал в своем полосатом костюме, британец до мозга костей, с его академическим произношением.

Следом явились Лобелия Френч и Аврора Холл, которая, как всегда, смотрела сквозь Жожо; за ними — Достопочтенный Тарквин Вентворт, метнувший в ее сторону взгляд, исполненный неприкрытой ненависти. Неприятно, конечно, но чем она виновата, что больше их работает и приносит фирме деньги?

Впрочем, был человек, которого все ненавидели еще больше, — тут он как раз появился: Ричи Гант. Этот персонаж с каждым днем внушал коллегам все меньше и меньше симпатии. Сейчас, можно сказать, все четверо были едины в своей ненависти.

Ольга Фишер села напротив Жожо и внимательно посмотрела на Брента с Тайлером.

— Какая у них великолепная кожа, не находишь?

— Интересно, какой они косметикой пользуются?

«Ла Мер». Я их спросила. У меня для тебя есть кассета про бородавочников. Не самые милые существа, но занятные. Заброшу твоему мальчонке.

— Мэнни? Он теперь на постоянной ставке. Луиза решила не возвращаться.

— Будь я мамашей этого ангелочка, я бы, наверное, тоже не вернулась.

— Да ты что? — А еще называют Ольгу грозой мужчин.

— Да. Писатели, конечно, народ капризный, не хуже детей, но положительных эмоций от них куда меньше. А ты бы что, продолжала бы работать?

— Конечно!

— Это ты сейчас так говоришь.

— Да никаких сомнений!

Но Марк уже призывал собрание к тишине, и Жожо пришлось умолкнуть.

Совещание закруглили в двенадцать, а потом настал момент истины: Жожо с Джимом повели американцев в «Каприччо», и она все боялась, что Джим притащит на хвосте Ричи Ганта. Но этого не случилось, и, возвращаясь потом на работу, Жожо призналась, что давно так чудесно не проводила время. Брент с Тайлером были преисполнены такого энтузиазма, послушать — так права на экранизацию всех ее авторов уже проданы, и даже подыскиваются актеры. Насчет «Паранджи» они и вовсе призывали Жожо дать волю фантазии и назвать, кого она видит в качестве главных исполнителей. И даже кого хотела бы видеть режиссером.

— Я понимаю, они забегают вперед, — блаженно заявила она Джиму. — Но я действительно думаю, что мои книги пойдут на ура. — Она успела выпить три бокала шампанского.

— Ну, как? — спросил Мэнни. — Уже без десяти четыре. Стоило возвращаться-то? Надеюсь, все удачно прошло?

— Лучшие друзья. Прямо-таки не разлей вода. Так рассыпались — не хуже секса. Нет, даже лучше.

— Деньги тратить не пойдете?

— А ты как думал? Вечерний шопинг со всеми вытекающими. Высший класс!

Пятница, утро, первым делом

По электронной почте пришло письмо от Клэр Кол-тон из «Садерн Кросса». Она благодарила за рукопись Джеммы Хоган, но взять ее отказывалась. Как Жожо и предполагала, она в точности повторила оценку Тани Тил — книга забавная, но ничего особенного.

Ладно, подумала Жожо, конструктивно воспринимая критику. Кто следующий? Пожалуй, «Колдер». Однако надо было признать, что список потенциальных издателей не бесконечен; в результате череды укрупнений и поглощений в Лондоне осталось всего шесть крупных издательских домов. Внутри каждого существовали по несколько «дочек», но, получив отказ от одного редактора, книгу не переадресуешь в другое подразделение; иными словами, в каждом издательстве есть только один шанс, поэтому к выбору редактора надо подходить очень и очень тщательно. К кому из «Колдера» ей лучше обратиться? Только не к Францу Уайлдеру, «Редактору года», это уж точно. Ей уже слышался его демонический хохот над первыми же страницами «Папаши».

Эту книгу надо отдать в руки кого-то из новичков, но из тех, кто на подъеме. Жожо осенило: Харриет Эванс, молодая и амбициозная, недавно заявила о себе, приобретя для издательства подряд две знаковые книги. Почему она раньше о ней не подумала? Жожо взялась за телефон.

— Перешлите мне по электронной почте, — сказала Харриет.

После этого Жожо направилась к Мэнни похвалиться купленной накануне сумочкой. В тот момент, как она демонстрировала потайное отделение для сигарет, появился Ричи Гант. Раньше, чем увидела, Жожо ощутила его кожей — по спине поползло необъяснимое отвращение. И вот, пожалуйста, любимец публики собственной персоной: волосы, как всегда, чересчур прилизаны, костюм, как всегда, чересчур дешевый, а шея, как всегда, чересчур пятнистая.

Он помолчал, презрительно глянул ей через плечо, после чего, к недоумению Жожо, расхохотался ей в лицо.

— Веселишься сам с собой? — И ласково прибавила: — Бедняжка!

Но он расхохотался с новой силой, и у Жожо похолодело в груди. Она проводила его взглядом — он продолжал веселиться.

— Что-то случилось, — объявила она встревоженному Мэнни. — Узнай.

Тот поболтался минут пятнадцать возле ксерокса, после чего доложил:

— Вчера вечером они вместе пьянствовали.

— Кто?

— Брент, Таил ер, Джим и Ричи.

— А меня почему не взяли?

— Они ходили в стриптиз-клуб.

— Так почему меня-то не взяли?

— Постеснялись, наверное.

— Ну, я бы стесняться не стала.

— Зато они бы стали.

Стриптиз-клуб! Ах он мелкая тварь, Ричи Гант! Он снова это проделал: что такое ленч в «Каприччо» в сравнении с вечером в стриптиз-клубе, когда тебя поят и ублажают голыми девицами! Внутри у нее все бушевало: теперь вчерашний ленч воспринимался как снисходительный жест со стороны американцев, у которых уже был назначен куда более занимательный вечер. Они всю дорогу над ней просто посмеивались.

Жожо не была наивной девчонкой и понимала, что такие вещи случаются, но об издательском мире она была более высокого мнения. Она вспомнила, как торжествовала накануне, и вся сжалась. Джим Свитман должен был ей сказать, что вечером они идут развлекаться с Ричи Гантом, но он был из тех, кто считает, что гонец должен быть убит — сразу, как принесет хорошие новости.

Подлые мужчины, с негодованием подумала она. Никчемные уроды с мозгами и членом, неспособные одновременно включать в работу и то и другое.

Затем ее гнев обратился на женщин, которые снимают с себя одежду, помогая мужчинам завязать деловые отношения в ущерб другим женщинам. Как можно ждать от мужиков уважения к работающим женщинам, когда они платят другим, чтобы те раздевались? Конечно, после этого для них все бабы — игрушки!

Она всегда считала, что как специалисту ей доступен весь профессиональный арсенал. И заблуждалась. Она прекрасный агент, но установить деловые контакты, ублажая потенциальных партнеров стриптизом, ей не дано. Зато мужчинам все можно, причем такие приемчики только говорят в их пользу. Такую несправедливость Жожо восприняла как пощечину. Мужики с их членами — вот что правит миром. Жожо вдруг лишилась душевного равновесия. Она была в ярости и, что было для нее совсем не характерно, угнетена.

Сегодня она и без того была не в духе: был день рождения Марка, и она хотела, чтобы они провели этот день вместе. А теперь во второй половине дня заедет Кэсси и увезет его в отель с кроватями на четырех стойках, ужином из семи блюд и бассейном в римском стиле (она узнала в Интернете).

Пятница, вторая половина дня

День и впрямь выдался неудачный. Сразу после обеда позвонила Харриэт Эванс.

— Ну, как?

— Прошу прощения, но — нет.

— Но вы же не успели прочесть!

— Я прочла достаточно. Вообще-то, мне понравилось, я от души хохотала, но таких книг уж больно много. Мне очень жаль, Жожо.

Так. Следующий.

Пол Уайтингтон из «Тора». Мужчина, но знает толк в коммерческой беллетристике — в отличие от многих редакторов-мужчин Пол не считает чувство юмора чем-то зазорным.

Жожо позвонила, расхвалила «Папашу» как нечто сенсационное, и Пол пообещал прочесть за выходные.

— Мэнни! Посылай курьера!

На три тридцать к ней был назначен Эймон Фаррел, писатель и мерзкий тип. Он явился без пяти четыре, распространяя вокруг себя запах табака, фаст-фуда и туалетной воды «Пако Рабанна», отдающей мочой. Это все оттого, что он гений. Поскольку он числился среди «открытий» Жожо — уступая в этом качестве разве что Натану Фрею, — то пришлось его расцеловать. Порой начинаешь ненавидеть эту работу, подумала она с горечью.

Эймон уселся напротив. Одежда у него имела такой вид, будто его часа два возили связанным на заднем сиденье автомобиля — еще один знак его гениальности. Он целых сорок пять минут поносил всех других писателей на свете. Потом вдруг резко встал и объявил:

— Я пошел. Напьюсь.

— Я провожу до лифта.

На пути им попался Джим Свитман.

— Жожо, ты надолго?

«Хорошо вчера повеселились? Девки классные попались?» — хотела спросить она, но сдержалась.

— Нет, сразу назад.

— Зайди тогда ко мне.

— Кто это? — спросил Эймон. — Тот, что экранизацией занимается? Который продал барахло Натана Фрея в Голливуд? А мое он что же не проталкивает?

— Ваше барахло? Мы над этим работаем.

— Что??!

— Лифт здесь. — Она втолкнула его в кабину вместе со всеми его ароматами. — Берегите себя, Эймон. И не пропадайте!

Двери закрылись, отсекая от нее ошеломленного Фаррела. Какое облегчение! Сегодня Жожо оставила ее обычная манера ублажать авторов. С легким сердцем она повернула назад и тут увидела в конце коридора Марка с какой-то блондинкой. Писательница? Редактор? И тут Жожо догадалась: это Кэсси, и каждый нерв в ее теле дрогнул.

Кэсси изменилась с тех пор, как Жожо ее видела. Казалось, она стала выше, стройнее. В джинсах, белой блузке и — не может быть! О господи! Она в моем жакете! Жожо не верила своим глазам. Ей же за сорок, какого лешего она вырядилась в кожаный пиджак из «Уистлза»? Стильная штучка, которая через три месяца выйдет из моды! Даже я не решилась ее купить, а мне всего тридцать три.

Марк заметил ее, встревожился, и они обменялись долгими взглядами, от которых в коридоре стало светлее. Жожо хотелось развернуться и скрыться в лифте, но это выглядело бы слишком нарочито. Придется идти им навстречу. Коридор был как взлетная полоса, никуда не спрячешься, никаких ответвлений, чтобы скрыться, и шесть метров — это целая вечность. Кэсси шагала быстрее Марка, она громко говорила — словно выговаривала ему за что-то.

— Глупый ты! — расслышала Жожо. И потом смех. Поравнявшись, Жожо наклонила голову и буркнула:

— Здрасьте.

Но тут услышала голос Кэсси:

— Добрый день. Черт!

— Здравствуйте.

Марк и Жожо хотели продолжать движение, но Кэсси остановилась, и Марку пришлось представить их друг другу, что он и исполнил с энтузиазмом человека, идущего на электрический стул.

— Это Жожо Харви. Наш агент.

— Жожо Харви. — Кэсси обеими руками пожала ей руку, заглянула в лицо и воскликнула: — Какая красавица! — У нее были голубые глаза, по-настоящему голубые, и она была очень привлекательной женщиной. — А я Кэсси, многострадальная жена этого типа.

Черт!

Но Кэсси подмигнула, и Жожо поняла, что она шутит.

— Я вам как раз хотела письмо написать, Жожо. Черт!

— Правда?

— У вас такие замечательные авторы. Вы очень умная женщина.

Откуда она знает моих авторов?

— От «Мими» я просто в восторге! — воскликнула Кэсси. — Блестяще, настоящий шедевр. — В точности как считала сама Жожо. Черт! — И еще. Надеюсь, вы не рассердитесь, что Марк для меня утащил у вас один экземпляр Миранды Ингланд? Последний роман. Она великолепна, правда? Чистой воды эскапизм. — В точности так считала Жожо. Черт!

— Вы много читаете, — механическим голосом проговорила она, повергнутая в настоящий шок. Она ожидала увидеть пышные юбки, плоскостопые ноги в растоптанных мокасинах и смертельно скучную тетку, помешанную на чаепитиях и садоводстве.

— Я обожаю книги! — просияла Кэсси. — Лучше книг могут быть только бесплатные книги. — В точности так считала Жожо. Черт!

— Вам по-вез-ло, — проговорила она, как робот, — что у вас есть свя-зи в из-да-тель-ском ми-ре.

Кэсси нежно улыбнулась Марку.

— Он вообще мужчина полезный. — Она хихикнула. Так, словно подумала о других его применениях. Потом потянула его за галстук: — Идем же, именинник!

Она утащила Марка за собой. Тот, цвета свежезалитого цемента, смотрел на Жожо умоляющими глазами.

— Приятно было познакомиться, Жожо, — оглянулась Кэсси. И помахала даровым экземпляром Миранды Ингланд. — Спасибо за книгу!

Жожо смотрела, как они садятся в лифт, и ей вдруг захотелось крикнуть: «Марк, пожалуйста, не спи с ней!»

А вообще-то… Когда Марк в последний раз спал с Кэсси? Раньше ее это совсем не волновало. К жене она Марка до сих пор не ревновала. Ее ревность обычно распространялась на время, которое отнимала у него семья, но сейчас Жожо впервые подумала о Кэсси как о сопернице. До сих пор она испытывала к ней одну только жалость. Жалость и чувство вины.

«Он разговаривает с ней. Рассказывает о работе. Она много читает, она умна. Она понимает толк в пиджаках. И в мужчинах. Черт! Надо выйти на улицу. Без сигареты я умру».

Она забежала за сигаретами и зажигалкой, а когда проходила мимо кабинета Джима, тот окликнул:

— Жожо Харви! Ко мне!

Она ногой распахнула дверь, так что та стукнулась о шкаф, и тяжело прислонилась к косяку.

— Твой Эймон Фаррел воняет, как мусорный бак! — Тут Джим заметил, что она в каком-то странном состоянии. — Так-так. Познакомилась с Кэсси, да?

— И на ней был мой жакет. Я иду вниз перекурить. Скоро вернусь.

В лифте еще пахло Фаррелом. На улице Жожо полной грудью втянула никотин и присела, прислонившись спиной к стене здания, но тут увидела на той стороне Марка с Кэсси в машине. Они еще не отъехали. Жожо машинально шагнула назад, испугавшись, что ее увидят. Марк сидел на пассажирском месте, Кэсси была за рулем. С зажатой в губах сигаретой она подавала задом со стоянки, прищурясь сквозь табачный дым. «Она курит! Это по мне!»

Кэсси под острым углом вырулила на дорогу и чуть не столкнулась с другой машиной. Водитель, пожилой мужик, сердито гуднул, но Кэсси лишь вынула сигарету изо рта и послала ему воздушный поцелуй; Жожо видела, что она смеется. И они уехали.

Черт побери!

Она раздавила носком окурок и сейчас же раскурила следующую сигарету. Потом — еще одну. После этого пошла наверх к Джиму.

— Если ты хочешь со мной о чем-то поговорить, давай сделаем это в баре.

— Когда? Сейчас?

— Уже половина шестого. Можно сваливать.

— А где? В «Наезднике»?

— Все равно, главное — чтобы крепкое наливали.

Предложение, сформулированное Джимом, было не из сложных, но к третьему стакану водки с мартини Жожо уже с трудом держала нить разговора.

— …главное — заполучить нужных людей… Брент считает, если мы заманим режиссера или актрису с именем — половина успеха в кармане…

— О какой книге речь? О «Мими»?

— Нет. О первом романе Миранды Ингланд.

— Ах да, конечно, — хихикнула она.

— Жожо, радость моя, мне кажется, ты меня не слушаешь.

— Не слушаю, прости, — вздохнула она и залпом допила коктейль. — Пора следующий брать.

— Я принесу.

Когда он вернулся, Жожо оживилась.

— Джим, расскажи мне о Кэсси. Ты же ее знаешь? Только не ври!

— С чего бы я стал врать?

— С того, что ты хочешь, чтобы тебя все любили, и поэтому говоришь только то, что людям приятно слышать.

Улыбка моментально сошла с его лица, Джим поджал губы.

— Ого! — Жожо засмеялась. — Ему это не понравилось.

Джим на нее даже не смотрел. Он отвернулся и забарабанил пальцами по столу.

— Не жалеешь, что бросил курить? — Жожо подтолкнула ему свою пачку. — Можно тебя поискушать?

Он резко повернулся и взглянул ей в лицо.

— Нет, Жожо, меня искушать не надо.

Она уперлась в него взглядом. О чем это он?

— Ой! — Она вдруг протрезвела. — В чем дело?

Он не ответил, а лишь опустил глаза. Жожо дала себе успокоиться и заговорила снова:

— Джим, прости. Я малость перебрала, и вообще, настроение дрянь.

Теперь должен был извиниться Джим. Но он молчал.

— Я тебе место оставила.

— Какое место?

— Чтобы ты извинился.

— За что?

— Может, сам скажешь? За то, что считаешь, будто я телом пробиваю себе путь в партнеры.

— А это то, что ты делаешь? Забавно. Я-то думал, ты достаточно успешна в своем деле, чтобы обойтись без таких приемов.

Отлично! Сама все испортила.

— А еще за то, что выставил меня круглой идиоткой в глазах американцев.

— Как это?

— А так, что вы с Ричи Гантом водили их в стрип-клуб, а мне достался скучный ленч. Вот уж спасибо!

— Ленч был совсем не скучный, ленч прошел на ура. Они в тебя просто влюбились, и в твои книги тоже.

— А как же стриптиз?

— Каждому свое. Я просто изо всех сил стараюсь угодить каждому агенту, — с выражением сказал Джим, — это моя работа.

Джим никогда не был таким мрачным, обычно он — сама любезность, недаром Мэнни называл его Лучезарным. Они молча пили свои коктейли. Потом Джим снова забарабанил пальцами по столу, а Жожо глубоко затянулась.

Время шло. В паб входили новые люди, кто-то, наоборот, уходил, Жожо выкурила еще одну сигарету и затушила окурок в пепельнице. Прошло еще сколько-то минут, Жожо тронула Джима за рукав и сказала:

— Пошли, что ли?

Он убрал руку и ответил:

— О'кей. Но сначала давай кое-что проясним. Я не считаю, что ты телом пробиваешься в партнеры, ты блистательный агент. И для американцев ты не менее важна, чем Ричи Гант. Если не больше.

Джим снова улыбался, но Жожо он не убедил. Он делал сейчас то же, что и она, — притворялся, что все в порядке, как будто окружающие настолько тупы, чтобы это проглотить.

— Стало быть, ты хочешь, чтобы я рассказал тебе о Кэсси? Хорошо, скажу, как есть. — Снова улыбка. — Она очень миленькая, прямо красотка.

— Но мне показалось, она еще и умна.

— Очень. Марк любит сильных, умных женщин.

То, как Джим это сказал, ей не понравилось — будто у Марка был целый гарем подружек, и все — сильные и умные.

— Ты сказала, на ней был твой пиджак. Откуда она его взяла? Надеюсь, ты его не забыла у Марка в машине?

— Это был не совсем мой пиджак. Я просто видела такой в магазине и чуть не купила — а Кэсси, значит, купила. Да, я знаю, у нас с ней много общего. — Неожиданно для себя она спросила: — А про меня Кэсси знает?

Джим смотрел на нее бесстрастным взглядом.

— Понятия не имею.

Оба допили и знали, что больше не будут.

— Поймать тебе такси? — чересчур вежливо спросил Джим.

— Минутку, мне надо позвонить. — Она достала мобильник. — Бекки, ты дома? Можно я приеду?

Потом повернулась к Джиму:

— Я возьму такси до Уэст-Хэмпстеда. Ты ведь, кажется, в тех краях живешь? Я тебя подброшу.

Но он отказался. Он учтиво улыбался, но проявил твердость. В безобразном настроении — давно такого не было — Жожо прибыла к сестре. Там ей налили вина и дали высказаться.

— На редкость гадкий день. Я только что поругалась с Джимом Свитманом, причем, похоже, всерьез, и это может иметь самые печальные последствия, поскольку, если Джослин Форсайт в конце концов уйдет на пенсию и дело дойдет до выбора нового партнера, он может проголосовать против меня. Впрочем, судя по всему, Ричи Гант уже давно заручился его поддержкой, так что в этом смысле ничто не изменилось. Но хуже того и намного хуже — то, что я познакомилась с Кэсси Эвери и она, оказывается, просто прелесть. Бекки фыркнула.

— Да нет, правда! Она приветливая, веселая, и волосы у нее красивые. С ней я себя чувствовала, как с Магдой Уайатт. При других обстоятельствах я бы, наверное, ее полюбила. — Она повернулась к Энди и громко сказала: — Но не в сексуальном плане!

Потом продолжала, обращаясь к Бекки:

— Она назвала меня красавицей — точь-в-точь как Магда всегда говорит. А самое странное — на ней был голубой кожаный пиджак, который я себе чуть не купила.

Это известие изумило Бекки.

— Полагаю, ей все про тебя известно, — заявил Энди. — Она пустила за тобой слежку, а этот пиджак — сигнал тебе. Хорошо еще, кролика у тебя нет — нашла бы его с отрезанной головой у себя в постели.

— Ты слишком увлекаешься низкопробными триллерами, — проворчала Бекки. — И всегда говоришь ерунду. Но знаешь, Жожо, я думаю, она догадывается о твоем существовании. Судя по твоему рассказу, она устроила тебе представление. С этим пиджаком, например. И ты говоришь, волосы у нее красивые? И прическа как из парикмахерской?

— Да.

— Вот видишь?

— Да нет, все не так. С пиджаком, я думаю, вышло совпадение. Я вообще по чистой случайности ее встретила. И думаю, про меня она ничего не знает.

Я-то считал ее дурочкой, которая ест сандвичи с сыром, заведомо зная, что потом будет мигрень, — заметил Энди.

— Я тоже. Как все переменилось за какую-то неделю! Не далее как в прошлую пятницу я чувствовала себя такой виноватой, я не хотела, чтобы Марк от нее уходил — а сейчас я очень этого хочу, только боюсь, он никогда не решится.

— Решится. Он человек серьезный, — сказал Энди. — Я видел его тогда у Шейны. Он на тебя так смотрит — проглотить готов.

— Проглотить — пожалуй. А уйти ко мне от жены — нет. Ты же знаешь, он теперь то и дело у меня ночует, а она его ни о чем не спрашивает. Сначала я думала, она решила ничего не замечать. Потом мне стало казаться, она все замечает, но ей плевать. Что они живут каждый сам по себе, сохраняют брак ради детей и у нее, возможно, тоже кто-то есть. Но сегодня я на них посмотрела — не похоже, чтобы они жили каждый сам по себе. Знаешь, какой у них был вид?

— Какой?

— Как у счастливой семейной пары.

— Опа!

До сих пор Жожо отказывалась глубоко анализировать свою жизнь и этот роман. Теперь она была вынуждена это сделать. Неужели она такая же, как все бабы, что связываются с женатиками? Дура? Неужели Марк никогда не уйдет от жены?

— Так плохо мне не было со времен Доминика, когда он должен был принять решение. Я скорее порву с Марком, чем пройду через это еще раз.

— Но ты же его любишь, — возразила Бекки.

— Да, и поэтому не собираюсь ждать, пока он решит за нас обоих.

— Нет, не поэтому, — встрял Энди. — Ты просто хочешь его наказать. Ты оскорблена и хочешь отыграться на нем за то, что у него красивая жена. Но как же твоя работа? Если ты ему теперь дашь отставку, как это отразится на твоем продвижении? Тебе же придется уйти в другое агентство и начинать все с нуля.

От страха Жожо пробил холодный пот. До сих пор ситуация была у нее под контролем; но сейчас, после встречи с женой Марка, она почувствовала себя беспомощной, как сухой листок на ветру.

Сто лет назад Энди сказал, что опасно заводить роман с начальником. И оказался прав.

— Мне нехорошо. А вдруг он изначально выбрал меня лишь потому, что знал: я не заставлю его уходить из семьи? И зачем он рисовал мне ее как какую-то лахудру?

— А он о ней так говорил?

Жожо задумалась. Может, и нет. Вообще-то, Марк в первый же вечер за ужином сказал ей, что жена его прекрасно понимает. И даже — что время от времени они спят вместе. Жожо была в полной растерянности.

Потом она рассказала о том, что было дальше, и Бекки заключила:

— Хорошо хоть, она не сунула ему в рот свою сигарету и они не удалились, воркуя, как голубки.

— И еще ты малость выпила, — сказал Энди. — Когда выпьешь, все всегда кажется хуже, чем оно есть.

— Когда выпьешь, все всегда кажется лучше, кретин!

— Разве? А, нуда! Прости.

Суббота, утро

Принесли цветы. Как она их ненавидела!

Потом зазвонил телефон. Она посмотрела на определитель — Марк с сотового. Жожо сняла трубку и без обиняков спросила:

— Где Кэсси?

— А-а. В бассейн пошла.

— Как прошел ужин из семи блюд?

— Что??

— Как кровать со стойками?

— А?

— И бассейн в римском стиле. Послушай, перестань посылать мне цветы.

— Но я их посылаю затем, чтобы ты знала, что я тебя люблю, даже когда меня нет рядом, — обиделся Марк.

— Знаю, знаю. Но ставить их в вазу, поднимать с пола увядшие лепестки, запихивать все в помойное ведро, да еще пальцы все перепачкаешь… Знаешь что? Я лучше найду себе занятие поинтереснее. И вообще, я сыта по горло.

— Это из-за Кэсси.

— Наверное.

Повисло долгое молчание, после чего Марк произнес тяжелым, решительным голосом:

— Нам надо поговорить.

Ее пронзило предчувствие чего-то страшного. Потом он сказал:

— Это не могло продолжаться вечно. — От ужаса у Жожо помутилось в голове.

Она не была готова к тому, что все закончится так скоро.

— Скажи сейчас, Марк.

— Сейчас не могу. Скоро вернется Кэсси. Завтра увидимся.

Она повесила трубка. Дьявол! Целых двадцать четыре часа неизвестности.

Она сразу позвонила матери. Не для того, чтобы обсуждать свою личную жизнь, а просто чтобы кто-то вернул ее на землю.

— Как вы там?

— Хорошо. Маленький Лука с каждым днем все хорошеет.

Лукой звали годовалого племянника Жожо — сына Кевина и его жены Натали.

— Мне прислали фотографии. Ангелочек.

— Они записали его в модельное агентство.

— Отличная мысль.

— Ничего не отличная! Мужчине не на пользу быть красавчиком, а уж когда ему об этом говорят — только держись! Хорошо, что с твоим отцом такого не было.

— Это мы знаем.

— Из мужчины должна вырасти личность, — продолжала мама. — Но твоему отцу и это не удалось.

— Это мы тоже знаем.

Попрощавшись с мамой, она позвонила Бекки, и уже через час они с Энди были у нее.

— Представляю, как ты переживаешь, — предположила Бекки.

Жожо пожала плечами.

— Ты, как всегда, молодец.

— Беке, это же я. Я сильная. Сильнее многих других женщин.

— Да. — Бекки с Энди переглянулись: Жожо уже выпила полбутылки красного вина, в пепельнице дымилась сигарета, другая была зажата у нее между пальцами, на экране шел видеофильм про мангустов.

— Один положительный момент, — рассуждала Жожо. — Я по крайней мере не выложила все свои сбережения за «Гроздья гнева» в первом издании. Слишком дорого показалось — пришлось взять «Жемчужину».

— Не дари. Продай через Интернет, — посоветовала Бекки.

— Подари, — возразил Энди. — Ты должна быть с ним любезна — он как-никак твой босс.

— По-моему, карьера ее сейчас меньше всего заботит, — проворчала Бекки.

— Ты ее с собой-то не путай! — проворчал в ответ Энди.

На следующий день Марк приехал к Жожо в четверть второго. Он хотел ее обнять, но она отстранилась. Он прошел за ней в гостиную, и оба молча уселись на диван.

— Я люблю своих детей, — сказал он.

— Я знаю.

— Мне всегда было страшно их бросать. Я говорил тебе об этом с самого начала.

— Постоянно.

Я все ждал удобного момента. Думал, в конце учебного года — но это означает испортить им лето. Потом решил устроить им прощальный семейный отпуск, свозить в Италию, после чего объявить — но им предстоит новый учебный год, это очень неудачное время для таких переживаний. — Он поднял и опустил плечи. — Жожо, я понял, что подходящего времени никогда не будет. Никогда.

Сердце у нее в груди остановилось.

— Поэтому давай сделаем это сейчас, — продолжал он. — Сегодня.

— Что?

— Сегодня. Я скажу Кэсси сегодня. Сегодня я от нее уйду.

— Сегодня? Погоди, погоди, ты меня запутал. Я думала, ты меня решил бросить.

— Тебя? Бросить? — Он опешил. — Как тебе в голову могло прийти? Я же тебя люблю, Жожо.

— Ты же сам сказал: надо поговорить. И ты никогда не говорил, что Кэсси такая красавица.

— Но ты же ее раньше видела. Ты знала, как она выглядит.

— Мне она другой запомнилась.

— Это потому, что тогда тебе было неважно, как она выглядит.

Она согласилась.

— Но вы прекрасно ладите.

— Мы и с Джимом Свитманом прекрасно ладим. Это же не значит, что мы должны жить вместе.

Жожо закурила. Все перевернулось слишком стремительно. Она-то решила, что теряет его, и почти уже свыклась с этой мыслью, а дело вдруг приняло совершенно противоположный оборот. Он переезжает к ней. Прямо сегодня.

Сейчас, когда угроза утраты была позади, ей безумно захотелось близости — так, что страшно стало. Но сначала она хотела получить ответ на один вопрос.

— Ты с ней в эти выходные спал? Он рассмеялся.

— Нет.

— А почему? У вас же была кровать со стойками, ужин из семи блюд…

— Это все не имеет значения. Я ее не люблю, во всяком случае как женщину. Я люблю тебя.

— А когда ты с ней в последний раз спал?

Он опустил глаза, наморщил лоб, потом поднял голову.

— Правда не знаю.

— Не надо мне врать. Ты мне с самого начала говорил, что время от времени ты с ней спишь.

— Да, но с тех пор, как мы с тобой вместе, мне никто другой не был нужен.

Жожо заставила себя поверить. Он встал.

— Сейчас поеду домой и все ей скажу. Когда вернусь — не знаю.

— Погоди, погоди. Не спеши так. Может, не сегодня?

Марк взглянул с любопытством.

— А когда?

Она задумалась. Когда можно будет отнять у Сэма и Софи их папу? На той неделе? Через месяц? Когда? Отсрочка не может длиться вечно, нужна конкретная дата.

— Ладно, — наконец сказала она. — В августе устрой им семейный отпуск.

— Ты уверена?

— Уверена.

— Хорошо. Стало быть, в конце августа. А сейчас… мы можем пойти в постель?

Понедельник, утро

— На первой линии муж Миранды Ингланд, Джереми. Соединить или…

— Соединить! — Щелчок. — Здравствуйте, Джереми. Чему я обязана?

— Миранда беременна.

— Поздрав…

— За последнее время у нее было три выкидыша, и сейчас ее врач говорит, ей нужен полный покой. Никакой работы. Совсем. Так что следующая книга в срок сдана не будет. Предупредите издательство.

— Хорошо…

— До свидания.

— Подождите!

Но он уже положил трубку. Она тут же набрала их номер, но сработал автоответчик.

— Джереми, это Жожо. Нам надо обсудить…

Он схватил трубку.

— Обсуждать нечего! У нас будет ребенок, ей надо отдыхать, и книгу она станет писать не раньше, чем все благополучно завершится.

— Джереми, я понимаю, вы расстроены…

— Они ее совсем измотали. По книге в год да еще вся эта реклама. Чертовы журналюги… Им, видите ли, хочется знать, какого цвета у нее трусики. Неудивительно, что она не может выносить ребенка.

— Я понимаю, отлично все понимаю. Миранда очень, очень много работает.

— Я знаю, у нее контракт, но она готова выплатить неустойку. Есть более важные вещи в жизни.

Жожо закрыла глаза. Два года назад она выторговала Миранде шестизначный аванс. Самая большая ошибка, какую может совершить агент: добиться для автора такого аванса, что у него больше нет стимула работать.

— Когда должен родиться ребенок?

— В январе. Только не думайте, что она сразу засядет писать. Так и скажите им в издательстве: плевать она хотела на их книгу. И пусть не звонят и не пытаются нас переубедить. Мы своего решения не изменим, а кроме того, Миранде нельзя волноваться.

Он снова повесил трубку, на сей раз Жожо перезванивать не стала. Ей все было сказано четко и ясно. Что теперь? Лучше позвонить Тане Тил и сообщить, что ее дойная корова забастовала. Нелегкое дело.

Таня еще не пришла, и Жожо подробно все объяснила ее секретарше, не вдаваясь в деловую сторону вопроса.

Через десять минут Таня перезвонила.

— Слышала о наших чудесных новостях. Я попробовала ей позвонить, но у них там автоответчик.

«Так и будет, если Джереми дома», — подумала Жожо.

— Жожо, то, что Миранда беременна, — это прекрасно. Но мне в затылок дышит коммерческий директор. Сумеет она книгу сдать вовремя?

Жожо тщательно взвесила каждое свое слово.

— Конечно, Миранда с мужем могут и передумать, но, положа руку на сердце, лучше об этой книге забыть. Они горячо жаждут ребенка и, насколько я успела понять, намерены строго выполнять все предписания врача. Чтобы издать книгу в мае, ей надо было уже сейчас ее сдать, а она еще и половины не написала.

— А если она сядет за продолжение сразу, как родит? Если мы получим рукопись к концу февраля, то сможем ее подготовить в авральном режиме. Редактуру, верстку и вычитку можно провернуть максимум за пять недель. Еще три недели на типографию — и готово дело.

Надо будет запомнить этот график — пригодится, когда в другой раз издатели станут на нее наседать из-за авторских проволочек.

— Ни один человек не может писать, когда в доме младенец, — сказала Жожо. — Не получится, Таня.

Таня замолчала, потом наудачу спросила:

— Но у нее ведь контракт?

— Ее это не колышет. Джереми говорит, вы можете получить деньги назад.

Таня молчала. Жожо знала, о чем она думает: если Миранде нужны деньги, книгу она напишет; возможно, зря они ей выплатили такой большой аванс. Но она лишь произнесла:

— Бедная Миранда, не хватало ей только этих забот. Передай ей от меня самые лучшие пожелания, Жожо. Цветы мы, конечно, пошлем.

ТО: Jojo.harvey@LIPMAN HAIG.co

FROM: Mark.avery@LIPMAN HAIG.co

SUBJECT: Пообедаем вместе

Мне надо тебе кое-что сказать.

ТО: Mark.avery@LIPMAN HAIG.co

FROM: Jojo.harvey@ LIPMAN HAIG.co

SUBJECT: Re: Пообедаем вместе

Скажи сейчас. Особенно если это что-то плохое.

ТО: Jojo.harvey@LIPMAN HAIG.co

FROM: Mark.avery@LIPMAN HAIG.co

SUBJECT: Re: Пообедаем вместе

He плохое, но конфиденциальное. Комтон-стрит, «Антонио», 12:30.

ТО: Mark.avery@LIPMAN HAIG.co

FROM: Jojo.harvey® LIPMAN HAIG.co

SUBJECT: Re: Пообедаем вместе

«Антонио»? В последний раз, когда я была в этой забегаловке, я еще работала в баре, а Бекки тогда отравилась. Так что смотри…

Когда она приехала, Марк уже был там. Перед ним стояла большая фаянсовая чашка с водянистым капуччино.

— Славное местечко, — рассмеялась Жожо, протискиваясь по узкому проходу между тесно расставленными пластмассовыми столами и чуть не задевая бедрами чужие тарелки. — Получше не нашлось?

— Зато здесь нас никто не увидит.

— То же самое можно сказать о номере в «Рице». — Она втиснулась в узкую кабинку. — Что случилось?

— Джослин Форсайт уходит на пенсию. У нее перехватило дыхание.

— Ох ты! Когда?

— В ноябре. Официально объявят после того, как он сообщит своим клиентам, но я решил, тебе будет невредно знать заранее.

— Спасибо! — Она возбудилась, глаза заблестели. — Порой бывает очень кстати спать с управляющим партнером. Значит, «Липман Хейг» будет выбирать нового партнера?

— Да.

— И кого?

Он сокрушенно засмеялся.

— Жожо, ты переоцениваешь мои возможности. Это будут решать все партнеры.

— Стало быть, мне лучше быть с ними полюбезнее.

— И со мной — в первую очередь. — Он слегка раздвинул ей колени ногой. — Заказывать будем?

— Не знаю даже. Питаться здесь — это своего рода экстремальный спорт.

Он продвинул колено дальше вперед.

— Дальше, — тихонько попросила она.

— Что? Ах да! — Зрачки у него мгновенно почернели.

Марк еще на несколько сантиметров просунул колено, она немного спустилась на стуле, раздвинула ноги, и его колено уткнулось в нее.

— Вот! — тихо сказала она. — Пожалуй, мне тут нравится.

— Жожо! Господи, — жарко прошептал он. Он схватил ее за руку и стал смотреть на ее рот, потом — на грудь: соски ее набухли и стали заметны под лифчиком, блузкой и узким жакетом.

Он стал водить коленом вверх-вниз, Жожо взяла его пальцы в рот — и вдруг резко выпрямилась и бросила его руку, словно ожегшись; она интуитивно почувствовала, что надвигается нечто. Почувствовала раньше, чем осознала: Ричи Гант. И с кем бы вы думали? С Ольгой Фишер!

Все четверо изумленно переглянулись, это было похоже на сложный трюк по перекрестному метанию кинжалов. Все замерли в оцепенении.

«Черт, — подумала Жожо со странным ощущением предательства, — а я думала, Ольга на моей стороне».

— Здесь на удивление вкусная лазанья, — сказала Ольга ровным тоном. — Впрочем, мы, пожалуй, к китайцам сходим.

Они удалились, а Жожо с Марком уставились друг на друга.

— Сколько человек уже знают, что Форсайт уходит? — небрежно спросила Жожо.

— Предполагалось, что только я, но, судя по всему, старый дурак всем растрепал.

— Я думала, — в горле у нее встал ком, — что Ольга меня поддержит. Что она делает вдвоем с этим хлыщом?

— Может, у них роман.

Жожо засмеялась, хотя это было совсем не смешно. А потом ей вдруг все показалось очень потешным. Рафинированная Ольга вступает в интимную близость с парнишкой, которому впору рекламировать средство от прыщей. Вот это мысль!

— Ничего страшного, — улыбнулась она. — Ты, Дэн Суон да Джослин — у меня три верных голоса.

— И Джим.

— Не думаю.

— А я думаю. Правда! — уговаривал он. — Он считает тебя великолепным агентом. Как и эдинбургская команда.

— Неужели? Знаешь, а мне, пожалуй, стоило бы туда прокатиться. Посмотреть, как там Ник с Кэмом поживают.

— Отличная идея. Мне тоже давно уже нужно там побывать. Давай вдвоем съездим?

Жожо окончательно взбодрилась и сказала:

— Так о чем это мы?

Вернувшись в контору, она обнаружила на автоответчике запись Тани Тил.

«Мы провели совещание по поводу Миранды. Пытались понять, можно ли в принципе найти выход из положения». — Таня старалась говорить бодро, но в голосе слышалось волнение.

Жожо перезвонила, и Таня рассказала, какие идеи родились в головах ее коллег.

— Мы можем выделить ей секретаря на дом, чтобы записывал под диктовку. Миранде даже не придется подниматься с постели. Она будет лежать, а…

— Но стресс от этого не уменьшится.

— Но…

— Трудное в писательском деле не то, что надо сидеть, а то, что надо генерировать идеи.

— Но…

— Ну, издадите ее годом позже…

— Но мы прозеваем летний пик продаж. Мы рассчитывали серьезно прибавить…

— Таня! — остановила ее Жожо.

— Извини, — быстро проговорила та. — Извини, извини.

ТО: Jojo.harvey@LIPMAN HAIG.co

FROM: Mark.avery@LIPMAN HAIG.co

SUBJECT: Я тут подумал…

Может, нам следует повременить объявлять о своих отношениях, пока тебя не повысили. Я не хочу испортить тебе карьеру.

Мхх

Жожо в растерянности смотрела на экран. Неужели решил соскочить? Ноябрь — это так не скоро, целая вечность должна пройти. Струсил?

Она так этого испугалась, что даже сама удивилась.

Она направилась к Марку.

— Что происходит?

— В каком смысле?

Мы договорились на август, теперь ты хочешь отложить это до ноября. Если решил оттянуть расставание — можешь не трудиться. Я просто рассмеюсь тебе в лицо.

Марк недоуменно поднял глаза.

— Некоторые партнеры — Джослин Форсайт, Николас из шотландского отделения — имеют семьи. — Он говорил спокойно, даже холодно, но Жожо слишком хорошо его знала, чтобы понять: он зол. Когда Марк злился, он будто вырастал из своего костюма. — То, что мы с тобой разрушим мою семью, произведет на них негативное впечатление. Да и другим партнерам, думаю, это не понравится. Я не хочу, чтобы ты из-за меня потеряла голоса.

Жожо и сама об этом думала, это надо было признать.

— Я принял такое решение — вернее, предложил тебе, — только исходя из интересов твоей карьеры.

Она кивнула, немного оробев от его строгого голоса.

— Но Джим и так уже знает, — сказала она. — Ольга, скорее всего, тоже догадалась. А уж остальным наверняка доложил Ричи Гант.

— Может быть, но роман — это совсем не то, что бросить семью.

Она задумалась. Он прав. Лучше подождать. По сути, от августа до ноября рукой подать.

— Обычно я просила тебя отложить решающий день, — объяснила она.

— Я это заметил, — сухо произнес Марк.

— Ты очень терпеливый.

— Тебя я готов ждать вечно. — И добавил: — Хотя мне бы этого не хотелось.

— Пусть будет ноябрь. Когда именно? Как пройдет голосование?

— Давай дождемся, пока его не объявят официально.

Вторник, утро

Первое сообщение, которое она прочла в своей электронной почте, было от Пола Уайтингтона, он отказывался взять книгу Джеммы Хоган. Оставался только «Нокстон-Хауз», потом придется толкаться к независимым издателям. На этом этапе уже было ясно: она вообще может не продать эту книгу, а если и продаст, то аванс будет мизерный — какая-нибудь тыщонка.

— Следующего редактора выбирайте особенно тщательно, мисс Харви, — сказал Мэнни. — Он может оказаться последним.

Она остановилась на Надин Штайдль и сделала все, чтобы ее голос звучал бодро и уверенно.

— Надин, у меня для тебя маленький шедевр. — Она воспользовалась выражением Кэсси — оно ей понравилось.

Но образного выражения оказалось недостаточно, и утром в четверг Надин позвонила и отказалась.

Четверг, вторая половина дня

— Таня Тил на первой линии.

— Чтоб меня черти съели!

— Об этом я не прошу. Так как?

— Ладно.

Щелчок, и в трубке раздался взволнованный голос.

— Жожо, из-за Миранды у нас летит летний график.

Все о том же!

— Нам нужен какой-нибудь дамский ширпотреб, чтобы заткнуть майскую дыру. А у нас ничего в запасе нет.

— Но у тебя же столько авторов!

— Я все пересмотрела, и получается, что все книги, которые у нас намечены на следующий год, привязаны к каким-то датам либо будут сданы позже.

«Что ты от меня-то хочешь? — устало подумала Жожо. — Чтобы я сама написала?»

— Я тут вспомнила о той ирландской штучке, что ты мне присылала, — сказала Таня. — Она бы подошла.

Речь шла о книге Джеммы Хоган.

— Считай, тебе повезло. Она еще свободна — пока. У меня тут два издательства за нее дерутся…

— Сколько? — перебила Таня. — Десять тысяч?

— М-мм…

— Двадцать? Тогда тридцать.

Жожо молчала. Что говорить? Таня сама за нее все скажет.

— Тридцать пять?

— Сто за две. Таня прошептала:

— Господи! — Потом деловым голосом спросила: — А есть и вторая книга?

— А как же! — Этого она не знала, но почему бы ей не быть?

— Шестьдесят за одну, — сказала Таня. — Это мое последнее слово, Жожо. Мне новый автор не нужен, у меня своих выше головы, мне нужно только заткнуть дырку.

Результат был не самый лучший. Контракт на две книги всегда предпочтительнее, ибо означает, что издательство будет принимать участие в судьбе писателя.

Но лучше такой контракт, чем никакого. И шестьдесят тысяч лучше, чем одна. Кто знает, если книжка пойдет, она сумеет выторговать для второй гораздо больше.

— Ладно. Забирай своего «Папашу».

Жожо почувствовала, как Таня поморщилась.

— Название придется изменить.

После этого Жожо позвонила Джемме и обрадовала ее сообщением, что книжка попала к тому же редактору, что ведет Лили Райт.

— Спасибо, что еще раз к ней обратились. Я знала, вы сумеете ее убедить.

«Ох уж эти авторы, — подумала Жожо. — Ничего-то они не понимают». Потом она сообщила Джемме о гонораре.

— Шестьдесят тысяч? Шестьдесят тысяч! О господи! Отлично! Замечательно! Фантастика!

И впрямь фантастика. Она не стала говорить Джемме, что той уготована роль затычки от литературы. Может, все как раз выйдет удачно.

ЛИЛИ

«Книжные известия», 5 августа

ПОСЛЕДНИЕ СДЕЛКИ

«Издательство „Докин Эмери“ в лице редактора Тани Тил приобрело права на издание книги „В погоне за радугой“, дебютного романа ирландской писательницы Джеммы Хоган. Агентом мисс Хоган выступает Жожо Харви из „Липман Хейга“, которой, как сообщают, удалось заключить с издательством сделку на 60 тысяч фунтов. Характеризуемая как нечто среднее между романами Миранды Ингланд и Брайди О'Коннор, книга должна выйти из печати в мягкой обложке в мае будущего года».

Я просматривала «Книжные известия» в надежде найти для себя повод не писать, как вдруг со страницы спрыгнули слова «Джемма» и «Хоган», дождались моего внимания и с силой ударили меня в солнечное сплетение, Я ухватилась за лист и внимательно прочла заметку, потом перечитала еще раз. Шок захлестнул мое сознание. Джемма. Книга. Мой агент. Мой редактор. Огромные деньги.

Охваченная ужасом, я впилась взглядом в черные буквы, пока не защипало глаза. В Ирландии, конечно, не одна Джемма Хоган, не такое это редкое сочетание, но я уже знала: это моя Джемма. Она нередко поговаривала о том, чтобы написать книгу, а то, что у нас с ней оказались общие агент и редактор, никак нельзя считать совпадением. Но как, хотела бы я знать, ей это удалось? Книгу издать не так-то просто, не говоря уже о том, чтобы найти себе агента и редактора по своему выбору. Наверное, она овладела приемами колдовства. Я зарылась лицом в ладони; это был мне сигнал — как голова лошади на постели в «Крестном отце».

У меня развита интуиция, я даже предсказывать могу, и сейчас я сразу поняла: мне брошен вызов. Я была готова к мести со стороны Джеммы, но сейчас, по прошествии времени, начала успокаиваться и думать, что она это пережила, ее жизнь продолжается и она, быть может, даже молча меня простила. Но я ошиблась: все это время она готовилась к мщению. Я еще не знала, каким образом она собирается сломать мне жизнь, я не представляла себе конкретных деталей этой мести, но я знала, что это начало конца.

Я уже видела, как рушится вся моя жизнь. Джемма меня ненавидит. Теперь она расскажет всему миру, что я с ней сделала, и все от меня отвернутся.

А деньги! Шестьдесят тысяч! Не какие-то жалкие четыре, которые я когда-то получила в качестве аванса. Наверное, она написала потрясающую книгу. Мою карьеру можно считать конченой, она легко затмит меня своим дорогостоящим шедевром.

Я взяла телефонную трубку, дрожащими губами сдула с нее пыль и набрала номер Антона.

— Джемма написала книгу.

— Джемма Хоган?

— И это еще не все. Угадай, кто ее агент? Жожо. А кто ее редактор? Таня.

— Да нет, не может быть.

— Еще как может. В «Книжных известиях» написали.

Молчание. Потом Антон наконец произнес:

— Черт! Она посылает нам предостережение. Это как конская голова в «Крестном отце».

— И я так подумала.

— Позвони Жожо, узнай, что и как. Но книга наверняка про нас, как думаешь?

— Конечно. А самое худшее, — от зависти я чуть не лишилась дара речи, — она получила гигантский аванс.

— Сколько?

— Ты не поверишь.

— Сколько?

— Шестьдесят тысяч.

Антон надолго умолк, потом послышался тихий стон.

— Что такое? — испугалась я.

— Я выбрал не ту девушку!

— Ха-ха-ха! — рассердилась я.

Я позвонила Жожо. Хотя мне отчаянно не терпелось узнать, о чем книга Джеммы, я усилием воли заставила себя соблюсти приличия и сначала поздоровалась, после чего, по возможности небрежно, произнесла:

— Хм-мм… Я тут прочла в «Книжных известиях», что у вас новый автор, некто Джемма Хоган. Любопытно, это не…

— Да, это ваша знакомая, — подтвердила Жожо.

Черт. Черт, черт, черт, черт. ЧЕРТ!

— Это точно? Живет в Дублине, работает в пиар-агентстве, волосы как у Лайзы Миннелли?

— Да, это она.

Только бы не заплакать!

— А кстати, — сказала Жожо, — она вам просила передать привет. Сто лет назад. Извините, что забыла.

— Она… она мне что-то передала?

— Только привет.

Меня захлестнул ужас. Все надежды на совпадение улетучились. Джемма сделала это осознанно. Это был намеренный, рассчитанный удар.

— Жожо, можно вас спросить… если вы не против и если это не нарушает конфиденциальности… О чем ее книга?

— О том, как ее отец ушел от матери.

— А лучшая подруга увела у нее парня?

— Нет, только о родителях. Смешная! Я вам пришлю экземпляр, как только корректура будет.

— Спасибо, — едва слышно ответила я и положила трубку.

Жожо мне соврала. Джемма, наверное, уже завербовала ее в свои союзники.

Эма убежала с бродячей шайкой. У Антона в левой ноге сухая гниль, а я проиграла родную мать в карты.

Я заставила себя сосредоточиться на всем ужасе этого сценария. Даже лоб наморщила, так старалась. На какой-то миг мне удалось наглядно себе представить, как противно жить под одной крышей с мужчиной, страдающим сухой гнилью. Потом я мысленно себя Ущипнула и сказала:

— Дурочка! Это все не взаправду.

Обычно такое упражнение помогает мне начать радоваться тому, что у меня есть. Но сегодня был иной случай.

Позвонил Антон.

— Они так и не объявились?

«Они». Строители. Наша навязчивая идея и на данный момент — фокус всей нашей жизни.

Несмотря на все усилия лучших английских банков, мы все же купили кирпичный дом своей мечты и в конце июня переехали. Мы были на седьмом небе от счастья. Я даже думала, что от этого счастья можно и умереть, и целую неделю только и делала, что выискивала в Интернете кованые кровати.

Еще до переезда мы подписали контракт со строительной фирмой — необходимо было устранить все препятствия к сделке в виде сухой гнили. Мы еще не успели толком распаковать вещи, как на нас свалилась целая армия рабочих-ирландцев, поразительно похожих на Дурачка Пэдди.

Эти молодчики достали молотки и с усердием принялись за слом — они срывали со стен штукатурку, крушили кирпичи, снесли половину фасада; и единственное, что теперь удерживало дом от обрушения, были строительные леса.

Без малого неделю они крушили и валили, и ровно в тот момент, как пора было приступать к возведению дома заново, выяснилось, что сухая гниль распространилась намного дальше, чем все думали. Знающие люди, имеющие опыт жилищного строительства, мне потом говорили, что такое случается сплошь и рядом. Однако я отнесла это на свой счет, памятуя о том, что наше семейство входит в разряд «двадцать два несчастья» — например, в ресторане нам всегда достается столик на хромых ногах.

А смета? С учетом открывшихся обстоятельств первоначальная сумма в одночасье удвоилась. И снова это была хрестоматийная ситуация, но я и ее отнесла на свой счет.

Пробормотав что-то насчет новых перемычек, для которых нужны швеллеры — знать бы еще, что это такое, — и невозможности продолжать работу до их прибытия, молодые люди — как мне сказали, тоже в соответствии с установившейся традицией — вмиг испарились. Я опять приняла это на свой счет.

Две недели мы их вообще не видели. Однако не забыли. Мы с Антоном, Эмой и Зулемой — о ней я еще расскажу — жили на свалке. Красивый старинный деревянный пол был истоптан грязными сапогами, я то и дело натыкалась на газеты в самых неподходящих местах (например, под подушкой у Эмы — кто их туда запихнул?), под ногами хрустел рассыпанный сахарный песок; часто слышишь, что строители пьют слишком много чая — я была не против чая, но против злосчастного сахара, с которым его пьют.

Каждую ночь я готовилась к тому, что кто-то взберется по лесам, проникнет в дом через одну из многочисленных пробоин в стене и ограбит нас. Впрочем, грабитель ушел бы разочарованным — самое ценное, что у нас было, это Эма.

По всему дому валялись инструменты, и Эме особенно полюбился огромный гаечный ключ. Она так к нему привязалась, что норовила взять с собой в постель. Другие дети отказываются уснуть без плюшевого зайки или любимого одеяла; мой ребенок жить не мог без гаечного ключа длиной с ее мягкую, пухлую ручонку. (Она назвала его Джесси — в честь моей сестры, которая в июне ненадолго приезжала домой из Аргентины, где теперь жила со своим парнем, Джулианом. Эма была от нее без ума.)

Но хуже всех навалившихся на нас невзгод была вездесущая пыль. Она забивалась под ногти, в постельное белье, в глаза — мы жили в условиях постоянной песчаной бури. Процедура нанесения крема на лицо превратилась для меня в подобие пилинга, а от идеи убраться в доме я давно отказалась за полной бесполезностью.

Все это было невероятно грустно, особенно для меня, ведь я «работала на дому», но когда я жаловалась Антону, он успокаивал меня тем, что рабочие вернутся, как только прибудут швеллеры — откуда их там доставляют.

Я по-прежнему не имела понятия, что такое эти швеллеры, но это было неважно. Мое сердце и так было разбито.

Как-то пыльным утром, поедая свою кашу перед тем, как уйти на работу, Антон вдруг отложил ложку и воскликнул:

— Не могу отделаться от ощущения, что ем грязь. Он запустил ложку в тарелку и что-то извлек.

— Ну, что я говорил! Ком грязи.

— Это овсянка, — возразила я.

— Нет, грязь! Каша из строительной пыли. Я сделала вид, что напрягаю зрение.

— Действительно, грязь.

Может, теперь он им наконец позвонит.

Он позвонил прорабу — его звали Макко, — и ответ поверг нас в ужас. Швеллеры уже давно прибыли из своей Швеллерляндии, но работяги успели взяться за другой заказ, а к нам вернутся, чтобы закончить начатое, как только освободятся.

Мы грозили, топали ногами, извергали проклятия всеми доступными способами. Они просто обязаны прийти. Посмотрите, в каком состоянии наш дом. Так жить невозможно!

С тех пор прошло больше недели, за это время мы с Антоном поочередно им звонили и самым строгим образом требовали, чтобы они вернулись к работе и закончили дело, но они над нами только смеялись. Это не плод моей больной фантазии, я знаю, что смеялись: я слышала.

Наконец Антону удалось вырвать у них обещание: они приедут в следующий понедельник. Бригадир поклялся здоровьем мамы, что в понедельник они будут у нас вместе со швеллерами.

Сейчас был четверг. Три дня уже просрочено.

— Нет, Антон, никакого намека.

— Твоя очередь звонить.

— Прости, но, по-моему, нет. Я им сегодня с утра звонила. — Мы звонили строителям по четыре-пять раз на дню.

— Не ты, а Зулема.

— Потому что я ей за это дала взятку.

— Что на этот раз? Я помялась.

— Тональный крем.

— Который я тебе купил? «Джо Малоун»?

— Да, — сказала я. — Прости. Не сердись на меня. Он мне очень нравился. И сейчас нравится. Но я терпеть не могу им звонить, а у нее это хорошо получается. По крайней мере, они над ней не смеются.

— Это переходит все границы! — Антон неожиданно заговорил с мрачной решимостью. — Пора обратиться к адвокату.

— Нет! — закричала я. — Тогда они никогда не вернутся! — Я на каждом шагу слышала, что стоит только заикнуться про адвоката — и делу конец. — Пожалуйста, Антон, не делай этого. Давай наберемся терпения.

— Ладно, я им позвоню, — сказал он.

Тут я вспомнила, что мы договорились, что у него будет послабление, поскольку ему накануне запломбировали зуб.

За последнюю неделю мы с Антоном выработали сложную систему послаблений, поощрений и обязательств, касающихся общения с работягами. Поскольку я зарабатывала больше Антона, мы условились, что на каждый мой звонок будет приходиться два его. Однако нагрузку можно было переложить на другого человека путем взятки, бартера или словесного убеждения; дважды мне удалось проделать это с Зулемой — я подкупала ее косметикой. Антон пытался приобщить к нашим вахтам Эму. Пропустить звонок можно было и по болезни; вот почему посещение зубного врача освобождало Антона от очередной повинности. Я, в свою очередь, с нетерпением ждала месячных.

В двери звякнул ключ — это Зулема с Эмой вернулись с прогулки.

— Я забыла про твой зуб, — сказала я Антону. — Не волнуйся. Я сама позвоню.

Совершив сей великодушный акт, я положила трубку.

Можно опять подбить Зулему.

Итак, Зулема. Зулема была наша домработница. Она стала составной частью нашей бесстрашной новой жизни — новый дом, моя работа над новой книгой и т. п. Рослая, симпатичная и волевая девушка. Три недели назад она приехала из Венесуэлы.

Я ее боялась. Антон — тоже. В ее присутствии даже Эма переставала улыбаться.

Первоначально планировалось, что Зулема появится в нашем доме по окончании строительных работ. Мы рассчитывали ввести ее в красивый дом, излеченный от сухой гнили, но, когда стало ясно, что к моменту ее прибытия наше жилье еще будет в плачевном состоянии, я позвонила ей насчет отсрочки. Зулема, однако, была неколебима, как ракета на заданном компьютером курсе.

— Я приеду.

— Да, но дом фактически представляет собой стройплощадку.

— Я приеду.

Мы с Антоном, как безумные, сбились с ног, готовя для нее спальню в задней части дома — это была единственная спальня с целыми стенами. Мы отдали ей свою кованую кровать и свое лучшее покрывало, и комната выглядела очень миленько, намного лучше, чем те, в которых спали мы или Эма. Но Зулема бросила один взгляд на окруженный строительными лесами, пропитанный пылью дом и объявила:

— Я здесь не останусь. Вы живете, как животные.

С устрашающей быстротой она нашла себе парня — некоего Блоггерса (откуда имя-то такое взялось?), обладателя милой квартирки в Криклвуде, и мигом к нему переехала.

— Как думаешь, может, она и нас с собой возьмет? — спросил Антон.

Польза от Зулемы была очень большая. До ужаса. Весь день она муштровала Эму, что давало мне возможность целиком посвятить себя работе, но я скучала по ребенку, а потому очень скоро возненавидела эту затею с домработницей. Крохотная сумма, которую мы, эксплуататоры, ей положили, вызывала у меня приступ стыда — и это при том, что платили мы больше общепринятой ставки, как я выяснила у бывших коллег, когда посетовала на свою прижимистость в разговоре !с Ники. (У Ники с Саймоном долгожданный ребенок родился через три месяца после нашей Эмы.) Ники сказала: — Мы с Саймоном платим своей вдвое меньше, и она счастлива. Сама подумай: эта ваша Зулема бесплатно учит английский и легально работает в Лондоне — вы же ей оказываете огромную услугу!

Поскольку Зулема жила на стороне, это было чревато проблемами, если бы няня потребовалась неожиданно, но мне было плевать. Я испытывала огромное облегчение оттого, что мне не надо делить с ней кров. Иначе и не расслабишься. Жить в одном доме с чужим человеком, пусть даже милейшим, нелегко. А Зулему милейшей не назовешь. Трудолюбивая? Да. Ответственная? Это точно. Честная — если не считать того, что берет мой гель для душа. Но радости от нее не прибавлялось. Всякий раз при виде ее красивой, но угрюмой физиономии у меня мороз шел по коже.

— Зулема! — окликнула я.

Она распахнула дверь моего кабинета. Вид у нее, как всегда, был недовольный.

— Я кормлю Эму.

— Да, да, спасибо. — Между ее колен показалась детская мордашка. Эма заговорщицки мне подмигнула (Заговорщицки? Но ей же всего год и месяц!) и удалилась. — Зулема, ты не могла бы еще раз позвонить строителям? Проси изо всех сил, чтобы приехали.

— А что вы мне дадите?

— Деньги. Хочешь? Двадцать фунтов? — Не надо было предлагать ей деньги, мы сами сидели на мели.

— Мне нравится крем «Прескриптивз».

Я посмотрела на нее с мольбой. Мой любимый ночной крем. Только что купила. Но разве у меня был выбор?

— О'кей. — Если так и дальше пойдет, я скоро вообще останусь без косметики.

Она вернулась в считаные секунды.

— Он сказал, они едут.

— Как думаешь, не обманул?

Она пожала плечами и уставилась на меня. Наши проблемы ее нисколько не волновали. — Так я возьму крем?

— Конечно.

Зулема протопала наверх, чтобы смахнуть с моего туалетного столика баночку крема, а я снова уткнулась взглядом в стол. Может, теперь и вправду приедут? На мгновение ко мне вернулась надежда, и я воспряла. Затем взгляд упал на «Книжные известия», я вспомнила о фантастической удаче Джеммы — на какое-то время новость вылетела у меня из головы — и снова скисла. Ну, что за день!

Я стала угрюмо просматривать остальную почту в надежде, что ничего слишком уж безумного на этот раз не будет: теперь, когда я стала «знаменитой писательницей», я получала в среднем одно сумасшедшее послание в день.

Мне писали те, кому нужны были деньги; те, кто считал, что книга о черной магии — бесовский промысел, а автора нужно покарать (такие письма всегда были написаны зелеными чернилами); кто прожил «очень интересную жизнь» и жаждал поделиться со мной подробностями (будущий гонорар, как правило, предлагалось поделить пополам); кто приглашал меня провести вместе выходные («Я не богата, но вполне могу спать на полу, а свою кровать уступлю вам. В числе местных достопримечательностей — часовая башня, являющаяся уменьшенной, но точной копией Биг-Бена, а также открывшийся всего полгода назад „Маркс энд Спенсер“); кто хотел, чтобы я поспособствовала изданию книги, рукопись которой прилагалась.

Каждый новый день был непохож на предыдущий. Вчера, например, пришло письмо от девушки по имени Хилари, с которой мы учились в школе в Кентиш-тауне. Она была из тех трех стерв, которые изрядно отравляли мне жизнь. Это было сразу после нашего переезда из Гилдфорда, я еще не оправилась от нанесенного нашей семье удара судьбы и от страха, что мама бросит отца. Эта Хилари с двумя жирными подружками почему-то увидели во мне надменную богачку и вмиг окрестили «Ее Величеством». Всякий раз, как меня вызывали к доске, класс хором надо мной потешался.

Однако в письме об этом не было ни слова. Она поздравляла меня с творческим успехом и выражала горячее желание «пообщаться».

— Ну да, конечно. Ты же теперь знаменитость, — проворчал Антон. После зубного он пока разговаривал одной стороной рта. — Пошли ее куда подальше. Или давай я это сделаю.

— Лучше оставим без ответа, — решила я и выкинула письмо в корзину. Какие все-таки странные люди! Неужто эта Хилари действительно думает, что я стану с ней встречаться? Совесть-то где?

Я решила рассказать об этом Ники. Ей тоже в свое время от Хилари перепало. Потом передумала. Они с Саймоном продолжали регулярно приглашать нас на ужин, а мы, хоть и обзавелись собственным домом, пока не могли ответить тем же.

Я вернулась к почте.

Сегодня это было письмо от женщины по имени Бет, которая месяц назад присылала мне рукопись с просьбой передать ее моему редактору. Что я и исполнила. Однако Тане, по-видимому, книга не понравилась, во всяком случае, новое письмо было исполнено гнева, а меня называли эгоисткой. Покорнейше благодарю, писала Бет. Как это мило с моей стороны — лишить ее шансов на издание, особенно если учесть, что сама-то я ни в чем не нуждаюсь. Она-то считала меня хорошим человеком, но как она ошибалась! Никогда в жизни она больше не купит ни одной моей книги, да и всем другим расскажет, что я за птица.

Я понимала, что никак не виновата в неудачах Бет, тем не менее ее нападки меня расстроили и заставили дрогнуть. Итак, с радостями почты покончено, пора за работу. Ох!

Героями моей новой книги были мужчина и женщина, друзья детства, которые вновь встречаются уже взрослыми, на вечере одноклассников. Почти тридцать лет назад, в пятилетнем возрасте, они вместе стали свидетелями убийства. Тогда они этого не поняли, но теперь новая встреча выудила события многолетней давности из глубин их памяти и заставила переосмыслить. Оба уже давно состоят в браке, но совместное расследование делает их ближе друг другу. В результате страдают семьи. Я не хотела об этом писать, такое развитие сюжета меня огорчало, но пальцы упорно Печатали свое — помимо моей воли.

Я насупилась перед экраном, демонстрируя деловой настрой, но ничего не вышло. Я старалась изо всех сил. Печатала какие-то слова, но толку от них было немного.

Я зевнула. Меня, как одеялом, накрыла сонливость, сосредоточиться стало еще труднее. Накануне я спала урывками. И до этого — тоже. И перед этим…

Эма, как правило, просыпалась по два-три раза за ночь, и хотя в теории мы с Антоном должны были вставать к ней по очереди, на деле большая часть доставалась мне. Отчасти виновата была я сама — мне, видите ли, нужно было убедиться, что с ней все в порядке, — а отчасти из-за нее: посреди ночи Эма почему-то отказывалась признавать Антона.

Надо бы сделать себе кофе. Вот уйдет Зулема на прогулку… Мне было страшно себе представить, как буду стоять на так называемой кухне и беседовать с ней в ожидании, когда закипит чайник. Я навострила уши и стала ждать, когда она уйдет. Мне страшно хотелось приклонить голову на подушку и вздремнуть, но Зулема наверняка меня застукает и сочтет жалкой личностью. Каковой я, увы, и являюсь.

Тут я услышала, как она выводит Эму на улицу, и поспешила на кухню, сделала себе кофе — и опять за «работу».

Как только «статистика» показала, что я родила пятьсот слов, я остановилась. Но в глубине души понимала, что из пятисот примерно четыреста семьдесят надо отправить в корзину. Что же это за книга такая! Я же не задумывала ничего такого грустного!

В надежде получить совет — или хотя бы отвлечься — я позвонила Миранде. Да-да, Миранде Ингланд, той самой. Когда мы с ней познакомились в день моей злополучной презентации, я восприняла ее как недосягаемую величину, какой и подобает быть звезде. Но после этого мы пару раз общались на других рекламных акциях, и она держалась вполне дружелюбно. Антон считал, что ее любезность объясняется лишь моим успехом, и, скорее всего, был недалек от истины. Но она была не похожа на ту, какой я ее видела в первый раз, а когда я узнала, что ей никак не удается забеременеть, то и вовсе стала воспринимать ее как обычного человека.

В конце концов забеременеть ей все же удалось и даже пришлось отложить написание новой книги — во избежание выкидыша, но выслушать мои сетования она была готова.

— Я застряла, — сказала я и объяснила свою проблему.

— Когда возникают сомнения, — посоветовала она, — вставляй эротическую сцену. — Но это было не для меня: вдруг папа прочтет?

Внезапно я услышала рев подъезжающего грузовика. Следом раздался звонок в дверь и шум голосов. Мужских. Громогласных, пропитанных табаком и цементной пылью. Мне показалось, я слышу слово «козел». И кое-что покрепче. Неужто?..

Я выглянула в окошко. Они приехали! Строители явились чинить мой дом!

— Миранда, извините, меня зовут. Спасибо.

Ради этого стоило пожертвовать кремом и тональной пудрой. Я готова была расцеловать Зулему. Если бы не боялась обратиться в соляной столб.

Я открыла дверь и впустила в дом ораву Дурачков Пэдди. Поскольку все они были на одно лицо, я никогда не знала, сколько их всего. Но сегодня явились четверо. Припаркованный перед входом грузовик был нагружен здоровенными металлическими балками — ах вот они какие, неуловимые швеллеры! Переругиваясь и пытаясь командовать друг другом, Дурачки Пэдди потащили их наверх, цепляя штукатурку на стенах и откалывая солидные куски от потолочных плинтусов. (Между прочим, старинная лепнина. Но я в тот момент испытывала такое счастье, что готова была не придавать этому значения.)

Я позвонила Антону.

— Приехали! Со швеллерами! Снимают старые перемычки. Оставляют в стенах огромные проемы!

Тишина. Опять тишина.

— Антон! Ты меня слышишь?

— Слышу, слышу. От радости меня даже замутило.

Остаток дня я провела за компьютером, пытаясь писать под звуки шагов, крик и ругань рабочих, без устали «козливших» друг друга или кого еще. Я радостно вздыхала. Прекрасная все же штука — жизнь.

Вернувшись с работы, Антон украдкой огляделся и беззвучно произнес:

— Она еще здесь? — Он имел в виду Зулему.

— Ушла. А ребята еще работают!

— Господи! — Это произвело на него впечатление. В те редкие дни, когда мы имели счастье их видеть, рабочие норовили свалить часа в четыре.

— У меня предложение, — объявила я. — Но оно тебе не понравится.

Он насторожился.

— Поскольку они наконец здесь, предлагаю с ними поговорить. Это более действенно, чем по телефону. Надо похвалить их за хорошую работу. — Идея была почерпнута мною из какой-то статьи по работе с кадрами. — После этого хорошо бы припугнуть, чтоб побыстрей пошевеливались. Сколько это может продолжаться? Короче, по принципу «добрый полицейский — злой полицейский». Как тебе такая мысль?

— Только я, чур, буду добрый.

— Нет.

— Черта с два!

— Ну ладно тебе!

Я потащила его в переднюю, где ребята сидели на новых перемычках и гоняли чаи, по щиколотку в сахарном песке.

— Макко, Спаззо, Томмо и Бонзо! — Я вежливо кивнула каждому. (Кого как зовут, я помнила весьма приблизительно.) — Спасибо, что вернулись к нам и сняли старые перемычки. Если вы так же успешно поставите новые, мы будем вам крайне признательны.

Тут я ткнула Антона в спину, побуждая выйти вперед.

— Вы, ребята, конечно, помните, что должны были закончить ремонт еще три недели назад, — строго проговорил он, потом чуть не сорвался и, сжав руками виски, закончил: — Пожалуйста, ребята, мы тут с ума сходим. У нас маленький ребенок. Спасибо.

Мы удалились. Едва за нами закрылась дверь, как послышался взрыв хохота. Распахнув ее, я увидела, как Макко утирает слезы со словами: «Вот козлы-то!»

Мы снова удалились. Мы с Антоном обменялись настороженными взглядами, и я сказала:

— Кажется, удачно прошло.

Мы с Антоном лежали в постели. Было всего восемь часов, но мы находились в дальней спальне — единственной с уцелевшими стенами. Три недели назад мы перенесли сюда телевизор и теперь по большей части жили в этой комнате. А поскольку сидеть здесь было не на чем, мы лежали в постели.

Я листала каталог «Джо Малоун» и мечтала проникнуть на эти глянцевые страницы и там и остаться. Безмятежный, ароматный, чистый мир. Антон смотрел кабельный канал, поскольку как раз находился в процессе переговоров с его руководством; а Эма деловито выхаживала в комбинезоне и любимых розовых сапожках, с которыми даже на ночь не желала расставаться. Ее крепкие, упругие ножки словно были сделаны из резины.

— Эма, ты у нас как цирковой силач, — оторвался от экрана Антон. — Не хватает только усов.

У Эмы был набор любимых вещей — обожаемый гаечный ключ по имени Джесси; курчавый щенок, подарок Вив, База и Джеза, которого она тоже окрестила Джесси; и старый отцовский мокасин, также откликавшийся на имя Джесси. Эти три предмета она перемещала из одной комнаты в другую, где выстраивала в порядке, ведомом ей одной.

— Паровозик, — сказала она.

Волосы у нее росли странно — две длинные пряди обрамляли личико, а сзади и на макушке шевелюра была намного короче. Она была похожа на хиппи, но это не умаляло ее обаяния. Часами можно было за ней наблюдать.

Я дождалась, пока закончится передача, и показала Антону заметку про Джемму и ее книгу. Пока он читал, я следила за его лицом в надежде угадать реакцию.

— Что скажешь? — спросила я. — Только, пожалуйста, не надо говорить, что все это ничего не значит.

Если Антон, величайший оптимист столетия, скажет, что это «немного странно», значит, это настоящая катастрофа.

— Жожо сказала, книжка не про нас.

— Что ж, это хорошо. Лучше, чем получить спицей в глаз.

— Но Джемма просила Жожо передать мне привет.

Все это… Я знаю, это нелогично, но мне почему-то страшно. Как будто должно случиться что-то ужасное.

— Какого рода?

— Сама не знаю. У меня предчувствие — и все. Мне кажется, она решила сломать нашу жизнь. Твою и мою.

— Сломать жизнь? Да она нас пальцем не тронет.

— Скажи, что всегда будешь меня любить и никогда не бросишь.

Он крайне серьезно на меня посмотрел.

— Ты же и так это знаешь.

— Так скажи!

— Лили, я всегда буду тебя любить и никогда не брошу.

Я кивнула. Хорошо. Теперь настроение может улучшиться.

— Тебе не станет спокойнее, если мы поженимся? — спросил Антон.

Я поморщилась. Оформление брака лишь ускорит осуществление самых страшных опасений.

— Стало быть, нет. В таком случае лучше отнести кольцо за двадцать тысяч назад к Тиффани, — пошутил он.

Эма ткнула в меня своим гаечным ключом — прямо в зубы.

— Лили, поцелуй меня!

Я смачно поцеловала гаечный ключ.

Неожиданно для нас Эма недавно стала называть нас с Антоном по именам. Мы крайне встревожились — не хотелось, чтобы нас считали чокнутыми либералами от педагогики.

— А теперь дай папе поцеловать.

— Антону, — поправила она меня.

— Папе, — повторила я.

Поцеловав гаечный ключ, Антон объявил:

— У меня для тебя подарок.

— Надеюсь, не кольцо за двадцать тысяч от Тиффани?

Он сунул руку под кровать и выудил пакет с логотипом Джо Малоуна. Тональный крем взамен того, что я отдала Зулеме.

— Антон! У нас же ни гроша!

— Не навсегда же. Вот протолкнем с Майки эту сделку — и огребем мешок денег. А в конце сентября на тебя посыплются потиражные.

— Ладно, — успокоилась я. — Объявляю тебе благодарность от имени моей физиономии. А с какой стати ты мне делаешь подарок?

— С такой, что надо же хоть немного жить. И еще я рассчитываю на интимную близость.

— Для интимной близости подарки делать необязательно. — Я улыбнулась.

Он улыбнулся в ответ.

— Три раза позвони за меня строителям — и я твоя раба навек.

— Идет.

Прошла еще неделя. Рабочие продолжали появляться как бог на душу положит — ровно с той периодичностью, чтобы поддерживать в нас искры надежды, но явно недостаточной для ощутимых результатов. Они сняли старые перемычки, но устанавливать новые не спешили.

Жить с дырявыми стенами в июле и августе еще куда ни шло — иногда это даже удобно, — но сентябрь и надвигающаяся непогода…

Каждое утро я, затаив дыхание, ждала их появления, а Антон звонил по двадцать раз на дню и спрашивал, пришли или нет.

Я всеми способами отговаривалась от общения с рабочими — очень часто и помногу занималась с Антоном любовью, а косметику почти всю пожертвовала Зулеме, так что мне почти не приходилось выслушивать бредни строителей в свое оправдание. Однако, если верить Антону, все причины были уважительными: Спаззо сломал руку, у Макко умер дядя, у Бонзо умер дядя, у Томмо угнали машину, а потом тоже умер дядя.

— Да что это такое? — бушевал Антон. — Неделя дядиных похорон, что ли?

Потом пошел дождь; новые швеллеры вставлять под дождем было нельзя. Перед этим четыре недели подряд — беспрецедентный случай! — стояла сухая погода, но, как только она стала нам нужна, небеса прохудились.

Меня тащили и тащили со дна океана. На поверхности я с трудом очнулась. Разбуженная детским плачем — в четвертый раз за ночь. Трудная выдалась ночь, даже по нашим меркам.

— Я посмотрю, — сказал Антон.

— Спасибо. — Я провалилась назад в тяжелый сон. Потом кто-то стал трясти меня за плечо, а я лежала мертвым грузом и никак не могла очнуться. Это был Антон.

— Она нездорова. Ее стошнило. Она вся перепачкалась.

— Переодень ее и поменяй белье.

Через две секунды меня снова тащили со дна океана.

— Прости, родная, но ей нужна ты.

«Надо проснуться, надо проснуться, надо проснуться».

Я заставила себя встать и направилась к Эме. Она вся пылала, в комнате стоял кислый запах, но она все равно улыбалась.

— Лили! — обрадовалась она, хотя в последний раз мы общались меньше часа назад.

Я взяла ее на руки; какая горячая! Эма редко болела. Она была мужественным ребенком и, падая и разбивая коленки, лишь потирала ушибленное место и вставала, в то время как другие дети поднимали рев. Она была настолько мужественная, что, случалось, поднимала других детей на смех, когда они плакали из-за ушиба; она смеялась, затем терла кулачками глаза и дразнилась: «Бу, бу, бу!» (Я пыталась ее от этого отучить, потому что другим мамашам это не нравилось.)

— Давай-ка смеряем температурку.

Термометр показал: под мышкой — 36, 7, в ушке — 36, 8, во рту — 36, 9, в попке — «прости, детка» — 37 ровно. Во всех отверстиях тела, куда ни загляни, — полный порядок.

Я посмотрела, нет ли сыпи, потом заставила ее покрутить головой.

— Ой! — сказала она. Это меня насторожило, и Эма проделала то же самое еще несколько раз, пока не зашлась смехом.

— С тобой все в порядке, — сказала я. — Ложись в кроватку. Завтра мне надо писать книжку.

Она закрыла ладошкой глаза и пропела:

— А я тебя вижу!

— Зайчик, сейчас четверть пятого, что ты можешь видеть?

Я опустилась в кресло-качалку в надежде, что так она уснет скорее, но тут, к моему изумлению, в окне спальни показалась чья-то голова. Мужчины лет сорока. Я не сразу поняла, что это грабитель. Я всегда думала, этим занимаются только молодые. Судя по всему, он взобрался по лесам. Мы уставились друг на друга в оцепенении.

— Зря стараетесь, — сказала я. — Брать у нас нечего.

Он не двинулся.

— Даже наша домработница-венесуэлка отказалась тут жить, — покричала я, прижимая Эму к себе. — Она предпочла жить в Криклвуде с едва знакомым мужчиной. И зовут его Блоггерс. У меня была кое-какая дорогая косметика, но все к ней перекочевало. Теперь это все в Криклвуде.

Я сделала паузу, а когда снова подняла глаза, грабитель исчез так же бесшумно, как появился. Потом я вернулась в нашу спальню, растолкала Антона и рассказала о случившемся.

— Что за чертовщина! — сказал он. — Утром же поговорю с рабочими.

Верный своему слову, утром он первым делом позвонил бригадиру и разговаривал подчеркнуто учтиво, что лишь свидетельствовало о том, как он зол.

— Доброе утро, Макко. Можем мы сегодня рассчитывать увидеть вас и ваших коллег? Нет? А что случилось? Кто-то из родственников умер? Не говорите, не говорите, я сам угадаю. Ваша собака? Ваш четырнадцатиюродный брат? Ах, ваш отец! За этот месяц ваш старик умирает, если не ошибаюсь, уже в третий раз. Новая попытка? Надо ему попринимать рыбий жир.

Антон замолчал и слушал, что ему говорят. Потом что-то пробурчал и повесил трубку.

— Черт!

— Что такое?

— У него и вправду умер отец. Он даже плакал. Теперь они никогда не вернутся.

Я была в отчаянии. Джемма тут была ни при чем, но я все равно возложила вину на нее.

В этот день мне еще раз пришлось вспомнить Джемму. Таня Тил прислала с курьером окончательный макет моих «Кристальных людей». Не книга, а красавица: увесистый том в твердой обложке, оформленной в том же ключе, что и «Мими». На той обложке было размытое изображение похожей на колдунью женщины на синевато-сизом фоне. Здесь было слегка размытое изображение похожей на колдунью женщины на лавандово-голубом фоне. Сначала мне даже показалось, что рисунки идентичны, но, вглядевшись, я обнаружила массу различий. На обложке «Мими» глаза у женщины были голубые, здесь — зеленые. Та была в сапогах на шнуровке, эта — в туфлях на невысоких шпильках. Масса различий, просто масса.

Книга поступит на прилавки через два месяца, двадцать пятого октября, но уже с завтрашнего дня начнет продаваться в аэропортах в киосках дьюти-фри.

— Удачи тебе, книжечка! — сказала я и поцеловала свое творение, стараясь защитить от злых чар, посланных Джеммой.

Если бы я не валилась с ног от усталости, то отвезла бы ее Ирине.

У Ирины жизнь переменилась. Она познакомилась с украинским «бизнесменом» по имени Василий, который вытащил ее из угрюмого Госпел-оука и поселил в квартиру с прислугой в Сент-Джонс-Вуде. Он был от нее без ума. Она продолжала работать на неполную ставку, но лишь из любви к компании «Клиник», а не для того, чтобы зарабатывать.

— Как подумаю, что бесплатных образцов не будет, — жить не хочется. (Тут она мелодраматически ударила себя в грудь, после чего достала пудреницу с зеркальцем и проверила, в порядке ли помада.)

Я уже навещала ее в новом жилище — большой квартире с тремя спальнями в модном многоквартирном доме с полным набором услуг. В окна третьего этажа заглядывали ветви деревьев, и хотя я понимала, что это всего лишь дом русской девицы на содержании у украинского гангстера, выглядел он ужасно респектабельно. На мой вкус, небольшой перебор с золотом, но в целом очень миленько. Особенно я оценила отсутствие строительной пыли.

Мы послали Макко цветы на похороны отца и, кажется, вернули его расположение, потому что в понедельник все четверо были на месте. У всех появился странно деловитый вид, и мы уже решили, что швеллеры наконец займут положенное им место, как вдруг один из умельцев, Бонзо, сделал неловкое движение, задел опору лесов и высадил ею витражное окно над парадной дверью, которое радугой рассыпалось по земле.

Я терпела, когда эти неандертальцы обсуждали соски моей домработницы; когда они подолгу сидели в туалете с похабными журнальчиками; когда учили Эму сквернословить по-ирландски. Все это я снесла безропотно. Но витражное стекло было старинное, красивое, единственное в своем роде. Оно оказалось для меня последней каплей. Все переживания по поводу затянувшейся стройки, все мои надежды и разочарования разом обрушились на мою хрупкую нервную систему, и на глазах у изумленных Бонзо, Макко и Томмо я разрыдалась в голос.

Долгие недели забот и тревог, постоянные денежные затруднения, отчаянные усилия родить книгу, которая никак не хотела рождаться, и страх, что Джемма сделает что-то ужасное моей семье, — все это бурным потоком хлынуло из моих глаз.

Томмо, самый добросердечный из нашей четверки, смущенно произнес:

— Ну же, ну…

Бонзо же, словно в ответ на молчаливое порицание его проступка, вышел. Затем вернулся и сердито призвал к себе коллег, которые робко последовали за ним. Они ушли и не вернулись и спустя два дня. Я дошла до ручки. Всякий раз, как что-то не ладилось, я вспоминала о Джемме. Я действительно боялась, что у нее открылись колдовские способности. Она превратилась в моего злого гения, и вопреки всякой логике я все неудачи в своей жизни теперь относила на ее счет. Я пыталась говорить об этом с Антоном, но он — вполне резонно — отвечал, что Джемма тут ни при чем.

— При всем моем ангельском терпении даже я готов их поубивать, — объявил он. — В этом доме и сам далай-лама потерял бы выдержку.

Мы обсудили целесообразность приглашения другой бригады для завершения работы, но денег, как всегда, не было. И раньше, чем придут первые потиражные, и не предвиделось — иными словами, ждать надо было до конца сентября, то есть еще месяц.

Из-за подавленного настроения Антон потерял интерес к сексу, а я раздала всю косметику Зулеме, за исключением дорожного набора «Джо Малоун», поэтому мне ничего не оставалось, как самой позвонить Макко и просить, чтобы Бонзо вернулся.

— Вы его обидели, — заявил тот. «А ваш. сожитель обидел меня, когда глумился над моим горем», — слышалось в его тоне.

— Мне очень жаль, — сказала я. — Я не хотела его обижать.

— Он очень чувствительный.

— Мне правда очень жаль.

— Ладно, поговорю с ним, может, что и получится.

Зазвонил телефон. Это была Таня Тил. Но голос ее звучал натянуто. И говорила она слишком быстро.

— Да, Лили, есть новости. Хорошие. Мы решили переделать обложку. Тот вариант очень симпатичный, но слишком уж похож на «Мими». Новую уже сделали, курьер привезет вам на утверждение.

— Да, хорошо…

— Это просто отлично, можете мне поверить. Лучше, чтобы книги не путали.

— Таня, у вас все в порядке?

— Абсолютно, — сказала она. — Правда. Только утвердить эскиз надо срочно. Сегодня сдаем в типографию. Иначе выбьемся из графика. Курьер уже выехал. Если в течение получаса не появится, позвоните мне, я пошлю другого.

Через полчаса обложку доставили. Коричневая, размытая, очень серьезная. Полная противоположность первому варианту, но к содержанию книги подходит больше. Мне понравилось. Я позвонила Тане, та, как и в тот раз, тараторила с космической скоростью.

— Понравилось? Вот и хорошо. В аэропортах, наверное, уже голубая продается. Но это неважно. Когда книга появится в настоящей продаже, она будет в новой обложке.

— У вас правда все в порядке?

— Да, да, в порядке.

Что-то тут не так.

Это был поистине день «Докин Эмери», потому что следом позвонила мой рекламный агент Отали.

— Отличные новости! Вас хотят пригласить в «Одиннадцать часов».

Так называлась телевизионная дневная передача; несмотря на название, она была в эфире с половины одиннадцатого до двенадцати; вели ее две дамы, которые, похоже, ненавидели друг друга всей душой, но обращались друг к другу подчеркнуто ласково. Рейтинг у нее был высокий.

— Я понимаю, новая книга еще не вышла, но это национальный канал, и упускать такой шанс было бы преступно.

— Когда они хотят меня видеть?

— В пятницу.

Послезавтра. Я содрогнулась. Я же в абсолютно разобранном состоянии! Я снова подумала о Джемме; если бы ее пригласили в такую передачу, она бы была неотразима. У Джеммы классные костюмы, блестящие (и густые!) волосы и туфли на каблуках. Она всегда ухоженна. Я же и в лучшие времена выглядела неизвестно как, а сейчас и подавно.

— Чудесно! — ответила я, положила трубку и позвонила Антону.

— В пятницу меня приглашают на «Одиннадцать часов»! — Я почти кричала. — Национальный канал! Господи, как я себе отвратительна! И надеть решительно нечего. И с волосами так ничего и не придумала. Я себе не нравлюсь!

— Ты уже это сказала. Давай съездим купим что-нибудь.

— Антон! Спустись с небес на землю! Ты должен мне помочь.

— Жди меня под часами у «Селфриджеса» через час.

— Мы не можем идти в «Селфриджес». У нас денег нет!

— Зато есть кредитки.

— А куда я Эму дену?

— Я позвоню Зулеме и попрошу задержаться.

— Она тебя съест.

— И пусть.

Его спокойствие передалось мне.

— «Селфриджес», через час, — повторил Антон. — Мы тебя приоденем.

— Антон! — Мне наконец удалось схватить губами немного воздуха. — У нас в самом деле нет денег.

У нас в самом деле есть две кредитки. Которые еще не истрачены до конца. Не знаю, как ты, а мне всегда не по себе, когда моя кредитка еще не исчерпана. У меня появляется такое чувство, словно я газ не закрыл.

Он уже ждал. Я подошла, взяла его за руку и потащила внутрь.

— Идем. Мне нужны черные брюки и какая-нибудь блузка. Чем дешевле, тем лучше.

— Нет. — Он остановился, я тоже. — Нет. Мы должны получить от этого удовольствие. Ты это заслужила.

— Пойдем на первый этаж. Там цены разумные.

— Нет. Мы пойдем на третий, где цены неразумные. Хорошие вещи продаются там.

Я вздохнула. Потом уступила. Я физически ощущала, как сдаюсь под его напором. Но он взял на себя руководство операцией, и я ни в чем не виновата. Освободившись от ответственности, я почувствовала головокружение и легкость, чуть не взлетела.

— Запомни, Лили, мы сюда пришли затем, чтобы получить удовольствие.

— Ладно. Веди.

На третьем этаже Антон принялся снимать вещи со стоек. Я проходила мимо, а он что-то примечал, и многие были просто загляденье. Но справедливости ради надо сказать: были и такие, что и надеть-то страшно. Это была метафора моей жизни с Антоном: он расширял мои горизонты, заставлял по-новому взглянуть на жизнь, на вещи — и на себя саму.

Он быстро призвал продавщицу, которая мгновенно уловила его настроение. Вдвоем они засыпали меня красивой одеждой.

Антон заставил меня перемерить массу красивых вещей: коротких кожаных юбок, «потому что, Лили, у тебя красивые ноги»; сексуальных черных платьев с лайкрой с глубокими вырезами — «потому что, Лили, у тебя красивая кожа».

Я примерила несколько ролей — то я была угловатой рокершей, то элегантной французской кинозвездой, то строгой библиотекаршей в костюме от «Прады». От моего животного страха не осталось и следа, я смеялась и вообще веселилась от души. Антон был в ударе — широкие жесты, экстравагантность и оригинальность во всем.

С тех пор как мы были вместе, он регулярно делал мне подарки — вещи, которые я бы себе никогда не купила, считая их баловством. Как, например, дорожный косметический набор от Джо Малоуна, о котором я вычитала в журнале и мечтала, как шестилетняя девочка мечтает о розовом велосипеде. Я редко путешествовала, мне не нужна была специальная сумка с косметикой, но Антон, с его невероятным вниманием к мелочам, уловил, что я ее хочу. И хотя я отругала его за то, что он тратит деньги, которых у нас нет, я обожала эту косметичку до такой степени, что клала с собой в постель. Это была единственная вещь, которую я не отдала — и ни за что не отдам! — Зулеме.

Сейчас он таскал мне в примерочную горы вещей, руководствуясь одним принципом: тебе это, может, и не нужно, но ведь хочется? Цену спрашивать он мне запретил:

— Дверь примерочной не закрою, если ты будешь смотреть на ценники.

Больше часа я примеряла всевозможные красивые вещи и наконец сделала свой выбор: черные брюки умопомрачительного кроя и необычная «рваная» блузка, открывающая плечи. Еще Антон уговорил меня купить короткую кожаную юбку и облегающее платье из ангоры.

— Можно, я сейчас пойду в этих брюках и блузке? — спросила я.

На фоне всей этой красоты то, в чем я пришла, казалось старым тряпьем. После нескольких месяцев жизни в строительной пыли и грязи я обнаружила, что соскучилась по новым вещам.

— Делай все, что тебе хочется.

Антон направился к кассе платить, и по тоскливым взглядам продавщиц я поняла, что они считают его завидным мужиком, а меня — избалованной стервой.

Знали бы они, о чем мы с Антоном сейчас молились — чтобы платеж по карте прошел.

Но все удалось, и юбка, платье и мое старье были аккуратно завернуты в упаковочную бумагу. Отходя от кассы, Антон сказал:

— А теперь обувь.

— Какую еще обувь? Не испытывай судьбу!

— Ничего испытывать и не надо, судьба нам сама улыбается.

С Антоном так всегда. Когда он в ударе, вас все в жизни радует. Я весело покорилась и пошла за ним. Он в считаные минуты нашел мне подходящую обувь. Сапоги. Я примерила, и они так мягко облегали мои ноги, что на душе сразу наступил мир.

Антон следил за моим лицом. Он уже принял решение.

— Как на тебя сшиты.

— Но это же Джимми Чу! И слышать не хочу о цене.

— Ты же автор бестселлеров! Неужели ты не заслужила обувь от Джимми Чу?

— Ладно. — Я не удержалась от истеричного смешка. — Почему бы и нет?

— Хочешь в них пойти?

— Да. А что с волосами будем делать?

— Бленейд записала тебя на завтрашнее утро в какой-то крутой салон в Сохо. — Бленейд была их секретарша. — Говорит, там все манекенщицы причесываются. Это не пересадка, — быстро уточнил он, — они, мне кажется, этого не делают. Но причешут тебя феном так, как ты скажешь.

— С объемной пеной? — забеспокоилась я.

— С пеной, я специально оговорил.

— А ногти? Самой накрасить мне не удастся, обязательно вся перемажусь.

— Могу попросить и на маникюр тебя записать. Или я тебя сам накрашу.

— Ты, Антон Каролан?

Так точно. В юности я раскрашивал солдатиков, и довольно успешно. Меня все дразнили, но я знал: когда-нибудь пригодится. Еще я, помнится, свой пикап разрисовал. Я тогда сломал ногу и не мог гонять на велосипеде, а пока кости срастались, увлекся рисованием. С твоими ногтями уж как-нибудь справлюсь.

— Здорово!

Оплата сапог тоже прошла без осложнений — такой уж был день! — после чего мы ушли. На первом этаже, проходя мимо отдела косметики, мы подверглись атаке настырной девицы, которая спросила, не хотела ли бы я попробовать макияж. Я поспешила к выходу, он был совсем рядом. Этих девиц я до смерти боюсь, хотя они меня обычно не трогают.

— Лили! — окликнул Антон. — Не хочешь попробовать макияж?

Я в ужасе замотала головой.

— Нет!

— Иди сюда! — покричал он. — Послушаем, что нам скажет… — он посмотрел на бейджик на груди у девицы, — что нам скажет Руби.

Помимо своей воли я вдруг очутилась на высоком табурете, и по моей физиономии заскользил ватный тампон, при этом все прохожие на меня глазели.

— У вас хорошая кожа, — заметила Руби.

— Правда? — просиял Антон. — Это моя заслуга. Косметику ей покупаю я.

— Какой маркой вы обычно пользуетесь? — спросила Руби.

— «Джо Малоун», — отозвался Антон, — «Прескриптивз» и «Клиник». Впрочем, «Клиник» я не покупаю — ее бесплатно подруга снабжает.

— Сейчас наложим тон, — сказала Руби. — Слегка.

— Хорошо, — согласилась я. Любой тон будет весьма кстати. Сидеть под софитами с ненакрашенным лицом не годится. По закону подлости, меня сейчас должен был увидеть кто-то из знакомых. Сразу мелькнула мысль о Джемме. Хотя Джемма живет в Дублине.

Руби занималась своим делом, а Антон задавал ей вопросы.

— Это у вас что такое розовое? Как вам удается так тонко нанести обводку?

Когда она закончила, я была вполне похожа на себя, только намного, намного симпатичнее.

— Какая ты у меня красивая! — восхитился Антон и повернулся к Руби: — В пятницу ей идти на телевидение. Скорее всего, на ней будет эта самая блузка. Не подскажете, что бы ей такое на плечи нанести, чтобы блестели?

Руби достала пудру с блестками и большую пуховку и обмахнула мне плечи.

— Это мы возьмем, — объявил Антон. — И розовую кисточку, и тонкую обводку. Лили сама сможет накраситься. — А мне пояснил: — Считай, что это удачное вложение денег.

Я посмотрела на него. Никакое это, конечно, не вложение денег, но в данный момент меня это не волновало.

— Что-нибудь еще хочешь? — спросил он.

— Может, тональный крем? — робко сказала я. — И помада мне понравилась.

— Тогда берем и то и другое, — объявил Антон. — И конечно, тушь положите, — добавил он. — После всех трудов было бы преступлением ничего у нее не купить, — шепнул он мне, пока Руби, нагнувшись, доставала для меня косметику.

Напоследок Руби пихнула в пакет несколько бесплатных образцов.

— Фантастика! — обрадовался Антон. — Как это мило с вашей стороны.

Руби, ошеломленная его благодарностью, прибавила еще горсть образцов. Я улыбнулась себе под нос.

Антон держался раскованно, и мне нравилось, что он всем нравится. Он напропалую флиртовал, но без пошлости.

Потом Руби протянула нам глянцевый пакет, и мы ушли.

Настроение у меня было приподнятое: от покупок, от того, что я хорошо выгляжу, от давно забытого ощущения новизны и чистоты.

— Не хочу домой.

— Вот и отлично, потому что домой мы не пойдем. Зулема на посту. А мы с тобой идем в свет.

Он повел меня в закрытый клуб в Сохо, где, как оказалось, он знает всех и вся. Но мы сели в отдельной кабинке, обитой кожей, подальше от публики. Антон не спрашивал, что я буду пить; сегодня мы могли пить только шампанское. Я сидела в своей новой одежде, с новым лицом и на время забыла, что у нас в доме разгром, что полы засыпаны сахаром, а вездесущая Джемма источает зло.

Сегодня я была великолепной, красивой и безумно влюбленной женщиной.

Кудесница из салона красоты в Сохо замечательно распушила мне волосы, Антон очень потрудился над моими ногтями, а новая одежда и сапоги сидели на мне как влитые.

И только в последнюю минуту перед эфиром я поняла, что меня пригласили на передачу потому, что она была посвящена теме уличных грабежей. Ни я, ни мои книги никого не интересовали, им только надо было знать, как меня ограбили.

— Вас увезли в больницу? — преувеличенно озабоченным голосом спросила одна из «сердобольных» ведущих.

— Нет.

— Нет? О господи. — Она была настолько разочарована, что пришлось рассказать, как я боялась выкидыша. От этого она малость повеселела.

Вечером мне звонили Вив, Баз и Джез и говорили, как они мной гордятся. Еще звонила Дебс.

— Я знаю, с деньгами у вас туго, но это не значит, что надо ходить в лохмотьях. — Это она о моей потрясающей новой блузке. — Ха-ха-ха, — зазвенела она колокольчиком.

В сентябре судьба то отворачивалась от нас, то снова нам улыбалась.

Большую часть лета Антон с Майки провели, готовя крупную, выгодную сделку — захватывающий сценарий, финансирование из трех надежных источников, согласие на работу в фильме от молодой популярной актрисы Хлои Дрю и от многообещающего режиссера по имени Сурета Павел. Эта сделка могла перевернуть судьбу «Ай-Кона»; и все шло гладко, контракты были готовы к подписанию, как вдруг сценарий привлек чье-то внимание в Голливуде. В мгновение ока его увели, и вся конструкция рухнула, как карточный домик. Это ввергло Антона в тяжелую депрессию.

Его отчаяние меня пугало, поскольку обычно все неудачи он принимал с неистребимым оптимизмом. Но за последнее время у него сорвалось столько сделок, что он сломался. Он называл себя неудачником, ругал за то, что не оправдал наши с Эмой надежды, и даже начал поговаривать о другой карьере.

— Пойду, например, в бармены, — говорил он, лежа в постели. — Или в пчеловоды.

Зато его тяжелое настроение оказало положительный эффект на наших рабочих. Без наших понуканий они тихо установили три из четырех новых перемычек и даже начали штукатурить хозяйскую спальню.

Целую неделю Антон не ходил на работу.

— У меня сил нет, — объяснил он. — С таким трудом добываешь хороший материал! Это был наш шанс. Теперь мне кажется, нам никогда не выкарабкаться.

Он много времени проводил с Эмой. Каким-то чудом ему удалось отпустить на эту неделю Зулему. Я подозревала — но не спрашивала, — что он ей заплатил, чтобы она не появлялась.

Антон стоял в дверях моего кабинета и смотрел, как я печатаю. На его лице отражались противоречивые чувства.

— Ты слишком много работаешь, — произнес он и покричал в холл: — Эма, ты где?

Эма вошла в красном с синим полосатом комбинезоне. Антон с нежностью за ней наблюдал.

— Ты похожа на венгерского тяжеловеса образца пятьдесят третьего года, — заключил он в результате осмотра.

Я поняла, что дело идет на поправку.

Однако он так и не стал прежним Антоном. Без конца говорил о том, как много я работаю, что деньги в семью приношу я одна, что, если бы не я, мы бы бедствовали.

Меня это пугало. Хотя на тот момент я действительно выступала в роли добытчицы, я не считала, что так будет всегда. На самом деле я находилась в непрерывном ожидании, пока Антон, с его идеями и неиссякаемой энергией, начнет вдруг зарабатывать настолько, чтобы мы почувствовали уверенность в завтрашнем дне. Мне не нравилось, что все у нас — от жилища до последнего куска еды в холодильнике — приобретается на мои деньги.

В последний день сентября пришел чек на первые авторские отчисления от «Мими». Сумма оказалась неправдоподобно велика — сто пятьдесят тысяч, — и я подумала, уж не розыгрыш ли это. От гордости и волнения я зарыдала. Я сняла с пропыленной полки экземпляр книжки и долго смотрела на все эти маленькие буковки, которые принесли нам такие деньги, что теперь мы можем не опасаться за кредит. Это было какое-то чудо. Не верилось, что книжка, начинавшаяся так неудачно, вдруг завоевала грандиозную популярность.

Антон сфотографировал меня с чеком в руке, как победительницу каких-нибудь соревнований, после чего я распрощалась с деньгами — они почти все уже были расписаны. В банк, рабочим, на пополнение карточного счета…

— Только мы с тобой так умеем: сегодня у нас в руках чек на сто пятьдесят тысяч, а назавтра уже опять без гроша! — сказала я.

— Но мы же их с толком потратили! — возразил он. — Посмотри на нас: взрослые, ответственные люди. Мы внесли первый платеж по ссуде, теперь наш дом у нас никто не отнимет.

Я поморщилась. Мне не нравились шутки насчет передачи дома в другие руки.

— Прости, — заметил Антон. — Что-то я разошелся.

— А второй платеж мы должны внести…

— Тринадцатого ноября, когда у тебя уже будет подписан новый договор с издательством. — Он помолчал. На него снова накатило дурное настроение. Только не сегодня! Сегодня у нас есть все основания веселиться. — Ненавижу себя за то, то ты одна волочешь всю семью.

— Не надо, — взмолилась я. — Хотя бы сегодня ты не должен себя ненавидеть. Сделай перерыв.

— У меня депрессия!

Звонила Миранда Ингланд.

— Это гормоны, — сказала я. — Такое с беременными случается.

— Это не гормоны. Это чертов «Амазон». Я полезла в Интернет — зачем я только это сделала? — и оказалось, что моя последняя книга набирает в среднем по три с половиной балла. А предыдущей давали пять! А уж какие отклики — и сказать стыдно.

— Ну что вы, — безуспешно принялась успокаивать я. — Там, бывает, такое пишут…

— Вам легко говорить, — угрюмо произнесла Миранда. — Я посмотрела сайт «Мими». Они вас обожают. Почти каждый ставит пять баллов. Была б их воля, и шесть бы поставили.

Зря я это сделала.

Распрощавшись с Мирандой, полезла на «Амазон», нашла форум по «Мими» и несколько минут умилялась, читая хвалебные, пятизвездочные отзывы читателей.

Но… за взлетом — падение, ибо после этого — и тут мне надо было себя остановить — я стала искать, нет ли чего про «Кристальных людей». Тираж ожидался в конце октября, но первая партия уже продавалась в аэропортах.

Я набрала в строке «поиск» название книги и с волнением обнаружила, что кое-какие отклики уже выложены! Пока всего три, но — лиха беда начало.

Тут я увидела заголовок первого отзыва, и мне стало не по себе. Он гласил: «Бред». Автор — какая-то читательница из Дарлингтона.

По пятибалльной шкале она выставила мне единицу. Хорошо хоть не ноль, сказала я себе, хватаясь за соломинку. И начала читать.

«Единственная причина, по которой я ставлю этой книге единицу, — это то, что ноль поставить нельзя».

Ох ты!

«Когда я читала „Мими“, я просто живот от смеха надорвала. А в этой бредовой книжонке нет ни одной смешной строчки. Я купила ее в аэропорту, отправляясь в отпуск, но лучше бы я на эти деньги купила себе еще один коктейль».

О господи боже мой! Сердце у меня в груди застучало, и я кинулась к следующей рецензии в надежде, что она будет лучше. Оценка была два балла.

«Назад к Прозаку» — читательница из Норфолка.

«Полгода я страдала депрессией и не выходила из дома, когда мне попалась „Мими“. Эта книжка меня настолько взбодрила, что я смогла даже снова ходить в группу похудания. Можете себе представить мой восторг, когда я узнала, что Лили Райт выпустила новую книгу. Я попросила соседку купить мне ее в аэропорту на обратном пути из Джерси, куда она ездила навестить мать. Я надеялась, она настолько поднимет мне настроение, что я начну искать работу на полставки. Но… вы ее не читали ? Она угнетает вас хуже любой депрессии. Я отброшена на несколько месяцев назад. Я поставила ей два балла только потому, что, хотя книга мне и не понравилась, я считаю себя добрым человеком».

Следующая читательница тоже поставила двойку.

«Мне очень понравилась „Мими“, хотя обычно я такой литературы не читаю. (Я большая поклонница Джоан Харрис, Себастьяна Фолкса и Луи де Бернье.) Должна признаться, я с нетерпением ждала новой книги Лили Райт, так как в „Мими“ она производила впечатление многообещающего автора. И увидев книгу в аэропорту (по дороге во Флоренцию, где мне предстояла неделя общения с высоким искусством), я тут же ее купила. Однако мои надежды не оправдались. „Кристальные люди“ — слабая книга, я даже не знаю, с чем ее сравнить, по сути (но не на сто процентов), она не лучше любого дамского романчика. Больше одного балла она не заслуживает, но я ставлю два — только за то, что это все же не дамский роман!»

— Антон! — простонала я. — Анто-о-он!

Антон бегом примчался ко мне, и я показала ему эти отзывы.

— Что, если она вообще никому не понравится? — предположила я. — И ее не будут покупать? Тогда издательство не подпишет со мной новый договор, и мы останемся ни с чем. Да и с новой книгой у меня дела не блестящие.

— Ну же, успокойся, — сказал он. — «Мими» тоже не сразу приняли. Помнишь, как ругали?

— Но ее ругали старые вонючие критики. Читателям она сразу понравилась.

Теперь мне стало понятно, почему Таня Тил так беспокоилась из-за обложки. Они боятся, что читатель будет ждать вторую «Мими» — как эти трое, что уже высказались в Интернете. От ужаса у меня во рту появился металлический привкус.

— Если книга провалится, — объявила я Антону, — не видать мне нового контракта. А без нового контракта у нас не будет денег гасить ссуду за дом.

Потерять дом! От этой мысли у меня волосы встали дыбом. Ничего более страшного нельзя было и представить.

Спокойно и размеренно Антон заговорил нараспев, как с больным ребенком:

— Лили, это отличная книга. Издательство ее усиленно раскручивает. Успех тебе обеспечен. В «Докин Эмери» считают, что она станет рождественским бестселлером. Через месяц к ним пойдет Жожо, и они предложат тебе новый договор с гигантским авансом. Все будет хорошо. Все уже хорошо.

ЖОЖО

После того дня, когда Ольга и Ричи застукали их с Марком в «Антонио», Жожо не отпускал страх, что на работе всем все известно. Но если не считать многозначительных ухмылочек этого фигляра, все вели себя с ней по-старому.

На самом деле, хоть она и не спрашивала, Джослин Форсайт и Дэн Суон независимо друг от друга заверили ее, что при голосовании в ноябре отдадут свои голоса ей. С учетом голоса Марка для полной уверенности ей требовался еще один голос. Жожо гадала, кого еще «завербовать». Джима Свитмана? Пустое. С того дня, как в контору приходила Кэсси, отношения с Джимом были хуже некуда. К тому же было известно, что он тесно сотрудничает с Ричи Гантом. Но умная женщина зла не держит, и Жожо не видела ничего дурного в том, чтобы держаться с Джимом любезно. Только не переборщить, чтобы не выглядело нарочито.

Ольга Фишер? Несмотря на то что тогда она была вдвоем с Ричи Гантом, Жожо решила, что ничего не потеряет, если попытается перетянуть Ольгу на свою сторону. И вот, купив видеофильм о брачных играх королевского пингвина, она принесла его Ольге! И ни слова о женской солидарности! Ольга не из таких.

А Николас и Кэм из эдинбургского филиала? Она, ясное дело, виделась с ними множество раз, но дружны они не были. Они нечасто приезжали в Лондон и задерживались здесь ровно столько, чтобы успеть сообщить всем и каждому, как сильно они его ненавидят. «Почему, черт возьми, не проводить эти совещания в Эдинбурге?» — всякий раз ворчали они.

Занятная парочка. Бородатый Николас, сорока с чем-то лет, отличался буйным нравом, тогда как Кэм, бледный, как молоко, кельт с белесо-голубыми глазами и темно-русой головой, был поистине мастером язвительных замечаний.

Как-то раз после очередного совещания Жожо попыталась установить с ними контакт.

— Привет, Николас, я…

— Как я ненавижу этот ваш Лондон, — простонал тот в ответ. — Всюду пробки…

— …и англичане, — в унисон с ним закончил Кэм.

— Слушай, Кэм, давай отсюда поскорее свалим, а?

— Да, но… — вставила Жожо, надеясь все же переговорить с обоими.

Николас обратил на нее возмущенный взгляд, а Кэм уставился своими по-детски голубыми глазами.

— Нам надо успеть на рейс!

— Что ж… прошу прощения. Счастливого пути.

Перед их следующим приездом в Лондон Жожо послала им по электронной почте приглашение вместе пообедать. И снова впустую. Николас ответил, что, если не будет веских причин задержаться, они трехчасовым рейсом улетят обратно. Судя по всему, Жожо к веским причинам не относилась.

«Дьявол, — подумала она. — Эта парочка неуловима, как ртуть». Оставалось одно. Крайняя мера, конечно, но она не видела другого способа с ними переговорить, как только нанести им визит.

Впрочем, это не проблема. Она слышала, что Эдинбург красивый город, а может, и Марк найдет повод для командировки.

Но выбрать время оказалось непросто. Сначала, в сентябре, на три недели Кэм ушел в отпуск, потом Жожо пришлось ехать на книжную ярмарку во Франкфурт, а затем на две недели исчез Николас. Наконец было решено встретиться в конце октября, меньше чем за месяц до ухода Джослина. Жожо не нравилось, что все делается в последний момент, но может, это и к лучшему. По крайней мере не успеют забыть до голосования.

В пятницу, на заре, они с Марком вылетели в Эдинбург. План был таков: она встречается с ребятами в первой половине дня, во второй Марк проводит с ними совещание, а потом — целый блаженный уик-энд в отеле! Вот это да!

В самолете она спросила:

— Ничего не посоветуешь?

— Главное — не говори свысока. Они малость… как бы сказать… болезненно относятся к тому, что у нас головной офис, а у них филиал. Тем более что на них приходится поразительно большая доля общего бизнеса. Такое впечатление, что в Шотландии спрос на книги непропорционально высок. Так что от тебя требуется всячески выказывать уважение.

— Ясно.

Марк отправился в отель, а Жожо на такси поехала в эдинбургский офис «Липман Хейга». Контора располагалась в старинном четырехэтажном сером каменном доме в форме полумесяца. Жожо пришла в восторг. Николас и Кэм встретили ее вежливо, но без энтузиазма. Но она все равно сияла. Она в самом деле была счастлива оказаться в таком месте.

Ее представили остальным семи сотрудникам и провели по представительству: показали кабинет, маленькую комнату для совещаний и даже кухню.

— Здесь мы с Николасом подогреваем в микроволновке свой обед. Лапшу, как правило.

— Ага, — кивнул Николас, — или что-нибудь диетическое.

Жожо не знала, смеяться или нет. Лучше воздержаться, решила она.

Затем они вернулись в кабинет Николаса, и тот спросил:

— Вы же не затем приехали, чтобы наше помещение осматривать. Чем мы вам можем помочь, Жожо?

Было бы нечестно сделать вид, что это простой визит вежливости; ей больше импонировала мысль выложить все начистоту.

— Вот что, ребята, у вас есть кое-что, что мне нужно.

— Ой, нет, я счастлив в браке, — сказал Николас.

— А я вообще «голубой», — сказал Кэм.

— Вот черт! — воскликнула Жожо.

— Да ладно… — протянул Николас. — Сорока нам на хвосте принесла, что вы трахаетесь с нашим управляющим партнером.

Жожо зарделась. Такого она не ожидала. Неужели все партнеры в курсе?

— Интересно, что за сорока, — сказала она. — Дайте угадаю.

— Да этот прыщавый юнец, Ричи Гант.

Она пожала плечами, стараясь не показать возмущения.

— И надо же такому случиться, что как раз Марк Эвери сегодня проводит с нами совещание. — Николас с деланым удивлением повернулся к Кэму. — Вот так совпадение, правда, Кэмерон? Оба в Эдинбурге, и в один и тот же день.

— Да, Николас, совпадение хоть куда.

— Но они наверняка прилетели разными рейсами.

— Конечно, — поддакнул Кэм и повернулся к Жожо. — Разными?

Она натужно рассмеялась.

— О'кей, ваша взяла. — Черт, а они крепкие орешки.

— Расслабься, куколка, — пропел Николас. — Наслаждайся порочными выходными. Где остановились? В каком-нибудь шикарном месте? В «Бэлморале»?

Жожо наклонила голову. Черт! Лучше бы уж забронировала места в каком-нибудь заштатном отельчике с раздельными кроватями и туалетом в конце коридора. Сейчас же все выглядит так, будто эту встречу она запланировала в промежутке между перепихонами, и мужиков это задело.

— Ричи Гант нам не симпатичен, — томно объявил Николас. — Правда, Кэм?

— Правда, — мечтательно подтвердил тот, — омерзительная личность.

— Я бы сказал, гадкая.

— Противная.

— Чудовищная.

— Он к вам приезжал, так ведь?

• — О да! Давно уже, сразу как старик Джок объявил, что уходит.

Надо отдать гаденышу должное, подумала Жожо, он времени зря не теряет.

Улыбайся, сказала она себе. Деваться некуда. И только не говори свысока. Демонстрируй уважение.

— То есть вы поняли, зачем я здесь? — Она достала свой презентационный буклет, в котором перечислялись все ее авторы и с помощью круглых диаграмм, схем и графиков показывалось, какие у них замечательные долгосрочные перспективы.

— Не теперь, — отмахнулся Николас. — Оставьте, мы потом поглядим. Когда по телику нечего смотреть будет.

— А сейчас, раз уж вы тут, нам бы хотелось кое-что узнать о вас лично.

Жожо театрально вздохнула.

— Хотите убедиться, что я натуральная рыжая? Сколько раз…

Они расхохотались. Слава богу.

— Расскажите, как вы работали в полиции. Занимались хоть раз сексом в форме? С коллегой?

— Кэ-эм, — пожурил Николас. — Нельзя о таких вещах спрашивать девушку!

— Да можно, чего уж там.

— Так как? Занимались?

— Боюсь, что нет. Прошу меня извинить, Кэм. Зато я занималась любовью с пожарником — он был мой первый возлюбленный, — и он иногда был в форме. Ну, насколько это было возможно… А я иногда надевала его каску.

— Дальше, дальше!

— А мне интересно, как вы ловили преступников, — возмутился Николас.

— Могу осветить и эту тему.

Все шло не так, как она планировала, но если такой разговор поможет ей выйти в партнеры, значит, она будет его вести. И Жожо рассказала про мужика, наставившего пистолет на соседа за то, что тот слишком громко пустил телевизор; про самоубийцу, висящего в шкафу; про то, как ее папаша стал брать взятки и тащил домой всякую электронику, уверяя, что купил в магазине. Она изо всех сил старалась сделать свой рассказ страшным и драматичным, и когда пришло время обеденного перерыва, Николас сказал:

— Жожо, с вами не соскучишься.

— Я знаю, мы тут над вами малость посмеялись, но спасибо, что приехали, — сказал Кэм. — Вы отлично держитесь, не то что эта плакса Аврора Холл.

— Как, и она приезжала?

— И она, и вторая краля — Лобелия Френч, и вундеркинд без подбородка — все тут уже отметились. Мы все гадали: что же вы-то не едете? Подумали даже, не обидели ли мы вас чем? — Они снова рассмеялись общей шутке.

Жожо встала, протянула руку и сухо сказала:

— Спасибо, что уделили время. — И собралась уходить.

Николас с Кэмом изумленно уставились на нее.

— А подарки?

Дьявол, подумала Жожо. Ричи Гант небось бутылками их завалил. Сигарами, девочками… А «крали» наверняка притащили по бутылке старого вина из папиного погреба. Как же она упустила из виду…

— Подарков нет, — грустно подтвердила она. — Не подумала.

— А мы любим подарки.

— Прошу прощения.

— Но уважаем вас за то, что приехали с пустыми руками.

— Правда? Так вы меня поддержите? — Она улыбнулась.

— Нам надо будет посмотреть послужной список всех кандидатов — фу ты, скука какая! — но вы нам симпатичны. Правда? — Он повернулся к Кэму.

— Да, вы нам очень симпатичны.

— И я не омерзительная?

— Нет. И не противная, и не гадкая, и не чудовищная. Я бы сказал, вы очень даже арома-а-атная.

— И живопи-и-исная.

— Именно! Вот что значит красота от природы! Желаем вам чудесного, страстного уик-энда с очаровательным, страстным Марком Эвери.

Вечером в воскресенье Жожо, совершенно счастливая, приземлилась в Хитроу. Хоть ей сначала и потрепали нервишки, в целом встреча с эдинбуржцами прошла как нельзя лучше.

Понедельник, утро, начало ноября

ТО: Jojo.harvey@LIPMAN HAIG.co

FROM: Mark.avery@LIPMAN HAIG.co

SUBJECT: Есть новости. Неважные

Джослин отложил свой уход до января. Он пришел в агентство в январе тридцать семь лет назад и хочет доработать до круглой даты. Традиционалист!

ТО: Mark.avery@LIPMAN HAIG.co

FROM: Jojo.harvey@LIPAMN HAIG.co

SUBJECT: Тридцать семь — не круглая дата

Британцы, подумала Жожо. Чокнутые.

ТО: Jojo.harvey@LIPMAN HAIG.co

FROM: Mark.avery@LIPMAN HAIG.co

SUBJECT: Есть новости. Неважные

Это означает, что выборы нового партнера тоже откладываются до января.

Жожо уставилась на экран.

— Черт!

Она настроилась на конец ноября. До этого момента ее жизнь если и не остановилась, то заметно сбавила темп.

Понедельник, вечер, квартира Жожо

— Что будем делать? — спросил Марк.

— Насчет чего?

— Насчет нас.

Жожо погрузилась в задумчивость.

— Мы договорились, что дождемся решения по новому партнеру. Что, собственно, изменилось? Подождем еще пару месяцев, и все.

— Какой смысл ждать? На службе все и так уже в курсе — спасибо нашему болтунишке Ричи.

— Мне казалось, мы с тобой понимаем друг друга.

— Я устал ждать, и все равно все уже знают.

— Но ты же сам говорил: что все знают про наш роман — не страшно, хуже, когда ты уйдешь от жены и переедешь ко мне. Перестань, — уговаривала она, — не так долго ждать осталось.

Но Марк был неумолим. Более того, он рассердился и даже не пытался этого скрывать.

— Но ты же сам выступал за то, чтобы дождаться решения! — напомнила Жожо.

— Теперь, когда всем все известно, это спорный аргумент. Я пошел домой.

Дверь за ним закрылась. «Вот тебе на, — подумала Жожо. — Что за чертовщина!» И еще кое-что ее беспокоило…

Среда, утро

Жожо включила компьютер. Она нервничала. Каждую среду в девять утра выходил новый список бестселлеров, и она немного тревожилась за новую книжку Лили Райт. После головокружительного успеха «Мими» в издательстве впали в беспричинную эйфорию и приготовились к новой удаче, всем уже виделся хит рождественских продаж. Но у Жожо, во всяком случае на первых порах, были кое-какие сомнения. «Кристальных людей» и «Мими» нельзя было ставить в один ряд, уж больно книги разные. (Вообще-то новая книжка была превосходная; умный, человечный анализ жизни общества. Но здесь, в отличие от «Мими», присутствовал уже самый настоящий реализм.)

Таня, вопреки правилам, получила у Лили книжку в обход Жожо, а когда Жожо все же увидела рукопись, дело было уже сделано. Если бы ей показали раньше, она бы, возможно, отсоветовала издавать книгу сейчас.

Лучше бы было сделать небольшой перерыв, а Лили бы за это время написала бы что-нибудь еще. Но Жожо никто не спросил.

Надо сказать, Таня от новой книги пришла в восторг — а Таня свое дело знала. И главное — она добилась огромного рекламного бюджета; судя по всему, издательство в полном составе работало на раскрутку нового бестселлера. Еще в мае, сразу после того, как Таня приняла книгу, Жожо присутствовала на предварительном совещании отдела сбыта, и все были исполнены такого энтузиазма, что она поддалась общему настроению. Денег будет потрачено куча, торговля и читатели обожают Лили, и новая книжка пройдет на ура — таков был лейтмотив.

Сомнения появились с опозданием. В августе две сети супермаркетов неожиданно снизили вдвое свой первоначальный заказ — сигнальные экземпляры показали всем, насколько вторая книга отличается от первой. Потом издательство заметалось с обложкой — первый вариант уж больно был похож на «Мими» — и заменило ее на более серьезную.

Выход был назначен на двадцать пятое октября. Первые, не подкрепленные исследованиями отчеты торговых точек показывали, что продажи идут вяло, но это уже была лакмусовая бумажка.

Сейчас Жожо пробежала глазами десятку лучших — мимо. Двадцатку — мимо. Сорок четвертое место занимал Эймон Фаррел, а другой ее автор, Марджори Фрэнке, специалист по триллерам, твердо держалась на шестьдесят первой позиции. А где же Лили? Жожо двигалась по списку ниже и ниже. Наверное, пропустила, решила она — и тут увидела. На позорном сто шестьдесят восьмом месте. За первую неделю продаж с прилавков ушло всего триста сорок семь экземпляров. Дьявол. Ожидалось, что книжка сразу попадет в десятку лучших, но теперь, похоже, она залежится на полках.

— «Мими» тоже не сразу стали покупать, — напомнил Мэнни.

— У «Мими» не было двухсоттысячного рекламного бюджета!

Она незамедлительно позвонила начальнику отдела маркетинга «Докин Эмери» Патрику Пилкинтону Смиту и попросила поднажать в рекламе.

— Надо сделать упор на печатные СМИ, — сказала она. — Прежде всего — на воскресные газеты. А цену необходимо снизить.

— Спокойно, — протянул Патрик. — Не будем пока суетиться. Еще рано. К тому же одновременно вышло много отличных книг.

Что ж, пожалуй, он прав. С сентября традиционно наблюдался наплыв новых книг в переплете — чтобы их успели включить в список номинантов на Букера. Не говоря уже о многочисленных биографиях британских знаменитостей, выходящих в преддверие Рождества, с тем чтобы стремительно разойтись на подарки.

— Ближе к праздникам все выправится.

Жожо планировала через неделю после выходы «Кристальных» начать переговоры о новом контракте для Лили. Как раз сегодня. Если бы все шло, как замышлялось, Лили бы сейчас была в зените. Жожо надеялась, что переговоры на таком фоне позволят выторговать для Лили крупный гонорар, а не какие-то гроши, но сейчас все оказалось под вопросом.

Утешало то, что Лили предстояла трехнедельная рекламная поездка. Может, хоть это подстегнет продажи.

Напустив на себя уверенный и бодрый вид, Жожо позвонила Тане Тил.

— Пора поговорить начистоту. Новый договор с Лили Райт. Мы готовы обсудить.

— Обсудить что?

Черт! Жожо набрала побольше воздуха.

— Обсудить ее новый контракт.

— Я-я-ясно. Поняла. Ты говорила, она над чем-то новым работает? Будет лучше, если я сначала взгляну. Прежде чем говорить о конкретной сумме.

Жожо рассчитывала, что ее предложение будет встречено с энтузиазмом. А вышло совсем наоборот. Не эта ли женщина не далее как в мае умоляла ее заключить новый контракт?

Но она все так же бодро ответила:

— Немедленно высылаю вам семь глав потрясающей новой книги Лили Райт. Готовьте чековую книжку!

Среда, вечер

После работы она встретилась с Бекки, чтобы наскоро перекусить и обсудить текущие дела.

Они устроились за столиком в пиццерии, и Жожо объявила:

— Ни за что не угадаешь. У меня задержка. Бекки притихла.

На сколько?

— На три дня. Понимаю, это ерунда, но у меня обычно все как по часам. И я себя как-то странно чувствую.

— В каком смысле?

— Голова кружится. И почему-то курить совсем не тянет.

— Господи. О господи! — Бекки закусила кулак. — А анализ не сделала?

— Сегодня утром. Отрицательный. Но ведь еще рано, правда?

— А могло это случиться?

— М-мм… Вообще-то мы пользуемся презервативами, но бывают непредвиденные вещи. Как, например, в середине этого месяца. Когда встречаешься с женатым мужчиной, несложно вспомнить, когда именно.

— Везет, — сказала Бекки. — Мы с Энди уже месяц как не занимались сексом.

— А у вас все в порядке?

— Лучше не бывает. Вот подожди, когда вы с Марком перестанете заниматься сексом — вот тогда и узнаешь, что такое настоящая любовь. А как думаешь, Марк как к твоей новости отнесется? — Бекки осторожно подбирала слова. — Что, если он не обрадуется?

Жожо задумалась

— Может быть. — Она усмехнулась. — А может, и наоборот. Ты лучше спроси, меня-то это радует?

— И как?

— Время для ребенка не самое удачное.

— Оно никогда не бывает удачным. У всех, не только у тебя. Обычно, когда наступает подходящее время, уже слишком поздно.

— Ты права. Ребенок — это же не конец света. Просто… Я и так переживаю за Кэсси и детей Марка, а теперь только хуже станет.

— А вдруг это не случайность? — предположила Бекки. — Что, если он нарочно это подстроил? Или ты сама? Подсознательно, конечно. — Она вздохнула. — Счастливая ты, я бы с радостью забеременела, но нам с Энди ребенка сейчас не потянуть.

— Если меня произведут в партнеры, в ближайшие три года мои доходы упадут.

— Как это?

— Партнеры вкладывают в бизнес собственные средства. Теперь, когда Джослин уйдет — если это, конечно, произойдет, — он заберет свои бабки с собой, и новому партнеру придется это компенсировать.

— А много?

— Пятьдесят тысяч.

— Пятьдесят тысяч? Откуда же ты их возьмешь?

— Ниоткуда. Это делается иначе: в ближайшие три года у меня будут вычитать из текущих доходов. Я стану получать меньше.

Четверг, вечер, квартира Бекки и Энди

Энди открыл дверь.

— Ну?

— Опять отрицательный. Но…

Энди сокрушенно покачал головой.

— Хочешь совет? Не говори ему. Пойди и тихонько сделай аборт.

— Ни за что! — возмутилась Жожо. — Это ведь и его проблема.

— Ого! — Энди хлопнул в ладоши. — Вот и посмотрим, кто мальчик, а кто муж.

— Прекрати. — Но Жожо не могла не думать о том, не струхнет ли Марк. Вдруг он попросит ее сделать аборт, а сам опять прикроется семьей? — Я ему все скажу. И знаешь что? Если он начнет ходить вокруг да около, я просто рассмеюсь ему в лицо.

Пятница, вечер, квартира Жожо

— Угадай, что я тебе сейчас скажу?

Марк посмотрел на нее, вгляделся получше, и что-то в его глазах изменилось, как будто он отступил назад.

— Беременна?

Она опешила.

— Ну, ты даешь! Скажем так: у меня задержка на пять дней, но анализ пока отрицательный.

— Это еще ничего не значит. У Кэсси такое было. Анализ ничего не показывал, а она была беременна будь здоров.

Они уставились друг на друга, переваривая его заявление, потом дружно расхохотались.

— Елки зеленые! — выдохнула Жожо — Что ж, дальше ясно, что будет. Для меня, можно сказать, кранты. Ты меня бросаешь и делаешь все, чтобы меня поперли с работы.

— Потом ты узнаешь, что Кэсси тоже беременна, чуть с большим сроком, мы устраиваем грандиозный праздник и снова клянемся друг другу в любви и верности, пока смерть не разлучит нас.

Эта традиционная игра их очень развеселила.

— Тебе следует знать: мой папаша разъярится и захочет тебя убить. И однажды ночью с тремя моими братцами явится к тебе с пистолетом.

— В таком случае мне лучше тебя не позорить.

Тут до него, кажется, дошел весь смысл известия, и он погрузился в раздумья. Потер лоб. Потом еще раз.

— Хм-мм… Способствует концентрации мысли.

— Хочешь сбежать?

Его рука замерла в воздухе, он с ужасом посмотрел на Жожо.

— Нет.

— Правильный ответ.

— Но это не шутки. Все очень и очень серьезно. И неожиданно.

— Да уж. Я заметила.

— Я, наверное, внутренне был к этому готов. У нас с тобой… дети… — Он помолчал и угрюмо добавил: — Только не ожидал, что так скоро.

— Сильно огорчен?

— Честно, Жожо, — начал Марк, и по его взгляду было видно, что в нем борются два желания — отговориться или признаться в том, что у него на самом деле на душе. — Честно: я бы предпочел, чтобы мы какое-то время пожили вдвоем, просто для себя, а уж потом обзавелись детьми. Начинать совместную жизнь с того, что сразу с кем-то делить, мне кажется… — он подыскивал нужное слово, — …это не дело. — Он тяжело вздохнул. — Ты знаешь, я очень люблю своих детей. И наших с тобой тоже буду любить. Но после того, как мы с тобой столько месяцев встречались урывками, я бы хотел немного пожить… как бы это сказать? — без осложнений, что ли. — Он нахмурил лоб. — Не понимаю, как это могло случиться?

Жожо встретила его взгляд.

— Агент-мужчина лег в постель с агентом-женщиной и вставил свой…

— Нет, я говорю о том, что мы ведь были осторожны, да?

— Бывают непредвиденные вещи.

С этим он согласился.

— Да, пожалуй. Но сейчас не самый удачный момент, хотя бы в финансовом плане. Мне придется содержать Кэсси с детьми. Нам с тобой надо будет покупать жилье. Не можем же мы вечно жить в твоей квартире, а уж с ребенком и подавно. Потом ты уйдешь с работы, и твоего заработка мы лишимся.

— А зачем мне уходить? Я же беременна, а не больна. Ты боишься, что я стану как Луиза?

— Луиза не одна такая. Я это видел сотню раз: стоит женщине родить, как у нее меняется система ценностей. Это я не в осуждение говорю, просто констатирую факт. Это их право.

— У меня все будет иначе. Он пожал плечами.

— Марк! Я правда не такая.

Он рассмеялся, она — тоже, и они хором сказали:

— Все так говорят.

— Я должен незамедлительно объявить Кэсси. Дальше откладывать нельзя.

Жожо внутренне съежилась от ужаса.

— Моя беременность окончательно ее добьет.

— Я знаю. Но промолчать будет несправедливо по отношению к ней.

— Ты прав, но, может, дождемся положительного анализа? Чтобы знать наверняка?

Марк подавил раздражение и с сочувственным выражением взял ее за руку.

— Жожо, послушай меня, я должен сказать тебе нечто важное. Рано или поздно Кэсси придется сказать. Это факт.

— Я знаю, — неуверенно проговорила она.

— Ты видела Кэсси. Ты видела, что она умная женщина, гордая — не какая-то там… Я глубоко убежден, что она предпочтет знать правду, чем ходить в дурочках.

— Ты считаешь?

— Я тебе так скажу: это будет неприятно. Очень неприятно, но зато дело будет сделано. Я уже свыкся с этой мыслью, а она ведь моя жена. Ты, Жожо, храбрая женщина, и теперь тебе понадобится все твое мужество. Само собой ничего не произойдет.

— А если она вдруг встретит другого и сама от тебя уйдет? Меня бы такой вариант больше устроил.

Марк вздохнул:

— Ладно, молись, чтобы Кэсси завела роман. — Тут его тон резко изменился. — Или перестань морочить мне голову.

Внутри у нее все упало.

— Я тебе не морочу голову.

— Да? А то я уж стал подозревать… Послушай меня, назначение нового партнера состоится через два месяца. После этого я уйду из дома и перееду жить к тебе. Если ты этого не хочешь — лучше так и скажи.

Ее охватила паника.

— Я хочу! Но мне это очень трудно. Мне жаль так поступать с Кэсси, уводить у нее мужа. Меня не так воспитывали.

Меня тоже воспитывали иначе. Не только для тебя это тяжело. Но я иду на это потому, что люблю тебя. И у меня все чаще возникает ощущение, что мы с тобой говорим на разных языках.

Интуиция подсказывала, что она вступила на очень опасную территорию. Жожо вдруг оказалась на волосок от того, чтобы его потерять.

— Марк, ты же сам советовал дождаться, когда пройдет голосование. Я что-то не помню, чтобы меня это привело в восторг.

— Поначалу — нет. Но стоило тебе убедиться, что это не уловка с моей стороны, как ты обрадовалась. В моем понимании — даже слишком.

С Марком трудно иметь дело. Уж больно умен. Надо было решать: вперед или назад. Эх, была не была…

— Подожди, пока я не буду знать наверняка, — тогда и скажешь Кэсси. Ладно?

— Ладно. Но я тебя предупредил, — медленно, в упор глядя на нее своими темными глазами, проговорил он.

— Предупредил? Не смей так со мной разговаривать! Я тебе не издатель, просрочивший выплату авторского гонорара.

Но извиняться он не стал. Ушел, не проронив ни слова.

Ночью она лежала без сна и думала: Марк, умница, правильно заметил, что она тянет. Она была в смятении; ей с самого начала претило давить на Марка, говорить, что пора уходить из семьи. Пусть это произойдет под влиянием какого-то внешнего события — лучше всего интрижки Кэсси на стороне. Но Марк не прав, если думает, что она решила улизнуть; ее преданность ему нисколько не была поколеблена. Порой Жожо и сама не понимала, что она в нем нашла. Конечно, надо признать, три главных качества у него есть: ум, чувство юмора, сексапильность. Но все дело в чем-то совершенно необъяснимом. Можно рассуждать о том, почему мы кого-то любим, перечислять замечательные качества — уверенность в себе, находчивость, привлекательную фигуру, то, что с этим человеком никогда не бывает скучно, — но всегда останется за кадром какой-то неуловимый фактор, некий магический ингредиент. А у Марка такой «ингредиент» имелся, причем в высшей степени.

Он был для нее настоящим кумиром. Что бы Жожо ни делала — пока не расскажет ему, ничто не считается. Проведет два дня без него — и чувствует себя совершенно больной. Он ее понимает. Они с самого начала друг другу не лгали, и трудно вообразить другую пару, которая бы так подходила друг к другу.

Ей легко было представить себя вдвоем с Марком много лет спустя. Они и тогда будут друг от друга без ума.

Сегодня Марк сформулировал ее проблему — подспудное сопротивление, и то, что он рассердился, заставило ее закрыть глаза на некоторые препятствия. Он уходит от Кэсси, ладно. На ум пришла поговорка: «Не можешь обойти — прорвись!» Альтернатива одна — можно потерять Марка. Но такой вариант Жожо даже не рассматривала.

Она была готова. Более, чем когда-либо. Но Кэсси жаль…

Она вспомнила слова Бекки: может быть, эта беременность наступила не случайно. Может, она позволила ей наступить, чтобы благодаря ей решиться на главный шаг. Забавно, но Жожо до сих пор не была уверена в своей беременности, окружающие верили в это больше ее. Но сейчас и она начала верить, и эта мысль ей импонировала. У них с Марком будет малыш, это же счастье! Жизнь, конечно, изменится, но не намного и в лучшую сторону. Надо признать, наседкой она себя еще не чувствовала. В ней еще не проснулось желание иметь ребенка. Но тот факт, что это ребенок Марка, в корне меняет дело.

Она положила руку на живот — так ведь все делают, да? Вот видите, как все естественно получается. Какой он будет, их малыш? Темноволосый, беленький или рыжий? Он будет волевой, решила она. И неважно, в кого из родителей. Наверное, как раз в этот момент их ДНК это решают и борются между собой за главенство.

ЛИЛИ

«Этот ужас преследовал Катриону уже давно, а сейчас он стал явью — пострадал уже четвертый ребенок. Теперь она не сомневалась. Она давно это знала. Уж больно высока была заболеваемость раком в районе — что-то же должно ее вызывать».

Никто меня не слушал. Я находилась в книжном магазине в Шеффилде, в рамках моей позорной рекламной поездки по стране. Восемь десятков набившихся в зал женщин изучали свои ногти, пересчитывали квадратики в узоре на ковре, решали, что приготовить на ужин, — одним словом, занимались чем угодно, чтобы только убить скуку, пока я читаю свое гениальное творение.

Я быстро обвела аудиторию взглядом; группка женщин в белых халатах; троица, которую попросили сесть подальше, чтобы не закрывать остальным обзор своими высокими шляпами; подружки в первом ряду, все с самодельными волшебными палочками — буйство блеска и пуха. Конечно, в зале было много и самых обыкновенных женщин, однако глаз невольно выхватывал тех, кто чем-то выделялся.

По залу пробежала очередная волна кашля, и я решила сократить последний кусок: мне уже приходилось так делать — примерно через раз. Они скучали до такой степени, что я не чувствовала себя вправе продлевать их агонию.

«Катриона сняла трубку. Давно надо было позвонить…»

Я выдержала паузу, давая залу осознать, что чтение окончено, после чего сказала:

— Спасибо. — Я тихо опустила книжку. Последовали вежливые аплодисменты, а когда они стихли, я спросила:

— Есть вопросы?

На ноги вскочила одна женщина. «Не спрашивай! — мысленно молила я. — Пожалуйста, не спрашивай!» Но она, конечно, спросила. Каждый вечер первый вопрос после чтения был один и тот же.

— Вы собираетесь писать продолжение «Мими»?

Одобрение зала ощущалось почти физически. Все дружно закивали. «Я тоже хотела об этом спросить», — висело в воздухе. «Хороший вопрос. Да, очень хороший».

— Нет, — ответила я.

— А-а-ах, — простонал зал. Это было не просто разочарование, а обида, почти гнев. Первый ряд заколыхался волшебными палочками, а три «ведьмочки» в задних рядах сняли свои шляпы и прижали к груди в знак уважения к безвременно почившим.

В отчаянии я принялась объяснять, что «Мими» была написана в едином порыве, как моя реакция на ограбление.

— А нельзя сделать так, чтобы вас снова ограбили? — предложила еще одна дама. В шутку, разумеется. Так я думаю.

— Ха-ха-ха, — сказала я, приклеив к лицу улыбку. — Будут еще вопросы? — Я коснулась лежащей передо мной книги, стараясь напомнить им, по какому поводу мы собрались, но все без толку. Все последующие вопросы, без единого исключения, были о «Мими».

— Прототипом Мими были вы?

— Место действия «Мими» — настоящее?

— Прежде чем писать, вы обучались белой магии?

Я старалась отвечать вежливо, но я уже начала ненавидеть Мими, и это поневоле сквозило в моих ответах. Затем настало время автографов, и толпа радостно выстроилась в очередь. Но вместо того чтобы брать красиво оформленные книжки в твердых обложках, каждая из присутствовавших доставала из сумочки «Мими». Книжки были такие потрепанные, как если бы их перед этим терзала целая стая бродячих собак. Мне сделалось не по себе.

Тем не менее разговор с каждой новой поклонницей по-прежнему повергал меня в смущение.

— Спасибо, что написали «Мими»…

— Как мне понравилась ваша книжка…

— Вы мне просто жизнь спасли…

— Я ее раз десять читала, не меньше…

— У меня ее все друзья перечитали…

— Это лучше любого антидепрессанта…

— Я так ждала встречи с вами…

Мне дарили волшебные палочки, самодельную помадку, заклинания, начертанные на клочках бумаги, я даже получила приглашение на друидскую свадьбу. Большинство женщин жаждали сфотографироваться со мной, как с Мирандой Ингланд в тот достопамятный вечер.

Если бы моя карьера не зависела так сильно от успеха новой книги, я бы спокойно наслаждалась их любовью и радовалась, что сумела своим произведением тронуть столько сердец. Но моя карьера очень зависела от второй книги, а из восьмидесяти с лишним пришедших на встречу ее купили только двое. Накануне в Ньюкасле было продано три экземпляра, перед этим в Лидсе ушел всего один, столько же было куплено и в Манчестере, а в начале недели в Бирмингеме никто вообще ничего не купил. Все это очень плохо.

По дороге в отель я включила мобильный и всеми фибрами души стала молиться, чтобы пришло сообщение от Жожо. О том, что издательство хочет предложить мне полмиллиона фунтов за мою следующую книгу. (От отчаяния я дала волю фантазии.) Или хоть с какими-то новостями, любыми. Уже неделя, как она отправила Тане первые семь глав моей новой книги, наверное, какой-то ответ уже должен прийти? Но леденящий электронный голос произнес: «Сообщений в вашей голосовой почте нет», — и я позвонила Антону. Он был дома вдвоем с Эмой.

— Что-нибудь слышно?

— Звонила Жожо — не хотела отрывать тебя, но новостей пока нет. Сегодня Таня опять не перезвонила, и Жожо решила пока ее не дергать.

У меня ком встал в горле. Сегодня пятница. Значит, до понедельника. Ждать все выходные, гадать, что там впереди.

Меня ужасал размах нашего с Антоном просчета. Теперь было ясно, что контракт с издательством надо было подписать еще в мае, как нам и предлагали. Но в тот момент все шло настолько чудесно, что казалось невероятным, чтобы спустя всего несколько месяцев моя книга провалится с таким треском, что впору заканчивать литературную карьеру.

Оглядываясь назад, я видела, что «Докин Эмери» потихоньку начало от меня отворачиваться еще в августе. Теперь было ясно, что Танин припадок с обложкой был спровоцирован кем-то из крупных оптовиков, дрогнувших оттого, что вторая книга оказалась так же «похожа» на первую, как морковка на усы Гитлера.

Никто мне тогда ничего не сказал. Официального уведомления о том, что заказы урезаются, я не получала, равно как и о том, что издательство потеряло в меня веру, но это чувствовалось по их натужно бодрым приветствиям и настороженному выражению глаз. Однако, памятуя о жестокости нашего мира, я продолжала надеяться. Главное — не воспринимать ситуацию как безнадежную, тогда и жить легче.

Сухой остаток таков: если «Докин Эмери» решит не возобновлять мой контракт, не только на моей писательской карьере можно ставить крест, но и с домом нам придется расстаться, ведь кредит на его приобретение нам дали на том условии, что мы выплатим сто тысяч сразу, как я получу от издательства новый аванс. Других источников дохода у нас не было. Рассчитывать можно было только на следующую порцию авторских, которая должна прийти не ранее чем в марте, то есть аж через пять месяцев. Короче: не будет контракта — не будет и денег на погашение ссуды, а следовательно — прощай, любимый дом.

Я вернулась в одинокий гостиничный номер, открыла мини-бар и налила себе большой стакан джина с тоником, закусив пакетиком орешков. Я была измотана — неделя выдалась тяжелой: ранний подъем, нескончаемые встречи с читателями и такое количество интервью местным радиостанциям и газетам, что у меня в голове они все перепутались, — и все же заснуть никак не удавалось, меня не отпускал страх.

Чтобы как-то приободриться, я стала думать: «Антон меня бросил и ушел к старшей официантке в „Флит-Тандури“, у меня развилась гангрена, и все воротят нос от вони, а тибетские прорицатели решили, что Эма — следующий далай-лама, и ее от меня забирают, увозят в неприступную гималайскую крепость, где она будет сидеть, скрестив ноги, в оранжевых одеждах и изрекать непостижимую человеческому разуму мудрость».

Я лежала в постели, потягивала джин и смаковала свои несчастья.

«Какой ужас… Особенно эта вонючая гангренозная нога. И изреченная, непостижимая разуму мудрость».

Я дала себе в полной мере погрузиться в этот мрак, потом сделала мысленное усилие — сродни тому, как выскочить из шкафа с криком: «Попался!»

Да, подумала я, это психологическое упражнение действительно помогает, вот мне и лучше стало. После чего заметила, что выпила уже три порции джина, так что вполне возможно, настроение улучшилось благодаря спиртному.

ЖОЖО

Среда, утро

Когда с десятидневным опозданием у Жожо начались месячные, она испытала некоторое смущение; чрезмерно эмоциональные реакции были не в ее правилах. Да и вообще, раз анализ все время был отрицательным, она до конца так и не уверовала в свою беременность, поэтому ощущения утраты не было. Зато было интересно узнать причину задержки: волнение из-за того, что Марк бросает Кэсси? Затянувшееся ожидание выборов нового партнера? Профессиональный стресс? Да уж, причин для стресса и впрямь хватает.

Продажи книги Лили Райт пошли немного в гору, но этого явно недостаточно. Она поднялась со сто шестьдесят восьмого на девяносто четвертое место, за неделю разошлись жалкие 1743 экземпляра. Учитывая, что все железнодорожные станции в стране были обклеены рекламными плакатами «Кристальных людей», хорошим результатом это не назовешь.

Издательство было в шоке. Первоначальный тираж в твердой обложке составил сто тысяч, а предполагались еще многочисленные допечатки, но сейчас уже можно было начинать подсчитывать убытки.

На третьей неделе после выхода книги она поднялась на сорок второе место, но радость оказалась преждевременной, поскольку еще через неделю ее рейтинг упал до пятьдесят девятого.

Жожо продолжала давить на издательство, чтобы прибавили в рекламе и еще раз сбросили цену. Патрик Пилкингтон-Смит согласился, но это-то и пугало. Уступчивость означала, что дела действительно плохи.

Потом «Книжные известия» напечатали язвительную заметку, и хотя в «Докин Эмери» продолжали твердить, что еще рано делать выводы и продажи подрастут ближе к Рождеству, Жожо знала, что в глубине души оптимизма уже никто не испытывает.

Что ее действительно выводило из равновесия, так это то, что издательство крутило с новым контрактом для Лили. Никто прямо не говорил, что контракта не будет, но Таня все тянула, отговаривалась, что начальство хочет сначала прочесть новую книгу, а тогда уже принимать решение. Сначала Жожо думала, что предъявление новой книги — чистая формальность, но теперь игра издательства стала понятна: оно перестраховывается, хочет сначала посмотреть, как пойдут дела с нынешней книгой, а уж потом решать, представляет собой Лили Райт доходное вложение или ее пора списывать в утиль.

А пока бедняжка Лили таскается по всей стране и проводит встречи с читателями, одна неудачнее другой. Каждый день ей звонит то сама Лили, то Антон и жалобно спрашивает: «Есть какие-нибудь новости? Как там с новым контрактом?»

Они были в ужасе от того, что издательство затягивает переговоры, но ситуация настолько деликатная, что подстегивать Жожо не хотела.

Несколько раз она их успокаивала: «Таня обещает, что решение будет к концу недели». Но наступал конец недели, Таня не звонила — и так уже месяц, одни обещания.

Жожо было очень, очень жаль Лили. Никому не позавидуешь, когда проваливается книжка, на которую возлагалось столько надежд, но в данном случае это могло иметь самые серьезные последствия для всей карьеры Лили. Когда весной она советовала Лили подождать с заключением нового контракта, то сильно рисковала. Теперь было ясно, что она недооценила степень этого риска: после провала «Людей» «Докин Эмери» вообще не будет заключать контракт с Лили Райт. И никакое другое издательство тоже.

Вторник, вторая половина дня. Конец ноября

— Таня Тил на первой линии.

— Отвечу!

Вот он, главный звонок, сразу поняла Жожо. Сейчас решится дальнейшая судьба Лили Райт.

— Привет, Таня.

— Прости, Жожо, но с Лили Райт ничего не получится.

— Погоди, погоди…

— Мы решили не возобновлять договор.

— Таня, ты шутишь! Ты ведь читала ее книгу, ты знаешь, что это отличный роман…

— Жожо, сейчас я скажу то, что у всех на уме: «Ми-ми» было единичным попаданием. Можно сказать, случайным. Симпатии читателей не на стороне писательницы Лили Райт, а на стороне «Мими». У нас давно не было такого провала, как с «Кристальными людьми».

— Хорошо, хорошо, продажи в твердой обложке идут неважно, но ты разве не понимаешь, что это значит? — Жожо усилием воли заставила себя держаться бодрячком. — Это значит, что в мягкой обложке тираж улетит в одночасье! Как было и с «Мими»! Думаю, мы поспешили издавать ее в твердой обложке. Сначала писателю надо сформировать круг поклонников, тогда и издания подороже уйдут наверняка. Еще пара романов — вот тогда ее книги пойдут на ура и в твердых обложках.

Таня молчала. Опыта и ума ей не занимать. И на нее уже обрушилось столько начальственного гнева, что теперь ее не поколебать.

— Я считаю, что книга Лили продается очень даже хорошо, — не унималась Жожо.

— Если Лили Райт захочет написать еще одну «Ми-ми», я ее с удовольствием издам, — твердо сказала Таня. — В противном случае ничего у нас не получится. Прости, Жожо, мне очень жаль.

Несмотря на всю досаду, Жожо ее поняла. На Таню сейчас небось все издательство собак спускает. Она приняла в производство книгу, расхвалила ее всему начальству как лучшую книгу года, а та возьми да и лопни, как мыльный пузырь. Тане уже случалось получать удары судьбы. Что ж удивляться, что она осторожничает.

— Лили Райт идет нарасхват, — гнула свое Жожо. — Если вы не хотите больше с ней работать, от желающих отбоя не будет.

— Понятно. Желаю вам успеха.

— Пеняйте на себя, — объявила Жожо, положила трубку и погрузилась в мрачные размышления. Нарасхват, куда уж там! Если так и дальше пойдет, Лили Райт впору будет колокольчик на шею вешать, чтоб не потерялась.

Она закрыла лицо руками. Вот чертовщина! Теперь самое трудное — надо сообщить Лили. Жожо вздохнула и снова взялась за телефон. Нечего тянуть.

— Лили, есть новости из «Докин Эмери» относительно нового договора. — И очень быстро, чтобы Лили не слишком обнадеживалась, уточнила: — Мне очень жаль, но новости плохие.

— Плохие?

— Они не хотят покупать вашу следующую книгу.

— Я могу написать другую.

— Они возобновят контракт, только если это будет продолжение «Мими». Мне очень, очень жаль, Лили, — искренне сокрушалась Жожо.

После небольшой паузы Лили ответила:

— Ничего страшного. Правда, Жожо, ничего страшного.

В этом была вся Лили: слишком добрая душа, чтобы возмущаться и упрекать.

— Это я виновата, что мы с вами еще в мае не подписали договор с издательством. — «Когда они еще были в вас заинтересованы», — хотела она добавить.

— Не нужно себя корить. Никто меня ждать не заставлял, — возразила Лили. — Я сама так решила. Вместе с Антоном. Один вопрос: есть хоть какая-то надежда, что «Кристальные люди» выровняются?

— Еще не все рекламные ролики прошли.

— Может быть, если в последний момент книга пойдет, они передумают? Или другое издательство заинтересуется…

— Вот умница. Так держать!

Жожо, совершенно убитая, положила трубку. Передавать плохие новости — такая же часть профессии, как сообщать хорошие, но она давно не чувствовала себя так скверно. Бедняжка Лили!

Если же подойти к ситуации с эгоистической позиции, то время не самое удачное для провалов. Она редко совершала ошибки, а когда такое случалось, тяжело переживала. Но сейчас, когда на горизонте маячат выборы в партнеры, отголоски крупной неудачи ей и вовсе ни к чему. Ее позиция как главной добытчицы фирмы от этого не поколебалась, но золото на короне немного поблекло.

Следующее утро

Жожо открыла в Интернете список бестселлеров. Она набирала адрес, скрестив пальцы, и молилась, чтобы в последний момент дело поправилось. Чудеса случаются — хотя в данном случае на чудо стал бы надеяться лишь глупец.

Она вела курсор все ниже, ниже и ниже… Потом остановилась.

— Ну? — спросил Мэнни. Он тоже держал пальцы скрещенными.

Жожо вздохнула.

— Камнем вниз.

Зазвонил ее телефон. Жожо догадалась: это Патрик Пилкингтон-Смит.

— Мы прекращаем рекламу Лили Райт. Хватит бросать деньги на ветер.

— Конец? Зря. Перед Рождеством было бы не худо поднажать, это могло бы изменить расклад.

Он недоверчиво фыркнул.

— Ты никогда не сдаешься, да, Жожо?

— Говорю, что думаю.

Патрик промолчал. В издательском деле он был намного дольше Жожо. Сделать вид, что все в порядке, — еще не значит выправить положение. Свидетельством тому — гигантская брешь в рекламном бюджете.

Глубоко подавленная, Жожо положила трубку. Она тоже не верила в чудо.

ДЖЕММА

Знаете, написать книгу не так просто, как кажется. Сначала мой редактор (мне нравится это сочетание: «мой редактор») заставила меня переписать огромные куски, чтобы сделать Иззи «теплее», а Эммета — «более человечным и не таким ходульным» — вот нахальство! Потом, когда я все это исполнила, чтобы угодить «моему редактору», — а времени на это ушла целая уйма, весь август и почти весь сентябрь, — какой-то еще редактор (уже не «мой редактор») изучил рукопись и прислал мне восемь миллионов вопросов: Что такое «хомут»? (Это — про воротник.) «Мармосет» — реальный ресторан или вымышленный? Откуда у меня разрешение цитировать Джорджа Майкла (в смысле — «Папа — перекати-поле»)? Да еще и перефразировать?

Потом мне надо было вычитать верстку, проверяя каждое слово, чтобы в нем не было орфографических ошибок, — я это делала до тех пор, пока у меня перед глазами маленькие черные буковки не пустились в хоровод.

Признаюсь, учитывая, какой мне выплатили аванс, грешно жаловаться; когда Жожо сообщила мне, что это будет шестьдесят тысяч, я чуть не умерла от радости. Шестьдесят тысяч! Фунтов стерлингов! Я бы с радостью продала ее за четыре пенса, поскольку издаться — это уже награда; а вместо того мне предлагают полтора моих годовых заработка да плюс к тому еще и чистыми, поскольку в Ирландии доход от «творческой деятельности» налогами не облагается.

Мое воображение, и в лучшие-то времена подверженное лихорадке, от мысли о таких бабках по-настоящему разыгралось: я решила, что брошу работу и целый год буду путешествовать по свету. Жуткую машину поменяю. А еще поеду в Милан и скуплю всю «Праду».

Потом я спустилась с небес на землю и напомнила себе, что богатство свалилось на меня благодаря несчастью моей матери. После Нового года ей придется съезжать из этого дома, а полученный мною аванс позволит выбирать между сараем и лачугой.

Еще я была довольно много должна Сьюзан, и, когда я спросила ее, в какой форме она хочет вернуть свои деньги, она сказала, что сильно поистратилась на мебель и домашние мелочи и хотела бы перекинуть на меня оплату некоторых счетов. (Поскольку отец у Сьюзан был скупердяй, ее отношение к деньгам, по-моему, зиждется на духе противоречия.)

— Карточку выбери сама, — сказала она. — Мне все равно.

Я выбрала одну из ее кредитных карт и пообещала пополнить счет, по которому она уже на две тысячи ушла в минус.

Пообещала, но еще не сделала, поскольку на конец ноября я еще не видела никакого аванса. Третью часть мне должны были выплатить сразу по заключении контракта, но они так проваландались, что это произошло лишь месяц назад. Еще одна треть полагалась мне «по сдаче», и треть — по выходе книги. Я думала, что «сдача» состоялась в конце июня, но у издательства на этот счет имелся свой взгляд. Для них «сдача» наступила тогда, когда доработанная сто раз рукопись их наконец устроила, а это произошло всего две недели назад.

Мы в конце концов выбрали новое название. Предложенные мною «Ванильный папа» или «Марс» атакует» все забраковали. Временно утвердили «Шоколад — от слова „шок“, но потом кто-то в издательстве предложил „В погоне за радугой“, и на этом все успокоились. Кроме меня: на мой взгляд, это просто красивая фраза. И все равно день, когда привезли эскиз обложки, стал для меня великим днем. Акварель в мягких тонах, с преобладанием голубого и желтого — размытое изображение девушки с глазами человека, потерявшего кошелек. Но на обложке стояла моя фамилия. О!

— Мам, взгляни-ка!

Даже мама пришла в волнение. Она уже не была такой жалкой и растерянной, как в первые месяцы после ухода отца. Папины планы относительно «окончательного финансового урегулирования» ее совершенно изменили: она разозлилась, и это пошло ей на пользу. Вот чудеса.

Звонок от отца, что Колетт в положении, — которого я так страшилась, — все не поступал. Но летом мы получили от него письмо, в котором он сообщал, что, как только истечет предусмотренный законом год раздельного проживания, он немедленно возбудит в суде дело о продаже дома. И с того момента мы с мамой будем вроде как жить здесь из милости. И еще кое-что изменилось: в первое время после его ухода мы с мамой воспринимали его отсутствие как нечто временное, как если бы в нашей жизни возникла пауза — просто кто-то нажал на пульт. Но после этого письма надо было готовить маму к неизбежным переменам: не можем же мы так жить до бесконечности.

Это оказалось нелегко: мама заливалась слезами и то и дело заболевала — то ложно, а то и взаправду, — но потом она как будто смирилась с тем, что мне тоже нужно жизненное пространство, и с конца лета я стала по три-четыре ночи в неделю спать у себя. Я по-прежнему общалась с ней намного больше, чем общаются со своими матерями большинство тридцатилетних женщин, но для меня это все равно была небывалая свобода.

Мама вгляделась в размытый портрет на обложке.

— Подразумевается, что это ты?

— Нет, только фигурально.

— Я только хотела сказать, что цвет волос у нее другой. И вид уж больно растерянный.

— Как у человека, чей отец только что бросил маму, да?

— Как у человека, который вспомнил, что не выключил газ, или не может припомнить какое-то трудное слово. К примеру, «мумифицирование». И она думает: ну… то, что делали с египетскими фараонами, когда они умирали, прежде чем положить в пирамиду… Начинается на «м», прямо вертится на языке, ну как же, как же?..

Я вгляделась. Мама права. Вид у девушки был именно такой.

— Тебе надо показать ее Оуэну, — лукаво проговорила она.

О существовании Оуэна ей было известно: я их даже познакомила. И как ни странно при том, что мама крайне недоверчиво воспринимала все, что могло отнять меня у нее — скажем, мою работу, — Оуэна она одобрила. «Не беспокойся, — предупредила я, — это у нас ненадолго». Наши встречи — я намеренно не называю их «отношениями», это было бы сильно сказано, — продолжали оставлять странное, зыбкое ощущение, словно мы в любой момент могли разругаться и больше никогда не встретиться. Но мы продолжали общаться, с энтузиазмом переругивались, это длилось все лето и начало осени. Да и сейчас, в середине ноября, вопрос еще не был снят с повестки. Будь наши «отношения» предметом продажи, они бы уже попали в секцию уцененных товаров — по причине утраты товарного вида.

— Оуэн… — Я пожала плечами.

— Не делай вид, что он для тебя ничего не значит, — рассердилась мама. — Он моложе тебя, он разобьет тебе сердце, но ты все равно выйдешь за него замуж.

— Замуж? Ты в своем уме?

Мы встретились взглядами, потом мама сказала:

— Я бы тебя попросила не задавать таких вопросов, не забывай: словом тоже обидеть можно.

Я улыбнулась. Порой мама внушала мне надежду. Честное слово.

— Я же тебе говорю, Оуэн — это временный вариант, на безрыбье, он продержится ровно до того момента, как за дело возьмутся профессионалы.

Но мама была твердо убеждена: он тот, кто мне нужен.

— С ним ты чувствуешь себя собой.

Да, но только не той «собой», какой хотелось бы. Не милой и любезной Джеммой. Неважно. Он:

1. Очень хорош в постели.

2. Хм-ммм… прекрасно танцует. З.Ах…

— Уж я-то в моем возрасте кое-что в любви понимаю, — заметила мама.

Я ничего не ответила. Было бы слишком жестоко.

— Вы, девчонки, вечно ищете своего единственного, но ведь единственные разные бывают. Зачастую вы просто не отдаете себе отчета, что это именно тот, с кем вы в данный момент встречаетесь. Я знаю одну женщину, которая встретила своего единственного, когда плыла к кавалеру в Австралию. На корабле она завела флирт с симпатичным парнем, но оказалась так зациклена на своем австралийце, что проглядела настоящую любовь. Она попробовала склонить австралийца к женитьбе, но потом образумилась. К счастью, тот, второй, остыть не успел. А еще я знаю одну девушку…

Я перестала слушать. Выйти за Оуэна? Вряд ли. Как я могу выйти замуж за Оуэна, если я еще не рассталась с надеждой вернуть Антона? И Оуэн об этом прекрасно осведомлен, больше того — он мои планы одобряет. (Он вернет себе Лорну, я верну себе Антона и мы все вместе отправимся в отпуск на какие-нибудь острова. Мы часто это обсуждали.)

Мама все говорила и даже начала оживляться, что меня вполне устраивало, поскольку избавляло от необходимости поддерживать разговор и давало возможность немного подумать. Я чувствовала определенную неловкость, поскольку, кроме Оуэна, хотела показать обложку еще одному человеку — Джонни Рецепту. Я считала, что это будет правильно: он в курсе моих дел; и, когда я еще ездила к нему регулярно, он очень поддерживал мои литературные планы.

В последнее время я стала видеть его реже, поскольку маме уже не требовалось столько лекарств. Но в тот момент, как мой флирт с Джонни начал обретать более осмысленные черты, я дала себе труд подумать. Я хоть и не совсем в себе, но сохранила остатки разума и поняла, что моим парнем является все же Оуэн. Вопреки нашим взлетам и падениям, вопреки тому, что я никогда не считала наши отношения прочными, я решила, что, пока они продолжаются, должна вести себя с Джонни прилично — как взрослый человек, не как эгоистка, и все в таком духе.

Джонни, по-видимому, рассуждал аналогично, поскольку в следующий же раз, как я приехала к нему в аптеку, он спросил:

— Как твой не-кавалер? Я зарделась.

— Хорошо.

— Все встречаетесь?

— Да.

— А-а! — Прозвучало многозначительно.

Он не сказал, что хочет задеть чьи-то чувства, но смысл был ясен. Он просто был гордый человек. И по обоюдному молчаливому согласию мы сделали по шагу назад. Кроме того, нас больше не объединяла изоляция от внешнего мира. Я теперь жила полной жизнью, и, хотя я понимала, что это глупо, у меня было такое чувство, словно я его бросила.

Время от времени, когда мы с Оуэном шли куда-нибудь выпить, я видела Джонни, он всегда улыбался, но никогда не подходил. Однажды мне показалось, что он был с девушкой. Точнее, он был в большой компании, но стоял к ней ближе, чем к другим. Симпатичная, с крутой «выщипанной» стрижкой, и надо признать, я даже заревновала — возможно, впрочем, просто позавидовала ее классному прикиду. Правда, в следующий раз он уже был без нее, так что не исключено, что она мне померещилась.

По большей части я вела себя очень хорошо: я уважала наше с ним решение. Как-то раз, когда мне потребовалось в течение одной недели несколько раз брать для мамы лекарства, я даже ездила в другую аптеку.

Но периодически я все же находила повод повидаться с Джонни — я ведь не Махатма Ганди, в конце-то концов. Он был для меня как творожно-клубничный торт в морозильнике — запретный плод, но это не значит, что время от времени я не сдавалась перед натиском голода, который всегда обуревает меня перед менструацией. Те же чувства, что заставляют меня периодически открывать дверцу морозильной камеры и съедать весь торт целиком, заставляли меня теперь изобретать повод для визита к Джонни и покупки целого флакона какого-нибудь препарата, к примеру, цинковой мази. Но уезжала я всегда неудовлетворенная. Джонни оставался любезен, даже разговорчив, но никакой дрожи я больше не испытывала — потому что он был порядочный человек со здоровой долей самоуважения. Но, полагаю, никто не идеален в этом мире.

— Мам! — Я прервала ее рассказ об очередной женщине, не разглядевшей своего единственного прямо у себя под носом — он выплясывал перед ней в. боевой раскраске. — Тебе в аптеке ничего не нужно?

Она задумалась.

— Нет.

— А ты не думала увеличить дозу антидепрессантов?

— Вообще-то, я думала ее снизить на пару миллиграммов.

— А-а. Хорошо.

Ну и черт с тобой, я все равно поеду.

Эхинацея, решила я. Это вполне можно купить, тем более в это время года. В аптеке Джонни встретил меня улыбкой. Не забудьте: улыбался он всем, даже старику с псориазом по всему телу.

— Сегодня какая отрава? — спросил он.

— Эхинацея.

— Простудилась?

— Да нет… Профилактика.

— Разумно. Черт!

Он стал в деталях расписывать дозировку, форму выпуска, предлагая на выбор микстуру или капсулы, с витамином С или без витамина С, пока я не пожалела, что не назвала чего-то попроще.

— Ты сейчас очень занят? — спросила я, рассчитывая, что он отвернется от своих полок и поговорит со мной.

— О да! Последние полтора месяца перед Рождеством для нас самая жаркая пора.

— И у меня тоже. А как твой брат?

— Поправляется. Помаленьку. Замучили его физиотерапией.

Я пару раз вздохнула, потом сказала: «Ой!», как будто о чем-то вспомнила, и вытащила из сумки эскиз обложки.

— Я подумала, может, тебе захочется взглянуть.

— Что это? Обложка твоей книги? — Он оживился и поднял на меня совершенно счастливые глаза. — Поздравляю!

Он, наверное, лет сто изучал обложку, а я изучала его. Знаете, а он и вправду очень симпатичный. Умные глаза, красивые блестящие волосы. Вообще-то, имея доступ ко всем этим средствам, глупо было бы не иметь блестящих волос…

— Хорошая, — наконец изрек он. — Очертания как бы смазанные, но выражение скорби схвачено. Очень эффектно. С нетерпением жду, когда смогу ее прочесть.

Меня что-то кольнуло, но я в тот момент не стала разбираться в своих ощущениях.

— Но название? — спросил он. — Мне казалось, выбрали «Шоколад — от слова „шок“?

Это было его предложение.

— Мне «Шоколад» нравился, — сказала я, — но рекламщики решили по-другому.

— Что ж, не всегда получаешь то, что хочешь.

Я придумываю или он действительно имел в виду что-то еще? А как он на меня смотрел в этот момент! И не была ли это та самая дрожь?

Мне показалось, что да, но я поспешила раскаяться и, смущенная, распрощалась.

— А эхинацея? — прокричал он вслед.

Еще в августе, когда отдел рекламы «Докин Эмери» прислал мне вырезку из «Книжных известий» с упоминанием моего контракта (интересно, Лили видела?), я выписала их себе в надежде, что там еще что-нибудь про меня напишут. Я детально изучала каждую страницу, но ничего не обнаруживала, зато в ноябре набрела на заметку о Лили. В ней говорилось, что рождественские продажи идут неважно.

«Из розницы поступают известия о „крайне низком“ уровне продаж книги Лили Райт „Кристальные люди“. Автор прошлогодней сенсации книжного мира „Колдуньи Мими“, Райт, по мысли издательства, должна была стать хитом предрождественских продаж, но не попала даже в первую десятку. Цена на книгу была снижена с первоначальных 18.99 фунтов до 11.99 в сети книжных магазинов „Уотерстоунз“, а в отдельных точках и до 8.99. Руководитель отдела сбыта „Докин Эмери“ Дик Бартон-Кинг сказал в этой связи, что издательство „изначально позиционировало эту книгу как подарочное издание и ожидает существенного роста продаж в последние две недели перед Рождеством“.

Примерно в то же время я напала на рецензию на книжку Лили в газете — с недавних пор я и рецензии читаю. Там говорилось, что «Мими» была восхитительной книжкой, а в этой нет ни занимательного сюжета, ни изюминки, которые могли бы завоевать автору новых поклонников. Напротив, после этой книги от нее отвернутся и старые. Какой это для нее удар!

Ладно, честно признаю: я была довольна.

Как-то в декабре, вернувшись с работы, я обнаружила на кухонном столе небольшую коробку.

— Я ее потрясла, — сообщила мама, — мне кажется, там книги. Открой. На. — Она протянула мне ножницы.

Я вскрыла печать и увидела шесть экземпляров «Радуги» — выглядели совсем как настоящие. У меня подкосились коленки, и пришлось сесть, чтобы прочесть сопроводительную записку.

— Это всего лишь корректура, — пояснила я. — В тексте еще могут быть орфографические ошибки, и обложка без тиснения. Их печатают и рассылают специально для рецензий.

— Но это же все равно книга! — взволнованно проговорила мама.

— Да.

Моя книга обрела вид книги! От осознания этого факта я испытала странное чувство. Я принялась листать страницы, и меня пробила внутренняя дрожь. Тут я поняла, что со мной тогда было в аптеке; в моей книге, страница за страницей, описывалась история любви Иззи к Уиллу, то есть моей — к Джонни. Господи, какая же я дура! Когда я писала книгу, я так сосредоточилась на том, чтобы не обидеть маму, что совершенно упустила из виду всех остальных. В первую очередь — Оуэна. Правда, я не думала, что наше общение продлится так долго — ведь он не отказался от своей привычки убегать посреди разговора, и мы только и делали, что ссорились. Но теперь книга закончена, Оуэн все еще здесь, а мой герой-любовник имеет своим прототипом совершенно другого мужчину. Оуэн особенно чувствителен к деталям, он прекрасно помнит, что я много времени провожу в аптеке — по крайней мере проводила до недавнего времени.

И даже когда я по воле редактора вносила изменения и исправления, я рассматривала эту работу как какое-то упражнение, а не как текст, который когда-нибудь будет опубликован и доступен для прочтения. Как я могла быть такой идиоткой?

А как же Джонни? Он же наверняка себя узнает; и решит, что я в него влюблена. Или была влюблена. Не исключено, что он и так это знает, но все равно, какой ужас…

Это же живые люди, им будет больно. Может быть, есть способ подавить это в зародыше? Но как? Я не знала, что делать с Оуэном. С Джонни было попроще: можно дать ему книгу и как-нибудь отшутиться. Правда, я подозревала, что этим можно только все ухудшить; лучше пусть идет как идет.

Охваченная страхом, я думала о том, есть ли способ все остановить. Потом открыла еще одно послание — конверт с чеком. Астрономическая сумма, первый платеж от издательства.

Я уставилась на цифры: тридцать шесть тысяч фунтов стерлингов. Черт! Они прислали вместе первую и вторую порции, за вычетом десяти процентов Жожо.

Похоже, назад пути нет.

Я решила, что лучшим способом уберечь Оуэна от душевных ран будет не давать ему книгу как можно дольше; он все равно ничего не читает. Это меня успокоило, я почувствовала, что ситуация под контролем. Но тут я совершила ошибку: пошла в туалет, а мобильный с собой не взяла.

Я услышала звонок и щелчок голосовой почты, но потом вдруг заговорила мама:

— Какую тут кнопку нажать? Здравствуй, Оуэн. Как поживаешь, мой дорогой? Сегодня у нас потрясающие новости. Джемма получила первые экземпляры книги. Конечно, ты можешь рассчитывать на один, ей же шесть штук доставили. А кроме того, ей прислали кучу денег. Но это, наверное, секрет.

Я выскочила из ванной — но она уже закончила разговор. — Оуэн тебе звонил по этой штуке, — сказала мама, не замечая моей паники. — Он сейчас приедет взглянуть на книгу.

Я в отчаянии уставилась на нее. Она никогда не подходит к моему мобильному, что с ней сегодня случилось?

Может, Оуэн еще и не приедет. Он такой ненадежный!

Но на сей раз Оуэн явился в рекордно короткое время и в невероятном возбуждении ворвался в дом.

— Круто! — Он провел пальцами по моей фамилии на обложке. — Симпатичная обложка.

— Тебе не кажется, что у этой девушки такой вид, будто она не может вспомнить какое-то трудное слово? — спросила мама.

Оуэн вгляделся повнимательнее.

— Я бы сказал, у нее лопнуло колесо, а домкрата нет.

И она пытается кого-нибудь остановить, чтобы помог.

Ну, почему у него все всегда сводится к автомобилям?

Он протянул мне книгу.

— Подпишешь?

— Это только гранки. Там полно ошибок.

— Тем более.

Ладно. Все равно я влипла. Не выбраться теперь. Я нацарапала: «Оуэну от Джеммы, с любовью», — и отдала ему книгу, нервно прибавив:

— Главное, помни: это беллетристика. Там все выдумано, ничего настоящего.

— Бутылочку портера, Оуэн? — искушала мама. Она уже покупает ему портер!

— Да, Оуэн, останься, выпей.

— Нет, спасибо, миссис Хоган, я лучше поеду домой и почитаю.

Он ушел, а я подумала, что никогда его больше не увижу.

Самое странное, что Оуэн, всегда такой чувствительный, что обижается на самые невинные вещи, воспринял книжку совершенно спокойно.

Он позвонил на другой день.

— В пятницу приглашаю тебя на ужин, надо отметить. Пойдем во «Времена года».

«Времена года» я любила больше жизни. (Он их ненавидел, говорил, что во всей этой роскоши ему нечем дышать.) Хороший знак.

— Ты уже прочел? Понравилось?

— Обсудим за ужином. — Но ясно было, что прочел.

— Ну?

— По-моему, великолепно. Конечно, поцелуев многовато, а трупов маловато, но зато очень смешно. Готов спорить, этого работягу Эммета ты с меня срисовала. Надо было сделать ссылку: «Прототипом является Оуэн Диган».

Я вяло рассмеялась. Мне теперь никогда не отмыться.

— А этот парень из аптеки — он тоже с меня списан?

— Вот. — Я протянула ему сверток в подарочной упаковке. — Я купила тебе «Феррари». Игрушечную, — поспешила добавить я, чтобы он не лопнул от волнения.

Он развернул подарок и пришел в бурный восторг.

— Красная! — Потом немного покатал ее по полу: — Вжжжж! Ррррр!

Тут машинка ткнулась в ботинок ручной работы на ноге американского бизнесмена, и метрдотель попросил Оуэна прекратить свои забавы. Тогда он вернулся к столику и сказал:

— Я тут подумал…

Эти ужасные слова.

— Мы уже с тобой это обсуждали, — устало проговорила я.

Дабы по-настоящему отметить твой гонорар, мы с тобой вдвоем должны поехать отдохнуть. Есть одно местечко, я читал, курорт на острове Антигуа. Там полно водных развлечений, а главное — все включено. Даже напитки задаром, а это, между прочим, первоклассная выпивка, не какая-то местная бормотуха, от которой мозги набекрень. Мы должны съездить, Джемма, нам это пойдет на пользу. Ну, и нашим… типа… отношениям.

— Хочешь сказать, станешь учиться виндсерфингу, накачавшись халявными коктейлями? — Ни за что в жизни не стану платить ни за какой отдых вдвоем с Оуэном. Все до единого пенса потрачу на мамин переезд. Не собираюсь транжирить эти деньги на себя. Я себя знаю: стоит начать — уже не остановлюсь.

— Моя девушка зашибла гонорар, и что она мне подарила? Вот эту машинку? — сказал Оуэн, после чего мы погрузились в угрюмое молчание. По крайней мере — он, а я сидела просто в молчании.

— Это огромное достижение — издать книгу, — в конце концов изрек он. — Ты должна это отметить, тем более что и деньги есть. Ты должна сделать что-то приятное себе. Я знаю, ты за маму беспокоишься, но жизнь ведь продолжается!

Никак не поймешь: то ли он эгоист, каких мало, то ли и вправду любит меня.

— Хорошо, принеси буклет, но учти: поедем только на неделю.

Оуэн пришел в восторг.

— Поздравляю, — сказал он. — Ты наконец начинаешь себя вести, как нормальный человек.

Это будет этапная веха. Я поеду в отпуск. Оставлю маму на целую неделю без своей опеки. Жизнь, кажется, налаживается.

— А если нам удастся пережить вместе неделю и не поубивать друг друга, то мы должны будем пожениться, я так считаю, — объявил Оуэн.

— Класс! — Я знала: этому не бывать.

— Я только что сделал тебе предложение, ты не поняла?

— Поняла. Спасибо.

— До сих пор я ни одной девушке предложения не делал. Если честно, я ожидал большего энтузиазма, чем твои «Класс» и «Спасибо».

— Жизнь — это тебе не кино.

— Ах, вот оно что. Но ты все-таки скажи: аптекарь с меня списан?

— Нет. — Врать я была не в силах.

— А с кого?

— Оуэн, — снисходительно проговорила я, — я намного старше тебя. У меня до тебя было несколько романов, и в каком-то смысле все они стали прототипами этого образа.

— Оставь свой менторский тон. Не настолько ты меня старше. И готов спорить, у меня романов было не меньше твоего.

Последовал спор о том, кто спал с большим числом партнеров, и тема Джонни Рецепта плавно рассосалась. В конце концов, когда выяснилось, что у меня связей было больше, мы жутко поругались, но это уже не имело никакого значения…

ЛИЛИ

Первый Национальный Банк

23А, Эджуэр-сквер, Лондон, Юго-Запад-1

5 декабря

Уважаемые мистер Каролан и мисс Райт. По поводу объекта недвижимой собственности, расположенного по адресу: 37, Грэнтам-роуд, Лондон, Северо-Запад-3, имею честь сообщить следующее.

В соответствии со ст. 76, п. 11 Соглашения от 18 июня с.г., заключенного между Первым Национальным Банком, с одной стороны, и мистером Кароланом и мисс Райт, с другой стороны, платеж: в 100 000 (сто тысяч) фунтов стерлингов должен быть перечислен банку не позднее 30 ноября. Поскольку на 5 декабря означенный платеж еще не осуществлен (и в телефонной беседе с мистером Кароланом было подтверждено, что в обозримом будущем осуществлен быть не может), мне не остается ничего иного, как адресовать вас к ст. 18а, которая гласит: «В случае невыполнения обязательств по погашению ссуды недвижимость незамедлительно переходит в собственность банка».

Исходя из вышесказанного, объект недвижимости по адресу: 37, Грэнтам-роуд, надлежит освободить не позднее 19 декабря, т.е. в двухнедельный срок, и все ключи от недвижимости переслать заказной почтой по адресу банка.

Искренне ваш,

Брин Митчелл, менеджер по кредитам.

Это был конец света.

Все произошло так быстро. Когда Жожо позвонила и сообщила свою ужасную новость о том, что «Докин Эмери» не хочет заключать новый договор, я сделала то, что всегда делаю, когда мне плохо: освободила желудок от съеденного обеда. После этого, покончив с формальностями, мы с Антоном взвесили наши скудные шансы. Самое большое беспокойство вызывала невозможность вовремя произвести второй платеж в банк. Но мы распрямили плечи и решили, что, вместо того чтобы прятаться и невнятно лепетать, мы станем вести себя как ответственные, взрослые люди и будем с банком честны. Антон позвонил Брину Митчеллу, «менеджеру по кредитам», и объяснил, что, хотя в данный момент у нас и нет денег, но в конце марта придет очередной чек с потиражными отчислениями. Не могут ли они подождать до этого времени?

Брин поблагодарил за звонок и сказал, что будет лучше, если мы явимся для личной беседы, но не успели мы назначить конкретный день, как пришло то самое письмо, где было сказано, что мы нарушили условия займа, что с учетом наших нынешних обстоятельств надежд на погашение ссуды нет, а потому банк лишает нас права выкупа заложенного имущества. К девятнадцатому декабря нам следует освободить дом, а ключи переслать им по почте.

Худший из возможных сценариев должен был осуществиться как раз перед Рождеством.

Реакция Антона была такова: «Они не посмеют», — а мне он поклялся: «Дом останется у нас». Но я знала, что он ошибается. Таких историй я уже насмотрелась, и ничто не помешает банку поступить так и с нами.

Мы, конечно, позвонили в банк и сделали все возможное, чтобы уговорить их дать нам отсрочку до марта, когда все может счастливо разрешиться. Я умоляла, Антон просил, мы даже подумали, не поднести ли Эму к телефону, чтобы она пропела что-нибудь про елочку.

Но Брин и его коллеги оказались неумолимы, и мы были бессильны на них повлиять: что мы могли им предложить? Когда мы это осознали, наша решимость лишь окрепла. Мы в изнеможении попросили отсрочку хотя бы до Нового года — и вновь получили отказ. Впервые с начала всего этого кошмара мы возмутились, но и это не помогло. Нам лишь напомнили, что по условиям контракта банк вообще не обязан нас ни о чем уведомлять, нам же подарили две недели из доброго расположения. В разгар всех этих жутких переговоров Зулема вдруг объявила о своем уходе, причем незамедлительном. Она нашла другую работу, в одной семье в Найт-гейте, и там ей предоставили отдельную квартиру и машину. Остаться без домработницы было сейчас совсем некстати, но я согласилась, что содержать ее нам больше не по карману.

Тем временем за перепалками с банком одна неделя из двух уже благополучно прошла. До Рождества оставалось двенадцать дней, так что у нас была одна неделя, чтобы найти себе жилье. Можно было переехать в Деттол-хаус, но Антон сказал — и я была с ним согласна, — что жить под одной крышей с Дебс — это уж слишком.

— Уж лучше тогда в ночлежке Армии спасения.

И вот Антон купил газету объявлений и отчеркнул несколько адресов. Еще прежде, чем я увидела эти квартиры, я их все возненавидела.

Я знаю, риелторы сочли нас с Антоном по меньшей мере странными. У Антона, всегда приветливого и общительного, был отсутствующий вид. На меня смотрели глаза чужого человека, а не Антона, которого я знала. Лицо у него было мертвенно-бледное, и я с изумлением увидела в его черной шевелюре седые пряди. Он вдруг стал намного старше.

Что до меня, то мне никак не удавалось сосредоточиться, глаза у меня бегали из стороны в сторону, как бывает с людьми в состоянии тяжелого стресса. Но про наш стресс агенты знать не могли, они наверняка видели в нас легкую добычу.

Меня так угнетал, цейтнот, что я почти физически слышала, как тикают часы, приближая нас к страшному мигу, когда мы должны будем убраться из нашего дома. В результате на все эти квартиры я даже смотреть не могла; будь моя воля, я бы вприпрыжку обежала все комнаты, чтоб побыстрее завершить эту горестную процедуру и двинуться по следующему адресу.

Мы планировали передвигаться от квартиры к квартире на такси, но, если машина не появлялась после трех секунд ожидания, я заставляла Антона идти пешком — причем очень, очень быстро. От нервного напряжения у меня был такой избыток энергии, что я должна была постоянно двигаться.

Так мы ходили по адресам, и стоило переступить порог следующей квартиры, как я уже не помнила, что было в предыдущей. Все процессы в моем мозгу протекали настолько стремительно, что никакая информация там не задерживалась.

После трех дней просмотра настало время решать, и я выбрала последнюю из показанных нам квартир, поскольку только ее и помнила. Она была в Кэмдене, недалеко от нашего дома, новая и безликая, с белыми комнатами, похожими на ящики. Мы подписали договор аренды сроком на три месяца. Платить нужно было наличными, поскольку мы спешили с переездом. А еще потому, что на нашем банковском счете было пусто.

А потом мы, стоя на коленях на пыльном полу, ночь напролет паковали бесчисленные коробки. Это было похоже на мои прошлогодние ночные кошмары, когда мы так рвались купить этот дом.

И вот наступило последнее утро, прибыл фургон с грузчиками в красной форме, и они дружно взялись за работу. Я прислонилась к стене и подумала: «Неужели это происходит наяву? Все это? И красная форма тоже настоящая?»

Дом опустел, оставаться не было смысла.

— Идем, Лили, — мягко проговорил Антон.

— Хорошо.

Я была совершенно убита. Я помедлила, прежде чем в последний раз закрыть за собой дверь, и вдруг почувствовала, что что-то у меня внутри переменилось раз и навсегда. Я прощалась не просто с четырьмя стенами (точнее — тремя с половиной, поскольку рабочие так и не удосужились закончить ремонт в маленькой спальне; впрочем, какое это теперь имело значение?), а с той жизнью, которой у нас с Антоном уже никогда не будет.

Если бы я была одна, боюсь, я бы так и не распаковала вещи на новом месте. Взяла бы свое одеяло с подушкой и тихонько жила бы себе в джунглях из коробок. Но из-за Эмы надо было немедленно наладить быт. Собрать ее кроватку, распаковать кухонную утварь. Конечно, она требовала телевизор. И диван — чтобы смотреть удобнее.

К восьми часам вечера большая часть жизненно важных вещей стояла на своих местах, и Антон даже приготовил ужин. Для меня же скорость переезда оказалась непомерным испытанием. Отныне здесь наш дом. В этой невыразительной тесной квартире, забитой нашими пожитками. А вот и мы, изображаем семейную жизнь. Но как, как это могло случиться? Я в недоумении взирала на Антона.

— Почему у нас все так не по-людски?

Я обвела взглядом гладкие белые стены. Как в больничной палате. Эта квартира уже была мне ненавистна.

Антон взял меня за руку, пытаясь добиться от меня внимания.

— Но мы-то друг у друга остались!

Я продолжала изучать унылые белые стены.

— Что?

Он бросил на меня отчаянный взгляд.

— Я говорю, мы-то друг у друга остались.

ДЖЕММА

Рождество вдвоем с мамой было ужасным. Я пережила этот день лишь благодаря тому, что высосала полтора литра «Бейлиса». Все бы ничего, но когда я сказала маме, что в конце января мы с Оуэном на недельку поедем отдохнуть, она побледнела от ужаса. Она старалась не показать своего огорчения, даже сказала: «Видит бог, дочка, отдохнуть тебе бы не повредило», — но от ее попыток держаться бодрячком мне сделалось только хуже.

Весь день, как затертая пластинка, она повторяла:

— Последнее Рождество в этом доме…

Последнее Рождество? Это мог даже быть последний месяц. Январь на носу, отец вот-вот подаст в суд. Как скоро это произойдет? Как скоро дом выставят на продажу? Наш адвокат Бреда сказала, это займет несколько месяцев, но, зная мою удачливость, я бы не удивилась, если бы съезжать пришлось в день отъезда в отпуск.

Ни за что не угадаете, что было дальше…

Нет, вы все же попробуйте. Соберитесь!

Восьмого января, в годовщину своего ухода из дома, вернулся отец. Вот так, запросто. Подозреваю, он даже не подумал, что это как раз годовщина, — для него это был очередной странный эпизод всей этой странной истории. Его возвращение было обставлено так же неприметно, как и уход: он просто появился в дверях с тремя полными пакетами и спросил маму — хоть на это приличия хватило! — можно ли ему вернуться. В ответ мама поднялась в полный рост и сказала:

— Что, выставила тебя твоя красотка, да? Что ж, советую помириться, потому что здесь ты никому не нужен.

Но это, конечно, было сказано не всерьез. Меня в тот момент дома не было, поэтому не могу сказать, насколько быстро мама втащила его в дом и принялась готовить ему еду, но бьюсь об заклад, что очень, очень быстро.

Я и глазом не успела моргнуть, как папа опять был дома, а статус-кво восстановлен. Когда я вечером того дня приехала с работы, он уже сидел в своем кресле и решал кроссворд, а мама колдовала на кухне. У меня даже мелькнула мысль, не привиделось ли мне все, что было в том году.

Проигнорировав робко улыбающегося отца, я вошла в кухню и приперла маму к разделочной доске.

— Зачем ты его сразу пустила? Надо было хоть немного помучить.

— Он мой муж, — сказала она и сразу стала какая-то чужая и независимая. — Я давала брачный обет перед господом и людьми.

Ах, обет. Хомут! С его помощью многие поколения женщин превращены в рабынь и великомучениц. А что сделаешь? От психоза никакие резоны не помогают.

Я хотела призвать ее подумать как следует — никогда не поздно выставить его за дверь. Должна же быть какая-то гордость! Но какой смысл? Она уже немолода, ее не изменишь. Если уж она не переменилась за прошедший год, то теперь и подавно. Я хотела, чтобы она отомстила за всех женщин, но есть такие вредные люди — ни за что не станут делать то, что следует, предпочитают действовать по своему усмотрению.

А если посмотреть с эгоистической точки зрения, то его возвращение означало мой выход на волю. Жизнь вполне может вернуться в нормальную колею.

— Почему он пришел?

Про себя я решила, что рождественские праздники в обществе двух маленьких монстров его доконали. (У меня, впрочем, не было никаких доказательств, что дети Колетт — монстры, вполне возможно, я была к ним чудовищно несправедлива.)

— Потому что он любит меня, а ее — уже нет.

— А как он объясняет, что целый год прожил с женщиной тридцати шести лет?

— Сказал что-то насчет того, что ему скоро шестьдесят, да еще брат умер…

Правильно. Запоздалый кризис среднего возраста. Все это мы и без него знаем.

— И ты его простила?

— Он мой муж. Я давала обет в церкви. — Мама произнесла это таким непререкаемым тоном, что у меня зачесались руки взять что-нибудь потяжелее и выбить из ее головы эту дурь.

Слава богу, я атеистка, вот что я вам скажу.

Случись со мной что-нибудь в этом роде, вряд ли я бы стала налаживать отношения и уж точно бы не простила. В данном случае я не сомневалась, что теперь всегда буду презирать отца. Думаю, маме помогло ее самоотречение. Она считала себя в первую очередь добропорядочной женой, а не женщиной, наделенной чувствами и правами, а значит, отцу позволено в любой момент прискакать к домашнему очагу, в котором она все это время старательно поддерживала огонь. Не могу передать, до чего я разозлилась.

— Как ты можешь быть уверена, что через месяц он опять не взбрыкнет и не повторит все сначала?

— Не взбрыкнет. Он уже переболел, не знаю только чем.

— Но он изо дня в день будет видеться со своей драгоценней Колетт на работе!

Нет, не будет. — Тон, каким это было сказано, меня заинтриговал. Победный тон. — Он уходит на пенсию. Неужели ты думаешь, я бы позволила ему ходить туда, где бывает она? Ни за что! Я сказала ему, чтобы уволил ее или ушел сам. Лучше бы, конечно, чтобы она осталась без работы, но на худой конец и это сойдет. У меня вдруг появилась шикарная идея.

— Знаешь что, — предложила я, — давай съездим к ним на работу и над ней посмеемся?

В маминых глазах мелькнул огонек, но она сказала:

— Ты поезжай. А мне надо папе чай накрыть. — И вяло добавила: — Лучше ее простить.

Вот те на! Простить! Да никогда я эту Колетт не прощу, у меня проблем с господом нет. Немножко ненависти еще никому не вредило. Вот Лили — много лет ее уже ненавижу, а хуже мне от этого не стало.

Раз уж речь зашла о ненависти, мне требовалось кое-что сообщить отцу.

— У меня книга выходит.

Он очень обрадовался — возможно, тому, что я с ним заговорила, — а когда я ему показала сигнальный экземпляр, воскликнул:

— Замечательная обложка! Дверь захлопнула, да? — Он провел пальцем по моему имени. — Ты только посмотри: Джемма Хоган, моя дочь. «В погоне за радугой». Чудесное название! И о чем это?

— О том, как ты бросил маму и ушел к девице всего на четыре года старше меня.

Он впал в глубокий шок и, разинув рот, смотрел на маму, ожидая подтверждения, что я его разыгрываю.

— Это не шутка, — сказала я.

— Не шутка, — поддакнула мама.

— Господи Иисусе, — запричитал отец, — дай-ка посмотрю. — Дойдя до шестой страницы, он поднял глаза, бледный как смерть. — Это надо немедленно остановить. Немедленно! Это не может увидеть свет.

— Поздно, пап. У меня контракт.

— Обратимся к адвокату.

— И я кучу денег из аванса уже потратила.

— Я дам тебе денег.

— Не нужны мне твои деньги. Мне нужно, чтобы мою книгу издали.

Но ты посмотри на это! — Он в сердцах шлепнул рукой по страницам. — Это же все такое личное! Я бы не возражал, но это к тому же и неправда! Если это напечатают, мне будет очень, очень неловко.

— Вот и хорошо, — сказала я и приблизила к нему лицо. — Это называется — расхлебывать последствия своих поступков.

— Джемма! — Мама призвала меня на кухню. — Он же попросил прощения, — напомнила она, — причем искренне. Он пережил кризис, можно сказать — он себя не контролировал. Ты с ним слишком строга, ты вообще с людьми строга, тебе это известно? Думаю, у тебя проблема с отрицательными эмоциями: вот сейчас ты злишься…

— Проблема? Злюсь? Да ты-то что в этом понимаешь?

— Я регулярно смотрю передачу «Здоровье».

— Ах, ну да! Ну, так вот: никаких проблем с отрицательными эмоциями у меня нет, я просто считаю, что люди должны отвечать за свои поступки.

— Значит, ты мстительна.

— Да! — согласилась я. — Я мстительна. Джемма-Мстительница.

Я принялась носиться по кухне, держа пальцы «пистолетом» и напевая музыкальную тему из «Мстителей».

— Ты говоришь так, будто это хорошо, — упрекнула мама. — А это — плохо.

— И эта музыка не из «Мстителей», — прокричал из гостиной отец. — Это ты из «Профессионала» поешь.

Я встала в дверях, подняла воображаемую сумку и презрительно проговорила:

— У-уу! Взять его!

В тот же вечер я забрала из родительского дома все свои вещи и переехала обратно к себе. Я боялась, что уже привыкла жить с мамой или что вновь обретенная свобода вызовет примерно те же чувства, что сданные экзамены, когда ты коришь себя за то, что не занимаешься, хотя в этом уже нет необходимости. Но нет, возобновить прежнюю жизнь оказалось не так трудно.

Я позвонила Оуэну и сообщила радостную весть.

— Теперь, если захотим, мы можем видеться хоть постоянно. Приезжай прямо сейчас, примеримся к новой жизни.

Не успела я и полгазеты прочитать, как он примчался.

— Мне нужно с тобой поговорить, — объявил он.

— Зачем это?

— Угадай. — Он улыбался, но как-то странно.

— Что?

— Мне позвонила Лорна. — Так звали его бывшую подружку двадцати четырех лет от роду, и по шевелению моего скальпа я поняла, что сейчас последует. — Хочет, чтобы мы опять были вместе.

— Неужели?

— Все произошло в точности как ты описывала: в субботу, когда мы ходили по магазинам, она нас увидела и поняла, как много потеряла. Ты уникальная женщина!

— Ну, еще бы! — Голос у меня предательски дрожал.

— Господи, но ты же не будешь против, да?

— Конечно, не буду, — поперхнулась я, с трудом сглатывая слезы. Вот идиотизм! — Я за тебя очень рада. Мы с тобой всегда знали, что движемся в никуда. — Правда, вот так, в никуда, это продолжалось почти девять месяцев.

Оуэн молчал. Когда я наконец подняла мокрые глаза, то стало ясно почему: он тоже плакал.

— Я тебя никогда не забуду, — сказал он, утирая мне слезы.

— Ой, только не надо этой мелодрамы.

— О'кей. — Как по мановению волшебной палочки, его слезы высохли, и он не мог скрыть своей радости.

— А как же наш отпуск?

Он смотрел отсутствующими глазами.

— На Антигуа. Где ты бы учился виндсерфингу, накачавшись халявных коктейлей? Нам через три недели ехать.

— Точно, прости, совсем из головы вон. Ты поезжай.

Возьми маму. Так и вижу ее на доске — у нее отлично получится.

Уже садясь в машину, он восторженно прокричал:

— Мы скоро все вместе куда-нибудь сходим: я с Лорной, ты с Антоном. И запланируем поездку на острова.

— И не забудь первого ребенка назвать в мою честь! — собралась я с духом.

— Считай, уже сделано. Даже если будет мальчик.

Потом он уехал, трезвоня на всю улицу и размахивая рукой, как в свадебном кортеже.

ЖОЖО

Январь

Жожо вернулась в Лондон, исполненная надежд. Новогодние праздники в Нью-Йорке в кругу семьи прошли весело, но она знала, что в следующее Рождество все будет совсем иначе. В Нью-Йорк она больше не поедет. Куда вероятнее, что они проведут праздники вместе с нескладными Софи и Сэмом в их с Марком новом доме, какой бы он ни был.

В первый ее рабочий день Мэнни принес коробку с сигнальными экземплярами книги Джеммы Хоган.

В издательстве «Докин Эмери» свято верили в безотходное производство; обложка была точной копией той, что год назад предложили для книги Кэтрин Перри: Жожо тогда ее забраковала за излишнюю слезливость — и вот, пожалуйста, она снова извлечена на свет божий, но уже для другой книги. Акварельный женский портрет в пастельных тонах, очертания неясные, но всякий раз при взгляде на рисунок у Жожо возникало ощущение, что барышне срочно нужно в туалет, а такового поблизости не наблюдается.

И все равно посылка пришла очень своевременно. Десять экземпляров Жожо тут же отнесла Джиму Свитману, чтобы тот разослал его киношникам.

— Давай, твори свое чудо, — сказала она.

На понедельник, 23 января, были назначены выборы нового партнера. Оставалось три недели. Первая прошла без эксцессов. Затем вторая. Начался предстартовый отсчет — миновал понедельник, вторник, среда, наступил четверг. Утром пришла электронная почта.

ТО: Jojo.harvey@LlPMAN HAIG.co

FROM: Mark.avery@LIPMAN HAIG. co

SUBJECT: Есть новости. Похоже, неважные

Мне надо с тобой поговорить. Зайди ко мне в кабинет, как только сможешь.

М хх

Что еще?

Марк сидел за столом, вид у него был необыкновенно серьезный.

— Хочу предупредить тебя насчет завтрашнего совещания. Ричи Гант кое-что затевает.

— Что именно? — Жожо страшно разволновалась. Этот прыщавый юноша горазд на выдумки, одна гаже другой.

— Он задружился кое с кем из отдела сбыта в «Лоусон Глобале».

— С кем именно?

— С одним парнем, работающим кое с кем из транснационалов. Прохладительные напитки, косметика, спортивная одежда… Похоже, они готовы платить за упоминание их фирмы в книгах наших авторов.

Жожо раскрыла рот. Слова застряли в горле.

— Иными словами — корпоративное спонсорство?

— Не такое, чтобы било в глаза прямо с обложки — типа «Шептун от. „Кока-Колы“, — а невинные упоминания в тексте конкретных торговых марок.

— Корпоративное спонсорство, — повторила Жожо. — В точности как мы с тобой говорили с год назад. Мы тогда решили, что это пакость. Я и сейчас считаю, что пакость.

— Если правильно себя повести — можно сделать так, чтобы все выглядело корректно.

Она долго, озадаченно на него смотрела.

— Это не получится, Марк, ты глубоко ошибаешься. Ты мне сам говорил, это затея с душком.

— Жожо, это же бизнес, дело может оказаться весьма прибыльным.

Он не стал продолжать, но подтекст был ясен. Чтобы уйти от Кэсси и обзавестись новым жильем, ему придется раскошелиться.

Плевать. Она разозлилась.

— Когда я высказала эту идею, почему ты сразу не посоветовал мне ее осуществить?

— Потому что мы просто дурачились, и я видел, что она тебе претит. Если бы ты считала эту мысль действительно достойной, тебе не нужны бы были никакие советы, ты бы сама пошла и сделала.

Может, это и так, но сейчас она лишь еще больше возмутилась.

— Так что все-таки произошло? Гант пришел к тебе, ты выслушал и погладил по головке? «Молодец, мальчик»?

— Нет. Я сам только сегодня утром узнал. А он уже навел мосты и даже кое-какие предложения подготовил.

— Но моих авторов ни одно из них не касается, — с горечью произнесла она. — А как получилось, что Гант выдвигает мою идею?

— Может, вы с ним мыслите одинаково?

Жожо вздрогнула:

— Я не имею с этим мерзким типом ничего общего. И знаешь, Марк, я разочарована.

Он был спокоен. Так, что страшно стало.

— Я управляю бизнесом. Моя работа состоит и в том, чтобы изучать любые предложения, способные принести фирме больше дохода. У меня есть кое-какие принципы, но в коммерции чрезмерная щепетильность только мешает. Да, я считал эту идею низкопробной, но позволь мне оставить за собой право изменить свое мнение. Особенно если мне это преподносится как свершившийся факт.

— Ясно, — сказала Жожо — Четко и ясно.

Она стремительно вышла, а Марк даже не пытался ее задержать. Она стояла на улице и с таким ожесточением курила, что какой-то прохожий произнес:

— Чем вам эта несчастная сигарета не угодила?

Интересно, как Ричи Ганту удалось установить эти контакты, размышляла Жожо. Если бы она работала в крупной корпорации и к ней вдруг заявился этот слизняк, она бы велела охране гнать его взашей. А потом, когда он бы валялся распростертым на улице, еще бы и сама вышла и надавала ему по почкам. А это очень болезненно. И по яйцам, само собой. И по голове — но тогда пришлось бы испачкать сапоги в этой маслянистой дряни, которой он мажет волосы… Фу!

Больше, чем на Ричи, она злилась на себя. Не надо было слушать Марка, надо было прорабатывать свою идею. И дело не только в уязвленном самолюбии — все это может иметь далеко идущие практические последствия: до голосования остается меньше недели. Надо отдать ему должное, подумала Жожо и глубоко затянулась, — выбрать такой удачный момент, чтобы у партнеров потекли слюнки от мысли о корпоративных миллионах.

Утешением было лишь то, что она продолжала считать этот способ добывания денег не совсем достойным. И в глубине души надеялась, что алчность не застит партнерам глаза и они с ней согласятся.

Пятница, утро, совещание

Все уже знали о новых связях Ричи Ганта в крупном бизнесе, так что Жожо по крайней мере не пришлось выслушивать одобрительный гул, как если бы он на глазах у всех вытянул засаленный шелковый платок из засаленного шелкового цилиндра.

Но это еще был не конец. Ричи, с его любовью к эффектным зрелищам, принялся расписывать возможные сценарии. Он протянул руку и воскликнул:

— Ольга!

— Тебя, мадам, — негромко, но так, что все слышали, сказала Жожо.

Ричи повернулся к ней:

— Ты, Жожо, можешь не беспокоиться, о твоих авторах я тоже не забуду. Думаю, немножко спонсорских денег и им перепадет.

— В этом нет необходимости, — с сарказмом ответила Жожо. — Мои авторы достаточно зарабатывают тем, что пишут книги.

— Им видней, — пожал плечами Ричи. — Могут и отказаться от дармовых денег, если захотят. Я только хочу сказать, странно им такое советовать. Хорошо, что ты не мой агент!

— А я-то уж как рада! Зараза ты такая! — Последние слова были произнесены себе под нос.

Ричи вновь обратился к Ольге.

— Возьмем, к примеру, Энн Палмер. — Одна из самых успешных Ольгиных авторов. Сногсшибательные боевики. — Ей бы из ассортимента «Лоусон Глобала» подошло дорогое шампанское. Если она воспримет нашу затею — а зная эту дамочку, могу сказать, что наверняка воспримет, — он хмыкнул с такой самонадеянностью, что Жожо сунула под себя руки, чтобы невзначай не отхлестать наглеца, — то ей могут отвалить «лимон». Ты, Ольга, получишь свои десять процентов, а если хорошенько попросить, еще и пару ящиков шипучки подкинут.

Жожо чуть не лопнула от бессилия. Как ни крути, а миллион фунтов с лихвой перевешивают видеокассету с фильмом о брачных играх императорских пингвинов.

— А они это реально предлагают? — полюбопытствовал Марк. — Назывались такие суммы в отношении конкретных авторов?

Назывались. Причем не просто, а совершенно официально! А как же, — кивнул Ричи с серьезным выражением. — Можете мне поверить, так оно и будет.

Все так и ахнули. Казалось, даже молекулы воздуха остановили свое вечное кружение. Миллион фунтов только за то, что в книге будет упомянута конкретная марка шампанского!

Жожо смотрела, как меняется выражение лиц — все благоговейно уставились на Ричи, как на колдуна. И каждый уже знал, как распорядится добычей. Новый «мерс». Вилла в Умбрии. Круиз на океанском лайнере. Денег хватит на все — даже чтобы бросить жену и купить уютное гнездышко на пару с возлюбленной. Все, даже Аврора Френч и Лобелия Холл, которые ненавидели Ганта и которым в любом случае мало что перепадет, поддались общему настроению. Сумочки и туфли заблестели в глазах Авроры, а Лобелия уже мечтала, как целую неделю будет просаживать деньги за игорными столами Вегаса. Надо было что-то делать.

— Тогда пусть Ольга им сейчас и позвонит, — предложила Жожо, — скажет, что Энн Палмер согласна, и пусть высылают посыльного с мешком денег. Миллион в старых мелких купюрах. — Она открыла сумочку и протянула Ольге мобильный. — Давайте позвоним.

Комната снова оцепенела. Двигались лишь глазные мышцы — все смотрели поочередно то на Ричи, то на Жожо. Секунды тянулись очень долго, у Жожо уже вспотела ладонь, и наконец Ричи сдался.

— Ну, я это для примера сказал…

— А! — Жожо делано удивилась. — Только для примера? Пожалуй, не будем пока звонить. — Она сложила телефон и подмигнула Ольге. — А то еще впросак попадем.

По мере того как таяли в воздухе их мечты, все поворачивались к Ричи с таким выражением, с каким смотрят на прохвоста.

Но самое неприятное, как водится, всплыло в конце. Выяснилось, что назавтра трое из «Лоусон Глобала» едут с Ричи Гантом, Джимом Свитманом и Марком Эвери в элитный загородный клуб играть в гольф. Жожо не могла скрыть изумления. Марк ей ничего не сказал, и вообще, где этот мерзавец Гант выучился играть в гольф?

— А меня почему не пригласили?

— С какой стати?

— С той стати, что за прошлый год я заработала для фирмы больше всех и намерена сделать это и в нынешнем году.

— А ты, может, и в гольф играешь? — спросил Ричи.

— Естественно. — Это же нетрудно, правда? Особенно если представить, что бьешь не по мячу, а по его омерзительной башке.

— Вот жалость! — Ричи округлил глаза. — Все уже заказано, мест больше нет.

— Значит, одни мужчины? А это не половая дискриминация? Такие вещи преследуются по закону.

— В каком это законе сказано, что несколько мужиков не могут сыграть в гольф? И кто сказал, что там не будет женщин?

Он еще наслаждался произведенным эффектом, когда Жожо сказала:

— Ах да, я совсем забыла, ты у нас любитель стриптиза.

— Почему только я? — Ричи усмехнулся, отчего Жожо еще больше вскипела. — У нас и Джим любитель, да думаю, что и Марк бы…

— Минуточку! — перебил Марк.

Всегда рассеянный Дэн Суон встрепенулся и воскликнул:

— Бокс!

Марк взял на себя роль председательствующего.

— Достаточно. И, Ричи, не надо болтать ерунды, никакого стриптиза не будет. По крайней мере, лучше, чтобы его не было.

Марк лишь усугубил дело. Теперь все решили: Жожо не хочет, чтобы ее любовничек любовался стриптизершами. Своих коллег она знала: для них она сейчас не лучше сварливой жены.

После совещания она прошла в кабинет Марка, закрыла за собой дверь и сказала:

— А ты мне не говорил, что едешь с этими ребятами играть в гольф.

— Верно, не говорил.

— А почему?

— Ты мне не начальство.

Удар в самое сердце.

— Марк! Что с тобой? Почему ты себя так ужасно ведешь?

— Это ты почему себя так ужасно ведешь? — Он был подчеркнуто сдержан, и в такие моменты Жожо понимала, что ее в нем привлекло с самого начала: сила характера, способность видеть картину в целом…

— Я не ужасно себя веду, Марк. Он пожал плечами:

— А я просто делаю свою работу. Он держался по-прежнему холодно.

— Даже если идешь вразрез с моими интересами?

— У меня на это иной взгляд. Можешь мне не верить, но все, что я делаю, — это для нас.

Благодаря слизняку Ганту отношения с Марком совсем испортились; нет, она этого не допустит. Жожо сделала над собой нечеловеческое усилие и проглотила обиду.

— Я тебе верю.

Суббота, утро, квартира Жожо

Провожая Марка в гольф-клуб, Жожо сказала:

— Не вздумай рассказывать этим орлам из «Лоусона», какая я в постели.

— С чего бы я стал?

— Да знаю я вас, мужиков, вечно анекдоты сальные травите да бабами хвалитесь.

— А ты-то при чем?

— При том, что я тоже баба.

Марк положил ей руку на талию, потом скользнул выше.

— Нет, я так не думаю.

Он убрал руку, а она вернула ее на место.

— Жожо, у нас времени нет.

— Есть.

— Я опоздаю.

— И хорошо.

Двадцать минут спустя

— Жожо, мне правда надо ехать.

— Поезжай. — Она улыбнулась, не поднимаясь с постели. — Ты мне больше не нужен. Пока, дорогой. Оторвись по полной.

— Непременно.

Воскресенье, вторая половина дня, квартира Жожо

Прямо из отеля Марк приехал к ней.

— Привет, котенок. — Она кинулась ему на шею, как будто он вернулся с войны. — Все в порядке, теперь все в порядке.

Следом за ним она прошла в гостиную и спросила:

— Ну как, не очень опозорились?

Он улыбнулся:

— Очень. Мне даже пришлось курить сигару. Вот ты, например, знаешь, как правильно у нее кончик откусывать?

Жожо не знала.

— А один из этих хмырей все отпускал по этому поводу шуточки про обрезание.

Жожо присвистнула:

— А как наш милый Гант?

Марк лишь пожал плечами.

— Нет, ну ты мне скажи, как ему удается всем нравиться? Мне-то чего не хватает?

Марк снова задумался:

— Он умеет себя вести с людьми, угадывает их пристрастия, а потом на этих слабостях и играет.

— Со мной он к этому не прибегает.

— Ему нет необходимости нравиться тебе.

— Придется нравиться, когда меня произведут в партнеры, а его — нет.

Слова повисли в воздухе. Волнение, не отпускавшее ее все выходные и даже приведшее к покупке дорогой до неприличия сумочки, вдруг прорвалось наружу.

— Мы можем поговорить о завтрашнем дне? Как ты думаешь, у меня получится?

— Ты это заслужила.

— А проголосуют-то как?

— Тарквин Вентворт, Аврора Френч и Лобелия Холл работают в агентстве дольше твоего. Если исходить из выслуги лет, надо продвигать Тарквина.

Она шлепнула его.

— Перестань! А то мы не знаем, что выбирать будут между Ричи Гантом и мной!

— Верно, между ним и тобой.

— Ну вот давай и взвесим все обстоятельства. Я отличный агент, я больше всех приношу фирме денег, включая и Ганта. К тому же я приложила все усилия, чтобы подпортить ему репутацию. Что еще я могу сделать? Думаю, что ничего.

Жожо была убеждена, что надо настраиваться на победу. Но посреди ночи проснулась и впала в пораженческие настроения. Марк уехал домой, и слава богу; не хотела бы она, чтобы он видел ее такой. Она стала представлять, что будет, если завтра ее не выберут в партнеры. Если оставить в стороне эмоции, то Ричи Гант станет ее новым боссом, точнее — одним из боссов. А он не из тех, кто проявляет великодушие к побежденным. Ей придется уйти из агентства и начинать все с нуля в другом месте. Утверждать себя, налаживать контакты, генерировать прибыль. По меньшей мере на два года она будет отброшена назад. Внутри у нее заклубилась паника и стала подниматься выше и выше, пока не встала в горле.

Жожо взяла себя в руки. Ричи Гант хороший работник — но подлая душа. Его проект касательно корпоративного спонсорства — сплошной треп. В обозримом будущем никому там ничто не обломится. Как агент она лучше. И денег приносит больше. А ее авторы имеют прекрасные долгосрочные перспективы. Как она может проиграть?

ЛИЛИ

Антон пришел с работы. Влетел в комнату и сказал:

— Смотри, что мне сегодня прислали.

Я давно не видела его таким оживленным.

Он достал книгу — это была книжка Джеммы «В погоне за радугой». Я схватила ее, так мне хотелось ее поскорей прочесть. Поднялась привычная тошнота.

— Как ты ее раздобыл?

— Корректура. Рекламщик из «Липман Хейга», Джим Свитман, прислал мне экземпляр. И хорошая новость состоит в том, — просиял Антон, — что это совсем не про нас.

— А плохая?

— Плохой нет.

Но в таком случае никто не говорит: «хорошая новость».

— И как книжка? — спросила я. — Хорошая?

— Не-а. — Он так и лучился радостным возбуждением, посылая вокруг себя энергетические волны.

Я удивилась.

— Она тебе понравилась?

— Нет!

— Понравилась!

— Нет!

Я задержала дыхание, поскольку сейчас должно было последовать «но».

— Но, — сказал Антон, — я бы хотел снять по ней фильм.

Я остолбенела. По моей книге он ничего снять не хотел. Ни по первой, ни по второй.

Прошло пять недель с нашего переезда, а казалось, что целая вечность. В этой безликой квартире и Рождество вышло унылым — в довершение ко всему ожидавшиеся Джесси и Джулиан в последний момент сообщили, что задерживаются в Аргентине.

У нас было несколько приглашений на новогоднюю ночь — от Майка с Чарой, Вив, База и Джеза, от Ники и Саймона, — но мы встретили Новый год вдвоем и чокались шампанским, которое мне прислали из «Докин Эмери» в те незапамятные времена, когда «Мими» блистала в лучах славы, а я еще была им мила. Мы поднимали тост «за новый год» — в надежде, что он окажется лучше года минувшего. Потом наступил январь. Что тут скажешь? Январь он и есть январь. Ничего не остается, как только вдохнуть, выдохнуть и ждать, когда он кончится.

Вопреки всем надеждам в последнюю минуту «Кристальные люди» не пошли в гору. От моей уверенности в себе и творческого настроя остались одни руины, с самого октября я не написала ни строчки. Какой смысл писать, если никто этого не издаст? На улице стояла стужа, и я по большей части сидела дома с Эмой, смотрела детские передачи и мультики.

Утрата дома явилась для нас катастрофой, но иллюзий я не питала: всю пропасть до дна мы еще не пролетели. Отношения с Антоном не клеились. Я наблюдала за этим как бы со стороны, как если бы это происходило не с нами, а с другой парой.

Нам больше нечего было сказать друг другу; мы еще не оправились от разочарования. Меня бесило беспечное отношение Антона к деньгам. Я по-прежнему была одержима утраченным домом и считала, что во всем виноват Антон. Ведь это он втянул меня в его покупку — я не забыла, как долго я сопротивлялась, — а если бы мы его не купили, то и терять было бы нечего. Утрата же оказалась настолько мучительна, что во мне крепла уверенность: я никогда не смогу его простить. И почему-то я все время вспоминала, как он потащил меня за покупками в «Селфриджес»; мы сидели без гроша — и что мы сделали? Влезли в новые долги. Тогда я восприняла это как чудесную способность радоваться сегодняшнему дню, теперь же все это воспринималось не иначе как идиотская безответственность. Такая же безответственность подвигла нас на покупку дома.

И еще я знала, что Антон винит меня в том, что я не пишу новую книгу, хотя вслух этого не говорит. Короче говоря, нас ненадолго вынесло на гребень волны, а теперь мы никак не можем свыкнуться с тем, что все наше радостное возбуждение и надежды канули в прошлое.

Мы почти не разговаривали, а когда это все же случалось, лишь обменивались указаниями насчет ребенка.

Было такое ощущение, что я уже очень давно не дышу полной грудью. Каждый вдох был испуганным поверхностным движением, не приносившим облегчения, а спать мне удавалось не больше четырех часов в день. Антон продолжал уверять меня, что жизнь наладится. А посмотришь на него — так и вовсе можно было решить, что она уже наладилась.

— На главную роль лучше всего подойдет Хло Дрю! — мечтал он.

— Но у вас ведь даже нет денег, чтобы права на экранизацию купить!

— Би-би-си проявляет интерес к совместному проекту. Если Хло согласится, деньги они дадут.

Я с любопытством взглянула на него. Он и с Би-би-си успел переговорить? Выходит, и сделка не за горами?

— А ты с ней хоть говорил?

— Ага. Она не против.

О господи!

— Джемма не допустит, чтобы ты это снимал. После того, что мы ей сделали, нечего и мечтать.

Но он мечтал. Я видела по глазам. Мысленно он уже уговаривал ее всеми возможными способами. Я знала: хотя в последнее время Антон перестал излучать былое обаяние, честолюбия он не растерял, однако обрушившиеся на нас испытания были для него равносильны удару в грудь.

Поскольку наша жизнь так стремительно рухнула в пропасть, ему позарез был необходим этот проект. Уже давно все его усилия склеить какую-либо сделку оказывались тщетными. Чтобы приносить в дом хоть какие-то деньги, он вернулся к ненавистным рекламным роликам, но сердце его принадлежало настоящему кино.

— Лили, это будет нашим спасением! — Антон весь бурлил от возбуждения. — Здесь фантастический коммерческий потенциал. Все стороны заработают кучу денег. Жизнь вернется в нормальное русло.

Антону проект был нужен прежде всего для того, чтобы вернуть уважение к себе. И почувствовать, что у нас могут быть и хорошие новости. Но как далеко он готов зайти с Джеммой, чтобы получить права на экранизацию ее книги? Видя глубину его отчаяния, я готова была предположить, что очень даже далеко. У меня продолжали стучать в ушах ее последние слова: «Помни, как ты его встретила — так его и потеряешь».

— Не лезь в это, — просила я жалобно. — Пожалуйста, Антон, ни к чему хорошему это не приведет.

— Но, Лили! — не унимался он. — Такой шанс! Как раз то, что нам нужно.

— Но это же Джемма!

— Это бизнес.

— Антон, я тебя прошу!

Однако блеск в его глазах не гас, а мне оставалось только плакать.

Диву даешься, как может повернуться жизнь.

В последние три с половиной года Джемма была для нас постоянным источником тревожного ожидания. Но с того дня, как я прочла о выходе ее книги, мои воображаемые страхи приняли реальные очертания. И вот уже сколько месяцев, как я приготовилась к самым тяжелым последствиям. Однако я и подумать не могла, что они примут именно такую форму: что у нее в руках окажется ключ к спасению карьеры Антона, что от нее будет зависеть возрождение его самоуважения и былого оптимизма.

Даже если бы Джемма очень постаралась, едва ли она нашла бы лучший момент, чтобы вновь войти в его жизнь: наши отношения с Антоном стали такими зыбкими…

Насколько зыбкими? — спрашивала я себя, и глаза мне застилал животный страх. Насколько зыбкими? Что будет, если Джемма поможет ему с проектом?

Именно тогда я обнаружила, что больше не верю в нерушимость нашей с Антоном совместной жизни. Когда-то я думала, что наш союз незыблем. Теперь мы производили впечатление чего-то маленького и хрупкого, стоящего на краю пропасти. Точной природы этого состояния я не понимала, но, заглянув в самый потаенный уголок души, я с ужасающей ясностью увидела: нам с Антоном вместе не быть.

ЖОЖО

Понедельник, 9:00

Самое важное утро в карьере Жожо. По дороге в кабинет она прошла мимо конференц-зала — там, за закрытыми дверями, были сейчас они все, даже Николас и Кэм. «За меня, за меня!» — молилась она. И даже попыталась послать телепатический мысленный сигнал. Потом сама над собой рассмеялась: не нужна ей никакая телепатия. Хватит того, что она прекрасный агент.

Тем не менее Жожо была на взводе. Обругала Мэнни за то, что он с громким стуком поставил чашку ей на стол, а когда зазвонил телефон, сердце чуть не выскочило у Жожо из груди.

— К обеду все станет известно, — утешал Мэнни.

— Правильно.

Но уже в начале одиннадцатого в ее кабинет кто-то заглянул. Марк! Но почему так скоро? Может, перерыв?

— Привет…

Марк молча прикрыл за собой дверь, прислонился к ней спиной и посмотрел ей в глаза. Жожо сразу догадалась. Но не поверила. Губы сами собой выговорили:

— Отдали Ричи Ганту?

Кивок.

Она снова не поверила, показалось, душа сейчас расстанется с телом. Не может быть. Это очередная мрачная фантазия. Но Марк продолжал стоять, с тревогой всматриваясь в нее, и Жожо поняла, все происходит наяву, хотя она и была как во сне.

Марк подошел и попытался ее обнять, но она вырвалась.

— Не усугубляй.

Она отошла к окну и стала смотреть в никуда. Вот и все. Голосование состоялось, но не в ее пользу. Но до чего же быстро! Они всего час как зашли. Жожо уже настолько свыклась с ожиданием, что еще не была готова к тому, что все завершилось. В душе начала подниматься паника. Этого не может быть!

Она пыталась рассуждать логично, но потрясение оказалось слишком сильным.

— Как думаешь, это из-за нас с тобой?

— Не знаю.

Марк стоял с посеревшим, измученным лицом, и Жожо вдруг подумала: а ему-то каково это все?

— Кто за меня голосовал? Помимо тебя?

— Джослин и Дэн.

— Стало быть, три-четыре. Чуть-чуть, но «чуть-чуть» не считается, да? — Она выдавила горькую улыбку. — Поверить не могу, что Николас и Кэм за меня не проголосовали. Уж в них-то я была уверена.

Марк снова беспомощно развел руками.

— Я все-таки не понимаю. У меня прекрасные авторы, которым светит долгая карьера. Если исходить из этого критерия, у меня показатели лучше. Что же все-таки случилось? Ведь и денег я приношу больше Ганта.

— Не намного.

— Как, как?

— Тут, видно, мы и промахнулись. Понимаешь, когда стали смотреть доходы за год, оказалось, что вы с Ричи равны.

— Это не так! Я его опережаю, и намного. Как мы с ним можем быть равны?

У Марка был вид человека, готового умереть, только бы закончилась эта пытка. Ей стало жаль его мучить. Не может же он решать за других партнеров, они сами сделали свой выбор. Но она должна знать!

— Объясни.

— Я тебе очень сочувствую. — В его глазах блеснули слезы. — Ты это заслужила, и это для тебя так важно. Но они рассудили так: если Ричи протолкнет хотя бы одну корпоративную сделку, он сразу вырвется вперед на целую голову.

— Но пока он представил один пшик. Наобещал золотые горы, а те и поверили. Эта затея гадкая и глупая, бьюсь об заклад, никто на это не пойдет. Писатели еще не совсем гордость растеряли.

Марк пожал плечами, и они продолжали стоять в молчании, несчастные и отчужденные.

Тут Жожо осенило, и от удивления она выпалила:

— Это потому, что я женщина! — Она о таких вещах слышала, но никогда не думала, что это может произойти с нею. — Половая дискриминация!

« До сей минуты она даже не была убеждена в существовании такого феномена. Скорее была готова поверить, что это отговорка, придуманная женщинами-неудачницами, чтобы пощадить свое самолюбие, когда мужчин выдвигают на должности, которые, по их мнению, должны занимать они. Жожо никогда к таким не относилась: женщина сама должна решать свои проблемы. Она считала себя ни в чем не хуже мужчин и справедливо надеялась, что ее станут судить по ее деловым качествам. А вышло что? Оказывается, она ошибалась.

— Это никак не связано с твоим полом.

Итог таков, — медленно проговорила Жожо, — его сделали партнером только потому, что когда-нибудь ему, возможно, удастся пробить выгодную сделку благодаря умению играть в гольф.

— Нет, его сделали партнером потому, что считают, что в долгосрочном плане он принесет фирме больше денег.

— А как, интересно, он это сделает? Играя в гольф с другими мужчинами, я и говорю! Будем смотреть правде в глаза. Это типичный случай половой дискриминации.

— Нет.

— Да! Вот что, давай поговорим об этом позже. — Она хотела его выпроводить. Ей надо было подумать.

— Что собираешься делать?

— А ты что посоветуешь? Пристукнуть Ганта? — Она показала на стол. — У меня тут работа, между прочим.

Марк испытал облегчение.

— Пока. — Он сделал еще одну попытку ее обнять, но она опять отстранилась. — Жожо, меня-то не наказывай!

— Я не наказываю. — Просто ей сейчас не хотелось, чтобы ее кто-нибудь трогал. Ей вообще ничего не хотелось. Она была на автопилоте, и так будет, пока она не решит, что делать дальше.

Десять минут спустя

В дверях кабинета возник Ричи Гант. Дождался, пока она обратит на него внимание, и осклабился.

— Только что у нее было все — и секс, и деньги, и вот — прости-прощай!

Он удалился, оставив Жожо кипеть от праведного гнева.

Вошел Мэнни.

— Что случилось?

— Новым партнером выбрали Ричи Ганта. А не меня.

— Но ведь…

— Именно так.

— Это несправедливо! Вы намного лучше его.

— Именно. Эй, парень, никто ведь не умер, а?

— Жожо! — Он был удивлен, почти разочарован. — Неужто лапки кверху?

— Мэнни, сейчас я тебе расскажу кое-что, о чем я мало кому рассказывала.

— Потому что я вам симпатичен?

— Потому что, кроме тебя, в моем кабинете никого нет. Почему я ушла из полиции и приехала работать в Лондон, знаешь?

Мэнни навострил уши.

— Потому что мой брат убил человека. Он был полицейский — он и сейчас полицейский. Решил подзаработать сверхурочно и отправился на патрулирование в расчете кого-нибудь арестовать. В октябре такое очень часто случается — все жаждут подзаработать к Рождеству. Так вот, находит он этого наркоторговца, а тот возьми да и наставь на него пушку. Мой брат с перепугу выхватывает свою и убивает парня. Да, конечно, ты скажешь, другого выхода не было — как говорится: «стреляй, или выстрелят в тебя». Но знаешь что? Мне страшно расхотелось делать работу, на которой я могу невзначай убить человека. И буквально на следующий день я подаю рапорт, а через три недели прилетаю в Англию. Сначала в баре работала, потом рецензентом, а когда уж агентом стала, то была просто счастлива, потому что, что бы ни случилось, человека мне здесь убивать не придется. Никакие переговоры, ничто в нашей работе не является вопросом жизни и смерти, так к этому и надо относиться.

Мэнни кивнул.

— Вот сейчас Ричи Гант получил партнера вместо меня, это большая несправедливость, но зато никто не пострадал и никто не умер, так ведь?

— Так.

Она помолчала.

— И все равно… черт бы их побрал!

— Точно.

— Это назначение должна была получить я. Я лучше его, я заслужила.

— Тысячу раз правда. Нельзя просто так сдаться.

Жожо задумалась.

— Да. Я иду к Марку.

В голове у Мэнни моментально нарисовалась картина: Жожо, опустившаяся на колени перед управляющим партнером и ублажающая его прямо на рабочем месте. Но Жожо приблизила к нему свое лицо и прошипела:

— Такими вещами я не занимаюсь.

Мэнни сглотнул и проводил ее изумленным взглядом. Но как она узнала?

Кабинет Марка

Она не хотела шумно распахивать дверь. Или устраивать сцену. Но иногда непроизвольно получается… Он вздрогнул и поднял голову.

— Марк, я буду подавать в суд. Он опешил.

— На кого?

— На «Липман Хейг».

— За что?

— За что? За сломанную лодыжку! За выбоину на заднем крыле! — Она округлила глаза. — За половую дискриминацию, за что же еще?

Марк посерел. И сразу стал на десять лет старше.

— Жожо, не делай этого. Ричи получил место по праву. Это будет выглядеть как сведение счетов.

Озадаченная, она уставилась на него.

— На карту поставлена моя карьера. Меня не волнует, как это будет выглядеть.

— Жожо…

Но ее уже и след простыл.

У себя в кабинете она села на телефон. Позвонила Бекки, но та знала лишь одного адвоката — который помогал им с Энди оформлять покупку квартиры и которого, из-за каких-то вскрывшихся в последний миг заморочек, она ненавидела всей душой.

— Позвони Шейне. У Брэндона наверняка кто-нибудь есть. Или Магде, она всех знает.

Магде звонить не пришлось, поскольку у Брэндона действительно кто-то был.

— Эйлин Прендергаст, лучшая из лучших. Она вроде тебя: милая, но до того сильна в своем деле, что аж оторопь берет. Когда хочешь встретиться?

— Прямо сейчас, — удивилась Жожо. — Когда же еще?

— Ну, ты и деловая. К Эйлин за месяц вперед записываются. Посмотрим, может, что и получится.

Через три минуты он перезвонил.

— С тебя причитается. Она отменила ленч. Приезжай.

— Буду через двадцать минут.

Жожо схватила сумку и сказала Мэнни:

— Будет искать Марк — скажи, я поехала на встречу с адвокатом по трудовым спорам, но больше никому ни слова!

Понедельник, обеденный перерыв

На входе в стеклянную башню в Сити Жожо испытала легкий шок. Картина сложившейся ситуации, как нечто вполне осязаемое, вновь и вновь проносилась у нее в мозгу, так что даже в голове помутилось. Как это вообще произошло? И так стремительно… Вчера в это самое время она еще с большой долей уверенности готовилась праздновать свое назначение. И вот все уже повернулось на сто восемьдесят градусов, и она собирается судиться.

Брэндон встретил ее в приемной и повел к Эйлин — высокой, красивой, очень похожей на актрису Лив Тайлер.

Брэндон представил их друг другу и ушел, а Жожо опустилась в кресло и стала рассказывать о Ричи Ганте.

— Я приношу фирме больше денег, чем он. Но выбрали его, потому что он умеет играть в гольф, водит дружбу с людьми из большого бизнеса и пробует раскрутить их на спонсорство. Мне, как женщине, это недоступно.

Эйлин слушала, что-то помечала в блокноте и время от времени задавала вопросы.

— То, что вас обходят в интересах его или какого-либо другого сотрудника-мужчины, не носит систематического характера?

Жожо покачала головой.

— Тогда это единичный случай, а такое всегда труднее доказать.

— Но я не собираюсь сидеть и ждать, когда это произойдет снова!

Эйлин улыбнулась:

— Справедливо. Теперь вот что. Кое-что вам надо знать с самого начала. Даже если вы выиграете дело, арбитраж не имеет полномочий выдавать распоряжения на какие бы то ни было назначения. Иными словами, что бы ни решил суд, партнером вас все равно не сделают.

— Тогда зачем мне все это?

— В случае положительного исхода вы получите компенсацию, а ваша репутация будет восстановлена.

Жожо скорчила гримасу.

— Что ж, это лучше, чем получить по башке.

— Еще кое-что. Это арбитраж, а не суд. Он по определению более доступен, и, строго говоря, адвоката не требуется. Но на практике многие предпочитают пригласить юриста. В силу этих же особенностей возмещение издержек не возлагается на проигравшую сторону. То есть, даже если вы выиграете, вам будет выставлен счет на десять, двадцать тысяч, может, и больше. И вся назначенная вам компенсация может быть сведена на нет. Это если выиграете.

— А какие у меня шансы?

Эйлин задумалась:

— Пятьдесят на пятьдесят. Но даже в случае победы вам будет трудно оставаться на прежней работе. А уж если проиграете, то уйти придется наверняка. И вряд ли вы с легкостью найдете место в другом агентстве — за вами будет закреплена репутация непокладистого работника.

— За что же? За то, что добилась справедливости?

— Я все понимаю, но, к сожалению, есть женщины, которые пользуются судом в не совсем благовидных целях. Например, у кого-то неудачно закончился роман с коллегой. Она начинает вопить о половой дискриминации, чтобы насолить бывшему возлюбленному. Теперь понимаете?

— Послушайте… — Жожо перевела дух. — У меня были отношения — собственно, они и есть, — выражаясь вашим языком, с одним коллегой. С управляющим партнером. Но мы и сейчас вместе и расставаться не собираемся. Это не создаст нам проблем?

Эйлин подумала:

— У вас там правда все в порядке? Он вас не бросил? И вы не идете в суд, чтобы отомстить?

— Честное слово.

— И вы готовы к тому, чтобы это стало достоянием гласности?

— Простите?

— Подобные слушания проводятся открыто, на них всегда куча газетчиков, охочих до пикантных историй. Боюсь, ваш случай как раз из таких.

— Газетчики?

— Да.

— А разве мне так уж необходимо рассказывать в суде о Марке?

— Вам не удастся этого утаить. — Эйлин была непреклонна. — Вы должны будете представить все подробности, относящиеся к делу. А если не сделаете этого сами, то противная сторона может использовать их против вас.

Жожо призадумалась. Все равно все само скоро выплывет.

— О'кей. Правильно я вас поняла? У меня пятьдесят шансов из ста на победу. Представительство в суде — то есть вы, да? — будет мне стоить несколько тысяч, но в случае победы мне назначат компенсацию, которая покроет эти расходы. Если же я проиграю, то придется платить. Но послушайте, с чего бы это я проиграла? Правда ведь на моей стороне!

Эйлин не сдержала улыбки и уточнила:

— Арбитраж может и не принять вашу сторону. Они могут решить, что Ричи как агент просто лучше вас, вот и все. И что он заслужил это назначение.

— Они так не решат. Его выбрали только потому, что этот слизняк играет в гольф. Единственная причина. Будем биться. Что теперь?

— Первым делом мы пошлем уведомление вашим работодателям. Они должны знать, что на них подают в суд.

— А когда можно это сделать?

— Безотлагательно.

— Отлично!

Однако по дороге на работу Жожо несколько сникла. Она вступила на долгую, мучительную стезю с непредсказуемым результатом. Эйлин сказала: пятьдесят на пятьдесят; Жожо думала, шансы повыше, но Эйлин виднее…

Вдруг я проиграю? По спине пробежал холодок. Она уверена, что Ричи не заслужил повышения, но это еще не означает, что такое же мнение сложится у суда. Справедливость не всегда торжествует; ей ли не знать, она же в полиции служила.

У Жожо вдруг возникло желание все остановить. Сейчас это еще можно сделать, пока в агентство не послали уведомление. Какой смысл подавать в суд? Даже если она победит, Ричи Ганта никто не уберет, а ее на его место не посадят. Худшее уже свершилось; отменить решение партнеров не в ее власти. И ничем этого не исправить. Зачем же подставляться? Вновь испытать унижение, да еще публично?

Но она не сдастся. Нельзя, чтобы Ганту это сошло с рук. Не сказать чтобы перспектива суда ее радовала. Следующие три месяца — или сколько там может длиться этот процесс — будут очень, очень и очень тяжелыми. Но и ей силы воли не занимать.

На работе

— Вас искал Марк, — сообщил Мэнни.

— Я знаю.

Он прислал ей два сообщения на телефон, просил встретиться и поговорить, в электронной почте тоже было письмо с просьбой зайти, как только вернется. Жожо так и поступила.

— Поверить не могу! — сказал Марк. — Ты ездила к адвокату по трудовым конфликтам?

— Да.

— И?

Она тяжело вздохнула, готовясь сделать нелегкое признание.

— Подаю в арбитраж на «Липман Хейг» за половую дискриминацию. К концу недели получите уведомление.

Вид у Марка был такой, словно она дала ему пощечину.

— Невероятно!

— Но, Марк… Должность была моя по праву. Несправедливо, что она ушла к нему.

Он смотрел на нее с выражением глубокого отчаяния.

— Пожалуйста, не смотри на меня так, — взмолилась она. — Я тебе не враг.

— Жожо, взгляни правде в глаза. Ты собралась судиться с моей компанией.

— Это не твоя компания.

— Я ею управляю. А как это на нас с тобой отразится, ты подумала? Жожо, ради нас, прошу тебя: остановись.

— Марк, не надо. У тебя-то все в порядке, ты партнер, ты управляющий партнер. Марк, прошу тебя, мне нужна твоя поддержка.

— Ты хочешь разрушить наши отношения, и тебя это даже не волнует!

— Волнует. И ничего я не разрушаю! Я все равно прошу тебя сегодня же открыться Кэсси. Скажи ей — и приезжай ко мне.

Он потер глаза.

— Ладно.

— Обещаю тебе: все будет хорошо.

Но чуть позже пришло еще одно сообщение. Даже не на автоответчик, а по Интернету. «Сегодня не получится. М.».

О'кей, значит, так тому и быть.

Десять минут спустя

Зазвонил телефон, Жожо схватила трубку. Но это был всего лишь Антон Каролан, гражданский муж Лили Райт.

— Меня интересует книга Джеммы Хоган «В погоне за радугой». Мне нужно кое-что обсудить, а Джиму Свитману я дозвониться не могу. Я прочел корректуру и думаю, мы в «Ай-Коне» взялись бы сделать из нее классный телевизионный фильм. Мы уже заручились устным согласием Хло Дрю на роль Иззи.

— Да? — Что зря трепыхаться? Хло Дрю — это, конечно, замечательно, но у «Ай-Кона» на счету ни гроша.

— Я уже переговорил с Джервасом Джонсом, заведующим редакцией телефильмов на Би-би-си, он тоже заинтересовался.

Вот если Би-би-си согласится на совместное продюсирование… Добавив в голос немного жизни, Жожо сказала:

— Хорошо, я сейчас же сообщу Джемме.

Вечером она уехала домой в глубокой депрессии. Видеть никого не хотелось. Самый мрачный день в ее карьере, да еще и Марк, похоже, пошел на попятную. Два удара сразу.

Что, если из-за этого они с Марком разбегутся? Что, если на время процесса «Липман Хейг» отстранит ее от работы? Но сейчас уже поздно что-либо отменять. Если она отзовет иск, то станет винить Марка в том, что пытался ее удержать. К тому же в таком случае Марк и сам будет в ней разочарован. Боевая девушка, в которую он когда-то влюбился, поступилась принципами, лишь бы не ссориться. Ему же самому хочется, чтобы она подала в суд, он просто не отдает себе в этом отчет. С другой стороны, даже она сама не была уверена в собственной правоте.

Ясное дело — она на него злится; если бы он любил ее по-настоящему, то поддержал бы ее решение. Но это же его фирма, ясное дело, он считает, Жожо объявила ему войну. Как все запуталось! Вот сделали бы ее партнером, они бы сейчас безмятежно праздновали свою первую официальную ночь вдвоем. Ну, может, и не совсем безмятежно… Раскаяние и все такое…

Вот что бывает, когда заводишь роман на работе. С другой стороны — как бы они завели роман, если бы не работали вместе?

Но что же теперь будет? Как она будет продолжать трудиться в «Липман Хейге»? А какие варианты? Ее акции теперь пошли вниз, другие агентства вряд ли выстроятся за ней в очередь — ей и в родном-то отказали в повышении. Остается основать собственную фирму, но это слишком дорогое удовольствие. И рискованное.

Весь вечер Жожо одолевали мысли, и наконец она уснула на диване благодаря усталости и бутылочке «Мерло». Ну, не целой бутылочке, там оставалось чуть больше половины. В четверть одиннадцатого ее разбудил телефонный звонок.

— Да? — сонно отозвалась она.

— Приветствую тебя, партнер, — сказал голос Марка.

— Не поняла…

— Приветствую тебя, партнер! Она растерялась. Это он так шутит?

— Я только что с экстренного совещания партнеров «Липман Хейга», — прокричал Марк. — Тебе хотят предложить партнерство. — Голос у него был как у пьяного.

Она села.

— Они передумали? Меня? Вместо Ричи Ганта?

— Нет, наряду с ним.

— Как это? Ведь больше семи партнеров не бывает.

В случае согласия всех партнеров можно внести изменения в условия партнерства — и все хотят это сделать, чтобы ты оставалась в команде! Жожо, это огромная победа, их сроду не заставишь делиться прибылью больше, чем это необходимо, но сейчас они сами на это идут из любви к тебе.

А еще им хочется избежать дурной славы, которой грозит им суд, но лучше их носом не тыкать.

— Можно мне приехать?

— Конечно. Поспеши.

На следующее утро

Всем сотрудникам «Липман Хейга» было разослано электронное сообщение о повышении Жожо Харви. Официальное подтверждение выйдет в пятницу в «Книжных известиях».

— Ну что, довольна теперь? — спросил Марк.

— М-ммм.

— Стало быть, сегодня говорю с Кэсси.

— Давай дождемся пятницы, — попросила Жожо. — Пусть все будет официально.

Он посмотрел на нее вопросительно.

— Это не уловка!

— Хорошо.

Она вернулась к себе и вместе с Мэнни погрузилась в текущие дела, когда над ними выросла чья-то тень. Жожо узнала запах: Ричи Гант. Он мерзко улыбался.

— Вижу, ты все же заставила своего дружка выбить себе должность?

— Выйди из моего кабинета, — ровным голосом ответила Жожо.

— Что же он тогда за тебя сразу не проголосовал?

— Выйди.

— Он ведь голосовал не за тебя. Он голосовал за меня.

Жожо почувствовала, как кровь отхлынула от лица, но вида не подала. Она смерила взглядом тощую фигуру Ричи.

— Я тебя тяжелее по меньшей мере килограммов на восемь. Я твою лапку, как прутик, переломлю. Не доводи до греха, больно будет. И убирайся.

Он, усмехаясь, вышел, а когда скрылся из виду, Жожо затрясло. Одно она знала про Ричи: он не врун. Если говорит, что Марк за нее не голосовал, значит, так и было. Но как узнать? У кого спросить? Теперь она уже никому не верила.

— Вы правда могли бы переломить ему руку? — спросил Мэнни.

— Не знаю. — Губы предательски не слушались. — Но охотно бы проверила.

— Не обращайте внимания. Он бесится, потому что не стал единственным и неповторимым. Просто хочет рассорить вас с Марком.

— Я иду к Марку.

И в кои-то веки у Мэнни не возникло перед глазами образа Жожо, стоящей на коленях перед спустившим штаны Марком. Сегодня такого не будет. Не тот случай.

Кабинет Марка

Он поднял на нее глаза.

— Марк, скажи мне правду, потому что я все равно узнаю. Ты за меня голосовал?

Долгое молчание. Слишком долгое.

— Нет.

Она окаменела. Снова возникло ощущение, что все происходит во сне. Эта отстраненность уже стала надоедать.

Жожо придвинула стул.

— Почему? И постарайся найти вескую причину, мой тебе совет.

— Такая причина есть. — Он говорил с такой уверенностью, что Жожо даже удивилась. И испытала колоссальное облегчение. Все будет хорошо, все будет в порядке. Это же Марк.

Давай подсчитаем, Жожо, — сказал он. — Если я уйду от Кэсси и мы поселимся вместе, нам это влетит в копеечку. Ричи пригрозил, если его не выберут, он уволится и заберет с собой свой проект. Плюс к тому, если бы тебя произвели в партнеры, то на три года твой заработок бы упал. А после твоих подозрений по поводу беременности я понял, что ты вообще можешь уйти с работы. Ты можешь мне не поверить, но я сделал это ради нас с тобой. И это еще не все. Все знают, что мы с тобой вместе, все так и ждут от меня предвзятости. Чтобы восстановить уважение партнеров, я просто не мог голосовать за тебя. Тем более что, по всем расчетам, выбрать Ричи было более выгодно.

Онемев от потрясения, Жожо молча смотрела на Марка. Все, что он говорит, звучит резонно, во всяком случае, в теории. Она с трудом выговорила:

— Почему ты со мной не поговорил?

— Потому что я тебя знаю, Жожо. Я знал, что карьера для тебя окажется важнее меня. Нас с тобой.

Она не смогла сдержать негодования.

— Стало быть, ты лишил меня шанса стать партнером, чтобы у нас были деньги на совместную жизнь.

Он внимательно посмотрел.

— Давай говорить иначе. Ты была готова поставить под угрозу наше будущее ради того, чтобы стать партнером.

Жожо долго не отвечала.

— Не думала, что надо выбирать.

Она ушла, совершенно опустошенная. Неужели Марк прав? И она в самом деле чересчур честолюбива? Так никогда не скажут о мужчинах — это все равно, что сказать про женщину: «чересчур стройная». Мужчина «чересчур честолюбивым» не бывает. Мужчине никогда не пришлось бы выбирать между своими амбициями и личным счастьем.

И снова в ней вспыхивал гнев из-за того, на что она предпочла бы закрыть глаза: Марк не имел права принимать за нее решение.

Но она же любит Марка. Действительно любит. На ум пришло давнее высказывание отца: «Что бы ты выбрала — правоту или счастье?» А сейчас она все равно партнер. Получила, что хотела. Все хорошо, надо только подождать, когда эмоции улягутся.

Кабинет Дэна Суона

Нужно было с кем-то поговорить, а Дэну она доверяла: он слишком сумасшедший, чтобы быть предателем.

— Рад за твое назначение, — поздравил он.

— Спасибо. И отдельное спасибо, что вы с Джослином были за меня.

— И Джим.

— Джим Свитман? Джим голосовал за меня? — Опять это ощущение нереальности.

— Ну да.

— Но почему?

Дэн опешил. Откуда ему знать?

— Потому что считает тебя хорошим работником.

— О'кей, Дэн, спасибо. Пойду.

Она направилась прямиком в кабинет Джима.

— Джим, ты почему за меня голосовал?

— И ты здравствуй.

— Ой! Здравствуй. — Жожо села. — Так почему ты за меня голосовал?

— Потому что считал, что ты лучше всех подходишь на это место.

— А не борзый юноша?

— Я очень уважаю Ричи, он исключительно хороший агент, но тебе уступает. Его идея с корпоративным спонсорством многих купила, но я подумал — и ты подумай! — книги не тот материал, они просто недостаточно сексуальны, чтобы рекламировать потребительский товар. Я могу ошибаться, но боюсь, этих обещанных миллионов нам никогда не видать.

— Ясно. Что ж, спасибо. — Жожо поднялась, но тут же села. — Джим, мы когда-то дружили. Потом, после того вечера в «Наезднике», когда ты сказал, чтобы я тебя не искушала, началась какая-то ерунда. Что происходит?

Дежа-вю. Этот разговор у нее уже когда-то был. Когда? С кем? Она вспомнила: с Марком, и он тогда признался ей в любви. О господи!

Джим смешался, поерзал в кресле, неловко хохотнул:

— Ладно. Скажу уж. Я был к тебе неравнодушен. Понимай как хочешь, Жожо Харви, но ты не просто замечательный работник.

«Черт», — подумала она. — Черт! Черт!»

— Но теперь я переболел. Последние три месяца я встречаюсь с очень милой женщиной.

«Черт, — подумала Жожо. — Черт, черт! Вполне человеческая реакция».

— Она замечательная. Я очень… — он стал подыскивать слово, — очень увлечен.

— Здорово. Рада за тебя.

Кабинет Жожо

Что-то замкнуло, и внезапно она поняла, что выбора нет. Чем черт не шутит… Она сказала Мэнни:

— До конца недели придется работать допоздна.

— А чем будем заниматься?

— Пока секрет. — Она нагнулась к нему. — Если проболтаешься — убью.

— Справедливо. — Он сделал глотательное движение, а ей стало немного не по себе; незачем его запугивать — но это самое простое.

— Мне нужны телефоны всех моих авторов.

— Зачем?

— Я тебе что сказала?