Снимки были не оригинальные, со старых, пересъемка, что можно было понять по размытым краям. Там еще было всякое пейзажное, какие-то арыки, плоская степь с ажурными нефтяными вышками, и я никак не могла понять, зачем мне это подсунуто. Но среди страниц была закладка, и когда я перекинула картонные листы с фотками, поняла: мне демонстрируется свадьба.
      Какие они, значит, были счастливые Туманская хохотала, сидя на здоровенном надменном верблюде, босая, но в том самом белом платье и нахлобучке с развевающейся фатой, о которых я только что думала. а Сим-Сим в горных ботинках, коротких шортах, но в черном жениховском сюртуке с "бабочкой" и крахмалке, в армейском пробковом шлеме пустынного образца тянул за повод верблюда куда-то в их светлое будущее и тоже счастливо скалился. Он был тощий и молодой.
      Потом были сценки из свадебного процесса: под виноградными гроздьями вокруг ковра с блюдами поддавали и закусывали какие-то бабы душманского вида, более молодые загорелые мужики и женщины и целующиеся Сим-Сим и Нина. Это, наверное, когда им вопили: "Горько!" На коврах высились стопки лепешек, стояли полосатые чайники, лежал здоровенный вскрытый арбуз с алой мякотью в черных семечках и было много персиков, гроздей черного и светлого винограда.
      А на одном снимке была лишь одна Туманская, вскинувшая лицо к небу, заплетающая над головой тонкие руки в громадных восточных браслетах, вскинувшаяся на цыпочки, гибкая и невесомая, и было понятно, что она танцует что-то азиатское.
      На кой черт Элга мне подсунула эти шехерезадно-знойные картинки, я сначала не поняла. Но потом дошло: это не просто обычная ревниво-бабская подлянка. Это она мне еще раз напоминает, что Сим-Сим и Викентьевна были по-настоящему близки и счастливы, там и тогда у них начиналась семья, и они по-настоящему любили друг друга. И этого мне никогда не вычеркнуть, как бы я ни старалась. И все, что есть или может быть у нас с Сим-Симом, - это совсем другое, как бы уже бывшее в употреблении и вторичное. Потому что ничто не может повториться - ни эта женщина, ни молодой Сим-Сим, ни их время.
      В общем, вонзила мне Элга Карловна по-настоящему. И так могла поступить не какая-нибудь компаньонка, не то полуподруга, не то полуэкономка, но женщина, которая тоскует, и будет тосковать, и будет всегда преклоняться даже перед памятью Туманской, и никогда не перестанет любить ее.
      Однако если Элга собиралась меня уязвить, то добилась совершенно обратного - ежа иголками не пугают, мемуары эти были трогательными, но бессмысленными, как лапти, в которых шлепали мои далекие предки, и лишь подчеркнули то, что все это было слишком давно, чтобы принимать всерьез; этих людей - и его и ее - для меня уже как бы не было, потому что все отсекалось временем, как занавесом в театре, и они оба как бы играли роли в пьесе, которую я вовсе не собиралась смотреть. Поскольку прекрасно знала, чем спектакль закончится...
      Погода в ночи менялась, ветрюган утихомирился, и, видно, начинало теплеть, потому что за окном в полном безмолвии начал падать завесой пушистый и крупный снег, и в этом было что-то неправдоподобно театральное, словно вот-вот откуда-то вылезет разнесчастный оперный Ленский и запоет: "Куда, куда, куда вы удалились, весны моей златые дни?" Мою весну вряд ли можно было назвать "златой", но мои дни все еще оставались моими, и никаким Элгам их не испохабить.
      Пусть будет, что будет. Я совершенно успокоилась, разыскала свой новый паспорт, который наверняка понадобится, тщательно обработала физиономию ночным кремом, чтобы благоухать и цвести днем молодостью и свежестью, как майская розочка, подмигнула своему отражению в зеркале развратно и нагло, как опытная шлюха, и завалилась спать.
      Утром все как началось, так и понеслось через пень-колоду. Стояла еще декабрьская тьма-тьмущая, когда выяснилось, что выехать с территории просто так не удастся. Снегу успело навалить столько, что отчего-то очень злой Чичерюкин приказал вывести из отстойника колесный трактор "владимирец" с бульдозерным ножом и отправил его чистить дорогу до трассы. Потом выяснилось, что Сим-Сим распорядился не трогать "мере" и под свадебный экипаж используется охранный джип. Гришка, поняв, что я куда-то собралась, уцепился в меня всеми лапами и разревелся, и я решила взять парня с собой, детная невеста - это всегда трогательно Самое гнусное, что мой будущий благоверный заставлял всех ждать и не вылезал из своей спальной, а когда вылез, оказалось, что, несмотря на официально-парадный прикид - черный костюм, шуба на волчьем меху, идиотская боярская шапка, похожая на кусок меховой трубы, - он выглядит как нормальный алкаш на пике опохмельных страданий. Мало того, что он хромал колченого (колено еще болело, хотя гипс и сняли), опираясь на палку, лицо у него было цвета старого студня и вздрагивало, как холодец. Он поцеловал меня в щеку и спросил:
      - Он еще там?
      - Кто?
      - Посмотри... На правом плече у меня сидит маленький человечек и утверждает, что я вчерась нахрюкался до изумления. Сидит?
      - Сидит... - сказала я, посмотрев на плечо. - Я могу у него спросить? Ну, так.. В порядке любопытства.
      - Что именно?
      - У нас что? Свадьба?
      - А разве я тебе вчера не сказал? - изумился Туманский.
      Я молча полезла в джип. В машине уже угнездилась сонная и сердитая Элга и развеселившийся Гришуня в алом комбинезоне и остроконечной шапочке. похожий на гномика. Сюда умудрились втиснуться, кроме водилы, еще два охранника и Чичерюкин. Сим-Симу помогли устроить свою тушу между остальными, и мы поехали.
      На свадебный кортеж это походило, как похороны вождя на концерт Пугачевой - бульдозер впереди зарывался в сугробы и коптил, джип еле полз. К тому же, когда выбрались на трассу, свернули не к столице, а наоборот, к новому мосту через Волгу.
      - Что за шуточки? - удивилась я. - Разве мы не в Москву?
      - А разве я тебе не объяснял вчерась? - озадаченно пробормотал Туманский.
      - Москва отпадает, - вдруг пришел ему на выручку, ухмыльнувшись, Чичерюкин. - В интересах безопасности!
      - Чьей?
      - Вашей, Лизавета Юрьевна... Вашей! - объяснил Чичерюкин. - Есть и еще ряд существенных соображений. В интересах дела. Как ни гляди, а Москва есть Москва... Там через три часа всем станет известно, что у вас новый статус...
      - Так это что? Меня втихую окручивают? - холодно осведомилась я. Тогда почему не темной ночью? И чтобы все - в черных масках? И закусывать на кладбище с вампирами человечинкой.
      Элга хихикнула, охранники заржали, а Туманский сказал, кряхтя и держась за голову:
      - Не фордыбачь, Лизавета... Если тебя это не устраивает, можем и вернуться. Переиграем?
      - Да чего уж там... - пробормотала я. - Мне ведь тоже немного интересно - без меня меня женили... А вообще-то, господин Туманский, я девушка честная Натворили дел - и выкручивайтесь!
      - Так-то лучше... - фыркнул он.
      Что там ни говори и как ни нелепо все поворачивалось, но для меня это был главный день, и я его запомнила до мелких подробностей.
      В декабре светает поздно, и когда джип по новому мосту перекатился через Волгу в город, фонари на улицах еще горели желтовато, по-ночному. Громадная, плотно вставшая на зиму река выглядела как гладкое белое поле с натоптанными тропинками от берега до берега. Высоко в небе на маковке собора светилась белая электрическая рождественская звезда. До начала рабочего дня оставалось еще часа два, узкие улицы были совершенно безлюдны, и только два грузовика-снегоуборщика, взметая струи снега, ездили на площади вокруг каменного памятника Ленину. Сердце мое дрогнуло: возле этого памятника меня принимали в пионеры, стучал школьный барабан, крякал горн, а Панкратыч в числе других ветеранов повязывал мне галстук из красного сатина.
      Я как-то сжалась, то, что мы зарулили именно сюда, меня почти напугало, на миг мне показалось, что вот-вот появится какой-нибудь местный мент и сурово спросит: "С повинной явились, Басаргина, или валять дурочку будем?" Это было явное вторжение на территорию Щеколдиных, но я все-таки поняла, что страхи мои - дурацкие и меня уже есть кому защитить. Начиная, конечно, с Сим-Сима.
      Как я позже поняла, всю процедуру с распиской продумал, организовал и провел Чичерюкин, который и сказал мне: "Ты же здесь рожденная, оформленная, и паспорт здешний... Да и близко - мотаться никуда не надо!" Похоже, что его веселило то, что в разряд замужних леди я перехожу в двух шагах от здания суда. откуда меня не так уж давно отправляли в северным Тмутаракани. Может быть, он был абсолютно уверен, что здесь у него уже кое-что схвачено накрепко, но процедуру он провел безукоризненно.
      Хотя, если честно, ничего, кроме злой печали, она у меня поначалу и не вызывала. Все было не так, как у всех. Все было не так, как я еще несколько часов назад представляла.
      Мы подъехали к исполкому, ныне мэрии, с промерзшим триколором на крыше, и все окна здесь еще были темны. Джип обогнул здание и тормознул сзади, где был вход на второй этаж, в зал бракосочетаний при нашем загсе. Я здесь уже бывала, когда получала справку о смерти Панкратыча, но зал был отдельно от той комнатки, чтобы никто не путал свадьбу с поминками.
      Окна и в бракосочеталище еще были темны и наморожены. Чичерюкин постучал в дверь торжественного входа, с крыльцом как у теремка, дверь со скрипом отомкнула и отворила какая-то тетка в дубленке и цыганской шали, курившая "беломор", и буркнула:
      - Опаздываете!
      Она открыла щиток на входе, щелкнула рубильником и включила освещение на крашенной белой масляной краской лестнице. Мы пошли вслед за нею на второй этаж В парадном зале она нырнула в боковую дверцу, Туманский помог мне снять шубу, разоблачился и сам, и мы огляделись. Мы - это Элга и Чичерюкин и, конечно, Гришуня, который тут же полез под дубовый стол, украшенный деревянным гербом с двухголовым ореликом. Охрана осталась внизу.
      На окнах висели шторы малинового цвета, на затоптанном паркете лежал красный коврик, над столом висели портрет Президента, распятый триколор и вышитое разноцветное полотнище с гербом города двумя серебряными воблочками, якорем, алебардами и пищалями, которые намекали на то, что во все времена местные сапожных дел мастера вкалывали на армию.
      В углу на треноге стоял фотоаппарат "Зенит" со вспышкой.
      В другом углу был виден магнитофон с колонками.
      - Ну и богадельня - проворчал Сим-Сим.
      - Самое то! - возразил Чичерюкин - Шито-крыто, с полной гарантией!
      - А что мне делать с обручалочными колечками? - спросила Элга, вынув из кармана две коробочки.
      - Кольца давайте сюда! - сказала тетка, выходя из боковушки У нее были золотые зубы, крашенная перекисью до льняного цвета голова, на голубом костюме через плечо - трехцветная державная перевязь с золотыми кистями, отчего она стала похожа на боевое знамя какою-нибудь гвардейского полка.
      Тетка встала за стол и скомандовала:
      - Паспорта!
      Чичерюкин положил перед нею оба паспорта. У Сим-Сима был затрепанный, а у меня новенький, персонально от Нефедова.
      - Свидетели на месте?
      - А как же, я и она, Эльвира Михайловна... - сказал Чичерюкин, кивнув на Элгу.
      - О, да! Я имеюсь! - сказала та нехотя.
      - Минуточку - сказала Эльвира (ну конечно, меня бракосочетать могла только персона с таким идиотским имечком!) - Я не понимаю...
      Она пролистала какую-то папку.
      - Невеста была заявлена совершенно под другой фамилией, именем и отчеством. Как вы это объясняете?
      - Та передумала - добродушно сказал Сим-Сим - Вам-то не все равно?
      - Не положено... - Тетка зыркнула глазками.
      - Айн момент! - сказал Чичерюкин, ухватил ее под локоток и уволок в боковушку. Я не знаю, как эту даму уламывал наш безопасник и во сколько это ему обошлось, но вернулась она с ним совершенно невозмутимая и сказала.
      - Только в порядке исключения и. уважения... Она уставилась на меня, как замороженная, совершенно рыбьими холодными глазами, и я поняла признала она некую Л. Басаргину наконец, и не только по паспорту. Но погнала процедуру бесстрастно и заученно. И похоже, слегка взбрыкнула лишь для того, чтобы выжать из нашего Чичерюкина еще кое-какой наварчик. Потому что все у нее было готово - и бланк свидетельства о браке, и печати, и даже штемпельная коробочка с черной краской, каковой она и тискала в наших ксивах.
      Заминка вышла, только когда она спросила:
      - Брачующаяся согласна взять фамилию мужа или сохраняет девичью?
      - Я - Басаргина... - твердо сказала я.
      - Бред собачий! - резко сказал Сим-Сим. - Туманская. Лизавета Юрьевна Туманская. От сего момента и до конца Разве ты забыла? Мы же договорились.
      Ни о чем мы с ним не договаривались. Но устраивать базар по этому поводу было бы нелепо. Да и смешно.
      Конечно, в этот миг я испытала, наверное, именно то, что испытывают тысячи влюбленных дур, которые наконец понимают, что их почему-то заставляют не только трахаться безоговорочно и рожать наследников, но и навсегда отбирают у них фамилии их родителей и прочих предков.
      И наверное, я бы должна радоваться и гордиться сим фактом, поскольку это было лишь тавро, которым клеймят заарканенную кобылку, как бы взамен той узды и того хомута, в который охотно и добровольно сует свою голову и шею супруг, обязующийся отныне честно волочь свой воз, но никакой радости от того, что я уже не Басаргина и никогда ею больше не буду, я не испытала.
      Больше того, я умудрилась уклониться от брачного поцелуйчика, и Сим-Сим ободрал своей щетиной мне ухо. И на меня накатило то самое какое-то отчаянно веселое бешенство, которого я всегда боялась в самой себе. Все было не то и не так. И дело было не только в Сим-Симе. Я совершенно не сомневалась в том, что он меня любит. Может быть, не так, как ту, первую. Но в этом я обмануться не могла. Какой то странный, непонятный мне расчет крылся за всем этим, каким-то судорожным, скоропалительным бракосочетанием, без которого я могла бы и обойтись еще долго, в том, как он рявкнул насчет фамилии, и в том, что это совершается втихую.
      В общем, я закусила удила!
      - Снимочек делаем? - деловито осведомилась Эльвира, подходя к треноге.
      - Нет... - фыркнул Сим-Сим, уже держа мою новую шубу на весу.
      - Будем! - радостно объявила я. И был снимочек.
      - Имеется шампанское... - неуверенно заметила тетка.
      - Обязательно! - даже затанцевала я. И заставила всех пить какой-то фальшивый полулимонад из казенных бокалов.
      - А музыка? Музыка! - Я уже сама ткнула в клавишу магнитофона, и рубинштейновская эпиталама громыхнула на все еще спящее здание.
      В общем, Сим-Сим выволок меня оттуда чуть не за шкирку.
      - Домой? - спросил озадаченный Чичерюкин.
      - Черта лысого! - заорала я. - Где же цветы? Хочу цветы!
      Туманский пожал плечами, и с этой минуты не возникал. Цветы мы нашли в киоске на железнодорожном вокзале, это, видно, было то, что не успели толкнуть в Москве и сплавили сюда - уже привядшие колумбийские розы и какие-то жесткие, словно металлические, соцветия, похожие на птичьи клювы. На вокзале же страдающий с передёру Сим-Сим присосался к реанимационному пиву и даже остограммился с Чичерюкиным.
      Потом я заставила их гнать джип на кладбище, где зима все замела и переменила, и мы долго искали могилу Панкратыча, а потом я достала в уже открывшейся конторе лопаты, и мы расчистили усыпальный камень и все вокруг последнего пристанища дедульки.
      Гришка лепил снеговика из липучего свежего снега, а Элга искоса задумчиво поглядывала на меня, но ни во что не вмешивалась.
      Мы положили цветы на дедов камень и побрели от него на выход. Было уже совсем светло, и все вокруг сияло и лучилось от девственной белизны, и снег беззвучно осыпался с лип и дубов на аллеи. Гришка расшалился, и его то и дело приходилось выковыривать из сугробов.
      Возле кладбищенских ворот именно на том самом месте, где когда-то поджидала нас с Иркой Гороховой красная "восьмера" Зюньки, пофыркивала мотором белая "Волга" с двумя мощными радиоантеннами и синим "маяком" на крыше. Возле машины стояла и покуривала коренастая женщина, которая казалась квадратной от серо-белой песцовой шубы и такой же шапки, она обернулась на наши шаги и голоса - это была она, Маргарита Федоровна Щеколдина, бывшая судья, а ныне хозяйка города. Она сняла очки и уставилась на нас. Сим-Сим шел первым, прихрамывая и заметая полами снег, она шагнула к нему навстречу, стягивая перчатку, и почти запела:
      - Боже мой! Какие люди! А я, как всегда, обо всем узнаю последней... Нехорошо, нехорошо! Мы, конечно, не по вашим масштабам, но могли бы и зайти, а? Чайку бы попили!
      Туманский вежливо снял свою шапку и поцеловал ей руку.
      - Спешим, знаете ли... Дела-делишки...
      - Я слыхала, вы болели... Пожарники докладывали, что-то у вас там горело? Что-то ремонтируется... Может быть, мы можем помочь? Есть прекрасные мастера, материалами не обидим...
      - А... пустое! Все в полном порядке... Она топталась перед Сим-Симом, но темные зрачки, как сверла, вонзались в меня, и улыбка как бы замерзла на ее умело подкрашенных губках. За то время, что я ее не видела, она явно посвежела, помолодела, во всяком случае, широкое лицо уже не было таким рыхлым, как раньше, и было понятно, что она тщательно следит за собой. Не знаю, специально это было сделано или нет, но, когда она вскинула руку, чтобы поправить шапку, на запястье отсветил серебром тот самый браслет с армянской бирюзой, который когда-то брала из ее шкатулки и примеряла я. И от этого я тоже как бы заледенела.
      Я понимала, что в голове у Щеколдиной врубился невидимый калькулятор, и она мгновенно просчитала, сколько может стоить моя новая оснастка, включая шубу, сумку и все цацочки, но я совершенно безразлично скользнула по ней взглядом и сказала нарочито капризно:
      - Симон! Я озябла... Ты скоро, милый?
      - Какая приятная неожиданность! - сказала Щеколдина. И протянула мне руку. - Давненько мы тебя не видели. Можно сказать, потеряли! Ну, здравствуй, Басаргина!
      Руки ее я словно бы не заметила, обошла ее брезгливо, как бак с мусором, и только потом удивленно сказала:
      - О ком это вы, мадам? Я не Басаргина. Я - Туманская... Вы меня, кажется, не за ту принимаете! Впрочем, как всегда...
      - Я рада!.. - пожала она плечами без обиды и уставилась на Гришуню, который, хохоча, дергал меня за шубу.
      Очень мне не понравилось, как она на него смотрит.
      Я ухватила Гришку за капюшон и потащила его к джипу.
      Но еще успела услышать, как она спросила Сим-Сима:
      - Что за очаровашка! Чей же это? Ваш?
      - Мой, - не моргнув глазом ответил Сим-Сим. - Так что там у вас насчет мастеров и материалов? Я на лето планирую реконструкцию, предлагают турок... Думаете, ваши не хуже?
      Когда он влез в джип и мы отъехали, Чичерюкин обозленно и виновато сказал:
      - Вот черт! Все-таки вынюхала...
      - Плевать, - оказал Туманский. - Ну, Лизавета Юрьевна, теперь куда изволите?
      - Думаешь, у меня родных и близких нигде нету? Это мой день или как?
      - Твой, - согласился он.
      - Тогда - к Гаше! Только я пустой к ним не поеду...
      - Гулять так гулять! - обрадовался Чичерюкин. - Там нас ни одна собака не достанет! Сделаем!
      СИМ-СИМ ЗАКРЫВАЕТ ДВЕРИ...
      Конечно, это была совершенно шальная затея - обрушиться незванно-негаданно в оцепеневшую в зимнем полусне дальнюю деревеньку, но мой теперь уже узаконенный супруг был странно покорным и, кажется, понимал, что я собираюсь не просто хвастануть перед Гашей и ее родичами, но показать ему - у меня еще остается что-то свое: мои прежние друзья, моя память и мое прошлое.
      Чичерюкин вызвал по радиотелефону через пульт на территории тот самый трактор-бульдозер, потому что боялся, что проселки занесены и мы не проберемся до Плетенихи, мы совершили налет на супермаркет и коммерческие лавочки, затарились под завязку выпивкой и закусью, я нахватала каких-то подарков, включая часы "Ориент" для Ефима, платок для Гаши, игрушки для внуков и телевизор "Сони" - для всех, а Сим-Сим завелся и прихватил два ящика с китайскими фейерверками, собираясь устроить свадебный салют.
      Тракторишко пер впереди, отваливая снег с проселка, джип полз за ним, дорога, почти сливавшаяся с полями, виляла по рощам, было совершенно пустынно, лучезарно светло и очень тихо, если не считать бухтения тракторишки далеко впереди и ора ворон, которые, как дым, косо носились над полями. Гришунька озабоченно интересовался, где у этих птичек дом и не холодно ли им. А я все вспоминала, как смотрела на собственного внука Щеколдина, и точно знала, что ей уже прекрасно известно, кто он такой. И обо мне она знала гораздо больше, чем показала, но это было единственное, что меня как-то тревожило в тот день. А потом мы в джипе немножко тяпнули для сугреву, и я про это забыла.
      Впоследствии я поняла, что это был последний мой безмятежный день, когда все слилось в какой-то почти безумной карусели: хохот, охи и ахи Гаши и ее домочадцев, лай собак, сбежавшихся со всей деревни, чей-то истошный вопль с улицы: "Бабы! У Гашки гуляють!", оторопелый Ефим, визг полуодетых распаренных невесток - оказывается, у них был банный день, и баню калили с утра; ржание Сим-Сима: "Вы мне теперь кто? Сваты, снохи, деверя, зятья? Или как? Я в этом не волоку!" - все это неслось, кружилось и плыло куда-то, и я так никогда и не сумела понять, как мы умудрились всей шарашкой втиснуться в избу Гаши; сидели чуть не на головах друг у друга, и на столах все мешалось - наши сервелаты, рокфоры и коньяки типа "метаксы" с Ефимовыми солеными огурцами, моченой антоновкой в ржаной соломе, браконьерской сохатиной и лиловым самогоном.
      Туманский вошел в сельское сообщество как нож в масло, через полчаса после приезда в Ефимовом кожухе и валенках, прилично тяпнув, он обкалывал на речке пешней прорубь и собирался нырять туда после бани. Что и исполнил уже под вечер. Я сама видела, как они, гогоча, голые, выскочили из баньки вместе с Ефимом. Сим-Сим был громадный, волосатый и темный рядом с юрким, сухоньким, как стручок, Ефимом, они сиганули, вопя, в черную воду, в которой плавали ледышки, вместе, держась за руки, как девочки.
      Как-то так вышло, что на баню нацелилась и Элга, заметив:
      - Это было бы экзотично! Мне так никогда не удавалось... Я не имею понимания, как происходит этот процесс! О, теорию я знаю!
      Так получалось, что Гашин дом - это как бы и мой дом, и я в нем в какой-то степени хозяйка, и Элгу Карловну пришлось сопровождать на помывалище и обрабатывать именно мне. Впрочем, я и сама соскучилась по всему этому - раскаленному парному воздуху с запахом березового дымка, уютной полутьме предбанника с соломой на полу и фонарем "летучая мышь", шипению пара на каменке, отдающего мятой и какими-то трапами, и тем удивительно вкусным глотком холодной родниковой воды, который мгновенно проступает на коже бусинками выпота.
      Миниатюрное тельце Элги оказалось удивительно плотным, весомым и молодым. Безупречная кожа оставалась молочно-белой, даже когда я ее обрабатывала березовым и дубовым вениками и проходила по бедрышкам и лопаткам шерстяной грубой рукавицей. Янтарные глаза ее становились дымными, крепкие, похожие на яблочки, грудки твердели, она постанывала и восклицала:
      - О! Это сексуально!
      Медно-рыжие волосы шлемом облепляли головку, во всех остальных местах они были того же неповторимо пламенного цвета, и я убедилась еще раз, что волосы Элга не красит. Все естественное, включая смешные чуть заметные веснушки на плечах.
      Когда мы, разомлев, закутавшись в простынки, передыхали в предбаннике, попивая квас и покуривая, Элга внимательно оглядела меня и вдруг серьезно сказала:
      - Вам предстоит первая официальная брачная ночь. Не думаю, что вы узнаете какие-то новые новости... Но это действительно интересно?
      - А вы разве не знаете? - оторопела я.
      - Нет. - Она выпустила струйку дыма и решительно рассекла ее пальцем. - У меня никогда не было мужчины. Ни разу.
      - Почему? Что-нибудь не то с аппаратурой?
      - О, анатомически я всегда готова... - усмехнулась она. - Это нелепая, старая и очень печальная история. У меня тоже был человек, который сказал мне. "Эс теве милю!", что по-латышски означает "Я тебя люблю!". Мне было семнадцать, ему - почти тридцать. Его звали Янис Закис, что означает "Зайцев, Зайчик"... Он был хороший художник, имел два метра и четыре сантиметра высоты, носил кроссовки сорок седьмого размера, мог выпить бочку пива и зимой принимал участие в чемпионате по лыжам. Летом он гонял на яхте. У него была хорошая яхта на Рижском взморье, в яхт-клубе на речке Лиелупе. Он мне читал Лорку в подлиннике, на испанском, Рильке на дойче шпрахе... И сходил с ума от Модильяни. Я смотрела на него как на бога, и мне казалось, что я его тоже очень люблю. Единственное, что меня отталкивало, был его запах. От него пахло зверем. Немытой шерстью и потом. Хотя он мылся несколько раз в течение дня. Потом-то я узнала, что это просто запах мужика, Но мне было семнадцать, и, что почти невероятно, я ни разу еще ни с кем даже не целовалась. Я всегда была слишком маленькая, а тогда слишком походила на ребенка. И вот как-то он решил, что пора просвещать меня, и приступил к делу... На яхте мы были вдвоем, нам никто не мог помешать. Он сопел, пыхтел, что-то бормотал и раздевал меня. И я не сопротивлялась, просто оцепенела, как кролик перед змеей. А потом он разделся сам... Я смертельно испугалась. Раз и навсегда. Разве это и есть любовь? Когда кто-то должен заталкивать в мое нежное крохотное тело что-то громадное, торчащее, как полено, опасное, твердое, совершенно омерзительного цвета, лоснящееся и вздутое? И все это должно войти в мою плоть, разорвать и пропилить ее? В общем, сделать больно? Нет, это же просто во мне не поместится! Я заплакала, закричала и прыгнула за борт Догонять он меня не стал. Просто хохотал и ругался. Мне его было страшно и стыдно видеть, ну, а через неделю я узнала, что он катает одну из девчонок из нашей гимназии имени Яниса Фабрициуса... Из тех, которых ничем не испугаешь.
      - И это все?
      - Нет. Когда мне было лет двадцать, я произвела еще одну попытку Он был немец, очень вежливый, тихий и всего лишь чуть-чуть выше меня. Масштабно я была уже перепугана и тщательно подбирала что-то близкое к собственным габаритам. Чтобы не испытывать ужаса, я очень сильно напилась Но он оказался джентльменом, ничего не понял и так и не решился воспользоваться моей не очень романтичной слабостью. Больше я не экспериментировала.
      - Как же вы обходитесь?
      - О, у меня богатое воображение... - засмеялась она. - Я не очень понимаю, почему я с вами откровенна. Это не имеет логики. Может быть, я вам просто немножко завидую? Меня волнует совершенно другое - что вы намерены делать со мной?
      - В каком смысле?
      - В смысле службы, работы, моего дальнейшего присутствия. У меня довольно странное положение. Официально - я никто. Шесть лет назад Нина Викентьевна подписала со мной довольно туманное соглашение, такой контракт, по которому я должна была исполнять функции как бы особо доверенной секретарши, исполнять ее приватные поручения, сопровождать в поездках... Если быть совершенно честной, в моих услугах она не особенно нуждалась. Полагаю, что ей было просто скучно и ей был нужен человек, с которым можно просто поболтать, не боясь, что эта информация пойдет дальше Допускаю, что ей нужен был такой точильный камень...
      - Оселок?
      - О да! На котором бы она оттачивала и шлифовала те комбинации, которые задумывала. Но ее больше нет. Срок нашего контракта истек года два назад Теперь у вас официальный статус, вы - жена! И если вы меня пошлете ко всем чертям, я не обижусь... Но я должна знать!
      - А какая разница, с кем вы там что-то когда-то подписывали? подумав, сказала я. - Теперь я ведь тоже - Туманская!
      - Вы же неглупы, Лизавета. И прекрасно осознаете, что я никогда не смогу относиться к вам как к ней...
      - Ну и плевать! - сказала я. - Нам же не в койке кувыркаться, а дело делать. А я еще со всех сторон - хромая! Так что мне без такого костыля, как вы, не обойтись! И нечего выпендриваться... На этом ставим точку, Элга Карловна! Я вас помыла и облизала, как родную... Теперь вы просто обязаны тяпнуть за мое здоровье и пожелать как успехов в труде, так и счастья в личной жизни... Как ни крутите, а у меня все ж таки свадьба!
      Она моего веселья не приняла, посмотрела как-то странно и сказала угрюмо:
      - Вы не очень-то доверяйте Симону... Не все ему отдавайте, оставляйте хоть чуть-чуть для себя.
      - Она.. оставляла?
      - Конечно.
      - И он это знал?
      - Конечно.
      - Как же так? Муж и жена - одна сатана...
      - Далеко не одна, - сказала Элга. - Есть логика интима и логика дела... И в вашем случае это особенно ясно. Вы хотя бы приблизительно представляете, что он задумал? К чему идет?
      - Нет.
      - Вот видите...
      Приблизительно об этом уже глубокой ночью мне сказала и Гаша. Первой брачной ночи у нас не получалось, потому что уложить нас с Сим-Симом отдельно ото всех было просто негде. Детей стащили в одну из комнат, мужчины улеглись вповалку в "зале", жен-шины попритыкались кто где, а Элгу, Чичерюкина и охранников вообще раскассировали по соседским избам.
      Я, конечно, крепко поддала, но хмель меня не брал, и я не могла заснуть и словно бы все еще куда-то бежала. Оделась потеплее и вышла из избы. Деревня лежала темная и тихая, где-то поодаль перебрехивались собаки. Небо очистилось, и черный купол его переливался и мерцал крупными звездами, которые отражались в темной воде проруби. В оконце баньки тускло светилось, и я заглянула туда.
      Гаша уже вышоркала предбанник, стенки и лавки были сухими, а она сидела за столом и готовилась к гаданию. На столе лежало деревянное распятие, догорала толстая свечка из белого воска, а в глиняную миску была налита ключевая вода, в которой истаивали льдинки. Гаша, простоволосая, в теплой кацавейке на козьем меху поверх кофты, листала молитвенник, заглядывая в желтые трухлявые страницы сквозь сильные очки. Весь день я больше всего боялась, что она начнет выговаривать мне за Гришуньку, но как раз этого и не случилось. Однако она все время держалась как бы чуть в стороне и все основные хлопоты оставила Ефиму и даже набежавшим соседкам.