9. Далеко не идеальное преступление

Великого адвоката из этого молодого человека не получится, подумал Мелсон, но рассказчик он, безусловно, неплохой. Ему удалось приковать к себе внимание слушателей: не было слышно скрипа стульев, и даже карандаш Хедли неподвижно замер в воздухе. На лице Гастингса появилась кривая улыбка, выглядел он сейчас намного старше своих лет.

– Снова заглянув в окошко, я забыл о времени и о том, где я, – обо всем на свете, кроме маленького освещенного четырехугольника окна. Мне были видны только правая сторона кресла, повернутого, как, и прежде, к двери, сама дверь, а справа – часть ширмы.

Стенли стоял подле ширмы, держась за нее рукой, Боскомб вставлял в это время патроны в магазин пистолета. Кажется, его немного поташнивало, но он улыбался и руки не дрожали. Потом Боскомб потянулся к пистолету со странно длинным стволом, – чуть позже я понял, почему он был таким, – и щелк! – поставил магазин на место. Стенли простонал: "Господи! Я не выдержу! Мне это до конца жизни будет сниться". В ответ Боскомб начал очень терпеливо повторять ему их план, убеждая, что он не может не удаться – тогда и я, наконец, все понял. По этому плану, придуманному еще месяц назад, они должны были подобрать такой "объект эксперимента", смерть которого "не причинила бы ущерба человечеству". Если вдуматься, – проговорил Гастингс, швыряя окурок в камин, – это еще порядочно с их стороны. Жертвой, продолжал Боскомб, должен был стать опустившийся бродяга, человек, способный, по всеобщему мнению, пойти на кражу со взломом. Выбор пал на какого-то выпивоху из соседнего трактира. Потребовав от хозяина, чтобы он выпроводил пьяницу из отдельного зала, Боскомб позаботился и о том, чтобы нашлись свидетели, готовые подтвердить, что бродяга мог затаить злобу на него.

Раздалось чье-то удивленное восклицание, но Гастингс, не обращая внимания, продолжал:

– В трактире Боскомб несколько раз вскользь упомянул, что у него в комнате лежит почти без присмотра немало денег и ценных вещей... Тут мне вспомнилось то, о чем я слышал от Элеоноры: Боскомб купил у ее отца старинные карманные часы и держал их в медной шкатулке, прямо на столе. Одним словом, все было готово. В тот самый вечер Боскомб, выбрав момент, когда их никто не мог видеть, встретился с жертвой, притворился, будто ему стало жаль беднягу, и предложил, если тот зайдет к нему поздно вечером, подарить свой поношенный костюм. В общих чертах у Боскомба все уже было приготовлено ко "взлому"...

Фелл приоткрыл глаза и резко остановил Гастингса.

– Не так быстро, сынок. А не опасался ли этот находчивый джентльмен, что бродяга, – предполагая, разумеется, что имеет дело с настоящим бродягой, – похвастается перед кем-нибудь таким приглашением?

Люси Хендрет широко раскрыла глаза.

– Дон! – воскликнула она. – Ты не знаешь? Неужели ты не понял, что я тебе говорила? Этот бродяга...

– Прошу, ответить на мой вопрос! – рявкнул доктор. – А вас, мисс Хендрет, прошу успокоиться. Тут нет никакого подвоха, но сейчас у нас нет времени отклоняться от темы.

Гастингс после секундного раздумья неохотно проговорил:

– Боскомб подумал и о такой возможности. Он сказал, что не беда, если бродяга и проболтается; собственно, он даже рассчитывал на это. Если бы так случилось, слова бродяги были бы восприняты как увертка, заготовленная на случай, если он в доме на кого-нибудь наткнется. Никто бы ему не поверил, поскольку все знали, что Боскомб терпеть не мог этого человека. Хотя какая-то загвоздка у них все-таки оставалась, потому что Боскомб сказал Стенли: "Есть здесь что-то, чего я не понимаю, но не собираюсь ломать над-этим голову. Я как раз собирался придумать какой-нибудь правдоподобный повод для столь позднего визита, когда он сам попросил разрешения прийти попозже". В конечном счете Боскомб решил, что бродяга, вероятно, рассчитывал стянуть какую-нибудь вещицу из тех, что плохо лежат. Он велел ему прийти ровно в полночь – не раньше и не позже. В доме будет темно, но пусть не смущается и нажмет кнопку звонка Боскомба. Если ом, Боскомб, будет занят и не сможет спуститься, то оставит дверь открытой. В этом случае бродяге следовало, не зажигая света и стараясь никого не разбудить, подняться по лестнице прямо на второй этаж... Разумеется, Боскомбу и в голову не приводило спускаться ему навстречу. Более того, он позаботился, чтобы соседи думали, будто он лег спать еще в половине одиннадцатого. Чертовски хитрый ход! – хлопнул ладонью по столу Гастингс. – Боскомб намного раньше, еще около половины двенадцатого, тихонько спустился вниз, отпер дверь и снял цепочку. Само собой бродяга должен был позвонить только для того, чтобы Боскомб знал, когда он войдет в дом...

– Что? Простите?

Гастингс удивленно поднял голову, услышав вырвавшееся у Хедли восклицание. Перевернув назад несколько листков своего блокнота, инспектор обратился к Феллу:

– Именно это и слышал Карвер в половине двенадцатого. По его словам, не было ни разговора, ни звука шагов, а ведь они обязательно донеслись бы до него, если бы в дом кто-то пришел; Карвер, тем не менее, помнит только скрежет дверной цепочки. Существенно, однако, не это, а... вы догадываетесь, что именно?

– Догадываюсь, – неожиданно проговорила Люси. Хедли, прищурившись, посмотрел на нее, но девушка, спокойно выдержала его взгляд. – Речь о том, что если Трудяга Эймс нашел дверь открытой, то у него было достаточно времени, чтобы немного осмотреться в доме, прежде чем ровно в полночь позвонить к Боскомбу.

– Вот именно! – кивнул Фелл. – Его интересовала чья-то комната, и поэтому он был убит.

Хедли ударил кулаком по столу:

– Господи, в этом нет никаких сомнений!.. Любопытно лишь, мисс Хендрет, откуда вы знаете не только, кем был Эймс, но и его прозвище на службе. Можете нам объяснить?

– Все в свое время. Сейчас слово за Дональдом... Ну, ну, Дон, не надо так смотреть на меня. Я ведь говорила тебе, хотя ты, кажется, и не обратил внимания... Бродяга был инспектором Эймсом, и если это имя тебе ни о чем не говорит...

Гастингс продолжал смотреть на нее. Потом закрыл лицо руками и засмеялся – смех его странно напоминал громкое всхлипывание.

– Бросьте шутить! – Он поднял голову и почти испуганно посмотрел на девушку: – Не хочешь же... не хочешь же ты сказать, что один шпик, сам того не подозревая, следил за другим?.. Ох, моя голова... только спокойно... где мой платок? Ну, тогда... – внезапно заявил он с явным удовлетворением в голосе, – что бы это ни означало, но это именно то завершение, которое и должно было быть. Я счастлив. Счастлив, хотя без малого не свернул себе шею. Короче говоря, мы остановились на том, что Боскомб оставил дверь открытой. Ну, я видел сверху и то, как он готовил реквизит для своей сцены: пару старых стоптанных башмаков, нитяные перчатки и два пистолета. Один из них – браунинг со сбитым номером, который Боскомб раздобыл в каком-то ломбарде, а другой – его собственный пистолет с навинченным на ствол глушителем, заряженный ceмью боевыми и одним холостым патроном. В комнате стояли горшки с цветами. Открыв входную дверь, Боскомб взял из одного горшка немного земли, размешал ее с водой и измазал грязью подошвы башмаков. Потом он зашел в свой кабинет, растворил то самое окно, возле которого растет дерево, взобрался на подоконник и натянул на себя эти башмаки. Он рассказал Стенли и о том, как, высунувшись, словно мойщик окон, на карниз, разбил стекло и оставил следы башмаков на подоконнике. Подошвы были слегка испачканы – так, чтобы и на подоконнике и на полу – до самого стола, на котором стояла шкатулка, остались только едва заметные следы. Разумеется, все это он проделал в полной темноте и, как я понял из их разговора, минут за десять до того, как я начал карабкаться на дерево. После половины одиннадцатого, когда Боскомб якобы лег спать, они включили свет только раз, чтобы проверить, все ли в порядке. Перчатки и башмаки, перевернутые подошвами вверх, Боскомб положил на диван. Свой пистолет он держал в руке, а другой, завернув в платок, сунул в карман халата. Они договорились, что в полночь, как только раздастся звонок, Стенли спрячется за ширму и будет смотреть в щелку. Никто не увидит жули... бродягу...

– Продолжайте! – сухо бросил Хедли.

– Прошу прощения... никто не увидит его поднимающимся наверх. Боскомб сказал ему, что собирается работать в другой комнате, и пусть не смущается, если в гостиной будет темно. "Откройте дверь, – сказал он ему, – войдите и тихонько позовите меня..." И вот тогда матерь божья, началась бы забава – чудесное неповторимое зрелище: человек, приговоренный к смерти! – Гастингс почти кричал. – После того как этот человек вошел бы, Стенли должен был, выскользнув из-за ширмы, включить свет и запереть дверь. Зайчик попал бы в ловушку, даже не успев заверещать. Жертва увидела бы перед собой сидящего в кресле Боскомба – с ухмылкой и пистолетом в руке, а за спиной у нее тоже ухмыляющийся Стенли. Боскомб красочно изобразил, как будет дальше развиваться действие. Жертва вскрикнет: "Что это значит?" или "Что вы от меня хотите?", а Боскомб ответит: "Просто собираемся убить вас". – Гастингс прижал ладони к глазам. – Боже мой! Видели бы вы, как Боскомб подпрыгивал и размахивал руками, представляя все это! Он был... он был словно в лихорадке, когда человек теряет все человеческое, превращаясь в какого-то бесчувственного робота... Они будут подходить ближе и ближе к нему, только подходить – и этот человек поймет, что бесповоротно погиб.

Боскомб сказал, что они подведут его к креслу и очень вежливо попросят сесть и надеть те стоптанные башмаки, потому что мертвым его должны найти именно в них. Потом Боскомб скажет: "Вы видите вон ту красивую шкатулочку на столе? Откройте ее. Там деньги и дорогие часы. Положите их себе в карман. Долго радоваться им вам не придется". Боскомб подробно описывал, как, когда нервы жертвы сдадут, они будут наблюдать ее "реакции" и наслаждаться при виде человека, который ползает на коленях, умоляя о пощаде. Они поспорили немного, чем закончить эту кошмарную забаву, и решили, что Боскомб отступит на шаг назад и выстрелит бродяге в голову. "Я не хочу причинять ему боль"... Видит бог, так он и сказал: "Это не входит в мои намерения".

Стоявшая у камина Люси Хендрет внезапно отвернулась и закрыла глаза.

– Не может этого быть! – вскрикнула она. – Не мог он... это слишком ужасно! Наверняка он только шутил, хотел, вероятно, испытать нервы Стенли... попугать того бродягу...

В тяжелой тишине первым прозвучал голос Хедли:

– Не вижу особой разницы, даже если этот тип хотел всего лишь развлечься за счет чужого страдания и страха. – Инспектор откашлялся. – Ну, мистер Гастингс? Что они собирались делать дальше?

– После того как забава была бы окончена, сделать оставалось немного. Они уложили бы труп – в перчатках и башмаках – на полу, бросив рядом с ним пустую шкатулку. В руку ему втиснули бы заряженный браунинг. Стенли попрощался бы с Боскомбом, пожелал ему спокойной ночи и потихоньку выбрался из дома. Боскомб, заперев за ним дверь, вернулся бы к себе, смял свою постель и, спрятав в спальне глушитель и ботинки бродяги, сделал холостой выстрел... Все в доме проснулись бы, и Боскомб (вложив в магазин новый патрон, чтобы казалось, будто сделан был только один выстрел) спокойно заявил бы, что наткнулся на вора и... Понятно, не правда ли? Его бы не только оправдали, но и сделали героем дня. "Защищая свою жизнь, застрелил вооруженного бандита. На снимке рядом: мистер Кальвин Боскомб, на долю секунды опередивший покушавшегося на него преступника". – Гастингс хрипло рассмеялся. – Так оно и случилось бы, если бы все пошло, как они рассчитывали. А теперь я расскажу, что произошло на самом деле.

Дверь тихо приотворилась, и в комнату вошел Боскомб. Все молчали и, стараясь не глядеть на него, не отрывали глаз от Гастингса, но Мелсон чувствовал, что каждый инстинктивно стремится отодвинуться подальше от вошедшего. Чувство это было тем сильнее, что на лице потиравшего руки Боскомба играла приторная улыбка. Все, кроме Фелла, который внимательно вглядывался в лицо Боскомба, старались не встречаться с ним взглядом. Губы Боскомба чуть дрогнули, и он остановился, скрестив руки на груди.

– Мне бросилось в глаза, – продолжал Гастингс, явно начавший терять силы и еще более бледный, чем когда только вошел в комнату, – мне бросилось в глаза, – повторил он, – что с приближением полночи Стенли начал вроде бы немного успокаиваться. Даже странное подергивание его подбородка стало не так заметно. Минуты шли, и, наконец, часы на башне пробили полночь. Да как громко, господи!.. словно колокола судного дня. Я на крыше еле удержался, чтобы не вскочить с места. И тут Стенли громко проговорил: "Ты в самом деле хочешь довести все до конца?" "Конечно, – ответил Боскомб. – Стань за ширму и постарайся как следует справиться со своей ролью! Выключатель ты найдешь без труда, потому что светит луна, а я оставил..." Тут он посмотрел вверх.

– Он увидел вас? – наклонившись вперед, спросил Хедли так, словно Боскомба и не было в комнате.

– Нет. Свет лампы падал ему в глаза, да и голова его была занята совсем другим. Со своим пенсне он напоминал слепого, В этот момент прозвучал звонок. Он, видно, помещен где-то наверху, под самым потолком, потому что негромкий, напоминающий тарахтенье гремучей змеи звук раздался прямо подо мной. Я чуть не скатился с крыши. Боскомб сказал только: "Марш за ширму! Даю пять секунд" – и погасил настольную лампу.

Комнату заполнил слабый голубоватый свет луны. Стенли за ширмой я видеть не мог, но Боскомба видел неплохо – так же, как отблеск лунного света на двери и черный силуэт кресла. Боскомб пожал плечами, и я услышал сухой щелчок снятого предохранителя. Снова раздался звонок – жертва настойчиво требовала, чтобы ее впустили в западню. Затем до меня донесся бьющий по нервам скрип двери; Боскомб уселся в кресло. Я видел, как отражается свет от длинного вороненого ствола пистолета в его руке... Мне казалось, что прошло минут пятнадцать, хотя на самом деле все это длилось не больше пяти минут. Всюду стояла мертвая тишина. Ни гудков автомашин, ни скрипа половиц. Вот сейчас он отворил входную дверь и прислушивается, думал я. Вот крадется через холл... Минута шла за минутой... Напряжение становилось все более невыносимым. Я слышал, кажется, даже дыхание Боскомба, но пистолет не шевелился в его неподвижной руке. Потом Стенли за ширмой звякнул какой-то жестяной коробкой. Мне чудилось, что невидимые часы отсчитывают секунды прямо у меня в голове. Я уже думал, что больше не выдержу, когда Боскомб – судя по начавшему плясать у него в руке пистолету, он тоже потерял терпение – голосом, чуть громче шепота, проговорил: "Что он-тянет, черт возьми?" Встав с кресла, он, словно автомат, сделал несколько шагов в сторону двери. Дверь была хорошо видна в лунном свете и внезапно у меня возникло ощущение, что ее ручка шевелится. Может быть, мне это только померещилось, но звук я различил вполне отчетливо...

За дверью послышалось слабое царапанье, словно в комнату просилась собака. Звук этот длился секунд десять, а затем левая створка двери со скрипом распахнулась настежь. Какая-то фигура ввалилась в нее, немного проползла на четвереньках, а потом повалилась и застыла-наполовину уже в комнате. Это был мужчина, из затылка у него торчал какой-то блестящий предмет. Он пытался говорить, но разобрать что-нибудь в его хрипе было невозможно... Боскомб выругался и отскочил назад. За этим последовал странный щелчок.

Стенли вскрикнул за ширмой, человек на полу бился в агонии, истекая кровью, а Боскомб все пялился назад, пока не наткнулся на стол и не включил лампу. Та блестящая штука сверкнула позолотой. Это я еще видел. Потом я уронил голову на руки, мне стало так плохо, что я не в силах был пошевелиться...

Гастингс умолк, судорожно вздрогнув, а затем, переведя дыхание, продолжал-:

– Сам не знаю, что заставило меня поднять глаза. Может быть, я что-то услышал, хотя едва ли был способен обращать внимание на какие-то звуки. Во всяком случае, я поднял глаза и рядом с правой трубой увидел какое-то существо. Кто-то стоял у трубы, неподвижно глядя на меня. Не знаю, был ли это мужчина или женщина, помню только белое пятно лица и на нем – не знаю, как это выразить... – выражение такой злобы, что я ее ощутил почти физически. Одной рукой он держался за трубу. Я чуть-чуть отодвинулся в сторону, и свет, пробивавшийся из окошка, упал на руку этого существа, как раз когда оно хотело скользнуть дальше, в темноту. На руке блестела позолота...

Взгляд Гастингса остановился на сверкающей стрелке, лежавшей на столе. Пауза настолько затянулась, что Хедли спросил:

– Ну? И что же дальше?

Гастингс сделал неопределенный жест рукой.

– Остальное вы уже знаете... Первой моей мыслью было, что Элеоноре нельзя подниматься наверх, нельзя проходить мимо двери Боскомба. Как задержать ее? Можно было спуститься через люк, но мне не хотелось выдавать тетушке Стеффинс тайну наших встреч. Я решил спуститься по дереву, – добежать до входной двери и... Впрочем, не знаю. Скорее всего, мне просто хотелось убежать подальше от того страшного зрелища. До дерева я добрался без затруднений. Помню еще, как перемахнул на него, шорох листьев, а потом дерево как будто опрокинулось – и это все. Когда я пришел в себя, надо мной стоял, наклонившись, какой-то седой старичок – это было уже в комнате Люси. В следующее мгновение, когда я хотел заговорить, словно железные иглы вонзились мне в голову. Но об этом я, по-моему, уже рассказывал Люси...

Хедли бросил пронзительный взгляд на девушку, но та с жестом, который, пожалуй, можно было назвать циничным, опередила его вопрос.

– Разумеется, разумеется, господин инспектор. Теперь вам, конечно, хочется услышать кое-что и обо мне. Не знаю, сколько времени пролежал Дон, прежде чем я его подобрала, не слышала, как он упал... Я читала у себя в спальне – может быть, и вздремнула...

– Вы не слышали, что творилось в доме?

– Нет. Я же говорю, что, наверное, вздремнула, сидя в кресле. – Она замялась и чуть вздрогнула. – Что-то разбудило меня, сама не знаю – что, но я испугалась. Посмотрев на часы, увидела, что уже за полночь. Я продрогла и... короче говоря, у меня не было настроения возиться с камином. Я пошла на кухню приготовить себе перед сном немного пунша. Кухонное окно было открыто, и я услышала во дворе чей-то стон. Я вышла...

– Достойная похвалы смелость, мисс Хендрет, – бесстрастно заметил Хедли. – И что дальше?

– Ничего достойного похвалы тут не было, не надо насмехаться надо мной. Я подхватила Дона на руки. Он был весь в крови. Я хотела было разбудить Криса Полла или Каль... – Взглянув на Боскомба, она осеклась на полуслове. Глаза ее блестели за опущенными ресницами, но лицо было все таким же бледным. – ...чтобы кто-нибудь помог мне, не поднимая на ноги весь дом. Отворив дверь в холл, я увидела наверху свет и услышала голоса. В самом холле стояла миссис Стеффинс, прислушиваясь к происходящему. Я обратила внимание, что она полностью одета. Она тоже увидела меня, когда я закрывала дверь, чтобы вернуться к Дону. Через несколько минут после этого вы появились у меня. – Потом пришли врач и мистер Карвер, и от него я узнала о случившемся. Когда Дон пришел в себя, он немедленно захотел поговорить с вами.

До сих лор она говорила размеренным спокойным тоном, как полицейский, дающий показания в суде. Сейчас голос ее изменился.

– Конечно, он упал с высоты всего тридцать футов и, разумеется, ветки смягчили удар, – раздраженно проговорила она. – Я понимаю, что он должен был дать показания, но сейчас, может, вы отпустите его?

– Черт возьми! – по-детски жалобно воскликнул Гастингс. – Ради бога, Люси, почему ты обращаешься со мной, как со слепым щенком? – Его голос дрожал от слабости, он почти хныкал. – Ты всегда так обращалась со мной, и мне это начало надоедать! У меня достаточно причин поступать так, как я поступаю. Против Боскомба я ничего особенно не имею. Любить я его не люблю, – взгляд Гастингса убежал куда-то в стоРону – но и зла к нему не питаю. Другое дело – Стенли! Я отлично знаю, что не они убили того человека, но они хотели его убить, и я позабочусь, чтобы все узнали, какой мерзавец этот Стенли. Я хочу, чтобы всем было известно: он участвовал в подготовке убийства, а сам стоял и смотрел, дожидаясь...

– Да, – перебил Хедли, – точно так же, как и вы. Гастингс внезапно успокоился и впервые выглядел вполне уверенным в себе. На его лице появилась пугающе довольная улыбка.

– О нет, – сказал он. – Я – совсем другое дело. Я разве не сказал вам? – Его улыбка стала хитрой. – Мне ведь, знаете, больше всего и взвинчивало нервы это радостное ожидание. Я все продумал, времени было достаточно. Я собирался – когда они уже вдоволь натешатся своей жертвой и готовы будут застрелить ее – спрыгнуть к ним в окошко. Я надеялся, что бродяга поможет мне быстро справиться с Боскомбом, а если и нет – не беда. Стоит, наверное, сказать вам, что я – капитан университетской сборной по боксу. Прежде всего мне хотелось избить Стенли до бесчувствия, до полусмерти, а потом... – Он умолк и глубоко вздохнул, улыбка на его лице успела уже превратиться в жестокую гримасу. – Ладно, потом я обвинил бы их обоих в попытке убийства. Их жертва стала бы моим свидетелем, а улик, неопровержимых улик, было бы более чем достаточно. Их, к сожалению, не повесили бы, но, держу пари, каждый плевался бы от отвращения, услышав их имена!

– Но что Стенли сделал вам, мистер Гастингс?..

– Скажи им! – негромко проговорила Люси. – Теперь они, рано или лоздно, все равно узнают об этом. Если не ты, то я сама скажу.

– Почему бы и нет? Я не стыжусь этого... Мое полное имя, – твердо произнес юноша, – Дональд Хоуп-Гастингс. Этот сукин сын застрелил моего отца.

Он с трудом поднялся и направился к выходу. Едва лишь дверь закрылась за ним, как они услышали испуганное восклицание сержанта Бетса и глухой стук падающего тела.

10. Позолота

– Посмотрите, что с ним, – обратился Хедли к Люси Хендрет, – и возвращайтесь сюда. Пригласите заодно прийти и остальных женщин. – Хедли подождал, пока дверь за Люси закрылась, несколько мгновений прислушивался к голосам в коридоре, а потом обратился к Феллу: – Дело становится все неприятнее, к тому же его еще усложняет любовь нашего юного друга к чувствительным сценам. Надеюсь, он говорил правду. Гм, гм. Насколько я знаю, у старого Хоупа – помните, я вам рассказывал, тот тип, который растратил четверть миллиона из своего же банка – остался сын, ему тогда могло быть лет семь или восемь. Если бы этот паренек не был так склонен к мелодраме...

Было очевидно, что Хедли не в своей тарелке. Он вытер лоб и так посмотрел на свой блокнот, словно там не содержалось ничего, кроме бесполезных каракуль.

– Вы не правы, Хедли, – возразил Фелл. – Этот юноша не любит мелодраму – он переживает ее. Переживает, потому что он – обычный человек из плоти и крови, а не персонаж из учебника психологии. Проявление чувств настолько раздражает вас, старина, что вы склонны вообще отрицать их, если о них не толкуют так же бесстрастно, как о погоде. Вы готовы поверить только в примитивные чувства жаждущего дорваться до чужой собственности грабителя. Если же чья-то душа вся дрожит от навалившегося на нее избытка ненависти или раскаяния, вы не видите в этом такой захватывающей психологической проблемы, как у героев Ибсена в их кукольных домах. А ведь все как раз наоборот: такой человек весь кипит, он весь живет в невообразимой, безумной мелодраме. Это так, как будто... – Фелл пробормотал что-то про себя, погладил усы и огляделся с еще более рассеянным, чем обычно, видом.

– Мне кажется, я понимаю вас, – мягко проговорил Боскомб. Фелл несколько удивленно поднял на него глаза. – А? Что? Вы еще здесь. Откровенно говоря, я надеялся, что вы уже ушли.

– Одним словом, вы уже осудили меня? – быстро спросил Боскомб. Самообладание снова вернулось к нему, и он старался выглядеть цинично легкомысленным. – По-вашему, я – чудовище?

– Нет, хотя полагаю, вы хотели бы заставить нас в это поверить. Основательно забили себе голову всякими отвратительными нелепостями, но это только мишура. Вы всего лишь ребенок по сравнению с настоящим дьяволом, обитающим в этом доме. Весьма вероятно, что у вас и в мыслях не было убивать Эймса...

– О чем я вам и говорил уже, не так ли? Я же сказал, что хотел лишь подшутить над Стенли, изрядно надоевшим мне своими россказнями о том, каким крутым парнем он был в старые добрые времена.

– Гм, да. Вы сказали это, когда боялись, что вас могут обвинить в убийстве. Сейчас, однако, когда нам известно, как все выглядело в действительности, когда вашей жизни не угрожает опасность, вы счастливы, что можете покрасоваться в роли злодея. Сейчас вы можете спокойно себе воображать, будто и впрямь готовили убийство, торжествовать и рассказывать об этом каждому встречному и поперечному. Знаете ли дружок, вы просто раздражаете меня.

Боскомб засмеялся, а Хедли резко откинулся на спинку стула.

– Вы, стало быть, уверены, что его шкуре ничего не угрожает? Пусть он об этом и не мечтает. Я уж постараюсь доставить себе маленькое удовольствие арестовать его по обвинению в попытке убийства.

– Вы не сможете арестовать его, – глухо проговорил Фелл. – Жаль, конечно, но это так. Я присмотрелся, когда Пирс отбирал у него пистолет, к глушителю... это просто блеф.

– Что?

– Это не глушитель, а просто выкрашенная в черный цвет жестянка с дыркой на конце для вящей красоты. Черт возьми, Хедли, что все это – только плод распаленного детективами воображения? Вам ли не знать, что по всей Англии найдется от силы полдюжины настоящих глушителей и раздобыть их отнюдь не просто? Да, но ведь всякий уважающий себя убийца должен пользоваться пистолетом с глушителем! Обвинив их в попытке убийства, вы только выставили бы себя на посмешище. Пожалуй, Боскомб, вы больше рисковали другим. Не удивился бы, если бы Стенли задушил вас за эту милую шутку.

Хедли встал и, посмотрев на Боскомба, рявкнул:

– Вон!

– Разрешите мне предложить... – начал было тот.

– Вон, – шагнул к нему Хедли, – потому что еще секунда и...

– Прежде чем это дело будет закончено, – сказал Боскомб, гневно раздувая ноздри, но в то же время осторожно отступая назад, – прежде чем оно будет закончено, вы еще попросите у меня помощи. Мне кое-что известно, но, видит бог, сейчас я не настроен содействовать вам. Пока у меня не появится такое желание, желаю вам хорошенько поразвлечься!

Дверь за Боскомбом захлопнулась. Хедли пробормотал что-то, сделал такой жест, будто вытирает испачканные руки, и снова сел за стол. – Что меня в этой истории больше всего раздражает, – вырвалось у него, – так это множество самых невероятных совпадений! Посмотрите только! Кто-то из дома – мы не знаем кто – сообщает Эймсу, что здесь живет женщина, совершившая убийство в универмаге. Однако безымянный информатор отнюдь не склонен помочь Эймсу проникнуть в дом. Тем не менее, Эймса приглашают – с тем, чтобы заманить в западню, приготовленную ради развлечения Боскомбом и бывшим офицером полиции, работавшим когда-то вместе с Эймсом. Убивает Эймса уже кто-то третий – вероятно, та самая женщина. Вдобавок за всем происходящим наблюдает с крыши молодой человек, отца которого четырнадцать лет назад застрелил Стенли, но не забывайте, что в следствии по тому делу участвовал и Эймс!.. Если и дальше, Фелл, мы будем сталкиваться с такими случайностями, я просто не выдержу. Прочитай я что-нибудь подобное в книжке и половине бы не поверил!

– Все это случайности, вы полагаете? – задумчиво проговорил Фелл. – Не думаю.

– То есть как?

– Я в это не верю, – упрямо продолжал Фелл. – Чудеса случаются, не спорю. Но они никогда не ходят табунами, словно на представлении фокусника! В большинстве реальных преступлений приходится сталкиваться с одной или, скажем, двумя случайностями. Кто-то случайно выглянул в окно или что-нибудь в этом роде – то, на чем может споткнуться самый хитроумный убийца. В такую, однако, запутанную цепь случайностей я, простите, не могу поверить.

– Стало быть?

– Стало быть, все подстроено, Хедли. Может, какая-то мелкая случайность и вклинилась в это дело, но большая часть задумана кем-то, чья фантазия использовала жалкую боскомбовскую пародию на убийство.

И этот кто-то – настоящий сатана! Он знает все о каждом живущем в доме – даже об их прошлом. Перемещая людей, словно шахматные фигурки, он подготовил все в качестве фона для своего удара. Честно скажу, Хедли, сейчас я буду опасаться здесь каждого, пока...

– Прошу прощения, сэр. – В дверях появилась голова сержанта Бетса. – Не могли бы вы на минутку выйти? Тут есть кое-что... – Вошла Люси, и сержант постарался скрыть свое волнение. – Бенсон, Хемпер и врач уже закончили. Они хотят перед уходом переговорить с вами.

Хедли кивнул и вышел, закрыв за собой дверь. Люси курила, задумчиво глядя ему вслед. Когда она отрывала сигарету от губ, на мгновение обнажались острые белые зубы. Взгляд ее блестящих миндалевидных глаз скользнул по Мелсону и остановился на Фелле.