То и дело он вспоминал этого паренька, который, увидев, что бьют девушку, не задумываясь полез драться, и, хотя его полоснули бритвой по щеке, все-таки Сергей чувствовал, что его, Сергея, унижение не было бы столь глубоким, если бы этот парень не влез в драку.

Он ощущал в себе какое-то враждебное чувство к этому парню за то, что тот оказался нравственно выше его, и, осознавая низость своего враждебного чувства к этому парню и понимая природу этой враждебности, страдал еще больше и чувствовал себя еще раздавленней и униженней.

…Через день, когда Сергей с Виктором и еще несколькими ребятами и девушками играли в волейбол возле пруда, Сергей увидел, что к пруду подошла Зоя. Она стала у пруда в нескольких шагах от играющих в мяч.

Сергей поздоровался с ней, чтобы не делать вида, что не замечает ее, и продолжал играть, а она одиноко так постояла еще минут десять — пятнадцать, а потом, видимо поняв, что Сергей к ней не подойдет, тихо ушла.

Сергей смотрел ей вслед с каким-то щемящим замешательством, и ему жалко было ее и жалко было упускать ее, но он чувствовал, что после всего, что было позавчера, он не имеет права на эту девушку и было бы низко продолжать с ней какую-то близость после того, что он не осмелился защитить ее.

Стараясь в какой-то мере оправдаться перед собой, он разжигал в себе неприязнь к ней. Конечно, она не должна была приводить его на эту танцплощадку, конечно, она проявила мелкое тщеславие, показавшись там с ним. Но все же, все же, как это подло все получилось.

Больше Сергей эту девушку никогда не видел, но еще целый год время от времени с гадливой, ничуть не притуплившейся остротой вспоминал все, что видел и пережил в тот вечер. И только через год он избавился от нестерпимой остроты этого воспоминания, после такого случая.

Провожая товарища по институту, это был не Виктор, совсем другой парень, он стоял на мухусском вокзале, когда вдруг заметил, что какой-то очень здоровый парень собирается стукнуть его товарища.

Сергей преградил ему дорогу. Оказалось, что этот подвыпивший парень, проходя мимо приятеля Сергея, толкнул его плечом. Приятель сказал, что в таких случаях надо извиняться, а этот парень послал его куда подальше, а товарищ Сергея, физически очень невзрачный, показал в ответ ему кулак. Этот подвыпивший парень, увидев показанный ему кулак, счел себя смертельно оскорбленным и ринулся на приятеля Сергея. Именно в этот момент Сергей его и заметил. Остальные подробности он узнал потом.

Сейчас он видел, что рассвирепевший парень рвется к его приятелю, а Сергей преградил ему дорогу и стал пытаться с ним объясниться, но тот упрямо рвался к своему обидчику, и Сергей, поняв, что он грузин, попытался объясниться с ним по-грузински.

— Стыдно, парень, это гость, гость, — повторил Сергей, стараясь воздействовать на гостелюбивую душу грузина.

Но парень этот не на шутку рассвирепел и никак не хотел признавать гостя в приятеле Сергея, и Сергей его уже едва удерживал и почти висел на нем, а тот все прорывался к его приятелю. И в какое-то мгновение Сергей понял, что еще секунда, и гнев этого очень здорового физически парня обратится против него, и тогда он с ним не справится. Сергей вдруг с каким-то точным хладнокровием оценил обстановку и первым изо всех сил ударил парня кулаком в лицо. Парень пошатнулся, но в следующее мгновение ринулся на Сергея.

Первый оглушающий удар Сергея уравнял силы. Они стали драться и, дерясь, выволоклись из дверей вокзала, и Сергей уже видел, что вокруг них столпились зеваки. Парень этот во время драки один раз упал, и Сергей почувствовал, что тот упал от его точного удара; правда, он тут же вскочил на ноги и продолжал драку.

Потом Сергей почувствовал, что кто-то его ударил сзади по шее, потом он вдруг увидел, что его двоюродная сестра, звали ее Лена, выскочив из толпы, бьет его противника закрытым зонтом («Почему-то все женщины по имени Лена бывают боевыми», — успел подумать Сергей, не прерывая драки), потом раздалась трель милицейского свистка. Противник Сергея успел нырнуть в толпу, а Сергея милиционер привел в помещение вокзальной милиции. К счастью, его отпустили, выслушав его объяснение и убедившись, что он трезв.

Парень, с которым Сергей дрался, оказался шофером какого-то знатного председателя колхоза. Этот председатель и шлепнул Сергея по шее, увидев своего шофера дерущимся с ним. Двоюродная сестра Сергея оказалась на вокзале, потому что обещала помочь достать билет для его приятеля.

Случай этот ослабил силу унизительного воспоминания о том вечере, но до конца забыть его Сергей никогда не мог. Он не осознавал, что сила раскаяния по поводу того вечера сама по себе была мощным нравственным светом, предохранявшим его от возможных падений во многих других случаях жизни.

— Сергей Тимурович, идите к нам! — услышал он и поднял голову.

С той стороны костра, так, что ее время от времени прикрывали клубы дыма, стояла жена летчика и, высоко подняв руку, словно стараясь закинуть ее за клубы расползающегося дыма, звала его. Озаренная сзади закатным солнцем, выплывающим из разрывов дыма, с этим эллинским жестом высоко поднятой руки, она сейчас была очень живописна и хороша.

— Давай сюда! — закричал летчик, сидевший у костра. Сергею показалось, что летчик, присоединившись к жене, старается смягчить ее чрезмерное внимание к Сергею.

Сергей спустился вниз, прошел в калитку, закрыл ее за собой и, оглянувшись на собаку, усмехнулся. Пес, наклонив свою большую голову, следил за ним, пока он нащупывал рукой щеколду, чтобы закрыть калитку. Собака ждала, когда кто-нибудь по рассеянности забудет задвинуть щеколду, чтобы выскочить на пляж.

Трудно переступая по глубокому пляжному песку, Сергей подошел к костру и опустился.

— А ну, покажи ногу, — сказал Володя и, наклонившись, взглянул своими острыми прищуренными глазами. — Да, сильно саданул.

— Ничего, — сказал Сергей, — проходит…

Кроме летчика с женой, геолога из Тбилиси, жены Сергея, у костра сидели старик Сундарев, сосед хозяина, и его гость из города, художник Андрей Таркилов.

Солнце уже низко висело над морем, озаряя золотистым светом город, белеющий в сиреневой дымке и в зелени, порт, хорошо видный отсюда, и надо всем этим — горы, величаво-спокойные, с самыми дальними, розовеющими снегом вершинами. Диск солнца все ниже и ниже опускался над морем. Казалось, опускаясь все ниже, солнце теряет прочность своей оболочки и вот-вот выльется огромной золотистой каплей в море.

Черные силуэты лодок, возвращающихся после рыбалки в город, шли параллельно берегу. Сергей вздохнул, глядя на город своей юности. Ничтожный город, но столько ему отдано сердечных сил, что сколько ни уезжай от него, сколько ни живи в других городах, а от этого уже не оторвешься.

…Уха, кипевшая над огнем в большой кастрюле, делалась все пахучей и пахучей.

— Ой, слюнки текут, — сказала жена летчика.

Володя зачерпнул черпаком из кастрюли и, дуя в него, отпил несколько глотков.

— Готова, — сказал он и, сняв кастрюлю с огня, поставил ее рядом. -Женька, Валька! — крикнул он в сторону дома. — Тарелки, ложки, хлеб!

— Сейчас, — раздался со двора голос младшей девочки.

Жена летчика и жена Сергея пошли одеваться, они все еще были в купальниках. Сергей чуть отодвинулся от огня, который, чем ниже к горизонту опускалось солнце, делался все ярче и ярче, словно солнечный свет мешал ему проявить свою сущность.

Летчик расстелил большое махровое полотенце и, вытащив из корзины, стоявшей тут же, рядом с костром, три бутылки водки, сначала поставил их на полотенце, но потом, решив, что они стоят недостаточно устойчиво, мягко уложил их. Из этой же корзины он вынул несколько пучков редиски и зеленого лука и разбросал их вокруг бутылок, как бы смягчая оголенный смысл алкоголя.

Подошли девочки с хлебом, с тарелками и мисками. Пока хозяин разливал уху, подошли и женщины, уже одетые. Хозяин нашел черпаком в кастрюле скорпиона и, стряхнув его в тарелку Сергея, сказал:

— Кушай мясо врага.

Сергей взял в ложку разваренное тело скорпиона, поднес ложку ко рту и, несколько раз сильно подув в нее, отщипнул, вернее отсосал губами несколько ломтей разваренного мяса. Все с любопытством ждали, что он будет испытывать. Сергей ничего не испытал: мясо было невкусное.

— Ну как? — спросила жена летчика.

— Невкусно, — сказал Сергей.

Летчик открыл одну из бутылок и налил всем, кроме детей, по полстакана водки. Жена Сергея отказалась было пить, но в конце концов и ей он символически налил на самое донышко.

— Ну что, поехали? — сказал хозяин, подымая стакан с водкой.

— За вашу удачную рыбалку, — сказала жена летчика.

— Ну, не совсем удачную, — поправил хозяин, кивнув на Сергея. -Лучше выпьем за боевое крещение.

Все выпили за боевое крещение Сергея, и сам он, выпив за свое боевое крещение, почувствовал себя лучше. Ему стало просто хорошо.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила жена.

— Очень хорошо, — сказал Сергей, хлебая душистую уху и кусая хлеб.

— Наверное, скорпион уже действует, — сказал хозяин, улыбнувшись. Считалось, что противоядием от яда морского скорпиона служит его собственное мясо. Разумеется, Сергей этому не верил.

— Скорее водка, — улыбнулся Андрей Таркилов одними глазами.

— Да, водка — великое лекарство, — сказал старик Сундарев, медленно, по-стариковски поднося ложку ко рту. После первой порции водки водянистые глаза старика стали оживать, и он, до этого безучастный ко всем сидевшим на берегу, теперь стал с некоторой теплотой оглядывать окружающих. Он сидел в одних брюках. У него было высохшее тело, прямые плечи и седовласая петушиная грудь, придававшая облику старика некоторую настырность. Длинные руки его кончались огромными, хорошо разработанными кистями, — следствие многолетней работы руками. Когда-то он был художником, но уже многие годы жил тем, что чинил ружья окрестным жителям, делал ножи и металлические браслеты, пользовавшиеся у приезжих женщин немалым успехом.

Они выпили еще по два раза, и всем стало хорошо от морской свежести, от вкусной густой ухи, от водки. Какая-то женщина, противного вида, с еще более противной стайкой тонконогих щпицев, вышла гулять на берег.

Каждый раз, проходя вместе с собачками мимо компании, она, если ее проход совпадал с поднесением стаканов ко рту, отворачивалась, как от оскорбительной непристойности. Если какая-нибудь из этих лилипутских собачек приближалась к ним, она ее строго отзывала, голосом показывая, что предостерегает собачку от нравственного падения.

— Пойду кошек накормлю, — сказал старик Сундарев и, подняв тарелку, на дне которой лежало много разваренной рыбы, пошел к своему дому. «Похоже, — подумал Сергей, — что алкоголь возвратил его к человеческим обязанностям».

Всю эту неделю Сергей присматривался к старику Сундареву. Старик присматривался к его жене. Сергей это заметил. Каждое утро, когда они приходили купаться, он садился неподалеку и наблюдал за нею, все такой же -в засаленных брюках, без рубашки, худой, длинный, с могучими кистями рук и петушиной грудью.

Сергею думалось, что в этом старике есть какая-то правда, которая помогает ему жить, придает ему моральную и отчасти даже физическую прочность. Он с любопытством приглядывался к нему. Ему хотелось разглядеть какие-то конкретные признаки его житейской мудрости. Но до сегодняшнего вечера поближе познакомиться с ним не удавалось.

— Видишь эту женщину с собачками? — кивнул Володя.

— Ага, — сказал Сергей и посмотрел на нее. Собачки так и петляли вокруг нее.

Сергей знал, что это жена знаменитого доктора Каледина. Этот доктор лечил своих пациентов пчелиным ядом, и, видимо, лечил удачно. Пациенты записывались к нему за несколько месяцев до приема. К нему приезжали лечиться не только изо всех районов побережья, но иногда даже из Москвы.

Жил он в доме старика Сундарева, вернее, в его бывшем доме. Он откупал у него год за годом по комнате, и сейчас старик ютился в маленькой комнатушке, в сущности давно купленной доктором. Это все и то, что доктор лопатами гребет деньги, Сергей уже слышал.

— Она жена Каледина, ей достанутся все его деньги, — сказал Володя с каким-то комическим сожалением. О деньгах доктора говорилось, как о бедной сиротке, которая после смерти отца может пойти по рукам.

— Ну и что? — сказал Сергей.

— А ведь тайну этого лечения старик Сундарев привез из Индии, а потом уже здесь научил Каледина… У них даже патент выписан на обоих.

— Ему слишком нравилась тогдашняя жена Каледина, — сказал Андрей Таркилов, — вот они и поделились: тот женой, а этот тайной пчелиного яда.

— Я это к тому говорю, — продолжал Володя, разливая водку, — что мог бы, раз ему так подфартило с этим пчелиным ядом, немножко поделиться и с нашим стариком.

Сам старик в это время подошел и сел рядом с Андреем. Он уже уловил, о чем шла речь, и, взяв из рук Володи стакан, доброжелательно прислушивался.

Сергей все-таки никак не мог понять, почему доктор должен был делиться своими деньгами со стариком.

— А что, старина, — обратился Андрей Таркилов к Сундареву, — небось, обзаведись Каледин с самого начала такой женой, не стал бы ты ему раскрывать индийские тайны?

— Не стал бы, — согласился старик таким тоном, что все рассмеялись.

— А куда делась та жена? — спросил геолог из Тбилиси.

— С той он разошелся, — сказал старик Сундарев и, вздохнув, добавил: — Бросила нас она… Выпьем за нее.

Все рассмеялись, и Сергей вместе со всеми выпил за неведомую жену доктора. Настоящая жена доктора, словно услышав этот оскорбительный тост, хотя услышать его никак не могла, демонстративно направилась к воротам своего дома, окруженная своими стекающимися и растекающимися собачонками. Сергей не любил слишком маленьких собак, они ему чем-то напоминали крыс.

— Эту он взял как затычку к своим деньгам, — сказал Володя, нюхая хлеб после выпивки.

— Да она и его заткнула как следует, — добавил старик. Усмехнувшись, вспомнил: — Я ему говорю, дай, мол, пропить хоть часть твоих денег. Ведь сдохнешь — все останется этой мымре.

— А дети есть? — спросил геолог.

— Дети взрослые… Они давно ушли с матерью и с ним не общаются, -сказал Володя.

Тут старик Сундарев стал толково разъяснять, исходя из того, что доктор уже имеет миллион рублей (в старых деньгах) и что проживет он никак не больше чем десять лет, при жалком состоянии его здоровья, а ему уже шестьдесят… Выходило, что ему прямой резон передать деньги старику Сундареву.

В этих рассуждениях было много скрытого комизма, учитывая, что старик был явно лет на десять старше доктора, а говорил о нем как человек, которому жить и жить, а тому ничего не остается, как ложиться и помирать.

На тему о богатстве доктора всласть говорили еще с полчаса, ибо, как заметил Сергей, ни о чем в компании так не любят поговорить, как о чужих деньгах.

Володя предложил в один из ближайших дней поехать в горы. Сравнительно недалеко от озера Рица есть замечательное озерцо, еще не открытое туристами. Само озерцо, по словам Володи, полно форелью, а вокруг пихтовые и тисовые рощи неземной красоты.

Все так увлеклись планами предстоящей поездки на горное озеро, что не заметили, как появилась жена Володи.

— Добрый вечер, кутилы, — сказала она, останавливаясь над ними.

— Добрый вечер, — зашумели все в ответ, теснясь и уступая ей место у костра. Но она не села, а продолжала стоять, улыбаясь бледной улыбкой очень усталого человека.

Сергей невольно как-то сопоставил выражение цветущего здоровья сидящих у костра, особенно женщин, с выражением обескровленного, посеревшего лица жены Володи, целый день проведшей в раскаленной кухне, и ему стало как-то стыдно. Особенно неловко ему было за этот разговор о романтической поездке в горы, может быть потому, что она явно не могла принять участие в этой поездке, и значит, как сейчас ему казалось, само мероприятие носило оттенок предательства по отношению к этой женщине.

— Мамоцка! — вскрикнула младшая девочка и, словно почувствовав все, что почувствовал Сергей, вскочила с места и, привстав на цыпочки, поцеловала мать в самые губы. И эта прильнувшая к матери крепышка, ее закинутая головка, ее напряженная спинка, ее замершие локотки, словно прислушивающиеся к поцелую, и сам поцелуй, словно вливающий силу и свежесть в губы матери, длился несколько секунд.

Наконец мать, мотнув головой, оторвала свои губы со словами:

— Ну что ты виснешь на мне, я же устала.

Но и это же мгновение Сергей заметил, что в лице у нее появилось какое-то неуловимое посвежение, глаза ожили…

— Садись со мной уху есть! — предложила девочка. — А я социнение написала, а дядю Сережу скорпион ударил.

— Ладно, садись, — сказал Володя и, усадив рядом жену, налил всем водки.

— Женя, — обратилась мать к старшей девочке, — что ж вы миски вынесли, неужели не могли тарелки достать?

— Не имеет значения, — сказал Володя и кивнул на стакан, налитый жене. — Выпей!

— Нет, нет, — замотала она головой, но под взглядом мужа взяла стакан и добавила: — У нас и рюмок достаточно…

Геолог из Тбилиси предложил выпить за хозяйку дома и сам поднял за нее довольно красноречивый тост, причем Володя слушал его склонив голову, с выражением кроткой покорности.

По словам геолога получалось, что все, что здесь есть: и дом, и дети, и этот участок земли, — все это держится на жене Володи. И сам Володя, время от времени покорно кивая, подтверждал, что все обстоит именно так, как говорит геолог.

Допивая водку, Сергей заметил, что из ворот одного из соседских домов вышел старик с овчаркой и направился к морю. Через мгновение Вулкан, выскочивший на пляж, отбрасывая лапами гальку, мчался к этой овчарке.

— Вулкан! — крикнул хозяин и, забыв свою покорность и застенчивость, как подброшенный пружиной, рванулся в сторону собаки.

Вулкан налетел на овчарку. Старик, пытавшийся оттянуть свою собаку за поводок, упал. Вулкан с налету свалил овчарку и стал ее грызть. Через мгновение обе собаки вскочили и, встав на задние лапы, как борцы, повисли друг на друге. И, еще вися друг на друге, ухватив друг друга за холки, сползли на передние лапы.

Тут подбежавший Володя и хозяин овчарки с обеих сторон, каждый ухватив свою собаку за задние ноги, попытались оттянуть их друг от друга. Но ничего не получалось. Получалось довольно комическое зрелище: обе собаки почти висели в воздухе, продолжая держать друг друга за холки.

— Ведро! — вдруг крикнул Володя, обернувшись. Сергей схватил ведро, стоявшее у костра, и, выплеснув из него остатки воды, еще не понимая, зачем оно понадобилось Володе, помчался к нему.

Володя, схватив ведро, кинулся к морю и, черпанув воды, вылил ее на собачьи головы. Собаки продолжали держать друг друга за холки, как бы прислушиваясь к действию своего и вражеского прикуса. Несколько раз Володя выливал на их головы морскую воду, но они молча, в блаженном оцепенении злобы продолжали держать друг друга.

— Давай их в море, — предложил хозяин овчарки. Оба снова ухватились за задние ноги собак и, с трудом приподняв эту провисшую под тяжестью голов гирлянду ненависти, вошли в воду.

Теперь они стояли в воде почти по бедра.

— Раз! — сказал Володя и слегка откачнул собак.

— Два! — Второй, более широкий качок. Старик напружинился, едва удерживая ноги своей собаки.

— Три!

Тяжело мотнувшись, собаки рухнули в воду и скрылись в ней. Через несколько секунд они вынырнули отдельно друг от друга и, одновременно отряхнув головы и не замечая друг друга, поплыли к берегу.

— Как только выйдет, хватай за поводок! — крикнул Володя старику, и, видно, крикнул вовремя. Как только собаки вышли из воды, они ринулись друг на друга, как боксеры после гонга. Но старик успел ухватить свою собаку за поводок, а Володя за задние ноги своего Вулкана. Пока старик гнал и волочил свою собаку, Володя с большим напряжением удерживал своего волкодава за задние ноги. Как только захлопнулась калитка за овчаркой, обеих собак словно прорвало, они бешено залаяли друг на друга, и было похоже, что каждая доказывает, что победила именно она.

Володя отпустил свою собаку и стал гнать ее во двор. Он загнал ее во двор, закрыл калитку на щеколду и, на ходу поругивая жену за то, что она забыла закрыть калитку, вернулся на место, снял брюки, выжал их и, продолжая ворчать на жену, уложил их у костра.

Жена все это время смущенно улыбалась, а теперь, когда он в одних трусах и майке уселся у костра, сказала:

— Поди надень другие брюки.

В ответ он сердито отмахнулся, показывая, что все эти неприятности с собаками получились из-за нее.

— Хорошо, что так хорошо все кончилось, — сказал геолог из Тбилиси, подняв свой стакан. Оказывается, он не договорил свой тост, о котором все забыли. Теперь он его продолжил, и Володя, подчиняясь магии застолья, опять придал лицу выражение покорности и благодарности жене.

— Как там мой заказ? — спросил геолог у жены Володи, после того как все выпили.

— Вот-вот привезут, — отвечала жена Володи, неохотно беря из своей миски кусочек рыбы.

— Какой заказ? — спросил Володя и посмотрел на геолога.

— Да так, пустяки, — заскромничал геолог и снова, обращаясь к жене Володи, спросил: — Может, из машины позвоню?

— Не надо, сейчас привезут, — сказала она.

В самом деле, через несколько минут прямо на берег выехала «Волга» и остановилась недалеко от костра. Из машины высунулась мощная голова зевсообразного красавца. Это был главный повар ресторана гостиницы. Геолог и Володя подошли к нему, и он, открыв дверцу машины, подал арбуз, кастрюлю, завернутую в полотенце, две бутылки коньяка и несколько плиток шоколада.

— Что ни говори, — сказала жена летчика, — это они умеют лучше всех.

— Да, — согласилась жена Сергея, — это они делают красиво…

Женщины смотрели сейчас в сторону зевсообразного красавца повара, который, высунув голову из машины, громко по-грузински спорил с геологом из Тбилиси. Судя по русским репликам Володи (да это понятно было и так), красавца звали принять участие в дружеском ужине, а он отказывался, ссылаясь на какие-то свои дела.

Сергей понял по выражению лица своей жены и жены летчика, что они были бы очень рады, если бы повар к ним присоединился. Повар, словесно отказывая геологу разделить с ними дружеский ужин, то и дело поглядывал на женщин у костра, давая знать, что, к сожалению, он занят, а иначе он не стал бы пренебрегать обществом, где сидят столь привлекательные женщины.

Наконец зевсообразный повар включил мотор, послал сидящим у костра воздушный поцелуй, и дал задний ход, и, вовсе высунув из окна свою голову и подставив остающимся свой затылок, еще более зевсообразный, чем профиль или фас, стал выезжать с пляжа.

Фигура геолога, державшего арбуз и коньячные бутылки, и фигура Володи, державшего кастрюлю, как только тронулась машина, по какой-то мистике гостелюбия приняли выражение сиротского одиночества, грустной покинутости. Сами приношения, которые они держали в руках, сейчас излучали грусть, словно неучастие повара в предстоящей трапезе превращало эти дары в языческие жертвоприношения, принесенные на родственную могилу.

Но как только машина зашла за бугор, оба державших языческие жертвоприношения отбросили выражение сиротского одиночества и бодро подошли к костру.

— Давайте есть перепелок, пока они теплые, — сказал Володя и поставил кастрюлю. Присаживаясь у затухающего костра, он разгреб жар и подтянул к середине костра обгоревшие головешки.

— Я вам сейчас чистые тарелки принесу, — сказала хозяйка и встала.

— Я тебе помогу, — вскочила старшая девочка и побежала за матерью.

Темнота моря уже начинала сливаться с темнотой неба. И только край неба, где зашло солнце, все еще золотился, отражаясь в воде тусклой световой дорожкой. В городе уже кое-где зажигались огни, и они сквозь толщу влажного воздуха сверкали размазанным небрежным золотом. Многоточия огней отмечали уходящую в море пристань.

— Зачем же вы так потратились, — сказала жена летчика и улыбнулась геологу, — нам просто неловко.

— Ради бога, — сказал геолог и движением руки отвел разговоры на эту тему.

— Надо арбуз в воду положить, — предложил старик Сундарев.

— Знаю, — сказал Володя и, взяв арбуз, отправился к морю.

— Если потеряешь арбуз — не возвращайся, — шутливо пригрозил ему геолог.

— Не первый раз, — отвечал Володя и, войдя в море, втиснул арбуз в упруго сопротивляющуюся воду, и некоторое время видно было, как он нащупывает на дне камни, между которыми он закреплял арбуз.

К его возвращению жена его успела принести тарелки, помидоры и огурцы. Все это она сейчас разложила на полотенце, одновременно призывая не оставаться здесь, а войти в дом.

— Пограничники запрещают зажигать на берегу огонь, — сказала она, -неприятности будут…

— Ничего не будет, не бойтесь, — сказал Володя, подходя к огню и кладя в него сучковатую, разлапую корягу, найденную на берегу, повернув ее так, чтобы удобней занялся огонь.

— Давайте выпьем за наших московских гостей, — сказал геолог, разливая в стаканы коньяк, — тем более что человек был в воде и замерз.

— А вынимать кто будет арбуз? — спросила жена Сергея.

Вопрос этот почему-то всем показался смешным, и все рассмеялись.

— К тому времени всем захочется в воду, — сказал Андрей Таркилов.

Хозяйка стала раскладывать перепелок по тарелкам, когда выяснилось, что одной тарелки не хватает, жена Сергея уговорила положить ей с мужем в одну тарелку.

Сергею сейчас было хорошо. Он давно забыл про скорпиона и свою обиду. Ему было приятно, что она сейчас этим предложением напомнила о том, что они близки. И сам ее наивный вопрос об арбузе умилил его, потому что он в нем ощутил неосознанное чувство справедливости, то есть что Володю, который уже дважды был в воде, нельзя снова пускать за арбузом.

Все принялись за еще теплых перепелок, раздирая их руками, высасывая жир во время надкуса, с чмоканьем и хрустом переламывая их необыкновенно вкусные косточки. Сергею казалось, что он никогда ими не наестся, но, приступая ко второй, он почувствовал, что явно сбавляет темпы.

Какие нежные кости, подумал Сергей в это время, прислушиваясь к хрусту косточек во рту. И вдруг музыка каких-то строчек, связанных с тем, что он сейчас подумал, мелькнула у него в голове. Но каких, подумал он, никак не припоминая эти строчки и в то же время по тревожному чувству, охватившему его, понимая, что это важные для него строчки. Но разве могут быть важные для меня строчки, подумал он, связанные с поеданием перепелок или другой какой-нибудь дичи? Он ничего не мог припомнить, но чувствовал, что в голове застрял какой-то обрывок поэтической мелодии.

"Нет, — подумал он, — надо припомнить все, как было. Я приступил к третьей перепелке, отломил ей лапку, отправил в рот и… ну да! и подумал: какие нежные кости. Что же это означает? Нежные кости… Их нежные кости… Точно!

Теперь он ясно вспомнил. Это было знаменитое стихотворение о революционном терроре. В юности оно ему беспредельно нравилось своим непонятным (тогда казалось — понятным!) могучим пафосом готовности идти сквозь любую кровь и грязь во имя высокой революционной цели.

— Сергей Тимурович, вы меня слышите?! — услышал Сергей сквозь пелену раздумья и, вздрогнув, опомнился.

— Да!

— …Скажите, чем объяснить, что среди кавказцев столько интересных мужчин? — спросила жена летчика и посмотрела на геолога.

— Не знаю, — ответил тот, ковыряясь в зубах спичкой, и, усмехнувшись, добавил: — Один наш старый писатель сказал, что это признак вырождения нации.

— Значит, нация, в которой мало красивых мужчин, расцветает? -спросила она, бросив иронический взгляд на мужа, хотя муж ее выглядел вполне прилично.

— Не знаю, — холодно ответил геолог, показывая, что не собирается никаким образом впутываться в ее отношения с мужем.

— А вы как историк что нам скажете? — обратилась она к Сергею.

Ничего не замечая вокруг, Сергей смотрел на огонь, думая о чем-то своем. Жена слегка толкнула его в бок, одновременно отвечая на улыбки компании улыбкой, призывающей к легкому снисхождению по отношению к странностям этого человека. Ведь вот она ничего, привыкла к этим странностям, живет.

— Сергей Тимурович, вы меня слышите? — услышал он вновь голос жены летчика.

— Откуда я знаю, — ответил Сергей, едва сдерживая вспышку бешенства. Как и все люди, склонные отдаваться работе воображения, он не любил, когда его возвращали к действительности.

Да и как ответишь на этот вопрос, где статистика? Впрочем, и без статистики это видно. Просто яркость черт, свойственная южным народам, придает им мужественный вид, а мужественный вид — это уже почти вся красота мужчины. И наоборот, яркость черт делает женщин-южанок менее привлекательными, если они, эти черты, недостаточно пропорциональны.

— Оставим мужчин, мы не древние греки, — сказал старик Сундарев, -лучше выпьем за женщин…

— А что вы делали в Индии? — спросил Сергей у старика Сундарева.

— Что я делал? — повторил тот, задумавшись. — Я был молод, богат, изучал искусства Востока…

— И его бардаки, — вставил Андрей Таркилов, который время от времени подшучивал над стариком. Все, кроме старика, рассмеялись.

— Если хочешь, и бардаки, — отвечал старик, ничуть не смущаясь.

— Пошли, девочки, — сказала жена Володи, вставая, — сколько я знаю Николая Николаевича, он все про одно и то же…

— Мама, я останусь, — крикнула младшая, — я знаю, цто такое бардак — это беспорядок!

Тут уж все расхохотались, улыбнулся и старик Сундарев.

— Правда, дядя Сережа? — обратилась девочка к Сергею.

— Точно, — ответил Сергей, — но тебе все-таки пора спать.

— Нет, я останусь, — упрямо топнула ногой девочка.

— А ну, цыц! — крикнул Володя с той ненапускной строгостью, с которой любящие выпить родители останавливают детские шалости, когда эти шалости грозят испортить застолье.