Тракторист согласился притащить валявшееся на обочине лесовозной дороги большое кедровое бревно, но Шапошников должен был заплатить 20 рублей за отлитую ему бочку соляру. "У тебя есть деньги? - спросил Шапошников Витуса, - заплати". Бочки наполнялись приезжавшими на пасеку посетителями за самогон, в основном это был бензин для его мотоцикла, электрогенератора и пилы "Дружбы". приживальцы никогда не пользовались движком в его отсутствие, зачем в избушке Шапошников зажигал электролампы вечером - не понятно, когда можно обходиться прекрасно керосиновыми лампами "летучая мышь". Может ему нравится щелкать переключателем? Хотя в омшанике у него стояли две медогонки, одна с электроприводом, правда, как он сказал, неработающая.
      Витус залез в кабину к трактористу, и они, не торопясь, со скоростью гусеницы на ветке дерева, поплыли по заснеженному лесу. Добрались на вырубку, не доезжая лесосеки, отцепив будку, повернули назад. Бревно было громадное и толстое, его сбросил лесовоз, не вписавшийся в поворот узкой дороги, развернуться было негде, а машина опасно наклонилась. Подведя под комель металлический трос, и закрепив его, потянули бревно за собой. На пасеке Шапошников завел свою "дружбу" и попытался кедрину распилить сразу на короткие кругляки. Распилка бревна затянулась до вечера, поменяли несколько затупившихся цепей, лагами с трудом вчетвером перевернули лесину на другой бок.
      Вечером Шапошников уехал на мотоцикле домой в город, оставив трехлитровую банку с самогоном. Тракторист заночевал на пасеке, благо, что в комнате были три койки у стен.
      Утром Витус с Василием, оказавшимся штатным охотником, решили взять собак Шапошникова на охоту. Сходили в омшаник, где у Шапошникова были спрятаны ружья. Витус взял себе двустволку 16 калибра, которую собственноручно перебрал еще осенью, и одноствольную "ижевку" 12 калибра для гостя. При постановке ульев, Витус некоторое время жил у Шапошникова, и облазил пространство леса до Круглой сопки за болотом, где обнаружил старые кучи веток в густом ельнике у основания склона, под которыми кабаны устраивают гнезда для выводков. И теперь самое время проверить, есть ли там стадо.
      Собаки убежали вперед, и когда охотники вышли на старую просеку, огибающую Круглую сопку, послышался дружный лай в кустах. Сбросив куртки, бегом, насколько позволял глубокий снег, поспешили на помощь собакам. В кустах замерли несколько черных силуэтов на длинных ногах, при нашем приближении кабаны сорвались с места и начали прыжками уходить за сопку наискось по склону.
      Одного секача держали собаки. Выстрелили разом, Витус видел, как его пуля рикошетом от срубленной ветки ударилась в ствол дерева. Кабан сорвался и увлек за собой собак. Василий сказал, что - попал, и они подошли к разбрызганному копытами снегу, замусоренному веточками и зеленым мхом лесной подстилки, но ничего не обнаружили. Но, пойдя по следу, где секач уходил прыжками, вскоре нашли капельки крови, и уже кровяной след не пропадал.
      Пожалели, что у нас нет лыж. Василий говорит, что орочоны из Санчихезы гонят кабана в одиночку на лыжах с одним только копьем, убивая, когда тот обессилит. Позвали собак, но те ушли далеко. Вернулись за куртками и рюкзачком.
      Заснеженная просека огибает сопку. Полаяв вдали за деревьями, собаки вернулись запыхавшиеся, смотрят вопросительно, высунув на сторону языки. Азарта у них хватает. "Подранка нельзя оставлять", - сказал Василий, и охота продолжилась, собаки теперь далеко не уходили.
      Солнце, в начале охоты светившее в лицо, переместилось за спину. Снег из золотистого превратился в холодный синий, лес вырос, стал незнакомым, наполнился глубокими тенями от многочисленных распадков, единственно, что связывало с домом, это след погони.
      Но вскоре пропали два кабеля, - они вернулись на пасеку. Остался старый кабель и поменьше его размером сука, наиболее умная из всех, это она держала кабана за ляжку.
      Кабаны, было ушедшие в один из распадков наверх, спустились вновь, охотники следом вышли на кровяную лежку, и собаки бросились вперед, недалеко, за очередной грядой послышался их лай. На этот раз не торопились, пусть собаки разгонят стадо и пусть кабаны уходят. Время работало на охотников, чем чаще раненый кабан будет ложиться, тем быстрее он ослабнет, теперь он сходил с лежек уже не прыжками, но и крови стало меньше. Кабан живуч, но от вязкой суки не уйдет.
      Преследовали подранка до вечера, сделав глубокий круг, вышли к верховьям ключа почти на лесосеку, и, оставив преследование до утра, ушли на ночевку в охотничье зимовье.
      Спустившись к ключу и перейдя по наледи на другой берег под голый склон сопки, где стоит низенькое зимовье, скрытое сугробами, и чернеют только верхние балки и низенький конек крыши, разгребли вход. Сняли скобу, и дверь легко подалась внутрь. Переступив высокий порог и нагнувшись под низким карнизом, залезли в избушку. Напротив двери над высоким столиком, как в вагоне поезда, узенькое оконце, нары с обеих сторон под низким потолком, под ними пустота и земляной сухой пол, сбоку маленькая печь с коленом трубы на ползимовья. Под нарами сухие лежалые поленья, быстро растопили печурку, на ней сверху умещается только закопченный чайник. Соль, крупа, сахар, чай подвешены в мешочках к потолку, там же в мешочке табак, выпотрошенный из бычков. Вышли под звездное небо, пока дым вытягивало из открытой двери. Собаки залегли в снегу, свернувшись калачиками.
      Вытерев пыль со стола и с нар, и попив чая, расположились на нарах, начались воспоминания о прошлой жизни.
      - Почему ты не работаешь охотоведом?
      - А почему ты не пускаешь собак в избу? А почему ты - пчеловод, а не, скажем, бригадир или зоотехник совхоза?
      "...По окончании заочно Иркутского лесного института выпускники устроили банкет в ресторане. А был среди нас самый старый, с залысиной, прикрытой прядью волос, кажется из Лазовского заповедника - это где-то на север по побережью".
      Витус насторожился, но промолчал. А Василий продолжал свою историю, как они гуляли в ресторане.
      "Он учился долго, лет десять, был тупой как сибирский валенок. Сессии сдавал на тройки, говорят, привозил с собой шкурки меховые для преподавателей в виде взяток, а на выпускной даже шкуру тигра. Но дело не в этом. На стол денег не дал, говорил, что нет. Но как старшему мы ему простили, и он пил за наш счет. Но, говорят - халява на пользу не идет. Он напился. А тут мы музыкантов "башляем", даем пять рублей и они нам "Под крылом самолета" поют, а недалеко стол с "кавказцами", - те "башляют" десять рублей, чтоб им "лезгинку" сбацали. Так, с переменным успехом и соревнуемся. Так вот, наш друг укушался совсем, поднялся и пошел к музыкантам заказывать музыку, его привели назад. Знаешь, что он им заказал за три рубля? - "Интернационал".
      Тут Витус не выдержал и сказал.
      - Его случайно не Делюков звали?
      - Кажется так.
      - Валера. Ноги как ласты. Загребает.
      - Точно он.
      - Ему, говорят, ноги сломали работяги в Сергеевском лесхозе в бытность Делюкова бригадиром на лесозаготовках.
      И Витус рассказал свою историю. Тесны судьбы людей в тайге.
      Витус вспоминал, как устроился на Канхезу лесником в Преображенское лесничество заповедника. Там никто не задерживался надолго, обычно от трех месяцев до полугода. До него на кардоне сидел Аврам, украинский парубок с длинными каштановыми волосами и большими выразительными карими глазами с длинными ресницами, этот играл на гитаре, и у него собирались парнишки и девицы из Бурьяновки, он настолько непрактичный, что от плохого питания страдал диареей с кровью. Выгнали за лень, не ходил по обходу. Потом был маленький строитель большой Останкинской телебашни, по прозвищу Мулирман. Этот пел арии из опер, его странность была в том, что он постоянно варил супы из различных круп, а остатки, закрыв полиэтиленовыми крышечками, опускал в воду реки в стеклянных банках, "про запас". "Это вчерашний суп, это - трехдневный, но хорошо сохранился!", - говорил он, - "на черный день". Скоро между камнями образовался "пункт приема стеклопосуды". А самый легендарный, обрюзгший и неряшливый нелюдим, ходивший по лесу в черном пиджаке, одетом на грязную майку, этот пошел за "правдой" с одностволкой 12 калибра "давить коммунистов" в районный партком, откуда его направили в Уссурийск за справкой. Месяца два пролежал в дурдоме, его и оттуда выгнали. "Гады, коммунисты, - говорил, вернувшись, - даже справку не дали!". Но из заповедника его убрали, оружие ему не полагалось, а своим угрюмым видом он пугал не только браконьеров, но и зверей в тайге, наверное.
      "Делюков посадил меня и Саню-"вольного стрелка" в кузов уазика, в кабину залез сам с нашим лесничим-пьяницей Шевченко, который и таракана за свою жизнь не убил, и мы поехали "на мероприятие", в "показухе" - Делюков спец, проявляет невиданный энтузиазм. В лесу у слияния Канхезы с Сяухой, машина въехала на территорию пионерлагеря, остановилась у домика сторожа. Выходит растрепанный чубастый парень, он проводил время со своей подругой поварихой, и только трусы успел надеть, а тут машина вооруженных до зубов лесников. Делюков ему говорит, что приехал расстреливать собак, они якобы бегают стаей в заповедник и грызут оленей. "Стреляй! - истерично кричит нам с Саней, - в собаку". А у меня карабин, и патроны подотчетные, я его даже с плеча не снял. Собака привязана в будке на простую веревку. "Не дам!" - кричит повариха, и как "якобинка на баррикадах в Париже" пышной грудью идет на Делюкова. Шевченко испуганно помалкивает, он не выносит громких скандалов, мы то никто не знали, куда нас везут. Делюкову из сторожки испуганные любовники вытаскивают телефон, и он звонит с сердитым видом прокурору поселка. Где вся его лесть в голосе? - Звучит гневный звенящий глас Правды! Потом передает телефон сторожу, тот испуганно кивает в трубку. Откуда у Делюкова такая ненависть к собакам - не понятно. Сам похож на кота, такой же кругленький и мордастый. Достал "макарова", но стрелять не стал, машет им перед лицом сторожа, а тот стоит перед ним в майке и семейных трусах, пожимает могучие, в рыжих веснушках, плечи. Делюков говорит лесничему - "У меня патронов мало, дай твои". Вставил чужую обойму, схватил собаку за загривок, собака на всех кидается - чувствует, зачем приехали, - а его не трогает. Стреляет в затылок, а потом еще один выстрел, в бок. Бросили труп в кузов машины, и по пути Делюков затащил его в кусты у дороги. Проходит неделя, иду я как-то этой дорогой, слышу - воет, - подхожу, лежит на боку обездвиженная собака, смотрит на меня одним безумным глазом, вместо другого гниющая рана, и пытается злобно на меня рычать, оружия при мне не было, а ножом кончить ее мучения я не смог. Пришел в контору, сидит Валера Делюков, я ему говорю - "Что же ты собаку не дострелял, - лежит, мучается". А он спокойно мне отвечает - "Обязательно поеду сегодня и добью, правильно, зачем собаке мучиться". Прошла еще неделя, иду той же дорогой, дай, думаю, посмотрю. Подхожу, а ...собака живая! Только уже молчит, сгнила голова наполовину, и шерсть мокрая и повылазила клочьями вокруг черной раны в боку, в которой черви копошатся, сквозь гной на меня смотрит плачущий глаз. И опять я не смог ее добить. Прихожу в контору, сидит Делюков. Я ему - про собаку, а он отвечает "забыл", - мол, - "но сегодня, если хочешь, то поехали, сейчас же, вместе". Прошла еще неделя, иду той же дорогой, свернул посмотреть. В ямке собаки нет, нашел труп в заводи реки, - Делюков пожалел патрон, утопил страдальца!".
 
      Поднялись рано, едва забрезжил красный рассвет над сопками.
      Быстро нашли новый след, он вел в ложбину в колючие заросли ельника, где разделились, - Витус пошел верхом, Василий с собаками низом, не упуская из виду друг друга.
      В полной тишине неожиданно из низенького кустарника взметнулась снежная пыль, и до этого невидимый секач бросился в сторону Витуса вверх по склону, пустому и открытому, только редкие тонкие стволики дуба отделяли их. Прицельный выстрел на мгновение сбил его на колени, но он не дал сделать второй, если бы не Лада, выскочившая из кустов и цапнувшая кабана за ляжку, он точно бы сбил стрелка. Кабан коротко крутанулся и собака, взвизгнув, отлетела в сторону, а Витус, сделав шаг за стволик дубка, с бедра выстрелил ему в бок. Тяжелая туша рухнула, зарывшись в снег клинообразным рылом в полутора метрах от Витуса. Выскочившему снизу кабелю и взмокшему Василию осталось только наблюдать, как тускнеют глаза зверя, и затихает его предсмертный, какой-то поросячий, детский хрип, пасть со страшными клыками медленно клокочет, раскрывается, обнажая десна и коренные зубы. Лада зализывает рассеченную слегка рану на внутренней стороне своей ляжки, - "Да, достанется нам от Шапошникова, попортили шкуру".
      Когда кабан затих окончательно, превратившись в тяжелый предмет, одетый в грубую шкуру с черной блестящей, но прочной щетиной на морде, перевернули его на спину, достали ножи, и первым делом Василий ремнем снял, подрезав с брюха, мужское достоинство, вырвал и повесил на ель, чтобы собаки не достали. Вырезав полукругом хвост, подломив его у крестца, отделил и бросил Ладе, а кабелю достались уши и вырезанное рыло кабана. Сделав крестообразный разрез на шее, продолжил его на передние ноги, обнажив дымящееся сало и мясо, и вскрывая грудь, вырубил грудину, а потом и разрезал живот свиньи, нож, скрипя, дошел до зада, открывая кишки. Аккуратно вырезал сфинктер прямой кишки, Витус ее зажал внутри брюха, оттянул, а Василий рубящими движениями перерубил тазовые сухожилия, и, налегши всей своей тяжестью на задние ляжки кабана, развалил его надвое. Кишки вывалили на снег. Теперь кабан весил меньше, и они, сделав волокушу, водрузили на нее тушу. Василий разобрал кишечник, выдавил его содержимое, а кишки уложил внутрь, - "У меня в фургоне есть мясорубка с насадками, сделаю колбасу из потрохов".
      Выволокли тушу сначала на лесосеку, потом по заснеженной дороге добрались до вырубки к фургону. Сняли шкуру, и Василий продолжил разрубать уже топором мясо на куски, относить внутрь фургона, Витусу досталась полголовы, одна ляжка и отделенные от костей куски мяса.
      Разожгли костер на улице, вскипятили в котле воды, поджарили на двух сковородках кровь, поели, запивая водкой, что было в запасах охотника в фургоне. Быстро собрались и понесли мою долю добычи в мешках на пасеку. Собаки бежали сзади, Лада иногда на ходу подтягивала заднюю ногу к животу, рана уже не кровоточила, но видно мешала.
      Перед пасекой собаки ушли вперед, и от избушки послышался лай. Взлохмаченный Ахмед стоял у открытой двери, в ржавом свитере и в тапочках на босу ногу, дымя папиросой. На нем свитер висел, явно снятый с плеч ширококостного Дугласа. Вот бродяги и вернулись к недопитому самогону, а вскоре на плите скворчала настоящая таежная закуска с приправами и овощами на соусе из ягод барбариса, Ахмет знает толк в кулинарии. Хорошо жить не запретишь, а плохо не заставишь.
 
       Контора
 
      9 марта Витус возвращался на электричке из города.
      На небе звездная пыль глубокой ночи, когда он садился в вагон с ледяного перрона под акведуком железнодорожного вокзала Владивостока.
      Прислонившись к темному стеклу, провалился в вязкий сон, разморило - под деревянным сиденьем скамьи печь изрыгала жар в пространство пустого вагона.
      Проснулся, когда за стеклом движущейся электрички, замедляющей ход, с длинной насыпи колеи в предрассветной мгле внизу на прибрежной равнине промелькнул забор бетонный, отгораживающий территорию пчелосовхозной базы с ангаром, авто гаражами, лесопилкой и мутным фонарем на столбе у конторы. Безлюдье на территории, рабочий день не начался еще.
      Витус с сожалением покинул теплый вагон и спрыгнул со ступеней электрички на гальку насыпи в холод, пересек железнодорожные пути и спустился вниз к прямой дороге, идущей от станции к конторе.
      Снег почти сошел, только в желтой траве и сухих тростниках по обочине гравийки пыльный лежит, подтаяв в сторону залива.
      Если бы не громадная лужа, покрытая пылью, которую обходил по обочине, то машина, вильнувшая колесом в грязи, раздавившая хрустящий белесый ледок, снесла бы Витуса в кювет. За стеклом кабины мелькнули бесцветные глаза и белесая голова Золотарева, совхозного шофера.
      Золоторёв живет в Шкотове у тетки в бараках в устье реки. Работал после армии, из которой его комиссовали по болезни, ночным сторожем на МЖК, масложиркомбинате, в Уссурийске, пока его корешок как-то ночью не привел с вокзала блядешку, на которой оба и поймали триппер в сторожке. Золотарев всем сообщает с какой-то радостной гордостью про этот героический эпизод своей биографии, и еще добавляет, что он - наркоман, т.е. жить не может без травки, и еще он алкоголик, может выпить море, "и балдеть, балдеть, балдеть".
      Это было, когда я только устроился на работу и приехал в контору просить машину, чтобы завезти на пасеку кирпич, доски для ремонта, и пару мешков картошки.
      - А!! Наркоман! - Закричал Золотарев, приветствуя меня, словно знакомы и большие приятели. За спиной его промелькнул ухмыляющийся Паша с тоненькой папочкой под мышкой. Директор Бушмелев доброжелательно насмешливо разговаривающий со мной у гаражей, удивленно посмотрел на меня, но ничего не сказал.
      В конторе, заглянув в комнатушку зоотехника, где Шрамков, словно не замечая меня, сидел, уткнувшись в стену взглядом, и постукивая карандашиком по столу, узнал, что он не начислил мне сторожевые за 8 рабочих дней в марте, на том основании, что в середине апреля, когда он приезжал на пасеку Шапошникова, он не застал меня там. Я потребовал разобраться с этим делом, Паша мне начал говорить: "Я знаю, я был...", - а еще добавил - "Я с тобой еще "по-христиански" поступаю". А когда я сказал ему, что после буквы "ША" следует последняя буква - "Я", он взорвался, брызгая злобой оскорбленного начальника, и сообщил, что имеет докладные от Шапошникова и Ахметова, что всю зиму прожил с нами на пасеке Шапошникова. И чтобы убедительнее было - устроил громкий скандал, открыв дверь из кабинета в коридор, громко закричал, что я пьян и что он вызовет милицию для экспертизы. Я, плюнув, ушел, даже не забрав у нового пожилого бухгалтера причитающиеся мне 9 рублей зарплаты, которую выдают обычно 8 числа каждого месяца. Но тот успел вякнуть незнакомому ему человеку: "Все по справедливости, нечего сердится на Пашу". Вот и Шрамков - уже ему "близкий"!
      Почему все кубарем летит? Нравственная пустота.
      Все это слова, слова. Что за ними?
      Человек не знающий что ему делать с собой ищет работу, знающий - ищет досуг.
      Отсутствие доверия между людьми, или отсутствие любви, - отсюда нездоровый интерес к религии. Как будто хотят они, чтобы снова пришел..., чтобы снова распяли его. Ведь только от живого можно стать живым. Они как дети - не знающие что такое добро. Всякий работящий вызывает у них чувство отторжения, а часто - и негодования - они ж ему дают работу! Может потому, что они сравнивают его с собой? Чувство неприязни возможно из чувства страха, - "живет же такой, хотя уже жить нельзя, а вот правдив, и открыт всем, а может это у него просто лицемерие, скрывающее коварство, ведь приходится же ему лицемерить, быть таким как все?". На их фоне выплывают, как нечистоты, люди, для которых честь - это выдумка, - у них то чести точно нет, за ненадобностью. И добра нет, и справедливости между людьми, как согласия обоюдного. Они же видят смысл мира в работе локтями, кто еще так ловко расталкивает - они, соль земли, - поэтому имеют и деньги, и власть.
      А так как они вылезли из дерьма, вокруг видят только дерьмо, - для них люди чести, как пришельцы с Марса.
      Где же родники душевной чистоты и покоя. Здесь столько надумано, наверчено насилия, что боятся стать жертвой, не хотят идти на заклание темной толпе, которая втопчет в дерьмо своими копытами, и даже не заметят, да еще и нагадят сверху. Мы привыкли юродствовать, привыкли к нищете духовной, словно она приведет к спасению.
      Да, слишком много душа видела невежества, зависти, предательства и насилия безнаказанного. Да и подлость легка на подъем, до глупости. Зацепиться не за что.
      А ведь стоит просто подняться над страхом. Стоит только принять все, все, что есть в мире, и зло и добро, и так как оно есть, видеть все без задней мысли, не боясь при этом потерять себя.
      Чего можно ждать от негодяев в конторе. Я понимаю, что не надо трогать омраченных людей, не подсказывать им того, чего они хотят от своей омраченности, не давать им вырваться из круга порочных мыслей, ибо они себе скажут: "Вот этого-то мы и хотели и искали" - с их непорочно "чистой" совестью и жаждой непомерной власти над другими, они готовы растоптать тебя.
      Желание - быть, а "другого" - не быть, первое разделение в сознании. Когда вместо "другого" обезьяна видит в зеркале рефлексии себя, она приходит в бешенство и ярость.
      И еще им нужен ЗА зеркалом, искажающим их "совесть"! - Арбитр, - все знающий, всемогущий, но справедливый?
      Кто орет о ложности "других" мнений, противоречащих их морали, возведенной в культ Господина - Стадной Морали? Какой-то "коллективный подряд".
      Когда объявленной ценностью становится голова "чужака", тогда возникает "цивилизация охотников ЗА головами", а призом - инициация в этом обществе.
      Я говорю не о стадной морали приматов, а о куриной. Раскудахтались, словно лис залез к ним в курвятник.
      Не надо себя обманывать, что они действуют в интересах совхоза, они действуют в своих шкурных интересах. Все, что исходит от них - это ложь, на этой лжи держится власть в стране победившего социализма, которая поддерживает уровень лжи в разобщенном обществе для извлечения прибыли с человеческой корысти и пороков. Противостоять этой власти, значит дозировать свое участие в их системе. Если хочешь истины, надо отвергать компромиссы, но тогда останешься со своей правдой один.
      В этом подлунном мире переделать окружающее невозможно, можно только перетрясти, отцентрифугировать по фракциям. Больно интересы разные. Не надо лишних слов, чтобы "волки знали, чье мясо урвали", с ними в дискуссии вступать бесполезно, надо готовиться к войне.
      На пасеке Шапошников сказал, да, Шрамков заставил их написать докладную, но, что это все - ничего не значит, - только пугает, и чтобы я, наконец, признал его над собой начальником. Об эпизоде с машиной на дороге я промолчал, может мне это показалось?
      А 20 марта - Шапошников поехал на общее собрании в контору, а я остался сторожить пасеку. Вернулся он с Бурковским и новеньким, принятым на работу молодым, но с редкими волосиками на голове ветврачом Шмаровозом. Они сообщили, что администрацией и Шапошниковым было решено спарить пасеку мою и Шапошникова, а меня сделать помощником у него, на что я категорически отказался. Намечалась выставка пчел из омшаника, и мы пошли прослушивать пчел. Оказалось, что15 мертвых ульев было у меня и 15 мертвых у Шапошникова! Я спросил Бурковского, с которым мы еще в начале марта проверяли пчел: "Как так, ведь тогда все мои пчелы были живы!". "Видно кормов не хватило".
      22 марта я заночевал в деревне. Вчера Хуторной был вдрызг пьяным и невменяемым, залег у бака с медовухой на летней кухоньке. С утра, проснувшись после медовухи, тяжело сидел на высокой кровати, свесив босые ноги, и клонило его голову книзу. Потом с пеной в уголках рта заговорил, встряхнулся, встал на нетвердые ноги, и вылил всю накопившуюся злость в мате. Рукой смел со стола большие заводные настольные часы, подаренные ему администрацией как "передовику производства". В дверях кухоньки молча стоит осторожная тетя Галя в повязанном на голове белом платочке. Собрание, которое Шапошников обозначил "ничего не значащим", было позором для Шрамкова. "Подыщи себе другое место работы". И Шапошников, оказывается, играет неблаговидную роль в моей травли.
      Выставка пчел намечается в апреле на нашей пасеке, и я больше не пошел к Шапошникову, а остался ждать администрацию в деревне. Вечером помылся в бане у татар Мордеевых вместе со Степой, после нас пришли мыться дед Велихоцкий со своим новым "пассией" Есаулом. Тот, стремительно взрослеющий, уже с басовитым голосом показался мне незнакомым.
      Хочется молча жить, жить. Надоели люди, как отдельные субъекты, хочется объединяющего, пусть трудного. Как у казаков-гуранов забайкальских, к которым попал Бакунин, сосланный на каторгу. Устоявшийся, замкнутый на службе и земледельческой культуре быт. Станичная жизнь завязана на сельхозработах, отсутствие слишком бедных и слишком богатых - общество не позволяет экстремизма в своей среде. И все построено на этом - и вся их мораль и вИдение мира.
      Надоели. Сумрачный Шапошников и осторожная Галя Хуторная.
      Шагака слишком занят своим, своей нелепой жизнью, говорит и говорит, но уже запинается - говорение отвлекает от мыслей, а мысли ...тяжелые. И сил уже не хватает на борьбу. Не хватает общества духовного, а среди падших людей не увидишь блеска истины и даже стремления к ней, нет полета мысли и ясности, все приземлено и ползуче. И в глазах только терпение и страдание, страдание...заскорузлое. А у Шагаки еще и похоть побитой собачонки. Как он втихомолку, тряся головой, зарывался носом в шубку своей падчерицы-школьницы, глубоко втягивая запах! Вот - результат компромисса и страха за свою жизнь, которая - от него не зависит! Шагака не пьет, то есть пьет в компании чтобы не выделяться - выпьет стакан вина, но не больше. Его жена, Светлана, работящая, его дома гоняет, Шагака прячет от нее книги у меня, - здесь все, он не разборчив в чтении. Мои журналы читать боится. Светлана, застав его за книгой, когда возвращается с работы, видит, что дела по дому стоят, маленький ребенок орет в кроватке, старшая дочка ушла гулять, и устраивает ему разнос, вырывает книгу и швыряет ее в печь. А Шагака рассуждает, рассуждает обо всем на свете, чего знает и чего не знает, фантазии и мысли у него сумбурны и нелепы. Светлана, выпив стакан водки, опустив руки, рассказывает, как познакомилась с ним, пожалела болезного на голову. Ее можно назвать красивой и стройненькой, если бы не простоватое лицо деревенской женщины, занятой вечным бытом.
      Где же моя свободная тайга, моя мечта. Она словно сказка, опрокинутая в прошлое моей молодости.
 
       Темная мозаика
 
      Заморосил дождик при ясном небе, темной мозаикой капель покрывая крышки ульев, пришлось с сожалением заканчивать работу, укрывать расплод, пахнущий свежим хлебом, чтобы не беспокоить возбужденных пчел, что жужжащей опарой полезли из улочек.
      Сложив инструменты в переносной ящик, Витус направился под отремонтированный навес к столу, с врытыми в землю новыми скамейками под двумя крупными деревьями, липой, растущей выше, еще не выбросившей цветочных бутонов, и старым бархатом или пробковым деревом с густой кроной и мягкой бархатистой корой.
      Люблю, подойдя от ульев к навесу, потрогать бархата теплый ствол рукой. Дождичек скоро кончится, солнце бьет сквозь ветви деревьев, и радуга висит над лугом.
      Универсум подразумевает, что все проявляющееся в нем, уже имеется в наличие. Ничего не возникает из небытия, - т.к. есть только одно становление. А если не возникает вновь, то любой человеческий поступок, любая история события уже существует в наличии, и в развернутом виде. Мы не переживаем время - как вновь возникшее.
      Сознание человека не может знать и влиять на будущее, точнее не может охватить его безграничность, а значит, произошедшее сейчас, оно воспринимает ограниченно, как возможное в прошлом. Не видя Универсального Единого, возможное - для сознания человека - является множественным, т.е. ему кажется, что поступки его свободны и зависимы только от случая. Но мы знаем, что события имеют начало и конец, теряющийся в безначальном. События имеют статус явления, свободно развивающегося, т.е. нам, "свободным наблюдателям", события постоянно проявляются в алгоритме внутренней взаимосвязи. Но это для нас не является знанием, и не останавливает нас от заблуждения.
      Событие в прошлом выглядит - возможным, а в настоящем - проявляется, как вновь возникшее. А это и есть вера в счастливый случай, удачу, в случайность событий. Событий в прошлом не существуют, они - были и прошли! Мы так хотим верить, что влияем на мир, и что события не являются следствием универсальности мира, что видим в них произвол. В реальности - мы не можем влиять на мир в нужном нам направлении, мы не можем знать этих направлений, мы погружены в хаос индивидуальных волевых импульсов.
      Нет - прошедшего прошлого, и несвершившегося еще будущего. Есть - становящееся прошлым, и становящееся будущим. А грань - это сознание, выделяющее и делящее становящуюся Реальность по своему умыслу.
      Размышляя о прошлом и будущем, будто они становятся сейчас, нам яснее тогда видна связь с настоящим Парадоксальным, волевым.
      Когда мне говорят, что человек живет среди членов общества и для них - я этому не верю. Каждый одинок бесконечно в мире людей. Даже общаясь с другими, он остается только наедине с самим собой, наедине со всем миром, чувствуя ужас своей обреченности на одиночество, заброшенность. Или причастность себя к миру, выбирайте.
      Пчеловодство - единственная деятельность человека, способствующая процветанию, а не деградации природы.
      Мне кажется, от этой силы весеннего пробуждения и люди учатся благородству, восторженной сдержанности и благоговению перед жизнью. Но возможно я ошибаюсь, как я ошибаюсь в Шапошникове, когда вижу загубленные кедры с просверленными у корней дырками, залитыми аккумуляторной кислотой.
      Весной везде символы размножения и соития, восприятие красоты у человека возникло из возбуждения пылающим цветом, от откровенного бесстыжия и до безобразия притягивающего, как в зевах красодневов. А над всем царит пчела.
      Цветение начинается робко с апреля. Березовые почки пробудились, набухли, стали клейкими, но листочки еще не развернулись, - вот время для сбора березовых почек после чахоточной зимы. В продуваемом лесу на пригретой весенним солнцем земле цветет белая, далеко видная ветренница. Из-под обледенелых, покрытых леденцовой корочкой остатков снежного покрова на солнцепеках, с вмерзшими веточками и жухлыми прошлогодними листочками, вахта разворачивает с корневищ зеленые листочки. Мощно лезут на болотах сочные листья симплокарпуса вонючего, чтобы раньше всех развернуть капюшон фиолетового крыла с початком внутри, привлекающего первых мух, летящих на запах тления в поисках вытаявших трупов, погибших за зиму животных.