С большим трудом достигли они наименее переполненной части городка, но гораздо труднее оказалось найти место для ночлега.

Единственный отель, построенный после французской оккупации, был полон и в любом случае выглядел настолько захудалым и неприглядным, что маркиз отказался даже думать о том, чтобы остановиться в нем.

Наконец за стенами городка они отыскали маленькую гостиницу для путешественников, которая казалась чистой и более или менее тихой.

Поскольку выбора не было, маркиз — правда, без особого энтузиазма — согласился остаться на ночь здесь.

От хозяина гостиницы они узнали, что городок наводнен паломниками.

Завтра будет Святой день, когда перед Большой мечетью Кайруана соберутся почти двести тысяч верующих.

Однако в данный момент маркиза больше заботило, как устроить и накормить верблюдов и лошадей, не говоря уж о погонщиках и о них самих.

Как повсюду в Тунисе, свежие овощи и фрукты легко можно было купить на кайруанском базаре.

Маркиз спешно отправил туда одного из слуг, а сам пошел обсуждать с поваром, что еще найдется из еды.

Киркпатрик предпочел устраниться от хлопот.

Он нашел удобное кресло и устроился в нем с бутылкой золотистого вина.

Вспомнив о Сабре, маркиз обнаружил, что она исчезла, но не слишком удивился.

Он видел, как девушка смотрела на городок, и понял, что она очарована его желто-золотыми стенами и такими же минаретами и куполами, сияющими на фоне ярко-голубого неба.

Поскольку Сабра казалась очень самостоятельной, маркиз не испугался за нее, как испугался бы за любую другую юную англичанку.

«В любом случае, — сказал он себе, — если кто и должен беспокоиться о Сабре, так это ее отец, а не я».

Только когда они закончили свой ужин, оказавшийся вполне съедобным, и маркиз понял, что очень скоро стемнеет, он спросил Киркпатрика:

— А где ваша дочь?

Киркпатрик пожал плечами:

— Придет, когда проголодается. Не сомневайтесь, она может постоять за себя.

«Не впадай в панику», — приказал себе маркиз.

Но он знал, что встревожился бы из-за любой англичанки, которая убежала одна в арабский город.

Пусть Кайруан был третьим после Мекки и Иерусалима священным городом для мусульман, но маркиз не сомневался, что местные жители точно так же алчны и вероломны, как в любом другом здешнем городе.

Киркпатрик продолжал благодушно пить, а маркиз встал и вышел в открытую дверь на веранду.

Перед ним лежала грязная, невозделанная земля, и даже не думая, куда идет, он спустился по лестнице.

Темнело очень быстро — ведь они продвигались все дальше к югу.

Через несколько минут дневной свет погаснет и появятся звезды.

В домах уже зажигались огни, и до маркиза доносился шум улиц и гул, который казался неотъемлемой частью восточного селения.

Он пошел дальше, чувствуя, что под ногами жаждущая воды сухая песчаная земля, пыльная, как та равнина, по которой они ехали весь день.

Вдруг он услышал, как где-то неподалеку юный голос выводит знакомый мотив.

С трудом веря, что это ему не чудится, маркиз продрался сквозь кусты жасмина и обнаружил, что находится теперь с другой стороны гостиницы.

На столбе висел фонарь, освещая кучку ребятишек, сидящих на земле.

Они сидели необычайно тихо и слушали песню, .

Арабские дети очень красивы: маленькие, грациозные, с кофейного цвета кожей, овальными лицами, огромными темными глазами и длинными ресницами, очаровательно загнутыми вверх.

Пока не станут старше, они будут смотреть на мир широко открытыми глазами, словно он — удивительное место, в котором они никогда не узнают несчастья.

Маркиз часто видел таких детей и, хотя ругал себя за сентиментальность, их красота неизменно брала его за сердце.

Стоя неподвижно, чтобы не спугнуть бедно одетых детишек, маркиз увидел Сабру, сидящую под фонарем. Это она пела.

На руках она держала арабчонка, и маркизу потребовалось несколько минут, чтобы понять, что ее песня — с детства знакомый ему церковный гимн.

Сабра пела по-арабски.

Слушая ее, маркиз восхитился, как умело девушка перевела слова и как удачно они ложились на музыку.

Все вещи яркие и красивые,

Все создания великие и малые,

Все вещи мудрые и удивительные,

И все это создал Аллах.

Сабра умолкла, а когда дети шумно потребовали спеть еще, уговорила их петь вместе с ней.

Мелодия была непривычна для них и потому трудна, но слова запоминались легко, да и девушка подсказывала им.

Дети запели высокими, пронзительными голосами, и Сабра присоединилась к их хору, ведя и ободряя их.

Внезапно маркиз с изумлением понял, что она без очков.

В первый раз он увидел ее глаза — такие же большие на ее личике, как глаза арабских детей, и такие же красивые.

Только они были не темными и не голубыми, но маркиз был почти уверен, хотя видел не совсем отчетливо, что они зеленые с золотом.

Этот цвет напомнил ему прозрачный летний поток.

Песня кончилась. Дети закричали — как сделали бы дети в любой стране, — что хотят послушать еще, но Сабра неохотно встала на ноги.

Она отдала малыша, которого держана на руках, арабской девочке, самой старшей из остальных детей.

Детвора обступила Сабру, протягивая к ней ручонки. Уцепившись за ее платье, они пошли вместе с девушкой к двери гостиницы.

До маркиза долетел ее мягкий мелодичный голос, говорящий детям, что она постарается вернуться и спеть для них снова.

— Но я путешественница, — добавила Сабра, — а путешественники не могут задерживаться надолго.

Положив ладони на головы двух ребятишек из окружившей ее стайки, девушка произнесла то слово, которое говорит каждый араб, когда прощается с другом.

— Мархаба — да пребудет с вами Аллах.

Когда Сабра дошла до дверей, дети кричали почти в унисон:

— Мархаба, мархаба, — и не утихали до тех пор, пока она не исчезла.

Странная это была сцена, совершенно неожиданная, но восхитительная.

Возвращаясь назад тем же путем, которым пришел, маркиз вдруг понял, почему Сабра носит темные очки.

Если бы девушка не носила их, ни один мужчина не прошел бы мимо нее.

Несомненно, она обнаружила это и воспользовалась очками как средством защиты.

Маркиз поднялся на веранду, а оттуда вошел в комнату, которую уговорил хозяина отдать им под личную гостиную.

Сабра уже сидела за столом, и слуги несли ей с кухни свежие блюда.

На столе стояла еда, купленная еще в Тунисе, в лучших магазинах города.

Проходя через стеклянную дверь, он увидел, что девушка снова надела очки.

И снова ушла в себя.

Маркиз подумал, не рассказать ли ей, что он видел?

Но решив, что это может смутить ее, он просто сел в кресло напротив Киркпатрика, который заговорил о планах на завтра.

— Мы уже проехали девяносто семь миль от Туниса, а отсюда до Эль-Дьема намного меньше.

— Надеюсь, что дорога будет хорошей, — откликнулся маркиз, краем глаза наблюдая за Саброй.

На ее губах играла улыбка, которой он прежде не видел, и маркиз понял: она улыбается потому, что была с детьми и они сделали ее счастливой.

«Что за удивительная девушка! — подумал он. — Почему она не поговорит со мной без всяких тайн?»

Не в сипах сдержать любопытства, маркиз встал, достал еще бутылку вина и подсел к Сабре.

— Чего бы вам хотелось? — спросил он. — Остаться на завтра здесь или рвануть к Эль-Дьему?

— Мне кажется, это решать вам, — ответила Сабра. — Это ваша экспедиция, не моя!

— Но должно же у вас быть свое мнение? — упорствовал маркиз.

— Едва ли оно… имеет значение.

— Это мне судить. Я задал вам вопрос и хотел бы получить ответ.

— Хорошо, — отозвалась Сабра, — поскольку нельзя, чтобы наша экспедиция чересчур затягивалась, думаю, нам следует, как вы выразились, «рвануть».

Маркиз поднял брови.

— Почему наша экспедиция не должна затягиваться?

— Вы знаете… почему.

— Неужели вы напоминаете мне о моем долге? — поинтересовался маркиз.

Девушка не ответила. Она взяла гранат и изящно очищала его, не отрывая глаз от красновато-розовой кожицы.

— Я задал вам вопрос, — сказал маркиз и подумал, что то и дело повторяет эту фразу с тех пор, как встретил Сабру.

Девушка улыбнулась, и он понял, что ее большие выразительные глаза смеются.

— Это так по-английски, — ответила она, — всегда подчеркивать очевидное.

Если вы умеете читать мысли, то и без моих слов должны знать, что я имею в виду.

— Если вы будете так со мной разговаривать, — заметил маркиз, — я останусь здесь на неделю, а то и на две!

Сабра засмеялась.

— Дня меня это не наказание, — ответила девушка, и маркиз понял, что она думает о детях и хотела бы снова спеть дня них.

Но не успел маркиз ответить, как Сабра встала со словами:

— Я устала, папа. Пойду спать.

— Очень разумно, моя дорогая, — согласился Киркпатрик, — я и сам собираюсь ложиться.

Девушка направилась к двери. Маркиз проводил ее взглядом, но не сдвинулся с места.

В дверях Сабра оглянулась и сказала почти издевательски:

— Доброй ночи, милорд. Мектуб.

Маркиз знал, что «мектуб»в переводе означает «так написано»и это слово пророка.

Им также прикрывали все неурядицы и всю лень в арабском мире, которые были очень далеки от намерений пророка.

И очень часто это слово означало отсутствие у человека воли и усилия, нежели смиренную покорность Высшей Воле.

Маркиз прекрасно понял, что имела в виду Сабра, говоря это, и его рассмешило нахальство девушки.

Но вместе с тем маркиз, криво усмехнувшись, был вынужден признаться, что Сабра очень ясно дает ему понять, что если бы он поступал как должно, то немедленно вернулся бы в Англию.

«Чертова девчонка! — подумал маркиз. — Меня не заставишь делать то, чего я делать не желаю!»

И тем не менее он отправился сообщить погонщикам, что завтра они оставят Кайруан и поспешат к Эль-Дьему.

Однако это оказалось проще сказать, чем сделать.

Дорога была тяжелая, все бугры да ухабы, и только на четвертый день, после трех ночевок в палатках, забрезжила надежда, что если они выедут рано утром, то достигнут Эль-Дьема до наступления ночи.

Они проехали всего ничего, когда маркиз заметил вдали огромное сероватое облако.

Оно поднималось над землей футов на двадцать и неслось к ним навстречу гигантской дугой, которая протянулась вправо и влево насколько хватало глаз.

Песчаная буря, подумал маркиз.

И зная, что песчаные бури бывают очень опасны, он уже собрался спросить главу каравана, что им делать, когда Сабра вдруг крикнула: «Саранча!»

Маркиз недоуменно уставился на нее.

А девушка спрыгнула на землю и повернула лошадь задом к облаку. Увидев, что погонщики так же поступают с верблюдами, маркиз понял, что нельзя терять времени.

Он быстро спешился и повернул свою лошадь точно так же, а Киркпатрик последовал их примеру.

Потом они сели на песок, как можно ниже пригнув головы, и мгновение спустя саранча уже была над ними.

Из прошлых встреч с саранчой маркиз знал, что если она попадет в лицо, то легко может подбить человеку глаз.

К счастью, саранча не останавливаясь пронеслась над караваном, производя на лету странный звук.

Затем, почти так же быстро, как появилась, она исчезла вдали, оставив несколько своих представителей на спинах лошадей и верблюдов и на плечах и головах людей.

— Мы всегда в этих местах сталкиваемся с саранчой, — весело сообщил главный погонщик. — Воля Аллаха, ничего не поделаешь.

— Ничего, — согласился маркиз, глядя, как Киркпатрик отряхивает спину своей дочери. Впрочем, Сабру, похоже, больше заботила ее лошадь, чем она сама.

Они продолжили путь и вечером, как и надеялся маркиз, увидели Эль-Дьем.

Он вырос на горизонте среди ничем не примечательной равнины подобно гигантскому кораблю в пустом океане.

Маркиз знал, что все более поздние римские амфитеатры строились по образцу великого Колизея в Риме, хотя и не совсем совпадали в деталях.

Солнце и время обнажили известняк, из которого был сложен амфитеатр, придав ему красивый медовый цвет.

Да, подумал маркиз, это такое же потрясающее зрелище, как великие пирамиды Египта.

— Какой он… огромный! — прошептала Сабра.

Амфитеатр действительно был огромен и тем более впечатляющ, что издалека казалось, будто никаких других построек рядом нет.

Подъехав ближе, они увидели, какое величественное это сооружение.

В одном из путеводителей маркиз прочитал, что оно вмещало семьдесят тысяч зрителей, а его высота сто двадцать футов.

За амфитеатром они обнаружили несколько грубо сложенных арабских домов, в основном построенных, как с негодованием заметил маркиз, из камней самого амфитеатра.

А ведь до семнадцатого века амфитеатр был совершенно цел. Потом в аркады под уходящими вверх рядами сидений переселилось одно арабское племя.

Бандитская шайка нашла себе среди них убежище, забаррикадировав ворота от людей бея, которые гнались за ними.

Чтобы вытащить бандитов, отряду пришлось снести часть внешней стены.

Когда это случилось, местные жители растащили камни для своих домов, поэтому теперь в стене зияли бреши и большинство галерей исчезло.

Но маркиз не смог ничего ответить, когда Сабра, задыхаясь, воскликнула:

— Он… удивительный! Именно такой, каким я его представляла себе, и… даже… чудеснее!

— Прежде чем расхваливать древности, — деловито заявил Киркпатрик, — предлагаю найти, где лучше всего разбить палатки, и устроиться на ночлег.

Киркпатрик жаждет выпить, понял маркиз. Что ж, его желание вполне осуществимо, не зря же один из верблюдов везет большое количество бутылок вина, а также еды.

Маркиз отдал приказ, и погонщики бросились разгружать животных и устанавливать палатки на свободном участке земли под тощими оливковыми деревцами.

Киркпатрик тем временем нашел себе удобное местечко и бутылку вина, чтобы облегчить ею тяготы пути.

Маркиз увидел, что Сабра жадно смотрит на амфитеатр.

— Может, сходим посмотрим на него, пока не стемнело? — предложил он и был вознагражден одной из ее редких, но лучезарных улыбок.

Идя вместе с девушкой ко входу, маркиз обратил внимание, что она действительно взволнована.

Он подумал, что не многие из знакомых ему женщин были бы так захвачены этими давно забытыми руинами.

Они вступили в амфитеатр и пошли по галереям, где когда-то сидели римские поселенцы, глядя, как люди сражаются с разъяренными хищниками; Сабра унеслась в прошлое.

Она ничего не говорила, но маркиз почувствовал, что девушка унеслась от него в мир, который был для нее так же реален, как тот, в котором она жила.

Читая ее мысли, он понял, что Сабра видит ряды, заполненные возбужденными, кричащими зрителями.

А когда они остановились в центре амфитеатра и посмотрели вниз, на арену, девушка задрожала.

Как наяву Сабра увидела мужчин и женщин, разрываемых на части львами и тиграми.

Она почувствовала запах теплой крови, который пьянил безумствующую толпу зрителей.

Маркиз понятия не имел, откуда он знает, что видит и чувствует Сабра, но на минуту смог увидеть все ее глазами и понял, как это потрясло и испугало ее.

Она не могла бежать от этого зрелища и была вынуждена, точно как те древние римляне, смотреть на этот ужас, происходящий им на потеху.

Девушка пришла без шляпы, и в последних лучах заката ее волосы сияли на фоне голого камня, будто удерживая в себе солнечный свет.

У маркиза мелькнула мысль, что в прошлой жизни Сабра вполне могла бы быть знаменитой царицей Кахеной, которая командовала победоносной армией.

Благодаря ее дипломатии несколько берберских племен забыли взаимную вражду и последовали за ней.

Царица подняла их на восстание против Карфагена и выиграла сражение. Эль-Дьем стал ее штаб-квартирой и был превращен в крепость.

Царица Кахена славилась своей красотой, а благодаря ряду успешных походов становилась все более и более могущественной, всегда возвращаясь в Эль-Дьем с победой.

Но в 705 году мусульмане под командованием полководца Хассана поклялись поставить царицу на колени.

Удача изменила ей, она терпела поражение за поражением, но по-прежнему удерживала Эль-Дьем.

Когда ее войска больше не могли держаться, они умоляли царицу бежать, но Кахена не согласилась.

Когда все погибло, чтобы избежать плена, она вонзила себе в грудь свой меч.

Полководец Хассан отрубил мертвой царице голову и в знак верности послал ее в корзине, усыпанной драгоценностями, халифу Багдада.

Эта вычитанная в книгах история вихрем пронеслась в голове маркиза.

Он подумал, что, если бы Сабра оказалась на месте царицы, она сражалась бы доблестно и никогда бы не сдалась.

И когда маркиз стоял, глядя на девушку, Сабра вдруг сняла свои ужасные очки, и он увидел, что по ее щекам текут слезы.

Непроизвольно, ни о чем не думая, маркиз обнял ее, и девушка уткнулась лицом в его плечо.

— Как… ужасно! Как жестоко! — прошептала она едва слышно, но маркиз различил в ее голосе ужас.

— Бедные… люди! Как они могут… бороться со зверями?

Сабра дрожала, и маркиз понял, что девушка чувствует себя так, будто ее саму разрывают на куски на этой арене.

— Все кончилось, — нежно сказал он, — все кончилось давным-давно. А я думал о том, что в предыдущей жизни вы могли быть царицей Кахеной.

Сабра слушала и дрожала уже не так сильно, когда прошептала:

— Она… стояла до конца… и не… сдалась.

— Не сдалась, — мягко подтвердил маркиз, — она была очень храброй.

— Я буду… думать о ней… а не об… этих несчастных гладиаторах, которых разорвали… на куски и… съели.

Слова отрывисто слетали с ее губ.

— Думайте о себе как о царице Кахене, — посоветовал маркиз. — Я уверен, вы очень похожи на нее, ведь она тоже была красавицей.

Его слова были так неожиданны, что Сабра удивленно подняла голову и посмотрела на маркиза.

Девушка была несказанно прекрасна, освещенная последними лучами заходящего солнца.

Ее длинные ресницы и щеки были мокры от слез. Ее глаза, как он и думал, оказались зелеными с золотыми крапинками.

И глядя на ее дрожащие губы, маркиз забыл обо всем, кроме того, что она — женщина и он держит ее в своих объятиях.

Его губы как-то сами собой прильнули к ее губам.

И целуя ее в этом необычном, населенном призраками амфитеатре, маркиз ощутил вдруг странную уверенность, что это предопределено им с самого начала времен.

У Сабры было точно такое же чувство, и оно так переплелось с ее фантазией, с тем, что она только что видела, что девушка сама уже не понимала, кто она: заходящаяся в крике жертва, пожираемая львами и тиграми, или сама царица Кахена.

В этот момент она твердо знала одно: маркиз подчиняет ее себе и его губы пробуждают в ней неведомые прежде ощущения.

В каком-то смысле эти ощущения были частью ее грез и того счастья, которое девушка всегда мечтала найти.

И когда маркиз крепче прижал ее к себе и его губы, поначалу нежные, стали более требовательными, Сабре почудилось, что он забирает себе ее сердце и душу.

В девушке словно вспыхнул свет, хлынувший сквозь нее живым потоком.

Этот свет был частью маркиза.

И внутри этого света горело пламя огня, и свет этот был так совершенен, так божественен, что Сабра поняла: это то, чего она всегда искала.

Маркиз слегка отстранился от Сабры, чтобы посмотреть на нее, заранее зная, что увидит невероятное сияние в ее глазах.

Сабра преобразилась и казалась теперь не человеком, а божеством.

Потом он снова целовал ее; целовал неистово, требовательно, будто хотел покорить ее и навеки сделать своей пленницей.

Но Сабра не боялась. Ведь чувства, которые он вызвал в ней, были так совершенны, так возвышенны, а разве не этого она просила в своих молитвах?

Девушке казалось, будто маркиз снял звезды с неба и вложил их в ее грудь, а затем поднял ее вверх к ним.

Его поцелуи дарили ей такое упоение и одновременно в своей страсти такую почти физическую боль, что Сабра задрожала, прильнув к нему, и маркиз знал, что это не от страха.

Он целовал ее, пока не опустилась темнота. Но понимая, какой опасности они подвергаются на этой галерее с зияющими нишами и кое-где провалившимся полом, на котором легко упасть, маркиз взял Сабру за руку и медленно повел ее назад тем же путем, каким они пришли.

У выхода девушка остановилась, чтобы оглянуться, и в этот момент поняла, что их отношения изменились.

А маркиз, вернувшись к реальности, уже не знал, разумно ли было то, что случилось, или неразумно.

Он вывел Сабру от амфитеатра на ухабистую дорогу, где свет из домов местных жителей указал им дорогу к лагерю.

И тут понял, что, почти не сознавая этого, несет очки девушки.

Сабра сняла их, и маркиз подумал, что, возможно, это очень символично.

Но он побоялся признаться себе в том, что это означает.