Любовь и Люсия

Она кинулась к ближайшему от их дома мосту, миновав его, скользнула в открытую дверь и взбежала по лестнице. Преследователь не успел и оглянуться, как она исчезла. Только оказавшись у двери родного чердака, Люсия остановилась, чтобы прислушаться, отстал ли мужчина. Вокруг стояла тишина, и девушка от радости была готова лишиться чувств. Она минут пять приходила в себя, и только, окончательно успокоившись и восстановив дыхание, она смогла войти в комнату и как-то объяснить отсутствие еды, за которой ходила.

Позже ей тоже нельзя было показываться на улице, она не могла продавать картины отца или просить милостыню, как уже приходилось делать пару раз, чтобы заплатить за квартиру.

А теперь, видя лежащие на столе деньги, которые оставил маркиз, Люсия едва могла поверить, что наконец расплатится со всеми долгами, и еще останется недели на две безбедной жизни для них с отцом. Потом она вспомнила, что маркиз обещал заплатить за картины. Как бы отцу ни хотелось остаться в Венеции, им придется вернуться в Англию.

«Я не хочу расстраивать его, но все-таки объясню, что здесь я не могу одна ходить по улице», — сказала себе Люсия.

Для отца она оставалась все еще ребенком, и Люсия, стараясь не огорчать его, скрывала от него то, что дочь на венецианских улицах постоянно подстерегают многочисленные опасности. Иногда, боясь выйти на улицу, Люсия смотрела на себя в старое треснутое зеркало, стоявшее в углу чердака, и гадала, как сделать себя старой и некрасивой. Для этого пришлось бы изменить не только лицо, но и фигуру, походку и, конечно, скрыть матовость, белизну кожи, столь необычные и привлекательные для венецианцев Внезапно с небывалой решительностью Люсия произнесла.

— Мы вернемся домой, в деревеньку, где жили раньше. Там на нас никто не обращал внимания.

Сейчас маленькие черно-белые домишки под соломенными крышами, зеленые поля и деревья казались Люсие прекраснее всей Венеции, Потом, вспомнив, какие хвалебные речи городу она слышала от отца и от многих других людей, девушка посмеялась над своими мечтами, Интуиция подсказывала ей: важно не то, что видят глаза, а то, что чувствует сердце.

Мать ее была счастлива в Венеции, потому что отдала свое сердце ее отцу. А для отца город всегда был заветной мечтой и любимым сюжетом для картин. Но сама Люсия, не задумываясь, отдала бы Сан-Марко, великолепные палаццо, Большой канал и даже море и небо за утопающую в зелени маленькую деревушку Литтл-Морден. Живописный пруд и уютный небольшой домик с цветущими в саду примулами были для нее прекраснее Дворца дожей.

Тут же Люсия подумала, что ведет себя недостойно, ибо сомневается. Но Господь, ее мать и ангел-хранитель неустанно следят за нею. Это они послали ее утром на площадь как раз вовремя, и она увидела маркиза, одиноко сидящего за столиком в кафе Флориана. Девушка сразу догадалась — словно подсказал глас небесный: ей представился случай поговорить с маркизом.

Люсия хорошо помнила, как увидела его впервые. Это случилось на стипль-чезе, устроенном герцогом Мейдерсфилдским, к владениям которого относилась и деревушка Литтл-Морден, где жила семья художника.

Мать, желая развлечь дочку, предложила погруженному в рисование и безучастному ко всему остальному отцу сходить посмотреть на стипль-чез.

Он нахмурился и отвел взгляд от мольберта.

— Разумно ли это, дорогая? — спросил он.

— Нам вовсе не обязательно показываться у трибуны, где будет сидеть герцог с друзьями, — заметила мать. — Мы можем посмотреть на скачки издалека, например подле беседки.

Отец кивнул, словно соглашался с тем, о чем она говорила.

— Оттуда будет замечательно видно, — продолжала его жена. — Я знаю, что Люсии понравятся скачки — я сама в ее возрасте очень любила подобные развлечения.

И, как всегда, когда маменька говорила о лошадях, Люсия услышала в ее голосе нотку грусти.

Хотя ее мать и отец частенько ездили верхом, а у самой девочки был пони, Люсия понимала, что маменьке хотелось бы держать совсем других лошадей. Мать Люсии никогда не жаловалась, но не раз с упоением рассказывала о том, как ездила верхом в детстве, и в глазах ее сразу появлялся необычный блеск, голос начинал звенеть.

Они отправились на стипль-чез. Когда лошади оказались рядом, готовясь взять высокий барьер как раз перед тем местом, где сидела семья художника, Люсия увидела прекрасного наездника. Он не только несся впереди всех, но и лучше остальных держался в седле, а огромный черный жеребец будто слился с ним в единую мощь.

Он взял барьер с футовым запасом. Потом, когда скакун безупречно приземлился, наездник оглянулся через плечо проверить, как дела у других участников. При этом на его губах появилась торжествующая улыбка, и Люсия поняла, что он с легкостью выиграет скачки.

Девочка не сводила с него глаз. Когда он взял новый барьер, ее мать сказала:

— Это маркиз Винчкомб. Я читала в газете, что за отвагу в битве при Ватерлоо его наградили медалью.

— Он очень хороший наездник, маменька.

— Это у него в крови, — негромко ответила мать.

Когда все наездники проскакали мимо, отец забеспокоился:

— Идем домой. Я хочу закончить свою картину. Мне очень грустно видеть, моя дорогая, как ты мечтаешь о таких же барьерах и таких же скакунах.

— Ты знаешь, — быстро ответила мать, — я ни о чем не жалею.

Не обращая внимания на многочисленных зрителей, мать потянулась к мужу и поцеловала его в щеку.

В его глазах зажегся огонек, грусть исчезла с лица, и он спросил;

— Это правда? Ты не, жалеешь?

— Ну что за глупые вопросы! — улыбнулась мать Люсии. — Идем вернемся в самое лучшее и самое счастливое место в мире, которое я не променяю на тысячу дворцов и на десять тысяч лошадей.

В ее голосе звучала искренность. Отец протянул руки и помог матери встать.

Обнявшись, они пошли прочь по колючей траве, смеясь и шепча что-то друг другу очень тихо, случайный прохожий не разобрал бы ни слова.

Люсия плелась следом, голова ее была занята маркизом. Девочка вспоминала его блестящий скачок через барьер и торжествующую улыбку на губах.

Ей было всего пятнадцать, но она чувствовала, что видела уникального человека.

Тогда-то Люсия и поняла, что маркиз из тех людей, которые получают от жизни все, разрушая на своем пути любые препятствия..

Глава третья

Маркиз становился все нетерпеливее — казалось, что обеду, состоявшему из бесчисленных блюд неизбежных спагетти, не будет конца.

Маркиза принимал представитель одной из старейших венецианских семей. Все приглашенные были аристократами до кончиков ногтей и, соответственно, держались величаво и гордо;

Разговор шел о политике. Вновь и вновь гости перечисляли, обсуждали и осуждали несправедливости, чинимые австрийцами, в то время как маркиз с трудом сдерживал зевоту.

Палаццо, в котором проходил обед, дышало историей, но, как подметил маркиз, нуждалось в ремонте.

Было грустно сознавать, что многие палаццо и памятники Венеции постепенно приходят во все большее запустение. Впрочем, виновными в этом маркиз считал самих жителей города. Если бы они поменьше времени тратили на легкомысленные развлечения, то с легкостью отстояли бы независимость своей республики и сохранили бы былое величие прекрасной Венеции.

Но маркиз не привык пережевывать дела минувшие и попытался настроить собравшихся оптимистически по отношению к будущему. Однако покидал он дворец с чувством, что у венецианцев совершенно нет никакого желания что-либо менять в своей судьбе. Они предпочитали жаловаться на австрийских захватчиков и отравлять существование тем из своих сограждан, кто вынужден служить новому императору.

Солнечные лучи играли и сверкали в воде канала, гондола летела прочь от шикарного палаццо, и маркиз поймал себя на том, что с нетерпением ждет встречи с Люсией и возможности поговорить с Бернаром Бомоном.

Солнечные блики на воде Большого канала напомнили маркизу венецианские полотна Тернера, однако он находил картины Бомона гораздо лучше.

Маркиз забеспокоился, глупо так преувеличивать мастерство неизвестного художника. Наверняка в палаццо картины будут смотреться иначе, обнаружится масса недостатков, а там, глядишь, окажется, что концепция изображения света неверна вовсе. И конечно, знатоки живописи высмеют маркиза!

В то же время интуиция подсказывала ему: мнение посторонних ошибочно, а сам маркиз прав.

Гондола скользила вперед, к маленькому каналу, который проходил ближе всех к дому, где находился чердак Бомона. Маркиз спрашивал себя: «Неужели все великие художники рисовали лишь свои ощущения, нежели реальность?»

До сих пор он никогда не задавался этим вопросом, однако Венеция в картинах Бомона заинтересовала маркиза и тронула его до глубины души. До сих пор ему нечасто приходилось испытывать подобные чувства при одном взгляде на картину. И в то же время разум твердил ему, что это чувство надуманно и что, увидев картины вновь, он будет о них совсем другого мнения.

Гондола остановилась у моста. Выйдя из нее, маркиз узнал узкий переулок, петляющий между высокими домами, и понял, что вскоре увидит дом, куда этим утром привела его Люсия.

Он приказал гондольеру подождать и пошел по старинному переулку, отмечая вокруг признаки крайней нищеты — сохнущее за окнами белье и играющих вдоль канала оборванных ребятишек. А между тем глаз то и дело останавливался на старинных домах с мраморными балконами, построенными в более благополучные времена.

Тот тут, то там на стенах висели каменные щиты, каждый из которых рассказывал о подвигах и победах, ныне оставшихся в славном прошлом Венеции.

Маркиз бодро дошел до двери дома, в котором жила Люсия. Но вдруг ему захотелось уйти, вернуться обратно в свой палаццо.

Странное чувство не давало ему покоя, чем больше он заботится о семье художника, тем большее влияние это оказывает на его жизнь. Он не знал, откуда взялось такое ощущение, но оно было весьма непривычным и неприятным. Маркиз не решался шагнуть вперед, однако что-то неумолимо звало его как можно скорее войти в дом.

— Должно быть, выпил лишнего за обедом, — пробурчал маркиз.

Сделав над собой усилие, он пошел вверх по выщербленным грязным ступенькам, которые вились спиралью, и наконец достиг чердака. Оказавшись на верхней площадке, он на миг остановился, глядя поверх крыш на открывавшуюся за ними панораму.

Маркиз увидел сияющие золотом купола Сан-Марко и высокую колокольню. Он вспомнил, что венчающий ее золоченый ангел, сверкающий в лучах солнца, служил когда-то ориентиром караванам галер, привозившим в Европу восточные сокровища. Они приплывали в Венецию, груженные шелками, пряностями, рабами, драгоценностями. Благодаря торговле венецианцы разбогатели и только по собственной глупости потеряли почти абсолютную монополию на ввозимые в Европу товары, столь нужные каждой стране.

Когда же в лучах солнца все вокруг засверкало золотом, которое дороже было всех денег на свете, маркиз повернулся к двери и постучал.

Люсия открыла почти мгновенно. Теперь она выглядела совсем по-другому. Разница заключалась не только в том, что вместо черного утреннего платья на ней было цветное — Люсия специально носила темную одежду, чтобы не привлекать к себе внимания.

Она впервые предстала перед ним с непокрытой головой, и цвет ее волос удивил маркиза. Они были светлые, как у всех англичан, но имели нежный оттенок восходящего солнца. Сейчас полуденные лучи зажгли в волосах девушки золотистые искорки, и искорки эти отражались и ее серых глазах.

Никогда еще Люсия не выглядела столь хрупким и неземным созданием, как в тот момент, когда она шагнула из комнаты на площадку лестницы — никогда, даже ранним утром в кафе.

От голода девушка была слишком худа, и походила скорее на ребенка, нежели на женщину. Она взглянула на маркиза красивыми серыми глазами, слишком большими для ее миниатюрного личика, и негромко произнесла:

— Папенька спит. Я думала… милорд, если вы хотите поговорить со мной… может быть, нам стоит пойти куда-нибудь в другое место?

— Да, конечно, — согласился маркиз. — Куда вы предлагаете?

Она указала в сторону лестницы, которую он только что преодолел, и ответила;

— За домом есть дворик, там всегда тихо.

— Идемте, — улыбнулся маркиз и направился вниз по ступеням.

Маркиз заметил, что идет очень осторожно, избегая трещин и выбоин на ступенях, а шаг Люсии на зависть легок и уверен.

Когда они подошли к двери на улицу, Люсия нырнула в коридор, ведущий к заднему двору. Там оказались дверь, крыльцо в несколько ступеней и сад — в совершенном запустении, с вымощенными дорожками и стеной вокруг, некогда, вероятно, полный цветов и статуй.

Заканчивался он небольшим каналом.

Невдалеке стояла каменная скамья, предназначавшаяся для гостей или молодых парочек, встречавшихся за домом втайне от родителей.

Но и сейчас местечко выглядело весьма романтично, а в воде канала, подобно зеркалу, отражались высокие дома и чистая небесная синева.

Люсия присела на скамью, с обеих сторон украшенную венецианскими львами, от времени потрескавшимися и покрытыми щербинами, но все еще красивыми. Когда маркиз сел рядом, она заговорила:

— Я… я не знаю, какими словами благодарить вашу светлость за еду, которую вы нам послали. Папеньке уже лучше… он уснул здоровым сном… а этого с ним не бывало уже очень давно.

— Надеюсь, вы тоже поели, — предположил маркиз. — Вы, наверное, и сами знаете, что очень хрупки.

Люсия рассмеялась, и возле ее рта появились симпатичные ямочки.

— Я давно позабыла, что на свете существует такая вкусная еда, — ответила она. — А папеньке очень понравилось вино… но я дала ему совсем немного…

— Я приказал своему шеф-повару приготовить для вас побольше всего, — говорил маркиз. — Еду вам пришлют сегодня вечером. Мой секретарь подыщет вам квартиру получше, со студией, где ваш отец сможет работать после выздоровления.

Люсия стиснула руки и произнесла дрожащим голосом:

— О, как вы… добры! Но… мне бы не хотелось стать для вас… обузой.

— Вы вовсе не обуза, — отозвался маркиз. — Я уже решил, в какой банк я положу деньги, которые заплачу за картины вашего отца.

Наступило молчание. Заговорила вновь Люсия:

— Я думаю… когда он поправится… нам будет лучше всего вернуться в Англию.

— Но отчего вы так торопитесь? — удивился маркиз.

Она не ответила, и через несколько мгновений он добавил:

— Я задал вам вопрос, но у вас, должно быть, есть причины молчать.

Она бросила на него испуганный взгляд, и маркиз понял что девушка удивлена его проницательностью:

— Вы… вы можете подумать, что я не должна так говорить… что я просто выдумываю… но я знаю, что должна вернуться в Англию… потому что если папенька… оставит меня здесь одну…

Она говорила очень несмело, словно по принуждению, поэтому маркиз прервал ее:

— Что ж, вы, наверное, правы. Я велю моему курьеру найти корабль в Англию, и устроить там вашего отца удобно, но без больших расходов, — Если ваша светлость… сделает это… будет очень великодушно.

— Я уже говорил вам, — продолжал маркиз, — что в Англии я хотел бы пригласить вашего отца расписать мой дом в Букингемшире. Я дам вам мой адрес, чтобы вы связались со мной, как только он поправится.

Люсия вздохнула и произнесла:

— Вы так добры, милорд… Если папенька узнает, что в Англии его ждет работа… мне будет легче убедить его покинуть Венецию.

— Я чувствую себя преступником, отрывающим вашего отца от музы, от прекрасной Венеции, которую он изображает в столь прекрасной и своеобразной манере, — заметил маркиз. — Впрочем, Англия тоже красивая страна.

— О да! — восторженно согласилась Люсия.

— Я вижу, вы любите свою страну, — улыбнулся маркиз, — но в чем-то вы совсем не похожи на англичанку.

Он сказал это небрежно, подумав, что необычного Цвета волосы и обрамлявшие глаза ресницы были чуть светлее, чем полагается, и делали Люсию похожей на иностранку.

Люсия резко отвернулась. Маркиз увидел ее лицо в профиль и мог бы поклясться, что на бледных щеках проступил легкий румянец, — Я угадал? — спросил маркиз. — Вы не англичанка?

— Англичанка! — быстро ответила Люсия. — Я дочь своего отца — как же я могу быть иностранкой?

Она произнесла эти слова так упрямо, что маркиз удивился. Вероятно, ее происхождение таит в себе какой-то секрет, и догадка насчет не чисто английской крови оказалась верна. Однако маркиз не видел причины для беспокойства.

Словно не желая дальнейших расспросов, Люсия произнесла:

— У вашей светлости, должно быть, еще много дел на сегодня, а я только отнимаю у вас время.

С этими словами она встала со скамьи. Маркиз тоже поднялся, решая, стоит ли выпытывать у девушки ее тайну, но потом подумал, что это было бы нечестно, да и сама тайна того не стоит.

.Когда они подходили к дому, Люсия сказала:

— Если папеньке станет лучше, а ваша светлость будет так добр и заплатит за его картины, мы сможем уехать отсюда через неделю или дней через десять.

— Все зависит от того, какие будут в порту корабли, — ответил маркиз.

— В гавани всегда есть один-два корабля. В это время года туристы съезжаются в Венецию со всех концов света, так что в Англию наверняка возвращается множество судов. Для нас найдется местечко на них.

В ее голосе звучала твердая решимость, и маркиз с легкой иронией отметил, что как бы ее отцу ни хотелось остаться в Венеции, дочь не послушает его доводов и настоит на своем.

Подойдя к дому, маркиз оглянулся назад и увидел, что контрастное сочетание солнечного света и отбрасываемых высокими домами теней представляет собой весьма красивую картину.

— Будь с нами ваш отец, Люсия, он наверняка бы захотел нарисовать это.

— Он уже несколько раз писал такие картины.

— Вы не показывали их и ничего не рассказывали мне, — заметил маркиз.

— Я ничего от вас не скрываю, — с грустью ответила Люсия. — Просто, когда мы совсем обеднели, у папеньки не было денег на холсты и, написав картину, он стирал ее и начинал новую.

Маркиз застонал.

— Какое кощунство! Какое надругательство над собственным талантом!

— Мы тоже так думали, но ничего не поделаешь, — откликнулась Люсия.

— Почему же вы обеднели?

Девушка смутилась, и маркизу стало интересно, расскажет ли она ему правду. Люсия заговорила:

— Два года назад, когда папенька и маменька решили переехать в Венецию… папенька был уверен, что его картины так хороши и необычны… что он получит признание и… будет получать много денег.

Люсия говорила очень медленно, ей стоило большого труда описывать происшедшие события.

— Продолжайте, — подбодрил он девушку, когда та замолчала. — Мне очень любопытно.

— В Англии папенька зарабатывал очень скромно, рисуя по заказу местных жителей. Он ненавидел такую работу!

Бросив взгляд на маркиза, Люсия сочла нужным объяснить:

— У нас не было богатых соседей, которые могли бы заплатить хорошие деньги. Во всей округе картины заказали только мэр городка, где бывали ярмарки, двое или трое зажиточных фермеров — они хотели портреты жен и свои собственные, — да еще одна пожилая леди решила увековечить на полотне свой сад.

Слова Люсии заставили маркиза улыбнуться, и девушка добавила:

— Папенька их просто ненавидел! Он чувствовал, что падает все ниже, рисуя не мир, как он его представлял, а продажные картины.

— Я понимаю, — сочувствовал марких — Немногие могли понять его, — заметила Люсия. — Закончив писать сад для старой леди, он сказал маменьке: «Я должен уехать! Я чувствую себя прикованным к этому месту, но в плену томится мой дух, а не тело!»

— И ваша матушка поняла?

— Конечно, — ответила Люсия. — Они с папенькой так любили друг друга, что, попроси он ее поселиться вместе с ним на вершине Гималаев или на море, она бы согласилась.

Дрожь в голосе Люсии подсказала маркизу, что и ее родители очень любили.

Ожидая продолжения рассказа, маркиз размышлял о том, что по прекрасным серым глазам можно прочитать все ее мысли.

— Они оставили маленький коттедж, в котором жили с тех пор, как себя помню, — говорила Люсия. — На самом деле я там родилась. Папенька продал мебель и все, что у нас было, кроме необходимого скарба.

— Наверное, это было для вас потрясением, — предположил маркиз.

— Папенька сказал, что мы начнем новую жизнь, а тащить за собой старые вещи не правильно.

— А ваша матушка не возражала?

— Мы с маменькой считали это решение замечательным и были уверены, что папенька завоюет известность.

С обезоруживающей откровенностью девушка призналась:

— Папенька ведь хотел славы и богатства не для себя, а для нас. Он хотел, чтобы у нас были лошади, платья, чтобы мы могли ездить в Лондон, посещать Оперу, бывать в картинных галереях и в Королевской академии, о которой мы могли только читать в газетах.

Вспомнив свои несбыточные мечты, девушка глубоко вздохнула и замолчала.

— И вы отправились в Венецию, — подсказал маркиз.

— Вначале действительно было очень интересно, как папенька и говорил.

Неожиданно ее серые глаза наполнились слезами. Маркиз негромко спросил:

— Что же случилось?

— В Венеции все оказалось дороже, чем мы думали… у нас быстро закончились деньги… и никто не хотел покупать картины, которые писал папенька.

Маркиз ожидал услышать нечто подобное, однако по голосу Люсии он понял, что она очень переживала. Девушка продолжала:

— А потом, когда маменька начала поговаривать о возвращении в Англию, она заболела.

— Чем?

— Я думаю, виновата местная вода и холодная зима… мы ведь не были готовы к здешнему климату. Маменьке становилось все хуже… денег у нас не было… и папенька стал вновь писать самые простенькие картины на продажу… их покупали, но платили очень мало.

— Под простенькими картинками, — заметил маркиз, — следует, очевидно, понимать виды самого красивого города на земле, которые, как правило, покупают туристы.

— Именно, — согласилась Люсия. — А папенька это занятие ненавидел, он называл такие картины «пачкотней» и говорил, что они безвкусны. Он просил за них немного, отдавал в лавочку на площади… и картины раскупали быстрее, чем он успевал их рисовать.

Маркиз понимал, какое унижение испытывал Бомон, вынужденный торговать своим талантом таким образом.

— Потом, после смерти маменьки… папенька бывал счастлив только тогда, когда писал задуманные им вещи… а я не хотела беспокоить его… и потому сама виновата в том, что дела пошли совсем плохо, Глубоко и тяжело вздохнув, она говорила дальше:

— Я уже решилась… попросить папеньку написать несколько картин на продажу… но он тоже заболел.

Голос Люсии задрожал уже не в первый раз, и маркиз быстро сказал:

— Не продолжайте, если вам тяжело.

— Вы должны знать всю правду, — возразила Люсия. — Я сама виновата. Папенька… когда он рисовал, то совсем забывал о деньгах, забывал обо всем, кроме работы… Мне следовало брать пример с маменьки… и заставить его понять, что нам необходимо вернуться домой, сразу после того, как она умерла…

Окидывая взглядом хрупкую девушку подле себя, маркиз подумал, что Бомон должен был получше присматривать за дочерью.

Разве можно ожидать практичности от такого неземного существа?

Словно прочитав его мысли, Люсия быстро заговорила:

— Только не вините во всем папеньку. Он был уверен, что его работы — шедевры и что знатоки их непременно оценят.

В голосе Люсии звенели слезы.

— Он не понимал… не понимал, что мы вконец изголодаемся… и что никто… кроме вашей светлости… не придет к нам на помощь.

Она вздохнула и негромко добавила:

— Прошлой ночью я… я подумала, что Господь послал вас нам в самый последний миг.

— Вам нужно что-то с этим делать, — сухо ответил маркиз.

— Я… я могу только еще раз сказать… как я вам благодарна, — произнесла Люсия, и на ее лице заиграла слабая улыбка.

Потом, спохватившись, что ее рассказ мог наскучить маркизу, она быстро сказала:

— Мне надо посмотреть, не проснулся ли папенька.

— Я с вами, — сказал маркиз.

Повернувшись было к двери Люсия вдруг остановилась и спросила:

— Вы… уверены, что вам этого хочется?

— Думаю, вы уже поняли, я крайне редко делаю то, чего мне не хочется.

Люсия усмехнулась:

— Дело в том, что… вы, конечно, невероятно добры… но еще и ужасно испорчены!

Маркиз, которому никто и никогда не осмеливался говорить подобного, в немом удивлении смотрел на Люсию, и она добавила:

— Простите, если я была груба… но вы ведете себя очень властно… словно у ваших ног лежит весь мир. Вы совершенно не похожи на других людей… которые вечно пытаются дотянуться до чего-то недосягаемого.

К этому времени они уже были около лестницы. Люсия положила руку на перила, а маркиз продолжал удивленно смотреть на нее.

— Странные вещи вы говорите, — заметил он, — но я понимаю, о чем вы. И все же я, как и все прочие, обуреваем страстями и желаниями, и порой мечтаю поймать «падающую звезду».

По улыбке Люсии он понял, что девушка узнала цитату из Джона Донна, и это приятно его удивило.

— Я, наверное, снова нагрублю вам, уж извините, — ответила она. — Вы кажетесь мне настолько всесильным и неуязвимым, что я не верю в вашу принадлежность к роду людскому.

Маркиз рассмеялся:

— Это оскорбление или комплимент?

— Комплимент, — быстро ответила Люсия, — хотя вашей светлости льстить ни к чему.

Маркиз снова рассмеялся.

— Оставайтесь при своих иллюзиях, мисс Бомон, но все же могу вас заверить, я живой человек.

Его глаза блеснули, и он продолжал:

— В доказательство замечу, что, не будь я потрясен картинами вашего отца, не сочти я его гением, я не проявил бы доброты, за которую вы меня благодарите, и прошел бы мимо.

— Но вы поняли… поняли картины папеньки, — негромко ответила Люсия, — а значит, вы действительно другой… и, как я уже говорила, вы просто… восхитительны!

За свою жизнь маркиз слышал немало комплиментов, но этот не походил ни на один из них, Поднимаясь по лестнице он понял еще одну интересную вещь — Люсия, в отличие от всех знакомых ему женщин, не воспринимает его как мужчину. Для нее маркиз — божество, которое в последний миг спустилось с небес и спасло их семью от гибели. Он не знал, каким образом сумел прочитать мысли Люсии, но точно знал, что не ошибся.

Они молча поднялись на знакомую площадку лестницы. Люсия открыла дверь и вошла, маркиз последовал за ней. Лившийся с небес солнечный свет золотился на непокрытых досках пола, но угол, где стояла кровать художника, находился в тени.

Люсия быстро подошла к отцу и, увидев, что он все еще спит, негромко произнесла:

— Папенька! Папенька, проснитесь! Здесь его светлость, вы должны поблагодарить его за доброту.

— Пусть спит… — качал было маркиз, но, увидев на столе еду, доставленную из палаццо, подумал, что для укрепления здоровья, больного следует покормить и только потом позволить уснуть вновь.

Люсия, видимо, думала о том же. Наклонившись к. отцу, она повторила:

— Папенька, проснитесь! Вы уже слишком долго спали.

Девушка коснулась лежавшей поверх одеяла руки отца и вздрогнула.

Опасаясь за нее, маркиз подошел к Люсии.

Не отпуская руки отца, девушка чужим голосом позвала:

— Папенька! Папенька!

Не дождавшись ответа, она положила свободную руку на лоб Бомону и в отчаянии вскрикнула:

— Этого не может быть!.. Как… как… Нет, нет! Не может быть!..

На последних словах ее голос дрогнул, и она по-детски беспомощно обернулась к маркизу, словно ожидая, что он развеет ее страхи.

Маркиз поддержал ее за руку. Посмотрев на Бернара Бомона, он понял, что художник мертв.

На губах отца Люсии застыла улыбка, а лицо было спокойным и умиротворенным — смерть пришла к нему во сне, и в теле его не осталось ни капли жизни.

Маркиз только негромко произнес:

— Радуйтесь тому, что он совсем не страдал.

— Я… я не могу потерять его… как он мог оставить меня?.. — бормотала Люсия.

Словно не веря в происходящее, она уронила голову на плечо маркиза и зарыдала.

Маркизу осталось только обнять ее. Он чувствовал, как она вздрагивает, дрожит всем телом от боли и отчаяния, и понимал, что она потеряла единственного близкого человека на всем свете.

Люсия, ввергнутая в пучину скорби, забыла о присутствии маркиза и не сознавала даже, что рыдает у него на плече. Она была слишком угнетена горем, ни о чем не могла думать и только чувствовала себя ужасно одинокой.

— Как… как он мог… оставить меня? — причитала Люсия.

Ее вопрос предназначался Богу, в которого она всегда так свято верила.

Люсия потихоньку успокаивалась, и маркиз негромко произнес:

— Думаю, ваш отец предпочел бы скорее умереть, нежели лежать без движения и не брать в руки кисть. Я уверен, он обрадовался, узнав, что картины проданы тому, кто оценил их.

— Он… он очень радовался, — эхом отозвалась Люсия. — Прошлой ночью, когда мы говорили об этом… он сказал, что счастлив продать картины именно вам… и никому другому.

Маркиз взглянул на лицо художника и сказал:

— Умирая, ваш отец предвидел, что обязательно наступит день, когда не я один, но множество людей будут восхищаться его работой. Поэтому он и улыбался.

Люсия очень медленно подняла голову и, не отстраняясь от маркиза, взглянула на отца.

— Он… он выглядит счастливым, — задумчиво протянула она.

— Очень счастливым, — согласился маркиз, — так что не плачьте о нем, Люсия. Постарайтесь быть храброй — ведь он хотел этого.

— Как я могу… быть храброй… когда я осталась одна?

За ее словами не скрывался вопрос, на который следовало бы ответить, однако, не успев толком подумать над этим, маркиз услышал собственный голос:

— Я возьму вас с собой, в Англию. Там у вас наверняка есть друзья или родственники, которые присмотрят за вами.

Люсия подняла глаза И, словно впервые увидев его, спросила:

— Вы… на самом деле… возьмете меня в Англию?