Невероятный медовый месяц

— Пойдем сядем, Фелисия, нам надо поговорить об этом. Ты же видишь, как много значит для мамы с папой предстоящий визит герцога, сколько надежд они…

— Знаю! Знаю! — всхлипывала Фелисия. — Они не станут слушать меня… Что бы я ни говорила… Но я ведь люблю Гарри. Ты же знаешь… Я люблю его, Антония!

— Да, дорогая, я знаю. Однако Гарри — не герцог, — спокойно заметила Антония.

— И он тоже любит меня, — говорила Фелисия, не обращая внимания па замечание сестры. — Я обещала ему, что стану его женой, а он лишь ждет подходящего момента, чтобы просить у папы моей руки.

Антония слегка вздохнула, думая о том, как объяснить Фелисии, что граф не станет слушать Гарри Стенфорда ни при каких обстоятельствах, тем более — сейчас.

Гарри был сыном сквайра, владевшего хоть и привлекательным, но очень скромным поместьем. Фелисия и Антония знали Гарри еще с тех пор, когда все они были детьми.

Они встречались на ужинах и местных праздниках, а когда стали постарше — и на охотах. Антония не могла припомнить, когда впервые заметила, что Гарри влюблен в Фелисию, а девушка отвечает ему взаимностью.

Все они тогда понимали, что Гарри не может обратиться к графу и попросить руки Фелисии, которой только исполнилось семнадцать. Сам Гарри был тремя годами старше и, конечно же, не имел средств, чтобы содержать жену.

К настоящему моменту его положение не стало лучше. Однако, поскольку Гарри был единственным ребенком в семье, после смерти отца он унаследует поместье — в этом никто не сомневался, — и был еще у него дядя-бакалавр, который всегда обещал, что все свое состояние он завещает племяннику. Вот и все, на что Гарри мог надеяться в будущем.

Молодой человек намеревался попросить разрешения графа сначала сопровождать Фелисию, когда все семейство отправится в Лондон, дабы принять там участие в открытии светского сезона, а потом и руки его дочери, но Антония отговорила влюбленных.

— Папа и мама давно говорят о том, что Фелисии пора провести светский сезон в столице и быть представленной ко двору, — пояснила она. — Как вы знаете, это должно было произойти еще в прошлом году, накануне ее восемнадцатилетия, но тогда умер дедушка, и все мы надели траур. Поэтому выход Фелисии в свет не состоялся. В этом году — другое дело.

— А вдруг она встретит там кого-то, кто ей понравится? — спросил Гарри мрачно.

— Думаю, — ответила Антония, — что она никогда не сможет полюбить никого, кроме пас.

Как ни странно, но хотя Антония была на год моложе сестры, именно к ней каждый шел со своими проблемами. И это, наверное, была главная роль, которую Антония играла в семье. Даже мать спрашивала совета у нее, а не у Фелисии, старшей своей дочери.

— Что же мне делать? — спросил Гарри Стенфорд, беспомощно глядя на девушку.

— Спокойно ждать возвращения Фелисии из Лондона, — посоветовала Антония. — Тогда вы сможете обратиться к папе со своим предложением. Я уверена, что тогда он будет более склонен к разговору с вами.

В действительности Антония считала, что у Гарри появится шанс лишь в том случае, если Фелисия не получит в Лондоне более выгодного предложения.

А это казалось Антонии маловероятным.

Все дело в том, что, хоть Фелисия и была чрезвычайно привлекательной и мужчины обычно увивались вокруг хорошеньких девушек, как мотыльки возле пламени, они все же не спешили предлагать руку и сердце бесприданницам, к которым относилась и Фелисия — ведь за дочерью графа Лемсфорда не было ничего, кроме перспективы получить в будущем пятьсот акров не слишком-то плодородных хартфордширских земель.

И это, разумеется, лишь в том случае, если поместье не будет продано либо поделено между дочерьми графа Лемсфорда, в чем Антония, кстати, всегда сомневалась.

Младшая дочь графа во многом была права, ибо Фелисия до сих пор получала лишь комплименты и никогда не испытывала недостатка в партнерах на балах, но в то же время никто не обращался к ее отцу с конкретными брачными предложениями, никто не предлагал ничего, кроме легкого флирта в саду.

И вдруг, как гром среди ясного неба, прогремело неожиданное заявление герцога Донкастера о намерении посетить соседей, и Антония сразу поняла, что этот визит неизбежно положит конец всем надеждам Гарри Стенфорда на брак с Фелисией, которые он все еще питал.

— Я хочу выйти замуж за Гарри! Я люблю его! Я никогда не полюблю никого другого! — в отчаянии рыдала Фелисия, пытаясь в объятиях сестры найти утешение.

Но когда девушка подняла лицо, то, несмотря на покрасневшие глаза и ручьи слез, струившиеся по щекам, она выглядела прелестно — и у Антонии защемило сердце от жалости к сестре. Однако она сумела взять себя в руки и спокойно проговорила:

— Считаю, что ты должна взглянуть правде в глаза, дорогая. Папа ни за что не позволит тебе выйти за Гарри, раз уж у тебя появилась возможность стать герцогиней. Такова родительская воля, и дети должны ей подчиняться.

— Не хочу я быть герцогиней, — безутешно плакала Фелисия. — Я хочу только мирно жить с Гарри вдали от городского шума. Не отрицаю, что я получила много удовольствия от лондонских балов и праздников в этом сезоне, Антония, но я ни на минуту не переставала думать о Гарри и о том, насколько мне приятнее дома. Я всегда предпочитала тишину в деревне городской суете.

Антония знала, что сестра искренна с ней, и она понимала, что Фелисия будет глубоко несчастной, окажись она в непривычной обстановке, не говоря уже о жизни при дворе, полной пышных церемоний, подчиненной этикету.

Кроме того, Антония намного больше, чем любой член их семьи, знала о Донкастере и была в состоянии ответить на вопросы отца относительно мотивов, которые побудили герцога сделать графу Лемсфорду известное уже предложение. Она могла удовлетворить любопытство своего отца почти столь же компетентно, как его старый закадычный друг, к которому граф отправился за консультацией в клуб.

Поскольку поместья Донкастера и Лемсфорда разделяла лишь узенькая межа и при этом герцогу принадлежало около десяти тысяч акров земли, Антония всегда проявляла определенное любопытство к соседним владениям — и вовсе не потому, что интересовалась их хозяином: ее внимание привлекли лошади герцога Донкастера.

Прекрасные скакуны были единственной страстью в ее жизни, но, несмотря на то что Антония каталась на лошадях с детства, ей разрешалось брать худших из них — тех, в которых больше не нуждались ни отец, ни сестра.

И все же именно Антония обладала некой свойственной только ей чертой характера, позволявшей девушке наполнить энтузиазмом даже самую ленивую (а иногда и самую старую) клячу, вследствие чего она неизменно оказывалась первой, когда охотники загоняли зверя или настигнутого зверя убивали.

Поэтому она не могла не замечать, причем уже давно, что тут же за межой пасутся самые восхитительные и породистые кони, которые вызовут восторг у самого требовательного и искушенного ценителя этих благородных животных.

То, что отец Антонии именовал «охотой», всегда было стремительным галопом, внезапно кончавшимся на границе владений графа Лемсфорда.

Та часть Хартфордшира, в которой располагались Донкастер-Парк, а также постройки графского родового поместья, была холмистой, поросшей лесом, но в большинстве своем отведенной под пахотные земли.

Охотничьи угодья, простиравшиеся на добрую четверть мили в глубь земель, которыми сейчас владел граф Лемсфорд, пролегали всего лишь в миле от дома герцога в Донкастер-Парке.

Ив, старший грум герцога, проживший в Хартфордшире всю свою жизнь, очень скоро заметил маленькую девочку, которая издали всегда жадно наблюдала за тем, как он и конюхи выводят лошадей на утреннюю прогулку.

Когда девочка подросла, они подружились, и эти дружеские отношения много значили для обоих — и для Нее, и для пожилого человека.

В конце концов он даже как-то сказал:

— Маленькая леди знает о лошадях не меньше, чем я!

Антония с восторгом смотрела на старика.

— Как бы мне хотелось, чтобы так было, — ответила она ему и, озорно подмигнув, попросила:

— Ну а теперь расскажите мне про тот день, когда лошадь герцога выиграла дерби.

Не существует человека, которому не доставила бы удовольствия беседа с внимательным слушателем, и Ив не был исключением.

Своих детей у него не было, и те истории, которые он имел обыкновение рассказывать Антонии и которые она слушала завороженно, не сводя глаз со старого грума, доставляли обоим истинное наслаждение. Пока старик с живостью описывал скачки, в которых в молодые годы сам принимал участие, а позже — был их свидетелем, Антонии казалось, будто она тоже присутствовала на них.

Шло время, и девушка подружилась не только со старым грумом — ее друзьями стали многие слуги герцога.

Миссис Меллиш, экономка, у которой частенько оказывалось много свободного времени, с большим удовольствием водила благодарную маленькую мисс из соседнего поместья до огромному дому герцога Донкастера.

Однако настоящим кладезем знаний был мистер Лоури — дворецкий в Донкастер-Парке.

Тут необходимо пояснить, что отец Антонии не отличался художественным вкусом и никогда не увлекался искусством, поэтому, если даже его предки когда-либо и владели ценными картинами или старинной мебелью, он все это давно уже распродал. Остались только весьма плохо выполненные портреты представителей рода Уиндом, но и они сохранились скорее всего потому, что на них не нашлось покупателя, а вовсе не потому, что ими слишком дорожили.

В Донкастер-Парке же, наоборот, хранилось множество картин, старинной мебели, предметов искусства и всяческих фамильных сокровищ, которые собирались столетиями, причем каждый предмет был приобретен лично кем-то из семейства Донкастеров и каждый из них имел свою историю. И эти истории казались Антонии захватывающими.

Из— за того, что мистер Лоури учил девочку пещам значительно более интересным, чем не обладающие глубокими знаниями гувернантки, приставленные графом к дочерям, Антония в свои пятнадцать лет предпочитала проводить время в Донкастер-Парке в обществе дворецкого и экономки, нежели в школьной комнате в родительском доме.

Гувернантки, прекрасно сознавая, что в доме графа с ними в любом случае мало считаются, давно махнули рукой на отсутствие на занятиях младшей дочери хозяина и все свои усилия направили на то, чтобы хоть чему-то обучить Фелисию.

А поскольку Фелисия была очень хорошенькой, они, как и ее родители, пришли к выводу, что ей не потребуется проявлять особые таланты, а следовательно, образование для нее не слишком важно.

Однако был предмет, на изучении которого графиня неизменно настаивала: обе ее дочери должны были бегло изъясняться по-французски.

— Каждая хорошо воспитанная леди обязана говорить по-французски, — высокомерно заявляла графиня, — и теперь, когда люди все больше и больше ездят за границу, а сюда приезжает все больше иностранцев, просто необходимо, чтобы вы обе разговаривали с парижским акцентом.

Тот факт, что графиня с супругом оказались в числе приглашенных на прием в честь Луи Наполеона и императрицы Евгении, прибывших в Англию в 1857 году, еще больше утвердил ее в мнении о том, что обе ее дочери должны в совершенстве овладеть французским языком, несмотря на серьезные пробелы в других областях знаний.

Антония находила французский язык изящным и легким для обучения, к тому же ей нравилась старенькая учительница — «мадемуазель», как велела она себя называть, — которая дважды в неделю приезжала из Сент-Альбана, чтобы давать ей и Фелисии уроки.

— Я не могу запомнить все эти занудные глаголы, — порой плакала в отчаянии Фелисия.

Но Антония не только справилась с глаголами, но уже вскоре свободно болтала с «мадемуазель», интересуясь множеством вещей, которые ей хотелось узнать о Франции, и особенно о Париже.

В отличие от других гувернанток, которые со всем вниманием относились к Фелисии, полностью игнорируя Антонию, «мадемуазель» посвятила себя младшей дочери графа.

Поскольку Антония обладала врожденным музыкальным слухом, старая француженка с большим удовольствием занималась ее обучением, позволяя Фелисии сидеть молча, погруженной в свои мысли, которые, определенно, ничего общего с уроками французского не имели.

— По крайней мере, есть две вещи, о которых я знаю довольно много, — однажды сказала себе Антония. — Первая — это лошади, в которых я разбираюсь благодаря Иву, и вторая — французский язык, за который я должна сказать спасибо «мадемуазель».

Мистер Лоури подыскал в библиотеке в Донкастер-парке ряд книг, способных питать и развивать два этих предмета, столь захвативших Антонию. Поскольку граф и графиня крайне мало разговаривали со своей младшей дочерью, они бы очень удивились, узнай, какими знаниями она обладает, как много и разносторонне начитана.

Так быстро, как только это было возможно, граф отказался от услуг гувернанток, сэкономив тем самым на их мизерном жалованье и содержании. А поскольку семейство находилось в стесненном финансовом положении, глава семьи счел, что Фелисия, которой как раз исполнилось восемнадцать, больше не нуждается в образовании — ей пора выезжать в свет.

Ни отца, ни мать нимало не беспокоило то, что Антония на год моложе сестры.

К тому времени графиня уже категорически заявила, что она не представит в обществе сразу двух своих дочерей. Это было сказано таким тоном, что у Антонии не осталось никаких сомнений относительно того, что ее мать, если и постарается выдать замуж младшую дочь — и такое когда-либо произойдет, — то за человека, совершенно незначительного.

Когда Антония попристальнее разглядела себя в зеркале, она перестала удивляться родительскому нежеланию выводить ее в свет.

В отличие от Фелисии, она была темноволосой — или почти таковой. Но, к сожалению, ее волосы вовсе не были «черными как смоль», как любят выражаться романисты, а имели несколько неопределенный цвет, слишком светлый, чтобы подчеркнуть белизну кожи лица, столь модную среди молодых дам; и, как казалось Антонии, положения не спасали даже прекрасные серо-зеленые огромные глаза, опушенные густыми, длинными и действительно черными ресницами, которые придавали ее взгляду таинственную глубину.

— Они какого-то непонятного цвета, — с грустью говорила Антония, накручивая на палец длинную густую прядь своих волос. — Лучше бы уж они были рыжими, а глаза — ярко-зелеными… Тогда, быть может, кто-нибудь и обратил бы на меня внимание…

К тому же трудно было выглядеть привлекательной в тех платьях, которые она носила. Это всегда были наряды, от которых отказалась Фелисия, и Антонии совсем не шли цвета, подходящие для блондинок с кожей светлой и прозрачной, словно дрезденский фарфор.

Но в этом отношении Антония была не слишком искушенной, не придавая особого значения таким незначительным мелочам, поэтому она и не переживала, и не сокрушалась из-за отсутствия модных нарядов.

Единственное, что ее заботило и казалось существенным в одежде, — так это то, насколько она удобна для верховой прогулки.

Хотя ей не позволялось, как Фелисии, одеваться у лондонского портного, местный мастер в Сент-Олбани изо всех сил старался выполнить все просьбы Антонии, потому что любил всегда вежливую и милую девушку, которая с подлинным интересом спрашивала его о детях и справлялась о здоровье супруги, а однажды даже подарила ему горшочек меда, потому что жена портного кашляла всю зиму.

О, Антония была вежливой и деликатной особой и никогда не сердилась, если портной вынужден был ей сообщить, что не успел закончить ее наряд, поскольку некий джентльмен — охотник на лис — срочно ждет свою пару бриджей и этот джентльмен — более выгодный клиент и лучший плательщик, чем граф.

— Я все понимаю, мистер Дженкинс, — говорила Антония, улыбаясь, — но вы уж постарайтесь, пожалуйста, сделать так, чтобы моя талия казалась тонкой и изящной и чтобы жакет хорошо сидел в плечах. Это, конечно, не столь важно, но представьте себе, как прекрасно смотрится лошадь с элегантной всадницей в седле.

— Совершенно верно, мисс, — отвечал мня стер Дженкинс, опытным глазом измеряя свою юную клиентку.

И вот Антония обнаруживала, что он провел над ее костюмом намного больше времени и приложил больше усилий, чем было оправдано теми небольшими деньгами, которые граф платил ему за труды.

Только о том, что Ив иногда разрешает ей кататься на лошадях герцога, Антония никогда не говорила мистеру Дженкинсу и, разумеется, ни за что не сказала бы своему отцу.

А ведь все свободное время — о чем не знал никто в ее семье, — Антония проводила в конюшнях Донкастер-Парка с конюхами и стариком Ивом, испытывая глубокое волнение, трепет и восторг. Обуревавших ее чувств она не могла выразить словами.

— Как жаль, мисс, — восторженно говорил старый грум, — что вы не можете выехать на охоту на одной из этих лошадей. Ваши спутники получили бы истинное удовольствие, наблюдая за вами.

— О да! — соглашалась Антония, думая о красоте и грациозности лошади. — И подумать только, как бы они все завидовали мне! Однако же они непременно сообщили бы об этом его светлости, и тогда я бы немедленно оказалась по ту сторону межи, разделяющей паши поместья, там, где вы когда-то впервые обнаружили меня.

Напоминание об этой встрече было их привычной шуткой, и Ив громко расхохотался.

— Это правда, мисс. Я никогда не забуду, как вы из-за кустов украдкой смотрели на меня своими огромными глазищами. Поначалу я злился, думая, что вы за нами шпионите, пока не понял, что вам по-настоящему нравятся лошади, и мы не познакомились.

— О да, Ив, все было именно так, — неизменно подтверждала Антония. — И это был самый счастливый день в моей жизни.

Ив искренне привязался к девушке, а она часто думала о том, что сможет притерпеться к любым неприятностям в собственной семье, лишь бы у нее была возможность хоть на время убегать из дому, чтобы навестить Ива и полюбоваться лошадьми.

Это помогало ей бороться с чувством одиночества, которое девушка часто испытывала и которое возникало от сознания своей нежеланности в семье.

Когда Антония, будучи еще маленькой девочкой, впервые ясно поняла, что вызывает постоянное раздражение у своего отца из-за того, что не родилась мальчиком и таким образом не оправдала его надежд, она горько, плакала, поскольку не в силах была исполнить его желание.

Когда же она выросла и узнала от нянюшек и других слуг, что графиня после родов тяжело болела и доктора запретили ей иметь еще детей, Антония поняла, насколько глубоким было разочарование отца.

— Граф был убежден, что родится сын, — рассказывала девушке старая няня. — Детская кроватка и все вещи для младенца были украшены голубыми лентами, и мальчика должны были назвать Антонием. Вы ведь знаете, что это ваше родовое имя.

— Так вот почему меня назвали Антонией! — воскликнула девушка.

— Никто не предполагал, что вы окажетесь девочкой. А потом, поскольку все думали, что и вы, и ваша матушка вот-вот умрете, вас окрестили спустя несколько часов после рождения.

«Какое имя следует дать этому ребенку?»— спросил меня доктор. «Ребенок должен был носить имя Антоний», — ответила я, видя, что ваша бедная матушка не способна заговорить. «Тогда лучше всего быть малышке Антонией», — решил доктор.

И вот таким образом младшая дочь графа как бы попыталась преодолеть свою «ущербность», став наследницей родового имени, но сыном она графу стать не могла.

Сколько бы раз она ни упрашивала отца взять ее с собой кататься на лошадях или позволить ей сопровождать его на охоте, всегда слышала отказ и вскоре заметила, что от одного вида дочери граф все больше мрачнеет, не в силах забыть о неродившемся сыне. Тогда Антония решила как можно реже попадаться ему на глаза. О ней никто не заботился, а вспоминали о ней лишь тогда, когда она опаздывала к обеду. Место за столом не должно пустовать.

И тогда ее сурово наказывали.

Вскоре, однако, она научилась вовремя покидать Ива, который всегда умел развлечь свою юную подружку интересными рассказами, успевала вернуться домой, скинуть старую амазонку, надеть повседневное платье и пойти в столовую до того, как граф замечал ее отсутствие.

Сейчас Антония прижимала к груди рыдающую Фелисию — такую привлекательную и никогда не усомнившуюся в своей красоте — и размышляла о том, что наконец ей посчастливится вблизи увидеть его, неотразимого герцога, который, по всей вероятности, станет ее зятем.

Во время посещений Донкастер-Парка Антония не могла не слышать болтовни слуг о хозяине поместья, а ведь не только одни слуги говорили о нем — о герцоге часто беседовали и подруги матери, приезжая к ней с визитом.

Поскольку герцог был самым богатым и, конечно же, самым интересным мужчиной в этой части Хартфордшира, в окрестностях Донкастер-Парка о нем сплетничали все кому не лень.

То, что он никогда не общался с местными жителями, никого не приглашал, бывая в своем поместье, только подогревало нездоровый интерес к герцогской персоне, поскольку молва о его многочисленных любовных похождениях буквально гремела по всей округе, давая пищу для сплетен злым языкам.

Антония была столь незначительной особой в родительском доме и держалась так тихо и незаметно, что дамы, собравшиеся побеседовать за чаем, совсем забывали о ее присутствии. Она разносила бутерброды и пирожные, подавала чашки с чаем, затем удалялась в угол гостиной, откуда, невидимая, наблюдала за дамами и с великим вниманием прислушивалась к тому, что говорили они о герцоге.

Она всегда была в курсе его приключений, осведомлена о том, когда кончалась одна и начиналась следующая любовная связь герцога.

В свои юные годы Антония достаточно наслушалась о ревнивых мужьях, которым, однако, трудно было доказать то, в чем они подозревали своих жен; девушка снова и снова узнавала о женщинах, которые торжественно клялись всем и каждому в том, что сердца их разбиты, а жизнь стала невыносимой после того, как герцог разлюбил и покинул их.

Истории эти были не менее интересны, чем романтические новеллы, попадавшие в руки Антонии от ее гувернанток (разумеется, не через мистера Лоури, который ни за что не допустил бы появления такого рода литературы в библиотеке герцогского дома), проводивших досуг в одиночестве за чтением романов о любви, которой им скорее всего никогда не суждено испытать самим.

Антония считала, что все эти книги — сплошная чушь, ерунда и небылицы, пока вдруг не обнаружила сходства некоторых эпизодов с действительными фактами из жизни герцога.

«Не понимаю, что все-таки заставляет женщин забывать обо всем на свете, лишает их разума и достоинства, когда они встречают герцога», — тихонько про себя рассуждала Антония.

Всматриваясь в его портреты, развешенные на стенах дома в Донкастер-Парке, она видела изображенного на них чрезвычайно статного и утонченного мужчину и чувствовала, что на картинах ему чего-то недостает, чего — она сама не понимала, но это что-то, она была в этом уверена, преднамеренно скрывалось художниками.

Она, правда, не раз видела герцога издали, когда тот, восседая на своем великолепном скакуне, отправлялся на охоту, но, следуя рекомендациям Ива, девушка всегда держалась на значительном расстоянии и, смотря сквозь прутья ограды, думала только о том, как прекрасно герцог держится в седле, словно лошадь и он — одно целое.

Обычно герцог проносился галопом мимо того места, где стояла Антония, и она не могла разглядеть его лица, тем более — заметить выражение глаз.

Антонии всегда хотелось встретиться с ним, и вот теперь, казалось, наконец наступит долгожданный миг — не завтра, конечно, поскольку она была убеждена, что мать с отцом не разрешат ей присутствовать во время первого визита герцога, но позднее — когда уже будет объявлено о его помолвке с Фелисией.

При мысли о предстоящей помолвке сестры с герцогом Антония сильнее обняла Фелисию, прижимая ее к своей груди.

Она знала, какую боль это известие причиняет сестре, к тому же Антония не могла не думать еще и о том, что, судя по тому, что ей было известно о герцоге, Фелисия вряд ли когда-нибудь сладит со своим супругом.

Фелисия была ласковой, мягкой по характеру девушкой, неискушенной и бесхитростной — Антония знала ее лучше, чем кто-либо, — чрезвычайно глупенькой во многих отношениях и очень капризной, если ее не баловали, не нежили и не любили.

Будет ли герцог обращать внимание на молодую жену? Будет ли баловать и любить ее?

— Что мне делать, Антония? Что мне делать? — всхлипывала Фелисия в отчаянии. И тут Антония поймала себя на том, что думает о маркизе Норто.

Глава 2

Герцог уже заканчивал свой, как всегда, обильный, завтрак, когда к столу приблизился дворецкий и почтительно сказал:

— Прошу извинить меня, ваша светлость, но леди Антония Уиндом просит принять ее.

От удивления брови герцога поползли Вверх, ему показалось, что он ослышался, и, Вопросительно взглянув на дворецкого, переспросил:

— Леди Антония Уиндом?

— Да, ваша светлость, — подтвердил дворецкий.

— В столь ранний час? — удивление герцога все возрастало.

— Да, ваша светлость, — кивнул дворецкий.

— Она пришла одна?! — с явным любопытством осведомился герцог.

— Нет, ваша светлость. С ней девушка, которая осталась ждать в вестибюле. Леди Антонию я провел в библиотеку, — почтительно ответил дворецкий.

Герцог отложил в сторону вилку и нож и в задумчивости поднес к губам чашечку с кофе.

Он всегда уделял много внимания завтраку, считая утренний прием пищи самым важным и полезным для здоровья. Всем прочим напиткам герцог предпочитал кофе и никогда не позволял себе с утра ни капли алкоголя, как бы ни злоупотребил им накануне вечером.

Таковы были правила, и герцог неукоснительно следовал им, кстати, раз и навсегда установив их сам для себя.

Согласно этим правилам он поднимался с постели чуть свет и, живя в Лондоне, каждое утро отправлялся на конную прогулку по аллеям парка еще до того, как там появлялись экипажи с дамами, назначавшими в этом модном месте встречи своим подругам, чтобы вдоволь поболтать и посплетничать, провожая взглядом молодых всадников, которые спешили покрасоваться своей хорошей осанкой и умением держаться в седле.

Первые посетители являлись в дом герцога не раньше пяти часов пополудни, и до сих пор ни одна дама, как бы настойчиво она ни преследовала его, не отважилась просить с ним встречи в половине восьмого утра.

Разве возможно, чтобы дочь графа не понимала, что для молодой девушки чрезвычайно неприлично, если не сказать — предосудительно, наносить визиты холостому мужчине в столь неурочный час?

Герцог недоумевал, пытаясь догадаться, какова цель этого необычного визита, но, решив, что вскоре все выяснится, продолжал пить кофе и бегло просматривать «Таймс», раскрытый перед ним на серебряной подставке.

Однако правила были беспардонно нарушены непрошеной гостьей, и герцог вдруг ощутил неприятное раздражение, подумав, что из-за этого визита он может опоздать на свою утреннюю прогулку.

Должно быть, жеребец, которого он распорядился оседлать, уже ждет его у главных ворот, и, несомненно, с каждой минутой конюхам все труднее сдерживать благородное животное.

Негодуя, без тени приветливости на лице герцог прошел в библиотеку.

На звук открываемой двери темная фигурка, изящный силуэт которой вырисовывался на фоне светлого окна, повернулась, и он с первого же взгляда отметил, что девушка, навестившая его, была вовсе не той, которую он предполагал увидеть.

Он прекрасно помнил, что графиня Норто, описывая ему дочь графа Лемсфорда, говорила о светлой блондинке с голубыми глазами, внешность которой как нельзя лучше оттенит красоту фамильных бриллиантов Донкастеров.

Возвращаясь мысленно к этому разговору, он также припомнил, что на самом деле маркиза сказала, будто девушку, которую она выбрала ему в супруги, зовут Фелисия.

Медленно приближаясь к посетительнице, он внимательно рассматривал ее, но девушка не произвела на него никакого впечатления.

Во— первых, она была плохо одета -на ней было платье из выцветшего голубого габардина, совершенно ей не подходившее. Кроме того, шляпка, почти ничем не украшенная, совсем скрывала ее волосы.

Однако глаза, которые она подняла на него, показались герцогу огромными на ее маленьком, с тонкими чертами, лице, а еще он заметил, что девушка очень взволнована.

— Я… надеюсь… ваша светлость извинит меня… за столь ранний визит… — смущенно прошептала она.

— Это, безусловно, оригинальный способ знакомства, — неприветливо ответил герцог. — Прав ли я, полагая, что именно с вашей сестрой я должен встретиться сегодня днем?

— Да, — подтвердила Антония, не отводя взгляда от лица герцога. — Вы намерены встретиться с моей сестрой Фелисией.

— Я подумал, что, быть может, спутал имя, — заметил герцог.

Затем, указывая рукой на диван, он предложил:

— Не угодно ли вам присесть, леди Антония, и рассказать, что привело вас ко мне в столь ранний час?

Антония присела на краешек мягкого дивана и посмотрела на хозяина дома широко распахнутыми, огромными глазами.

Она подумала, что он выглядит гораздо интереснее, чем во время охоты, когда она впервые видела его скачущим на лошади, и теперь, когда герцог оказался совсем рядом, Антония вдруг поняла, что же упускалось художниками, изображавшими его на многочисленных портретах.

В своем явном стремлении запечатлеть четкие черты, широкий лоб и глубоко посаженные глаза они обходили стороной — а может, не могли или не хотели быть откровенными — его беспутный, немного циничный, но определенно насмешливый взгляд.

— «Он намного привлекательней, чем они рисуют его», — подумала Антония, разглядывая герцога из-за опущенных ресниц.

Хозяин дома сел напротив нее в кресло со спинкой в форме птичьего крыла.

Он положил ногу на ногу, и она заметила, что его сапоги для верховой езды начищены до блеска, и ей страшно захотелось спросить у него, какой для этого использовался крем, но Антония тут же одернула себя, подумав, что такие вопросы могут показаться ему слишком дерзкими, кроме того, ее любопытство запросто удовлетворит Ив, когда она в следующий раз придет в конюшни в Донкастер-Парке.

— Я жду, леди Антония, — нетерпеливо напомнил герцог с едва заметной ноткой раздражения в голосе.