Вместе с Россией (№2) - Вместе с Россией

Посла не устраивает столь неопределенный срок — как только он сочтет себя достаточно сильным…

— Ваше высочество, — настойчиво и нахально нажимает Палеолог, — согласно франко-русской военной конвенции, под которой стоит подпись генерала Янушкевича, Россия обязывается выступить на 15-й день после начала мобилизации! Это документ, который следует уважать!..

— Я имел в виду, что наступление начнется 14-15 августа, мой дорогой посол, — оправдывается верховный главнокомандующий российской армии. — Вот посмотрите…

Николай Николаевич подводит Палеолога к большому столу, заваленному картами. Водя кривым, желтым от никотина пальцем по листам, он начинает объяснять свой план действий. Великий князь говорит, что первая группа армий будет действовать против Восточной Пруссии, вторая — в Галиции против Австро-Венгрии, а третья воинская масса, собираемая в Польше, назначена покатиться на Берлин, как только фронт в Галиции «зацепит» и «установит» неприятеля. Он целиком повторяет тезисы военной игры в Киеве, хотя сам был ее первым противником.

Между делом Николай Николаевич опрокидывает второй бокал в свой большой и красный рот и, все более вдохновляясь, расписывает представителю союзника, как лихо его войска начнут колошматить немцев.

С хитреньким выражением глаз Палеолог следит за всеми его движениями по карте, чтобы вечером живописать свой визит в Знаменку в дневнике, который, как он уверен, войдет в историю, и в документе, который посол отправит на Кэ д'Орсе.

Палеолог хорошо знает — ему рассказывал об этом сам Пуанкаре, — что депеши французского посла в Петербурге из-за их яркости и великолепного литературного стиля внимательно читают в Париже даже «бессмертные» [21], если, конечно, имеют к ним доступ.

Поэтому посол уже сейчас подбирает слова, которыми он опишет этого человека гигантского роста, потомка русских бояр, вспыльчивого, деспотичного, непримиримого… Прекрасно зная и способствуя развитию недостатков великого князя, чтобы обратить их на пользу Франции, Палеолог не станет писать, что великий князь — тщеславный, неумный, вздорный и капризный грубиян, рекордсмен-матерщинник российской армии, способный отрубить голову любимой борзой собаке, демонстрируя остроту клинка дамасской стали из своей коллекции оружия. Ведь Палеолог, хотя и дипломат, призванный обманывать всех и вся в пользу тех, кто его послал, но тоже хочет выглядеть джентльменом. А это значит — говори всегда о своих знакомых только хорошее, даже если готов им всадить нож в спину.

Николай Николаевич настолько воодушевляется своим рассказом, что слезы умиления показываются на его глазах.

— Будьте добры передать генералу Жоффру самое горячее приветствие и уверение в моей полной вере в победу. Скажите ему также, — слезы чуть не брызжут из покрасневших глаз великого князя, — что я прикажу рядом со штандартом главнокомандующего поставить знамя Франции, которое он подарил мне два года назад, когда я присутствовал на маневрах у вас на родине…

С силой сжимая руку посла, великий князь провожает гостя до двери и восклицает на прощанье:

— А теперь — на милость божию!

36. Будапешт, август 1914 года

Прежде чем идти на встречу с Гавличеком, Соколов собрался осмотреть город, в котором ему еще не довелось бывать. Дотошный разведчик, Алексей, разумеется, знал многое из истории мадьярской столицы и Венгрии, прекрасно изучил ее армию, называемую Гонвед, имел представление о характерах политических деятелей и о многом другом, что касалось мадьяр и их жизни. Однако в прекрасном городе на Дунае он оказался впервые.

Рано утром, не позавтракав, Алексей вышел из своей гостиницы «Фортуна» в Буде, чтобы на пустынных улицах центра, пока на них не появились зеваки и бездельники, определить, идет ли за ним слежка. Несмотря на шестое чувство разведчика, которое ему сигнализировало, что опасности нет, он решил тщательно провериться, памятуя пословицу «береженого бог бережет».

Соколов заплатил крону пошлины и вышел на Цепной мост. Перед ним открылась панорама прекрасного города. На правом холмистом берегу Дуная возвышался внушительный массив крепостного дворца. К северу от него, за недавно пробитым сквозь гору туннелем, уступами поднимались бастионы и крыши экзотического Крепостного района. Самый красивый из фортов — Рыбацкий бастион — нависал над старинным предместьем Буды Рыбацким и остроконечными крышами гармонировал с вычурными барочными формами церковных башен предместья. На Крепостной горе четким кружевом из камня словно парила в воздухе колокольня церкви Богородицы.

Далее к северу зеленые холмы застроены уютными домиками и покрыты виноградниками. Из-за моста на Дунае, недавно построенного, казалось, выплывал огромный корабль. Но то был остров Маргит, где, как было известно Соколову, располагался увеселительный парк.

Алексей перевел взгляд на левый берег реки, туда, где бурно разросся Пешт. На набережной Дуная здесь возвышалось величественное здание парламента, украшенное готическими башенками с замысловатой каменной резьбой. По всему его фасаду, обращенному к реке, тянулась аркада, в которой смешаны готические и неоренессансные мотивы. Огромный купол драгоценной короной венчал здание, словно вырастая из крыши, на которой Соколов насчитал около девяноста статуй.

Набережная с новыми высокими домами выходила к самым устоям моста, похожим на римские триумфальные арки.

Вниз по Дунаю, под горой Блоксберг, связывал берега еще один красавец мост — Эржбет. На том и другом берегах масса куполов, остроконечных шпилей церквей, башенок минаретов.

«До чего же красиво! Подумать только, эти два города еще недавно были совершенно отдельными, а теперь стали единой столицей мадьяр», — подумал Алексей и двинулся дальше. Пройдя по Пешту, Соколов вышел на оживленную площадь, посреди которой возвышалась большая скульптурная композиция, еще хранившая на себе черты новизны. Это оказался памятник видающемуся венгерскому поэту конца прошлого века Михаю Вёрёшмарти, который стоит здесь в окружении героев своих произведений.

В одном из зданий, замыкающих площадь, Соколов увидел кондитерскую, на которой все надписи были сделаны только по-немецки. Соколов почувствовал голод и вошел внутрь. Как ни покажется странным, но Генерального штаба полковник, гусар и храбрый разведчик имел тайную слабость. Алексей вообще любил хорошо поесть, но особое предпочтение отдавал кондитерскому ассортименту. Теперь он стоял в заведении, основанном в Будапеште знаменитым швейцарским кондитером Жербо. Он легко нашел свободный столик. Девушка в швейцарском народном платье с вышитым фартучком приняла у него заказ и принесла по его просьбе свежую «Нойе цюрихер цайтунг». Именно это издание полагалось читать по утрам швейцарскому коммивояжеру «Лангу».

Позавтракав, узнав свежие швейцарские новости, Соколов пошел осматривать Белварош — самую оживленную часть Пешта, территорией которого в старину ограничивался весь город. Алексей купил в книжной лавке путеводитель Бедекера на немецком языке и присел, изучая его страницы в одном из маленьких кафе торговых рядов «Парижский двор». Он не только узнал массу интересных сведений о столице мадьяр, но почерпнул из книжицы еще одну важную вещь — ему следует поменять место свидания с Петром, поскольку турецкая мечеть, возле которой была условлена встреча, согласно Бедекеру оказалась расположенной в малолюдном месте. Каждый прохожий может вызвать здесь подозрение.

Алексей полистал путеводитель и пришел к выводу, что встретиться следует в большом парке, где лет пять назад была отстроена своеобразная крепость Вайдахуняд. В этом сооружении здешние архитекторы пытались показать все стили архитектуры, характерные для венгерской истории. Вайдахуняд стала излюбленным местом посещений всех туристов в Будапеште. Ясно, что там они с Гавличеком не вызовут нежелательного любопытства.

Соколов выбрал место у статуи Анонима, королевского летописца XIII века. В знак того, что имя его осталось неизвестным потомкам, лицо статуи монаха скрыто капюшоном. Соколов поразился символике этого памятника и подумал, что смысл ее весьма идентичен принципам работы разведчика.

Тут же, в кафе, Алексей набросал несколько строк Петру, нашел посыльного, вручил ему серебряную крону и приказал отнести в «Отель д'Юроп» возле висячего моста, господину Гавличеку. Мальчишка бросился со всех ног исполнять поручение щедрого господина.

…Встреча двух прилично одетых господ у статуи Анонима не привлекла ничьего внимания. Соколов и Гавличек нашли в некотором отдалении, у озера, свободную скамью, обстоятельно обсудили за пару часов все вопросы, связанные с передачей сообщений в Швейцарию или Данию и Швецию при наличии военной цензуры, «черных кабинетов» и прочих рогаток, замедляющих, а то и вовсе препятствующих движению письма.

Однако всего они обсудить не смогли, поскольку Гавличек был приглашен начальником штаба Гонведа на ужин со своими офицерами.

И опять целый свободный день с утра до назначенного часа Соколов изнывал от тоски по дому, по Анастасии. «Как там проходит мобилизация? Готова ли Россия отразить натиск врага? Как положение в Петербурге? Справляется ли Сухопаров с обязанностями, замещая его по делопроизводству?..»

Алексей надеялся, что на сегодняшнем свидании они решат все вопросы и он сможет проскользнуть из Венгрии в Румынию, остающуюся нейтральной. Там он почти дома: ведь любого румынского чиновника можно купить с потрохами, вопрос лишь в сумме…

С такими мыслями отправился он пешком по набережной Дуная к Брюкбаду [22]. Он подошел ко входу в тот момент, когда на штабном моторе Гонведа подъехал Гавличек. Господа наняли на двоих кабину «люкс» с двумя каменными ваннами, в которых журчала исходящая пузырьками газа вода. Дебелая служительница, готовая на все услуги, принесла клиентам махровые полотенца и купальные халаты. Гости заказали легкого балатонского вина и отпустили с богом женщину, одарив ее чаевыми.

Гавличек с легкой завистью смотрел на красивое, поджарое и мускулистое тело Алексея, хорошо тренированное верховой ездой. Сорокапятилетний начальник оперативного отдела австрийского генерального штаба не занимался спортом и с годами стал розов и рыхл.

Полковники погрузились в каменные ванны. Нежное тепло с приятным покалыванием углекислого газа охватило их.

— Алекс, вчера вечером мадьяры рассказали интересный эпизод, характерный для политической жизни Венгрии, — начал Гавличек. Он удобно разлегся в ванне и своим видом напоминал римского патриция, привыкшего вести беседы в столь непривычном положении. — Здесь есть очень популярный поэт и публицист Андре Ади. Он чертовски талантлив, но близок по взглядам к отверженным социалистам… Так вот, три месяца назад, в мае, предполагалась поездка вождя радикального крыла самой радикальной из венгерских партий в Россию. Этот лидер — весьма образованный и неглупый человек — Михай Каройи, озабоченный проблемами равновесия в империи, собирался отправиться в российскую столицу за помощью. Так вот Ади по этому поводу заявил в своей газете, что, если бы Россия имела возможность дать мадьярам новую демократию и культуру, как она сделала с Балканскими странами, только это было бы надежно… Самое интересное: я установил, что так думают и многие офицеры Гонведа. Они считают, что Россия заинтересована в существовании прекрасной, богатой, демократической Венгрии рядом с разномастными германскими соперниками. Поздравляю Россию с таким другом! Ведь Ади здесь пользуется большим весом…

Соколов и Гавличек поболтали, наслаждаясь горячей целебной водой. Но тепло расслабляло мысль, не давало сосредоточиться на самом главном. Первым это обнаружил Гавличек.

— Эй, Алекс! — позвал он. — Давай вылезем и поговорим на суше… А то я не способен воспринимать серьезный разговор — ванна размагничивает!

— Согласен! — отозвался Соколов.

Они оделись в теплые махровые халаты, устроились на ивовых креслах и повели деловую беседу. Гавличек информировал Соколова о решении стратегических вопросов, дислокации будущих корпусов, которые Австрия собиралась двинуть на Россию. Они пересмотрели многие крупные и мелкие нити, из которых соткана ткань информации разведчика высокого класса.

Гавличек и Соколов никуда не торопились. Потягивая легкое вино, они спокойно обсудили все проблемы. Гавличек кое-что записал себе в книжечку. Соколову пришлось труднее — он запоминал все наизусть, чтобы не создавать улик.

Настал час расставания. Друзья-соратники обнялись. На сей раз, вопреки традиции, Соколов ушел первым. Он чувствовал себя в Будапеште как бы вне опасности. Тем более что главное дело было сделано. Теперь можно трогаться в обратный путь до дома…

37. Петергоф, август 1914 года

Необычайное оживление царило поздним вечером на вокзале Петергофа. Генерал Данилов собирался засекретить отъезд верховного главнокомандующего в Барановичи, но весь петербургский свет, тесно связанный с гвардией родственными или дружескими узами, счел себя обязанным побывать в этот день либо во дворце Знаменки, либо на перроне вокзала в момент отбытия на фронт великого князя Николая Николаевича.

Моторы, кареты, коляски и даже извозчики забили небольшую, ярко освещенную электричеством площадь перед вокзалом. Везде стояли группки офицеров и господ, поджидавших прибытия главнокомандующего. Полиция оцепила дебаркадер, подходы к Царскому павильону и залам первого класса, где собралось самое изысканное общество. Ждали приезда государя и посматривали на двери Царского павильона, которые должны быть открыты за пять минут до вступления в них самодержца. Особенно волновался начальник вокзала. Старик боялся открыть на свой страх и риск Царский павильон для великого князя, поскольку лишь недавно получил выговор за такой проступок от дворцового коменданта Воейкова. Маленький, злобный человечек пригрозил ему отставкой, если промах еще раз повторится.

Сейчас начальник вокзала сидел в своем кабинете тихо, как мышь, мелко-мелко крестился и молил бога, чтобы адъютанты Николая Николаевича о нем забыли…

Подъехали в одном авто верховный главнокомандующий, его брат великий князь Петр Николаевич, их супруги — сестры Анастасия и Милица Николаевны. На площади военный оркестр заиграл личный марш Николая Николаевича, офицеры вытянулись и взяли под козырек, толпа стихла.

С раскрасневшимся лошадиным лицом, в маленькой полевой фуражке на крупной голове, возвышающейся на несколько вершков над свитой, Николай Николаевич проследовал в залы первого класса, где его восхищенно приветствовали дамы и господа. Но главнокомандующий был беспокоен. Он почти не отвечал на приветствия добрых знакомых и даже милых женщин.

Взволнованное ожидание царя главой армии и флота передалось толпе, чуть приглушило ее восторг. Наконец со стороны виллы «Александрия» послышались звуки клаксона царского авто. Толпа облегченно вздохнула единой грудью. Из темноты показался тридцатипятисильный «рено» с вензелями «Е.И.В.» и «Н.II.» на дверцах.

Мотор остановился, оркестр было грянул императорский марш, но в растерянности замолк — из лимузина вышел не царь, а… дворцовый комендант Воейков.

Великий князь увидел эту сцену через нарочно полуоткрытую дверь зала первого класса и побелел. Его лицо окаменело. Он сел в кресло.

Воейков приблизился к Николаю Николаевичу и отчетливо, так, что слышно было даже в самом дальнем углу зала, произнес:

— Его императорское величество, государь Николай Александрович милостиво повелеть соизволил передать вашему высочеству его искренние приветствия, пожелания счастливого пути и скорого окончания войны блестящей победой российского воинства!

При словах царского приветствия Николай Николаевич заставил себя встать. Голосом, охрипшим от злости, он мог только вымолвить:

— Я… тронут… очень тронут!

На шаг сзади мужа стояла великая княгиня. При виде Воейкова ее глаза загорелись зеленым светом, как у кошки. Княгиня до боли стиснула зубы, чтобы не разрыдаться от нанесенного оскорбления.

Воейкова не просили остаться, а сам он счел свою миссию выполненной, несколько развязно повернулся перед главнокомандующим и сбежал с лестницы к авто.

…До отхода поезда оставались считанные минуты. Сотворили краткую молитву, и свита великого князя, ставшая теперь его штабом, стала рассаживаться по купе. Николай Николаевич поднялся на площадку своего салон-вагона. Великая княгиня Анастасия Николаевна часто-часто крестила его и экзальтированно посылала воздушные поцелуи. Ее сестра и Петр Николаевич утирали глаза. Дамы на дебаркадере махали белыми платочками, ночными бабочками мелькавшими в свете ярких электрических фонарей. Сдержанно звякнул станционный колокол, зачуфыкал, словно тетерев на току, паровоз, лакированные синие вагоны покатились во тьму…

Едва ярко освещенный вокзал скрылся, Николай Николаевич зашел в вагон и попросил пригласить к нему Янушкевича. Начальник штаба явился в считанные минуты. Главнокомандующий устало присел к столу и спросил у буфетчика шампанского.

— Спрыснем отъезд на войну, Николай Николаевич! — обратился он по-свойски к Янушкевичу. Не в обычаях генерал-адъютанта было отказывать великому князю, тем более в распитии шампанского.

Промочив горло, великий князь вернулся к главному, с его точки зрения, событию дня. Он вспомнил визит Палеолога и его настоятельное требование поскорее начать наступление.

— Успеем ли мы к 14 числу начать наступление на Восточную Пруссию, Николай Николаевич? — не совсем уверенно спросил главнокомандующий. — Ведь я обещал это Франции в лице ее посла!..

— Видит бог, ваше императорское высочество! — с подчеркнутым оптимизмом отозвался Янушкевич, — мобилизация идет минута в минуту, как в мобилизационном плане записано… Эшелоны с войсками следуют по железным дорогам строго по расписанию. Пограничная завеса не дает неприятелю вторгаться в пределы империи… Бог даст, соберем достаточные силы к четырнадцатому и ударим по Гумбинену, Алленштейну, а там и до Кенигсберга недалеко… Весь наш план войны, который мы проработали, теперь покатился, как по рельсам… Управления штаба уже действуют. Ваше высочество может быть спокойным!..

Волнения дня утомили великого князя. Он едва успел скрыть зевок, стали слипаться глаза.

— Благодарю, Николай Николаевич! — поднял он свой бокал в последний раз за этот многотрудный день и отпустил начальника штаба…

Раздетый камердинером и облаченный в ночную рубашку на немецкий манер, Николай Николаевич перед сном рухнул на колени у киота с иконами в своем спальном купе. Затем, умиротворенный, вытянулся во весь огромный рост на постели, специально изготовленной для него и установленной не поперек, а вдоль вагона.

Вагон качало и шатало на стыках рельсов, великому князю отчего-то сделалось беспокойно. Засыпая, он слышал, будто колеса стучат: «Впе-ред! На смерть! Вперед! На смерть!..»

38. Германштадт (Сибиу), август 1914 года

Успешно проведенные встречи с резидентом Стечишиным и полковником Гавличеком настроили Соколова на оптимистический лад. Он поверил в надежность своих документов, регистрируя их в полицейдиректоратах городов Германии и Австро-Венгрии. Все сходило благополучно.

Алексей устал и в день последней встречи с Гавличеком решил немедленно возвращаться в Россию, но не кружным — через Швейцарию — путем, как было предусмотрено в диспозиции его командировки, а через Румынию.

Как рассказал ему Гавличек, с которым Алексей обсуждал проблему перехода границы, выезд в Румынию до сих пор относительно открыт. Петр специально наводил справки в штабе Гонведа, и ему сказали, что румынский король придерживается пока нейтралитета. Вена и Берлин не хотят сердить его, рассчитывая на участие Румынии в войне на стороне Срединных империй.

Действительно, формальности для пересечения границы Австро-Венгерской империи были здесь пока самыми минимальными. Однако Алексей и Петр Гавличек не могли знать, что полковника русского Генерального штаба усиленно ищут.

Поиски Соколова начались сразу же, как только он исчез из поля зрения сыщиков на Лейпцигской книжной ярмарке. Начальнику полиции Лейпцига из-за бездарной работы его филеров было выражено высочайшее неудовольствие. Даже любимец императора майор Вальтер Николаи вынужден был оправдываться перед его величеством за плохую работу службы наружного наблюдения. Майору удалось выкрутиться только потому, что это его агентура принесла из Петербурга точные данные о первом этапе нелегальной поездки крупного русского разведчика. Соколова надлежало немедленно захватить и бросить в каземат раньше, чем будет объявлена война. Как только начнутся военные действия, полковника можно будет уже судить как шпиона, и, если он не захочет стать агентом-двойником, немедленно расстрелять.

Вильгельм неистовствовал, когда узнал, что из-за разгильдяйства лейпцигских сыщиков русский разведчик скрылся бесследно, растворился, пожертвовав паспортом, оставленным им в полицейском директорате Лейпцига! Самые лучшие полицейские и жандармские чины были отряжены на поиски Соколова. По всей империи и даже в союзную монархию были разосланы фотографии, подробные приметы и ориентировка о зловредных деяниях русского полковника.

Особенно были предупреждены жандармские подразделения на транспорте и пограничная стража. Словом, вся карательная машина Срединных империй была нацелена на поимку Алексея Соколова.

Виновник всей этой суматохи и его друзья не подозревали о том, что над ним нависла серьезная угроза. Даже осведомленная организация Стечишина узнала об этом слишком поздно — в день, когда уже прошла последняя встреча Соколова с Гавличеком в Будапеште. Предупредить Гавличека или Соколова не было никакой возможности, и Петр, лишь вернувшись в Вену, узнал о беде, грозящей другу.

…Паровоз быстро тянул пассажирский поезд Будапешт — Бухарест. В вагоне второго класса, в сидячем шестиместном купе ехали какой-то православный поп и «швейцарский торговец Ланг». Садясь на свое место, Алексей подумал, что это дурная примета — встретиться с незнакомым священником. Потом он стал себя успокаивать тем, что примета родилась во времена папы римского Александра Борджиа, который тайком, при помощи яда убил многих людей. Чтобы они не умерли без последнего причастия — преступник папа все-таки верил в святость обряда и не хотел грешить перед богом, — Борджиа посылал заранее попа исповедовать жертву, обреченную на смерть.

До румынской границы оставалось еще два десятка верст, когда в вагон вошел жандармский патруль, севший в приграничном венгерском Германштадте. Офицер невысокого чина, явно не славянин и не мадьяр, а, по-видимому, из богемских немцев-служак, в сопровождении двух солдат шел по коридору вагона, заглядывая лениво в купе. Соколов видел их еще на перроне в Германштадте. Они не очень насторожили разведчика.

Даже сейчас Алексей не чувствовал особого беспокойства, пока офицер, как ему показалось и сразу не понравилось, не задержался у двери их купе несколько дольше, чем у остальных.

Правда, хитрый жандарм, заметив человека, похожего по приметам на того самого русского разведчика, которого так упорно разыскивает вся тайная полиция империи, постарался не спугнуть его раньше времени. Но для Соколова было вполне достаточно и легкого сигнала опасности, который он интуитивно принял.

Поезд мчался, застилая окно сизым дымом. Когда патруль прошел и, по расчетам Соколова, должен был перейти в соседний вагон, Алексей выглянул из купе, словно намереваясь выйти покурить в коридоре. О, проклятье! У выходов на обе вагонные площадки стояли жандармы, положив руки на кобуры револьверов.

«Это плохой признак, — решил Соколов. — Значит, они получили приказ стрелять без предупреждения. Но в кого?! Неужели это слежка за мной?! Может быть, провалился Гавличек и выдал меня?! Нет, не может быть! К тому же команда о моем аресте не могла так быстро пройти по линиям связи…»

«Ланг» вернулся в купе.

«Может быть, здесь скрыта какая-нибудь другая причина? — принялся он размышлять. — Охотятся вовсе не за мной, например, за этим священником?»

Тут же Алексей сказал себе: «Не трусь и не лицемерь — ты прекрасно почувствовал, что жандарм „клюнул“ именно на тебя! Сейчас надо не заниматься самообманом, а решать, что делать? Можно, конечно, рискнуть, выбить чемоданом окно и спрыгнуть под откос. Но, во-первых, как поведет себя в этом случае поп? Во-вторых, даже если на полном ходу не переломаешь себе руки и ноги, а то и шею, окажешься на положении преследуемого зайца в местах, где нет ни явок, ни симпатизирующих людей… Когда только что началась война и особенно силен угар шовинизма… Может быть, отличные документы вывезут и на этот раз? Что же, надо идти навстречу опасности с высоко поднятой головой, презрев ее!..»

Время принимать решение истекло. В коридоре послышался топот множества ног, обутых в сапоги, и в дверях купе снова выросла фигура жандармского офицера. Соколов сидел с безразличным видом.

— Господин! Ваши документы! — требовательно протянул руку к «Лангу» жандарм. «Швейцарский коммерсант» не торопясь достал из серого дорожного пиджака бумажник, раскрыл его, вынул ленивым движением паспорт и протянул офицеру. Тот не глядя сунул его в карман.

— Следуйте за мной! — приказал он пассажиру.

Алексей, сохраняя спокойный вид, поднялся, застегнул пиджак и спросил ровным голосом:

— А как быть с моими вещами?

— Заберите их! — заявил офицер.

Тут Соколов возмутился. Он снял с сетки свой чемодан, повелительно сунул его солдату-жандарму, который ближе всех оказался к двери. Тот почтительно принял его.

— Я готов! — опять спокойно произнес Алексей.

Офицер пошел по узкому коридору вагона впереди арестованного. Сзади топали солдаты. Поезд начинал тормозить перед последней пограничной станцией.

Вагон остановился. «Ланг», предводительствуемый офицером, в окружении солдат жандармерии был доставлен в зал пограничной стражи. За деревянным барьером под охраной двух солдат томилась уже группа цыган, видимо, перешедших из Румынии в Австро-Венгрию.

За другим деревянным барьером, за обшарпанным столом сидел офицер более высокого звания, чем захвативший Соколова. Голубая форма императорской и королевской кавалерии украшала этого господина.

Соколов не проявлял внешних признаков беспокойства. Как солидный коммерсант он был уверен, что все формальности будут соблюдены и, когда господа офицеры удостоверятся в безупречности его документов, он будет отпущен для дальнейшего следования на том же поезде в румынскую столицу. Мысленно он ругал себя за торопливость и неосторожность.

Первый офицер подошел к старшему и что-то прошептал ему, показывая на Соколова. Ротмистр внимательно посмотрел на арестованного и зачем-то полез в стол. Он вынул оттуда кипу бумаг, порылся в них. Вдруг Соколов увидел, что пограничник извлекает его собственную фотографию и пару листков впридачу.

«Это провал! — понял Алексей. — Никакие документы не помогут!»

— Господин полковник Со-ко-лов?! — с издевкой, растягивая его фамилию, произнес ротмистр.

Понимание офицерской чести и рыцарские представления о войне не позволили Соколову юлить и выкручиваться.

— Да, это я! — гордо произнес Алексей.

— Есть ли при вас оружие? — встал австрийский офицер со своего стула.

— Нет, прошу запротоколировать, что я въехал в империю до объявления войны и не имел при себе оружия! — потребовал Алексей.

— Господин полковник! Вы арестованы! — объявил ему ротмистр и повернулся к младшему офицеру: — Немедленно освободите камеру от всякой швали, — распорядился австриец, — посадите туда русского и приставьте усиленный караул!..

39. Восточная Пруссия, август 1914 года

Душный август заливал лица солдат и офицеров едким потом. Жара установилась над всей Европой, и к раскаленному солнцу на белесом небе потянулись дымы пожарищ Бельгии, Франции, Люксембурга, куда уже ступил сапог германского солдата.

По чистым и аккуратным бельгийским дорогам бесконечными колоннами шли серо-зеленые пехотинцы кайзера, цокали копыта лошадей уланских и драгунских полков, гремели колеса артиллерийских дивизионов и полевых кухонь.

Штурмовые отряды и дивизии правого фланга германской армии проламывали дорогу к незащищенной с севера границе Франции. «Пусть крайний справа коснется плечом моря!» — гласил приказ.

К вечеру 5 августа германские части подошли к фортам первоклассной бельгийской крепости Льеж, но, несмотря на внезапность своего появления, ночную бурю с грозой и ливнем, взять форты не смогли. Бельгийская армия оказала решительное сопротивление немцам, сорвав их расчеты. К седьмому числу им удалось овладеть только городом и несколькими переправами через реку Маас. К 12 августа германцы подтянули к бетонированным и броневым башням крепости невиданные еще гаубицы калибров 380 и 420 мм. Словно кувалдой ореховые скорлупки, разнесли тяжелые снаряды очаги сопротивления, прикрытые метровой толщей бетона. 16-го Льеж пал.

20 августа боши заняли столицу Бельгии Брюссель, вышли на города Намюр, Динан и готовились всей мощью обрушиться на французские войска, осуществляя директиву главного командования по охвату и разгрому французских сил.

Армия Франции и английский экспедиционный корпус тоже получили приказ наступать. Медленно разгоралось так называемое «пограничное сражение». Оно началось 20 августа, когда в основном завершилось развертывание французских и английских войск на Западном фронте. Германские армии фон Клюка и фон Белова уже заканчивали прорыв через Бельгию и нависали грозной тучей над левым флангом французов.

Прямой опасности Франции и Парижу пока не было. Главнокомандующий силами союзников на Западном фронте генерал Жоффр еще мог перегруппировкой своих сил поставить надежный заслон перед корпусами немцев. Но «чаровник петербургских салонов» — посол Палеолог — уже паниковал в Царском Селе на аудиенциях, на светских раутах и на многочисленных встречах с сановниками и министрами, которых только мог залучить к своему столу.