Непостижимое сердце

Она с горечью рассмеялась. В этот момент раздался стук в дверь, и вошел лакей с бокалом шампанского на серебряном подносе.

– Наилучшие пожелания от вашей матери, мисс Вирджиния, и вы должны выпить это до последней капли.

Вирджиния взяла бокал и сделала глоток, думая, что, возможно, ей действительно станет после этого легче дышать. Чернокожий лакей, которого она с трудом узнала в новой, богато украшенной униформе, напудренном парике и белых перчатках, улыбнулся:

– Желаю вам счастья, мисс.

– Спасибо, – машинально ответила Вирджиния.

Она поставила пустой бокал на туалетный столик и услышала голос своего дяди, звавшего ее из коридора:

– Ты готова, Вирджиния? Все ждут тебя.

– Я готова, дядя.

Она направилась к нему, увидела выражение восхищения на его лице и в то же мгновение поняла, что оно вызвано не ею, а тиарой.

– Подождите минуточку, мисс, – подошла одна из служанок. – Вы не прикрыли лицо вуалью. Невесте следует оставаться под вуалью до окончания бракосочетания, а затем можно откинуть ее в сторону.

– Спасибо, – пробормотала Вирджиния. Служанка опустила тюлевую вуаль на ее лицо.

Казалось, она перекрыла последний доступ воздуха, и сердце девушки забилось с еще большим напряжением.

«Это все нервы», – подумала она. Вирджиния положила руку в белой перчатке из телячьей кожи на руку своего дяди и взяла букет из тубероз и ландышей. Они не спеша спускались по лестнице в гостиную.

Тихая музыка, перекрываемая гулом сотен голосов, была едва слышна. Гости столпились у лестницы. Они расступились, давая пройти Вирджинии в сопровождении дяди, со всех сторон до нее доносились пожелания счастья. Но Вирджиния шла с опущенной головой и даже не пыталась отвечать. Каждый шаг требовал от нее усилий, и она была благодарна, что дядя поддерживает ее. Вирджиния чувствовала, что, если бы дядя не тащил ее на буксире, если бы его не было рядом, она двинулась бы назад, а не вперед. Она подняла глаза и увидела епископа. По одну сторону от него стояла ее мать с выражением восторга и триумфа на лице; по другую сторону стоял мужчина.

Вирджиния не ожидала, что маркиз окажется таким высоким, таким широкоплечим и, действительно, черноволосым. Ей всегда представлялось, что англичане блондины, но он был брюнетом, в этом ее мать оказалась права. Он был самым красивым мужчиной из тех, что ей доводилось видеть.

Она, должно быть, сжала руку своего дяди, потому что он посмотрел на нее и она услышала его вопрос:

– С тобой все в порядке, Вирджиния?

Они дошли до конца гостиной, и теперь Вирджиния стояла перед епископом, а маркиз находился рядом с ней. Она знала, не глядя на него, что он повернул голову и смотрит на нее, и была благодарна, что ее лицо прикрыто вуалью; также благодарна, что он так высок и мало что может увидеть, кроме ослепительного блеска бриллиантовой тиары на ее склоненной голове. Началась служба.

– Берете ли вы этого мужчину, чтобы он стал вашим законным мужем… в радости и горе, в богатстве и бедности… в болезни и здравии?..

Вирджиния услышала свой голос, слабый и, казалось, доносившийся издалека:

– Да.

Она услышала его ответ, твердый, уверенный и какой-то совершенно безликий. Голос у него был странный – голос англичанина, – и она подумала, удастся ли им когда-нибудь общаться друг с другом, ей и этому незнакомцу, которому она отдала себя в жены.

Церемония закончилась. Кто-то поднял вуаль с лица Вирджинии; ее муж свел Вирджинию по лестнице к просторному шатру, превращенному в бальный зал с громадным пятиступенчатым тортом на столе посередине.

Вирджиния двигалась вперед неуверенно, чувствуя почему-то, что ее ноги могут запутаться в подоле платья. У нее не хватало мужества поднять глаза на маркиза, хотя она опиралась на его руку. Она ощущала его близость, ощущала его напряжение.

Ее мать щебетала рядом с ними:

– Сюда, маркиз… О нет, я не должна теперь называть вас так, не правда ли? Себастьян! Какое восхитительное имя! Себастьян и Вирджиния так подходят друг другу, не правда ли? Надеюсь, что вас порадовала служба. Епископ Нью-Йорка такой восхитительный человек и старинный друг. Я не хотела, чтобы кто-то другой совершал ваше бракосочетание с дорогой Вирджинией.

Они дошли до стола, на котором покоился громадный торт.

– Бокал шампанского? – предложила миссис Клей. – Затем вы, конечно, будете принимать гостей; после чего вы должны разрезать торт. Я буду стоять рядом. Они пройдут гуськом мимо вас. Всем нашим друзьям так хотелось познакомиться с вами, маркиз… Я хочу сказать – Себастьян. Сегодня вы очень важный гость для Нью-Йорка. А теперь, прежде всех остальных, я должна выпить за ваше здоровье. За вас обоих, мои дорогие! Будьте счастливы!

– Благодарю вас, миссис Клей, очень мило с вашей стороны! – Его голос был глубоким, спокойным и контролируемым.

– А теперь вы с Вирджинией должны чокнуться, – настаивала миссис Клей.

Маркиз повернулся к ней. И Вирджинии пришлось поднять глаза. Она смотрела на него, смотрела в незнакомое, невероятно красивое лицо и видела в его глазах не отвращение, которое ожидала увидеть, но выражение почти циничного безразличия. Обмануться было невозможно. Она смотрела внимательно, пораженная до глубины души, потому что опасалась совсем другого.

– Ваше здоровье, Вирджиния! – услышала она слова мужа. Затем, когда она собралась ответить, то обнаружила, что комната кружится вокруг нее, свадебный торт опрокидывается. И Вирджиния поняла, что это был не торт, а деньги – золотые, сверкающие монеты. Они падали, катились, ударяли по ней, и у нее не было больше сил сопротивляться этому потоку.

Вирджиния почувствовала, что сгибается под их тяжестью, и поняла, услышав чей-то крик – ей показалось, что это ее мать, но она не была уверена, – что золото засыпало ее и убежать невозможно!

Глава 2

Это был звук пения птиц. Вирджиния обнаружила, что прислушивается к трелям, пытаясь отличить одну от другой. Когда-то, давным-давно, она знала каждую певчую птичку по имени.

Очень медленно, с усилием она открыла глаза. Облако красных, белых, желтых бабочек порхало на фоне ярко-голубого неба, и Вирджинию охватило ощущение очарования и счастья. Внезапно на фоне неба появилось лицо, и голос, очень мягко, однако с ноткой волнения, произнес:

– Ты пришла в себя! Вирджиния, ты очнулась!

Вирджиния попыталась заговорить, и на мгновение ей показалось, что ее горло сжато судорогой. Затем едва слышным шепотом она произнесла:

– Кто… вы?

– Я твоя тетя, Вирджиния, – тетя Илайа Мэй! Ты помнишь меня?

– Я… помню… тебя. – Слова были едва слышны. Глаза Вирджинии закрылись, и она заснула.

Через много часов, а может, и дней она вновь пришла в сознание. Птицы теперь молчали, но, когда она открыла глаза, бабочки все еще порхали вокруг, и она поняла, что это, должно быть, жаркий день. Она видела соцветия глицинии, свесившиеся через перила, насколько понимала Вирджиния, веранды, на которой она лежала. Сильная рука приподняла ее и поднесла к губам стакан.

– Выпей, Вирджиния, это пойдет тебе на пользу, – раздался голос ее тети.

Она покорно выпила. Напиток был очень вкусный, но, когда она сделала несколько глотков, стакан убрали.

– Где… я? – спросила Вирджиния, не спуская глаз с бабочек. Они, казалось, символизировали для нее нечто, что она пыталась восстановить в памяти. Или это было то, что она потеряла?

– Ты в моем доме, – ответила Илайя Мэй. – Я ухаживаю за тобой.

– Тетя… Илайа… Мэй, – заикаясь, выдавила Вирджиния. – Я… помню… теперь… Ты… сиделка. Я… была… больна?

– Да, дорогая, очень больна. Но не думаю, что ты хочешь говорить об этом сейчас, – ответила тетя. – Лежи спокойно. Немного погодя я дам тебе еще попить.

– Хочу пить… сейчас, – настаивала Вирджиния. – Мучит… жажда.

Стакан поднесли к ее губам, и Вирджиния попыталась понять, что за изумительная жидкость облегчает сухость глотки.

– М…мед! – громко произнесла она, закончив пить.

Ее тетя улыбнулась:

– И водяной кресс, и сельдерей, и другие травы и овощи.

– Овощи? – удивилась Вирджиния, но, чтобы продолжить обсуждение этой темы, требовалось слишком много усилий. – Как долго… я… нахожусь здесь?

– Давно.

Вирджиния помолчала. Затем сказала:

– Я пыталась… вспомнить. Я упала… Это был… несчастный случай?

– Не беспокойся об этом сейчас. Просто попытайся заснуть.

– У меня ощущение, будто… я спала… очень долго, – пробормотала Вирджиния и вновь погрузилась в сон, не успев произнести последнее слово.

Когда она снова проснулась, был вечер. Она находилась в доме. Занавески оказались задернуты – веселые ситцевые занавески, недорогие, но приятные. Комната небольшая, с низким потолком, и, хотя было лето, в очаге пылал огонь. Вирджиния зашевелилась, и ее тетя встала от очага и подошла к ней.

– Ты вновь проснулась, – сказала она. – Как думаешь, тебе удастся проглотить немного супу?

Вирджиния кивнула. Тетя покормила ее. Суп оказался еще вкуснее, чем медовый напиток. Расправившись с предложенной ей порцией, Вирджиния почувствовала себя не такой усталой.

– Я… рада… видеть тебя, тетя… – произнесла она, старательно подбирая слова, как будто вспоминать их было тяжело. – Я часто думала о тебе… но ты ни разу не приезжала… навестить нас… в Нью-Йорке.

Память возвращалась к Вирджинии, воскрешая давно минувшее: повышенные голоса – ее отца, рассерженного до бешенства, ее матери, также рассерженной; шум захлопнувшейся двери и фигуру тети Илайи Мэй, покидающей дом со слезами на глазах, но с решительным, непокорным видом.

– Я… помню, – вслух произнесла Вирджиния. – Ты… уехала.

– Да, дорогая, – ответила Илайа Мэй. – Я уехала, чтобы выйти замуж. Но я приехала на твою свадьбу, потому что меня попросила об этом твоя мать.

– Моя… свадьба. – Вирджиния затихла. Потом произнесла как бы про себя: – Торт… упал на меня и… и золото! У меня болела… голова. Должно быть, из-за той большой… уродливой… тиары.

– Когда ты упала, тиара покатилась по полу.

Вирджиния почувствовала, как изогнулись ее губы, потом раздался тихий дрожащий смех.

– Я всегда считала тиару до смешного бесполезной, – улыбнулась Илайа Мэй.

– Мама… называла ее… короной, – произнесла Вирджиния, и они вместе рассмеялись.

Внезапно смех замер.

– Мама! – испуганно воскликнула Вирджиния. – Она будет… сердиться на меня за то… что я заболела. Почему она… позволила мне приехать… к тебе?

Ее тетя поднялась с края постели.

– Мы поговорим об этом в другой раз, дорогая.

– Нет, сейчас, – настойчиво попросила Вирджиния. – Я хочу… знать. Она… сердится, верно?

– Не хочу волновать тебя, – нежно произнесла тетя. Илайа Мэй выглядела смущенной. – Но твоя мама не сердится, дорогая Вирджиния. Понимаешь, она умерла!

Вирджиния изумленно уставилась на тетю.

– Умерла! – произнесла она медленно. – Мне как-то не приходило в голову… что мама… умрет. Она всегда… казалась такой сильной, такой… такой несокрушимой. Так… поэтому я с… тобой?

– Да, дорогая.

Впоследствии Вирджинии казалось, что расспросы продолжались много дней. Но позднее тетя сообщила ей, что на самом деле Вирджиния проявила такое любопытство, что выяснила правду в течение двадцати четырех часов после того, как к ней вернулось сознание.

– Когда ты упала в обморок, – рассказывала Илайа Мэй, – твоя мать страшно разгневалась и расстроилась. Она подумала, что ты притворилась заболевшей, чтобы избежать встречи с гостями, и что ты упала из-за своей неуклюжести. Она пришла в ярость, когда увидела, что твоя тиара валяется на полу, и была вне себя, когда поняла, как трудно поднять тебя на ноги.

– Продолжай! – прошептала Вирджиния.

– Твое платье и тюлевая вуаль путались под ногами, но, в конце концов, когда тебя подняли и перенесли в маленькую комнату, примыкавшую к гостиной, где собрались все гости, твоя мать в ярости кричала, что свадьба должна продолжаться. «Вирджиния присоединится к нам, как только придет в себя! Кто-то может остаться с ней; мне все равно, кто именно». Тогда-то я предложила присмотреть за тобой.

«О, это ты, Илайа Мэй, не так ли? – приветствовала меня твоя мать. – Что ж, ты должна быть опытной сиделкой, у тебя было достаточно практики. Постарайся как можно быстрее поставить мою дочь на ноги!» И она вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.

Но когда я посмотрела на тебя, то слишком ясно поняла, что очень не скоро удастся поставить тебя на ноги.

Когда появились врачи, у них нашлось много звучных названий для объяснения твоего состояния, – продолжала Илайа Мэй, – но я изложу тебе это попроще. Много лет тебя пичкали, как страсбургского гуся, всякого рода едой, которая была ядом для твоего организма. Сахар, жирное молоко, паштеты и деликатесы в комбинации с вином, которое прописывали врачи, превратили то, что от природы было сильным юным телом, в чудовищную гору нездоровой плоти. Не только твое сердце не могло справиться с такой нагрузкой, но яд проник в твой мозг и в соединении с волнениями и переживаниями из-за твоего предполагаемого брака вызвал то, что мы, сельские жители, называем воспалением мозга.

Вирджиния слегка вздрогнула:

– Воспаление мозга! Означает ли это, что я сумасшедшая?

– Ты бредила. Большую часть времени говорила о деньгах. Я никогда не испытывала любви к этому слову, а теперь ненавижу его.

– Мне показалось, когда я упала, что золото засыпает меня, – объяснила Вирджиния. – Помню это совершенно ясно. И торт еще свалился сверху.

– Это громадное сооружение из белкового крема и сахара! – вторила с улыбкой ее тетя. – Это самое лучшее, что могло с ним случиться.

– Так я не вернулась на свадьбу! – догадалась Вирджиния. – Маме, должно быть, нелегко было это перенести.

– Она так огорчилась, – подтвердила Илайа Мэй, – что в ту ночь с ней случился удар.

– О нет! – воскликнула Вирджиния. – Бедная мама! Я, должно быть, ужасно ее разочаровала! Она никогда не любила меня, – продолжала девушка. – И хотя постоянно твердила, что испортила меня, это означало только одно: она дарила мне подарки, когда я делала то, что хотела она. Мне никогда не позволяли делать то, что хотелось мне. Боюсь, что сильно удивлю тебя, тетя, но я не могу сожалеть, что мама умерла. Рядом с ней я всегда чувствовала себя так, будто тону под захлестнувшей волной и у меня нет надежды на спасение…

Не будем говорить плохо об умерших, – остановила ее Илайа Мэй. – Но наверное, даже лучшая мамина подруга признала бы, что она была трудной женщиной. Она руководила твоим отцом, пока он не стал мультимиллионером, но он не выдержал непосильного давления. Она руководила также и тобой, не правда ли?

Вирджиния опустила глаза.

– Что случилось с… ним?

– С твоим мужем? Он, похоже, остался единственным человеком, сохранившим рассудок, когда твоя мать потеряла сознание. Ты, больная, лежала в одной комнате, твоя мать – в другой, и все мечутся из стороны в сторону, делая дикие предположения и не предпринимая ничего конкретного! Адвокаты, душеприказчики – все появились как по мановению волшебной палочки и устроили такой бедлам, что стало почти невозможно что-то организовать. Именно тогда я поговорила с твоим мужем и предложила увезти тебя к себе на ферму. Я сказала ему, кто я такая… рассказала о своей квалификации, и он немедленно согласился.

– Так вот как я попала сюда. Он тоже… был огорчен? – спросила Вирджиния.

Ее тетя покачала головой:

– Нет, он просто сочувствовал. На самом деле, Вирджиния, он мне понравился.

– Я ненавидела его! – заявила Вирджиния. – И все еще ненавижу его! Но теперь, когда мама умерла, мне нет нужды продолжать свое замужество, не так ли?

– Мы поговорим об этом в другой раз.

– Нет, я хочу поговорить об этом сейчас! Понимаешь, тетя, мама заставила меня выйти замуж за человека, которого я прежде не видела, просто потому, что ей хотелось показать другим дамам в Нью-Йорке, насколько она превосходит их. Мама хотела соперничать с миссис Астор, и, что бы я ни говорила и ни делала, ничто не могло изменить ее решения.

Я категорически отказалась, мама пригрозила, что, если я так поступлю, она отошлет меня к кузине Луизе, где я пробуду до двадцати пяти лет.

– К Луизе?

Илайа Мэй поднялась и прошлась по комнате.

– Было бы жестоко, очень жестоко поступить так.

– Так что у меня не было выбора, – продолжала Вирджиния. – Я должна была делать то, что она хо-. тела. И я возненавидела этого человека. Никогда, никогда не хочу снова видеть его!

Впервые в ее спокойном голосе прозвучала страстная нота. Тетя вновь подошла к Вирджинии и осторожно опустила ее на подушки.

– Тебе не следует ни говорить, ни переживать по этому поводу, – сказала она. – Успеешь обдумать все позднее. Ты была серьезно больна, Вирджиния, и нужно вести себя очень осмотрительно, чтобы быстрее восстановить свое здоровье. Ни о чем не беспокойся. Все образуется, обещаю тебе.

Несколько минут Вирджиния пребывала в волнении, а затем внезапно произнесла с легким смешком:

– Он, должно быть, тоже ненавидит меня. Он не знал, что получит, до того момента, когда мы с ним оказались перед епископом. Приходится думать, что мое лицо под тиарой, должно быть, произвело на него неизгладимое впечатление.

Ее тетя присела на край кровати.

– Вирджиния, – произнесла она, – я люблю тебя. Еще будучи ребенком, ты обладала чувством юмора. Именно его не хватало твоему отцу и твоей матери. Обожаю людей, которые могут смеяться над собой!

Я не такая зануда, чтобы не понимать, насколько чудовищно я выглядела, – вздохнула Вирджиния. – Мама заставляла меня все утро пить кофе и шампанское, так что мое лицо было потным и красным и мне нечем было дышать под вуалью. О, тетя! Почему я родилась такой уродиной? Мама была в юности хорошенькой, некоторые говорят, она была красавицей. И папа был красивым мужчиной, верно?

– Они были красивой парой, – согласилась Илайа Мэй. – Не знаю, Вирджиния, хватит ли у тебя сил пережить еще один удар?

– Но что еще могло случиться?

– Подожди минутку, я хочу посадить тебя повыше. – Илайа Мэй помогла племяннице приподняться, подложив под спину подушки, а затем сказала: – Закрой глаза. Это сюрприз, но на этот раз очень приятный.

– Ты уверена? – с внезапным страхом спросила Вирджиния. – Мне не придется увидеть кого-то?

– Просто закрой глаза и доверься мне. Вирджиния сделала, как ей было сказано. Она слышала, как ее тетя прошла по комнате и затем вновь вернулась к постели.

Подняв веки, Вирджиния обнаружила, что смотрит в лицо незнакомки. Ей потребовалось несколько мгновений, чтобы сообразить, что тетя поставила поперек кровати большое зеркало. Затем она решила, что, должно быть, спит или действительно сошла с ума, так как никогда не видела ту, что смотрела на нее из зеркала.

Это была девушка приблизительно ее возраста, с очень большими глазами на худом, резко очерченном лице. Скулы выступали, линия подбородка резко выделялась над длинной шеей, а на плечи девушки густой волной ниспадали необычного цвета, почти белые волосы!

довольно долго Вирджиния могла только смотреть, а затем голосом, ничем не напоминавшим ее собственный, она спросила:

– Неужели… это действительно… я?

– Ты всегда была такой, – улыбнулась Илайа Мэй. – Но бедняжку скрывал жир, который уродовал то, что должно было быть молодым, хорошеньким, гибким и легким.

Вирджиния подняла руки к лицу.

– Посмотри на мои пальцы, – сказала она, – и на руки. О, тетя! Я ни за что не узнала бы себя. А что случилось с моими волосами?

– После воспаления мозга волосы больных часто становятся белыми. Но со временем, когда ты поправишься и снова окрепнешь, цвет вернется. Как видишь, Вирджиния, ты, что ни говори, очень хорошенькая девушка.

– Хорошенькая! Как я могу быть хорошенькой? – недоумевала Вирджиния, в то же время отмечая невероятно восторженный блеск глаз девушки в зеркале – темно-серых, с яркими крапинками, глаз, обрамленных очень длинными темными ресницами. И тонкое строение лица, и маленький прямой носик, и дугообразные брови, и высокий лоб являлись несомненными признаками красоты. – Я… не верю этому, – произнесла Вирджиния, и внезапно, впервые после того, как пришла в сознание, она разрыдалась.

Ее тетя отнесла зеркало и вернулась к постели.

– Это правда, – подтвердила она. – А теперь, Вирджиния, надо поспать. Если ты будешь так сильно волноваться, я пожалею, что показала тебе, какой ты стала..

– Мне кажется, что сон – пустая трата времени, – пожаловалась Вирджиния. – Мне так о многом надо подумать. – Но, тем не менее, она заснула.

Две недели спустя Вирджиния вернулась после прогулки в саду и села на веранде, где ее тетя перебирала крупу для завтрака.

– Я дошла до леса и вернулась обратно, – похвасталась она. – И нисколько не устала. Я чувствую себя такой невесомой, что мне кажется, ветер вот-вот подхватит меня и поднимет к самым вершинам деревьев.

– Ты слишком мало весишь, – назидательно заметила ей тетя. – На ленч будет цыпленок. Если ты не съешь хорошую порцию, я снова уложу тебя в постель.

– Ты не можешь быть такой жестокой, – запротестовала Вирджиния. – Кроме того, мне надо о многом переговорить с тобой. Понимаешь, тетя, я была так занята своей внешностью, что у меня не хватило времени поговорить с тобой о моем замужестве…

– Я как раз собиралась обсудить с тобой этот вопрос, – ответила Илайа Мэй. – Видишь ли, сегодня утром я получила письмо от твоего мужа.

– Ты получила письмо от маркиза?

– Да. Но он теперь герцог. Ты должна понять, дорогая, что и ты теперь герцогиня!

– Вот уж кем мне хочется быть меньше всего на свете! – воспротивилась Вирджиния. – И каким-то образом тебе предстоит избавить меня от него.

– Он был очень внимателен. Он пишет каждый месяц и расспрашивает о тебе.

– С какой стати ему волноваться обо мне? Ведь он получил деньги – деньги, которые мама заплатила ему, чтобы он женился на мне, – и получит все мое состояние, если захочет. Меня это не интересует.

Это еще одна тема, которую я хочу обговорить с тобой, – заметила Илайа Мэй. – Ты понимаешь, дорогая, что со смертью твоей матери ты стала одной из самых богатых молодых женщин во всей Америке?

– Меня это не интересует, – повторила Вирджиния. – Мне не нужно больше того, что у меня есть здесь.

Ее тетя рассмеялась:

– Ты не долго будешь счастлива. Ты выяснишь, что такое положение очень стеснительно.

– Ты так считаешь?

Илайа Мэй с улыбкой покачала головой:

– На самом деле нет, потому что это мой дом. Я приехала сюда, когда вышла замуж, и поначалу мы были очень, очень бедны. Твой отец вычеркнул меня из семьи, потому что против его воли я вышла замуж за человека, которого любила… Он умер два года назад. Вот почему я была рада, в каком-то смысле, что мне пришлось ухаживать за тобой. Понимаешь, я чувствовала себя очень одинокой без своего мужа. Детей у нас не было, и все те месяцы, что ты лежала здесь, нуждаясь во мне, полностью завися от моего ухода, мне казалось, будто у меня появился ребенок.

– Все эти месяцы, – задумчиво повторила Вирджиния. – Я и не спрашивала, тетя, сколько месяцев я пробыла здесь?

– Год и два месяца. Вирджиния выглядела пораженной.

– Столько времени! И я не узнавала тебя?

– Нет, дорогая, но ты прекрасно знаешь меня сейчас, и только это имеет значение. Мало что в моей жизни приносило мне больше удовлетворения, чем видеть тебя такой, какая ты сегодня.

Вирджиния опустила глаза на свое простенькое ситцевое платье. Оно принадлежало ее тете и было подогнано к ее фигуре, поэтому оказалось слишком просторным для девушки в талии.

– Как хорошо, что у тебя есть кое-что, чтобы одолжить мне. Ах, тетя, я не знаю, как ты посмотришь… Я намерена остаться здесь, с тобой, – если ты разрешишь. Мои деньги пригодятся только для того, чтобы оплатить мое пребывание здесь.

– Я не возьму твоих денег! Ни цента. Я сказала твоему отцу, когда он выгнал меня, что позабочусь о себе сама и никогда не попрошу у него ни цента. Я сдержала свое обещание и не собираюсь нарушать его даже ради тебя.

– Ты хочешь сказать, что все эти месяцы оплачивала мои расходы? – спросила Вирджиния.

– Расходы были невелики, – усмехнулась Илайа Мэй. – И если ты не имела тех удобств, которые могла бы иметь в дорогой клинике, по крайней мере, как я надеюсь, ты вернешься к жизни благодаря моему методу.

– Лучшему методу в мире! – охотно признала Вирджиния. – И не волнуйся: если я когда-нибудь и уеду, то буду строго выполнять все то, чему ты научила меня, – есть только свежие продукты и овощи, – и не забуду, что единственный сахар, в котором нуждается человек, – это сладкий мед, собранный пчелами.

– О лучшей рекламе я не могла и мечтать, – улыбнулась ее тетя. – Но, дорогая, тебя ожидает внешний мир, и, когда ты немного наберешься сил, тебе придется вернуться туда.

– Зачем мне это? – с вызовом спросила Вирджиния.

– Прежде всего, у тебя есть муж, – ответила Илайа Мэй, беря в руки письмо, которое лежало рядом с ней на кушетке.

– Я не увижу его! Я никогда не увижу его!

– Почему? Ты боишься его?

– Нет, не боюсь, – объяснила Вирджиния, – но я презираю его. Он охотник за богатством, человек, который способен взять вознаграждение за то, что женится на девушке, которую никогда не видел.

– Выглядит это ужасно, согласна. В то же время я должна быть честной с тобой, Вирджиния, и сказать, что он мне нравится. Он был так спокоен и серьезен, когда все эти люди с воплями носились по вашему дому! Когда твоя мать потеряла сознание, он отнес ее наверх, уложил в постель, послал за доктором, распорядился слугами, и, что самое важное, все повиновались ему. Мне такой человек нравится. Это напомнило мне Клемента, моего мужа.

– Что ж, даже если он и понравился тебе, – резко ответила Вирджиния, – я намерена избавиться от него.

– Здесь нелегко добиться развода, – спокойно заметила Илайа Мэй, – и намного труднее в Англии.

– Но он наверняка не станет удерживать меня!

– Это, конечно, предстоит решать ему. Его письма всегда вежливы, он неизменно справляется, не может ли он чем-нибудь помочь. Полагаю, Вирджиния, что мне следует сообщить ему, что ты снова в порядке.

– Нет! Нет! Тебе не следует делать этого! Слышишь, тетя, не делай этого. Он может приехать, чтобы повидать меня, а я этого не вынесу.

– Никакой спешки нет, – успокоила племянницу Илайа Мэй, – но рано или поздно он имеет право узнать. В конце концов, если только ты не собираешься оставаться здесь взаперти до конца своих дней, люди узнают об этом.

– Какие люди? У меня нет друзей.

Но существует пресса! Когда ты почувствуешь себя немного бодрее, загляни в нижний ящик бюро в гостиной. Там ты найдешь множество газет, которые я сохранила для тебя, – с фотографиями твоей свадьбы, с кричащими заголовками о твоей болезни. Много дней невеста маркиза оставалась самой интересной новостью для первых страниц. Смерть твоей матери, конечно, усугубила драму. Вирджиния жалобно застонала:

– О, тетя! Что мне делать?

– Я думаю, что тебе следует по-взрослому отнестись к этому вопросу, – ответила Илайа Мэй. – Пойми, Вирджиния, ты никогда по-настоящему не обдумывала того, что касается тебя. Твоя мать не позволяла тебе этого, и, хотя я знаю, что у нее был трудный характер, я думаю, что ты была склонна подчиняться ей просто потому, что не могла решиться на бунт. Это так не по-американски: находиться в подчинении. Тебе предстоит ринуться в бой и победить тот страх перед людьми, который ты создала сама. В конце концов, они ничем не отличаются от тебя. Их сердца бьются; у них потечет кровь, если их уколоть; и они также испытывают опасения и страх, волнение и подавленность.

Некоторое время Вирджиния молчала, затем спросила:

– Что ты хочешь, чтобы я сделала?

– Это ты должна решить сама.

– Ты хочешь сказать, что я должна просить его приехать сюда и повидаться со мной?

– Я думаю, что вскоре нам предстоит рассказать ему, что ты поправилась. Я думаю, довольно забавно будет посмотреть на его лицо, когда он увидит тебя такой, какая ты сейчас. Стоит только вспомнить, на кого ты была похожа, когда он женился на тебе.

Я ненавижу и презираю его, – запротестовала Вирджиния. – Я потеряла сознание, потому что три недели после того, как мама объявила, что я должна выйти за него замуж, я лежала по ночам без сна, повторяя: «Я ненавижу тебя! Я ненавижу тебя!» Знаешь ли ты, что я даже слепила из свечного воска небольшую фигурку и втыкала в нее булавки, со словами: «Умри! Умри!» Моя няня рассказывала мне, что так делают индианки, если ненавидят кого-то. Но он не умер. Он приехал, и я… вышла за него замуж.

Ее голос на мгновение прервался.

– Вероятно, тебе хочется смеяться, когда ты вспоминаешь, какой уродиной я была, но я всегда мечтала, что в один прекрасный день я влюблюсь. Я надеялась встретить мужчину, который полюбит меня, несмотря на мою внешность… и не за мои деньги. Наверное, в глубине души у меня сохранилось воспоминание о том, как ты спорила с папой, настаивая на том, что выйдешь замуж за человека, которого любишь. Я была совсем маленькой в то время, но помню, как мама с папой называли тебя дурочкой и говорили, что только глупые люди считают, будто жизнь ничто без любви. Но даже тогда я понимала, что права ты.

– О, бедное дитя!

– С возрастом я становилась все уродливее, – продолжала Вирджиния, – но не переставала мечтать. Вечером, ложась спать, я обычно рассказывала себе историю. Я всегда была героиней, а герой влюблялся в меня, потому что не знал, кто я.

Иногда я случайно знакомилась с ним в парке. Иной раз в магазине. Я теряла маму в толпе или отделялась от своих сопровождающих. А затем, когда я поняла, как ужасно я выгляжу, я стала придумывать, что он – слепой. Я из жалости приходила читать ему вслух, и он влюблялся в мой голос. Наконец, мы сочетались браком и были счастливы, потому что любили друг друга за наше духовное богатство, а не за то, как мы выглядели.