На следующий день Улу-Керим доложил великой хатуни о цели приезда Тверского князя и красноречиво распространился о той огромной пользе, которую принесет выдача ему просимого ярлыка. Далее, ловко дав понять, что это дело столь выгодно обернулось только благодаря его умелому посредничеству, Улу-Керим убедительно советовал назначить русскому князю прием как можно скорее и милостиво удовлетворить его просьбу.
Тулюбек– ханум выслушала своего везира, в его доводы показались ей вполне разумными. Но всякое проявление поспешности в таких делах она считала несовместимым со своим ханским достоинством и потому ответила:
– Пусть русский князь подождет. Я над этим подумаю и, когда мое решение созреет, объявлю ему свою волю.
– Если разум обыкновенного человека подобен свече, то твоя мудрость сияет как солнце, великая госпожа,– с низким поклоном промолвил Улу-Керим. – Но если ты захочешь выслушать совет твоего преданного слуги, то я скажу – здесь лучше не думать долго. Тверской князь может поехать к Мамаю.
– Зачем он туда поедет? Не сказал ли ты сам, что Мамай дал ярлык Московскому князю?
– Это так, благороднейшая ханум. Но разве ты не знаешь Мамая? Если Тверской князь заплатят больше, Мамай передаст ярлык ему. А Тверской князь может заплатить очень много: он привел с собою шесть коней, нагруженных золотом.
– Если Тверской князь уже приехал сюда, то он не уедет, пока не узнает моего решения. Но даже если бы он получил ярлык от Мамая, не значит ли это, что ко мне приедет за ярлыком Московский князь? И может быть, это будет для меня выгодней. Прежде чем ответить что-либо Тверскому князю, я подожду возвращения Карач-оглана. Никто не знает русских дел и русских князей так хорошо, как он.
– Это истина, мудрейшая из повелительниц! – не сморгнув глазом, ответил Улу-Керим, которому именно этого хотелось избежать. – Карач-оглан должен все это знать, потому что среди русских князей у него есть друзья и родственники, к которым принадлежит и Московский князь. Но кто знает, когда вернется Карач-оглан? Все, кто видели его жену, говорят, что это прекраснейшая из женщин Хорезма, и он, наверное, не очень спешит ее покинуть…
– Ты уже слышал все, что тебе надлежит знать, и больше я не хочу сегодня говорить об этом,– сухо промолвила Тулюбек-ханум, слегка изменяясь в лице, что не укрылось от зорких глаз везира.– Передай Тверскому князю: он будет извещен о дне, когда я пожелаю объявить ему свое решение. А теперь можешь идти!
– Пятясь к двери и отвешивая поклоны, Улу-Керим покинул великую хатунь, очень довольный тем впечатлением, которое произвели его слова о Карач-мурзе.
В тот же день он сообщил князю Михаиле Александровичу, что скоро ему будет назначен день приема, и заверил в том, что ярлык ему будет дан.
Глава 42
Тулюбек– ханум очень скоро пришла к заключению, что Улу-Керим прав: зачем долго тянуть? Если даже Карач-мурза вернется скоро,-его совету в этом деле доверять нельзя, потому что он будет заботиться о выгоде своего друга и родича Московского князя. Но кто знает, когда и какая польза ей от Москвы? А Тверской князь уже здесь, в Сарае, только и ждет ее слова, чтобы пересыпать в дворцовую сокровищницу кучу привезенного с собой золота…
Четыре дня спустя она решила на завтра назначить день приема в послала за Улу-Керимри, чтобы через него уведомь о том Тверского князя. Но к тайной ее досаде, к которой, впрочем, непроизвольно примешалась и некоторая доля чисто женской радости,– вместо Улу-Керима в комнату вошел Карач-мурза. Он казался усталым и хмурым, глаза его почти не потеплели даже тогда, когда, отвесив ей почтительно низкий поклон, он поднял голову и, взглянув на нее, промолвил:
– Салам алейкум, великая ханум! Я надеюсь, что за время моего отсутствия Аллах был к тебе неизменно милостив.
– Алейкум салам, царевич. Да будет благословен Аллах, ибо Он и в самом деле не оставляет меня, когда меня оставляют мои друзья.
– Ты знаешь, ханум, почему я должен был тебя ненадолго покинуть.
– Да, тебя захотела видеть больная мать. Но, кроме матери, тебя там ожидала жена. Говорят, она очень красива, и ты, конечно, не спешил с нею расстаться.
– Я выехал из Ургенча на следующий день после того, как похоронил мать, ханум. А если говорить о жене, то она могла мне сделать такой упрек с большим правом, чем женщина, которая назваться моей женой не пожелала. Но она понимает, что упрекать меня – это все равно что роптать на Аллаха за то, что Он создал ее женщиной, а меня мужчиной.
– Фейзула-ханум умерла? – пробормотала Тулюбек, не ожидавшая столь твердого отпора.– Да приблизит Аллах ее душу к своему престолу и да пошлет ей вечное блаженство! Мне жаль, что я тебя огорчила, царевич.
– Не будем больше говорить об этом, ханум. Скажи, все ли тут было спокойно, покуда я ездил, и не случилось ли чего-нибудь, что требовало моей помощи или совета?
– Все было тихо, оглан. А если бы и случилось что важное, то неужели ты думаешь, что с помощью Аллаха я бы и сама не смогла принять правильных решений?
– Ты хочешь сказать, мудрейшая ханум, что я тебе не очень нужен?
– Я хочу сказать, что если тебя не бывает здесь, когда нужно принимать важные решения,– я умею принимать их сама.
– Это хорошо, ханум. Позволено мне будет узнать, какие важные решения были тобою приняты в мое отсутствие? Я спрашиваю об этом только для того, чтобы получить образцы истинной государственной мудрости, которыми я мог бы руководиться в будущем.
– Ты знаешь, что сюда приехал Тверской князь и ожидает у меня приема? – помолчав, спросила Тулюбек-ханум.
– Тверской князь! – воскликнул Карач-мурза.– Что же ему тут нужно?
– Он просит у меня ярлык на великое княжение над Русью.
– И что ты решила ему ответить, ханум?
– Завтра я дам ему ярлык.
– Он уже знает об этом?
– Еще нет. Я как раз хотела послать к нему Улу-Керима, когда ты вошел.
– Значит, я вовремя вошел, ханум. Тверскому кннзю нельзя дать такой ярлык.
– Это почему?
– Над Русью по праву княжит Московский князь Дмитрий. Повелительница Золотой Орды не может идти против закона и помогать обманщику.
– Московский князь получил свой ярлык от Мамая и ему посылает дань. А я хочу поставить над Русью такого князя, который будет платить дань мне.
– Ты ошибаешься, ханум, еще прежде Мамая ярлык на великое княжение дал князю Дмитрию твой почивший супруг, великий хан Азиз-ходжа, да не омрачится ничем его райское блаженство! И если даже изменник Мамай с уважением отнесся к его воле, то неужели нейдешь против нее ты?
– А если Московский князь сам обманул покойного Азиза-ходжу? Тверской князь имеет больше прав на великое княжение!
– Может быть, это сказал тебе тот, кто получил от Тверского князя хороший подарок, ханум. А я сам был в Москве в тот день, когда Тверской князь на кресте клялся в верности Московскому князю и признал себя его младшим братом.
– Аллах! Что значат клятвы этих неверных? Русские князья только и делают, что клянутся на своем кресте и потом нарушают эти клятвы! В их правах и в их старшинстве также трудно разобраться, как в куче песка отыскать самую большую песчинку. И потому с ними надо поступать иначе: Для них единственным законом должна быть воля повелителя Золотой Орды. Законным великим князем будет тот, кому я дам ярлык. А длам его Тверскому князю!
– Если ты это сделаешь, ханум, то уронишь свое царское достоинство перед целой Русью, потому что русский народ не примет этого князя и ты не сможешь заставить его никакой твоей воле.
– Это говоришь ты, оглан?
– Да, ханум. Это можно было бы сделать только силою оружия. Но ты знаешь так же хорошо, как и я, что если мы пошлем войско на Русь, то не пройдет и месяца, как на твоем будет сидеть Магомет-Султан, Айбек или еще какой-нибудь хан.
– У Тверского князя есть собственное войско, и он сам справится с теми, кто посмеет ослушаться моей воли. И ты напрасно теряешь время, оглан, я не изменю своего решения.
– Мне все понятно, ханум, оставаясь твоим первым советником, я, как ты мудро заметила, лишь напрасно теряю время. А потому позволь мне сложить с себя это ставшее ненужным звание и возвратиться, с моими людьми, к себе в улус.
– Лицо ханши вспыхнуло гневом, но лишь на одно неуловимое мгновение. Эта спокойно сказанная фраза, а особенно слова «с моими людьми» сразу напомнили ей истинное положение вещей: если уйдет отсюда Карач-мурза, со своими пятью туменами,– дни ее царствования сочтены. Повелительница Золотой Орды, получившая престол в подарок от любовника, без него она беспомощна и беззащитна, как дитя без няньки! Нет, чтобы избавиться от его опеки и стать настоящей царицей, нужно сначала отыскать другую, более удобную опору и создать силу, повинующуюся только ей. Л пока надо смириться. Быстро пробежав все это в уме, она вскинула на него глаза, полные кроткой укоризны, и сказала:
– Я не верю, что ты меня покинешь, царевич! Ведь ты для меня не только советник… И я не только великая ханум, но и любящая женщина. Если нужно отказаться от моего решения, чтобы удержать тебя,– я отказываюсь от него, хотя и считаю его правильным.
– Я не хочу принуждать тебя, ханум, я хочу, чтобы ты поняла. Слушай, ханум, какой тебе расчет поддерживать Тверского князя? Он вероломен и слаб, на Руси его не любят. А Московский князь силен и любим. Хочешь ты этого или не хочешь,– он все равно останется великим князем потому, что этого хочет весь русский народ, который уже перестал бояться татар. Ведь ты сама знаешь,– Орда теперь не та, что прежде. И потому нам лучше быть в дружбе с Московским князем.
– Я это понимаю, оглан. Но он нам ничего не дает, а Тверской князь предлагает за ярлык много золота и обещает нам платить дань.
– Он не сможет платить тебе никакой дани, потому что на Руси ее собирает и будет собирать Московский князь.
– Чтобы посылать ее Мамаю!
– Сейчас он посылает ее Мамаю, потому что власть Мамая прочна, а у нас в Сарае каждый год менялись ханы. Но раньше князь Дмитрий платил дань Азизу-ходже и тебе будет платить, ханум, когда узнает, что ты утвердилась на престоле своего почившего супруга.
– Хорошо, оглан, я верю тебе. Я не дам ярлыка Тверскому князю. Но мне не хочется самой говорить ему это.
– Если ты повелишь, ханум, я ему скажу. – Скажи, оглан.
Когда князю Михаиле Александровичу сообщили, что с ним, по велению великой ханум, будет говорить Карач-мурза, только что возвратившийся в Сарай,– он сразу почувствовал, что дело его принимает скверный оборот. Все же, еще не теряя надежды и желая узнать, что произошло, он без промедления отправился к Улу-Кериму. Но хитрый царедворец, понимая, что еще не настало время показать себя открытым врагом Карач-мурзы, Тверского князя не принял, сказавшись больным.
Делать было нечего, и на следующий день, в назначенный час, князь Михаила явился во дворец и тотчас был проведен в малый приемный зад, где ожидал его Карач-мурза.
– Будь здрав я благополучен на многие годы, царевич,– поклонившись почтительно, но с соблюдением достоинства, промолвил Тверской князь.– Не ждал я такой радости, что доведется мне повстречаться в Орде со старым знакомцем. Чай, ты меня помнишь?
– Помню, князь. Будь здрав и ты. Я тоже не ждал тебя здесь увидеть. Почто пожаловал?
– Перво-наперво, прознавши о том, что кончилась в Сарае замятия и воцарилась великая супруга благодетеля моего, покойного хана Азиза, почел я долгом своим приехать поклониться нашей царице самолично, дабы знала она, что я ее верный слуга. Здорова ли матушка наша Тулюбек-ханум, да будет к ней вовеки милостив Господь?
– Великая ханум здорова, и Аллах не оставляет ее своими милостями. Ей будет приятно услышать твои слова, и она их от меня услышит. Но сейчас другие дела не позволяют ей принять тебя, и она повелела, чтобы это сделал я. Если у тебя есть какая-нибудь жалоба или челобитье, я готов их выслушать.
– Хотел бы я довести о том царице лично,– помолчав, промолвил князь Михаила,– но если того не можно, что делать? Скажу, как она велит, тебе: да, есть у меня и жалоба, челобитье!
– Говори, князь.
– Ты небось помнишь, царевич, как, назад тому три года, насказали тебе в Москве, будто сею я на Руси усобицы и смуту? И как ты, поверив тем наговорам, обязал меня поцеловать крест Московскому князю, Дмитрею Ивановичу?
– Помню, князь. Я был послан великим ханом, чтобы рассудить вас и наладить промеж вами мир. И сделал это так, как мне повелевала совесть.
– Ты не домысли, что я тебя в чем виню, царевич. Я ведь понимаю,– на всех разом и Бог не угодит. Но вот знай: не минуло с того дня и трех месяцев, как Московский князь, со своим войском, напал на Тверь. Первым напал! Теперь разумеешь, каков он есть и можно ли ему было верить? Небось и волк скажет, что коров дерут зайцы, а на него лишь поклеп!
– Умный человек, когда видит, что над его головой занесен меч, не ждет, пока он опустится, а первым наносит удар. Так поступил и князь Дмитрей.
– Мой меч был в ножнах, царевич!
– Но он был уже хорошо отточен. Если бы ты не готовился к походу и задолго не сговорился о том с князем Ольгердом,– ваши войска не смогли бы тотчас оказаться под стенами Москвы.
– А что мне было делать, коли он сам на меня напал? Я лишь дал ему острастку, и на том стали квиты. Однако он, малое время спустя, снова пограбил мои города, и вот уже четвертый год льется, по его вине, русская кровь и нет в наших землях ни покою, ни мира.
– Чего же ты теперь хочешь?
– Челом хочу бить царице на него, на моего ворога! На Руси нет от него жизни ни одному честному князю, а и ей, царице нашей Тулюбеке, храни ее Бог, какая с того радость и польза, что княжит оп по Мамаеву ярлыку и ему, вашему лиходею и вору, дань платит? И дала бы она ярлык на великое княжение во Владимире мне. Тверскому князю, чей род честнее и старше, московского! Тогда бы и на Руси был порядок, и она, царица, исправно получала бы законом положенную дань. А за ярлык я, вестимо, дал бы богатый выход, да и тебя, царевич, не оставил бы в обиде.
– Везир Улу-Керим уже довел великой ханум твое челобитье. И она повелела мне ответить: великое княжение во Владимире надлежит Московскому князю Дмитрею Ивановичу, который получил свой ярлык от ее покойного супруга, великого хана Азиэа-ходжи, чью волю почитает она священной. А тебе, князю Михаиле, княжить в Твери, с Московским князем жить в мире, с князем же литовским, Ольгердом дружбы не водить, поелику он есть наибольший ворог и Руси и Орды.
*В то время город Владимир официально еще считался столицей Руси и князь, получающий ярлык на Владимирское княжение, тем самым приобретал верховное старшинство.
Выходом называлось особое обложение, которое вносил в ханскую казну князь, получивший ярлык.
– Так,– растерянно пробормотал Михаила Александрович, выслушав этот ответ, не оставлявший ему никакой надежды. – Вот и выходит, что правда-то прежде нас померла.
– Я передал тебе ответ великой ханум,– холодно промолвил Карач-мурза,– а теперь от себя скажу: тебе тот ярлык все одно без пользы, лишь пропали бы зря твои деньги. Тебе не одолеть князя Дмитрея.
– Почто ты так мыслить?
– Потому, что он перед Русской землею чист, а ты кругом замаран. Он с тобой своею силою воюет и татар небось в помощь не зовет, хотя и мог бы. А ты, что ни год, литвинов на Русь приводишь. Нешто она тебе такое простит?
– Москва татарами весь мой род извела,– Русь это тоже знает, почтенный царевич!
– Дмитрей за дедов своих не ответчик, князь. И коли хочешь послушать доброго совета,– покорился бы ты ему с чистым сердцем, как другие князья покорились, ибо выгода ваша не во вражде с ним, а в дружбе.
– За совет спасибо, только уж не обессудь, я второй раз по доброй воле в крапиву не сяду! Мало ты знаешь Дмитрея, от него дружбы да правды дождешься не прежде, чем солнце к нам задом оборотится. За то с ним и бьюсь!
– Что же, бейся, коли хочешь быть битым,– промолвил Карач-мурза.– И на том разговор наш окончим, ждут меня иные дела, а тебе добрый путь!
Спустя два дня расстроенный своей незадачей и проклиная Карач-мурзу,– «ведь мог же московский радельщик, если уж он маленьким не издох, припоздать из Хорезма лишь на день, и все было бы ладно»,– князь Михаила покинул Сарай-Берке. Переправившись, со своей свитой, на правый берег Волги, он полдня шел прямой дорогой на Русь, потом круто свернул на север н направился прямо к ставке Мамая.
Карач– мурза, которому о том сразу же было доложено, минутку подумал, а потом вызвал к себе Рагима.
– Возьми вот это,– сказал он сотнику, протягивая ему серебряную пайцзу и кожаный мешочек с деньгами, – и скачи в Москву. Доведи самому князю Дмитрею, и никому иному: Карач-мурза шлет поклон и спрашивает – здоров ли он, великий князь Московский, и здоров ли аксакал Алексей? И еще скажи: только что был в Сарае Тверской князь Михаила и домогался ярлыка на великое княжение над Русью, и в том ему здесь отказано. И чтобы князь Дмитрей знал: отсюда Тверской князь поехал не в обрат, на Русь, а прямо в ставку Мамая. Это все. Запомнил?
– Запомнил, пресветлый оглан. Мне одному скакать?
– Возьми с собою двух надежных воинов из твоей сотни и по паре самых быстрых коней на каждого. Лети как стрела из лука, и да сопутствует тебе Аллах!
* * *
По пути в ставку правобережного хана князь Михаила Александрович успел всесторонне обдумать все, что следует сказать Мамаю, чтобы склонить его па свою сторону. Но все ухищрения его ума оказались тут ненужными: вероломного и жадного временщика столь же мало интересовали вопросы старшинства русских князей, как и соображения справедливости. Его отношение к Руси определялось лишь одним желанием – выкачать из нес как можно больше богатств, а потому он считал, что право на великое княжение всегда имеет тот князь, который может дороже заплатить за ярлык. Выслушав Тверского князя, он сказал:
– Московский князь заплатил за ярлык десять тысяч рублей серебром. Если заплатишь пятнадцать тысяч, я дам ярлык тебе.
– Пятнадцать тысяч рублей! – воскликнул князь Михаила, которого названная сумма кинула в жар.– Помилосердствуй, почтенный эмир, эдакая прорва денег! Ведь ярлык-то еще полдела: может и такое статься, что князь Дмитрей от великого княжения добром отступиться не схочет и надобно будет сгонять его силою.
– Это уж твоя забота,– невозмутимо промолвил Мамай.– А если хочешь, чтобы я дал тебе войско, за каждый тумен плати еще десять тысяч рублей.
*Реальная ценность рубля XIV вв. равняется приблизительно восьмидесяти рублям начала XX в, так что сумма эта действительна была очень велика.
Сколько ни торговался Михаила Александрович, Мамай цены не спустил и лишь согласился отправить вместе с ним своего посла Сары-ходжу, который объявит князю Дмитрию ханскую волю и заставит владимирцев принять нового государя.
С собою у князя Михаилы набралось всего пять тысяч рублей. Отдав их Мамаю и за недостающее оставив в залог сына своего, княжича Ивана,– он получил вожделенный лык и вместе с ханским послом направился ко Владимиру.
Глава 43
В лето 6879 выиде из Орды князь Михайло Александрович Тферький с ярлыком на великое княжение и иде к Володимерю и хоте сести тамо, но не приняше его люди. Не токмо не не приняше его, но и по многим путем гоняшеся за ним и тако едва утече восвояси. Московская летопись Благодаря гонцу, присланному Карач-мурзой, дальней shy;шие события не застали князя Дмитрия Ивановича врасплох. Он успел принять свои решения и приготовился к действиям, раз и навсегда порывая с обычаем, в силу которого город Владимир рассматривался как столица Руси, в то время как она уже давно, по существу, являлся вотчиной московских князей. Теперь все его население было приведено к целованию креста на верность великому князю Дмитрию, а потому, когда Михаила Александрович и Мамаев посол Сары-ходжа, с небольшим отрядом войска, подошли к Владимиру, город shy;ские ворота перед ними негостеприимно закрылись. *Это был на Руси первый случай приведения к присяге всего рядового населения. Прежде присягали лишь военачальники, бояре и дружина. Подъехав вплотную, князь Михаила крикнул стоявшим на стене боярам и старшинам, чтобы впустили ордынского посла в его, Михаилу Александровича, верховною ханскою волей ныне поставленного великим князем во Владимир и над всею Русью. – Допрежь чем к хану соваться, почто ты о нашей воле поспрошал? – ответили со стены.– Мы своим князем премного довольны и другого не ищем! Езжай к себе! Не вступая в пререкания, князь Михаила приказал одно shy;му из своих приближенных громко прочитать ханский ярлык. Выслушав чтеца, владимирские старшины недолго потолкова shy;ли между собой, потом одни из них подошел к самому краю стены и сказал: – Видим, что брехать ты здоров, ежели сумел вылгать у хана ярлык на владимирский стол. Только проку тебе от того не будет: нашим князем как был доселева Дмитро Иванович, так им и наперед останется, а ты уходи отсель, покуда цел! – Жаль, что, отнявши у тебя разум, Господь оставил тебе язык, дерзкий охальник! – крикнул Михаила Алек shy;сандрович, наливаясь кровью.– Забыл, что твою крамольную речь ханский посол слышит? – А пускай слушает, нешто мне жаль? Ханский посол нам не более надобен, нежели ты сам! Сдерживая кипевший в нем гнев, князь Михаила все же попытался еще образумить владимирцев, угрожая им своим войском и ханским гневом. На это со стены отвечали лишь насмешками, но когда Тверской князь, уже вовсе озлившись, крикнул, что если ему добром не отворят ворота, он сумеет открыть их силою,– владимирский воевода Андреи Борков сверху прокричал: – Ин ладно, княже, уговорил! Сей же час мы тебе от shy;ворим ворота, даст Бог, останешься нами доволен! Действительно, ворота через несколько минут распах shy;нулись, и из них стремительно вырвался наружу отряд кон shy;ницы, вооруженной мечами и копьями. Дружинники Твер shy;ского князя стойко приняли удар, и у ворот завязалась ярост shy;ная рукопашная схватка. Рубился с другими и князь Михайла, отводя на случайных противниках возмущенную душу, но в то же время он не забывал поглядывать по сторонам и быстро понял, что дело его плохо. Из городских ворот, как бурный по ток сквозь прорванную плотину, валил наружу вооруженный конный и пеший люд, обходя тверичей и отрезая им путь от shy;ступления. Видя, что продолжение битвы неминуемо приведет к тому, что он будет схвачен и выдан Московскому князю, Михаила Александрович приказал своим дружинникам от shy;ходить. Но теперь и это нелегко было исполнить: с большим трудом и немалыми потерями им удалось избежать окруже shy;ния, но оторваться от противника оказалось невозможным: рассвирепевшие владимирцы пустились в погоню и до самых тверских рубежей по пятам преследовали незадачливого Мамаева ставленника, несколько раз едва не захватив его в плен. Ханский посол Сары-ходжа был благоразумен: он удержал своих нукеров от участия в стычке у стен Владимира и потому был впущен в город. Отсюда он тщетно посылал гонцов в Москву, именем великого хана Магомета-Султана повелевая князю Дмитрию явиться во Владимир, чтобы здесь, в стольном граде Руси, выслушать из уст посла ханскую волю и прочесть ярлык. Дмитрии Иванович на это коротко и решительно ответил: – К ярлыку не еду, на княжение во Владимир никого не пущу, а тебе, ханскому послу, путь отсюда чист!( Подливные слова князя Дмитрия, приводимые летописями) С тем Сары-ходжа и отбыл в Орду, а князь Михаила, тем временем разослав по своим городам приказы о спеш shy;ном сборе войска, сам отправился в Литву, договариваться с князем Ольгердом о новом совместном походе на Москву. Одновременно он послал гонцов к некоторым русским удель shy;ным князьям, недовольным Москвой, прося их помощи в «правом деле». Готовился к обороне и князь Дмитрий Иванович, хорошо понимая, что на этот раз над Москвою сгущаются особенно грозные тучи. Было очевидно, что князь Михаила Тверской попытается силою оружия осуществить купленные у Мамая права на великое княжение и что в этом его, как всегда, поддержит Ольгерд. За нарушение ханской воли и оскорбление ордынского посла можно было ожидать и татарского наше shy;ствия. А сверх всего этого, Рязанский великий князь Олег Иванович, видя, что Дмитрий поглощен ежегодными войнами Литвой и с Тверью,– вновь осмелел и стал открыто по shy;хваляться, что скоро отберет у Москвы не только Лопасню, но и Коломну, тоже когда-то принадлежавшую Рязанскому княжеству: «А что, ежели все четверо – Михаила Тверской, Ольгерд, Мамай да Рязанский князь,– договорившись промеж собой, навалятся разом? – с тревогою думал Дмитрий, – ведь тогда Москве конец, и все, что здесь нами поднято, все наши труды, отцов и дедов наших, снова обратятся во прах! Такого допустить нельзя. Любую чашу горечи и беды без ропота выпью,– только не пить бы этой!» Чем больше размышлял обо всем этом Дмитрий, тем становился мрачнее. Наконец он не выдержал и поделил shy;ся своими тревогами с митрополитом Алексеем, государствен shy;ная мудрость которого уже не однажды вызволяла Русь из беды. – Не кручинься, княже,– выслушав его, промолвил святитель.– Бывало у нас и похуже, да Господь пособлял. Он и на сей раз не оставит нас своею милостью. – Я на то крепко уповаю, отче. Однако не зря говорит shy;ся: Богу молись, а в делах не плошись. Что-то надобно и самим делать. – Надобно, чадо... Я так мыслю: лишь бы не пришлось нам со всеми разом биться. А потому наиглавная наша забота ныне в том, чтобы не позволить себя к тому прину shy;дить. – Денно и нощно думаю я о том, как бы это сделать, чтобы им всем порознь накласть... Да вот беда: за одного возьмешься, а тут тебе другие в спину ударят! – Подведем так, чтобы не ударили... Чтобы тот, кто схочет нас ударить, сам бы в то время боялся кого-то иного. За спиною каждого своего ворога отыщи друга и вложи ему в руки меч. – С Мамаем так оно и вышло, владыка: за его спиною стоит друг и доброхот наш Карач-мурза, а у него немалая сила. Сказывают, что саранская ханша ему во всем покорна и на деле царствует там не она, а он. И потому я крепко уповаю на то, что Мамай, сколь ни был на меня взъярен, на Моск shy;ву идти побоится, доколе не изживет своих ворогов и не станет в Орде единым хозяином. Это однажды будет,– но до тех пор надобно нам беспременно сломить Тверь и Ря shy;зань, да и Ольгерда отвадить. – От Твери да от Литвы отобьемся, чай, не впервой. А чтобы им не помогла Рязань, надобно князю Владимиру Ярославжчу Пронскому погромче побренчать там оружием. Он друг наш, и с ним договориться о том не трудно. Пусть Рязанский князь думает, что выступи он в поход на Москву,– пронцы тотчас нападут на Рязань. А вот как отобьем Ми shy;хаилу Тверского и Ольгерда, надо будет выбрать удобный час да поучить Олега Ивановича уму-разуму. – Истинно, владыка, по слову твоему и сделаю! -вос shy;кликнул Дмитрий Иванович,– У меня на этого татарского прихвостня давно плечо зудит. Согнать бы его вовсе с большо shy;го стола да посадить на рязанское великое княжение Влади shy;мира Пронского! Да вот счастье Олегу; каждый год надобно с Литвой и с Тверью воевать, а до него все руки не доходят. Ну ништо, свое он получит... Только ныне меня иное заботит, отче. – А что, княже? – Ярлык ханский. Хоть мы Михаилу во Владимир и не пустили, а все же право ему Ордою дано, и тот ярлык сотворяет ему на Руси немалую вагу. И когда он пойдет на нас походом, промеж моих удельных беспременно сыщутся такие, что супротив него не встанут, а то еще и ему пособят против Москвы. Как же, скажут, вперекор ханской воле на ро shy;жон-то лезть? Вот и выйдет перед народом, что он, Михаила, вроде бы в законе, а я смутчик... Да и Мамай всякий час может нагрянуть на нас за ослушание, ежели это дело так ос shy;тавить. Начнется, к примеру, в Сарае новая замятия,– вот у него и ослобонятся руки. Неладно это получается, с ярлыком-то... -Вижу, ты что-то надумал, Дмитрей Иванович? -Кажись, надумал, владыка... Благослови ехать в Орду к Мамаю да спробовать с ним поладить. – Христос с тобою, княже! Только что прогнавши князя Михаилу, с ханским ярлыком, и ордынского посла,– ехать к Мамаю, покуда он хоть малость не поостыл? Да ведь это самоубийство! Сюда он сунуться побоится, а там схватит тебя и велит казнить. – Может и такое статься, да только едва ли. Для Мамая наиглавное – это деньги. С Тверского князя он уже за ярлык получил, поди, немало, а теперь, ежели я дам больше,– он по корысти снова мне его вернуть может. Знаю, дорого это станет, да что сделаешь? Надобно дать, инако несдобровать Москве. А что до случившегося с Михайлой, – буду верить Мамаю, что не допустил его во Владимир потому, что к ярлыку его веры не имел, ибо невдавне ярлык на великое княжение мне самому был даден. Вот, мол, и думал я, что и ярлык и посол ханский – все это лишь Михайлин обман. Мамай, хотя в душе тому и не поверит, да, чтобы получить денежки, притворится, что поверил и что гневаться на меня не за что. Глядишь, все оно и обойдется ладом,– возвернусь, даст Бог, не только живым, но и с ярлыком. – Оно так,– промолвил святитель после довольно долгого молчания.– Мысли твои разумны, тако же и мне думается. Но все же татарская душа – потемки. Может, и схватят тебя... *Вага – вес, значение. Отсюда слово «важный», имеющий вес. – Все в руках Божьих, отче. И мне ли за Русь не поставить голову на кон? Коли надо, так надо. – Подумай еще, сыне. Ведь ты надежда Руси! – Потому мне и надобно ехать! Благослови, отче! – Коли так, езжай, княже. Благословляю тебя на подвиг, молитва моя будет с тобою денно и нощно. Всею Русью станем за тебя молиться, и верю: Господь ту молитву услышит и тебя сохранит! Понимая, на какой риск он идет, Дмитрий Ивано shy;вич перед отъездом написал духовное завещание и сделал все нужные распоряжения на случай своей смерти или пленения в Орде. На время своего отсутствия управление всеми государственными делами он оставил в надежных ру shy;ках митрополита Алексея, а военную власть передал князю Дмитрию Михайловичу Боброку-Волынскому, недавно женившемуся на его сестре Анне и с той поры ставшему верным сподвижником и одним из лучших воевод князя Дмитрия Ивановича. Покончив с этими делами, пятнадцатого нюня 1371 года князь Дмитрий выехал из Москвы.
