Звезды над Тунисом

Вспомнит этот живой ковер под озаренным солнцем небом, рядом с которым ничто не имеет значения.

И тут внутренний голос спросил: «А что еще ты будешь вспоминать?»

Если маркиз лежал минувшей ночью без сна в темноте своей палатки, то и Сабре тоже не удавалось уснуть.

Она никак не мота унять биение сердца и вся трепетала от восторга, который как жгучий огонь охватил все ее тело при одном только прикосновении губ маркиза.

Этот восторг был частью всего прекрасного, что Сабра видела недавно, как та бугенвиллия и китайская роза в саду виллы.

Как бездонная синева Средиземного моря и оранжевые стены Кайруана.

Как эти пейзажи, которые она видела и еще увидит. Их никто не сможет отнять у нее, они навечно принадлежат ей.

Только когда солнце стало припекать, девушка сообразила, что пора возвращаться.

Повернувшись, она снова увидела амфитеатр, все так же величаво уже два тысячелетия демонстрирующий могущество Рима.

Глядя на эти древние стены, Сабра вспомнила слова маркиза о том, что она могла бы быть царицей Кахеной.

И спросила себя, будь она на месте царицы, хватило бы ей сил до конца сражаться за то, что она считает правильным, как это делала Кахена?

А потом поняла, что и в собственной скромной жизни она ведет тяжелую битву с тех пор, как умерла ее мать.

Сабра боролась, чтобы не стать безвольной игрушкой в руках отца и чтобы удержать его от окончательного падения.

Большинство женщин нашли бы эту задачу невыполнимой, и Сабра часто плакала по ночам в подушку, горестно причитая:

— Я… подвела тебя… мама… я не могу выполнить… того, что обещала тебе.

По утром девушка чувствовала, что ей дается новая сила, чтобы сражаться дальше и никогда не сдаваться.

И теперь, посмотрев на величественный амфитеатр, Сабра сказала себе, что если он мог выстоять в течение стольких веков, то выстоит и она.

К лагерю девушка возвращалась, высоко подняв голову.

Ее отец и маркиз уже позавтракали и сидели под оливковыми деревьями недалеко от палатки, серьезно что-то обсуждая.

Не иначе решают, как лучше приступить к поискам сокровищ, догадалась Сабра.

Ее отец убежден, что их ждут золото и драгоценности, но это очередная несбыточная мечта, с презрением подумала девушка.

Сабра очень бы удивилась, если бы они нашли что-нибудь, кроме нескольких монет да, возможно, костей одного из тех бедняг, растерзанных зверьми в амфитеатре.

Однако она знала, что не стоит говорить о своих сомнениях ни отцу, ни маркизу.

Сев за стол, девушка послала боя, который прислуживал ей, спросить у маркиза ее очки.

Она не вспоминала о них, пока не проснулась.

И лишь когда она оделась и протянула за ними руку, то сообразила, что их унес маркиз, когда они уходили из амфитеатра.

Бой послушно отправился выполнять указание.

Сабра пила кофе с кусочком уже зачерствевшего хлеба — они еще не делали покупок в этой деревне — и видела, как маркиз, поглядев в ее сторону, что-то сказал слуге и тот поспешил назад.

То, что сообщил ей бой по-арабски, заставило Сабру нахмуриться. Маркиз просил передать, что потерял очки и в любом случае думает, что они ей не нужны.

«Пет, нужны!»— захотела возразить она, но вдруг поняла, что маркиз прав.

Сабра использовала очки как маскировку и как оружие против мужчин, потому что не желала, чтобы они дотрагивались до нее.

Но она не могла сказать этого о маркизе, когда чудо его поцелуя оставалось с ней всю ночь.

Сабра знала, что не забудет этого чуда ни сегодня, ни завтра — никогда.

Теперь между ними не существовало преграды, да девушка и не хотела, чтобы маркиз нашел ее непривлекательной.

Он так отличайся от всех прочих мужчин, с которыми Сабру и Киркпатрика сталкивала судьба, что девушка с трудом верила собственным чувствам.

Почувствовав, что краснеет, Сабра допила кофе и, поев еще фруктов, свежих и изумительно вкусных, снова ушла из лагеря, чтобы полюбоваться на амфитеатр под другим углом, пока не услышала, что отец зовет ее.

Неохотно, не желая возвращаться из своего причудливого мира в грубую реальность, девушка пошла по луговым цветам к оливам, где сидели в тени мужчины.

Маркиз смотрел на Сабру и думал, что она похожа на юную богиню на Поле Блаженных .

Несмотря на его решимость вести себя так, будто между ними не произошло ничего необычного, маркиз не мог оторвать от девушки глаз.

Никогда в жизни он не видел такой красавицы с такими дивными золотыми волосами.

Сабра несла шляпу в руке, наслаждаясь ласковым солнечным теплом и совершенно не сознавая, что делает что-то неразумное, пока ее отец не потребовал:

— Ради Бога, дитя, надень шляпу! Я не хочу, чтобы ты получила солнечный удар!

Сабра повиновалась, и маркиза будто рывком вернули к действительности.

— Доброе утро, Сабра! — поздоровался он своим обычным суховатым тоном. — Мы с вашим отцом решали, как лучше подойти к интересующим его сокровищам.

Помолчав, маркиз продолжил:

— Мы думаем, было бы ошибкой копать при свете дня: нас могут увидеть.

Сабра уставилась вдаль.

— Конечно… вы… правы. Если вы… что-нибудь найдете, местные жители непременно… захотят… получить свою долю.

— Именно об этом я и думал, — вмешайся Киркпатрик. — Поэтому следует начинать раскопки ближе к вечеру, перед тем как стемнеет, когда большинство арабов будут в своих домах.

Он посмотрел на дочь.

— Мы с маркизом сами проведем разведку, нужное место — всего в нескольких сотнях ярдах отсюда.

— И где это? — поинтересовалась Сабра.

— Я же говорил: возле разрушенного храма, по словам того вора, — нетерпеливо ответил ее отец. — А кроме амфитеатра, здесь только одни развалины.

Сурово посмотрев на девушку, он пояснил:

— Там лежат остатки римских колонн.

Земля здесь мягкая, и раскопки не должны представлять никаких особых трудностей для двух крепких мужчин.

— Вы не расскажете погонщикам, что собираетесь делать? — спросила Сабра.

— Мы это обсудили, — ответил Киркпатрик, — и думаем, что пока лучше помалкивать, хотя позднее, если мы найдем что-нибудь, мы скажем Багиру.

Он имел в виду главу погонщиков, мужчину средних лет, которому, как думала Сабра, они могут доверять.

Сама она, однако, предпочитала Ахмеда — молодого бербера с тонкими чертами лица и большими, темными, выразительными глазами.

Он добровольно взял на себя обязанность быть личным слугой ее отца и маркиза.

И Ахмед изо всех сил старался угождать Сабре.

Всякий раз, когда они останавливались в каком-нибудь городке, он приносил ей в подарок цветы или фрукты.

А когда они ехали по саванне, Ахмед срывал ей дикую орхидею или один-два незнакомых, но очень красивых цветка, которым никто, кажется, не знал названия.

Сабра хотела сказать, что они могли бы доверять Ахмеду, но сочла, что лучше не вмешиваться.

Девушка понимала: отец и маркиз боятся, что, если хоть один человек узнает о сокровищах, там соберется дюжина кладоискателей.

Они могут даже украсть находки, прежде чем маркиз с Киркпатриком успеют взглянуть на них.

— Таков наш план, — подытожил Киркпатрик, — а сейчас я предлагаю взять пример с верблюдов и хорошенько отдохнуть, приберегая сипы к вечеру.

— Согласен с вами, — промолвил маркиз и тут обнаружил, что Сабра, не дожидаясь, когда они договорят, направилась к амфитеатру.

Маркиз хотел пойти за ней, но раздумал.

Минувшей ночью их увлек безумный порыв чувств, которые пробудило это древнее сооружение и которые сейчас казались не только необъяснимыми, но даже предосудительными.

Поэтому он отправился в свою палатку.

Велев Ахмеду поставить для него стул в тени, маркиз взял пару книг, которые прихватил с яхты, и сел читать об Эль-Дьеме и его долгой и увлекательной истории.

Но ни хорошая книга, ни красивые иллюстрации не смогли захватить его.

Маркиз то и дело возвращался мыслями к Сабре, представляя себе, что чувствует девушка, когда бродит по галереям и вспоминает не только то, что происходило столетия назад, но и то, что она видела и слышала вчера. ***

Но Сабра не бродила, как думал маркиз.

Она сидела на второй галерее, которая казалась самой безопасной и лучше всего сохранившейся.

Девушка пыталась вспомнить все, что читала об Эль-Дьеме, не погружаясь снова в боль и агонию тех, кто пал на этой арене.

То, что случилось минувшим вечером, сейчас казалось сном, разве что маркиз никуда не исчез, а был по-прежнему здесь, живой и невредимый.

Хоть Сабра твердо решила вести себя как обычно, она чувствовала, что все ее существо тянется к маркизу.

Больше всего на свете ей хотелось сейчас быть с ним, говорить с ним и, ест быть до конца честной, чтобы маркиз снова целовал ее.

«Это любовь», — мысленно сказала девушка.

Она никогда не думала, что полюбит кого-либо из тех мужчин, с которыми ее знакомил отец.

Сабра презирала их, ненавидела и, как правильно понял маркиз, нарочно уходила в себя, чтобы избавиться от их посягательств.

И что же? Тот самый человек, в которого она меньше всего ожидала влюбиться, которого всячески старалась избегать и из-за которого так воевала с отцом, пленил ее сердце.

Да, сердце больше не принадлежало ей, оно принадлежало маркизу.

— Я люблю его! — прошептала Сабра.

Но ей никак нельзя выдавать своих чувств, потому что маркиз и слышать о них не захочет.

Сабре хватило благоразумия понять, что такой человек, как маркиз, с его влиятельным положением в Англии, его высоким титулом и богатым опытом отношений с женщинами — в чем она не сомневалась, — никогда не захочет связать свою жизнь с дочерью авантюриста Киркпатрика.

Темные очки не помешали девушке заметить, как скривились губы маркиза, когда ее отец слишком явно попытался ему навязаться.

Вначале Сабра презирала маркиза за то, что он так легко сдался и предложил им не только первый приличный обед за долгое время, но и комнаты на своей вилле.

«Как вы можете быть таким глупцом? — хотелось ей спросить маркиза. — Неужели вы не видите, что мой отец дурачит вас, как одурачил столько других людей?»

Но за ужином девушка вдруг поняла, что отцу не удалось провести маркиза.

Он принял выдумку Киркпатрика, потому что хотел этого, и был готов предложить им не только свое гостеприимство, но и многое сверх того.

Когда мужчины вернулись из Ниццы с покупками для экспедиции, Сабра обнаружила среди прочих вещей белые брюки, которые ее отец купил для яхты.

А к ним еще лодочный пиджак с золотыми пуговицами и фуражку.

— Как ты можешь обманывать маркиза, делая вид, будто это необходимо для плавания в Тунис! — презрительно спросила она. — Мы будем в море не больше двух дней?

— Откуда ты знаешь? — беззаботно ответил ее отец. — Нам еще надо будет вернуться, а тем временем, глядишь, уговорим нашего великодушного хозяина взглянуть на Константинополь.

— И что, по-твоему, он должен найти там? Драгоценности султана в забытом минарете? — язвительно поинтересовалась Сабра.

Киркпатрик засмеялся:

— А это идея! Надо будет обдумать.

Сабра не ответила, она просто вышла из комнаты, хлопнув дверью.

По пути в свою уютную спальню девушка поняла, что отец только смеется над ней.

Он никогда не поймет, что Сабра находит его поведение унизительным.

Ее передергивало от каждого пенни, которое тратил на них очередной богатый опух, которым Киркпатрик так ловко и умело манипулировал.

«У них есть то, что нужно нам», — довольно часто говорил ее отец, как будто это все объясняло.

Сабра знала, что бесполезно с ним спорить или говорить, что любой образ жизни предпочтительнее того, который ведут они.

И уж конечно, она и думать не могла, что влюбится в одного из этих болванов, которые, раскрыв рот, слушали ее отца и словно завороженные плясали под его дудку.

Иногда девушка надеялась, что судьба улыбнется ей и она встретит человека, которого полюбит и который полюбит ее.

Человека, за которого она сможет выйти замуж и жить с ним в коттедже в тиши деревни.

Он подарит ей дом, а это то, чего Сабра хотела больше всего на свете. ***

Девушка сидела в амфитеатре, пока голод не погнал ее обратно в лагерь.

Обед оказался неожиданно вкусным.

Повар нашел человека, который подстрелил этим утром трех перепелов, и купил у него дичь.

Одна из деревенских женщин испекла вполне съедобные лепешки, хотя этот восточный хлеб и не имел ничего общего с английским, какой Сабра мечтала есть в своем воображаемом коттедже.

И конечно, к обеду подали свежие овощи.

Когда Сабра впервые увидела африканские овощи, полыхающие красками в крошечной лавке в центре Туниса, она подумала, что в жизни не видела ничего прекраснее и, как потом оказалось, вкуснее.

Вино тоже было хорошим: об этом позаботился ее отец.

За столом Сабра говорила очень мало, но всем своим существом ощущала присутствие маркиза.

Он выглядел красивым, как всегда, но в то же время казался более расслабленным и менее циничным и язвительным, чем на яхте, когда они пересекали Средиземное море.

«Даже если маркиз ничего не найдет, — сказала себе девушка, — он будет считать, что не зря потратил время, потому что его развлекали».

А потом поняла, что маркиз сознательно избегает ее взгляда.

И внезапно золотое солнце померкло и ледяная рука сжала ее сердце.

Было около половины четвертого, когда Киркпатрик подал знак, что пора двигаться к месту.

Вокруг все было спокойно.

Верблюды еще с вечера улеглись на отдых и так до сих пор и лежали, только лениво поворачивали головы, наблюдая за тем, что происходит. Впрочем, ничего захватывающего не происходило.

Пощади щипали траву, а арабы, которым поручено было присматривать за ними, сидели в тени оливковых деревьев и либо спали, либо тихо разговаривали между собой.

Любопытство, вызванное в деревне их приездом, похоже, утихло.

Теперь даже мальчишки больше не интересовались ими.

Впрочем, они снова набегут к ужину, когда появится возможность стащить какие-нибудь объедки или немытые фрукты.

Ленивой походкой, будто у них нет никаких причин спешить, Киркпатрик и маркиз пошли из лагеря.

За ними на небольшом расстоянии следовала Сабра.

Разрушенный храм находился с другой стороны амфитеатра; и если никто специально не следил за ними, то ни арабы в своих домах, ни их собственные слуги не могли их увидеть.

Они уже подошли к храму, от которого остались стоять только две ионические колонны (остальное было разбросано по земле), когда до Сабры вдруг дошло, что и отец, и маркиз несут лопаты.

Эти лопаты были наполовину скрыты их свободными пиджаками, так что никому постороннему и в голову бы не пришло, что у них есть с собой подобные орудия.

Когда мужчины положили лопаты на землю и сняли пиджаки, Сабра поразилась, каким сильным и мужественным выглядит маркиз в одной рубашке.

Смущенная своими мыслями, девушка быстро отвела взгляд и села в густую траву поодаль от места раскопок.

Перед ней простиралась безбрежная голая равнина. Окинув ее взором, Сабра невольно подумала: какими же одинокими должны были чувствовать себя римлянки в такой дали от дома и как же они тосковали по родине.

Для мужчин всегда существует азарт и восторг в покорении и исследовании новой земли и в том, чтобы со временем сделать ее процветающей.

Для женщин же нет ничего, кроме трудностей устройства дома, воспитания детей и попыток ввести в примитивную атмосферу законы и цивилизацию Рима.

«Наверное, им было очень одиноко», — подумала Сабра.

Она забыла об отце и маркизе, потерявшись в чувствах изгнанников, которым не суждено было увидеть снова своих родных и друзей.

Должно быть, она задремала, ибо прошел почти час, прежде чем Сабра увидела, что солнце начало угасать и на землю опустились сумерки.

Еще полчаса, и станет совсем темно.

Тогда ее отец и маркиз прекратят раскопки до завтра или будут ждать, когда взойдет луна.

Работая при свете фонарей или факелов, они были бы слишком заметны.

«Надо бы поторопить их», — подумала Сабра, но ей так не хотелось покидать удобное место, где она лежала.

Словно в первый раз девушка увидела, что трава усеяна маленькими цветочками, а между стеблей желтеет песок.

А потом Сабра заметила скользящую по песку крохотную зеленую ящерицу.

Девушка поползла вперед, вытягивая шею, чтобы получше разглядеть ящерку, и восхищенно залюбовалась ее дивным цветом и юрким бегом между травинок.

Внезапно ящерка исчезла. Сабра подняла голову и увидела всадников, приближающихся по плоской равнине к храму.

Их было шестеро, явно бедуины. От» куда они едут? Куда?

Не двигаясь, она смотрела, как всадники галопом помчались прямо туда, где находились ее отец и маркиз, которые к этому времени уже углубились по пояс в землю.

Скакавший во главе кавалькады был высок, крепок и красив, с опаленным солнцем лицом и огненным взором.

На нем был бурнус с капюшоном, низко надвинутом на лоб поверх фески с длинной кисточкой и намотанного вокруг фески белого тюрбана.

Сабра довольно много читала о бедуинах и знала, что на всаднике должны быть сапоги из красного или желтого сафьяна.

Но пока девушка разглядывала его, бедуин подскакал к раскопкам, наклонился и, к ужасу Сабры, выхватил из ямы ее отца.

Отец закричал, и в этот момент двое других всадников, не спешиваясь, выволокли из ямы маркиза.

Он яростно сопротивлялся, но, застигнутый врасплох, не смог справиться с численно превосходящим противником.

Один из бедуинов вырвал лопату у него из рук и презрительно бросил ее на землю.

Прежде чем Сабра успела понять, что происходит, обоих пленников с невероятной быстротой завернули в черные бурнусы и обмотали веревками.

Несколько секунд — и их бросили, связанных и беспомощных, поперек седел двух лошадей.

Следуя за своим главарем, бедуины повернули назад, туда, откуда пришли, и исчезли в темнеющей дали.

Глава 6

Маркиз застонал от боли, когда с него сорвали веревки.

Потом с его головы стащили бурнус, но он по-прежнему ничего не видел и понял, что находится в темноте бедуинской палатки.

Сильные руки обшарили его карманы, забрали деньги, а самого его бросили на пол.

Маркиз не пытался сопротивляться, понимая, что это бесполезно: среди его похитителей есть такие, которые легко утихомирят его одним ударом.

Поэтому он лежал неподвижно, надеясь, что бандиты подумают, будто он потерял сознание после мучительной скачки поперек седла.

Лишь уверившись окончательно, что остался один, он сел, растирая сначала руки, чтобы восстановить кровообращение, затем ноги.

Ситуация была крайне неприятная.

Маркиз уже догадался, что его похитили бедуины, которые потребуют очень большой выкуп.

Невозможно было скрыть от людей, живущих возле амфитеатра, тот факт, что он богатый человек, который платит за большой караван. А разбойники-бедуины известны своей алчностью в отношении туристов.

Все бедуины — кочевники, переезжающие с места на место, и в большинстве своем — люди честные и заслуживающие доверия. Но, как и в любом обществе, среди них есть те, кто способен на самое гнусное преступление.

Маркиз сидел, восстанавливая дыхание.

Головокружение постепенно проходило.

Маркиз попытался вспомнить все, что узнал о бедуинах в своих предыдущих странствиях по Востоку.

Ну, во-первых, они очень суеверны.

Все мужчины, женщины и дети носят на шее амулеты вроде лапы дикобраза, похожей по форме на человеческую руку, так как рука, по их представлениям, самый действенный талисман против «дурного глаза».

Во-вторых, что бы бедуины ни делали, они все делают во имя Аллаха, и ни одно их высказывание или поступок не обходится без восклицания: «Хвала Аллаху!»

Мысленно перелистывая книги о Тунисе, купленные для него Саброй, маркиз догадался, что его похитители — суасси, о которых известно, что они живут на севере от Дьема.

Похоже, это маленькое племя было очень воинственным.

Маркиз подумал, что остальное узнает завтра, когда увидит их главаря.

Он нисколько не сомневался, что разбойники потребуют немалый выкуп, причем наличными.

А чтобы получить деньги, каравану придется идти обратно в Тунис.

Маркиз подсчитал, что на дорогу туда уйдет пять — семь дней и столько же на возвращение.

Эта мысль ужаснула его, но он не видел способа ускорить события, если только у главного погонщика не найдется при себе крупной суммы денег.

А так как это было в высшей степени невероятно, маркиз стал лихорадочно обдумывать возможности побега.

Но тут как раз вернулись бедуины.

Услышав, как они развязывают полы палатки, маркиз снова лег и закрыл глаза.

И только теперь понял, что лежит не на песчаной земле, а на циновке и что, пока он во власти бедуинов, эта циновка будет ему и ложем, и столом, и стулом.

Он знал, что кочевники путешествуют налегке, не обременяя себя вещами.

У них нет ничего, что не является необходимостью, и уж конечно, никаких удобств по европейским меркам.

Двое мужчин вошли в палатку, которая была настолько низкой, что им пришлось пригнуть головы, и приблизились к маркизу.

Он лежал неподвижно, не открывая глаз, и только почувствовал, что ему связывают ноги.

Затем бедуины вбили в землю крепкий столб и привязали к нему его руки.

Маркиз в тревоге осознал, что обречен на многочасовую неподвижность, которая станет невыносимой в дневную жару.

Но протестовать — он знал — бесполезно.

Оставалось надеяться, что при встрече с главарем он сумеет выговорить себе более терпимые условия.

Бедуины принесли с собой фонарь, но маркиз нарочно не открывал глаз.

Он не сомневался, что это сильные, широкоплечие молодые мужчины и он при всем желании не одолеет их обоих.

Бедуины за все время не проронили ни слова, и вышли они из палатки так же молча, как вошли, снова оставив его в темноте.

По времени, которое потребовалось бандитам, чтобы доставить его с Киркпатриком сюда, маркиз высчитал, что они находятся не больше, чем в миле от Эль-Дьема.

Но когда караван отправится за деньгами для выкупа, его скорее всего перевезут гораздо дальше.

Возможно, в горы, которые немного ближе к Тунису.

Что, впрочем, будет слабым утешением, если маркиз не придумает более быстрый способ организовать свое спасение.

И тут он вспомнил, что велел капитану яхты спуститься к югу вдоль побережья и ждать их в Махдии, и яхта, по всей вероятности, уже там.

Махдия — рыболовецкий порт милях в тридцати отсюда.

Отдавая распоряжения капитану, маркиз подумал, что, когда они увидят амфитеатр и, возможно, найдут сокровища, в которые так верит Киркпатрик, хоть это и маловероятно, будет скучно тащиться обратно в Тунис.

Конечно, можно было бы вообще туда не заезжать, но маркиза предупредили, что ни в одном другом городе он не найдет хорошего каравана с первоклассными верблюдами и арабскими лошадьми.

Кроме того, маркиз также намеревался купить лучшие палатки, которых тоже не приобрести ни в одном из маленьких городков в Тунисе.

Теперь он прикидывал, сможет ли капитан снабдить его требуемой суммой, хотя тут все зависит от того, насколько большой выкуп запросят бедуины и какую, по их мнению, он представляет ценность.

Размышляя, маркиз лежал неподвижно примерно час.

Потом заныли привязанные к столбу руки, и он осознал, что путы на ногах слишком тугие и нарушают циркуляцию крови.

Голод его пока не мучил, только хотелось пить, но вряд ли ему дадут воды.

Бедуины хитры и прекрасно понимают, что, чем сильнее их пленник будет страдать к утру от голода и жажды, тем охотнее согласится на любой выкуп, который они потребуют.

Слишком поздно маркиз обругал себя и Киркпатрика за то, что не взял с собой охрану, которая обеспечила бы их безопасность, пока они заняты раскопками.

Правда, это открыло бы, что они ищут сокровища, и тогда невозможно было бы сохранить в тайне то, что они найдут.

Зато он не оказался бы в нынешнем ужасном положении.

Тут маркиз вспомнил о Сабре. Девушка, наверное, видела, как их похищают, но что толку?

Она, конечно, поднимет тревогу и сообщит каравану о том, что случилось.

Но маркиз был уверен, что погонщики, беспокоясь только о своих животных, не захотят навлекать на себя неприязнь бедуинов.

— Я был тупцом! — горько признал он.

Маркиз вспомнил, что револьвер, который он на всякий случай захватил с собой в эту экспедицию, лежит сейчас в одной из его сумок.

Но маркиз никогда не думал, что ему понадобится применять оружие.

Снаружи доносились голоса.

Бедуины, вероятно, сидят вокруг костра, обсуждают свой успех и радуются, что приезжий богач теперь у них в руках.

Наверное, они уже съели свой обычный ужин из бараньего шашлыка, порезанных на куски яиц, и овечьего сыра.

С содроганием маркиз подумал, что это будет его единственная и не слишком аппетитная пища на ближайшие две недели.

Он станет с тоской вспоминать о великолепных блюдах, которые его шеф-повар готовит на яхте, и еще лучших, подаваемых на вилле.

— Какой черт дернул меня согласиться на эту треклятую экспедицию? — сердито вопросил маркиз.

Ответа не последовало.

Конечно, можно обвинять во всем Киркпатрика, который загипнотизировал его своей безумной и совершенно невероятной историей о спрятанных сокровищах, но маркиз-то знал, что принял эту выдумку главным образом как удобный предлог для бегства от обязанностей, которые Сабра называет его долгом.

Наконец бормотание снаружи прекратилось и воцарилась тишина.

Маркиз понял, что наступает ночь.

Солнце зашло, и на великом своде небес одна за другой загораются звезды.

Все бедуины ушли в свои черные палатки и лежат на циновках, спят.

Если бежать, то только теперь.

Он дернул за веревки, стягивающие его руки, и с бессильной яростью понял, что, как бы ни старался, не сможет освободиться.

В отчаянии маркиз хотел закричать, позвать на помощь, но что топку?

Он улегся так, чтобы меньше чувствовалась боль, и закрыл глаза.

Маркиз очень устал, ведь почти всю прошлую ночь он пролежал без сна, думая о Сабре.

Однако это было не то, что он хотел вспоминать сейчас.

Он сказал себе, что если вырвется на свободу, то немедленно вернется во Францию и постарается никогда больше не встречаться ни с Киркпатриком, ни с его дочерью.

Но как ни силился маркиз забыть о девушке, он постоянно ловил себя на том, что вспоминает мягкость ее губ и необычные ощущения, которые пробудила в нем Сабра.

Ему страшно не хотелось признавать это, но еще ни к одной женщине он не испытывал подобных чувств.

Маркиз лихорадочно попытался вызвать в памяти образ отца с его неумолимой критикой и презрением к женщинам.

Но вместо этого увидел зеленые с золотом глаза Сабры, осененные ресницами, глядящие на него снизу вверх.

А еще увидел, как дрожали губы девушки перед тем, как он поцеловал ее.

Наверное, маркиз задремал, пока думал о Сабре, ибо проснулся от слабого звука, чувствуя, что она где-то рядом.

Маркиз прислушался и понял, что за его головой кто-то разрезает ткань палатки.

Он лежал очень тихо, мысленно спрашивая себя, кто бы это мог быть, и уже зная ответ.

Но вот палатка разрезана. В щель проник слабый свет, и кто-то прополз через отверстие. Да, это была Сабра.

Маркиз хотел было что-то сказать, но девушка прижала пальцы к его губам.

От этого прикосновения его пронзила легкая дрожь, почти как если бы Сабра поцеловала его.

А девушка, не теряя времени, ощупала его руки и ноги, чтобы понять, как он связан.

Неожиданно Сабра поползла обратно к дыре, и на одно мучительно долгое мгновение маркиз испугался, что девушка бросила его.

Но она не выбралась из палатки, а, должно быть, поманила кого-то снаружи, и через минуту внутрь вполз какой-то мужчина.

Хотя маркиз не видел его лица, он понял, что это Ахмед.

Это был сильный парень, и тем же самым ножом, которым он прорезал толстую черную ткань палатки, он освободил руки и ноги маркиза Маркиз сел. Положив руку ему на плечо, Сабра прошептала в самое ухо:

— Вам нужно будет ползти туда, где мы спрятали лошадей.

Девушка было двинулась прочь от него, но маркиз поймал ее за плечо и спросил так же тихо:

— Где ваш отец?

— Папа… умер, — ответила Сабра. — Он был… связан, как и вы, но его… укусила… змея.

Маркиз вздрогнул.

— Вы уверены?

— Совершенно уверена… его тело уже… остыло, и ни Ахмед, ни я не могли нащупать его… пульс.

После небольшой паузы она добавила:

— Можете сами убедиться, но… медлить… опасно.

Маркиз и сам это понимал и не сомневался, что Сабра не сказала бы, что ее отец мертв, если бы существовал хоть малейший шанс, что он жив.

Но это ужасное несчастье просто не укладывалось у него в голове.

И только когда он пополз вслед за девушкой к дыре, он вспомнил, что змеи в Тунисе очень опасны и укус некоторых из них влечет за собой мгновенную смерть.

Выбравшись из палатки, маркиз увидел при свете звезд, что бедуины разбили свою стоянку на краю апельсиновой рощи.

Сабра была права, говоря, что они должны двигаться очень осторожно: низкий и редкий подлесок не давал никакой защиты.

Единственный способ остаться незамеченными — это ползти, как индейцы, на животе.

Опустившись на землю, маркиз заметил, что всего в нескольких футах от его палатки стоит та, в которой был привязан Киркпатрик.

Маркиз разглядел длинную щель, которую проделал Ахмед, чтобы попасть внутрь.

Содрогнувшись, он подумал, что своего пленника убили не бедуины, а то, что они сочтут прямым орудием Аллаха, — змея.

Но где есть одна змея, может встретиться и другая, похолодев от ужаса, понял маркиз, когда вслед за девушкой; медленно и как можно тише пополз прочь от лагеря.

Частые на этой равнине колючие растения, от которых достается даже лошадям, жестоко царапали ему руки.