Начало социологии

      "Метод становится равнозначным террору из-за упорного отказа проводить различия... Речь не идет о том, чтобы осуществить интеграцию многообразного как такового, сохраняя за ним его относительную самостоятельность, а о том, чтобы его уничтожить; таким образом, постоянное движение к отождествлению отражает унифицированную практику бюрократии" [140].
      Мы вовсе не призываем к "революции", к перевороту оппозиций: надо "снять" иерархию различий по принципу взаимодополнительности парных понятий. Присутствие/отсутствие, равно как и термы других различий, должны рассматриваться не столько как независимые сущности, сколько как ансамбль отношений, который необходимо раскрыть, как исходный пункт социологического анализа.
      ***
      "Экономическая социология" претендует на то, чтобы стать "концом социологии" (см.: [141]). "Экономический социолог" стремится освободиться от власти унаследованных им социологических случайностей, от власти истории, чтобы произвести свои собственные случайности, свою собственную историю. Мы отнюдь не пытаемся критиковать: в самом стремлении преодолеть какую-либо "социологию" уже заложено преклонение перед нею. Вследствие этого лучше предоставить "экономическую социологию" себе самой119. Но надо лишить социологической легитимности понятие легитимности, социологически переописав все ее прецеденты. Первое, что следовало бы сделать - описать потребность "экономических социологов" во внешних по отношению к науке инстанциям легитимации ("политическая" и "гражданская" функции социологии), описать так, чтобы полностью освободиться от нее.
      Перейти от субстанциализированного понятия "социальная группа предпринимателей" к понятию "производство группы предпринимателей" - это означает обратиться к исследованию конституирования самого процесса конституирования группы предпринимателей. Это означает изучать преобразование всех кажущихся недоступными в концепции социальной стратификации "оснований", выступающих в роли "предельных". Это означает исследовать "группу предпринимателей" как форму понятия, которая рассматривается в качестве неподлежащего критике условия всякой возможной концептуализации в социологии социальной структуры.
      ***
      Утверждение присутствия "социальной группы предпринимателей" выходит за рамки описания частных социальных фактов. Оно отсылает нас к условиям возможности любой стратификационной модели, субстантивирующей социальные явления, т. е. представляющей их как неизменные "социальные вещи", а не как социальные отношения.
      Задаваясь вопросом "Что такое "социальная группа предпринимателей"?", "экономическая социология" институционализирует ее. Понятие "социальная группа предпринимателей" предшествует истине предпринимателей. Социология пытается снять это опосредствование, утверждая присутствие "социальной группы предпринимателей" как ее непосредственную данность. Фактичность присутствия "предпринимательства" означает, что понятие "социальная группа предпринимателей" вторично относительно социального мира: оно репрезентирует нечто, существующее до понятия. Интерпретируя понятие "социальная группа предпринимателей" как всего лишь "надстройку" над допонятийным присутствием, "экономическая социология" отрицает конструирующую активность науки, и тем самым мистифицирует природу социологического знания, преувеличивая его непосредственную достоверность и объективность. Если принять положение, что присутствие "предпринимательства" и есть социальный мир, то понятие "социальная группа предпринимателей" окажется посторонним присутствию. Что на самом деле и происходит в "экономической социологии": рефлексия о происхождении и статусе "социальной группы предпринимателей" выносится за скобки или вытесняется, а теоретическая "работа с понятием" подменяется псевдоочевидностью опросов. Последнее обстоятельство выступает сущностной чертой всей российской "экономической социологии": присутствие "социальной группы предпринимателей" отождествляется с его представленностью в опросе; неявно предполагается, что если респонденты в состоянии отвечать на вопросы о "предпринимателях", то последние непосредственно и достоверно даны.
      Развертывание концепции начинается с атетических суждений о предпринимательской деятельности - суждений об этой деятельности, высказываемых безотносительно к ее существованию или несуществованию. Предпринимательская деятельность специально не выявляется как "значимое", "действительное" существующее - ведь социологу "непосредственно дано", что на ее основе уже возник и развился "социальный слой предпринимателей". Доказательства наличия предпринимательской деятельности не приводятся, поскольку "предпринимательство" здесь положено как присутствие. Воспринимая "предпринимательство" как присутствие, "экономическая социология" тем самым представляет "социальную группу предпринимателей" в качестве предмета. Социологам остается лишь уточнить его строение, "внешние границы", сравнить с другими "социальными группами".
      Один и тот же эмпирический опыт может описываться с помощью понятий, обладающих разным значением. Рассматриваемый сквозь призму различных понятий, конкретный социологический опыт осознается как имеющий различную смысловую определенность. Смысловой облик "предпринимателей" - присутствие или отсутствие - определяется "интенцией" социолога.
      В зависимости от угла зрения, под которым социолог воспринимает свой опыт, ему предстоят разные предметные структуры, т. е. один и тот же социологический опыт может быть истолкован и как присутствие, и как отсутствие "предпринимательства". Их (предметных структур) свойства будут определяться двумя факторами: содержанием опыта социолога, и его интерпретацией в качестве реализующего "интенцию значения", которая представляет собой некое инвариантное смысловое ядро опыта. Мысленное варьирование свойств эмпирического опыта устраняет из присутствия "предпринимателей" все индивидуальное и фактическое, оставляя лишь инвариантное и "существенное". Обратная операция невозможна, поэтому с самого начала надлежит исследовать, обеспечивает ли социологический опыт присутствие "предпринимателей".
      Каков "опыт экономической социологии"? Социология, пытающаяся обосновать себя определенным типом опыта, сама становится его функцией. Социология, обращающаяся в поисках основания к политическому опыту, может превратиться в идеологию. Т.И. Заславская, отказываясь от постулата "свободы от оценки" М. Вебера [142], принципиально "снимает" дистанцию по отношению к изучаемому предмету, и возводит в добродетель соединение социальных фактов с "идейными" предпосылками, а также политическими оценками:
      "Наиболее валидными... представляются такие критерии оценки социоструктурных перемен, как их соответствие принципиальным целям реформ; роль в обеспечении выживания и устойчивого развития России, а также влияние на социально-инновационный потенциал общества, т. е. на его готовность к продолжению и завершению реформ" [143].
      Следовательно, дух "экономической социологии" - гражданский пафос, ответственности за судьбу России и всех сущих в ней "социальных групп". "Экономическая социология" приписывает (= конструирует, а тем самым и предписывает) "общественным группам" интересы и следит за их соблюдением, т. е. содействует трансформации страны в "нужном направлении". Однако выражать и представлять интересы "общественных групп и слоев" - прерогатива политики, но отнюдь не науки. Согласно же Т.И. Заславской, политика есть неустранимый момент социологии, без которого она не в силах обойтись.
      Попробуем понять жизненную ситуацию исследователя, для которого утверждение о неразрывности социологии и политики не просто идея, а пережитый социальный опыт. Для него социология имеет еще одно измерение: не просто производство научного знания, но еще и политическое производство - в силу ее транснаучной структуры. Социологию можно назвать "бытием, открытым политике", так как она не ограничена лишь научным способом существования. Для захваченного политикой социолога производство собственно социологического знания является средством реализации политических целей: он онтологически не озабочен познанием, даже если и уделяет внимание методологии, методике и т. п. Его предвосхищение будущего, проецирование себя в будущее связано с политическим целеполаганием, актами идеологического выбора. Короче говоря, его существование в качестве ученого ориентировано политически.
      Вовлеченная в политику социология стремится не рефлектировать, а действовать, не знаменовать, а прямо представлять. Социология, напрямую связанная с политическим действием, делается выражением системы политических ценностей; при этом она не может рефлектировать себя в качестве политики, ибо она сама есть практическая политика, т. е. легитимное насилие, принимаемое агентами в качестве одного из естественных условий социального существования, а потому не воспринимаемое как таковое. Такой социологии присуща многозначительность тона, ореол причастности к власти, которые создают политическое письмо.
      Так, например, существование социолога Т.И. Заславской, причастной и к исполнительной, и законодательной ветвям власти, как СССР, так и РФ, "распахнуто" в политику. Подобная "распахнутость", помимо прочего, наделяет исследователя способностью на деле изменять социальную действительность. Практическая вовлеченность в политику добавляет новое значение любому феномену социального и жизненного мира, без того, однако, чтобы элиминировать прежнее; "политическая" и "социологическая" реальность взаимопроникает.
      "Политическое соучастие" ученого в социальной действительности приводит, как минимум, к тому, что он, проецируя интериоризированные им социально-политические классификации на предмет социологического исследования, теряет возможность объективации себя как объективирующего субъекта; истина для него теряет связь с процессом научного познания, социологическим дискурсом, адекватным описанием социальных фактов.
      Присутствие "предпринимателей" как непосредственное осознаваемое и несомненно достоверное сущее несет в себе первичные проекты и жизненные ориентации исследователя, предшествующие собственно социологическому мышлению. Социолог оказывается, таким образом, существенным моментом социологической очевидности, меняющейся вместе с изменением его точки зрения. Очевидности социологической концепции суть объективации субъективности социолога.
      Например, достоверность и очевидность "социальной группы предпринимателей" (т. е. ее присутствие) предполагает социолога, которому это очевидно. Почему ему это оче-видно? Потому что таково его в(дение, такова его точка зрения (в обоих смыслах этого слова), обусловленная ситуацией его существования, его социальной позицией. В(дение ангажированного социолога преформировано политическим пред-пониманием в виде априорных по отношению к социологическому опыту интенциональных оснований.
      Присутствие "предпринимателей" выражает иллюзию непосредственного осознания "явления предпринимательства". Это пред-понимание, вырастающее из непосредственного социального восприятия, осуществляется в "предпонятиях" повседневного опыта. Так, политические и обыденные смыслы и значения, из которых складываются структурные интенции сознания (необъективировавшего себя как объективирующего субъекта) социолога, проецируются им в онтологию его теории, делают возможным осмысленное познание "трансформационного процесса в России".
      По определению, присутствие "социальной группы предпринимателей" эмпирически абсолютно выражено в своем содержании. Все, что "экономическая социология" может сказать о структуре этого явления, о его составе, строении, таково, что оно полностью развернуто для непосредственно-чувственного созерцания, или же - если речь идет о ненаблюдаемых прямо "сущностях" (к примеру, "сознание группы") - разрешимо в опыте.
      Проблема эмпирического определения присутствия "социальной группы предпринимателей" заключается в неявном постулировании неких общих концептуальных элементов "экономической социологии", несводимых к содержанию любого единичного опыта и обеспечивающих внутреннее единство этого присутствия. Поэтому эмпирическое содержание присутствия "предпринимателей" - такие качественные состояния и процессы, которые поддаются эмпирической артикуляции в социальных феноменах ("предпринимательская деятельность", "политический", "экономический" и "социокультурный" "потенциалы"...) и могут быть отчетливо зафиксированы как раз потому, что из них максимально устранены ненаблюдаемые "сущности" ("социальные отношения", "интересы"...).
      Смысл этого прост: использование эмпирических данных через постулируемое присутствие "социальной группы" означает, что этой теоретической схеме придан онтологический статус, т. е. в области пересечения социальной и социологической реальностей концептуальная модель встречается с результатами своего собственного воздействия; что социолог моделирует возможные феномены предпринимательства, добавляя "сверхчувственный" элемент к их чувственной структуре. Таким образом, речь идет лишь о "присутствии" предпринимательства в пространстве теории "экономической социологии". "Присутствие" есть артикуляция конструирующей деятельности социолога.
      Теоретическое суждение, носящее всеобщий характер, может описывать лишь такой предмет, который сам обладает общим характером, и присутствие "социальной группы предпринимателей" надо трактовать как ансамбль теоретических отношений. Присутствие "социальной группы предпринимателей", социологическое наблюдение которого совпадает с его пониманием, построено социологом, причем так, что, будучи существенным, оно, тем не менее, превосходит чувственный опыт данных непосредственно феноменов "предпринимательства" и включает в себя их теоретическое определение. Присутствие "социальной группы предпринимателей" - это не все, что наблюдается, испытывается, ощущается социологом. Присутствие - это то, для чего есть синтетическая концептуальная схема, конститутивное понятие опыта. Эмпирический факт опыта социолога - "социальная группа предпринимателей присутствует" - включает в себя теорию данной группы и развертывается в понятийном измерении этого присутствия.
      "Экономическая социология" конструирует такое присутствие "социальной группы предпринимателей", которое представляет собой общий, т. е. любой случай. Но это и есть присутствие "социальной группы предпринимателей" в "сущностном" виде, где мысленно удалены все обстоятельства, делающие каждый конкретный чувственный опыт частным случаем. Иными словами, присутствие снабжает сконструированную "социальную группу предпринимателей" формальным подтверждением ее реальности, и вместе с тем закрепляет двойственный характер этого "явления", одновременно действительного и фиктивного.
      Как мы видели, присутствие "социальной группы предпринимателей" соединяет реальность эмпирических фактов с "идеальным" теории. Поскольку теория "экономической социологии" не свободна от оценки, постольку в пределах присутствия устраняется различие социального факта и политической ценности: оно становится и средством дескрипции социального факта ("социальная группа предпринимателей"), и его политической оценкой (апологией "реформ"). Присутствие свидетельствует в пользу "Правительства и Президента", оно превращается в социологическую эмфазу или риторическое усиление плодов "реформ" и эффективности самих "реформаторов". В силу того, что возникновение "социальной группы предпринимателей" есть едва ли не единственный позитивный результат "самых важных в истории России реформ", исследуемое присутствие - это политический символ, т. е. значимый эквивалент "социальной группы", относящийся к иному (политическому) порядку реальности, чем означаемое. Действенность этого символа объясняется структурным изоморфизмом политической и социальной реальностей: присутствие "социальной группы предпринимателей" и действительные события образуют оппозицию, подобную той, в которой осуществляется дуализм социально-политической классификации и социальной реальности.
      Предпонятия, имеющие политическое происхождение - вот fundamentum inconcussum присутствия "предпринимателей" в "экономической социологии". На деле, однако, без политических предпочтений обойтись нельзя. Поэтому следует критиковать "экономическую социологию" не за то, что она совершает некий политический выбор, а за то, что она этот выбор, во-первых, не объективирует, скрывает под покровом "естественной социологической установки", и, во-вторых, проецирует в онтологию социальной теории.
      Не задаваться вопросом об онтологическом смысле присутствия "предпринимателей" - значит уже ответить на него. Отказ от постановки вопроса о способе присутствия "предпринимателей" говорит о том, что его сущность полагается естественной, - что присутствие "предпринимателей" есть нечто самоочевидное. Скорее всего, недавно возникшее в России присутствие "предпринимателей" означает становление различных социальных отношений, позиций, институций, многообразные процессы политического и символического представительства и т. д. Социолог должен показать историчность присутствия, его обусловленность отсутствием, иначе он рискует не объяснить социальные факты.
      послесловие
      НАУКА НА ГРЕБНЕ ВОЛНЫ
      Знаменитый Лейбниц обладал многими действительными знаниями, которыми он обогатил науки, но еще более грандиозны были его замыслы, выполнения которых мир тщетно от него ждал. Было ли причиной этого то обстоятельство, что его исследования казались ему еще слишком незавершенными, - неуверенность, вообще свойственная людям с большими заслугами и во все времена лишавшая ученый мир многих ценных фрагментов, - или с ним случилось то, что Бургав думает о великих химиках, а именно, что они часто говорили о фокусах так, как будто они уже проделали их, тогда как в действительности они только убеждали себя в этом, полагаясь на свою ловкость, уверенные, что эти фокусы не могут не удаться, если только они захотят за них взяться, - этого вопроса я здесь не решаю. Во всяком случае весьма вероятно, что некоторая математическая дисциплина, которую Лейбниц заранее озаглавил "Analysis situs"... была скорее всего лишь плод воображения.
      И. Кант. О первом основании различия сторон в пространстве
      История социологии, если понимать ее как социальную науку в ее движении (Geschichte), а не как дисциплину, изучающую прошлое социологии (Historie) явление жестокое. Из сотен тысяч публикаций Geschichte отбирает немногие, которым суждено остаться с ней и в ней, и правила отбора современникам принципиально непонятны. Можно, конечно, постараться провести Historie, попробовать уже при жизни занять место среди классиков, публикуя на гранты либо агиографию в жанре "State of the art", либо интеллектуальную биографию своего поколения. Но героическая борьба с "тоталитаризмом" не может заменить открытий, и вряд ли даже бесплатная - на деньги фондов - раздача всем желающим и рассылка по градам и весям подобного рода изданий способна повлиять на ход Geschichte. "...Nocturna versate manu, vesate diurna"IXXIII. Да только рука чтецов листать устала, и думать им порой мешала гора ненужных книг! Historie - не фактор социологического исследования, практическое организующее начало социальной науки, а одна из попыток самоописания дисциплины в учебных целях. Автор классических исследований и "статусный классик" - разные вещи. Отличие классика от статусного классика заключается в следующем: если первого цитируют редко, зато его идеями, вошедшими в "золотой фонд" научного сообщества, пользуются многие, то на второго, напротив, формально ссылаются все, но его идеи оказываются невостребованными:
      "Мы столь высокого мнения о себе, что желали бы стать известными всему миру и даже тем, кто придут после нас. И мы так суетны, что радуемся уважению пяти или шести ближайших к нам людей и довольствуемся им"IIXXIV.
      Поколение ученых, участвовавших в учреждении отечественной социологии (nomina sunt odiosa), по всей видимости, полагают, что она принадлежит им по праву собственности, "ибо Бог в роде праведных" (Пс 14, 5). А если Бог в социальной действительности отсутствует? На что тогда уповать "поколению праведников", институционализировавшему свое самолюбие и восхищение собственным талантом в форме "либерального террора": "А вы вообще не социолог: вас здесь не стояло"? Любое поколение социологов - это, в сущности, целостный исследовательский стандарт, определенная научная мода. Но мода приходит, и мода проходит. Тесен дней нашего века предел. Лишь только очередное "солнце российской социологии" взошло - и уже закат. Будущее всегда принадлежит другим.
      Львиная доля и текстов и самих социологов по прошествии определенного срока перестают отвечать как критерию научной истинности, так и критерию социально-политической пользы. "Who now reads Spencer?"IIIXXV. А Альфреда Вебера? А Жоржа Гурвича? А Владимира Шляпентоха "со товарищи"? Их имена и оставшиеся после них в справочниках термины оказываются равноправными, поэтому, например, "регулятивная система" вместо того, чтобы обозначать явление социальной действительности, обозначает самого Дж. Спенсера. Вчерашние лидеры научной мысли становятся знаками самих себя.
      Настоящее - гребень волны, которая катится из прошлого в будущее. В движении социологии от уже-невозвратимо-миновавшего к еще-не-наступившему остаются лишь те работы, в которых есть что-то неожиданно-неочевидное, некий парадокс, сочетающий в себе взаимоисключающие истины и разрушающий доксу. Конечно, для сугубого историка социологии ничего безусловно нового быть не может, и порой новшество оказывается плодом творчества, выросшего из сознательного отказа от чтения или - реже - попросту неполного знания "литературы по специальности". Чтобы заслужить славу "бессмертного", необязательно быть гением в стиле "Бури и натиска", ведь социологические идеи гомологичны социальным позициямIVXXVI. Поскольку в социальной науке надындивидуальная по самой своей сути идея значит больше какой бы то ни было индивидуальной гениальности, постольку для успеха необходимо, попав за счет эффекта гомологии в определенный горизонт цитирования, заморочить своими новациями головы трем-четырем поколениям аспирантов.
      Отечественная социальная наука существует в эпоху реформ "после марксизма". Ввиду финансовых затруднений она сузила фронт исследований и, уклоняясь от вопроса "что?", начинает ставить вопрос "зачем?", на который раньше отвечала философия. На вопрос "зачем?" социальная наука отвечает либо раскрывая свои исследовательские средства, либо проясняя свои социально-политические цели. Взаимосвязь целей со средствами образует "логику" социологии. Легитимация социологии представляет собой социально-политические гарантии этой взаимосвязиVXXVII. Появляется все больше ученых, рассуждающих о социальном мире в терминах средство-цель, а не причина-следствие. "Генеалогия" сущего, его причинные свойства релевантны для подобных социологов лишь в качестве цели, имеющей несомненные политические коннотации:
      "Как мне представляется, с выполнением научно-познавательной функции социологии дело обстоит относительно благополучно. Однако достигнутый уровень развития нашей науки еще не достаточен для полноценного, профессионального участия в научном обосновании реформ"VIXXVIII.
      Отсюда вовсе не следует, что каузальное объяснение в социальной науке неизбежно принимает форму воображаемой метапозиции "незаинтересованного" и "беспристрастного" исследователя. Однако дискурс политической или социальной идентичности порождает в социологии тавтологическое представление: я разрабатываю такую концепцию, провожу такие измерения, потому что я "либерал", петербуржец, женщина... Предпонятия доксического опыта оказывают на социологию большее влияние, чем это обыкновенно признается. Если движущей силой социо-логии служит объективация средств и целей науки и экспликация противоречий между ними, то "классическая ясность" и "естественность" метафизики присутствия покоится на иллюзии всеобъемлющей целостности универсального онтологизированного метода и натурализованного предмета социологии, которая скрывает различие приемы/цели, а также его внутренние напряжения. Никакой социолог не может быть абсолютным властелином смысла своих суждений: необъективированное, т. е. история и социальные детерминации познания, привносит некую неотчетливость в кажущуюся ясность смысла объективированного. Исследовательские практики и их результаты не являются полностью явственными и умопостигаемыми, их нельзя непосредственно проецировать на социальную действительность: они могут быть соотнесены напрямую лишь с социальным миром, который конструирует сама социология.
      ***
      Мы пытались уловить homo sociologicus там, где он находится ближе всего к изучаемому им социальному миру - в "социологической повседневности", когда он в привычных для него научных формах приступает к "наброску" открыто-очевидного сущего. Этим идеальным проектом предмета исследования, которому приписывается неопосредствованная достоверность, выступает присутствие.
      Значение, смысл и употребление "присутствия" стигматизированы врожденной и несводимой "наивной социологией", спонтанно воспроизводимой господствующими социальными позициями. События социального мира столь различны, что их нельзя отождествлять, и вместе с тем столь сходны, что их постоянно сравнивают. Социальные различия почти наглядны, но не абсолютны. Присутствие не дано вне пространства-времени социального мира, однако, поскольку пространство-время есть стенографическая запись несовпадений и изменений, постольку присутствие существовать не может. Присутствие мерцает, вспыхивая и исчезая, в многообразных структурах социального мира и во всевозможные моменты научной практики. Отсутствие указывает на то обстоятельство, что присутствие есть инструмент неких неподвластных научному производству социально-политических сил. Если присутствие - понятие институциональное, то отсутствие - это институциональный диссонанс по преимуществу, т. е. социально опосредствованное противоречие между взаимоисключающими концептуальными схемами, представляющими одно и то же сущее социального мира. Поэтому не стоит учреждать отсутствие в качестве нормы и образца познания. Признание отсутствия присутствия "примиряет" с несовершенством представления, размыкая его самореферентность и тавтологичность, останавливая механизм политического представительства в социальной науке. Оно примиряет, если удерживает нас в границах критической рефлексии, не позволяя создавать новые "абсолюты". Отсутствие угнетается в структуре институционализированного представления тождества социальной действительности, ему недоступно и в нем невыразимо. Способность соотносить присутствие (представимое) с отсутствием (непредставимым) есть власть над социологическим представлением. На уровне рабочей метафоры, противоречивая сущность социологического mainstream'а заключается не в различении тождества ("отрицание"), а в бестрепетной редукции различия, претворяемой в жизнь посредством различения самого различия ("отрицание отрицания"). То есть настоящая его сущность - в отрицании различия, неприятии отсутствия, забвении различия, которое есть необходимое условие самой социологии.
      Спешим успокоить научную общественность: социологии не грозит диктатура отсутствия. Отсутствие немыслимо вне присутствия. Отсутствию нужно его собственное отрицание: чуть-чуть метафизики, чуть-чуть идеологии, чуть-чуть объективации социальной позиции... Впрочем, некоторым деятелям отечественного философского бизнеса будто бы было видение, что по Латинскому кварталу бредут юные отсутствиелюбивые то ли деконструктивисты, то ли постструктуралисты, и слышно, как они шепчут: "Quousque tandem abutere, praesentia, patientia nostra?" Посему в столице нашего обширного государства раздается ропот постструктуралистской общественности: "Доколе? Доколе?" Не дождетесь, господа! Никогда будущие историки науки не напишут: "Очищенная огненной гибелью своего метафизического начала - "присутствия" - и поднявшаяся до понимания "социальной реальности" как смыслообразующего a priori, социология достигла апогея своего интеллектуального могущества..." Увы, никогда.
      Суровый наступает век, и для него
      Поле возделано, и приготовлен дар
      К трапезе жертвенной. И река и луга
      Открыты широко вокруг пророческих утесов,
      Чтобы до самого востока человек,
      Преображаясь многократно, видеть могVIIXXIX.
      ***
      Настоящее как временн?й момент социологического производства выступает продуктом вполне "пространственного" "естественного отбора" из горизонта возможностей, свершаемого посредством запретов и исключений внутри социальной практики науки. В будущее перетекает лишь та работа, которая, во-первых, содержит новую форму или оформляет новое содержание и, во-вторых, преодолевает негативное определение "это не социология", адресованное ее ближайшей предшественнице в ряду событий научного производства. "Кто ищет вынужден блуждать"VIIIXXX. Социология, которая будет превалировать в будущем, дремлет в возможном, в состоянии неразличимости с горизонтом возможного. А относительно горизонта мы не уверены, наука ли это. Доминанта будущего еще не зафиксирована, но уже тематизирует акт выбора и в силу этого содержит в себе трагический момент отрицания прошлого, всего не-выбранного. При этом характерной чертой социологии конца XX века является девальвация этой трагедии, обесценивающая сам выбор: различия между концептуальными системами и типами экспериментирования стремительно теряют иерархический характер, и теперь агент волен выбирать не только средства и цели своих научных практик, но и сами основания выбора, - и так далее до бесконечности.
      Российские социологи болезненно избегают самообъективации. От этого происходит отторжение ими разного рода "неприятных истин". Что не вполне осознается нашим социологическим сообществом - это та форма, в которой осуществляется развитие теории. Многие полагают, что социальная теория становится все более и более изощренной, но при этом опирается на неизменный базис постулатов и определений, в то время как в действительности социальная теория постоянно смещает свои основы, модифицирует и изменяет исходные аксиомы и концептуальные схемы.
      Всякий конкретный выбор в известной мере случаен, необходим лишь выбор как таковой и, быть может, его последствия. Релятивизация выбора актуализирует потенциальные исследовательские практики, а не запреты, как это было еще недавно. История науки свидетельствует, что нет таких запретов, которые бы не нарушалисьIXXXXI. Ныне в России ни страшная борода Карла Маркса, ни указующий перст Талкотта Парсонса никого не пугают. На гребне волны настоящего социальная наука раскрывается как тотальность возможностей. Это обесценивает проект кризис/стабилизация, который идентифицировал социологию с архивом классических текстовXXXXII, по сути, возвещая о ее смерти: лишь в ситуации post mortem прошлое актуальнее будущего. Однако в отличие от Великого Пана, социальная наука еще жива. Carpe diem!