58. Петроград, май 1915 года

Господин посол, маленький тщедушный человек с утомленным выражением глаз, один из которых был прикрыт моноклем, еле виднелся в своем старинном кресле с высокой спинкой. Рядом с его столом уже сидели полковник Нокс, военный атташе, сэр Хор — главный резидент СИС в России, советник О'Берни и капитан Смит, коммерческий атташе, ведавший экономической разведкой.

Совещание открыл посол.

— Джентльмены! — прозвучал из глубины кресла мощный бас, совсем не соответствующий хилому телу Бьюкенена, — вопрос, ради которого мы собрались сегодня здесь, на этом клочке британской территории, исключительной важности и секретности. Лондон прислал нам полученные из Германии совершенно достоверные сведения о том, что русский царь и царица ищут контакта с германским императором на предмет заключения сепаратного мира. Такой не санкционированный нами выход России из войны поставит под угрозу существование Великобритании, ее интересы во всем мире и в первую очередь в Европе и на Ближнем Востоке… Мой французский коллега, господин Палеолог, располагает аналогичными сведениями из источников, близких к российскому императору, в частности из его семьи, то есть от великих князей…

«Как ловко старый дипломат ушел от того, чтобы сослаться на своего главного осведомителя — великого князя Николая Михайловича!..» — подумал сэр Сэмюэль. Посол тем временем продолжал:

— Нет сомнений, что царь взял на себя тяжелую ответственность перед историей и той здоровой частью своего народа, которая разделяет о союзниками ответственность войны, — высокопарно говорил Бьюкенен. Старый циник Хор мысленно поморщился: в таком узком кругу можно было бы говорить откровеннее.

— Возникает совершенно реальная опасность скорого выхода России из войны, решения ею своих вопросов полюбовно с Берлином и, как следствие, поворот всех германских армий и австро-венгерских войск против англо-французской коалиции на Западном фронте. Франция может быть разгромлена в таком случае за несколько недель, и перед нами встанет мрачная перспектива остаться в одиночестве против превосходящих сил противника и вести с ним переговоры на его условиях. Вот к чему может привести сепаратный мир России и Германии…

Посол помолчал.

— Джентльмены, мы имеем на этот случай совершенно категоричное указание Лондона привести в действие план «А»…

Локкарт с удивлением посмотрел на сэра Сэмюэля, тот наклонился к его уху и прошептал:

— От слова «абдикейшн» [31]…

Сметливый шотландец понял смысл плана: толкнуть российского самодержца к отречению от престола. Кого же Лондон планирует поставить во главе России? Локкарт навострил уши.

— От имени кабинета его величества я санкционирую начало всех действий по плану «А»! — торжественно провозгласил господин посол, и озабоченные лица англичан стали проясняться.

— Теперь у нас развязаны руки! — с облегчением вымолвил полковник Нокс.

— Прошу высказаться самого молодого участника совещания! — любезно кивнул Бьюкенен Локкарту. Сэр Роберт мгновенно вспомнил все наставления, сделанные ему мистером Хором, поднялся со своего стула и не торопясь, солидно принялся делать обзор политического положения в Москве.

— Москва перешла от оптимизма в отношении войны к полному пессимизму. Германофильские настроения царицы, о которых усиленно твердят в общественных кругах, вызывают в Москве бурю возмущения. Правда, теперь эта буря почти улеглась, но при умелом дирижировании вновь можно будет возбудить русских против их правительства. Москва далека от линии фронта, и лучшая часть ее общественности — буржуазия — не унывает, а живет довольно веселой жизнью…

«Мальчик, наверное, волнуется и его мысли поэтому лишены глубины и блеска», — с сожалением подумал Хор, но внешне остался бестрепетен.

— В Москву стекаются десятки тысяч беженцев из районов, прилегающих к фронту. Беженцы представляют собой исключительно ценный противоправительственный горючий материал… Крупные промышленники и купцы Москвы весьма недовольны царем и его окружением… Другой полюс недовольства — революционеры. Их всегда было много во второй столице России… Мои осведомители доносят, что резко усилилась социал-демократическая агитация на заводах и фабриках… Английские специалисты в провинциальных текстильных предприятиях, а их вокруг Москвы несколько десятков, если не сотен, сообщают, что социалистическая агитация среди рабочих направлена как против войны, так и против правительства и собственников… Раненые не желают возвращаться на фронт… В самой Москве произошел голодный бунт, и толпа избила помощника градоначальника… Из полицейских источников мне известно, что власти намерены канализировать возбуждение народа в Москве против носителей германских фамилий и немецких коммерсантов, которых в первопрестольной несколько тысяч, и отвлечь тем самым от недовольства правительством…

Присутствующие с глубоким вниманием слушали обзор Локкарта. Поощренный интересом, он продолжал:

— Я могу предсказать, что в течение ближайшего месяца в Москве произойдет крупный погром… Разумеется, я не собираюсь вмешиваться, даже если пострадает британское имущество — ведь все издержки от безобразий падут на голову русского царя и добавят пищи для недовольства…

— Совершенно верно! — одобрил коротко посол и вновь изобразил особое внимание к словам Локкарта.

— Мне представляется, — смело продолжал генеральный консул, — что Москва становится весьма важным центром оппозиции Романовым, весьма мощным бастионом буржуазии… Правда, не следует преуменьшать роли социалистических агитаторов среди московского рабочего сословия, но в целом оно направляется демократической общественностью — я имею в виду такие влиятельные антиправительственные организации, как Союз городов и Земский союз, признанной столицей которых является Москва… Именно московские центры этих союзов выдвигают лозунг о том, что война не может быть выиграна, пока в Петербурге, при дворе, не будет устранено влияние темных элементов… Из Москвы по всей империи идут резолюции думских и других кругов, требующие образования Кабинета национальной обороны, или общественного доверия. Нет сомнений, что за этими резолюциями стоит крупный московский торговый и промышленный капитал, который таким путем хотел бы разделить власть в России с царской семьей, а может быть, и править единолично… Забастовки, политическое недовольство, объединение кругов оппозиции в своего рода таран против царского двора — таковы приметы середины 1915 года в Москве…

Сэр Джордж с тихим одобрением смотрел на Локкарта, сэр Сэмюэль радовался успеху талантливого молодого сотрудника, который обещал стать хорошим помощником. Полковник же Нокс почувствовал соперника в новичке и, хотя тщательно записывал для себя тезисы доклада Локкарта, подумывал о том, как бы осадить зарвавшегося нахала, вообразившего себя повелителем Москвы.

— Джентльмены, можно констатировать, — подвел итоги сэр Джордж, — что мистер Локкарт весьма тонко понимает свои задачи, связанные с выполнением плана «А» в части, касающейся Москвы… Пожелаем ему удачи и послушаем капитана Смита об отношении коммерческих кругов Петрограда к событиям в столице и на фронте!

Коммерческий атташе поведал о том, что не только в придворных сферах вынашиваются идеи сепаратного мира с Германией. В России появилась группа «банковских пацифистов», которые делают ставку на замирение с германскими финансовыми кругами. Посольство пристально следило за комбинациями таких банкиров и промышленников, как Игнатий Манус, Дмитрий Рубинштейн, Алексей Путилов, Александр Вышнеградский…

Господин генеральный консул внимательно прослушал своих коллег, демонстрировавших изрядные познания о России, знакомство с характером и взглядами ее партий и деятелей. Единственно, с чем он был не согласен, это с оценкой позиции большевистской партии. Английские дипломаты почти совершенно не брали ее в расчет, хотя здесь, в Петербурге, именно большевистские агитаторы острее всех выступали против царизма и войны, завоевывали на свою сторону рабочую массу. Сам Локкарт отнюдь не преуменьшал ее значения, но не хотел идти против общего мнения. Ревнитель британских интересов, как и его шефы, Локкарт хорошо усвоил задачу, поставленную начальством: всячески помогать консолидации буржуазных сил в России, их борьбе с самодержавием за власть.

59. Берлин, июнь 1915 года

Двухтрубный паром «Дроттнинг Виктория» с вагонами экспресса Стокгольм — Берлин на борту покрыл за четыре часа расстояние между шведским портом Треллеборг и германским Зассниц. Когда корма парома прочно соединилась с причалом, а небольшой состав был извлечен на берег станционной «кукушкой», князья Мачабели и Думбадзе вздохнули облегченно. Под ними вновь оказалась твердая земля. К тому же князь Василий почему-то вообразил, что паром может наткнуться на плавучую мину, одну из тех, что весенние штормы сорвали где-нибудь в Балтике и гоняют по всему морю. Чтобы быть готовым бороться за свою драгоценную жизнь, князь Василий все четыре часа путешествия старался держаться поближе к спасательным лодкам.

Теперь все страхи были позади, а действительность превзошла самые радужные ожидания. Рядом с офицерами пограничной стражи и таможенниками стоял на дебаркадере железнодорожного вокзала капитан Генерального штаба. Едва завидев выходящих из вагона первого класса князей, он сделал знак местным властям, чтобы те и не приближались к дорогим гостям. Пока остальных путешественников нещадно трясли инспектора таможни и пограничной стражи, учитывая военное время и возможный шпионаж, капитан провел Думбадзе и Мачабели в вокзальный буфет.

Не доезжая до Берлина, в Ораниенбурге, другой офицер Генерального штаба, уже в чине майора, встретил высокопоставленных путешественников. Майор радушно приветствовал их, вручил хлебные талоны, без которых в Берлине невозможно было даже перекусить.

В разгар солнечного дня князь Василий и князь Георгий высадились на Штеттинском вокзале и отправились на постой в отель «Адлон» — поближе к министерству иностранных дел.

Дипломатические паспорта путешественников из Швеции не произвели никакого впечатления на портье. Отбирая их для представления в полицию, администратор с легким вызовом сообщил гостям, что им надлежит ежедневно самим отмечаться в ближайшем участке. Пылкий князь Василий от этого несколько растерялся, а более старший и опытный князь Георгий только улыбнулся.

Князья заняли королевские апартаменты, о которых, видимо, заранее позаботился князь Мачабели.

В тот же вечер у подъезда отеля зазвучали клаксоны сразу нескольких автомобилей. К гостям из России пожаловали высокопоставленные персоны: заместитель министра иностранных дел Циммерман — тучный, коротко остриженный господин высокого роста, бывший посол в Петербурге граф Пурталес — сухой, розовощекий и седой, с белесыми глазами. Граф Пурталес, как успел сообщить князь Мачабели своему другу, ведал теперь русские дела на Вильгельмштрассе. Секретарь министерства иностранных дел, вылощенный и причесанный на французский манер, фон Везендонг замыкал шествие.

Господа из России не представляли верительных грамот. Господам немецким дипломатам были известны цели их приезда. Тайная дипломатическая конференция уполномоченных из России и представителей германской империи велась без протокола и выглядела как обычная светская беседа. Несколько минут российские эмиссары и немецкие дипломаты только улыбались друг другу.

Циммерман улыбался солидно и уверенно в себе. Фон Пурталес — немного страдальчески, — он никак не мог забыть своих слез на груди Сазонова в день вручения ноты с объявлением войны, фон Везендонг улыбался загадочно, словно сфинкс. Князь Георгий, давно знакомый по светским салонам Берлина и еще кое по каким делам со всеми прибывшими господами, улыбался лениво и покровительственно посматривал на князя Василия, словно приглашая его начать разговор. Князь Василий улыбался несколько подобострастно главе германских представителей, как старому знакомому — графу Пургалесу и довольно прохладно — фон Везендонгу. Он считал, что секретарь министерства иностранных дел обязан был заранее позаботиться о том, чтобы князьям не нанесли оскорбления в холле гостиницы, обязав являться каждый день в полицию.

Циммерман начал беседу с вопроса, как гости доехали. Пылкий князь Василий высказал глубокую благодарность, и разговор потек в желанном русле.

Поговорили и о войне. Фон Везендонг ругательски ругал англичан и французов, возмущался тем, что они затягивают войну и не хотят мира. Почти извиняясь, секретарь министерства объяснил, что жестокие приемы войны и удушливые газы, которые германская сторона пустила в ход, придуманы не против России, а против ее западных союзников, чтобы заставить их скорее пойти на капитуляцию.

Дипломаты осторожно поругивали Генеральный штаб, который якобы втравил Германию в войну против России. Обтекаемые и многословные речи Циммермана и Пурталеса искусно вели к моменту, когда можно будет прямо заговорить о мире между Германией и Россией.

Наконец граф Пурталес, как лицо наиболее симпатизирующее Петербургу, сказал словно невзначай:

— Германия так хочет пойти на мир с Россией, что готова даже выплатить десять миллиардов за причиненное экономическое расстройство и разорение занятых германскими войсками местностей…

— Позвольте записать, ваше превосходительство, эту цифру для доклада в Петрограде?.. — ляпнул вдруг князь Василий, показав, что до истинного дипломата ему еще очень далеко.

«Зачем спрашиваешь?.. — мысленно зашипел на него князь Георгий. — Ты что, запомнить такую цифру не в состоянии?!»

Но все обошлось, немцы не изволили заметить вопроса пылкого молодого человека, и разговор покатился дальше. Господа с воодушевлением сообщили друг другу, что ни их государи, ни народы не питают зла соответственно к Германии и России, а что касается армий — то противники искренне уважают друг друга…

Программу пребывания князей в Берлине подробно не обсуждали, но фон Везендонг на всякий случай спросил князя Василия, не будет ли он против, если завтра гостей примет начальник Генерального штаба Фалькенгайн? Думбадзе выразил глубокое удовольствие. Фон Везендонг отметил, что одной из главных тем беседы в Генеральном штабе, будет, по-видимому, положение германских пленных в России, на что князь Василий дал очень тонкий ответ. Он заявил, что положение русских пленных в Германии сильно волнует не только общественность Петрограда и всей России, но и самое императрицу…

— О-о! — сказали германские дипломаты. Они воспользовались случаем и еще раз заверили в своем совершеннейшем почтении к их величествам Николаю и Александре. Князь Мачабели излил в ответ свой и князя Василия восторг перед мудростью его величества кайзера, который покровительствует выдающимся дипломатам в поисках путей к миру. Циммерман и Пурталес его построений не опровергли, из чего эмиссары сделали правильный вывод: Вильгельм Второй хорошо знает об их приезде в Берлин.

Всем было понятно, что имена высоких особ в первоначальные контакты о сепаратном мире мешать не стоит, поэтому ограничились довольно скромными изъявлениями почтения.

Посудачили об общих знакомых в Берлине и Петербурге под коньяк, оказавшийся французским. «Награблен во Франции», — безошибочно решил князь Василий. Затем гости попрощались…

На второй день князья были приглашены в Генеральный штаб. Их принял сам начальник Эрих Фалькенгайн.

Казалось, князья Василий и Георгий своим приездом в Берлин доставили генерал-лейтенанту отменное удовольствие. Будучи занятым человеком, генерал не стал тратить время на светские разговоры — он вызвал в кабинет нескольких важных военных, в том числе и майора Генерального штаба профессора Бэрена, и его начальника — полковника, в ведении которых находились военнопленные. Поговорили об улучшении положения этих несчастных офицеров и солдат.

Майор профессор Бэрен, как младший в чине, изображал на лице внимание к гостям из России. Начал разговор генерал, помощник военного министра.

— Ваше сиятельство! — уронил он монокль из глаза. — Не могли бы вы через ваши связи в высших кругах России — я имею в виду вашу дружбу со старшим сыном графа Воронцова-Дашкова, а также через вашего друга и покровителя, военного министра, его высокопревосходительство генерал-адъютанта Сухомлинова, или через другие доступные вам каналы найти возможность облегчить положение германским офицерам и солдатам, пребывающим в русском плену?

Думбадзе понял, что это — одно из условий начала серьезных переговоров о будущем мире.

— Безусловно! — затараторил он. — Прежде всего я хотел бы заверить господ офицеров в том, что германские военнопленные в России находятся в прекрасных условиях, и отношение к ним самое гуманное…

Князь Мачабели решил поддержать друга. Он положил свою ладонь на его руку. Князь Василий умолк. Князь Георгий принялся более спокойно рассказывать, как хорошо живут в России военнопленные.

Рассказ князя Мачабели, показавшего себя знатоком проблемы, растрогал немцев. Генерал Фалькенгайн немедленно распорядился подготовить приказ об улучшении отношения к русским военнопленным в Германии. В доказательство своей искренности он поручил майору Бэрену завтра же опубликовать приказ во всех газетах для сведения тех немецких хозяев, на фермах и предприятиях которых работают русские.

Эмиссары из Петрограда обрадовались любезности Фалькенгайна. Ведь сообщения германских газет о приказе начальника Большого Генерального штаба, без сомнения, скоро попадут через Копенгаген в руки государыне и она узнает, что ее воля выполнена князем Василием и князем Георгием.

Думбадзе позволил себе смелость подвести итог.

— Я предлагаю, ваше высокопревосходительство, — повернулся он всем туловищем к хозяину, — дабы окончательно решить этот вопрос, обменяться особоуполномоченными, облеченными исключительным доверием своих государей…

Он высказал эту длинную и замысловатую формулу в расчете, что будет назначен таким уполномоченным от Царского Села. Таким образом, полагал князь, он сможет продолжать и дальше столь важное, секретное и историческое дело, как сепаратные переговоры о мире.

— Согласен! — решительно отреагировал Фалькенгайн, снова показав, что у него есть на это санкция носителя верховной власти. Генерал поднялся, давая понять, что конференция в Генеральном штабе на сегодня закончилась. Он не стал прощаться с гостями, обещая увидеть их вечером. Фалькенгайн передал им приглашение племянника фон Мольтке, лейтенанта гвардии Бэтузи-Хук, который решил дать в честь грузинских друзей ужин на берлинской квартире. Князья пришли в восторг — золотая молодежь Берлина их не забыла.

60. Потсдам, июнь 1915 года

Парк Сан-Суси особенно хорош солнечным летним утром. Тысячи роз радуют глаз человека, гуляющего по его аллеям. В чистом желтом песке на дорожках не стучат даже подкованные сапоги, и идти по нему — словно по ковру гостиной. Германский император очень любил совершать здесь свой утренний моцион в сопровождении дежурного адъютанта. Иногда на ходу, словно великий Наполеон Бонапарт, принимал он важные решения, которые должны повернуть историю вспять.

Сегодня утром, например, ему казалось, что он держит такое решение уже в руках. Сепаратный мир с Россией! Ведь это перевернет всю европейскую политику и окажет решающее влияние на ход войны.

«Если Россия выйдет из войны — ради такого можно отдать и десять миллиардов марок и посулить Константинополь, — всю мощь германской армии повернем на Запад. Разгром франции за пару недель гарантирован… Англия лишается своего союзника на континенте. После этого, как и Наполеон Бонапарт, объявляем континентальную блокаду Британии, подводными лодками топим весь тоннаж, который она сможет собрать по миру, чтобы не умереть на своих островах с голоду… Тем самым ликвидируем недовольство затяжной войной в Германии — слава богу, что химики нашли способ получения азота из воздуха, иначе пришлось бы остановить пороховые заводы… Франция заплатит контрибуцию, которая во много раз покроет те десять миллиардов, которые мы выдадим России. Экономически империя Романовых будет плясать под нашу дудку, поскольку мы — естественный барьер между Европой и Россией. Никакие русские товары не проникнут мимо нас на европейский рынок…»

— Так в каком положении дела с русскими эмиссарами? — спрашивает кайзер своего адъютанта.

— Ваше величество! — подтянулся на ходу офицер. — Министр иностранных дел и начальник Генерального штаба доложили, что все идет по намеченному плану. Князья готовы стать посредниками и передать наши предложения в Петербург.

— Да, да! Я помню этого молодого Думбадзе… Полковник Николаи подробно докладывал мне о его связях при дворе кузена… Как они ведут себя в Берлине?

— Я видел их вчера на вечере у графа Бэтузи-Хук… — решил поделиться своими наблюдениями адъютант. — Они очень светские люди, и все было так, как вы утвердили, государь! Немецкие гости графа отзывались о русских прямо-таки восторженно, хвалили русских офицеров и солдат, хвалили Россию…

— Надеюсь, не слишком?! — уточнил кайзер.

— Разумеется, ваше величество! Но, согласно предписанию, позволено было небольшому струнному оркестру, приглашенному на этот вечер, сыграть русский гимн «Боже, царя храни!»…

— Продолжайте в этом духе… А как наш австрийский «медлительный блестящий секундант»? Фон Гетцендорф все еще разрабатывает план отделения Австрии от Германии и заключение собственного сепаратного мира с Россией?

— Так точно, ваше величество! Полковник Николаи просил доложить, что по данным, полученным от его агентуры в австрийском Генеральном штабе, фон Гетцендорф решил предложить России следующие условия: отдать ей Галицию вплоть до реки Сан, признать сферой ее влияния Румынию и Болгарию, дать согласие на то, чтобы России принадлежало главенство над проливами.

— Их побили в Галиции, они и готовы теперь ее отдать!.. — злобно рявкнул кайзер, его настроение начало портиться. — Ведь вместе с нашими представителями в имение к фрейлине Васильчиковой выезжал и австрийский эмиссар — они решили идти по нашим стопам… Но я им покажу, как вести сепаратные переговоры…

Несколько шагов император сделал молча, обдумывая какую-то новую мысль.

— А как обстоят дела у наших банковских деятелей? — обратился Вильгельм к доверенному спутнику. — Фон Ягов переговорил уже с директором «Дойче банк» Монквицем? Я говорил министру, что воздействие на русских надо вести одновременно и по этой, весьма чувствительной для Петербурга линии — финансовой! Интересы очень многих людей в российской столице тесно переплетаются на банковской ниве с германскими… Даже если взять этого коммерсанта, как его… Я имею в виду самого крупного акционера Петербургского международного банка…

— Ваше величество имеет в виду господина Мануса? — напомнил имя финансиста адъютант.

— Именно его, — отрубил император. — Передайте фон Ягову, чтобы он ускорил поездку в Стокгольм Монквица. В Швеции банкиру надлежит связаться с коммерсантом Гуревичем, бывшим председателем варшавского отделения общества «Мазут». Он теперь обеспечивает связь наших финансистов через Стокгольм с Петербургом… Впрочем, надо подумать… Гуревич, наверное, резидент русской разведки…

— О, ваше величество! — восхитился адъютант. — Как полно вы держите в голове все обстоятельства этого важного дела!

— Оно действительно важное, мой мальчик! Мы не только готовим для себя мир с Россией, но и подрываем единство Сердечного согласия, возбуждаем англичан против русских и заставляем Францию дрожать от злости!.. Передай фон Ягову, чтобы он не оставлял усилий воздействовать на царя и царицу, — при слове «царица» лицо Вильгельма перекосила ухмылка, — через Васильчикову… Нам известно, что ее письма точно попали в цель, и приезд Думбадзе связан с ее корреспонденцией… Надо подумать о том, не направить ли нам фрейлину в Петербург. Правда, Васильчикова крайне глупа… Хотя в делах, которые лежат на поверхности, ее глупость может нам сослужить неплохую службу… Хм!.. Глупость подобна бомбе замедленного действия… — сострил император.

— Ваше величество, это колоссально! Это — великая мысль великого императора! — искренне восхитился адъютант. — Позвольте это записать, ваше величество?

Адъютант ловким движением вынул блокнотик и серебряный карандаш.

— После этого изречения императора, — сказал о себе в третьем лице Вильгельм, — пометьте, что герцог гессенский Эрнст, брат Александры, должен постоянно в своих письмах к сестре отмечать важность нашего с Николаем замирения и предотвращения таким образом падения русского трона. Пусть почаще пишет сестре… Пусть подчеркивает, что Англия и Франция никогда не отдадут России Константинополь, а сейчас плетут хитроумные интриги против царского двора… Полагаю, это убедит моих родственничков в Петербурге!

61. Мельник, июнь 1915 года

Очередная встреча Соколова со Стечишиным была назначена в трех десятках километров от Праги, в виноградарском городишке Мельник, стоящем на холме при слиянии Лабы и Влтавы. В маленьком городе, излюбленном месте отдыха пражан, можно было легко найти укромный уголок для продолжительной беседы.

В старинной гостинице «У моста», стоящей на пражской дороге, там, где она выходит из Мельника и следует дальше на север по берегу полноводной Лабы, штабс-капитан императорского и королевского Генерального штаба «Фердинанд Шульц» в пятницу вечером потребовал себе два номера рядом, обязательно с окнами на Лабу. Второй номер офицер абонировал для богатого пражанина, пожелавшего провести конец недели со своим родственником на лоне природы в центре чешского виноделия.

Филимон прибыл утром в наемной машине. Соколов завтракал в это время на балконе. Он с удивлением увидел, как Стечишин и хозяин гостиницы, вышедший на шум авто, сердечно обнялись. Когда раздался стук в дверь и она отворилась, Алексей увидел сначала источающую дружелюбие и радость физиономию трактирщика, а затем широко улыбающегося Филимона.

— Это мой старый друг Франта! — похлопал по плечу хозяина Стечишин. — Он патриот не только Мельника, но и свободной Чехии!.. А это — штабс-капитан Шульц из Вены, симпатизирующий славянам, поскольку его жена — чешка… — представил Соколова старый разведчик.

— Рад видеть вас под моим кровом, драгоценнейшие господа! — поклонился трактирщик, — я, прикажу принести самые сокровенные кувшины из подвалов…

— Что угодно, Франта, — безразлично отозвался Стечишин. — Покажи мою комнату…

Филимон за последние месяцы сильно сдал. Видимо, сказывалась усталость от целого года войны, ежечасный риск, которому он подвергался, напряженная работа… Соколов с огорчением отметил, что его еще недавно моложавое лицо здоровяка осунулось и покрылось мелкими морщинками, походка перестала быть пружинистой и легкой, фигура сгорбилась. Однако глаза горели неукротимым огнем по-прежнему, излучали силу и ум.

Выходить из гостиницы на пустынную улицу и привлекать к себе излишнее внимание соратникам не хотелось. Тем более что там царил зной. Здесь же, в комнатах окнами на север, среди толстых каменных стен было прохладно и тихо. Трактирщик уже успел выполнить свое обещание, и полдюжины глиняных кувшинов с белым вином «Людмила» стояло на простом дощатом столе в покое Филимона.

Алексей принес с балкона два удобных плетеных кресла. Филимон закурил свою неизменную сигару. Совещание началось.

Стечишин без промедления сделал обзор работы группы, Соколов набрасывал в записной книжке особым кодом некоторые цифры и данные. Голос Стечишина звучал глухо, а в тоне проскальзывали нотки печали и озабоченности. Алексей поначалу отнес это к усталости Филимона, к тому, что в Галиции продолжалось германо-австрийское наступление и русская армия, теснимая превосходящими силами противника, вынуждена была отходить, оставляя эту славянскую землю на растерзание австро-германским грабителям и насильникам.