"Записки пчеловода"
 
       Татхагата - "так пришедший"
 
      Татхагата - "Так пришедший", обозначающая абсолютную реальность Будды, переходит в самадхи, состояние мистического транса во время медитации. Дхармы, как составной элемент сознательной жизни беспрепятственно завершают свой ход. Меня мало волнует Нирвана, как объект изучения Будды, да и буделяне - тоже. Скорее - Дао, как сущность всех вещей, материал мира и отражение единства мира. Главное и единое в проявлении всего, что движет всем, являясь всяким движением. Т.е. отрешившись от предметного мира, став к нему в проницательную сознательную оппозицию, во всем видеть одно.
      Если понимать, что растворенность мира и сознания в нем - есть сознание Будды, татхагаты, - то все заблуждения отдельного сознания "Я" служат опорой оппозиции "нет-да" в системе истинного бытия, т.е. "реальное" и "нереальное" имеют опору в татхагате.
      Мир явлений - это пруд кишащий разнообразной рыбой. Сознание выхватывает в плоскости противоположностей только поверхность пруда, - иногда всплывает нечто, как рыба, дает хвостом, и по поверхности бегут кругами волны, - их то мы и видим как Реальность.
      А писатель выражает в плоскости добра-зла свой вербальный мир, который есть ложь, если не знать мотивы, которые руководят им. Это как в "Пикнике на обочине" Стругацких, - Сталкер вел желающих счастья в комнату, где исполнялись любые желания,...но только самые заветные. А какими мотивами они задаются? "Мир явлений - это пруд, кишащий разнообразной рыбой". Где нет места искренности перед собой - тебя не поймет и "другой". Любое произведение искусства это попытка что-то высказать собеседнику, пусть даже, он только зритель. А высказать можно многое: и свою ксенофобию, и бескомпромиссную идеологию государственного насилия, и ханжескую мораль. Высказать можно даже собственную омраченность, но это будет уже не в плоскости добра-зла, а в плоскости Абсурда!
      Мир только кажется абсурдным.
      Очнулся от сна. В избушке сыро и холодно. Проспал ночь, а голова чиста, будто и не ложился, словно опустился вчера на подушку и сразу же проснулся. Наверное, проспал часа четыре-пять. Поднялся и открыл дверь в сенях, выпустил скулящую собаку Баржика. Бросил ноги в сапоги, снял с жесткой проволоки, протянутой через всю избу под низким обваливающимся потолком, полотенце, с полки - мыльницу, преступил порог в сени, распахнул дверь вовне, сошел с крыльца.
      Туман густой, розовый в направлении восходящего из-за сопки солнца, пелена его покрывает лужок, улики, скрывает омшаник. Плотная земля тропинки отмокла, изморось белым молоком лежит на траве. Насыщенный утренним холодом воздух вливается в грудь, бодрит.
      Прошлепал мимо ствола ясеня, растущего рядом с домом к каменистому ручью, с веточек таволожки обсыпались, как не берегся, холодные капли росы. От ручья тянет сыростью, среди валунов по руслу нашел открытую струящуюся лужицу, положил мыло на камень, и погрузил в воду ладошки. Бегущая вода, крутящая разноцветные песчинки, показалась ледяной, с шумом плеснул ее в лицо. Умылся и, отступив назад, вытерся полотенцем с плеча. Пробежался до избы.
      Взял ведро и вышел за пасеку в лес, вниз по дороге. Река открылась галечной отмелью. Местами она совсем пересохла, ушла вниз, под камни, и только лужи на дороге - как были, так и остались. На глубоких ямах с подмытым песком вода есть, что бы зачерпнуть ведро.
      С 17июля работаю в пчелосовхозе "Южный". На пасеке людской кавардак: пацаны приходят толпами, парни из деревни, горожане из Владивостока, приезжающие на выходные, по тайге шастают и заходят "за медом". Нужно строиться, заняться ремонтом печки в доме, дымит. Омшаник - сплошной серпентарий. Под черной толью сгнивший внутри сруб, стоящий у края лужка, полон всевозможными змеями. Резко открываешь тяжелую дверь, обитую изнутри старыми ватными фуфайками, и отскакиваешь, - с дверной перекладины падают вниз щитомордники или толщиной с руку черные с желтыми разводами амурские полозы свисают, как лианы, жонглируя глянцевой чешуей. Я с ними дружу, они не дают мышам портить сушь, пробовал приручить двухметрового полоза в доме, вместо кота, но тот начал лазать по стенам, и я его выбросил.
      В прохладном полумраке от глубины земляного пола высятся штабеля корпусов ульев, крытые под высоким потолком тяжелыми крышками, - они наполнены сушью и медовыми рамками. Между рядами стоят медогонка, выварочный котел, пустые фляги и ящики с инструментами.
      Занялся отводками, проверяю суточный засев, подставляю матке, если нужно, свежую сушь из кочевого ящика, темные рамки, освободившиеся от расплода, переставляю на край гнезда под мед на зиму. Пчелы работают, все в улье заняты делом, кормят детку, приносят нектар, охраняют вход в улей.
      Солнце поднялось, когда под сенью деревьев с дороги на пасеку показались пацаны. "Баржик", белобрысый губастенький - старший, "Есаул" - нескладный, с изможденным лицом, изборожденным угрями, он всегда на подхвате, за спиной у него рюкзачок, Степа - златокудрый боровичок, крупнолицый и независимый, отец его с копной вьющихся седых волос вокруг лысины, татарин, работает трактористом в совхозе. И несколько малявок, что вечно со старшими. Отправил одних за водой, других за дровами в лес, чтобы развели костерок рядом с навесом, вскипятили чаю.
      Есаул натянул на себя сетку, он единственный, кто помогает с пчелами. Достаю рамки, стряхиваю пчел и обрезаю трутовые соты с расплодом, отдаю Есаулу, он складывает их в ведро. Работа пошла быстрее, пацан закрывает за мной ульи. Сделанные вновь отводки облетались, и молодые матки усиленно "сеют".
      Рассказываю Есаулу про маточкино молочко, что в ячейках трутовых сот, оно полезно для обмена веществ в организме, сильное стабилизирующее и стимулирующее средство, а сами толстые белые личинки, вываливающиеся из обрезков сот - это чистый белок, как в свежем виде, так и если из них приготовить омлет. Есаул окончил всего семь классов, учиться больше не стал, помогает старшему брату пасти совхозных бычков, в любую погоду можно видеть его сутулую фигуру в полях на лошади. Брат живет бобылем в старенькой избе своих родителей, а Есаул живет у бабки, их отец зарубил топором мать, а потом сам повесился. А напротив бобыля находится чистенький дом пчеловода Хуторного с летней кухонькой у забора.
      Моя лекция привела к неожиданным результатам - Есаул начал пожирать трутовый расплод сырым. К сентябрю у пацана сошли все угри, безобразившие лицо.
      Попили чая с хлебом, пацаны закурили, громко галдя на скамейках под навесом, играют в карты, не зная чем бы заняться.
      - Баржик, сходили бы на речку, форели половили бы.
      - Не-а, не охота.
      - А вы возьмите бредешок с мотней, погоняйте ее по ямам. Я вас научу коптить рыбу по-походному.
      Это их заинтересовало часа на два-три. Ушли на рыбалку. А я занялся мелким ремонтом кормушек для пчел.
      Солнце в зените, когда пацаны вернулись, наловив полведра мелкой мальмы. Степа взял лопату во мшанике и отрыл от обрыва ручья в траве траншею. Накрыли ее ржавыми листами жести от старых крышек ульев, засыпали сверху землей, а в конце - водрузили старое ведро без дна, где протянули пчеловодческую проволоку, на нее выложили рыбу, а в устье пещеры у ручья развели дымокур с сырыми щепками ольхи.
      - Никогда не думал, что у форели розовое мясо, - говорит Баржик, разрывая золотистое с пятнышками тельце, горячие пахучие ломтики отправляя в рот.
      Копченая рыба всем понравилась, но пасека осталась без мотни, пацаны утащили ее в деревню, так и не вернули назад. Баржик все клялся, что принесет сетку после хода красноперки.
      Накачали шесть бидонов, седьмой пацаны оприходовали для себя, что делать, Бурковский их привадил к пасеке, они чувствуют на ней себя хозяевами.
      А 19 августа приехал Серега-тракторист, он же профорг пчелосовхоза, привез на прицепе трактора, наконец, немного кирпича, горбыля на ремонт веранды и навеса на пасеке, стороительства туалета.
      Серега, наверное, с детства любил крутить воображаемый руль, такое сосредоточенное конопатое лицо и лохматые нестриженые волосы, а еще в такт мотору "делает" губами, а сейчас воображает, что крутит администрацией. Говорит, что "хочется на полях наворовать картошки", но...одновременно, что "надо судить проворовавшегося пчеловода за 6 мешков с совхозного поля". Кто бы мне завез картошки, хотя бы за деньги.
      Дима Бурковский появлялся в облике бригадира. Опять приезжал за своими вещами, забрал матрасы с пасеки, для кочевки говорит.
      Дай власть и ты увидишь, как человек хочет перепрыгнуть через свою голову. Сколько ртов, орущих о себе. Власть над человеком не твоя компетенция, ее еще должен подтвердить тот, над кем ты хочешь иметь власть. А у меня нет никакого желания выслушивать его наставления. Слишком он переигрывает со своим предназначением начальника.
      К 1 сентября пацаны окончательно покинули пасеку.
      А в октябре, так и не выехав на кочевку со своей уже сложившейся пасекой, выровненной и готовой к зимовке, остался я окончательно один.
      Тень от ясеня бродит по земле и крыше веранды. С крыльца видно просветленный лес и открывшаяся по краю долины линия сопок, с зелеными шапками кедрачей по вершинам. Сижу на высоких деревянных ступеньках, вынес чашку с чаем из комнаты, потягиваю напиток, и смотрю в осень. В высоком пустынном небе видны далекие вороны, парящие над долиной, лес обезлюдел, и скорее, до следующего года. Еще будут наезжать из города запоздалые любители природы, но в опустошенном лесу им уже делать нечего. После воскресных выходных, когда долина была наполнена голосами людей, стрекотом мотоциклов и нудно гудящими в лесу моторами машин по дороге, там, где висели яркие гроздья ягод лимонника по берегам реки - полный разор. Лес неряшливый, папоротник потоптан, лианы оборваны и обвисли, вывернутыми плетями, нет величественного строгого порядка в природе, взрыты многочисленными ногами опавшие листья на длинных звериных тропах по склонам сопок.
      Пустота комнаты, со свежевыбеленными известью стенами и потолком, с теплой печью в середине, бережет уютную тишину и мой сосредоточенный покой.
      Когда дом становится клеткой после отъезда очередных гостей, омраченных жизнью и заботами, ухожу я в сопки и брожу по пустынным склонам среди деревьев, просвечиваемых солнцем до корней, продираюсь на гребни сквозь орешник, пригибаясь под лианами кишмиша в сумрачных распадках. Или выхожу к сырости лесного ключа и бреду вверх по руслу, распугивая уже взрослые выводки рябчиков с прибрежных кустов. Переворачиваю в холодной воде камни в поисках ручейников. Всматриваюсь в тугие струи воды бегущие по темной гальке среди мшелых камней в поисках быстрой рыбы, и нахожу их стоящими под утесами в темных ямах. Не торопясь, срезаю длинную ровную ветку, очищаю от листьев и привязываю к ней леску с крючком, намотанною до этого на коробок спичек. Рыбалка в тайге не угнетает своей неподвижностью, все время передвигаешься по руслу. Когда прошлые заботы, как зудящий мотив надоедливой мелодии, отступают, возвращаюсь назад, к своему одиночеству.
 
       Долина
 
      Долина эта начиналась с развилки дорог, асфальтированная - шла к Большому Камню и "Техасу", в одном была База Тихоокеанского флота, в другом - судоремонтный завод "Звезда" для ядреных подводных лодок, а гравийка пылила желтой дресвой в жарком воздухе в глубь сопок. На перекрестке у столба, обозначающего остановку для автобусов, стоял белобрысый парень с красным лицом, большими голубыми глазами и бычьей шеей, не умещавшейся в ворот выцветшей энцефалитки, его скудный рюкзачок лежал на брошенной бетонной плите у края дороги.
      Витус смотрел в голубое бездонное небо, говорящее ему не о красоте, а о близости побережья. Одиночество нарушил рейсовый автобус с юга, выбросивший сошедших с высокой подножки мужчину и женщину на асфальт, дверь в тишине захлопнулась, и он ушел в сторону Шкотова. Они не торопясь, подошли к маршрутному столбу, остановились в стороне. Мужчине лет за тридцать - он, поставив тяжелую сумку, быстрым неуловимым взглядом посмотрел на парня, присел на корточки и закурил, что-то в этом движении напомнило поведение зека, она - молодая, почти девчонка, поправив яркий платок на голове, молча отвернулась в сторону ушедшего на запад автобуса. Все ждали попутку в Долину.
      Первой свернула с Находкинской трассы легковая машина, старенький "москвич", затормозивший у попутчиков, без лишних слов те забрались в нее, загрузив на сиденье тяжелую сумку, и Витус снова остался в одиночестве. Давно начались его странствия в пространстве тайги, кажущиеся бесконечными.
      Со склона от дороги, вдалеке видна у гряды высоких сопок, как стена отгораживающих долину от ветров с залива, река Цимухэ. Она петляла среди лугов и пышного редколесья. Собственно Цимухой можно было назвать две реки: Цимуху, что текла со стороны Даубихэ-Улахинского плато, в переводе с манчжурского переводится как "тысячи сражений", нависающего над долиной, называли Нижней, и Верхнею Цимухой - текущую от далекого таежного хребта, за которым находилась благословенная Сучанская долина, с ее шахтерским городом Сучаном и Находкой, торговыми воротами Приморья. У горлышка долины Нижней Цимухи находится живописная пасека на берегу реки, крутые сопки здесь подступают с севера. По долине Верхней Цимухэ на Сергеевский перевал расположены деревни последовательно: Новороссия, Центральная, Новомосква.
      У слияния Нижней и Верхней находится деревня Широкое и земляное каре древнего городища бохайцев, описанное еще путешественником Пржевальским, отправленным с отрядом казаков на подавление бунта китайцев, выселяемых в первый раз с территории Уссурийского края, до того присоединенного к Российской империи.
      Разросшаяся Империя уже не могла позволить себе крепостное право. Россия, страдавшая от безземелья крестьян отправила во вновь присоединенные земли переселенцев из центральных губерний морем вокруг света, вместе с лошадьми, коровами и бабами. Треть из них померла в пути, но оставшимся в живых Империя дала до 100 гектар земли в Уссурийском крае, это столько же, сколько земли было у среднего помещика в центре России! Первым делом переселенцы потеряли первый урожай зерновых, потом начали околевать животные. Плодородная земля долины давала только устойчивые урожаи овощных культур. Их выращиванием занималиськитайцы, согласитесь, большой объем производства овощей - это признак цивилизации подразумевавшей большие города для сбыта продукции.
      Когда построили Транссиб, на Дальний Восток хлынула "шуга", новые переселенцы: хохлы, "саратовские", запасные солдаты из Владивостока, - они вытеснили дальше в тайгу старожилов, и принесли с собой продажность должностей местной власти. Несколько раз эти власти выселяли корейцев и китайцев, занимавшихся промыслами: охотой, собиранием дикоросов и женьшеня, а по бухтам Края вылавливающих краба, гребешка, трепанга, морскую капусту. Перед русско-японской войной выселяли уже японцев с рыболовецких промыслов, перед Второй мировой вновь выселяемые корейцы подожгли тайгу с женьшеневыми плантациями, до сих пор по югу Приморья и восточным склонам Сихотэ-Алиня есть горелые сопки, так и не восстановившие растительность.
      Последняя организованная волна переселенцев была после войны - это были уже не "добровольцы-комсомольцы", а ссылаемые западные украинцы, молдаване, "сомнительные элементы" из временно оккупированных немцами областей России, освобожденных доблестной Красной Армией.
      И сейчас, богатые плантации капусты, картошки, репы и моркови - основные культуры Долины, а еще кукуруза на силос. В животноводстве - молочная ферма в Центральном и бычки на мясо, кочующие по окраинам долины на границе с тайгой. Огородам селян досаждают фазаны, но дичь почему-то едят только егеря лесничества - наверное, мясо жестковатое. Бьют браконьерским способом деревенские втихомолку кабана в сопках и изюбрей на таежных солонцах, хотя это угодья Шкотовского охотхозяйства. В тайге лесосеки, принадлежащие Краевому лесхозу, в предгорьях - пасеки пчелосовхоза "Южный". На выходе Долины к морю в тени хребта военный аэродром с ангарами морской авиации и оплетенная колючей проволокой сопка со складами бомб и снарядов, по ее верху проглядывают валы древней крепости, увы, недоступной для исследователя. Ничего не меняется в расположении воинских гарнизонов за тысячелетие - стратегические объекты одинаковы во все времена, независимо от исторической эры, технологии и направления агрессии.
      Как везде в Крае, своя доморощенная власть, и ее много! Наездами бывают менты из района, и краевая рыбинспекция, "рыбсобаки", во время хода симы, военные на бронетранспортерах обычно к зиме ловят очередных бегунков-солдатиков, последних романтиков тайги - выбраться из долины сложно. Кроме фермы, сельсовета, деревенского клуба, школы и почты в Центральном, в деревне Новороссия у дороги амбулатория-стационар, обсаженная высокими тополями. Новомоскву же междугородние автобусы стараются проезжать быстрее - народ там непредсказуемый и шалый, тайга подступает к избам.
      И конечно сельмаги в каждом населенном пункте, открывающиеся по желанию продавщиц и принадлежащие Потребсоюзу.
      Центральная контора Потребсоюза в Шкотове, где можно отовариться на талоны за сданные сельхозпродукты, мясо, дикоросы, весенний папоротник, мед. Большую зависть в магазинах Потребсоюза вызывали у частника бензопилы "Дружба" с запасными цепями, водные моторы "Вихрь", столярные и слесарные инструменты, можно было купить даже японские раскладные зонтики, болоньевые плащи разнообразных расцветок, моднейшие импортные куртки из кожзаменителя и высокие югославские женские сапоги. Самая законспирированная экономическая организация, сохранившая свою структуру со времен НЭПа, основа серой и черной экономики развитого социализма, опора властных структур района.
      Там же, в Шкотове - провинциальный военный гарнизон, типовой по всей стране, с пыльным плацем, казармами красного кирпича и уродливыми аллеями тополей со спиленными вершинами - некрасиво, зато однообразно. За Шкотовым - открытый карьер плохого бурого угля. Район пограничный, с глубоко деклассированным населением и управлением КГБ, зато властей в нем ... - вам по пояс.
      И вот в эту Долину со стороны Плато занесло Витуса. Приближалась осень, и надо было как-то устраивать свою жизнь на зиму. В Шкотове его взяли на работу пчеловодом, и теперь он направлялся на пасеку N13 в таежный угол Долины.
 
       Дуглас и его пасынки
 
      Ахмет бил себя в грудь и театрально кричал: " Я хочу сесть!!!". У небритого сорокалетнего мужчины, заросшего по брови курчавым рыжим волосом, одетого в старый энцефалитный костюм навыпуск и громадные болотные сапоги, возгласы эти и наслаждение своими словами на лице, вызывали чувство трагикомического. И хотя Витус знал, что если бы нашелся человек или организация, для которой нужна такая жертва, Витек показал бы себя на высоте, но все же предполагал мелочь, которую тот не хотел бы разрешить другим способом. Ахмет страдал, ему приходилось жить у матери и работать уже целых полгода для получения прописки в Шкотове, а тут еще сима пошла на нерест в устье Цимухи, после тайфуна вода в реке сильно поднялась, подтопив тальники на окраине поселка.
      - Не бойся радиационного заражения, ешь рыбу. Сима не кормится в Заливе, а приходит на нерест с моря, - сказал слегка поддатый Ахмет, когда Витус нашел его в ивняках на песчаном пляже реки, где "местные" закидывали в быструю несущуюся воду веером тяжелые сети с руки.
      Заметив плавник рыбины, кто-нибудь из присевших в кустах и выпивавших рыбаков отделялся коллектива и бежал к воде. Серебристую рыбу с широкой спиной, подняв ее вверх, чтобы хвост не волочился по песку, тут же обменивали на водку или "червонец" у ждавших своей очереди автомобилистов, чьи машины стояли по всему высокому берегу, не спускаясь на песок пляжа.
      Иногда очередной рыбак срывался в кусты и прятал сеть, это была игра со "своим" рыбинспектором, который где-то бродил по берегу, отбирая у "чужаков" орудия лова. К "своим" он подходил, громко предупреждая о себе раскатами мата. Вот он показался на пляже, новенькая полевая форма с бляхой инспектора на груди, кобура на пузе, накаленное от выпитого алкоголя одутловатое лицо, - начальник "при деле".
      На лестнице двухэтажного барака с выбитыми дверями, где жила семья Дугласа, бывшего вора, а ныне заготовителя-одиночки, послышался голос Вовчика, младшего брата Витька: "Амур посторонись". С шумом поднялась собака, распахнулась занавеска, вместо двери закрывающая вход с лестничной клетки, и вошел высокий худой парень, одетый, так же как и Витек, что он пьян и ему плохо, было видно по его серому, как пепел лицу. До этого мы с Ахметом ходили друг за другом с кухни в прихожую, с прихожей в комнату с диваном и обратно, - я все пытался понять, что с Ахметом случилось, чем мне сегодня это грозит, к чему его речитатив?
      - Ахмет, нажрался уже! - Ахмет Ахмету сказал. - Где моя накидушка!?
      - А, х-Уй её знает, - подавившись матерным словом, ответил Вовчик, и ушел в свою комнату, слышно было, как он плюхнулся с размаху на постель. В прихожей посередине остались его болотники, Витек перешагнул через них и ушел.
      На лестничной площадке за занавеской тяжело ворочалась, укладываясь, старая овчарка Дугласа, и затихла. Я прошел в комнату Дугласа к покосившейся плетеного орешника этажерке, где была навалена макулатура, порылся в хламе толстых журналов и выудил "Мартина Идена" Джека Лондона без задней обложки и последних страниц.
      Дуглас спорил, что Джек Лондон - не американский писатель, а я подначивал его на пасеке, приводя довод о том, что основные сюжеты взяты из дневников последнего губернатора Русской Аляски Хлебникова, а написал рассказы Лондона кто-то из зеков с Магадана, так же как и приключенческий роман "Принц из Калькутты". Я дал ему почитать журнальный вариант "Мастера и Маргариты", Дуглас так и не вернул его, запрятав глубоко. Роман произвел на него должное впечатление.
      Где еще найти авторитет в полу-уголовном мире, в котором жил и вырос пасынок Ахмет, он до сих пор не смог определиться со своей жизнью, в отличие от Дугласа, с его брюшной грыжей и двумя синими медальонами на груди - Ленина и Сталина.
      На полочке этажерки стоит старое округлое паспарту, где старуха-мать Ахметовых, молодая еще, выглядела настоящей красавицей, крашеной и стриженой блондинкой Мэрилин Монро. Я вернулся в комнату, уселся на диван, где не сильно выпирали из потертой обивки пружины, и стал читать.
      Завтра с утра на автобус до Новороссии, а там - на мою дальнюю пасеку, где я оставил на четыре дня Дугласа смотреть за пчелами, - мой временный визит во Владивосток затянулся.
      Пьяная Маша, взрослая уже падчерица Дугласа, молодая и красивая, комкая пальчиками платье у пояса, исподлобья смотрит влажными и черными глазами на пороге комнаты. Она прикусила чувственную губу, хмурится, но молчит, только заметно подрагивают пальцы. Дуглас поё...т ее, когда матери нет дома, а брату Витьку она не дает, визгливо огрызается, когда тот зажимает ее за занавеской, пытаясь ухватить за... . Она лицом походит на фото молодой матери, только волосы темные и длинные и распущены по плечам.
      Она вошла в комнату, когда я уже разделся, собираясь лечь спать. Стоит и молчит, потом сказала злым, срывающимся голосом:
      - Только попробуй, вот только полезь ко мне в постель!
      Но я не ответил на её совсем непрозрачную угрозу. Мать ушла на ночное дежурство в поликлинику, а Витек спал пьяный в дровяном сарае внизу рядом с домом, "на семи ветрах", где у него был рыбацкий топчан. Вовчик, протрезвев к вечеру, ушел на берег ловить симу, даже собаку увел с собой. Маша, резко повернувшись спиной, ушла в свою комнату, а я заснул.
      Сквозь тревожный сон показалось, что Маша несколько раз за ночь заходила в мою комнату, смотрела на меня, наверное, хотела удостовериться, что я сплю.
      Снилось мне следующее:
      "...Маша бьет кулачком, и грань кубика врезается в ухо, возвращая Пиннокио к реальности, злости, боли и наслаждению болью.
      Маша-куколка издевается над ним, сыпет ему в глаза конфетти.
      Зовет злую Машу-маму, которая проводит любофила Пиннокио неприятными мазохистскими путями его либидо. Ему больно и хорошо.
      Машу сопровождают игрушки, злые и страшные, подталкивающие ее к плохим поступкам, она замазывает кремом лицо Пиннокио, хохочет с серьезным видом, декламирует "гадкие" стихи, гениальные, ему хочется плакать от восторга, а он злится и не может ответить адекватно. Пиннокио хочет быть с этой девочкой, Машей, всегда, годы и время проваливаются в бездну, быть в числе её непутевых игрушек, только бы она его мучила. Позволяла быть в составе кубиков Маши-мамы.
      Маша-мама щипала Пиннокио, девочка кусала слюнявым ртом, а Маша в это время откусывала яблоко сочное и кормила кусочками Арлекино, выталкивая язычком тому в рот. Арлекино сладострастно крутил пальцами соски девственной груди Маши-девочки.
      Маша брала кисточку, краски и начинала, в одной из комнат без стен, на установленном мольберте на холсте рисовать что-то невообразимо прекрасное, а Пиннокио, пытаясь заглянуть - что, подвергался тыканью кистью с краской, и вскоре весь был безнадежно замазан.