Гидеон Фелл (№5) - Часы-убийцы

Сегодня вечером, я надеюсь, мы укажем вам преступника. По некоторым соображениям я должен просить всех покинуть эту комнату, пока мы снова не позовем. Можете разойтись, куда кому угодно, но не покидая дома... Только попрошу без истерик! – добавил Фелл, поворачиваясь к миссис Стеффинс. – Вижу по вашим глазам, что вы склонны обвинить во всех бедах и заботах мисс Хендрет. Может быть, вы и правы, но сейчас неподходящее время... Мистер Карвер, могу я попросить вас взять на себя заботу о дамах? Скоро я снова приглашу всех.

Колокола Линкольнс Инн начали отбивать девять часов. В промежутке между ударами отрывисто прозвучал звонок, а затем раздался энергичный стук в дверь. Китти побежала открывать. Через секунду в холл, стряхивая с плаща дождевые капли, вошла Элеонора. За ней показались Гастингс, Боскомб и Полл, с пьяно растроганным видом свертывавший свой зонтик.

Элеонора обратилась к собравшимся.

– Ну, вот и я. – Видно было, что ей трудно найти правильный тон, голос звучал слабо и неуверенно, но голова была гордо поднята. – И, как видите, на свободе! – Она посмотрела на Люси. – Жалеешь, наверное, об этом?

– Дон, ты с ума сошел! – выкрикнула Люси. Закрыв лицо руками, она шагнула вперед, словно хотела подойти к нему, но потом, пробежав мимо бледно улыбавшейся Элеоноры, выскочила из комнаты и захлопнула за собой дверь. Миссис Стеффинс ахнула, а Карвер, не обращая на них внимания, решительно подошел к Элеоноре и что-то тихонько сказал ей.

– Спасибо, Иоганнес, – ответила девушка. – Вы пойдете с нами, правда?

Мелсон, словно сквозь сон, слышал, как Фелл что-то говорил, потом холл опустел, и доктор вместе с Хедли вернулся в комнату. Прислонившись спиной к двери, инспектор посмотрел прямо в лицо Феллу.

– Ну? – сказал тот. – Никаких новых неприятностей?

– Сплошные неприятности. Кто-то проболтался.

– Проболтался? О чем?

– Мне звонили из Ярда, – надломленным голосом проговорил Хедли. – Дело попало в вечерние газеты. Кто-то в Ярде проговорился, несмотря на строгий приказ. Хейс пытался найти концы, но никто не признается... Это может стоить мне должности, а то и пенсии... Стало известно, что Стенли был здесь прошлой ночью, что он замешан в какой-то подозрительной истории. Шеф сказал, что в случае чего козлом отпущения буду я. Даже если мы найдем настоящего преступника, сейчас уже...

– Думаете, я не предвидел всего этого заранее? – спокойно спросил Фелл.

– Заранее?

– Спокойно! Вы же 35 лет работаете в Ярде и никогда не теряли хладнокровия. Сохраните его и сейчас. Да, я подозревал, что будут неприятности и что есть только один способ опередить их...

– Верно – тридцать пять лет, – глядя в пол, кивнул Хедли. – Вам удалось сделать все, что вы наметили?

– Да.

– Вы понимаете, что будет, если мы запорем это дело? И не только со мной...

Хедли умолк. На пороге появилась трясущаяся от волнения и страха Китти.

– Пришел мистер Стенли, сэр, – запинаясь, сообщила она.

Инспектор на мгновение замер, а потом хотел было уже шагнуть к двери, но Фелл схватил его за руку. Хедли взорвался:

– Ну, это уж слишком! Если кто-нибудь увидит его, все кончено. Надо как-то его убрать. Если...

– Да замолчите же, – мягко проговорил Фелл. – Сядьте и, что бы ни случилось, спокойно сидите и молчите. Это я пригласил его. Проводите мистера Стенли сюда, Китти.

Хедли круто повернулся и сел за стол. Державшийся на заднем плане Мелсон прислонился к углу одной из витрин.

– Добро пожаловать, мистер Стенли, – почти сонным голосом произнес Фелл. – Ничего, пусть дверь останется открытой. Садитесь!

Для своих размеров и роста Стенли двигался удивительно легко и бесшумно. Мелсону не приходилось еще видеть его при ярком свете, и сейчас впечатление оказалось не из лучших. Стенли был без шляпы, в промокшем костюме, на щеках поблескивали капельки воды. Глубоко запавшие глаза, оттопыренные уши; широкое лицо, прошлой ночью свинцово-серое, сейчас было багровым. Стенли улыбался.

– Вы пригласили меня, – тяжело проговорил он.

– Совершенно верно. Садитесь же. Мистер Стенли, сегодня в связи с вами... были высказаны определенные догадки... обвинения...

Стенли сел, опустив руки на колени. Собственно говоря, он не усмехался, сообразил Мелсон, а просто не в состоянии был контролировать нервные движения губ. Стенли сидел неподвижно, словно восковая фигура. Потом он резко качнулся вперед.

– Как вы сказали? Обвинения?

– Вы знали покойного инспектора Джорджа Эймса?

– Да, когда-то знал.

– Тем не менее, вчера ночью, увидев его труп, вы умолчали об этом.

– Я не узнал его, – еще сильнее наклонился вперед Стенли. – Что здесь удивительного! Зрелище было не самое приятное, не так ли?

Он засмеялся.

– Но свой собственный почерк, надеюсь, вы способны узнать? – жестко спросил доктор.

Стенли дернулся так, словно бич свистнул перед самым его носом. Мелсон внезапно понял, кого, с самого момента появления в комнате, напоминал ему Стенли. Мягкие движения тяжелого тела, хрипловатый голос, тусклый непроницаемый взгляд. Да, между ними и дверью сидел сейчас на стуле не человек, а готовый к прыжку хищник.

– Способен ли я узнать свой почерк? Что за чушь вы городите? Разумеется, способен. Не сумасшедшим же вы меня считаете?

– Вот это, – доктор вынул из кармана сложенный листок и протянул его Стенли, – написано вами?

Стенли, не разворачивая, положил листок на колени.

– Прочтите!

Как будто снова свистнул бич. Стенли медленно развернул листок.

– Это вы писали?

– Нет!

– Там стоит ваша подпись.

– Раз я говорю, что не писал, значит, не писал! Я этого и не видел никогда. Что же, я лгу, по-вашему?!

– Не торопитесь и послушайте, что говорят люди, Стенли. Я не враг вам, и вы это знаете, но если бы вы слышали, что о вас говорят!

– Ну? – Стенли откинулся на спинку стула. – Что же обо мне говорят?

– Говорят, что вы больны, друг мой, что вы, говоря без обиняков, просто сумасшедший...

Пока доктор говорил, Стенли наклонился, чтобы положить письмо на стол. От него исходил запах мокрой одежды и коньяка. Полы пиджака чуть раздвинулись, и Мелсон увидел металлический блеск... Стенли был вооружен.

– Сумасшедший, – продолжал Фелл. – И говорят, что именно поэтому вы убили Джорджа Эймса.

Мгновение Мелсону казалось, что Стенли тут же набросится на них. Скрипнул стул, фигура Стенли стала как будто еще крупнее.

– Только для того, чтобы продемонстрировать, какого мнения я о вашем разуме, – продолжал доктор, глядя прямо в то сужающиеся, то расширяющиеся желтые глаза собеседника, – я расскажу вам, какие обвинения выдвигаются против вас. Кое-кто в этом доме позаботился об этом. Вчера ночью, когда Эймс поднимался по лестнице, вы не могли выскользнуть в холл через двустворчатую дверь комнаты. Это вне всяких сомнений. Но среди показаний свидетелей есть такие, которые кажутся странными, я бы сказал, чрезвычайно странными. Один из свидетелей, случайно оказавшийся в темном холле, видел узкую полоску лунного света. Дверь в коридор, ведущий на крышу, была открыта. Открыта, понимаете? – и наш свидетель видел лунный свет на полу коридора. Он решил, что свет падает снаружи, через открытый люк в крыше. Это, однако, ерунда, потому что люк был крепко заперт и никто не мог его открыть. Напомню, что свидетель сказал "полоску", а не пятно или квадрат, которые он должен был бы видеть, если бы свет проникал через люк. Нет, он видел только узкую полоску... такую, какая могла бы падать из приоткрытой потайной двери. Мы знаем, что в доме немало потайных ходов. Вспомните расположение комнат: спальня Боскомба, у которого вы были в гостях, как раз граничит с коридором. Подумайте о том, что вы вполне могли выскользнуть из-за ширмы, незаметно – вы ведь были в темно-сером костюме – пробраться в спальню и, отодвинув панель, открыть дверь в коридор. Спальня была освещена луной, и свет падал в коридор, когда вы выходили в холл, чтобы заколоть ничего не подозревающего Эймса!.. Так ставит вопрос ваш противник, и, если вам не удастся доказать, что все происходило совсем иначе, то... Кстати, его имя...

– Берегитесь! – крикнул Хедли.

Однако Стенли уже вскочил, одним движением огромной руки сбросив на пол настольную лампу. На короткое время все погрузилось в темноту, а потом при слабом свете камина они увидели горящие желтым огнем глаза Стенли, отливающий стальным блеском предмет в его руке...

– Прочь с дороги! – тяжело дыша, выкрикнул Стенли. – Не двигаться!

Огромная, как у бегемота, тень заслонила проникавший из холла свет, затем Стенли выскочил из комнаты. Хлопнула дверь, и тут же, не успел Хедли повернуть ее ручку, послышался звук поворачиваемого в замке ключа.

– Он запер нас! – крикнул Хедли, колотя в дверь. – Бетс! Эй! Взять его!.. Отворите!.. Фелл, ради бога, что вы наделали – вы же выпустили на свободу буйно помешанного... Бетс! Задержите...

– Доктор... Фелл... он же приказал, чтобы мы не вмешивались! – послышалось снаружи. – И вы тоже так говорили... Он забрал с собой ключ!

– Немедленно задержите его, идиоты! Почему вы... Спаркл! Взломайте дверь!

Доски двери затрещали под напором тяжелого плеча. В тот же миг со второго этажа донесся пронзительный вопль, а вслед за ним грохот выстрела. Следующий выстрел прогремел как раз в тот момент, когда замок наконец уступил и Спаркл ввалился в комнату. Хедли рывком распахнул дверь и бросился к лестнице. Мелсон следовал за ним по пятам. И тогда на весь дом прозвучал голос – сильный, холодный, спокойный, словно бы даже довольный.

– Ну, видишь, все поверили, что я сумасшедший, так что я могу с чистой совестью и не спеша, с удовольствием прикончить тебя. Я могу тебя убить, хотя скажешь ты правду или нет – мне-то ведь это почти все равно. Получишь одну пулю в ногу... другую в животик... а потом уж в горло... просто, правда ведь? – Главное – делать все не спеша, пока ты не раскроешь свою гнусную пасть. Видишь, никто не вмешивается. Полицейский стоит в дверях, но он и не думает помогать тебе, хотя у него в кармане пистолет, а я стою нему спиной. Ну, так куда хочешь получить первую пулю?

* * *

От вопля, напоминавшего уже не человеческий голос, а визг попавшего в капкан зайца, у Мелсона, взбегавшего вслед за Хедли по лестнице, похолодела кровь в жилах. Новый вопль...

– Ну нет, – произнес все так же спокойно голос, – ты не убежишь. Отсюда тебе никуда не деться. Ты же знаешь – я был не в себе, когда влепил четыре пули в голову того банкира, а на него у меня, собственно, и зла-то не было.

Тяжело дыша, Хедли добежал, наконец, до вершины лестницы. Через его плечо Мелсон в открытую дверь увидел спину Стенли, а чуть подальше – лицо, которое вряд ли сейчас можно было назвать человеческим. Отчаянно трепыхающаяся, бестолково размахивающая руками фигурка пыталась спрятаться за ширму от неумолимо приближавшегося к ней Стенли.

– Ладно, первую в живот, – поднял револьвер Стенли.

Вопль утих.

– Уберите его, – странным, еле слышным голосом пробормотала фигурка. – Все кончено. Я убил Эймса. Я убил Эймса, будьте вы все прокляты! Я убил Эймса! Сознаюсь – только, ради бога, уберите его!

Голос звучал истерически. Пепельно-серое лицо прижалось к разрисованной языками пламени ширме. А еще через мгновение на губах Кальвина Боскомба выступила пена и он потерял сознание.

Несколько секунд Стенли стоял неподвижно, а потом тяжело вздохнул, сунул в карман револьвер и повернулся к Феллу, который только что не спеша вошел в комнату и остановился перед неподвижно, словно куча тряпья, лежавшим Боскомбом.

– Ну? – устало спросил Стенли. – Как у меня получилось? Сознался, не правда ли?

– Получилось великолепно, друг мой, – положил руку на плечо Стенли Фелл. – О лучшем нельзя было и мечтать... Никогда не думал только, что холостые патроны стреляют так громко – вы, пожалуй, подняли на ноги всю округу!

Фелл обернулся к Хедли.

– Не беспокойтесь, – Боскомб не ранен, и его спокойно смогут повесить. Любопытно, какого он теперь будет мнения о "реакциях человека, готовящегося к смерти"!

22. Правда

"Дейли сфер": "Отставной офицер полиции блестящим маневром мстит за смерть своего бывшего коллеги!"

"Дейли беннер": "Опальный инспектор полиции способствует триумфу Скотленд Ярда!"

"Дейли трампетир": "На снимках: Слева: Старший инспектор Девид Хедли, сумевший в течение суток уверенно завершить дело. Рядом с ним – заместитель начальника управления полиции Джордж Белчестер. Справа: Герой дня мистер Питер Э. Стенли, у которого мы, к сожалению, не смогли взять интервью, поскольку он отправился в длительное морское путешествие для укрепления пошатнувшегося здоровья".

Передовая статья "Дейли трампетир": "Наши органы охраны порядка вновь убедительно доказали, что находятся на высоте положения и могут рассчитывать на активную поддержку всех граждан. Мы горды тем, что только у нас, в Великобритании..."

Доктор Фелл:

– Черт возьми, у меня просто не было другого способа уберечь всю шайку от скандала. Давайте-ка выпьем!

Поскольку, однако, нас интересует не спасение чести полиции, а хроника событий, связанных с убийством, совершенным хитроумным и самоуверенным преступником, мы расскажем о беседе, состоявшейся на следующее утро в квартире доктора Фелла. Кроме Фелла присутствовали только Мелсон и Хедли, которому все же следовало узнать, каким именно образом он сумел довести дело до победного конца.

Встретились они только после полудня, так как дел у всех было много – прежде всего, нужно было, пока Боскомб не пришел в себя и не начал снова все отрицать, получить от него подписанные в присутствии свидетелей показания. В конце концов, однако, все было улажено; в комнате Фелла в камине пылал огонь, а на столе стояло угощение: ящик пива, две бутылки виски и коробка сигар. Оглядев с сияющим лицом свои владения, доктор Фелл начал речь.

– Честно говоря, Хедли, я должен извиниться за то, что пришлось до конца морочить вам голову. Мне необходимо было, однако, убедить Боскомба в том, что считаю его невиновным. Помните, вчера утром, когда мы от него выходили, я назвал тот день одним из самых гнусных в моей жизни? Так оно и было: говоря комплименты этому дьяволу с рыбьей кровью, я чувствовал позывы к рвоте, словно наглотался касторки. Но действовать иначе было нельзя, потому что он оказался не только самым отвратительным, но и самым ловким убийцей в моей практике – попросту не оставил никаких улик, за которые можно было бы ухватиться. У меня оставалась единственная надежда – поймать его в ловушку. Вы же тогда были в таком состоянии, что, расскажи я вам обо всем, немедленно перешли бы к действиям и выдали ему наши подозрения. А он начал бы изворачиваться и, уж конечно, не поверил бы в сценку, приготовленную мною и Стенли. Боскомб не боялся полиции, он боялся Стенли, боялся, что больной рассудок несчастного толкнет его на что-то непредсказуемое и страшное. И я видел, что Боскомб боится только этого.

– Но алиби? – вмешался Мелсон. – Ведь Гастингс видел... и как же...

– Погодите! – перебил Хедли, внимательно изучавший лежащий у него на коленях блокнот. – Давайте по порядку. Когда вы, Фелл, начали подозревать Боскомба?

– Прошлой ночью. Вчера утром, когда мы узнали, что часы-череп исчезли, я был уже почти убежден в его вине, а абсолютная уверенность появилась, когда после обеда я поднялся наверх (благоразумно позаботившись о том, чтобы никто меня не сопровождал) и обнаружил потайную дверь, ведущую в коридор из спальни Боскомба. Она должна была там быть, если, конечно, верить рассказанной Поллом истории с лунным светом.

Однако не будем забегать вперед. Подозревать Боскомба меня заставила одна из тех случайностей, которые причинили нам столько хлопот. Их было несколько, но в одну из них я никак не мог поверить. Некоторые же вполне готов был бы принять, потому что они логически вытекали из характеров и привычек связанных с ними лиц. Скажем, я мог бы поверить, что Элеонора и Гастингс решили устроить свидание на крыше именно в роковой четверг, хотя обычно не встречались там среди недели. В доме поднялся шум из-за исчезнувших стрелок, нервы Элеоноры были на пределе, да и Гастингс находился в состоянии глубокой депрессии, так что встреча была им необходима. Ее, кстати, предвидел и Боскомб, потому и решивший украсть ключ. Такой уж удивительной случайностью это не назовешь.

Можно было представить себе и то, что миссис Стеффинс отправилась на крышу пошпионить за молодыми людьми, потому что, как вы правильно указали в своей обвинительной речи против Элеоноры, миссис Стеффинс – именно тот человек, от которого можно ожидать чего-либо подобного. Логично и то, что она выбрала четверг: так как миссис Горсон ушла из дому, можно было пораньше запереть дверь и начать слежку, не опасаясь, что начнут разыскивать по каким-либо хозяйственным делам.

Однако, – продолжал доктор, хлопнув по ручке кресла, – было кое-что, чего я никак не мог себе представить. Я не мог поверить, что Боскомб, решив невинно поразвлечься своим "планом убийства", чисто случайно выбрал в качестве жертвы переодетого детектива, расследующего как раз причастность к убийству кого-то другого из жильцов дома! Хедли, это была бы уже случайность, превосходящая всякое воображение! Если случай способен на такое, то в голову приходит уже мысль не просто о сверхъестественном, а о вмешательстве самого духа зла. Разумеется, при условии, что мы действительно имеем дело со случаем.

Присмотревшись поближе, я увидел, что в паре с этой случайностью идет другая, не менее поразительная! В качестве единственного свидетеля запланированного мнимого убийства Боскомб якобы случайно избрал отставного полицейского, работавшего раньше вместе с детективом, но не знавшего, что тот должен стать жертвой! Ну, первую случайность, твердя про себя примеры, вычитанные из рубрики "Хотите верьте, хотите проверьте", я еще мог бы как-то допустить, но две вместе – это уж чересчур. Это могло быть только запланировано, и запланировано Боскомбом.

Хедли налил себе кружку пива и кивнул.

– Это ясно, конечно. Но с какой целью?

– Не спешите. Правильный порядок вопросов: "Что хотел сделать этот человек?", потом "Как?" и только потом уже "Для чего?" Рассмотрим сначала так легко раскрытый нами план мнимого убийства, который не представлял бы для нас серьезной загадки, даже если бы Гастингс и не подсматривал за ними с крыши. Я догадался о том, что происходило на самом деле, догадался бы и любой другой, будь у него время немного поразмыслить. Кроме того, Стенли мог в любую минуту проговориться, и Боскомб отлично это понимал. Мне, однако, показалось чрезвычайно странным то, что Боскомб так мало, так подозрительно мало заботился об устранении улик, способных навлечь на него немалые неприятности. Более того, он сам, хотя и осторожно, наталкивал нас на них.

Вспомните-ка его поведение. Предположим, что он говорил правду, предположим, что он не готовил ничего другого, кроме этого мнимого убийства. Внезапно происходит нечто неожиданное: выбранная шутки ради "жертва" оказывается таинственным образом заколотой на его пороге, а сам он вместе со Стенли попадает, мягко выражаясь, в щекотливое положение... Что было бы естественным в такой ситуации? Уничтожить все следы запланированной ими "шутки". А что делает вместо этого Боскомб? Торчит в холле, размахивая пистолетом, словно специально стараясь привлечь к нему наше внимание, и рассказывает в свое оправдание нелепую сказку, в которую не поверил бы и ребенок.

Но и это еще не все. Отнюдь не будучи круглым идиотом, он, тем не менее, позволяет полицейскому, зашедшему в его комнату позвонить по телефону, застать его как раз в тот момент, когда он прячет пару башмаков и перчатки, на которые, не делай он этого, полицейский даже не обратил бы внимания. Почему же Боскомб хотел, чтобы мы все обнаружили? Потому, мелькнула у меня туманная мысль, что сам заколол Эймса и, вероятно, не без основательной причины. В таком случае история о том, что он собирался без всякого повода застрелить "бродягу", была придумана им, чтобы отвлечь от себя подозрения! Иными словами, он очернял себя для того, чтобы очиститься! Великолепный парадокс, друзья мои! Если вы поверите, что он дожидался Эймса с пистолетом, то, вероятно, не станете подозревать, что предварительно он выскользнул из комнаты и заколол его. Трудно ведь подозревать кого-то в разрушении своего же собственного плана. Уже это, само по себе, было неплохо придумано, но Боскомб пошел еще дальше.

Прежде чем посмотреть, каким образом он обезопасил себя, примем во внимание, что признание в подготовке убийства привело бы его на скамью подсудимых. Именно поэтому понадобилось сунуть нам под нос игрушечный "глушитель". Помните, как он, немного поломавшись, признался, что и в мыслях не имел убивать кого-нибудь? По его расчетам, мы должны были подумать: "Что за гнусная трусливая крыса! Хотел изобразить сверхчеловека и еще больше расстроить нервы бедного Стенли. Разумеется, у него никогда не хватило бы смелости пойти на настоящее убийство – можно спокойно вычеркнуть его из списка подозреваемых". Все та же тактика: очерняя, обелять себя! Должен со стыдом признать, что до вчерашнего вечера ему это удавалось. Вернемся, однако, к делу. В связи с вопросом "Как?" мы должны, прежде всего, спросить: был ли Стенли соучастником истинного убийства? Судя по всему, нет; в противном случае все ухищрения Боскомба не имели бы смысла. Стенли был необходим в качестве свидетеля. Самого лучшего и самого надежного свидетеля – ведь Стенли искренне верил, что Боскомб готовил убийство, но вместе с тем мог подтвердить, что он его не совершал.

Если мы согласимся с этим, возникает вопрос: как же все произошло? Если бы Боскомб заколол Эймса, находившийся в комнате беспристрастный свидетель должен был бы знать об этом. И тут выясняется, что есть несколько любопытных деталей, казалось бы, противоречащих здравому смыслу: первая – в комнате было темно; вторая – Боскомб спрятал Стенли за ширмой и третья – на полу, рядом с ножками большого кресла, мы обнаружили странные следы мела.

Хедли, лихорадочно листая свой блокнот, воскликнул:

– Следы мела! Черт возьми! Я совершенно забыл о них. Да... запись об этом у меня есть. Но я совершенно забыл...

– Потому что забыли и о самом Боскомбе, – сухо вставил Мелсон. – Так же, как и я, впрочем.

Фелл допил свое пиво и откашлялся.

– Давайте посмотрим, – продолжал он, – нужно ли было Боскомбу затемнять комнату для инсценировки убийства? Вспомним, как, по словам Гастингса, он это объяснял Стенли. Не очень убедительно. Настолько неубедительно, что поверить мог только человек с такими расстроенными нервами, как у Стенли. Боскомб сказал, что когда жертва откроет дверь в комнату, там должно быть темно. "На тот случай, чтобы кто-то, случайно заглянув в холл, не увидел света в нашей комнате". Но ведь заглянувший в холл все равно увидел бы поднимающегося по лестнице "бродягу", и инсценировка так или иначе бы провалилась. Но это даже не самый слабый пункт в его объяснении. Если бы план Боскомба был в самом деле таким, как он это представил, то трудно придумать более странный способ заманивая жертвы. Бродяга должен был прийти за обещанной одеждой, подняться в темноте на второй этаж, открыть дверь – и что дальше? Спокойно сидеть в темной комнате, ожидая, пока кто-то появится с обещанным костюмом? Еще менее убедительно объяснение, почему Стенли пришлось прятаться за ширмой. За ширмой – это в темной-то комнате! Почему бы ему не сидеть даже в свете юпитеров? Почему человек, пришедший взять старый костюм, должен удивиться, застав у хозяина гостя? Прятаться за плотной ширмой в темной комнате – значит предполагать, что жертва обладает кошачьим зрением в комбинации с рентгеновским аппаратом. Нам, однако, ясно, зачем все это понадобилось. Темнота нужна была для того, чтобы Боскомб мог – в своей черной пижаме и мягких домашних туфлях – незаметно передвигаться по комнате...

– Постойте! – перебил Хедли. – Гастингс следил за ними с крыши и...

– Сейчас мы вернемся и к этому. Далее. Стенли спрятали за ширму, чтобы через узкую щель он видел только то, что ему полагалось видеть, и не заметил, как Боскомб выходил из комнаты. И, наконец, следы мела. Эти следы, господа, имеют огромное значение. Они показывают, где в точности должны были стоять ножки кресла, чтобы взгляду Стенли открывалось не больше, чем хотел Боскомб.

Конечно, в комнате не должно было быть совсем темно – иначе Стенли вообще ничего бы не увидел. Поэтому понадобилось немного приоткрыть верхний свет – с точным расчетом, словно прожектор на театральной сцене. Подумали вы о том, что педантичный Боскомб наверняка закрыл бы это окошко (хотя бы потому, что знал о возможности, пусть даже маловероятной, появления на крыше Гастингса), если бы у него не было серьезной причины оставить его открытым? Какая ирония судьбы в том, что как раз того человека, ради которого Боскомб готовил этот цирк, его коронного свидетеля, Стенли, мы даже не допросили. Очевидцем всего оказался Гастингс...

– Об этом я и хотел спросить, – перебил Хедли. – Почему Гастингс не видел, как Боскомб выскользнул из комнаты? Гастингс ведь не лгал, не правда ли?

– Нет, конечно. Он говорил правду. Но сейчас речь идет только о том, почему я начал подозревать Боскомба. Прежде чем рассказать, как все происходило на самом деле, хочу объяснить вам, в чем состоял его план. Вы должны понять характер Боскомба. Хедли, я ненавижу этого человека, ненавижу глубокой, личной ненавистью. В моей практике это первый преступник, у которого я не нахожу никаких – не скажу добрых, это мало что значит, – но даже просто человеческих чувств. В его душе не осталось ничего, кроме холодного самомнения. Не гордости даже, а голого холодного самомнения.

Несомненно, когда-то в его извращенном мозгу мелькнула мысль о том, что неплохо было бы убить кого-нибудь просто ради удовольствия, чтобы понаблюдать "реакцию" ожидающего смерти человека, чтобы, подобно вампиру, питать его кровью свое тщеславие. Однако то же самое самомнение мешало ему проявить свое любопытство, – до тех пор, пока Элеонора не задела его самолюбия, пока первый раз в жизни над ним не посмеялись. Тогда он решил, что Элеонора Карвер должна умереть. Я предвижу, что будут писать о Боскомбе газеты: "Бледное чудовище с подленькой улыбкой", "Трус, впавший в истерику, очутившись под дулом пистолета". Его будут сравнивать с гнусным отравителем Нейлом Кримом. У Боскомба, однако, не хватило прямодушия даже для того, чтобы прибегнуть к яду. Помните мою речь по поводу испанской инквизиции? Как я сказал тогда, инквизиторы, при всех свойственных им грехах, были, во всяком случае, честными людьми и свято верили, что спасают души своих жертв. Боскомб просто неспособен был бы это понять. Он всю жизнь изучал бы историю инквизиции, так и не уразумев, что можно творить зло из добрых побуждений и что разговоры о спасении души не всегда были только лицемерным оправданием жестокости. Его, прежде всего, интересовало то, что он сам называл "утонченностью", но что правильнее было бы назвать самодовольством.

Не учитывая это его качество, невозможно разобраться в совершенном им преступлении. Ему и в голову не пришло просто использовать яд. Элеонора должна была умереть, это так, но Боскомб не собирался, как сделал бы кто-нибудь другой, покончить с ней одним выстрелом или ударом. Нет, он намерен был сплести вокруг нее фантастически сложную сеть – чем сложнее, тем лучше, тем больше это льстило бы его тщеславию. Его сеть должна была с каждым днем становиться все гуще, пока не привела бы жертву на виселицу. Только перед Элеонорой – помните? – перед одной Элеонорой Боскомб открыл свое истинное лицо. Когда он решил, что за неимением лучшего развлечения сделает девушку своей любовницей, а, может быть, даже женится на ней, Элеонора высмеяла его. Высмеяла, господа! И тогда на миг он предстал перед ней без маски. С этого момента она знала, что Боскомб ее ненавидит. Увидев на лестничной площадке труп, она подумала о Гастингсе и сразу же закричала, что убийца – Боскомб. Она-то знала его... Вчера днем, когда вы допытывались, кто может ее ненавидеть, Элеонора назвала бы Боскомба, если бы вы, Хедли, не поспешили. Вы слишком заострили внимание на показаниях Люси Хендрет, и это сбило Элеонору с толку. Хедли кивнул, и доктор продолжал дальше:

– Возвращаюсь к Боскомбу. Его план состоял в том, чтобы свалить на девушку убийство в "Гембридже". Источником его вдохновения стало непредвиденное сплетение обстоятельств. Если вы помните, Карвер рассказал нам, что Боскомб в тот самый день был в "Гембридже", чтобы взглянуть на выставленные Карвером часы. От Карвера он знал, что несколько позже в универмаг собиралась зайти и Элеонора. Боскомб задержался в "Гембридже". Никакого плана у него еще не было – он просто следил за девушкой. Трудно сказать, был ли он свидетелем убийства, но, в любом случае, он знал, что Элеонора находилась в универмаге и, следовательно, не имела алиби. На следующий день, прочитав об обстоятельствах убийства, он разработал свой план.

Как он мог использовать стечение обстоятельств? Обратиться в полицию и открыто обвинить девушку – это было бы недостойно "утонченного" Боскомба, а, главное, улик было явно недостаточно. С другой стороны, анонимный донос почти наверняка просто выбросили бы в мусорную корзину: в связи с каждым громким делом полиция получает слишком много подобных анонимок, чтобы заниматься каждой из них. Даже если бы и началось расследование, Боскомб оказался бы слабо подготовленным к нему.

И тогда он вспомнил о своем старом знакомом. Стенли! Разумеется! В газетах упоминалось, что дело ведет инспектор Джордж Эймс. Стенли, любивший поплакаться на судьбу, несомненно рассказывал Боскомбу о деле Хоупа-Гастингса и об инспекторе Эймсе. Говорил о характере Эймса, о его скрытности и не слишком блестящем уме. Эврика! Если письмо будет анонимным, Эймс не обратит на него внимания и, уж конечно, не явится переодетым в назначенное место. Но если его позовет Стенли?

– Но вы же сами утверждали, что Стенли ни о чем не подозревал! – возразил Хедли. – А под письмом стоит его подпись. Следовательно... Фелл покачал головой.