Леди-бомж (Леди-бомж - 1)

      Я села рядом, приобняла ее за острые плечики и сказала:
      - На кого гадаем?
      - На тебя, задрыга... - отодвинулась она. Это гадание я знала. Оно называлось - "выливать воск". Это когда после молитвы и заговора расплавленный воск из освященной свечи выливается в воду, где он фигуристо, с загогулинами, мгновенно застывает, и судьба толкуется именно по этим фигурам и загогулинам.
      Но еще нужен был какой-то личный предмет того, на кого гадают.
      - Сними колечко, - приказала Гаша. Я сняла загсовское кольцо, оно было простое, гладкое, без выкрутасов, и тяжелое. Булькнула его в миску.
      Свеча догорала, и воск пузырился и плавился в тарелке, куда стекал.
      Гаша сожгла на огарке какие-то пушистые сухие травки, от которых запахло весной и цветением, потом опустилась на колени и что-то пошептала на четыре стороны света, крестясь. Ну и так далее...
      Потом опрокинула тарелку с воском в миску, воск зашипел, остывая, и Гаша сняла с крюка керосиновый фонарь "летучая мышь" и подвинула ближе, чтобы лучше было видно.
      Воск растекся по дну миски и подвсплыл какими-то странными, уродливыми отростками и выбросами, похожими на коралловые отростки в морской воде.
      - Ну и что показывает, Агриппина Ивановна? - осведомилась я.
      - Хреново показывает, Лизка... - вздохнула она угрюмо. - Ничего для тебя хорошего. Вот это вот означает крушение крыши, то есть дома твоего. В котором ты пребываешь ныне. Вот это вот - вроде бы как особа женского полу, которая держит на тебя неизбывное зло, видишь, носик крюком и как бы - на метле...
      - Она на "Волге" ездит, с мигалкой... - заметила я.
      - Не зубоскаль! Такой для тебя день сегодня, когда ничего не врет, все показывает! Поворотный день... Вот это, видишь, как бы птичка, что означает счастье, только у ней крылышко обломано и головка набок! А целится в нее как бы воин, казенный человек, вроде бы как в шлеме и с копьем. А вот тут, видишь, капельками, это близкая кровь... И много ее - крови! А тут уж просто не пойми чего против тебя наворочено, не то змеюки сплелись, не то раки с клешнями, но вот тут - точно - могильное.
      - Спасибо тебе на добром слове. Утешила, - сказала я. - Могла бы и соврать! А что это ты все про меня? А где же мой супруг любезный?
      - А нету его. Не показывает, - сказала Гаша не без ехидства.
      - Как это - не показывает? Когда он у вас в избе храпит?
      - А это я тебе и без воску скажу! - блеснула она глазами неожиданно тоскливо и зло. - Темный он человек. Нехороший. Весь крученый-перекрученый. Не твои это сани, Лизавета, не туда усаживаешься! Манят они тебя куда-то, затягивают... И кругом пляшут - неспроста. Вот он вроде бы уже и для нас свой, смеется, шустрит... А глаза - сонные. Как будто нас всерьез и нету, так, мелькает что-то мелкое. Кабы б не ты - он бы нас и не заметил, как столбы при дороге. Да и старый он для тебя, Лизазета! Сколько уже ему, а сколько еще тебе? Конечно, мужики вообще раньше баб уходят, но не до такой же степени! Высосет он из тебя все молодые соки, опрокинется, а потом что?
      - Другого найду! - обозлившись, сказала я. - Это называется "черная вдова"! Все в элементе, находишь себе какого-нибудь трухлявого пенька с деньгой, доводишь его до гробика, и - кто там следующий?
      - Вдовой ты будешь... - фыркнула она уверенно. - Это я тебе гарантирую! Это еще не самое худшее... А вот ежели его на нары усодют и тебе передачки носить придется, вот тогда взвоешь! Он кто у тебя? Биз-нес-мен. А значит, жулик!
      - Какой же он жулик, если он с министрами на дружеской ноге! Его и в Кремле знают!
      - А чем нынче Кремль от тюряги отличается? Только что без решеток! Бери любого и сажай! Ты что, радио не слушаешь, газеток не читаешь? Так я тебе со своей пенсии выпишу!
      Для меня все стало ясно - Гаша Сим-Сима не приняла. И я впервые пожалела, что сдуру приперла его сюда.
      - Слушай, Гашенька... - ласково сказала я. - Спасибо тебе за доброту и ласку. Я такое никогда не забываю! Только чего тебе в Плетенихе такие таланты закапывать? Давай мы тебе салон для гадания в Москве откроем! Целить трудящихся будешь, будущее предсказывать! Сейчас это модно, экстрасенсов развелось, астрологов! А ты по-простому, как в деревне... Правду-матку в глаза и - пройдите в кассу, согласно. прейскуранту! Я тебя с настоящими колдунами познакомлю!
      - Сама с ними знакомься! Эх, был бы живой Иннокентий Панкратыч, он бы тебя укоротил!
      Гаша, всхлипнув, сплюнула и похромала прочь.
      Я выловила из миски колечко, надела на палец и, разглядывая его, задумалась. А что он в действительности теперь для меня будет значить, этот обручок? И что там будет за ним? Или, может быть, Гаша, с ее почти первобытным чутьем на беду, права? И ничего хорошего мне ждать не приходится?
      На улице что-то засвистело и затрещало. Оконце полыхнуло адским зеленым пламенем.
      Я выскочила из баньки. Оказывается, наклюкавшийся до полного изумления Ефим проснулся и вспомнил обо всем и о забытом фейерверке, всех этих петардах, шутихах и ракетках на палочках и проволоке, которые днем растыкали в огороде и собирались запускать с темнотой.
      Он бродил, спотыкаясь, по снегу, чиркал спичками и поджигал фитильки. Вся эта пороховая фигня в гильзах хлопала и выстреливала, в небо возносились струйки пламени, и потом в вышине, над головой, пиротехника срабатывала, и в треске веселых взрывов темное небо расцветало потрясающе красивыми и неожиданными фонтанами, шарами и брызгами оранжевого, алого, синего и изумрудного пламени, осыпалось и гасло мерцающим серебряным дождем, и Ефим вскидывал руки и орал: "Ура-а-а-а!"
      Пиротехнических сюрпризов было много, и очень мощных, вплоть до гигантских огненных колес, которые разом и вдруг начали кататься по небу. Но никто этого праздника не увидел, потому что деревня Плетениха просто задрыхла под засыпанными снегом крышами, Сим-Сим тоже спал, оставив меня одну. И только хмельной дядя Ефим развлекался, как малый ребенок, которому в руки попал коробок со спичками.
      И я беззвучно заплакала от какой-то тщательно скрываемой обиды и жалости к самой себе. Потому что это была последняя из нелепостей, коей заканчивался день, которого я так ждала.
      ...Через пару дней Туманский словно взорвался невидимо и неслышимо для посторонних, и оказалось, что мне только мерещилось, будто он торчит без дела в доме на территории и сонно зализывает раны.
      Он все предусмотрел, обговорил и организовал.
      Связь у нас всегда работала прекрасно - и прямая и, главное, кодированная. Были и чичерюкинские курьеры и фельдъегеря. И даже пара инкассаторских броневичков в Москве.
      Туманский все переводил на меня. Все, чем владела и распоряжалась семья, то есть Нина Викентьевна и он. В общем, все, что ему досталось от жены, и все свои заначки, от недвижимости до контрольных и обычных пакетов акций, свои доли в предприятиях, всяких закрытых и открытых АО и тому подобное. Плюс депозиты. И даже аварийные валютные бумаги в некоторых прибалтийских банках.
      Я еще не совсем осмысленно разбиралась во всей этой хреноте, и наш юрист дежурил при мне невылазно. Все делалось совершенно втихую, по всем законам конспирации, и, в общем, что я уже не Басаргина, а новая Туманская, даже в главном офисе знали два-три человека. Кстати, Кен, к моему удивлению, об этом и не догадывался, и когда я поинтересовалась, отчего Сим-Сим темнит с ним, он сказал уклончиво: "На всякий случай..."
      Я застряла за городом, и каждый день мне привозили на подпись какие-то мощные бумаги тихие мальчики Чичерюкина. Дважды я выезжала втихаря в Москву в сопровождении Димы-телохрана и юриста в негромкие банки, переоформляла счета на свое имя, а как-то раз перевезла из одного сейфового хранилища в другое стальной чемоданчик с кодированными замками. Что там было, в чемоданчике, я так и не знала, а Сим-Сим сказал: "Там - последнее. На крайний случай. Когда прижмет, вскроешь и увидишь".
      До меня кое-что стало доходить, и как-то раз я не выдержала и сказала ему:
      - Свадьба - это зачем было? Чтобы тебе было удобнее темнить в делах? Оперировать?
      - Не будь дурой! - сказал он. - В этом случае мне было бы удобнее всего жениться на Элге!
      И как бы для того, чтобы начисто опровергнуть мои запоздалые сомнения, он тут же организовал довольно странный междусобойчик, в котором участвовали кроме нас с ним Элга, Вадим и пара каких-то шустрых лысоватых юношей стандартно-делового типа.
      Оказалось, что бесчисленное количество каких-то анкет и тестов я заполняла именно для них, а они - самые ведущие на Москве "пиарщики", спецы по выведению нормальных людей в VIP-персоны. То есть любого пня они могут вывести в элиту и показать, какой он многомогущий и уникальный. Они несли какую-то ахинею о "харизме", но оказалось, что у меня эта штука уже есть. От рождения, значит.
      Меня это, конечно, успокоило, но насчет всего остального я слегка прибалдела. Эти типы не знали сомнений. За что, видно, и драли совершенно дикие суммы. Плюс ко всему они обзавелись дипломами Балтиморского университета, работала под янки и даже слегка гнусавили, щеголяя сленгом, но когда я им кое-что вочкнула на своем "инглише" из репертуара Витьки Козина, они слегка сникли.
      Но, в общем, план у них по формированию облика и образа некоей новой "бизнесвумен", то есть Лизаветы Юрьевны Туманской (бывшая Басаргина), был недурен. Но на все про все отводилось всего полгода, и к будущему осеннему сезону мне полагалось уже выйти на орбиту.
      Предполагалось, что я юная "сэлф-леди", то есть "женщина, которая сделала сама себя". Подчеркивалось, что я из небогатой, но благородной академической семьи: "Басаргин? Это ведь дворянская фамилия? Сейчас это модно." Преуспела в мелком провинциальном бизнесе "Сеть автолавок по обслуживанию старцев в заброшенных деревнях! Это несложно устроить! Трогательно и почти бесплатно!"
      Но основные усилия я должна как внучка знаменитого незаслуженно забытого академика приложить к процветанию отечественной науки, то есть возглавить благотворительный и просветительский фонд по поддержке наших обнищавших кулибиных и Менделеевых. Шуровать я должна, овеществляя лозунг:
      "Есть женщины в русских селеньях!" То есть представлять собой нечто, выросшее на отечественных грунтах, возникшее в занюханной глубинке, но тем не менее облагороженное образованием и не чурающееся некоторого академизма. Правда, кокошник и сарафан носить меня еще не заставляли, но имидж молодой западницы отвергался начисто. То есть я должна была представлять из себя Нечто среднее между Людмилой Зыкиной и леди Тэтчер. Еще не созревшее до конца.
      Оказывается, главное было - вовремя и на нужном уровне засветиться, и для этого определялись средства масс-медиа и суммы для заказных статей, заметочек и снимков. Эти типы гарантировали засветку в определенных газетах и журналах и даже выход на ТВ в паре популярных программ. Был спланирован даже скандал в прессе, когда меня обвинят в нецелевом использовании средств благотворительного фонда, но я публично с блеском опровергну подлые измышления.
      Мешало только одно - моя судимость. Три года на шее за воровство у персоны, которая мыслит державными масштабами, - это как-то не совпадало с образом провинциальной сестрицы Аленушки, чудодейственным образом добывшей Монету, и больше напоминало Соньку - Золотую Ручку. Но Туманский сказал "Этим займутся! Это даже на руку - происки конкурентов, и все такое..." И творцы успокоились.
      Мы контрактно оформили мою "команду". В нее вошли эти самые братья-разбойники, обещавшие даже спецкурс психотренинга для того, чтобы я в любой ситуации не засмущалась, и Элга, которая брала на себя подбор визажиста, отработку нового стиля и поиск неповторимой манеры и внешности этой новой Л.Ю.Туманской (бывшая Басаргина) Вадим брал на себя связи с общественностью и переходил в ранг пресс-секретаря, за что Туманский накидывал ему еще пару сотен долларов.
      Я прикинула, во что обойдется вся эта бодяга, и охнула - к таким суммам я еще не привыкла.
      И как-то, когда мы с Сим-Симом ужинали при свечах по случаю снятия последних швов с пробоины на его плече, сказала:
      - Слушай, на кой черт вся эта труха с этими имиджмейкерами? Я же не так тупа, чтобы с этим и самой не справиться?
      - Это тебе кажется, - невозмутимо ответил он. - Никогда не делай того, что за тебя могут сделать другие! Система отработана мощно... Рассматривай себя как товар, который требует рекламы.
      - Я не собираюсь продаваться... - заявила я.
      - Вопрос не в твоей продажности, а в твоей покупаемости! - ухмыльнулся он. - Жизнь и рынок, что, в принципе, одно и то же, покажут, стоишь ли ты хоть чего-нибудь. В любом случае "пиарщики" тебя отполируют. Пройти через их лапы всегда полезно. От некоторого налета провинциальности тебе действительно стоит избавиться. Ну, и от того, чего ты иногда просто не замечаешь!
      - Чего это я еще не замечаю?!
      - Иногда ты говоришь как цивилизованная девица, знакомая по меньшей мере с журналом "Мурзилка" и знающая, что сморкаться в рукав - не очень прилично... Но иногда пуляешь такое, вплоть до матерка, что заставляет подозревать - лагерная зона, мадам, для вас дом родной! И вы получили воспитание в какой-нибудь не очень просвещенной бандгруппе!
      - Да пошел ты!
      - Вот-вот! - хохотнул он. Но потом посерьезнел, погрыз черенок своей трубки и добавил: - А в общем, ты права... Думаю, что тебе предстоит кое-что другое. И это должна быть не просто роль. В конце концов даже попугая можно отдрессировать на лекции по монетаризму... Но я уверен - ты справишься!
      - С чем еще?
      - Ну, в принципе это должно выглядеть так... Дряхлого старца-шкипера уносят с капитанского мостика удрученные соратники! Ураган крепчает, все орут: "Братцы! Выхода нет! Сигай на шканцы! Руби грот-мачту! Запевай нашенскую, каботажную!" Посудина тонет, паруса унесло, все в пробоинах, а кругом айсберги, рифы и прочая гадость... И тут ты, молодая и красивая, в эполетах, водруженных на твои плечи усилиями имиджмейкеров, даешь в зубы паникерам, занимаешь место у штурвала и уверенно выводишь эту посудину из бури! Во всяком случае, не даешь этой лоханке потонуть...
      Туманский нес эту ахинею как бы в порядке хохмочки, но я поняла, что завел эту идиотскую пластинку он не случайно. У него никогда не бывало ничего случайного. И на этот раз было странное несовпадение между внешне смешливой иронией и тем, как он словно бы забывал, что просто шутит, и примолкал, болезненно и напряженно морщась.
      - Давай своими словами... - насторожилась я.
      - Мне надо линять из страны, Лиза... - признался он, ковыряясь в трубке. - В общем, сматываться! Но так, знаешь, не афишируя! Логичней всего будет, если попозже ты или Кен, - скорее все-таки Кен, чем ты, - объявите, что я отбыл по делам и застрял... Или, что больше похоже на правду, выбит из дела какой-то хворью... В общем, что ты рулишь без меня! Вся такая молодая и талантливая... Заменяешь почти павшего героя как евонная боевая подруга... Если это кого-то и удивит, то не надолго...
      На меня будто небеса обрушились. Я сидела оглоушенная и долго не могла ничего сказать. Вот теперь все становилось понятным. И наше скоростное бракосочетание, и то, что последовало за ним. Не знаю, как там насчет нашей взаимной безумной любви, но я даже в этом начала сомневаться. Слишком холодно, точно и безукоризненно он все просчитал. И во всем этом действительно не было ничего случайного. Меня опять сыграли, не спросясь меня. И от того, что это был именно Сим-Сим, мне так поплохело, что я уронила голову на кулаки и тихонько заскулила.
      - Ну? Ты же сможешь... Ты сильная! - потрепал он меня по голове.
      Я сжалась, но все-таки взяла себя в руки. А что мне еще оставалось делать?
      - Когда? - глухо спросила я.
      - Еще не знаю... - почти рассеянно сказал он. - Кое-что еще надо подчистить. Подобрать хвосты...
      - Куда?
      - И это покуда боюсь определить. Есть варианты... Берлога в Греции, кое-что в Испании... Может быть, что-то поближе, вроде Риги. Но это вряд ли!
      - Надолго7
      - Как выйдет. Как сложится...
      - Что, к чертовой матери, сложится?! С чего все это?
      - Меня должны убить, - очень просто сказал он. - Это же и ежу ясно. Разве ты еще не поняла?
      - За что?
      - "За что" - предполагает какую-то мою вину, - подумав, сказал он. Сейчас "за что" почти что не убивают. Сейчас убивают за "потому что". Потому что просто - кому-то мешаю...
      - Кому?
      - А вот тут слишком много вариантов... - ухмыльнулся он. - Кузьма роет, но ничего толком не нарыл.
      Кузьма? Ну да! Чичерюкин...
      - Слушай! - умоляюще сказала я. - Ну, есть же главные менты! Прокуроры! Омоны всякие? Фээсбэ - или как они там называются! Они же должны... Ты же не пешка какая-нибудь!
      - Вот именно... - вздохнул он. - Пешкам спокойнее... А насчет всего остального, Лизуха, здесь, как всегда, всего лишь вопрос цены! Кого - за бутылку водяры в подъезде трубой по кумполу, кого - за тихий счетец где-нибудь на Кипре... Отлежусь на дне, а там, глядишь, кое-что и прояснится. Мне еще сильно пожить хочется. И - персонально с тобой!
      - Ни фига себе - жизнь! - заорала я. Вечером мы выехали в Ленинград. То есть в Санкт-Петербург. Я в Питере никогда не бывала, но дело было не в этом Я вцепилась в Сим-Сима всеми лапами и не отпускала его от себя ни на секунду, ни на шаг. Просто - сошла с ума.
      И никак не могла забыть Гашиного идиотского гадания.
      Туманский заводился от того, что я так раскисла, но я ничего с собой поделать не могла. Хотя для всех должна была делать вид, что ничего особенного у нас с ним не происходит.
      Угрюмый Чичерюкин все сделал как надо. То есть нам на двоих с Туманским были взяты билеты в СВ на "Красную стрелу". В то же время публично были куплены и авиабилеты на последний рейс из Шереметьева. А в действительности мы выехали с территории под вечер на "мерсе", который вел Клецов. Чичерюкин ехал с нами, сидел впереди рядом с Петькой. И то и дело врубал рацию и переговаривался. Впереди нас на расстоянии с километр "подметал" трассу джип с охраной. Сзади шла чичерюкинская "Волга" с мужиками.
      В дороге ничего не случилось.
      И наутро мы были в Ленинграде. Город мне не понравился, какой-то плоский, серый и какой-то сонный после Москвы. Впрочем, мне бы и Рим в моем состоянии был бы до лампочки. Снег не шел, но мороз был каким-то мокрым, в воздухе сеялась серая пудра, по улицам, как по руслам рек, проползал блеклый туман. Невы, стоявшей подо льдом, видно не было, и даже скульптуры на крыше Зимнего дворца - не разглядеть.
      Туманский все трепался про Ленинград его юности, вспоминал знаменитое кафе "Норд" и "американку" на Невском, где подавали стограммовки с какими-то особенными сардельками и где он просаживал свою стипендию.
      Мы позавтракали в "Астории" втроем. Сим-Сим, Кузьма Михайлыч и я Клецов уехал на бензоколонку, заливать "мере" на обратную дорогу. Потому что ехать домой мы должны были в тот же вечер.
      У Туманского были какие-то проблемы с таможней, но сначала мы поехали на Малую Охту, где был занюханный литейный заводик, каким-то боком входивший в систему Нины Викентьевны. Машины с охраной остались у ворот, "мере" пропустили на территорию, заваленную всяким железом, и мы пошли в один из цехов, там работала электропечь для плавки металлов, и какие-то работяги в брезентухах шуровали возле нее.
      Местные трепещущие деляги в белых касках кружили вокруг Сим-Сима, чуть не виляли хвостами и всячески извинялись, что побеспокоили его. На полу в цеху лежала гора, выше головы, каких-то совершенно кретинских громадных кувалд без черенков. Кувалды даже по виду были сверхтяжелые, чистенькие, из какого-то серебристого металла.
      Оказалось, что все дело именно в них, в этих кувалдах, каковых заводик наклепал множество тонн, но таможня их не пропускала на вывоз в Японию морем как готовые изделия для долженствующих кувалдить и ковать япошек. По-моему, ни один микадо кувалду в два пуда и поднять бы не смог. Дело было в металле, из которых эти штуки наклепали. Они были не из чугуна, стали или что там положено, а из сложного сплава, в который входил вольфрам, ванадий, никель и прочие редкости, и таможня резонно расценила попытку вывоза этих штук не как экспорт готового ширпотреба, а как контрабандную операцию по умыканию стратегического сырья.
      Туманский психанул, но пообещал все уладить, и мы пошли в сопровождении местных шустриков к "мерсу". Он шел чуть впереди, раздраженно сопя, голой башкой вперед, как бычок, и вертел в руках белую инженерскую каску, не зная, куда ее деть.
      Тут-то его и убили.
      Застрелили моего Сим-Сима из армейской снайперской винтовки Драгунского.
      С расстояния, как потом выяснилось, в восемьдесят метров.
      С плоской крыши обшарпанной жилой пятиэтажки, стоявшей напротив заводских ворот, на другой стороне улицы. С крыши заводской двор был как на ладони.
      Потом мне говорили, что там и нашли эту самую винтовку.
      А кто стрелял - так никогда и не нашли.
      Выстрелов было два - почти слитных. Одна пуля в грудь, вторая главная - точно в переносицу. Даже очки не разбила.
      Я выстрелов не слышала, хотя шла совсем рядом с Сим-Симом. Сначала мне показалось, что он просто споткнулся, но он начал падать на спину, запрокидывая голову. Пуля, пробив череп, вырвала ему затылок Я этого не поняла - видела, как над его головой вспыхнуло облачко красной пыли, которая попала мне в глаза и на лицо. Я механически стала обтирать лоб и глаза ладонью и только тут поняла, что это липко и что это кровь. Те самые мелкие застывшие в воске капельки, о которых мне совсем недавно говорила Гаша.
      Больше из того дня я ничего никогда не могла вспомнить.
      Одно я знаю совершенно точно: в эти секунды я перестала быть молодой. Доброй я перестала быть тоже в эти секунды.
      КОНЦЫ И НАЧАЛА
      Как-то через полгода после того дня я везла Гришуню из Москвы на своем новом желтом "фиатике" на территорию. У парня появились проблемы с зубами, они росли вкривь и вкось, как у Ирки, и ему ставили пластинки. Снова был июнь, было жарко и душно, задумавшись, я гнала экипаж по трассе в одиночку - охраны я не признавала. Не знаю почему, но на территорию я не свернула, а проехала к мосту в сторону города, свернула по берегу и добралась до затона. Того самого, откуда я когда-то уволокла моего Гришку.
      Он, конечно, ничего не помнил, но в затоне ему понравилось - здесь было много громадных ржавых металлических игрушек "Достоевский" почти совсем притонул, нижние палубы залило водой, но на верхнюю еще можно было пробраться. Мы и пробрались, он занялся какими-то гайками и болтами, вывинчивая их из люка, а я села возле мостика, закурила и задумалась выходило так, что той прежней Лизаветы, что взошла на эту палубу всего год назад, больше нету.
      И многого такого, что случилось со мной даже недавно, тоже больше никогда не будет.
      Ни Ирки Гороховой, которая весной отыскала меня, пыталась наезжать и у которой я совершенно спокойно и деловито купила Гришку за тридцать пять тысяч долларов.
      Ни Петьки Клецова, которого я в последний раз видела в подвале нашего загородного строения, когда он сидел, привязанный к стулу, с разбитым вдребезги лицом, и Чичерюкин выбивал из него то, что, когда мы прибыли с Сим-Симом в Питер, именно Петро позвонил по какому-то телефону, номер которого ему дал наш добрейший и милый Кен. И, по всему судя, и первый случаи тоже был его работой.
      Если бы не я, Кузьма Михайлович добил бы Клецова. Я тоже была не без греха и слишком заигралась с Петюней. Так что, в конце концов, его просто вышвырнули с территории, он все еще жив и, кажется, работает на бензоколонке на въезде в город.
      Официальное расследование по поводу Сим-Сима вспыхнуло лишь на миг, и вскоре было пригашено чьей-то умелой рукой.
      Похоже, за всем этим стоял лучший дружок Туманских - Кенжетаев Но ничего доказать я бы не смогла. Да мне бы и не дали, о чем меня и предупредил совершенно сникший Чичерюкин.
      Единственное, что было для Кена совершенно неприятной неожиданностью, то, что все, на что он рассчитывал наложить лапу, законно и официально было уже моим. Все, что я смогла сделать, - предложить "саксаулу" (или аксакалу) убираться ко всем чертям, вышибла его из совета директоров и прочих структур, в чем мне поспособствовали наши главные офисники.
      Я сменила на территории всех, кроме Цоя, Чичерюкина и Элги. И даже отказалась от услуг Димки-телохрана. Самое смешное, что после смерти Туманского я уже ничего и никого не боялась Сим-Сима мы похоронили на том же холме, что и его жену.
      Иногда я думаю, что, если бы не они, меня бы не было. И до сих пор для меня еще остается много загадок насчет Нины Викентьевны, Сим-Сима и их вместе. Чего-то я до сих пор не понимаю, не могу разглядеть. Они были первыми, и в них была совершенно бешеная энергия и напор. Что сейчас, когда все более или менее устаканивается, кажется просто странным.
      А я? Что ж я? Я живу. И это уже очень много. Если не все.
      Элга Карловна все еще при мне, и иногда мы устраиваем бабскую пирушку и надираемся без свидетелей до отключки. Ей это надо, мне, бывает, тоже.
      Наш с дедом дом я пока у Щеколдинихи не отыграла. Но все идет к тому, что я не просто его отыграю, но вышибу ее из города навсегда.
      * * *
      Теперь у меня мощная команда. Большая Монета. И имя.
      Загородная резиденция, новая квартира в Москве и отдельно - для Арины с Гришунькой. И кажется, все идет как надо.
      Тогда откуда это дикое ощущение бесприютности? Ожидание каких-то новых поворотов? И странное чувство, что я не просто потеряла себя, наглую и бесшабашную, и почти полная уверенность в том, что лучшее мое время было тогда, когда я не знала, что есть, где спать, куда идти. Моей крышей было небо, и я с полным основанием могла именовать себя - бывшая девица и бомжиха Лизавета Басаргина.