Имперцы лезли и лезли на черный строй сплошной массой, падали один за другим, но задние продолжали напирать, словно не замечая, что шагают по трупам. Магики, отбиваясь, орали грязные проклятия и сперва сыпали заклятиями, но поток атакующих не иссякал, запас магия в амулетах истощился, белесые матовые искры, вспыхивающие при ударах по зачарованным доспехам, делались бледней и бледней, и шеренги неупокоенных — все более редкими. Сержанты отбили новый ритм, зомби еще перестроились, часть черных солдат, развернувшись образовала задний ряд, замкнувший боевой порядок, а имперцы справа и слева обтекали медленно уменьшающийся треугольник могнакских воинов… Смыкались позади армии мертвых и шли — туда, где над опрокинутыми башнями в центре обвисло тряпкой знамя с белым драконом.
На флангах наемники отступили — они, привыкшие драться осторожно и расчетливо, оказались не готовы сражаться с одержимыми, упрямо лезущими на выставленные клинки. Ренпристские вояки откатились, рассеялись, скрылись в сером потоке воды, низвергающемся с холодных черных небес…
Имперцы оказались перед строем кавалерии, возглавляемой Гезнуром, и, не останавливаясь, атаковали…
…Маршал описал мечом круг из последних сил — казалось, онемевшие руки сейчас вывернутся из суставов… и выронил оружие. Кровавая грязь зашипела, соприкоснувшись с раскаленным лезвием, и мягко сомкнулась над ним. Некромант внезапно обнаружил, что перед ним — никого. Огляделся — имперцы миновали строй его воинов, прошли далее, сомкнулись позади выстроенных треугольником зомби и опрокинули гевскую кавалерию. Гезнур с остатками конницы бежал… а от грозного войска мертвых остались едва ли десятка полтора магиков… да три дюжины неупокоенных солдат, еще держались на ногах. Еще один, явно вышедший из-под контроля, одиноко бродил под дождем, слепо взмахивая расщепленным древком алебарды… То тут, то там в грязи копошились раненные, до которых никому не было дела. Мистик нагнулся, погрузил руки в жидкую красную грязь и с натугой поднял меч.
— За мной! — бросил он. — Отходим!
И повел свое жалкое войско прочь с этого поля — в дождь.
Глава 42
Трельвеллин прислушался — заскрипели ворота, раздался стук копыт, молодые веселые голоса. Возвратился Аллок Ллиннот. Младший сын все чаше отправлялся на разведку, его занимали новые люди, обосновавшиеся в старой крепости недалеко от границы. Эти воины в белых плащах, рассказывал Аллок, умеют воевать не так, как прежние противники, они хитры и осторожны. В крепость частенько подходят новые и новые отряды.
Теперь уже скоро зима, но с наступлением тепла наверняка начнется война — так считает принц. У самого Трельвеллина были сомнения на этот счет, он полагал, что Империя сейчас слишком занята собственными междоусобицами, чтобы пытаться возвратить занятый эльфами Феллиост. С другой стороны, войны не избежать в любом случае, поскольку эльфам нельзя останавливаться. Сейчас Феллиост, но за ним должны непременно последовать другие завоевания, людям нельзя давать опомниться и укрепить границу. Правда, возможности на южном берегу Великой у Первого Народа не те, что на обжитых землях. Здесь слишком слабы гунгиллины создания, зверье уничтожено охотниками, чащобы вырублены под пашни и перерезаны купеческими трактами. А ведь леса с их дикими обитателями — вернейшее оружие эльфов… Делать нечего, здесь, на юге, Мать слаба и приходится волей-неволей учиться людским военным премудростям, верховой езде, применению тяжелого оружия и доспехов. Аллок Ллиннот преуспел в человеческих боевых искусствах, это хорошо. Но он пренебрегает заветами предков, все реже прибегает к мудрости, накопленной веками… Прав ли он?
На лестнице заскрипели ступени, чуткий слух короля различил знакомые шаги, Аллок явился рассказать о нынешней вылазке.
Отворилась дверь, принц вошел и поклонился.
— Ты не стучишь, — заметил Трельвеллин, — а если бы я был занят?
— Мне сказали, что этот, как его… епископ — полчаса назад покинул тебя, — пожал плечами Аллок, и прошел в комнату, бренча кольчугой и по-чужому пахнущий конским потом и сталью. — После его ухода ты всегда подолгу размышляешь, разве не так? Отец, зачем эти беседы?
— Я хочу понять.
— Ты сам говорил, что понять людей невозможно.
— Невозможно? — король приподнял брови. — Я говорил такое? Нет, Аллок, понять короткоживущих сложно, но я уже во многом разобрался. Зачем, спрашиваешь ты… Это необходимо. Здесь не те леса, что на севере, здесь недостаточно дичи и мало садов. Волей-неволей мы оказываемся в зависимости от дани, которую по совету Филлиноэртли взимаем с местных людей, от их зерна и овощей. Значит, я должен хорошо понимать их. Хотя мне это не по душе… Быть их сеньором, их господином… Это непривычно.
Аллок прошел по комнате, зачем-то выглянул в окно, затем обернулся к отцу.
— Их порядки настолько отличаются от наших? Я думал, люди устроили свои государства, подражая нам.
— Не совсем так. И дело даже не в порядках, они по-иному глядят на жизнь, на землю, на свой народ… Этот рыцарь, которого заколол Филлиноэртли, наверняка глядел из окна, у которого ты сейчас стоишь. Он видел замок, лес. Пашню, дорогу… он видел людей во дворе и за воротами. Он думал при этом: «моя земля», «мои люди». Посмотри еще раз в окно. Ты можешь сказать, глядя на лес и эльфов во дворе: «моя земля», «мои эльфы»? Можешь. И что ты чувствуешь при этом?
— Ну… как что? Что это моя земля и мои эльфы… К чему ты клонишь?
— Объясню… — король вздохнул. — Когда ты говоришь: «моя земля», «мои эльфы» — ты имеешь в виду, ты служишь земле и народу, ты готов защищать эту землю и народ. Ты имеешь в виду, что принадлежишь этой земле и этому народу. Так?
— Конечно!
— Так вот, представь себе, что рыцарь, прежний хозяин в этом замке, говорил «моя земля» и «мои люди», он имел в виду вовсе не то, что он принадлежит им, а напротив — что земля и люди принадлежат ему!
Аллок сделал круглые глаза, он не понимал, шутит отец или говорит всерьез:
— Как это? Как это можно так…
— Вот поэтому я и беседую подолгу с епископом людей, — тихо промолвил Трельвеллин, — чтобы понять это и многое другое. Люди отдали нам часть урожая, отдали и кланялись при этом. Я пытаюсь понять, хорошо это или плохо. Ну а ты? Что привез ты? Что с этими новыми соседями в крепости?
— Теперь я уверен, с весной они нападут на нас.
Трельвеллин снова вздохнул.
— Что ж, мы готовы и к этому… Я надеялся, что у нас будет время, пока в Империи междоусобицы. Но раз ты говоришь, что весной быть войне… весной мы будем готовы.
— Мы должны быть всегда готовы к войне, отец, — твердо заявил принц. — Я думал по дороге, как бы сказать тебе об этом… Теперь знаю. Если люди уже считали эту землю своей, то захотят считать ее своей и впредь. Именно в том смысле, в каком ты сказал.
— Должно быть, ты прав, сын. Но мы тоже считаем эту землю своею — и по-своему.
* * *
Гравелин Серебро провел лэрда Каста по галереям и залам, скрывавшимся за бронзовой дверью. Дой-Лан-Анар, все еще прихрамывающий после болезни, бродил следом за провожатым, все просил показать, что за следующей дверью, что за новым поворотом, одышливо сопел, кряхтел, сгибаясь в чересчур низких для грузного горца проходах… Экскурсия привела лэрда в восторг — он просил поднять факел повыше, чтобы разглядеть игру огоньков на вкрапленных в своды кристаллах, он щупал тяжелой ладонью высеченные на стенах орнаменты, цокал языком, наблюдая за работой несложных шахтных механизмов…
Гравелин, несколько смущенный такой реакцией гостя, был вынужден пояснить, что они находятся в боковых, периферийных чертогах, а главные залы подгорного царства разграблены и уничтожены более двух с половиной веков назад дружинниками Фаларика Великого.
— И что же, — с ноткой недоверия в голосе осведомился Каст. — Там еще богаче было?
— Несравненно богаче! — заверил Гравелин. — Будто… ну, с чем бы сравнить… Будто королевские палаты по сравнению с деревенским домом, понимаешь? Это ведь не покои, это шахта, здесь медную руду добывали. Во дворце люди Фаларика похозяйничали так, что ныне и не сыскать, пожалуй, где были палаты Дравлина… Там и своды обрушены, и загажено было все…
Горец покачал головой.
— А говорят, наши кланы ведут свой род от дружинников Фаларика. Такую красоту, стало быть, порушили, ай-яй-яй…
— Мы не держим зла, — пояснил гном. — Из моих сородичей мало уцелело свидетелей тех давних событий, а твой род короткоживущий. Грешно было бы винить тебя и твоих земляков в деяниях предков, которых вы уже и не помните.
— Да я не то хотел сказать, — вздохнул Каст. — Я к тому, что такую красоту разорили, уничтожили, а сами в грязи живем. Нет бы, полезному научиться…
— Начать доброе дело никогда не поздно, — Гравелин улыбнулся. — Присылай своих молодых родичей, мы покажем им много интересного. Многому научим.
— Это спасибо тебе, это мы на совете обсудим, — согласно кивнул Лан-Анар. Вот и Перт, парнишка наш, все меня упрашивал — покажи да покажи гномье царство. Так-то мои Лан-Анары больше опасаются в пещеры лезть, а этого пришлю, пожалуй. Пусть поглядит, как оно выглядит, гномье-то житье. А что зла на мой род не держите — это хорошо. По-соседски это. Между соседями — мало ли что случается… Да, я вот еще что спросить хотел. Наш-то бывший господин, его светлость принц письмо прислал, требует подчиниться ему. Мы, понятное дело, откажем. Но если принц войско на нас нашлет, станете ли вместе с нами? Поможете?
— Поможем, — не задумываясь, подтвердил Серебро. — Мы же клятву давали! Теперь будем заодно. Мы вам пригодимся, и вы нам нужны. Без вашей помощи нам зимой туго придется. Помнишь, ты обещал с припасам нам помочь?
— И помогу, точно как обещал, мы ведь тоже клялись! Сколько надо, столько мяса и зерна пришлем.
— Вот и славно, лэрд.
— А скажи-ка, я вот слыхал, твой родич Грабедор на Фенаду войной пошел. Говорят, поклялся всех людей извести? А ты с нами миром поладить решил?
Гном помедлил… откашлялся, погладил бороду.
— Нет, всех людей Грабедору не извести, — наконец произнес гном. — Но бед твоему народу он принесет еще немало. Он задумал стать императором, как ваш, который в Ванетинии. Он хочет власти, большей, чем завещано ему отцом. А поэтому — Грабедор будет убивать. Он пошел на унижения, он выпросил подмогу у короля эльфов… Клянусь, он неохотно пошел на это! Когда-нибудь и Трельвеллин заплатит за каждое доброе слово, сказанное ему Королем-под-Горой. Империя… Служа строителю империи Фаларику, твои предки совершили немало зла и теперь, сам говоришь, живут в нищете.
— Ну, ты это…
— Я хотел сказать, живут скромнее, чем разоренные ими враги Империи, — поправился гном. — Ты ведь сожалеешь о содеянном ими зле? И Трельвеллин пожалеет о том, что помог новому строителю Империи… Я ушел от Короля-под-Горой, я не хочу жить в Империи. У меня есть родина — Малые горы. Встречались мне люди, гордящихся тем, что они живут под сенью имперских орлов, я встречал таких на поле брани… Они гордятся — но их неизменно смущает вид того, что было разрушено ради создания Империи, так же, как ты смутился сегодня. Жаль, что люди Империи редко задумываются о разрушенном… Во имя чего погибло королевство моего отца? Миражи, одни миражи… Мы не станем завоевывать соседних стран, мы не станем убивать во имя миражей. Но если кто-то, гном ли, человек ли, покусится на этот край — мы вместе встретим его. И убьем. Ты согласен, человек?
— Эх… Как красиво ты умеешь говорить, сосед… и как верно!
* * *
— Так вот, последний приказ, полученный мною от господина Каногора… Он велел, если придет известие о его гибели, тут же прикончить тебя, парень.
— Ты говорил, Дартих, ты об этом говорил. И, видит Гилфинг, я тебе благодарен…
— Погоди благодарить. Я хочу точно повторить, что сказал его светлость граф Эстаксткий. «Если в Мире не будет меня, к чему жить этому никчемному ублюдку?» — таковы были его последние слова, обращенные ко мне.
— И ты ослушался, выходит? — осторожно спросил невольник.
— Не совсем… — Дартих говорил медленно, похоже, он размышлял и произносил слова одновременно. — Думаю, я верно исполняю его приказ. Ты был никчемным ублюдком, это верно. И сохранять жизнь тому никчемному ублюдку в самом деле незачем. Что бы ты сделал, оставь я тебя во дворце? Валялся бы у брата в ногах? Вымаливал прощение? Рыдал бы? Нет, если из бессмысленного ублюдка я сделаю человека, то приказ моего господина будет исполнен наилучшим образом. Так я полагаю… Ну что, кончился дождь?
Путники сидели под густой елью, по темно-зеленым лапам стекала вода, иногда струйка просачивались сквозь многослойный хвойный навес, падала на путников, завернувшихся в плащи и прижавшихся к шершавому стволу. Теперь дождь, как будто, стих, и бродяги — сперва Дартих, за ним невольник — выбрались из-под живого полога. По потревоженным лапам стекала вода.
Они возвратились на дорогу и неторопливо побрели. Дартих, вспоминая господина, стал задумчив и мрачен, помахивал посохом и обходил продолговатые лужицы, образовавшиеся там, где дождевая вода заполнила колеи… спутник плелся за ним, сгибаясь под тяжестью мешка с припасами.
Впереди тихо свистнули. Из зарослей выступили люди — трое справа и один слева. Дартих сразу подобрался, и поглядел назад. Там тоже показались двое. Все незнакомцы были вооружены дубинами и топориками.
— Когда начнется, — велел коротышка закованному в цепи юноше, — швыряй в тех, что сзади, мешок, а сам беги в лес. Беги как только можешь быстро. Сюда не возвращайся, цепи разобьешь камнем… Я-то все ждал, когда ты цепи разобьешь, они же тонкие совсем, камнем раздолбать — раз плюнуть. Сперва меня по башке, потом цепи…
Пока толстяк говорил, шестеро сходились, сомнений в их недобрых намерениях быть не могло, держались незнакомцы угрожающе и вид имели очень сердитый.
— Ну, — шепнул Дартих, готов? Когда я ударю, швыряй мешок и беги!
И кинулся на передних, размахнувшись посохом — кинулся так резко, что парень даже не сообразил, что уже «началось» и промедлил несколько секунд. Впрочем, промедлил не он один — встречные тоже не ожидали нападения коротышки и ничего не успели сделать, а Дартих, разогнавшись, сбил с ног сразу двоих, ударил третьего локтем в живот, и повернулся к четвертому, занося палку над головой. Парень швырнул мешок в задних — это отвлекло их ненадолго — а сам кинулся наутек.
И снова, как тогда, в лесу к северо-западу от Малых гор, он бежал, спотыкаясь и цепляясь цепями за кусты, а позади слышался топот и тяжелое дыхание… И снова преследователь, не обремененный кандалами, настигал…
Когда сиплые выдохи слышались уже над самым ухом, парень резко упал на колени, в ребра больно врезалась тяжелая нога, разбойник с ревом перелетел через юношу и врезался носом в землю, оставляя глубокую борозду в мягком ковре палой хвои. Парень вскочил и запрыгнул ему на спину, протаскивая под обросшую клочковатой бородой челюсть цепочку ручных кандалов, перехватил, потом дернул, рванул, что-то хрустнуло… рык разбойника перешел в сипение…
Глава 43
Алекиан ехал по бранному полю, превращающемуся в болото под мелким равномерным дождем… Ливень стих, грома больше не было слышно, но мелкий противный дождик сыпал и сыпал с безрадостного неба водяную крошку, будто Мать вознамерилась смыть с лика Мира ненавистные ей следы кровавого побоища, но, исчерпав запасы влаги во время боя, теперь лила тихие слезы.
Конь императора тяжело ступал, проваливаясь по бабки, а то и глубже. Сперва убитые попадались довольно редко, здесь дрались кавалеристы, затем буроватая каша под ногами стала глубже, и все чаще встречались распростертые тела. Под слоем грязи с трудом угадывались гербы и цвета. Еще дальше путь перегораживала, будто крепостная стена, каменная туша тролля, окоченевшая ручища простирала к серому небу скрюченную ладонь, на которой недоставало двух пальцев… Гигант лежал, будто на перине, поверх нагромождения человеческих и конских останков, трупы сплелись конечностями, многие оказались обезображены… Поодаль несколько пеших солдат вяло тыкали так же вяло шевелящиеся тела, на которых под грязью проступали черные плащи поверх странных доспехов…
Алекиан велел оставить поврежденных зомби в покое, с тем, чтобы доставить их в Ванетинию Изумрудам. Объехав вокруг мертвого тролля, император оглядел поле — повсюду, сколько хватало глаз, вперемежку лежали тела — большей частью неподвижные, кое-где угадывалось движение, никто не спешил помочь раненным… Воины императорского войска бродили по страшному полю, будто сами превратились в бессмысленных ходячих покойников. Казалось, порыв, овладевший ими во время проповеди Когера, теперь стих, схлынул, оставил отупение и апатию… Сам Алекиан, разглядывая тысячи неподвижных тел, не испытывал ни сомнений, ни угрызений совести. Он привел сюда армию для того, чтобы исполнить свой долг, для того, чтобы воины исполнили долг. Если исполнение долга привело к гибели — что ж, так сложилось. Он пришел, чтобы победить во имя правого дела — и победил. А непомерная цена… что ж, великое дело имеет великую цену. А его, Алекиана, дело — величайшее, невероятно, нечеловечески огромное. Сохранить Империю. Расширить и увеличить. Никто не желает понять, что нет в Мире ничего важней Империи… даже странно, что они, эти люди, не видят очевидного. Алекиан оглянулся — конвой медленно тащился следом, кони осторожно ступали в вязкую грязь.
С другой стороны, ничего странного нет, что он видит дальше прочих, ведь он — император. Кому же, как не ему, лучше знать волю небес? Алекиан запрокинул голову и, поглядел, насколько позволяло забрало, вверх. Серые тучи, источающие влагу, безмолвствовали… Мелкие капли падали на желтовато-бледное, будто выточенное из кости, лицо юного повелителя, стекали по впалым щекам, Алекиан ловил их запекшимися потрескавшимися темными губами…
Всадники конвоя объехали остановившегося императора, имперские и ванетские знамена над головами знаменосцев, промокшие насквозь, пропитавшиеся влагой, обвисли унылыми темными полотнищами. Латник подъехал к обломкам рухнувшей башни и острием пики выудил из жидкой грязи гевское знамя — дракон на нем больше не был белым, покрылся розовыми и черными пятнами. Нынче был день крови и грязи.
Алекиан опустил лицо и мотнул головой, стряхивая капли. Он был доволен, Гева повержена, Гева раздавлена. Какие бы темные силы ни призвали на помощь мятежники, какое бы черное колдовство ни привлекали, но победа снова досталась Империи. Так случилось потому, что только так и могло случиться. Не могло быть иначе, ибо Империя — превыше всего. Пусть кровавые лужи под ногами, пусть горы трупов — но победа снова сопутствует имперскому стягу!
— Ваше величество! — позвали сзади. — Ваше величество! Ваше величество! Вести из Гонзора!
Алекиан развернул коня навстречу кричащему — тот напрасно понукал усталую лошадь, животное было изнурено и не желало двигаться быстрей в грязи.
— Ваше величество! — сорванным голосом позвал всадник. — Беда! На нас напали, орки, король-демон… приграничные замки захвачены, Гонзор в осаде, и подходит к концу продовольствие! Ваше величество, спасите…
— Как? Как же так? Этого не могло быть…
— А как же договор? — окликнул гонца Валент. Еще бы, он сам альдиец, конечно, волнуется.
— Меня послали вперед, — хрипел гонец, — посольство, снаряженное сэром Менгроном и его священством Феноксом, движется следом. При них письма, там все… Епископ, присланный из Ванетинии, его священство Астер, обвинен в убийствах, схвачен с поличным самими альдийцами… будто он убивал по приказу… прошу прощения… Ваше величество, ваше императорское величество, спасите Гонзор, в городе начинается голод… Город погибнет, если не…
Алекиан повернул голову, слепо вглядываясь в затканный пеленой дождя горизонт. «…Ваше императорское величество, Гонзор… спасти… гибель…» — звучало в ушах. Не может быть того, чтобы все жертвы, принесенные нынче на этом кровавом поле, были напрасны. Ведь он победил? Империя победила? Империя всегда побеждает! «Гонзор… гибель…» Алекиан побледнел еще больше, раскрыл рот, чтобы отдать приказ, но, так и не произнеся ни слова, сполз с седла и рухнул в жидкую грязь. Лязгнули латы. Взметнулись серые брызги, пятная красных львов на плаще…
* * *
Осада Гонзора протекала на удивление мирно. Орки, обложившие крепость, были горды тем, что участвуют в великом походе под началом наследницы Сына Гангмара. Правда, им бы хотелось большего, но воины понимали, что собрались в недостаточном числе. К тому же им втолковали, что нынешний поход — только начало, разведка. Будучи существами достаточно хладнокровными, орки не претендовали на невозможное. К тому же ветеранов прежних набегов очаровывала одна мысль, как долго они находятся на неприятельской земле и как успешно держат в осаде большой укрепленный город — прежде им помыслить о подобном было невозможно!
Что касается гонзорцев, то они тоже вели себя сдержанно, опасаясь не так орков, как короля-демона, который как-то в полдень вышел к южным воротам и на глазах пораженных защитников свалил несколькими ударами черного меча довольно толстое дерево. На Ингви были приметные доспехи и шлем с крылышками. Пару раз засевшие в городе воины, понукаемые епископом Феноксом, собирались сделать вылазку… но, завидев выступающий навстречу отряд орков и людей, во главе которого гордо шествовали несколько воинов в одинаковых «демонских» доспехах, гонзорцы всякий раз отказывались от боя. Быть может, все «демоны» — фальшивые, но если хоть один — истинный, то достаточно будет и одного…
Вскоре после начала осады выяснилось, что продовольствия в городе недостаточно. Все, кто бежал в столицу из пограничных замков, оставляли по требованию Ингви припасы, теперь это оказалось существенным фактором. Пока что в Гонзоре не голодали, но город был забит беженцами, и запасы на складах таяли стремительно. Поползли вверх цены. Оставив мысль о том, чтобы снять осаду своими силами, гонзорцы ждали возвращения Алекиана и с тревогой вглядывались в дорогу, ведущую на восток.
Маултонская кухарка время от времени являлась к городской стене и принималась дразнить горожанок, рассказывая, как сыто и приятно ей живется у орков. Толстуху неизменно сопровождали несколько нелюдей, глядящих на нее с нескрываемым обожанием. Должно быть, рассказы кухарки, а также бравый вид орков произвели впечатление — как-то ночью несколько женщин (все, как на подбор, не первой молодости и не блистающие красотой) сбросили со стены веревку и спустились наружу. Стража наверняка знала о побеге и молчаливо попустительствовала предательницам — все-таки меньше ртов в городе. На следующий день беглянки явились к стене и принялись, вторя маултонской тетке хвастать своим новым завидным положением. Ночью побег повторился. Что ж, горожане избавлялись таким образом хотя бы от нескольких бесполезных едоков, а Ингви только ухмылялся, он приобрел в глазах орков еще один аргумент для оправдания этого похода.
Демон рассылал конные разъезды, но окрестности были пустынны. Кто не укрылся за городскими стенами, бежали без оглядки. День шел за днем, Алекиан не появлялся — и Ингви грустил так же, как и горожане. Они рассчитывали, что император снимет с них осаду, но и демон-то затеял поход только ради того, чтобы вернуть имперскую армию, отвратить беду о Гевы. Вот уже орки доставили какие-то неясные слухи о большой битве между гевцами о армией Алекиана… Купцы, возвращавшиеся через Ленот, рассказывали невнятно, а разузнать поточней было неоткуда.
И вот наконец дозорные привезли новость — армия под имперскими орлами движется к Гонзору! О силе этого войска разведчики ничего не могли сказать, они отступили, едва завидя имперские разъезды. Но двигались имперцы осторожно, к тому же их сдерживали начавшиеся дожди, дорога раскисла.
Ингви отправил сэра Ирвеля в Гонзор с сообщением: он намерен вступить в переговоры с Алекианом, и отправляет навстречу императору послов. Скорей всего дело удастся уладить миром, если император даст достойное удовлетворение оскорбленной Альде… так что гонзорцам лучше сидеть тихонько и не чинить дерзкими вылазками новых препятствий мирному завершению переговоров. Гонзорцы поняли так, что сам демон предполагает отправиться навстречу имперской армии, а те фигурки в шлемах с крылышками, что мелькают за стенами — все фальшивые… но береженого и Гилфинг бережет! Незачем, в самом деле, подавать альдийцу новые поводы для обиды. Раз явился Алекиан с войском, пусть он и расхлебывает им же заваренную кашу. Для них, гонзорцев, чем раньше уберутся нелюди — тем лучше. Пусть уж монархи решают дело миром…
* * *
Остатки гевского войска собрались на другой день после битвы у замка Анрак. Пришли уцелевшие некроманты, пришли наемники (эти как раз понесли относительно небольшие потери), подоспели союзники из Дрига и Андруха — они бы удрали скорее прочь, но находились в чужой стране и сочли, что лучше снова присоединиться к Гезнуру.
Снова пошел дождь, предводители съехались в кучку, чтобы посовещаться.
— Каков наш дальнейший план? — осведомился Бельвар Андрухский. — Что станем делать? Отступим? Разделимся и станем гарнизонами в городах и замках?
— Мы готовы продолжать войну, — подал голос Порпиль Рыжий, капитан наемников, выбранный соратниками делегатом от капитанов вольных отрядов.
Наемник был в прекрасном расположении духа — вчера он с парнями славно подрался и, хоть пришлось отступить перед обезумевшими имперцами, которые шли напролом, зато и потери наемников были не слишком велики. Если Алекиан не уберется, то, значит, гевские воины запрутся в городах и замках, сядут в осаду, а это — наилучшая тактика для пеших наемников. Это значит — война продолжается осенью и зимой, но солдаты проведут холодное время в тепле. Это значит — им будут по-прежнему платить половинное жалование из королевской казны. Как ни гляди — сплошные выгоды. Дворяне, которым в битве пришлось гораздо хуже, не разделяли оптимизма Порпиля. Они вчера были разбиты и бежали — немалый урон для чести! Да и сидение в осаде их не влекло так, как наемных солдат. Некромант выглядел еще более мрачным, чем всегда — от его армии мертвых осталась жалкая горстка, если он станет готовить новых зомби, то зимы не хватит, чтобы восполнить урон от вчерашней битвы. А ведь он намеревался увеличить войско! Разрушение Мира снова откладывается на неопределенный срок…
Гезнур оглядел союзников и сказал:
— Я разослал дозорных. Когда они доставят известия о том, чем занят противник, тогда и решим. Возможно, император решит для начала осадить Анрак, тогда я хочу находиться поблизости и тревожить их постоянно. Если Алекиан поведет войско вглубь страны, я хочу знать, куда он направится. Мы будем двигаться, не вступая в схватку, параллельно ему. А вас, господа, я приглашаю пока что в замок. Передохнем в тепле, и за столом продолжим…
— Нет, — перебил короля Бельвар. — Я предпочитаю находиться со своими вассалами.
— Смотрите, вон всадники! — крикнул, указывая в серую завесу дождя, оруженосец Гезнура. — По-моему, я узнаю наших дозорных!
Хлюпая по лужам и разбрызгивая грязь, подъехали латники, холодная дождевая вода стекала по облепившим доспехи плащам, из лошадиных пастей вырывался пар — по сравнению со вчерашним днем нынче похолодало. И неудивительно, зима не за горами.
Передний кавалерист неловко поклонился, обрушив крошечный водопад дождевой влаги, скопившейся в складках плаща, и доложил, не сдерживая улыбки:
— Ваше величество, господа! Имперцы бегут!
— Как же так? — заговорили хором военачальники. — Как бегут? Почему?
— Они оставили лагерь и двинулись трактом на запад! — дозорный не скрывал радости, он был рад и горд. — Часть имущества свалили в кучу, туда же повозки… видимо, хотели уничтожить то, что не смогли увезти! Подожгли, но из-за дождя огонь так и не занялся. Перепрягли лошадей, а на освободившиеся от барахла телеги, наверное, сложили раненных — и движутся прочь!
— Это славно, — вставил Порпиль. Наемник уже предвкушал грабеж покинутого лагеря.
— Дорога совсем потекла, они запрягли дополнительных лошадей! — рассказывал вернувшийся из разведки солдат. — Императора не видно, мы обогнали их и глядели с холма. Ну и вид у имперцев, ни дать ни взять — мокрые куры!
Все расхохотались, и в этом смехе было больше облегчения от пережитых волнений да тревог, чем истинного веселья. Император отступает — и, значит, они будут жить! Они, бросившие вызов непобедимой Империи, заставили врага отступать. Им удалось. Хохотали все, кроме некроманта, но тот, похоже, был просто не способен смеяться, не мог физически. Мышцы его лица не могли сложиться в улыбку, и это тоже было смешно, сейчас этим господами было смешно все — они выжили. Они хохотали, хихикали, всхлипывали, смахивая слезы и дождевые капли… Понурые лошади косились на хозяев, трясущихся в седлах и пускали струйки пара из ноздрей. Лошадям не было весело, кто бы ни победил, а им, лошадям, предстояло одно — дорога в холодной грязи…
Отсмеявшись, Гезнур оглядел союзников и заметил:
— А знаете, господа, мы ведь выглядим не лучше!
— Но бегут-то они, а не мы! — твердо заключил некромант.
Глава 44
Вести в Ванетинию доходили медленно и нерегулярно. Обычными разносчиками новостей были купцы, но сейчас их осталось немного — таких, кто рискнул бы пуститься в дальний путь. В нынешние лихие времена торговля стала ремеслом не менее опасным, нежели война. Место регулярных новостей теперь заняли сплетни. Слухи, верные и лживые попеременно, распространялись подобно лесному пожару — быстро, неотвратимо и во все стороны одновременно. Иногда слух, продвигаясь более оживленным маршрутом, успевал измениться до полной неузнаваемости и, извращенный, столкнуться с самим собой в прежней ипостаси. Люди сперва удивлялись, выслушивая в один м тот же день противоположные версии какого-либо события… затем привыкли не верить слухам вовсе, но по-прежнему жадно ловили всякие сплетни. Так интересней.
