— Полагаю, нам пора ехать! — несколько резковато произнес герцог. — Гости вскоре начнут разъезжаться по домам и могут увидеть, что мы меняем экипаж, — а это вызовет ненужные толки.

— Да-да, конечно, — послушно согласилась Антония.

Кучер помог ей занять место в фаэтоне, грум вспрыгнул на подножку сзади, герцог тронул кучера за плечо, и экипаж двинулся в путь. Четверка верховых лошадей, предназначавшихся для верховых прогулок в Лондоне, сопровождала фаэтон.

— Это восхитительно! — радовалась Антония. — Я гадала, когда же вы прокатите меня в своем фаэтоне, и думала, что придется ждать возвращения из свадебного путешествия.

Герцог взглянул на нее и вдруг заметил, что короткое сатиновое верхнее платье, надетое сейчас поверх другого, тонкого, идет Антонии больше, чем то, которое он видел на ней при прошлых встречах, а шляпка, украшенная страусовыми перьями, выгодно оттеняет цвет ее глаз. Правда, сравнение со старшей сестрой было не в пользу Антонии, однако, кажется, и в ней ощущалось некое очарование, которое, впрочем, еще предстояло открыть Донкастеру.

Он испытал облегчение, обнаружив также, что она не болтала без умолку все время, пока они ехали.

В самом деле казалось, что все ее внимание отдано лошадям, а герцог по дороге вдруг заметил, что чистый воздух и легкий ветерок способствуют улучшению настроения, снимая напряжение, которое он испытывал с раннего утра.

После обеда в Донкастер-хаузе, в котором им предстояло провести первую брачную ночь, герцог действительно почувствовал себя лучше и наконец смирился со своим новым положением.

Он даже испытал нечто похожее на удовольствие, объясняя Антонии свои планы относительно скачек в Гудвуде, которые должны состояться, когда они будут в отъезде.

Его также приятно поразила осведомленность Антонии в области инноваций в конюшнях Донкастер-Парка, которые после смерти отца достались герцогу не в лучшем состоянии, о лошадях, приобретенных им за последние пять лет, и, что самое удивительное, информированность девушки относительно состояния дел других владельцев конюшен — потенциальных его конкурентов на предстоящих скачках.

— Как вы все это узнали? — спросил герцог, когда Антония поправила его в Вопросе, касавшемся происхождения одной из кобыл лорда Дерби, а после недолгого спора он обнаружил, что был не прав.

— Про скачки я читаю в газетах, — ответила Антония с улыбкой. — Папа пришел бы в ужас, если бы узнал, что я делаю это, потому что в большинстве этих изданий печатаются скандальные полицейские отчеты и клеветнические намеки на нелицеприятные события из жизни известных политических и общественных деятелей.

Герцог слишком хорошо знал, какие газеты она имела в виду, и подумал, что это, несомненно, и есть самое неподходящее чтение для молодой девушки.

Однако все, о чем говорила Антония, казалось ему не столь уж важным — в любом случае не настолько, чтобы упрекать ее за нездоровый интерес к низкопробной прессе.

После обеда они из столовой перешли в библиотеку, несмотря на то что герцог предложил отдохнуть в салоне на втором этаже, который считался самой удобной комнатой в доме.

— Я слышала, что библиотека — ваша любимая комната, — заметила Антония и предложила:

— Давайте посидим там.

— А мне кажется, вы выбрали библиотеку, потому что вам не терпится взглянуть на мои книги, — улыбнулся герцог.

— О, как бы мне хотелось, чтобы вы, — сказала Антония, — когда у вас для этого будет время, показали мне все дивные сокровища, которые собраны в этом доме и про которые мне говорили, что они столь же прекрасны; как и те, что хранятся в Донкастер-Парке…

— У меня создается впечатление, что вы давно знаете о них больше, чем я, — с кислой улыбкой ответил герцог.

Антония промолчала, пораженная количеством книг, собранных в библиотеке, порог которой они как раз переступили.

Герцог с интересом наблюдал за тем, как меняется выражение ее лица, как едва заметная вежливая улыбка уступает место подлинному восторгу, как сияют ее глаза, — и прекрасно сознавал, что ее восхищение вызвано отнюдь не его присутствием.

Словно догадавшись, о чем думает ее супруг, Антония устремила на него взгляд своих огромных серо-зеленых глаз, и герцог понял, что она собирается сказать ему нечто важное.

— Я хочу… спросить вас кое о чем, — робко произнесла Антония.

Теперь тон ее голоса стал совсем другим, и то веселое оживление, с которым она говорила в течение всего вечера, почти исчезло.

— О чем же? — мягко спросил он, стараясь ободрить ее.

Он чувствовал, что девушка подыскивает слова, но вдруг раскрылась дверь, и на пороге возник дворецкий.

— Маркиза Норто, ваша светлость! — объявил он.

Герцог вздрогнул от неожиданности, а затем медленно поднялся.

Когда маркиза, ослепительно прекрасная в блеске бриллиантов, украшавших ее шею, волосы и платье, длинный шлейф которого вздымался позади нее, больше похожая на рождественскую фею, чем на земную женщину, плавной, скользящей походкой направилась к ним, Антония тоже встала со своего кресла.

— Я еду на прием во дворец Мальборо, — сообщила маркиза. — Но я должна была заскочить хоть на секунд очку, чтобы передать вам мои самые наилучшие пожелания.

Она, разумеется, обращалась к ним обоим, однако ее голубые глаза смотрели только на герцога, и в их взгляде таилось послание, понять которое мог лишь он один.

Маркиза подала ему руку, на которой не было перчатки, и граф коснулся губами ее нежной кожи.

— Это очень любезно с вашей стороны, — сказал он. — Моя жена и я высоко ценим ваше расположение — даже в столь поздний час.

Упрек был слишком явным, чтобы не заметить его, но маркиза осталась совершенно невозмутимой.

— Простите, что я беспокою вас, Антония, — обратилась она к девушке, — во я забыла свой платочек. Не окажете ли вы любезность и не дадите мне на время один из ваших?

— Да, конечно, — с готовностью ответила Антония.

Понимая, что ее присутствие нежелательно, Антония покинула библиотеку, но вместо того, чтобы через вестибюль пройти в дальнюю часть дома, она зашла в комнату по соседству и закрыла за собой дверь.

Комната оказалась небольшой уютной гостиной, окна которой выходили в сад, и у Антонии мелькнула мысль, что она была бы не прочь обосноваться здесь и использовать это помещение в качестве личного покоя, точно так же как герцог пользовался библиотекой в качестве своего кабинета.

И еще она подумала, что маркиза, должно быть, абсолютно уверена в преданности герцога, если без малейшего стеснения посмела навязать им свое общество в их первую брачную ночь.

Хотя Антония очень мало понимала в вопросах брака, тем не менее она была уверена, что в большинстве случаев мужчине должно быть неприятно, когда его первую встречу наедине с молодой женой кто-то внезапно прерывает — даже если это его бывшая любовница.

Тут Антония вдруг сообразила, что почему-то отнесла маркизу к прошедшему времени, хотя Кларисса Норто явно дала понять, что намерена продолжить свою связь с герцогом, как только он возвратится из свадебного путешествия.

Обходя гостиную и разглядывая золотые табакерки, расставленные на одном из столиков, а также севрский и китайский фарфор, Антония подумала, что этот белый и голубой фарфор очень похож на маркизу, и, с грустью вздохнув, решила, что нет на свете такого фарфора, который имел бы хоть отдаленное сходство с ней самой.

Такие мысли, разумеется, не могли поднять настроения, и Антония с задумчивым видом принялась рассматривать изящную бронзу, украшавшую камин, когда дверь внезапно открылась и в комнату вошел герцог.

— Я должен извиниться, Антония, — сказал он. — Наша незваная посетительница не имела никакого права удалять вас из библиотеки таким капризным образом.

— Я поняла, что она хочет видеть вас… наедине, — ответила Антония и добавила, понизив голос:

— Она очень… очень красивая. Я могу понять, что вы… испытываете…

Герцог застыл на месте, не в силах сделать ни шагу.

— Кто вам сказал такое? — тихо спросил он, чувствуя страшную неловкость.

Антония удивленно посмотрела на него.

— А вы предполагали, что я… что я не. знаю, что вы… любите маркизу и что она… любит вас? — спросила Антония. — Ведь все знают… об этом…

— Все? — недоуменно глядя на жену, переспросил герцог.

— Ну, конечно! Это ведь не секрет, — ответила Антония. — И большинство людей… я думаю… знает, что вы… женились… потому что королева… Ее Величество пожелала этого…

Герцог был ошеломлен, на мгновение он даже потерял дар речи, но вскоре сумел совладать с собой, подошел к Антонии и спросил:

— Как это возможно, чтобы подобные истории становились достоянием гласности? Просто трудно поверить…

— Ну вот моему папе обо всем рассказал полковник Беддингтон, — простодушно ответила Антония. — А я… Я узнала об этом также от… Из другого источника…

— Кто рассказал вам?! — почти вскричал герцог.

— Я… Лучше я вам не скажу, — внезапно заявила Антония.

— Я настаиваю, я требую, чтобы вы рассказали мне все, — сказал герцог, и на его лице появилось жесткое выражение. — Поскольку вы сказали уже так много, то я бы хотел знать и остальное. Так кто сказал вам?

Антония еще мгновение колебалась, но затем, как будто суровость его голоса и взгляда принудила ее уступить, нерешительно ответила;

— Горничная маркизы… Она сестра невестки миссис Меллиш… которая замужем за одним из ваших грумов…

— Великий Боже!! — воскликнул Атол Донкастер не в силах сдержаться — такого он, конечно, не ожидал.

— Вы говорите, — уточнил он после небольшой паузы, — что об этом известно всем слугам в Донкастер-Парке?

— Ну, не всем, разумеется, — поспешила успокоить его Антония и в то же время, поясняя, добавила:

— Однако им почти всегда известно, что делаете вы… И про ваши дела они говорят… Точно так же, как леди в маминой гостиной… Только ваши слуги не… Они не злорадствуют, как эти леди…

Герцог в изумлении уставился на Антонию, и она торопливо заверила его:

— В вашем доме все слуги, которые там живут, гордятся вами! Им нравится думать, что вы некто вроде Дон Жуана, Ланселота и Казановы… одновременно. Они хвастаются вашими любовными победами так же, как хвастаются вашими победами на скачках. Всем в поместье нравится, что вы такой удачливый… любовник… И вообще они гордятся, что вы настоящий… сердцеед…

Антония остановилась, но, поскольку герцогу, видимо, нечего было сказать, она продолжила:

— И это совсем не то, что бывает, когда мамины подруги собираются… Они жаждут… похихикать. Они обожают промывать косточки каждому… Но так как вы человек известный, то представляете собой гораздо более волнующий объект для обсуждений, чем кто-либо другой… Все скандалы, разумеется, для них интересны, но все, что касается вас, особо… особо лакомый кусочек, которым они с удовольствием угощают друг друга.

— Вы привели меня в замешательство! — вскричал герцог.

— Думаю, это из-за того, что вы такой… такой привлекательный. И такой… известный, — продолжала Антония, не обращая внимания на растерянность супруга. — Мне кажется, что именно поэтому вы должны быть готовы и к тому, что люди будут… интересоваться вами, а также, как я думаю, и теми… красивыми леди, которых вы любили.

— Так вот что вы об этом думаете? — перебил герцог рассказ Антонии, и в его голосе послышались какие-то странные нотки.

Это должно было бы насторожить Антонию, подсказать ей, что Донкастер разгневан, если не взбешен, но она была слишком поглощена собственными мыслями, чтобы что-либо замечать.

— Я не могла понять… сначала, конечно, — говорила она, — почему в вашей жизни так много женщин. А потом я подумала, что для вас это, возможно, нечто наподобие большой… конюшни. Ведь никто не хочет держать только одну лошадь, пусть даже самую хорошую… даже самую выдающуюся… Всем хочется иметь как можно больше породистых животных! Только тогда вы можете пережить ощущение своеобразной скачки, призом в которой является ваше сердце!

Она говорила уверенно, словно сама себе рассказывала некую увлекательную историю, делая при этом выводы и определенные умозаключения.

— Никогда бы не поверил, что женщина, с которой я знаком, может сказать нечто столь пошлое и грубое! — гневно воскликнул герцог.

Антония замолчала, застыв неподвижно Под его свирепым взглядом.

А он вдруг увидел, как румянец постепенно заливает ее бледненькое личико — сначала запылали щеки, а потом — лоб и даже уши, но какое-то странное, до сих пор неведомое чувство заставило герцога осознать, что Антония еще очень молода и очень ранима. Ему стало не по себе, словно он ударил ребенка.

— Прости меня, Антония. Я не должен был говорить с тобой таким тоном, — сокрушенно отозвался герцог.

Она ничего не ответила, только отвернулась, и он заметил, что Антония старается сдержать слезы.

— То, что ты сказала, было слишком неожиданным для меня, — оправдывался Донкастер, — и я излишне грубо отреагировал на твои слова. Я очень тебя прошу, прости меня, Антония.

— Я… Я… Я извиняюсь, — еле слышно прошептала она.

— Пожалуйста, повернись ко мне, — попросил герцог. — Мне очень трудно приносить извинения твоей спине.

Он подумал было, что она откажется исполнить его просьбу, но она все же повернулась, и он увидел, что у нее в глазах по-прежнему стояли слезы. Донкастеру вдруг стало нестерпимо стыдно.

— Подойди и присядь, Антония, — мягко предложил он. — Я хочу поговорить с тобой.

Она прошла через всю комнату, и он внезапно уловил в ней сходство с маленьким жеребенком, еще нетвердо стоявшим на ногах и совсем не уверенным в себе, однако готовым безоглядно верить каждому, пока сам не познает горькую истину, что не всякий заслуживает доверия.

Антония присела на краешек дивана, а герцог подумал, что ее серо-зеленые глаза более выразительны, чем глаза любой из женщин, которых он когда-либо знал.

Но прежде, чем заговорил герцог, Антония, запинаясь, произнесла:

— Наверное, из-за того, что я… Я никогда не была… наедине с кем-то таким… как вы… поэтому и сказала то, что пришло мне в голову. Не задумываясь… Это было… очень глупо с моей стороны… Я постараюсь никогда больше так не поступать.

Она выглядела униженной и говорила очень робко и показалась герцогу еще более беззащитной, чем раньше.

— Это я должен просить у тебя прощения, Антония, — настойчиво, но мягко повторил он. — Я хочу, чтобы ты всегда говорила то, что приходит тебе в голову. Я хочу, чтобы ты была откровенна со мной. Если мы хотим, чтобы с нашим браком все было в порядке, то очень важно, чтобы между нами не было недоговоренностей. Ты согласна?

Глаза Антонии казались огромными и очень темными на снова побледневшем лице, пока она не потупила взор. Глядя в пол, она прошептала:

— Я… Я могу нечаянно сказать то… что вы… не захотите слышать…

— Я захочу слышать все и обо всем, что интересно тебе, — заявил герцог. — Я хочу также, чтобы ты говорила правду, ничего не умалчивая и не скрывая. Только что я был не прав, когда набросился на тебя. Мое единственное оправдание в том, что, как и ты, я жил одиноко и никогда прежде не был женат.

Он одарил ее улыбкой, которую более искушенная, чем Антония, женщина сочла бы неотразимой.

— Я совершила… большую ошибку, — спросила Антония спустя мгновение, — когда заговорила… о тех леди, которых вы… любили? Непростительную ошибку, да?

— Нет, это вовсе не было ошибкой, — спокойно пояснил герцог, — это скорее был несколько странный разговор. Однако я предпочитаю высказывать мысли вслух, чем держать их при себе.

Огромные глаза Антонии, в которых застыла печаль, наконец оторвались от пола, а их тревожный взгляд напомнил ему взгляд жеребенка, который, получив удар, боится подойти поближе к ударившему его человеку, несмотря на то, что ему очень этого хочется.

— И еще я прошу тебя никогда не делать того, что моя няня называла «надуваться», — продолжал он. — Это хуже всего. Это самый отвратительный способ проявления эмоций.

Антония ответила ему слабой улыбкой.

— Я… постараюсь… не делать этого… — тихонько пообещала она.

— Кажется, до того, как нас прервали так бесцеремонно, ты собиралась что-то мне сказать? — напомнил он. — Ты можешь сказать мне это сейчас?

Он заметил, что румянец снова загорелся на ее щеках.

— Я… Я боюсь… Это, возможно, рассердит вас… — смущенно ответила Антония.

— А если я пообещаю тебе не сердиться, но обсудить спокойно и серьезно все, что ты мне скажешь, — спросил герцог, — ты станешь посмелее?

Антония чуть повернула голову, словно собиралась взглянуть на камин, и Донкастер впервые обратил внимание на ее небольшой прямой нос, изящно очерченные губы и упрямый подбородок.

Это было мимолетное впечатление, ибо Антония почти сразу вновь посмотрела на него.

— Я собиралась просить вас… оказать мне одну… любезность, — произнесла она тихим голосом, и герцог понял, что Антония пытается быть с ним откровенной. — Я знаю, что вы станете думать, будто я… очень невежественна, — после небольшой паузы продолжила она, — но, когда мужчина и женщина становятся мужем и женой… то как у них появляется… ребенок? Я думаю, что это, наверное, случается оттого, что… что они спят вместе…

Она с волнением взглянула на герцога, а потом, опять потупив глаза, очень тихо произнесла:

— Я думала, что, поскольку вы… любите другую… И поскольку мы… почти совсем не знаем друг друга… Я хотела бы попросить вас немножко подождать… прежде чем у нас будет ребенок…

Закончив свою сбивчивую речь, Антония крепко стиснула дрожащие пальцы и задержала дыхание, ожидая ответа герцога.

Он поднялся и на этот раз сам отвернулся к камину.

— Я рад, что у тебя хватило смелости высказать то, что беспокоит тебя, — произнес он, не отваживаясь взглянуть ей в лицо.

— Вы… не сердитесь на меня? — робко осведомилась Антония.

— Нет. Конечно, нет, — ответил он. — И даже думаю, что ты поступила очень благоразумно, поделившись со мной своими мыслями.

Он замолчал, затем медленно повернулся, подошел поближе и сказал:

— Ты должна поверить мне, что я даже не подозревал, что о моей связи с маркизой в деревне известно всем или что этот слух может дойти до твоих ушей.

— Возможно, мне не следовало… говорить вам… — попыталась защищаться Антония.

— Я очень рад, что ты сказала мне об этом, — заверил ее герцог. — Я также рад, Антония, что мы можем начать нашу жизнь без лжи и недомолвок. Ты можешь кое-что пообещать мне?

— Что? — поспешно спросила Антония.

— Что у тебя не будет секретов от меня, — сказал герцог. — Во всяком случае в том, что касается серьезных вещей. Каким бы это ни казалось трудным, я уверен, что мы вместе сумеем преодолеть и решить любые проблемы.

Он опять улыбнулся ей и увидел, что беспокойство в ее глазах почти исчезло.

— Подумав, — продолжил он, — я пришел к выводу, что все, что ты предлагаешь, очень разумно — сначала нам надо лучше узнать друг друга, прежде чем решиться продолжить род. Это ведь очень важно, ибо затрагивает основы жизни.

Увидев, что Антония смотрит на него недоуменно, герцог спросил:

— Тебя еще что-то беспокоит?

Он заметил, что она смотрит на него с таким выражением лица, будто спрашивает себя, можно ли ей высказать свои мысли вслух,. но в конце концов решилась:

— Я уже вам сказала, что я очень невежественна… Но уж чего я не могу понять… так это того, почему… когда вы станете спать со мной, у нас, возможно… будет ребенок… Но в то же время, когда вы спите… с другими леди, как… ну, например, с маркизой… то у них… никто не рождается.

Герцог не мог удержаться от мысли о том, что он ведет самый странный разговор в своей жизни. Но ответил он, скрупулезно выбирая слова:

— Это один из тех вопросов, на которые я предпочел бы ответить, когда мы лучше узнаем друг друга. Пожалуйста, доверься мне и разреши объяснить тебе все это в будущем. Пока я не могу этого сделать.

— Да… Разумеется, — согласно кивнула Антония. — Благодарю вас за то, что вы были так… добры и… не рассердились на меня.

— Я постараюсь никогда больше не сердиться на тебя, — обещал герцог. — Но, как и ты, я склонен говорить, не думая, — Так… намного легче, — заметила Антония. — И еще мне кажется, что если все станут много думать над тем, что сказать, то разговор превратится в неловкое молчание.

— Это точно, — засмеялся герцог. — А теперь, Антония, поскольку завтра утром мы уезжаем в Париж, я предлагаю тебе пойти спать. Ты, наверное, устала после всех сегодняшних волнующих событий. К тому же, думаю, весьма утомительной была для тебя и вчерашняя ночная скачка.

Антония совсем растерялась. Ее голос дрожал, когда она спросила:

— Вы… знали?

— Да, знал. Я случайно узнал, что вы с Ивом проделали, — сказал герцог, — и с трудом поверил, что такое возможно. Барьеры там, если только Ив точно следовал моим инструкциям, той же высоты, какой они будут на большом национальном состязании!

— Я взяла вашу новую лошадь, — призналась Антония. — Было… дерзостью с моей стороны пробовать ее. Но мы ждали вас, пока совсем не стемнело, а вы… все не приходили…

— Да, я виноват, — сказал герцог. — Но разве ты забыла, Антония, что мои лошади теперь — и твои тоже? Я точно помню, как сказано в брачном контракте: «Включая все имущество, которое мне принадлежит».

Глаза Антонии засияли от восторга.

— Я буду… очень благодарной вам… И это будет большой честью для меня — разделить его… с вами, — проговорила она и радостно улыбнулась.

— Ну, что ж, так тому и быть — мы его с тобой разделим, — ответил герцог. — Точно так же, как мы разделим наши мысли, а в будущем, когда лучше узнаем друг друга, то, возможно, и наши чувства.