Рекс Карвер (№1) - Рука-хлыст

Вскоре выяснилось, что это единственная свободная спальня в доме и что администрация отеля допустила ошибку, решив, что мы муж и жена. Я попытался втолковать это хозяйке. Она же никак меня не понимала, думая, что мы недовольны царапинкой или пятнышком на мебели. В конце концов, мне пришлось принести ей извинения.

Веритэ, которая не произнесла ни слова с тех пор, как мы уехали из отеля, сказала:

— Это все не важно. Нам предстоит пробыть здесь всего несколько часов, и мы ведь можем не раздеваться, верно?

— Да. Я улягусь на полу.

Она покачала головой:

— В кровати хватит места для двоих. — Потом направилась к кровати, сняла пиджак, туфли и легла.

Я подошел к умывальнику, на котором стояла масляная лампа, и загасил ее.

Затем плюхнулся на кровать, и так мы лежали, отделенные футами двумя нейтральной территории.

— Если я начну храпеть, просто толкните меня и скажите «тихо».

Веритэ ничего не ответила. Через пять минут я заснул.

Не знаю, сколько времени прошло до того момента, как я проснулся. Поначалу я решил, что меня разбудило шуршание коричневой бумаги на окнах. Одно из окон было слегка приоткрыто, и ночной сквозняк выбивал тихую дробь, играя бумагой.

Затем раздался шум с другой стороны кровати, и я понял, что это Веритэ разбудила меня. Она издала звук — нечто среднее между рыданием и вздохом, — и мне показалось, что она лежит там, в темноте, и в одиночку с чем-то борется. И когда звук раздался снова, я, ни на минуту не задумавшись, взял ее за руку:

— Что случилось?

Она не ответила, но ее пальцы сжали мою руку так сильно, словно физический контакт с другим человеком было единственным, в чем она отчаянно сейчас нуждалась.

— Не думайте о Шпигеле.

— Дело не в Шпигеле.

Я чувствовал, что она заставляет себя говорить спокойно.

— Тогда в чем? Если хотите, расскажите.

— Не знаю.

Мне показалось, что я протянул ей руку, ей, стоящей на другой стороне пропасти одиночества.

— Иногда бывает лучше сказать, мне кажется. Может быть, вы никогда ничего никому не рассказывали.

— Этот пистолет. Выстрел, и я увидела его там. Все снова приходит. Очень давно я дала себе слово, что никогда не позволю этому вернуться снова. Но оно вернулось...

— Вы любили его?

— Да. О Господи, да. Но в этом никогда не было ничего хорошего. Нет, нет, это не так. Иногда это было хорошо. Иногда я обманывала себя, говорила, что все хорошо и будет так дальше.

Но это было не так. Нет ничего ужаснее — ненавидеть и любить одновременно. Иногда я вообще не знала, какие чувства испытываю. Он привел в дом другую женщину, и она оставалась там.

— Вам не нужно было рассказывать мне об этом. Я все про вас знаю.

— Вы были хорошим, добрым. Может быть, только это. Когда мне встречаются такие люди, все возвращается. И сегодня внезапный звук выстрела. — Она повернулась и вдруг повысила голос, который эхом отразился от стен комнаты:

— Я хочу забыть. Я не хочу больше быть одинокой. О Господи, почему это не уйдет, не оставит меня?

Может быть, она придвинулась ко мне, а может, я к ней, а может, просто земля накренилась в сострадании, но Веритэ оказалась в моих объятиях и прижалась ко мне. Я мягко поцеловал ее в бровь, а потом она поцеловала меня, и я знал, что мы не «целовались», как это принято говорить. Ее тело прижималось к моему и дрожало в страстном желании обрести спокойствие и теплоту. Я крепко обнимал ее и нежно говорил с ней, целовал, ругал прошлое, желая, чтобы оно оставило ее, и в то же время зная, что говорить лживые слова утешения легко, но не нужно; Так я относился ко всему этому, и я знал, что, когда наступит утро, она будет думать точно так же. Это была ночь для призраков, ночь для отпущения всех грехов. Я обнимал Веритэ и разговаривал с ней, и постепенно она перестала дрожать, успокоилась, и я почувствовал на своей щеке ее слезы. Я обнимал ее до тех пор, пока она не уснула.

* * *

Мы были в Дубровнике примерно в половине восьмого утра.

На такси перевалили через холм и спустились вниз, к Порто-Плоче, где кончались трамвайные линии и располагался офис турагентства «Атлант». Веритэ пошла заказывать билеты на самолет, а сам я отправился в город, сказав, что хочу побриться и, может быть, поесть напоследок устриц. Я обещал встретиться с ней в час в «Градска кафе», чтобы выпить там кофе.

Я отправился в отель «Эксельсиор», расположенный неподалеку. Во время плавания на пароходе я думал о хлысте, который видел в комнате мадам Вадарчи. Это, несомненно, имело отношение к политике. Меня также заинтересовала ссылка Лансинга на брошюру партия «И.». Я связался с Уилкинс и свалил на нее груз проблем, попросив нанести визит издателям «Пятна позора» и переслать мне в отель в Париже все, что она обнаружит.

Потом направился прямо в мастерскую Майкла Оглу, надеясь, что у него найдется бритва, которой можно будет воспользоваться, и понимая, что времени на устриц уже не остается.

Глава 11

Мне удается выкрутиться

Это был небольшой домик, примыкающий к городской стене на севере города, где начинались поля. Из широкого окна мастерской Оглу внизу виднелись крыши домов, крытые красной черепицей, увитые виноградом и плющом балконы, выходящие на море. Вся мастерская была завалена разными вещами. Картины, холсты, старые рамы, плотницкий верстак, тоже весь чем-то заваленный, и длинный диван, из которого кошка выдрала набивку, чтобы устроить гнездышко для котят: они родились в то утро. Все восемь котят имели настолько разнообразную окраску, что Менделю тут было бы над чем подумать.

Сам Оглу, пока я рассказывал ему о событиях в «Мелите», возился с кошкой и ее отпрысками. Он кивал и время от времени произносил «да-да», глядя при этом на кошку, лакавшую молоко из блюдечка. Но как только я закончил, поднялся со своего места:

— Давайте посмотрим все это, — и одним махом он освободил от вещей поверхность маленького стола.

Я положил на стол пакетик, переданный Лансингом, правда, в нем не было цветного слайда. В своем рассказе Оглу я даже не упомянул ни о слайде, ни о словах Лансинга. Пока я был просто сыщиком, каждый мой шаг был прост и понятен. Никто ни в чем не доверял мне. Сейчас же я впервые был предоставлен самому себе, и моя гордость, а может быть, некое чутье подсказало, что лучше придержать товар под прилавком.

Оглу просматривал записки, и в какой-то момент выражение его худощавого индейского лица стало вдруг мрачным и задумчивым. Это выражение я назвал бы приятным. Оглу стал похож на вождя, размышляющего над знамениями. Он просматривал записки, лицо его мрачнело все больше, и я думал, что он скажет: «Судя по всему, дела идут паршиво, приятель».

Но вместо этого он спросил:

— Шпигель мертв? Точно?

— Точно. Веритэ должна взять билеты на самолет, на сегодня. Думаю, ей это удастся.

— В Париж?

— Да. Вы сообщите им?

— Да. Хотите, чтобы я отправил этот материал?

— Нет. Я сам передам его.

— Никаких проблем. Я сфотографирую его.

— Но только не второй листок. Это лично для меня.

— Хорошо.

— А ВВК/2 — это номер Лансинга?

— Да.

— Он зашел слишком далеко. А что случилось в Которе?

— Я приехал туда, но на меня напал какой-то ублюдок. Отвез на пятьдесят миль и бросил среди холмов.

— Шпигель?

— Возможно. Очевидно, с ним держит связь старик Бэлди.

У мадам Шпигель в транзисторе, должно быть, спрятан приемник. — Он подошел к шкафу, достал оттуда фотоаппарат и мощную настольную лампу. — Негативы будут отправлены в Париж, через день-два. Задерните шторы, пожалуйста.

Я подошел к окну и задернул тяжелые шторы. Из одной складки вылетел мотылек. Когда я отошел от окна, мне в голову пришла одна мысль. Я склонился над кошачьим гнездом, погладил кошку и умилился котятами.

Оглу возился с лампой и проверял фотоаппарат. Он работал тихо, умело, чувствовалось, что он на «ты» с этими аксессуарами белой магии.

— Вряд ли им понравится произошедшее со Шпигелем, — сказал Оглу.

— Кому это — «им»?

— Его друзьям. У них простые бухгалтерские мозги. А счета должны быть в балансе. Так что ждите визита. Или я, яйцо, учу курицу?

— Мне тоже пришла в голову эта мысль.

— Так. Придержите пальцами листок с текстом.

Я придержал записку и фотографию, лежащие под лампой, а в это время Оглу усердно щелкал затвором.

— Как в эту историю вписывается Лотти Беманс? — спросил я.

— Понятия не имею. Я так же, как и вы, стою с краю.

— Вы способны и на большее.

— Ее последний адрес, о котором мы знаем, был в Муниче.

«ИОП Чалкокондили. А.». Я знаю — Иностранный отдел полиции на улице Чалкокондили. Каждый, кто останавливается в Греции больше чем на месяц, должен иметь удостоверение личности. Лансинг обратился туда и узнал, что ее удостоверение просрочено.

Это было интересно, но не совсем то, что мне хотелось бы узнать. Оглу взял записку и принялся изучать ее. Я подошел к окну.

Затем он бросил на меня долгий суровый взгляд и произнес:

— Это все, что передал вам Лансинг?

Я повернулся. Оглу, держа в руке записку, смотрел на меня в упор. Солнечный свет брызнул ему в лицо, когда я раздвинул шторы.

— Абсолютно все.

— А какую историю рассказали вы вашему секретарю?

— Что подошел к «Комире» на лодке и кто-то сбросил мне это.

— И она вам поверила?

— Она меня не волнует. Вот Малакод может что-то заподозрить. Придется что-то придумывать.

— Это будет нелегко.

— Придется поломать голову.

Он пожал плечами. Затем вдруг улыбнулся, подошел к шкафу, спрятал туда свое оборудование и извлек бутылку бренди и два стакана.

Мы выпили.

Я опустил стакан: в лицо мне смотрело дуло пистолета.

— Только не говорите, что держите его для того, чтобы защитить свою кошку.

Он улыбнулся, покачал головой и тихо сказал:

— Может быть, я и несправедлив к вам. Это не исключено.

Но я выполнял свою работу. Если бы вы работали на нас постоянно, я бы не стал проверять вас.

— А что вы собираетесь предпринять?

— Хочу лишь убедиться, что вы не получили от Лансинга больше ничего.

— И что?

— Просто разденьтесь. Кошка не будет против. Догола.

Он повел дулом пистолета.

Я разделся. Сложил вещи в кучу на полу.

— Ботинки и носки. Снимите их тоже.

Я старался удержаться на одной ноге, разуваясь, а Оглу сказал:

— Мне кажется, вам нужно побриться.

Он оттолкнул меня от кучи одежды и, не отводя от меня взгляда, подошел к верстаку, пошарил там рукой, затем бросил мне небольшой кожаный футляр. Я поймал его и расстегнул «молнию». Внутри лежала бритва «Филишейв» на батарейках.

Я стал бриться, а он в это время ощупывал мою одежду. Пистолет лежал на полу, подозрительно близко ко мне, и я мог бы схватить его, если бы вдруг захотел вести свою игру. Но мне это было не нужно. Слайд был спрятан в другом месте.

Я брился, а Оглу, просмотрев одежду, подошел ко мне и развернул меня спиной. Я чувствовал себя так, как будто меня выставили для продажи на рынке рабов. Вот англосакс, в хорошем состоянии, здоровый, но честен лишь умеренно, поэтому не может быть приставлен к гарему. Кошка, к соскам ее присосались котята, смотрела на меня, но не делала попыток назначить цену.

Оглу закончил прощупывание повязки на моей руке:

— О'кей.

Я повернулся:

— Вот удовольствие.

Он пожал плечами:

— Мои извинения.

Я оделся. Мы выпили еще по стаканчику бренди и расстались друзьями.

Я прошел через комнату, на прощанье погладил кошку и котят, при этом незаметно достал слайд, который спрятал под ними.

Уже у двери Оглу сказал:

— Ради Бога, не пытайтесь что-либо понять. Это дело слишком запутанное. И не беспокойтесь насчет билетов на самолет.

Я позвоню и проверю, удалось ли Веритэ взять их. Если нет, просто приходите сюда в два часа, они будут у меня.

* * *

Но Веритэ взяла билеты. В полдень мы были уже в Загребе, там пересели на самолет «Эр-Франс» и к обеду были в Париже.

Веритэ заказала мне комнату в отеле «Кастильон». После обеда я отвез ее домой и велел зайти ко мне утром. Когда я вернулся в отель, там меня уже ждал Казалис, но я не удивился этому.

Эта сторона дела был организована безупречно.

— Если ты думаешь, что я опять пойду на ту квартиру, то ты сошел с ума. Шпигель — труп, у Говарда Джонсона сломана рука. А они явно не против сравнять счет. Здесь я чувствую себя в большей безопасности.

Он кивнул, а затем ответил:

— Решать тебе — до тех пор, пока здесь не появится Сатклифф, а он приедет завтра.

— В котором часу?

— Днем. Я приду за тобой после ленча. — Он встал с постели, на которой сидел, нахлобучил на голову шляпу и сухо спросил:

— Куда ты дел все, что привез? — Он мельком глянул на чемодан, стоявший на табурете, и я понял, что Казалис подумал о нем.

— Я арендовал сейф в «Америкэн экспресс», и оставил там.

Для безопасности.

Он ушел, я позвонил Веритэ и велел ей никого не впускать к себе до завтрашнего утра, пока не приду я. Сам же спокойно лег спать. Цветной слайд был на пути к Уилкинс. Я отправил его вместе с подробными инструкциями, что с ним делать.

Срочной авиабандеролью.

Я зашел к Веритэ рано утром и позавтракал с ней. Не знаю — то ли потому, что она вернулась в Париж, была поблизости от своего начальства и вновь обрела старые привычки, то ли потому, что она решила, будто то, что происходило в «Мелите» и ночью в Полаче, лишило ее защиты и нужно заново укрепить ее, так или иначе, держалась она хотя и приветливо, но холодно и слегка надменно.

Она угостила меня беконом и яичницей, не глазуньей, а также великолепным кофе из Коны, который на этот раз не нужно было выцеживать из оловянной цедилки.

— Ты передала материал Малакоду?

Она кивнула:

— Прошлой ночью.

— Позвони Малакоду и скажи, что мне нужно с ним встретиться сегодня вечером в шесть. Потом мы пойдем обедать и танцевать в «Лидо» на Елисейские Поля: за пятьдесят четыре франка можно натанцеваться до упаду и выпить полбутылки шампанского. Видишь, как я хочу быть добрым и хорошим?!

Она пристально посмотрела на меня, а затем очень тихо сказала:

— Ты и так очень добрый и хороший. Я бы не хотела, чтобы ты стал другим.

Веритэ встала и подошла к телефону. Она дозвонилась не сразу, а когда ей это удалось, разговор пошел на немецком.

Положив трубку, Веритэ повернулась ко мне:

— Герр Малакод согласен. Он встретится с тобой в половине шестого. Я подвезу тебя.

— Туда же?

— Нет. — Ее голос звучал не очень-то приветливо.

— Ты что-то не то съела?

— Герр Малакод не дурак, — сказала Веритэ.

— Я и не думал так никогда. И уж точно в отношении денег.

— Эти записи были сделаны британским агентом.

— Да что ты?

— Как ты объяснишь это герру Малакоду?

— Карвер везунчик. Так уж случилось. "

Я подошел к Веритэ; она же держалась по-прежнему холодно. Я положил ей на плечи руки, наклонился и по-братски поцеловал в щеку.

* * *

Уилкинс позвонила мне через полчаса после того, как я вернулся в отель. Пять минут ушло на нудные вопросы: меняю ли я регулярно носки, не отросли ли мои волосы и почему я сказал, что заплатил за электричество, а на самом деле не заплатил. После чего она наконец перешла к делу. Уилкинс посмотрела слайд на офисном проекторе и час возилась с различными справочниками. Она нашла нужную информацию в нескольких местах и, должен признаться, хорошо выполнила свою работу. Думаю, она просто не умела иначе. Венцом ее трудов стала страничка со следующими заметками:

"Общие положения:

Фотография сделана весной. Лиственницы на заднем фоне только что начали зеленеть. Растущие у стены горечавка, маленькие крокусы и первоцвет в фут высотой. По тени можно заключить, что это раннее утро или поздний вечер.

Человек:

Возраст — около пятидесяти. Пять футов десять дюймов.

Глаза карие. Одежда как на рабочем из Франции, Швейцарии и Австрии. Курит трубку с каплевидным основанием и большой чашечкой — немецкого или австрийского типа. Подошва — правый ботинок, осанка — возможно, слегка хромает.

Ниша в стене:

Маленький придорожный алтарь или гробница. Фигурка — резьба по дереву, Мадонна с младенцем. Деталей не разглядеть, но возможно, это работа местного умельца (Бавария?).

Местонахождение:

Где-то в Германии, Швейцарии, Австрии. Район Савойи.

На заднем плане видны горные вершины, некоторые покрыты снегом".

Прежде чем положить трубку, я сказал:

— Я сообщу вам, если изменится адрес. Что у нас нового?

— Пришла кое-какая работа. Я поручила ее Фиску.

— Хорошо. — Фиск — бывший полицейский, который не раз помогал мне. — Это все?

— Нет. В конце месяца домой в отпуск приезжает Гарвальд.

Я улыбнулся. Гарвальд — это ее друг, тот, что летает в районе Суэцкого канала. Когда он приедет, Уилкинс будет для меня потеряна. И даже приказ короля не остановит ее.

— Не волнуйтесь. Если я задержусь, закройте контору и отдайте ключ Фиску. Передавайте привет Гарвальду. Скажите ему, что пора из вас наконец сделать настоящую женщину.

На другом конце фыркнули и повесили трубку.

Я поднялся из-за столика, стоящего у окна, за которым я сидел во время разговора, и пошел в ванную. Закрыв за собой дверь, я увидел Говарда Джонсона, сидящего на крышке унитаза. Он курил сигарету и ухмылялся, правда, совершенно беззлобно.

— И сколько времени ты уже здесь?

— Вот глупый вопрос.

Я подошел к умывальнику и, не спуская с Джонсона глаз, пустил воду, чтобы помыть руки.

— Как рука?

— Перелома не было, сильное растяжение. А сейчас она почти как новая. Интересно поговорил со своей Уилкинс?

— Да. Ее жених возвращается. Это значит, мне на время придется закрыть контору. — Я быстро помыл руки, шагнул к вешалке для полотенец и взял одно. Я ничего не мог поделать — у телефона лежали мои записки по поводу слайда. Я также ничем не мог помочь себе, потому что в левой руке Джонсон держал сигарету, а в правой — пистолет.

— Ну как, помылся, малыш? — спросил он.

— Конечно. — Я бросил полотенце на вешалку, и оно комком упало на пол.

— Хорошо, — сказал он. — Впрочем, не стоит волноваться.

Они еще не пришли к окончательному решению относительно Шпигеля. Мои инструкции ограничены.

— Я должен быть благодарен за эти маленькие уступки.

— Вот правильно. — Он шагнул ко мне. — Повернись.

Я повернулся. Вам ничего не удастся сделать против десяти пуль, если вы, например, сидите в узкой лодке. Он ударил меня по затылку, и я погас, точно высоковольтная лампочка, испустившая дух.

Глава 12

Методы Борджиа

Казалис провел меня через черный вход дома тридцать пять по улице Фобур-Сент-Оноре и оставил одного в чердачной комнате, где недавно переклеивали обои. В комнате стояли два сосновых стула, все в пятнах от побелки, которой красили потолок. Таких, как я, не пускали через главный вход. Значит, у этого места была дурная репутация. Но все же я делал успехи.

В последний раз через задний вход меня проводили в посольство — дом, расположенный на той же улице, только под номером 37.

Я сидел и смотрел, как паук обматывает клейкой нитью муху, попавшую в паутину, словно он только что придумал новый способ изготовления шаров для гольфа. Я выкурил одну сигарету, и тут пришел Мэнстон. На нем был пиджак для утренних визитов и полосатые брюки, а также светло-серый галстук и булавка с жемчужиной. Он казался раздраженным. Его волосы сохранили светлую краску. Выглядел он великолепно.

Мэнстон подмигнул мне и спросил:

— Что ты можешь сказать о югославских винах?

— Не так уж много. А где Сатклифф?

— Мы держим его подальше от тебя: беспокоимся за его давление.

Я кивнул:

— Может, тебе будет интересно узнать, что Говард Джонсон нанес мне визит в отеле?

— И что он забрал?

— Ничего.

На самом деле он смылся с моими записями по поводу слайда, которые надиктовала мне Уилкинс. Но у меня хорошая память.

Мэнстон посмотрел на меня долгим взглядом, постукивая сигаретой о крышку золотого портсигара.

Затем понимающе произнес:

— Ну конечно. И что же ты хочешь?

— Меня нанял Малакод, чтобы я следил за миссис Вадарчи и Кэтрин Саксманн. В то же время я работаю и на вас, делая то же самое. А у меня создалось впечатление, что я охочусь за призраками.

Мэнстон усмехнулся:

— Мы все этим занимаемся. Гоняемся за призраками.

— В таком случае я отказываюсь от работы.

— Ты отказываешься работать на нас и на Малакода или только на нас?

— На вас. Если вам нужна самая обычная слежка, возьмите какого-нибудь парня попроще. А я уже вырос из этого, к тому же у меня слишком высокий коэффициент интеллекта.

— Ты мне симпатичен. И я испытываю те же чувства, что и ты.

— Но на более высоком уровне. Либо я вам нужен, либо нет.

Мэнстон улыбнулся:

— Как я мудро поступил, держа Сатклиффа подальше. Он просто не понимает таких, как ты. Даже после стольких лет работы.

— Ну а ты-то сам?

— Мне кажется, понимаю.

— И что же за этим последует? — поинтересовался я.

Он долго изучал гравировку, украшающую золотой портсигар, а затем произнес:

— Это дело относится к категории «очень секретно». Давай так, ты задаешь вопросы, а я буду решать, на какой из них отвечать.

Я зажег сигарету и посмотрел на паука, который все еще возился с мухой. Теперь я точно знал, что она чувствует.

Я решил ткнуть в середину, а затем попытаться дойти до того или иного конца.

— Старый Бэлди, кок на «Комире»?

— Он из Западной Германии, работает на компанию Шпигеля.

— Компания Шпигеля и вы охотитесь за одним и тем же?

— Да.

— А почему не в сотрудничестве?

Он состроил гримасу:

— Мы бы сотрудничали, имей наше руководство хоть каплю здравого смысла. Но это качество редко встречается у работников госдепартамента. Никакого доверия. Профессиональная гордость. Мы все хотим добраться до цели первыми и своими силами. Малакод озабочен тем же.

— Игра ведется против частных лиц?

— Отчасти.

— А они действуют по политическим соображениям?

— Возможно.

— Это всего лишь упаковка. А что внутри? Исчезнувший Гойя?

Он изобразил на лице полуулыбку, а затем сказал:

— Думаю, ты бы назвал это произведением искусства.

— Значит, точка, — заключил я. — Ну хорошо, если эта дверь заперта, попытайся рассказать мне что-нибудь о том парне с «Комиры», типичном Зигфриде. Недурной игрок в гольф, насколько я понял. И неплохо работает кулаками.

— Он также отлично дерется на рапирах и саблях. В теннисе — уровень Уимблдона, в плавании — Олимпийских игр, к тому же имеет два оксфордских диплома первой степени, но ты бы не смог выследить его ни под одним именем. И никогда не позволяй ему загнать тебя в угол. Он убьет тебя со смехом и прочтет заупокойную проповедь на том языке, на каком пожелаешь, включая санскрит.

— Дальше. Стебелсон?

— Несерьезная фигура. Он, возможно, надеется в конце концов перехитрить Малакода, если повезет. Да ты сам, наверное, догадался об этом?

— Мои дурацкие мозги предполагали нечто подобное. Кэтрин?

— Возможно, она хочет того же. Но она быстро меняет свои привязанности. Мне кажется, она ждет момента, когда сможет решить, на кого поставить. Пока что она делает ставку на тебя.

— Я скажу тебе, что она делает. Я всего лишь следил за ней по бумажкам, по клочкам бумаги, которые она оставляла, пересекая пол-Европы. И я удивлен, что она не дала мне возможности последовать за ней в Венецию, если, конечно, именно туда направилась «Комира».

— Нет, она не бросила тебя. Она хочет, чтобы ты продолжал свое дело. — Он порылся в кармане и извлек оттуда телеграммный бланк.

«В Венеции много мостов. Милый. К.»

Телеграмма была послана на мой старый адрес в Париже — отель «Флорида».

— Издалека стреляла. Могла бы и промахнуться.

— Еще одна телеграмма ждала тебя в аэропорту. С тем же содержанием. Ты просто не заметил своего имени на доске объявлений. И не думай, что она рискнет бросить своих новых друзей. Это холодная сталь в шелковой обертке.

— Хорошо сказано. Стальная сердцевина, а вокруг нее двадцать годичных колец.

— Примерно в этом возрасте я перестал читать триллеры.

— Так что же ты хочешь от меня? Чтобы я продолжал работу на основе той скудной информации, которую ты мне бросил?

— У тебя два выбора. И не думаю, что тебе понравится хоть один из них. — Он снова достал свой портсигар и принялся постукивать по нему большим пальцем.

Я знал эту его привычку. Он, как никогда, был близок к демонстрации каких-то эмоций.

— Ну, выкладывай.

Мэнстон посмотрел на меня в упор, и мне не понравился его сжатый, растянутый рот.

— Ты — проклятый дурак, — сказал он. — И в том, что касается женщин. И тем более в том, что касается твоего главного шанса. Это очень серьезная вещь, а ты решил сыграть с ней.

— Кто, я? — Я взглянул на Мэнстона удивленными глазами.

— Ну хватит.

То, как он это произнес, было для меня ударом по щеке, и удар этот был сильным, болезненным и долгим.

— Молчу, — ответил я раздраженно.

— Единственное, как ты сможешь выбраться отсюда, если не расскажешь все это в ящике с медными ручками.

Я уже не сердился. Я испугался:

— Ты имеешь в виду?.. — Я не узнал своего голоса.

— Если ты не предъявишь то, с помощью чего Сатклиффу можно будет поднять давление. Говорю тебе прямо, Карвер.

Я сделаю это собственными руками, если ты не подчинишься, и не стану ждать.

Я сглотнул слюну и запротестовал:

— Ты не можешь просто так убивать слуг, которым не доверяешь. На дворе двадцатый век.

Тут он улыбнулся:

— Это облегчает мою задачу. Пойди и проверь. Ты не успеешь спуститься и до первого пролета, а твоя смерть никогда не будет подвергнута расследованию. Так что давай выкладывай все и побыстрее.

— Ты объяснил, что случится. Но, черт возьми, ты не можешь, не можешь говорить об этом всерьез!

Но я прекрасно знал, что это не так. Мэнстон не шутил.

Я начал игру очень давно, искал нечестных денег, но никогда еще не увязал так глубоко. От страха мои внутренности завязались узлами, переплелись как клубок змей. Он говорил об этом спокойно. Серый галстук, булавка с жемчугом, полосатые брюки. Он зашел сюда на несколько минут, с приема у нефтяного магната. «Прошу прощения, мне нужно кое-кому позвонить, попросить, чтобы он прирезал вас, а затем вернусь к шампанскому и разговорам о демократии в недоразвитых странах и буду утвердительно кивать в ответ на любую чушь о свободе этой страны».

— Каждое мое слово имеет вес, — жестко сказал Мэнстон. — Ты — ничто. Абсолютно ничто. С чем мы действительно опоздали, это свинцовый ящик, который подняли со дна Адриатического моря, и если мы не добудем его через три недели, все создания ада вырвутся на свободу. Да, именно ада — страшного, кровавого, убийственного ада! Так что давай рассказывай, и говори только правду!

Никогда раньше не видел его таким. Я с трудом сглотнул.

Моя глотка напоминала проржавевшую трубу, и прохрипел:

— Но с чего мне начать?

— С Лансинга.

— Что именно я должен рассказать о нем?

— Он сошел на берег, когда «Комира» пришла в Венецию.

Он должен был связаться с СКД. Но он не сделал этого. Его нашли в канале, чуть ниже Риалтского моста с ножом в спине.

— Бедняга.

— Но суть не в этом. Кодовое имя Лансинга — ВВК. Он указал его в записке, которую передал тебе. Там было написано ВВК/2. Знаешь, что это означает?

— Нет. — Я никогда об этом не задумывался, а теперь, видно, было уже слишком поздно.

— Это означает, что к его записке он прилагает две вещи.

Одну мы получили — фотография Лотти Беманс. Если хочешь остаться в живых и продолжать работать на нас, просто отдай мне вторую вещь.

— Но...

— Карвер, ради Бога! Меня не проведешь. Ты мне нравишься, и тебе это известно. Вот почему здесь я, а не Сатклифф. Ты стоишь больше, чем все эти типы, с которыми мы работаем. Но перестань играть с нами в дерьмовые игры. Не советую тебе стараться выиграть на этом деле побольше денег, причем на стороне. Передай мне это и продолжай работать на нас и Малакода.

Найди свинцовый ящик. Все условия договора остаются в силе.

— Я прощен, но ничего не забыто.

— Точно. И ты ничего не сказал Малакоду о том, что скрыл?

Что это?

Мне хотелось снова оказаться на улице, прогуляться, поэтому я сказал «прощай» последнему доллару и решил стать честным.

— Цветной слайд. Немного передержанный. Лансинг думал, что это может послужить указанием на то место, куда повезли свинцовый ящик. — Потом я описал, что на нем изображено, и под конец добавил:

— Он у Уилкинс. Я позвоню ей и попрошу передать слайд вашему человеку.

Я сидел в кресле, но чувствовал под коленками такую боль, словно проторчал на параде два часа. Я понадеялся, что худшее уже позади.

Но Мэнстон тут же убил эту надежду:

— Что украл Говард Джонсон?

— Ничего.

Мэнстон посмотрел на меня. Точнее, сквозь меня. От этого взгляда в комнате стало морозно.

— Не играй со мной.

— Ну ладно.

Мне ни с кем не хотелось играть. Я лишь хотел убедиться, что мои ноги касаются тротуара, а сам я спешу в ближайший кабак, чтобы выпить большую порцию бренди.