Глава четвертая

Панихида в маленькой англиканской церкви Святого Георгия была скромной и трогательной.

Люсия и маркиз были единственными, кто пришел на похороны. Гроб Бомона покоился на погребальной галере под черным, расшитым серебром балдахином.

Вначале маркиз очень удивился, узнав, как быстро прошли все приготовления, но мистер Джонсон объяснил, что хозяин чердака пожелал скорее убрать тело из его дома.

— Итальянцы считают дурной приметой, когда покойник залеживается непохороненным, милорд, — пояснил секретарь, — поэтому я согласился довольно много приплатить, чтобы похороны состоялись сегодня же. К счастью, в этой стране нет проблем с ритуальными услугами.

Детали не интересовали маркиза, но он понимал, что Люсии будет спокойнее, если тело отца заберут с чердака.

И вот на следующий день, после второго завтрака, гроб Бернара Бомона спустили по ветхой лестнице, погрузили в черную гондолу и повезли по Большому каналу в Кампо-Сан-Вио.

Во время службы и похорон, которые состоялись на острове-кладбище Сан-Мишель, Люсия держалась очень достойно. Она не проронила ни слезинки, и только когда гроб опустили в могилу, маркиз, заметив, что она едва сдерживает рыдания, взял ее за руку.

Пальчики девушки дрожали — она изо всех сил пыталась совладать с собой, и маркиз не мог не уважать ее за такую силу воли. Ему противны были бурные выражения скорби. В молодости, когда маркиз состоял при короле, он насмотрелся на драматичные сцены на целую жизнь вперед.

Покидая церковь Люсия негромко и спокойно поблагодарила священника.

Маркиз подумал про себя, что немногие женщины, сколь хорошо они ни были бы воспитаны, сумели бы вести себя так стойко. Когда гондола возвращалась с острова в город, маркиз тихо сказал — Ваш отец гордился бы вами.

— Я… я хочу этого, — ответила Люсия. Но… я никак не могу поверить, что папеньку похоронили… ведь это всего лишь его тело…

Она говорила еле слышно, и маркиз прервал ее:

— Теперь вам надо думать о себе и о собственном будущем.

Девушка ничего не ответила и устремила взгляд вперед. Она очень боялась остаться одна в незнакомой стране да еще после таких трагических событий.

Маркиз рассчитывал, что в Англии у Люсии есть какие-нибудь родственники, и решил позже расспросить ее немного о том, с кем она может связаться после возвращения на родину.

Но сейчас Люсию нужно было отвлечь, поговорить с ней о чем-нибудь другом — хотя бы о Венеции.

Сверкавшее в небе солнце придавало городу сказочный, волшебный вид, и маркиз понял, что именно этот свет отражал в своих полотнах Бомон, именно это сияние пытались нарисовать Беллини, Карпаччо, Тьеполо и Каналетто.

Без сомнения, венецианское солнце не походило ни на одно другое. Свет его был необыкновенно ясен, но не резал глаз, как, например, в Греции, а к вечеру приобретал редкостный нежно-розовый оттенок. Впрочем, в любое время дня этот свет был исполнен чудесного очарования.

«Какая странная загадка», — размышлял маркиз, и подумал, что то же самое можно сказать и о Люсии.

Ему в голову пришла еще одна мысль, и маркиз спросил:

— Вы никогда не пытались рисовать?

Люсия посмотрела на него отсутствующим взглядом, словно была где-то далеко, и через миг ответила:

— У меня нет таланта, как… как у папеньки.

— Что же вы умеете?

— Вы думаете, я должна зарабатывать себе на жизнь, — сообразила девушка. — Я уже ломала над этим голову.

Она замолкла, но через мгновение продолжила:

— Я умею говорить на нескольких языках и играю на пианино, правда, не слишком хорошо. Еще я могу ездить верхом на самой норовистой лошади и при необходимости шить.

Усмехнувшись, она добавила:

— Не слишком впечатляющий список, учитывая то, сколько лет я потратила на учебу и чтение. Честно говоря, мне даже немного стыдно.

Маркиз не ответил. Он думал о том, что все эти умения сделали бы честь любой девушке из обеспеченной семьи, но ни одно из них не принесет Люсии постоянный доход.

Девушка добавила:

— Я забыла сказать, что умею готовить. Папенька всегда был очень разборчив в еде. Сомневаюсь, правда, что меня возьмут куда-нибудь на кухню…

Сама мысль о том, что Люсия будет гнуть спину над плитой или выбиваться из сил, поддерживая порядок среди кухонной челяди — людей, по мнению маркиза, крайне грубых, — была нелепа. Маркиз сказал:

— Не можете же вы пойти в служанки!

— Я вас не совсем понимаю, — ответила девушка. — Я присматривала за папенькой, прибиралась в нашем доме и готовила, когда были деньги на еду.

— По-моему, вы спорите ради спора, — с улыбкой заметил маркиз. — Я подыщу вам занятие получше. Предоставьте это мне.

— Но я еще… не поблагодарила вас за… похороны папеньки… это ведь вы их устроили, — тихо сказала Люсия. — Они были очень красивые… и достойные.

Она умолкла, но потом продолжила с ноткой боли в голосе:

— Если бы не вы, папеньку хоронили бы вместе с нищими, а это было бы ужасно… и так стыдно!

— Но я оказался рядом, — подхватил маркиз, — как вы уже говорили, вовремя. Это судьба. Так что не стоит думать о том, что было бы, если бы все случилось иначе.

— Я попробую, — смиренно согласилась Люсия.

Она вновь устремила взгляд вперед, и маркиз, глядя на ее совершенный профиль, подумал, что Бомон, вероятно, получил очень хорошее воспитание.

Он попытался вспомнить, слышал ли он такую фамилию прежде, но она ни о чем ему не говорила.

«При первой же возможности я поговорю с ней о ее семье, — подумал маркиз. — Но сейчас не время».

Он ждал, что на похороны отца Люсия, несмотря на жаркий день, наденет траурное черное платье, то самое, изношенное и старое, в котором он впервые увидел ее на площади Сан-Марко. Однако, к его удивлению, девушка нарядилась в платье белого муслина — старенькое, недорогое, но сшитое со вкусом — и в отделанную белыми лентами шляпку. Увидев маркиза, она заметила его удивление и пояснила:

— Пожалуйста, не… не говорите, что мне следует надеть траур… папенька этого так не любил!

Маркиз выгнул брови, и девушка добавила:

— Он не верил в смерть. По его словам, все вокруг исполнено жизни. Именно поэтому он рисовал такие чудесные картины… Когда маменька умерла, он… не позволил мне носить траур… это означало бы неверие в то, что мы с ней когда-нибудь встретимся.

Никогда еще маркиз не слышал, чтобы о смерти так говорили. Хотя он сам и сомневался в существовании жизни после смерти, маркиз был очень тронут доводами Люсии.

Он ответил ей так, как она и ожидала:

— Я уверен, что ваш отец был прав. Думаю, ему понравился бы ваш наряд — он очень подходит для сегодняшнего солнечного дня.

— Я… я знала, что вы поймете, — прошептала девушка.

И Люсия последовала за маркизом вниз по лестнице, туда, где их уже ожидала гондола.

Сейчас, проплывая по Большому каналу, маркиз представил, как прекрасна была бы Люсия в платье от портных, одевавших лондонских красавиц, словно королев. Ему безумно хотелось — разумеется, исключительно из эстетических соображений — посмотреть, как она выглядит в шелках и атласе, расшитых золотом и серебром, с цветами в волосах.

Но даже в простом наряде необычная красота Люсии притягивала к ней все взгляды. Оденься она по моде, затмила бы всех «прелестниц» и светских львиц высшего света.

Тут он решил, что просто-напросто обольщен ее красотой на фоне венецианского пейзажа, как обольщен картинами ее отца, на которые никто другой не стал бы и смотреть.

Словно угадав его мысли, Люсия повернулась к маркизу и спросила:

— Вы еще не передумали, милорд? Вы не хотите, чтобы я… отплыла в Англию… и не стесняла вас в палаццо?

— Я уже говорил, вы меня совершенно не стесните, — ответил маркиз, — я намерен доставить вас в Англию в целости и сохранности. Мне кажется, Люсия, что сами вы с путешествием не справитесь.

Девушка чуть вздрогнула и призналась:

— Это… это очень страшно. Но в то же время… я потеряла и папеньку, и маменьку и теперь должна учиться жить… найти работу, как вы говорили.

— Давайте не будем сейчас об этом, — сказал маркиз. — До Англии еще далеко, и мы обо всем успеем поговорить.

— Но вопрос все равно остается открытым, — разумно заметила Люсия, — и я подумаю, что смогу сделать и подготовлюсь к этому.

Она умолкла, а потом произнесла вполголоса, словно про себя:

— У меня были очень хорошие учителя. Маменька никогда не нанимала гувернанток, она говорила, что потом все равно пожалеет об этом, ведь толку от них маловато.

— Похоже на правду, — согласился маркиз. — Но, Люсия, для гувернантки вы слишком молоды.

— Возможно, но образование у меня куда лучше, чем у большинства из них.

Люсии показалось, что маркиз скептически посмотрел на нее, и она добавила:

— Папенька всегда настаивал, чтобы я много читала и знала не меньше, чем они с маменькой. У него была оксфордская степень, а маменька была настолько умна, что папенька всегда предлагал ей написать книгу.

— Почему же она этого не сделала?

Люсия усмехнулась:

— Она не хотела тратить время, которое можно провести с папенькой и со мной, но я думаю, что, если бы папенька умер первым, она все же села бы за работу.

— О чем же она могла написать?

— О, она знала очень много! Она была сведуща в философии, в обычаях народов Европы, много рассказывала о нелегкой судьбе женщин во всем мире.

Маркиз был изумлен:

— Откуда ваша матушка знала такие вещи?

К его удивлению, Люсия не стала ничего объяснять, просто отвела взгляд и, как уже бывало, слегка покраснела. Опять она сказала больше, чем хотела.

Вместо ответа девушка произнесла:

— Я думаю, что отсюда Большой канал смотрится особенно великолепно, лучше, чем откуда-либо еще.

Действительно, с того места, где они сейчас находились, были видны маленькие петляющие улочки и палаццо, выходившие к величественному мосту Риалто, запечатленному на многих полотнах.

Маркиз хотел было заметить, что она так и не ответила на его вопрос, но решил не расстраивать девушку, которой и так пришлось сегодня очень тяжело. Он согласился с ее словами, а через несколько минут гондола остановилась у палаццо. Они поднялись по лестнице, и Люсия тотчас же отправилась к себе снять шляпку.

Маркиз остался дожидаться ее в библиотеке, украшенной теперь картинами ее отца. Когда Люсия вошла, маркиз рассматривал одно из полотен, ощущая запечатленный Бомоном свет, лившийся с неба и отражавшийся от воды, и восторгаясь мастерством художника. Девушка подошла к маркизу и очень тихо произнесла:

— Это моя самая любимая картина. Когда он ее закончил, мне казалось, она может говорит со мной.

— Мне тоже так кажется, — ответил маркиз.

Люсия удивленно посмотрела на него — маркиз понимал ее, как никто другой. Он заметил, что девушка плакала, но не стал расспрашивать ее. Вместо этого он опустился на диван и произнес:

— Я заказал английский чай — надеюсь, вам понравится. Или вы предпочитаете шампанское?

— Я хотела бы чаю, — ответила Люсия.

Хотя здесь в палаццо серебряная посуда была не того качества, к которому привык маркиз, но повар старался приготовить поистине английские сандвичи и пирожные.

Люсия разлила чай с той простотой и естественностью, какую можно было ожидать только от истинной леди, Со времен королевы Анны чаепитие стало в Англии едва ли не священным обрядом, и маркиза частенько раздражало, когда женщины, которым он покровительствовал, не соблюдали обычай. Однако Люсия оказалась безупречна в роли хозяйки. Отпив чай из фарфоровой чашечки — на всякий случай маркиз прихватил с собой в Венецию великолепный сервиз, — она аккуратно съела сандвич, а потом пирожное.

Поглядев на бесчисленные блюда с деликатесами, стоявшие на столе, маркиз произнес:

— Если вы не собираетесь следовать моде и бесконечно худеть, вам придется есть больше, чем сейчас!

Люсия усмехнулась:

— Я никогда в жизни не ела так много, даже когда жила дома.

— Расскажите мне о вашем доме, — попросил маркиз. — Вы говорили, перед отъездом ваш отец все продал, но, должно быть, остались родственники, которые с радостью примут вас теперь.

Наступило молчание. Наконец Люсия ответила:

— Вы же сказали… что сейчас мы не будем об этом говорить.

— Разумеется, нам не к спеху, — согласился маркиз, — но я думаю, вам следует написать тетушке, или кузине, или бабушке, рассказать им о своей жизни и подготовить и» к своему приезду.

Люсия потупила глаза. Смотревшему на нее маркизу показалось, что на фоне массивных стен библиотеки девушка выглядит слишком хрупкой. Вероятно, причиной тому был цвет ее волос и безупречность белой кожи, но маркиз не мог отделаться от ощущения, что это неземное существо не в состоянии справиться ни с чем, включая собственное будущее.

Впрочем, он тут же сказал себе, что это глупо. Девушка похудела от недостатка пищи и от хлопот с отцом, однако она здорова, и задача маркиза подготовить ее к дальнейшей самостоятельной жизни.

Понимая, что он ожидает ответа, Люсия наконец произнесла:

— Вам покажется это странным… но у меня нет родных!

— Как это — нет родных? Родня есть у всех, другое дело, близкая или нет.

— А у меня нет… к сожалению.

Теперь она говорила твердо, явно собираясь закрыть этот вопрос, и маркиз буквально онемел, услышав такой тон.

— Я не верю, что это правда.

Наступила тишина. Потом Люсия произнесла.

— Я уже говорила, что не хочу быть обузой для вашей светлости. Вы были очень добры, пообещав отвезти меня в Англию… а там я найду, где поселиться.

— Ну вот, вы говорите глупости и что-то скрываете, — рассердился маркиз. — Вы же прекрасно знаете, что я не допущу ничего подобного.

— Я… я справлюсь.

Маркиз нахмурился.

— Я знаю, вы рассчитываете на деньги, которые я заплатил за картины вашего отца, — сказал он, — но вы должны понимать, что когда-нибудь они кончатся. Более того, девушка вашего возраста и внешности не должна путешествовать одна. Это невозможно!

— Я буду в безопасности, — ответила Люсия, — потому что я вернусь… в Литтл-Морден.

— Но ведь дом продан?

— Там есть человек, у которого я могу остановиться.

— Кто же?

Он понял, что Люсия не хочет ничего говорить ему, но через миг она будто сдалась и неохотно ответила:

— Моя старая нянюшка. Когда я была ребенком, она жила в той же деревне в собственном домике.

Словно не в силах поверить услышанному или подозревая девушку во лжи, маркиз внимательно посмотрел на Люсию. Девушка заглянула ему в глаза, и он понял; она не лжет.

— Но вы не сможете долго жить там! — возмутился он — Не собираетесь же вы заживо похоронить себя в Литтл-Мордене?

— Там я буду… в безопасности.

Для нее это значило очень многое.

Желая показать, что разговор исчерпан, Люсия спросила:

— Еще чашечку чаю, милорд?

Он отказался, и тогда она подлила чаю себе.

Не успела Люсия поднести чашечку к губам, как дверь распахнулась и на пороге библиотеки возникла в шелках, перьях и драгоценностях сама леди ярость.

Это была Франческа. Вставая с дивана, маркиз по резкости ее движений и выражению глаз понял, что она в крайне плохом расположении духа.

У маркиза было столько забот с Люсией, смертью ее отца и похоронами Бомона, что он немного позабыл о Франческе. Только сейчас он понял, как она сердита, не дождавшись его прошлым вечером — он не пришел ни в оперу, ни на торжественный ужин.

Впрочем, перед тем, как пообедать с Люсией у себя в палаццо, он послал Франческе письмецо, в котором извинялся за то, что не сможет прийти к ней. Кроме того, он велел мистеру Джонсону проследить, чтобы посыльный вложил письмецо в большую корзину орхидей.

Потом он и вовсе забыл о Франческе. Во время обеда с Люсией маркиз, к своему удивлению и восхищению, обнаружил немалые ее познания в области живописи.

Она не преувеличивала, говоря, что очень начитанна.

Маркиз процитировал Жоакена Дю Белле, великолепнейшего из поэтов эпохи французского Возрождения.

Их арсенал, их корабли в порту,

Риалто, их стихи и их дворцы…

И Люсия подхватила сонетом Уильма Вордсворта:

Мы — люди. Пожалеем вместе с ней,

Что все ушло, блиставшее когда-то,

Что стер наш век и тень великих дней.2

Маркиз догадался, что знаниями девушка обязана отцу, однако все же был очарован рассказами Люсии, и с головой погрузился в беседу, спохватившись лишь, когда было просто жестоко удерживать собеседницу, не давая ей лечь спать.

Он простился с Люсией, но сам был бодр и совершенно не чувствовал усталости, поэтому приказал подать гондолу и велел гондольеру отвезти его на Большой канал.

Звездная ночь дышала волшебным очарованием и, как говорили в Венеции, была исполнена романтики.

Маркизу хотелось побыть одному.

Ему надо о многом подумать. Он рад был не слышать вокруг шума голосов или искусственного смеха — обязательного на торжественном ужине, куда ему предстояло отправиться с Франческой. Ни разу за весь вечер он не подумал о Театро ла Фенис, бордовом и позолоченном изнутри, с парящими под потолком херувимчиками.

В это время ему полагалось бы находиться в собственной ложе с шикарным букетом, а в ложах по соседству восседали бы прекрасные женщины в сверкающих бриллиантах. После выступления Франчески на сцену полетели бы символичные красные, белые и зеленые букеты — и непременно еще один, цветов австрийского флага, брошенный лишь для того, чтобы посмотреть, как актриса презрительно отшвырнет его прочь.

Вместо всей этой шумихи маркиз допоздна прогуливался, а вернувшись домой, узнал, что Франческа приехала несколькими часами раньше и уже спала. Маркиз не стал будить ее и с облегчением подумал, что в этот вечер избавлен от ее просьб. Он лег спать один, прекрасно отдохнул, проснулся, по обыкновению, рано и, как накануне, отправился на улицу.

Прогулка окончилась в кафе «Флориана», где маркиз выпил чашечку кофе; правда, Люсию он сегодня не встретил.

Дома маркиза поджидал мистер Джонсон с докладом о том, как идет подготовка к похоронам. Потом секретарь отправился к Люсии, чтобы сообщить ей, на какое время назначена церемония. Маркиз же лишь обрадовался, когда узнал, что Франческа вновь уехала на репетицию. До сего момента он ее не видел, Выдержав в дверях драматическую паузу, какую она обыкновенно выдерживала при выходе на сцену, привлекая внимание зрителей, Франческа направилась к маркизу. Однако взгляд, ее был прикован к Люсии.

— Я слышала, у тебя гостья?!

Это прозвучало, как обвинение.

— Добрый день, Франческа, — приветствовал ее маркиз. — Позволь представить тебе англичанку, отец которой, как ты уже, наверное, слышала, был очень талантливым художником, но скоропостижно скончался.

— Как мило с вашей стороны пригреть ее, милорд! — саркастически заметила Франческа.

Маркиз понял, что разговор предстоит тяжелый.

Надеясь избежать сцены, он быстро произнес:

— Должно быть, у тебя была сложная репетиция. Не хочешь ли чаю? Или приказать подать шампанского?

— Мне не нужен ни чай, ни шампанское! Мне нужны объяснения! — огрызнулась Франческа. — Как ты мог бросить меня прошлым вечером! Где обещанный ужин? А где ты был, когда я вернулась?!

Она почти выплюнула последние слова, и маркий понял, что, всякий раз, когда он покидал палаццо, Франческа подозревала его в интрижках на стороне.

Чувствуя нарастающее раздражение, вызванное наглостью актрисы, маркиз заметил:

— Давай обсудим это наедине, Франческа.

Потрясенная Люсия встала с дивана и сказала:

— Я… я пойду в свою комнату… милорд.

— В свою комнату? — взвизгнула Франческа. — Тогда, наверное, и палаццо тоже твое, и маркиз теперь твой любовник — а меня, значит, ко всем чертям!

Актриса явно выходила из себя, и Люсия, словно зачарованная, не могла отвести от нее широко распахнутых глаз.

Она была так потрясена внезапным появлением этой женщины, что, даже собираясь уходить, все еще держала в руках чашку с недопитым чаем.

Маркиз рассердился.

— Вам незачем уходить, Люсия. Мы с синьориной Россо поговорим где-нибудь в другом месте.

Он говорил так твердо, что Люсия не осмелилась шевельнуться.

— Я никуда не пойду, милорд! Поговорим тут! — заявила Франческа. — Мне нужны объяснения. Что я сделала? Что я сказала? Почему ты завел другую?

Театрально заламывая руки, она застонала:

— Я брошена — брошена и забыта. Я не могу даже утешиться ожерельем, которое было мне обещано! А я-то думала, что англичане умеют держать слово!

Она явно переигрывала и вела себя словно на сцене.

Слушая ее стенания, маркиз понял, что причиной скандала послужили две вещи: он не пришел к ней ночью предаваться сладострастию и не подарил обещанного изумрудного ожерелья.

С ледяной ноткой, в которой Аластер немедленно распознал бы признаки надвигающейся бури, маркиз ответил:

— Я не нарушу слова, Франческа. Ожерелье ты получишь. Однако я не потерплю сцен в моем собственном доме, поэтому смею надеяться, в твоей квартире тебе будет удобнее.

Вопль Франчески эхом отразился от стен.

— Ты не посмеешь вышвырнуть меня!

— Я думаю только о твоем удобстве, — ответил маркиз — а здесь тебе явно неловко.

Франческа издала еще один вопль и подошла ближе.

Теперь их разделял друг от друга лишь чайный столик.

— Если ты осмелишься сделать это со мной, с Франческой Россо — ты пожалеешь! — вопила она. — Никто еще не осмеливался так меня оскорблять!

— Мне жаль, если ты оскорблена, Франческа, — заметил маркиз, — но я прошу тебя перестать. Если ты не хочешь поговорить со мной в другой комнате, мне, наверное, стоит оставить тебя одну, чтобы ты успокоилась.

Он двинулся, словно собираясь уйти, хотя вовсе не хотел оставлять Франческу наедине с Люсией.