Моя поездка к дону Хуану оказалась началом нового цикла обучения. Мы легко вернулись к прежним отношениям. Меня привлекали его артистизм и чувство юмора; он был терпелив со мной. Я понял, что должен бывать у него чаще – не видеть дона Хуана стало для меня наказанием. К тому же у меня накопилось много вопросов.
      Закончив свою книгу, я заново просмотрел полевые записи. Я не использовал массу материала, так как меня интересовали в первую очередь необычные состояния сознания. Перечитывая записи, я пришел к выводу, что искусный колдун может ввести своего ученика в определенный диапазон восприятия, манипулируя «настройкой группы». Я исходил из предположения, что для управления восприятием необходим особый «настройщик». Чтобы проверить это предположение, я избрал митоту – сходку колдунов, на которой принимают пейотль. Участники митоты единодушны относительно происходящего с ними, хотя не обмениваются ни словами, ни жестами. Я решил, что они пользуются каким-то хитрым кодом. Для объяснения кода и манипуляций я разработал сложную теорию и хотел узнать мнение о ней дона Хуана.

21 мая 1968 года

      По пути к дону Хуану не случилось ничего примечательного. Температура в пустыне перевалила за сорок, было очень душно. К вечеру жара спала, а когда я подъехал к дому дона Хуана, подул прохладный ветерок. Я почти не устал, и мы уселись в комнате поговорить. Я чувствовал приятную слабость и умиротворение. Разговор продолжался долго, но его можно было не записывать: серьезные темы я старался не затрагивать. Мы говорили о погоде, о видах на урожай, о внуке дона Хуана, об индейцах-яки, о мексиканском правительстве. Я признался, что очень люблю поговорить в сумерках. Дон Хуан ответил, что в этом проявляется моя болтливая сущность. Говорить в сумерках, сказал он, нравится мне потому, что ничем другим в это время я заниматься не способен. Я возразил, что наслаждаюсь не только процессом разговора, но и покоем и теплом окружающей темноты. Дон Хуан спросил, что я делаю дома, когда стемнеет.
      – Зажигаю свет или иду бродить по улицам, пока не захочется спать.
      – Вот так раз! – удивился дон Хуан. – А я думал, ты научился пользоваться темнотой.
      – Какая от нее польза? – спросил я.
      – Сумерки, – ответил дон Хуан, – лучшее время для того, чтобы видеть.
      Слово видетьон произнес с особой интонацией. Мне захотелось узнать, что он имеет в виду, но дон Хуан сказал, что для подробного разговора время уже позднее.

22 мая 1968 года

      Наутро я безо всяких предисловий сообщил дону Хуану, что разработал теорию, объясняющую все, что происходит во время митоты. Я достал записи и стал излагать свои соображения. Дон Хуан внимательно слушал.
      Мне кажется, говорил я, что для создания одинаковой «настройки» участников митоты необходим тайный настройщик. Люди собираются на митоту, предвкушая появление Мескалито, который преподаст им урок правильной жизни. Они не обмениваются друг с другом ни словом, ни жестом, и тем не менее каждому
      является Мескалито и дает определенный урок. Be всяком случае, так говорили участники митот, на ко* торых я присутствовал. На собственном опыте я убедился, что облик, который принимает Мескалито, и характер его уроков – поразительно единообразны, хотя их смысл воспринимается участниками по-разному. Это единообразие я объясняю действием сложного скрытого манипулирования настроением людей.
      На изложение и разъяснение моей теории ушло два часа. Кончил я тем, что попросил дона Хуана объяснить, каким образом удается «настроить» людей на один лад. >
      Дон Хуан нахмурился. Я решил, что он обдумывает мои слова. Казалось, он погрузился в размышления. Помолчав немного, я спросил, что он думает о моей идее.
      Он вдруг расхохотался. Я спросил, что еготак рассмешило.
      – Ты с ума сошел! Никто на митоте не занимается такой ерундой, как «настройка». Думаешь, Мескалито можно перехитрить?
      Мне показалось, что дон Хуан избегает ответа по существу.
      – Зачем кому-то настраивать людей? – упрямо продолжал он. – Ты сам бывал на митотах и прекрасно знаешь: никто никому не подсказывает, как себя вести. Никто – кроме Мескалито.
      Я сказал, что не могу с этим согласиться, и вновь попросил объяснить, как производится «настройка».
      – Теперь понятно, зачем тыприехал, – произнес дон Хуан с видом заговорщика. – Но, увы, ничем тебе помочь не могу. Никакой «настройки» нет.
      – А почему все как один утверждают, что им явился Мескалито?
      – Потому, что они его видели, – сказал дон Хуан со значительным видом и как бы мимоходом добавил: – Можешь побывать еще на одной митоте и увидетьвсе сам.
      Какой хитрец, подумал я и, ничего не ответив, спрятал свои записи. Дон Хуан, кажется, и не ждал ответа.
      Немного спустя дон Хуан попросил отвезти его к одному из своих приятелей. Мы провели там почти весь день. За разговором Джон – так звали приятеля – спросил, по-прежнему ли я интересуюсь пейот-лем. Это он восемь лет назад дал мне первую порцию пейотля. Я не знал, что ответить. На помощь пришел дон Хуан и сказал Джону, что все идет как надо.
      На обратном пути я решил не оставлять вопрос Джона без ответа и среди прочего сообщил, что не собираюсь более экспериментировать с пейотлем, что для этого у меня не хватает смелости и дело это давно решенное. Дон Хуан улыбнулся, но ничего не сказал. Зато я до самого дома болтал без умолку.
      Мы уселись перед дверью. Стоял жаркий солнечный день, но дул легкий ветерок, и душно не было.
      – Почему ты так нервничаешь? – вдруг спросил дон Хуан. – Сколько лет назад ты бросил учиться?
      – Три года.
      – А почему нервничаешь?
      – Дон Хуан, мне кажется, я тебя предал.
      – Ты меня не предал.
      – Я обманул твои ожидания, сбежал. Короче – проиграл.
      – Ты делаешь то, что в твоих силах. К тому же ты ничего не проиграл. Я учу тебя трудным вещам. Мне они давались еще труднее.
      – Но в отличие от меня ты не отступил. Ведь я приехал сейчас не из желания продолжить учебу, а просто так, чтобы кое-что у тебя спросить.
      Дон Хуан пристально посмотрел на меня и произнес:
      – Тебе нужно обратиться за помощью к дымку.
      – Нет, дон Хуан, дымка с меня хватит! Нет больше моих сил.
      – Ты еще и не начинал по-настоящему.
      – Я боюсь.
      – Ничего удивительного. А ты старайся думать не о страхе, а о том, как это чудесно – видеть
      –  Ятак не могу. Как только вспомню дымок, меня словно тьма обволакивает. Будто все люди куда-то исчезают и некому слова сказать. Дымок открыл мне, что такое одиночество.
      – Это не так. Возьми, например, меня. Дымок – мой гуахо, а я не чувствую себя одиноким.
      – Ты – другое дело, ты его не боишься. Дон Хуан потрепал меня по плечу.
      – Ты тоже не боишься, – сказал он мягко, но как будто с упреком.
      – Что ж, я вру, по-твоему?
      – Дело не в этом, – ответил он. – Меня заботит другое. Ты не хочешь учиться вовсе не потому, что боишься. Дело в другом.
      Я стал просить объяснений, буквально умоляя его, но ничего не добился. Дон Хуан только качал головой – словно удивляясь, как это я сам не понимаю.
      Я сказал, что, возможно, обучению препятствует моя инертность. Дон Хуан захотел узнать значение слова «инерция». Я принес из машины словарь и прочел: «Инерция – свойство материальных тел оставаться в состоянии покоя или двигаться с постоянной скоростью до тех пор, пока к ним не будет приложена внешняя сила».
      – «Пока к ним не будет приложена внешняя сила», – повторил дон Хуан. – Ты нашел верное слово. Я тебе уже говорил: только дурак захочет стать человеком знания по собственной воле. Умного человека приходится вовлекать в учение обманом.
      – Убежден, что учиться готовы многие, – возразил я.
      – Многие, но они не в счет. Это люди с трещиной. Как тыквенные бутылки: на вид прочные, а стоит налить в них воды или надавить – сразу потекут. Я заманил тебя в учение, и так же со мной поступил мой учитель. Что поделаешь, иначе бы ничего не вышло. Кажется, настала пора снова прибегнуть к трюку.
      Трюк, о котором он упомянул, дал мощный толчок моему ученичеству. Прошли годы, а в памяти все так живо, будто случилось вчера. С помощью разных уловок дон Хуан свел меня с женщиной, о которой ходили слухи, будто она колдунья. Случилось так, что она меня люто возненавидела. А дон Хуан? Он ловко сыграл на моем страхе: для защиты от колдовских чар, твердил он, необходимы новые познания в колдовстве. «Трюк» дона Хуана был столь правдоподобным, что я ему поверил: чтобы остаться в живых, нужно учиться.
      – Если ты снова собираешься пугать меня той бабой, я больше сюда не ездок, – предупредил я.
      Дон Хуан рассмеялся.
      – Успокойся, – сказал он. – На испуг тебя больше не возьмешь. Но запомни: для моих «трюков» не имеет значения, где ты находишься – рядом или далеко.
      Он положил руки под голову и вскоре заснул. Я занялся своими записями. Часа через два дон Хуан проснулся. Уже стемнело. Заметив, что я пишу, он сел и, насмешливо улыбаясь, спросил, решил ли я с помощью бумаги свои проблемы.

23 мая 1968 года

      Мы разговаривали об Оахаке. Я рассказал дону Хуану, как побывал там в базарный день. Индейцы из окрестных мест стекались в город торговать продуктами и безделушками. Больше других меня заинтересовал продавец целебных трав. У него был ящик с баночками, в которых лежали сухие и толченые травы. Одну баночку он держал в руке и распевал:
 
Всякие средства есть у меня:
Отрава для мух, комаров и вшей,
Лекарства для коз, лошадей и свиней
И, что самое главное, – для людей.
Лечат от свинки, кори, подагры,
Лечат желудок, почки и печень.
Купите, сеньоры, – успех обеспечен!
 
      Я долго слушал его песенку. В ней перечислялись всевозможные недуги, для каждого из которых, если верить торговцу, у него имелись снадобья. Назвав подряд какие-нибудь три болезни, он делал паузу – это придавало его декламации ритмичность.
      Дон Хуан сказал, что в молодости тоже торговал травами в Оахаке. Он даже вспомнил свою песенку и пропел ее. Сказал, что смеси он готовил вместе со своим другом Висенте.
      – Отменные были снадобья. Висенте умел брать у травы все, что она способна дать.
      – А ты знаешь, я к нему заезжал, – сказал я. Дон Хуан удивился и попросил рассказать. Случилось так, что, проезжая через Дуранго, я вспомнил: дон Хуан говорил мне как-то, что здесь живет его друг, с которым мне следовало бы повидаться. Я его разыскал, мы поговорили. Прощаясь, он вручил мне мешочек с какими-то растениями и подробно разъяснил, как их надо сажать.
      Я остановил машину, не доезжая до городка Агуас Кальентес. Поблизости никого не было. Минут десять я разглядывал окрестности и не заметил ни жилья, ни скота у обочины. Машина стояла на вершине холма: отсюда дорога просматривалась далеко в обе стороны.
      Я посидел немного, вспоминая указания дона Висен-* те, затем взял одно из растений и направился в кактусовые заросли, на восток от дороги. Там и посадил его, как он велел. Для поливки захватил с собой бутылку минеральной воды. Пробку открыл железкой, которой копал вместо лопаты, но неудачно: бутылка разбилась, от горлышка отлетел осколок и до крови порезал мне верхнюю губу.
      Пришлось возвращаться к машине за другой бутылкой. Роясь в багажнике, я услышал скрип тормозов. Я поднял голову и увидел «фольксваген». Водитель спросил, не нужна ли мне помощь. Я ответил, что все в порядке, и он укатил. Я полил растение и пошел назад к машине. Метрах в тридцати от нее услышал чьи-то голоса. У машины стояли трое мексиканцев: женщина и двое мужчин. Один, лет под сорок, оперся о передний бампер. На нем были старые брюки и поношенная розовая рубашка. За спиной висел узел. Ботинки не зашнурованы и к тому же велики – видно было, что они расхлябаны и неудобны. Мужчина был весь в поту.
      Другой мужчина стоял метрах в пяти от машины. Он был пониже ростом и помельче и тоже держал узел, но небольшой. Ему перевалило за сорок. В отличие от первого на лице его не было ни капельки пота. Выглядел он гораздо опрятней: синий пиджак, широкие голубые штаны, черные ботинки. Стоял он с каким-то безразличным, отсутствующим видом.
      Женщина, толстая и очень смуглая, тоже выглядела старше сорока. На ней был белый свитер, черная юбка и черные остроносые туфли. Вместо узла она держала транзисторный приемник. Лицо ее блестело от пота, чувствовалось, что она очень устала.
      Мужчина помоложе и женщина стали упрашивать меня подвезти их. Я объяснил, что в машине нет места, заднее сиденье забито доверху. Мне предложили ехать медленно: они могли бы примоститься на заднем бампере или лечь на капот. Идея была нелепой, но они уговаривали с такой настойчивостью, что мне стало неловко. Я протянул им деньги на автобус.
      Мужчина помоложе с благодарностью взял бумажки; но другой отвернулся и сказал:
      – Мне деньги ни к чему, мне ехать надо. Потом снова обратился ко мне:
      – А воды или чего-нибудь пожевать у вас не найдется?
      Как назло, у меня ничего не было. Мексиканцы немного постояли и двинулись прочь.
      Я залез в машину и стал заводить мотор, но он не заводился, – в такую жару свечи нередко заливает бензином. Услышав завывание стартера, мексиканец помоложе вернулся, готовый, если понадобится, подтолкнуть. На меня вдруг накатил непонятный страх, я даже стал задыхаться. Наконец мотор завелся; я сразу же включил скорость и дал полный газ.
      Выслушав меня, дон Хуан долго сидел в задумчивости.
      – Почему ты не рассказал мне об этом раньше? – спросил он, глядя в сторону.
      Я не знал, что сказать. Пожал плечами и ответил, что не думал, что это важно.
      – Чертовски важно! – воскликнул дон Хуан. – Висенте – первоклассный колдун. У него были свои причины дать тебе растение, и если сразу после посадки перед тобой откуда ни возьмись возникли трое людей, тому тоже была причина. Только такой глупец, как ты, мог счесть это пустяком и забыть.
      Дон Хуан потребовал, чтобы я подробнее рассказал о встрече с Висенте, и я стал рассказывать.
      Я проезжал по городку мимо рынка; у меня возникла мысль отыскать дона Висенте. Я пошел на рынок, туда, где продавали целебные травы. За лотками стояли три толстые женщины. Я дошел до конца прохода и, повернув, обнаружил еще один \оток, за которым стоял худощавый седой старик. Он продавал какой-то женщине птичью клетку.
      Подождав, пока он освободится, я спросил, не знает ли он дона Висенте Медрано.
      – Зачем он вам? – спросил он, пристально посмотрев на меня.
      Я сказал, что меня направил его приятель, и назвал дона Хуана. Старик снова глянул на меня и сказал, что он и есть Висенте Медрано. Потом предложил присесть. Он показался мне человеком спокойным и дружелюбным; я рассказал ему о своих приятельских отношениях с доном Хуаном и почувствовал, что мы сразу же понравились друг другу. Дона Хуана он знал с молодости и отзывался о нем с восхищением.
      – Хуан – истинный человек знания, – заявил он под конец. – А я.о силе растений знаю самую малость. Меня больше интересуют их лечебные свойства. Одно время я собирал книги по ботанике, но недавно распродал их.
      Он помолчал, поскреб подбородок, будто подыскивал нужное слово.
      – Можно сказать, что я – человек, знающий понаслышке. Где мне сравниться с моим индейским братом Хуаном!
      Дон Висенте умолк, устремив взгляд куда-то в землю, потом повернулся ко мне и почти прошептал:
      – О, как высоко парит мой брат! На этом беседа наша закончилась.
      Услышь я эти слова от кого-нибудь другого, я счел бы их пустой фразой. Но дон Висенте говорил так искренне, что буквально заворожил меня образом индейского брата, парящего высоко в небе. Я верил: он не лицемерит.
      – Знающий понаслышке, как бы не так! – воскликнул дон Хуан. – Висенте – брухо. Зачем ты его искал?
      Пришлось напомнить, что он сам когда-то посоветовал мне съездить к дону Висенте.
      – Ты все напутал, – возмутился дон Хуан. – Я говорил: если ты научишься видеть, съезди в гости к моему другу Висенте. Вот мои слова. А ты, как всегда, самое главное пропустил мимо ушей.
      Я возразил: встреча с доном Висенте мне не повредила, наоборот, он покорил меня своей обходительностью и добротой.
      Дон Хуан покачал головой и сказал, что мне поразительно везет. С таким же успехом я мог, вооружившись прутиком, забраться в клетку со львом. Я видел, что дон Хуан разволновался, но не понимал почему. Дон Висенте – милый человек. Такой хрупкий… А глаза – как у святого. Неужели он опасен?
      – До чего же ты глуп! – ответил дон Хуан. – Сам Висенте зла тебе не желает. Но знание – это сила. И если кто-то вступил на путь знания, неизвестно, чем может для другого кончиться встреча с ним. Прежде чем ехать к Висенте, надо научиться защищаться. Не от него, а от силы, которой он владеет. Эта сила – не его, она – ничья. Узнав, что ты – мой друг, Висенте решил, что ты умеешь защищаться, и сделал тебе подарок. Чем-то ты ему понравился. И подарок, конечно, не пустяковый, только ты все прошляпил… Да что теперь говорить!

24 мая 1968 года

      Почти весь день я приставал к дону Хуану с просьбой объяснить, что он имел в виду, говоря о подарке. Я твердил ему, что мы – очень разные люди: то, что представляется ему очевидным, мне совершенно непонятно.
      – Сколько он дал тебе растений? – наконец спросил он.
      – Четыре, – ответил я, хотя точно не помнил. Тогда дон Хуан велел рассказать подробно все, что произошло после прощания с доном Висенте. Но и этого я вспомнить не мог.
      – Здесь все важно: и сколько было растений, и как все происходило. Как я объясню, что это за подарок, если ты ничего не помнишь?
      Я попытался восстановить ход событий, но безуспешно.
      – Если бы ты сумел все вспомнить, – сказал дон Хуан, – тогда можно было бы понять, где ты промахнулся.
      Видно было, что дона Хуана история взволновала. Он настойчиво требовал от меня подробностей, но в моей памяти было пусто.
      – Дон Хуан, что, по-твоему, я сделал не так? – спросил я, просто чтобы поддержать разговор.
      – Все.
      – Но я слово в слово выполнил указание дона Висенте.
      – Что толку? Неужели тебе неясно, что выполнять их не было смысла?
      – Почему?
      – Потому что они предназначались тому, кто видит, а не идиоту, который остался в живых лишь по счастливой случайности. Ты не был готов к встрече с Висенте. Ты понравился ему – и получил подарок. А подарок этот мог стоить тебе жизни.
      – Зачем же он тогда его дарил? Если он – колдун, мог бы понять, что я в этих делах ничего не смыслю.
      – Нет, этого видетьон не мог. Ты ничего не знаешь, но выглядишь так, будто знаешь.
      Я возразил, что никогда не изображал из себя сведущего человека.
      – Я не о том, – сказал дон Хуан. – Если бы ты кого-то изображал, Висенте сразу бы тебя раскусил. Дело в другом. Когда я вижутебя, ты выглядишь человеком знания, а ведь мне известно, что это не так.
      – О каком знании ты говоришь, дон Хуан?
      – О знании тайных сил – о знании, которым наделен брухо. То же случилось и с Висенте. Он увиделтебя и сделал тебе подарок, с которым ты обошелся как сытый пес – с едой. Когда еда не лезет ему в глотку, он мочится на нее, чтобы не досталась другим собакам. Так и ты. Теперь мы даже не знаем, что произошло на самом деле. Но потерял ты многое!
      Он помолчал, пожал плечами и улыбнулся: – Бесполезно об этом жалеть, хотя и радоваться нечему. Подарок силы – редчайший дар. Мне, например, никто таких подарков не делал; а счастливцев можно перечесть по пальцам. Пустить на ветер такую редкость!
      – Как жаль, – сказал я. – А нельзя ли его как-нибудь спасти?
      – Спасти подарок? – рассмеялся дон Хуан. – Занятная мысль. Только как ты его спасешь?

25 мая 1968 года

      Почти весь день дон Хуан учил меня мастерить ловушки на мелких зверей. Целое утро мы резали и зачищали ветки. У меня накопилось много вопросов, которые я собирался задать старику во время работы, но он отшутился, сказав, что из нас двоих только я умею работать руками и языком одновременно. Наконец мы присели отдохнуть.
      – Дон Хуан, – сразу же начал я, – что значит видеть?
      – Когда научишься, тогда и узнаешь. Я не могу это объяснить.
      – Почему? Секрет?
      – Нет, просто не смогу растолковать.
      – Ну почему?
      – Словами этого не объяснишь, они покажутся тебе бессмысленными.
      – А ты попробуй, дон Хуан. Может, я пойму.
      – Нет, до этого надо дойти самому. Когда научишься видеть, тогда все вещи будешь воспринимать по-другому.
      – Выходит, ты уже не можешь видеть мир как обычные люди?
      – Я вижу его двояко. Когда смотрюна мир, воспринимаю его так же, как ты. Если же хочу увидеть, пользуюсь своим умением и воспринимаю совсем по-иному.
      – А вещи, которые ты видишь, меняются?
      – Нет, меняется лишь взгляд на них.
      – Я хочу сказать, когда ты видишь, скажем, дерево, оно остается прежним?
      – Нет. Меняется – хотя и остается прежним.
      – Но если всякий раз ты видишьего по-разному, значит, твое видение– всего-навсего иллюзия!
      Дон Хуан рассмеялся, но ответил не сразу. Помолчав, он сказал:
      – Когда ты смотришь на вещи, ты их не видишь. Просто смотришь, чтобы убедиться, что перед тобой что-то есть. Поскольку ты их не видишь, они не меняются – и кажутся одними и теми же. Только научившись видеть, можно воспринимать одну и ту же вещь по-разному. Помнишь, я говорил тебе, что человек – это яйцо. Так вот, всякий раз, когда я вижукакого-то человека, я вижуяйцо – но не одно и то же.
      – Но если ничто нельзя распознать, так как ничто не остается прежним, – какой смысл учиться видеть}
      – Смысл простой: видетьвещи такими, каковы они на самом деле.
      – – Выходит, я не вижу?
      –  Не видишь. Только смотришь. Вспомни тех трех мексиканцев. Ты подробно описал каждого, кто во что был одет. А для меня это доказательство того, что ты их не видел. Если бы видел, сразу бы понял, что это не люди.
      – То есть как?
      – А вот так.
      – Не может быть! Они ничем не отличались от нас с тобой.
      – Еще как отличались! Поверь мне.
      Я спросил, не были ли они привидениями или духами. Дон Хуан ответил, что не знает значения этих слов.
      Я достал вебстеровский словарь и зачитал значение слова «привидение»: освободившийся от плоти дух умершего, появляющийся в виде тусклой тени перед живущими. Затем прочитал про слово «дух»: сверхъестественное существо, призрак, обитающий в определенном месте; может быть как добрым, так и злым. Дон Хуан сказал, что, пожалуй, их можно назвать духами, хотя это не совсем точно.
      – Духи-хранители?
      – Нет. Ничего они не охраняют.
      – Что же тогда они делают? Следят за нами?
      – Видишь ли… Это силы. Не добрые и не злые. Силы, которые брухо может подчинить себе.
      – В таком случае они – гуахо.
      – Верно. Гуахо человека знания.
      Впервые за восемь лет нашего знакомства дон Хуан подробно объяснил значение слова «гуахо». Сколь-
      ко раз я просил его об этом! Но он отвечал, что я и сам все знаю – глупо расспрашивать о том, что знаешь. Услышанное оказалось для меня новостью.
      – Ведь ты говорил, – стал допытываться я, – что гуахо находятся в растениях и грибах.
      – Я этого не говорил, – возразил дон Хуан. – Ты, как всегда, прибавляешь от себя.
      – Дон Хуан, у меня все записано!
      – Можешь писать что угодно, только я этого не говорил.
      Я напомнил, как он рассказывал, что у его благодетеля гуахо был дурман, а у него самого – дымок и что каждый гуахо находится в определенном растении.
      – Неверно, – нахмурился дон Хуан. – Мой гуахо – дымок. Но это не значит, что он – в куреве, в грибах или трубке. Просто эти вещи необходимы для встречи с гуахо. А называть его дымком у меня есть свои причины.
      Встретившихся мне мексиканцев дон Хуан называл «не-людьми» ( los que по son gente)и сказал, что они – гуахо дона Висенте.
      Я напомнил, что в свое время он объяснил разницу между гуахо и Мескалито: гуахо нельзя видеть, а Мес-калито – можно.
      Слово за слово – и мы увязли в дискуссии. Дон Хуан стал объяснять, что гуахо нельзя увидеть потому, что он может принять любые обличья. Я заметил, что то же самое он говорил о Мескалито. Тогда дон Хуан вообще прервал разговор, заявив, что видетьвовсе не значит «смотреть» и что возникшая путаница объясняется исключительно моей склонностью к болтовне.
      Немного спустя дон Хуан сам возобновил разговор о гуахо, – как видно, я раздразнил его своими во-Оросами. Он показывал мне, как делают ловушку для
      кроликов. Я держал длинный прут, согнув его дугой, а дон Хуан связывал концы веревкой. Прут был не толстый, но упругий. Когда дон Хуан наконец завязал веревку, у меня дрожали от натуги руки и кружилась голова. Мы сели, и дон Хуан заговорил. Он сказал, что ему давно ясно: чтобы понять что-то, я должен вволю наговориться. Поэтому он готов выслушать мои вопросы о гуахо и ответить на них.
      – Гуахо в дымке нет, – сказал дон Хуан. – Дымок лишь помогает с ним связаться. Когда узнаешь своего гуахо лучше, можно будет не курить: ты и без курения сможешь, когда захочешь, вызвать его, и он исполнит все, что пожелаешь.
      Гуахо сами по себе – не добрые и не злые, но колдуны могут использовать их для любых целей. Я выбрал своим гуахо дымок, потому что мне нравятся его умеренность, постоянство и справедливость.
      – Дон Хуан, каким ты все-таки видишь гуахо? Те три мексиканца, например, показались мне обычными людьми. А тебе?
      – И мне бы они показались такими же.
      – Как же ты отличаешь их от настоящих людей?
      – Настоящий человек, когда ты видишьего, выглядит как светящееся яйцо, поддельный – как человек. Это я и имел в виду, когда говорил, что гуахо невозможно увидеть. Они принимают любые обличья – собак, койотов, даже перекати-поля, какие угодно. Но дело в том, что, когда их видишь, у них остается тот же облик, который они себе выбрали. Все прочие существа меняются: выглядят, например, как светящиеся яйца, и тому подобное, а гуахо – сохраняют тот облик, что выбрали. Людей они дурачат без труда, зато собаку им не провести и ворону тоже.
      – А зачем они нас дурачат?
      – Все мы – клоуны, все дурачим друг друга. Гуахо принимают облик тех, кто нас окружает, и кажутся нам теми, кем они на самом деле не являются. Разве они виноваты, что мы не видимих?
      – Все-таки их роль мне непонятна. Что они делают в этом мире?
      – С таким же успехом можно спросить, что делают в этом мире люди. Я не знаю. Мы здесь, это все. Гуахо тоже; не исключено, что они появились здесь раньше людей.
      – Что значит – раньше?
      – Люди были здесь не всегда.
      – Где здесь – в Америке или в мире? Снова завязалась дискуссия. Дон Хуан заявил, что единственный мир для него – земля, по которой он ходит. Я спросил, откуда он знает, что люди были в этом мире не всегда.
      – Очень просто, – ответил он. – Люди плохо знают мир, в котором живут. Любой койот знает куда больше. Его не одурачишь подделкой.
      – Но мы их ловим и убиваем. Почему они дают себя обмануть?
      Дон Хуан так долго смотрел на меня, что я смутился.
      – Койота можно поймать, отравить, застрелить, – сказал он. – Койот становится жертвой, потому что ему неведомы человеческие хитрости. Но если он уцелеет, можешь быть уверен: больше его не поймаешь. Опытный охотник никогда не поставит западню в одном месте дважды. Он знает: если койот умрет в капкане, другие койоты увидятего смерть, которая еще долго будет там витать, и станут обходить это место. А люди никогда не видятсмерть там, где умер их ближний. Они догадываются о ней, но не видят.
      – А может койот увидетьгуахо?
      – Конечно.
      – Каким он его видит?
      – Чтобы это узнать, надо стать койотом. Могу сказать, что для вороны гуахо выглядит как колпак: снизу – круглый и широкий, вверху – остроконечный. Некоторые из них светятся, но большинство – тусклые и массивные. Напоминают мокрую тряпку, очень неприятные.
      – А ты как их видишь, дон Хуан?
      – Я уже сказал: так, как они выглядят. Они способны принять любую форму. Могут прикинуться камнем, могут – горой.
      – Они что – разговаривают, смеются?
      – Ну, если они среди людей, то ведут себя как люди; если среди животных – как животные. Звери их побаиваются, но, привыкнув, не обращают на них внимания. Да и люди тоже. Вокруг нас толпы гуахо, а мы их не замечаем. Потому что привыкли видеть только поверхность вещей.
      – Ты хочешь сказать, что некоторые люди из тех, кого я встречаю на улице, на самом деле – не люди? – в замешательстве произнес я.
      – Да. Некоторые – не люди, – отрезал дон Хуан.
      Это утверждение показалось мне абсурдным, но я не мог допустить, чтобы дон Хуан говорил что-то ради красного словца. Я заявил, что это похоже на россказни об инопланетянах. Дон Хуан ответил, что его не волнует, на что это похоже, просто не все, кого мы видим на улице, – настоящие люди.