— Опять эта долбаная политика! Я все равно вырежу все дерьмовые сцены из фильма, — сказал Гордон, отклоняя предложение автора.

Однако Дэнни Миллс еще раз посетовал на то, что в фильме нет даже намека на религиозные трения индусов и мусульман. В ответ Хэтэвей попросил Фарука назвать хотя бы одно место такого столкновения, который бы не вызвал скуки у зрителей.

Фарук подумал, что он знает такое место: в этом году индусы проникли в мечеть Барбара и внесли туда статуи бога Рамы, заявив, что Рама был рожден на месте, где выстроили мечеть. Мусульмане сочли ее оскверненной — их вера исключала поклонение идолам и многим богам. Конфликт обозначился четко, и правительство решило закрыть мечеть Барбара, чтобы предотвратить кровопролитие между индусами и мусульманами.

— Наверное, вначале все же нужно было убрать статуи Рамы из мечети, поскольку мусульман разъярило присутствие статуй чужих богов в их святилище. Индусы же были настроены не только на то, чтобы оставить изваяния Рамы — они хотели построить на этом месте его храм, — терпеливо объяснял Фарук.

Здесь Гордон Хэтэвей еще раз прервал Фа рука, желая выразить свое неудовольствие.

— Ты никогда не будешь писать сценарии для картин, парень. Если ты работаешь для кино, умей быстрее излагать суть вопроса.

— Не думаю, что мы сможем использовать этот рассказ в фильме, — задумчиво произнес Дэнни Миллс, — но история кажется мне очень занимательной.

— Спасибо за комплимент, — поблагодарил Фарук.

Бедная миссис Дарувалла, на которую муж в последнее время обращал мало внимания, получила хороший шанс изменить тему разговора. Мехер заметила, какой прохладой повеяло от вечернего морского бриза и как зашелестели листья в кронах деревьев Дамского сада. Она могла и дальше говорить о достоинствах деревьев под названием «ним», однако увидела, что у иностранцев пропал и без того слабый интерес к природе.

Гордон Хэтэвей вынул из ушей ярко-желтые ватные тампоны, зажал их в ладони и начал трясти, будто готовился бросить игральные кости.

— Что это за гадские деревья под таким названием? — спросил он таким тоном, будто они его очень раздражали.

— Думаю, что это обычные тропические деревья, — пожал плечами Дэнни Миллс.

— Уверен, вы их уже видели, — вмешался в разговор Фарук.

— Послушай, парень. Когда ты делаешь долбаное кино, у тебя не остается времени разглядывать какие-то гадские деревья, — отрезал режиссер фильма.

Взглянув на мужа, Мехер с удивлением поняла, что он оценил это высказывание режиссера как очень мудрую мысль. Сам же Хэтэвей посчитал тему разговора исчерпанной и перевел взгляд на хорошенькую девочку, сидящую за соседним столом. Он повернул голову, и Фарук увидел высокомерный профиль и пугающе пурпурную затычку в его ухе. Само ухо отливало многими цветами, от красного до фиолетового, напоминая собой рожу обезьяны гамадрила.

Окончив осмотр, разноцветный режиссер направился в отель «Тадж Махал», чтобы перед тем как лечь спать, вымыть еще немного фруктов в раковине, Фарук же наблюдал разговор отца с пьяным Дэнни Миллсом.

— Должно быть, в такой обстановке очень трудно переделывать сценарий, — смело начал Ловджи.

— Ты имеешь в виду работу ночью, за ужином или в пьяном виге? — уточнил Дэнни.

— Я имею в виду другое — необходимость переделывать текст на ходу. Благоразумнее снимать картину по уже готовому сценарию, — пояснил Ловджи.

— Да, это делать легче, но никто так не делает, — согласился бедный сценарист.

— Думаю, им нравится все делать спонтанно, — произнес доктор.

— Они вообще не считают сценарий важным, — сказал Миллс.

— Не считают важным? — вскинулся старый Дарувалла.

— Никогда не обращают на него внимания, — подтвердил сценарист.

Бедному Ловджи никогда не приходила в голову мысль о никчемности сценариста при съемках кино. Даже Фаруку стало жаль Дэнни Миллса, который казался чувствительным, мягким мужчиной с хорошими манерами — такие нравятся женщинам, пока они не узнают их поближе, после чего любовь уступает место эксплуатации их внутренней слабости. Алкоголь являлся для Дэнни проблемой номер один, хотя пьянство не было причиной жизненной неудачи, а лишь указывало на его внутреннее неблагополучие. Миллсу хронически не хватало денег, из-за чего, заканчивая какое-либо произведение, он не мог поторговаться с заказчиком. Как правило, Дэнни продавал либо идею какой-нибудь постановки, либо часть сценария, над которым требовалось еще работать, после чего к нему уже никто не прислушивался.

Миллс много раз начинал писать романы, однако ни одного не закончил: в периоды безденежья откладывал роман в сторону и приступал к сценарию, в свою очередь не доводил его до конца — и продавал. Потом снова возвращался к роману, смотрел на него со стороны и понимал, что написанное никуда не годится.

Фарук не воспринимал Дэнни с такой же неприязнью, как Гордона Хэтэвея, поскольку видел, что Миллс симпатизирует его отцу и прилагает усилия к тому, чтобы старший Дарувалла не запутался в хитросплетениях кинобизнеса.

Обычно сценарист распространялся на темы кино, вращая кубики льда в бокале с джином, которые быстро таяли в жарком воздухе, однако не успевали исчезнуть до того момента, когда Миллс выливал в себя содержимое бокала.

— Вот как все это происходит. Тебя трахнут, если будешь продавать неоконченную вещь. Никогда никому не показывай то, что пишешь, до самого конца. Просто работай. Если ты чувствуешь, что сценарий удался, покажи его тому, кто сделает из него фильм, который придется тебе по душе, — поучал Дэнни старшего Даруваллу.

— Показать надо режиссеру фильма. Ты это имеешь в виду? — спросил Ловджи, который все еще записывал каждое слово.

— Конечно, режиссеру, а не киностудии, — ответил сценарист.

— Итак, ты показываешь написанное режиссеру, который тебе нравится, и после этого тебе платят деньги? — допытывался доктор.

— Нет. Ты не берешь деньги до окончательного подписания контракта, иначе как только ты возьмешь деньги, они тебя трахнут.

— Но в какой момент нужно брать деньги? — удивился старый Ловджи.

— Сначала они должны нанять тех актеров, которых ты хочешь, потом заключить контракт с режиссером фильма и окончательно решить, что именно он будет снимать фильм до конца. Деньги следует брать, если сценарий понравился до такой степени, что никто не посмеет изменить в нем ни одного слова. Если ты в этом сомневаешься, то потребуй, чтобы твой сценарий официально утвердили. После этого приготовься сматывать удочки, — поучал Миллс.

— Ты так всегда поступаешь? — спросил его доктор.

— Никогда. Вначале я беру у них как можно больше денег, а потом они начинают меня трахать.

— Но кто же поступает так, как ты рассказал? — Доктор настолько удивился, что даже перестал записывать.

— Никто так не поступает. Всех, кого я знаю, они трахают.

— Получается, что не ты выбирал Гордона Хэтэвея режиссером? — все еще недоумевал Ловджи.

— Только киностудия может выбрать Хэтэвея на эту должность, — сказал Миллс.

Лицо у сценариста было гладкое, что редко встречается у алкоголиков. Можно было подумать, что его детская кожа словно законсервирована, а борода растет с той же скоростью, с какой он цедит из себя слова. Хотя на вид он казался тридцатипятилетним мужчиной, однако бриться ему приходилось лишь раз в неделю.

— Я тебе расскажу, кто такой Гордон. Это его идея расширить роль гуру — заклинателя змей. Он придумал храм ашрам со змеями. Этот человек в жизни не видел гуру — ни со змеями, ни без них. Он никогда не видел ашрам даже в Калифорнии, — говорил Миллс, а слушатели не прерывали его рассказ.

— Думаю, довольно просто организовать встречу с колдуном-гуру и посмотреть ашрам, — предложил Ловджи.

— Уверен, вы уже знаете ответ, — произнес пьяный сценарист, поглядев в сторону Фарука.

— Я делаю долбаное кино, — голосом Гордона начал Фарук. — Разве у меня есть время встречаться с долбаным гуру и смотреть на долбаный ашрам, когда я уже на середине съемок этого долбаного фильма? — Фарук старался поточнее передать манеру и интонацию режиссера.

— Молодец, мальчик! Ваш сын понимает кинобизнес, — доверительно обратился Дэнни к старшему Дарувалле.

Фарук подумал, что нельзя было не любить Дэнни, хотя он и казался обреченным человеком. Потом, глянув на свой бокал с пивом, он увидел там два пурпурных ватных тампона из ушей Хэтэвея. Каким образом эти куски ваты оказались в его пиве? Фарук стал выуживать их из бокала ложкой, затем положил мокрые затычки для ушей на чайное блюдце, размышляя, сколько же времени они мокли в пиве, и сколько глотков он выпил, пока не увидел эти пурпурные комочки. Миллс захохотал с такой силой, что долго не мог произнести ни одного слова. Ловджи догадался, о чем думал его сын.

— Не будь смешным, Фарук. Это простая случайность, — сказал старый Дарувалла, а Дэнни стал захлебываться от смеха, отчего официант Сетна подошел ближе к их столу и с неудовольствием уставился на чайное блюдце. Увидев, что пиво в бокале Фарука тоже пурпурное, мистер Сетна подумал, какое это счастье, что миссис Дарувалла ушла домой и не видит этого безобразия.

Фарук с помощью отца устроил Миллса на заднем сиденье автомобиля, где он заснет еще до того, как они минуют ворота клуба Дакуорт или окажутся у Махалакшми. Сценарист обычно засыпал в это время, если они не уезжали домой пораньше. Отец давал хорошие чаевые высокому швейцару-сикху, чтобы он на багажной тележке довез пьяного Миллса до кровати в номере отеля «Тадж Махал».

В тот вечер, когда отец вел машину, сын сидел рядом, а сценарист спал на заднем сиденье, в районе Тардео старый Дарувалла обратился к Фаруку с пространной речью.

— Было бы гораздо мудрее с твоей стороны, — начал он, — сменить то выражение лица, с каким ты относишься к этим людям. Оно у тебя неприязненное. Знаю, себя ты считаешь очень умным, а в них видишь подонков, недостойных даже твоего презрения. Однако самое немудрое в жизни — столь откровенно демонстрировать свои чувства, — заключил доктор Дарувалла.

Фарук навсегда запомнил эти слова, поскольку они ужалили его в самое сердце. Он сидел молча, яростно сопя носом — отец оказался не настолько туп, как ему представлялся. Фарук запомнил эти слова еще и потому, что в тот момент машина въехала в район Тардео, где двадцать лет спустя при взрыве автомобиля его отца разорвет на куски.

— Нужно слушать этих людей, если хочешь чему-нибудь от них научиться. И вовсе не обязательно, чтобы при этом по моральным качествам они отвечали твоему уровню, — сказал отец.

Молодой Дарувалла воспринял ироничный совет отца и выучился некоторым вещам от алкашей-иностранцев. В будущем Фарук не раз вспомнит Дэнни Миллса.

Было время, когда Фаруку не исполнилось еще и девятнадцати лет, а сейчас ему уже пятьдесят девять. Вечерняя заря погасла, но доктор, словно приклеенный к креслу сидел в Дамском саду и его лицо свидетельствовало о том, что человек попал в катастрофическое положение. Он сумел добиться одного: никто не исправлял сценарии фильмов об Инспекторе Дхаре. Правда, это было непросто, но памятуя уроки Миллса, он доводил дело до того, что на студии утверждали окончательный вариант сценария. И это означало, что его тексты на самом деле были дрянными. По иронии судьбы, он преуспел в создании фильмов не лучших, чем «Однажды мы поедем в Индию, дорогая».

Доктор не ведал, о чем мечтали другие творцы откровенной халтуры. Хотели, как и он, написать однажды настоящий, качественный сценарий? У Фарука его «качественный» текст начинался всегда одинаково: он просто не мог придумать ничего стоящего после вступительной части.

Начальные кадры открывались видом вокзала Виктория Терминус. По мнению Фарука, это строение в готическом стиле символизировало центр Бомбея. На экране мелькали вытянутые окна с витражами, фризы, контрфорсы, изысканное украшение купола, рыльца водосточных труб в образе фантастических фигур. Внутри стоит гул от миллионной толпы уезжающих и только что прибывших путешественников, которые тащат с собой все, начиная от детей и кончая цыплятами. У огромных распахнутых ворот сотни прилавков с многочисленными товарами, рядами птичьего рынка, где можно купить любую живность — попугаев, рыбу-пиранью или обезьяну. В толпе носильщиков, продавцов, нищих, приезжих и карманных воров кинокамера крупным планом выделяет героя, хотя это всего лишь ребенок-калека. А какого другого героя может придумать хирург-ортопед? Лицо мальчика на экране дается еще более крупным планом, чтобы мы поняли: из этих миллионов людей выбрана именно его история и голос мальчика за кадром называет его имя. Да, такое волшебство иногда случается в кино.

Фарук злоупотреблял этим старомодным приемом голоса за кадром. Все ленты серии «Инспектор Дхар» сопровождал голос за кадром. Вот одна из лент начинается с того, что камера следует за хорошенькой женщиной по Кроуфорд Маркет. Она взволнована, выглядит так, словно за ней гонятся. Женщина случайно сбивает горку ананасов с лотка, она бежит, однако тут же скользит, попадая на гнилую шкурку банана, и падает на прилавок торговца птицами. Злобный какаду клюет ее в руку. В этот момент зрители видят Инспектора Дхара, спокойно идущего за женщиной. Он задерживается у прилавка с экзотическими птицами, чтобы утихомирить какаду, ударив его тыльной стороной ладони. Голос Дхара за кадром:

— Уже третий раз я выслеживаю ее, но она, как сумасшедшая, воображает, что может убежать от меня.

Дхар останавливается, а в это время хорошенькая женщина опрокидывает горку плодов манго. Инспектор неторопливо ждет, пока торговец расчистит ему путь от упавших фруктов. Однако когда он снова догоняет женщину, она уже мертва: между широко открытыми глазами зияет дыра от пули. Дхар бережно закрывает глаза погибшей.

— Жаль, что не только я преследовал бедняжку. Она убегала не только от меня, но и еще от кого-то, — поясняет голос за кадром.

Пожилой официант Сетна, увидев глаза доктора, сидящего в Дамском саду, подумал, что он знает, почему в них пылает ненависть. Старик и сам не забыл того давнего негодяя. Однако не он смутил покой доктора, Сетна ошибался. Старому члену клана Парси неведомо было чувство внутренней неуверенности и самобичевания и он не мог представить, что с такой ненавистью доктор думал о самом себе.

Фарук проклинал себя за то, что в фильме он оставил ребенка-калеку на вокзале Виктория Терминус, куда тот приехал. Все истории в Бомбее начинаются на вокзале, и Дарувалла не мог придумать какой-нибудь другой сюжет для этого брошенного ребенка. Он все еще размышлял, что может случиться с мальчиком после его приезда в Бомбей, а случиться может все, что угодно. Однако вместо этого сценарист начинал придумывать ленту про Инспектора Дхара, у которого лексикон «сильного парня» был такой же неестественный, как весь его образ.

Доктор Дарувалла попытался спасти себя от отчаяния, придумывая историю о невинности и чистоте, какой, по его мнению, были окрашены выступления «Большого Королевского цирка», однако не нашел сюжета настолько же хорошего и простого, как номера любимых артистов, вообще как ежедневная, отлаженная жизнь цирка.

Там весь долгий день, начиная с чаепития в 6.00 утра, наполнен смыслом. Дети-артисты и акробаты занимаются силовыми упражнениями, развивают ловкость до 9.00 или 10.00, после чего съедают легкий завтрак и убирают в палатках. В жаркое время дня они пришивают блестки к цирковым костюмам или занимаются домашними делами, не требующими больших физических усилий. Начиная с поздних утренних часов, отменяется тренировка животных, поскольку для тигров и пантер уже слишком жарко, а слоны и кони поднимают вверх слишком много пыли.

Все обеденное время тигры и львы лежат в клетках, высунув через решетку хвосты, лапы и даже уши, словно надеясь таким образом привлечь ветерок. Двигаются лишь их хвосты, разгоняя гудящих мух. Кони не ложатся — стоять прохладнее, чем лежать. Два мальчика по очереди обсыпают слонов пылью из порванного мешка, в котором раньше хранился лук или картофель. Кто-то поливает из шланга пол в главном шатре, однако это лишь ненадолго прибивает пыль.

Общая апатия охватывает даже шимпанзе, которые уже не носятся по клетке, а пронзительно кричат и иногда прыгают. Если в это время заскулит или залает собака, кто-нибудь обязательно даст ей пинка.

В полдень дрессировщики и акробаты обедают, затем спят часа два, поскольку их выступления начинаются после 15.00. Жара все усиливается, и пылинки поднимаются вверх, блестя в солнечных лучах, проникающих через вентиляционные отверстия главного шатра. В их свете пылинки роятся, подобно стаям мух. В перерывах между музыкальными номерами музыканты оркестра передают друг другу мокрую тряпку, чтобы протереть не только духовые инструменты, но и свои лица.

В 15.30 в зале остается много свободных мест. Приходят пожилые люди, которые не заняты полный рабочий день, а также маленькие дети. Обычно аудитория не очень пристально следит за выступлениями акробатов и дрессированных животных, им мешает жара и столбы пыли в воздухе. Но к актерам это не относится. Ни разу еще доктор Дарувалла не заметил, чтобы в 15.30 они выступали вполсилы. Акробаты, дрессировщики и даже животные выкладываются на полную катушку. Только вот зрители размягчены и не реагируют как надо. Фарук предпочитал вечерние представления, когда в цирк шли целыми семьями — молодые родители и достаточно взрослые дети, способные оценить все номера. В это время дня угасающий солнечный свет кажется мягким и словно удаляющимся на покой, пылинок в воздухе не видно, мухи уже засыпают, а москиты еще не появляются. На представлениях в 18.30 зал забит до отказа.

Первым номером, как правило, выступает «пластическая девочка», или «девочка без костей», названная Лакшми — по имени богини красоты и счастья. Четырнадцатилетняя скуластая красавица выглядит старше своих лет. В ярко-оранжевой юбке-бикини с желтыми и красными блестками, сверкающими в лучах прожекторов, девочка похожа на рыбу, чешуйки которой отражают подводный свет. В главном шатре делают затемнение, чтобы выделить игру подсветки, однако в лучах заходящего солнца хорошо видны детские лица.

Их много, но вряд ли прав тот, кто утверждает, будто цирк предназначен для детей. На самом деле он нужен и взрослым, которые с наслаждением наблюдают за их реакцией. Созерцая простоту номера девочки Лакшми, доктор терзался мыслью, почему ему не дано передать такую красоту в сценарии. Воображение Даруваллы буксовало, как только он доходил до сцены с ребенком-калекой, покинутым на вокзале Виктория Терминус. Вместо того, чтобы написать нечто чистое и хорошо скроенное, наподобие цирка, он начинал придумывать истории с убийствами, ранениями, где главным героем становился Инспектор Дхар.

Итак, старый мистер Сетна не разгадал причины страдания на лице доктора, глубоко недовольного самим собой. Приветливо ему кивнув, старший официант решился на редкую фамильярность с проходящим по залу официантом.

— Я рад, что не являюсь той противной крысой, о которой думает доктор, — сказал мистер Сетна.

Причина неудачи фильма «Однажды мы поедем в Индию, дорогая» скрывалась не только в алкоголизме сценариста и в том, что он немало украл из ленты «Черная победа». Сказались произвольные изменения режиссером «оригинального» текста Дэнни Миллса, а также геморрой и грибковое заболевание Хэтэвея. Дело усугублялось и тем, что красотка актриса, игравшая умирающую, но внезапно исцеленную жену, оказалась на редкость бездарна, хотя о ней печатали хвалебные статьи в газетах. Друзья и коллеги Вероники Роуз звали ее просто Вера, но на самом деле она родилась в Бруклине и звали ее Гермиона Роузен. Эта женщина оказалась племянницей Гордона Хэтэвея и дочерью его сестры «п…ды-страдалицы». Фарук лишь потом осознал, как тесен этот мир.

В конце концов продюсер фильма Гарольд Роузен понял, что его дочь — пошлая баба, как ее с первого взгляда воспринимали остальные люди. Однако Гарольд находился под каблуком жены, которая командовала также братом, и поступил в соответствии с ее мечтой, подразумевающей, что, изменив имя дочери, можно когда-нибудь превратить ее в кинозвезду. Однако отсутствие ума и таланта у девушки оказалось непреодолимым препятствием на пути мечты. Дело осложнялось еще и тем, что Вера просто не могла ни показывать всем свои голые груди, что осудила бы, наверное, даже леди Дакуорт.

Тем не менее летом 1949 года в клубе Дакуорт упорно утверждали, будто в скором времени Вера станет знаменитой. На чем держались эти слухи? Ведь жители Бомбея не были посвящены в тайны Голливуда. Ловджи Дарувалла стало известно лишь то, что Веру выбрали на роль умиравшей, но спасенной жены. Даже Фарук до поры до времени не знал, что Дэнни Миллс выступал против ее кандидатуры на эту роль, пока она его не успокоила, убедив будто он в нее влюблен, после чего Дэнни стал танцевать перед ней на задних лапах. Но кое-что изменилось после того, как отсняли большую часть фильма. Сценарист решил, что усталость от съемок охладила ее чувства. Актриса имела собственный номер в отеле «Тадж Махал», но она отказывалась спать с Дэнни, потому что явно крутила любовь с главным героем фильма. Это видели другие, но не Дэнни, который, напиваясь до потери сознания, поздно вставал по утрам.

Ведущую роль в картине исполнял Невил Иден — потерявший родину англичанин, бисексуальный мужчина, актер со стажем, но без ярких способностей и таланта. Когда он понял, что в руки ему сами плывут определенные роли, то без раздумий переехал в Лос-Анджелес. Как правило, Невил изображал типичного англичанина. Или придурка, каким его представляют грубые американцы, или умного английского джентльмена, в которого влюбляется эффектная американская девушка, впоследствии осознающая свою ошибку и меняющая выбор в пользу более солидного и скучного американца. Кроме того, Невил играл в картинах роль приезжего дядюшки, тоже англичанина, который неуклюже держался на лошади, ездил в США по правой стороне дороги или затевал неудачные драки в барах. Невил чувствовал, что должен по-идиотски утверждать в мнении зрителей, что настоящие мужчины — только американцы. Такая установка раздражала актера, поскольку возбуждала и его внутреннее «гомосексуальное я».

Иден относился к снимавшейся в Индии картине по-философски. По крайней мере ему предложили главную роль, для него непривычную, хотя он и был в фильме англичанином. Но не таким, как обычно, а счастливым мужем смертельно больной жены-американки. Но даже Невила испугала такая комбинация — неудачник Дэнни Миллс, больной Гордон Хэтэвей и бесталанная Вероника Роуз. По прошлому опыту Иден знал, что от постоянных перемен сценария, общения с второстепенным режиссером фильма и от романа со стервой-актрисой легко можно отупеть. Невил не питал никаких чувств к Вере, которая начала воображать, что влюблена в него, тем не менее связь с ней оказалась намного интересней, чем совместная игра в фильме. Однако от всего этого Невил уже порядочно устал.

Вера знала, что ее любовник женат, поэтому испытывала душевные мучения и постоянную бессонницу. Разумеется, ей и в голову не приходило, что Невил бисексуал. Откровенное признание в этом грехе Иден пускал в ход всякий раз, когда хотел прекратить близкие отношения с надоевшей ему женщиной. Он обнаружил, сколь эффективно сообщать очередной стерве, что она первая женщина, которая смогла завоевать его сердце и внимание, однако гомосексуальные его устремления к мужчинам все-таки сильнее светлых женских чувств. Обычно этот прием отлично срабатывал, и он быстро избавлялся от очередной стервы. От всех, кроме жены.

Гордон Хэтэвей не имел ни минуты, свободной от проблем. Его геморрой и грибок оказались мелочами по сравнению с надвигающейся катастрофой: Вероника Роуз захотела, чтобы сценарист возвратился в Америку, а она могла бы оказывать более пристальное внимание Невилу Идену. Гордон пошел навстречу ее желанию только в одном — он запретил сценаристу появляться на съемочной площадке.

— Присутствие писателя, греб твою мать, смущает артистов, — жаловался режиссер. Хэтэвей не мог по прихоти племянницы отослать Дэнни домой, он был ему нужен каждый вечер, чтобы поправлять сценарий.

Естественно, Дэнни хотел восстановить первоначальный вариант, который даже Невилу казался лучше того фильма, который они снимали. Миллс считал Идена отличным парнем и умер бы с тоски, если бы узнал, что у него роман с Верой.

Вера больше всего на свете хотела спать, и доктора Ловджи Дарувалла пугало то количество снотворного, которое она у него требовала. Тем не менее, доктор, зачарованный кинофильмом, считал актрису «очаровательной». Хотя сын доктора и не поддавался очарованию Веры, все же он не сохранил иммунитет к ее чарам, что привело нежного девятнадцатилетнего юношу к эмоциональному конфликту. Разумеется, Роуз оказалась грубой девкой. Вере исполнилось уже 25 лет, к тому же Фарук еще не знал о редкой привычке женщин получать удовольствие, показывая всем свою грудь. Тогда молодой Дарувалла обнаружил только то, что актриса сильно напоминала столь любимые им старые фотографии леди Дакуорт.

Однажды вечером воздух в танцевальном зале клуба Дакуорт оказался таким, что его не смогли остудить ни толстые каменные стены, ни вращающиеся на потолке вентиляторы. Казалось, тяжелый туман занесся сюда из Аравийского моря. Все молили богов послать муссонные дожди. После ужина Фарук пригласил Веру в зал, но не для танцев, а для того, чтобы показать ей фотографии леди Дакуорт.

— Там изображение женщины, на которую вы похожи, — сказал Фарук и улыбнулся матери, которую не радовала ни компания высокомерного Идена слева, ни пьяного Дэнни справа. Голова Миллса лежала на руках, опущенных прямо на грязную тарелку.

— Да, да! Тебе надо посмотреть фотографии этой шлюхи, Вера. Она тоже показывала всем свои сиськи! — обратился Хэтэвей к племяннице. Слово «тоже» могло бы насторожить Фарука, однако Гордон, очевидно, имел в виду, что леди Дакуорт демонстрировала свои верхние прелести так же, как делала и другие гениальные вещи.

Платье из муслина прилипло к спине Вероники Роуз в том месте, где у нее выступил пот. Обнаженные плечи и руки Веры шокировали членов клуба, особенно только что принятого на работу старшего официанта Сетну. Член клана Парси полагал: если у женщины голые плечи в откровенно скандальном масштабе, она может показать и свои сиськи!

Когда Вера увидела фотографии леди Дакуорт, ей стало приятно сравнение с такой дамой. Актриса приподняла руками свои светлые волосы, струившиеся по мокрой от пота шее, и повернулась к молодому Фаруку, почувствовавшему, как к горлу подступает комок желания при виде капельки пота, стекавшей из-под подмышки женщины в такой явственной от него близости.

— Может быть, мне нужно носить волосы, как у нее? — спросила Вера, вновь опуская копну своих волос.

Когда Фарук провожал ее обратно в обеденный зал, по низкому разрезу платья на спине он понял, что женщина не носила бюстгальтера.

— Ну, как тебе понравилась эта гребаная эксгибиционистка? — поинтересовался дядюшка у племянницы.

Вера расстегнула пуговички белого муслинового платья и показала груди всем присутствующим, включая чету супругов Дарувалла. Муж и жена Л ал, супруги

Баннерджи, сидящие за соседним столиком, тоже отчетливо видели эти груди. Мистер Сетна, недавно изгнанный из клуба Рилон за кипяток, пролитый на голову клиента, схватился за серебряный поднос так, будто думал убить им эту голливудскую потаскуху.

— И что вы думаете? Не знаю, была ли она эксгибиционисткой, но уверена, что она, греб твою мать, оказалась очень горячей девкой, — обратилась Вера ко всем присутствовавшим в обеденном зале и добавила, что хотела бы вернуться в отель «Тадж Махал», где дул ветер с моря. На самом деле она мечтала покормить крыс, которые устроились у воды там, где стояли символические «Ворота в Индию». Крысы не боялись людей и Вере нравилось бросать им дорогие объедки со стола. Это походило на то, как другие люди кормят уток или голубей. А после она пойдет в комнату Невила и там будет тренировать его изо всех сил в положении ноги врозь до тех пор, пока его петушок не устанет.

Утром вдобавок к головным болям от бессонницы Веру еще и тошнило. На консультации у доктора Ловджи Даруваллы она пожаловалась на то, что тошнит ее уже целую неделю. Несмотря на свою специализацию в ортопедии, ему не составило труда определить, что актриса забеременела.

— Бл..дь, а я думала, что это из-за гребаного тушеного мяса с подливкой, — выругалась Вера.

Нет, нет. Это произошло не от гребаного мяса. Папашами могли оказаться или Дэнни Миллс, или Невил Иден. Вера мечтала, чтобы отцом стал Иден, поскольку он более симпатичный. К тому же Дэнни алкоголик.

— Боже мой! Это обязательно должен быть Невил! Дэнни так напивается, что, думаю, он стерилен.

Доктора Даруваллу так и передернуло от грубости миловидной кинозвезды, которая на самом деле ею не являлась. Она внезапно испугалась, как бы дядя не уволил ее, обнаружив, что она беременна. Старый Ловджи указал незамужней девушке Роуз, что ей осталось сниматься меньше трех недель, а беременность станет явной только через три месяца.

Мисс Роуз тут же обратилась к другой проблеме — бросит ли Невил свою жену, чтобы жениться на ней? Хотя доктор так не думал, однако он захотел несколько смягчить удар, сделав маленькое замечание.

— Думаю, Дэнни Миллс женится на тебе, — тактично предположил старший Дарувалла.

Однако такая перспектива ввергла Веронику в депрессию, и она начала рыдать. Это было не совсем обычно — рыдающая актриса в госпитале для детей-калек. Доктор Ловджи провел ее через приемную, наполненную ранеными, изуродованными, покалеченными детьми. Все они с жалостью смотрели на плачущую светловолосую леди, представляя, что она только-только получила ужасную новость о своем ребенке. В каком-то смысле так оно и было.

Вначале новость о беременности Веры еще не стала новостью. Ловджи поделился с женой, она сказала об этом Фаруку. Никого другого в тайну они не посвящали:, особенно стараясь скрыть известие от секретаря доктора — толкового молодого человека из штата Мадрас.