— Закончить обсуждение вопроса? — переспросил мистер Дуа, который оглох на одно ухо, играя в полевой теннис.

Это был очень примечательный случай. Во время игры в теннис парами его партнер по команде два раза ошибся и будучи в расстроенных чувствах сильно ударил ракеткой не по мячу, а по уху мистера Дуа. Столь неджентльменское поведение закончилось для него тем, что его усилия стать постоянным членом клуба Дакуорт оказались тщетными — тем более что в то время мистер Дуа был «временно избран» на руководящую должность в клубе.

— Вношу предложение, чтобы члена клуба под номером шесть тысяч никаким образом не отмечать! — закричал доктор Дарувалла.

Предложение это поддержали быстро и единогласно утвердили, но не из-за наличия другого — о внесении имени в список «временно избранных». Коллега-врач Даруваллы из госпиталя для детей-калек доктор Сорабджи остроумно заметил, что это решение одно из самых мудрых, когда-либо принятых на заседаниях комитета. Однако Дарувалла полагал, что на самом деле никто не хотел потревожить паука в стеклянном ящике фойе.

Члены комитета сидели молча, удовлетворенные окончанием своей работы. Вентиляторы на потолке, мерно вращаясь, чуть покачивали ровные стопки карт, аккуратно разложенные на столах, затянутых зеленой фетровой тканью. Это ведь был специальный зал. Официант, убрав со стола, за которым сидели члены комитета, пустую бутылку из-под «Тамз Ап», немного задержался, чтобы поправить колоду карт, где две верхние карты, сместившись, нарушили безупречность ровного ряда вследствие потока воздуха от ближайшего потолочного вентилятора.

В этот момент в зал вошел мистер Баннерджи, искавший мистера Лала — своего противника по игре в гольф. Престарелый мистер Лал опаздывал на поединок — обычно они загоняли шары в девять лунок. Мистер Баннерджи поведал членам комитета поразительные результаты их предыдущей игры. Оказывается, мистер Лал во время удара шаром по девятой лунке допустил грубейшую ошибку и последний удар проиграл. Он срезал мяч так, что тот улетел за зеленое поле и упал среди бугенвиллей. Мистер Лал сгорал от стыда и отчаяния. Он не вернулся в клуб, пожал руку мистера Баннерджи и в бешенстве проследовал в заросли бугенвиллей. Там он и оставил его. Спортсмен-неудачник хотел попрактиковаться в ударах. Когда Баннерджи уходил, лепестки цветов бугенвиллей так и летели в разные стороны. Вечером главный садовник сильно встревожился, обнаружив урон, нанесенный саду.

Престарелый мистер Лал был известен как один из самых легкоранимых членов клуба Дакуорт, и если он решил потренироваться в ударах, чтобы мяч не попадал в цветы бугенвиллей, никто не набрался бы смелости помешать ему. А сейчас он почему-то опаздывал на игру. В ответ на этот рассказ доктор Дарувалла высказал предположение, что противник мистера Баннерджи все еще совершенствует удары по мячу и его следует искать там же, в зарослях бугенвиллей.

После этой шутки члены комитета начали расходиться, смеясь характерным для клуба нейтрально-ленивым смехом. Мистер Баннерджи устремился на поиски постоянного партнера, доктор Сорабджи уехал в госпиталь принимать больных, мистер Дуа, чья глухота в некоторой степени способствовала его уходу от шумного бизнеса по производству покрышек автомобилей, выбрал бильярдную, где мог лупить ни в чем не повинные шары, не слыша ударов. Кое-кто остался в зале, взяв в руки подготовленные колоды карт, кое-кто комфортно устроился в прохладных кожаных креслах библиотеки, заказав официанту по порции пива марки «Кингфишер» или «Лондон Дайет». Дело шло к обеду, однако никто не пил джин с тоником и не добавлял ром к напитку «Тамз Ап», поскольку по неписаным правилам клуба время крепких напитков еще не наступило.

В мужской гардеробной и клубном баре собрались более молодые члены клуба и заядлые спортсмены, окончив игру в полевой теннис, бадминтон и расставшись с массажистом. В эту утреннюю пору они обычно пили чай. Возвращавшиеся с площадки для игры в гольф с раздражением упоминали о ворохе лепестков бугенвиллей рядом с девятой лункой. Эти игроки считали, что болезнь цветов еще усилилась.

Мистер Баннерджи, живописуя историю своей вчерашней победы в гольф, каждый следующий раз подавал неудачу мистера Лала в более пренебрежительных и обидных тонах. В здании клуба и в мужском гардеробе вспыхивал смех, а мистер Баннерджи, похоже, уже не переживал оттого, что слишком поздно играть в гольф.

Неожиданное похолодание не сказывалось на привычках членов клуба Дакуорт, которые традиционно играли в гольф и теннис до одиннадцати утра или вечером после шестнадцати часов. В дневное время мужчины выпивали, обедали либо просто отдыхали под вертящимися вентиляторами или в тени Дамского сада. Этот сад никогда не принадлежал исключительно дамам. Женщин там всегда было немного. Быть может, не так было в прошлые времена. Название сада оставалось неизменным со времен султанов, когда мусульмане и индусы скрывали своих женщин от взглядов мужчин или иностранцев. Фарук находил его странным, поскольку спортивный клуб Дакуорт основали англичане, их до сих пор встречали здесь с радостью. Некоторые даже состояли членами клуба. Насколько было известно Дарувалле, англичане никогда не практиковали раздельное проживание женщин и мужчин. Основатели клуба Дакуорт выдвигали другое условие — принадлежность к высшим слоям городского общества. И Фарук, и другие члены комитета по приему в клуб под присягой могли заявить, что понятие «высшие слои городского общества» настолько расплывчатое, что о его истинном смысле можно было бы проспорить в течение всего сезона муссонов, если не дольше.

Традиционно председателем клуба был губернатор штата Махараштра, однако лорд Дакуорт, именем которого назвали клуб, никогда губернатором не был. Лорд Д (так его называли) долго добивался назначения на этот пост, однако так его и не получил из-за всем известного эксцентричного поведения жены. Леди Дакуорт страдала эксгибиционизмом. Особенно невероятной казалась ее дикая привычка показывать мужчинам свои груди. Из-за этой болезни многие члены клуба прониклись симпатией к лорду ив особенности к леди Дакуорт, хотя ее действия наносили ущерб достоинствам претендента на пост губернатора.

Стоя в прохладном и пустом танцевальном зале, доктор Дарувалла по привычке разглядывал внушительные трофеи на стенах и очаровательные, прошлых времен фотографии членов клуба — отца, дедушки, а также джентльменов, бывших их родственниками или друзьями. Доктор представлял, что может вспомнить любого из них, кто когда-либо дружески опускал ему на плечо свою руку или ерошил волосы на макушке. Мысленная фамильярность в общении со старыми фотографиями скрывала тот факт, что из пятидесяти девяти лет своей жизни в Индии доктор прожил совсем немного, наезжая в Бомбей, он болезненно реагировал на все, что напоминало ему, насколько мало он знал или понимал страну, где родился. И чем больше времени проводил в клубе Дакуорт, тем более испытывал иллюзию того, что ему уютно жить в Индии.

Дома в Торонто за доктором числилась репутация «настоящего старого индийца». Особенно такого мнения придерживались те этнические индусы, которые никогда не были в Индии или больше не хотели туда возвращаться. Его также считали весьма храбрым человеком, быть может, потому что каждые несколько лет Фарук возвращался в родную страну, чтобы работать в «примитивных условиях» (так они полагали), когда заниматься медицинской практикой приходилось в обстановке ужасной перенаселенности, без тех прелестей жизни, которые бы соответствовали канадскому стандарту комфорта.

А разве не было в этой стране недостатка воды, голодных бунтов, карточной системы на масло и рис, фальсификации продуктов питания путем подмешивания некондиционной продукции? Добавьте к этому баллонное газоснабжение, когда газ кончался именно во время званого ужина. Постоянно можно слышать о низком качестве строительства индийских зданий, об отваливающейся штукатурке и тому подобных вещах. Очень редко Дарувалла приезжал в Индию в сезон муссонных дождей, период, который в Бомбее мог бы считаться наиболее «примитивными условиями». К тому же Фарук скрывал тот факт, что он никогда не оставался в Индии надолго.

В Торонто Дарувалла рассказывал о своем детстве как коренной житель Бомбея, делая воспоминания более яркими и более индийскими, чем это было на самом деле. Доктор получил образование в иезуитской школе святого Игнатия в районе Мазагаон. Развлекался он организованно в клубе Дакуорт, где занимался привилегированными видами спорта и танцами. По достижении нужного возраста его послали в австрийский университет. Однако восемь лет обучения медицинской специальности оказались пресными и неяркими, поскольку все они прошли под контролем старшего брата, который жил с ним.

В присутствии священных фотографий бывших членов клуба Дакуорт, смотрящих со стен танцевального зала, Дарувалла ощущал, что он действительно родом из этой страны и принадлежит ей. Чем меньше ему оставалось до шестидесяти, тем чаще доктор стал признаваться себе, что в Торонто он скорее изображал натурального индуса, чем являлся им на самом деле. В зависимости от компании доктор или начинал говорить с индийским акцентом или переходил на классический английский. Лишь его друзья из клана Парси (этнических потомков персов) знали, что родной язык доктора английский и что язык хинди он выучил в школе. В Индии Фаруку становилось стыдно за то, что он старался выглядеть жителем Европы или Северной Америки. В Бомбее у него исчезал индийский акцент, и стоило только услышать английский Даруваллы, чтобы убедиться, насколько он ассимилировался в Канаде. Однако лишь в окружении старинных фотографий танцевального зала клуба доктор чувствовал себя дома.

О леди Дакуорт до него дошли лишь какие-то исторические рассказы. На всех ее сногсшибательных фотографиях груди были надежно и скромно прикрыты. Правда, на более поздних снимках, где леди было уже много лет, доктор различал высоко поднятую грудь внушительных размеров. Вероятно, привычка леди усилилась с годами и, по рассказам, даже в семьдесят лет груди у нее сохраняли хорошую форму и были достойны показа.

Во всяком случае, по тем же рассказам, бабуле было семьдесят пять, когда она показала свои прелести на подъездной дороге перед главным входом в клуб, где толпа молодых людей собиралась на бал для детей членов клуба. Инцидент закончился столкновением нескольких машин, что отнесли за счет превышения допустимой скорости. После него знаки ограничения скорости поставили по всей длине подъездных путей. Очевидно, с тех пор весь клуб Дакуорт пребывал под влиянием предупреждения на въезде, гласящего: «КАК МОЖНО МЕДЛЕННЕЕ». Такой девиз вполне устраивал доктора и не воспринимался им как навязывание тяжелого бремени, однако Дарувалла весьма сожалел, что не смог хоть одним глазком посмотреть на легендарные груди леди Дакуорт. В ее время члены клуба просто не могли жить медленно.

Доктор громко вздохнул в пустом танцевальном зале, быть может, уже в сотый раз: «То были прекрасные старые деньки». Он знал, что это всего лишь шутка, на самом деле Дарувалла так не думал. Те «прекрасные старые деньки» были ему так же неизвестны, как и Канада, его холодная страна-мачеха, как и Индия, где приходилось притворяться, что в ней уютно жить. Кроме всего прочего, Фарук никогда не говорил и не вздыхал настолько громко, чтобы это кто-нибудь слышал.

Доктор прислушался к звукам, доносящимся в огромный и холодный танцевальный зал: официанты и их помощники сервировали столы для утреннего ленча, постукивали бильярдные шары, резко и азартно падали на столы игральные карты. Хотя уже перевалило за одиннадцать, двое спортсменов все еще не уходили с теннисной площадки. Однако судя по медленным и мягким ударам по мячу, игра шла без особого энтузиазма.

С улицы донесся характерный треск — трактор главного садовника приближался ко входу в здание.

Чувствовалось, что скорость он переключал очень небрежно. Последовал перестук мотыг, грабель и лопат, завершившийся грубым ругательством без всякого повода. Главный садовник был просто идиотом.

Одну фотографию на стене Фарук особенно любил. Доктор взглянул на нее напряженно и внимательно, потом закрыл глаза, чтобы представить сюжет лучше. В лице лорда Дакуорт а читалось милосердие, терпимость и спокойствие, однако в устремленном вдаль взгляде просматривалось что-то туповатое. Казалось, лишь недавно он осознал собственную никчемность и принял эту мысль. Хотя лорд был широкоплечим, что называется, имел грудь колесом и крепко держал шпагу, слабо выраженное идиотское смирение застыло в опускавшихся книзу уголках глаз и подвернутых кончиках усов. Дакуорт постоянно почти достигал поста губернатора штата Махараштра, но так и не стал губернатором. Рука, которую он опустил на девичью талию леди Дакуорт, явно обессиленная, совсем не держала эту женщину.

Лорд Д решился на самоубийство накануне Нового года. Это было в самом конце 90-х годов, при переходе к XX веку. И еще многие годы леди Дакуорт продолжала показывать мужчинам груди, но, по общему мнению, в качестве вдовы она делала это с меньшим энтузиазмом, хотя и с большей интенсивностью. Циники утверждали, что если бы леди Д продолжала жить и по-прежнему показывала Индии свои божественные дары, наверняка это помешало бы установлению независимости от Англии.

Доктор Дарувалла особенно любил ту фотографию, где леди Дакуорт, наклонив подбородок книзу, озорно смотрела вверх, будто только что пристально вглядывалась в свою захватывающую и двойственную сущность, но, будучи обнаружена за этим занятием, сразу же отвела глаза в сторону. Ее грудь казалась широкой и мощной полкой, поддерживающей милое личико. Даже в одежде эта женщина поражала какой-то необузданностью. Хотя руки у нее и были опущены вдоль боков, однако пальцы оказались широко расставленными, а ладони тянулись по направлению к фотокамере, будто она хотела подвергнуться распятию. Пышная копна светлых волос высоко вздымалась над головой и грациозной шеей. Детские кудряшки-локоны вились вокруг самых бесподобных в мире маленьких ушек.

И в следующие годы, превратившись из светлых в седые, волосы ее, сохранив — свою живость, по-прежнему напоминали копну. И груди не потеряли прекрасной формы, несмотря на то, что их так часто и долго выставляли на обозрение. Доктор Дарувалла был влюблен в леди Дакуорт, в чем мог бы признаться даже дорогой женушке, с которой жил в счастливом супружестве. Фарук еще ребенком влюбился в фотографию и историю жизни прекрасной леди.

Он знал, что долгое пребывание в танцевальном зале и разглядывание фотографий далекого прошлого кончается для него вспышкой мрачного настроения. Большинство этих людей уже завершили свой земной путь. В индийских цирках о покойниках говорили, что они «упали мимо сетки». Живые — те, наоборот, «упали в сетку». Когда доктор Дарувалла, встречая Вайнода, участливо спрашивал его о здоровье Дитты, карлик неизменно отвечал: «Мы пока еще падаем в сетку».

Глядя на фотографии леди Дакуорт, Фарук тоже мог сказать, что ее груди все еще падают в сетку. Вероятно, они были бессмертными.

Внезапно казалось бы незначительный инцидент вывел Даруваллу из состояния транса, в который его погрузили размышления о грудях леди Дакуорт. Необходимо было вступить в контакт с подсознанием, чтобы осмыслить причину, поскольку Фарук обратил внимание на какой-то слабый шум в столовой. Туда с открытой веранды залетела ворона, в клюве у нее блестела какая-то вещь. Эта бестия приземлилась на широкую, похожую на весло, лопасть потолочного вентилятора. Птица опасно его наклонила, однако вентилятор продолжал вращаться. При этом вороньи испражнения летели на пол, попадали на скатерть одного из столов, на салатницу, долетая почти до вилки. Официант взмахнул салфеткой, хрипло каркая, ворона слетела с вентилятора и скрылась на веранде. Затем птица взмыла над полем для игры в гольф, где трава блестела от полуденного солнца. Серебристая штука из клюва у нее исчезла. Должно быть, ворона ее проглотила.

После инцидента официанты и их помощники бросились менять испорченную скатерть и заново раскладывать на столе приборы, хотя было еще рано для ленча. После этого был вызван полотер, который привел в порядок пол.

Доктор Дарувалла второй завтрак ел раньше других членов клуба из-за своих утренних операций. Фарук назначил встречу за ленчем с Инспектором Дхаром в половине первого. Он прошел в Дамский сад. Отыскал в густой листве просвет, откуда открывался безграничный простор неба над площадкой для гольфа. В приглянувшемся месте Фарук уселся в плетеное кресло розового цвета, после чего, сосредоточив внимание на том, чем бы наполнить свой желудок, заказал официанту пиво марки «Лондон Дайет», хотя хотелось ему выпить «Кингфишер».

К удивлению доктора он снова увидел грифа-стервятника над полем для гольфа, может быть, того же самого. Как будто, птица вовсе не собиралась лететь к Башням Безмолвия, а спускалась в небе все ниже. Хорошо зная, с каким ожесточением потомки персов сохраняют верность своим погребальным обычаям, Фарук развеселился, представив их эмоции, если стервятник будет отвлечен с привычного курса посторонним влиянием. Быть может, он увидел мертвую лошадь на ипподроме Махалакшми, или какую-то собаку убили в районе Тардео, или труп выбросило волнами на берег возле мавзолея Хаджи Али. Какой бы ни была причина, один стервятник не выполнял священную работу на Башнях Безмолвия.

Доктор взглянул на часы, поскольку с минуты на минуту ожидал прихода компаньона по ленчу. Поглощая маленькими глотками пиво «Лондон Дайет», он представлял, что пьет «Кингфишер». Одновременно Фарук воображал, что опять стал стройным. (На самом деле он никогда стройным не был.)

К стервятнику, выписывающему в небе все более снижающиеся круги, присоединился вначале один, а потом другой гриф. Внезапно доктор похолодел. Он совершенно расслабился и забыл о той новости, которую нужно было сообщить Инспектору Дхару. Поскольку доктор не видел, как можно облегчить эту задачу, он впал в глубокий транс, и, наблюдая за стервятниками, совершенно не заметил появления своего симпатичного молодого друга, двигавшегося с обычной плавностью и с какой-то пугающей грациозностью.

Опуская руку на плечо доктора, Дхар сказал:

— Там кто-то умер. Кто бы это мог быть?

Появление в зале молодого актера привело к тому, что новый официант, сгонявший ворону с потолочного вентилятора, уронил супницу с половником. Шокировало его не то, что он узнал Инспектора Дхара, а то, что известный киноактер говорил по-английски без всякого индийского акцента. Шум от упавшей супницы как бы возвестил о прибытии в Дамский сад мистера Баннерджи — во всяком случае, оба эти события совпали во времени. Мистер Баннерджи взял за руки Инспектора Дхара и Даруваллу.

— Стервятники опускаются на поле в районе девятой лунки! Должно быть, это бедный мистер Лалумер в зарослях бугенвиллей! — веселился Баннерджи.

— Это работа для вас, Инспектор, — прошептал Дарувалла на ухо актеру, который никак не отреагировал на шутку доктора.

Молча, но решительно Инспектор Дхар повел джентльменов через линии разметки на поле для игры в гольф. Трое мужчин увидели с десяток стервятников, оперение которых напоминало кожу потертой куртки. Птицы неловко махали крыльями и подпрыгивали, испражняясь в районе девятой лунки. Головы грифов на длинных шеях то взмывали вверх над цветами бугенвиллей, то опускались вниз, а с кривых клювов капала яркая кровь.

Мистер Баннерджи отказался идти дальше. Доктор Дарувалла остановился около флажка рядом с девятой лункой и ему стало плохо от исходящего от стервятников резкого гнилостного запаха. Только Инспектор Дхар устремился вперед, продираясь через кусты бугенвиллей и разгоняя грифов. Эти мрачные птицы взлетали в воздух от его шагов. Фарук подумал, что Дхар выглядит сейчас как настоящий полицейский инспектор, хотя даже не подозревает этого.

Официант, освободивший потолочный вентилятор от вороны и этим спасший его, а затем безуспешно сражавшийся с непокорной супницей и половником, также последовал за ними. Он немного прошел по полю для гольфа, но повернул обратно в столовую после того, как Инспектор Дхар стал разгонять стервятников. Официант был из армии поклонников, смотревших каждый фильм с участием Инспектора Дхара да не по одному разу. Везде молодой актер в роли полицейского действовал в криминальной среде, в которой царили не только хулиганство, уголовщина, кровопролитие, но и страшная мафия Бомбея. Хотя в кино эти ужасы описывались в мельчайших подробностях, однако стая стервятников, разогнанных известным актером, и реальный труп вблизи девятой лунки на поле для гольфа привели молодого человека в сильное смятение. Он ретировался в клуб, где его отсутствие с неодобрением воспринял старший по возрасту коллега, мистер Сетна, взятый на работу благодаря протекции отца Фарука.

— Инспектор Дхар на этот раз нашел настоящий труп! — сообщил молодой человек пожилому официанту.

— Вы сегодня обслуживаете клиентов в Дамском саду. Убедительно прошу не покидать свой пост! — сказал в ответ Сетна.

Пожилой официант не любил фильмов об Инспекторе Дхаре. Он вообще неодобрительно отзывался обо всех явлениях жизни. Подобную черту характера относили за счет его профессии в спортивном клубе, где он вел себя так, будто был облечен властью секретаря клуба Дакуорт. Мистер Сетна, как король, правил в столовой и в Дамском саду, недовольно сдвинув брови к переносице. Появился он в клубе Дакуорт задолго до того, как Инспектор Дхар стал членом клуба. До этого Сетна работал в клубе Рипон, куда принимали только этнических персов. В Рипоне хорошо ели и обменивались новостями, а спортивных занятий там и в помине не было.

Дарувалла был членом и одного и другого клуба, поскольку оба они отвечали запросам его разносторонней натуры. Одновременно он являлся и членом клана Парси, и христианином, и жителем Бомбея и Торонто; был и хирургом-ортопедом, и собирателем крови карликов. Фарук не мог принадлежать только одному клубу.

Но это был Фарук. А Сетну больше устраивал клуб Рипон, поскольку он не происходил из старой богатой семьи клана Парси. Тем не менее его вечное недовольство всем привело к увольнению с работы. К тому же старый официант просадил все свои деньги, что было тоже особенностью его характера, а сделать это было не просто, учитывая его богатые чаевые. Однако старик настолько презирал состоятельных индийцев и англичан, что разбазаривал деньги специально и с большим размахом. На бегах ипподрома Махалакшми он провел столько времени, сколько удается прожить не каждому нормальному человеку. И не доходы от бесчисленных пари, а только воспоминания о топоте лошадиных копыт остались у Сетны за те долгие годы, топот, который он с большим искусством выбивал длинными пальцами по серебряному подносу для обслуживания клиентов.

Мистер Сетна приходился очень дальним родственником семье Гуздар, древнему богатому клану, нажившему состояние на строительстве военных кораблей по заказам английского военно-морского флота. Надо же было случиться, что некий молодой член клуба Рипон больно задел семейную гордость Сетны — суровый официант услышал слова, компрометирующие честь молодой леди Гуздар, приходившейся ему кузиной. Хотя эта дама и ходила по многим рукам, дело не ограничивалось вульгарной шуткой, развеселившей юнцов-безбожников, не признававших религии клана Пар-си. Пошлое высказывание компрометировало и космическое взаимодействие между Спента-Майнью — духом добра и духом зла Ангро-Мейнью. Богохульники сказали, что в случае с кузиной мистера Сетны речь может идти о духе секса.

У молодого денди, произносившего такие гадкие слова, на голове был парик, к которому официант также относился с неодобрением, видя в этом тщетную попытку скрыть человеческое естество. В результате всего перечисленного мистер Сетна вылил горячий чай на голову джентльмена, из-за чего тот вскочил и сорвал с себя парик, заблестев лысиной перед изумленными компаньонами по ленчу.

Подобный поступок, хотя и расцененный положительно большинством членов клана Парси как из старых богатых семей, так и из семей новых богачей, в клубе был квалифицирован как неподходящее для официанта поведение. Основанием для увольнения явилась формулировка «грубое нападение с применением горячего чая». Тем не менее Сетна получил наилестнейшую рекомендацию для приема на работу от отца доктора Даруваллы. Похвала старшего Даруваллы дорого стоила — официанта сразу же наняли в клуб Дакуорт, поскольку отец Фарука расценивал эпизод с чаем как героический поступок. Сетна был прав, защищая честь девушки, о которой плохо отзывались. Официант проявил такую фанатическую преданность религии Зороастра, что потрясенный этим отец Фарука изображал его окружающим людям как могучего великана клана Парси, несущего на своих плечах всю Персию.

Для каждого члена клуба Дакуорт, когда-либо ловившего на себе неодобрительный взгляд старшего официанта либо в столовой, либо в Дамском саду, старик Сетна был человеком, способным вылить горячий чай на любую голову. Природа наградила его высоким, неестественно тонким телом, будто он вообще не одобрял принятия пищи. Судя по его презрительно скрюченному носу, он не воспринимал и окружающих запахов. Еще одной особенностью Сетны была белая кожа, как у всех этнических персов, более светлых, чем индусы, что давало основание предполагать, будто старый официант — расист и неодобрительно относится к людям с другим цветом кожи.

Сетна с неудовольствием смотрел на людей, мечущихся по полю для игры в гольф. Он со своими тонкими, плотно сжатыми губами, узким подбородком и козлиной бородкой не одобрял занятия спортом. Он не любил, когда спортивные упражнения смешивали с более почтенными занятиями, среди которых главными считал принятие пищи и яростные споры.

На поле для гольфа творилось сущее безобразие. Из раздевалок выбегали полуодетые мужчины. Официанту казалось, что в таком виде они почти так же неприличны, как и в своей спортивной форме. Истинный член клана Парси, мистер Сетна уважал закон и порядок. Столь серьезное явление, как смерть, в его сознании совершенно не сочеталось с таким тривиальным явлением, как поле для гольфа. Умереть на поле для гольфа безнравственно. Его, последователя Зороастра, чье тело когда-нибудь положат в Башни Безмолвия, до слез трогало присутствие у трупа многочисленных стервятников. Он предпочитал не обращать на них внимания, а направил свое возмущение на людскую суматоху.

Вызвали главного садовника-идиота, который тупо повел тарахтящий трактор через поле для гольфа, приминая траву, которую его помощники только привели в порядок газонокосилками. Сетна не мог видеть Инспектора Дхара, углубившегося в самые дебри бугенвиллей, однако он нисколько не сомневался, что этот грубый актеришка был в центре событий. Даже сама мысль об Инспекторе Дхаре заставляла старого официанта негодующе вздыхать.

Внезапно до него донесся тонкий звон вилки о стакан — вульгарный вызов официанта. Мистер Сетна повернулся к столу, откуда шло нападение, и обнаружил, что именно его, а не младших официантов вызывает вторая жена мистера Догара. В глаза ее называли прекрасной миссис Догар, а за спиной говорили «вторая миссис Догар». Старый Сетна не считал эту женщину красивой, к тому же он осуждал повторные браки.

Большинство членов клуба признавало, что красота второй миссис Догар была грубой и уже увядала. Большие деньги мужа не улучшили пошлых вкусов новой жены. Хорошая физическая форма женщины и внешний вид, поддержанию которого, по слухам, она отдавала себя без остатка, не могли скрыть того факта, что ей по крайней мере сорок два года. Критический взгляд старого Сетны говорил, что вторая миссис Догар почти достигла пятидесятилетнего рубежа, а может быть, и преодолела его. В дополнение ко всему старший официант полагал, что она — несносная дылда. Любителей гольфа в клубе оскорбляло резкое мнение миссис Догар, будто их вида спорта недостаточно, чтобы сохранить здоровье.

Сегодня миссис Догар ела ленч одна — эту ее привычку Сетна тоже осуждал. Он полагал, что в солидном клубе уважающая себя женщина никогда не сядет за стол одна, без сопровождающего ее мужчины.

Пока со дня свадьбы прошло еще немного времени, мистер Догар зачастую ел ленч с женой. Но потом муж позволял себе отменять назначенные встречи с супругой за обеденным столом, если появлялась причина, связанная с его делами. В последние дни эта ситуация часто повторялась. От взгляда старшего официанта не укрылось то, что миссис Догар беспокоилась и злилась, когда ее оставляли одну. Кроме того Сетна также заметил определенную напряженность между молодоженами во время совместных обедов. Миссис Догар была резка с мужем, человеком заметно старше ее по возрасту. Старый официант считал, что подобное наказание по справедливости постигает стариков-мужей, которые берут жен намного себя младше.

Прикинув, Сетна рассудил, что лучше подчиниться агрессивной жене и подойти к ней, чем ждать повторного удара вилкой о стакан, тем более, что вилка в ее огромной руке казалось до странности маленькой.

— Мой дорогой мистер Сетна, — сказала вторая миссис Догар.

— Чем я могу быть полезен прекрасной миссис Догар? — склонился старший официант.

— Вы можете сказать, что означает весь этот шум? — спросила женщина.

Старый член клана Парси отвечал ей неторопливо и размеренно, будто наливал горячий чай.

— Совсем не стоит волноваться. Это всего лишь мертвый игрок в гольф, — произнес мистер Сетна.