13. ЛИПА

Западать на лапу Бука начал давно, идет по коридору вроде нормально, и вдруг – оп – и мотнет кота в сторо­ну: не успел заднюю лапку вовремя к шагу приготовить.

Выправится, и дальше идет, и снова – оп – в сторону. А в последние дни Бука лежал, шерсть свалялась; как Липа ни пыталась кошачьим гребешком разобрать серо-грязные комки – ничего не получалось. И вроде – ника­кой болезни, кроме возраста. Когда его Лева принес?.. Лева принес его после войны… хотя после войны Абрек в Басманном жил, кота не было. Нет, был – другой. А этого после Абрека, в пятьдесят шестом, стало быть, ну да, а Ромка как раз в школу пошел. Значит, коту-то сколько?.. Девятнадцать, двадцать. Двадцать.

– Что ж ты хочешь… Двадцать лет, пора уж… – Ли­па покуривала в передней, кот Бука лежал рядом на сун­дуке, не двигаясь, но еще живой. Называть кота «Букой» Липа стала совсем недавно, когда все заботы от старости отпали и она наконец вспомнила, что кот до сих пор безымянный.

Липа разогнала над ним повисший дым от папиросы, стала дымить в другую сторону. Хотя Ромка и запретил ей категорически курить в передней, чтобы только в ком­нате на диване, Липа все никак не могла перестроиться. Она курила, роняя пепел на пол, и поглядывала на Буку. Бука по-прежнему лежал на том же боку, потом мелкая дрожь пробрала его, пробежала по всему телу, он вытя­нул лапы, открытые глаза его за несколько секунд потуск­нели.

Липа поплевала на папироску, загасила ее о ладонь до конца, враскачку, с двух заходов, упершись ладонями в колени, поднялась с хлипкого раскладного стульчика, на котором ей было запрещено сидеть, и побрела к шкафу.

Липа помнила, что надо любить цветы, – повсюду в комнате в банках стояли засохшие пыльные цветы.

Она подошла к шкафу, но по дороге забыла, чего хо­тела. Посмотрела в зеркало, чтоб не без толку – уж раз подошла.

– Ста-арая стала… – пробормотала она. – Куда же денешься?.. Если я девяносто шестого, то, выходит, мне?.. Это сколько же мне выходит. Погоди-ка… У нас семьдесят пя-атый, – с сомнением подсчитала она. – Значит, и там пять лет. Восемьдесят, во как! – сказала она с гордостью своему отражению в зеркале. – А ты говоришь!.. Поняла? Понял? А чего ж я к шкафу-то шла?..

Чтобы легче вспоминать, Липа открыла узкую двер­цу: на полочке стояли лекарства, пузырек с зеленкой и сломанная вставная челюсть, которую Липа не выбрасы­вала на всякий случай. А Георгию свою и поносить толком не удалось. Дед в последние годы ел совсем мало, отсутствие зубов его не угнетало; Липа заставила мужа заказать зубы, надеясь, что он будет больше есть, но про­тез не помог; так он и лежал рядом с Липиными зубами. Однажды на день рождения Липа заставила деда все-та­ки нацепить зубы, тот послушался – стал всовывать, а они никак не вставали на место. Дед тыркал зубы в рот, матеря протезиста, а потом выяснилось, что это он Липи-ну челюсть прихватил сослепу. Так он ее и сломал. До-тыркался.

Липа переложила с места на место лекарства, пузы­рек с репейным маслом, заодно помазала маслом остатки волос; так и не вспомнила, зачем шла к шкафу. Взяла пу­зырек с зеленкой, посмотрела на свет – не пустой, по­мазала уголки глаз профилактически – от ячменей и рот в углах – от заед.

– Коробку хотела для кота, вот чего, – вспомнила она.

На шкафу лежали старые запыленные географические карты, которые Липа давно не трогала, она обходилась картой мира, прикнопленной над диваном. По ней она рассматривала международное положение после програм­мы «Время», обычно под мерный плач-рассказ Грыжи, раскладывающей пасьянс.

– Ангола у нас будет?.. – водила Липа по карте ту­пым когтем, нацепив очки. – Не вижу Анголы… Наташ, Ангола-то где?..

– Тама, Липа Михайловна, все тама, – приплакива-ла Грыжа, не отрываясь от пасьянса.

– Чего «тама», когда нету! – ворчала Липа, в конце концов отыскивая нужный регион. – А САШ? – так по-довоенному Липа называла США.

…Она подтянула коробку с вышивками, и кинула ее на диван, и сама при броске чуть не загремела на пол. Обняла шкаф сколько могла, удержала равновесие и ос­торожно сползла вн. На столе зазвонил телефон, не­давно перенесенный со стены в передней.

– Да, мой милый, жива-жива, не волнуйся… Ты обе­дать придешь или как? Да все хорошо, Рома. Не волнуй­ся… Кот вот Сижу, сижу, – закивала она головой, – никуда не лазию, голова в порядке, лекарства утренние приняла. Ты мне еще пакетиков наделай, а то кончаются. Целую тебя, мой милый. Пока. Не волнуйся.

Липа положила трубку и срочно, пока не забыла, вы­ковырнула старой конфетной коробки бумажный фантик с надписью «утро», быстренько высыпала него разноцветные таблетки на широкую ладонь и слнула их языком, ладонь вытерла о халат.

Ромка отслужил в армии, кончил институт, женился и развелся. Ни с отцом, ни с матерью, тоже получившей квартиру после Сахалина, жить он не хотел. Да и Липу одну не оставишь, а с Люсей Липа жить не хотела.

Ромка звонил с работы каждые два часа, проверял, жива ли. И говорил, по какому телефону его искать, если уходил или задерживался вечером. Недавно был такой случай.

Ромка позвонил днем. Подошла Грыжа: Липа Михай­ловна в туалет пошла. Ромка позвонил через двадцать минут: «Липа Михайловна в туалете…»

Ромка принесся на такси. Грыжа сидела в комнате перед картами. Дверь в ванную не открывалась. Ромка надавил посильнее: на полу в крови между ножкой ванны и дверью, заклинив вход, лежала большая Липина голо­ва, Ромка просунул руку, чтобы отпихнуть голову и от­крыть дверь, но голова не поддавалась. С большим тру­дом он втиснул голову Липы под ванну и враскачку, ма­ленькими дергами сдвинул тяжелое тело. Липа была без сознания. Ромка доволок ее до дивана, тяжеленную, вы­текающую рук. Грыжа верещала. Ромка дрожащим, в крови, пальцем набирал «03» и, пока «скорая» ехала, наковырял морозилки льда, обложил им Липе разби­тое лицо.

Врач сказал: хорошо, что она разбила нос и потеряла много крови, а то бы – кроволияние, судя по давлению.

Ромка, несмотря на Липино сопротивление, вынул двери замок, чтобы дверь в коридор всегда была приот­крыта, – только цепочка – ее можно и сорвать.

На улицу Липа последние годы уже не выходила, раз­ве что погулять с котом на балконе. Кот, как и Липа, бес­смысленно гулять не любил и налаживался на балконе сразу спать возле Липиных ног. На балконе вместе с ко­том и Липой гуляла совсем состарившаяся Нина, за ко­торой наблюдали родители в пробитое на балкон квар­тиры окошечко.

– Бабуска, ты чего такой мокрый сидишь?! – В ком­нату влетела Татара, немолодая дворничиха по лимиту, поселенная в квартирке покойной Аси Тиховны. Она схва­тила с вешалки полотенце, обтерла Липе лицо. – Ты опять чай пьешь. Ты чай не пей, ты молоко пей. У меня знаешь молока сколько?!

Молока у нее было много – муж работал грузчиком на молокомбинате.

Татара заглянула в холодильник:

– Я тебе вчера два пакета принесла. Опять прости-туке отдала?!

– Соня, ну как тебе не стыдно, – покачала головой Липа. – Такими словами порядочную женщину, многодет­ную мать…

– Я Ромке на тебя нажалуюсь! – потрясла пальцем перед Липиным носом Татара. – Ты все ей отдаешь, себе ничего нету. И пенсию она твою крадет. Я все знаю, ба-буска. Зачем ты такой, а?!

– Соня, прикрой дверь в кор Не кричи.

– Нет, я буду кричать, бабуска! И проституке твоей всю морду побью! Ты, бабуска, глупый. Она у тебя все-все крадет, а ты не видишь!..

– У нее же дети… – пробормотала Липа. – Пять че­ловек…

– Все, бабуска! – стукнула Татара кулаком по сто­лу. – Сегодня все скажу Ромке.

– Я тебе! – пригрозила ей Липа.

– Баба Лип, дай пряничка!..

– Стасик? – Липа обрадованно обернулась к двери.

– Зачем мать твоя у бабуски деньги берет? – наки­нулась Татара на маленького сопливого мальчугана. Тот деловито взбирался на стул рядом с буфетом, чтоб взгля­нуть сквозь стеклянную дверку внутрь.

– Дай пряничка…

Татара плюнула на пол и ушла, громко хлопнув дверью.

– Ах ты, мой золотой, дай-ка я тебя поцелую!..

Стасик послушно повернул к Липе мордашку, но со стула не слез, терпеливо ожидая, пока старуха подымет­ся и чмокнет его…

– Ну-ка умойся сначала! А то не будет тебе никако­го пряника. Ну, кому сказано!

Стасик сполз со стула и поплелся в ванную. Липа достала пластмассовую вазу с пряниками.

– Что мама делает? – спросила Липа, вытирая Ста­сику руки.

– Ест. Там папа у нас, – запихивая пряник в рот, вы­говорил мальчик.

– Папа Боря?

– У-у, – замотал головой Стасик.

– Николай? Стасик кивнул.

– У него ж сегодня полеты, почему он здесь? – уди­вилась Липа. – Сиди спокойно, не ерзай, сейчас рисовать будем. Не болтай ногами. Поняла? Понял?

– Угу, – мотнул головой мальчик и тут увидел на сундуке в передней кота. – Баба Лип, а чего он спит?

– Спит-спит, оставь кота в покое, – рассеянно про­бормотала обычный запрет Липа и вспомнила: – Он же

– Это как это? – мальчик отдернул руку и боязливо попятился от сундука.

– Умер кот, и все. Дядя Рома его сегодня похоронит.

– А зачем?

– А как же. Так надо. В земельку. А когда я умру – меня тоже в земельку зароют, к дедушке, – улыбаясь, объяснила Липа, – ты дедушку-то нашего помнишь? Ах, тебя же еще не было.

– Не хочу! – Стасик заныл. – Не хочу тебя в зе­мельку… А ты скоро помрешь?

– Не знаю уж, как получится, – пожала плечами Ли­па. – домик нарисуем. С трубой. И кошечку.

– Мертвую?

– Стасик, – строго одернула его Липа, забыв, что мальчику четыре года. – Не балуйся, рисуй домик.

– Баба Липа, я у тебя сегодня спать буду. Мама ска­зала. И Римма.

– Опять ты мне все одеяло описаешь?

– Ты плохой домик рисуешь, – сказал Стасик.

– Ты меня не учи. А что это Римма запаздывает, у нее сегодня музыка?.. Какой сегодня у нас день, поне­дельник? Да, у нее сегодня вокал.

– Баба Липа! Сама кошку рисуй, у меня не полу­чается.

– Подождешь. – Липа придвинула телефон: – Не от­кажите в любезности, будьте добры, скажите, пожалуй­ста, вокал в пятом классе уже кончился? Да-да… Спа­сибо.

– Она щи твои не будет с макаронами, – сказал Ста­сик. – Тебе Татара невкусно варит. И я не буду. Прянич­ка дай.

– Это еще что такое! – возмутилась Липа. – Скажи­те пожалуйста, не будет она! У меня вон… помогай на ве­шалке висит! – сказала Липа, показывая на ремень. – Не соскучился, а то… побить можно попу-то…

– Не надо мне попу бить, – нахмурился Стасик и от­ложил карандаш. – Римме побей.

– Та-а-ак! – раздался в передней голос внука, та­кой же высокий, как у отца, у Левы. – Бабуля!.. жива?..

– Я-то жива, – зашаркала Липа в переднюю. – А Бу­ка-то… Вот я его в коробочку… Супчику покушаешь?

– Накрылся котяра… – покачал головой Ромка. – Я тебе нового принесу… Маленького…

– Не-е-е! – замахала руками Липа. – Больше – все, никаких… Все.

– Приветствую, сеньор! – поздоровался Ромка со Стасиком, заворачивая в ванную.

– Дядя Рома!..

– Говори!

– Я сегодня у бабы Липы ночевать буду. И Римма. А вы где будете?

– Под забором.

– Вы лучше к маме идите, – посоветовал Стасик. – К ней сегодня папа Боря придет, и вы идите.

– До кучи? Чтоб не скучно. Бабуль, мне не полную тарелку.

– Рома, – с укорной покачала головой Липа и мно­гозначительно постучала по ней пальцем. – Думаешь?..

Ромка ел щи с макаронами, варенные Татарой, и чи­тал «Рекламу», где чего продают.

– Бабуля, тебе лодка «Нептун» не нужна с дистан­ционным управлением?

– У бабы Липы сегодня Бука совсем умерла, – пе­чально сообщил Стасик.

– Да я уж слышал. Бабуль, по облигациям можно сегодня получить. В сберкассе никого.

– Во! – всплеснула руками Липа. – Ходила-ходила вокруг шкафа, а чего хожу – забыла! Голова-то совсем никуда стала!..

Липа вынула шкафа клеенчатую черную сумку с оторванным замком.

– Все, сеньор, ваше время истекло, – кивнул на дверь Ромка. – До встречи в Рио. Изыди, Станислав. Стасик вопросительно взглянул на Липу.

– Уходи, Стасик. Дяде Роме отдохнуть надо, у него обед кончается.

Стасик пошел к двери, обернулся, показал язык: – А я у тебя щи не ел с макаронами!.. Ромка громко хлопнул в ладоши – Стасик выскочил в кор

– Погоди-ка, погоди… – пробормотала Липа, выкла­дывая сумки ненужное – пожелтевшие выкройки, журнал «Огонек», где на обложке Таня с мужем строят канал в Алжире, фотографии – у гроба деда… – Эту ви­дел? Все ничего, только Люся очень уж грустная…

– Ну так не мюзик-холл… Где облигации?

– Тут, в сумке. Все время тут были… Куда они поде-вались?..

– Слушай, а эта не могла? – Ромка кивнул на дверь.

– Ну, ты знаешь!..

– А может, мама взяла? – предположил Ромка.

– Люся? При чем тут Люся?! Наши с дедушкой об­лигации… Странно, нету…

– Позвони-ка матери, а?

– Прямо сейчас? На работу?.,

– позвони! А то мне бежать надо, – Ромка взглянул на часы.

Липа придвинула телефон.

– Але, Люсенька! Да, да. Все в порядке. Нормаль­но… Скажи, пожалуйста, ты, случайно, не брала наши с Жоржиком облигации? Из черной сумки? Как не слу­чайно? Почему? Какое ты имела право?.. Как ты посме­ла?! И икону? Материно благословение?! Рома, поговори с ней, я ничего не понимаю… – Она протянула трубку вну­ку и тотчас же выхватила ее. – Почему она проститутка? У нее пятеро детей! Любовница?.. Тебе вон шестьдесят лет – у тебя любовник, а ей – тридцать два!..

Ромка отобрал у Липы трубку:

– Да, мам, здравствуй. Ну… А зачем?.. Ведь это же Липины облигации. Почему воровке? – Ромка прикрыл трубку ладонью. – Бабуль, да подожди ты курить! Свет­ка у тебя таскала что-нибудь?..

– Да какое вам дело! Какое вы имеете право!.. Я взрослый человек!.. Я вам!.. Я вас всех!..

– Да ладно, бабуль, да не расстраивайся ты!.. Это я, мам, не тебе – бабушке! Ну?.. И все равно это ее дело, кому хочет, тому и отдаст. Нет, не твое дело. Але! Але… Трубку бросила. Бабуль, ты это, не надо… Из-за дерьма-то. На закури! – Ромка достал зажигалку.

– Да ведь они… Рома! Я уж не хотела тебя расстраи­вать… Таня мне прислала… На, прочти, что внучка до­рогая пишет. – Открытка лежала у Липы тут же – под клеенкой. – Сегодня получила.

Обычно Таня всегда писала открытки, в основном поздравления. Крупным красивым почерком. На открыт– ке как раз помещалось поздравление и пожелание. От­крытки обычно были красивые: пальмы, папуасы, большие бабочки…

– «…Деньги за квартиру я тебе больше переводить не буду… – читал вслух Ромка, – ты все равно все отда­ешь своей проститутке. Ты объясняешь это своей любо­вью к детям, но когда я предложила оставить у тебя Максима, чтоб не везти ребенка в тяжелые климатические условия, ты отказалась взять родного правнука… И пока ты не сообщишь мне, что окончательно прекратила отно­шения с этой б… я тебе больше писать не буду. Комнату нашу можешь сдать, Роман пусть живет у отца – там его жилплощадь. Целую. Таня».

– Ну и ладно! – Ромка хотел разорвать открытку, но уж больно красивый негр с перьями скалил зубы, бро­сил на стол. – Черт с ними! Что, мы без ее денег не про­живем? Делов-то!.. Ты, главное, не переживай, мура это все… А Светка… Она что, правда ворует у тебя?

– Ромочка, ты на работу опоздаешь, – засуетилась Липа. – Вечером придешь

– я тебе… Поговорим^ вече­ром…

– Э-э, ребята… – присвистнул Ромка, надевая плащ. – Эвон какие дела-то… Ладно, побежал! Но ты не бери в голову! Ясно! – Он чмокнул Липу в щеку. – Да! Вот десятку те-бе разменял рублями, как просила.

Ромка ушел. Липа сняла с сундука коробку с котом, подняла крышку: иконы в сундуке не было. Не было и отцовского «Устава» с бронзовыми пряжками.

– Сволочь-то какая… – пробормотала Липа, захло­пывая сундук. – Дочь называется!..

Липа сидела на табуреточке у приоткрытой – на од­ной цепочке – двери и ругала дочь Люсю. Вслух, громко.

– Что случилось, Олимпиада Михайловна? – состра­дающим голосом спросила Светка над Липиной головой.

– А! – отмахнулась Липа, снимая дверь с цепочки. – Проходи.

– Мне позвонить надо. Можно? – прощебетала Светка.

Липа кивнула, чихнув при этом от ненавистной Свет-киной едкой косметики или парфюмерии, чем она там ма­жется день и ночь.

Светка влетела в комнату, прикрыв дверь перед самым Липиным носом, намекая ей, что заходить в комнату, по­ка она говорит по телефону, не нужно.

Липа пожала плечами; но в то же время Светлану тоже можно понять: женщина молодая, у нее могут быть свои личные разговоры, мало ли… Липа полезла за папиросами, хотя курила только что.

Светка появилась на этаже несколько лет назад, ког­да в доме жили давно уже одни старухи. Молодые по-лучили квартиры, старики поумирали в основном, а старухи зажились.

Татара с семьей въехала по лимиту на место Аси Ти-ховны, а Светке предоставили квартиру, в которой рань­ше жили Дуся-лифтерша и Грыжа. Тогда у нее было только трое детей На двоих старших она получала боль­шие алименты от военного водолаза, а третий же ребенок доходов не приносил. В Басманном Светка спешно роди­ла четвертого – Стасика от молоденького летчика, слу­жившего под Москвой. Светка приперла его к стенке и пообещала испоганить карьеру, если он не оформит от­цовство. Липа всячески содействовала справедливым тре­бованиям Светки: писала прошения в часть и вела пере­говоры с самим летчиком «папой Колей» в качестве по­средника. Стасик стал носить фамилию летчика, а Светка соответственно получать очередные алименты. За это Светка разрешала Николаю навещать ее в свободные от полетов дни. А в свободные от Николая дни Светку наве­щали другие, потому что Светка твердо решила стать ма­терью-героиней и получить пятикомнатную квартиру в хорошем районе. В данное время у нее был только пятый грудной ребеночек, законный, от монтажника-верхолаза, который, засуженный Светкой, с горя уехал в Уренгой, откуда она получала алименты почти такие же большие, как от военного водолаза.

Старухи в доме неоднократно писали на нее заявле­ния: в районе, в райисполком и даже в Комитет советских женщин.

Приходили комиссии. Комиссия – ради бога. В квар­тирке у Светки всегда было чисто, даже нарядно: пиани­но, цветной телевор, рядом с книжными полками – две иконы.

В соседней комнате – имеется письменный стол для занятия уроками. Старшая девочка учится кроме простой школы еще и в музыкальной.

Светка была бы для Липы идеалом женщины-матери, но вот мужчины… Комиссиям Липа всегда свидетельст­вовала, что никаких мужчин у Светки нет и в помине, но, к сожалению, она знала, что это не так. Разумеется, ни про какую «проститутку» Липа и слышать не желала и на этой почве уже испортила отношения со всеми старухами.

Светка помогала Липе: относила белье в прачечную, покупала по мелочи продукты. Липа давала ей не боль­ше рубля: сдачу Светка все равно не вернет. Деньги при ней Липа старалась не доставать; один раз Светка заме­тила, куда Липа убрала пенсию, и в старой сумочке, спрятанной позади лекарств в шкафу, стало на десять рублей меньше. Теперь Липа убирала пенсию в чемодан, под белье, а чемодан далеко под кровать. Ничего другого предосудительного за Светкой не числилось. Правда, когда Люся подарила ей на восьмидесятилетие две пары теплых штанов, штаны тут же исчезли. Но Липа разумно рассудила, что тут Светка ни при чем: зачем молодой ин­тересной женщине старушечье трико пятьдесят второго размера? А что Татара уверяла потом, что Светка пред­лагала ей две пары штанов за полцены, так ведь чего люди со зла не скажут!..

…Липа затушила папиросу и встала, справедливо ре­шив, что для интимных разговоров у Светки было вполне достаточно времени. Она толкнула дверь в комнату. Свет­ка заканчивала разг

– Что это у тебя на шее? – озабоченно спросила Ли­па, заметив, как Светка неловко прижимает голову к пле­чу. Светка захихикала, а Липа покачала головой: – Светлана, должна тебе сказать как женщина женщине: в шею целуют только проституток.

– Да Колька такой дурак, я прям не знаю…

– Возьми в шкафу пудру и присыпь на крем. Нельзя гак ходить. Ты себя компроментируешь. Стасик мне ска­зал, к тебе сегодня Борис придет? Почему ты не хочешь за него выйти? Такой интересный мужчина!

– Я еще подумаю, Олимпиада Михайловна, – ответи­ла Светка, запудривая шею.

– Светлана, я тебе еще один выговор хочу сделать. Почему ты до сих пор не вставишь себе передний зуб? Надо серьезнее, Светлана. Ты – мать. Тебе надо замуж!

– Давайте, Олимпиада Михайловна, я за вашего Ро-мочку выйду? – Светка запустила руку за шею под во­лосы и, мельком взглянув в зеркало, встряхнула распу­щенными по спине белокурыми волосами, тонированны­ми фиолетовыми чернилами. – У?

– Подожди, подожди… Как «за Ромочку»? Ты же… А он ведь… Светлана, что ты говоришь такое!.. У меня так опять понос поднимется… от волнения.

– Вы подумайте, Олимпиада Михайловна, а я пойду пока, а то Борька все пиво выдует… Липа постучала пальцем по столу:

– Учти, Светлана, алкоголь снижает мужские потен­ции…

– Ему снишь!! Побежала. Ромочке мое предло­жение замуж передайте.

– Хм, – сказала Липа, поправив за Светкой сбитый коврик у порога. – А почему бы и нет! Хорошие, воспи­танные дети, привлекательная жена, получит большую квартиру… Хм… Тем более – Танька Алжира вернет­ся, где он жить будет?..

Липа достала Танину открытку, нет, не ошиблась: под мышкой у негра, где речь шла о Светке, мокрым каран­дашом (так Липа называла фломастер) была выведена жирная буква «б» с многоточием.

Липа взволнованно заходила по комнате, попыхивая папиросой, чего с ней никогда не случалось: курить на ходу женщине непристойно. Затем придвинула телефон, набрала н

– Ромочка, я вот чего все-таки решила, привези ко мне нотариуса. Что?.. Они обязаны к престарелым, я уз­навала. Зачем, зачем! Нужно. Завещание хочу соста­вить. Ничего смешного здесь нет!.. И кота, будь добр, обязательно сегодня похорони.

К приезду нотариуса Липа навела в квартире мара­фет: Татара вымыла пол, окна. Липа застелила стол нарядной клеенкой – подарок Тани Алжира.

Конечно, она могла бы прекрасно добраться до но­тариальной конторы сама, но она пять лет назад объя­вила, что на улицу не выходит и не выйдет, и отступать­ся от своего решения не желала.

В черном платье с брошью – горный хрусталь – Ли­па ожидала нотариуса.

Наконец раздался короткий звонок.

– Открыто, открыто! – поднимаясь с дивана, закри­чала Липа.

В передней стоял молодой военный, усердно вытирая ноги.

– Здравствуйте, – сказала Липа. – А где же Ро­мочка?

– Извините, – покраснел военный. – Лев Александ­рович Цыпин здесь проживает?

– Кто, Лева? – удивилась Липа. – Он здесь жил, но сейчас у него своя квартира… Вы к Леве? Я думала: ко мне. Я вот нотариуса жду. Для завещания. Вы по ра­боте или проездом? Присаживайтесь, будьте любезны, проходите в комнату.

Парень стянул с ног туфли и в носках по чистому по­лу вошел в комнату.

– Как ваше имя-отчество, вините? – спросила Липа.

– Старший лейтенант… Да Игорь просто. Я тут мимо еду в отпуск. Вот решил заехать. Я с Дедова Поля родом…

– Да, да, помню. После войны они там работали. Лева вам срочно нужен? Можно позвонить ему на служ­бу. В Моссовет. Я сейчас наберу телефон и трубочку вам передам.

– Не надо, не надо! Не надо пока…

– Бабуль, ты жива? – раздался в передней голос Ромки. – Нотариус приехал!

– Заходите, пожалуйста, – на всякий случай строго сказала Липа молодой женщине, одетой, как Светка, в джинсы, в больших круглых очках.

Женщина профессиональным взглядом окинула об­горелый буфет, стол, покрытый клеенкой, засохшие цве­ты в банках, переделанный телев… Раздраженно пожала плечами:

– Неужели нельзя было приехать в контору?.. Куда я могу сесть? Освободите стол.

Старший лейтенант Игорь виновато поднялся со стула.

– Приветствую, – сказал ему Ромка, пододвигая стул к нотариусу, и вопросительно взглянул на Липу.

– Ромочка, это товарищ с Дедова Поля… Вы там когда-то жили. Ты не помнишь, конечно…

– Та-а-ак, – напомнила о себе женщина.

– Одну секундочку, – засуетился Ромка, – мы вот сейчас товарища старшего лейтенанта попросим вре­менно в ту комнату…

– Нет, нет! – замахала руками Липа. – Там ребе­нок спит.

– Какой еще ребенок?

– Стасик там.

– Я вас слушаю, – сказала женщина. – Вы хотели составить завещание.

– Значит, так, – торжественно начала Липа. – Всю домашнюю обстановку: мебель, холодильник, телеви– зор – завещаю моему внуку Роману Львовичу цову.

Нотариус обвела взглядом комнату, вопросительно взглянула на Ромку:

– Может быть, есть вклад на сберкнижке? Ромка помотал головой.

– …Постельное белье, одеяла, подушки, носильные вещи – соседке Светлане Петровой.

– Отчество?

– Отчество? Рома, ты не знаешь, как ее отчество?

– Понятия не имею. Сейчас, одну минутку. Из Светкиной квартиры текла музыка. Светка от­крыла дверь.

– Как тебя по отчеству? – спросил Ромка.

– Кто еще? – раздался комнаты недовольный мужской голос.

Светка, не оборачиваясь, ногой лягнула дверь:

– Этот еще голос подает!.. Ромочка-золотце, а тебе зачем мое отчество?

– Липа тебя в завещание вставляет.

– Меня-а?.. Артуровна. Тьфу, по паспорту: Авдеевна. Смотри, трепанешь кому – убью. И замуж больше не возьму.

– …«Авдеевна»– ее отчество! Светлана Авдеевна Петрова.

Нотариус вписала отчество в завещание.

– Да! Еще, – вспомнила Липа, – перину – тоже внуку.

– Бабу-уль…

– Ты, Ромочка, ничего не понимаешь. В наше вре­мя перина – большая ценность. Правильно я говорю, барышня?

– Дальше, – процедила «барышня».

– С этим все. – Липа достала папиросу и закури­ла. – Теперь главное. Запрещаю являться на мои похо­роны дочери, Бадрецовой Людмиле Георгиевне, и внуч­ке, Кузиной, Татьяне Львовне. Не хочу видеть.

– Это не может быть отражено в завещании, – утомленным голосом, глядя мимо Липы, пронесла женщина.

– Это еще почему? – нахмурилась Липа.

– Завещатель имеет право распорядиться только ма­териальными ценностями. Молодой человек, вы-то хоть понимаете, о чем я говорю?

– Но ведь можно сделать запись, содержащую волеъявление завещателя, – неожиданно подал голос старший лейтенант Игорь, до сих пор сидевший с опу­щенными глазами. – Юридической силы это иметь не будет, но – на бланке или со штампом нотариальной конторы – свою роль сыграет.

Липа, Ромка и даже нотариус удивленно взглянули на него.

– Не знаю… Но это же не будет иметь юридической силы… И вообще у меня ограничено время…

– Тогда вот что, – решительно сказала Липа. – Тогда я сама напишу, а вы просто поприсутствуйте.

– Ну, пожалуйста, – пожав плечами, согласилась нотариус. – Пишите. – И, взглянув на Ромку, заметила: – Весело живете.

– Теперь можно и чайку попить спокойно, – сказала Липа, проводив нотариуса до лифта. – Игорь, вы чайку с нами выпьете? Ромочка, что это с тобой, тебе нездо­ровится?

– Бабуль… Тут вот какое дело… Игорь-то, оказыва­ется, мой брат…

Липа плюхнулась на диван.

– В каком смысле?

– В прямом.

– Ты хочешь сказать, что у Левы, у твоего отца, была связь с другой женщиной? – Липа сделала непри­ступное лицо.

– Угу, – кивнул Ромка.

– …Ты хочешь сказать, что в то время как твоя лать, жена Левы…

– Именно! Золотые слова! В то время как моя мать, жена Левы… А чего ты разбушевалась?! Игорь-то здесь при чем?

– Олимпиада Михайловна! – выкрикнул весь крас­ный Игорь. – Поймите, мне ведь ничего не надо. Я чело­век взрослый, самостоятельный… Я юридический закан­чиваю заочно… У меня жена, дочь… Это мне мать толь­ко недавно сказала.

– Игорь только что мать похоронил, – добавил Ромка.

– Господи, бедный мальчик! – Липа всплеснула ру­ками. – И что же теперь делать? Ромочка, что нам те-тгерь делать?.. И Лева ничего не знает!.. Давайте я по­звоню ему.

– Погоди, бабуль, успеется. Лучше чайку попьем. А может, на уголок сбегать по такому случаю?